ПЛЕНЕНИЕ

Об обратном пути Ричарда в нашем распоряжении имеется несколько сообщений, и самое подробное из них, которое опирается на свидетельства очевидцев, принадлежит Коггесхэйлу. Согласно этому сообщению, Ричард, всего в трех днях пути до Марселя, отказался от ранее планировавшегося возвращения через южную Францию, поскольку получил достоверное известие о том, что здесь его собрались взять в плен. В истекающем году его гасконский сенешаль, а также его тесть, Санчо Наваррский, в ответ на восстание в Аквитании провели победоносный поход на Тулузу. Естественно, граф Раймунд, а также французский король заинтересовались маршрутом Ричарда. В это же время — случайно или нет — дядя Филиппа, архиепископ Реймский, который в отсутствие короля вел все государственные дела и позднее выступал посредником между ним и императором, совершал в том же регионе паломничество в Сантьяго де Компостела. В предшествовавшем году Филипп в Милане встречался с императором, поэтому у Ричарда были причины опасаться сговора между ними и избегать пределов Священной Римской империи. Отказ от западного пути позволял еще и держаться подальше от маркграфства Монферратского. Опасность могла исходить также из Генуи и Пизы: обоим морским городам-государствам в конце концов в 1191 году были обещаны Генрихом VI лены в Сицилийском королевстве взамен за помощь армией и флотом, и после неудачи его первого сицилийского похода предполагалось, что он готовит следующий. Ричарду тем временем стало известно, что думал император о его сицилийской операции. Таким образом, вся область влияния императора, этих заинтересованных в сицилийской политике морских городов, и прежде всего лигурийское побережье и Лионский залив до самой Барселоны, превратились для него в опасную территорию. Гибралтарский пролив и путь вокруг Испании, который проделал его флот в 1190 году, из-за времени года исключались, к тому же Ричард рисковал оказаться без поддержки в контролируемых мусульманами областях. Поскольку, таким образом, вся западная часть Средиземноморья была недоступна, он избирает морской путь по Адриатике и возвращение по суше, в надежде достичь Англии через один из портов Северного моря.

Изменив свой маршрут, Ричард разворачивается назад и, согласно Дипето, 11 ноября 1192 года высаживается на Корфу. Он путешествует инкогнито, и это доказывает, что Ричард осознавал все опасности, которые таил в себе и этот восточный путь. Прежде всего он оказывался в пределах Византийской империи, что уже само по себе было опасно в связи с завоеванием им Кипра. В Корфу он оставляет свой большой устойчивый корабль «Франкнеф», который уже без него вошел в гавань Бриндизи. Его там видели в последний раз, — единственное, что могли сказать дома возвращавшиеся крестоносцы о местонахождении своего короля, — сообщает нам Говден, а что произошло потом рассказывает Коггесхэйл. На Корфу Ричарду удалось зафрахтовать два пиратских корабля и с небольшой группой надежных соратников — среди которых Бодуэн Бетюнский, Вильгельм де Летанг, его секретарь, магистр Филипп Пуатьерский, каплан Ансельм — они отправляются по Адриатике, переодевшись в чужое платье. Возможно, им пришлось пересаживаться на другие корабли и высаживаться на сушу, в том числе и в Рагусе (Дубровнике), где Ричард, в благодарность за спасение при кораблекрушении, согласно местной традиции становится основателем местного кафедрального собора, что, однако, документально не подтверждается. Определенно одно, погода все ухудшалась, но морских опасностей ему удалось так или иначе избежать.

Неизвестно, терпел ли Ричард кораблекрушение, как то утверждается в письме императора, или просто страдал от морской болезни, как то приписывается ему по английской традиции, и где он в конце концов высадился на берег: в Заре (Задаре), «Газаре» — по Коггесхэйлу, в «Gazere apud Raguse» — по Говдену, в Поле в Истрии или между Венецией и Аквилией. Ни английская, ни официальная императорская или австрийская версия не позволяют воссоздать противоречивую картину планов и реального маршрута путешествия. Не исключено, что Ричард часто изменял его из-за изменения обстоятельств и с целью запутать свои следы. Неизвестно и то, с какого момента его начали интенсивно преследовать, то есть где состоялась его первая встреча с графом Герцским, поскольку у Герцев были владения не только в Фриоле, но и в Истрии, и они контролировали в качестве фогтов побережье патриархата Аквилейского.

