Глава первая

Взрыв снаряда 155-миллиметровой гаубицы разорвал утреннюю тишину.

— Эй, просыпайтесь, засранцы, — Америка приветствует нас! — прокричал, пригнувшись, Шульце, сидевший рядом со штандартенфюрером фон Доденбургом. Эсэсовцы, скрючившиеся на броне «королевского тигра», оказались засыпанными грязью и мелкими камешками, которые взметнула высоко вверх сила взрыва.

— Концерт симфонической музыки начался, — с сардонической улыбкой прокомментировал фон Доденбург.

Американский «Длинный Том» заработал снова. Немецкие наблюдатели, расположившиеся ниже деревянного креста, установленного на вершине 239, невольно втянули свои головы в плечи. Второй снаряд разорвался примерно в ста метрах перед ними, взметнув вверх тучи песка и пыли.

— Они пристреливаются, господин штандартенфюрер, — закричал Матц, плечо которого было все забинтовано. — Они уже выпустили два пристрелочных снаряда. Третий попадет уже точно в цель!

— Вот он и летит, третий… — Замечание фон Доденбурга потонуло в грохоте разрыва гаубичного снаряда. «Тигр» содрогнулся, точно был детской игрушкой, а не 60-тонной громадой, отлитой из крупповской стали.

Теперь вся линия немецкой обороны в районе Ферлаутенхайде задрожала от плотной неприятельской канонады. По этой территории стреляли все одиннадцать артиллерийских батальонов 1-й пехотной дивизии генерала Кларенса Хюбнера, а также батареи минометов, которые Хюбнер позаимствовал для этой операции из корпусного резерва генерала Коллинза. Мир превратился в ад. Земля под ногами роты панцергренадеров «Вотана» закачалась.

А высоко в небе над ними не переставая кружил маленький американский самолет-разведчик «Л-5». Он корректировал огонь американской артиллерии, направляя залпы точно на немецкие позиции. Один очумевший от непрерывных разрывов снарядов немецкий солдат выскочил из укрытия и, бессмысленно ругаясь, выпустил целую очередь в ненавистный американский самолет. Но его пули просвистели в сотне метров от крыла «Л-5», а в следующее мгновение самому ему снарядным осколком оторвало руку.

Траншеи, занятые солдатами батальона, укомплектованного бойцами с физическими недугами, быстро заполнились ранеными, среди которых валялись неподвижные трупы с раздробленными осколками черепами. И вдруг артиллерийская канонада неожиданно прекратилась. Наступила странная тишина, которая показалась даже еще более зловещей, нежели предшествующая ей сокрушительная артподготовка. В это время американские солдаты выпрыгнули из своих окопов, собираясь идти в атаку. Когда они преодолели первые метры, пошел дождь.

— Клянусь великой блудницей Вавилонской, — вскричал гауптшарфюрер Шульце, — нам фатально не везет! Даже ангелы, и те писают на нас сверху!

* * *

Бойцы 18-го полка «Большой красной единицы» выпрыгнули из траншей и устремились вперед по раскисшему полю, увязая в грязи и изрыгая проклятия по поводу холодного дождя, который безжалостно лил на них сверху. Перед ними неровным строем двигались танки «шерман». Пехотинцы старались укрыться за стальными корпусами танков, потому что прекрасно понимали, что ожидает их впереди.

Когда на востоке начал разливаться первый свет утреннего солнца, заработали немецкие минометы. Один из «шерманов» сразу же оказался подбит и загорелся. Бежавшая за ним пехота торопливо бросилась под прикрытие другого танка. Но тот также получил прямое попадание мины и взорвался. Сдетонировавшие внутри него боеприпасы огненными всполохами разлетелись по всему полю.

Но пехотинцы продолжали упрямо двигаться вперед. Им казалось, что они воюют не с противником, а с самой природой: с холодным проливным дождем, который скатывался по стальным шлемам и обжигающими ледяными струйками бежал по спинам, с грязью, которая килограммами прилипала к их сапогам, со скользкой землей, на которой они то и дело оступались… Промокшие, злые, усталые, измотанные непрерывным ревом моторов «шерманов» и грохотом разрывающихся вокруг них немецких мин, они кое-как трусили по раскисшему от дождя полю, постепенно приближаясь к линии обороны противника.

Командовавший 18-м полком полковник Смит оглянулся и окинул взглядом своих бойцов. Они, пусть и медленно, но все же последовательно продвигались вперед. Атака развивалась вполне успешно. И вдруг он услышал резкий треск немецких пулеметов MG-42. Утренний воздух внезапно оказался пронизан тучами разящего свинца. Услышав этот звук, американские солдаты тут же бросались на землю лицом вниз, вжимаясь как можно глубже в грязь. Некоторые вчерашние резервисты пытались опуститься лишь на одно колено, но уже в следующее мгновение падали плашмя в грязь вместе со всеми и молились лишь о том, чтобы эти разящие пули миновали их. Теперь, когда весь полк лежал на земле, атака полностью захлебнулась.

Полковник Смит взбежал на небольшой пригорок, который был хорошо виден и его людям, и оборонявшимся немцам, и помахал в воздухе тростью с серебряным набалдашником — своим, по сути, единственным оружием.

— Ну же, ребята, — зычно прокричал он, перекрывая треск ружейных и пулеметных выстрелов, — мы не можем лежать вот так в грязи весь день. Так поступают только трупы. — Он улыбнулся: — Все, о чем я прошу вас — это дойти до этого пригорка и закрепиться на нем. Это не слишком суровое требование, не правда ли? — Он взглянул на лежащего перед ним вчерашнего 18-летнего резервиста в очках. Лицо этого парня было совершенно белым от страха, а губы судорожно кривились.

— Я не прошу слишком многого, не так ли? — повторил полковник грустным и совершенно некомандным голосом, вглядываясь в лицо 18-летнего парня.

— Нет, сэр. — Парень сглотнул и с трудом поднялся на ноги.

— Вот это молодец! — воскликнул полковник Смит. Он развернулся, помахал в воздухе своей тростью и вновь двинулся вперед.

Немецкие пулеметы забили с удвоенной силой. И все-таки американцы, пусть и медленно, но все же двигались дальше. Они шли к живой изгороди, за которой залег и окопался немецкий батальон, укомплектованный призывниками с желудочными расстройствами. Оттуда то и дело вылетали пули, прореживая ряды нападавших американцев. Град свинца все усиливался. Неожиданно к нему присоединился пулеметный огонь с правого фланга. Американские солдаты оказались окружены пламенем и грохотом разрывов. Вокруг них реяли смерть и разрушение. Судьба была одинаково безжалостна ко всем без исключения.

Полковник Смит свистнул в свой командный свисток.

— Быстро вперед! — прокричал он после трели. — Двигайтесь, двигайтесь, ребята, не останавливайтесь!

И, с трудом выдирая из земли ноги, покрытые грязью, он побежал на правый фланг атаки.

Его бойцы последовали за своим полковником. С их мокрых губ срывались бессвязные грязные ругательства, глаза яростно сверкали. На правом фланге заработали все замаскированные дотоле немецкие пулеметы, но американцы упорно двигались вперед, невзирая даже на этот убийственный огонь. Один за другим солдаты падали на землю в последней агонии. В течение буквально нескольких секунд исчезла вся передняя линия американской атаки, а земля перед немецкими пулеметными гнездами оказалась густо усеянной трупами.

Полковник Смит спрыгнул в воронку от снаряда и с трудом перевел дыхание. Бойцы, которые шли во второй линии атаки и которым пока посчастливилось остаться в живых, сделали то же самое. Их руки тряслись от пережитого страха, они ничего не видели перед собой и из-за этого не могли даже прицелиться. Смит выхватил радиопередатчик и потребовал, чтобы их поддержали минометным огнем.

В течение целой вечности уцелевшие солдаты 18-го полка 1-й пехотной дивизии судорожно цеплялись за дно воронок и траншей, пытаясь найти там спасение, а безжалостный пулеметный огонь немцев выкашивал из их рядов все новых и новых бойцов. Американцы были похожи на несчастных, потерпевших кораблекрушение, которых то и дело смывают за борт и уносят в море все новые и новые волны.

Наконец заработали дивизионные минометы. Мины начали падать на немецкие пулеметные гнезда, и убийственная стрельба постепенно прекратилась.

Полковник Смит мгновенно оценил открывшуюся перед ним возможность. Он вскочил на ноги. Его когда-то безупречно отутюженная форма представляла собой грязную тряпку. Он вытер грязь с губ и свистнул в свисток.

— Ну хорошо, а теперь встали и двинулись дальше! — прокричал он.

Бойцы полка, скрючившиеся вокруг него в ямах и укрытиях, явно колебались, не очень-то желая выполнять приказ командира.

— Я сказал — двинулись! Пошли! Вперед! — выкрикнул он.

Но бойцы по-прежнему лежали в своих укрытиях и не желали покидать их ради новой атаки.

В одной из траншей показалась голова сержанта.

— Как тебя зовут, сержант? — спросил полковник Смит.

— Ковальски, сэр, — ответил тот.

— Прекрасно, Ковальски, назначаю тебя временно исполняющим обязанности мастер-сержанта. А теперь подними бойцов в атаку — да поживее!

Поляк Ковальски, чьи амбиции никогда не простирались выше звания простого сержанта, тут же выскочил из своего укрытия.

— Ну же, ребята, — закричал он на плохом английском с ярко выраженным польским акцентом, — вытаскивайте свои задницы из траншей! Да поживее! Давайте, давайте! Вперед! — Он схватил ближайшего к нему солдата за шиворот и буквально выдернул из укрытия на поверхность.

Ведомые в атаку полковником Смитом и новоиспеченным мастер-сержантом Ковальски, американские пехотинцы кинулись вперед. Наконец-то им стали видны стальные шлемы немцев, окрашенные в камуфляжные цвета, в которых те склонились над своими MG-42. Вся их ярость и обида на войну, на дождь, на сержанта Ковальски и полковника Смита трансформировалась в ненависть к немцам. Бешено крича, не думая о последствиях, они дико рванули вперед. Сам Ковальски получил пулю в голову на первой же минуте атаки. И тот солдат, которого он только что безжалостно вытащил из укрытия в земле, протопал вперед по мертвому телу поляка, вдавливая его еще глубже в грязь. Преодолев немецкую линию обороны, американские солдаты оказались в самой гуще немцев.

Увидев перед собой янки, немцы попытались сдаться. Они бросили на землю дымящееся оружие. Подняв вверх руки, они заголосили:

— Не стреляйте… не стреляйте… товарищи… товарищи!

Но пришедшие в неописуемую ярость американцы вовсе не считали себя их товарищами. Они набросились на немцев, как сумасшедшие, протыкая их штыками, всаживая целые очереди в их посеревшие от страха лица, ударяя их со всего размаху подкованными подошвами сапог в пах и заставляя фрицев оседать на землю со ртами, полными собственной горячей рвоты. Оставшихся в живых врагов, визжащих от ужаса, погнали в тыл под арест. А бойцы 18-го полка, почувствовав неожиданную усталость и опустошение, без сил опустились на грязную землю, озираясь вокруг невидящими глазами. Только их дрожащие пальцы безмолвно говорили о том аде, через который они совсем недавно прошли.

* * *

— Как чертовски приятно это слышать! — выдохнул генерал Коллинз и от избытка чувств ткнул кулаком в бок помощника, принесшего ему приятные новости. — Значит, мы все-таки совершили прорыв! Я знал, что «Большая красная единица» старины Кларенса не подведет. Есть потери личного состава?

Молодой помощник генерала кивнул:

— О да, сэр. Генерал Хюбнер докладывает, что…

Генерал Коллинз поднял вверх руку:

— Ради бога, Джонс — если они очень большие, то не надо мне о них докладывать.

— Они большие, сэр…

— Ну хорошо, тогда я не хочу об этом слышать — по крайней мере, прямо сейчас. — Коллинз повернулся к сотрудникам своего штаба, которые были все как на подбор крупными грузными мужчинами, выглядевшими на десяток лет старше своего энергичного подвижного шефа. — А каково положение 30-й пехотной дивизии генерала Хоббса, джентльмены?

Седовласый штабной офицер, широкую жирноватую грудь которого украшали красно-бело-голубая ленточка Креста за выдающиеся заслуги, полученного еще в годы Первой мировой войны, облизал свои губы.

— Потери 30-й пехотной дивизии составили тысяча восемьсот человек. Еще триста человек числятся пропавшими без вести…

— Давай, Бен, — нетерпеливо прервал его генерал Коллинз. — Вываливай все это дерьмо прямо на стол!

— Да, генерал, если быть откровенным, то продвижение 30-й пехотной дивизии вперед полностью захлебнулось. Вчера им задали очень жесткую трепку в районе Римбурга. Боюсь, что генерал Лиланд Хоббс остановлен, по крайней мере, на целые сутки.

— А если ему обеспечить авиационную поддержку?

— Не выйдет, сэр. Вчера его парни оказались под бомбами нашей же 9-й ударной авиагруппы. Генерал Хоббс вопит, требуя расследования этого инцидента.

— О, дьявол! — выругался генерал Коллинз. — Ну конечно… на его месте этого потребовал бы каждый.

Он задумчиво пригладил свои пышные волосы и задумался, не следует ли подыскать нового командира 30-й пехотной дивизии, сместив с этой должности генерала Хоббса? Он знал, что, стоит ему выступить с такой инициативой, ее поддержит командующий армией генерал Кортни Ходжес. Не далее как вчера он, служивший, как и сам Коллинз, в пехоте на Западном фронте во Франции в 1918 году, весьма пренебрежительно высказался о Хоббсе, заявив, что тот «все время либо хвастается, либо жалуется». Однако кого же он может назначить на место командира 30-й дивизии вместо Хоббса? «Нет, — подумал генерал Коллинз, — лучше не спешить с решением этой проблемы до тех пор, пока Аахен не будет взят».

— Итак, джентльмены, — повернулся он лицом к сотрудникам своего штаба. — Мы усилим части 1-й пехотной дивизии всеми свободными резервами, которые у нас сейчас имеются. «Большая красная единица» несет на своих плечах основную тяжесть наступления, в то время как 30-я дивизия временно встала. — Он перевел дыхание и, дождавшись, когда на коленях штабных работников появились рабочие блокноты, начал отрывисто диктовать им необходимые меры по усилению 1-й пехотной дивизии: — Придать дивизии два батальона противотанковых орудий из корпусного резерва… также штурмовики из 9-й ударной авиагруппы… осадную артиллерию из 12-й армейской группы… усилить подразделениями 29-й пехотной дивизии… заменить измотанные боями части «Большой красной единицы» свежими подразделениями 1104-й ударной саперной группы…

Помолчав мгновение, генерал Коллинз провозгласил:

— Джентльмены! — Его глаза сверкали. — Я хочу, чтобы эта высота… как назвал ее Кларенс во время нашего прошлого совещания, Бен?

— Голгофа, генерал…

— Благодарю. Итак, джентльмены, я хочу, чтобы эта проклятая Голгофа была взята нами в ближайшие двадцать четыре часа. Невзирая ни на что. Вам ясно? Отлично, джентльмены, за работу!

Взмахом руки генерал Коллинз отпустил штабных работников, которые устремились к своим картам. Началась подготовка второго этапа битвы за высоту 239 — за Голгофу.

* * *

— Задраить люк, — приказал Куно фон Доденбург. — Дистанция семьсот метров. Башню повернуть на два часа. Цель — американские «шерманы».

Обливающийся потом гауптшарфюрер Шульце быстро повернул прицел.

