Отравленная вода

На топчане, рядом с Уросом, аккуратными стопками лежали пачки денег.

Сто тысяч афгани, которые принесли ему Амчад Хан и глава округа.

Урос кликнул Мокки и бросив взгляд на купюры сказал:

— Возьми сколько сможешь схватить рукой. Считать не надо. Иди на базар и купи все необходимое. Мы уезжаем.

— Серех пойдет со мной, — ответил саис, — она лучше разбирается в таких вещах.

Урос заметил, что Мокки по-прежнему угрюм, и держится скрытно и враждебно.

Он с удовлетворением отметил, что тон его голоса больше не был неуверенным и лебезящим. Он хотел было обрадоваться этому, но не смог. Он слишком устал и ничего не хотел сейчас, — только покоя, крепкого сна, и одиночества. Мокки посмотрел на него и испугался. «Он совсем плох и без сомнения, умрет в ближайшие дни» — подумал он.

Но его страх имел теперь совсем другие причины, чем раньше. Он не боялся, что Урос умрет, его пугала возможность, что он умрет своей смертью, без его помощи.

Серех опять ушла на кухню и теперь задумчиво стояла в углу помещения.

Услышав, что саис зовет ее, она не торопясь, подошла к нему, но головы не поднимала.

— Мы идем на базар, — сказал ей Мокки. — Ты должна купить все, что нам нужно для дороги.

— А платить чем?

Мокки разжал кулак, в котором сжимал деньги. Серех на секунду застыла, словно не веря глазам, а потом торопливо зашептала:

— Как много денег, о Аллах, как много денег! За всю свою жизнь я не видела столько! Даже все наше несчастное племя никогда не имело и половины… Пойдем же, пойдем скорее!

Но когда они уже подходили к лавкам, она замедлила шаг и сказала саису:

— Торговцы не должны понять, что мы торопимся. А то эти воры заломят цены втрое!

Саис шел за ней, как послушный ребенок, полный умиления. Он увидел в ней новую, неизвестную ему женщину: как она рассудительна, как решительна! И какое у нее деловое чутье, как она разбирается в людях! Как хорошо она знает, как нужно обходиться с деньгами! Она точно знала, что именно им нужно купить и напрасно хитрые продавцы пытались привлечь ее внимание вышивками, тканями или украшениями. Она избежала всех ловушек. Когда речь заходила о цене, она была непреклонна. Прежде чем купить самую незначительную вещь, она обходила все магазинчики, лавки, сравнивала качество товара, отмечала его форму и цвет, заставляла показать ей все, что было и, решившись на покупку, торговалась с такой страстью и твердостью, что самые жадные торговцы, уступали ей в цене. Никто из них не прошел школу нищеты, которую прошла она, и не знали, как там ценится даже самая мелкая монета.

Серех купила все, что им было нужно, чтобы спать и есть: палатку, теплую одежду, посуду, и многое другое.

Когда они осмотрели все покупки, составившие не один мешок, Мокки воскликнул:

— Как мы это понесем? Джехол не сможет идти, если нагрузить его всем этим!

— Мы купим хорошего мула, — ответила Серех, и, вздохнув, добавила — Его я не могу купить сама, это должен сделать ты.

Животными торговали на краю города, у дороги Большого Будды. Мокки похлопал по шеям, спинам и ногам мулов, посмотрел их зубы, копыта и заглянул в глаза. Наконец он решил взять одного большого, серого.

— Мне нравится вот этот, дедушка, — сказал он продавцу, старому, хитрому хазару, который молча наблюдал за ним. — Он сильный, молодой. Действительно хороший мул. Сколько он стоит?

Хазар назвал цену и Мокки заплатил не торгуясь. Затем он подвел животное к Серех и гладя гриву мула, сказал, гордый своей покупкой:

— Видишь, я тоже не прогадал.

— Ты позволил себя надуть, — ответила Серех, — ты заплатил за него слишком много.

Мокки обиделся и впервые разозлился на маленькую кочевницу:

— Ну и что? Уросу все равно, сколько денег мы потратим!

Серех долго смотрела на него нахмурившись, а затем ответила:

— Эти деньги принадлежат не Уросу, а нам… Все деньги.

Мокки поразился.

— Все деньги? Как? Сто тысяч афгани?

— Да, все, — сказала Серех.

— Но он же их выиграл! — воскликнул Мокки.

— А ставка, на которую он играл? Ты уже все забыл?

— Я помню, но…

Серех перебила его:

— Ты же хочешь, чтобы он умер, правда?

— Да, я этого хочу, — ответил Мокки твердо.

Серех пошла вперед. Она понизила голос, но ей не удалось скрыть то пламя, которое бушевало в ней, и Мокки испугал ее жесткий тон:

— Ты хочешь, чтобы он умер, и я этого тоже хочу. Прекрасно. Можешь мне поверить, что он уже все равно что мертв. А раз так, то может быть ты мне ответишь, сколько денег нужно трупу?

Саис не пытался ей возразить. Конечно, то, что она говорила — было разумным. И все же, он не был согласен с ней. Что-то подсказывало ему, что она не права. В ее словах был здравый смысл, но вот справедливости не было.

То, что они убьют Уроса, да — это будет справедливо. Он предал степь, свою кровь и свой народ. То, что он заберет себе Джехола, тоже будет справедливо — Урос предал и Джехола. Но взять деньги, — нет!

Взять их — извлечь выгоду от его предательства. Значит, стать его сообщником. За что же тогда они наказывают Уроса?

Но Серех истолковала молчание Мокки, как согласие.

— Посуди сам, — сказала она, — не взять деньги, было бы глупо.

И Мокки охватил гнев. Как он мог объяснить Серех, все то, о чем он думал? Его взгляд упал на мешки и пакеты, перед которыми они стояли, и он спросил Серех укоризненно:

— Разве этого богатства тебе недостаточно?

— Богатства? — воскликнула та презрительно. — Да будет тебе известно, что у каждой семьи, кроме семей моего племени, есть все это и еще больше!

Мокки внезапно понял, что теряет Серех. Ее лицо больше не было ему знакомо. Вызывающая самоуверенность и алчность преобразили его. Как смеет она, это женщина в рванье, которая еще вчера была довольна быть низшей из служанок, а теперь осмеливается, эти подарки судьбы, которые она должна считать драгоценностью, отбрасывать, презирать и быть недовольной? А каким властным, повелительным голосом она заговорила! Кто здесь решает, он или она? Мокки вцепился в гриву мула, чтобы не выдать своего гнева.

— Ну конечно, тебе, наверняка, достаточно этого жалкого мула! — воскликнула Серех.

Но саис перебил ее и заговорил, дрожа от возмущения:

— Заткнись! Уйми свое проклятое высокомерие! Ты не смеешь ничего говорить! Вместо того, чтобы поблагодарить Аллаха за его доброту, ты втаптываешь его дары ногами в грязь! Ты жадная и вороватая, словно сорока. Только теперь я вижу, что ты порочна до самой глубины души!

Серех бросилась к Мокки. Три шага отделяло их, но их хватило, чтобы она полностью преобразилась. И Серех, которая сейчас нерешительно взяла его за руку и смотрела на него нежно и умоляюще, была совсем другая Серех, а не та, к которой он только что чувствовал отвращение.

— Саис, большой саис, — зашептала она, умоляя, — как ты во мне ошибаешься! Ведь я думаю только о тебе! Я просто не могу больше смотреть, в каких убогих обносках ты ходишь! Взгляни…!

Она показала на его руку, на разорванный, изношенный, слишком короткий рукав его чапана. И внезапно Мокки стало невыносимо стыдно…

— Разве это справедливо, — возбужденно продолжала Серех, — что за всю свою преданность, за всю работу ты получил в награду это убожество? Ведь именно ты заслуживаешь самый красивый чапан, ты — лучший из всадников! Как гордо вышагивал бы ты в роскошном тюрбане!

Она взяла его руки в свои и притянула Мокки к себе. Ее глаза светились от счастья и гордости, словно она уже видела его в новой одежде.

— И разве ты действительно хочешь, чтобы я вечно носила эти обноски и ходила босиком? Разве я недостаточно красива, чтобы, как и все, носить китайский шелк и индийский кашемир, серебреные и золотые цепочки с красивыми камушками, душиться жасминовыми и розовыми духами? Разве я недостойна ходить по коврам из Исфахана, и по узким самаркандским коврикам?

— Аллах свидетель, никто не заслуживает этого больше, чем ты! — прошептал Мокки.

— Я буду носить все это, только чтобы угодить тебе, большой саис, — мечтательно продолжала Серех. — А потом, у тебя самого будут саисы и бача, пастухи и погонщики верблюдов, прекрасные лошади, жирные стада и огромные верблюды из Бактрии… И у меня тоже будут, — только чтобы угодить тебе, большой саис, — служанки, прачки, ткачихи и вышивальщицы… Целое племя, большой саис, и ты будешь его господином! А потом мы поедем на летний праздник в Хазараджат, и ты будешь верхом на самом большом верблюде!

— Нет, я поеду на Джехоле, — тут же возразил Мокки.

— Хорошо, хорошо, — согласно закивала Серех, — тогда мы раскрасим его хной. Он будет очень красивым! И ты подаришь мне ружье… И я буду вести караван позади тебя…

Серый мул фыркнул. Мокки погладил его, не глядя, — несчастный мул.

Прикрыв глаза, Серех наблюдала за ним. Ее взгляд внезапно утратил всю мечтательность.

— Саис, большой саис, — зашептала она так тихо, что Мокки пришлось наклониться к ней, чтобы разобрать слова, — я думала, что для всего этого, нам бы пригодились эти деньги. Но конечно, все решаешь только ты один…

И тут мысли Мокки помчались одна за другой. Эти притягательные картины, угрызения совести, мечты, доводы Серех, — все перемешалось в его голове.

Он увидел труп Уроса, с пачками денег пришнурованными к поясу. Забрать их? Позорное воровство… Оставить их ему? Зачем? Для кого? Оставить их ветру, снегу, воронам, червям? Или отдать их тому единственному, кто имел на них право. — Турсену, отцу убитого? Нанести такое оскорбление великому Турсену, своему господину? А тут эта маленькая кочевница у его ног, такая потерянная, беспомощная, нищая из нищих, которая с самого рождения не видела ничего, кроме потерь… И сейчас в его власти исполнить все ее мечты…

Серех провела кончиком косы по руке саиса и прошептала:

— Мы будем торговать только так, как будешь приказывать ты.

Мокки облокотился на серого мула. У него заболела голова.

— Хорошо, — наконец промолвил он глухо, — ты поведешь караван.

Затем, не говоря ни слова, он навьючил покупки на животное. Серех стала напевать одну из песен кочевников.

— Теперь ты счастлив, большой саис? — спросила она, наконец.

— Да, — ответил Мокки.

Он лгал. Он ненавидел себя за свое решение, хотя оно было вынужденным. Или нет? Сам ли он виноват в этом? Серех виновата? Он ничего больше не понимал.

Бача, который разносил чай, заметил, что человек, ставший, из-за своего выигрыша, героем дня в Бамьяне, упал на курпачи и лежит не двигаясь, мертвенно-бледный. Перепугавшись, он бросился к нему, опустился на колени и приподняв голову больного, поднес пиалу к его губам.

— Еще, — прошептал Урос, не открывая глаз, и протянул руку к чайнику.

— Клянусь Пророком, — запричитал бача, — я сейчас же побегу и приведу сюда нашего лекаря, так быстро, как только смогу!

Лекарь оказался полным человеком с дружелюбным ровным голосом. Уже на пороге он почувствовал запах гниения, который распространяла рана. Лекарь быстро взглянул на перебинтованную ногу и грязные бинты, а затем, повернувшись к бача, сказал:

— Быстро, мой мальчик, принеси сюда горячей воды, несколько чистых полотенец, и крепкие, ровные палки.

— Благодарю тебя, знающий человек, — прошептал пересохшими губами Урос. — Скажи, можешь ли ты помочь мне?

— Я спрошу твою рану, — ответил тот, — и если она мне ответит, я все сделаю по ее совету.

Он наклонил свою круглую голову, в вышитой золотом тюбетейке, над раной Уроса и долго ее осматривал:

— Ах, сын мой, — воскликнул он наконец, — почему ты не обращался лучшим образом с такой верной и необходимой частью тела? Теперь ей нужен долгий покой и постоянная забота.

— Это невозможно. Я должен сегодня же ехать дальше, — ответил на это Урос.

Маленькие, умные глаза, внимательно посмотрели на него из-за толстых стекол очков.

— Так, так… Похоже, ты играешь со своей ногой, словно речь идет о бое баранов! Но я тебя предупреждаю, здесь игра идет не на деньги!

— Все равно ставки оправданны, — сказал Урос.

— Хорошо, если так, — ответил толстяк лекарь.

Он бросил несколько горстей сухих трав в кипяток, который ему принес бача, тщательно вымыл рану и обмотал ее полотенцем, на которое до этого, нанес какую-то мазь. Наконец он плотно привязал и палки. Руки у него были легкие и умелые.

— Все. Теперь ты можешь быть спокоен до утра, сын мой. Но только если не сдвинуться палки. Ну, а потом… сказать по правде, я советую тебе приготовится к худшему.

— Благодарю тебя, мудрый человек, — произнес Урос, — а особенно благодарю тебя за твою честность.

Он кивнул в сторону лежащих на топчане денег и добавил:

— Пожалуйста, возьми столько, сколько я тебе должен. Я никогда не смогу расплатиться с тобой за твою помощь.

Лекарь взял из стопки одну единственную купюру и спросил:

— Эта гора денег здесь, это тоже игра на проверку человеческой прочности?

— Можно сказать и так…

Глаза из-под очков посмотрели на него очень внимательно.

— Ты странный, чрезвычайно странный человек, — наконец вынес свой вердикт лекарь. — Редкий и очень опасный.

Тихими шагами он вышел из комнаты.

Когда Мокки вернулся с базара, Урос сидел прямо, прислонившись спиной к стене. Саис вопросительно уставился на пустое место у подушки.

— Не беспокойся, деньги в сохранности, — сказал ему Урос.

Он распахнул чапан: на его амулете висели два, крепко пришнурованных, небольших пакета.

— Завещание и деньги.

Он запахнул чапан, затянул пояс. В этот момент Мокки заметил на поясе кинжал.

— А его я купил сам, — сказал Урос, словно умел читать мысли. — Но принес ли ты все, что нужно?

— Все, — ответил Мокки.

— Хорошо, тогда приведи Джехола сюда. Мы уезжаем.

Дорога проходила у подножия скалы. Тысячи гротов, — когда-то в древности вытесанные буддистскими монахами, — казались ячейками одной, гигантской, пчелиной соты.

Серех шла позади Джехола и серый мул брел рядом с ней. Опустив голову, задумчиво смотрела она себе под ноги. Три дня и три ночи еще есть у них, чтобы убить Уроса… Дольше в пути они не будут… Как же это должно произойти? И главное — когда?

«Ни в первый день и не в последний, — размышляла она. — А то могут остаться недвусмысленные следы. Пятна на шее или удар ножом в спину, это слишком явно, а в этой долине и возле Майманы еще и слишком опасно. Внизу его знает каждый, а после боя баранов и здесь тоже. Значит не этой ночью и не последней, а завтра. Да, завтра. А что если представить все, как несчастный случай? В его состоянии это смотрелось бы естественно, и никто не посмел бы заподозрить его слуг. Кто в Бамьяне или Маймане сможет обвинить Мокки, преданного, честного слугу и попытаться оспорить завещание? Никто! Да… Три ночи и три дня… И нужно придумать, как?»

Внезапно серый мул встал. Серех наткнулась на него и взглянула вперед.

Джехол остановился тоже, заметив, как к ним приближается большое облако пыли.

«Еще один караван пуштунов» — испуганно подумала она, и еще раз вспомнила о той встрече на высокогорной дороге.

Тут раздались выстрелы. Люди и животные, которые шли вместе с ними в одну сторону, все в страхе бросились прочь, в кусты и поля.

— Иди и посмотри что там, — приказал Урос Мокки.

Мокки молча повиновался. Сгорбившись, побежал он вперед.

Прогремел еще один ружейный залп. От волнения Серех не находила себе места. А если это ссора между двумя враждующими племенами? Война? И они убьют его… ранят?

И только он будет в этом виноват, этот человек, гордо сидящий на лошади, на которую у него нет больше никакого права!

Наконец она вздохнула с облегчением. Мокки выскочил из рыжего облака невредимым и закричал им:

— Ничего страшного! Это свадьба… жених едет забирать невесту из чалеба, там внизу!

Урос оглянулся на долину между дорогой и рекой. Далеко внизу стояло красивое здание… Его высокие, выбеленные стены с бессчетными башнями, возносились над крышами конюшен, хижин, и разных построек которые теснились поближе к господскому дому, и в которых жили слуги, садовники, крестьяне и ремесленники. Крепость, замок и жилой дом одновременно, он выглядел словно белый остров посреди моря зелени. Его прочные стены говорили о богатстве, гордости и порядке.

— Вон они, вон они! — закричал Мокки.

Под грохот барабанов из облака пыли появился праздничный кортеж. Один всадник ехал впереди него, и его конь ступал важным шагом. Около двадцати других верховых следовали за ним. Все молодые, крепкие мужчины. Их густые, черные волосы были так длинны, что спадали на плечи. Просторные туники, перехваченные на талии поясом и широкие штаны, затянутые шнурами у лодыжек, составляли их одежду. Высокий барабанщик шел позади. Заметно было, что он самый старший из всех. Без усилия управлялся он с огромным барабаном. Он подбрасывал его над головой, перекидывал через плечо, вертел, и умудрялся при этом танцевать, строго следуя за канвой ритма. И люди идущие за ним тоже танцевали, подпрыгивали и кружились под громкие удары барабана.

Серех прижалась к Мокки:

— Саис, большой саис, — прошептала она, — давай посмотрим на свадебное шествие вместе. Это очень хороший знак для нас, правда?

И всматриваясь в клубы желтой пыли, Серех показалось, что видит она уже не просто какого-то всадника на неизвестной лошади, а Мокки на Джехоле, который едет к ней, к невесте, в день их свадьбы…

— Дорогу! Дорогу! — хором закричали мужские голоса.

Процессия подошла к Уросу уже совсем близко и их крики, сливаясь с громом барабана, превратились в невыносимый шум. За секунду до этого Урос хотел было отъехать в сторону из вежливости, и необходимости соблюсти обычай запрещающий становиться на пути свадебного шествия, но теперь из-за их грубых криков и наглых взглядов он решил, что не сдвинется с места. Кто груб и принуждает — теряет право на вежливость и понимание.

— Уйди с дороги! — еще раз закричали танцоры.

И хотя им не составляло труда пройти мимо него, но опьяненные дикими звуками музыки, от непокорности этого человека они рассвирепели.

— Да ты что, глухой? — закричал один из них и угрожающе двинулся на Джехола.

— А может слепой? — заорал второй.

И так как Урос не говорил в ответ ни слова, то все они дружно завопили:

— В придорожную канаву его! В канаву! — и потянули руки к седлу и уздечке коня.

Джехол поднялся на дыбы, а Урос схватился за плетку. Он хотел хлестнуть коня и вырваться вперед, но тут кто-то с такой силой ударил его по сломанной ноге, что от боли он почти потерял сознание. «Если Джехол сейчас сделает скачок вперед, или хоть одно резкое движение, то я… упаду, — пронеслось у него в голове, — …я не переживу подобного позора…»

И зажав плеть между зубами, он потянул руку к поясу, чтобы вытащить свой нож.

Но этот момент мужчины застыли на месте, словно кто-то заколдовал их, а все потому, что неожиданно наступила тишина — барабан больше не издавал громовых ударов. Барабанщик же, осторожно положив свой инструмент на землю, направился к Уросу. Люди расступились, дав дорогу ему и маленькому барану, который следовал за ним подпрыгивая, словно самая верная из всех собак.

— Ну, здравствуй, Хаджатал, — с напускным равнодушием обратился к нему Урос.

— Мир и тебе, бесстрашный всадник, — ответил барабанщик, — ты, как я вижу, по-прежнему играешь в игру под названием «один против всех»?

— Да, а ты опять помог мне выиграть, и я благодарю тебя за это.

Хаджатал, неопределенно передернул плечами и подмигнул.

— Если захочешь, то ты сможешь отплатить мне тем же, когда я приду к тебе в степь, на твою родину, и поставлю на тебя во время большого бузкаши немаленькую сумму денег!

При этих словах Урос снова почувствовал боль в ноге, и, нахмурившись, буркнул:

— Ты что, не видишь…?

— А что именно? — воскликнул Хаджатал, с коротким смешком. — Ах, твою ногу? Поверь, это ничего не значит! Даже если бы у тебя ее не было вовсе, я все равно поставил бы на тебя. Ты как мой баран.

На короткое мгновение в его насмешливых глазах появилась теплая симпатия и Урос, не говоря ни слова, отъехал в сторону, уступая дорогу свадебному поезду.

— Я благодарю тебя от имени жениха! — наклонив голову, проговорил Хаджатал. — Ты не злись на него, предвкушение счастья ударило ему в голову!

— Это один из твоих друзей?

