Глава первая
Не было слышно ничего, кроме стука каблуков отполированных до блеска сапог молодого лейтенанта вермахта по устланному бетонным покрытием въезду в отель «Квелленхоф». Позади него бесшумно двигались три американских офицера, обутых в походные ботинки на упругих резиновых подошвах. Из окон штаб-квартиры генерала Доннера на неприятельских офицеров недоуменно уставились усталые штабные работники. Бойцы батальона охраны штаб-квартиры генерал-майора полиции нервно стискивали в руках свое оружие.
В десяти шагах от командующего обороной Аахена, как и предписывалось уставом, лейтенант застыл, прищелкнул каблуками и взметнул вверх руку в нацистском приветствии.
— Хайль Гитлер! — молодым ясным голосом прокричал он.
— Хайль Гитлер! — громко ответил ему генерал Доннер. Рядом с ним замер штандартенфюрер Куно фон Доденбург.
Седовласый полковник армии США, по бокам которого стояли два других офицера с белыми флагами парламентеров в руках, был ошарашен нацистским приветствием. Но генерал Доннер сделал вид, будто не замечает его замешательства.
— Что делают здесь эти люди? — резко выкрикнул он, хотя прекрасно знал, ради чего и почему здесь оказались янки.
— Осмелюсь доложить, господин генерал, — ответил формулировкой из устава молодой лейтенант, — эти люди — американские военные парламентеры. Они хотели бы переговорить с вами.
Генерал Доннер сухо кивнул и повернулся к американцам, так, что теперь они могли рассмотреть полностью его страшное лицо. Он остался доволен тем, как они побледнели от ужаса — особенно наиболее молодой из них.
— Кто-нибудь из вас говорит по-немецки? — проронил бригадефюрер.
— Да, генерал, — ответил седовласый полковник, — я говорю по-немецки.
Генерал Доннер поморщился и бросил выразительный взгляд на фон Доденбурга. Тот мог ясно прочитать его невысказанные мысли: скорее всего, этот американский офицер со знанием немецкого языка — не кто иной, как когда-то родившийся в рейхе еврей.
— Ну, и что же вы желаете? — ясным голосом спросил Дегенхардт Доннер.
Американский полковник вытащил листок бумаги из нагрудного кармана своей замызганной полевой униформы и прочистил горло.
— Я уполномочен передать вам обращение командира моего корпуса, генерала Джозефа Коллинза. Он поручил мне зачитать его вам вслух. Я зачитаю его сначала по-английски, а затем оглашу его перевод на немецкий.
— Дорогуша, — выдохнул генерал Доннер, стараясь сдерживать свои эмоции, но при этом говоря настолько громко, чтобы его могли слышать абсолютно все, — ты можешь зачитать его хоть по-китайски, если тебе так хочется. Но все, что интересует меня, — это его немецкий перевод!
Лицо седовласого полковника залилось краской. Поднеся бумагу к глазам, он принялся читать по-английски:
— Город Аахен в настоящее время полностью окружен американскими войсками. Если Аахен не сдастся безоговорочно в самое ближайшее время, то американские наземные и военно-воздушные силы продолжат безжалостно обстреливать и бомбардировать Аахен с земли и с воздуха, с тем чтобы принудить его к сдаче.
Американский полковник со значением посмотрел на Доннера. Генерал, казалось, разглядывал какой-то предмет, находящийся вдалеке, точно слова полковника армии США его совершенно не интересовали.
Стоящий чуть позади фон Доденбург не смог удержать улыбку восхищения. Бригадефюрер СС устроил американцам совершенно фантастическое представление. Ведь в действительности в его подчинении оставалось всего лишь пять с небольшим тысяч человек, из которых, пожалуй, лишь пятьсот бойцов «Вотана» представляли сколько-нибудь боеспособную силу.
Американский полковник еще раз посмотрел на Доннера. пожал плечами и принялся переводить текст ультиматума на немецкий. Закончив, он вновь поднял глаза на генерала, стоящего на испещренных пулями ступеньках у входа в отель «Квелленхоф», и спросил:
— Итак, генерал?
Доннер уставился на него своим стеклянным глазом.
— Что?
— Вы желаете принять условия сдачи, переданные командиром корпуса генералом Джозефом Коллинзом? — Полковник облизал внезапно пересохшие губы. — Вы, конечно, представляете себе те последствия, которые неизбежно наступят в случае, если вы не пожелаете принять эти условия сдачи?
Генерал Доннер презрительно рассмеялся в лицо американскому полковнику:
— Последствия! Какая чепуха! Да вы ведь уже не можете ни бомбить, ни обстреливать нас, не подвергая при этом непосредственной угрозе свои собственные войска, которые уже вошли в предместья Аахена. И если вы захотите взять город, то вам придется биться за каждый дом и вести кровопролитнейшие уличные бои. В результате Аахен станет для вашей армии не чем иным, как Сталинградом. Разве вы способны заплатить столь высокую цену за Аахен?
— Итак, господин генерал, какой же ответ мне следует передать генералу Коллинзу? — осведомился американский полковник.
— Какой ответ? Очень простой. Он может идти к черту. И если вы не покинете это место в течение пяти минут, то и сами последуете именно туда! — Доннер повернулся к молодому лейтенанту: — Отведите этих господ обратно тем же путем, каким они пришли сюда!
У американского полковника отвисла челюсть. Стоявший напротив него штурмбаннфюрер Шварц угрожающе положил ладонь на кобуру своего пистолета. Его жест был совершенно недвусмысленным. Американцы поспешили развернуться и двинуться обратно, угрюмо сжимая свои белые флаги.
Генерал Доннер даже не посмотрел в их сторону. Вместо этого он повернулся к слушавшим его немецким офицерам.
— Прошу внимания, господа, — произнес он своим скрипучим неприятным голосом. — Наше положение вовсе не такое безнадежное, каким может показаться некоторым людям. Во-первых, мы замечательно укрепились здесь, в Аахене, и нас очень трудно будет выбить с наших укрепленных позиций. Во-вторых, у нас здесь сосредоточены запасы еды ровно на два месяца вперед; кроме того, рейхсмаршал Герман Геринг пообещал бесперебойно снабжать нас боеприпасами и всем необходимым по воздуху. А в-третьих, в Генеральном штабе уже планируют операцию по прорыву американского кольца окружения в районе Аахена, чтобы окончательно разблокировать город. В этой связи я ожидаю, что каждый из вас выполнит свой долг по защите священного имперского города Аахен до конца — так, как предписывает нам данная нами клятва на верность национальному флагу и отечеству. Я рассчитываю, что все вы проявите абсолютную храбрость и выдержку.
И он тяжелым взглядом оглядел лица собравшихся в отеле «Квелленхоф» офицеров. Генерал Доннер слишком хорошо знал, что силы всех этих людей на пределе и что они в действительности не смогут долго выдерживать подобных испытаний.
Затем он выбросил руку в приветствии человеку, который всего за одиннадцать лет до этого принес новую надежду дотоле безнадежно лежащей в руинах и смятении Германии:
— Да здравствует наш фюрер Адольф Гитлер и наша любимая родина! Зиг хайль!
Двор отеля заполнился зычными выкриками «зиг хайль!» и чеканным грохотом подошв сапог немецких офицеров, повторявших слова генерала Доннера. Сидевшие на ветвях по-осеннему голых деревьев галки и вороны взмыли в воздух, хрипло жалуясь на то, что их неожиданно потревожили.
Доннер подождал несколько секунд, пока стихнут птичьи крики, и веско произнес:
— Ну, а сейчас мы покажем американским ублюдкам, чего на самом деле стоят немецкие солдаты. И из чего они сделаны. Майор Гелен!
— Слушаю вас, господин бригадефюрер, — откликнулся со второго этажа отеля краснолицый офицер-артиллерист.
— Я хочу, чтобы каждое наше орудие немедленно произвело по пять выстрелов подряд по вражеским позициям.
— Но пять выстрелов — это весь наш дневной лимит на одно орудие, — попытался протестовать начальник артиллерии.
— Мне наплевать, майор! Жирный Герман подгонит нам новые снаряды. А сейчас я хочу показать надменным, чересчур уверенным в себе вонючим американским свиньям, что они еще далеко не выиграли битву за Аахен!
Когда первые залпы шестиствольных минометов взорвали установившуюся было над линией фронта тишину, Куно фон Доденбург ухмыльнулся и поспешил в расположение боевой группы СС «Вотан», чтобы проследить за доставкой нового снаряжения и боеприпасов. Да, генерал Доннер устроил американцам грандиозное представление. Ему же вскоре придется выдержать на себе их ответ.
* * *
— Какой же он тупоголовый высокомерный ублюдок, этот немецкий генерал! — разбушевался в командном бункере командира 1-й пехотной дивизии Хюбнера генерал Коллинз после того, как из Аахена возвратились посланные туда американские парламентеры. — Он что же, не понимает, что дело действительно серьезное? Как ты думаешь, Кларенс?
— Видимо, не понимает, — ответил Хюбнер. Ему доставляло тайное удовольствие видеть Коллинза таким взбешенным и растерянным одновременно. Он прислушался к звукам выстрелов немецких минометов. — Вы только послушайте это!
— Да-да, я слышу, — хмуро откликнулся генерал Коллинз. Он мерил шагами узкое пространство командного бункера, не обращая внимания на то, что из-за непрерывной немецкой канонады на его блестящий шлем с потолка постоянно сыплются грязь и пыль. — Он просто сошел с ума, этот немецкий командующий. Неужели ему не ясно, что его дело конченное?
Наконец генерал Коллинз сумел справиться с собой и восстановить видимость душевного равновесия. Остановившись на середине бункера, он тяжело взглянул на Хюбнера:
— Ну что ж, Кларенс, если он так желает поиграть в эту игру, то мы ответим ему. Да еще как! Каковы твои соображения на этот счет, Кларенс? Что ты собираешься предпринять в первую очередь?
Генерал Хюбнер тяжело поднялся с места и ткнул толстым пальцем в висевшую на стене карту Аахена:
— Как вы знаете, Джозеф, немцы испытывают крайнюю нехватку личного состава. По данным нашим разведки, все, что может наскрести для обороны Аахена этот сумасшедший немецкий генерал, — этого всего лишь от пяти до шести тысяч солдат. Больше у него просто нет. Однако, к сожалению, и такое малое количество защитников Аахена способно причинить нам большие потери. Особенно если они будут защищаться в хорошо укрепленном центре города, где нам придется вести кровопролитные уличные бои. — Генерал Хюбнер выжидающе замолчал.
— Давай, продолжай, Кларенс, — попросил генерал Коллинз. В эту секунду звуки выстрелов из немецких минометов стали стихать. На смену им пришли крики и стоны раненых, зовущих на помощь. Командир корпуса прекрасно знал, что генерал Хюбнер был бы счастлив получить лишние подкрепления. Но он столь же хорошо представлял себе, что ни за что не даст их ему. Ему самому были нужны все имеющиеся резервы, чтобы стремительно продвигаться вперед в направлении Рейна, решая задачу, поставленную перед Седьмым армейским корпусом генералом Эйзенхауэром, главнокомандующим силами союзников в Европе. Генералу Хюбнеру предстояло выполнять свои боевые задачи в Аахене теми силами, которые у него имелись, — силами одной лишь «Большой красной единицы», находившейся под его командованием.
— С учетом вышесказанного, сэр, я не думаю, что мне стоит рисковать жизнями большей части моих людей, бросив их в одну лобовую атаку на немецкие позиции, — заявил генерал Хюбнер. — В таком случае немцы просто уложат несколько тысяч моих ребят, а сами мы этим многого не добьемся. Поэтому я собираюсь предпринять следующий маневр. — Он указал на карту города: — Я хочу ввести в город 26-й полк под командованием полковника Зейтца здесь и здесь. Закрепившись в районе железной дороги Аахен — Кельн, левый фланг Зейтца должен начать постепенное продвижение вперед через весь город…
Внимательно слушавший его генерал Коллинз кивнул.
— Одновременно с этим правый фланг Зейтца должен начать наступление на эти три возвышенности — вот здесь. Все три — и прежде всего, гора Лоусберг — доминируют над северной частью города. Лоусберг, например, вздымается на высоту в девятьсот футов и отбрасывает в солнечный день тень почти на весь Аахен.
Генерал Коллинз протестующе поднял руку вверх:
— Прошу тебя, Кларенс, избавь меня от этих подробностей, уместных разве что в туристическом справочнике!
— Извините, сэр. Итак, если мы сумеем завладеть этими тремя высотами, то перед нашей артиллерией окажется весь город. Весь Аахен будет тогда лежать перед нашими пушками, точно выложенный на блюдечке. И тогда мы нанесем решающий удар. Начнем со штаб-квартиры обороны Аахена, расположенной в отеле «Квелленхоф». Как только этот мозговой центр немецкой обороны будет уничтожен, вся ее структура рассыплется окончательно. Она просто перестанет существовать. — Генерал Хюбнер, явно довольный своим планом, позволил себе улыбку: — Я думаю, сэр, что это — наиболее разумный и взвешенный план, нацеленный на то, чтобы овладеть этим городом с минимумом потерь для нас. Мы снесем немецкой обороне голову — и затем позволим постепенно окоченеть всему телу.
Поглядывая на висевшую перед ним карту Аахена, генерал Коллинз молча обдумывал только что изложенный ему план Кларенса Хюбнера. Потолок командного бункера задрожал, когда рядом начала двигаться колонна самоходных 155-миллиметровых гаубиц, следовавших прямо на фронт. Дождавшись, пока проедет последнее орудие, Коллинз обратился к Хюбнеру:
— Кларенс, ты ведь сам видишь основную слабость своего плана, верно?
Лицо Хюбнера вспыхнуло.
— Нет, сэр, — выдавил он. — Мне стыдно признаться в этом, но я, ей-богу, не вижу в своем плане никаких слабых мест.
— Тебе вовсе не следует стыдиться, Кларенс, — с легкой улыбкой произнес генерал Джозеф Коллинз. — Это как раз то. за что командиры армейскими корпусами получают свое жалованье. Мы просто обязаны время от времени поправлять чересчур самоуверенных командиров дивизий. Твой план — просто превосходный, но лишь до тех пор, пока мы не учитываем неизбежные трудности, которые обязательно возникнут, когда полк полковника Зейтца ввяжется в уличные бои в Аахене. — Он усмехнулся: — План-то, конечно, превосходен — захвати все господствующие над городом высоты и весь город твой! Начни обстреливать с них Аахен, и очень скоро фрицы взмолятся о пощаде. Все это, конечно, замечательно. Но ты только взгляни на свой фланг — и тебе сразу же станет ясно, насколько же он уязвим! Вплоть до того самого места, где части твоей дивизии смыкаются с передовыми линиями 30-й пехотной дивизии, практически вообще нет никаких американских войск. Все наше присутствие в этом районе, по большому счету, не более чем символическое. И стоит только какому-нибудь немецкому мастеру успешных контратак — а таких мастеров у них, поверь мне, предостаточно — одним прекрасным утром ударить по твоим позициям с северного направления, и они выйдут прямо в незащищенный фланг полковника Зейтца. Тогда фрицы просто отрежут полк Зейтца, и все. А он даже не сможет толком закрепиться в этом районе. И тогда наступит уже твоя очередь испытать на себе, что происходит, когда какой-то воинской структуре отрубают голову. — Коллинз с вызовом уставился на более пожилого генерала Хюбнера: — Ты понимаешь, о чем я веду речь, Кларенс?
— Да, я понимаю это, сэр, — подавленно ответил Хюбнер. — Но какую же вы предлагаете альтернативу моему плану?
— Да никакую. — Командующий корпусом с некоторым злорадством воззрился на командира «Большой красной единицы», который явно не ожидал такого ответа. — У меня нет резервов, которыми я мог бы укрепить твой 26-й полк. К тому же я совсем не желаю, чтобы мой корпус записал на свой счет еще одно кровавое взятие неприятельского города вроде Бреста. Нет, Аахен совсем не должен стать еще одной такой пирровой победой для американской армии. Ты попытаешься взять Аахен именно так, как и запланировал.
Коллинз перевел дыхание. Всякая улыбка исчезла с его привлекательного моложавого лица.
— Да, сэр? — вопросительно смотрел на него Хюбнер.
— И самое главное, Кларенс, — медленно произнес Коллинз. — Ты должен быть чрезвычайно внимателен, когда будешь атаковать эти три высоты. Чрезвычайно! Иначе крауты просто застанут тебя врасплох и намнут тебе бока так, что не позавидуешь. Приятного вечера, Кларенс…
….Однако в этот раз генералу Джозефу Коллинзу суждено было ошибиться — немецкая атака на американские позиции готовилась совсем в другом месте.
Глава вторая
Когда пожилой человек в гражданской одежде откинул наконец крышку канализационного люка, нестерпимое зловоние заставили фон Доденбург отшатнуться, словно от удара в лицо. Все пространство канализационной магистрали было заполнено спирающим дыхание смрадом. Здесь смешались запахи многолетних человеческих экскрементов, крови, дезинфицирующих средств и креозота, которым пытались убивать гнездящихся в нечистотах микробов.
Пожилой мужчина в гражданском причмокнул, заметив выражение, промелькнувшее по лицу Куно.
— Тут нечего бояться, господин штандартенфюрер, — произнес он с акцентом уроженца бассейна Рейна. — Тут пахнет всего лишь старым добрым человеческим дерьмом. Я работаю в этой системе на протяжении всех последних пятидесяти лет, и этот запах, как вы можете убедиться, не причинил мне особого вреда. — Он вновь причмокнул, обнажив при этом пожелтевшие корешки давно сгнивших зубов.
— Это только ты так сам считаешь, старая помойная крыса, — злобно процедил Матц. — Ты сам пахнешь еще хуже, чем канализационная труба. — С отвращением отвернувшись от пожилого мужчины, он пробормотал: — Черт бы тебя побрал, ты не мог бы отойти от меня подальше, а не то мне станет совсем плохо…
— Ну все, хватит, гауптшарфюрер, — приказал фон Доденбург, инстинктивно приглушая свой собственный голос.
— Извините, господин штандартенфюрер. — пробормотал Матц. Двигаясь в основном на своей здоровой ноге, он присоединился к группе добровольцев, которые уже давно дожидались приказа командира боевой группы СС «Вотан».
— Итак, я повторю для всех необходимую последовательность наших действий, — произнес фон Доденбург. — Мы разобьемся на группы по четыре человека. Каждой такой группой будет командовать либо офицер, либо унтер-фюрер. Мы двинемся вперед одним и тем же путем с интервалом в одну минуту — чтобы избежать столкновения друг с другом. Пойдем вперед в темноте, пока не достигнем того места, которое господин Герхардт именует «главной площадью». Там мы разделимся, и каждая группа двинется непосредственно к своему объекту. Ровно в восемнадцать ноль-ноль, когда, согласно данным нашей разведки, американские солдаты прекращают воевать… — Куно фон Доденбург невольно поморщился и презрительно бросил: — Они действительно воюют лишь с девяти утра до пяти вечера… Итак, ровно в восемнадцать ноль-ноль мы ударим по ним. И каждый удар должен быть по-настоящему серьезным и болезненным!
Его яркие голубые глаза, обведенные темными кругами недосыпания и усталости, внимательно оглядели все тридцать стоявших перед ним добровольцев, набранных из состава танковых экипажей боевой группы «Вотан». Эти тридцать человек были готовы выполнить одно из самых опасных заданий за все время многомесячной обороны Аахена.
— Итак, бойцы, вам дается пять минут на то, чтобы выбраться на поверхность, и еще пять — на то, чтобы нанести удар по американцам; затем вы должны немедленно скрыться обратно под землю. Мне хотелось бы, чтобы вы сумели захватить с собой хотя бы пару пленных. Но главное, конечно, — это посеять панику среди американских солдат. Так, чтобы их чванные генералы наконец-то призадумались над тем, что они делают в Аахене — и правильно ли они это делают.
— Мы испугаем этих неженок так, что их потом очень долго будет мучить нервный понос, — уверенно произнес Матц, потирая своей грязной рукой небритый подбородок.
— Хотелось бы надеяться на это, Матц, — откликнулся Куно. — У кого-нибудь есть вопросы?
Здоровенный новобранец, которого только что призвали в СС из баварской крестьянской семьи и который был таким огромным, что на него не смогли даже подобрать подходящую форму — самый большой мундир казался на нем коротковат, — неловким голосом спросил:
— Не думайте, что я трушу, но, боюсь, не совсем понимаю ваш план, господин штандартенфюрер. Каким все-таки образом мы сможем отойти назад после того, как проведем свой рейд в центре города?
— Точно таким же, как и придем туда!
— Все равно не понимаю, — покачал головой вчерашний крестьянский паренек. — Как мы сможем добраться до так называемой «главной площади»? — Его лицо стало красным от смущения. — Там же внизу совершенно темно. А мне совсем не хотелось бы потеряться в этой яме с дерьмом!
Куно фон Доденбург улыбнулся:
— Не беспокойся, Трис. Я уже подумал о том, как решить эту проблему. У руководителя каждой группы будет с собой мел отдельного цвета. У меня, например, зеленого. И по пути от главной площади до выхода через канализационный люк на поверхность каждый руководитель будет помечать маршрут движения группы этим цветным мелком. Когда придет время двигаться назад, вы просто посветите на стены канализационного тоннеля своими фонариками, обнаружите эти цветные пометки мелом — и они выведут вас обратно на «главную площадь». Это будет наше место сбора по окончании операции. Там будет ждать либо штурмбаннфюрер Шварц, либо я сам — для того, чтобы отвести весь отряд добровольцев обратно в расположение «Вотана». — И Куно ободряюще улыбнулся смущенному гиганту: — Теперь ясно?
— Так точно, господин штандартенфюрер, — выдохнул тот с явным облегчением. — Теперь мне все ясно. Я просто не хотел заблудиться здесь во всем этом смердящем дерьме, вот оно что.
— Ну, ну, — саркастически воскликнул Матц. — Нашел о чем беспокоиться, надо же! Ведь вы, фермеры, живете в этом дерьме и навозе всю жизнь. Может, вы даже мажете дерьмо на хлеб вместо масла, почем я знаю?
Добровольцы, включая самого Триса, только рассмеялись в ответ. Фон Доденбург в последний раз взглянул на темнеющее октябрьское небо, подсвеченное тут и там розовыми всполохами — свидетельствами американских ночных бомбардировок (этими бомбардировками завершался каждый день осады Аахена), кивнул штурмбаннфюреру Шварцу, который должен был двигаться сзади, замыкая их колонну, и повернулся к Герхардту:
— Ну что ж, старик, пошли!
Герхардт подтянул повыше доходящие ему почти до самых бедер резиновые сапоги, с привычной ловкостью нырнул в узкое отверстие канализационного люка и начал быстро спускаться в зловонное, пропахшее вечным смрадом нутро канализационной магистрали.
Куно фон Доденбург в последний раз глотнул свежий чистый воздух, настраивая себя на предстоящее нелегкое испытание.
— Итак, моя группа, — за мной, вниз!
— О, боже, — пробормотал Матц, когда в нос ему ударила нестерпимая застоявшаяся вонь, — какие только вещи мне не приходится делать ради народа, отечества и фюрера! Теперь вот мне придется брести по самые яйца в дерьме.
И он начал спускаться вниз по металлической лестнице. Вскоре его окутал непроницаемый мрак. Первая группа под командованием штандартенфюрера фон Доденбурга двинулась по направлению к тому месту, где ей предстояло совершить рискованную боевую операцию.
* * *
Саму идею такой операции выдвинул не кто иной, как штурмбаннфюрер Шварц. В этот момент сам фон Доденбург только что возвратился из военного госпиталя, где доктор Диденхофен, начальник медицинской службы боевой группы СС «Вотан», прооперировал Шульце — прочистил его рану и зашил ее. Шульце остался лежать в беспамятстве. А к фон Доденбургу, который вернулся в штаб «Вотана», прибежал запыхавшийся вестовой от генерала Доннера и пригласил его в отель «Квелленхоф».