— Ну как, увидел американские танки? — бросил фон Доденбург. Он внимательно следил за продвижением американской бронетехники в свою собственную обзорную трубу. Их единственный «тигр» должен был остановить продвижение целой группы американских танков до того, как они достигнут рубежа, занятого панцергренадерами боевой группы СС «Вотан». Бойцы окопались примерно на середине подъема на Голгофу. Они должны были заниматься в основном танковыми экипажами, когда те начнут выпрыгивать из горящих «шерманов», а также, возможно, американской пехотой.

— Цель вижу, — ответил Шульце.

В воздухе неожиданно послышалось свистящее шипение — как будто какой-то гигант втягивал в свою грудь воздух. В следующую секунду Шульце заметил летящий прямо на них бронебойный снаряд и инстинктивно закрыл глаза. Снаряд ударился в землю примерно в пятидесяти метрах позади них. От взрыва «тигр» задрожал, словно сухой лист на ветру.

— Проклятье! — прохрипел в наушниках голос Матца. — Эта чертова дура прошла в каких-то миллиметрах от моих ногтей!

Шульце вновь стал настраивать прицел. Дистанция до американских «шерманов» уменьшилась, шестьсот пятьдесят метров… нет, шестьсот… нет же, пятьсот пятьдесят метров!

— Дьявол забери твою душу, Шульце! Ты поймал американцев в прицел или нет?!

— Поймал, господин штандартенфюрер! — процедил сквозь зубы гамбуржец.

— Тогда — огонь!

Шульце выстрелил. Силой отдачи его ударило в лицо, точно кулаком, и он привычно открыл рот, чтобы не лопнули барабанные перепонки. На броню танка со звоном упала горячая свежеотстрелянная снарядная гильза. Куно фон Доденбург включил вытяжку, чтобы убрать из танка пороховые газы. «Шерман», в который они выстрелили, внезапно остановился, охваченный пламенем. Из него судорожно выбирались одетые в черные комбинезоны фигурки американских танкистов. По ним уже вовсю стреляли немецкие пулеметы, взметая фонтанчики пыли рядом с бегущим врассыпную экипажем.

— Цель на один час, расстояние четыреста метров. Огонь! — скомандовал Куно фон Доденбург.

Башня «тигра» быстро повернулась. Шульце сразу опознал цель — американское самоходное орудие, оснащенное 105-миллиметровой пушкой. Эта самоходка была единственным видом оружия, с помощью которого янки могли поражать немецкие «тигры», оснащенные гигантской лобовой броней. Если им удастся вывести ее из строя, то. скорее всего, остальные «шерманы», лишившись такого мощного прикрытия, постараются попросту ретироваться с поля боя, чтобы не оставаться беззащитными перед лицом их могучего «тигра».

Шульце выстрелил. Снаряд «тигра» поразил американскую самоходку в районе верхних катков. Куно фон Доденбург ясно видел в обзорную трубку, как самоходное орудие отбросило в сторону. Сидевший на броне американский пехотинец полетел вниз. Казалось, еще мгновение — и самоходная установка попросту перевернется. Но случилось иначе: в следующую секунду она с диким грохотом взорвалась. В воздух поднялись тонны искореженного металла. Шульце невольно застыл. Да, вот это было зрелище!

«Шерманы» в панике остановились и попытались отступить обратно в лес. Это решение являлось фатальной ошибкой, и гауптшарфюрер Шульце не упустил шанса, предоставленного ему неопытностью американских танкистов. Он навел пушку на ближайший «шерман» и выстрелил. Бронебойный снаряд ударил прямо в лобовую броневую плиту американского танка. Куно фон Доденбург ясно видел, как он впился в броню неприятельской машины, но, как ни странно, ничего не случилось.

— Какого черта… — раздраженно начал было фон Доденбург.

Неожиданно из башни «шермана» в воздух начала подниматься тонкая, но ясно заметная струйка белого дыма. В следующую секунду из танка, как горох, посыпались наружу задыхающиеся танкисты. А пламя быстро разгоралось и наконец охватило весь американский танк целиком.

— Тысяча чертей и одна ведьма! — в восторге выдохнул Матц. — Вы только посмотрите, как скачут эти американские обезьяны!

Но Шульце видел прежде всего то, что на поле осталось еще два целых «шермана», с которыми им также следовало разобраться. Он быстро развернул башню «тигра», прицелился и выстрелил. Один из двух «шерманов» исчез в пламени пожара. Второй выстрел — и последний американский танк остановился; Шульце попал ему прямо в гусеницу.

Бывший докер устало откинулся назад. Вокруг его правого глаза розовел след от обтянутого тугой резиной танкового прицела. Эсэсовец был весь мокрый и тяжело дышал.

—Да, — проговорил он, — сегодня было по-настоящему жарко! Вот это перестрелка!

— Она принесет тебе очередную жестянку, Шульце, — хрипло произнес фон Доденбург, сдвигая на затылок шлем. Его потное лицо светилось удовлетворением.

— Срать я хотел на все жестянки, с вашего позволения, господин штандартенфюрер. — выдохнул Шульце. — Я предпочел бы любой медальке хорошие премиальные!

* * *

Голгофа — высота 239 — дрожала от разрывов снарядов и бомб, которые теперь обрушивались на нее тоннами. Стенки дотов и траншей обваливались, и панцергренадеры «Вотана», сдирая в кровь пальцы, с трудом выкарабкивались на поверхность. Вся земля вокруг них буквально дымилась. Один такой взрыв подбросил высоко вверх полуторатонный «кюбельваген»; тот взлетел в небо метров на тридцать и взорвался там. рассыпавшись на тысячи осколков. Одно отделение пулеметчиков решило перебежать из своей старой траншеи в другую. Но когда они выскочили на открытую местность, в них попал гаубичный снаряд. Когда дым взрыва рассеялся, стало ясно, что все отделение бесследно исчезло. На поле остался лежать лишь чей-то единственный ботинок с куском ступни.

Все это место превратилось в подобие ада. Решив, что теперь с немцами покончено, остатки 18-го полка выпрыгнули из траншей и бросились вперед. Они были уверены, что впереди не осталось ничего живого. Бойцы «Вотана» затаились в своих окопах и щелях, притворившись мертвыми, и позволили американцам пробежать мимо них. Янки были настолько уверены, что здесь не осталось ни одного живого немца, что даже не удосужились ткнуть для проверки штыком хотя бы одного из притворившихся мертвыми ветеранов боев в России и Италии. Дождавшись, когда первая волна американской атаки пройдет мимо, эсэсовцы вскочили на ноги, приветствуя криками восторга свою небывалую удачу. Немецкие пули стали вонзаться в спины людей в униформе оливкового цвета. Те начали торопливо поворачиваться лицом к врагам, слишком поздно осознав, что пали жертвой собственной беспечности и самонадеянности.

Вторая волна американской атаки, которая двигалась следом, застыла на месте от неожиданности. Некоторые бойцы хотели было начать стрелять в немцев, но их офицеры остановили их:

— Идиоты, так вы перестреляете своих собственных товарищей!

Именно этого и ждали эсэсовцы. Они набросились на растерявшихся американцев с саперными лопатками, штыками, ножами и топорами — всем холодным оружием, какое у них только было. Скользя по грязи, они резали, рубили, кололи и кромсали американских солдат. Стоявший наверху горы, у деревянного креста с изображением Иисуса, Куно фон Доденбург внимательно следил за этим жестоким побоищем. Он видел, как какой-то американский солдат, спотыкаясь, бредет в никуда, пытаясь придержать руками вываливающиеся из распоротого живота кишки. Один из бойцов «Вотана» мощнейшим ударом рассек лицо американского сержанта, и хлынувшая из раны тугая струя крови окатила его самого с ног до головы. Один янки с красным крестом на рукаве, совершенно растерявшись, застыл на месте посреди этого жуткого кошмара, и огромный немецкий панцергренадер зарубил его, как животное, своим огромным, наточенным как бритва топором.

Это побоище закончилось лишь тогда, когда считанные оставшиеся в живых американцы бросились врассыпную, словно зайцы, и американская артиллерия возобновила обстрел Голгофы. Западная половина неба опять окуталась дымом и пламенем разрывов. Один из снарядов ударился в 20-метровый крест, и тот заскрипел, точно корабельная мачта во время сильнейшего шторма. Куно фон Доденбург с тревогой взглянул вверх. Прикрепленная к кресту деревянная фигура Иисуса Христа вся тряслась и была готова в любой момент отвалиться. Но сам крест все еще держался.

— Нам лучше бы унести отсюда ноги, господин штандартенфюрер, пока не поздно, — проговорил Шульце, пристально глядя на скрипящую деревянную конструкцию. — По моему мнению, тот старикан наверху не протянет долго при таком обстреле.

— Ну ты даешь, гауптшарфюрер Шульце! — насмешливо выкрикнул Матц. — Разве ты не знаешь, что Иисус любит тебя? Он защитит и сбережет нас, Шульце, что бы ни случилось!

— Заткнись, ты, ходячая карикатура на настоящего солдата! — огрызнулся здоровенный гамбуржец. — А не то я оторву твою деревянную ногу и засуну ее тебе в задницу!

В крест ударил другой американский снаряд, и весь экипаж Куно побежали к своему «тигру», под защиту его стальной брони. Под обстрелом неприятельской артиллерии деревянный крест раскачивался из стороны в сторону. Фон Доденбург остановился, чтобы посмотреть, что происходит с распятием. В его основании уже змеилась огромная трещина. Голова Иисуса Христа, увенчанная лавровым венком, оторвалась и упала прямо в грязь.

— Господин штандартенфюрер! — встревоженно прокричал Шульце.

Но фон Доденбург не двигался. Трещина появилась и на другой стороне деревянного креста. С расколотой груди Иисуса вниз упал кусок дерева. Вся структура зашаталась, вниз густо посыпалась пыль. Еще один снаряд ударил в основание креста. Обезглавленная фигура Иисуса Христа полетела на землю. В следующую секунду вниз рухнул и сам крест.

— О, тысяча чертей! — завопил Шульце и потянул зачарованного фон Доденбурга за руку. — Пошли, господин штандартенфюрер, а не то будет уже поздно, и вы будете смотреть, как растет картошка, уже снизу, из-под земли!

Когда фон Доденбург побежал вместе с Шульце к своему танку под грохот непрерывной американской канонады, то им овладело ощущение, что разрушение огромного креста символизирует крушение всех их надежд.

 

Глава вторая

Пока битва за Голгофу продолжалась с переменным успехом и для той, и для другой стороны, в осажденном Аахене начались расстрелы. Это произошло после того, как во второй неделе октября, в тот момент, когда, казалось, падавший на Аахен пронзительный холодный дождь никогда не прекратится, генерал-майор полиции Дегенхардт Доннер вызвал из Кельна специальную группу гестапо.

Они прибыли в осажденный город в своих зеленых кожаных плащах, спускавшихся почти до щиколоток. В их ртах блестели золотые зубы, которыми полицаи жевали дешевые десятипфенниговые сигары. С приездом гестаповцев в Аахене воцарился страх.

— В городе полно капитулянтов, дезертиров и мародеров, — проинструктировал блюстителей порядка Доннер, поглядывая на их лица, с которых давным-давно исчезло всякое чувство жалости. — Расстреляйте как можно больше подобных типов, без малейшей жалости.

Первыми жертвами стали старая пожилая женщина, набравшая в развалинах домов мешок угля для обогрева собственного жилища; бледный костлявый дезертир из батальона, укомплектованного призывниками с желудочными расстройствами; ребенок, который нетвердой детской рукой вывел на стене мелом слова: «Сдавайтесь сейчас, пока еще есть время». Они пришли и к священнику, который осмелился во время проводимого в одном из подвалов богослужения попросить у Господа прощения за «бесчеловечное отношение человека к человеку». Всех их схватили, заставили прослушать ритуальные слова, начинавшиеся с фразы: «Во имя фюрера и немецкого народа, этот специально созданный суд приговаривает вас», после чего они были торопливо застрелены во дворе штаб-квартиры Доннера, располагавшейся в отеле «Квелленхоф» на окраине Аахена.

Но и этого было недостаточно для искалеченного бригадефюрера Доннера — для «безбожного дьявола Доннера», как со страхом и ненавистью называли его прятавшиеся в подвалах и среди развалин жители Аахена. Он стал лично участвовать в самих расстрелах, мотивируя это необходимостью контролировать расход ценных патронов, — чтобы на одного расстрелянного тратилось никак не больше одной пули.

Вместе с гестаповцами генерал Доннер неустанно рыскал по городу, выискивая несчастных, которых можно было бы расстрелять, и цинично исходя при этом из той посылки, что не будет особой беды, если при этом придется расстрелять и невиновного, — в любом случае такая казнь послужит хорошим уроком и устрашающим примером для всех «паникеров и трусов», для всех этих «грязных предателей-католиков». Во время одного из своих кровавых рейдов по Аахену Доннер наткнулся на армейского капеллана, служившего в одном из батальонов, составленных из негодных к строевой службе. Вместо военного мундира служитель церкви был одет в обычное священническое облачение.

— Иди сюда, святоша, — заревел бригадефюрер. — Почему ты сейчас не со своим батальоном?

При виде Доннера и его подручных, угрожающе поигрывающих своими автоматами, лицо священника исказилось от невольного ужаса.

— Но, генерал, — залепетал он, — я только что сопровождал транспорт раненых солдат из моего батальона в полевой госпиталь. Командир батальона специально приказал мне…

— Пристрелите его, — коротко бросил Доннер и, не говоря больше ни слова, повернулся спиной к позеленевшему священнику.

Другой жертвой расстрельной команды «дьявола Доннера» стала некрасивая дурочка. Она сидела на куче мусора, в который после бомбежки превратился ее дом, глядя в никуда. Ее ноги были широко расставлены, и над старыми черными чулками виднелась полоска белой кожи.

Ее обнаружил генерал Доннер и его подручные.

— Почему ты сидишь здесь, женщина? — холодно обратился он к дурочке. — Тебе что, нечем заняться в этот кризисный для Германии момент?

Девочка немо глядела на него, не произнося ни слова.

Генерал Доннер скривился:

— Полная идиотка. Наглядный результат слишком частых близкородственных браков, которые заключались в этом городе. У многих из жителей Аахена плохая наследственность. Пристрелите ее!

Самый толстый из гестаповских палачей, прозванный Паулем-Пистолетом за то, что всегда таскал с собой сразу пару пистолетов, схватил девочку за руку и потащил в глубь городских развалин. Она начала кричать, но не так, как это обычно делают нормальные люди — ее вопли были криками животного, которое ведут на бойню и которое, несмотря ни на что, все-таки чувствует это. Вскоре среди груды развалин прозвучал один-единственный выстрел. Наклонившись над рухнувшей на груду мусора девочкой, Пауль-Пистолет быстро запустил ей руку между ног и, удовлетворенный, вприпрыжку побежал догонять остальных своих коллег по расстрельной команде.

Безжалостное избиение мирных жителей Аахена силами гестаповцев под командованием бригадефюрера Доннера продолжалось на протяжении почти всего октября. Но, несмотря на все жесточайшие меры, которые применял Доннер, несмотря на прямую угрозу убийством, моральный дух защитников города продолжал падать. Люди, остававшиеся в Аахене, казалось, стали безучастными ко всему, в том числе и к командам и распоряжениям, которые означали их собственную смерть. Они равнодушно глядели в пустое пространство и с трудом волочили ноги, двигаясь в никуда. Это касалось не только гражданских жителей, но даже и военных.