— О, нет! Я знаю его еще меньше, чем тебя — ответил Хаджатал. — Просто увидел идущих на праздник людей и спросил, почему у них так печально бьют в барабан? И я показал им как у нас, на востоке, на моей родине, бьют в барабаны. Естественно, жених тут же поклялся, что не отпустит меня, пока я не сыграю на его свадьбе, а я подумал и решил — почему бы и нет? Жирная баранина, плов, дикий мед, фрукты из здешних садов, песни и танцы! Хай! Хай! Хай! — его глаза сверкнули от предвкушения веселья и праздника.

— Хай, хай! Для друзей! — громко крикнул он, и, приложив пальцы к губам, так оглушительно свистнул, что Урос готов был поверить, что свист услышали даже в его родной Маймане.

Джехол и лошадь жениха рванулись с места, но всадники удержали их. Только большой серый мул оказался без хозяина. Серех стояла возле Мокки и мул, нагруженный мешками и пакетами, бросился вперед, и сбил с ног Хаджатала и нескольких танцоров. Те захохотали и, дергая его за уши и хвост, потащили назад, на его место, но Хаджатал, нахмурившись, крикнул Мокки:

— Почему ты не придержал мула, болван?

— Не он вел его, — сказал Урос.

— А кто же?

— Моя служанка.

— Вот эта женщина низкого происхождения…? И она еще имеет наглость быть такой нерадивой? — воскликнул Хаджатал теперь скорее удивленно, чем сердито.

— К сожалению, это именно так, — холодно подтвердил Урос.

Покрыв расстояние между ними одним шагом — Хаджатал встал перед Серех и смерил ее взглядом.

— Служила бы ты мне, то я бы тебя тут же нещадно высек!

Серех в страхе обернулась к Уросу, словно ища у него защиты, и в этот момент ее лицо приобрело такое детское, абсолютно трогательное выражение, что Урос вздрогнул.

И странное чувство слабости посетило его, как это случалось всегда, когда увидев свадебное шествие он думал о невесте, которая ждет своего жениха в одном из чалебов, опустив длинные ресницы и невинно улыбаясь. И вновь, как и раньше, каждой порой своего тела он ощутил желание обладать этой едва расцветшей красотой, взять ее силой…

Выпрямившись в седле, Урос бросил Хаджаталу свою плеть и хрипло крикнул:

— Возьми! Можешь наказать ее сам, вместо меня!

Со всего размаху Хаджатал хлестнул Серех по спине жесткими, утяжеленными свинцом, ремнями так, что сила удара бросила ее на землю.

— Не надо! Перестань! — кричал Мокки.

Это было все, что он мог сделать. Люди окружили их, но Хаджатал еще трижды ударил Серех и плеть разорвала тонкую ткань ее платья. Все это время Урос не шевелился, наблюдая за этой сценой, и лишь его ноздри почти незаметно вздрагивали.

Хаджатал передал ему плеть назад и подхватил свой барабан. Серех медленно поднялась с земли, дрожа от гнева и ненависти, но не на Хаджатала смотрела она, а на Уроса.

— Хай, хай! — крикнул Хаджатал еще раз, подбросил на прощанье свой барабан в воздух, ударил по нему, и под сопровождение его сильных барабанных ударов и разудалых песен, свадебная процессия скрылась вдали.

Как обычно Урос хотел было дождаться наступления ночи, чтобы сделать привал. Но не в этот вечер. Солнце еще не село, и когда они переходили через реку, Серех задержалась у нее, чтобы обмыть водой свою исполосованную спину.

Саис придержал Джехола, а Урос почувствовал, что и сам он давно ждет отдыха, покоя, тепла одеял и удобного лагеря.

«Куда я тороплюсь? — спросил он сам себя. — Разве у меня нет времени?»

И место было подходящее: река, поляна травы, кустарник… Все остальное, что им было нужно — нес на себе серый мул.

— Ставь палатку, — сказал Урос Мокки. — И смотри, чтобы моя постель была мягкой, удобной и защищенной от сквозняков. Сегодня я хочу спать спокойно.

Мокки подбежал к реке и зашептал Серех, схватив ее за рукав:

— Ты слышала, что он сказал?

— Я все слышала, — кусая от ненависти губы, ответила та. Обрывки материи приклеились к ранам на ее спине. — И я клянусь тебе, сегодня он будет спать спокойно. Ведь никто не спит так крепко, как мертвый, не так ли?

Мокки согласно закивал.

— Я могу тебе помочь? — спросил он шепотом.

— Нет, не надо, — ответила Серех. — Я одна это сделаю. Я одна.

И еще тише добавила:

— Он не хотел пачкать об меня руки. Доверил это другому, а сам смотрел и наслаждался! О, как он наслаждался!

— Как ты это сделаешь?

— Ты это узнаешь, когда я буду рыдать над его мертвым телом.

Она взяла мула за поводья и повела его к берегу. Проходя мимо Уроса, она повернулась к нему:

— О, мой господин, обещаю, что еще до наступления ночи твоя постель будет готова и может быть, тогда ты простишь мне мою недавнюю ошибку?

Голос кочевницы звучал тепло и ясно, а взгляд не выражал ничего кроме преданности и покорности.

«Девка с рабской душой, — с презрением подумал Урос. — Понимает и признает только силу. Похоже, что после плетки она чуть ли ни влюбилась в меня».

И больше ничего не пришло ему в голову. Он очень устал.

Серех начала руководить действиями Мокки, но и сама работала еще быстрее его. С детства наученная ударами и проклятиями, она хорошо знала, как быстрее всего разбить палатку и свое обещание сдержала. Еще до захода солнца палатка стояла в середине поляны, постель была разложена, огонь горел и сделан очаг из трех камней. Мокки вытер о штаны руки, перепачканные землей и травой, и подошел к Уросу, чтобы снять его с седла.

Он с такой злобой глянул на него, что Урос даже усмехнулся: «Надо же, из-за плетки он сердится на меня больше, чем его девка».

Пока Мокки нес его на руках, Серех бежала рядом и осторожно придерживала его сломанную ногу за прибинтованные палки, чтобы ни малейший толчок не побеспокоил его.

«Пытается загладить свою вину, а Мокки покорно делает все, что она ему говорит»

В палатке было все то лучшее, что купила в Бамьяне Серех: мягкий матрас, толстые перьевые подушки и такие легкие одеяла, что он почти не почувствовал их веса. Ящик, стоящий возле постели и служивший столом, был покрыт вышитой золотыми нитками скатертью. На нем ярко горела керосиновая лампа.

Урос застонал от удовольствия:

— О, Аллах, это действительно самая лучшая постель в мире, — бормотал он с закрытыми глазами.

При этих словах Серех низко поклонилась и поцеловала его бессильно повисшую руку, в надежде завоевать еще большее доверие. Но это оказалось ошибкой.

От неожиданного прикосновения ее губ Урос почувствовал какое-то неприятие, которое тут же разрушило его чувство счастья и пробудило его обычную подозрительность. Незаметно приоткрыв глаза и взглянув в лицо кочевницы, которая как раз распрямилась, он заметил столь знакомые ему: жадность, решительность и хитрость.

«Может быть, ты чуть-чуть и изменилась после знакомства с плеткой, — подумал Урос, — но твоя сущность неизменна и способна только испытывать страх, зависть и ненависть»

— Я хочу чтобы Джехол стоял возле меня, — сказал он.

— Как? До самого утра? — Мокки взглянул на Серех вопросительно.

— Ты что, не слышал, что сказал наш господин? — возмутилась Серех.

И это тоже было ошибкой.

«Ах, вот оно что… — понял Урос. — На этот раз дело не в коне… Значит в деньгах. Они хотят, чтобы я крепко заснул, и поэтому так внезапно побеспокоились о моем удобстве.»

В этот момент он ухмыльнулся и чуть было не выдал себя. Нет, Серех не должна ничего заметить. Пусть думает, что он ничего не подозревает.

— Ты его напоил? — спросил он Мокки, когда тот привел Джехола в палатку.

— Да, — ответил Мокки. — А в Бамьяне он получил двойную порцию овса. Сейчас его кормить не нужно.

— Привяжи его рядом с моей постелью.

И он начал изображать недоверие и придираться к тому, как Мокки привязывает коня. Пару раз он заставил его перевязать узлы другим способом.

Саис охотно повиновался. «Давай, давай, — думал он, — беспокойся о коне. А Серех побеспокоится о тебе самом».

Наконец Урос остался доволен его работой. Серех принесла поднос с чаем и подобострастно воскликнула:

— Самый сладкий, самый горячий и самый крепкий чай для моего господина!

Урос следил за каждым ее движением, пока она ставила поднос возле его постели и наливала в пиалу чай. Ничего подозрительного он не заметил, но ведь она могла подмешать снотворный порошок в чай чуть раньше.

— Отпей сперва ты, — задушевно сказал ей Урос. — Я не хочу обжечь себе губы.

— Это большая честь для твоей служанки, — ответила Серех покорно и мягко.

Без колебаний она выпила чай, сполоснула пиалу и наполнила ее вновь.

— Подожди еще несколько минут, господин, — сказала она. — Сейчас я приготовлю тебе поесть.

Она вышла из палатки и присела у огня возле Мокки.

— Аллах, помоги нам, — бормотал саис.

— Благословенно его имя, — произнесла Серех и добавила — Теперь, когда конь рядом с ним, этот дурак думает лишь о том, как бы улечься поудобней.

Тут она тихонько застонала. До этого времени, ненависть, страх, работа приглушали ее боль. Но в тепле костра ее израненная спина жгла ее одной сплошной раной. Она провела пальцами по следам от плетки, которые уже начали покрываться коркой.

— Как же мне больно, — зашептала она жалобно, — очень больно.

Мокки протянул к ней руку, чтобы привлечь к себе, но не решился дотронуться до ее спины.

— Ты должна чем-нибудь полечить свои раны, — прошептал он, — твои мази… травы…

— Да, да, — забормотала Серех. — Но сначала поставь рис на огонь.

Она подняла руки, чтобы развязать шнур, на котором висели мешочки с травами, но тут же отдернула их — шнур прилип к ранам и засох. Серех оторвала кусок ткани от подола и опустила в кипящую воду с рисом.

— Позволь мне, — сказал Мокки и выхватил у нее мокрую ткань. — Честное слово, тебе не будет больно.

И его руки развязали узлы шнура так осторожно, что Серех почти ничего не почувствовала.

— Какой мешочек надо открыть? Этот или вот этот? — спросил он и помахал связкой, как знаменем.

Серех грубо схватила его за руку и зашептала:

— Не смей их трогать, ясно? Ты ничего в этом не понимаешь и не знаешь, в каком из них смерть, а в каком жизнь!

Она забрала их у саиса, в свете огня внимательно рассмотрела знаки вышитые на них, и прошептала несколько непонятных заклинаний. Мокки наблюдал за ней и боялся пошевелиться.

— Ты говорила о смерти, — сказал он тихо. — Находится ли смерть Уроса среди одной из этих трав?

— Терпение, большой саис, — прошептала Серех, бросив быстрый взгляд в сторону палатки. — Ничего не говори об этом сейчас.

Словно успокаивая его, она стала тихо напевать одну из монотонных песен кочевников. В это же время она открыла один из мешочков, на котором было сделано несколько красных стежков, вытряхнула порошок из растертых растений в чашку, налила туда горячей воды и оторвав еще один кусок ткани от платья, обмакнула его в этот раствор.

— Приложи это к моим ранам, — попросила она саиса.

Затем она оделась в теплый пуштин с большими карманами. В правый карман она положила все мешочки, кроме одного единственного, обозначенного темно-синей звездой. Его она положила в левый карман. Тепло мехового пуштина расслабило ее, она облегченно вздохнула, опустилась перед котелком с рисом, попробовала варево большой деревянной ложкой и начала добавлять туда специи.

В палатке было тихо. Джехол спал, а Урос неподвижно сидел на постели оперевшись на подушки. Снаружи послышалось неясное бормотание.

«Уже готово?» — подумал он. И точно, в палатку вошел Мокки, неся большое блюдо плова, от которого шел горячий пар. Мокки поставил его у изголовья постели и сделал было шаг назад.

— Подожди-ка, — сказал ему Урос.

Действительно ли настал тот самый момент, который должен был прийти рано или поздно?

— Подожди, — повторил он.

Полуприкрыв глаза он наблюдал за саисом. От него он ничего опасного не ждал, разве только открытого нападения. Он был лишь примитивным оружием в руках кочевницы, но в искусных руках и такое оружие может стать убийственным.

Урос повернулся в сторону горячего блюда и сказал:

— Запах от плова замечательный. Жаль, что у меня нет аппетита. И я совсем не хочу есть в одиночестве. Подойди, садись вот здесь, я приглашаю тебя разделить со мной этот ужин.

— Меня? — испугался Мокки.

Травы Серех… тот мешочек с синей звездой… нет, он не заметил, чтобы она подмешала порошок в рис… но разве он видел все, что она делала?

— Как? Я с тобой… за одним столом…? — забормотал он.

— В дороге нет ни господина, ни слуги. В дороге есть лишь путники, — произнес Урос очень дружелюбно.

Саис не двигался с места и тогда Урос глухо и твердо повторил:

— Я сказал, сядь напротив меня! — отрывисто приказал он. — И начинай есть!

Мокки рухнул на подушку возле ящика. Он припоминал, как Серех что-то прошептала ему у входа в палатку: «Делай все, что он тебе скажет…»

Он протянул руку к плову, но опять отдернул ее. Хотя Серех и хитра, но могла ли она предвидеть то, что прикажет ему сделать Урос?

— Однако, сегодня ты заставляешь себя очень упрашивать, — глядя ему в глаза задумчиво прошептал Урос.

И саис решился, если он будет колебаться еще хоть секунду, это станет для Уроса доказательством его предательства, и ничего у них сегодня не получится. К тому же кочевницу Мокки боялся сильнее, чем даже яда. Он погрузил пальцы в горячий, жирный рис, подхватил немного, сделал комок и запихал его в рот. В течение последующих нескольких секунд никто из мужчин не произнес ни слова.

— Вкусно? — наконец спросил Урос.

— Очень, — ответил Мокки с набитым ртом.

По спине его катился холодный пот. Но ничего страшного не происходило.

Он попробовал плова и был жив. Почувствовав, как же сильно он проголодался Мокки решительно принялся за плов. Все большие пригоршни риса отправлял он в рот, не замечая, как Урос незаметно поворачивает блюдо и когда Мокки наелся и облизывал пальцы, то не было такого места в горе плова, от которого бы он не подхватил хоть комочек риса.

— Ну, хватит уже, — наконец решил Урос.

Он начал есть сам, но с неохотой, только чтобы набраться сил. Хотя, действительно, плов был прекрасен. Жирный, острый, щедро приправленный.

Закончив есть, Урос отодвинул от себя блюдо и жестом отослала саиса прочь.

Через некоторое время полотна у входа в палатку распахнулись вновь и появилась Серех в сопровождении Мокки. Он нес наполненное ведро воды, а она бурдюк для питья.

— Прости нас, господин, что вновь потревожен твой покой, — сказала Серех. — Саис подумал о Джехоле, а я о тебе.

Мокки поставил ведро возле спящей лошади; Серех повесила бурдюк над головой Уроса, а затем оба они исчезли ступая совершенно неслышно.

«Хотят, чтобы я заснул, — размышлял Урос. — Надеются, что разомлею от еды и усталости».

Он вытащил из-за пояса нож и спрятал его за голенищем сапога. Началось его очередное ночное бодрствование.

Костер уже догорал и чтобы он не погас окончательно Мокки подбросил в него большую охапку сухих веток.

— Третий раз уже, — шепотом заметил он.

Серех резко махнула рукой, приказывая ему замолчать. Она сама была на исходе терпения. Они ждали уже несколько часов, когда же из палатки послышится стон, крик или хоть шорох, и все напрасно. И Серех вновь, как несколько раз за эту ночь, легла на землю и поползла к палатке, словно змея. Откинув полог она заглянула внутрь. Урос выглядел крепко спящим.

— А если он не проснется? — зашептал саис ей в ухо.

— Плов, — ответила Серех. — Он достаточно его съел? Ты же сам сказал мне..

Мокки согласно кивнул.

— Тогда он должен проснуться от жажды, — заверила его Серех.

Почти в это же время Урос так сильно захотел пить, что решил прекратить этот спектакль, хотя охотнее он бы лежал дальше, притворяясь спящим. Он приподнялся, протянул руку, снял бурдюк висевший над головой, опрокинул его над открытым ртом и хотел было уже отхлебнуть холодной воды, как от внезапной догадки у него дрогнула рука и он отбросил бурдюк в сторону. Может ли быть, что смерть притаилась именно в этой козлиной шкуре наполненной водой? Мокки боялся есть плов?… Притворство, чтобы запутать его… а специи в плове?… Чтобы вызвать у него жажду…

И что он должен был пить? Вот эту воду.

Мокки и Серех услышали, как он громко зовет их. Когда они вошли в палатку, он сидел, опираясь на подушки, и сверлил глазами их обоих.

— Пить! — приказал он.

— Но… разве у тебя в бурдюке мало воды, господин?

— Я отдал ее Джехолу.

Только тогда Серех и Мокки заметили, что конь проснулся и стоит на ногах.

— Он так хотел пить, — продолжал Урос, — что выпил всю воду из ведра. И я отдал ему мою.

— Что? — закричал Мокки. — И он ее выпил?

— Не знаю, — равнодушно ответил Урос. — Может быть…

Мокки бросился к Джехолу, ударом ноги перевернул ведро, и вода потекла по земле.

Урос и Серех, не двигаясь, смотрели друг на друга.

— Это болван такой неуклюжий, — наконец нарушила молчание Серех, — прости его, господин.

Она не отвела глаз, и Уросу стал ясно, что она поняла все. Да, на этот раз он выиграл, но она не признает себя побежденной. Она будет ждать следующего раза.

И Урос улыбнулся ей: игра обещала быть интересной.

— Подожди одну секунду, господин, — сказала кочевница.

Он вышла и вернулась с полным кувшином воды. Урос не стал принуждать ее отпить из него. Не колеблясь, он осушил его одним залпом. На эту ночь он был для Серех бессмертным.

 

Псы ада и призраки

Дорога шла в гору и становилась все круче. Обернувшись, Урос вновь посмотрел на скальный массив, за которым скрылась долина Бамьяна. Река, зелень тополей, белые дома и красные скалы — были все еще недалеко, но сейчас их образы казались Уросу лишь отголоском давнего, почти забытого сна.

Там, внизу, еще несколько минут будет светить солнце, отражаясь в бегущей воде ручьев, но здесь уже начиналось царство теней и одиночества, неизменного во все времена года. На голых стенах скал не было видно даже чахлой травы.

«Да, все это было словно сон или морок, — подумал Урос. — Та поляна… палатка… радость триумфа… Победа? Но какая и над кем? Неужели над этим идиотом, что бежит впереди согнувшись, и не достоинство или гордость руководит им, а какая-то баба?

То, что они всеми способами будут пытаться отнять у меня деньги, разве это сложно было понять? А ставки в Бамьяне? С чего я вдруг решил, что высшая сила защитила меня, когда баран Хаджатала выиграл просто благодаря хитрому трюку! Как жалко все это».

Что же теперь? Опять все начинать с начала? Зачем? Для чего? Он чувствовал себя опустошенным человеком с выгоревшей дотла душой. Тропа поднималась все выше и ни один солнечный луч не падал на нее. Ледяной ветер вечных снегов дул с пиков гор, а боль вновь дала о себе знать, она поднялась почти до самого колена. Урос вспомнил слова лекаря из Бамьяна: «Действие моей мази не продлится долго. Потом твоя жизнь будет в опасности». Значит смерть была уже здесь, — она медленно и твердо ползла вверх по его телу.

Мокки остановился, забрался на выступ скалы, осмотрелся и прокричал:

— Мы можем пройти вот тут!

Уросу показалось, что он обращается только к Серех так, словно человеческие слова к нему — живому трупу — больше не относились. «Как будто они уже хозяева и надо мной, и над моим конем, и над моими деньгами».

Вот ущелье раскрылось перед ним — и его взгляду предстало узкое, кажущееся бесконечным, плато, сжатое с боков скалами. Пыль, похожая на спрессованный пепел, покрывала его. Ни дерева не росло здесь, ни травы. Это была страна холодного солнца и смерти, потому что эта равнина, на высоте почти пяти тысяч метров, — не принадлежала миру людей. Высокие горы заключили в себя этот лунный ландшафт, на котором бесполезно было искать следы жизни. Земля камней, скал, снегов и ледяного солнца.

Неожиданно Серех заметила маленькое пылевое облако далеко на севере, у подножья горной гряды, закрывающей долину. Оно быстро двигалось им навстречу. Когда они подошли ближе, то со стороны клубов пыли донесся до них какой-то странный звук.

Он был похож на глубокий рев бурана. Но удивительно — в воздухе не чувствовалось ни малейшего колыхания. И не по воздуху распространялся этот рев; казалось, он шел снизу, от почвы, да, он звучал словно из середины земли, из глубины гранитных скал.

Урос не испугался и ничуть не удивился. Куда мог привести его этот путь?