Когда штандартенфюрер фон Доденбург появился в кабинете Доннера, он застал там самого генерал-майора и Шварца. С напряженными лицами они неотрывно следили за тем, как работники штаба обороны Аахена наносили все новые красные стрелки на карту города.
— Что случилось? — осведомился Куно, кладя свой «шмайссер» на письменный стол.
— Американцы пошли в наступление, фон Доденбург, — прохрипел Доннер, не отводя глаз от карты. — Они атакуют с обоих концов Вильхельмштрассе. Вон там и там.
На столе зазвонил телефон, и один из взъерошенных офицеров штаба схватил трубку.
— Да, да, ясно, — коротко бросил он, повесил трубку и, повернувшись к Доннеру, доложил:
— Они достигли перекрестка с Ромерштрассе.
Схватив красный карандаш, офицер нанес на карту обороны Аахена новую стрелку.
Доннер простонал:
— Вы только посмотрите, фон Доденбург, какую мощь они вкладывают в эту атаку! Я уверен, что это и есть направление их главного удара.
Отель «Квелленхоф» содрогнулся снизу доверху, когда рядом разорвался 155-миллиметровый снаряд, выпущенный из самоходной гаубицы. Американцы обстреливали теперь штаб-квартиру генерала Доннера с расстояния не более шестисот метров. С украшенного лепниной потолка на головы немецких офицеров посыпалась цементная пыль и кусочки гипса. Доннер даже не пошевелился: его взгляд был неотрывно прикован к карте.
— Но нельзя быть полностью, стопроцентно уверенным в этом, господин бригадефюрер, — попытался возразить фон Доденбург. — Очевидно, что они пытаются продвинуться в направлении господствующих над Аахеном высот, расположенных восточнее. Если они сумеют овладеть этими высотами, то их позиции станут господствовать над всем Аахеном. Когда неприятель подтянет туда свою артиллерию, он сможет вести гораздо более эффективный обстрел всего города. Однако при этом американским военачальникам отлично известно, что мы в любом случае можем закрепиться в подвалах городских зданий и продержаться там определенное время — по крайней мере, до тех пор, пока Генеральный штаб не подготовит и не осуществит операцию по прорыву блокады Аахена.
Генерал Доннер резко повернулся к фон Доденбургу и, понизив голос гак, что его никто не мог услышать, кроме самого Куно, произнес:
— Нет, фон Доденбург, никакой операции по прорыву блокады Аахена не готовится. Она никогда не будет осуществлена. — На его обезображенном лице промелькнуло отдаленное подобие улыбки: — Я сам придумал весь рассказ об этой операции, от начала до конца — придумал лишь для того, чтобы немного поднять боевой дух защитников Аахена. Мы предоставлены здесь исключительно самим себе, фон Доденбург. И все зависит лишь от нас самих — от нашего умения драться, от нашего духа, от нашей изворотливости в борьбе.
— Понятно, — протянул Куно фон Доденбург. «Конец Аахена будет означать конец и для "Вотана"», — промелькнуло у него в мозгу. Он поднял глаза на Доннера:
— Итак, господин бригадефюрер, как я уже говорил, мы все-таки не можем быть до конца уверены, что это и есть бесспорное направление главного удара американских войск. А вдруг они попытаются провести еще одно наступление — скажем, в направлении Петерштрассе — с целью отрезать эту штаб-квартиру от основной массы обороняющихся сил? Это было бы чрезвычайно выгодно для них: они могли бы раздробить нас на отдельные мелкие группы и затем подавлять каждую из них по отдельности. — Он пожал плечами: — Я полагаю, мне нет нужды напоминать, как скажется на моральном духе защитников Аахена утрата связи со штаб-квартирой обороны.
— Нет, такой нужды, конечно же, нет, — согласился генерал Доннер. — От морального духа не останется совсем ничего. Он растает, как мороженое в жаркий июльский день.
— Но ведь к паникерам и трусам всегда можно применить показательные жесткие меры, — встрял в разговор Шварц. — Офицеры и унтер-офицеры, которые сталкиваются с подобными негативными проявлениями, могли бы…
Генерал Доннер поднял вверх правую руку, останавливая поток красноречия Шварца.
— Мой дорогой штурмбаннфюрер, — проговорил он медленно и терпеливо, — давайте не будем обманывать самих себя. Гарнизон Аахена сражается с американцами лишь потому, что эти люди боятся меня больше, чем самого противника. И как только они почувствуют, что мои длинные руки уже не смогут достать их, они очень быстро сдадутся, уж поверьте мне. — Он повернулся к Куно фон Доденбургу: — Итак, что вы говорили, штандартенфюрер?
— По моему мнению, мы не можем позволить себе выставлять новых бойцов по всему периметру обороны, дабы встретить возможные американские атаки, оголяя при этом фланги и тылы. Это все, что я хотел сказать вам, господин бригадефюрер.
Генерал Доннер кивнул:
— Вы, разумеется, правы. Точно так же, как вы были правы с определением направления удара американцев на Римбург. Но, черт побери, фон Доденбург, я же должен сделать хоть что-то! Или же я должен просто сидеть здесь и наблюдать, как американцы продвигаются в глубь Аахена шаг за шагом, как неприятель захватывает господствующие высоты, с которых непременно начнет поливать нас своим убийственным огнем?
— Я лишь старался объективно рассмотреть и проанализировать складывающуюся ситуацию, — пробормотал фон Доденбург.
— Мне наплевать на объективный подход к ситуации! — злобно выкрикнул Доннер. — Мне не нужна объективность — мне нужны решения по поводу того, что можно сделать в этой обстановке!
— Господин бригадефюрер… — подал голос Шварц. — Думаю, у меня имеется такое решение.
— У вас? — немного удивленно протянул генерал Доннер. Куно фон Доденбург отлично знал, какого мнения был руководитель обороны Аахена о штурмбаннфюрере Шварце: он считал его храбрым и выдержанным офицером, бесконечно преданным делу национал-социализма, но при этом несколько тронутым. «У этого парня не все дома, — признался он как-то фон Доденбургу. — Причем уже много лет. Порой же он ведет себя просто как сумасшедший».
— Да, у меня, господин бригадефюрер, — невозмутимо проговорил Шварц. — Мои бойцы начали нюхать сточные воды Аахена с тех пор, как перешли на поедание падшей конины.
— Нюхать сточные воды? — в легком потрясении повторил Доннер.
— Да, господин бригадефюрер. Сточные воды и фекалии, которые текут по подземным канализационным стокам. Дело в том, что в системе слива сточных вод на моем участке фронта неожиданно возник затор, канализационные трубы оказались переполненными и я, беспокоясь, что из-за этого может возникнуть эпидемия какой-нибудь болезни…
— Продолжайте, продолжайте, штурмбаннфюрер, — бросил генерал. На штабном столе вновь трезвонил телефон, и Доннер понимал, что это могло означать лишь одно: еще одну порцию плохих новостей с линии фронта.
— Поэтому, господин бригадефюрер, я отыскал старого служащего канализационных систем Аахена для того, чтобы он помог мне разобраться во всем этом деле. Разговаривая с ним, я понял, что он знает всю систему подземных канализационных коммуникаций Аахена, как свои пять пальцев. Еще бы: он работает в ней уже более пятидесяти лет!
— Мой дорогой штурмбаннфюрер, — прервал его Доннер, с трудом сохраняя внешнее самообладание. — Все это, я уверен, крайне интересно. Но, если быть совершенно откровенным, я никак не могу взять в толк, какое отношение воспоминания какого-то старого смотрителя канализационных систем Аахена могут иметь к попыткам исправить нынешнюю тяжелейшую ситуацию на нашем участке германо-американского фронта.
Шварц вспыхнул.
— Самое прямое, господин бригадефюрер! Все очень просто. Ясно, что в данный момент мы просто не в состоянии эффективно атаковать американские части на земле. У нас для этого попросту не хватает сил. Но зато с той горсткой людей, которые пока имеются у нас, мы можем весьма болезненно ударить по ним из-под земли.
Глаза Куно фон Доденбурга блеснули:
— То есть используя систему подземных канализационных труб и стоков?
— Вот именно, господин штандартенфюрер! Из рассказов беженцев нам известно, что крупные силы американцев размещены в четырех бывших отелях, расположенных в районе главного городского железнодорожного вокзала. Раньше в этих отелях обычно сдавались номера проституткам и их клиентам на один час.
— Да. да, это мне известно.
— Значит, мы могли бы добраться до этого места под землей, используя систему канализационных тоннелей и коллекторов, и нанести американцам ряд весьма болезненных ударов. И тут же скрыться, уйдя обратно через те же канализационные люки — скрыться прежде, чем они догадаются, как мы там появились. Думаю, что такой удар может стать весьма ощутимым для янки. Он может посеять в их душах и сердцах настоящий страх — а может быть, даже прервет на какое-то время их нынешнее наступление!
Единственный здоровый глаз генерала Доннера блеснул светом новой надежды.
— Клянусь великой блудницей Вавилонской, Шварц, — громко воскликнул он, заставив всех офицеров штаба обороны Аахена повернуться и с крайним удивлением посмотреть на него, — я думаю, что ваш старикан, который всю жизнь прокопался в дерьме, станет нашей палочкой-выручалочкой!
* * *
И вот теперь Куно фон Доденбург медленно двигался вперед, стараясь держаться как можно ближе к пожилому смотрителю канализационных систем Аахена. Он брел сквозь зловонную жижу, не понимая, почему они вынуждены идти так медленно. Однако господин Герхардт совсем не торопился — и, казалось, совершенно не замечал безумной вони, которая окружала их со всех сторон. Подсвечивая себе фонариком, он не спеша двигался вперед, глубоко погружая ноги в поток человеческого дерьма. Казалось, старик не бредет среди текущих отбросов, а безмятежно прогуливается по городскому парку Фарвик.
Ковылявший вслед за фон Доденбургом Матц, вынужденный держать свой «шмайссер» почти на уровне головы, прохрипел:
— Господин штандартенфюрер, неужели вы не можете заставить эту старую помойную свинью двигаться чуть быстрее? Я чувствую, что не выдержу больше. Если меня еще раз стошнит, то вся моя утроба просто вылезет наружу, клянусь!
Господин Герхардт искоса глянул на Матца.
— Если бы я был на вашем месте, гауптшарфюрер, я вел бы себя осмотрительней, — каркающим голосом проговорил он. — Вдруг мне взбредет в голову просто взять и оставить вас всех здесь? И что вы тогда будете делать? — Он мерзко расхохотался. — К тому же, — он с любовью опустил опутанную венами старческую руку вниз, прямо в поток нечистот, — вся эта масса — не что иное, как жидкое золото. На этом дерьме все растет гораздо лучше, чем на отборном конском навозе!
— Почему бы тебе тогда не втереть это дерьмо в кожу на своей голове, ты, лысый идиот? — взорвался Матц. — Глядишь, тогда и волосы отросли бы!
Куно фон Доденбург, спрятав улыбку, продолжал брести по колено в жидком месиве. Время, казалось, остановилось. Неожиданно впереди возникла какая-то странная тень.
— Что это, черт побери, такое? — со страхом спросил молодой баварец Трис.
Господин Герхардт посветил в ту сторону фонариком, а затем громко хлопнул в ладоши. Послышался приглушенный цокот коготков, и тень исчезла.
— Это крыса, — скрипуче рассмеялся старик. — Здесь, внизу, бродит множество таких тварей. Раньше, до начала войны, они были более тощими. Но теперь для них появилось множество пищи. Вы удивитесь, если увидите, какие аппетитные кусочки порой проплывают по канализационным трубам. Для крыс это — настоящее лакомство.
Эхо от скрипучего голоса старика разлеталось по всей длине выложенного старым замшелым камнем коллектора.
— Господин штандартенфюрер, — взмолился Матц, — вы не могли бы отдать этому гнилому пню приказ замолчать? Его отвратительный смех действует мне на нервы. Я от него буквально на стенку лезу.
Куно фон Доденбург проигнорировал просьбу Матца. Больше всего сейчас он боялся другого: как бы не поскользнуться среди потока грязи и нечистот и не свалиться в дерьмо. Их маленькая группа продолжала упрямо брести вперед. И в тот момент, когда им уже показалось, что они никогда не закончат свой ужасный путь почти по пояс в зловонной грязи, в нее неожиданно стал вливаться поток чистой холодной воды. Очень скоро эта вода полностью заменила собой отвратительную вонючую жижу. Она также унесла с собой ту страшную вонь, которая буквально задушила эсэсовцев.
— Мы уже почти у цели, — сообщил господин Герхардт. — До «главной площади» идти уже совсем близко.
Он не ошибся. Ровно через две минуты они вошли в большое сводчатое помещение, похожее на пещеру. Под ногами плескалась вода. Сквозь полудюжину железных решеток сверху сюда проникал сероватый свет.
— Это — «главная площадь», — объявил господин Герхардт с таким горделивым видом, словно демонстрировал своим гостям великолепную Соборную площадь Аахена. — Вон там вы можете увидеть выход на Банхофштрассе. А здесь — на Лагерхаусштрассе. Перед войной я проводил там немало счастливых часов, заглядывая через решетку под юбки проституткам, которые стояли на Лагерхаусштрассе. В ту пору продажные женщины совсем не носили трусиков. Я помню, как однажды…
— Заткнись, — прошипел фон Доденбург, — и выключи этот чертов фонарик, хорошо?
В сгустившейся темноте они явственно услышали шаркающие шаги других групп эсэсовцев, сопровождаемые приглушенным кашлем и руганью. Фон Доденбург дождался, пока остальные добровольцы появились на «главной площади». Солдаты тут же принялись жадно вдыхать свежий ночной воздух, просачивающийся сквозь металлические решетки, а командиры групп тоже выключили свои фонарики.
Фон Доденбург подождал, покуда один из его людей, которому не повезло больше других и который до этого поскользнулся и упал лицом в дерьмо, счистит и смоет основную часть зловонной грязи в текущем здесь потоке более-менее чистой воды.
— Ну что ж, — произнес он, — наконец мы все здесь собрались. Для начала пусть каждый проверит свое оружие. Но только тихо!
Эсэсовцы осмотрели свои «шмайссеры». Некоторым пришлось по несколько раз передернуть затвор, счищая при этом грязь, пока они не убедились, что оружие полностью исправно и будет работать нормально.
— Отлично, — выдохнул Куно фон Доденбург, оглядев бледные лица добровольцев, застывшие в страшном напряжении. — Кажется, все теперь в порядке. Сейчас господин Герхардт начнет выкликать названия улиц, к которым ведут те или иные канализационные тоннели, и каждая из групп пойдет к предназначенной ей улице.
По команде штандартенфюрера господин Герхардт начал выкликать названия улиц Аахена, и группы пошли вперед — каждая по предназначенному ей тоннелю. Во главе каждой шагал офицер либо унтер-фюрер, держа наготове цветной мелок.
Куно фон Доденбург облизал пересохшие губы:
— Желаю вам счастливо выбраться наверх, парни!
— Мы желаем вам того же, господин штандартенфюрер! — откликнулись добровольцы.
— И задайте проклятым янки хорошего жару, прошу вас!
* * *
Быстро пробираясь через неглубокий поток, стекавший по боковому канализационному тоннелю, фон Доденбург шагал во главе своей небольшой группы, в которую, помимо него и Матца, входил еще баварский крестьянский паренек Трис и молодой уроженец Гамбурга по имени Франц. Они двигались в сторону канализационной решетки, через которую можно было вылезти на поверхность в районе центрального железнодорожного вокзала Аахена. По мере того, как их группа продвигалась вперед, фон Доденбург ставил на стене отметки зеленым мелом.
Наконец они увидели свет, сочившийся сверху сквозь прутья канализационной решетки. Штандартенфюрер шепнул добровольцам, чтобы те вели себя потише. Матц крепче стиснул в потных руках свой «шмайссер». Еще несколько шагов — и они оказались точно под канализационной решеткой.
Фон Доденбург сунул снятый с предохранителя пистолет себе за пояс.
— Матц, наклонись-ка, — прошептал он.
Когда гауптшарфюрер пригнулся. Куно легко запрыгнул ему на спину. Сверху не доносилось ни звука. Там было уже совершенно темно. Он знал, что в тех местах города, которые находились под контролем американских войск, начиная с пяти часов вечера действовал комендантский час. Соответственно, единственными, с кем они могли столкнуться наверху, могли быть только неприятельские солдаты.
— Ну что ж, Матц, приготовься: я буду поднимать решетку, -— предупредил фон Доденбург.
Матц пошире расставил ноги. Напрягшись изо всех сил, офицер сумел приподнять канализационную решетку. Затем со всей осторожностью, чтобы она не звякнула о камень, он опустил ее на булыжники мостовой, высунулся из канализационного отверстия и осмотрелся.
Вокруг не было никого. Ни единой души. Фон Доденбург подтянулся и вылез на поверхность. Улегшись на мостовую и сжимая в правой руке пистолет, он внимательно осмотрел развалины зданий. Никаких признаков присутствия американцев, за исключением сожженной разведывательной машины «Уайт», рядом с которой выросла целая гора пустых банок из-под консервов. Вот эти-то консервные банки, которые американцы всегда беззаботно раскидывали вокруг, и являлись наиболее точными свидетельствами их присутствия.
— Эй, парни, можете подниматься, — прошептал Куно, по-прежнему внимательно оглядывая окрестности.
— В старой германской армии так ни за что не поступили бы, — проворчал Матц, когда Трис забрался ему на спину и, используя инвалида как опору, выбрался наверх. — В старой армии ни за что не согласились бы использовать старшего унтер-офицера в качестве какой-то вонючей ступеньки. Куда мы катимся?
Очень осторожно эсэсовцы двинулись вперед по опустевшей с наступлением темноты улице. Справа фон Доденбург мог различить контуры локомотивного двора центрального вокзала. Здесь стояли наполовину разбомбленные паровозы, на боках которых, словно в насмешку, красовалась известная пропагандистская надпись прошлых лет: «Эти колеса вращаются ради победы!» Теперь она имела издевательский оттенок… Везде среди руин торчали белые флаги, сделанные из простыней, полотенец и просто из обрывков белой материи. Однако нигде не было видно самих жителей Аахена, которые, должно быть, и вывесили все эти флаги.
Эсэсовцы зашли за угол и остановились. Неожиданно они услышали шаги. Судя по звуку, шагал американский солдат, обутый в ботинки полевого образца.
Фон Доденбург напрягся.
— Трис… приготовь нож! — прошептал он.
Трис вытащил кинжал и застыл. Его веснушчатая рука крепко сжимала блестящий, остро заточенный клинок.
Американский солдат завернул за угол. Это был здоровенный сержант-негр. На его бедре висел пистолет в кобуре, а в огромном кулаке был зажат пакет.
— Руки вверх! — прошипел фон Доденбург.
Негр застыл и в течение очень долгого времени никак не реагировал. Затем он пробормотал:
— Да пошли вы к черту!
Его рука потянулась за пистолетом с явным намерением выстрелить в немцев. Но Трис опередил его. Его правая рука выстрелила вперед, и клинок вонзился в горло американского сержанта. Вырвав клинок из раны, Трис ударил снова. Из ран на теле врага вырвались струи крови, густо оросив пальцы нападавшего. Глаза чернокожего сержанта закатились. В тот самый момент, когда он закачался, готовый рухнуть плашмя на мостовую, Матц подхватил его.
— Сейчас ты отправишься к своей мамочке, чернокожий ублюдок! — прошипел эсэсовец.
— Опускай его очень осторожно, — предупредил фон Доденбург. — Без всякого шума, понял?
Однако, несмотря на все меры предосторожности, им все-таки не повезло. В ту же самую секунду невдалеке от них прозвучала яростная очередь из «шмайссера». За ней последовали злые выкрики по-английски и очередь из американского автомата. Матц просто выпустил здоровенного негра из рук, и тот с шумом рухнул на мостовую.
— Они будут сейчас стрелять по нам, господин штандартенфюрер! — выкрикнул Матц и сжал свой автомат.
— Ты прав, Матц, — пробормотал фон Доденбург. — Вперед, ребята!
И Куно побежал в ту сторону, где располагалась их главная цель. Слыша за своей спиной топот шагов трех других добровольцев, он невольно поежился. Вся операция, судя по всему, могла окончиться весьма большей кровью.
Глава третья
Штурмбаннфюрер Шварц первым заметил девушку в окне, когда его группа бежала по направлению к своей основной цели. Она стояла прямо на кухонном столе и раскачивалась из стороны в сторону. Ее движения казались пародией на какой-то танец. Девушка была абсолютно голой. Увидев ее, Шварц остановился так резко, что бежавшие вслед за ним другие добровольцы едва не врезались в него.
— Смотрите, — страшно закричал он, указывая на окно, в котором темноволосая девица изгибалась под одобрительные выкрики американской солдатни и звуки старого граммофона, — немецкая девушка танцует обнаженной для этих заокеанских свиней!
— Господин штурмбаннфюрер, — попытался было возразить один из добровольцев, — эта девушка — совсем не наша основная цель. Если мы обнаружим себя сейчас…
Шварц даже не дал ему закончить фразы. С искаженным от ярости лицом он нажал на спусковой крючок своего автомата. Оконное стекло со звоном разлетелось. Обнаженную грудь танцовщицы усеяли красные кровавые пятна. Ее челюсть отвисла, и она начала медленно оседать вниз. Шварц выстрелил снова. Лицо девушки превратилось в массу бесформенного окровавленного мяса. Она рухнула прямо на пол.
Мгновение спустя наступило всеобщее замешательство. Американские солдаты принялись беспорядочно палить из автоматов в разные стороны.
* * *
Тяжело дыша, маленькая группа бойцов во главе с фон Доденбургом вбежала через изрытую пулями дверь в вестибюль третьеразрядного отеля. Матц поскользнулся на отполированном полу вестибюля и рухнул лицом вниз, изрыгая при этом яростные ругательства. Где-то вдалеке послышался топот тяжелых сапог, сбегавших вниз по лестнице. Злой голос что-то спросил. Куно фон Доденбург бросил вперед гранату. Она взорвалась, вслед за этим послышались крики агонии. Упала выбитая взрывом дверь. Фон Доденбург отпрыгнул назад и увидел в дыму и в пыли очертания американского стального пехотного шлема. Судя по всему, напротив него стоял американский солдат. Но, прежде чем тот успел что-то сделать, Матц всадил в него очередь из автомата, по-прежнему лежа прямо на полу. Американец с жалобным криком упал. Очередь Матца превратила его лицо в бесформенную маску. Баварец Трис, перепрыгнув через барахтавшегося на полу Матца. ударом ноги выбил дверь следующего номера. Помещение оказалось полным побледневших американских солдат, которые только успели вскочить со своих походных кроватей. Они были в одних майках и трусах.
Трис бросил в помещение гранату и захлопнул дверь. Крепко держась за дверную руку, он беззвучно отсчитывал секунды до взрыва.
Наконец граната взорвалась, и дверь дернулась в руках баварца, точно живая. Из-под нее потянулся густой дым.
— Открывай дверь! — прокричал Матц, перекрывая доносившиеся из-за двери крики и стоны раненых. Трис распахнул створку и отпрыгнул назад. Лежа на полу, Матц выпустил длинную очередь по помещению. Полуослепшие от взрыва и дыма американцы, которые, шатаясь, пытались выскочить из помещения, попадали на пол, скошенные свинцовым дождем.
Куно фон Доденбург взбежал вверх по лестнице. Голый мужчина с полотенцем цвета хаки на плече стоял в эмалированном тазу и обмывался. Штандартенфюрер выстрелил в него один раз. Пуля пошла навылет через живот американца. Тот опустился на колени, прижимая руки к ране. Фон Доденбург ударил его по лицу, опрокидывая навзничь. Эмалированный таз перевернулся, и во все стороны полетели сгустки мыльной воды, окрашенные алой кровью.