По мере того, как части 1-й пехотной дивизии США одну за другой перерезали пути снабжения Аахена, продовольственный рацион оставшихся в нем немцев становился все более скудным. К 12 октября защищавшим город солдатам германской армии стали выдавать по одной банке тушенки и по полбуханки хлеба из грубой непросеянной ржаной муки на двух человек в сутки. Тем военнослужащим, которые не сражались непосредственно на самой линии фронта, а обслуживали тыловые подразделения и учреждения, выдавали вдвое меньше. Гражданскому же населению не доставалось вообще ничего.

* * *

Однако, несмотря на все жестокости и строгости Доннера, среди дымящихся руин полуразрушенного города шла и своя тайная разухабистая ночная жизнь. И когда штандартенфюрер фон Доденбург направился на очередной доклад в штаб-квартиру Доннера, гауптшарфюрер Шульце и шарфюрер Матц тут же устремились в секретный бордель, прятавшийся в подвале бывшего здания партийного управления.

В последнее время Шульце и Матцу, как и другим, доставалось не так много еды, так что их желудки были почти пусты. Поэтому, когда проститутки поднесли им толику хранящегося на полках подпольного борделя шнапса, эсэсовцы очень быстро захмелели.

— Раздевайтесь, девчонки, да поживее! — заорал пьяный Шульце, быстро сбрасывая свою одежду. Через минуту из всего облачения на нем остались лишь стальной шлем, портупея с пистолетом и сапоги. — И держите свои сладкие врата наготове! Я с трудом доковылял до вас через все эти развалины и мусор!

— Я так и вижу, — с притворным смущением проворковала пышнотелая блондинка. — О, доблестный господин, пожалуйста, прикройте чем-нибудь ваше грозное мужское оружие, а не то я упаду в обморок!

— Ну, ну, не притворяйся! — расхохотался Матц, отстегивая свою деревянную ногу. Оторвавшись на секунду от своего занятия, он смачно хлопнул блондинку по голой заднице. — За свою жизнь ты видела мужские члены чаще, чем я ел горячий обед!

— Убери свои грязные лапы! — пьяным голосом проревел Шульце. — Это моя невеста!

— Твоя невеста, — хмыкнул Матц, все еще возившийся с ремешками и лямками своего протеза. — Надо же! Твоя Герти была невестой доброй половины солдат нашего сраного вермахта, Шульце!

Гауптшарфюрер, озлившись на эти слова, толкнул своего приятеля. Матц перелетел через кушетку и приземлился на противоположной стороне комнаты. Его деревянная нога, оторвавшись, описала в воздухе дугу и грохнулась рядом со своим хозяином. Девушки завизжали.

Матц покрутил головой.

— Эй, Хайди, подойди сюда, — позвал он проститутку, с которой обычно спал, когда приходил в подпольный бордель. — Да быстрее шевели своей толстой задницей! — Когда Хайди приблизилась к нему, Матц с ее помощью поднялся с пола, встав на здоровую ногу и, угрожающе схватив свой протез, покрутил им перед носом Шульце:

— Эй, ты, здоровая скотина! Мне плевать, кто ты — гауптшарфюрер или кто-то еще. В любом случае я отшибу твою глупую башку!

И, по-прежнему опираясь на Хайди, Матц двинулся вперед, размахивая своей деревянной ногой.

По широкому лицу Шульце расплылась улыбка. Он явно забавлялся всей этой ситуацией. Чуть приподняв ногу, он громко пукнул.

— Ну что ж, Матц, давай сначала как следует пропердимся… — Шульце повернулся к блондинке: — Нас сегодня кормили гороховым супом, Гертруда, так что сама понимаешь… — Гамбуржец вновь посмотрел на Матца и ухмыльнулся: — Эх, Матци, ты же надорвешься, поднимая эту деревянную ногу. На твоем месте я бы сберег свои силы для того, чтобы хоть как-то поднять вверх ту безбожно маленькую вещицу, которая болтается у тебя между ногами. Это тебе может понадобиться…

Матц в бешенстве бросился на Шульце, размахивая деревянной ногой, словно дубинкой. Шульце легко уклонился и ударил в живот Хайди, на которую опирался Матц. Хайди осела на пол, словно внезапно сдувшийся воздушный шарик. Матц, потеряв равновесие, свалился прямо в объятия визжащей рыжеволосой проститутки. Шульце бросился на него, но тот успел откатиться в сторону. Наконец здоровяку удалось достать своего одноногого приятеля, и оба пьяных эсэсовца покатились по полу, осыпая друг друга ударами. При этом они оба хохотали, точно школьники. Им вторили ржущие и довольные таким неожиданным развлечением проститутки. Так, хохоча и визжа, они не услышали заунывного воя сирены воздушной тревоги, который раздался над Аахеном.

* * *

В километре от этого места, в другом подвале, стены которого в этот момент страшно сотрясались от грозных разрывов американских авиабомб, в полном молчании смотрели друг на друга штандартенфюрер Куно фон Доденбург и его рыжеволосая возлюбленная Эльке Симоне. Колеблющееся пламя свечи отбрасывало гротескный отсвет на их молодые лица.

Фон Доденбург видел, что Эльке дошла практически до предела. Ее зеленые глаза лихорадочно горели на бледном истощенном лице. Куно принес Эльке две банки тушенки, но она сказала ему, что «слишком голодна, чтобы съесть это». Он не знал, черт побери, что это означало, но от пищи Эльке в любом случае отказалась. Ее руки нервно вздрагивали при каждом близком разрыве бомб.

Перегнувшись через грубый деревянный стол, штандартенфюрер сжал ее руки. Они были ледяными, точно у мертвеца.

— Не бойся, — прошептал он, стараясь успокоить ее. — На фронте мы любим повторять, что ту бомбу или осколок, который убьет тебя, ты никогда не услышишь…

— Люди умирают сейчас в каждом подвале в этом городе, — проговорила Эльке. Ее голос был едва слышен. — Старики, женщины, дети — но не солдаты. Люди умирают везде. Обычные люди. — Ее голос прервался, зеленые глаза наполнились слезами. Казалось, на ее плечи сейчас легло все горе мира.

— Мы заставим их вдесятеро заплатить за наши потери, — сказал фон Доденбург. В его голосе прозвучал металл.

Рядом с ними разорвалась очередная полутонная бомба. Подвал заходил ходуном. Взрывная волна едва не задула свечу.

— Заплатить? — бросила девушка. — Чем можно заплатить за жизнь человека, Куно? — Голос Эльке стал громче. — Эти люди мертвы. Вот и всё. — Она вырвала свои пальцы из его рук. — Они мертвы, их жизнь закончилась, оборвалась навсегда, и ничто не сможет воскресить их! И единственное, что мы можем и должны сделать — это спасти жизни тех немногих пока еще живых людей, которые остались в этом городе. — Она с вызовом уставилась на него, в ее глазах плескалась истерика. Фон Доденбург неожиданно понял, что Эльке увидела слишком много горя, слишком много трагедий, и ее разум практически помутился. Она постепенно сходила от всего этого с ума.

Он притянул ее к себе. Женщина была вся потная, хотя печка в углу уже давно остыла.

— Не говори ничего, — прошептал офицер. — Разговоры сейчас — это удел дураков. Нынче имеют значение лишь конкретные действия — и любовь.

Почти грубо он подался к ней. Ее ноги невольно раздвинулись, открывая заветный темный треугольник между ними. Когда Куно вошел в нее, она вздрогнула — то ли от удовольствия, то ли от отвращения; он уже не мог точно сказать, из-за чего именно, но это его теперь и не волновало. В исступлении они начали заниматься любовью, в то время как весь мир вокруг них содрогался, вздрагивал и медленно умирал каждую секунду.

* * *

Шульце, Матц, Хайди и другие проститутки голыми выскочили из разбомбленного подвала, поскальзываясь на крови из тела убитой Герти и перепрыгивая через пламя, разгоравшееся у них под ногами. Сейчас, когда американские бомбардировщики, сбросив свой смертоносный груз на Аахен, уже улетели, на улицу со стенаниями выползали изможденные женщины, призывая своих пропавших детей. А те, как тени, бродили между развалинами домов, стараясь разглядеть своих, наверное, уже убитых матерей.

Шульце, который успел прихватить из подвала бутылку шнапса, поднес ее к губам и сделал здоровый глоток, не обращая внимания на то, что часть спиртного потекла у него прямо по небритому подбородку.

— Где Герти? — в тоске прокричал он.

Матц хотел было ответить ему, но вдруг оступился — и рухнул бы лицом вниз на груду камней, если бы рыдающая Хайди не поддержала его.

— Герти здесь, господин гауптшарфюрер! — крикнул Матц и безуспешно постарался встать по стойке «смирно». — Разрешите покорнейше доложить вам о потерях среди личного состава. Проститутка Гертруда Икс застрелена при выполнении служебных обязанностей. Пала героической смертью за народ, фюрера и отечество.

Шульце, шатаясь, приблизился к нему и уставился на тело Герти, неподвижно распростертое на куче мусора и подсвеченное красным пламенем пожаров. Затем он сделал еще один глоток шнапса и передал бутылку Матцу, который по-прежнему безуспешно старался стоять по стойке «смирно».

— Она была хорошей шлюхой, Матц, — проговорил Шульце.

Остальные проститутки безутешно рыдали, обступив их кольцом и пытаясь прикрыть обнаженные груди ладонями.

— Пусть она и была профессионалкой и зарабатывала себе этим на жизнь, но она вкладывала в свою работу всю свою душу, поверь мне. Я так здорово проводил с ней время здесь, в Аахене! Она прекрасно умела делать свою работу. — Не сводя глаз с павшей проститутки, гамбуржец протянул руку к Матцу и скомандовал: — Шнапс!

Получив от Матца бутылку, эсэсовец опорожнил ее одним могучим глотком, закашлявшись, вытер рот грязной рукой, затем медленно наклонился и соединил ноги проститутки вместе.

— Так будет лучше, — пробормотал он.

Матц схватил его за руку.

— А теперь пошли, Шульце, — простонал он. — Давай выбираться в расположение «Вотана»!

И двое обнаженных унтер-фюреров медленно заковыляли по направлению к своему штабу, проходя по улицам, усыпанным обломками зданий и строительным мусором. Полицейские уже раскладывали аккуратными рядами трупы погибших. Между ними нагло шныряли большие черные крысы и бродячие собаки, выгрызая куски мяса из мертвых людей. Они тоже оголодали во время осады Аахена, и им требовалась пища.

Шульце и Матц уже почти дошли до отеля «Квелленхоф» — места расположения штаб-квартиры генерала Доннера, когда увидели на одной из закопченных стен полуразрушенного здания выцветший плакат; тот был хорошо виден в отблесках городских пожаров. Пьяно икая, Шульце громко прочитал то, что было написано на плакате: «Дайте мне пять лет, и тогда вы не узнаете Германию! Адольф Гитлер».

Дочитав до конца, он со всей силы запустил пустую бутылку из-под шнапса в плакат. Ударившись о почерневшие кирпичи, бутылка разлетелась вдребезги.

— Ты можешь повторить это высказывание, Адольф! — прохрипел Шульце. — Оно чертовски верное!

После этого двое пьяных вояк заковыляли дальше.

 

Глава третья

13 октября 1944 года, когда рота панцергренадеров боевой группы СС «Вотан» при поддержке оставшихся в распоряжении фон Доденбурга пятнадцати «тигров» успешно отбивала атаки частей 1-й пехотной дивизии США, не давая ей взять Голгофу, увенчанную остатками теперь уже полуразрушенного деревянного креста, в наступление внезапно перешли части 30-й пехотной дивизии под командованием генерала Лиланда Хоббса.

Это произошло после того, как в расположение дивизии прибыл сам командующий Первой армией США в Европе генерал Кортни Ходжес. Проинспектировав обстановку в дивизии и на порученном ей участке фронта, он вызвал к себе командира дивизии Хоббса. Прервав сбивчивые извинения выглядевшего крайне смущенным и растерянным генерала, Ходжес сказал:

— Ну все, хватит, Лиланд. Ситуация предельно ясная. Кольцо окружения вокруг Аахена должно быть замкнуто. Ты либо сделаешь это, либо тебе придется уйти с должности командира дивизии. Мне не доставляет никакого удовольствия обращаться к тебе через голову командира корпуса генерала Коллинза, но иного выхода нет. Ведь на меня постоянно давит сам Айк: он требует, чтобы я перестал топтаться вокруг Аахена и двигался прямо к Рейну.

Ходжес высказал все это Хоббсу с легкой улыбкой, но тот прекрасно понял, что командующий армией говорит предельно серьезно. Дело действительно обстояло так: или он выполнит поставленную перед ним боевую задачу, или ему придется уйти. Поэтому Хоббс бросил в наступление все имеющиеся у него резервы и лично руководил ночной атакой, вникая в мельчайшие детали. Эта стратегия сработала: к рассвету американцам удалось прорвать немецкие оборонительные позиции в районе выстроенного в стиле барокко замка Римбурга. Американские войска нажали еще чуть-чуть, и вскоре немцы в панике устремились по направлению к Аахену, бросая свои позиции.

В штаб-квартире бригадефюрера Дегенхардта Доннера в отеле «Квелленхоф» началось настоящее безумие. Молодой штабной офицер, безупречная прежде форма которого была теперь с ног до головы забрызгана грязью, шеврон на рукаве оторван, а с лица стекала тоненькая струйка крови, докладывал дрожащим голосом:

— Большинство частей, оборонявших передовую линию, просто сметено американским огнем, господин генерал… американцы попросту сравняли нашу передовую линию с землей.

— А где же наша артиллерия? — страшным голосом прокричал Доннер.

— С ней утеряна всякая связь, господин генерал, — ответил ему толстый майор, склонившийся над радиопередатчиком, с помощью которого осуществлялась основная связь с войсками. — Все линии уничтожены. Невозможно практически ни с кем связаться.

— О, проклятье! — зло выкрикнул Доннер. — Как, черт побери, я могу защищать город, если мне нечем это делать? Что, дьявол бы их побрал, думают те господа, которые сидят в главных штабах в глубоком тылу и отдают нам приказы?

На какое-то мгновение в его голове промелькнули страшные воспоминания о «Черном воскресенье» в сентябре 1918 года, когда войска союзников нанесли неожиданный чудовищной силы удар и разом прорвали германский фронт. Это привело к катастрофе всей немецкой армии. Тогда сам генерал Доннер был молоденьким офицером, и он хорошо помнил, что в этот момент разом рухнуло все, что было дорогого и ценного в стране и в армии.

Он с трудом заставил себя снова собраться, заметив, с каким смятением взирает на него молодой штабной офицер и как отвисла челюсть у толстого майора. Не стоит давать подчиненным лицезреть, в каком шоке он находится. Наоборот, они должны быть всегда уверены в его беспрекословном авторитете и несгибаемой воле к победе -— пусть даже весь мир вокруг них рушится ко всем чертям.

Однако, прежде чем генерал успел отдать какой-нибудь приказ, пронзительно зазвонил полевой телефон. Опередив адъютанта, Доннер сам снял трубку.

— Доннер! — рявкнул он.

Но даже тот факт, что трубку взял сам генерал, руководящей обороной Аахена, не смог успокоить находящегося в истерике офицера на другом конце провода.