По некоторым данным Ричард намеревался через Богемию достичь земель своего двоюродного брата Генриха Льва. Покидая Богемию, он мог бы попасть прямо в руки императора, который поздней осенью 1192 года находился в южной Саксонии, все же это было бы непредвиденной неудачей, тогда как избранный путь по Бабенбергской территории — с середины 1192 года сюда входила и Штирия — был явно рискованным. И поскольку вместо того, чтобы идти через Италию, Ричард двигался на север по Балканскому побережью, можно предположить, что он хотел избежать и восточных пределов империи, то есть совсем не попадать в сферу влияния императора. Поэтому, даже если не принимать в расчет оскорбления, нанесенные Ричардом герцогу Леопольду при штурме Акки, все равно непонятно, как он решился пересечь территорию одного из немногих верных союзников императора. Путь через Венгрию — и далее через земли короля Белы, поскольку далматинское побережье, по которому он во всяком случае прошел, принадлежало тогда, как и остальная Хорватия, Венгрии — вполне логично вытекал, казалось бы, из выбора балканского маршрута. При этом он должен был бы воспользоваться старым связующим юг с севером путем через Штайнамангер и Оденбург (Самбатхель — Шопрон), который зимой вдобавок был проходимее, чем путь через Альпы. В политическом отношении ему нечего было опасаться в Венгрии. Хотя Бела III состоял в родственных отношениях с Леопольдом и Филиппом, с последним даже через Маргариту, сводную сестру Алисы и вдову Генриха Младшего, но и со стороны Ричарда у него были родственники, и венгерская геополитика не совсем соответствовала завоевательским планам Леопольда. Но, быть может, Ричард — мы этого даже не знаем — высадился ненароком слишком далеко к западу, то есть между Венецией и Аквилией, и это обстоятельство заставило пересмотреть первоначальные планы, либо он просто побоялся делать столь большой крюк, ему пришлось во всяком случае идти через Фриоль, откуда он продолжил свое путешествие по суше. Поскольку он вступил во Фризах в Каринтию, предполагается, что он перевалил через Альпы по обычному торговому пути, который вел через Кюзафорте в долину Фелла и через долину Канал. Из Фризаха путь вел по ущелью Мур-Мюру к перевалу Земмеринг. С чисто географической точки зрения через один из перевалов можно было бы относительно быстро выйти из верхней Швабии в предгорья Альп, откуда уже недалеко было до Богемии. Высказывалось мнение, что в спешке просто был пропущен поворот, например, к перевалу Шобера и Пирна, но не исключено, что все перевалы здесь из-за зимней погоды были непроходимы, хотя и Земмеринг было пройти нелегко. Но самое позднее по достижении Венского бассейна можно было наконец свернуть на запад. Удивительно, что Ричард — даже если учесть столь неблагоприятные погодные условия — не заметил, что направляется не на северо-запад как следовало, а держит путь на северо-восток. Можно предположить: даже если он и не хотел в Богемию, то, чтобы попасть домой, должен был держаться, конечно же западнее, а не двигаться в северо-восточном направлении к Вене, если только он не пропустил поворота на запад. Но даже это довольно маловероятно. Подобный поворот тогда неизбежно привел бы его в Южную Германию, в Рейнскую область и, следовательно, в самый центр государства Штауфенов. Тогда зачем ему было обходить стороной Италию? Еще удивительнее, чем его отклонение от западного направления другое обстоятельство: сознавая, что здесь на него повсюду охотятся, он не свернул еще восточнее, чтобы продолжить свой путь на север поближе к границе Венгрии. Определенную роль в этом могло сыграть незнание местности, но все же совершенно необъясним его путь прямо на Вену, о котором сообщают наши источники.

Для летописца Дицето причина пленения Ричарда ясна: он усматривал в нем Божью кару за то, что он предал отца. Вполне возможно, что нечто подобное, очевидно, чувствовал и сам Ричард, и некая подсознательная сила могла направлять его шаги именно в этом направлении. В любом случае в его жизни это не единственная ситуация, в которой, казалось, отключался его инстинкт самосохранения — достаточно вспомнить лишь сады Яффы, где окруженный врагом Ричард спокойно укладывается спать. Эти уже упоминавшиеся примеры крайне рискованного поведения, — когда он тоже был в пути как частное лицо, — должны что-то означать. Конечно, стоило ему оказаться в ловушке и за свое освобождение он боролся собранно и очень умело, но причиной того, что он вообще попался, являются, по нашему мнению, сделанные им некоторые противоречивые шаги.