Только к концу всех путей, и когда даже Джехол в недоумении остановился, то всадник на нем отсутствующе ждал, когда же земля разверзнется и безжалостно поглотит их всех. И хотя в это же время он понял, что рев был не чем иным, как бешеным собачьим лаем, то лишь подумал: «Значит, они уже явились сюда… Собаки ада, что были заключены в глубинах земли и которые должны пронестись по земле с наступлением судного дня…»

И три крупных зверя появились в ту же минуту. Они были одинаковой величины и мощи, покрытые короткой, коричневой шерстью. Разинув огромные пасти, блестели они острыми клыками, от злобы глаза их были красны, и не было ушей на их квадратных головах.

Первое из этих чудовищ прыгнуло к Уросу и, щелкая зубами, хотело укусить его за сломанную ногу. Урос выхватил было плеть, но чем она могла помочь против исчадий потустороннего мира? И скорее повинуясь заведенному человеческому порядку, чем надежде, Урос ударил плетью по морде зверя и опустил руку, приготовившись тут же и умереть здесь. Но к его удивлению чудовище ответило на удар жалобным лаем и отскочило назад. Джехол принялся бить его копытами и в страхе пес побежал прочь. «Именем пророка! Так это настоящая собака!». И когда пес вновь бросился на него, Урос беспощадно начал наносить ему удары по тем местам его квадратной головы, где у него не было ушей. Тут пес завыл от боли вновь.

«Вот тебе и демоны ада! Это же волкодавы, которым пастухи отрезают уши для неуязвимости в драках с волками!»

Тут подскочили два других пса, и в Уросе проснулся старый боевой дух. Он поворачивал Джехола то вправо, то влево, и его плеть снова и снова опускалась на рычащие морды бестий. Мокки схватил горсть камней и хотел было броситься ему на помощь, но Серех властно остановила его, схватив за рукав.

— Никаких камней, — приказала она. — Собаки станут еще злее. Это волкодавы кочевников, я знаю их породу… и его я тоже знаю.

Подумав мгновение, она добавила:

— Нет, он не упадет с лошади. О, теперь я хорошо изучила его! Борьба делает его лишь сильнее.

— Но они покалечат Джехола! — закричал Мокки.

— Нет, этого я не позволю, — возразила Серех. — Смотри внимательно… Но стой здесь и не ходи за мной.

Пораженно Мокки смотрел, как Серех пошла прямо в сторону собак. Но в ярости преследуя и нападая на Уроса они совсем не обращали на нее внимания.

Серех остановилась возле своры. Тут один из псов, пытаясь увернуться от копыт Джехола, прыгнул назад, и сейчас, подняв морду вверх, увидел Серех точно перед собой. Мгновение он, рыча, смотрел на нее, потом отскочил чуть в сторону и присев, приготовился к прыжку. Серех не делала ни одного движения и не пыталась убежать. Мокки, решил плюнуть на запрет кочевницы, и поддался вперед, чтобы броситься ей на помощь, но раздавшийся в это мгновение пронзительный крик удержал его на месте. Саис застыл не веря, что этот крик издала Серех. Злобность пса тут же улетучилась, и он послушно уселся у ног маленькой кочевницы. Серех закричала вновь и два других пса оставили Уроса в покое и подбежали к ней, добродушно скаля зубы и вопросительно поглядывая на нее. «Они ждут, что она им прикажет делать, — понял Мокки. — Просто чудеса!»

Серех указала рукой в направлении, откуда они прибежали, собаки послушно бросились туда, и очень скоро их опять поглотила пыль.

— Откуда же ты узнала, как нужно разговаривать с ними? — спросил Мокки у Серех, не скрывая своего восхищения.

— Это же собаки, которые охраняют палатки, наверное, одно из племен кочевников где-то рядом, — ответила та и улыбнулась. — Было бы ужасно, если бы я так быстро забыла их язык.

Пришпорив коня, мимо них проехал Урос. Проехал так, словно ничего не случилось, если бы и саис, и кочевница были не чем иным, как пустым местом.

Опьянение борьбы прошло, нога — которую он не берег в этой схватке, — невыносимо болела. Закусив губы он поскакал вперед и очень скоро, дремавший до поры, яд его раны распространился в крови, и его стало лихорадить.

Вероятно, температура поднялась очень высоко, и хотя он не терял сознания совершенно, но оно словно раздвоилось, и тот Урос, сидящий в седле с полусгнившей ногой, казался ему теперь совершенно чужим, незнакомым человеком, а другой, настоящий, — полетел куда-то в сторону солнечных лучей, скользя над пиками гор, под невероятно синим небом. Лай собак давно стих, и летящего Уроса приковывали к его земному двойнику только мерные удары копыт Джехола по покрытой пылью земле.

Саис, следуя за лошадью, смотрел на седока внимательными глазами. Он не высматривал для него путь впереди, нет, напротив — он ждал когда же тот рухнет с седла на землю. «Ну! Падай же, вонючий мешок! — повторял про себя Мокки. — И солнце высушит здесь твой труп, а холод ночи превратит его в камень!» Он взглянул на Серех вопросительно, и та ответила ему одними губами:

— Если он упадет, то мы его убьем.

— Да, да.

— Потом мы найдем тех кочевников, и они будут свидетелями, что произошел несчастный случай и мы невиновны.

Хотя двойник Уроса, летящий над горными вершинами, не понимал смысла слов, звучавших за спиной того, другого, едва сидящего в седле, но тон этих слов — ему не понравился и смутно он понял, что опасность приближается к нему. Теперь Мокки и Серех бежали за слабеющим всадником молча: если он упадет… потом, удар камнем по затылку… еще один удар… смерть… всего лишь простое падение с лошади, при котором не мудрено раскроить себе череп… вытащить завещание, забрать деньги… рыдая, прибежать к палаткам кочевников… оплакать своего господина… похоронить…

И наконец, полная свобода и уверенность в будущем! Для всего этого не хватало только одного неосторожного шага Джехола. Ах, если бы он споткнулся!

Но солнце поднималось все выше и выше, тени умирали под его лучами, а Урос по-прежнему держался в седле. Казалось, что плато будет тянуться бесконечно.

Мокки дернул Серех за рукав и зашептал ей в ухо:

— Я сброшу его с лошади сам.

Кочевница согласно кивнула. Мокки поднял с земли большой камень и побежал вперед. Он догнал Джехола очень быстро, протянул руки к седлу и хотел было схватить Уроса за край одежды, но в это мгновение Джехол повернул свою голову, взглянул на саиса, фыркнул и быстро поскакал вперед — прочь от него. Мокки застыл на месте.

В глазах коня он заметил враждебность и отпор, и по отношению к кому? К нему, конюху, который растил его и ухаживал за ним, как за своим братом!

«Я, должно быть, ошибся, — в волнении подумал Мокки. — Этого быть никак не может». Он побежал, догнал коня вновь, но и на этот раз Джехол злобно глянул на него и не дал ему приблизиться, поскакав еще быстрее.

«Джехол не подпускает меня к себе! Почему?» — недоумевал Мокки. То, что Джехол, его единственный друг в этом мире, которому он отдавал все свое понимание, заботу и доброту, и от которого он получал в ответ лишь благодарность и дружбу, вдруг отталкивает его от себя, — это было для Мокки невыносимым.

«Может быть все из-за того, что я держу в руке камень?»

Мокки бросил его на землю и показал коню раскрытую ладонь, но настроение Джехола нисколько не изменилось. Он попытался протянуть к нему руку и Джехол отскочил в сторону, достаточно далеко, чтобы саис больше не мог его достать, но и довольно осторожно, чтобы не повредить сидящему в седле всаднику, потерявшему сознание. Затем, не взглянув больше на саиса, конь поскакал дальше легко и быстро, а Мокки так и остался стоять, смотря ему вслед, не в силах собраться с мыслями. Подбежавшая к нему Серех стала трясти его за плечи:

— Чего ты ждешь? Почему ты остановился?

— Ничего не получится, — почти беззвучно ответил Мокки. — Конь не подпускает меня к себе.

— Ты пробовал позвать его?

— Нет.

— Так позови! Он всегда слушается твоего голоса!

— Больше не слушается.

— Как это понимать?

Тряхнув своей круглой головой, саис торжественно, и даже как-то гордо, произнес то, что он знал с самого детства:

— Конь, выученный для бузкаши, будет до последнего защищать своего всадника от всех, кто захочет причинить ему зло!

— Откуда Джехол знает, что мы хотим сделать? — зашипела на Мокки Серех.

— Знает и все! — отрезал Мокки так сурово, что кочевница тут же замолчала.

«Действительно, почему бы и нет? — поразмыслив, решила она. — Я же знаю язык собак, которые охраняют наши палатки, так почему бы и ему не понимать язык лошадей выросших в его родной степи?»

Джехол ускакал теперь так далеко, что Урос был в безопасности, даже если бы они решили бросать в него камнями. Иногда, конь замедлял свой бег, но только чтобы оглянуться, словно измеряя расстояние между собой и теми двумя людьми позади — и было ясно, что он собирается сохранять дистанцию и дальше.

— Но должен же он когда-нибудь остановиться! — в отчаянии шептала тогда кочевница, а Мокки лишь тяжело вздыхал.

Так и тянулись он друг за другом: впереди потерявший сознание всадник, которого хранил лишь инстинкт его коня, далеко за ним — Мокки, печальный оттого, что лишился своего единственного друга, а позади него — Серех, погруженная в мечты о богатстве и караванах.

Время шло. Солнце опустилось за пики гор, уже поползли черные тени, — но конь, казалось, не чувствовал ни жажды, ни усталости. Начало смеркаться.

Джехол скакал все дальше, неся на спине своего недвижимого хозяина, его деньги и завещание.

— А вдруг он уже умер? — неожиданно для самой себя прошептала Серех

Но вместе с радостью, которую принесла ей эта мысль, пришел так же и детский страх темноты. Очень скоро непроглядная горная тьма покроет все, и начнется время полной власти демонов и духов ночи.

Испугавшись, Серех схватила Мокки за плечо и зашептала:

— Что делают кони степей, если их хозяин умирает прямо в седле?

— У нас они останавливаются, опустив голову… а здесь… я не знаю, как лошади ведут себя здесь… ничего не знаю…

— Так что же, мы должны будем идти за ним и дальше? В холоде и тьме?

— Мы можем разбить палатку. Для этого у нас все есть, — сказал Мокки показывая на нагруженного мула.

— Глупый! А конь? А деньги? Ты что, решил все бросить?

— Нет! Ни за что! — твердо ответил Мокки понимая, что изменить все равно ничего уже нельзя и возврата для него нет.

Темнота начала поглощать фигуру всадника и коня, и очень скоро превратила их обоих в единый черный силуэт — более непроглядный, чем сама ночь.

Мокки все всматривался в него и неожиданно его охватил непередаваемый ужас. Разве это Урос скачет там? Нет! Это — не могло быть человеком.

Это… это… Тут Мокки не выдержал и закрыл глаза, — это Призрачный всадник, без сомнения, это он самый.

Почувствовав, что Мокки задрожал, как лист, Серех крепче сжала его руку и зашептала:

— Чего ты так испугался? Говори!

Мокки пытался найти слова, но безуспешно. Как он ей все объяснит? Все те ночи, когда маленькими детьми они, притворяясь спящими, лежали в темном углу юрты и подслушивали рассказы старых пастухов, путешествующих торговцев и странствующих поэтов, которые, усевшись вокруг большого самовара, рассказывали друг другу страшные истории о кровожадных принцах, черных магах и отвратительных колдунах… Но ужаснее всех были истории о Призрачном всаднике, всаднике — не имеющем лица, который день за днем и ночь за ночью, скачет через горные пики и озера, через пески пустынь и степные равнины. Скачет без всякой цели, до конца времен. Но того, кого он встречает на своем пути, он притягивает к себе заклятым арканом навечно. И этот несчастный вынужден следовать за ним, во всех его странствиях, до тех пор, пока созвездия не обрушатся со своих мест на небесах.

Мокки снова взглянул туда, на почти неразличимый в темноте силуэт, и прохрипел, стуча от страха зубами:

— Ты… ты, наверное, не поймешь… Но он тот самый — Призрачный всадник.

— Ты лопочешь глупости, словно баба, — холодно ответила ему Серех и, не слушая больше возражений, потянула его вперед.

Одной рукой таща за собой Мокки, а другой — мула, Серех побежала и когда Мокки наконец услышал стук копыт по твердой земле, он стал спокойнее.

Мул нес на себе не призрачные, а такие настоящие и простые вещи, — палатку, одеяла и еду, да и сам был совсем даже не призрачным, а очень настоящим. И чем быстрее они нагоняли Уроса и Джехола, тем более реальными становились и их силуэты. Просто человек на лошади, — и больше ничего. Еще несколько секунд — и они почти догнали коня. Мокки хотел было бросится к нему и наконец-то спихнуть Уроса на землю, но Серех властно его удержала..

— Нет! — крикнула она. — Нет! Ты спугнешь коня снова… Смотри, мне кажется, он уже сам ищет место, чтобы остановится…

И действительно, Джехол повернул вправо, к какому-то холму, напоминающему по форме небольшую пирамиду. На его склонах, прижавшись друг к другу, громоздились ряды маленьких, низких домиков, и холм был усеян ими, словно ступеньками лестницы.

— Вон там поселок, поселок! — закричал Мокки с облегчением и радостью, и весь его страх улетучился совершенно.

Но почему-то теперь испугалась Серех и глубоко впившись ему в руку ногтями, зашептала, по-временам почти заикаясь:

— Всеми духами ночи и духами путей умоляю тебя — замолчи! Все кочевники, которые путешествуют между полями Хазараджата и горами на востоке, все они знают про это место, — и глотнув воздуха, добавила. — Это их кладбище!

— А эти дома?… — начал было Мокки.

— Гробницы, — выдохнула Серех, — если кто-нибудь из пуштунов умирает в пути, его хоронят не где-нибудь, а привозят сюда.

— И как давно они поступают так? — спросил Мокки, говоря еще тише, чем она.

— С самого начала времен, — ответила та и вздрогнула. — Ты слышишь?

Ветер пронесся над горными пиками, и послышались стоны и шорохи. Был ли он причиной этих звуков или это жаловались те, кто, проведя всю жизнь в дорогах и путешествиях, нашли здесь свой вечный покой? Смерть, люди и их души… Мокки забил озноб.

— Серех, — зашептал он. — Не надо нам здесь стоять. Уйдем!

Но та, пересилив страх, ответила:

— Все же подождем и посмотрим, что будет делать лошадь.

Джехол остановился у подножия холма и тихо заржал. Дергая ушами и вертя головой, он всем видом выражал печаль и отчаянье. Прискакав сюда, он надеялся найти людей, отдых, воду и еду, а тут не оказалось ничего из этого. Ни огонька. Ни звука. Даже зверей он тут не заметил, не говоря уже о людях. И сейчас, Джехол, после долгого дня, когда он вынужден был все решать сам, ждал хоть какого-нибудь движения и подсказки от хозяина, которого он нес на своей спине. Он сильно забил копытами… дернулся… Заржал еще громче… И Урос открыл глаза.

«Уже ночь… Как странно…» — полуденное солнце было последнее, что он удержал в памяти.

Спал ли он все это время? Был без сознания? Ему было все равно. Главное — он чувствовал себя лучше, хотя все еще был очень слаб. Холодный воздух приятно холодил его горячий лоб, и когда, осмотревшись, он понял, каким целям служит и этот холм, и эти дома — то ничуть не испугался. Вчера или сегодня утром он, ни за что на свете, не согласился бы переночевать в подобном месте, но теперь эти каменные могилы говорили ему лишь о том, что их стены неплохая защита от ледяного ночного ветра.

Он тронул поводья коня и Джехол пошел вверх по подножью холма. Вблизи гробницы не казались такими одинаковыми, как издали. Куски скальной породы, из которых они были сложены, отличались по размеру и форме. У некоторых — крыши были из гладких, словно отполированных, небольших камней, у других — из огромных, грубых каменных плит, некоторые крыши образовывали навес, а остальные гробницы были словно ниши.

Урос смотрел в темноту, пытаясь определить дорогу на кладбище, когда тишину внезапно нарушил тихий голос, идущий от одной из гробниц:

— Это ты, Урос сын Турсена?

От неожиданности Джехол чуть споткнулся, позади него какими-то нечеловеческими голосами, разом завопили Мокки и Серех.

«Они тоже услышали, что мертвые призывают меня к себе» — только и смог подумать всадник. В другое время он пришпорил бы коня, хлестнул его по бокам плеткой и помчался бы прочь отсюда — в ночь и холод. Но теперь что-то изменилось в нем и боятся он больше не умел. Сжав поводья покрепче, он закричал в темноту:

— Кто бы ты ни был, ты не ошибся! Турсен мой отец, а мое имя — Урос.

— Иди вперед, — ответил ему тот же тихий голос, — и ты легко найдешь меня.

Урос придержал коня. Не потому, что сомневался, а потому что голос показался ему каким-то знакомым. Он раздумывал, где же он уже слышал его, но ничего не вспомнив, наконец, тронул поводья и направил Джехола вперед. Тот пошел осторожным шагом. Внимательно разглядывая пространство между камнями, Урос иногда бил по ним плеткой — кто знает, может быть какой-нибудь призрак протянет оттуда свою руку и попытается схватить его, и утащить вниз. Тут Джехол поскакал быстрее и Урос понял почему: впереди, перед ними, на земле появилась полоса света, тонкая, словно застывшая молния.

«Отблеск пламени, что окружает блуждающие души и заменяет им тень» — отметил про себя Урос. Он ослабил поводья. Джехол поскакал еще быстрее. И вот Урос оказался возле костра, — настоящего, жаркого костра, из горящих сухих веток. Он пылал в небольшой каменной нише, пристроенной у стены одной старой, большой гробницы. У костра сидел — не скелет и не приведение, — а живой человек. Длинный балахон служил ему одеждой, дорожный мешок лежал возле его ног, и в свете пламени Урос узнал его лицо, на котором застыло само время.

— Пусть покой этого места пребудет в твоей душе, Урос, — сказал древний старик.

Урос склонил голову так низко, как только мог, и ответил:

— И в твоей, Предшественник мира. Какое большое счастье и удача встретить тебя здесь. Невероятное совпадение.

— Не такое уж совпадение, — ответил Гуарди Гуеджи. — Я тебя ждал.

 

Плакальщицы

Каменная крыша гробницы была так широка, что, выдаваясь вперед, образовывала нечто вроде узкой галереи, ограниченной каменными стенами соседних построек. Из этой скальной ниши наружу вел только узкий выход, и в свете огня, который сиял из него, Мокки и Серех различили силуэты Уроса и его коня, которые были словно сама тьма.

— Это не Урос, а лишь его тень, — зашептала Серех.

— Нет, — возразил Мокки. — Нет! — Он не хотел больше попадать в ту же самую ловушку страха и потому храбро закричал в темноту: — Урос, Урос, я здесь!

— Ну и чего же ты ждешь? — устало ответила тень — Помоги мне спуститься с коня.

Серех повисла на рукаве чапана Мокки и запричитала:

— Не ходи к нему! Не ходи! Заклинаю тебя, не поддавайся на хитрости этого привидения!

— У каких это привидений бывают гниющие раны, так что я чувствую эту вонь даже здесь?

В этот момент в просвете появился тонкий силуэт Гуарди Гуеджи, и Серех задрожала как лист.

— Смотри, смотри! — зашептала она, заикаясь. — Дух вышел из своей могилы, чтобы заманить нас!

Мокки заколебался. Действительно, кто бы еще это мог быть?

— Урос! — закричал он. — Кто там еще с тобой? Кто тот, другой?

Но, предупреждая ответ Уроса, зазвучал голос Гуарди Гуеджи:

— Подойди ближе и не бойся. Привидения и духи не согревают свои тела возле пламени костра.

— Это живой человек, — сказал Мокки Серех. — И мне кажется…

Он бросился вперед и в свете пламени узнал покрытое морщинами, пергаментное лицо Предшественника мира.

— Я знал! О, Предшественник мира, я знал! — закричал Мокки низко кланяясь. — Это ты, Память всех времен и всех стран… Кто хоть раз услышит твой голос, пусть даже единственный раз, тот никогда не забудет его и не спутает с другим. Ты был в имении Осман бея и я, тогда совсем еще ребенок, вместе с остальными слушал тебя, когда ты рассказывал нам историю Великого Аттилы. Ты сказал нам, что он родился в Афганистане, и точно в городе Акче, а потом он ушел оттуда, чтобы завоевать половину мира.

Почти незаметная улыбка скользнула по губам Гуарди Гуеджи. Все же ему было приятно, что этот юноша до сих пор помнит его истории.

— Поднеси меня к огню — приказал Урос Мокки. — И привяжи Джехола рядом, палатка мне не нужна — закончил он почти шепотом, пытаясь справится с внезапно усилившимися болями.

— Недалеко отсюда, — обратился к Мокки Гуарди Гуеджи, — ты найдешь ручей и связки сухого дерева рядом. Каждый караван, проходящий здесь, оставляет часть своих запасов для следующего.

— Я понял, — ответил Мокки, прислоняя Уроса к стене гробницы, возле которой сидел Гуарди Гуеджи. — Я напою Джехола и потом приведу его сюда.

— И чаю… сделай чаю, — пробормотал Урос, скрипнув зубами. — Поскорее…

— Я знал, — тихо произнес Гуарди Гуеджи, наклонившись к нему, — что найду тебя именно таким: на исходе твоих сил.

— Но как ты мог узнать, что я буду проезжать здесь?