— На нас с востока движутся крупные танковые формирования американцев! — закричал он, отбросив в сторону все условные обозначения и кодовые фразы, принятые для подобных телефонных переговоров. — А у нас не осталось ни противотанковых орудий, ни снарядов к ним, ни «фаустпатронов». Мы также уже использовали весь запас противотанковых мин. — Голос офицера дрогнул: — Господин генерал, вы должны прислать подкрепления, иначе…

— Для начала придите в себя, офицер, — зло бросил Доннер. — Я назначаю вас лично ответственным за то, чтобы отстоять ту позицию, на которой вы сейчас находитесь. Отойдете — поплатитесь головой…

— Но, господин генерал… — залепетал офицер.

Однако Дегенхардт Доннер уже бросил трубку. Его боевой дух был уже восстановлен. Он начал энергично диктовать разнообразные приказы.

— Майор, не сидите же просто так! Расшевелите наших тыловых крыс, наконец! Срочно нужно послать подкрепления на линию фронта. Пусть каждый, кто может держать в руках винтовку, направляется прямо туда. Бросьте туда городские подразделения полиции — в конце концов, все полицейские обучены стрельбе. Пошлите на линию фронта поваров. Всех штабных работников, которые занимаются с бумагами. Прочешите госпитали и больницы — нельзя позволить всяким идиотам скрываться там и нежиться на чистых простынях в то время, когда лучшие люди погибают под пулями американцев. Короче, ищите свежих людей! Действуйте!

— А ты, — Доннер повернулся к молодому офицеру, щека которого кровоточила, — садись на мотоцикл и дуй прямо к штандартенфюреру фон Доденбургу. Пробейся к нему любой ценой, понятно? Мне нужно, чтобы он пустил в ход свои танки — и сделал это немедленно!

Молодой офицер стремглав выбежал из помещения штаб-квартиры обороны Аахена, топча ставшие уже ненужными карты. Сейчас было поздно кропотливо разрабатывать какую-либо стратегию. Пришла пора просто воевать за Аахен — за каждый дом, каждую улицу.

* * *

Немецкие войска в панике отступали от Римбурга. Большинство людей было движимо элементарным животным страхом. Весь горизонт буквально пылал от беспрестанных разрывов снарядов — это, не умолкая ни на секунду, работала артиллерия генерала Хоббса. От ее ударов содрогалась сама земля. И по этой земле в направлении Аахена непрерывной вереницей двигались штабные «хорьхи», восьмитонные «опели», тракторы, тащившие прицепы, набитые ранеными, и санитарные машины, на крышах которых был ярко и крупно намалеван красный крест — в надежде, что американская авиация не станет бомбить и обстреливать их.

В самом центре этого бесконечного потока перепуганных, потерявших всякую надежду людей двумя неподвижными стальными бастионами высились два «королевских тигра». Их длинные орудия были нацелены в ту сторону, откуда, скорее всего, должны были появиться наступавшие американские части.

Для того чтобы выполнить приказ бригадефюрера Доннера и попытаться остановить американский прорыв на этом участке фронта, фон Доденбург смог выделить всего лишь два танка. Все остальные машины стояли у Голгофы, прикрывая это направление. Штандартенфюрер считал, что не имеет права тронуть их — они и так непрерывно отбивались от наседавших на них частей 1-й пехотной дивизии США. Сюда вместе с двумя «тиграми» он привел и отделение панцергренадеров «Вотана». Они должны были прикрывать танки от американских атак.

Бойцы свалили огромные дубы, окаймлявшие дорогу, по которой двигались отступавшие, так что эти гигантские деревья образовали подобия стен. Если американцы будут наступать, то ряды поваленных дубов должны были стать серьезным препятствием, которое было призвано существенно ограничить возможности их маневра.

Танк фон Доденбурга встал с одной стороны дороги, а танк Краузе — с другой. Куно рассчитывал, что, наткнувшись на поваленные деревья, американская бронетехника не сможет двигаться прямо, и ей придется пересекать огромное поле, тянущееся по обе стороны мощеной дороги. Когда же «шерманы» окажутся в этом поле, они не смогут ни мчаться на большой скорости, ни быстро маневрировать, а значит, превратятся в удобные мишени для «тигров» фон Доденбурга.

Сейчас, когда остатки немецких войск стремительно отступали в сторону Аахена, где офицеры генерала Доннера должны были сформировать из них новые части, может быть, загоняя в них солдат под дулом пистолета, два эсэсовских «тигра» неподвижно стояли посреди дороги, готовясь принять неравный бой со значительно превосходящими силами противника. В сером небе высоко над ними висел неподвижный солнечный диск угрожающего красноватого цвета.

— А знаешь ли ты, Матц, — сказал Шульце, когда они вместе с приятелем покрывали свой танк маскировочной сеткой и дополнительно обкладывали его дубовыми ветками, чтобы он был не так заметен, — что в России больше двухсот миллионов жителей?

— Им давно следовало изобрести и ввести у себя презервативы, — хмыкнул Матц. В следующую секунду ему пришлось оттолкнуть от себя какого-то отступавшего солдата, который слепо несся вперед, не разбирая дороги; если бы Матц не оттолкнул его вовремя, то тот просто врезался бы в эсэсовца.

— И почти столько же людей живет в проклятой Америке. Я уж не говорю о вонючих англичанах и обо всем том темнокожем сброде, который они навербовали в своих заморских колониях, чтобы бросить в бой против нас, — продолжал Шульце.

— Ну что ж, господин гауптшарфюрер, все, что я могу сказать — так это то, что в течение последних пяти лет делал все от меня зависящее, чтобы укокошить как можно больше этих субъектов, — фыркнул Матц. — Я, правда, даже не представлял, как их много.

Шульце с важным видом кивнул:

— Я так и понял. Но ты не одинок в своем неведении, Матц. Таких, как ты, очень много. Однако нам действительно противостоит в целом больше пятисот миллионов человек. А все, что мы имеем на нашей стороне, — это несколько грязных макаронников-итальянцев да с десяток любителей оперетт из Венгрии и Румынии.

Матц закончил маскировать свою сторону «тигра». Люди Краузе также успешно закамуфлировали свой танк.

— Но у нас есть еще ракеты «Фау-1» и «Фау-2», господин гауптшарфюрер, — промолвил Матц. — Я думаю, не стоит сбрасывать со счетов это оружие возмездия, о котором столько говорит наш фюрер.

Шульце сделал непристойный жест.

— Ты сам прекрасно знаешь, Матц, чего на самом деле стоит оружие возмездия нашего фюрера!

— Но наши газеты постоянно твердят, что эти ракеты не дают жить населению Лондона и других крупных английских городов, — не сдавался Матц.

— В следующий раз ты можешь с таким же успехом сказать мне, что веришь в Деда Мороза и в сказки братьев Гримм, — презрительно фыркнул Шульце, накинув маскировочную сетку на дуло танковой пушки. Теперь все было готово.

— Извините меня, господин гауптшарфюрер, но вы, выражаясь грубо, просто не в курсе. У нас действительно есть оружие возмездия, с помощью которого Германия может выиграть эту войну. Когда после битвы под Монте-Кассино я валялся в военном госпитале в Гейдельберге, то слышал, как офицеры говорили об отравляющем газе, который…

— Отравляющий газ! — с презрением прервал его Шульце. — Единственный отравляющий газ, с которым я сталкивался на этой войне, — это то, чем приходилось дышать в столовой после того, как ублюдки с нашей кухни подавали на обед вонючий гороховый суп! Нет, Матци, горькая правда заключается в том, что на нас ополчилась добрая половина всего мира. — Шульце на мгновение замолчал, переводя дыхание. — Оружие возмездия, надо же… А в результате нам приходится оборонять эту дорогу, имея в своем распоряжении всего лишь два «тигра»! Ты можешь объяснить это, ты, чертов фельдмаршал?

— Я могу вам это объяснить, чертов фельдмаршал Шульце! — внезапно услышали они прусский говорок фон Доденбурга за спиной.

Два унтер-фюрера мгновенно стали по стойке «смирно», но штандартенфюрер махнул им рукой, чтобы они стояли «вольно».

— Не пытайтесь втереть мне очки, — произнес фон Доденбург с легкой улыбкой. — Я знаю вас, как свои пять пальцев. В вас все равно нет ни капли человеческого уважения к офицерам.

— Ну да, господин штандартенфюрер, не зря же говорят, что человеком становятся только с приобретением лейтенантского звания, не ниже, — широко улыбаясь, проговорил Шульце.

— Ладно, а теперь послушайте меня внимательно. — Привлекательное молодое лицо фон Доденбурга отвердело, с него исчез какой-либо намек на улыбку. — Ты спросил, Шульце, какого черта мы пытаемся прикрыть эту дорогу, имея в своем распоряжении всего лишь два танка, когда против нас, по сути, выступает целая американская дивизия? Я скажу, почему. Потому, что мы носим эту проклятую форму и эти идиотские серебряные руны. — Он постучал по зигзагообразным буквам SS у себя на воротнике. — Потому, что на фуражках у нас — изображение мертвой головы, от которой трепещет половина Европы и от которой у нее душа в пятки уходит от страха. Мы — эсэсовцы, Шульце, которых ненавидят и боятся, где бы мы ни появились. И однажды те люди, которые ненавидят и боятся нас и которые ненавидели и боялись нас все последние пять лет, попытаются отомстить нам. И что мы можем делать в таких условиях, кроме как продолжать отчаянно сражаться? Каждый день, когда нам удалось отбиться от наших врагов и выжить, означает новый день жизни для нас. Получается ли это при помощи отравляющего газа или этих прекрасных металлических монстров — не важно. — Куно фон Доденбург погладил железный бок мощного «тигра»; в его глазах сиял огонек фанатизма. — Ибо в тот самый день, когда мы прекратим сражаться, мы окажемся в могиле. Понятно? — Он пытливо воззрился на лицо здоровенного уроженца Гамбурга.

Гауптшарфюрер Шульце кивнул и выдохнул:

— Так точно, господин штандартенфюрер!

— Отлично. Я пойду проверю, как Краузе замаскировал свой танк. А вы оставайтесь здесь.

Дождавшись, когда фон Доденбург перейдет дорогу и окажется у танка Краузе, Матц повернулся к Шульце и постучал пальцем по своему виску:

— Шульци, мне кажется, наш старик постепенно сходит с ума.

Гамбуржец ничего не ответил. Но его глаза с тревогой следили за фигурой фон Доденбурга.

* * *

— Орудие заряжено, — отрапортовал Шульце, глядя, как над его головой зажглась маленькая красная лампочка, свидетельствующая о том, что снаряд оказался в казенной части танковой пушки.

Внизу ожили огромные дизели «Майбах».

— Моторы запущены. Танк готов двигаться, — доложил шарфюрер Матц.

— Благодарю вас, — проронил Куно фон Доденбург. Сейчас командир боевой группы был таким же хладнокровным и собранным, как и всегда. Он пытливо обшаривал глазами горизонт в поисках следов американцев.

Шульце со вздохом воззрился на длинный ряд снарядов, лежавших в зарядном ящике; они сверкали своими отполированными металлическими боками и были похожи на нарядные игрушки. Но здоровяк отлично знал, что очень скоро они превратятся в страшных вестников смерти, заставят людей кричать и хрипеть в предсмертной агонии и умирать в немыслимых муках.

— Едут, — проронил наконец Куно, опустил бинокль и принялся протирать грязные линзы чистым носовым платком.

Шульце приник правым глазом к прицелу. На линии горизонта он увидел похожие на медленно ползущих жуков американские танки и бронированные машины. Они двигались прямо по полю — ехать по дороге им мешали заранее поваленные немцами огромные дубы.

— Следите за бронемашиной слева, — приказал фон Доденбург.

Шульце развернул 14-тонную башню танка влево с такой легкостью, словно она весила всего четырнадцать граммов. Обгоняя танки, там двигалась вперед шестиколесная бронированная машина боевого дозора «стэгхаунд», то и дело подпрыгивая на кочковатом поле.

— Это машина боевого дозора, господин штандартенфюрер, — сказал Шульце. — В ней должны ехать американские разведчики.

— Да, я тоже так думаю. Дайте им возможность приблизиться к нам на расстояние шестисот метров. После этого мы дадим им знать, что находимся здесь в засаде. Неплохо будет, если перед самой смертью они поймут, что выполнили свою разведывательную миссию, верно?

До американской бронемашины оставалось девятьсот метров… потом восемьсот… затем семьсот. «Стэгхаунд» начал замедлять скорость, точно его командир ощутил опасность, которая поджидала его экипаж впереди. Дистанция между броневиком и шедшими позади танками стала на глазах сокращаться. Да, «стэгхаунд» явно притормаживал. Но при этом его командир наверняка понимал, что, несмотря ни на что, он все равно обязан двигаться вперед.

Гауптшарфюрер Шульце мог поклясться, что чувствует ощущения командующего «стэгхаундом» американца. Он прекрасно представлял себе, как тот сидит внутри темной, пропахшей моторной и оружейной смазкой башни, и пот струится по его голове, прикрытой стальным шлемом. Он представлял себе, как янки приник к обзорной трубе, внимательно оглядывая местность; как он постоянно держит правую руку на кнопке постановки дымовой завесы, чтобы прикрыть свое бегство, как только почувствует опасность. Шульце подкрутил прицел своего орудия так, чтобы первый снаряд поразил левую часть башни «стэгхаунда» — ту самую, где были установлены три аппарата постановки дымовой завесы. Это было подлостью с его стороны — лишенный дымовой завесы броневик будет обречен на уничтожение; но, с другой стороны, командир ведь не зря же сказал им, что на этой войне они борются прежде всего за самих себя. И каждый выигранный таким образом день означает для них лишний день жизни…

— Краузе, — обратился ко второму «тигру» по радио фон Доденбург. — Через несколько секунд мы начнем стрельбу по неприятелю. Видишь слева бронированную машину боевого дозора?

— Да.

— Это наша первая цель. Как только мы начнем стрелять по ней, ты тоже начинай огонь по левому флангу американцев. Мы же затем перенесем тяжесть огня на их правый фланг. Как только мы сделаем это, двигайся вперед. Ты должен пересечь этот ручей и вклиниться прямо в строй их танков.

Несмотря на то, что Краузе был уже достаточно опытным бойцом, он не смог скрыть своего восторга:

— Боже, господин штандартенфюрер, но ведь это будет похоже на подвиг легендарного «Танка» Майера в Кане, когда он, имея в своем распоряжении всего лишь один «тигр», справился с целой английской танковой бригадой!

Куно фон Доденбург фыркнул:

— Ну, Майер — бригадефюрер, а генералам позволительно совершать такие вещи. Для нас же остается лишь надежда, что нам повезет точно так же.

Фон Доденбург задраил крышку люка и опустился на обитое кожей сиденье по соседству с Шульце.

— Ну что ж, парень, открывай огонь! — приказал он.

Шульце выстрелил.

— Отлично, Шульци, — радостно завопил Матц, — наподдай им как следует!

Ехавший в пятистах метрах впереди американский «стэгхаунд» резко остановился, точно наткнувшись на каменную стену. Из его моторного отделения вырвались языки пламени. Из бронемашины выскочил американец; вся его форма была объята пламенем. Он дважды перекатился по земле, отчаянно выбрасывая вперед руки, а затем затих.

— Бронированная машина боевого дозора уничтожена, — констатировал фон Доденбург. — Американцы лишились средств разведки. Первый акт закончился. Можно приступать ко второму.

Однако один из «шерманов» выпустил свой снаряд по командирскому «тигру» раньше, чем это успел сделать Шульце. В лобовую броневую плиту немецкого танка врезался 75-миллиметровый снаряд «американца». Башня неожиданно наполнилась вонью горящего металла. От неожиданности Шульце втянул голову в плечи и сквозь зубы выругался.