Какой-то человек с совершенно белым от невыразимого ужаса лицом, судорожно вцепившись пальцами в перила лестницы, глядел на него. Фон Доденбург подбежал к нему и, вогнав два пальца ему в ноздри, слегка приподнял над полом. В следующую секунду Трис взмахнул в воздухе ножом и перерезал этому мужчине горло так же аккуратно, как он привык это делать свиньям у себя на ферме.
Откуда-то на них покатилась кем-то брошенная американская граната. Матц отшвырнул ее ногой в сторону и прокричал: «Ложись!» Четверо эсэсовцев рухнули на пол. Граната взорвалась. От бетонной стены рикошетом полетели ее осколки. Франц заскулил, когда один такой осколок отсек ему полмизинца. Но терять время было нельзя. Они побежали дальше. Достигнув двери следующего помещения, Матц распахнул ее и швырнул внутрь фосфорную гранату. Раздался не слишком громкий хлопок, и во все стороны полетели пылающие кусочки фосфора. По стенам жадно поползли вверх языки пламени. Они услышали жалобный голос: «Братец, ты не поможешь мне? Я ничего не вижу… Ты не поможешь мне, братец?»
Но группе фон Доденбурга было некогда заниматься ослепшими от взрыва американцами. Они стремительно выскочили на улицу. Везде царила паника. Отовсюду были слышны крики ярости, боли и ужаса. Кто-то начал бешено палить из автомата, пока резкий командный голос не выкрикнул:
— Да перестань ты палить из своего сраного автомата, идиот! Ты же стреляешь в своих!
С бешеными воплями четыре эсэсовца помчались по улице, швыряя гранаты в каждый дом, в котором, как им казалось, могли остановиться на постой оккупанты. Одновременно они строчили из автоматов по дверям и по окнам, чтобы никто из американцев не посмел высунуться. В одном из окон верхних этажей появился американский солдат без головного убора. Фон Доденбург тут же выстрелил в него. Пуля прошла навылет через шею.
Неожиданно в пяти метрах от них по булыжникам мостовой прошлась яростная очередь, высекая искры из камней. Эсэсовцы бросились ниц, задыхаясь от быстрого бега. Франц, который все еще пытался отсасывать кровь, идущую из отсеченного мизинца, швырнул гранату в сторону поленницы дров, откуда, кажется, по ним и стреляли, но граната не долетела до цели. А в следующую секунду американский пулеметчик вновь открыл бешеный огонь. Пули запрыгали по булыжникам вокруг эсэсовцев.
— У этого ублюдка очень хорошая позиция, — выдохнул Матц. — Может быть, нам стоит развернуться и побежать назад?
Фон Доденбург бросил взгляд назад. Сзади в ночной темноте были ясно видны яростные вспышки автоматного огня.
— Да нет, Матц, сзади все так же плохо, как и впереди. Нам надо все-таки пробиться вперед!
— Господин штандартенфюрер, — прокричал Трис, — у меня с собой есть контейнер с зажигательной смесью. Мы могли бы просто поджечь этого проклятого пулеметчика и выкурить его оттуда.
Фон Доденбург кивнул.
— Доставай зажигательную смесь и держи ее наготове, — крикнул он. — А я попробую отыскать какое-нибудь ведро на той стороне улицы. Матц и Франц, прикрывайте нас!
Эсэсовцы метнулись в противоположные концы улицы. Американский пулеметчик тут же попытался поразить их длинной очередью, но опять промазал. Яростно лавируя среди мусора, фон Доденбург сумел вбежать в брошенный дом. Перепрыгивая через разные предметы, в беспорядке валявшиеся на полу, Куно искал ведро, но тщетно.
Снаружи Матц и Франц вели беспокоящий огонь по позициям неприятельского пулеметчика, который отвечал им тем же. Наконец фон Доденбург заметил старый эмалированный ночной горшок. На его дне красовалось облупленное изображение имперского орла.
— Эй, — прокричал он в распахнутое окно. — Матц, держи! — И, сильно размахнувшись, швырнул ночной горшок в сторону Матца.
— О, тысяча дьяволов! — прохрипел гауптшарфюрер. — Вот до чего мы докатились: собираемся воевать при помощи ночных горшков!
Фон Доденбург побежал по направлению к Трису. Американский пулеметчик тут же открыл по нему неистовый огонь. Одна пуля оторвала погон штандартенфюрера, другая ударила в каблук его сапога. Но, несмотря ни на что, фон Доденбург сумел целым и невредимым добежать до Матца. Тяжело дыша, он прохрипел:
— Давай, лей зажигательную смесь прямо в этот горшок… Побыстрее!
Матц сорвал крышку со стеклянной бутылки и перелил зажигательную смесь в ночной горшок.
— Трис, держи гранаты и стой наготове! — приказал Куно.
Трис вытащил две оставшиеся у него гранаты из-за пояса и отрапортовал:
— Все готово, господин штандартенфюрер!
— Отлично! Когда я брошу зажигательную смесь в поленницу, тут же метни туда гранату, а затем немедленно ложись. Ясно?
— Так точно!
— Ну, хорошо. Начинаем!
Фон Доденбург вскочил на ноги. Реакция американского пулеметчика чуть запоздала. Куно со всей силы метнул ночной горшок в поленницу дров, за которой затаился американец. В следующую секунду там же разорвалась граната Триса. В воздух взлетели клубы пламени. Из-за поленницы раздался жалобный вопль. В следующую секунду из-за нее выскочил американский солдат, чья форма была вся объята огнем. Матц тут же выстрелил ему в живот. Американец беззвучно свалился на мостовую, и пламя взметнулось у него над головой.
— Вперед, ребята! — заорал фон Доденбург. — Вперед, быстрей!
Но эсэсовцев не требовалось дополнительно подстегивать — они и так чувствовали, что их преследователи все ближе и ближе приближаются к ним.
В течение следующих пяти минут при помощи оставшихся у них гранат группа фон Доденбурга уничтожила целую колонну американских грузовиков снабжения, а также расправилась с группой военных полицейских в белых шлемах. Те как раз начищали свои ботинки перед тем, как заступить на ночное дежурство. «Ну вот, теперь им никогда больше не понадобится проделывать эту идиотскую процедуру», — выразился по этому поводу Матц. Они также обстреляли большую спальню, которая, судя по разбросанным рядом предметам женского нижнего белья, служила для американских солдат чем-то вроде походного борделя.
— Я всегда говорил, что американцы — изнеженные трусы, — проревел Матц, выбегая из спальни, где на армейских одеялах остались корчиться агонизирующие неприятельские солдаты и спавшие с ними шлюхи.
Но фон Доденбург чувствовал, что время уже поджимает их. Он торопливо взглянул на часы. Они находились на поверхности земли уже целых десять минут — вместо запланированных пяти.
— Двигайтесь к канализационному колодцу, — прокричал Куно, перекрывая беспорядочный треск автоматов и грохот гранатных разрывов.
И, выхватив сигнальный пистолет, он выпустил вверх ракету, засиявшую в воздухе фиолетовым цветом. Это был сигнал к отходу. Ракета взлетела высоко вверх, осветив расстилавшуюся внизу картину разрушения и смерти своим зловещим отблеском.
Эсэсовцы двинулись по улице, стараясь держаться ближе к стенам домов и яростно поливая все вокруг огнем из автоматов. В дверном проеме одного из домов показалась фигура человека. Его глаза были воспалены, а рот оскален по-волчьи. В уголках рта застыла пена. Им явно владело одно-единственное желание — убивать своих врагов. В руках у человека блеснуло что-то металлическое, но Трис оказался проворнее. Он ударил американца ножом и в ту же секунду пнул ногой в пах. Когда янки согнулся от нестерпимой боли, Трис вогнал ему нож прямо в спину.
Огонь неприятеля становился все более организованным. Везде были слышны крики офицеров, которые пытались навести порядок в рядах своих поддавшихся панике и растерянности войск. Унтер-офицеры устанавливали заграждения и выгоняли рядовых на улицу, чтобы те заняли положенные каждому огневые точки и вели огонь по немцам. Всюду возводились баррикады из подручных материалов.
На одну из таких баррикад и наткнулись эсэсовцы. Они тут же развернулись и помчались обратно. Их путь преградила высокая кирпичная стена. Фон Доденбург попытался взобраться на нее, преследуемый веером американских пуль. Он подпрыгнул и постарался уцепиться пальцами за верхний краешек стены, но промахнулся и сорвался вниз. Падая, Куно ободрал о кирпич ногти и застонал от боли.
Эсэсовцы залегли внизу стены, стараясь спрятаться в густой тени.
— Они спрятались где-то там, внизу, сержант — я видел их! — послышался крик молодого американского солдата.
Фон Доденбург, закусив губу, вновь бросился на отвесную кирпичную стену. На этот раз его кровоточащие пальцы сумели ухватиться за кончик выступающего из стены кирпича. Этого было достаточно — штандартенфюрер подтянулся и сумел зацепиться за гребень стены. Он уже слышал топот сапогов американцев, которые бежали к ним.
— Трис! — выкрикнул он, протягивая вниз руку.
Молодой баварец поймал его пальцы. Куно фон Доденбург ощутил жгучую боль. До крови закусив губу, он кое-как превозмог ее.
— Давай, Трис, быстрее! — прохрипел он.
Здоровенный фермер сумел с его помощью забраться на гребень стены и дал оттуда бешеную очередь по подбегавшим американцам, заставив тех броситься врассыпную.
— Чего вы разбежались, идиоты? Надо преследовать их! Вставайте, быстро вперед! — прокричал голос американского сержанта.
— Давай, теперь ты, Франц, — приказал фон Доденбург, протягивая вниз правую руку.
— Но мне же отсекло полмизинца, — попытался запротестовать Франц.
— Насрать на твой мизинец — давай, иди сюда!
Франц вцепился в руку фон Доденбурга и кое-как вскарабкался на стену. Штандартенфюрер посмотрел вниз на одноногого Матца. Скрючившись внизу, тот торопливо развязывал тесемки, прикреплявшие его деревянную ногу к колену.
— Какого черта ты возишься там, Матц? — завопил фон Доденбург. — Давай, быстрее же!
— Я никогда не смогу вскарабкаться на стену в протезе, — возразил Матц. Наконец ему удалось отстегнуть деревяшку.
— А ну-ка, фермерский сынок, держи ее! — приказал он Трису, протягивая тому свою искусственную конечность. — Да обращайся с ней бережно — другой такой ноги у меня нет.
В тот момент, когда Трис поднимал вверх деревянную ногу Матца, в нее ударила пуля. Матц выругался:
— Какие же они все-таки сруны мармеладные — в них нет ни капли уважения к бедным старым калекам!
— Давай, давай, калека, поднимайся же! — закричал фон Доденбург.
С помощью Франца ему удалось втащить наверх одноногого гауптшарфюрера. В следующую секунду эсэсовцы уже соскочили со стены и устремились в сторону канализационного отверстия. Матц старался не отставать, прыгая на одной ноге и зажав протез под мышкой. Вскоре немцы уже забрались внутрь канализационного колодца, и их поглотила зловонная темень коллектора.
Глава четвертая
Когда командиру 26-го пехотного полка полковнику Зейтцу доложили о случившемся, им овладела такая бешеная ярость, что он даже потерял дар речи и не мог в течение нескольких секунд произнести ни слова. Полковник был чересчур взбешен.
— Чем вы занимались, идиоты? — заорал он наконец на побледневших офицеров своего штаба. — Какого дьявола вы сидели сложа руки, валяя все это время дурака? Вы что же, не могли догадаться, что немцы способны выкинуть подобную штуку?
Офицеры полка подавленно молчали. Он уже знали, как страшен бывает Зейтц в ярости. В такие моменты было лучше не произносить ни слова и не пытаться перечить ему.
Полковник с трудом овладел собой.
— Ну хорошо, давайте поговорим о том, что конкретно мы должны сделать. Пусть передовой батальон пока остановит движение вперед и в следующие два часа хорошенько окопается и укрепит свои позиции. Я не желаю, чтобы этот батальон застала врасплох какая-нибудь неожиданная контратака краутов на фланге. Чарли, — полковник Зейтц повернулся к офицеру в очках, — где здесь находится ближайшая химическая фабрика? Мне нужен ядовитый газ, чтобы выкурить этих ублюдков из канализационной системы!
Офицеры штаба в ужасе посмотрели на своего командира.
— Вы, конечно, не собираетесь травить их газом, не так ли, сэр? — осторожно попробовал прояснить обстановку Чарли.
— Я бы вообще не заговорил про газ, если бы не имел в виду именно это! — рявкнул Зейтц. — Итак, где здесь находится ближайшая химическая фабрика или завод?
— В Вервьере, сэр.
— Слишком далеко, — мрачно пробормотал полковник. — Ублюдки уже успеют улизнуть, пока мы привезем оттуда необходимые химикалии. — Он на секунду прищурился. — Огнеметы — вот чем мы достанем их! Да, огнеметы — это и будет наш ответ на их поганую вылазку. — В его взгляде появилась стальная решимость. — Прежде всего, нужно добыть точный план этих подземных канализационных систем и коммуникаций. Тогда мы постараемся заблокировать их примерно на линии север-юг — то есть вдоль Вильхельмштрассе. Очевидно, именно этим путем они и будут возвращаться в расположение своих войск. И, как только мы заблокируем их под землей, я хочу, чтобы вооруженные огнеметами добровольцы выкурили их оттуда — как крыс! Вам ясно? Ну что ж, чего вы тогда стоите здесь, как неприкаянные? Идите, выполняйте! Пора действовать!
* * *
Сноп пламени, неожиданно вылетевший откуда-то из-за канализационной решетки на «главной площади», застал эсэсовцев совершенно врасплох. Франц сразу упал замертво, а Трис, рухнул в воду, от боли царапая пальцами воздух. Матц и фон Доденбург подбежали к нему и вытянули его на поверхность. Трис жевал свой собственный язык, и слюна, которая сбегала вниз по его небритому подбородку, была розовой от крови юноши. Его глаза уже начали закатываться.
Другие эсэсовцы лихорадочно пытались отыскать себе какое-то укрытие и спрятаться там. Отбежав в более безопасные места, они принялись стрелять туда, откуда на них направлялись смертоносные языки обжигающего пламени. Между тем Матц встревоженно крикнул фон Доденбургу:
— Мы не можем оставить этого сопляка вот так, господин штандартенфюрер! Иначе он просто задохнется.
Куно фон Доденбург с хмурым видом кивнул и попытался разжать туго стиснутые челюсти Триса, чтобы высвободить его язык. Но все было безуспешно — челюсти юноши были сжаты слишком крепко. В отчаянии фон Доденбург огляделся в поисках какого-нибудь предмета, при помощи которого он смог бы разжать зубы парня.
— Матц, — крикнул он, — дай-ка мне свой нож.
Из-за канализационной решетки раздалась длинная очередь. Пули с визгом пролетели рикошетом по стенам «главной площади».
— Господин штандартенфюрер, но это невозможно. Сами подумайте: стоит только ему упасть или поскользнуться, и его язык будет отрезан, — попытался возразить Матц.
— Не спорь со мной! — бросил фон Доденбург.—Дай-ка мне нож, и всё… Или лучше просто просунь лезвие ему в рот, когда мне удастся хотя бы чуть-чуть раздвинуть челюсти!
Затем Куно со всей силы налег на челюсти юноши и немного разжал их, а Матц быстро просунул лезвие кинжала между зубами Триса. Баварец тут же принялся бешено грызть металл, при этом все его тело конвульсивно вздрагивало. Но потом лихорадочное дыхание эсэсовца стало более спокойным, и фон Доденбург опустился на корточки, чувствуя, что весь обливается потом. Ему все-таки удалось спасти жизнь парня.
Однако на самом деле Куно ошибался.
— Вы только посмотрите на это, господин штандартенфюрер, — сокрушенно проронил Матц, показывая фон Доденбургу руку, которой поддерживал спину Триса. Рука была вся перепачкана кровью.
Неожиданно фон Доденбург осознал, что тяжелый запах, который он ощущал, происходил вовсе не из канализационной трубы. Он перевел взгляд на нижнюю часть тела Триса. Его брюки были все пропитаны кровью. Куно быстрым взмахом ножа разрезал ткань брюк. Оттуда вырвался тяжелый запах разлагающейся заживо плоти.
— Переверни его, Матц, — приказал фон Доденбург.
Матц перевернул парня на живот. Его ягодицы были покрыты толстым липким слоем желто-красной кровяной массы.
— Это внутреннее кровотечение, — выдохнул Матц. — Он истекает кровью изнутри. Похоже, они прострелили ему кишки, и теперь все выходит наружу.
Фон Доденбург развел ноги Триса в стороны и попробовал остановить кровотечение ладонью. Но кровь юноши свободно протекала сквозь его пальцы. Тогда офицер попытался зачерпнуть грязи со дна протока и заткнуть ею рану Триса. Но это было бесполезно — кровь все равно струилась из раны широким потоком. Остановить ее было нереально.
— Господин штандартенфюрер, — крикнул штурмбаннфюрер Шварц, находившийся на противоположном краю «главной площади». — Я слышу, как сюда подъезжают танки. Они явно подтягивают подкрепления. Нам лучше начать уходить отсюда!
Куно фон Доденбург посмотрел на умирающего крестьянского парня. Нет, ему никогда уже не будет суждено вновь увидеть свой отчий дом в Верхней Баварии, никогда не будет суждено гнать коров на высокогорные пастбища и заготавливать сено летом. Он вытащил пистолет и прижал дуло к виску Триса. Глаза парня на мгновение приоткрылись.
— Спасибо вам, господин штандартенфюрер, — слабым голосом произнес он. — Извините, что я так задержал вас здесь.
Он вновь закрыл глаза, и фон Доденбург увидел, как бледные губы Триса медленно зашевелились — очевидно, тот читал какую-то полузабытую католическую молитву. Куно фон Доденбург нажал на спусковой крючок. «Вальтер» дернулся в его руке, и он почувствовал привычную силу отдачи. Спина Триса выгнулась дугой. Затем солдат повалился в пропитанную его же кровью грязь. Его рот был широко раскрыт. Молодой эсэсовец был мертв.
— Вперед, — приказал фон Доденбург, — давайте побыстрее выбираться отсюда!
Они вновь побрели по колено в воде и нечистотах главного канализационного коллектора. Впереди шел господин Герхардт, освещавший своим фонариком дорогу. Замыкала колонну группа штурмбаннфюрера Шварца.
Теперь всюду у них под ногами во множестве шныряли крысы. Фон Доденбург не знал, что вызвало такую активность грызунов — то ли предшествующая суета, шум и взрывы наверху, то ли просто сгущающаяся темнота. Но сейчас эти отвратительные серые и коричневые твари были буквально везде. Она шарахались в сторону, когда на них падал непосредственный свет фонарика, но тут же вновь возникали из темноты и шмыгали у эсэсовцев под ногами.
— Черт подери, — процедил сквозь стиснутые зубы Матц, — у меня мурашки бегают по телу, когда эти мерзкие твари трутся о разные части моего тела. Я вздрагиваю, даже когда они касаются моей деревянной ноги!
Фон Доденбург на мгновение замер. Несмотря на то, что они постепенно и неуклонно продвигались к своим, в расположение немецкой зоны обороны, у него было неприятное чувство, что американцы затаились где-то рядом, и только и ждут удобного момента, чтобы внезапно ударить по ним.
— Будьте осторожны! — приказал он своим людям. — Будьте предельно осторожны! Не светите фонариками так, чтобы это было видно! И ты, старик, — он глянул на господина Герхардта, — ты тоже не слишком размахивай своей лампой. Надо идти очень тихо и осторожно, чтобы нас ни в коем случае не заметили, ясно? Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы они там наверху засекли наше передвижение по коллектору.
Группа эсэсовцев-добровольцев вновь медленно двинулась вперед. Томительно текли минуты. Вскоре они наткнулись на завал, специально устроенный американцами в канализационной сети, чтобы не дать им пройти. Янки сбросили вниз стулья, пустые консервные жестянки, доски и палки. Очень осторожно эсэсовцы проделали узкий проход в этом завале и так же тихо поползли по нему. Они отлично знали, что при малейших признаках шума враги должны были немедленно открыть по ним смертельный огонь. Но это препятствие удалось благополучно преодолеть.
Вскоре вонь в коллекторе стала гораздо более густой и ощутимой, а уровень жидкого дерьма поднялся. Теперь эсэсовцы брели почти по пояс в мерзкой жиже. Продвижение группы заметно замедлилось.
Один из раненных бойцов, который брел в замыкающей колонну группе Шварца, неожиданно поскользнулся и плюхнулся в поток дерьма, уйдя в него с головой. Его товарищи едва успели подхватить бедолагу, выволокли его на поверхность, — и их едва не стошнило при виде лица товарища, которое все было перемазано нечистотами. Шварц приказал двоим эсэсовцам снять с себя пояса, продеть их под мышки раненого и так вести его, страхуя от нового падения в фекалии.
Фон Доденбург начал невольно молиться про себя, чтобы все они успели в конце концов достичь своего, немецкого, сектора. Он чувствовал, что находится уже на пределе. У него практически не осталось никаких сил. По телу штандартенфюрера разлилась изнуряющая слабость. Ноги не хотели повиноваться его воле, голова кружилась от зловония. Бодрость и избыток сил, которые он постоянно ощущал в себе, покинули его. В висках стучала кровь.
— Сколько еще идти, старик? — хрипло спросил он.
Господин Герхардт поднял глаза к потолку подземного коридора, с которого стекали капли вонючих испарений.
— Мы находимся в районе Петерштрассе, — произнес он после затянувшейся паузы. — Это место называется «Уголок, где мочатся лошади».
— Что?! — уставился на него Куно.
— Да, да, — кивнул господин Герхардт, — это место действительно так и называется — «Уголок, где мочатся лошади». Это очень старое название. Когда-то тут были конюшни, и когда зимой ранним утром лошади начинали облегчаться, то их моча лилась здесь потоками — вся горячая и источающая пар на морозе…
— Ради всего святого, замолчи же наконец, старик! — воскликнул фон Доденбург. В его голосе слышалось нескрываемое отвращение. — Неужели ты не можешь говорить ни о чем другом, кроме мочи и кала?!
— Благодаря им существует весь наш мир, — ответил тот, ничуть не оскорбленный вспышкой фон Доденбурга. — Без них все просто перестало бы расти. Не будь в этом мире мочи и кала, нам нечего было бы есть.
Матца стошнило.
— Я в жизни никогда ничего больше не съем, — прохрипел он, сделав несколько шагов по зловонной жиже. — Клянусь, я никогда больше…
Неожиданно гауптшарфюрер замолчал. Сверху внезапно послышался металлический звон крышки канализационного люка, которую подняли ломом и отбросили в сторону на булыжную мостовую.
— Тихо всем! — скомандовал фон Доденбург.
Густую зеленоватую мглу у них над головами прорезал тонкий лучик электрического фонарика. Эсэсовцы прижались к сочащимся вонючей жижей каменным стенам коллектора, не смея даже дышать.
— Они где-то здесь, внизу, — раздался приглушенный голос. — Я готов прозакладывать последний доллар, что они где-то тут. Джо, ты готов?
— Так точно, сэр!
— Отлично, Джо, когда ты начнешь, мы тоже приступим к делу.
Куно фон Доденбург поднял свой пистолет. Он слышал странный металлический звук — казалось, кто-то наверху возился с каким-то прибором или устройством из железа. Штандартенфюрер нахмурился. Что, черт побери, задумали янки? И стоило ли сейчас эсэсовцам попытаться прорваться вперед, пока у них еще была такая возможность? Или же лучше было бы…
— Штандартенфюрер! — позвал его Шварц. Обернувшись, фон Доденбург увидел, что лицо офицера побелело от ужаса.
— Что?
— У них там огнемет. У американцев там наверху — огнемет.
Теперь и фон Доденбург мог слышать мягкое шипение огнемета. Шварц был совершенно прав.
— Быстро, парни — бежим вперед, что есть сил! — взревел фон Доденбург.
