Бомбы по почте

Последнее разрушительное действие Дэвида Фостера Уоллеса было обращено на самого себя. Но что происходит, когда гнев и безнадежность направляются вовне?

Тед Качинский был блестящим математиком, вундеркиндом. Родители сделали все, чтобы помочь ему добиться успеха и очень гордились сыном. Он получил диплом Гарвардского университета и продолжил обучение, чтобы защитить степень доктора по математике, в Университете Мичигана, где написал блестящую, ставшую широко известной диссертацию. В конце концов он получил должность старшего преподавателя в Калифорнийском университет в Беркли. И все же Качинский не чувствовал себя комфортно в современном мире – он страстно желал спокойствия и безмятежности, невозможных в городе. У него возникали проблемы с чтением лекций, и он начал сторониться людей. Со временем, в ответ на растущее ощущение беспокойства и неловкости, он оставил преподавание и городскую жизнь и поселился в диком уголке Монтаны.

В течение двадцати лет, с самого начала 1970-х годов, Качинский жил в собственноручно построенной хижине без электричества и водопровода; именно из этого уединенного дома он потом отправлял бомбы в различные организации и отдельным людям. Прожив несколько лет в добровольном уединении, Качинский вернулся в Иллинойс и работал в Чикаго на фабрике, которой руководил его брат. Он пришел туда в 1978 году, и в том же году был уволен, после того, как у него испортились отношения с бывшей подругой и коллегой по работе. Качинский отомстил, распространив про женщину шуточные стихотворения вульгарного содержания. Листки со стихотворениями он расклеил вокруг фабрики. В результате брат должен был сообщить Качинскому, что тот уволен. Проиграв, Качинский возвратился в свою гавань в Монтане, теперь уже навсегда.

Вернувшись к себе в хижину, он испытал страстное желание нанести удар по враждебному как он чувствовал современному миру. В том же 1978 году Качинский изготовил свою первую бомбу.

Двадцать четвертого июля 1978 года Тед Качинский написал в дневнике: «Сегодня было довольно тихо – услышал только восемь самолетов. Сегодня было хорошо ранним утром, но потом самолеты шумели почти без перерыва, что-то около, я так думаю, часа. Еще что-то очень сильно загрохотало. Это была последняя капля, я расплакался от бессильной ярости. Но у меня есть план мести…»

Сверхчувствительный к определенным звукам, Качинский не смог выйти из того состояния, в какое его вверг шум пролетающего самолета. То, что другой человек посчитал бы простым напоминанием об оставленной городской жизни, Качинский ощущал невыносимым. Его мания преследования, смешанная с чувством чрезвычайной собственной значимости усиливалась. По возвращении в Иллинойс шум от двигателей самолета стал лишь малой частью отталкивающей окружающей среды и был почти заглушен шумом от автомобилей, гудками мусоровозов и грохотом железнодорожных составов. Этот скрежет, грохот, рев и вой ворвались в обитель тишины и уединения, созданную Качинским.

«Под тишиной я не подразумеваю исключение всех звуков, но только рукотворных звуков. Большинство звуков природы успокаивают. Есть несколько исключений, например гром и крик ворона, но они прекрасны, и я радуюсь, когда их слышу. Но шум самолета – это оскорбление, пощечина. Это признак зла в современном обществе… и где же сегодня можно услышать тишину? Нигде – даже здесь, в горах». Шум самолетов над головой доказывал, что от современного мира невозможно спастись, нельзя уйти от унижений и оскорблений общества. Технологии коснулись всего на свете, даже дикой местности. Качинскому лишь изредка удавалось спаститсь от собственного, бурно реагирующего на все это разума.

Позднее, в том же году, Качинский смог подавить гнев, вызванный болезненной чувствительностью к звукам, и отправился в окрестные леса в поисках по-настоящему дикой природы. Но даже там шум настигал его. После одного звукового удара, увенчавшего целый час беспрерывного шума летающих над головой самолетов, ярость проснулась с новой силой.

«Для меня все вокруг испортилось… Я буду разрабатывать план мести. Я был здесь так счастлив. Я собирался остаться здесь, в лесах, намного дольше. Неужели нет места, где человек мог бы бродить в одиночестве, обрести мир и покой?»

Весьма обоснованная просьба, если рассматривать ее отдельно от насилия, в которую она, в конце концов, обернулась. Однако, вместо того чтобы писать поэмы или эссе в знак протеста, Качинский делал бомбы и рассылал их невинным жертвам, которые, на его взгляд, участвовали в разрушении мира природы технологиями.

Как считал Качинский, крушение иллюзий началось у него в последний год учебы в Гарварде. Хотя, пока он не переехал в Монтану и не прочитал книгу Жака Эллюля «Техническая система», ужасная цель не оформилась в его голове. Качинскому казалось, что Эллюль облек в слова все, о чем он думал и что чувствовал. «Честная правда, – говорил Качинский, – заключается в том, что я не ориентирован на политику. Я бы очень хотел просто жить в лесу. Если никто не будет прорубать здесь дороги, вырезать деревья и производить шум своими вертолетами и снегоходами, я буду просто жить здесь, а остальной мир пусть позаботится о себе сам».

Мест Качинского начался с простой шалости, но быстро переросла в чудовищное насилие. Он писал о том, что собирается насыпать сахар в газовые баллоны снегоходов, но вскоре план стал более мрачным. Качинский фантазировал о том, как он станет снайпером и, скрываясь в лесу, будет отстреливать мотолюбителей.

Со временем Качинский решил, что атаки на отдельных людей не помогут ему достигнуть цели. Постепенно он разработал более действенную схему, собираясь нанести удары по тем, кого считал агентами технологической чумы. «Если технологическая цивилизация – многоголовый змей, то мотолюбители, водители внедорожников и другие незваные гости лесов – только кончики его щупалец». Качинский хотел поразить монстра в самое сердце.

В ярости Качинского не было ничего нового. В старших классах школы и в колледже у него бывали приступы неконтролируемого гнева, который усиливался из-за невозможности открытого выражения: «Однако я никогда не пытался претворить какие-либо фантазии в действия, потому что был во власти условностей, не мог не повиноваться и выступать против авторитета. Чтобы быть более точным, я не мог совершить преступление из мести, даже относительно мелкое преступление, потому что я так боялся быть пойманным и наказанным, что страх намного превышал реальную опасность быть пойманным».