— Что там у вас случилось, господин гауптшарфюрер? — раздался насмешливый голос Матца. — Вы пукнули — и теперь задыхаетесь в собственной вони?

— Твоя отвратительная рожа отведает моих кулаков, если ты будешь позволять себе подтрунивать надо мной подобным образом, — проревел Шульце, бешено подкручивая колесики прицела.

— А ну, перестаньте! — резко бросил фон Доденбург. — Вы, господа, видимо, забыли, что в настоящий момент мы ведем войну?

Танковая пушка выстрелила.

— Попал! — радостно воскликнул Куно.

Двигавшийся параллельно с ними в сотне метров правее танк Краузе также поразил американский «шерман», заставив того остановиться. Из башни неприятельского танка повалил густой черный дым. Экипаж попытался спастись, однако панцергренадеры «Вотана», вырывшие себе щели по обочинам дороги, не были намерены проявлять никакого милосердия. Не успели американские танкисты пробежать и пяти метров, как были все до единого скошены беспощадным пулеметным огнем. Они попадали на землю, точно сбитые шаром кегли, беспомощно разбросав руки и ноги.

Справа от «тигра» фон Доденбург из кустов неожиданно выскочил притаившийся там «шерман». Другой начал двигаться к танку штандартенфюрера слева.

— Они атакуют нас с флангов, Шульце, — прокричал Матц. — Хотят взять нас в клещи!

В бок «тигра» ударился 75-миллиметровый снаряд «шермана». Эсэсовцы с ужасом увидели, как металл их танка начинает краснеть от нестерпимого жара бронебойного снаряда. Откуда-то по ним открыл огонь американский пулемет. Пули бешено защелкали по броне; одна из них проскользнула в прорезь на корпусе, откуда высовывалось дуло спаренного пулемета. Второй водитель, только что призванный в армию восемнадцатилетний юноша, отшатнулся назад, закрывая руками лицо. Между его пальцев заструилась кровь. «Я не могу видеть! — жалобно закричал он. — Я ничего не вижу… Я ослеп!»

Матц мягко оттолкнул его в сторону, продолжая управлять танком.

— Все в порядке, господин штандартенфюрер, — прохрипел он в микрофон. — Все под контролем… все просто в шоколаде!

Пока он бормотал все это, второй водитель постепенно агонизировал на облитом кровью сиденье.

Еще один бронебойный снаряд американцев ударил по броне «тигра». Шестидесятитонный танк страшно содрогнулся, однако мощные моторы «Майбах» продолжали исправно тянуть его вперед. Шульце быстро выпустил по американцам сразу два снаряда подряд. «Шерман», который пытался приблизиться к ним слева, получил прямое попадание. Осколком снаряда у водителя этого танка оторвало голову, но машина продолжала двигаться вперед, пока на скорости тридцать километров в час не врезалась в дорожное ограждение и не загорелась. Несколько секунд спустя она взорвалась. Но в эту секунду, словно из-под земли, вокруг них появилась американская пехота.

— По американским пехотинцам… из пулемета… огонь! — скомандовал фон Доденбург.

Однако сами янки не желали сражаться. Они тут же подняли вверх руки, моля о сдаче. Матц, снова оттолкнув умирающего второго водителя, который бессильно приваливался к его плечу, вдавил педаль акселератора.

Впереди фон Доденбург заметил шеренгу «шерманов», которые в нерешительности остановились перед неширокой речкой. Штандартенфюрер знал, что, если он переберется через эту речку и атакует их, американские танки разбегутся — они никогда не решались вступать в открытый бой лицом к лицу с превосходящими их по огневой мощи и маневренности немецкими «тиграми».

— Вперед! — прокричал он. — Полный вперед! — Его глаза загорелись азартом предстоящей безжалостной схватки.

Матц начал переключать передачи, переходя на максимальную скорость. «Тигр» понесся вперед. Его мощные моторы оглушительно ревели. Краузе тут же поддержал рывок фон Доденбурга, и его танк последовал за командирской машиной. Перед Куно блеснула гладь реки, не показавшаяся ему чересчур широкой или глубокой для «тигра».

— Готовимся к переправе через реку; — кинул он Матцу. — Загерметизируй кабину и подними вверх трубку воздухозаборника.

Матц затормозил и медленно съехал к самому урезу воды. Вражеские «шерманы», застывшие на противоположном берегу реки, по-прежнему колебались, не зная, что им предпринять.

Два немецких танка нырнули в воду. Вскоре над поверхностью воды были видны лишь их воздухозаборные трубки.

Фон Доденбург невольно задержал дыхание. Он всегда инстинктивно ненавидел этот момент, когда танк полностью оказывался под водой. В такие мгновения в голове невольно начинали тесниться неприятные вопросы: является ли танк на самом деле водонепроницаемым? Будут ли работать под водой двигатели? И не поразит ли их вражеский снаряд в тот момент, когда они будут наиболее уязвимыми для обстрела?

И в эту самую секунду он услышал спокойный голос Матца:

— Все в порядке, господин штандартенфюрер. Я вижу берег.

* * *

Моторы взревели еще громче, вынося «тигр» на берег. С корпуса танка ручьями скатывалась вода. Он был похож на какое-то огромное доисторическое чудовище, выбирающееся из воды на сушу. Куно фон Доденбург открыл люк и высунулся наружу. Американцы, обескураженные неожиданным появлением «тигра» на этом берегу, были в явной панике и собирались обратиться в бегство. Фон Доденбург повернулся назад и побледнел.

— Эх, Краузе… — потерянно выдохнул он.

— Что случилось, господин штандартенфюрер? — закричал Шульце.

— Краузе застрял на середине потока. Я вижу только верх его воздухозаборной трубки, — проговорил фон Доденбург. — Очевидно, в двигатели его танка попала вода.

— И что же нам делать, господин штандартенфюрер? — обеспокоенно спросил Шульце. — Краузе — хороший солдат… и ему всего лишь семнадцать!

Колебания фон Доденбурга длились лишь мгновение. Да, он мог явственно представить себе, как экипаж штурмшарфюрера отчаянно борется с водой, заливающей их танк, ставший теперь их собственным металлическим гробом; как они орут от ужаса, а вода поднимается все выше и выше. Но в эту секунду он просто не мог остановиться. Судьба всего фронта зависела от того, удастся ему сейчас сдержать наступление американской танковой армады или нет.

— Вперед, — прохрипел он. — Двигайтесь! Сейчас мы все равно не можем ничего для них сделать…

Матц оттолкнул окончательно затихшего второго водителя в сторону и нажал на акселератор. «Тигр» пополз вверх по склону.

* * *

К полудню один-единственный танк «Вотана» под командованием фон Доденбурга свел «на нет» американскую танковую атаку. Неприятельская бронетехника, прикрывавшая продвижение пехоты, в панике устремилась назад. Вместе с ними отступали и запаниковавшие пехотинцы.

Фон Доденбург, который, встав на танковую башню, обозревал оставшееся за ним поле боя, с трудом мог поверить в свой собственный невероятный успех. На броне его «тигра» имелось с десяток отметин от попавших в нее вражеских снарядов, но это теперь ничего не значило. Победителем оказался именно он, а не американцы.

Когда эсэсовцы, преследуя отступавшие вражеские танки, все глубже и глубже вторгались на контролируемую американскими войсками территорию, фон Доденбург не раз испытал соблазн повернуть обратно. Однако какая-то необъяснимая сила все гнала и гнала его вперед, заставляя забыть о сумасшедшем риске. Совершая этот опаснейший рейд в глубину неприятельской территории, фон Доденбург не раз вспоминал то прозвище, каким в дни его юности награждали тех обитателей берлинского дна, которые были шумными и громогласными, но дутыми и пустыми, — «здоровенная глотка, за которой ничего не стоит». В этот момент сам фон Доденбург был ни кем иным, как своего рода «здоровенной глоткой», за которой не было никого и ничего, — за исключением его собственного единственного «тигра». Одного-единственного «королевского тигра», который в одиночку сражался с целой американской дивизией. И, тем не менее, им удалось добиться невыполнимого — они действительно успешно сражались против бесконечно превосходящих их сил противника. И каждый час, выигранный фон Доденбургом в ходе этой неравной битвы, означал, что генерал Доннер сможет как-то подлатать практически прорванную линию фронта и укрепить ее перед новой американской атакой. Это означало временное спасение всего Аахена…

— Американская душевая, господин штандартенфюрер, — смотрите, справа, — вторгся в мысли фон Доденбурга голос Матца.

Куно торопливо повернул голову и узрел пару палаток, из которых на воздух выскакивали голые мужчины. На них не было ничего, кроме полотенец, которые они неловко прижимали к себе, прикрывая свои гениталии.

— Вот это аппетитные попки! — восторженно прищелкнул языком Шульце. — Если бы я был гомиком, то решил бы, что они стоят целое состояние!

Фон Доденбург нажал на гашетку танкового пулемета. Трассирующие пули вспахали мокрую почву перед палатками-душевыми. Американцы, побросав свои полотенца и позабыв обо всякой стыдливости, стали голыми улепетывать в сторону леса.

— Пусть, пусть бегут, — рассмеялся фон Доденбург. — Мне кажется, расстреливать совершенно голого противника — это как-то не совсем честно.

— Я вижу, господин штандартенфюрер, что в конце концов вы займете достойный пост в Армии спасения, — ехидно прокомментировал его слова Шульце. — Под вашей грубоватой внешностью таится поистине золотое сердце.

— Если ты не перестанешь зубоскалить и не будешь следить за своим языком, то получишь моим грубым сапогом по своей золотой заднице, — бросил фон Доденбург. — Матц, останови-ка танк здесь. Хочу посмотреть, чем мы можем поживиться из запасов наших богатых американских друзей.

Им удалось поживиться очень неплохо. Пока Матц оттаскивал в сторону убитого водителя полевой кухни, фон Доденбург с Шульце обнаружили там дымящуюся сковородку, доверху набитую котлетами. Тут же лежало мясо, запасы бекона, яиц, консервированные сардины и томаты. Добыча эсэсовцев составила целую гору аппетитно выглядевших жестянок.

— Господин штандартенфюрер, не желаете позволить себе немного огненной водицы? — и с этими словами Шульце извлек из-за спины бутылку бурбона. — Это самое настоящее американское пойло!

Пока мертвый водитель полевой кухни валялся в придорожной канаве в десяти метрах от них, уставившись безжизненными глазами в темнеющее небо, немцы накинулись на все еще горячую пищу, запивая мясо огромными глотками бурбона.

— Они живут, как чертовы боги, эти американцы! — выдохнул Матц, ловко подцепляя котлету своим эсэсовским кинжалом. — И какого дьявола я не родился американцем, хотелось бы мне знать? — Он отправлял к себе в рот котлету за котлетой, его губы лоснились от жира.

— И действительно, почему? Какого черта великий рейх терпит в своих стенах такого ублюдка, как ты? — Шульце зачерпнул мяса своей походной кружкой и отправил в рот огромную порцию. — Пусть лучше янки заберут тебя со всеми потрохами! Ты же законченный больной — и на ноги, и на свою пасть. Жрешь слишком много и носишь слишком много сапог. Пусть они наслаждаются тобой!

— Неправда, господин гауптшарфюрер, у меня всего одна поганая нога, — запротестовал Матц. — И кстати, Шульце, — какого черта ты орудуешь чашкой, в то время как мы все пользуемся ложками, а значит, едим в несколько раз меньше тебя?

— Я поступаю так потому, что ношу петлички гауптшарфюрера, — важно ответил Шульце и вновь запустил чашку в сковородку со жратвой. — А ты — всего лишь вонючий простой шарфюрер. Все элементарно просто, Матц!

Фон Доденбург беззаботно расхохотался, прислушиваясь к беззлобному препирательству двух старых ветеранов «Вотана». Он чувствовал приятное тепло от американского виски. Однако беззаботной обстановке не было суждено длиться долго — война очень скоро вновь напомнила о себе.

— Что это за шум? — встревожен но задрал голову к небу Матц.

Фон Доденбург уронил ложку. К ним на огромной скорости приближался американский самолет.

— Живо в танк! — что есть силы заорал штандартенфюрер.

Самолет оказался американским «мустангом», который несся прямо на них на скорости 400 миль в час. Его фюзеляж был разрисован так, чтобы выглядеть, как акулья морда. Перед самолетом по земле неслась его зловещая темная тень. Неожиданно на крыльях «мустанга» блеснули алые вспышки, и фон Доденбург истошно закричал:

— Ракеты! Всем ложиться!

Эсэсовцы бросились лицом на землю. Земля вокруг них вздыбилась от разрывов. «Мустанг» ушел свечкой вверх, на мгновение заслонив своим корпусом солнце.

— Моя левая рука! — жалобно закричал Шульце. — Он попал мне в руку! Осколок попал мне в плечо. Я ранен!

— Хватит вопить о своих ранах, Шульце! — заорал фон Доденбург. — Быстро к танку! Если только ты можешь ходить, Шульце, то беги прямо к нашему танку!

Пока «мустанг» разворачивался для новой атаки, трое эсэсовцев запрыгнули в свой «тигр».

— Вперед! Матц, дуй вперед с предельной скоростью! — выдохнул Куно.

«Тигр» помчался по направлению к железнодорожной развязке. Тем временем фон Доденбург развернул башенный пулемет «тигра». Яростно ревя моторами, «мустанг» вновь спикировал на них и, когда он оказался над немцами, то открыл огонь из своих 20-миллиметровых пушек.

В эту секунду фон Доденбург нажал на гашетку танкового пулемета; в сторону американского истребителя полетели трассирующие пули. Но Куно промахнулся — ни одна из пуль даже не задела самолет, который взмыл вверх, готовясь к новой атаке.

Фон Доденбург торопливо вставил в пулемет новую ленту взамен использованной, матерясь себе под нос, потому что ствол пулемета успел раскалиться от стрельбы и обжигал ему пальцы. Одновременно он лихорадочно обшаривал глазами местность, ища, где они могли бы укрыться. Наконец Куно обнаружил подходящее укрытие — небольшой въезд под железнодорожными путями, который, вероятно, был сделан специально для местных фермеров, чтобы они могли проезжать через него на расположенные ниже поля.

— Матц, — закричал он, стараясь перекрыть рев моторов неприятельского истребителя, — видишь въезд под путями? Дуй прямо туда!

— Но въезд слишком маленький! — запротестовал шарфюрер. — Зад нашего танка будет торчать наружу!

— Черт бы побрал тебя, Матц, делай, как я сказал!! Мне наплевать, даже если наружу будут торчать твои яйца. Это единственный…

Остаток слов Куно фон Доденбурга потонул в оглушительных звуках выстрелов сразу восьми 20-миллиметровых пушек «мустанга». Вся местность осветилась всполохами разрывов. «Тигр» качнуло, когда один из снарядов поразил левый каток. Фон Доденбург затаил от ужаса дыхание, боясь, что в следующую секунду с колес танка слетит гусеница. Однако профессор Порше, создатель «тигра», надежно сконструировал свое детище. Гусеница осталась на месте, и танк сумел протиснуться в небольшой въезд под железнодорожными путями. И здесь пилот «мустанга» допустил фатальную ошибку. Вместо того чтобы взмыть вверх на скорости четыреста миль в час и вновь зайти на бреющем полете для атаки на краутов, он решил описать медленный круг и приблизиться к «тигру» на малой скорости, чтобы уже точно не промахнуться. Для того, чтобы снизить скорость и точно прицелиться, американец даже выпустил шасси. Штандартенфюрер СС, разумеется, тут же воспользовался этой блестящей возможностью нанести ответный удар и нажал на гашетку пулемета. Пули попали точно в фюзеляж «мустанга». У самолета отвалился хвост. Пилот отчаянно пытался сохранить управление, но фон Доденбург не снимал пальцев с гашетки, продолжая осыпать вражеский истребитель веером смертоносных пуль. В его душе не было ни капли сочувствия к американским и британским пилотам, которые на протяжении всех последних месяцев совершенно безнаказанно с огромной высоты осыпали Германию тяжелыми авиабомбами, убивая внизу все живое и оставаясь при этом неуязвимыми для огня зенитной артиллерии. Он бил и бил по «мустангу», не оставляя на самолете ни одного живого места. И в конце концов «американец» ударился о землю. Задев одним крылом за железнодорожное ограждение, он подскочил метров на двадцать вверх, а затем окончательно рухнул вниз. Осколки истребителя тут же окутали яростные языки пламени, в которых скрылась жалкая фигура пилота.