— Для того, кто отказывается идти по Большой дороге севера, нет другого пути в Майману, а в этой высокогорной долине, лишь здесь, в царстве мертвых, можно найти укрытие и отдых.

Уронив голову на руки, Урос замолчал на секунду, а затем тихо спросил:

— Где ты узнал о моем поражении, Предшественник мира?

— По дороге из Калакчака к конюшням Осман бея, — ответил тот.

В эту минуту мысли обоих мужчин устремились к Турсену с такой силой, что им показалось, будто он находится рядом с ними, лишь протяни руку. Но никто из них не назвал его имени. Урос молчал из гордости. Гуарди Гуеджи из присущего ему умиротворения.

Нарушил тишину Урос:

— Как же это возможно, что ты пришел сюда с такой скоростью?

— А разве не говорят, — улыбнулся Гуарди Гуеджи, — что у старых коз самые верные ноги, которые всегда находят самые короткие пути?

Вернувшийся от ручья Мокки, провел Джехола внутрь и привязал его возле Уроса. Вслед за ним вошла и Серех, неся чайник, две пиалы и мешочек с колотым сахаром. Подав чай обоим, — сначала Гуарди Гуеджи, а потом Уросу, — она вышла, провожаемая взглядом Мокки. Вновь повернувшись к мужчинам, тот произнес, обращаясь к Гуарди Гуеджи

— О Память всех времен и всех стран, скажи мне, куда ведет эта ужасная долина и какой путь мы должны избрать дальше?

— Это плато окружено со всех сторон высокими горами, эти горы последняя стена Гиндукуша, и тропа, что ведет через них, так узка и крута, что люди называют ее «горная лестница». Она выходит на еще одно горное плато, а потом резко спускается вниз, к озерам Банди Амир.

— Именем Пророка! — воскликнул Мокки. — Озера Банди Амир! Это правда?

— Да, правда, — ответил Предшественник мира. — И красота этих озер столь несравненна, что нет слов, которые могли бы ее описать.

Урос почти не слушал их, он дрожал, как ему казалось, от холода. Мокки, заметив это, поднялся и принес пару одеял.

— Скоро будет готов плов, — сказал он.

Гуарди Гуеджи отрицательно покачал головой:

— Благодарю тебя, саис. Но моему телу, как ты сам видишь, не нужна больше пища.

При этих словах Урос вздохнул с облегчением. От одной лишь мысли о еде его охватила сильнейшая тошнота.

— Иди, — обратился он к Мокки, — иди, ешь, пей и оставь нас в покое.

Мокки выбежал наружу и присоединился к Серех, которая хлопотала неподалеку. Было очень тяжело установить палатку на такой каменистой почве, но ни Серех, ни он сам, ни за что на свете не согласились бы ночевать в подобном месте просто под открытым небом, возле гробниц.

Гуарди Гуеджи бросил взгляд на изменившееся лицо чавандоза.

— У тебя боли… — прошептал он. — Да. Очень сильные боли…

Урос, который любое сочувствие считал личной обидой, не уловил в словах старого рассказчика историй ни заботы, ни чрезмерного участия. Гуарди Гуеджи просто констатировал факт.

— Одеяла слишком тяжелы, — ответил Урос, — но если я их отбрасываю, холод начинает грызть мою рану.

— У меня есть нечто, что тебе поможет.

Из мешка, что лежал возле его ног, старик достал небольшой брусок из какой-то прессованной, коричневой массы и подержав его пару секунд над огнем, отделил часть и скатал ее в маленький шарик.

— Проглоти его, запив чаем. И подожди.

Урос повиновался.

— Это какое-то волшебное средство?

— Можно сказать и так, — ответил Гуарди Гуеджи. — Это подарок самой древней и самой мудрой волшебницы мира.

— Какой еще волшебницы? — не понял Урос.

— Земли.

— Значит растение… какая-то трава…

— Это мак.

— Что? — закричал Урос очень зло и резко рванулся от стены, пытаясь подняться. — Как можешь ты, старый и мудрый, давать мне яд, который делает человека слабым и безмозглым дураком, точно так же как и вино, которое проклято Кораном?

— Ничто из того, что дарит нам земля, не может быть проклятием, — возразил Предшественник мира и прежде Урос успел ему что-то ответить, поднял руку, заставляя его замолчать. — Успокойся чавандоз, это средство действует лишь тогда, когда человек не возбужден и не делает резких движений. Давай, прислонись вновь к камню, который дал сегодня приют путешественнику и послушай меня. Я расскажу тебе историю вина.

И так как Урос не осмелился возразить, Гуарди Гуеджи продолжил:

— В древние времена, в Герате правил Шах Хамиран, сильный и мудрый властитель. Послеполуденное время он любил проводить в своем саду, полном цветов, фонтанов и красивых беседок, увитых зеленью. И все придворные следовали за ним: сановники, священники, предсказатели, поэты, вельможи и принцы. И вот, однажды, на кустарнике возле павильона он заметил птицу с таким ярким и необычным оперением, что он остановился пораженный, чтобы полюбоваться ею. Но в ту же минуту возле птицы появилась большая змея и уже открыла свою пасть, чтобы ее проглотить.

— Неужели тут нет никого, кто спасет жизнь этой птицы? — воскликнул Шах Хамиран.

И его самый старший сын натянул свой лук и пронзил змею стрелой, и убил ее. Но сама прекрасная птица тут же улетела и через некоторое время об этом происшествии все забыли.

Но ровно год спустя, в тот же день и час, птица появилась вновь и сделав несколько кругов над шахским садом обронила на землю ягоды, которые принесла в своем клюве.

— Как ты думаешь, что это значит? — спросил шах у своего предсказателя.

— Птица принесла тебе подарок в благодарность за свое спасение, — ответил тот.

Тогда шах приказал охранять то место, куда упали ягоды и наблюдать за ним.

Через какое-то время там выросло растение, которое никто не знал, не очень большое и высокое, но оно принесло плоды: грозди маленьких, круглых ягод. Никто не осмелился попробовать их. Кто знает, возможно, они ядовиты?

Грозди начали зреть, созревая падать и тогда шах приказал поставить под растением большую вазу, чтобы все ягоды падали в нее. Потом они начали бродить и из ягод получилась какая-то красная жидкость.

Было ли это благодарностью птицы? Или же это был яд?

И вот решили привести приговоренного к смерти узника, которому шах приказал выпить полный кубок этого неизвестного напитка.

Весь двор собрался вокруг него. Несчастный выпил и закрыл глаза.

Придворные зашептались:

— О, это смертельный напиток… Сейчас он умрет…

Но узник открыл сперва один глаз, затем второй, захохотал и голосом не раба в цепях, а господина, крикнул:

— А ну-ка, принесите мне еще один полный кубок!

Шах согласно кивнул своему слуге, и тот подал узнику золотой кубок, из которого пил только сам шах, наполнив его до краев красным соком. Затем попробовали напиток и другие. И у всех них стало легко и весело на душе…

Гуарди Гуеджи прикрыл на минуту глаза, а потом продолжил:

— Вот так, с небес, вино попало на землю афганцев, чтобы с его помощью они поняли, что такое радость.

Урос помолчал несколько секунд, обдумывая его слова.

— Предшественник мира, я знаю, что твои слова всегда несут в себе правду, но в те времена пророк еще не рассеял тьму светом книги книг, и не запретил все то, чего люди должны были избегать.

Гуарди Гуеджи ответил ему так, как он это любил делать, новым вопросом:

— Слышал ли ты, отважный чавандоз, о повелителе Бабуре?

— О шейхе Бабуре, победителе? — воскликнул Урос. — Афганце, которого в Индии называли Великим Моголом?

Древний рассказчик согласно кивнул, а затем произнес:

— Как ты полагаешь, был ли этот повелитель последователем истинной веры?

— Кто может сомневаться в этом? — ответил Урос. — Разве не он заставил индусов перейти в ислам?

— Это верно, — согласился Гуарди Гуеджи. — И думаешь ли ты, что тот, кто именем Аллаха, взял в руки меч пророка, мог нарушать запреты священной книги?

— Конечно, я не могу утверждать такое, — согласился Урос.

— Так как же тогда могло быть, — продолжал древний старик медленно, но твердо, — что во время правления шейха Бабура в Афганистане делали так много вина, что не было такого кувшина, в который бы его не наливали хоть раз?

— Значит, это происходило в нарушение запретов правоверного Бабура или же без его ведома.

— Здесь ты ошибаешься, — возразил Гуарди Гуеджи. — Он ездил сам от деревни к деревне в провинциях, где делали самое лучшее вино, и в сопровождении своих министров, поэтов и вельмож, пробовал первым сок юного винограда. Говорят так же, что однажды он заметил на поле прекрасный тюльпан и вылив вино из своего драгоценного кубка, пил вино из этого цветка.

— Этого не может быть… — пробормотал Урос.

— И знаешь ли ты, — продолжал Гуарди Гуеджи, — что Бабур шейх приказал на холме, с которого виден Кабул, построить большой бассейн? Этот бассейн, который, кстати, до сих пор существует, он приказывал до самых краев наполнять самым лучшим вином, когда принимал важных гостей, и все они — и он сам и его гости, — с удовольствием черпали вино из этого бассейна и пили его.

— Предшественник мира, — возмутился Урос, — если бы все это говорил не ты, если бы не из твоих уст слышал я такие слова…

— Пусть отсохнет у меня язык, — в свою очередь воскликнул Гуарди Гуеджи, — если хоть одно слово из того, что я говорю, лживо!

Урос вновь облокотился о каменную стену гробницы и, задумавшись, стал наблюдать за игрой пламени костра.

— Была ли книга книг во времена великого шейха такой же, как и сейчас? — спросил он наконец.

— Слово в слово, — ответил Гуарди Гуеджи.

— Значит, настолько изменилось толкование ее строк? Кто же из них, мудрецы прошлого или нашего времени, искажают истину?

— Правы и те и эти, — ответил старик.

Урос повернулся к нему и всмотрелся в лицо Предшественника мира. Бесконечное умиротворение было в его чертах.

— Получается, что я сам в праве выбирать, какому из толкований следовать? Выбирать так, как подсказывает мое сердце и совесть?

— В жизни нет другого способа. Только этот, для любых событий и вещей — наклонившись над огнем сказал Гуарди Гуеджи.

Урос улыбнулся.

— Именно к этому ты и вел, не так ли? Для этого и была вся твоя история?

Старый собиратель историй ничего на это не ответил. Урос откинулся назад, отбросил одеяла в сторону:

— Боль оставила меня. Мне кажется, будто я парю в воздухе и все для меня ясно и просто.

Гуарди Гуеджи вновь скатал из коричневой массы небольшой шарик и дал его Уросу. Когда он проглотил и этот, то его охватило чувство, будто его кровь превратилась в теплые волны, вещи внезапно изменили свое лицо, из грубой материи одеял получился шелк и бархат, а мысли Уроса стали такими ясными, как никогда прежде.

— Как это возможно, что моя жизнь никогда для меня ничего не значила, если я не мог одержать победы над всем и вся? — словно размышляя вслух произнес он, и вспомнил то чувство счастья, что испытал в заброшенном караван-сарае, среди бедных людей и ободранных животных. — И этот всадник, что все хлещет плеткой своего коня, лишь бы быть первым, — продолжал он, — лишь бы он один был впереди всех… Несчастный дурак…

— Есть одна старинная поговорка, — сказал ему Гуарди Гуеджи. — Если счастье на твоей стороне, то к чему тебе торопиться? А если нет, так разве ты его догонишь?

Урос рассмеялся вновь и понял, как сильно он устал сам и как вымотан.

— Пусть боги охраняют твой сон, — услышал он в полудреме голос Гуарди Гуеджи.

— Почему «боги»? — пробормотал он, засыпая. — Ведь есть только один…

— Когда человек отправляется в далекое путешествие, и проходит через многие страны и времена, то ему бывает очень трудно в это поверить, — прошептал Предшественник мира.

Урос заснул. А старый рассказчик подкинул несколько сухих веток в огонь, чтобы пламя взметнулось повыше.

На рассвете нового дня залаяли собаки.

Урос все спал возле тлеющих углей костра и только Гуарди Гуеджи проснулся, разбуженный громким лаем. Он поднялся, подкинул в огонь хворосту и снова прислонился к каменной стене гробницы.

Лай приближался. Урос тоже слышал его, путешествуя сквозь картины своих снов и фантазий. И все же это был мирный, спокойный сон. Он был свободен. Ничто не могло его испугать, и когда в его сон ворвались образы огромных, адских собак, которые бросились на него, разинув свои квадратные пасти, — то они не возбудили в нем ни беспокойства, ни страха. И стая злых бестий промчалась мимо, не причинив ему ни малейшего вреда.

Серех отстранилась от Мокки, потихоньку убрав его руку со своей груди, и поднялась.

— Ты куда? — пробормотал Мокки охрипшим после сна голосом.

Открыв глаза, он понял, что уже утро и солнце светит в прорези палатки.

«Солнце высоко в небе, а я еще сплю, — пронеслось в голове у саиса. — Как это могло случиться?»

Тут он вспомнил прошедшую ночь и, протянув руку, нежно провел по волосам Серех.

— Подожди! — резко отстранилась маленькая кочевница. — Слышишь?

Она поднялась с постели, на которой так недолго спала, и повернулась в сторону доносящегося до них лая.

— Собаки? — спросил Мокки. — Те же, вчерашние?

— Те, что были вчера, уже далеко отсюда.

Мокки почесал свою бритую голову:

— Верно… Вчерашние собаки, наверное, уже привели свое стадо в Бамьян.

— А эти собаки? — почему-то заволновалась Серех. — Ты разве не понимаешь, почему они так воют?

Мокки прислушался вновь:

— Разве что из-за мертвеца?

— Да. Пришел караван, чтобы похоронить его здесь, — и кочевница заторопилась. — Пойдем же!

Глаза Серех засветились, словно от радости. Саис принялся обматывать голову грязным куском материи, который заменял ему чалму и думал при этом: «Вот, таковы все женщины. Ни на что они не глазеют с таким любопытством, как на похороны. Ни роды не возбуждают у них такого интереса, ни даже свадьба».

— Ты что же, больше не боишься? — спросил он ее.

— Еще чего! — ответила ему Серех искренне удивившись. — Сейчас же день, а там просто мертвый, которого хоронит его племя. Пойдем!

Выйдя из палатки, они остановились ослепленные светом солнца. Зернистая пыль, голые, покрытые снегом и льдом, скалы — все потонуло в белом, резком сиянии холодных лучей. И Мокки подумал: «Молитва… я забыл помолиться… забыл! Аллах накажет меня за это!»

Схватив Серех за плечи, он развернул ее в сторону востока и почти бросил ее на землю.

— Проси всевышнего, чтобы он простил нам наши грехи, — воскликнул он и сам начал произносить слова молитвы.

Серех его совсем не слушала. Прижавшись лбом к земле, она не думала ни о чем другом, только о похоронной процессии. Когда оба они поднялись с колен, и в свете утра предстал перед ними тот самый холм, с выстроенными на нем гробницами, — он не показался им таким уж устрашающим, как в темноте ночи.

Тонкая струйка дыма поднималась к небу между стенами гробниц, примыкавших друг к другу.

— Надо бы сходить к ним. Может им что-нибудь нужно? — заколебался Мокки.

— Да помолчи же! — оборвала его Серех. — Вот опять… Слышишь?

В этот момент раздался такой душераздирающий крик и стенания, что заглушил лай собак. Серех прижала руки к груди и горько заголосила, пытаясь перекричать траурный плач. Сорвавшись с места, она бросилась в эту сторону, чтобы смешаться с толпой плакальщиц. Мокки проводил ее взглядом и, когда она исчезла за холмом, пошел в сторону дыма от костра и нашел в нише спящего Уроса и Гуарди Гуеджи с закрытыми глазами. Но Джехол уже проснулся.

«Он наверняка хочет пить» — подумал Мокки и зашептал:

— Сейчас, сейчас, мой принц. Как только они проснутся, ты получишь чистую, вкусную воду.

Он ожидал, что Джехол поприветствует его легким движением или же ржанием, как он это делал всегда, но ничего такого не произошло. Мокки попытался тихо посвистеть, как раньше, когда Джехол был еще совсем маленьким жеребенком на тонких ногах, — это был язык, который принадлежал только им двоим. Никогда он не игнорировал этот призыв саиса. Но в это утро Джехол, казалось, не слышал его, он смотрел в сторону, равнодушный и чужой.

«Как вчера, когда я хотел сбросить Уроса с лошади… Этот конь никогда ничего не забывает»

Огорченный, он покинул обоих спящих и пошел вслед за Серех, вокруг холма.

Чем дальше он удалялся от стен гробниц, обращенных к востоку, тем длиннее становились тени отбрасываемые каменными стенами у подножия холма, и Мокки боялся заходить в их темноту. Но через некоторое время он заметил, что ряды гробниц стали редеть: теперь они доходили только до половины высоты этого холма-пирамиды.

«Ах, вот в чем дело, — понял саис, — они стараются строить свои гробницы так, чтобы они были повернуты к восходящему солнцу. А тут, на западной стороне, много еще совсем свободного места»

Он побежал быстрее и оказался на пустой площадке. Оттуда он и заметил караван.

Это были пуштуны, человек пятьдесят или шестьдесят. Все они шли к кладбищу пешком. Мужчины, как обычно, несли ружья, чьи приклады были украшены серебром, но вопреки всем обычаям, не мужчины возглавляли процессию, а женщины. Они оттесняли мужчин в сторону, невзирая на их ранг или возраст. Закрыв глаза, женщины кричали, вопили, безостановочно причитали, расцарапывая себе лица, вырывая волосы и ударяя кулаками в грудь. Но в то же время странное выражение какого-то надсадного удовольствия читалось на их лицах…

Мокки не нашел Серех среди этих женщин. Но взглянув в самый конец процессии, он заметил трех верблюдов на одном из которых сидела женщина: вся закутанная в черную шаль. Прижимая к своей груди какой-то маленький сверток, она была единственной, кто не шел пешком, единственной, кто не произносил ни звука: матерью мертвого ребенка. Мокки все всматривался в ее лицо, в ее плотно сжатые губы и никак не мог понять, откуда же исходят эти вопли и крики, которые перекрывают плач всей толпы? Наконец, сбоку от верблюда, он разглядел женскую фигурку.

Прижав голову к колену матери, она дико вопила. Мокки совсем ее не узнал, лишь когда она прошла мимо него, он понял, что это была Серех. Им вослед бежали два больших пса с отрезанными ушами, и их вой довольно точно совпадал с плачем и причитаниями женщин. Замыкали процессию — стада.

Мокки увидел, как все идущие остановились и стали кругом на небольшой площадке, которая видимо служила местом обычного привала для караванов.

Плакальщицы все еще кричали и голосили. Мужчины освободили верблюдов от груза и быстро разбили палатку. Верблюд, который нес мать и ее мертвого ребенка, опустился на землю и женщина, по-прежнему не издавая ни звука и прижимая к груди сверток, спустилась со спины животного, а потом медленно направилась в сторону палатки, в которой и скрылась. В ту же секунду прекратился и плач, и вопли.

Женщины, с разорванными одеждами и окровавленными лицами, попадали на землю как подкошенные, и только самая старшая из них осталась стоять на ногах, и переведя дух громко приказала:

— Принимайтесь за работу. Надо накормить детей и мужчин. Очень скоро мы продолжим наш плач.

Серех сидела на корточках возле палатки, когда Мокки дотронулся до ее плеча. Она повернулась к нему, и саис не узнал ее взгляда, настолько мягким и нежным он был в эту минуту. А когда она заговорила с ним, то в ее голосе зазвучала горечь и печаль:

— Большой саис, ах, большой саис, — забормотала она, — я очень хочу родить детей. Конечно, я была несколько раз беременна, но все время от мужчин, которые не стоят даже воспоминаний, которые били меня, и которые не были моими… Мои травы всегда помогали мне избавиться от такой беременности, но ты знаешь… Всегда, всегда это приносило мне такую боль и отчаянье!

Она посмотрела на детей, которые играли возле палатки, ссорились, и кувыркались в пыли, затем поднялась и, обняв Мокки за плечи, зашептала:

— От тебя, я хочу детей от тебя… да… они будут красивыми… очень красивыми…

Неясный шум начал доноситься до них.

— Пуштуны отбивают куски скал для гробницы, — понял Мокки, — ты хочешь остаться с ними до конца?

— Да, — кивнула Серех, — и я буду оплакивать мертвого малыша громче и лучше чем другие, чтобы сама судьба защищала моих будущих детей.

— Мне нужно идти назад, — забеспокоился Мокки. — Уже время.

— Конечно, иди, — согласилась Серех. — Я вернусь довольно скоро. Тут нужна совсем маленькая гробница.

Она снова обвила руками шею Мокки и поднялась на цыпочки так, что ее лицо оказалось вровень с лицом саиса:

— Наши дети будут красивыми, — зашептала она. — И сильными.

И после секундной паузы, добавила со странной для женщины непреклонной уверенностью:

— И богатыми. Клянусь тебе в этом.

Урос проснулся. Сильная жажда мучила его, но он не шевелился, не требовал чаю, не пытался даже открыть глаза. Так силен был в нем страх лишиться той щадящей, мягкой темноты, в которой он плыл, словно корабль.