Эсэсовцы с всех ног устремились вперед по коридору коллектора.
— Они убегают! —раздался голос американского солдата наверху. — Джо, да заставь же наконец действовать твое проклятое оружие!!!
В коллекторе послышался страшный рев. В сеть канализации врезался яростный ревущий столб пламени. Вскрикнув, один эсэсовец взметнул вверх руки, объятые пламенем, и свалился в нечистоты.
— Прыгайте! — вскричал фон Доденбург. — Прыгайте прямо в дерьмо!
Эсэсовцы заколебались. Но вот американский огнемет взревел снова, посылая вниз длиннейший язык пламени. Воздух задрожал. Теперь уже все немцы как один попрыгали в фекалии, чтобы не сгореть заживо. Когда пламя исчезло, они принялись лихорадочно выкарабкиваться обратно на поверхность.
— А теперь — полный вперед! — прохрипел фон Доденбург, вытирая лицо, заляпанное нечистотами. — Как можно быстрее!
Выбравшиеся из зловонной жижи эсэсовцы принялись перепрыгивать через завал из тел своих собственных товарищей, которые пали жертвами обстрела из огнемета. Трупы страшно протягивали вверх безобразно скрюченные, дочерна обожженные руки. Кого-то из эсэсовцев стошнило, двое просто побросали в истерике свое оружие. Зрелище было совершенно невыносимым.
Фон Доденбург застыл на месте. Надо было что-то сделать, и притом срочно. Наконец Куно придумал.
— Шварц! — позвал он своего заместителя. — Стой!
Штурмбаннфюрер остановился и повернулся к командиру. Лицо Шварца было обожжено, его стальной шлем куда-то исчез; но он вполне владел собой, в отличие от многих оставшихся в канализационном коллекторе.
— Да, господин штандартенфюрер? — Шварц вопросительно посмотрел на фон Доденбурга.
— Ты понадобишься мне сейчас для одного дела, — произнес Куно. Он повернулся и окинул взглядом вход в канализационный тоннель, теперь дочерна обожженный пламенем американского огнемета. — Когда я крикну: «Огонь», начинай стрелять. Причем целься в противоположную от себя стену. Нам надо попытаться стрелять так, чтобы наши выстрелы срикошетировали вверх, прямо в них, понимаешь? Это наш единственный шанс. Только так мы сможем помешать им уничтожить наших ребят и дать им добраться хотя бы до следующего поворота коллектора. Мы должны задержать их здесь, пока наши ребята не окажутся в безопасности, ясно?
Шварц выхватил свой «вальтер». Уцелевшие эсэсовцы с безумными лицами барахтались в потоке зловонной жижи, с трудом продвигаясь вперед метр за метром.
— Огонь! — бешено крикнул фон Доденбург.
Он и штурмбаннфюрер Шварц выстрелили одновременно. Под сводами коллектора выстрелы из пистолетов прозвучали точно орудийные раскаты. Семимиллиметровые пули ударились в кирпичную обшивку канализационного лаза как раз в районе решетки. От кирпича во все стороны полетела крошка. И фон Доденбург услышал, как голос американского солдата прокричал в панике:
— Быстрей убирайся оттуда, Джо! Проклятые крауты пошли в контратаку!
Они услышали, как Джо со звоном бросил свой огнемет прямо на мостовую и отбежал в сторону. Это и было то, что требовалось фон Доденбургу.
— Вперед, вперед, ребята! — заорал штандартенфюрер, пряча пистолет с опустевшим магазином обратно в кобуру. — Давайте побыстрее выберемся отсюда, парни! Вперед, Шварц!
Прекрасно понимая, что американцам потребуется буквально несколько секунд для того, чтобы превозмочь свою первоначальную растерянность и панику и ответить на их выпад, эсэсовцы торопливо засеменили вперед сквозь зловеще хлюпающую под ногами зловонную жижу.
* * *
Американцы преследовали их на всем пути обратно. Периодически канализационные решетки на их пути откидывались, и злые голоса американских солдат предлагали им сдаться, прежде чем на их головы обрушатся новые кары. Они не сдавались, и кары тут же начинались. Фосфорные гранаты наполняли тоннель канализационного коллектора зловещим белым огнем и дымом. Американцы подавали в коллектор слезоточивый газ, который, пусть и не убивал их, но заставлял рыдать, словно детей. Американцы также бросали в канализационные люки 25-фунтовые мешки со взрывчаткой, которые взрывались в узком пространстве подземного тоннеля, точно небольшие вулканы. И все-таки процессия похожих на призраки уцелевших эсэсовцев медленно продолжала свой путь к своим. Люди с обожженными лицами и мундирами слепо брели по канализационной жиже вслед за неутомимым господином Герхардтом.
Больше всего самого фон Доденбурга доставал слезоточивый газ. От него веки штандартенфюрера страшно распухли, а глаза превратились в узкие щелочки. Он мог смотреть на окружающий мир лишь сквозь них. Глазные яблоки, казалось, были засыпаны изнутри песком. Куно постоянно моргал, и это причиняло ему дикую боль. Его мутило, голова бесконтрольно покачивалась из стороны в сторону, точно у пьяного. Ноги фон Доденбурга потеряли всякую чувствительность — они были словно сделаны из какого-то желе. Время от времени кто-то из эсэсовцев, не выдерживая, оступался и падал прямо в зловонную жижу. Только отчаянные скоординированные усилия их более крепких товарищей, которые вытаскивали своих сослуживцев из вонючей массы фекалий, не давали тем захлебнуться и погибнуть.
Время от времени Матц хриплым голосом выкрикивал девиз боевой группы СС «Вотан»: «Идти вперед или сдохнуть!». Он звучал под сводами канализационного тоннеля, как мрачное напоминание. И фон Доденбург, которому приходилось постоянно бороться с собой, чтобы не лишиться сознания, осознавал в отдельные моменты просветления, насколько справедлив был этот девиз. И продолжал из последних сил брести вперед. Они должны были выйти на поверхность… они обязательно должны были достичь ее!
Наконец эсэсовцы наткнулись на последнюю на их пути подземную баррикаду, специально сооруженную американцами из мотков колючей проволоки, на которые янки нацепили пустые консервные банки. Очевидно, враги полагали, что немцы заденут эти банки, и их звон предупредит их о появлении эсэсовцев. Шварц и Матц полезли наверх, к канализационной решетке, и, убедившись, что возле нее никого нет, стали дежурить там с оружием наизготовку, пока остальные бойцы внизу продирались сквозь колючую проволоку с консервными банками. Когда вся группа благополучно прошла заграждение, так и не спугнув американцев, Шварц с Матцем спустились вниз и присоединились к остальным.
Вскоре поток нечистот стал более жидким. Воздух над головами эсэсовцев стал чуть-чуть чище. Фон Доденбург яростно потряс головой. Песок, который, казалось, набился в его глазницы, теперь куда-то исчез. Держась за руки, точно дети во время игр в детском саду, немцы продолжили свой путь сквозь мрак и вонь коллектора, следуя за господином Герхардтом. И вдруг на них откуда-то сверху упал сноп света. Эсэсовцы замерли. Их сердца отчаянно заколотились.
— Это они! — прокричал незнакомый голос по-немецки. Фон Доденбург почувствовал невольную слабость в коленях. Наконец-то они дошли до своих!
Сверху к ним спустили самодельную деревянную лестницу. Задыхаясь, плача, цепляясь за перекладины лестницы неестественно грязными пальцами, они принялись взбираться вверх. Здесь стоял передовой немецкий пост.
Когда эсэсовцы поднялись на поверхность, дежурившие на посту немецкие солдаты в ужасе и отвращении отшатнулись от них.
— Эй, вы, расступитесь… дайте им пройти, этим разгребателям дерьма! — скомандовал незнакомый офицер.
Несмотря на безграничную усталость, счастливая улыбка на миг озарила лицо фон Доденбурга. Им все-таки удалось сделать это!
Глава пятая
Рассвет наступал медленно и словно нехотя, точно само солнце стремилось максимально оттянуть тот момент, когда надо будет осветить ужасные остатки города, разрушенного почти до основания. Среди руин, в которые превратились когда-то великолепные дома, окаймлявшие бульвары Аахена, высились голые стволы некогда величественных деревьев, даривших людям свою тень. Теперь все их листья и сучья были срезаны беспощадным огнем артиллерии, и деревья торчали из земли, точно уродливые зубочистки. Тут и там валялись сгоревшие остовы машин, которые либо были поражены снарядами, либо сами напоролись на мины. И повсюду виднелись остатки брошенного ненужного военного снаряжения, как немецкого, так и американского, — сломанные ружья, иссеченные осколками противогазы, пустые снарядные ящики, магазины и пулеметные ленты, сплющенные стальные шлемы. Один американский солдат, оттолкнувший ногой валявшийся прямо на дороге ботинок, с ужасом обнаружил, что в него по-прежнему заключен остаток оторванной взрывом человеческой ступни.
Ровно в семь часов тридцать минут утра началась мощная артподготовка. Самоходные 155-миллиметровые американские гаубицы принялись практически в упор расстреливать все еще контролировавшиеся немцами кварталы Аахена. Дома затряслись от разрывов гигантских снарядов, точно корабли во время качки.
— Потушить сигареты! — приказал американский офицер.
Пехотинцы торопливо затянулись в последний раз и растоптали окурки.
— Стройся!
Солдаты начали строиться. Но, по мнению новоиспеченного мастер-сержанта, который всего лишь неделю назад был простым капралом, они двигались чересчур медленно, и он прорычал:
— Вы что, не слышали приказ майора? А ну-ка, поживее! Двигайте поршнями! Строиться, быстро!
Пехотинцы выстроились, образовав готовые к бою шеренги.
Ровно в восемь часов утра артподготовка прекратилась. Офицеры задули в свои свистки. Разбитый на походные колонны 26-й пехотный полк под командованием полковника Зейтца пошел в наступление на Аахен. Передовые колонны двигались вперед неравномерно — то вырываясь вперед, то отставая, периодически натыкаясь на завалы и обломки разрушенных зданий, превратившиеся в труднопроходимые баррикады.
Навстречу атакующим американцам застрочили немецкие пулеметы MG-42. В воздухе разнеслась знакомая музыка смерти, 26-й пехотный продолжил свое наступление на Аахен.
* * *
Когда передовые отряды полка вошли в сектора, контролируемые немцами, они разбились на небольшие штурмовые группы, каждой из которых был придан для усиления танк, самоходное орудие или бронетранспортер. Предписанная полковником Зейтцем тактика предусматривала, что в то время, когда танк или самоходное орудие своим мощным огнем будут прикрывать пехотинцев, загоняя немцев в подвалы либо вообще заставляя их бежать, пехотинцы будут методично прочесывать дом за домом, идя снизу вверх, вплоть до самого чердака, и ликвидируя все возможные германские огневые точки.
При этом Зейтц понимал, что подобная тактика приведет к тому, что ему придется атаковать разрозненными группами, между которыми практически не будет никакой связи. Каждая группа будет заниматься своими объектами, не видя остальных, что создаст благоприятные возможности для немецких контратак. Это также позволит мобильным группам краутов незаметно просачиваться в редкие боевые порядки американцев и сеять там хаос и смуту. Для того чтобы избежать возможного немецкого проникновения и дезорганизации в тылу, штабные офицеры полковника Зейтца разработали систему специальных контрольных пунктов, которые устанавливались на главных перекрестках и перед наиболее крупными зданиями Аахена. Они служили своего рода опорными точками при продвижении американских войск. Ни одной штурмовой группе не было разрешено продвигаться вперед, заходя за рубеж, на котором располагались эти контрольные пункты, прежде чем она не установит связи с соседней группой и их командиры не скоординируют свои действия. Командир каждой роты получил на руки подробную карту, на которой была указана зона его ответственности. В свою очередь, каждый ротный указал каждому своему взводному отдельную улицу, которая должна была стать зоной его ответственности. Так Аахен разбили на квадраты и сектора, каждый из которых должен быть зачищен и обезврежен согласно строго разработанному плану, один за другим, последовательно и неуклонно.
Таким образом, полковник Зейтц разработал более-менее стройную систему для продвижения вперед в черте города. Но его по-прежнему очень сильно беспокоило то, что находилось внизу, под поверхностью городских мостовых. Система городской канализации до сих пор оставалась головной болью американского полковника — особенно после того, как неожиданная атака немецкого десанта на его тыловые подразделения едва не поставила под угрозу все продвижение 26-го пехотного полка в черте Аахена. Поэтому он приказал установить абсолютно точное местонахождение каждого канализационного люка и каждого подвала, из которого имеются выходы в систему сточных вод, и заблокировать их — чего бы это ни стоило и сколько бы на это ни ушло времени.
Однако с выполнением приказа полковника Зейтца вышла заминка. Идея была прекрасной — наглухо заблокировать каждый вход в систему канализации. Но только как? Никто не мог представить себе, как это можно было сделать в условиях практически полностью разрушенного Аахена. В конце концов в голову одного из офицеров штаба полка пришла блестящая идея. Он вспомнил, что буквально в нескольких километрах от Аахена, в бельгийском городке Сен-Вит находится цементный завод. Узнав об этом, полковник Зейтц немедленно распорядился доставлять всю продукцию этого завода непосредственно в Аахен. Теперь этим цементом ежедневно заливали каждый вход, ведущий в систему канализации. После заливки у этого места оставляли вооруженную охрану, которая дожидалась, пока раствор не затвердеет и отверстие не будет окончательно замуровано.
Неожиданное появление вооруженных эсэсовцев из системы городской канализации привело к тому, что американцы стали с крайней опаской относиться ко всем немцам, которые прятались в городских подвалах — включая и чисто гражданских жителей, опасаясь каких-либо подвохов с их стороны.
Когда войска полковника Зейтца еще только вошли в Аахен и приступили к его зачистке, один из американских рядовых приблизился к офицеру в чине майора.
— Извините меня, господин майор, — обратился рядовой, — я не могу отыскать никого из офицеров. А мы тут обнаружили группу гражданских лиц в подвале вон того дома. Что нам делать с ними?
Майор переступил через мертвого немца, туловище которого темнело в дверном проеме, а ноги в пыльных башмаках высовывались на улицу.
— Если вы можете выделить из своей группы часового, который отведет их в лагерь, предназначенный для содержания гражданских лиц, то так и поступите. Если же у вас не найдется часового, чтобы отконвоировать их туда, го просто пристрелите их. В той части, где я служил до этого, все только так и делали. И будьте крайне осторожны с ними. Среди них могут затесаться переодетые нацисты или эсэсовцы, и тогда вам всем несдобровать.
Учитывая это, а также слишком хорошо помня ту смертоносную вылазку, которую предприняли эсэсовцы под руководством штандартенфюрера фон Доденбурга, внезапно появившиеся из канализационных сетей, бойцы 26-го пехотного полка полковника Зейтца проявляли крайнюю осторожность и предельную внимательность при обследовании подвалов. В ситуациях, которые казались им рискованными, они просто стреляли в тех, кто находился там. И постепенно продвигались вперед к центру полуразрушенного города.
* * *
К этому времени генерал-майор полиции и бригадефюрер СС Дегенхардт Доннер превратил остатки своей бывшей штаб-квартиры в отеле «Квелленхоф» в сложную систему оплетенных колючей проволокой редутов и оборонительных сооружений. Он приказан возвести гигантские баррикады из опрокинутых и перевернутых трамваев и грузовиков, которые были аккуратно соединены воедино мешками с песком. В развалинах соседних домов он разместил пулеметчиков и снайперов и связал их гнезда и укрепленные огневые точки подземными ходами сообщений и тоннелями. «Тигры», лишившиеся гусениц или катков и не способные больше двигаться, были вкопаны в кучи строительного мусора и засыпаны обломками. Из подобных рукотворных курганов торчали только грозные пушки этих тяжелых танков, с помощью которых также можно было вести обстрел больших территорий.
Все подходы к основным дорогам, магистралям и перекресткам были тщательно заминированы. В кучах строительного мусора и обломков на всех направлениях, которыми могли воспользоваться американцы, лежали противопехотные мины «бабочка».
Все оставшиеся в городе зенитные орудия были поставлены на прямую наводку среди боевых порядков пехоты. В результате этой меры каждая крупная улица города была прикрыта несколькими зенитными пушками, из которых можно было обстреливать и пехоту, и танки. К зениткам были поставлены 16-летние добровольцы из гитлерюгенда и молодые девочки в серой форме, прошедшие раньше ускоренные курсы зенитчиц.
И везде позади боевых линий неустанно дежурили гестаповцы, в том числе наводивший на всех ужас Пауль-Пистолет и еще несколько его головорезов. Они бдительно следили за тем, чтобы в обороняющихся немецких войсках ни в коем случае не ослаб национал-социалистический дух, если необходимо, принимали соответствующие кровавые меры.
* * *
К полудню американские войска принялись сражаться за отдельные городские объекты, остававшиеся в руках немцев. Они повели тяжелые бои за здание бывшей обувной фабрики, за здание Технического университета Аахена, за крупный офисный центр и за дом Главного управления полиции Аахена.
Во время боя за здание бывшей обувной фабрики американские войска допустили серьезную ошибку. Они проникли в него через подвал и стали продвигаться вверх. Но к тому времени, когда американцы очистили первый этаж фабрики, защищавшие ее немцы вновь проникли в очищенный ранее подвал. Когда американцы вновь выбили немцев оттуда, защитники фабрики, засевшие на втором этаже, уничтожили лестницы, ведущие на второй этаж. Затем они пробили в полу второго этажа дырки и стали через них закидывать находящихся внизу врагов гранатами.
В конце концов два американских сержанта выскочили из здания фабрики и принялись карабкаться вверх по ее стенам. Несмотря на то, что их со всех сторон обстреливали немецкие снайперы, сержантам посчастливилось добраться до крыши. Они пробили в крыше дыру и вылили в нее канистру бензина. После этого они бросили вниз несколько фосфорных гранат. Бензин загорелся, и начался пожар. В результате оставшиеся в живых немецкие защитники фабрики, задыхаясь, поспешили выбежать наружу. Они выбегали с поднятыми руками, крича: «Товарищи, товарищи!». Но разъяренные американцы косили их беспощадными очередями, как только крауты появлялись в дверях. С них было уже довольно.
Получив донесения от отдельных боевых групп, сражающихся в Аахене, мрачный полковник Зейтц разочарованно докладывал командиру 1-й пехотной дивизии генералу Кларенсу Хюбнеру: «Наше продвижение происходит от чердака до чердака и от одного канализационного люка до другого».
Донесение Зейтца привело Хюбнера в ярость. Перед тем как в бешенстве швырнуть трубку на рычаг, он прорычал в нее:
— Джон, или ты возьмешь эти три чертовы высоты, господствующие над городом, или лучше вообще не появляйся у меня на глазах!
* * *
Несмотря на то, что сами американские офицеры были крайне не удовлетворены темпом и скоростью продвижения в глубь Аахена, генерал Доннер, напротив, был весьма обеспокоен мощью и скоростью американского наступления. Особенно его беспокоило постепенное и неуклонное продвижение неприятельских войск по направлению к трем доминирующим над городом высотам. И в этой связи он приказал штандартенфюреру фон Доденбургу взять около двухсот оставшихся в строю бойцов группы «Вотан» и осуществить контрнаступление в районе Вильхельмштрассе с тем, чтобы приостановить победную поступь янки.
Немецкое контрнаступление на вражеские позиции началось с неожиданной артподготовки, которая была осуществлена в тот самый момент, когда американские солдаты сели ужинать. Артподготовка длилась всего пятнадцать минут, однако огонь прямой наводкой из зенитных орудий, который вели мальчишки из гитлерюгенда и их сверстницы, изрядно испортил нервы американцам. Многие перепугались настолько, что начали неконтролируемо и безостановочно всхлипывать от страха. Других, сидевших в столовых за едой, вырвало. Чтобы бойцы смогли продолжить прием пищи, офицерам пришлось отдать специальные приказания. Часть солдат в панике бросились в укрытия и в наспех отрытые траншеи и вжались в самое дно. Один командир американского батальона вбежал в помещение командного пункта и, не обращая внимания на панику и крики вокруг него, закрыл лицо руками и зашелся в рыданиях. Никаких приказов он при этом не отдавал.
За неожиданной немецкой артподготовкой последовала тяжелая давящая тишина. Воспользовавшись передышкой, американские офицеры и унтер-офицеры принялись успокаивать личный состав. Одновременно расставлялись усиленные посты, резервные группы назначались для дополнительного ночного патрулирования улиц Аахена.
Эту тяжелую тишину внезапно прорезала одиночная очередь из «шмайссера». Кто-то в отдалении вскрикнул. Американские солдаты напряглись в ожидании. Но из груды мусора и обломков на немецкой стороне не выскочило никаких пехотинцев, палящих в них из автоматов. Вместо этого из немецкого сектора обороны Аахена на них неожиданно выкатилось несколько зенитных орудийных установок на автомобильных платформах и открыло по ним убийственный огонь из счетверенных 20-миллиметровых пушек. Один американский сержант пытался приблизиться к такой установке и поразить ее выстрелом из базуки, но не сумел пройти и десяти ярдов — ураганный огонь превратил его буквально в пыль.
Находившиеся на передней линии американские бойцы не выдержали такого напора. Объятые паникой, с перекошенными белыми лицами, бросая оружие и снаряжение, они в беспорядке побежали. Их единственным желанием было любой ценой избежать этого убийственного огня.
Этой панике поддался даже командир одной из передовых рот. Схватив карабин, он принялся бешено палить в воздух, крича:
— В тыл… все в тыл… спасайтесь… бегите в тыл и спасайтесь!
К этой роте тут же присоединилась следующая. Командир передового американского батальона увидел, как обе его роты мчатся сломя голову по Вильхельмштрассе, пытаясь улизнуть от неистового огня поставленных на прямую наводку немецких зениток. При этом солдаты отчаянно отталкивали и пихали друг друга, пытаясь любой ценой первыми умчаться из-под обстрела. Объятые животным страхом, они топтали своих же упавших на мостовую раненных товарищей. Несколько американских солдат, лежавших в крови на дороге, тщетно взывали к своим соотечественникам о помощи. И даже когда сам командир батальона выхватил из кобуры свой «кольт» и, угрожающе размахивая им, попытался остановить поддавшихся панике солдат, на него не обратили ни малейшего внимания. Беспорядочное паническое бегство продолжалось.
— Они полностью деморализованы, сэр, — срывающимся голосом доложил комбат по телефону полковнику Зейтцу. — За пятнадцать лет службы в пехоте я никогда еще не видел ничего подобного. Нет никакого смысла обманывать себя, сэр, — мы не отходим на запасные позиции, мы просто улепетываем из Аахена.
Находившийся на другом конце провода Зейтц бешено повернулся к застывшим у стены офицерам штаба, которые, побледнев, в смятении взирали на него.
— Чарли, — приказал он одному из работников штаба, — позвони в Управление резервами дивизии. Мне нужен новый командир батальона. Я хочу отстранить от этой должности того, с которым только что разговаривал» — он совершенно сломлен, он конченый человек.
Однако «сломленному» командиру батальона так и не довелось в действительности пережить неприятной и унизительной процедуры официального отстранения от должности. Едва он успел передать свое донесение в штаб полковника Зейтца, как танкисты и панцергренадеры фон Доденбурга обрушились на правый фланг его батальона с неистовым бешенством и напором, характерным для прежних лет. Рыча и вопя от ярости, эсэсовцы набросились на улепетывающих в панике американцев. Командир батальона был застрелен на месте — прямо на своем командном пункте, у телефона. Длинная очередь уложила всех сотрудников его штаба, находившихся рядом с ним в подвале полуразрушенного здания, превращенного американцами во временный командный пункт. Эсэсовцы задержались здесь лишь для того, чтобы обыскать тела агонизирующих американцев и унести с собой найденные сигареты «Лаки Страйк» и плитки шоколада «Херши». Жуя и куря на бегу, убийцы в черной форме выскочили обратно на поверхность и вновь понеслись вниз по улице, бешено стреляя и сея вокруг себя смерть и разрушения.