Качинский овладел своим гневом только после определенного периода смятения. В аспирантуре он потерпел крах в своих сексуальных устремлениях. В течение нескольких недель он испытывал сильнейшее половое возбуждение, и после этого начал фантазировать, что он – женщина, и даже задумался о смене пола. Он записался к врачу, но, пока ожидал в приемной, передумал. В качестве прикрытия, во время приема у врача он обсуждал свою депрессию из-за призыва на военную службу. Покинув больницу, Качинский почувствовал приступ бешенства по отношению к психиатру, с которым только что разговаривал. В ярости он уловил возможность обновления, повторного рождения: он понял, что может найти новый смысл жизни в насилии. «Именно тогда наступил главный поворотный момент в моей жизни. Как феникс, я возродился из пепла отчаяния к сияющей новой надежде. Мне хотелось убить психиатра, потому что мое будущее казалось пустым. Я чувствовал, что ничего не изменится, если я умру. И тогда я сказал себе: почему бы действительно не убить психиатра и вообще всех, кого я ненавижу? Важно то, что это не слова промелькнули в моем разуме. Я так чувствовал. Что было совершенно новым – то, что я действительно ощущал себя способным убивать. Меня больше не заботили последствия, и я говорил себе, что могу выбраться из колеи своей жизни и совершать поступки дерзкие, безответственные или преступные».

Через несколько лет после первого импульса к преступлению, 3 июня 1980 года, Качинский отправил бомбу президенту компании «Американские аэролинии» Перси Вуду. «Мне стало лучше, – написал он. – Я все еще здорово злюсь. Но теперь я могу ответить на удар! Я не могу ответить с такой силой, как я хочу, но я больше не чувствую абсолютную беспомощность, и гнев больше не выгрызает мне кишки, как было раньше».

Вместо того чтобы писать поэмы или эссе в знак протеста, Качинский делал бомбы и рассылал их невинным жертвам.

Прежде, чем Качинского поймали, он успел отправить еще двенадцать бомб, убить троих и ранить двадцать три человека.

* * *

Когда вы читаете отчет экспертов, изучавших склад ума жестоких преступников, то обнаруживаете множество признаков захвата: во-первых, это стимулирование внимания; потом зацикленность на провоцирующих стимулах; и, наконец, изменение, часто экстремальное, эмоций, приводящее к безудержному гневу, обиде или ощущению несправедливости. Доктор Джеймс Блэр, глава отделения аффективных и когнитивных нейронаук Национального Института Психического здоровья, равно как и другие ученые, определил неврологические симптомы, характерные для многих жестоких преступников. В основе такого поведения лежит сверхчувствительность к определенным стимулам, вызывающим интенсивное и подавляющее чувство стыда, унижения и гнева. В свою очередь, эти эмоции усиливают чувствительность человека к этим ключевым стимулам и его реакцию на них.

Если ваша нейронная сеть, которая отвечает за реакцию на угрозу, сверхреактивна, то вы становитесь сверхбдительным. Нервная схема сенсибилизируется, и поэтому даже сравнительно незначительное событие вызывает более сильную реакцию.

Когда нас захватывает эмоциональный стимул, активируется амигдала, объясняет доктор Блэр. Поскольку амигдала связана с префронтальной корой – областью мозга, которая выполняет функции программирования и контроля, например, принятие решений, – импульс амигдалы «борись или беги» будет сужать фокус внимания, сосредотачивая его на угрозе, тем самым деформируя нашу способность интерпретировать реальные угрозы в окружающей среде. В конце концов этот процесс разрушает нашу способность к рациональному выбору; мозг превращается в стража ограниченного назначения.

«Если вы попадете в ситуацию, и отреагируете на угрозу сверх меры, – говорит доктор Блэр, – то вы будете очень раздражительны. Но если область, ответственная за принятие решений, относительно интактна, то вы сохраните способность выбора, рационального мышления и адекватного реагирования. С другой стороны, если эмоциональные оттенки будущих последствий неясны, то вы можете сорваться и наброситься на человека».

Исследуя роль захвата в проявлении жестокости, я не собираюсь оправдывать вредное или преступное поведение; интенсивные чувства обиды, страха, ярости или оскорбления не оправдывают подобного поведения. Многие из нас умеют справляться с негативными эмоциями, или, по крайней мере, подавлять их, пока не пройдет их острый всплеск. Мы прикусываем язык. Мы уходим. Мы колотим боксерскую грушу или отправляемся на многокилометровую прогулку. Мы можем вести себя импульсивно в какой-то момент, но обладаем способностью останавливаться, прежде чем зайдем слишком далеко. Другими словами, большинство из нас восстанавливает равновесие после того, как оно было потеряно. Захват замыкает накоротко способность мозга связывать сложный диапазон эмоций с действиями и последствиями.

Когда мы рассматриваем роль захвата в насилии, один из самых сложных вопросов заключается в том, почему люди, на которых действуют одни и те же стимулы, могут реагировать совершенно разными способами – некоторые проявляют жестокость, другие реагируют нормально. Один человек может страдать от дискриминации и не только удерживаться от мести, но и направлять свой гнев в продуктивное русло; другой зацикливается на своей обиде, пока мысли о мести не становятся непреодолимыми. Воздействие сходного стимула в прошлом играет определенную роль в формировании этой реакции. Если с вами обошлись несправедливо, высмеяли или осудили, это повышает восприимчивость к кажущемуся пренебрежению или несправедливости. Такая повышенная восприимчивость, в свою очередь, предрасполагает человека к смещению внимания, подавляющим чувствам и в некоторых случаях к мучительному и страстному желанию причинить вред. Предыдущее воздействие определенных стимулов, а также наши предыдущие реакции на такие стимулы могут порождать суженный фокус и навязчивые мысли, которые лежат в основе некоторых форм агрессии и жестокости.

Наша реакция на салиентные стимулы также зависит от опыта и идей, которые захватили нас, включая этические и моральные ценности. Если моральные убеждения одного человека могут удержать его от акта насилия, то другой станет верить в обоснованность насилия.

 

Убийство Роберта Кеннеди

В мае 1968 года СиБиЭс выпустило документальный фильм «История Роберта Кеннеди», в котором приводились факты о помощи, оказанной сенатором Израилю. Убийца Кеннеди, Сирхан Сирхан, свидетельствовал впоследствии, что этот фильм перечеркнул все его представления о Кеннеди. Сирхан сказал на суде, что он долго думал о Кеннеди, как тот поддерживал «неудачников и все такое… малоимущих и подонков общества, и он хотел помочь самым бедным людям… и самым слабым». Тем не менее кадры, на которых Р.К. в Израиле «помогает праздновать израильтянам… и правящим силам государства Израиль», действовали на нервы: «Ко мне это прицепилось… выжигало меня изнутри, хотя в то время мне нравился Роберт Кеннеди». Возбужденный из-за этой передачи, Сирхан нашел новую цель, к которой с жаром устремился. «Пока я смотрел телепрограмму, мне хотелось драться».

Сирхан родился в Иерусалиме в 1944 году. Его родители были христиане, но во время арабо-израильского конфликта 1947–1948 годов жили в мусульманском окружении, в Старом городе. «Евреи выкинули нас прочь», – рассказывал он позднее. Вскоре после этого Сирхан стал свидетелем гибели своего брата. Мальчика задавил грузовик, под которым тот пытался спрятаться от снайпера. В ужасе от ежедневных бомбардировок и разрушений вокруг, Сирхан превратился в тревожного и замкнутого подростка, усвоившего жесткий этический кодекс для суждения о своих и чужих поступках.