Собаки давно замолчали, Гуарди Гуеджи подбросил несколько веток в огонь и слушая их тихий треск, Урос произнес одними губами:

— Куда ты направишься теперь, Предшественник мира?

И Гуарди Гуеджи ответил ему так же тихо:

— Обычно не я выбирал себе путь, но случай определял его. Телега, которая меня подвозила… караван, за которым я следовал… или ветер, который нес меня, куда ему хотелось… Так было раньше…

— А на этот раз?

— На этот раз я знаю его. Теперь я ясно вижу мою собственную дорогу… — он протянул руки над огнем и продолжил. — Несколько дней назад звуки дамбуры почти довели меня до слез. В Калакчаке… у Турсена… а час назад я спросил глубины моей собственной души, и она мне ответила.

— Что именно? — спросил Урос.

— Я всегда был уверен, что состарился настолько, что пережил и саму старость и даже саму смерть. Но теперь я вижу, что все же эта пара догнала меня. Я поведу их за собой в долину, где я родился, и там заберу их с собой.

— В ту самую долину, где живут твои боги?

— Тех, которых не сожгли, выставили в Кабуле на потеху толпе… Они держат их в рабстве, в музее… Но это ничего не значит. В моем возрасте именно они не нужны мне больше.

В галерею протиснулся Мокки неся большой чайник.

— Ты пришел в нужное время, чтобы утолить нашу жажду, саис! Благодарю тебя, — сказал Гуарди Гуеджи мягко.

— Вы слышали плакальщиц? — спросил Мокки, наливая старому рассказчику чай. — Я там был, поприветствовал кочевников.

— Ты поступил правильно, — сказал Гуарди Гуеджи. — Сегодня мы в гостях у их мертвых.

Урос жадно выпил одну за другой три пиалы чая и затем спросил:

— А кого хоронят?

— Новорожденного, — ответил Мокки.

— Налей мне еще чаю, — приказал Урос, а затем продолжил, презрительно кривясь. — Не пойму, к чему столько шума из-за какого-то сопливого создания?

— Ты так думаешь о детях? — спросил его Гуарди Гуеджи.

— Именно так. Они тупые, грязные, плаксивые, требуют к себе слишком много внимания, а вырастить их сложнее, чем хорошего коня, — ответил Урос.

— Были ли у тебя самого дети? — вновь спросил его Гуарди Гуеджи.

— Моя жена умерла, когда была беременна первым.

— Ты сильно переживал из-за этого?

Урос отрицательно покачал головой:

— В тот же год я получил мою шапку чавандоза и выиграл бузкаши трех провинций.

— Ты не любишь никого, кроме себя, — произнес Предшественник мира и протянул свою пиалу Мокки.

— Это неправда, — очень серьезно возразил ему Урос. — Просто, других я люблю еще меньше, чем себя.

Мокки унес прочь поднос, вернулся с ведром воды и, поставив его возле Джехола, выбежал вон. Он боялся, что Урос может спросить его, куда подевалась Серех.

Солнце поднялось над холмом и стояло почти вертикально, но хотя его лучи не давали никакого тепла, пламя костра согревало обоих мужчин. Джехол, который лежал рядом, неожиданно встал и призывно начал тереться ноздрями о лицо Уроса.

— Конь хорошо выспался. Теперь ему хочется идти дальше, — сказал Урос Гуарди Гуеджи, погладив коня. — И мне тоже… Я позову саиса.

Но он медлил. До последней минуты ему хотелось насладиться тем покоем, который все еще был в его душе.

— Подожди немного, — сказал он Джехолу и попытался мягко оттолкнуть его от себя.

Но конь не подчинился и настойчиво заржал. В этот момент Урос услышал глухой, словно издалека доносящийся, лай собак. Он приподнялся. Прислушался.

Только тогда Джехол отошел в сторону. Лай приближался, и Урос отметил про себя, что он был уже не таким, как этим утром. Вместо печального воя, собаки лаяли злобно, враждебно, и странной была манера, с которой они подходили ближе… Не прыгали, не бежали. Словно человеческая рука с силой удерживала их, заставляя приноравливаться к медленному шагу, и время от времени они совсем замолкали, словно опасались выдать себя.

Урос начал лихорадочно соображать. Какие мягкие шаги… А те молчаливые взгляды?.. Он закусил губы. Решение пришло сразу. Собравшись силами, он быстро поднял с земли большой, острый камень, и привязав его к ремням плетки, хлестнул несколько раз по земле, испытывая свое новое оружие. Зажав плеть между зубами, он бросился к узкой расселине, ведущей наружу.

Сломанная нога наткнулась на камни, жесточайшая боль пронзила его, и Урос вновь закусил губы до крови. Хорошо, что боль опять вернула его к реальности! На полпути, между тлеющими углями костра и выходом, Урос упал на землю и, переводя дух, попытался ползти дальше…

Мокки, который в это время пек на костре лепешку, размахивая руками, испачканными жиром, побежал посмотреть откуда идет этот лай. Двух огромных волкодавов он увидел еще издалека. Их вела Серех слева и справа от себя, твердой рукой держа за загривки.

— Зачем тебе собаки? — закричал ей Мокки.

— Чтобы наши дети были богатыми, — холодно ответила она.

Легкими шагами прошла она мимо него и собаки послушно следовали за ней.

Мокки опомнился, развернулся и побежал за ними, крича:

— А как же Предшественник мира?

Серех даже не повернулась в его сторону.

— О Аллах, Всемогущий… Серех, я тебя умоляю, у старика же только кожа и кости, скажи собакам, чтобы они его не трогали! — умолял ее Мокки.

Что он мог еще сделать? Попытаться удержать ее силой? Но сам он нисколько не сомневался, что попытайся он сделать это, Серех тут же приказала бы собакам растерзать его самого.

Подведя собак поближе ко входу в галерею, где находились мужчины, Серех на секунду замерла, а потом, запустив ногти поглубже в шкуру собак, с резким криком подтолкнула их вперед.

Урос отдышался. Как только он услышал крик Серех, то встал на здоровое колено и зажал плеть между зубами. И тут же, в просвете выхода, появился первый из двух чудовищных псов. Урос выхватил пригоршню углей из костра и швырнул их волкодаву прямо в морду. Тот взвизгнул, и опустил на мгновение свою открытую пасть к земле, в ту же секунду Урос рванул плетку, прицелился, размахнулся — и тяжелое острие камня пробило зверю череп точно в самом незащищенном месте, — позади обрезанных ушей. Пес дико взвыл и рухнул на землю.

И почти сразу же вслед за этим — быстрый как молния, — на Уроса прыгнул второй. Но труп первого пса оказался на его пути, и со всего разгона налетев на него, волкодав на мгновение потерял равновесие и споткнулся, перебирая своими огромными лапами, зашатался. Урос бросился на него всей своей тяжестью, они покатились по земле, и выхватив нож из-за голенища сапога, он вонзил его псу в горло и перерезал его.

Все это произошло в течение нескольких секунд. Урос лежал на земле, и только тихий голос Гуарди Гуеджи держал его в сознании:

— Что же ты еще хочешь, чего же еще требуешь ты от себя, о чавандоз?

Джехол подошел к нему и опустил свою гриву ему на лицо.

— Ложись вот сюда, — прошептал ему Урос.

Джехол повиновался и Урос, обхватив его шею обоими руками, подтянулся и взобрался на спину коня. Отвязав веревку, за которую Джехола привязал Мокки, он обернулся к Гуарди Гуеджи:

— Пусть пребудет с тобою мир.

— Все же, я провожу моего гостя до выхода, — ответил старик.

Конь осторожно прошел мимо трупов собак и остановился у расселины.

Всего в паре шагов от нее стояли Мокки и Серех.

— Не забудь седло, — крикнул Урос саису, как только заметил его. И прощаясь с Гуарди Гуеджи, произнес. — Да хранят тебя твои боги, о Предшественник мира!

— Не забывай и ты своих, чавандоз, — ответил Гуарди Гуеджи.

И Урос один направил коня на дорогу.

 

Пять озер

Когда могильный холм оказался далеко позади, Урос заметил, что плато становится уже. Две горные цепи сходились все ближе и образовывали непреодолимую каменную стену.

Джехол скакал быстрее. Теперь ему не нужно было приноравливать свой бег к шагу Мокки и Серех, и Урос не удерживал его, хотя под ним не было его надежного седла, а его ногу, поврежденную в недавней стычке, пронзала адская боль. Но, несмотря на все это, он был рад вновь обретенной свободе, одиночеству, — и даже своим мукам. Это была цена победы, которую он, полумертвый, почти не осознающий себя человек, все-таки одержал. Сейчас ему казалось, что он сильнее всех возможных препятствий и всех опасностей мира. Эйфория охватила его, и он запел старинную песнь странника, которая была такая же древняя и монотонная, как его родная степь и его народ.

Довольно скоро они подъехали к краю долины. Джехол остановился и Урос замолчал. Перед ним вздымалась, целясь пиками в небо, горная гряда: скалы были практически отвесными, так что только дикие горные козы могли взобраться на них.

Петляя бесконечными поворотами, наверх вела тропа, которую с течением времени протоптали караваны, и чем выше она поднималась, тем становилась все уже, круче и страшней. «Горная лестница» — сказал Гуарди Гуеджи.

Все же люди и животные, если они были сильны и осторожны, могли пройти по ней.

И может быть, даже всадник, на хорошей лошади, если он сам был достаточно ловким и сильным, мог подняться по ней тоже. Но сможет ли это сделать он сам, без помощи своих коленей, на лошади без седла?

Джехол колебался — он поднял было ногу, но опустил ее и нерешительно затоптался на месте. Повернув голову, он взглянул на седока.

— Я знаю… — сказал тот тихо, — если бы ты был один, то не стал бы сомневаться. И ты не сомневался бы, если нес на своей спине сильного и здорового всадника… Но сейчас ты боишься… не за себя, а за меня? Верно?

Джехол подарил ему почти человеческий взгляд.

— Ну, же, скачи вперед! — сказал Урос и взмахнул плеткой. Лишь в последний момент он увидел камень, что по-прежнему был укреплен на ее ремнях, и отклонил удар в сторону.

Но Джехол воспринял даже звук. Одним прыжком он хотел вскочить на камни восходящей тропы, но тут вспомнил, как неуклюж и слаб сейчас его наездник.

Он опустил голову, осмотрел землю перед собой и с большой осторожностью начал продвигаться вперед. Это походило скорее на карабканье, чем на шаг.

Хотя Урос изо всех сил прижимал колени к бокам Джехола, но он чувствовал, что при каждом малейшем толчке, он потихоньку скатывается назад, вдоль по покрытой потом спине коня.

«Я не смогу удержаться долго, — подумал он. — Мокки и его девка придут и найдут меня здесь, лежащим на земле, и им не придется особенно возиться со мной… если я вообще буду еще жив к тому времени.»

Вновь его память перетасовала все смертоносные игры и препятствия этого путешествия, которые он сам создал, и сам же преодолел — столько усилий, хитрости, отваги и ума, и все лишь для того, чтобы теперь, достигнув цели, бесславно пасть…

Чтобы добраться до первой платформы этой зигзагообразной тропы, Джехолу пришлось взбираться наверх чуть ли не вертикально. И Урос начал чувствовать, что начинает терять равновесие: в последнюю секунду ему удалось, выбросив руки вперед, обхватить шею коня и удержаться на нем. Так Джехол и понес его.

Когда они оказались наверху, конь тяжело дышал, но Урос не изменил своего положения. Сейчас ему было все равно, что подобная поза унижает наездника, он лишь сильнее сжимал руки вокруг шеи Джехола. Никто не мог его здесь видеть, кроме него. А Джехол понимал, почему его хозяин так поступает.

Они поднимались все выше. Уступ за уступом. На каждой платформе Джехол останавливался на несколько мгновений, переводя дух, а Урос старался держать свою сломанную ногу, как можно удобнее. Один раз он внезапно выпрямился, — в самой середине подъема. Сверху, с другого зигзага тропы, на него посыпались мелкие камни: может быть им навстречу идет какой-то маленький караван? Никто не должен видеть его сейчас таким: слабым, беспомощным, цепляющимся за шею коня…

Следующие несколько секунд показались ему целой вечностью. Он снова начал скатываться назад. Наконец он увидел, что это стадо диких горных коз, и вздохнул с облегчением. Больше никаких неожиданностей не случилось, вплоть до конца самого верхнего, последнего зигзага.

Оставив последний подъем позади, Джехол обнаружил ровную площадку у себя под копытами. Он долго стоял на ней, тяжело хрипя, его ноги дрожали.

Урос отпустил его, покрытую пеной и потом, шею, и медленно выпрямился. Когда он попытался повернуть голову назад и посмотреть вниз, его охватило такое сильное головокружение, что он сразу же отвернулся. Впереди лежала широкая равнина, поросшая пучками сухой травы и редким кустарником. Джехол медлил. От его шерсти поднимался пар, он все еще дрожал от напряжения. Урос решил было дать ему передышку после такого тяжелого подъема, но потом подумал:

«Если я сейчас же не прикажу ему идти дальше, то из нас двоих — именно он будет истинный господин».

Коленом здоровой ноги Урос нажал на бок коня и тот сдвинулся с места, пошел шагом. Он сделал это неохотно, низко опустив к земле голову, но Урос не принуждал его больше. Конь послушался, это главное. Сам же он чувствовал себя ужасно уставшим. Повязка на ноге размоталась настолько, что от нее не было больше никакого толку, нога ниже перелома болталась при каждом шаге коня туда-сюда, и только эта боль держала всадника в сознании.

Шаг Джехола стал тверже. Время от времени он, фыркая, обнюхивал землю, и найдя на ней пучки сухой травы, съедал несколько пригоршней.

«Как же сильно он голоден, раз притрагивается к подобному? — удивился Урос. — Конечно, лошади для бузкаши голодают во время кантара, но тогда они неподвижно стоят в конюшне, а ночью спят на свежей соломе. Но Джехол уже несколько дней спит голодным в ледяном холоде гор, едва отдыхая после переходов, которые один тяжелее другого».

Урос ощупал его шею.

«Совсем худой. Можно кости пересчитать. Я сам виноват в этом. Сумеет ли он дойти до конца и миновать самую сложную часть пути?»

И Урос вновь вспомнил слова Гуарди Гуеджи: «Последняя каменная стена Гиндукуша… за ней начинается степь…»

«Нет, Джехол должен это суметь. Он достаточно силен, чтобы добраться до дома. А разве я сам все еще не держусь в седле, я — наполовину мертвец?»

Он начал подгонять коня. Теперь, когда дорога стала ровной, а шаг Джехола легким, Урос крепился изо всех сил, чтобы не заснуть. Его веки отяжелели, как будто налились свинцом, монотонные удары копыт по земле вгоняли его почти в бессознательное состояние. Или это было действием мака Гуарди Гуеджи? Но еще до того, как он подумал об этом, — он уже спал, запутав руки в лошадиной гриве.

Что его разбудило? Он не знал. Воздух стал холодным и Джехол топтался на месте. Посмотрев на небо, Урос удивился, — ему показалось, что он лишь на секунду закрыл глаза, но вот уже и солнце зашло за горные пики. Осмотревшись кругом, он не узнал окружающего ландшафта. Пыль, поросшая сухой травой, превратилась в скалистую породу, справа оказалась возвышенность, напоминающая стену из глины и красного камня. Конь и всадник стояли возле тропы, которая круто спускалась вниз. В обычной ситуации Джехол, не колеблясь, поскакал бы по ней, но сейчас, неся бесчувственного всадника, без седла и шпор, он решил, что тот должен хотя бы проснуться. Поэтому он терпеливо ждал этого, как раз теперь, когда путь вновь становился опасным.

Урос выпрямился, прижал колени к бокам коня покрепче и тихо сказал:

— Ладно тебе. Я больше не сплю. Вперед!

И Джехол помчался вниз, пытаясь держаться как можно ближе к скалистой стене, чтобы сделать спуск более безопасным. Жутким сном показалась эта скачка Уросу. Хотя он старался удержаться на лошади изо всех сил, но они начали предательски покидать его, и с каждым новым толчком его бросало вперед. Руки и ноги свело судорогой, и он снова лег на спину Джехола плашмя, обхватив его за шею. Но в этот раз все было гораздо хуже, чем при подъеме.

Уроса тащило вниз и вперед по спине коня, с каждым новым толчком он боялся, что сейчас он окончательно перелетит через голову Джехола и свалится на землю. Вес его тела все сильнее тянул коня вниз, тот споткнулся в середине спуска, но к счастью, Джехолу удалось остановится, прижавшись боком к скале.

«Зачем я переношу такой позор? — с горечью спросил себя Урос. — Разве я когда-либо боялся смерти?»

Ноги Джехола дрожали, он тяжело дышал.

«Мне нужно только упасть и всему придет конец!»

Тут он словно увидел самого себя, лежащего мертвым на этой тропе, оборванный, полусгнивший труп, обдуваемый ветром, засыпанный песком, — и вцепился в гриву Джехола сильнее. Умереть? Ладно… Но вот так бесславно, жалко и убого он ни за что умирать не хотел.

Джехол снова поскакал вниз. Повеяло холодным воздухом, тропа стала спускаться почти отвесно… Но вот, внезапно, Урос почувствовал, как сам по себе скатился по спине Джехола назад и сел прямо и ровно, как и положено.

Все еще не выпуская лошадиной гривы из рук, он открыл глаза. Ноги Джехола стояли на ровной, песчаной земле. Лишь тогда он полностью расправил плечи и осмотрелся. Они находились на широком, безлюдном, белом берегу и перед ними простирались озера Банди-Амир.

Урос не решался поверить тому, что он видел. Обманывает ли его Фата Моргана? Новый лихорадочный бред? Он быстро закрыл глаза из боязни, что картина изменится, превратившись во что-то иное, или исчезнет… медленно он открыл их снова…

Нет, это была действительность.

За белым берегом, на котором они находились, — начиналось царство воды.

Закрытые с двух сторон огромными красными скалами, озера Банди Амир поднимались друг над другом все выше и выше, ступень за ступенью, и последнее, самое высокое, казалось, ласкает границу небес. Но странным образом, невзирая на эти перепады, гладь воды в них была ровной и гладкой, как зеркало. Ни волн, ни прибоя, ни малейшего колыхания. Словно удерживаемые каким-то незримым препятствием, ни одно из озер не смело выйти за границы своих гигантских бассейнов. В их глубинах струилась вода сквозь тысячи подземных каналов, образовывая у подножия одного озера следующий зеркальный водоем. Так течение Банди Амир миновало каждую озерную ступень за другой, вплоть до последней, которая кончалась у песчаного берега, на котором сейчас стоял Урос.

Он был очарован — но ни испуга не почувствовал он, ни изумления. Его упрямая вера в чудеса и правоту древних легенд тут же подсказала самое простое объяснение этому природному феномену. Великаны, демоны и колдуны силами заклятий сдвинули красные горы вместе, а духи вод поселились здесь и взяли эти озера в свое полное владение.

Кто еще, кроме них, мог заставить воду не двигаться, не падать вниз, против всех законов природы?

И в то самое время, как Урос размышлял над этим, возникло новое чудо.

Солнце опустилось над блестящими зеркалами и окрасило их. Но каждое водное зеркало получило свой собственный цвет: пурпур — первое, синий, темно-зеленый и черный остальные. Тут же обрушились сумерки и Урос, обманутый изменчивым светом, увидел, как все озера за секунду поглотила земля. Но и тогда он не поразился, так как помнил киргизские легенды о подземном великане Кол Тависаре. «Значит он живет именно здесь, — подумал он, — а может, и один из его братьев.»

Сияя всеми красками, над озерами Банди Амир протянула свой лук гигантская радуга, она опиралась на противоположные берега зеркальных бассейнов. Но вот и она исчезла через пару мгновений. Солнце просияло еще раз, окрасило все вокруг в пылающий красный цвет, а затем утонуло в глубине вод, и они стали все одного цвета: цвета тени.

И тут Уроса охватил страх.

— Аллах, Аллах один властелин всех чудес! — хрипло закричал он.

В эту секунду, на другой стороне озера, он увидел маленькое здание, прилепившиеся к красным скалам. Здание имело маленький минарет и круглый голубой купол.

— Аллах, ты услышал меня, — выдохнул Урос.

И Джехол поскакал к этой мечети. Дорога, ведущая к ней, была широкой и ровной, больше не было никакой опасности, все волнения остались позади, — и Урос начал сдаваться своему свинцовому, тупому изнеможению… Огромные собаки-призраки помчались сквозь туман. Их осветила нереальная, гигантская радуга, затем он ударился об нее, успел заметить, что она сделана из блестящих драгоценных камней, и полетел в глубокую, черную пропасть. Где-то далеко над ним заржал Джехол…

Но он не успел долететь до дна каменного мешка, чьи-то сильные руки подхватили его… он потерял сознание.

Когда он пришел в себя, то оказался в низком, узком и длинном помещении. Те руки, что спасли его от падения, все еще держали его за плечи.

Сбоку у стены стоял ряд пустых топчанов и, видимо, он сам лежал на таком же.

Руки отпустили его, и он услышал торопливые, удаляющиеся шаги. Яркий свет керосиновой лампы, что держали у его лица, исчез и больше не слепил его, только матовое пылание углей в широком глиняном горшке освещало комнату. «Вот почему здесь так тепло» — понял он.