Кое-где отдельные американские офицеры и унтер-офицеры пытались остановить или хотя бы задержать внезапную контратаку немцев. Но рычащие, словно дикие звери, бойцы боевой группы СС «Вотан» просто смели их. Они разметали весь передовой батальон полковника Зейтца, искромсав, расстреляв и передушив его солдат и офицеров и оставив после себя длинную вереницу трупов, понеслись дальше. Казалось, ничто не способно остановить или задержать их. Они прошли двести метров по контролируемой американцами территории, затем пятьсот, потом — все семьсот.
— Черт бы меня побрал, господин штандартенфюрер, — прохрипел раскрасневшийся Матц, прыгавший на своей деревянной ноге рядом с Куно фон Доденбургом, — если все так пойдет и дальше, то скоро мы заставим этих ублюдков откатиться к самому Ла-Маншу!
Однако полковник Зейтц соображал быстрее, чем предполагал перед началом рейда фон Доденбург. Он бросил вперед свои самоходные 155-миллиметровые гаубицы, наплевав на то, что без прикрытия пехоты они могут быть захвачены неприятелем, и приказал им открыть огонь прямой наводкой и по бегущим немцам, и по немецким зенитным установкам. Одновременно он запросил авиационной поддержки у 9-й тактической авиагруппы.
— Ради бога, генерал, — воззвал он к командующему авиацией, — мне сейчас нужна поддержка с воздуха — и она нужна мне действительно немедленно!
— Но как насчет ваших собственных ребят? Ведь если мои штурмовики начнут сыпать всюду бомбы, то могут поразить и их. Мне совсем не хочется, чтобы снова случилось то, что уже произошло в районе расположения 30-й пехотной дивизии генерала Хоббса. — Командующий авиацией помялся и решительно закончил: — Нет, полковник, даже не просите — я не желаю больше так рисковать!
— Мне абсолютно наплевать на тех, кто остался там у меня внизу! — заорал взбешенный полковник Зейтц. — Они и так драпают от немцев, точно кролики, а те убивают их пачками! Главное сейчас — любой ценой остановить этот немецкий прорыв, генерал! Обеспечьте мне авиаподдержку, и всё!
В результате полковник Зейтц получил желанную авиаподдержку. Одновременно атакующие бойцы «Вотана» неожиданно напоролись на убийственный огонь 155-миллиметровых американских гаубиц, которые начали бить по ним прямой наводкой с расстояния всего в двести метров. Молодые эсэсовцы попытались было обстреливать гаубицы при помощи «панцерфаустов». Однако очень скоро над головой эсэсовцев загремели разрывы авиабомб, которые стали щедро сбрасывать американские «лайтнинги». Теперь уже самим немцам пришлось спешно попрятаться кто куда, зарывшись в кучи мусора и скрючившись под обломками зданий в надежде, что эта бешеная бомбардировка когда-нибудь кончится.
В целом неожиданная контратака боевой группы СС «Вотан» под командованием Куно фон Доденбурга принесла небывалый успех. Эсэсовцы полностью уничтожили один американский батальон и на целый день приостановили продвижение американских войск в центр Аахена. Однако из-за господства неприятеля в воздухе цена этого успеха оказалась поистине запредельной. Лишь одна сотня бойцов вернулась вместе с фон Доденбургом на разбитый двор отеля «Квелленхоф». Целая сотня солдат «Вотана» осталась лежать на поле сражения мертвыми. Потери личного состава боевой группы таким образом составили ровно пятьдесят процентов. Больше ходить в атаку боевая группа «Вотан» была уже не в состоянии.
* * *
По мере того, как американские войска методично продолжали свое наступление на центр Аахена, боевой дух защитников города стал заметно падать. Чтобы поддержать гарнизон города, люфтваффе попытались организовать снабжение осажденных, сбрасывая необходимое снаряжение на парашютах. Но ни одному из немецких самолетов так и не удалось прорваться в небо над Аахеном. Американская бригада противовоздушной обороны, занявшая позиции по окружности города, устроила настолько плотный заградительный огонь, что часть немецких самолетов была сразу же сбита, а уцелевшие почли за лучшее возвратиться на базу.
Ранним утром следующего дня с аэродрома в Кельне в воздух вновь поднялись летательные аппараты, взявшие курс на Аахен. Это были планеры «Го-242». Они бесшумно пролетели над американскими позициями и приземлились на Вильхельмштрассе. Для того чтобы максимально сократить длину рулежки на земле, шасси планеров были специально обмотаны мотками колючей проволоки. Цепляясь проволокой за выступы в земле, летательные аппараты вскоре замерли на середине Вильхельмштрассе. Из них выскочили ликующие пилоты и десантники 1-й парашютно-десантной армии. Но их встретила волна смертоносного огня, скосившая все экипажи планеров и всех десантников до единого. Оказалось, что они приземлились в зоне ответственности одного из передовых американских разведывательных дозоров. Когда стрельба закончилась, янки подбежали к распростертым на земле немцам в поисках ценных сувениров и памятных вещиц.
Периметр обороны Аахена, возглавляемой генералом Доннером, с каждым днем сжимался все больше. В тылу обороны, словно тени, шатались потерявшие всякую надежду небритые нестроевые военнослужащие. Их плечи были безнадежно опущены, они уже не следили ни за состоянием своей формы, ни за своим внешним видом.
На передовых же линиях дежурило совсем немного бойцов. Закопавшись в строительном мусоре и обломках зданий, они вглядывались в пространство перед ними слезящимися от пыли и постоянного недосыпания глазами и стреляли по американцам лишь тогда, когда те открывали огонь по ним. Защитники Аахена так устали и измучились, у них осталось так мало боеприпасов, что они практически перестали стрелять по американцам сами, по своей собственной инициативе — даже в тех ситуациях, когда американские солдаты беспечно подставляли свои тела под немецкие выстрелы.
Американские войска последовательно и неуклонно продвигались вперед, метр за метром, дом за домом, и вскоре оказались в непосредственной близости от одной из грех господствующих над Аахеном высот. В результате к полудню эта высота оказалась захвачена, а ее гарнизон, состоявший из ста человек, попросту сдался. Сдался, наплевав на недвусмысленный приказ генерала Доннера: «Сражаться до последнего патрона и до последнего живого человека».
В тот момент, когда гарнизон сдавался — и сдавал американцам ту высоту, которую был призван оборонять до конца, — там находился Пауль-Пистолет — самый толстый из группы гестаповских палачей, ранее призванных в Аахен по приказу Доннера. Он был послан на высоту для того, чтобы своими специфическими мерами укрепить боевой дух обороняющихся. Увидев, что гарнизон сдается, он вставил дуло одного из своих знаменитых пистолетов себе в рот, поперхнулся от вкуса ружейного масла и нажал на спусковой крючок. Как и всегда до этого, выстрел получился безупречным. Когда его обнаружила группа американских разведчиков, ведомая одним из сдавшихся немецких солдат, они увидели, что Пауль-Пистолет валяется на земле. Своим выстрелом он снес себе затылок — и теперь истекал кровью на глазах американских солдат, уже не в силах ответить ни на один вопрос, которые ему так хотели задать.
Самоубийство Пауля-Пистолета привело в полное уныние остальных гестаповцев. Они заметались по Аахену, не зная, что делать. В конце концов целая группа гестаповских палачей направилась к епископу Аахена, умоляя его спасти их. Сотрудники тайной полиции рейха утверждали, что не являются военнослужащими, непосредственно участвующими в боевых действиях, и требовали, чтобы епископ выдал им соответствующие удостоверения. Они хотели предъявить впоследствии такие удостоверения американцам, когда те войдут в город, и за счет этого спастись.
Епископ Аахена. которым они до этого всячески пренебрегали и которого так яростно третировали, с презрением скользнул взглядом по их искаженным от животного страха лицам.
— Но я ведь всего, выражаясь вашими же собственными словами, какой-то там «маленький католический попик»,— произнес он. При каждом его слове земля вздрагивала от разрывов американских 155-миллиметровых снарядов. — Какой вес может иметь любой данный мною документ?!
Грузные широкоплечие гестаповцы, которые привыкли за последние одиннадцать лет нацистской власти править в Германии при помощи кулаков и резиновых дубинок, трясясь от страха, едва не встали на колени в полуразрушенной гостиной аахенского епископа. Однако он не поддался на их уговоры, и в конце концов им пришлось уйти, поджав хвосты. Ровно через час после того, как генерал Доннер узнал об этом инциденте от одного из своих тайных информаторов, все пятеро гестаповцев, которые пытались вымолить для себя индульгенцию у епископа Аахена, были вздернуты во дворе отеля «Квелленхоф» их же собственными коллегами из фельджандармерии — в качестве напоминания и предупреждения для всех остальных.
Но тем не менее разложение все равно продолжалось. Ночью 19 октября небольшой гарнизон бетонного бункера, расположенного на Лоусбергштрассе, тихонько выскользнул из бункера и сдался американцам. До этого янки целый день безуспешно обстреливали этот бункер из тяжелых 155-миллиметровых орудий. После сдачи бункера все гражданское население, которое до этого пряталось в подвалах домов, расположенных на Лоусбергштрассе, вышло из них и приветствовало бывших врагов — не как завоевателей, а как своих настоящих освободителей.
По мере того, как первые американские солдаты осторожно пробирались вперед, прижимаясь к стенам зданий и реагируя на каждый подозрительный шум, все больше и больше людей высыпало на улицы. Оборванные, грязные, с выпирающими ребрами, жадно вдыхающие свежий воздух, которого они так долго были лишены, эти люди вопрошали американских военных:
— Почему вы не пришли раньше?! Почему нам понадобилось так долго ждать, чтобы вы избавили нас от власти Дьявола Доннера? Он убивал наших детей, разрушал наши дома, он хотел нас всех уморить голодом!
— Эй! — краснорожий американский мастер-сержант оттолкнул в сторону пожилую женщину, которая в отчаянии выкрикивала все это прямо ему в лицо. — Отойди в сторону и расскажи все это в каком-нибудь другом месте!
Командир его взвода, молодой человек в очках военного образца в простой металлической оправе, имевший вид школьного учителя, бросил предостерегающий взгляд на сержанта и, запинаясь, произнес на плохом немецком:
— Мы быть рады прийти здесь… рады освобождать вас от власти нацистов…
Выстрел снайпера выщербил кирпич прямо у него над головой. Командир взвода был вынужден резко присесть, чтобы не подставлять головы под пули.
— А ну-ка, убейте этого поганого фрица! — яростно заорал он.
Глава шестая
Рыжеволосой Эльке Симоне, любовнице Куно фон Доденбурга, пришлось открыть дверь, ведущую в подвал, где она пряталась, после неоднократных яростных ударов ружейными прикладами по створкам. Эльке отлично понимала, что если она не откроет сама, то, возможно, те, кто сейчас стучал в дверь прикладами, просто выстрелят в нее или закидают гранатами. Поэтому она открыла — и увидела стоящих на пороге двух американских солдат. Один из них был высоким и худым, с небритым грязным лицом, второй — толстым, низеньким и очень подвижным, с чертами лица, выдававшими в нем потомка итальянских эмигрантов. В руке солдат держал где-то найденную бутылку шнапса. Очевидно, он только что прикладывался к ней — капли спиртного стекали по его сизому от густой растительности подбородку.
В течение долгих секунд двое американцев безмолвно разглядывали Эльке. Даже несмотря на ту бесформенную, покрытую пылью одежду, которая была сейчас на ней, было видно, какое у нее замечательное тело. Даже эти отвратительные лохмотья не могли скрыть великолепие ее груди — высокой и полной, несмотря на месяцы недоедания.
Толстый низенький солдат присвистнул:
— Нет, Эл, ты только погляди на эти сиськи! Это же нечто! Скажи, что они прекрасны!
Он торопливо сунул грязную руку в карман и вытащил плитку шоколада, которую входила в рацион ежедневного питания американских военнослужащих.
— Ты спать со мной, — произнес он на плохом немецком. Его глаза жадно оглядывали ее тело, то и дело задерживаясь на грудях. — Я давать плитка шоколад… может быть, два! — Он сунул плитку ей под нос, очевидно, полагая, что его предложение крайне соблазнительно для женщины.
— А как насчет меня? — выдохнул высокий и худой солдат, не сводивший жестких голубых глаз с фигуры женщины.
— Поскольку я более привлекателен внешне, ты будешь вторым после меня, — проговорил потомок итальянских эмигрантов. Его голос стал хриплым от желания: — Давай, детка, немного поиграем вместе. У нас, к сожалению, не так много времени для этого. Как ты знаешь, идет война…
Он придвинулся к ней, по-прежнему держа плитку шоколада перед ее носом. Эл прикрыл дверь в подвал.
— Что вам нужно? — спросила Эльке дрожащим голосом.
— Что ты, думаешь, нам нужно? — с презрением бросил низенький американец, уже не прибегая к немецкому. — Потрахаться с тобой, краутская сучка! — Он попытался схватить ее за грудь, но она отшатнулась назад к стене.
— Хватит валять дурака и играть с ней, Бенни, — промолвил Эл. по-прежнему не сводя глаз с девушки. — Приступай прямо к делу. Какого черта ты тянешь?
— Я говорю тебе, Эл, она вся горит от предвкушения встречи со мной, — хохотнул Бенни и сделал глоток шнапса из бутылки. — Ну что ж, детка, ты слышала, что я сказал, — у нас не так много времени. — С этими словами он резко шагнул к женщине. Эльке почувствовала, как его руки вцепились в ее одежду. Она опять отшатнулась и услышана треск разрываемой ткани. Бенни остался стоять с куском ее платья в руке. Она оказалась полуголой. Ладонями Эльке попыталась прикрыть свои неожиданно открывшиеся груди. Глаза Эла вспыхнули, созерцая такую красоту.
— А ну-ка. Венни, отойди! Не путайся под ногами! — похрипел он и шагнул к женщине, отталкивая в сторону своего низкорослого товарища. Схватив одежду Эльке Симоне, он сорвал ее, полностью обнажив великолепное тело женщины.
— Горячая штучка! — произнес в восхищении Бенни. — На ней даже нет нижнего белья!
Эл попытался обхватить немку своими большими длинными руками. Она взвизгнула и отступила обратно; зацепившись за кровать, она упала навзничь. Ее длинные ноги взметнулись в воздух.
— Держи ее за руки, ты, вонючий идиот, — похрипел Эл, свирепо вращая глазами. Его лицо все покраснело от прилива крови. — Говорю тебе, кретин, держи ее за руки!
Бенни, отбросив бутылку с недопитым шнапсом, схватил извивающуюся Эльке за руки.
— Нет! — вскрикнула она. — Я прошу вас… пожалуйста… нет, нет!
Но два солдата не обращали никакого внимания на ее жалобные крики. Пока Бенни крепко держал Эльке Симоне за руки, Эл лихорадочно расстегивал ремень. Расстегнув его, он сбросил на пол свои заляпанные грязью штаны, затем сорвал с себя трусы армейского образца.
— Ну что ж, красотка, — задыхаясь от вожделения, промолвил он, — сейчас ты станешь моей. Попробуй-ка, подойдет ли тебе размер моего члена, чертова сучка!
* * *
Эльке медленно протянула руку, чтобы достать опасную бритву, оставшуюся ей в наследство от покойного отца. Она ощущала страшную боль и усталость. Ей казалось, словно каждая косточка ее тела была сломана или разможжена. Протягивая руку за бритвой, она увидела отражение своего распухшего расцарапанного лица в маленьком зеркальце. Это было такое трагически-душераздирающее зрелище, что Эльке, не выдержав, отвернулась. Ее голова упала на кровать. Она застыла, а перед ее глазами вновь и вновь проходили страшные картины того, как два американских солдата мучили ее и издевались над ней и ее телом.
Девушка медленно раскрыла опасную бритву и внимательно осмотрела ее блестящее лезвие. Снаружи вновь загрохотали артиллерийские орудия. Однако все внимание Эльке было приковано лишь к небольшому стальному лезвию, которое сверкало в колеблющемся пламени свечи. Она проверила его остроту влажным большим пальцем — точно так же, как когда-то это делал ее отец. Все было в порядке — лезвие было исключительно острое.
Подвал, в котором она лежала, начал содрогаться от разрывов артиллерийских снарядов. Выдохнув, Эльке Симоне решительно провела лезвием бритвы по запястью своей левой руки. Она почти не почувствовала боли. Несколько секунд ничего не происходило. Она разочарованно уставилась на глубокий порез на левом запястье. Но затем он окрасился красным, и Эльке облизала пересохшие губы. Кровь закапала из пореза на пол — не очень быстро, но непрерывно. Это была ее собственная, густо-красная кровь. Она завороженно глядела на струйку. Вскоре кровью пропиталась и та часть одеяла, где покоилась ее левая рука. Эльке торопливо перерезала вены на правом запястье. На этот раз она ощутила заметную боль. Но зато и кровь хлынула из раны гораздо быстрее. Несколько капель даже попали ей на колени.
Со вздохом облегчения женщина откинулась на кровать и закрыла глаза. По мере того, как кровь вытекала из нее, пропитывая одеяло и капая вниз на брошенную под кровать плитку американского шоколада «Херши», она почувствовала себя счастливой. Все ее страдания должны были наконец-то остаться в прошлом.
* * *
Матц с трудом проковылял по обломкам стекла, усеявшим пол, и распахнул дверь в палату Шульце. Открыв дверь, он поднял в воздух свою деревянную ногу и громко перднул, по старой привычке приветствуя таким образом своего дружка.
— Ну, здорово, старый жеребец, — пророкотал Матц, не обращая внимания на двух других пациентов. — Рад видеть меня?
Шульце лежал на кровати. Его лицо было бледным, а раненная рука была поднята высоко над головой. Здоровой рукой он схватился за горло, показывая, что задыхается.
— Черт побери тебя, Матц, ты что же, хочешь устроить мне здесь газовую камеру, ты, маленький грязный извращенец?
Матц пропустил замечание приятеля мимо ушей и плюхнулся на его койку.
— Ну и где же твои шлюхи, Шульци? — громко спросил он, сдвигая шлем на затылок. — Я был бы не прочь позабавиться с парочкой девиц сегодня ночью. Да, вам, раненым, тут раздолье — лежите себе, как раскормленные коровы, и только и знаете, что попердываете да ублажаете себя своей собственной пятерней под одеялом. А нам приходится отдуваться за вас на фронте. — Он перевел дыхание и кивнул в сторону двух неподвижных фигур на соседних койках:
— Кто они, Шульце?
Гауптшарфюрер покачал головой:
— Не знаю. Я называю одного «легкие», а другого — «кишки». Тому, кто лежит справа, прострелили легкие, а тому, кто слева, — живот и кишки. Местные эскулапы заверили меня, что и тот, и другой должны загнуться в течение ближайших суток.
— Да, им не позавидуешь. — Матц невольно отвел глаза от двух забинтованных фигур. — А как дела у тебя? Тебя-то хоть собираются комиссовать и отправить на заслуженный отдых? Или это случится только тогда, когда ты начнешь смотреть на картошку из-под земли?
— Похоже на то, — кивнул Шульце. — Нет, мне не повезло, Матц. Никто не собирается ни комиссовать меня, ни отправлять на заслуженную пенсию. Этот проклятый мясник Диденхофен уже вынес свой вердикт: не позднее чем через две недели я вновь встану в строй. — Он покачал головой: — Тебе надо было побольше поработать в моей ране своим кинжалом. Может быть, тогда бы я остался без руки и смог бы закончить свою жизнь в должности однорукого привратника в одном из шикарных заведений на Хербертштрассе.
— Ну да, — протянул Матц. — Представляю себе это… Но только тогда бы ты наверняка проводил гораздо больше времени наверху, развлекаясь с тамошними дамочками на упругих матрасах, а не внизу, открывая и закрывая двери.
Раненый, которого Шульце знал под именем «легкие», глухо простонал.
— Заткнись, ублюдок! — бросил ему Шульце. В голосе бывшего докера не слышалось ни капли симпатии к несчастному. Затем он живо повернулся к Матцу и спросил:
— А где же спиртное, старина? Только не говори мне, что ты явился сюда без капли спиртного!
Матц покачал головой:
— Медсестра специально предупредила меня, чтобы я не смел давать тебе ни капли!
Шульце выставил вперед свой заскорузлый большой палец:
— Пусть чертова сестра засунет вот это себе в задницу и посидит так несколько часов! Где спиртное, дьявол тебя побери, Матц?!
Матц сунул руку за пазуху и выудил оттуда небольшую склянку медицинского образца, до краев заполненную прозрачной жидкостью.
— Это — картофельный самогон, Шульце. Чтобы выменять вот эту маленькую бутылочку, мне пришлось отдать за нее целый ящик мясных консервов. Один из поваров в штаб-квартире обороны Аахена пошел на эту сделку… Впрочем, это действительно отличное пойло. Говорят, оно сразу сносит голову, старина…
— Давай, давай бутылку сюда! — потребовал Шульце и схватил ее своей огромной лапой. — Боже мой, уже в течение нескольких месяцев у меня не было возможности по-настоящему промочить горло!
Эсэсовец вцепился в пробку зубами, выдернул ее из бутылки и выплюнул на койку своего раненного соседа, нимало не заботясь о том, нравится это ему или нет. Затем, запрокинув голову, сделал хороший глоток.
— О, тысяча чертей, — с трудом выдохнул он, — а ведь это действительно забористое пойло! От него, мне кажется, могут расползтись швы в свинцовом гробу! Это по-настоящему хорошая водичка, Матц!
И Шульце сделал еще один громадный глоток из бутылки. Матц, не выдержав, выхватил у него из рук бутылку, ворча:
— Полегче, полегче, Шульци! Ты же не один, черт бы тебя побрал! Ты что же, решил вылакать эту драгоценную жидкость в одиночку? Ведь это, похоже, последняя бутылка настоящего шнапса во всей боевой группе СС «Вотан»!
Шульце вытер рот своей огромной пятерней и в упор посмотрел на Матца.
— Дела идут паршиво, да?
Матц кивнул:
— Дела совсем дерьмовые, Шульце, если честно. Помнишь нашу старую солдатскую поговорку: «Часы — в ночном горшке, а в сердце — сифилис»? Примерно так обстоят сейчас и наши дела… В общем, все хреново. Город, похоже, не продержится и ближайшие сорок восемь часов.
— А как же «Вотан»? Как наш «старик»?
— От нас осталось всего сто пятьдесят человек, способных держать в руках оружие. Причем большинство из них — раненые. С командиром все в порядке. Но что может сделать командир, если все мы очутились в такой дерьмовой ситуации?
Матц глубоко вздохнул, и Шульце мгновенно ощутил, как измотан и измучен одноногий вояка, несмотря на всю внешнюю браваду и напускную веселость.
— Слава богу, старый дьявол Доннер приказал отвести всю боевую группу с передовых позиций, назначив ее в резерв. Иначе уже вчера от нас бы остались только рожки да ножки. — Матц передал бутылку самогона обратно Шульце. — Давай, давай, парниша, прикончи бутылку — мне кажется, это вообще последние глотки спиртного, которые нам суждено сделать в этой жизни!
— Одно удовольствие — тебя слушать, Матци, — пробурчал Шульце. — Ты просто лучик света в нашем темном царстве. — Он опорожнил бутылку и швырнул пустую стеклянную тару на соседнюю койку.
— Ну хорошо, Матц, а теперь доставай-ка свой кинжал!
— Что?! — Матц не поверил своим ушам.
— Ты слышал, что я сказал! — бросил Шульце. — Доставай свой кинжал, идиот, и освободи меня.
— Освободить тебя? Что ты имеешь в виду?
— Что с тобой, Матц? Ты что, совсем перестал нормально соображать? Разрежь все эти бинты и перевязки, которые держат меня здесь. И постарайся сделать это раньше, чем тут окажутся медсестры. Я хочу освободиться, освободиться прямо сейчас, чтобы вернуться в «Вотан»!