В двенадцать лет Сирхан переехал в Соединенные Штаты вместе со своей семьей и решил забыть о травмах, нанесенных войной. Как и многие иммигранты, он пытался преуспеть в новой стране. Однако потерпел неудачу и в учебе – Сирхан был исключен из городского колледжа Пасадены, – и на работе, где успел сменить ряд малоперспективных должностей. Он стал сторониться общества, ожесточился и был зол на всех; Сирхан считал, что он лучше многих, и все глубже погружался в фантазии о мировом признании, не имеющие ничего общего с реальностью.

Пока Сирхан сидел без работы, он взахлеб читал книги по истории Палестины и арабо-израильского конфликта, публикации Арабского Информационного Центра и материалы по сионистскому влиянию на внешнюю политику США. Он стал смотреть на себя как на жертву дискриминации и прочно отождествлял себя с меньшинством и бедными.

Когда Кеннеди приблизился к тому, чтобы стать кандидатом в президенты от своей партии, ярость Сирхана усилилась. Запись в дневнике от 18 мая, 9:45 утра, звучит как заклинание: «Мое решение устранить Р.К. все больше превращается в непоколебимую одержимость… Р.К. должен умереть. Р.К. должен быть убит. Роберт Кеннеди должен быть убит до 5 июня 1968 года».

Отмеченная дата представляла собой годовщину начала Шестидневной войны между Израилем и арабским миром. Для Сирхана она означала «начало атаки Израиля, агрессии Израиля против арабского народа… Она вызвала во мне нечто, не поддающееся описанию, – я испытываю те же чувства по отношению к сионистам, какие вы – к коммунистам».

Двадцать шестого мая 1968 года Сирхан прочитал заметку в газете Пасадены «Независимые звездные новости». Заметка была написана ведущим автором, Дэвидом Лоуренсом, который критиковал внешнюю политику Р.К. и указывал, что Кеннеди благосклонно относился к «воссоединению» Израиля и к «рассоединению» Вьетнама. «Кандидаты в президенты получили голоса, – писал Лоуренс, – но некоторые из них не осознают собственной непоследовательности. Только позавчера сенатор от Нью-Йорка Роберт Кеннеди произнес речь в Лос-Анджелесе, поддержанную протестантами, католиками и иудеями. Эти группы населения неуклонно поддерживают курс Израиля, направленный против Египта и арабских стран». На следующий день газета напечатала фотографию Роберта Кеннеди, беседующего с Неве Шаломом в Портленде. Текст, сопровождавший фотографию, гласил, что Кеннеди обещал послать в Израиль военные истребители.

Первого июня 1968 года, во время визита в Замок Исайи в Беверли-Хиллс, Кеннеди повторил свое обещание оправить в Израиль самолеты «фантом». Сирхан слышал комментарии об этом по радио. Он пришел в ярость и начал терять связь с действительностью: «Он доводил меня так, что я, глядя в зеркало, видел лицо Роберта Кеннеди вместо своего собственного».

На следующий день, когда оставалось всего два дня до голосования в Калифорнии, Сирхан пошел на митинг, который Кеннеди устраивал в отеле «Амбассадор» в Лос-Анджелесе. Когда он увидел улыбающееся лицо Кеннеди, то его решимость несколько поколебалась: «Мне казалось, что он выглядел, как святой». Но гнетущее ощущение предательства вскоре затмило его сознание.

Несколько дней спустя, обедая в ресторане в Пасадене, Сирхан увидел в газете рекламу фестиваля «Миракл Майл Марч», посвященного победе Израиля в Шестидневной войне. «Огонь вспыхнул у меня внутри, когда я увидел, как эти сионисты, эти евреи, эти израильтяне… радуются празднику и тому факту, что они вытрясли душу из арабов год назад».

Сирхан считал, что он лучше многих, и все глубже погружался в фантазии о мировом признании.

Сирхан утверждал, что тогда, в ярости, он ошибочно посчитал, что шествие назначено на тот вечер. Он отправился посмотреть. Пистолет, который он использовал для стрельбы по мишеням утром того же дня, лежал на заднем сиденье его машины. Остановившись около местного отделения предвыборного штаба Кеннеди, Сирхан услышал о «большой тусовке» в отеле «Амбассадор», и решил проследовать туда. Пока он шел в отель, пистолет все еще лежал в машине; Сирхан миновал вывеску «какой-то еврейской организации», и это только «подстегнуло его гнев».

Несколько часов спустя, в 12:15 дня, Роберт Кеннеди объявил о своей победе в Калифорнии. Прочитав свою речь, в сопровождении охраны он пошел по подиуму на встречу с прессой в Колониальном зале. Кеннеди провели через кладовые отеля, где в засаде ждал Сирхан.

Он расстрелял Кеннеди и толпу вокруг него из револьвера 22-го калибра. Кеннеди умер через двадцать шесть часов. Пятеро других раненых выздоровели. В кармане Сирхана нашли вырезку из газеты Пасадены об обещании президента помочь Израилю.

Когда полиция обыскивала дом Сирхана в Пасадене, они нашли в дневнике бессвязные фразы: «Кеннеди должен пасть. Кеннеди должен пасть… Мы верим, что Роберт Кеннеди должен быть принесен в жертву за плохое использование людей… Роберт Кеннеди вскоре должен умереть».

 

Трагедия в школе «Колумбайн»

Психопатия традиционно определяется, как неспособность различать хорошее и плохое. Это определение включает эгоцентризм, отсутствие чувства тревоги или вины, уплощение эмоций и отсутствие чувства эмпатии. Но это определение больше говорит о том, что отсутствует в разуме психопата. А что же тогда присутствует в психопатическом разуме?

В апреле 1999 года Эрик Харрис и Дилан Клеболдом расстреляли тринадцать человек в старшей школе «Колумбайн». Харрис специально оставил следы в дневниках, записках, видео, истории интернет-браузеров, чтобы все могли увидеть, как он пришел к тому, что совершил. Его сочинения позволили проникнуть в разум чрезвычайно неуверенного в себе убийцы, разум, захваченный потребностью насилия. Эрик решился отомстить тому, что считал мировой несправедливостью, которая все время заставляла его чувствовать себя низшим существом. В то же самое время он видел, как делает это и как «выступает с заявлением», отказываясь от подтверждения его собственных мотивов и идей.

В своем интернет-профиле Эрик написал слова, которые могли бы стать девизом всей его жизни, до самой смерти: «Я убиваю тех, кого не люблю, я выбрасываю то, что мне не нужно, я разрушаю то, что ненавижу». Его дневник был начат за год и был заброшен за пару недель до совершения массового убийства. На первый взгляд записи довольно однообразны, словно один долгий, непрерывный вопль бессвязной ярости. Однако при более пристальном рассмотрении можно различить некоторые модуляции интонаций в реакциях на окружающий мир.