Человек вернулся назад, а с ним и яркий свет лампы. Он был юн, невысок, но крепкого телосложения. Он принес Уросу чай и, ничего не спрашивая, сперва напоил его. Потом он заговорил, и голос его был дружелюбен.

— Твоя нога ужасно выглядит. Так ты не сможешь спать.

— Где я? — спросил Урос.

— В доме Аллаха и паломников, — ответил юноша.

— Где мой конь?

— Позже я позабочусь о нем. И верь, что Кутаби говорит, то он и делает.

— Конь сначала.

— Ну, что ж, это справедливо. Ты обязан ему больше, чем самому себе, — ответил Кутаби смеясь.

Свет керосиновой лампы снова растворился в темноте. Окружающая тьма нравилась Уросу. Он чувствовал странную, тяжелую, но в то же время, приятную сонливость. Мак Гуарди Гуеджи все еще не потерял своего действия.

Кутаби пришел опять. Он принес чистые полотенца, а возле топчана поставил большой кувшин горячей воды. Затем он обмыл ногу Уроса, вправил перелом и перевязал рану, так туго, как только смог. Урос терпел эту болезненную процедуру стиснув зубы: ни вскрика, ни дрожи. Ему было бесконечно стыдно, что он вынужден принимать подобные услуги от незнакомца. Лекарь, Мокки или Серех, — хорошо, это было их работой, их обязанностью. Но чтобы он вот так, перед чужим показал свои гниющие, отвратительные раны…

Кутаби поднял лампу и осветил его лицо:

— Ты не потерял сознание от боли. И даже не двигался. Да наградит тебя Аллах за твое мужество.

— Я просто привык к этому вонючему мясу, — ответил Урос презрительно. — Но вот ты?

Кутаби засмеялся:

— О, твоя нога благоухает, словно тысячи роз, по сравнению с ранами прокаженных, о которых я забочусь.

Это страшное слово обеспокоило Уроса на мгновение. Он хотел было спросить, как Кутаби может быть с ними связан, но не сделал этого. Усталость была сильна. Боли ослабли. Лишь свет лампы был слишком ярок.

— Убери лампу прочь, — пробормотал он и тут же заснул.

— Убери отсюда эту проклятую лампу — повторил Урос недовольно.

Было светло и жарко. Он нехотя открыл глаза: солнечный свет заполнил всю узкую комнату и пробился дальше, в круглое помещение, лишенное окон. Урос встряхнул свою память: мечеть, Кутаби… Значит, он проспал более двенадцати часов.

Но он чувствовал себя разбитым. Ему хотелось пить и он решил позвать Мокки. Но куда же подевался саис? Холодный страх закрался ему в душу: а если он заблудился? Если он не найдет его? Значит все усилия, все игры со смертью были напрасны…

Откуда-то снаружи до него донеслись голоса двух мужчин, беседующих друг с другом. Он очень хорошо слышал их через тонкие стены мечети. Один из них, без сомнения, был Кутаби, а другой…

— Мокки! Мокки! — закричал Урос с радостью и облегчением.

Дверь отворилась, и Мокки подскочил к Уросу одним прыжком.

— Ты жив! — воскликнул он. — Хвала Аллаху! Ты жив!

— Вот уж действительно, два брата не могли бы обрадоваться друг другу больше! — улыбаясь, воскликнул Кутаби и облокотился на створку двери.

Мокки и Урос посмотрели друг на друга еще раз, но на этот раз холодно и жестко. Мужчины, наконец, вспомнили, почему они так боялись друг друга потерять.

— Как ты меня нашел? — обратился Урос к саису.

— Тут нет другого пути к озерам Банди Амир. А потом я увидел на берегу следы Джехола. Просто ты скакал очень быстро, нам пришлось сделать привал по дороге сюда.

— Я хочу есть и пить.

— Чай скоро будет готов, Серех кипятит воду. Потом она испечет лепешки и приготовит для тебя плов, — бормотал Мокки, потихоньку отходя к выходу.

Обернувшись в последний момент, он увидел, как Кутаби наклонился над Уросом, чтобы помочь ему сесть.

— О, только не ты! — тут же возмущенно закричал Мокки. — Убери от него свои медвежьи лапы!

Он подбежал к Уросу и приподнял его сам, при этом он легонько ощупал его рубаху на груди, именно там, где были пачки денег. Урос вздохнул с облегчением. Жизнь опять вошла в свое привычное русло.

— Какой ты хороший саис, — уважительно произнес Кутаби. — Когда болел мой отец, я тоже не разрешал никому из чужих ухаживать за ним, и заботился о нем сам… — он тяжело вздохнул. — После его смерти, моя мать вернулась назад, в свой родной кишлак, а я остался тут и, вот, стараюсь как можно лучше следить за всем, что мне доверили.

Вернулся Мокки с большим подносом в руках.

— Никогда еще ты не пил такого прекрасного чая! — подобострастно воскликнул он.

— Выпей сначала сам, — чуть усмехаясь, ответил ему Урос.

Он не забывал о ядовитых травах кочевницы, и когда был готов плов, он так же пригласил обоих мужчин разделить с ним трапезу.

— Знаешь ли ты дорогу, что ведет к степям севера? — спросил он Кутаби, в то время как последний погружал пальцы в горячий рис.

— Странники, что приходят оттуда, — правда, их очень мало, — рассказывали мне о ужасной тропе через скалы. Не думаю, чтобы лошадь могла там пройти.

— Джехол пройдет.

— Конечно, хозяин знает своего коня лучше других, — неуверенно заметил Кутаби, но потом кивнул, — я провожу вас до ее начала.

Он облизнул пальцы и продолжал:

— Сегодня уже поздно. До наступления ночи вы не успеете пройти ее до конца, и это будет верная смерть для всех вас. Решай сам: или ты направишься туда сейчас и разобьешь лагерь на ночь возле ущелья, или отправишься утром, на рассвете, но проведешь еще одну ночь под моей крышей.

Урос чувствовал себя неважно, был все еще очень слаб, и решил, что и Джехолу тоже надо бы хорошо отдохнуть.

— Я с радостью принимаю твое предложение, Кутаби. Благодарю тебя.

Лицо Кутаби просияло от радости:

— Ты не можешь себе представить, как ты меня осчастливил, — произнес он. — Одиночество, трудно переносимая вещь, даже в таком святом месте.

— Но разве сюда не приходят люди?

— Какие люди! — воскликнул Кутаби и безнадежно махнул рукой. — Чужаки из стран неверных, со своими гудящими и вонючими машинами! Представляешь, они даже не знают нашего языка! Одеты — страшно смотреть! Приезжают сюда, едят какую-то ужасную еду из железных коробок, и пьют то, что запретил пророк! Вот какие тут бывают люди! — Кутаби опустил голову ниже и добавил чуть мягче. — Ну и еще прокаженные приходят сюда.

— Прокаженные? — воскликнул Мокки удивленно. — Что им здесь нужно?

— С древности говорят, что воды Банди Амир имеют силу исцелять от болезней.

— И ты уже видел, как кто-нибудь исцелился? — спросил его Урос.

— Нет, — ответил юноша. — Нет. Они приходят, уходят и никогда больше не возвращаются.

Урос потянулся к Кутаби, схватил его за ворот чапана и зашептал срывающимся голосом:

— Скажи мне… именем Аллаха… как ты думаешь… поможет ли… моей ноге..?

Кутаби стушевался и, прикрыв глаза, ответил неуверенно:

— Как знать? Ведь все в руках всемогущего Аллаха…

И все трое посмотрели в сторону круглой комнаты, на полу которой лежало несколько убогих молитвенных ковриков.

— Вынеси меня наружу, — сказал Урос.

Был полдень, солнце стояло в зените, и в его ярком, резком свете таинственные воды озер сияли разными красками. Неся Уроса на руках, как ребенка, Кутаби перечислял имена озер, которые закрепились за ними столетия тому назад:

— Зульфикар, — кивая в сторону одного, тихо шептал Кутаби, — а это Пудина… Панхир… Хайбат… Гуламан.

Кутаби положил больного на самом краю берега.

— Уверен, что во всем мире нет больше таких красивых озер — зашептал Урос.

— Очень может быть, — согласился с ним Кутаби. — Сам Хасрат-и-Али, великий святой, произнес над этими водами волшебные заклинания и остановил их течение навсегда. Поэтому они — самое настоящее чудо.

— Хасрат-и-Али, — повторил Урос тихо и как-то задумчиво.

Мокки рассеяно вслушивался в их разговор. Время от времени он оборачивался: там, позади, между скалами, в небо поднимался тонкий дымок. Там стояла палатка. Там была Серех.

— Скажи нам, Кутаби, — заговорил он наконец, — есть ли возле озер какой-нибудь поселок?

— Только один единственный, — ответил юный сторож, и указал рукой вдаль. — Вон там, совсем высоко. Когда озера замерзают, жители приходят сюда по льду. Моя мать тоже живет там, и когда-нибудь я возьму себе из этого кишлака жену. Если, конечно, Аллах даст мне достаточно денег, чтобы заплатить за невесту.

— Кто служит ему так преданно, как ты, того он наградит непременно, — ободрил его Урос.

— Да услышит твои слова Аллах, — вздохнул Кутаби.

Солнце грело нещадно и по лицу Уроса, страдающего от лихорадки, покатились бусинки пота..

— Да. Пусть он меня услышит… — прошептал он.

От легкого ветра по воде пошла рябь. Аромат, который он принес с собой, был так свеж, неуловим и прян, что казалось, запахи всех мыслимых и немыслимых трав, цветов и деревьев, смешались в нем.

— Что это? Откуда? — поразился Урос.

— Это от корней растений, что растут в воде, — ответил Кутаби. — Все пять озер благоухают ими.

— Ну, что ж, — решился Урос, — посмотрим, принесет ли это мне пользу.

Кутаби опустился перед Уросом на колени, обхватил его руками, словно ребенка и опустил в воду его больную ногу.

— Да пребудет с тобой пророк, — сказал он.

В ту же секунду раздался такой дикий крик, что Мокки подскочил на месте, только Кутаби не был ничуть удивлен, так хорошо он знал причину.

— Что с тобой? Что такое? — закричал Мокки с круглыми от ужаса глазами.

— Ничего… ничего… — прохрипел Урос в ответ.

— Холод, — пояснил Кутаби. — Попробуй сам.

Мокки опустил палец в воду и тут же отдернул его.

— Эти озера никогда не согреваются, — закончил Кутаби.

Урос прошептал, скрипя зубами:

— Как… как долго?

— Пока сможешь терпеть.

Вдох, выдох. Еще один вдох. Уросу казалось, что он весь превратился в сплошной кусок льда.

— Хватит, — выдавил он наконец.

Чуть согревшись под солнечными лучами, но все еще дрожа, он спросил Кутаби:

— А прокаженные долго остаются в воде?

— Это совсем другое дело, — ответил юноша. — У них отмирает кожа и отпадает сама по себе. Они вообще ничего не чувствуют.

Урос колебался некоторое время, но потом все-таки решился и спросил вновь:

— Скажи… они… тебе очень противны?

Кутаби задумался на минуту. Он хотел дать Уросу честный и ясный ответ.

— Нет. Правда, нет. Они так несчастны… Несчастнее всех моих несчастий вместе взятых.

Урос задрожал снова. Посмотрев на его посиневшие губы Кутаби заторопился:

— Теперь тебе нужно в постель. И горячего чаю. И одеял, — с этими словами он подхватил его на руки и понес назад к мечети.

Мокки же направился к Серех, которая ждала его у палатки.

— Мы отправляемся завтра, на рассвете. Пойдем по очень опасной тропе, если минуем ее, то вечером будем уже в степи.

Серех хотела что-то сказать, но Мокки сам озвучил ее мысли:

— Но Урос ее не увидит.

 

Последний барьер

Пять озер Банди Амир неярко отражали свет предрассветных сумерек.

Мокки подвел к дверям оседланного и взнузданного Джехола, позади него остановилась Серех, держа за уздечку серого мула, — двери открылись, и из них вышел Кутаби, с двумя тонкими одеялами. Он аккуратно сложил их и положил под седло.

— Это для твоего господина. Они ему понадобятся, он очень плохо спал этой ночью, — сказал он и, потупив взгляд, добавил упавшим голосом. — Нога у него распухла…

Кутаби и Мокки подхватили Уроса и посадили в седло. Даже сквозь ткань чапана ощущался жар его тела.

Путешествующие пошли вдоль берега. Светлело очень быстро. Восходящее солнце осветило красноватые скалы мягким светом утра, и его лучи высветили странные фигуры и существа, которые природа скрывала под видом скал и камней. Они походили на огромные статуи и скульптуры.

Урос смотрел на них во все глаза, и, наконец, спросил Кутаби:

— Эти каменные исполины выросли здесь за одну ночь?

— Они стоят тут тысячи лет, — ответил сторож мечети. — Позавчера ты не мог их заметить. Было уже темно.

Миновав пляж, Кутаби повел их направо, по дороге идущей в гору. Статуи сопровождали их. Они стояли по краям пути, — некоторые гордые, некоторые презрительно-надменные. Последней была маленькая девочка. Ее черты четко проступали сквозь каменистую породу скал, истерзанную ветром.

Но вот скалы разошлись в стороны, и они вышли на тропу, ту самую, которая прорезала последнюю скальную стену Гиндукуша.

— Да поможет вам всем Аллах, — произнес Кутаби на прощание.

— Спасибо тебе, брат мой, — поблагодарил его Урос и в его голосе зазвучали теплые ноты.

Он сунул руку за пазуху, вытащил оттуда пухлую пачку денег, и со словами:

— Женись поскорее и не будь больше так одинок! — сунул ее Кутаби за ремень пояса

Кутаби взглянул на эту пачку банкнот, потом на Уроса… Неверие в свое счастье, изумление, радость и благодарность — все было в его глазах.

Урос быстро отвернулся от него и посмотрел на Мокки и Серех, которые прожигали его негодующими взглядами. Их подло обманули… ограбили… наглым образом отдали другому то, что им принадлежало по праву. Урос ухмыльнулся.

Он забыл о Кутаби, который, сбивающимся от волнения голосом, возносил благодарности ему и небесам, и подтолкнув, рукоятью плетки, Мокки в спину приказал ему идти вперед, на тропу.

Но им пришлось остановиться очень скоро. В одно мгновение тропа погрузилась в темноту. Когда глаза привыкли к сумраку, они различили над головой тонкую полосу неба. Скалы сошлись вместе и образовали над тропой свод. Мокки сделал пару неуверенных шагов вперед. Джехол пошел вслед за ним, а позади него гулко зацокал копытами серый мул. Под их ногами была не земля и не щебень, а гладкая и ровная поверхность скалы.

— Стойте! Стойте! — закричал Мокки.

Урос понял, что тот оказался перед куском скальной породы, которая преградила ему путь.

— Ах, нет… тут есть дыра! — воскликнул саис вновь, — как раз подходящая, чтобы…

Его голос утонул в глубине. Урос двинулся в том направлении и обнаружил некий каменный туннель. Чтобы пройти сквозь него, ему пришлось лечь плашмя на спину лошади, в ширину же он оказался так узок, что Джехол иногда задевал его стены боками. На другой стороне лучи солнца, пробившиеся сверху, в щель между скал, ослепили Уроса на мгновение, а в следующую секунду мощный порыв ветра чуть не сбросил его с коня.

Холодный вихрь завывал там и обладал силой урагана. На сотни разных ладов пел он свою траурную песню, и скалы отражали ее от своих холодных стен стократным эхом.

«Это души погибших здесь пастухов, а может все души земли не нашедшие покоя…» — Урос прикрыл глаза рукой.

Ни он, ни Джехол не решались тронуться вперед. Под копытами коня начиналась спускающаяся тропа, блестящая на солнце. Она тянулась прямо и прямо, так далеко, насколько хватало глаз.

Из-за куска скалы выбрался Мокки, он прятался там, чтобы не быть снесенным ветром. Быстро пройдя мимо Уроса, он пошел назад, к Серех, которая боялась выйти из туннеля. Мокки вытащил ее наружу за рукав платья и, повернувшись в сторону Уроса, крикнул, стараясь перекричать рев духов воздуха:

— Ну, и чего же ты остановился!

Урос крепче сжал рукоять плетки, на ремнях которой все еще покачивался камень. Мокки отвернул от него свое лицо, искаженное жаждой убийства, и попытался поймать взгляд Серех, которая все не могла перевести дух. Урос почуял опасность: ни в коем случае не допустить, чтобы Серех опомнилась и дала саису молчаливый приказ.

Ударом плетки он разделил эти два тела и, схватив Мокки за горло, кинул его вперед, на покатый грунт тропы. Саис прокатился добрый отрезок, прежде чем встал на ноги.

Урос твердо направил Джехола прямо на Мокки. Тот заколебался, примитивная злость все еще была в его глазах, но он был бессилен что-либо сделать. Тропа была очень узка, чуть шире, чем сам Джехол, и против мощной груди коня и плетки, утяжеленной камнем — он ничего не мог предпринять. Взглянув в сторону Серех, саис заметил, что та двигается вперед, идя позади мула, и ему ничего не оставалось, как развернуться и тоже пойди дальше.

Джехол следовал за ним осторожным, неуверенным шагом. Монолитный скалистый грунт, отполированный ногами бессчетного количества странников, — стал гладким, как ледяной каток. И перед каждым новым шагом Джехолу приходилось искать хоть какую-то опору для себя. Маленькую выбоину или крошечный выступ.

Но это удавалось ему далеко не всегда.

«Если мы подскользнемся и упадем, то ни Джехол, ни я не сможем подняться без помощи Мокки», — мрачно размышлял тогда Урос.

Но все же один союзник у них был — ветер. Джехол быстро понял, как двигаться вперед, используя тормозящую силу ветра в противовес скользкому грунту тропы. Позади него, спокойно и уверенно, шел серый мул. Урос почти завидовал его тяжелому грузу. «Удивительно, в этих горах это жалкое животное двигается легче и грациознее, чем самая лучшая лошадь. Впрочем, он и был рожден для таких дорог».

Урос не спускал с Мокки глаз. Солнце поднималось все выше, и его лучи забирались все дальше, вдоль скалистых стен, наконец, они стали падать отвесно, и тропа отразила их свет. Мокки и Урос остановились. Уросу показалось, что они шагают вперед через пламя огня. Мокки воспользовался заминкой и попытался протиснуться мимо Джехолова бока, назад, к Серех. Но Урос тут же развернул коня и загородил ему путь.

— Пусти меня к Серех, — мрачно попросил саис.

— Нет.

— Я тут же вернусь! — крикнул он громче.

— Нет.

Но Мокки потерял последние крохи повиновения. С ненавистью он попытался ухватиться за стремя, в которое Урос упирался здоровой ногой, но тут же свистнула плеть, и острие камня ударило саиса прямо в лоб. Мокки вскрикнул, схватился за голову руками, пошатнулся и вторично покатился кубарем вниз по тропе. Урос даже не взглянул на него, он тут же развернулся, и вовремя: Серех вытащила из-за пояса большие ковровые ножницы и кольнула ими мула в бок. Тупая скотина, нагруженная тюками, рванула вперед. Его тяжесть превратила мула в смертельный таран, способный свалить и Джехола и Уроса на скользкий, покатый грунт, чтобы они сломали себе кости. Урос размахнулся и достал мула плеткой в последний момент. Тот взбрыкнул ногами, дернулся, откатился назад, и только через несколько секунд снова встал на ноги.

Урос повернулся вперед, и подъехал к саису, который, скорчившись, стоял прислонившись к скале. На лбу у него выступили капли крови. Ткнув его плеткой под ребра, Урос заставил Мокки идти дальше. Саис подскользнулся, чуть было вновь не упал, затормозил, ухватившись за кусок острого скального выступа, и побежал вперед.

Тропа по-прежнему шла вниз, то расширяясь, то сужаясь. Чем уже она становилась, тем пронзительнее свистел ветер. В один момент путешествующие услышали совершенно дикий звук, яростное завывание — и это был верный знак, что тропа сужается до отказа.

И действительно: скалы с обеих сторон тропы сходились все ближе.

Раскинув руки в стороны, Мокки без труда касался каменных стен.

Джехол с трудом протиснулся в эти скальные клещи. И больная, отекшая нога Уроса, тоже оказалась словно в тисках. От шока и боли он закричал, взвыл, как дикий зверь. Никто не слышал его криков в шуме ветра. И так он кричал и кричал, пока кожа не оторвалась от его раны, и гной не вышел наружу.

Тогда боль стала вновь переносима, и Урос умолк.

Когда тропа снова стала шире, Джехол, вздрагивая, остановился под защитой скального выступа. С другой стороны, у такого же каменного скола, встал Мокки, переводя дух. Тут из туннеля выскочила Серех, но без мула, и побежала прямо к Уросу, в отчаянии размахивая руками, словно обиженный ребенок, у которого отобрали леденец:

— Мул! — закричала она. — Он не может пройти из-за груза! Он застревает!

— Перережь веревки и сбрось с него все тюки, — отрывисто приказал тот.

— Так много дорогих вещей! — жалобно заныла Серех. — Такое богатство!

Урос равнодушно передернул плечами.

— Конечно, тебе легко говорить! — выкрикнула кочевница с ненавистью и обидой, и недвусмысленно уставилась на грудь Уроса, туда, где на шнуре, под рубахой, скрывались вожделенные пачки денег.