Но фон Доденбург глядел уже в другую сторону. Перед тем как погибнуть, пилот успел сообщить о завязавшемся бое другим самолетам. И теперь уже пять неприятельских штурмовиков неслись в сторону их «тигра». Они чуяли кровь, уже предвкушая расправу с единственным немецким танком, загнанным в небольшой въезд под железнодорожными путями.

— Тысяча чертей! — слабым голосом простонал прижимавший руку к своему раненному плечу Шульце, перед тем как потерять сознание. — Кажется, на этот раз американские ублюдки действительно сумели взять нас за задницу.

 

Глава четвертая

— Д-джентльмены, — чуть заикаясь, сказал король Георг VI, поднимая свой бокал, — позвольте мне п-произнести т-тост.

Генералы Дуайт Эйзенхауэр, Джордж Паттон и Омар Брэдли, лица которых уже успели раскраснеться от хорошей еды и вина, послушно подняли свои бокалы. Они знали, что английский король прибыл в Бельгию специально для того, чтобы попытаться поддержать боевой дух войск фельдмаршала Монтгомери, только что потерпевших унизительное поражение под Арнемом — немцы отбили их атаку, и все продвижение английских войск бесславно захлебнулось. Теперь вся надежда была только на короля Великобритании — он должен был вернуть подчиненным Монтгомери высокий боевой настрой. Но, несмотря на то, что король прибыл в Европу прежде всего для того, чтобы поддержать своих соотечественников, американские генералы были все равно благодарны ему за то, что он счел возможным уделить внимание и им. А откровенный и прямой генерал Джордж Паттон уже успел шепнуть на ухо Эйзенхауэру: «Послушай, Айк, а этот король — свой парень! Он только что вручил мне очередную медаль!»

— Ж-желаю вам одержать успех в борьбе с немцами под Аахеном в б-ближайшие сорок восемь ч-часов! — произнес британский король.

— Я всем сердцем и полностью поддерживаю ваше пожелание! — широко улыбнулся Дуайт Эйзенхауэр и осушил свой бокал. Остальные высокопоставленные американские военные последовали примеру главнокомандующего.

Выпив, военачальники принялись беседовать друг с другом. Доминировал в этой беседе, как обычно, громкоголосый генерал Джордж Паттон. Он очень живо и громко и излагал свою точку зрения, для убедительности размахивая в воздухе сигарой и тыча ею в лицо собеседнику так, словно она была штыком. Когда речь зашла о воровстве тунисцев во время кампании в Северной Африке, генерал Паттон, кивнув, со странным смешком проронил:

— Как же, тунисцы — известные воры. Мне самому пришлось пристрелить не меньше дюжины этих воришек.

На короля это произвело сильное впечатление.

— Неужели это п-п-правда, генерал? — заикаясь, спросил он.

Эйзенхауэр, слышавший этот разговор, незаметно подмигнул Брэдли, под началом которого служил генерал Паттон, и громко осведомился:

— Сколько, сколько ты сказал, Джордж?

Генерал Паттон глубоко затянулся своей дорогой сигарой, стараясь скрыть смущение.

— Ну, возможно, это была не дюжина, а… полдюжины. — Он отвел глаза.

— Скажи же точно, Джордж, сколько их на самом деле было? — не отставал от него Эйзенхауэр.

Старшие офицеры Первой армии США, собравшиеся в этом старинном бельгийском замке, невольно рассмеялись, видя, в какое неловкое положение Эйзенхауэр поставил генерала Паттона по прозвищу «Кровь и ливер». Всем было приятно видеть, как он немного сбил спесь с командующего Третьей армией, которого большинство офицеров искренне невзлюбило за его заносчивость и неуместную браваду.

Паттон нашел в себе силы рассмеяться. Повернувшись к королю, он с напускным добродушием заявил:

— Могу вам сказать, сэр, что в любом случае я очень крепко ударил пару из них по… — Он вовремя спохватился, что разговаривает в присутствии самого короля, и скорректировал конец фразы: — В общем, прямо на улице в Гафзе!

Георг VI расхохотался:

— Б-б-было очень интересно услышать это от вас, П-п-паттон! Это было действительно л-л-л-любопытно!

В эту секунду в освещенный восковыми свечами зал в бельгийском замке, где собралась избранная публика во главе с королем, проскользнул адъютант Коллинза. Склонившись к самому уху генерала, он прошептал:

— Сэр… Это по-настоящему срочно!

Коллинз посмотрел на короля и на высший генералитет американской армии. Кажется, никто ничего не заметил. Все были слишком увлечены очередным хвастливым повествованием генерала Паттона. Вслед за адъютантом он выскользнул из зала.

— Ну что там случилось, Джонс? — нетерпеливо поинтересовался генерал.

Глаза адъютанта радостно блеснули:

— Хорошие новости, сэр! Командование «Большой красной единицы» только что доложило, что части этой дивизии взяли штурмом Голгофу. Это случилось полчаса назад. А командир второго батальона полковник Кокс докладывает, что они находятся всего в тысяче ярдов от передовых окопов 18-го полка 30-й пехотной дивизии генерала Хоббса.

И адъютант замер в ожидании, как прореагирует на эти сведения его командир.

— Великолепная новость! — генерал Коллинз в азарте бешено ударил кулаком одной руки по ладони другой. Его глаза сверкали. — Это самая хорошая новость, которую мне довелось услышать за всю нашу кампанию в Европе! Ну что ж, теперь, похоже, наше дело в шляпе!

Орудовавший на кухне повар продолжал напевать:

Но генерал Коллинз по прозвищу «Джо-Молния» не слышал ни этого заунывного пения, ни раскатов смеха, доносившихся из зала, ни отдаленного грохота артиллерии — этой неизбежной музыки большой войны. Все, что он слышал и что крутилось сейчас в его голове, — это «одна тысяча ярдов». Поистине магическая фраза! Стоит его войскам преодолеть эту одну тысячу ярдов — и кольцо вокруг Аахена будет наконец сомкнуто!

* * *

Дот, в котором разместились бойцы второго батальона под командованием полковника Кокса, весь пропах запахом пота и немытых ног. Но никто, казалось, этого даже не замечал. У бойцов батальона давно исчезло характерное для гражданских излишне тонкое обоняние. За два последних года войны они вдоволь нанюхались запаха взрывчатки, крови, самой смерти, — чтобы обращать внимание на такие мелочи, как запах пота. Сейчас часть бойцов спала, а остальные тихо переговаривались между собой. Несколько человек просто молча лежали, не говоря ни с кем, и безостановочно курили сигарету за сигаретой.

Они знали, что в ближайшие два часа им суждено пойти в последнюю решительную атаку, чтобы сомкнуть кольцо окружения вокруг Аахена. И отдавали себе отчет, что результатом этой атаки неизбежно будут убитые и раненые. Жертвой сражения мог стать любой из них. Поэтому каждый уже написал письмо домой, которое могло стать последним в его жизни. Эти письма собрал лично командир батальона, тщательно проверив при этом, чтобы в посланиях на родину не содержалось ни слова о готовящейся атаке на немецкие позиции — военная тайна ни в коем случае не подлежала разглашению.

Единственный журнал, который имелся в доте — затрепанная копия «Янки», — уже давно был зачитан до дыр и теперь устроился в батальонной корзинке с туалетной бумагой.

Один из бойцов неожиданно расхохотался. Этот хохот очень странно прозвучал в спертой напряженной атмосфере внутри дота.

— Какого черта ты хохочешь? — зло заорал на бойца сержант, и спящие беспокойно зашевелились.

— Я смеюсь потому, сержант, что если я не сделаю этого, то просто сойду с ума, — спокойно проговорил куривший сигарету боец, даже не поворачивая головы в сторону рассерженного унтер-офицера.

Время, казалось, застыло и почти не двигалось. Между тем грохот артиллерии за стенами дота становился все более ощутимым. Наконец он стал настолько громким, что бойцы полковника Кокса больше не могли кемарить. Те, кто спал, поднялись и, зевая и почесываясь, подтянули форму и разобрали оружие. Многие задрожали, почувствовав пронизывающий ночной холод. Но еще больше людей дрожало от страха.

Сержант, который взъелся на внезапно расхохотавшегося среди ночи бойца, затеял игру в покер. Но игра не шла. Он сгреб небольшую сумму выигранных денег и спрятал их в нагрудный карман.

— Послушайте, парни, — объявил он. — У меня в кармане скопилось сейчас сорок долларов. Если мне суждено пасть в этом наступлении, обещайте, что разделите между собой эти деньги и сыграете в память обо мне хорошую партию в покер. Обещаете?

Услышав это, бойцы расхохотались в ответ—расхохотались, пожалуй, даже слишком громко. Смеялся и тот боец, которому досталось за беспричинный смех среди ночи.

Теперь в доте уже никто не спал и не дремал. Грохот артиллерийских орудий достиг своего пика. Это означало, что артподготовка входила в завершающую фазу. За ней должно было последовать само наступление. Ждать осталось совсем недолго. Под железную дверь дота прокрался зыбкий серый свет — предвестник приближающейся зари.

— Похоже, сегодня будет отличный день, чтобы заработать себе «Пурпурное сердце», — хмуро проронил один из бойцов.

— Лично я бы не отказался получить «Пурпурное сердце», — произнес другой.

— Все зависит от того, за что именно дают тебе эту медаль, — сказал третий. — Если за ранение в ногу — что ж, нет проблем. Но если за проникающее ранение в живот — нет уж, увольте!

— Самая лучшая болезнь, которую можно заработать на фронте, — это «окопная ступня», — с презрением бросил капрал в очках. — Я думал, что даже такие тупые идиоты, как вы, знаете это. Ощущения, конечно, отвратительные — когда с твоей распухшей ноги стаскивают наконец обувь, то кажется, будто вся ступня истыкана острыми иголками. Но зато, братцы, эта «окопная ступня» обеспечила мне ровно девяносто дней в госпитале в Северной Африке. В настоящем чистом военном госпитале с белыми медсестрами! Вот так-то, братцы! — Вспоминая дни, проведенные в госпитале, он закатил глаза от восторга.

— А как насчет вставной челюсти? — проронил бледный веснушчатый пехотинец. — Я слышал, что тех, кто по каким-либо причинам потеряет свою вставную челюсть, отправляют в тыл, чтобы там ему сделали новую.

— То, что ты слышал, солдат, — это какая-то чепуха, — авторитетно буркнул сержант. — Как ты думаешь, для чего ты находишься здесь — для того, чтобы стрелять фрицев из своего «гаранда» или чтобы грызть их зубами?!

— Господи, парни, ну что за чепуху вы тут все мелете?— проронил пожилой штаб-сержант, жевавший сигару. — Заработать себе медаль «Пурпурное сердце», получить «окопную ступню», потерять гребаную вставную челюсть… Какой это все идиотизм! Ведь правда заключается в том, что нам на самом деле противостоят старые инвалиды со стеклянными глазами и деревянными ногами. Это все, что крауты смогли наскрести сейчас, чтобы заткнуть прорехи на фронте. — Он сплюнул на солому, устилавшую пол дота. — Это все, что у них есть на аахенском участке фронта.

— Если честно, сержант, то для меня не имеет никакого значения, что тому человеку, который сидит за немецким пулеметом, недавно исполнилось сто лет, что он старый сифилитик или что-то в этом роде, — раздраженно бросил бледный веснушчатый пехотинец. — Его от нас в любом случае отделяет железобетонная стена толщиной в восемь футов, и у него хватает пальцев на руках, чтобы жать ими на гашетку пулемета и осыпать нас пулями!

— А теперь послушай меня, солдат… — начал было возражать ему штаб-сержант. Но ему так и не удалось закончить фразы. Снаружи вдруг яростно засвистели свистки, и хриплые глотки унтер-офицеров принялись выкрикивать старые, как сама война, приказания:

— А ну-ка, парни, вылазьте из своих дотов! Вы что, не в курсе, что мы воюем?!

* * *

Находившийся в своей штаб-квартире в отеле «Квелленхоф» бригадефюрер СС Дегенхардт Доннер яростно набросился на штурмбаннфюрера Шварца:

— Вы можете сказать мне наконец, где находится штандартенфюрер фон Доденбург? Ради бога, скажите же мне это!

Шварц, который только что сумел вывести из-под фатального американского обстрела пару сотен панцергренадеров «Вотана», которые до последнего удерживали Голгофу под натиском превосходящих сил противника, был с ног до головы заляпан грязью. Его буквально шатало от голода и усталости. Он с трудом облизал свои запекшиеся губы и хрипло произнес:

— Штандартенфюрер фон Доденбург выполняет ваш приказ, генерал. Вместе со штурмшарфюрером Краузе они на двух танках отправились останавливать продвижение американцев в районе Римбурга.

В волнении Доннер выронил свой стеклянный глаз и теперь нервно сжимал его своими длинными худыми пальцами.

— Что же это получается, штурмбаннфюрер? — воскликнул он. — До чего дошло одно из элитных подразделений СС — боевая группа «Вотан»? Ее командир отправляется останавливать прорыв целой американской дивизии всего на двух танках, в компании с 17-летним младшим офицером!

И Доннер неожиданно опустил голову вниз и закрыл лицо руками.

— Боже, — всхлипнул он, — где же фон Доденбург?!

* * *

Американские штурмовики наконец улетели. Но теперь вся местность вокруг троих эсэсовцев и их одинокого «тигра» буквально кишела неприятельскими войсками. В течение всей ночи Куно фон Доденбург, гауптшарфюрер Шульце и шарфюрер Матц слышали нескончаемый рев американских танков и бронированных машин, самоходных орудий и грузовиков, которые двигались в направлении Аахена. Фон Доденбург понимал, что они должны попытаться вырваться отсюда, пока не станет слишком поздно. Но как именно это можно было сделать?

Сидевший рядом с ним Шульце громко застонал. Фон Доденбург повернулся к нему. «Шульце серьезно ранен», — в который раз пронеслось у него в голове. Гамбуржец ворочался и стонал всю ночь, пока фон Доденбург и Матц поочередно несли обязанности часовых.

— Я осмотрю его плечо, — прошептал Куно. — Матц, посвети мне. Только прикрывай свет фонарика ладонью!

Штандартенфюрер разорвал окровавленную рубаху на большом мускулистом плече Шульце. В ране торчал осколок 20-миллиметрового американского снаряда. Вокруг него густо запеклась кровь; тонкая красная струйка стекала на волосатую грудь гиганта.

— Какое прекрасное тело, — с трудом проговорил Шульце. Его полузакрытые веки судорожно подергивались. — От его красоты просто захватывает дыхание… какое оно, черт побери, совершенное!