В дневнике мы видим мощное самоосознание – как будто Харрис смотрит в зеркало, чтобы следить за ролью, которую играет. Временами проскальзывают моменты ослепительной откровенности, даже ранимости. Для Эрика этот предстоящий акт террора, словно выход на сцену, заявка на получение признания и предвкушение того, что он считает величайшим свершением. Очевидно, что он писал не просто для себя, но и для любого, кто мог бы отыскать этот дневник после смерти и узнать о личности его владельца. На этих страницах он выпускал свой гнев, рисовал себя монстром, красовался перед потомками, чтобы его след в мире казался важным и неизгладимым. Он был захвачен стремлением совершить убийство так, чтобы утвердить свою силу, а также показать свое превосходство каждому, кто недооценил его.

В декабре 1998 года, когда Эрику было семнадцать, он оставил запись: «Интересно, что если кто-нибудь напишет обо мне книгу, она будет, конечно, полна символов, двойных значений, смыслов, образов – в противовес всему тому дерьму, которое творится здесь. Да уж, чертовски хорошее получится сочинение». Звучит, конечно, как скверно сформулированный комментарий о какой-то книге, изучить которую задали на уроке литературы, но это также и подтверждает, что Эрик играет с разумом своего читателя, манипулирует, чтобы представить личность, которую люди будут уважать и помнить. Вскоре читатель обнаружит: признание Харриса в том, что он маниакальный лжец, тесно сплетается с его стыдливым желанием славы. Несвязные признания в симпатии к нацистской Германии, фразы на немецком, подчеркивающие это, поддержка посыла о превосходстве белой расы – но также и маска, помогающая провоцировать оскорбленные чувства, отвращение и страх читателя. По большей части все это должно было делать автора грозным и внушительным – в чем, собственно, и заключалась его цель. Дневник Харриса отличается мощным зарядом эмоций в каждом слове.

Харрис специально оставил следы в дневниках, записках, видео, истории интернет-браузеров, чтобы все могли увидеть, как он пришел к тому, что совершил.

В этом дневнике Эрик рисует себя, как человека, который затаил злобу против группы сверстников и социальной несправедливости обычаев старших классов, откуда его исключили. В то же время он старается придать дополнительную значимость своей мести: он превращает месть в протест против безличия человеческого общества; он экстраполирует свою личную боль в философию, предназначенную оправдать убийство. Это часто встречающийся элемент захвата, который руководит нигилистическим разумом убийц в приведенных здесь историях, – личная боль порождает эмоциональную антипатию ко всему и всем. Как Тед Качинский пришел к пониманию, что самые ничтожные проявления современного технологического общества есть зло, так и ярость Эрика из-за его личной раны превратилась в обвинение самому человеческому существованию. Идеи величия – отражение черного зеркала глубоко спрятанного чувства ненадежности – это мощное заблуждение.

Повторяющиеся приступы отвращения в записях, полных ярости, накатывали, словно волны тошноты, в течение всего года. Он начал в апреле 1998 года с осуждения всех подряд, отвергая сострадание в пользу социального дарвинизма: кто не может нести свой собственный вес, заслуживает смерти. Это обобщенное суждение, не направленное ни на кого конкретно. Наряду с осуждением приходит ощущение огромной власти. Теперь он свободен и может делать все, что хочет: «Я знаю, что вы все, придурки, думаете, и как вас взбесить, чтобы вам было плохо… Я чувствую себя БОГОМ, и я хочу, чтобы все до одного были ОФИЦИАЛЬНО ниже меня. Я уже знаю, что я выше почти каждого в этом чертовом мире». Он утверждал свое превосходство, но еще не считал своим долгом убивать одноклассников. Его гнев рос постепенно, месяц за месяцем, фиксируясь на стимулах, возбуждающих его чувство исключительности, попранное более популярными и социально адаптированными учениками.

В следующем месяце он получил школьный альбом за тот год и, глядя на фотографии счастливых ребят, решил, что лишение популярности – это способ управления стадом. Весь его дневник пронизывает одна и та же литания: весь остальной мир полон подражателей и трясущихся конформистов, и только он, Харрис, обладает силой, чтобы распознать общество, каково оно на самом деле. Поэтому он стоит особняком, и это добродетель, а не недостаток. «После того как я получил альбом и посмотрел на людей… человеческая раса не стоит того, чтобы за нее бороться, только убить… ничто больше ничего не значит… я не хочу быть, как ты или кто другой, что почти невозможно в наши дни, когда каждый маленький засранец старается быть “оригинальным подражателем”. Я жду маленького засранца типа тебя, чтобы критиковать кого-нибудь, кто не принадлежит твоему социальному мирку; “нормального” или “цивилизованного”…»

Два месяца спустя Харрис начинает писать об убийстве особым образом. И снова – это не просто месть; он представляет себя одиноким ницшеанцем, который победил мир, взяв на себя ответственность за его действия и полностью отождествляя со своим абсолютом, аморальной свободой. Он хвастает тем, как его преступление охарактеризует его: «Я знаю, что после убийства одного человека меня может застрелить коп, но… Я предпочитаю убить того одного человека, да и ладно! Это МОЙ поступок! Не моих родителей, не братьев, не друзей, не моей любимой группы, не компьютерной игры, не газет с телевидением. ЭТО МОЕ!»

По прошествии месяцев потребность убить стала всепоглощающей. По мере того как дневниковые записи приближались к дате убийства, Эрик писал о трансформации своих чувств и желании убить «примерно 5 человек». К октябрю он решил поменять оружие на бомбы и представлял «половину Денвера в огне, напалм на стенах высотных зданий и взрывающиеся гаражи…».

Эрик пытается подавить любое проявление отвращения к своим ужасным фантазиям. Он решает, что «не собьется с пути из-за собственных симпатий, нет уж, ни по какой причине. Я заставлю себя верить, что все и каждый – это просто монстр из Страшного суда, как Ангел Смерти или демоны, так что или я, или они. Я должен переключить свои чувства», – пишет он. Прежде чем осуществить свой чудовищный план, он извиняется перед матерью: «Мне действительно очень жаль, но война есть война». Он добавляет режущим слух задушевным тоном: «Моя мать, она такая заботливая. Она всегда приходит на помощь». Он понимает, что должен отстраниться от родителей: «Я больше не хочу тратить на них время… Я хочу, чтобы они уехали из города, чтобы я больше не оглядывался на них и не был связан с ними».

В ноябре он пишет: «Если бы я мог взорвать мир ядерной бомбой, я бы это сделал»; но эти мысли еще уравновешиваются вполне человеческим выражением эмоциональной боли. Это признание больше других демонстрирует его эмоциональную уязвимость, оно о том, как весь его гнев зародился в старших классах школы, где он учился: «Все всегда смеялись надо мной из-за того, как я выглядел, каким чертовски слабым я был и дерьмовым, что ж, я вам все верну обратно: окончательную чертову месть; вам, ребята, следовало проявлять больше уважения, лучше со мной обращаться… Обращаться со мной, как со старшим, и, может быть, мне бы не захотелось оторвать вам головы. Вот откуда моя ненависть. Дело в том, что у меня практически отсутствует чувство собственного достоинства, особенно в отношении девчонок и внешнего вида и тому подобного…»

С этого места, начинается прямой путь к убийству в апреле 1999 года.