Рассмотрим промежуток времени между высадкой и вступлением в Вену по драматическому сообщению Коггесхэйла, рисующему впечатляющую картину настроения беглецов, которая хорошо согласуется с письмом императора и свидетельствами Говдена. Нам нужно представить себе группу примерно в 20 человек, из которых короля сопровождают одновременно не более двух или в лучшем случае трех спутников. Следует учесть еще одно обстоятельство — нам неизвестно, где находился отправной пункт последующих событий, а именно, где произошла встреча, с графом Мейнхардом Герцским, родственником Конрада Монферратского. Но где бы в точности она не произошла — это он начал охоту на Ричарда. Именно ему король подарил драгоценное кольцо — здесь впервые звучит мотив кольца — и, представившись богатым купцом, попросил свободного прохода по его владениям. Граф моментально сообразил что к чему, и хотя позволил Ричарду уйти, известил об этом своего брата Энгельберта, который послал вдогонку за королем единственного своего нормандского родственника Рожера Аргентанского. Тому действительно удалось вскоре обнаружить Ричарда, однако он не только не предал его, а, напротив, помог организовать дальнейшее бегство, снабдив прекрасным конем. При этом Ричард лишился восьми своих спутников, которых взяли в плен. Говден добавляет одну деталь: Бодуэн Бетюнский получил задание задержаться с группой и привлечь к себе внимание, раздавая направо и налево деньги, с тем чтобы Ричард мог оторваться от преследования. Хитрость не очень помогла, так как в северной Каринтии, во Фризахе, который входил в состав архиепископства Зальцбургского, их ждала новая опасность. Здесь бдительный Фридрих Петгауский арестовал еще шестерых спутников короля, Ричарду и на этот раз удалось ускользнуть, с ним теперь остался лишь Вильгельм де Летанг и говорящий по-немецки мальчик-слуга. Форсированным маршем, три дня и три ночи находясь в пути, совершенно обессиленная крохотная группка, наконец, появилась у Вены.

Квинтэссенцию дальнейших событий передают нам «Цветтлерские Анналы», — монахи приюта цистерцианцев, поддерживавшие тесные связи с Гадмаром И Кюнрингским, властелином Дюрнштейнским, несомненно знали правду. «Rex Anglie capitur in Erpurch prope Wunnam a duce Leupoldo, et traditur domino Hadmaro de Churning in Tyemstaun reservandus». В Эдберге, теперешнем третьем округе Вены, который в те времена был восточным пригородом, кажется, еще помнят то место, где стоял дом, в котором пленили Ричарда, «in domo despecta», выражаясь словами письма императора, «в доме с дурной репутацией». Описываемые события после этого различаются в деталях. В несомненно менее точных германских и итальянских источниках, а также во французских и восточно-средиземноморских фигурирует «кухонная версия». Согласно ей Ричард, который уже знает, что окружен, предстает в роли подручного повара, поворачивающего на вертеле курицу, забыв о своем драгоценном кольце, распространяющем сияние во все стороны. В подобном изложении это событие перешло в австрийский фольклор, хотя ближайший к Леопольду и точнейший источник, так называемый Ансберт, ничего о нем не знает. Речь идет о версии врага, который смакует бесславные обстоятельства ареста. Говден лапидарно сообщает, что Ричарда застали врасплох спящим, тогда как Коггесхэйл добавляет такие подробности, которые, если принять их на веру, вновь дают повод для удивления. По его утверждению, говорящий по-немецки юноша, которого Ричард отправил за покупками, сразу же вызвал подозрение своими золотыми монетами и всем своим видом. Когда его спросили, на чьей он службе, тот удачно использовал легенду о купце. Вернувшись домой, он умоляет Ричарда немедленно отправляться в путь. Но тот пожелал еще пару дней отдохнуть и вновь посылает юношу за провизией. На этот раз тот привлек внимание королевской перчаткой, торчавшей за поясом. Под пыткой он выдал место, где укрывался король. Заметив под окнами волнующуюся толпу «варваров», Ричард отказывается от сопротивления и повелевает позвать герцога, которому вручает свой меч. Зальцбургский источник, называет ту же дату пленения, что и Коггесхэйл, — 21 декабря 1192 года. Но единодушие всех источников проявляется еще и в том, что они считают, будто Ричарду не удалось скрыть свое богатство, и что именно из-за этого, то есть, в конечном счете, из-за неосмотрительности, он и попадает в плен.