Куно фон Доденбург посмотрел на Матца. Вдалеке через поле с грохотом тащились американские грузовики. Шарфюрер облизал запекшиеся губы.

— Не смотрите так печально, командир, — проговорил он, явно почувствовав невысказанные страхи фон Доденбурга. — Мне кажется, гангрены у него все-таки пока еще нет. А этот неприятный тяжелый запах… хочется надеяться, что это — обычный запах тела нашего гауптшарфюрера. Пока же гангрены нет… — Он постучал по своей деревянной ноге: — Той, что лишила меня этой конечности.

Фон Доденбург был согласен с Матцем. Но он прекрасно понимал и то, что, стоит только грязи или гнилостным микробам попасть в рану Шульце, и ему будет грозить ампутация руки. Даже умудренный опытом доктор Диденхофен, начальник медицинской службы боевой группы СС «Вотан», не колеблясь, отсечет в таком случае руку гауптшарфюреру, чтобы не рисковать всей его жизнью.

— И как же, ты думаешь, мы должны поступить в этом случае, Матц? — спросил Куно.

Одноногий эсэсовец выключил фонарик. Шульце вновь погрузился в полубессознательное состояние. Его дыхание было неровным и прерывистым, почти конвульсивным. Несколько секунд Матц напряженно размышлял.

— Самое лучшее, господин штандартенфюрер, это, конечно, доставить его к нашим эскулапам, — сказал он наконец. — Но… — И Матц замялся.

— Продолжай!

— Я думаю, господин штандартенфюрер, что неизвестно, когда еще мы сможем добраться до наших медиков. А пока нам надо попытаться вытащить этот осколок у него из раны. Потому что если мы промедлим с этим, то, скорее всего, он потеряет руку.

Матц и фон Доденбург посмотрели друг на друга, и шарфюрер вновь включил свой фонарик. Затем он сунул свободную руку к себе в сапог и извлек оттуда украшенный символикой гитлерюгенда кортик.

— Я получил этот кинжал, когда являлся одним из руководителей гитлерюгенда, — пояснил он. — Это было еще до войны. С тех пор и таскаю его с собой. — Он провел большим пальцем по лезвию: — Острый, как бритва. А его кончик — тонкий, почти как иголка.

Куно фон Доденбург внимательно посмотрел на кинжал.

— К сожалению, у нас нет ничего, чем мы могли бы заглушить боль, когда ты начнешь извлекать осколок из его тела. И как мы сможем обеспечить необходимую гигиену при такой операции?

— Предоставьте все это дело мне, господин штандартенфюрер. Уверяю вас, я не впервые буду выполнять подобную операцию. В 1943 году в России я этим кинжалом в две секунды отсек пару обмороженных пальцев на ноге одного роттенфюрера. И в результате он остался жив. И с ногами. Что же касается гигиены… — Он расстегнул ширинку и, стоя на башне «тигра», направил тугую струю горячей желтоватой мочи прямо на лезвие своего кортика. — Когда этой весной я попал в больницу с триппером, то врачи, обследовавшие меня, заявили, что моя моча убивает любые микробы. — Закончив промывать лезвие, Матц склонился над Шульце.

— Господин штандартенфюрер, вы лучше держите этого громилу, да крепче. Он силен, как бык. А когда он почувствует мой кинжал в своем теле, то попытается убить всех, кто только окажется рядом. Так что я надеюсь на вас.

Фон Доденбург кивнул и обхватил Шульце так, что гамбуржец не мог пошевелиться. Одновременно Куно сделал так, что его рана оказалась перед глазами Матца, как на ладони. Матц зажал фонарик между зубов, покрепче схватил свой кортик и ввел его в рану Шульце.

Гауптшарфюрер громко вскрикнул, все его мощное тело сотряслось. Но фон Доденбург держал его крепко. Он слышал, как кончик ножа Матца скребнул кость. Шульце закричал снова. Его спина выгнулась, словно в агонии. Фон Доденбург на мгновение освободил руку и засунул свой платок в широко открытый рот Шульце.

Матц действовал быстро. На его лбу выступили бисеринки пота. Кинжал все глубже погружался в рану Шульце, по мере того как из нее высвобождался осколок американского снаряда. Никто не знал, что чувствовал при этом сам Шульце, — засунутый в его рот платок фон Доденбурга надежно скрадывал любые крики гамбуржца. Но фон Доденбург, который весь покрылся потом, удерживая изгибавшегося и старавшегося вырваться раненого, мог легко представить себе, какие муки испытывал Шульце. Очевидно, кинжал Матца казался ему раскаленной кочергой, погружавшейся в рану и делавший телу все больнее и больнее.

Затем Матц выпустил фонарик изо рта и сделал глубокий вдох.

— Извини, здоровенный ты паразит, — пробормотал он и быстрым движением кисти повернул кортик в ране Шульце. Осколок снаряда со звоном упал на броню «тигра». Матц опустился на четвереньки. Его пальцы были вымазаны кровью Шульце. Он весь вспотел и тяжело дышал от неимоверного напряжения.

Фон Доденбург вытащил свой платок изо рта Шульце. Гауптшарфюрер практически мгновенно погрузился в бессознательное состояние. Очевидно, оно должно было казаться ему настоящим блаженством.

Артиллерийская канонада вокруг тоже стихла. Куно сразу догадался, что это означало: закончилась артподготовка перед наступлением. Сейчас американские войска должны были перейти в атаку на немецкие позиции.

* * *

— Ну что ж, вперед, счастливчики! — закричал пожилой штаб-сержант. — Наконец-то пришло вам время отработать свое жалованье! — Он покрепче перехватил свой карабин и ринулся в гущу серого дыма, оставшегося после массированных артиллерийских выстрелов.

Весь второй батальон полковника Кокса цепью двигался по склону Голгофы. Разрыв 88-миллиметрового снаряда высветил фигуру сержанта, любителя сыграть в покер, который, стоя на одном колене, всаживал пулю за пулей в сторону немецких позицией из своего «гаранда».

В воздухе просвистел еще один снаряд. Вслед за ним на позиции немцев опустилась тьма. И вдруг следующий разрыв ярко высветил сержанта, по-прежнему стоящего на одном колене, — но уже без головы.

Когда он упал, к нему побежал веснушчатый боец из той же роты и принялся шарить в карманах в поисках тех сорока долларов, которые бойцы должны были разделить между собой, чтобы сыграть потом в покер в память о погибшем. Артиллерия 1-й пехотной дивизии вступила в действие и поразила немецкое 88-миллиметровое орудие, которое обстреливало наступавших американцев. Бойцы второго батальона бросились вперед, поскальзываясь на скользкой земле и падая в там и сям отрытые траншеи.

Неожиданный разрыв противопехотной гранаты сбросил бойца, который не мог заснуть перед атакой, в немецкий окоп. Там он обнаружил себя стоящим лицом к лицу с каким-то немцем. Краут, похоже, был так же удивлен этой внезапной встречей, как и янки. Несколько секунд они так и простояли неподвижно, точно загипнотизированные. У американского бойца был карабин, а у немца в руках — ничего. Но американец все равно не мог использовать свое оружие: траншея оказалась чересчур узкой для этого.

Тогда американец выхватил десантный нож и со всего размаху ударил немца в челюсть. На дно траншеи посыпались выбитые зубы и потекла кровь. В следующую секунду американец вонзил нож в живот немцу. Тот в ужасе выдохнул:

— О, Матерь Божья… Матерь Божья! Американский пехотинец почувствовал, что вся его правая рука залита горячей кровью противника. Он вытащил нож из тела немца и вновь воткнул его. Затем еще раз. Тело краута затряслось в конвульсиях. Его ноги подогнулись, и он опустился на дно траншеи. Американский боец начал блевать.

Позади него раздался командный голос офицера:

— Господи Иисусе, солдат, не убивай их всех — нам требуется взять какое-то количество пленных!

* * *

Офицер-артиллерист из второго батальона полковника Кокса слегка расширившимися глазами посмотрел на дымящуюся воронку, заполненную разорванными на части и умирающими людьми, которая мгновение назад была огневой позицией одного из его 75-миллиметровых орудий. Вокруг валялись куски изуродованных человеческих тел. Вся земля была покрыта толстым слоем крови, который окрасил ее в красновато-розовый цвет. Кое-где кровь уже начала темнеть и запекаться. Из разорванных осколками животов американских солдат на землю выползли кишки. Казалось, они все еще извиваются, словно стремятся заползти обратно в те тела, откуда их вырвало неумолимой силой взрыва.

Офицер-артиллерист уже наблюдал подобные картины ранее. Собравшись с духом, он попытался приободрить оставшихся в живых солдат, которые с беспредельным ужасом взирали на происшедшее.

— Немецкая 88-миллиметровая пушка, выстрел которой наделал столько бед, — начал спокойно рассказывать он, точно находился не в центре боя, а на лекции в Вест-Пойнте, — это никакое не чудо-оружие. Это всего лишь обыкновенное артиллерийское орудие на лафете с металлическим щитом, с дульным тормозом, двумя раздвижными станинами, с поворотным и подъемным механизмами, с двойной гидропневматической люлькой, с казенником с полуавтоматической системой заряжания, укрываемое для транспортировки брезентовым чехлом, на автомобильной тяге, установленное на специальной двухколесной платформе, которая буксируется грузовиком.

Проговорив все это, офицер улыбнулся своим ребятам. Ему хотелось надеяться, что они понемногу приходят в себя. Они же, с лицами, совершенно белыми от ужаса, в бесконечном удивлении уставились на него, полагая, что он просто двинулся умом, не иначе.

— Другими словами, — придав своему голосу недостающую уверенность, заключил офицер-артиллерист, — немецкая 88-миллиметровая пушка — точно такое же артиллерийское орудие, как и все другие. Поэтому нет никакой необходимости бояться ее. Абсолютно никакой необходимости. — Он пристально посмотрел на солдат сквозь стекла своего элегантного пенсне в позолоченной оправе. — Повторяю, точно такое же артиллерийское орудие, как и другие.

Его заключительные слова потонули в грохоте разрыва другого снаряда, выпущенного все из той же 88-миллиметровой пушки. Когда дым и грохот разрыва рассеялся и вздыбленная земля улеглась, то выжившие бойцы увидели, что офицер-артиллерист, только что читавший им лекцию по поводу немецкого орудия, сам пал его жертвой. Его неподвижное туловище жалко распласталось на краю свежей воронки. Голова офицера была оторвана.

Но наступление все равно продолжалось несмотря ни на что. Напор частей 1-й и 30-й пехотных дивизий на немецкие позиции усиливался. Поддерживаемые артиллерией и авиацией американцы наращивали свое давление. И в какой-то момент немцы не выдержали. Линия вражеской обороны дрогнула и начала откатываться в сторону Аахена.

При этом все отступавшие строго выполняли недвусмысленный приказ генерала Доннера, специально изданный на случай отступления: «Уничтожайте и сжигайте все, что не можете унести с собой; не оставляйте врагу ничего!» Тяжело нагруженные боеприпасами, продовольствием и другими ценными и необходимыми вещами грузовики мчались в сторону Аахена, а позади то и дело гремели взрывы — это саперы уничтожали и взрывали то, что было уже нельзя унести. Постепенно немецкое отступление принимало все более лихорадочный, отчаянный характер — напор и давление американцев усиливались, их артиллерия безжалостно молотила по оголенным немецким позициям, и подчас единственным желанием отступающих было просто унести ноги. Разрыв же между 1-й и 30-й дивизиями неуклонно сокращался. Их передовые части находились уже в каких-то сотнях, если даже не десятках ярдов друг от друга.

* * *

Точный выстрел из «панцерфауста» поразил еще один американский танк. Комбинезон стрелка танка оказался весь охвачен пламенем. Тем не менее танкист сумел как-то открыть люк и начал выбираться наружу. Он хватался за раскаленный металл башни голыми руками, и кожа буквально лохмотьями сползала с его пальцев. Наконец он скатился на землю, ударившись о землю головой и визжа от боли, но сумел кое-как сесть и стал срывать с себя пылающий комбинезон. Потом он пополз в сторону американских позиций. Его ноги отказывались двигаться, но он упирался локтями в землю и кое-как продвигался вперед. Каждые пять минут стрелок проползал по десять футов. Оказавшись в полевом госпитале, он за несколько секунд до того, как умереть, успел отчаянно выдохнуть: «Братцы, я еще не собираюсь откидывать копыта, я еще не готов!».

* * *

Ветераны «Большой красной единицы», воевавшие еще в Северной Африке, шли в бой, распевая веселую песенку — неофициальный гимн дивизии:

Американские солдаты насвистывали эту песенку, пока по ним не начали плотно стрелять немецкие пулеметы. Когда немецкие пули выкосили передние шеренги американцев, песенка сама собой стихла.

В этот момент бойцы 1-й пехотной дивизии уже могли ясно различить своих коллег, «мясников Рузвельта» из 30-й дивизии. Полковник Кокс даже забеспокоился, что его ребята могут случайно поразить своих соотечественников, и специально послал офицеров на передовую линию, чтобы они предупредили бойцов, дабы те проявляли осторожность и осмотрительность и не задели своих. В этот миг две американские дивизии отделяло друг от друга каких-то пятьсот метров.

* * *

— Многие из ребят, которым приходится управлять такими колымагами, теряют во время поездок сознание, — со вздохом протянул грузный водитель американского грузовика. Сейчас он сидел вместе с двумя отставшими от 30-й пехотной дивизии бойцами на обочине и жевал мясные консервы. — Видите, что нам приходится таскать в кузове? Канистры с бензином. А бензин, даже когда канистра плотно закрыта, все равно понемногу испаряется. И эти испарения делают страшные вещи. Порой тебя начинает качать, порой ты просто теряешь сознание за рулем. Медики фиксируют случаи отравления шоферов свинцом, который содержится в бензине. Эти испарения можно явственно увидеть в жаркий день, если посмотреть на заднюю часть кузова. Они буквально струятся вверх над канистрами. Точно на грузовом железнодорожном дворе.

Куно фон Доденбург, который затаился в придорожных кустах в пятнадцати метрах от трех янки, бросил внимательный взгляд на дорогу. На ней не было видно ни единого вражеского солдата, ни единой неприятельской машины — она была совершенно пуста. Он кивнул Матцу и, схватив «шмайссер» Шульце, показал шарфюреру пять растопыренных пальцев. Матц кивнул в ответ, показывая, что понимает, что имеет в виду командир. Через пять секунд они должны будут броситься на трех американцев.

Шульце, лежавший в кустах позади них, неожиданно застонал.

— Я помню, как наша транспортная рота застряла после высадки в Европу во французской Нормандии — в это время как раз начали созревать яблоки на деревьях, — и будь я проклят, если все водители нашей роты не сдохли буквально за неделю от этих чертовых испарений. — Шофер отшвырнул в сторону пустую жестянку из-под консервов. — Ну, что вы скажете на это?

— Да, я вижу, трудно живется в службе материально-технического обеспечения, — произнес более молодой солдат. Его грязный мундир цвета хаки украшал синий боевой значок пехотинца. — Это действительно невероятно трудно. Тебе надо добиваться перевода в пехоту, брат!

— Эх вы, пехтура, — всегда подшучиваете над нами, — протянул водитель с ленивой улыбкой.

— Да нет, — вступил в разговор другой американец, — просто мы знаем, что вы…

Ему так и не удалось докончить своей фразы: Матц уткнул ему в спину дуло своего «шмайссера». А перед тремя янки уже вырос штандартенфюрер фон Доденбург. Его «вальтер» был нацелен на них в районе пояса.