Его последняя запись, всего за несколько дней до убийства, – истошный вопль о том, как много в нем от обычного, загнанного ребенка, неформального лузера, у которого просто нет ничего, чтобы стать популярным: «Я ненавижу вас, люди, вы выкинули меня прочь, отстранили от многих интересных вещей. Нет, нет, нет, не дайте появиться этому странному ПАРНЮ Эрику, ооо, черт возьми, нееет».

Из отверженного подростка Эрик Харрис превратился в массового убийцу. Он был не способен справиться со своими мучениями, и сделал школу, которая отвергла его, притчей во языцех.

 

Убийство Джона Леннона

Требуется терпение, чтобы встретиться с Джоном Ленноном. Звезда живет в «Дакоте», роскошных апартаментах девятнадцатого века с окнами на Центральный парк. Можно, шататься здесь весь день, и даже одним глазком не увидеть, как он выходит из здания. Марк Дэвид Чепмен сидел на скамейке в парке по другую сторону улицы и наблюдал. Потом он встал на тротуаре. Затем подошел к швейцару и спросил, где сейчас Леннон, но ответа не получил. Время от времени он касался пальцами пистолета в кармане. Под мышкой Чепмен держал пластинку Леннона «Двойная фантазия» – одна из уловок, чтобы выглядеть фанатом в ожидании автографа.

Чепмен любил Леннона. Он отождествлял его со своим трудным детством, жестоким отцом, любимой матерью. Леннон был ярким и харизматичным, у него был язвительный взгляд на мир, и он был идеалистом. Чепмен признавал его сострадание, великодушие, понимание. All you need is love. А теперь что стало с его кумиром? Теперь Леннон живет в довольстве и богатстве. В своих стихах он восхвалял добродетель бедности, а сам превратился в одного из этих праздных богатеев, стал циничным и приземленным. Чепмен удивлялся, как можно быть таким лицемером. Однажды Леннон сравнил себя с Христом, а потом спел о том, насколько лучше был бы мир без Бога. Чепмен хотел привести все в порядок, сделать мир без Леннона.

Фотография «Дакоты» в журнале ударила Чепмена прямо в сердце – Леннон на крыше известного здания, самодовольная знаменитость, позирующая перед камерой. Что-то перевернулось внутри, и это чувство становилось все сильнее и глубже: дыра в центре того, что он называл торнадо. Стоило посмотреть на фотографию, торнадо внутри выходило из-под контроля и в конце концов толкнуло Чепмена на ту улицу, к тому дому. «Это было, когда на улице кружил вихрь… поглощая несколько оставшихся фрагментов благопристойности и свободы воли, что у меня оставались. Это случилось, когда я стал таким мерзким, что мой собственный разум выблевал меня в преисподнюю», – рассказывал Чепмен репортеру Джеку Джонсу, который интервьюировал его почти 200 часов для книги «Дай мне уничтожить тебя».

Этот вихрь захватил его на Гавайях, когда Чепмен прочитал книгу Джерома Дэвида Сэлинджера «Над пропастью во ржи»; взгляд Холдена Колфилда на лицемерие мира, казалось, углубил дыру в центре жизни самого Чепмена. Когда он увидел фотографию Леннона, подлого обманщика, вихрь закрутил его еще сильнее. Затем Чепмен прослушал песню Imagine, которая прославляет атеизм как путь к миру. Что за дерзость – поставить себя выше Бога! А когда дома, на Гавайях, просматривая коллекцию записей своей жены, он увидел обложку диска «Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера», увидел самодовольное и циничное лицо Леннона, который когда-то казался ему таким героем, сомнений не оставалось – однажды он, Чепмен, убьет его!

Чепмен вырос неподалеку от Атланты с жестоким отцом, которого так ненавидел, что однажды, подростком, схватил на кухне нож и направил на отца, но тот легко его разоружил. Гнев не оставил Чепмена, даже когда он уехал за тысячи миль от дома; гнев сопровождался депрессией, отвращением к себе и осознанием бесцельности существования. Чепмен снова и снова ощущал на себе гнет отчаяния из-за отсутствия каких-либо достижений, но он всегда снова поднимался и снова обретал цель в жизни.

В своих стихах он восхвалял добродетель бедности, а сам превратился в одного из этих праздных богатеев.

В молодые годы, в Джорджии, Чепмен работал консультантом в Ассоциации Молодых христиан. В 1975 году организация отправила его через океан, в Ливан, на летнюю работу. Из-за гражданской войны ливанское отделение АМХ было вынуждено закрыться, и тогда Чепмену предложили работу за 200 долларов в неделю в Форт Чаффи, штат Арканзас. Там он помогал размещать десятки тысяч «лодочных беженцев», спасающихся бегством в Америку после поражения Южного Вьетнама. Тогда, казалось, Чепмен нашел свое призвание. Он работал по шестнадцать часов в сутки с детьми беженцев. Он организовал музыкальную группу и команду для игры в софтбол. Во время посещения лагеря беженцев президент Джеральд Форд пожал ему руку в знак благодарности. Позднее начальник Чепмена будет говорить о Дэвиде в превосходной степени, восхищаясь его работой и его характером.

В течение всего этого периода Чепмен боролся с депрессией, несмотря на то что был помолвлен с Джессикой Бланкеншип, которую знал с детства. Он принял решение покинуть лагерь и поступил в колледж Ковенант – христианское учебное заведение, где училась и Джессика; но там он постоянно чувствовал разочарование под влиянием рутины студенческой жизни. Чемпен очень хорошо это запомнил. «В Ливане… Я был кем-то… это было самое потрясающее ощущение в моей жизни. Даже когда мне пришлось уехать, в воспоминаниях это стало еще лучше… в Форт Чаффи. А потом, когда работа закончилась, я стал никем», – рассказывал Чепмен Джонсу.

В колледже он оказался простым студентом, который готовится занять скучную должность. Он уже был не на войне. Чепмен ходил на занятия, и в этом не было ничего героического. Задания угнетали его, мешала учиться и усугубляющаяся депрессия. Он думал о себе как о низшем существе по сравнению с другими студентами. Поэтому Чепмен вернулся в Форт Чаффи, пытаясь восстановить героическое чувство, которым наслаждался, помогая беженцам. Но все было иначе.

Он вернулся в Атланту и работал охранником, проводя многие часы в одиночестве, – и его одиночество только усиливало ощущение собственной неадекватности и погружения в депрессию. Охранник – работа для тех, кто «никто» в жизни, поэтому Чепмен искал именно такой род занятий. Работа усиливала его чувство приниженности, депрессия усугублялась. Столкнувшись с такими изменениями личности Чепмена, Джессика разорвала помолвку.