Тот угрожающе поднял плетку, и Серех тут же умчалась назад. Мокки попытался было броситься ей вослед, но Джехол молниеносно закрыл ему дорогу.

Саис не осмелился ничего сделать, только злоба исказила его круглое лицо.

Урос издевательски усмехнулся в ответ и пришпорил коня.

Через некоторое время, путь начал сужаться снова. Камни тропы превратились в зеркально-гладкую поверхность, по которой Джехол еле-еле мог идти вперед. Скалистые стены усиливали вой ветра тысячекратно, и поэтому никто из странников не услышал шума маленького, горного ключа, чьи водяные струи падали прямо на тропу. Они заметили его в расселине скалы, только когда подошли совсем близко. Мокки немедленно подскользнулся и его обдало ледяными брызгами. Следовавший за ним Джехол вовремя отшатнулся назад: даже на сухом граните он еле удерживал равновесие, на мокрых же и гладких камнях он несомненно упадет с первого шага.

В эту секунду Урос понял, что наступил самый смертоносный миг его путешествия. Он оказался в ловушке — зажатый с обеих сторон скалами, неспособный идти дальше. Впереди поднимался с колен Мокки, сзади, сжимая в руке ножницы и прикрываясь мулом, приближалась Серех. Урос должен был пройти — или погибнуть.

В начале года, после сильных ливней, когда степь превращается в грязь и глину, каждый водитель непременно возит с собой широкие доски, чтобы подкладывать под колеса, завязшие в грязи. Но здесь, в горах, как поступить здесь?

Урос нащупал под седлом одеяла, вытащил одно из них и бросил перед собой. Джехол наступил на него и смог пройти пару шагов. Еще одно одеяло — еще один шаг…

Джехол подождал секунду, вопросительно повернул голову к хозяину, и Урос с горечью понял, что теперь он бессилен совершенно. Мокки подползал к нему на четвереньках, Серех была все ближе, с ножницами в руке.

Урос сжал плетку покрепче, но чем она могла помочь ему? Саис пригибался к земле как можно ниже, он не достанет его, а Серех защищает мул. Урос взглянул в ее глаза, обрамленные длинными ресницами — никогда еще они не светились такой жадной радостью. Да, она права, еще несколько шагов и все будет принадлежать ей.

— Ну уж нет, — скрипнул зубами Урос. — Именем пророка, нет!

Он сорвал с амулета пачку денег, разорвал упаковку и выхватив половину — пустил их по ветру, прямо под носом у Серех. Та моментально застыла, как вкопанная.

И Урос закричал, так громко, как только мог:

— Подчиняйтесь! Проклятие! Немедленно подчиняйтесь!

Он достал еще несколько банкнот, раскрыл ладонь…

Серех не могла прийти в себя от потрясения. Ветер уносил деньги, — ее деньги, — прочь. Высоко, в просвете скал, быстро скрывались они, — не достанешь. Широко открытыми глазами, как заколдованная, следила она за танцем продолговатых бумажек на ветру. Эти несколько секунд были для Уроса самыми мучительными: Мокки подползал все ближе, еще пару мгновений, и он схватит Джехола за уздечку — еще одна пачка банкнот рассыпалась в воздухе на затейливые бумажные хороводы, и была унесена ветром в просвет скал…

Серех продолжала таращится на Уроса и, казалось, потеряла способность двигаться вообще. Тот быстро разорвал обертку следующей пачки и, зажав деньги в руке, высоко поднял их над собой. Ветер с ожесточением стал рвать и теребить их. И тогда Серех бросилась на колени, и умоляюще протянула к Уросу дрожащие руки. Тот кивнул в сторону Мокки и кочевница, все мгновенно сообразив, проскользнула мимо Джехола, и успела как раз вовремя, чтобы оттащить прочь бледного от ярости саиса.

Мокки подошел к Джехолу и очень медленно поднял одно из одеял, после чего расстелил его перед конем. Затем следующее… И еще раз… пока Джехол не оказался на сухой тропе. Все это время Серех не спускала глаз с пачки, которую Урос по-прежнему держал высоко над головой, готовый в любую секунду отдать деньги на растерзание ревущему ветру. Теперь Серех суетилась рядом с Мокки, но Урос не был против: пока ветер мог навсегда лишить Серех этого бесценного сокровища, сам он был в безопасности. Теперь тропа уже не была такой скользкой и покатой: первые сухие и редкие былинки пробивались сквозь трещины в камнях, и то там, то тут, на них появились наслоения глинистой земли. Можно было двигаться вперед намного быстрее. И было самое время поспешить, — солнце начало опускаться с небес.

Неожиданно Джехол поднял голову, фыркнул, несмотря на усталость, перешел почти в галоп и, отбросив Серех и Мокки в сторону, помчался вперед.

Наконец и Урос тоже почувствовал этот пленительный, несравненный аромат, что доносил до них ветер: горьковатый аромат степной полыни.

От счастья и боли у него стеснилось сердце… скалистые стены раздвинулись, он быстро оставил их позади, и перед ним явилась зеленая равнина, уходящая в своей бесконечности далеко за горизонт.

Урос выехал из тени Гиндукуша. Перед ним была степь — та самая степь, где человек каждый день может видеть, как медленно поднимается и опускается за горизонт солнце.

Мокки выскочил из темноты скал и начал бегать по степи кругами, пока совсем не выбился из сил. Остановившись, он начал тереть кулаками глаза, не замечая, что плачет, и удивляясь, что случилось у него со зрением.

— Степь, — прошептал он не веря, и повернувшись назад, в сторону огромных массивов Гиндукуша, засмеялся счастливо, как ребенок.

— Ты чего это разбегался, как умалишенный? — наконец догнала его Серех. — И чему это ты так рад?

Мокки, казалось, не слышал ее. Он все дрожал и, положив руку ей на плечо, повторял:

— Степь… понимаешь… это степь… степь!

— Да! — выйдя из себя заорала Серех. — Да, это степь, будь она проклята! Степь, без денег, без лошади, с одним убогим мулом! Степь!

— Это правда, — ответил Мокки и помрачнел.

Вся его радость улетучилась без следа. Он начал искать глазами Уроса и тут же заметил его почти рядом, неподвижно сидящим в седле и смотрящим в сторону заходящего солнца. Казалось, он молится. Конь был беспокоен, перебирал ногами, его волновали странные крики, приближающиеся с севера.

— Что это? — по привычке Серех дернула Мокки за рукав.

— Пастухи гонят табун лошадей обратно в загон. Мы их не видим, уже темно, — голос Мокки не имел ничего общего с тем восторженным шепотом, каким он говорил несколько минут назад. Как и кочевница, он с горечью размышлял о том, что убить Уроса поблизости от пастухов, будет почти невозможно.

Мокки и Серех решились подойти к всаднику поближе, но как только они попытались это сделать, Джехол сорвался с места и поскакал вперед.

Урос вновь засунул банкноты под рубаху и при этом почему-то почувствовал гложущую сердце пустоту. И только один Джехол, из всех них, был безмерно счастлив, и ничем не омрачалась его душа радуясь вновь обретенной, родной ему земле.

 

По ту сторону гор

Стойбище пастухов представляло собой квадратный, большой загон, огороженный колючей проволокой — табуны коней и пастушьи собаки вместе проводили там ночь. Рядом, за врытые в землю деревянные жерди, были привязаны лошади и старый, одинокий верблюд.

Двух простых палаток мужчинам хватало. В большой спали пятеро молодых пастухов, а самый старший пастух и его маленький сын — в меньшей. Постелью им служила земля, а седла они подкладывали под голову вместо подушек.

Коней только что пригнали обратно в загон. Между палатками пылало высокое пламя костра. Вокруг него сидели пастухи, в ожидании еды и чая, что должен был принести бача. Урос на Джехоле остановился в нескольких метрах от них.

Собаки, почуяв чужого, залились злобным лаем, но ни один из пастухов не оглянулся и не посмотрел в его сторону.

«Настоящие люди, — подумал Урос. — Знают, как держать на привязи свое любопытство.»

И он, и эти бедные пастухи были братьями, породненными степью: они носили похожие чапаны, повязывали тюрбан на один манер, и когда Урос заговорил с ними, он сделал это на их общем языке, который с другой стороны гор, никто не понимал.

— Мир вам, — сказал он по-туркменски.

И пастухи ответили хором:

— Добро пожаловать, всадник и его конь.

Джехол сделал пару шагов и вошел в круг света. Только теперь пастухи обернулись, чтобы разглядеть незнакомца. Когда Урос всмотрелся в их родные лица, то неожиданно оробел, и ему захотелось опять вернуться назад, под защиту темноты. Здесь он больше не был просто странником, здесь начиналась земля бузкаши и знаменитых чавандозов. Это была его провинция, Маймана. Без сомнения эти пастухи когда-то видели его играющим и выигрывающим; хотя бы один из них тут же узнает его… Словно принца чествовали его люди, тут же уведомляли о его победах Турсена… а теперь на коне сидит калека, вернувшийся домой после бесславного поражения.

Урос инстинктивно склонился над гривой Джехола, и закрыл лицо рукой, пытаясь хоть как-нибудь спрятать свое лицо еще на несколько мгновений. Но тут ему стало ясно, как сильно он оброс. Он провел ладонью по щеке, и в первый раз, со времени отъезда из Кабула, он подумал о том, как он сейчас выглядит: заросший, бледный, с запавшими щеками и припухшими веками… Оборванный чапан и раздробленные кости под ним.

И он выпрямился снова. Кто узнает в этом убогом, забрызганном грязью всаднике, надменного Уроса, сына великого Турсена? Никто.

Один из пастухов поднялся от огня — самый старший. Он был высок, строен, с густыми седыми волосами и не менее густой белой бородой. Только брови были странно черны над его узкими глазами, смотрящими на Уроса живо и проницательно.

— Присаживайся к огню, — сказал он.

Но увидев повязку на ноге Уроса, пастух взял Джехола под уздцы, подвел его к меньшей из обеих палаток, — к своей — подхватил Уроса, и сняв с седла опустил его на землю.

— Мой саис следует за мной… и еще служанка. Я не хочу их видеть, — тихо сказал ему Урос. — Они… верно, очень устали…

— Будь спокоен. О них позаботятся так же, как и о твоей лошади, — ответил глава пастухов. — Мой младший сын Кадир пока послужит у тебя как бача.

— Кого же я должен благодарить за его доброту? — спросил Урос.

— Меня зовут Месрор, и я слежу за одним из табунов Бехрам Хана, — ответил старик.

Он снял с коня седло и вышел, чтобы вернуться с большой керосиновой лампой. Он немедленно почувствовал запах гниющей заживо человеческой плоти, который быстро распространился в палатке, но ничего не сказал, а только уменьшил в лампе огонь и, пожелав Уросу спокойной ночи, вышел. За ним появился его сын, неся чай, хлеб и рис. Урос пил жадно, но от еды отказался.

Мальчик не спускал с Уроса любопытных глаз. Но и он так же, как и его отец, был молчалив и сдержан. Когда Урос напился, Кадир уселся на землю возле лампы, не говоря ни слова.

— Ты видел моих слуг? — наконец прервал молчание Урос.

— Да, — ответил Кадир и улыбнулся, — и твоего мула тоже. Большой и сильный. Но знаешь, — продолжал он, оживившись, — вот твой конь, это что-то! Как бы мне хотелось, чтобы у меня был такой! Даже под коркой грязи видно с первого взгляда, что это за конь!

Тут он осекся и замолчал. Он обещал отцу не разговаривать с больным. Но тот спросил его снова:

— Что они говорили?

— Что они падают от усталости и голода. Сейчас они, должно быть, спят в большой палатке.

— Ну, хорошо тогда… — пробормотал Урос.

Его голова отяжелела, тело словно налилось свинцом, тягучая усталость тянула его куда-то вниз, ему мучительно захотелось спать, но что-то подсказывало ему, что не здоровый и освежающий сон подкарауливает его, а опасное забытье на грани жизни и смерти.

«Это яд моей раны, — понял Урос. — Мне нельзя засыпать… нельзя…»

Но веки сами опускались на глаза… мысли потекли все медленнее и ленивей, и очень скоро все ему стало почти безразлично: жизнь… смерть… поражения… победы…

Урос открыл глаза еще раз.

— Кадир, — хриплым шепотом позвал он мальчика. — Поверни фитиль… Пусть горит сильнее. Поставь лампу прямо перед моими глазами и позови сюда твоего отца.

Месрор пришел немедленно. Урос видел его расплывчато, глаза слезились, он не отрывал взгляда от яркого огонька под стеклянным колпаком.

— Что я могу для тебя сделать? — спросил глава пастухов.

— Осмотри мою ногу, — прошептал Урос.

— Я ее уже видел.

— И что ты скажешь?

Месрор бросил еще один взгляд на черную, гниющую рану и острия костей торчащие из нее, и ответил:

— Если ты хочешь жить, если ты хочешь увидеть рассвет, то ты должен расстаться со своей ногой еще сегодня.

— Ты сможешь это сделать? — помедлив мгновение, спросил Урос.

Месрор потер в задумчивости лоб:

— Я резал ноги многим животным, и думаю, что сумею это сделать и человеку.

— Никто не должен об этом знать.

— Только я и мой сын. За него я ручаюсь, — произнес Месрор тихо.

— Когда же? Прямо сейчас?

— Нет, — возразил Месрор. — Я должен быть уверен, что в другой палатке уже все заснули.

— Хорошо. Забери лампу прочь.

Огонь лампы стоявшей позади седла, давал слабый, светло-желтый свет и Урос добровольно упал в темноту, которая атаковала все его чувства. Время от времени, откуда-то с границы сознания, до него доходили неясные звуки и запахи: звон металла, запах жира, таинственные шорохи. Вдруг что-то дернуло его наверх из черного тумана: потоки холодной воды.

Яркий и резкий свет пробудил его окончательно…

Сжимая руками плеть и нож, Урос не понимая таращился на лампу, которую держали прямо перед его глазами. Месрор наклонился над ним. Урос провел рукой по лицу: оно было мокрое.

— Мне пришлось облить тебя водой, — сказал Месрор, беспокойно вглядываясь Уросу в глаза, — ты уже не мог проснуться сам.

Урос закрыл глаза. Открыл их снова. Кадир стоял позади его изголовья и рвал чистую рубаху на длинные лоскуты, у его ног дымился пузатый котел, поставленный на переносную жаровню, полную углей. Рядом лежал небольшой топорик и длинный, тонкий нож. Урос пробежал взглядом по блестящей стали.

Его голова бессильно откинулась на седло, он скрестил на груди руки и сказал:

— Именем пророка, я готов.

— Еще нет, — возразил Месрор.

Он порылся в карманах и вытащил длинный и тонкий, но прочный шнур.

— Мне придется тебя связать.

Урос снова вцепился в свое оружие, рванулся вперед и выдавил сквозь сжатые зубы:

— Никто… никогда… клянусь.

— Кадир, сколько крепких пастухов обычно держат овцу, если ей отрезают ногу? — спокойно спросил Месрор у своего сына.

— Самое меньшее двое, — ответил ребенок.

— Но я же не животное!

— Именно поэтому я не допущу никакого риска, — ответил ему Месрор твердо и посмотрел на него сверху вниз. Взгляд его был непреклонен.

«Его не поколебать». Еще раз взглянул Урос на шнур, затем на покрытые гноем кости… прошептал:

— Вот этого я тебе никогда не прощу, — и протянул руки Месрору.

— Нет, не так, — покачал головой последний.

Он завел руки Уроса за спину, связал их, провел веревку дальше, согнув его здоровую ногу в колене набросил на нее несколько витков, и наконец закрепил шнур тугим, замысловатым узлом. Урос потерял способность двигаться.

Месрор снял с него тюрбан и засунул его Уросу в рот как кляп. Тот не обратил на это особого внимания, он сосредоточился и приготовился к тому, чтобы любую боль перенести стойко и внешне равнодушно.

Но то, что случилось потом, произошло так быстро, что у него не оказалось времени на дальнейшие размышления.

Месрор опустился на колени и, обхватив левой рукой его ногу выше перелома, прижал ее к земле плотно, как только мог. Кадир встал рядом и, подняв лампу над собой, протянул отцу топорик. В ярком свете лампы и его игре на ткани палатки, Урос увидел быстро взлетевшие и опустившиеся тени, что отбрасывала холодная сталь. Но он чувствовал боль слабо, словно издалека. Шок и быстрота, с которой Месрор провел эту операцию, сделали его почти нечувствительным. Теперь Месрор отложил топорик и взял в руки нож. До того, как Урос смог уразуметь смысл его движений, тот уже отрезал ступню и часть сгнившей плоти, после чего отбросил их в сторону.

«Уже все? Зачем же нужно было связывать меня? К чему было это унижение?» — пронеслось в голове у Уроса. Но в ту же секунду он потерял всякую власть над собой. Месрор поднял его ногу повыше и Кадир наклонил над ней котел. И когда обожженная кожа зашипела, распространяя отвратительный запах. — Урос дернулся с нечеловеческой силой и выгнулся, пытаясь сбросить с себя колено Месрора, которое прижимало его к земле. Топор, нож, — ко всему этому он был готов, но всей его воли не хватило, чтобы выстоять против кипящего жира, текущего по его окровавленной культе. Но чем сильнее он выгибался, тем глубже врезались в тело петли веревки. Вновь и вновь Месрор поливал свежую рану новой порцией жира из котла, и Урос сдался, вцепившись зубами в кляп он закричал от боли, и кричал снова, снова и снова.

Котел опустел. Кадир аккуратно обтер его внутренность лоскутами, что он сделал из старой рубахи, а затем обмотал этими жирными бинтами рану, которая уже не кровила. Дернувшись еще пару раз, Урос расслабился. Когда ребенок закрепил последний лоскут, больной лежал не двигаясь. Месрор осторожно опустил его ногу на землю, затем поднял с земли то, что когда-то было ступней, и быстро вышел вон. Несколько секунд спустя послышался гулкий стук копыт лошади, что галопом удалялась прочь от стойбища.

— Он скоро вернется, — успокаивающе сказал Кадир Уросу, лежащему с закрытыми глазами. — Просто он хочет унести твою злую ногу подальше отсюда.

Урос не слышал его, он был без сознания.

— Он немедленно вернется. Честное слово, обещаю тебе. Очень скоро вернется, — повторял мальчик скорее самому себе, чем больному.

Отец оставил его одного с гостем, лежащим без сознания. Какое доверие и какая честь! Но что же он может сделать для этого неподвижно лежащего человека? А если он сейчас умрет? Умрет, пока находится под его, Кадира, присмотром, что тогда? Что скажет его отец?

Мальчик опустился на землю, возле Уроса и прислушался к его дыханию.

Тот дышал тяжело и глухо, с перебоями. Вот дыхание стало тише… еще тише… ой, он совсем перестал дышать! Ах, нет, он задышал снова!

Сердце ребенка застучало так громко, что заглушило слабое дыхание мужчины. Чтобы как-то справится со страхом и не видеть больше его пугающее, восковое лицо, Кадир встал и осмотрелся.

— Какой тут беспорядок! — прошептал он растерянно, но почему-то счастливо. — Отец будет недоволен.

Отмыв с инструментов пятна крови, он аккуратно сложил их в углу, затем собрал лоскуты, обрывки тряпок, остатки плоти и осколки костей — и все это сжег.

«Он наверное захочет горячего чаю, когда придет в себя», — поразмыслил мальчик и поставил котелок с водой на огонь.

Урос все еще был без сознания. Кадир склонился над ним, положил свою маленькую ладошку ему на лоб, и заметив что тот покрылся гусиной кожей, решил: «Он мерзнет!». После чегоснял с себя чапан и накрыл им больного.

Наконец-то он услышал, что к палатке подъехала лошадь отца.

— Вернулся, он вернулся, — зашептал Кадир Уросу.

Ангел смерти Азраил, не пришел за больным, и все было в порядке. Нет, пожалуй не все… кляп лишний. Недвижимый мужчина сжимал его в своей руке, и Кадир хотел было вытащить его. Но тут Урос вцепился в этот лоскут, скрючив пальцы, и, не открывая глаз, застонал:

— Нет… оставь. Я не буду больше кричать… не буду… обещаю… именем пророка.

Голос был столь неузнаваем и так жалобен, что испугал Кадира сильнее, чем если бы этот мужчина неожиданно завопил. Он инстинктивно отпрыгнул от больного и хотел броситься вон из палатки, к лошади, что подъехала к ней, но тут же взял себя в руки. Мальчик, которому отец доверил такое сложное и ответственное задание, не должен больше себя вести как трусливый ребенок.

Месрор сразу заметил, как чисто стало в палатке, что на огне стоит котелок с водой для чая, а маленький чапан Кадира заботливо укрывает больного.

Он положил руку на плечо сына и спросил:

— Ну, что мой мальчик, все хорошо?

Теплый отеческий тон, тяжесть его широкой ладони и ласковые ноты в его грубом голосе, так польстили Кадиру, что он даже не сообразил сразу, что сказать. Но затем, быстро приняв невозмутимый и серьезный вид, ответил:

— Я точно не знаю, отец. Его лицо все еще не вернулось назад.

— Так даже лучше, — кивнул головой Месрор. — Пусть отдыхает.