— Руки вверх! — произнес он по-английски с сильным акцентом.

Трое американских солдат немедленно вскинули руки вверх. На их лицах отразился неподдельный страх при виде одетого в черный мундир офицера с жестким взглядом и с пистолетом, будто приросшим к его правой руке. Куно фон Доденбург внимательно оглядел американцев. Двое пехотинцев были вооружены лишь штыками. У водителя грузовика вообще не было никакого оружия.

Фон Доденбург кивнул Матцу:

— Отлично, шарфюрер, возьми этих двух героев, — он кивнул на пару побледневших американских вояк, — и подними Шульце в кузов. Пусть они хорошенько позаботятся там о нем и о его ране. Я не хочу, чтобы она вновь открылась и парень начал истекать кровью.

— Слушаюсь, господин штандартенфюрер. — Матц подтолкнул двух пехотинцев вперед. — А ну, пошли!

— Вы не имеете права убивать нас, — заикаясь от страха, пробормотал молодой боец. — Нельзя убивать безоружных солдат… тем более, когда не идет бой.

— Нет, ты не прав. Я могу убить вас, — бросил фон Доденбург с холодной усмешкой на своем твердом небритом лице. — Но я не буду этого делать — пока. А теперь двигайтесь, да поживей!

Через несколько минут Шульце втащили в кузов грузовика, положив на одеяла. Матц и фон Доденбург опустились на корточки рядом с раненным товарищем. Трое американцев вместе с самим водителем забрались в кузов грузовика. Сквозь заднее стекло кабины в затылки им нацелились стволы автоматов двоих эсэсовцев.

— А теперь слушайте меня внимательно, — внушительно произнес фон Доденбург. — Ваши жизни зависят от того, сумеем ли мы благополучно добраться до Аахена. Если вы сделаете хотя бы одну ошибку, — он прищелкнул языком, — вы трупы!

— Но как насчет военной полиции? — возразил водитель грузовика. — Нас может в любой момент тормознуть военная полиция.

— Это ваши проблемы, — холодно отрезал Куно. На самом же деле его мозг лихорадочно работал, стараясь предугадать, какие препятствия могут возникнуть перед ними на всем пятикилометровом отрезке пути, отделявшем их от Аахена. Но другого выхода им все равно не светило: это был единственный способ добраться до города, добраться до своих. Тот единственный километр, который он проползли по полю ночью вместе с Матцем, таща на себе раненного Шульце, показался им обоим полным кошмаром. У них не было сил повторить это. И фон Доденбург, и Матц были совершенно вымотаны. Они не протащили бы гауптшарфюрера еще и с десяток лишних метров. Нет, никакого другого пути попросту не было.

— Итак, — рявкнул фон Доденбург, — всем должно быть все ясно. А теперь — вперед!

Водитель тронул грузовик, и тот затрясся по изрытой минами и снарядами дороге.

* * *

Пока они не достигли пригородов Аахена, дорога была очень спокойной. Когда же впереди показались первые городские постройки, поток людей и машин на шоссе стал заметно гуще. Дважды им пришлось съезжать на обочину, чтобы пропустить санитарные машины, на ветровых стеклах которых алела предупредительная надпись: «Везем тяжелораненых». Чем ближе они подъезжали к Аахену, тем больше становилось на дороге военной техники. А по обеим сторонам дороги тянулись оборудованные позиции американских частей — окопы, доты и одиночные щели, в которых сидели напряженные бойцы, сжимавшие в руках оружие и таращившиеся на дымящиеся развалины так, словно из них в любую минуту могла неожиданно выскочить свежая рота немцев.

На обочине дороги мелькнула надпись: «Поднимешь своими колесами пыль — и ты мертвец, братишка! Этот участок дороги обстреливается противником». Но для того, чтобы понять, что весь этот сектор находится под обстрелом, не было необходимости читать предупредительную надпись — звуки близких выстрелов и разрывов снарядов были и так слышны слишком явственно.

Поглядывая сквозь щели по бортам грузовика на дорогу, фон Доденбург видел страх, написанный на лицах идущих в сторону фронта американских солдат. Их глаза неестественно сверкали, словно бойцы были на грани слез или истерики; сами же лица были мертвенно-бледными, а губы начинали безумно дрожать всякий раз, когда рядом разрывался снаряд или мина. Вскоре с дороги исчезли все остальные машины и бронетехника. Их грузовик оказался теперь единственным транспортным средством, которое медленно ползло вперед по изувеченной попаданиями мин и снарядов дороге вместе с марширующей в сторону фронта американской пехотой.

— Господин офицер… — обратился к фон Доденбургу водитель грузовика, с трудом объезжающий бесчисленные рытвины и выбоины. — Вскоре нас и вправду должны остановить. Либо военная полиция, либо патруль. Что нам тогда делать?

— Предоставьте это дело мне, — хрипло произнес эсэсовец. — А ваша задача — только двигаться вперед. Давай, веди машину!

Он посмотрел на Матца и затем перевел взгляд на Шульце, который валялся в трясущемся кузовке американского грузовика. Гамбуржец тяжело, прерывисто дышал. Куно осторожно прикоснулся рукой к пылающему лбу гауптшарфюрера и поклялся себе, что в любом случае доставит бывшего докера в расположение своих. Германии обязательно понадобятся дерзкие, ни перед чем не останавливающиеся и ничего не боящиеся люди типа Шульце в предстоящие тяжелые дни и месяцы.

— Не волнуйся, Матц, — бросил фон Доденбург, — мы обязательно прорвемся.

Матц, ветеран боевой группы СС «Вотан», только ухмыльнулся.

—Я совершенно не волнуюсь, господин штандартенфюрер. Я же боевой солдат. Не то что этот паркетный вояка, что валяется сейчас перед нами. — Он указал грязным пальцем на своего сотоварища по многочисленным попойкам и похождениям по публичным домам. — Я только хотел узнать, господин штандартенфюрер, собираетесь ли вы порекомендовать меня на должность временно исполняющего обязанности старшего унтер-фюрера на тот период, пока этот тип будет прохлаждаться в госпитале? Я хочу сказать, что когда Шульце ляжет в госпиталь, то он превесело проведет там время, лапая медсестер, лакая медицинский спирт и лежа все время на чистых простынях. Мне тоже хотелось бы получить хоть какие-то блага. Например, эту самую должность гауптшарфюрера. Это выглядело бы просто здорово в моем послужном списке. И в старости я мог бы рассчитывать на куда большую пенсию, господин штандартенфюрер.

Куно фон Доденбург потряс головой.

— Тысяча чертей, Матц, а ты, оказывается, даже больший негодяй, чем сам Шульце! — проговорил он. — Ну что ж, я предоставлю тебе это временное повышение в должности. Если только мы сумеем выбраться из этой передряги живыми.

— Стоп, стоп! — закричал американский лейтенант, неожиданно выпрыгнувший из кучи мусора справа от грузовика. Его голова была непокрыта. В руках он держал карабин. — Вам что, идиоты, жизнь надоела? Вы же заехали на самую переднюю линию!

Грузный водитель грузовика ударил по тормозам. Машина остановилась. С обеих сторон дороги показались головы солдат военного патруля в стальных шлемах. Сердце фон Доденбурга бешено забилось. В ту же секунду он различил характерный стрекот немецкого пулемета MG-42 где-то невдалеке. «Линия фронта действительно совсем рядом», — подумал штандартенфюрер.

— Ну, что? — Лейтенант смотрел на водителя грузовика, но тот ничего не отвечал ему. — Что, черт побери, вы делаете здесь, у самой линии фронта? Я никогда не видел, чтобы грузовики снабжения подъезжали так близко к передовым позициям!

Но шофер по-прежнему молчал. Невдалеке завыли мины, но краснолицый американский лейтенант даже не шелохнулся. Фон Доденбургу стало ясно, что перед ним — настоящий ветеран.

В эту секунду и до самого краснорожего офицера дошло, что что-то тут не так. Он внимательно вгляделся в трех солдат, сидящих в кабине грузовика с моторным топливом и застывших в странном молчании.

— А ну-ка, парни, — протянул лейтенант, поднимая свой карабин, — дайте-ка мне взглянуть на ваши удостоверения личности. — Он повернулся к своему взводному сержанту: — Джо, подойди-ка сюда ко мне…

В это мгновение Матц выстрелил. Сидевшие в кабине грузовика пехотинцы не успели наклонить головы, и пули Матца размозжили их. Куски костей, мяса и брызги крови полетели во все стороны. Ветровое стекло покрыла сетка мелких трещин. Пули, попавшие в грудь американскому лейтенанту, командиру военного патруля, отбросили его назад.

— Двигай! — бешено крикнул фон Доденбург водителю американского грузовика. — Полный вперед! Вперед!

Водитель, правый бок которого был весь забрызган кровью, дал полный газ, и грузовик ринулся вперед. Виляя из стороны в сторону, он неистово понесся по дороге. Вслед ему летели пули отчаянно стрелявших американских патрульных. Не видя ясно дороги из-за растрескавшегося ветрового стекла, водитель неправильно вывернул руль и врезался в столб освещения. Вцепившись в руль, он попытался развернуть грузовик в другую сторону.

— Держите этого мерзавца! — закричал Матц по-немецки. — Держите его, а не то сейчас врежемся!

Но было уже поздно. Грузовик влетел в кучу кирпичей. Водителя, словно катапультой, выбросило из кресла, и он, описав в воздухе дугу, приземлился на кирпичи. Куно фон Доденбург посмотрел на него. Шея американского шофера была неестественно вывернута. При падении он мгновенно сломал ее.

— Пошли! — выкрикнул фон Доденбург, схватил «шмайссер» Матца и выпустил яростную длинную очередь в сторону американской передовой линии. — Бери Шульце и вытаскивай его! — Он вновь дал очередь по американским солдатам, пытавшимся пробиться к ним, лавируя среди куч мусора и битых кирпичей.

Матц сильно ударил Шульце рукой по лицу.

— Давай, просыпайся! — заревел он. — Надо бежать, Шульце!

Шульце застонал, но глаза его остались закрытыми. Тогда Матц ударил его по раненному плечу. Шульце закричал и открыл глаза.

— Что… происходит? — с трудом выдохнул он.

Матц схватил Шульце за здоровую руку и с силой потянул.

— Вставай, поднимайся! — прошипел он. — Американцы всего в двадцати метрах от нас!

Здоровенный, но беспомощно-слабый сейчас Шульце с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, двинулся при помощи Матца вперед по кузову грузовика. Матц первым спрыгнул с грузовика и отчаянно выругался — он крайне неудачно приземлился на свою деревянную ногу. Шульце, шатаясь, спрыгнул вслед за ним и упал на четвереньки. Матц вновь хлестнул его по лицу — так, что из носа Шульце потекла кровь. Рядом с ними визжали пули.

— Ради Христа, бегите к нашим! — закричал фон Доденбург. — Бегите, а я прикрою вас. Давайте, вперед!

Стоя на коленях, Куно пытался отогнать американцев яростным огнем из своего автомата. Шатаясь, две жалкие скрюченные фигуры — Матц и Шульце — медленно побрели по направлению к немецкой линии обороны. Сейчас они были похожи на карикатуры на самих себя.

— Не стрелять! — вдруг раздался командный голос, говоривший по-немецки. — Это же двое наших. Это двое из «Вотана»!

Шатаясь, точно былинка на ветру, Матц с трудом волочил на себе вконец обмякшего, безумно тяжелого Шульце, двигаясь в ту сторону, откуда только что прозвучал этот голос. По лицу одноногого унтер-фюрера струились слезы усталости и отчаяния. Еле таща ноги, они проковыляли по грудам строительного мусора и битых кирпичей, едва не споткнулись о натянутую колючую проволоку и оказались в густом дыму, отчаянно выедавшем им глаза. В это время оставшийся сзади Куно фон Доденбург неистово строчил из автомата по американцам, делая все, чтобы они не могли приблизиться к двум медленно бредущим вперед эсэсовцам. Наконец двое приятелей рухнули в траншею, где их подхватили заботливые руки товарищей. Встретившие их бойцы «Вотана» радостно завопили:

— Да это же Матц и здоровенный Шульце… Матц и наш гауптшарфюрер Шульце!

— Командир, — прохрипел Шульце перед тем, как окончательно потерять сознание. — Наш командир…

Эсэсовцам не требовалось больше ничего объяснять. Панцергренадеры, прикрывавшие этот сектор обороны Аахена, разом повыскакивали из траншей и бросились в сторону американской передовой линии, отчаянно стреляя на ходу. Из их широко распахнутых ртов вылетал фанатичный боевой клич: «Вотан… Вотан… Вотан!»

Услышавший этот клич Куно фон Доденбург, который, стоя в дверях разбомбленной лавки мясника, судорожно пытался засунуть в «шмайссер» новый магазин взамен использованного, уронил в пыль ставший больше не нужным автомат. Им овладело фантастическое чувство облегчения.

Его люди неслись ему на выручку.

* * *

Практически в ту же самую секунду в этот же день, 16 октября 1944 года, разведывательный дозор второго батальона под началом штаб-сержанта Фрэнка А. Карсвелла был послан полковником Коксом для того, чтобы установить непосредственный контакт с передовыми частями 30-й пехотной дивизии. Путь разведчиков, однако, оказался довольно коротким. Едва американские солдаты достигли шоссе Аахен—Верселен, как оказались под плотным огнем немецкой артиллерии. Дозор попадал на землю и забился в импровизированные укрытия, дожидаясь, пока прекратится огненный смерч. Один солдат вскрикнул, получив осколочное ранение. Запахло сожженным человеческим мясом. Слева и справа от американцев факелами горели огромные дома. Все это казалось похожим на невероятную декорацию какого-то фантастического фильма. Когда янки пришли в себя в промежутке между залпами, они, внимательно оглядевшись, недосчитались сержанта Фрэнка А.Карсвелла. Командир дозора был мертв.

Бойцы заметно приуныли. Однако двое совсем молодых солдат — рядовые Эд Краусс и Эван Уайтис — оказались посмелее остальных.

— Я попытаюсь пробиться вперед несмотря ни на что, — заявил Краусс. — Ты пойдешь со мной, Эван?

Уайтис кивнул в знак согласия. Оставив сзади основную группу бойцов, двое молодых рядовых осторожно поползли вперед по обожженной, разбомбленной местности, над которой стлался дым и запах гари. Краусс и Уайтис были крайне напряжены. Им казалось, что в любой момент по ним может полоснуть огонь из пулемета, который превратит их в трупы.

Они проползли сто метров. Потом еще пятьдесят. Никто по ним не стрелял. Вокруг не было видно ни одного немца. Внезапно Краусс замер.

— Смотри, Эван, — прошептал он, — вон же люди в нашей, американской форме!

Уайтис сузил глаза, выеденные дымом, пытаясь рассмотреть получше.

— Черт побери, ты прав. Эд! Это наши!

Практически в ту же самую секунду их самих заметили.

— Эй, ребята! — радостно раздалось по-английски. — Мы из 30-й пехотной. Идите к нам, сюда!

— А мы — из 1-й пехотной, — прокричали в ответ разведчики. — Мы идем к вам, а вы идите к нам!

И они стали сближаться друг с другом, пока не сошлись вместе. Последовали дружеские объятия и похлопывания по спинам.

Часы показывали 16 часов 15 минут. Передовые части «Большой красной единицы» наконец-то сомкнулись с частями «Мясников Рузвельта». Вокруг Аахена образовалось непрерывное кольцо из американских войск. «Священный германский город» оказался окончательно отрезанным от основной территории Третьего рейха.