* * *
— Итак, — проревел Шульце, — это штука называется «фаустпатрон». Каждый из вас может взять его правой рукой и установить у себя на правом плече.
Мальчишки из гитлерюгенда тут же подняли вверх и установили на своих плечах «фаустпатроны». Их лица были полны решимости, губы плотно сжаты.
— …Проклятье, Матц! — пожаловался Шульце своему старому товарищу, когда они медленно проходили по усыпанному мусору двору перед отелем «Квелленхоф», обучая мальчишек из гитлерюгенда обращению с «фаустпатронами», с помощью которых руководство обороны Аахена рассчитывало остановить американскую бронетехнику. — Они же еще совсем юнцы. У них еще за ушами мокро, я это чувствую!
— Но они — это все, что у нас есть, — пожал плечами Матц. — Целая рота этих мальчишек воюет на передовой, заняв там место бойцов «Вотана». Вчера более пятидесяти из них полегло под огнем американцев.
Шульце покачал головой, но ничего не сказал. Завершив краткий курс обучения обращению с «фаустпатронами», друзья начали медленно подниматься вверх по главной лестнице отеля. Они миновали группу военных писарей, возившихся с частями 20-миллиметрового зенитного орудия, которое им предстояло установить на втором этаже.
— Смотрите, будьте осторожны и не повредите себе спинки! — обратился к ним Шульце. В его голосе сквозило нескрываемое презрение к этим тыловым канцелярским крысам, которым наконец-то предстояло взять в руки настоящее оружие и ощутить себя присутствующими непосредственно на поле боя. — Мне было бы крайне неприятно увидеть, если бы кто-то из вас, чернильных душ, получил какое-то увечье!
Перепуганные чиновники военной канцелярии, мокрые от пота, ничего не ответили.
— Эти идиоты просто не умеют прилично держать себя в обществе, — процедил сквозь зубы Шульце и неожиданно скривился от внезапной боли в раненном плече.
— Ты должен простить их, Шульце, — сказал Матц. — Они и так уже почти поседели от ужаса, хотя им пока еще даже не пришлось понюхать настоящего пороху.
Они прошли по всему второму этажу отеля. Везде было видно, как служащие штаба генерала Доннера готовят «Квелленхоф» для предстоящей обороны и отражения американских атак: выбивали остатки стекол из оконных рам, чтобы установить на подоконниках пулеметы, возводили баррикады из мешков с песком на огнеопасных направлениях и при помощи ручных помп обливали потолки водой, чтобы с них меньше сыпалось пыли и не так была велика опасность пожара. Они спешили, готовясь к тому моменту, когда американская артиллерия примется обстреливать город с только что захваченных янки высот, господствующих над всем Аахеном.
Шульце ткнул пальцем в сторону раскрасневшегося грузного работника военной бухгалтерии, который перетаскивал ящики с боеприпасами для 20-миллиметровых зенитных орудий:
— Мое сердце так и начинает радостно биться, когда я вижу подобных тыловых крыс за настоящей работой. Особенно таких, как этот широкозадый бухгалтер. Ничего, пусть попотеет! Кстати, он и подобные ему ублюдки задолжали мне кучу купюр!
— Забудь о деньгах, Шульце! И даже не думай о том, чтобы попытаться получить их, — бросил Матц. — Потому что там, где мы окажемся, когда боевая группа СС «Вотан» исчезнет, нам уже не понадобится никаких бабок! Там нам будет нужно лишь несколько щепок, чтобы поддержать вечный адский огонь…
Шульце мрачно рассмеялся в ответ на замечание Матца, и оба они заковыляли дальше.
* * *
— Лопни мои глаза! — выдохнул Куно фон Доденбург, стоявший посередине усыпанной мусором и пылью комнаты. — Кого я вижу — это же гауптшарфюрер Шульце собственной персоной! — По усталому лицу офицера расплылась счастливая улыбка. — Стойте оба «вольно», слышите? — И он протянул руку Шульце: — Как же я рад увидеть тебя снова, старый гамбургский негодяй! — Они обменялись крепким рукопожатием. — Как твоя рука, парень?
Шульце попытался беззаботно пожать плечами, но, ощутив острую боль в раненном месте, пожалел об этом.
— Вы спрашиваете о том, как поживает моя ласта? Если честно, господин штандартенфюрер, то с ней ничего страшно не произошло. Так, пара небольших царапин. Хотя, если честно, я все же сомневаюсь, что смогу когда-нибудь снова поднять пару стокилограммовых мешков муки.
— Ты, наверное, никогда их и не поднимал, — фыркнул Куно фон Доденбург. — Однако тебе не о чем беспокоиться. Шульце — со временем ты обязательно получишь щедрую пенсию от благодарного отечества, не волнуйся!
— Я бы с удовольствием обменял эту пенсию на билет в один конец в Южную Америку — особенно сейчас, господин штандартенфюрер, — проронил Шульце.
Фон Доденбург тяжело опустился на стул и указал двум унтер-фюрерам, чтобы они пристроились на деревянных ящиках с патронами для «шмайссеров».
— Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду, Шульце, — произнес он. — Думаю, что мы все мечтали бы о подобных билетах в данный момент.
— Какова общая ситуация в городе, господин штандартенфюрер?— осведомился гамбуржец, пытливо вглядываясь в бледное, изможденное лицо фон Доденбурга.
— Если описать ее одним словом, — ситуация дерьмовая, Шульце!
— И что же нас ожидает в будущем?
— Это тот вопрос, на который могут ответить лишь боги — и, разумеется, наш верховный бог, бригадефюрер Дегенхардт Доннер… — печально промолвил фон Доденбург.
* * *
В этот день, 20 октября 1944 года, генерал Доннер и в самом деле дал ответ на этот конкретный вопрос. Покрыв смертельные триста метров, которые отделяли штаб-квартиру генерала от временного командного пункта фон Доденбурга, размещенного в подвале разбомбленного магазина, офицер связи с трудом выдохнул:
— Господин штандартенфюрер, господин генерал-майор Доннер немедленно ожидает вас в штабе обороны Аахена!
И, без сил опустившись на ближайший ящик с патронами, он добавил дрожащим голосом:
— Но только, умоляю вас, будь поосторожнее, господин штандартенфюрер, — там, снаружи, сейчас настоящий ад!
Когда фон Доденбург в сопровождении Матца и тяжело дышащего Шульце благополучно пересек пустое пространство, которое находилось под непосредственным обстрелом американских орудий, и оказался перед испещренным многочисленными пулевыми выбоинами зданием отеля «Квелленхоф», он понял, что имел в виду офицер связи. Там, на пустыре, собралась взвинченная толпа, состоящая из гражданских лиц и явных дезертиров, которые совсем недавно бросили боевые порядки. Трое эсэсовцев принялись грубо пробиваться сквозь эту толпу, и та неохотно расступилась перед ними, дав им возможность пройти.
Куно фон Доденбург и его спутники завернули за угол. Они увидели там другую толпу, которая везла на тачке жирного толстяка со связанными за спиной руками. С шеи толстяка свисал наспех написанный плакат, на котором жирными черными буквами было выведено: «Нацистская свинья». Пышногрудая женщина в грязном переднике выскочила из подвала одного из домов и выплеснула в лицо бывшему партийному функционеру ведро помоев.
— Жирный коричневый боров! —зло выкрикнула женщина. — Наконец-то мы можем свести с тобой счеты!
Матц выхватил свой автомат, готовый полоснуть по женщине очередью, но фон Доденбург ударил ладонью по стволу «шмайссера», заставляя гауптшарфюрера опустить его вниз, и отрицательно покачал головой.
Чуть дальше двое изможденных оборванных людей, на спинах которых чернели надписи «Ост», указывающие на то, что они являются насильно пригнанными в Германию с оккупированных восточных территорий, деловито рылись в подвале полуразрушенного здания. Это были очевидные мародеры, но, когда Матц опять вопросительно посмотрел на фон Доденбурга, то тот снова отрицательно покачал головой и просто сказал:
— Сейчас уже слишком поздно.
Шульце, который шел последним, замыкая их небольшую колонну, прекрасно понимал, что это означает. Оборона Аахена практически рухнула. Теперь каждый был предоставлен самому себе.
Когда они, сделав последний поворот и увидев прямо перед собой вход в отель «Квелленхоф», принялись осторожно пробираться между свежими воронками от снарядов, чтобы попасть вовнутрь, разгоряченная толпа за пределами отеля принялась срывать со стен и сжигать фашистские флаги.
* * *
Доннер стоял в своем кабинете, глядя в разбитое окно. Если сбросить со счетов выбитые стекла, то вся обстановка и сам генерал находились в точно таком же расположении, в каком фон Доденбург впервые увидел их несколько месяцев тому назад, во время первой встречи. Однако теперь штандартенфюреру показалось, что та встреча произошла не несколько месяцев назад, а в какую-то совсем иную историческую эпоху.
Повернувшись к Куно. генерал Доннер произнес с циничной улыбкой на своем обезображенном лице:
— Я полагаю, что об этом обычно говорят так: крысы бегут с тонущего корабля.
Он тяжело опустился в свое кресло и жестом указал фон Доденбургу, что тот также может сесть.
— Вы имеете в виду…
— Да, я имею в виду эту толпу снаружи. — Он вытащил свой стеклянный глаз и принялся протирать его. — Я уже наблюдал похожие картины раньше. То же самое было в 1918 году, когда обезумевшее гражданское население норовило ударить в спину нашей армии. Все неожиданно стали демократами, и вдруг выяснилось, что никто никогда не желал воевать, что всех просто принудили заниматься этим грязным делом. — Доннер вставил стеклянный глаз обратно в пустую глазницу. — Канальи!
В кабинете наступила неожиданная тишина. Ее нарушала лишь непрерывная канонада американской артиллерии да скрип карет скорой помощи, в которые теперь были впряжены лошади. Эти кареты продолжали по-прежнему доставлять бесконечный поток раненых во временный полевой госпиталь, размещавшийся теперь в подвале самого отеля «Квелленхоф». Находившиеся там одиннадцать хирургов в забрызганных кровью передниках ни минуты не сидели без дела.
Куно фон Доденбург ясно видел, что бригадефюрер СС Доннер превратился в конченого человека. Его единственный здоровый глаз глубоко ушел в глазницу на его туго обтянутом кожей черепе, который теперь разительно напоминал серебристую мертвую голову, украшавшую фуражку эсэсовского генерала. Голубая жилка все время пульсировала на здоровой стороне его лица. Секунда за секундой проходили в гнетущем молчании. Затем Доннер схватил листок бумаги, лежавший перед ним на покрытом цементной пылью столе, и придвинул его к фон Доденбургу.
— Срочное сообщение исключительной важности, — бесцветным голосом произнес он. — Пришло из ставки фюрера полчаса назад.
— Должен ли я прочитать это сообщение, господин бригадефюрер? — осведомился фон Доденбург. Он знал, что сообщения с грифом «исключительной важности» предназначались обычно лишь для высших офицеров.
Генерал Доннер устало кивнул:
— О да. Ведь сообщение касается как раз вашей боевой группы.
Куно фон Доденбург взял листок со стола и прочитал: «Передать немедленно и срочно. Крайняя степень важности. Только для офицеров!»
Далее в бумаге было написано:
«Бригадефюреру СС Дегенхардту Доннеру. Приказываю немедленно отвести личный состав боевой группы СС "Вотан" под командованием штандартенфюрера фон Доденбурга с аахенского фронта. Группа "Вотан" обязана немедленно прибыть в расположение дивизии СС "Лейбштандарт Адольф Гитлер", находящейся в резерве фюрера».
Приказ был подписан генерал-оберстом Альфредом Йодлем, начальником Штаба оперативного руководства Верховного командования вермахта.
Прочитав этот приказ, фон Доденбург почувствовал, как в его душе шевельнулась радостная надежда покончить наконец с аахенским кошмаром и выскользнуть живым из этой смертельной ловушки, в которую превратился осажденный американцами город. Но одновременно у него было неприятное чувство, что тем самым он невольно предает генерала Доннера — человека, которого за последние несколько страшных недель он по-настоящему полюбил и которым не мог не восхищаться.
Куно аккуратно положил листок с отпечатанным на нем приказом на стол и спросил:
— Что это означает, господин бригадефюрер?
Генерал Доннер нахмурился:
— Я не думаю, что требуется помощь адвоката, чтобы понять, что это означает. Похоже, что вам, головорезам из «Вотана», даруется шанс выскочить из аахенской передряги живыми. Этот прожженный хитрец Йодль, очевидно, уже задумал использовать вас в какой-то другой блестящей военной кампании, которую он сейчас планирует. И ясно, что ему не терпится получить вашу боевую группу в свое распоряжение. Вам надо уезжать — и уезжать немедленно.
— А что же будет с Аахеном?
Доннер ответил не сразу. Снизу из подвала отеля раздался жалобный крик какого-то совсем молодого человека — очевидно, юнца из гитлерюгенда, — который в полубеспамятстве звал свою маму в тот момент, когда его тащили на операционный стол. Генерал пожал плечами:
— Оборона Аахена уже практически в прошлом. В лучшем случае она продлится еще несколько часов, и все. Присутствие вашей боевой группы здесь ничего не изменит.
Куно фон Доденбург отчаянно искал слова, с помощью которых он смог бы выразить обуревавшие его сейчас эмоции.
— Но мы не можем взять и уйти просто так, бригадефюрер… Черт побери, здесь, в Аахене, я потерял целую тысячу бойцов «Вотана»! Нет, я не могу… — Его голос прервался, когда он увидел, что его слова не производят настоящего впечатления на сидящего напротив него Доннера.
Генерал механически кивнул, точно штандартенфюрер произнес какую-то обычную банальную реплику насчет состояния погоды.
— Лично я буду только рад остаться здесь и получить возможность умереть, — сказал он. — Все эти годы, вся эта борьба — борьба за то, чтобы прийти к власти в двадцатые годы, за то, чтобы возродить Германию в тридцатые, смертельная борьба в годы войны… — Он устало махнул рукой в сторону окна. — И в конце концов вот это — разъяренная толпа на улицах самого священного германского города, толпа, состоящая из самих немцев… — Он посмотрел прямо в глаза фон Доденбургу: — Это означает, что всё было напрасно — вся эта борьба, все эти жертвы, вся пролитая нами кровь!
— Но мы все равно не можем сдаться, господин бригадефюрер! — возразил Куно, вкладывая в свои слова всю оставшуюся в нем энергию.
— Да нет, фон Доденбург, можем… конечно, можем, — упавшим голосом сказал Доннер, с трудом поднялся из кресла и на негнущихся ногах снова подошел к окну. Вспышки разрывов бросали красноватые отблески на его лицо, делая еще более рельефными и впалыми очертания его черепа. Стоя спиной к фон Доденбургу, он медленно произнес:
— Жил-был один австриец… если я не ошибаюсь, он был чистокровным евреем… так вот, много лет тому назад он написал следующее: «Когда солнце садится, то карлики отбрасывают тени, подобно гигантам». Солнце заходит, фон Доденбург, а я не хочу жить в эпоху карликов. — Он повернулся и протянул Куно свою здоровую руку: — Мой дорогой фон Доденбург, я, как один военный преступник, хочу пожелать другому военному преступнику, — из горла Доннера вырвался сдавленный смешок, — всю возможную удачу на свете!
Фон Доденбург сжал руку генерала. Она была ледяной, точно ее владелец уже был мертв.
— Благодарю вас, господин бригадефюрер. — Он замялся. — А как же поступите вы сами, оставаясь в Аахене?
Генерал Доннер похлопал своей искалеченной рукой по кожаной кобуре пистолета:
— Прибегну к средству, к которому прибегают настоящие солдаты. — Потом он выпрямился и ясным и звонким голосом произнес:
— До свиданья, штандартенфюрер фон Доденбург. Хайль Гитлер!
Куно прищелкнул каблуками и выбросил вверх правую руку в нацистском салюте:
— Благодарю вас, господин бригадефюрер! Хайль Гитлер!
Глаза Дьявола Доннера в последний раз блеснули. Затем он уронил голову на руки, забыв про фон Доденбурга и про всех других людей. Для него все уже было кончено.
Глава седьмая
— Выбраться из окруженного Аахена нет никакой возможности, господин штандартенфюрер, — с безнадежным видом выдохнул посланный на разведку местности молодой офицер и тяжело опустился на деревянный ящик с консервами. Его лицо и форма были покрыты пылью и грязью. Он бросил на пол свой автомат, который был больше не нужен. Фон Доденбург ясно видел, чего стоила этому офицеру разведывательная миссия, на которую он был послан, — парень был весь как выжатый лимон.
— Принеси ему кружку той бурды, которая у нас называется кофе, Шульце, — приказал Куно.
Здоровенный гамбуржец кивнул и налил вновь прибывшему кружку эрзац-кофе из эмалированного кофейника, который постоянно грелся на печке в углу. Унтерштурмфюрер Клейбнер, направленный фон Доденбургом для разведки местности с целью обнаружить проход или хотя бы щель, через который можно было бы вывести из города остатки боевой группы СС «Вотан», с благодарностью стиснул в руках кружку горячего кофе и с блаженным видом сделал несколько глотков.
Фон Доденбург решил дать унтерштурмфюреру несколько минут, чтобы тот немного пришел в себя. Снаружи, всего лишь в ста метрах от их командного пункта, размещенного в подвале разрушенного бомбежками здания, принялся ухать американский трехдюймовый миномет, посылая мины в сторону Аахена. Подвал заходил ходуном. С потолка посыпалась штукатурка.
— Ну, хорошо, Клейбнер, — выдохнул фон Доденбург, перекрывая вой американского миномета, — теперь я хотел бы услышать от тебя подробный отчет.
Молодой офицер подобрался.
— Господин штандартенфюрер, после того, как американские войска захватили три господствующие над городом высоты и установили там свои наблюдательные пункты, они получили возможность видеть все, что делается в городе и на ближайших подступах к нему. Лишь во время особо сильного обстрела пыль и дым, которые возникают при разрывах снарядов, предоставляют нам небольшую возможность хотя бы ненадолго укрыться от их постоянного наблюдения. Днем же у нас вообще нет никакой возможности выбраться из города незамеченными. К тому же прямо сейчас неприятель сосредоточивает силы в районе высот Вингертсберг и Салваторберг. К сожалению, я не смог подобраться достаточно близко к этому месту, но я слышал рев моторов сотен тягачей, танков и самоходных орудий. Кроме того, янки поставили в этом месте плотную дымовую завесу — они всегда ставят ее в тех местах, где производят свое развертывание. Очевидно, что в этих местах теперь сосредоточены значительные силы врага.
— А как насчет того, чтобы выбраться из Аахена по системе канализационных труб? — нетерпеливо бросил фон Доденбург, который хотел, чтобы Клейбнер не отходил слишком далеко от сути. Времени в распоряжении штандартенфюрера оставалось все меньше и меньше…
— Входы в канализационные трубы и коллекторы замурованы бетоном. Сами же тоннели заполнены каким-то удушливым газом, который гуда специально пускают американцы. — Лейтенант Клейбнер уронил руки, и они безвольно повисли между его запачканными грязью коленями. — Насколько я могу судить, господин штандартенфюрер, мы попали в действительно безвыходное положение — у нас просто нет никакой возможности выбраться из заблокированного американцами Аахена.
Штурмбаннфюрер Шварц хотел было возразить Клейбнеру, но фон Доденбург знаком приказал ему замолчать. Клейбнер был точно таким же, как и подавляющее большинство бойцов «Вотана» в этот момент, — не лучше и не хуже. Все люди фон Доденбурга были донельзя измотаны непрерывными боями, они едва держались на ногах, были абсолютно истощены — и продолжали что-то делать только потому, что ими двигала верность духу «Вотана»: не сдаваться и идти до конца. Но силы всех этих людей были явно на последнем пределе.
Фон Доденбург склонился над заляпанной кровью картой, на которой была обозначена теперешняя позиция боевой группы «Вотан». Его люди были втиснуты на небольшой участок площадью всего в двести квадратных метров, который был весь усеян грудами строительного мусора и искореженными обломками зданий, когда-то окаймлявших улицу Монхаймсаллее, начинавшейся позади отеля «Квелленхоф». Американские войска постепенно продвигались вперед по параллельным улицам — по Крефельдштрассе и Юлихштрассе. Было очевидно, что основные силы янки двигались во втором эшелоне, который выдвигался из района Петерштрассе. Куно мог легко представить себе, что последний, заключительный удар по немецкой оборонительной группировке должен был последовать из нового района сосредоточения американских войск, который, как выяснилось, располагался между высотами Вингертсберг и Салваторберг. Ему также было ясно, что этот завершающий удар должен случиться в течение ближайших нескольких часов. Скорее всего, американцы ударят рано утром. Ведь вражеские генералы не слишком утруждали себя выбором времени для атаки — они привыкли атаковать утром, после основательной артиллерийской и воздушной подготовки. Вероятно, так они собирались поступить и на этот раз… Боевая группа СС должна была оказаться как раз в центре этого удара. Фон Доденбург почувствовал, как по спине его пробежал нервный озноб.
Он еще ниже склонился над картой, а тесно набившиеся в командный пункт бойцы и офицеры «Вотана» напряженно следили за ним, веря в то, что их командир все-таки сумеет отыскать какой-то выход из западни, в которой все они оказались. «Должен же быть какой-то выход! — подумал фон Доденбург. — И я обязан найти его — в конце концов, от этого зависят жизни ста пятидесяти бойцов "Вотана", доверившихся мне как своему командиру!»
Он неожиданно вспомнил то, что рассказывал им, курсантам Офицерской академии СС в Бад-Тельце, пожилой преподаватель военной тактики. Эта лекция была прочитана им еще до войны. Преподаватель сказал тогда: «Когда вы сталкиваетесь лицом к лицу с заметно превосходящими вас силами противника, оказываясь в совершенно безвыходной ситуации, единственный выход для вас — это поступить парадоксально и атаковать противника в центр. Здесь может сработать эффект внезапности и неожиданности: бросившись в центр наступления противника, вы можете пробиться вперед и словно исчезнуть в собственной заднице, прежде чем он сумеет начать преследование. Впрочем, в случае неудачи вы будете просто размозжены его превосходящими силами. Но в ситуации, когда выхода нет, это — единственный выход». Так говорил майор фон Арнхайм, уже давно покойный. Но сработает ли эта тактика сейчас, применительно к тем конкретным условиям, в которых оказалась боевая группа СС «Вотан»? Фон Доденбург ломал над этим голову, пока стены подвала тряслись от оглушительных выстрелов американской артиллерии.
— Клейбнер, — позвал он наконец, — подойди-ка сюда и взгляни на карту. Вот на этот сектор. — Штандартенфюрер ткнул пальцем в закрашенный зеленым цветом сектор справа от высоты Вингертсберг, находящийся вблизи от Юлихштрассе. Он считал, что именно в этой точке будет находиться левый фланг американских сил, когда они начнут атаковать оставшиеся немецкие оборонительные позиции в Аахене. — Что ты сумел увидеть здесь, Клейбнер?
Лицо молодого офицера, осветившееся было надеждой и энтузиазмом, когда фон Доденбург позвал его, вновь вытянулось, стало унылым и мрачным.
— Ничего хорошего, господин штандартенфюрер, — произнес он.
— Я не спрашиваю твоего мнения об увиденном, Клейбнер, — зло бросил Куно, — мне просто нужно точно знать, что именно ты там видел.
— Извините, господин штандартенфюрер, — пролепетал унтерштурмфюрер. — Я увидел минное поле… наше собственное минное поле, которое перешло теперь под контроль американских войск. Его прикрывают сейчас три американских пулеметных гнезда — здесь, здесь и вот здесь.
— Там есть какая-нибудь американская пехота?