Он опустился на колени возле Уроса, отбросил чапан в сторону и прижал ухо к груди человека, лежащего в забытьи. Но он не услышал ни звука. Месрор в недоумении потер лоб: больной дышит, значит и сердце должно еще биться.

Он прижал ухо сильнее, и под рубахой что-то хрустнуло.

«Что за чудеса?» — снова удивился пастух. Запустив руку под рубаху, он нащупал толстые пачки денег и вытащил их на свет. От такой неожиданности он несколько мгновений пялился на них, как остолбенелый, но потом покачал головой, отбросил шнур с пачками правее, и, наконец, смог услышать глухие тоны сердца. Застегнув на больном рубаху и прикрыв его чапаном, он принялся за осмотр ноги. Она все еще была покрыта темно-красными пятнами, но отек уже спал. Кожа не была больше горячей, но теплой, почти нормальной температуры. Месрор поднял перевязанную культю и принюхался. Кадир внимательно следил за каждым его движением.

— Ничего не чувствую, — сказал ему Месрор. — Повязка сильно пропитана жиром. Сними ее, у тебя пальцы будут половчее моих.

Урос по-прежнему лежал неподвижно, словно труп. Месрор взглянул на теперь уже открытую рану и, потрепав сына по голове, с облегчением сказал:

— Ну, сынок, мы выиграли. Можешь наложить повязку снова.

То ли из-за усталости, а может быть от радости, но обвязывая ногу больного, Кадир царапнул ее ногтем. Мужчина дернулся и открыл глаза.

— Все в порядке. Ты можешь быть спокоен, — сказал Месрор, склоняясь над ним. — Теперь лишь стервятники беспокоятся о твоей ноге.

— Какие стервятники? Почему? — прошелестел Урос в ответ не понимая, и в ту же секунду вспомнил все.

Рука сама потянулась к месту перелома и наткнулась на землю. Еще ниже — вновь земля. Рука дрогнула, и затем медленно и боязливо двинулась наверх и нашла тупой обрубок. Урос схватился за колено, измерил расстояние…

— Смогу ли я… смогу ли… — зашептал он.

— Клянусь честью, что да, — заверил его Месрор почти торжественно. — Очень скоро ты сможешь подчинить своими коленями любую упрямую лошадь.

— Пусть услышит тебя Аллах, — сказал Урос.

Его голос окреп, краска вернулась к щекам. Легким, столь характерным для него движением он выпрямился и облокотился о седло.

— Да, вот это я называю «настоящий мужчина», — крякнул Месрор с одобрением.

Урос раскрыл ладонь правой руки, которой сжимал смятый тюрбан-кляп и потный шнур, бросил их на пол и затем произнес насмешливо:

— Да, можно сказать даже «храбрец из храбрецов»!

Кадир подскочил к нему, подобрал эту скомканную тряпку, сложил ее, а потом сказал:

— Его нельзя больше надевать.

— Тогда в огонь его! — решил Урос и, размотав материю, служившую ему поясом, он скрутил себе новый тюрбан, а чапан подвязал веревкой. Пока он это делал, то скатился с седла вниз, — руки больше не удерживали его, — но он не захотел снова сесть прямо. Он был еще слаб, и его начала бить неприятная дрожь.

Кадир протянул ему пиалу горячего чая.

— Ему нужно много тепла, — обратился Месрор к сыну, — принеси сюда наши одеяла!

— Сейчас, сейчас! — воскликнул Кадир и бросился из палатки прочь.

Когда мальчик, одетый лишь в тонкую рубашку, выбежал в ледяную темноту ночи, Уроса посетило странное, никогда раньше не известное ему, чувство зависти.

«А почему у меня самого нет сына? — внезапно спросил он себя и удивился подобной мысли. — Ведь он мог бы быть таким же».

До сегодняшнего дня дети вызывали в нем только презрение и гадливость. Но вот этот ребенок… С каким спокойствием он помогал отцу во время этой кровавой, жуткой операции. Как потом он остался, в совершенном одиночестве, у постели больного, и ни страху, ни панике не удалось коснуться его сердца.

— Настоящий мужчина здесь, — сказал Урос после секундного молчания, — это твой сын, Кадир.

А Месрор ответил:

— Придет день и он будет гордиться, что сам ухаживал за Уросом, самым лучшим чавандозом в степях.

От неожиданности Урос вздрогнул, прикрыл глаза, но потом спросил Месрора тихо и глухо:

— Как ты меня узнал?

— Я узнал тебя с первого взгляда — ответил седой пастух. — Но тебе не нужно бояться. Остальные, что были у костра, слишком молоды. Я единственный, кто не раз видел тебя побеждающим в больших бузкаши. И потом, есть пословица: «Если у седого старика все еще черные брови, то его глазам можно верить»

Вошел Кадир, неся в руках одеяла. Но в эту ночь Урос не нашел сна. Боль по-прежнему не давала ему заснуть, но странно, он чувствовал ее там, где больше не было ничего. Несколько раз Урос дергался и рука сама тянулась к месту, где была его старая рана с осколками гноившихся костей, но не находила ничего, кроме твердого земляного пола и пустоты. И каждый раз, когда он вздрагивал, маленький Кадир поднимал свое уставшее личико и с тревогой смотрел в его сторону. В итоге Урос решил притвориться спящим, чтобы дать ребенку хоть немного отдохнуть. Но только на рассвете он сам смог заснуть по-настоящему.

Лай собак, крики пастухов, конское ржание и топот табуна лошадей, — разбудили их обоих одновременно.

— Как ты себя чувствуешь? — обратился к Уросу мальчик.

— Хочу есть, — не раздумывая ответил тот, тут же не поверил своим собственным словам, и повторил. — Правда, страшно хочу есть!

Угли очага подернулись серым пеплом.

— Я сбегаю, принесу парочку веток и разогрею для тебя плов, — вскочил на ноги Кадир.

— Нет, — остановил его Урос. — Не надо. Лучше холодный, но прямо сейчас.

Он облизывал пальцы над уже пустой чашкой, когда в палатку вошел Месрор в высоких сапогах и с плеткой за поясом.

— Это лучшее лекарство для тебя, — сказал он Уросу. — Ну, теперь я могу спокойно заниматься своими делами.

— Никто не должен знать об этом, — ответил ему Урос и бросил многозначительный взгляд на свою укороченную, обмотанную лоскутами, ногу.

— Даже твой саис? — спросил Месрор.

— Никто.

— Хорошо. Я возьму его с собой на пастбище. Нам всегда нужны лишние руки, — рассудил Месрор и вышел из палатки.

Кадир встал у входа и стал смотреть вслед удаляющимся табунам.

— Их пасут у подножья вон тех больших гор. Там всегда вырастает самая высокая трава, — начал рассказывать он гостю. — Возле водопада. А еще там есть бьющие из-под земли ключи. Ой, подожди, я схожу к пастухам и возьму у них самовар, тогда у тебя будет горячий чай до самой ночи!

Не успела голова Кадира исчезнуть за куском материи закрывающим вход, как он снова просунул ее в стыки ветоши и зашептал:

— Там твоя служанка пришла.

Урос резко набросил чапан на ноги:

— Пусть войдет, но если она тебя о чем-нибудь спросит, то скажешь ей…

— Я вообще не собираюсь с ней разговаривать, — горделиво вздернув голову, ответил мальчик. — Я сын здешнего господина, а она низкая кочевница.

— Это слова мужчины, — одобрительно кивнул Урос, и добавил. — Иди.

Только Кадир исчез, как Урос преобразился. Он распластался на полу, набросил на себя одеяла, взбил их над своими ногами, а краем чалмы закрыл лицо так, что Серех смогла увидеть только запавшие глаза и часть небритой щеки. Не успела кочевница что-либо сказать, как Урос хрипло зашептал:

— Ах, дайте же мне спокойно умереть. Что ты тревожишь меня? Если тебя еще хоть раз увидят шатающейся возле палатки, то я скажу Месрору, и он исполосует твою спину плетью… — при последних словах в его голосе зазвучали металлические нотки и Урос, испугавшись, что вышел из роли, подумал мгновение и закончил свою речь протяжным и печальным стоном.

Серех выбежала вон, не ответив ни слова.

Кадир принес пузатый самовар из красной меди и Урос начал пить одну чашку чая за другой. Потом он набрасывался на еду, пил снова, и опять ел. Так прошел весь день. Кадир с изумлением наблюдал за волчьим аппетитом своего подопечного: рис, лепешки, овечий сыр, все Урос съедал до последнего куска. Впервые, со времени своего отъезда из Кабула, он чувствовал здоровый, естественный голод.

Наступил вечер. Табуны пригнали назад, Месрор сменил на его культе повязку. Красные пятна пропали, отек с колена сошел, и температура опустилась до нормы. Мужчины мало говорили друг с другом. К чему? Все складывалось хорошо.

Урос проспал всю ночь и все утро следующего дня. Когда он проснулся, в палатке было тепло, и он узнал несравненный жар полуденного, степного солнца.

Чувствовал он себя прекрасно: отдохнувшим, свежим, спокойным. Кадир был где-то снаружи. Возле ручья или может быть у большого костра, который служил им походной кухней. Урос откинул одеяла и потер грубую материю повязки. Боль тоже стала естественной и здоровой. Переносимой.

Он попытался согнуть колено. Выше места отсечения, мышцы подчинялись с трудом. Он сгибал и разгибал ногу, пока сустав не приобрел прежнюю подвижность. Упершись руками в пол, он встал, балансируя на здоровой ноге, посмотрел на свою укороченную ногу, и резко прыгнул вперед. Получилось. Еще один прыжок. И еще один — пока он не обскакал таким образом всю палатку. С каждой новой попыткой его движения становились все легче, все быстрее. Он был счастлив. Он снова был сам себе господин, ни от кого независимый и сильный.

К палатке приближался Кадир, насвистывая себе под нос какую-то песенку, и Урос тут же юркнул обратно под одеяла. Ни за что на свете он не хотел бы показаться этому мальчику смешным. Поразмыслив мгновение, он сел на постели, скрестив ноги так, что его культя оказалась спрятанной за здоровой ногой.

Вошедший Кадир взглянул на него и раскрыл от удивления рот:

— Вот это да! Клянусь тебе, тебя просто не узнать! Ты словно заново родился!

— Пусть услышит тебя Аллах, — тихо ответил Урос.

Кадир поставил казанок с едой на горячие угли, повернулся и продолжил:

— А я вижу, что ты очень рад! Конечно, ведь теперь ты сможешь вернуться домой!

Урос так и застыл, смотря в пустоту перед собой. Да, конечно. Теперь он может, теперь он должен будет покинуть эти места. Всего пару часов езды отделяют его от дома и ничего особого уже не произойдет. Там его ждут другие чавандозы. А с ними и Турсен. После долгого, отчаянного и, как оказалось, бесполезного путешествия, он все же вернется домой. Вернется разбитый и искалеченный. С какой радостью он прыгал по палатке. Жалкий идиот! Он представил: вот, он приезжает домой, прижимая обрубок ноги к боку лошади, и Турсен смотрит на него своими золотистыми, пронзительными глазами так, что лучше сразу же провалиться сквозь землю.

Но еще маленькая надежда оставалась у него: Джехол. Он ничего о нем не знал. А вдруг жеребец после долгого пути заболел, или еще что…

Кадир снял казанок с огня и поставил перед Уросом:

— Чувствуешь, как вкусно пахнет?

— Я не хочу есть.

— Просто ты съел очень много, поэтому. А я вот проголодался, — ответил Кадир и взял из казанка большой кусок мяса.

Дождавшись, когда мальчик наелся, Урос нетерпеливо приказал:

— Иди и приведи сюда моего коня.

— Твоего коня? Ах, конечно, ты хочешь его осмотреть, прежде чем поедешь домой?

— Да иди же, — буркнул Урос.

С первого взгляда на Джехола он понял, что его надежды не оправдались.

Конь стоял перед ним: сильный, красивый, мощный.

«Он тоже словно заново родился» — с разочарованием подумал Урос, проводя рукой по его мускулистой груди и ногам.

— Тут ни у кого не было времени, чтобы помыть твоего коня. Даже твой саис этого не сделал, он же вместе с нашими на пастбище, — объяснял Кадир. — Если ты хочешь, то я могу… ой, разреши мне! Такая честь… такой красивый конь!

— Нет! — грубо рыкнул Урос, и в голосе у него зазвучала боль.

Блестящий, вычищенный Джехол, а на спине у него бородатый, обросший, грязный калека в разорванном чапане.

— Нет! — повторил он снова.

Ребенок посмотрел на него с непониманием и обидой. С чего вдруг такой резкий тон? Не успел он хорошенько подумать об этом, как увидел, что Урос, схватившись руками за гриву коня, одним движением вскочил на него верхом. Несколько секунд Урос чувствовал себя почти счастливым. Его колени крепко держали Джехола. Но тот немедленно понял, что одна нога у хозяина вроде бы стала короче и, повернувшись, бросил туда взгляд. Урос соскользнул на землю и бросил поводья Кадиру.

— Привяжи его возле палатки и приходи сюда сегодня вечером вместе со своим отцом. Мне нужно кое-что обдумать.

— Ты будешь думать до самого вечера? — невинно спросил мальчик.

Но мужчина ничего не ответил на это.

Табуны пригнали назад. Наступила ночь. Кадир, высоко подняв над головой лампу, вошел в палатку в сопровождении отца. Урос сидел на полу, скрестив ноги.

— Здравствуй, — сказал ему Месрор. — Ну, что ж, ты человек удивительной силы духа. Позволь мне в последний раз осмотреть твою ногу и сменить повязку на ней. Потом ты можешь быть спокоен долгое время.

Урос послушно выставил свою культю. Месрор обмотал ее новой тканью, которую заблаговременно окунул в какую-то мазь. Урос поблагодарил его в самых изысканных выражениях.

— Кадир принесет тебе еду и разожжет огонь. Надеюсь, ты выспишься и проведешь хорошую ночь.

— Безусловно, — согласился Урос, — самую лучшую.

Когда Кадир сделал все, что наказал ему отец, Урос отослал его со словами:

— Ты мне больше не нужен. Но позови сюда моего саиса.

— Тебе очень повезло с ним, — воскликнул Кадир. — Он сильный, хороший и открытый человек. Всем он здесь понравился.

— Правда? — ответил Урос, криво улыбнувшись. — Неужели?

Лампа, стоящая позади седла, на котором покоилась голова Уроса, горела очень слабо. В ее свете Мокки разглядел человека: он был накрыт кучей одеял, а на лице, закрытом концом тюрбана, можно было узнать только глаза, которые блестели, отражая неверный свет лампы.

«Совсем, видно, плох. Это от лихорадки» — решил Мокки.

Он наклонился пониже, чтобы разобрать тихий, срывающийся шепот своего господина.

— Не могу… ехать… дальше… смерть… скоро… возьми Джехола… скачи… Турсену… дай ему знать…

— Ты хочешь, чтобы я прямо этой ночью…

— Сейчас же… — пробормотал Урос, слабо поднял дрожащую руку, призывая саиса к молчанию, и бесцветным голосом продолжал. — Сейчас же… может быть… поздно…

Его рука неуверенно и слабо заерзала под рубашкой, зашелестело, хрустнуло… и он протянул Мокки большую купюру.

— Вот… на дорогу… — прошептал он.

И рука безвольно упала вдоль туловища.

Мокки лихорадочно соображал. Мысли в голове мешались. Что сделать? Вот — все деньги лежат перед ним, нужно только протянуть руку. Но в палатке рядом еще не все заснули, а если умирающий закричит из последних сил, что тогда? Задушить его? Ах, как бы не вошел Кадир… Или Месрор… Все тогда вскроется. Нет, Мокки не мог решить такую сложную головоломку самостоятельно.

«Нужно быстрее бежать к Серех и спросить ее совета!» — осенило саиса.

Он поднял банкноту и выскользнул из палатки.

Только теперь Урос ослабил хватку, с которой он сжимал под одеялом нож.

Высоко в небе появился месяц.

— Теперь все спят. Самое время, — прошептала Серех Мокки.

— Да, самое время, — согласился тот.

Они находились недалеко от стойбища и под покровом ночи смогли вернуться незамеченными. Теперь они тихим шагом двинулись вперед. Чтобы собаки узнали их, они проехали точно рядом с забором, и только одна из собак неопределенно рыкнула на них во сне. Большую палатку они объехали, сделав существенный крюк, но эта предосторожность была излишней. Люди, проработавшие без отдыха целый день, спали в ней крепко и не видели снов. Кроме того, копыта Джехола саис обмотал тряпками. Ничего он не оставил на волю случая.

Это была последняя возможность, и он решил ее использовать, во что бы то ни стало.

Вот и маленькая палатка. Серех подошла к входу на цыпочках, а Мокки снял сандалии. Он привязал коня, прислушался… Ни звука, ни шороха. Только тонкая полоска света пробивается из-под тяжелой занавески. Осторожно они подошли к ней. Серех отбросила материю в сторону и, положив руку на плечо Мокки, прошептала:

— Только будь осторожен…

И они заглянули внутрь. Все было как надо. Огонь слабо горел в переносной жаровне… лампа позади седла… рядом лежало распростертое тело, накрытое одеялами по самые глаза.

«А если он уже..», — испуганно подумал было Мокки, но тут же кинулся на Уроса одним прыжком.

Серех бросилась за ним. Но ей не удалось пробежать дальше порога, потому что кто-то схватил ее за ногу, дернул и повалил на земляной пол.

— Саис, большой саи… — попыталась было закричать кочевница, но голос отказал ей.

Мокки мгновенно развернулся. На лице его была растерянность, недоумение, в руках же он судорожно сжимал сапог, который оказался под одеялом вместо головы Уроса. А на земле, у входа, лежала Серех, и какой-то мужчина держал ее за горло, прижимая коленями к земле. Он не поверил своим глазам, но мужчина был похож на Уроса, который почему-то раздумал умирать, и когда этот человек заговорил, то и голос его тоже был голосом Уроса.

— Попробуй только двинуться с места, и я сразу же придушу твою проклятую суку!

— Я не двигаюсь, не двигаюсь! Не делаю ничего! — закричал Мокки, бледный как смерть.

До него доходило только одно: Урос обманул его, он не умирал, и сейчас его руки, железные руки чавандоза, сжимали самую нежную шейку во всем мире.

— Приказывай… — прошептал он умоляюще.

— Введи коня. Поставишь его рядом со мной. Но сам не вздумай подходить ко мне близко, не то! — он сдавил горло Серех посильнее, та открыла рот, и ее лицо стало багрово-синим.

— Именем пророка! Я ничего, ничего не сделаю! Клянусь!

Урос ослабил хватку. Серех захрипела. Мокки бегом ввел в палатку коня.

— Подойди ко мне, но не ближе одного шага. И протяни руки! — приказал Урос.

Сдернув веревку с пояса, и став на грудь кочевницы коленом — «Это же колено его мертвой ноги! — только и успел подумать Мокки». — Урос мгновенно связал саису руки и ноги. Затем схватив Джехола за привязь, он сделал петлю и накинув ее на шею Серех, дернул и приказал:

— Поднимайся!

Она встала, покачиваясь из стороны в сторону, все еще оглушенная, и чтобы не упасть, бессильно прислонилась к боку коня.

— Защити ее, добрый Джехол! — зашептал Мокки, чуть не плача.

— Ты зачем вернулся? — сказал Урос, рассматривая саиса. — Одного коня тебе было уже недостаточно? Или ей этого было мало?

Он развернулся к Серех. Та все еще была на грани обморока, но как только Урос повернулся к ней, ее большие глаза тут же уставились на его грудь. Урос машинально схватил рубашку в том месте, куда смотрела эта хрупкая женщина, и под его пальцами захрустели пачки денег. Тут Уроса охватила такая жгучая ярость, что даже мысли перемешались в его голове.

Полумертвая, чуть дохнувшая воздуха девка, на грани смерти, все еще жадно пялится на эти проклятые пачки афгани! Даже страх смерти не сломил ее! Что это за непостижимая тварь?! «Все равно я сокрушу ее. Я сокрушу их обоих. И эту странную суку и деньги, которые она любит с такой страстью!»

Он подполз к жаровне и, дернув веревку, потащил Серех за собой. Оторвав от амулета пачку банкнот он сунул деньги ей в руки и приказал:

— Бросай в огонь!

Губы Серех задрожали. Нет, никогда, никогда она этого не сделает. Урос рванул веревку, и петля затянулась на ее шее сильнее. Деньги нехотя загорелись на красных углях. Еще одна пачка. Веревка натянулась снова. Серех смотрела в огонь, который вспыхивая разноцветными искрами неукротимо пожирал драгоценную бумагу, — и беззвучно плакала, не в силах оторвать взгляда от этой немыслимой, страшной картины.

Последний афгани превратился в пепел. Урос запахнул свой чапан и развязал руки Мокки, приказав оседлать Джехола. Вскочив на коня, он подхватил Серех и подняв, посадил впереди себя. Мокки он привязал к седлу.

Выехав из палатки, он обратился к Месрору и пастухам, спешившим на его громкий крик:

— Этот мужчина и эта женщина ослушались моего приказа и вернулись сюда с единственной целью — убить меня. Не забудьте их лица, когда всех вас призовут на суд, как свидетелей!

После чего конь сорвался с места и унес его в темноту степной ночи.