«Когда моя связь с АМХ развалилась, я всего лишился, и облака начали сгущаться», – вспоминал Чепмен. Он переехал на Гавайи в попытке найти хотя бы видимость мира в раю, но весной 1977 года попытался лишить себя жизни. Шланг, который он присоединил к выхлопной трубе машины, чтобы направить газ в салон, расплавился, и это спасло ему жизнь. Проблеск удачи ободрил его, и Чепмен решил жить. Он нашел убежище в больнице, куда обратился за лечением. Удивительно, что уже через пару недель «неудачник» Дэвид стал центром внимания больницы: то он оживленно болтал с персоналом, то играл на гитаре и пел для других пациентов. Сотрудники так полюбили его, что предложили работу в отделе технического обслуживания. Теперь, счастливый, он зарабатывал на жизнь мытьем полов среди новых приятелей.

К 1978 году, казалось, жизнь Чепмена наладилась. У него выросла самооценка. Он занимался затяжными прыжками с парашютом со своими коллегами по работе. Он был популярным, его считали членом семьи. Он начал ухаживать за подругой-японкой Глорией Абэ. В июне 1979 года они поженились.

Примерно в то же самое время родители Чепмена развелись, и мать переехала на Гавайи, чтобы быть ближе к сыну. Узнав о том, как ужасно отец обращался с ней, Чепмен закипел снова. По иронии судьбы, повышение по службе оказалось для него ударом, от которого он не смог восстановиться. Чепмен начал работать помощником в отделе общественных связей больницы. Он не думал особенно о своих обязанностях, но что сбило его с пути, так это одиночество на рабочем месте, в типографии больницы: там он был изолирован от всех остальных. Одиночество снова швырнуло его в бездну. Когда Чепмен был частью сообщества, он мог нормально жить; в одиночестве – начинал медленно опускаться. Депрессия подстегивала его гнев, он начал спорить и ругаться с коллегами, что только усугубляло его одиночество. Это было долгое падение по спирали. Ситуация становилась безвыходной, и он смирился.

Чепмен начал просто проживать день за днем и сорить деньгами. Чтобы оплачивать счета, он нанялся охранником, стал сильно выпивать. Он сам себя изолировал, целыми днями сидел дома, поскольку почти все в мире было стимулом для его гнева. Он не понимал, что одиночество только усиливало его сверхчувствительность к пренебрежению и отвержению. Он бросил работу и начал прятаться. Именно в этот период открылась его навязчивая фиксация на Джоне Ленноне.

«Я сделал ошибку, убежав от проблем и изолировав себя. Мои проблемы стали огромными очень, очень реальными – и очень, очень разрушительными. Когда вы отделяете себя от мира, вы должны изобрести собственный мир. И я это сделал. Я изобрел свой собственный мир. Я так замкнулся в себе, что у меня больше не было причины жить на свете. Я становился все более скрытным, погруженным в себя, параноиком – все более и более чувствительным и ранимым. Я стал ненавидеть людей, презирать людей – тех, кого знал раньше, не чужих. Я больше не мог ни с кем разговаривать, потому что мимолетный взгляд мог привести меня в бешенство, – рассказывал Чепмен Джеку Джонсу. – Я просто не знал, как справиться с любым отказом или неприятием».

Чепмен решил направить всю энергию своего разрушительного торнадо против Джона Леннона, и направить так, чтобы выглядеть при этом важным и значительным, героем. Все в его окружении подливало масла в огонь его ненависти к лицемерию и фальши, к бессилию, которого он страшился. Это кажущееся зло сконцентрировалось на выбранной фигуре.

Восьмого декабря 1980 года Чепмен решил – пора. Убей фальшивку. Убей лицемерие. Когда подъехал белый лимузин, он точно знал, кто там сидит. В душе Чепмена боролись Ребенок и Взрослый. Как он сам вспоминал позднее: Ребенок умолял, он хотел убивать. Взрослый говорил ему – нет. Ребенок настаивал. В панике Взрослый исчез. Чепмен достал пистолет и сжал его.

В тот же день раньше у Чепмена уже был шанс совершить свой террористический акт, но – не получилось. Джон и Йоко вышли из «Дакоты», Чепмен подошел к Леннону и без слов протянул ему альбом. Член знаменитой четверки, автор и исполнитель собственных песен, стоя у машины, попросил ручку, любезно подписал альбом, поставил число и с улыбкой протянул обратно Чепмену. Тот был ослеплен: он не мог поверить и был буквально обезоружен такой доброжелательностью. Все еще улыбаясь, Леннон сел в лимузин и уехал. Остолбенев, Чепмен забыл о том, что собирался сделать. Но спустя несколько часов Леннон вернулся, и в этот момент Чепмен уже был готов к убийству. Йоко первая вошла в проход, который вел во внутренний двор «Дакоты», Леннон последовал за ней. Чепмен достал револьвер и пять раз выстрелил ему в спину.

Марк Дэвид Чепмен застыл на месте, не в силах двинуться. Ему больше некуда было идти. Что еще мог сделать тот, кто совершил столь уникальный исторический поступок? Затем он медленно сполз по стене. Швейцар подбежал и спросил, понимает ли он, что сотворил. Он закричал: «Посмотри, что ты наделал! Убирайся!» Невероятно, швейцар советовал ему бежать.

Но он, Чепмен, все сделал. Наконец-то вместо того чтобы прятаться от того, что мучило его долгое время, он атаковал!

Чепмен позволил швейцару забрать у него пистолет. Когда приехала полиция, он снял пальто, чтобы показать, что у него больше нет оружия и он не причинит никому вреда. Чепмен хотел, чтобы полиция арестовала его, а не застрелила. Теперь он захотел жить.

 

Массовое убийство в начальной школе «Сэнди-Хук»

Часами напролет Адам Лэнза танцевал. Он забывал обо всем под звуки энергичной музыки и вспыхивающих картинок DanceDanceRevolution, захватывающей интерактивной видеоигры, в которую он играл дома и в игровых автоматах в Ньютауне, штат Коннектикут. Американская версия японской игры побуждала игроков притоптывать ногами по полу снова и снова. Адам мог играть без перерыва более десяти часов в день, обливаясь потом. Такого рода транс облегчал его тревогу и негодование, и подобное всепоглощающее укрытие он искал десятилетиями, то есть почти половину своей жизни.

Четырнадцатого декабря 2012 года Адам Лэнза пришел в начальную школу «Сэнди-Хук» с винтовкой XM15-E2S модели Bushmaster. Всего через несколько минут шестеро взрослых и двадцать первоклассников лежали мертвые. Затем убийца направил на себя десятимиллиметровый пистолет Glock 20, покончив с мучительной борьбой.

Лэнза было двадцать лет. Тело его матери, Нэнси, обнаружили в их двухэтажном доме, построенном в колониальном стиле. Она была убита выстрелами из винтовки Savage Mark II.