— Нет, никаких пехотных частей там я не видел. Но они там и не нужны — ведь там все и так покрыто минами, а все пространство целиком простреливается пулеметами. Им действительно нет никакого смысла ожидать, что кто-то попытается атаковать их позиции в этом месте…
Унтерштурмфюрер замолчал, увидев, что командир больше не слушает его. Фон Доденбург и в самом деле больше не вслушивался в ответы Клейбнера. Он наконец нашел уязвимое место в боевых порядках янки, через которое можно было совершить неожиданный прорыв — и «исчезнуть в собственной заднице»!
* * *
Последняя американская артподготовка перед окончательным решительным наступлением на центр Аахена превзошла все прежние рекорды по обилию выпущенных по городу снарядов. Сейчас все небо справа от расположения боевой группы СС «Вотан» окрасилось красным цветом. Все предметы были ясно видны на этом красноватом фоне. Фон Доденбург повернулся к раненным бойцам «Вотана», которые согласились остаться и до последнего вести по американцам огонь из пулеметов, чтобы те не заподозрили, что эсэсовцы пытаются улизнуть.
— Благодарю вас, парни, — прошептал Куно, — и желаю вам всяческой удачи!
— Мы тоже желаем вам всего наилучшего, господин штандартенфюрер, — ответил роттенфюрер, потерявший в боях правую ногу. — Не беспокойтесь о нас. Мы знаем, что «Вотан» обязательно вернется!
Куно фон Доденбург почувствовал, как на глазах его навернулись слезы.
— Да, да, — торопливо бросил он, — мы обязательно вернемся, парни!
Он пожал руки благородным раненным героям, которые согласились стать смертниками ради спасения своих товарищей, и сквозь дым и пыль, висевшую над передовой линией, пустился в ту сторону, где, как он надеялся, им удастся прорваться.
Справа от колонны медленно пробирающихся вперед бойцов «Вотана» начал стрелять американский пулемет. Сквозь дым и темноту полетели слепящие белые очереди трассирующих пуль. Однако пулемет стрелял в направлении на юг—в сторону, почти противоположную направлению их движения. Они прошли уже сто метров. Потом — еще сто. Американцы, похоже, их так пока и не заметили. И вдруг эсэсовцы услышали странный металлический лязг. Все тут же бросились на землю и затаились, сжимая в руках оружие. В течение долгого времени немцы лежали в темноте, не смея даже толком дышать. Потом Матц медленно пополз вперед вместе с еще несколькими бойцами, посланными на разведку.
Вернувшись, он доложил фон Доденбургу:
— Примерно в двадцати метрах справа от нас находится американское пулеметное гнездо. Но янки, сидящие там, похоже, готовятся отойти ко сну. Нам надо только очень тихо и незаметно проползти мимо них — и у нас не возникнет никаких проблем. В любом случае мои парни будут постоянно держать гнездо под прицелом, и если они хоть чуть ворохнутся, мы мигом прикончим их. А так, мне кажется, мы можем легко проскользнуть мимо, пока они будут там дремать.
Эсэсовцы так и поступили. Вскоре американское пулеметное гнездо осталось позади. Поросший невысокой травой пустырь закончился, и бойцы «Вотана» оказались в лесу, все деревья и кусты которого были безжалостно иссечены осколками. Двигаясь вперед по этому лесу, они миновали своих же собственных павших товарищей, навсегда застывших здесь в виде окостеневших трупов с неестественно вывернутыми руками и ногами. Периодические очереди трассирующих пуль освещали их мертвые лица зловещим колеблющимся светом. Проходя мимо павших, оставшиеся в живых эсэсовцы старались не смотреть на них. Им не хотелось лишний раз напоминать себе о том, какая судьба, возможно, ожидает сейчас их самих…
Неожиданно фон Доденбург застыл и предостерегающе поднял вверх руку.
— Стойте! — прошептал он.
На бойцов «Вотана» смотрел указатель с небрежно нарисованными черепом и скрещенными человеческими костями под ним и лаконичной надписью: «Осторожно, мины!»
— Вот мы и пришли, господин штандартенфюрер, — проронил Матц.
— А где же американские пулеметные гнезда, про которые рассказывал унтерштурмфюрер Клейбнер?
— Насколько я могу судить, господин штандартенфюрер, одно находится прямо впереди — где-то в ста пятидесяти метрах от нас. А второе расположено справа. Да вот, смотрите сами! — Матц указал на красноватую вспышку пулеметной очереди справа от них.
— Отлично. Благодарю тебя, Матц. — Фон Доденбург повернулся к остальным бойцам: — Ну что ж, оставайтесь здесь и ждите. Хорошенько укройтесь. А ко мне пусть подойдут добровольцы, которые вместе со мной пойдут вперед, чтобы разведать дорогу через минное поле.
Бойцы «Вотана» распластались на земле, а к фон Доденбургу подошли шесть добровольцев. В руках они сжимали штыки, с помощью которых должны были прощупывать землю. Куно фон Доденбург снял с себя всю амуницию и все снаряжение и вместе со своим «шмайссером» подал Шульце.
— Держи, парень. Присматривай за всем этим!
— Будьте осторожны, господин штандартенфюрер, — умоляюще посмотрел на него Шульце. — Если вы наткнетесь на магнитную мину… — Он неловко замолчал. — Тогда, наверное, вам уже ничего не поможет.
— Не веди себя как баба, Шульце! — бросил фон Доденбург, вложив в свой тон гораздо больше уверенности, нежели ощущал на самом деле, и повернулся к добровольцам: — Ну что ж, ребята, следуйте за мной!
И Куно осторожно перебрался через проржавевшие спутанные мотки колючей проволоки, которые обозначали границу минного поля. Оказавшись на самом поле, он осторожно поставил ногу на землю и сделал первый шаг. Когда земля спружинила под его ступней, он почувствовал, как все его тело вдруг покрылось неприятным липким потом. Но ничего не случилось — мина не взорвалась у него под ногами. Он сделал еще шаг. И вновь — ничего. Глубоко дыша, он продвинулся вперед на шесть метров, громко отсчитывая каждый сделанный им шаг — так, чтобы остальные добровольцы, затаившиеся сейчас за колючей проволокой, могли услышать его. Он остановился и позволил еще двум добровольцам перебраться на минное поле. Остальные четверо остались ждать перед рядами колючей проволоки. Они оставались в резерве.
— Итак, слушайте меня внимательно, — прошептал он, когда все добровольцы оказались рядом с ним. — Мы пойдем вперед развернутым строем. Я буду в самом центре шеренги. Через каждые полметра мы будем щупать землю штыком, проверяя, нет ли там мин. Если вы наткнетесь на «противопехотку», не спешите обезвреживать ее. Помните, что к взрывателю могут идти дополнительные провода или растяжки, которые надо сначала нащупать. — Он вздохнул. — Если же попадется противотанковая, то просто оставьте ее лежать там, где вы ее обнаружите — для нас она совсем не опасна.
— А если мина будет магнитной? — тихо спросил унтерштурмфюрер Клейбнер — один из двух добровольцев, в числе первых перебравшийся вместе с самим фон Доденбургом через колючую проволоку.
Это был тот самый вопрос, который больше всего ожидал и которого больше всего боялся фон Доденбург.
Он облизал пересохшие губы.
— Если вы наткнетесь на магнитную мину, остановитесь и позовите меня. «Магниткой» буду заниматься я — ведь я специально снял с себя все снаряжение и оставил оружие, так что теперь на мне нет совершенно ничего металлического. Поэтому у меня есть шанс благополучно обезвредить такую мину.
«Да, шанс у тебя есть… но и только!» — проговорил циничный голос внутри него. Фон Доденбург постарался отмахнуться от него и твердо произнес:
— Итак, вперед!
Оставшиеся сзади остальные четверо добровольцев должны были дожидаться от них специального сигнала, оставаясь в резерве. Потом они должны были пойти по их следам, тщательно проверяя, не пропустила ли передовая тройка каких-либо мин, и попытаться обезвредить их, чтобы окончательно расчистить дорогу для основной массы бойцов «Вотана».
Мгновенно покрывшись с ног до головы липким потом и едва смея дышать, эсэсовцы двинулись вперед. Каждый последующий шаг добровольцы во главе с фон Доденбургом совершали только после того, как тщательно проверяли все пространство земли перед собой и убеждались, что там нет мин. В течение очень долгого времени ничего не происходило — сопя, они ползли вперед, а мин все не было. Фон Доденбург почувствовал даже, что его бешеное поначалу сердцебиение начало понемногу успокаиваться. Он также почувствовал, что меньше потеет. Взмокшая поначалу под мундиром рубашка стала постепенно просыхать. И вдруг шедший справа от него доброволец неподвижно застыл.
— Мина! — выдохнул он.
Медленно наклонившись над тем местом, где он обнаружил торчащий в земле металлический взрыватель мины, ССманн принялся осторожно отгребать землю в стороны. Не было слышно ничего, кроме его тяжелого дыхания. Пот непрерывной струйкой стекал с его бровей на землю.
— Это противотанковая мина, — произнес наконец он.
— Дьявол! — выругался кто-то сзади. В его голосе слышались одновременно и злоба на проклятую мину, и чувство облегчения.
Группа из трех передовых добровольцев вновь двинулась вперед. Теперь бойцы продвигались чуть быстрее и вскоре нашли еще две противотанковые мины. Перед мысленным взором Куно фон Доденбургом начала постепенно вырисовываться примерная схема укладки зарядов на этом поле. Было очевидно, что все это направление считалось танкоопасным, и в ожидании продвижения американской бронетехники на этом участке фронта его нашпиговали именно противотанковыми минами. Однако обычно за подобной полосой обязательно шла узкая полоска противопехотных мин, предназначенная для того, чтобы остановить продвижение пехоты.
Прошло еще пять минут напряженной работы. Неожиданно унтерштурмфюрер Клейбнер остановился и медленно опустился на колени.
— «Противопехотка», — выдохнул он. Его руки быстро задвигались вокруг мины.
Глаза фон Доденбурга сузились. Его люди были специально обучены как ставить, так и разряжать противопехотные мины подобного типа. Клейбнер должен был справиться с этой работой. Надо было лишь делать это тщательно и предельно осторожно.
Клейбнер рукой снял слой земли, под которым пряталась противопехотная мина. Она была напичкана металлическими шариками и, выпрыгнув из земли, извергала их во все стороны примерно на высоте пояса. Из-за этого она получила среди солдат вермахта прозвище «мина для кастрации». Ее также называли «мина-яйцерезка».
Унтерштурмфюрер осторожно ощупал мину со всех сторон. От нее не тянулось никаких растяжек. Затем он так же осторожно и внимательно проверил мину снизу — от нее могла идти вкопанная в землю растяжка в сторону соседней мины. Потянешь за нее — и взорвутся сразу обе.
— Ну, что? — спросил напряженным голосом фон Доденбург.
— Ничего, — покачал головой Клейбнер. Его голос был хриплым. — Слава богу, ничего!
Они медленно двинулись дальше по минному полю. Вслед за ними пошли четверо резервных добровольцев, проверявших, не осталось ли в поле мин, не замеченных или случайно не обнаруженных первой тройкой. А вслед за ними двигалась уже основная масса бойцов «Вотана». Через несколько минут вся боевая группа оказалась посреди минного поля. Бойцы прекрасно понимали, что стоит сейчас американцам заметить их — и с ними будет покончено. Сейчас они представляли собой не более чем живые мишени: Если американские солдаты заметят группу врагов, то они просто расстреляют их, беспомощно сгрудившихся на узкой полоске посреди лежащих слева и справа мин.
Вскоре передовая группа добровольцев наткнулась на целый ряд «противопехоток», к тому же связанных между собой хитроумной системой растяжек. Нужно было последовательно откопать их одну за другой и одновременно обезвредить. Бойцы «Вотана» замерли, напряженно следя за тем, как добровольцы во главе с фон Доденбургом работают с минами, пытаясь отвратить нависшую над всеми опасность. Прошло пятнадцать тяжелейших, полных безумного ожидания беды минут. Наконец большая часть зарядов была обезврежена. Но в эту секунду один из эсэсовцев наткнулся на небольшую стеклянную капсулу взрывателя. Его пальцы сразу взмокли, и он едва не выронил капсулу, точно его ладони были покрыты толстым слоем жира.
Доброволец позвал на помощь фон Доденбурга. Штандартенфюрер медленно двинулся к нему, осторожно ощупывая ногой землю. Тем временем все небо на западе окрасилось красным. Это пылала та часть Аахена, которая еще оставалась в немецких руках и продолжала сопротивляться атакующим американским войскам.
Пулеметы, из которых вели огонь оставшиеся в тылу раненные добровольцы, изображавшие, что боевая группа никуда не ушла и остается на месте, тоже смолкли. Но у фон Доденбурга и других бойцов не было времени размышлять о том, что случилось с товарищами, — их собственное положение было слишком безнадежным, чтобы думать о ком-то другом.
Фон Доденбург нащупал стеклянную капсулу, которую ему предстояло обезвредить, и почувствовал, как по его позвоночнику пробежала невольная неудержимая дрожь. Это был взрыватель магнитной мины. Самой страшной и опасной на свете. Он хотел предупредить остальных об опасности, но не смог вымолвить ни звука. Наконец, прочистив горло, Куно слабым голосом произнес:
— Это магнитная мина. Осторожно, ребята! Всем отойти назад!
Два сопровождавших его добровольца торопливо шагнули назад. Все остальные бойцы «Вотана» также замерли.
— Будьте крайне осторожны, господин штандартенфюрер! — услышал фон Доденбург обеспокоенный голос Шульце.
Молясь о том, чтобы мина не среагировала на какие-нибудь металлические предметы, Куно фон Доденбург осторожно ощупал взрыватель. В голове всплыло образное грубоватое наставление инструктора: «Вы должны прикасаться к взрывателю магнитной мины так же осторожно и бережно, как к трусикам своей возлюбленной».
Очень медленно штандартенфюрер принялся поворачивать корпус взрывателя влево. Одно неловкое движение — и мина взорвется прямо в руках. С его бровей теперь непрерывной струйкой стекал пот. Из-за этого фон Доденбург почти ничего не видел. Едва смея дышать, он придерживал корпус взрывателя правой рукой. Левая же рука ощупывала сам корпус мины. Куно казалось, что его пальцы стали совсем неловкими, похожими на толстые сосиски, едва способными почувствовать хоть что-то.
Корпус мины был чистым, вбок от нее не уходило никаких растяжек. Но не ведет ли какой-нибудь проводок вниз? Куно попытался подкопаться рукой под корпус мины, но у него ничего не получилось. Видя, что фон Доденбург внезапно замер, Клейбнер тревожно спросил:
— Что-то не гак, господин штандартенфюрер?
— Да заткнись ты! — зло выдохнул фон Доденбург. Он чувствовал, что уже на пределе. Ему пришлось наклониться так низко, что его лицо почти коснулось влажной травы. Зубами он принялся вгрызаться в землю, отщипывая маленькие кусочки почвы и сплевывая их вбок, в сторону от мины. Вскоре Куно почувствовал, что корпус уже не так плотно сидит в земле, и начал медленно подсовывать под него свободную руку.
Когда рука фон Доденбурга оказалась под корпусом мины, он осторожно пощупал, нет ли там каких-то растяжек, дополнительных проводов или сигнализации. Если бы мина сработала в этот момент, то вся сила взрыва пришлась бы ему прямо в лицо. Но об этом лучше было не думать. Наконец Куно понял, что внизу, под корпусом, тоже ничего нет. Все было чисто.
Осознав это, несколько мгновений он просто лежал на земле, чувствуя бесконечное опустошение. Вся энергия полностью ушла из тела, не оставив никаких сил. Но потом фон Доденбург невероятным усилием воли заставил себя снова собраться. Очень медленно и крайне осторожно он принялся вытягивать мину из цепких объятий земли, пока наконец смертоносная железка не явилась перед его глазами во всем своем безобразии. На мгновение им овладело желание изо всех сил пнуть ее, чтобы она, кувыркаясь в воздухе, улетела далеко-далеко в сторону. Но он сумел подавить это желание. Сейчас было совсем не время для подобных жестов. Он просто положил мину рядом с собой на траву и, выплевывая остатки земли с травой, резким голосом приказал:
— Отметьте то место, где лежит мина, специальными флажками! И проследите, чтобы наши бойцы ни в коем случае не задели ее, когда будут ползти мимо!
Клейбнер немедленно выполнил приказание фон Доденбурга. Стоя возле извлеченной командиром «Магнитки», он внимательно следил, чтобы крадущиеся вперед бойцы «Вотана» не задели ее. Те были так перепуганы, что не хотели даже смотреть на эту мину — проходя мимо, эсэсовцы в суеверном страхе отворачивались от нее. Унтерштурмфюрер долго наблюдал за этим, а затем не выдержал и рассмеялся:
— Да не бойтесь вы ее так, парни! Теперь она уже не может причинить никому неприятностей. Это просто бесполезный кусок металла и…
Унтерштурмфюрер Клейбнер — 19-летний красавец-блондин с фигурой профессионального атлета, похожий на древнегреческую статую, так и не успевший пока познать ни одной женщины, — внезапно исчез в дыму и пламени. Мгновением позже до остальных бойцов «Вотана» донесся резкий хлопок разрыва. Голова и лицо Клейбнера превратились в кровавую кашу. Во все стороны полетели куски мяса и кости, из которых состояло его прекрасное тело.
— Кто-то крадется! — вскричал чей-то отчаянный голос по-английски. — Крадется по чертовому минному полю!
В следующую секунду бешено заработал американский пулемет. Ночную тьму прорезали очереди трассирующих пуль. Над всем минным полем пронесся смертоносный свинцовый смерч. В стрельбу тут же включился второй пулемет, расположенный правее; он стрелял более точно. Стоявший позади фон Доденбурга эсэсовец с криком схватился за простреленное плечо. Этот крик вывел самого Куно из своеобразного оцепенения.
— Наплевать на чертовы мины! — заорал он. — Вперед, ребята! Идем на прорыв, чего бы это ни стоило!
У него не было в руках никакого оружия — он сбросил с себя всё металлическое перед тем, как пойти обезвреживать мины, — но невзирая на это штандартенфюрер все равно большими прыжками понесся прямо вперед, на американские пулеметы. Остальные панцергренадеры заколебались. Перед ними лежало около двадцати метров минного поля, в котором никто еще не искал безопасного прохода.
— Вперед, идиоты! — зло закричал гауптшарфюрер Шульце. — Вперед, мать вашу так! Вы что, задумали жить вечно?!
Грубый окрик Шульце произвел должное действие. Эсэсовцы «Вотана» наконец бросились вперед вслед за своим командиром. Кто-то наступил на мину, и она взорвалась. На этом месте осталось лежать несколько мертвых тел, но это уже не могло остановить других эсэсовцев. Рыча от ярости, рыдая от отчаяния, кусая губы в кровь, падая и вновь поднимаясь, они неудержимо неслись вперед, прямо на вспышки пулеметного огня, которые могли означать для них как смерть, так и спасение.
В воздухе мелькнула американская граната. Она летела прямо в лицо фон Доденбургу. Он уклонился от нее в самый последний момент, и граната взорвалась прямо у него за спиной. Взрывной волной его швырнуло в воронку, в которой уже валялось двое его эсэсовцев. Их головы безжизненно свешивались набок, а из распоротых осколками животов наружу вываливались кишки. Куно фон Доденбург почувствовал на своих руках кровавую кашу из перемолотого осколками человеческого мяса и с диким воплем выскочил наружу.
Впереди блеснул стальной шлем американского солдата. Кто-то изо всех ударил янки прямо в лицо, и он с криком упал. Из соседнего пулеметного гнезда по бойцам «Вотана» полоснули длинной очередью из пулемета. Целая шеренга эсэсовцев разом полегла на землю бездыханными телами.
— Не бросайте меня… умоляю… не бросайте меня! — раздался чей-то панический голос. В следующую секунду немцы набросились на передовую линию американских войск, поражая американцев автоматным огнем, кромсая их кинжалами, кусая, царапаясь и пуская против врага все, что только подвертывалось под руку. Противостоять этой безумной атаке было попросту невозможно. В течение каких-то секунд передовая линия американских войск была полностью смята, а толпа эсэсовцев устремилась в образовавшуюся брешь, взяв курс на восток к свободе и безопасности.
Глава восьмая
В четыре часа утра 21 октября 1944 года, в тот самый момент, когда уцелевшие остатки боевой группы СС «Вотан», пробившись сквозь американские боевые порядки, устремились на восток, произошло событие, которое косвенным образом поспособствовало тому, что люди фон Доденбурга в конце концов оказались спасены. В штаб-квартире командующего Первой армией США генерала Кортни Ходжеса, расположенной в бельгийском городе Спа, раздался телефонный звонок. Ходжесу звонили из штаба Дуайта Эйзенхауэра, главнокомандующего силами союзников в Европе, который был теперь переведен во дворец Малый Трианон в Версале. Звонил начальник штаба союзных сил в Европе генерал Уолтер Беделл Смит.
— Выслушай меня, Кортни, — сказал Смит. — Извини, что пришлось тебя разбудить… но мы только что получили информацию, что в Конгрессе США рассматривается вопрос о том, чтобы дать Айку пятую звездочку…
С генерала Ходжеса мгновенно слетели остатки сна.
— Пятую, ух ты! — воскликнул он. — Значит, Айк станет первым после Блэк Джека!
— Точно, — подтвердил Беделл Смит и невольно скривился, почувствовав приступ давно мучившей его язвенной болезни. — Понимаешь, с учетом этого было бы хорошо, если бы твои парни наконец взяли Аахен. Взяли его прямо сейчас.
— Я понял тебя, Беделл, — отозвался генерал Ходжес. — Я все обеспечу, не беспокойся. Аахен будет взят! И передай мои самые теплые поздравления Айку, пожалуйста!
— Обязательно передам, — сухо пообещал Смит и подумал про себя, что теперь даже командующие армиями воюют, держа в голове всевозможные политические расчеты и соображения.
Получив указание немедленно взять Аахен, Кортни Ходжес тут же позвонил генералу Джозефу Коллинзу по прозвищу Джо-Молния.
— Извини, что приходится тревожить тебя и будить среди ночи, Джо… — начал он.
— Вы не разбудили меня, сэр, — мгновенно откликнулся генерал Коллинз. — Я и не спал. Рано утром, на рассвете, мы начинаем наступление на Аахен, так что я как раз занят его подготовкой.
— Именно поэтому я и звоню тебе, Джо, — сказал Ходжес. — Я хочу, чтобы ты дал указание Кларенсу придать еще один, дополнительный полк частям полковника Зейтца, которые пойдут во главе этого наступления на Аахен. — Он сделал небольшую паузу: — Я хочу, чтобы вы в конце концов взяли этот проклятый Аахен, Джо! Взяли уже сегодня утром.
— Аахен вполне возможно взять имеющимися у полковника Зейтца силами, — попытался возразить Коллинз.
— Не уверен, Джо, не уверен, — пробурчал генерал Ходжес. — В любом случае я хочу иметь стопроцентную гарантию того, что Аахен будет взят. Тебе не следует забывать о том, что вся эта история со взятием города уже порядком поднадоела тем, кто сидит в Вашингтоне. Она ведь тянется уже больше двух месяцев. А Аахен по-прежнему находится в немецких руках. Сколько можно, Джозеф?
Генерал Коллинз мог бы произнести немало резких слов по поводу тех, кто сидел в Вашингтоне и был недоволен тем, с какой скоростью его войска овладевали Аахеном, но он был слишком опытным и выдержанным генералом, и поэтому не сделал такой глупости. Вместо этого он произнес:
— Я понял, сэр. Я все сделаю, как вы сказали. Аахен будет взят — можете быть в этом совершенно уверены!
— Благодарю тебя, Джо, — бросил генерал Ходжес и повесил телефонную трубку.
Пять минут спустя командующий Первой армией уже лежал в своей удобной постели на втором этаже отеля «Британник» в Спа. Во время Первой мировой войны, когда сам Кортни Ходжес был всего лишь пехотным капитаном, воевавшим на юге Франции, в этом самом месте располагалась ставка германского кайзера. Еще через пять минут генерал уже крепко спал. Однако к этому моменту маховик исполнения отданных им указаний уже завертелся на полную мощность. Штаб Первой армии издавал приказ за приказом, направляя их в войска. Офицеры принялись будить своих людей, поднимая их с постелей и готовя к атаке. Люди торопливо завтракали, получали оружие и амуницию и спешили занять место в боевых порядках наступающих войск. Вся огромная американская военная машина пришла в движение — с единственной целью: непременно взять этим утром немецкий Аахен. И в наступившей суматохе и в обстановке лихорадочной подготовки к решительному наступлению горстка уцелевших бойцов боевой группы СС «Вотан» во главе со штандартенфюрером Куно фон Доденбургом сумела проскочить через боевые порядки «Большой красной единицы» и примыкавших к ним частей «Мясников Рузвельта» — и вырваться туда, где уже не было американских войск.
Прошло полчаса бешеного бега по пересеченной местности, и бойцы «Вотана» услышали окрик невидимого в темноте мальчишки:
— Хальт! Стоять! Кто идет?
Прокричав эти слова, мальчишка, не дожидаясь ответа, выстрелил из винтовки. Матц, выругавшись, опустился на одно колено.
— Что случилось, Матци? — закричал Шульце.
— Этот законченный маленький кретин прострелил мне ногу — мою деревянную ногу! — в бешенстве заорал Матц.
Из-за дерева вышел мальчишка лет шестнадцати. Он был одет в форму гитлерюгенда. В руках у него было большое французское ружье «Лебель», изготовленное еще в начале века.
— Какого дьявола ты стрелял, идиот? — закричал на него Куно фон Доденбург. — Если тебя поставили часовым, ты должен был дождаться отзыва или ответа, прежде чем начать стрелять!
— Гефрайтер не объяснил мне, господин штандартенфюрер, — произнес мальчишка с виноватым видом. — А я решил, что вы — американцы.
Ярость фон Доденбурга сменилась чувством облегчения. Он потрепал мальчишку по шее и подмигнул ему:
— Ты должен запомнить, парень, что у фюрера не так много солдат, и он не может допустить, чтобы их подстреливали еще и юнцы из гитлерюгенда. А теперь скажи мне, где находится твой штаб?
Но прежде чем мальчишка успел ответить на его вопрос, штурмбаннфюрер Шварц проронил:
— Господин штандартенфюрер, прислушайтесь!
Фон Доденбург резко повернулся.
— К чему я должен прислушаться, Шварц? Я ничего не слышу.
— В том-то и дело, господин штандартенфюрер, — печально произнес Шварц. — Со стороны Аахена больше не слышно никаких звуков.
Куно затаил дыхание. Да, Шварц был совершенно прав. Небо на западе было красным от пламени пожаров. Но со стороны того места, где его люди так долго воевали и где так много из них полегло, не доносилось ни звука. Это означало, что священный немецкий город Аахен был полностью взят американскими войсками.
* * *
На рассвете на горящий Аахен опустилась тишина. Пробираясь по загроможденным мусором и временными баррикадами улицам, американские солдаты не слышали никаких других звуков, кроме потрескивания пламени да грохота лепных украшений, падающих с карнизов горящих домов. Противник, с которым они дотоле так упорно воевали, попросту исчез — за исключением мертвецов, которые валялись по обочинам. Высокий тощий Эл и хранивший в своем лице черты итальянского происхождения Бенни, которые до этого успели так здорово позабавиться с Эльке Симоне, потихоньку отстали от других солдат своей роты и скользнули под прикрытие обгоревшего остова «тигра». С обожженного танка свешивался изуродованный труп танкиста — оберштурмфюрера СС.
— А теперь быстро туда, — указал Бенни на закопченное здание отеля «Квелленхоф», — нам надо успеть туда, прежде чем до этого местечка доберутся жадные ублюдки из нашей роты и опередят нас.
Эл согласно кивнул и, повесив свой карабин на плечо, невольно поморщился от боли — в последний момент эта немецкая сучка успела сильно разодрать своими длинными ногтями мясо на его плече. Но, превозмогая боль, он устремился вслед за низеньким Бенни внутрь отеля «Квелленхоф».
В бывшей штаб-квартире бригадефюрера СС Дегенхардта Доннера царила обстановка разрушения и запустения. Повсюду валялись мертвые немецкие офицеры. Однако, несмотря на то, что все стены внутри отеля были выщерблены пулевыми отметинами, отнюдь не все эти офицеры германской армии пали от рук американцев. Перед огромным разбитым зеркалом, например, Эл и Бенни увидели мертвого толстого майора. Он по-прежнему сжимал в своей правой руке пистолет, выстрелом из которого снес себе половину черепа.
Пока Бенни поглядывал по сторонам, Эл умело обыскал мертвого майора и снял с его мундира Германский крест в золоте и Железный крест первого класса, а также прибрал к рукам пистолет «вальтер».
— Эта игрушка стоит по меньшей мере пятьдесят баксов, — промолвил Бенни. — Проверь-ка его зубы, Эл!
Высокий худой Эл открыл рот покойного майора. В глубине рта что-то матово блеснуло. Эл тут же вытащил зубоврачебные щипцы, которые успел стянуть из полуразрушенного стоматологического кабинета во Франции, выдернул зуб с золотой коронкой, швырнул его в мешочек, который Бенни уже держал наготове раскрытым, и выпрямился.
— Прекрасно, а теперь давай проверим, что у них гам наверху, — промурлыкал Бенни.
Снаружи солдаты их роты пытались сорвать с петель или взломать основную дверь, ведущую в отель. Двое приятелей торопливо побежали наверх и оказались в коридоре, который был весь усыпан пустыми бутылками из-под шампанского. Бенни поддал их ногой. Все бутылки были пустыми, но в одной еще что-то плескалось. Однако он не стал поднимать ее. Один раз, во французском Вервье, они уже попали таким образом впросак — схватив бутылку, в которой, как они думали, еще оставалось шампанское. Но в действительности в ней обнаружилась моча какого-то краута, который перед отступлением вообразил себя величайшим мастером розыгрышей и не пожалел времени, чтобы помочиться прямо в бутылку.
— Иди-ка сюда, Бенни! Прикрой меня! — позвал Эл, замерев на мгновение перед дверью, ведущей в кабинет генерала Доннера. Дождавшись напарника, он крикнул: «Вперед!» — и, сильно ударив в дверь ногой, вбежал вовнутрь. Бенни тут же нацелил свой карабин на тех, кто мог скрываться внутри кабинета бывшего командующего обороной Аахена. Но он зря беспокоился: стрелять было решительно не в кого. Высокий мужчина с ужасающе безобразным лицом, распластавшийся в кресле, был давно мертв.
— Господи Иисусе, — выдохнул с отвращением Бенни, — ну и клиент нам попался, Эл! К нему противно подойти, не то что прикоснуться!
— Лично я с удовольствием прикоснусь к нему ради того, чтобы получить этот чудесный Рыцарский крест, что висит у него на шее, — процедил сквозь зубы Эл, нимало не смущенный внешним видом генерала Доннера. — На Свинской аллее эта штука потянет верные шестьдесят долларов. Давай, Бенни, подходи и ты тоже, не тушуйся!
Они двинулись в глубь кабинета генерала Доннера, где до сих пор стоял запах горького миндаля — запах цианистого калия, капсулу с которым разгрыз генерал Дегенхардт Доннер, чтобы спокойно отправиться в мир иной. Эл схватился за висевший на шее мертвого генерала Рыцарский крест и сорвал его. Тело Доннера начало сползать вниз.
— Проверь-ка его клыки, Бенни, — проронил Эл.
Бенни заколебался.
— Знаешь, Эл, мне как-то не хочется… — признался он. — От этой отвратительной рожи у меня мурашки ползут по коже!
— Тогда отойди, черт побери, в сторону, и не путайся у меня под ногами! — буркнул Эл и влез в рот генерала Доннера.
— Здесь ничего нет, — разочарованно объявил он некоторое время спустя. — Одни искусственные зубы.
Он профессионально обыскал черный эсэсовский мундир Доннера, но в нем не было ничего, кроме бумажника с фотокарточками и несколькими рейхсмарками. Эл с отвращением швырнул их на пол. Американские солдаты уже использовали купюры в сто рейхсмарок в качестве туалетной бумаги…
После этого он внимательно уставился на лицо генерала Доннера. Наконец он заметил его искусственный глаз.
— Эй, Бенни! У краута-то глаз стеклянный! — И он торопливо вытащил протез из глазницы.
— Что ты делаешь? — удивился Бенни.
— Как что? — вздыбил брови Эл. — Он мог спрятать за ним бриллианты или какие-нибудь другие драгоценные камешки.
Однако глазница генерала Доннера была совершенно пустой.
— Сукин сын! — в сердцах выругался Эл. — Смотрите-ка, сколько церемоний — стеклянный глаз и все такое, — а внутри нет ничего ценного! Вообще ничего, черт бы его побрал!
Охваченный внезапным приступом ярости, Эл расстегнул ширинку.
У Бенни, наблюдавшего за ним, отвисла челюсть.
— Эл, ты ведь не собираешься помочиться на него… ведь нет же, Эл? — пролепетал он.
— Именно это я и собираюсь сделать, идиот!
Так Дьявол Доннер, чья душа, вне всякого сомнения, находилась в этот момент на пути в ад, подвергся последнему и окончательному унижению.
* * *
— Всем выйти из машин! — приказал штурмбаннфюрер Шварц.
Эсэсовцы послушно выпрыгнули из больших грузовиков марки «опель», доставивших их в новую штаб-квартиру фюрера в Гессенских горах. Из этого места Адольф Гитлер должен был руководить последним крупным наступлением на западе.
Бойцы боевой группы СС «Вотан» чувствовали крайнюю усталость. Ремни глубоко врезались в их тела. Сапоги почти развалились во время нескончаемого пешего марша по долине Рейна. Ноги в порванных ногах и портянках были страшно натерты и кровоточили.
Эсэсовцы медленно построились. На бинтах, которыми было обвязано большинство из них, проступали пятна запекшейся крови. Блестящие офицеры Генерального штаба, щеголявшие моноклями, безупречно отутюженными брюками и мундирами, удивленно уставились на них, точно те были пришельцами с другой планеты.
— Вы только взгляните на этих расфуфыренных павлинов! — пробурчал гауптшарфюрер Шульце. — Они соизволили выйти из своих оклеенных золотой фольгой бомбоубежищ для того, чтобы посмотреть, как выглядят настоящие фронтовые свиньи!
Матц, опиравшийся на винтовку, к которой была привешена его деревянная нога, сплюнул под ноги.
— Один лишь смачный бздох — и их всех сдует отсюда! — с презрением объявил он.
Штандартенфюрер Куно фон Доденбург, на голове которого сейчас не было стального шлема, прошелся вдоль строя своих людей. Когда он проводил разминирование того поля под Аахеном, то сорвал с мундира все металлические пуговицы, чтобы обезопасить себя от магнитных мин, и теперь его мундир был просто сколот булавками. Шварц, с головой, обмотанной толстым слоем бинтов, вытянулся перед ним во фрунт. Но сейчас из темных глаз штурмбаннфюрера исчез его обычный огонек фанатизма.
— Равнение направо! — скомандовал Шварц. — Встать парадным строем!
Ветераны боевой группы СС «Вотан» медленно выровнялись. Шварц шагнул вперед и приложил руку к забинтованной голове, отдавая честь фон Доденбургу:
— В строю два офицера, семь унтер-фюреров и семьдесят ССманнов, господин штандартенфюрер.
— Благодарю, штурмбаннфюрер Шварц, — ответил ему фон Доденбург. Он уже хотел скомандовать бойцам «Вотана», чтобы они стали «вольно», но в это мгновение во двор штаб-квартиры фюрера въехали два больших черных «хорьха».
— Это сам рейхсфюрер, — торопливо прошептал Шульце. — Прибыл в сопровождении нескольких настоящих солдат.—И он кивнул в сторону двухметровых эсэсовцев-телохранителей Гиммлера. Они уже выпрыгивали на ходу из машин, оказываясь на земле еще до того, как те остановились. В их руках тускло отливали поставленные на боевой взвод автоматы.
Фон Доденбург отдал честь Генриху Гиммлеру — бывшему скромному фермеру, который превратился в самого страшного человека для большинства европейцев. Глава СС вяло кивнул штандартенфюреру. Воротник его серой шинели был высоко поднят, а из покрасневшего носа капало. Очевидно, рейхсфюрер был сильно простужен. Он медленно прошелся вдоль строя бойцов «Вотана», время от времени задавая вопросы отдельным солдатам, но тут же проходил дальше, даже не дождавшись ответа.
На секунду он задержался перед массивным широкоплечим Шульце, глянул на его Рыцарский крест и пробормотал себе под нос:
— До тех пор, пока мы биологически превосходим остальные расы, мы будем побеждать их.
После этого Генрих Гиммлер двинулся дальше.
Почти не разжимая губ, гауптшарфюрер пробормотал, обращаясь к Матцу:
— Он что, думает, что я что-то вроде быка-производителя?!
Однако Матц так и не успел ответить ему, потому что в эту секунду распахнулись огромные двери, которые вели в основное здание, и на пороге показалась фигура серого кардинала Адольфа Гитлера — шефа партийной канцелярии Мартина Бормана. Это означало, что сейчас должен был появиться сам фюрер.
Фон Доденбург скомандовал:
— Равнение на середину!
Гиммлер весь подался вперед, готовясь встретить фюрера. На его лице появилась холодная улыбка. Бойцы «Вотана» гоже все подтянулись в ожидании. Прошло почти два года с тех пор, как фюрер германской нации Адольф Гитлер удостаивал своим личным посещением солдат и офицеров боевой группы СС «Вотан».
Борман повернулся к дверям и встал так, чтобы его увидел фюрер. Рейхсляйтер явно приглашал его выйти наружу — выйти в холодное, серое октябрьское утро. Наконец эсэсовцы увидели фигуру самого Гитлера.
За те два года, которые прошли с тех пор, как они в последний раз своими собственными глазами видели человека, считавшегося хозяином всей Европы — от Ла-Манша до Уральских гор, — Адольф Гитлер разительно изменился. Сейчас он превратился в сутулого человека с бледным одутловатым лицом, безуспешно пытающегося скрыть, как сильно у него трясутся руки.
— Святой Иисус, Святая Мария, Святой Иосиф, — выдохнул Матц, — и этот человек — наш фюрер?!
Гитлер позволил Борману взять себя под руку и подвести к строю «Вотана». Нездоровое лицо вождя нации утонуло в воротнике шинели. Он не обратил внимания на приветствие, отданное ему фон Доденбургом. Его глаза были устремлены на рядовых бойцов. Из глаз фюрера медленно выкатились слезы, точно он был не в силах вынести зрелища, наглядно показывающего, как жестоко страдали на фронте его солдаты.
Мартин Борман, чью толстую грудь украшала единственная награда — Орден Крови, — смахнул слезы с лица Гитлера и прошептал с сильным мекленбургским акцентом: «Речь, мой фюрер, — вы должны произнести речь!».
Адольф Гитлер кивнул и смочил губы кончиком языка.
— Германские солдаты! Солдаты, сражающиеся на фронте! Товарищи! — Его голос был очень хриплым и таким невнятным, что даже стоявшим в первой шеренге бойцам «Вотана» приходилось изо всех сил напрягать слух, чтобы расслышать его. Произнеся эти слова, Гитлер неожиданно замер и посмотрел на Бормана, точно ища от него поддержки или совета, как ему поступать дальше.
Борман поощрительно кивнул и чуть заметно улыбнулся. Гитлер стиснул руки — очевидно, чтобы они не так дрожали.
— Если Германия проиграет эту войну, товарищи, то она докажет тем самым свою биологическую неполноценность, а заодно предопределит свою будущую судьбу. Но… именно страны Запада заставляют нас вести эту войну до конца…
Его голос начал набирать силу, он почувствовал возрастающую уверенность — тема была хорошо знакома ему; и фон Доденбург ощутил отблеск былой магии Адольфа Гитлера — но только лишь отблеск…
— Поэтому вполне законным и справедливым будет как следует наказать Запад за это преступление. И мы — вы и я — проследим за тем, чтобы Запад оказался должным образом наказан. Начиная с сентября мы предпринимали исключительно энергичные меры для того, чтобы создать мощный фронт на западном направлении. Сформированы бесчисленные новые подразделения, призванные заполнить бреши в рядах наших войск, вызванные последними потерями личного состава во Франции. Созданы новые огромные артиллерийские полки. Наша армия вооружена новым секретным мощным оружием. — Хриплый голос уроженца Верхней Австрии неожиданно приобрел гипнотическую мощь, подобную той, какую он достигал в прежние, судьбоносные дни, когда завораживал своих слушателей на партийных съездах в Нюрнберге. По спине фон Доденбурга пробежал озноб — так явственно было это ощущение, это припоминание…
— Благодаря вашим героическим действиям в Аахене Великая Германия получила сейчас возможность отплатить державам Запада сторицей — отплатить этим иудео-плутократам, чьи руки измазаны кровью невинных немецких женщин и детей. В этот час взоры всей германской нации устремлены на вас, доблестные воины боевой группы «Вотан»! Наш народ рассчитывает на вашу стойкость, на ваше мужество, на ваш высокий боевой дух, на ваше умение успешно воевать и на ваш героизм — и верит, что вы сможете потопить англо-американское наступление на Германию в крови завоевателей!
Внезапно замолчав, фюрер прервал свою речь. На его лице, раскрасневшемся от усилия, появилось почти виноватое выражение — точно он сказал или почти сказал что-то лишнее.
Несколько секунд спустя фон Доденбург понял, почему Гитлер так внезапно оборвал свое выступление. Перед тем как войти обратно в здание штаб-квартиры, он, поддерживаемый Мартином Борманом, крепко стиснул обе руки фон Доденбурга и, посмотрев на него глазами, в которых застыли слезы волнения, прошептал:
— Мой дорогой штандартенфюрер, я от всей души благодарен вам. Вас благодарит вся Германия. Вы и ваши героические бойцы совершили невозможное. То, что случилось под Аахеном, — это совсем не поражение. Вы сумели так долго продержать там американцев, не позволяя им ни на метр продвинуться вперед, что мы смогли за это время провести полную перегруппировку сил и подготовить новый удар против них — удар, который станет поворотным пунктом всей войны. Мы подготовили новое грандиозное наступление на западном направлении. — Его поблекшие от возраста и испытаний глаза пристально вглядывались в лицо Куно. Молодой офицер вновь ощутил их почти гипнотическое воздействие. — Вы понимаете, о чем я говорю?
— Вы говорите о новом наступлении на западном направлении, мой фюрер? — повторил последние слова Гитлера фон Доденбург.
— Да. — Гитлер произнес это совсем тихо, точно боясь, что кто-то может услышать их. — Да, фон Доденбург! Мы ударим на западе еще до конца этого года. И честь стать острием этого грандиозного наступления будет дарована вашим храбрым бойцам, а также новому молодому пополнению, которое мы набрали и которое тоже рвется в бой.
Он резко остановился и в упор посмотрел на штандартенфюрера, точно ожидая, что фон Доденбург скажет ему что-то. Но все, что смог вымолвить Куно, было:
— Где мы будем наступать, мой фюрер?
На лице Адольфа Гитлера появилась заговорщическая улыбка:
— Где? Там, где эти презренные американские бандиты меньше всего ожидают нас — в Арденнах!
И он ушел, исчезнув за массивными дверями своей теплой уютной штаб-квартиры, со своим верным Борманом, неотступно следующим за ним. Он выглядел в этот момент как очень, очень пожилой человек, который уже совершил свой ежедневный моцион и надышался свежим воздухом, а теперь должен был посидеть у теплого камелька и согреть свои старые кости.
* * *
В офицерской уборной штаб-квартиры фюрера, разделенные узким проходом, сидели друг напротив друга два самых заслуженных унтер-фюрера боевой группы СС «Вотан» — Матц и Шульце. Они ворвались сюда пятнадцать минут назад и заставили находившихся здесь элегантных офицеров Генерального штаба спешно покинуть это заведение, громко перднув несколько раз и наполнив воздух зловонием того, что Шульце иносказательно называл «зеленым дымком».
Остальные эсэсовцы, точно стая голодных волков, набросились на еду, которую им принесли прямо из личной кухни Мартина Бормана, — аппетитные сосиски и тушеную капусту. Однако Матц и Шульце чувствовали себя сейчас настолько уставшими, что даже эта обильная еда, казавшаяся настоящим деликатесом на фоне всего того, что им приходилось торопливо заглатывать на протяжении последних нескольких месяцев, не могла соблазнить их.
— Знаешь. Шульце, старина, что я подумал… — протянул Матц, на которого внезапно снизошло философское настроение. — Сидеть вот так в настоящей уборной, на настоящем стульчаке — вместо того, чтобы заниматься этим прямо в поле, на открытой всем ветрам местности — это самое лучшее, что только может быть на всем белом свете. Это даже лучше, чем воткнуть свой член в какую-нибудь смазливую бабешку.
Шульце мрачно кивнул. Было ясно, что он слушает Матца лишь вполуха.
— Что же нам делать, Матци?
— Что ты имеешь в виду, Шульци?
— А что, ты думаешь, я имею в виду, ты, идиот с размягченными мозгами? — внезапно вскипел гамбуржец. — Я спрашиваю, сколько еще мы будем терпеть все это? Терпеть, как нас пачками убивают, затем вновь пополняют сосунками из гитлерюгенда, у которых еще молоко на губах не обсохло, и вновь бросают в смертельный бой, из которого опять почти никто не выходит живым… Это же не может продолжаться вечно! Или может?
Матц медленно открыл рот, чтобы ответить Шульце. Но ему так и не удалось дать ответ старому товарищу и собутыльнику. Он просто не мог этого сделать — точно так же, как и все остальные жители Третьего рейха в этот пятый год смертоносной войны с доброй половиной окружающего Германию мира. На этот вопрос просто не существовало ответа.
За стенами уборной послышались до боли знакомые свистки, с помощью которых бойцов «Вотана» созывали на построение. Матц и Шульце услышали, как штурмбаннфюрер Шварц принялся выкрикивать приказания. Послышалось лязганье походных котелков, чьи-то неуверенные протесты по поводу того, что их слишком рано отрывают от обеда, а потом послышался топот сапог по плацу.
Шульце медленно встал, натягивая свои поношенные штаны.
— Пошли, Матц. — В его голосе слышалось привычное смирение перед установленным порядком и дисциплиной. — Время сидеть на горшке подошло к концу. Служба зовет нас.
Куно фон Доденбург встал во главе походной колонны, в которую выстроились его окровавленные измученные бойцы. Красивое волевое лицо штандартенфюрера было мрачным и замкнутым от осознания того, что им предстояло впереди — после того, как поредевший состав боевой группы будет вновь пополнен мальчишками из гитлерюгенда и им прикажут вновь идти в бой.
— Боевая группа СС «Вотан»! — раскатисто прокричал фон Доденбург. — Шагом марш!
Чеканя шаг перед своим командиром, прекрасно сознавая, что будущее совершенно безнадежно, и в то же время преисполненный странной гордости от осознания того, что именно он принадлежит к числу избранных, прошедших огонь, воды и медные трубы подлинных ветеранов «Вотана», гауптшарфюрер Шульце проревел во всю исполинскую мощь своего сильного голоса:
— Споем нашу песню, парни!
— Песню запевай — раз, два, три! — прокричал запевала — высокий молодой эсэсовец, который шел в первом ряду колонны, неся свою раненную руку на перевязи. И первым начал:
— Труби в рог, бей в барабан!
И бойцы «Вотана», почти чудом уцелевшие в ходе кровопролитной битвы под Аахеном, с горящими глазами, казавшимися особенно большими на их исхудалых изможденных лицах, затянули свою старую боевую песню:
Через несколько секунд их походная колонна скрылась из виду, оставив за собой звенящее эхо.
Конец