Массовое убийство потрясло нацию, уже пережившую подобные трагедии в школе «Колумбайн» и Виргинском политехническом институте. Сочувствие к пострадавшим всколыхнуло общество, и правоохранительные органы на всех уровнях потратили тысячи часов в попытке расследовать обстоятельства, словно они проводили массированную облаву на дикого хищника. В каком-то смысле так и было. Все хотели знать почему.

Власти собирали физические доказательства, разбирали отчеты, заявления, интервью, результаты лабораторных тестов и обысков, фотографии. Было собрано около 700 файлов. Эксперты рассчитали, сколько боеприпасов принес с собой Адам в тот ужасный день – более 500 пуль, общим весом около 6,5 килограмма. В материалы дела попали фотографии дома Лэнза, довольно зажиточного, списки видеоигр, обнаруженных в подвале (среди них Left for Dead, Doom, Team Fortress и Dynasty Warriors – все это так называемые «жестокие» игры»), а также квитанция на рождественский подарок – мать Адама подарила ему новый пистолет.

Государственная инспекция штата Коннектикут по правам ребенка также участвовала в обработке огромного количества информации в поисках путей повышения эффективности системы здравоохранения. Требовалась более совершенная система реагирования на «красные флажки» в поведении детей, подобных Лэнза.

Вместе с журналистскими расследованиями материалы дела о массовом убийстве в Ньютауне заняли немало томов, но все это не прояснило мотивов убийства. Нечто овладело Адамом Лэнза и превратилось в целенаправленную фиксацию на добавление своей лепты в историю массовых убийств. Адам понимал, что он делает, тем зимним утром, он хорошо это спланировал, с большой осторожностью и тщательной проработкой деталей. Но никто до конца так и не смог объяснить, почему он это сделал.

Те, кто был знаком с молодым человеком, понимали, что у него серьезные проблемы. В отчете Государственной инспекции штата Коннектикут по правам ребенка указано, что у Лэнза «были расстройства развития с самого детства, в том числе проблемы с сенсорным восприятием и общением, задержка социализации и компульсивное поведение». Родители Адама, не жившие вместе, сначала не понимали всего масштаба его проблем. В разное время они обращались за помощью – от школьной администрации до учреждений здравоохранения. Родители пытались поменять окружение ребенка в надежде повлиять на его поведение, устанавливали жесткий режим или, наоборот, выполняли все его требования, чтобы хоть как-то прекратить истерики. Ничего не помогало.

В тринадцать лет Адаму поставили диагноз: синдром Аспергера, расстройство аутистического спектра, ослабляющее способность к общению и социальным навыкам. Общими признаками синдрома являются исключительная приверженность к соблюдению распорядка, неспособность адекватно взаимодействовать со сверстниками, а также чрезмерная восприимчивость к пренебрежению или отказу. Тенденция к зацикливанию на мелких деталях приводит к тому, что люди с синдромом Аспергера тратят огромное количество времени на удовлетворение единственного и всепоглощающего интереса. Одни изучают всю возможную информацию о гражданской войне, другие – о поездах, третьи – о самых высоких горных вершинах мира. Убежищем Адама стало массовое убийство.

Многие годы специалисты по синдрому Аспергера считали, что их пациентам не хватает эмпатии и близкого общения с людьми. Однако за последнее время эта теория сменилась на прямо противоположную. Теперь считается, что люди с синдромом Аспергера исключительно восприимчивы к своему окружению, и им не удается справиться с мощным приливом эмоций, которые вызывает это окружение. Они вздрагивают от малейшего прикосновения и быстро переутомляются от сенсорных стимулов – по той причине, что не могут их фильтровать. Чтобы как-то существовать, они ограждают себя от цветовых, видимых и звуковых стимулов.

Адам понимал, что он делает, тем зимним утром, он хорошо это спланировал.

Адам получал периодические консультации на протяжении многих лет. В архиве школы сохранились записи о его развитии во время обучения. В начальной школе он дополнительно занимался с логопедом и посещал уроки трудовой терапии в рамках специального плана обучения, но к четвертому классу все занятия прекратились, так как его академическая успеваемость и социальные навыки были признаны соответствующими возрасту.

В 2002 году, в пятом классе, Адам сделал проект под названием «Большая бабушкина книга». Особенностью этой книги был персонаж с пистолетом, спрятанным в трости. Этот пистолет Бабушка использовала, чтобы расстреливать людей. В книге также был раздел «Бабушкин клуб счастливых детей», с описанием выдуманного телешоу. В одной из сцен Бабушка бьет маленького мальчика, устраивает взрыв и угрожает убить группу детей. Потом персонаж рассказывает об игре под названием «Спрячься и выходи умирать». В этой книге, исключительно жестокой, было множество эпизодов, «которые другие дети даже придумать не могут», как указывалось в отчете комиссии по правам ребенка.

К десяти годам Адам стал социально изолированным и тревожным. В отчете прокурора штата Коннектикут говорится, что «он невысоко себя ценил, но и считал, что все остальные в мире не заслуживают больше, чем он». У него также появилось навязчивое желание мыть руки, в результате чего он страдал от сильного раздражения кожи.

Слабые признаки психического расстройства, проявившиеся в начальной школе, к средним классам усугубились. В седьмом классе Адам попал в новую среду, где требовалось самостоятельно развивать навыки социального взаимодействия. Но там его, казалось, ужасали такие обычные проявления школьной жизни, как шум и беспорядок движения на переменах. Он прижимался к стене, избегал смотреть другим в глаза, но вполне успевал по различным предметам, от математики до общественных наук.

В этой новой обстановке «его проблемы в социальной и эмоциональной сфере проявились сильнее». Приступы буйства, которые долгое время были характерной чертой Адама, стали проявляться не только дома, но и в школе. Через восемь месяцев мать перевела его в местную католическую школу, очевидно, надеясь на более внимательное отношение и жесткую дисциплину.

Перевод в другую школу нисколько не изменил положение, и мысли о насилии все чаще посещали его. Если ему задавали написать одну или две страницы на любую тему, Адам на десяти страницах так наглядно описывал битвы и разрушения, что учитель обратил на это внимание директора. Двенадцатилетнего подростка притягивали сцены смерти, и он распечатывал картины с жестоким сюжетом со своего компьютера. У него начались панические атаки. В июне 2005 года, всего через восемь недель после поступления, мать забрала его из католической школы.

Одержимость массовыми убийствами усилилась, когда Адам стал изучать материалы о расстрелах в школах, офисах, торговых центрах, кафетериях и на молодежных митингах.

Весь следующий год Адам находился на домашнем обучении. Либо учителя недостаточно добросовестно выполняли свои обязанности, либо мать Адама отклоняла любую помощь; оказавшись предоставленным самому себе, он стал более тревожным и социально изолированным. В восьмой класс Адам не вернулся. Симптомы обсессивно-компульсивного поведения стали более выраженными, он был сильно озабочен чистотой, разработал жесткие правила относительно питания и отказывался прикасаться к дверным ручкам.

За это время Лэнза посетил, как минимум, две консультации по психическому здоровью, но очень неохотно принимал назначенные медикаменты. Специалист по задержке психического развития из Детского центра при Йельском Университете объяснял Адаму, как важно принимать лекарства: «Ты сейчас живешь в коробке, которая со временем будет становиться все меньше и меньше, если не придерживаться назначенного лечения». Родители не настаивали, чтобы Адам соблюдал предписания, соглашаясь с его мнением о том, что лекарства вызывают множество неприятных побочных эффектов. В конце концов Адам и его мать отказались от услуг специалистов из Йеля.

В девятом классе Адам смог вернуться к учебе в обычной школе, хотя и проводил много времени дома, закрывшись в своей комнате. В это время он играл в компьютерные игры, предпочитая DanceDanceRevolution и World of Warcraft. Администрация школы регулярно связывалась с матерью Адама, и вместе они выработали стратегию помощи подростку. В начале десятого класса некоторые признаки улучшения сменились существенным изменением состояния, когда Адам присоединился к Технологическому клубу.

Люди с синдромом Аспергера очень часто интересуются технологиями, возможно, по той причине, что компьютер способен обуздать чрезмерную сосредоточенность на деталях, которое является определяющим симптомом заболевания; другая причина состоит в абсолютной предсказуемости компьютера, так он устроен. Это инструмент, который находится под полным контролем пользователя. В любом случае, Адам принимал активное участие в деятельности клуба и даже завел несколько приятелей. Он наладил неплохие отношения с консультантом, который присматривал за ним, и даже пригласил членов клуба на вечеринку к себе домой.

Но панические атаки, от которых Адам страдал многие годы, никогда не прекращались, и он не вернулся к полноценному обучению в старших классах. Вместо этого он перешел на индивидуальную программу. Год спустя он смог поступить в местный колледж и рано получил диплом. К 2009 году, к семнадцати годам, он стал страстным игроком и принял на себя роль онлайн-персонажа «Кэйнбреда». Адам все больше погружался в выдуманный мир, его компьютер зарегистрировал более 500 часов игры в Combat Arms. Это игра, в которой игроки убивают друг друга, получают воинские звания и зарабатывают «звездочки», которые можно тратить на приобретение электронного оружия и аксессуаров. Игра лишь немногим отличалась от обычных «стрелялок», в которые сегодня играют миллионы; однако нетрудно представить, что Лэнза чувствовал себя, как в лагере для новобранцев.

Адам также присоединился к блогу любителей оружия, где они делились подробной информацией о моделях, баллистике и законах, касающихся оружия. Он собрал коллекцию из сотен веб-сайтов об огнестрельном оружии, серийных и массовых убийствах; он обрабатывал постановочные видео об убийствах детей, а также собирал электронные изображения самого себя, с разными видами оружия в руках. Его игровая комната в подвале была завешана постерами военной и оружейной тематики, а на внутреннем дворе он организовал стрельбище для упражнений с травматическим оружием.

Одержимость массовыми убийствами усилилась, когда Адам стал изучать материалы о расстрелах в школах, офисах, торговых центрах, кафетериях и на молодежных митингах. Стрельба в школе «Колумбайн», которую устроили Эрик Харрис и Дилан Клеболд, особенно завораживала его; он заполучил копию полного отчета о расследовании, а также несколько видеозаписей, касающихся малолетних стрелков. Он собирал записи видеонаблюдения о расстрелах в торговом центре «Вестроад» в штате Небраска и во дворе школы «Стоктон» в Кливленде. В спальне нашлись фотокопии газетных статей, описывающих массовое убийство в школе в 1981 году, а также «Благодать амишей: как простить запредельную трагедию», книга, в которой описывается убийство пяти девочек-амишей в сельской школе в 2006 году. На сайте Википедии, где любой может редактировать и изменять статьи, Адам корректировал множество деталей, касающихся массовых убийств. Чтобы отслеживать все эти убийства, он нарисовал таблицу размером 2×1,2 метра, подобную электронной, с именами, количеством жертв и типом использованного оружия.

В последний год жизни интересы Адама сузились до игры в DanceDanceRevolution и общения с онлайн-сообществом, которое разделяло его одержимость массовыми убийствами. Когда его разум полностью сосредоточился на убийстве, то и тело изменилось. Он очень похудел, потерял вес до 50 килограммов при росте почти 180 сантиметров. Его чудовищные истерики участились, и он стал еще более замкнутым.

К 2010 году Адам полностью прекратил общение с отцом, а мать была готова на все, лишь бы помочь ему. Она все еще пыталась успокаивать сына, ежедневно стирала его вещи, готовила и подавала еду, как он любил, на его любимой тарелке и в том порядке, в каком он предпочитал. Однако она стала проводить больше времени вне дома, часто засиживаясь в местном баре и ресторане. Если мать и знала о кибер-жизни своего сына, то она никому об этом не говорила, хотя и поделилась с несколькими друзьями своим беспокойством из-за того, что Адам не обращает внимания на нее.

По мере того как Адам все больше погружался в истории о насилии и жестокие фантазии киберпространства, реальный мир становился все менее реальным, словно фон игры. Изолированный в своей комнате, окна которой были плотно закрыты черными мусорными мешками, он полностью разорвал связь с миром.

Но он был достаточно близко к реальности, чтобы спланировать один из самых ужасных терактов в американской истории. Он дотошно рисовал схемы, изучая систему безопасности начальной школы «Сэнди-Хук», и тщательно ознакомился со справочником для учеников. За три дня до стрельбы он обсуждал по электронной почте «эстетику» убийства. «Необъяснимой тайной для меня является не то, как осуществить резню, но почему не происходит 100 000 массовых убийств ежегодно, – писал он. – Хотя сам по себе почерк не так важен, я просто не могу превратиться в мясника. Это кажется (да!) слишком посредственным, как использование дистанционной бомбы (слишком горячо). Нож – это слишком далеко от “массовости” (слишком холодно). Эстетика пистолета кажется правильной». Какая холодная оценка оружия, словно он проверяет меню настроек в видеоигре!

Незадолго до того как отправиться в школу, Адам убил мать в ее собственной кровати. В течение предыдущих месяцев он так же отдалился от нее, как и от остального мира. Ее убийство было в каком-то смысле актом суицида еще до того, массового убийства: она была его единственной нитью, связывающей с жизнью. Теперь пути назад не было.

* * *

С точки зрения психиатрии, у всех этих людей были разные заболевания, этиология которых сильно различается. Однако у каждого наблюдались проблемы с социализацией: Адам Лэнза, Тед Качинский, Эрик Харрис, Марк Чепмен и Сирхан Сирхан были захвачены затягивающим ощущением унижения, несправедливости и собственной никчемности. В результате у них развилось состояние сверхбдительности – в отношении к кажущемуся злу, к угрозам со стороны их окружения, к навязчивым мыслям или просто к раздражающим особенностям других людей. Возможно, к насилию они обратились, чтобы освободить себя от тисков одержимости, чтобы восстановить контроль над разочаровывающей, запутанной или болезненной реальностью.