Вскоре Ричард был переведен в Дюрнштейн в Вахау, так что Вена оказалась для него всего лишь пересыльным этапом. Но и в Дюрнштейне, пребывание в нем подтверждают также Ансберт и «Марбахские Анналы», он надолго не задерживается, так как 6 января 1193 года мы встречаем его уже в Регенсбурге, где его показали Генриху VI, но не передали, так как Леопольд еще не договорился с императором. Можно предположить, что его вновь перевели в Дюрнштейн, и он оставался там до тех пор, пока его не повезли в Шпейер. Примерно 18 марта 1193 года мы встречаем его уже в Оксенфурте-на-Майне, где он принимает первых гонцов с родины. Речь идет об аббатах Боксли и Робертбридже, которых командировало английское правительство для установления связи с королем. Австрийское предание следует басне XIII века и повествует о трубадуре Блонделе, который в поисках своего повелителя ходил от замка к замку с песней, сочиненной когда-то вместе с Ричардом. И когда он перед Дюрнштейнским замком пропел лишь одному Ричарду известную мелодию, из темницы донеслась ответная строка, выдавшая местонахождение короля. Но мы видим, что для столь широкомасштабной поисковой операции Ричард находился в Вахау недостаточно долго. Впрочем, местность в Дюрнштейне поразительно напоминает творение Ричарда и его излюбленейшее место пребывания в последние годы жизни — замок Гайар на Сене.

Что же побудило Леопольда пленить Ричарда? Личная причина враждебности, то есть оскорбление в Акке, родственные отношения с Конрадом Монферратским и Исааком Кипрским, хотя и постоянно фигурируют в качестве главных причин, но все же сомнительно, чтобы столь решительный поступок он совершил по собственной инициативе. Но мы слышим, что в охоте за Ричардом участвовали кроме Бабенберга еще и другие, и если Ричард уже на Балканах, хотя и недостаточно, но все же стремился скрыть, кем он был на самом деле, да к тому же отказался от итальянского пути, то он определенно не боялся длинной руки Леопольда. Говден и Девиз даже утверждают, что был издан приказ по империи о поимке Ричарда, что, однако, не подтверждается германскими источниками. Какие-либо глобальные и официальные мероприятия можно исключить уже потому, что этой цели вполне могли послужить тайные инструкции, разосланные местным властям, контролировавшим наиболее оживленные пограничные города империи. В любом случае все источники свидетельствуют о настоятельном и ярко выраженном стремлении императора подчинить Ричарда своей власти и о том, что Генрих VI принял определенные меры. Из-за апелляции к высшим законам эти интересы могли даже не носить чисто французскую окраску, но германо-французский сговор создал климат, в котором этот выпад против Ричарда мог оправдываться общехристианскими интересами. Как подручный этого союза и всего «христианства», Леопольд мог рискнуть пленить короля-крестоносца, не боясь сразу же угодить в немилость всесильной церкви, к тому же ему представилась возможность получить запоздалое и неожиданное удовлетворение личных обид. Следовательно, исходя из этого можно сказать, что император извлекал выгоду из поступка Леопольда не как соучастник, напротив, ему принадлежала инициатива. В письме Генриха VI Филиппу от 28 декабря 1192 года — а это очень ранняя дата — можно найти доказательства нескольким обстоятельствам, образующим состав этого преступления. Это прежде всего достигнутая в Милане договоренность о поимке Ричарда, сопровождаемая разработкой стратегии обоснования ареста. С великой радостью, связанной с этим известием, сообщает Генрих «dilecto et speciali amico suo Philippo», что возмутитель («turbator») спокойствия в его королевстве взят под стражу, и далее информирует его о подробных обстоятельствах бегства Ричарда с берегов Адриатики, указывая на возмущение местного населения предательским поведением Ричарда в Святой Земле. Здесь и далее поражает удивительное совпадение французских и германских интересов, Ричард характеризуется как «inimicus imperii nostri». Из этого следует заключить, что только по упущению не был заблаговременно отдан приказ об аресте врага государства, и столь важное дело препоручено было австрийскому герцогу. Если это означает, что Ричард «in nostru… potestare», то 28 декабря 1192 года об этом еще не шла речь, и все же против того, что Леопольд действовал совсем не в своих личных интересах, никто не возражал. Естественно, целью письма было предоставить Филиппу возможность тут же сделать императору соответствующее высокое предложение о возможной выдаче Ричарда. Копия документа попала в Англию, решила загадку о местонахождении Ричарда и дала возможность начать действовать.

Рассматривая вопрос о том, чем было обусловлено такое поведение Генриха по отношению к Ричарду, можно было бы как несущественные отбросить в сторону все моральные основания, выдвинутые позднее в Шпейере и приводимые в летописях. Скорее, предстоит исследовать, в какой степени в основе его поступка лежала политическая необходимость, следует ли предполагать наличие объективных или субъективных мотивов и, наконец, расценивать ли его меры как реваншистские или превентивные, оборонительные илй наступательные. Зададимся вопросом — существовало ли противоречие между интересами империи и анжуйского государства, которое, независимо от личности императора, делало конфронтацию неизбежной?

Мнение о том, что, в силу своих связей с династией Вельфов и более поздних союзов, Ричард уже в 1192 году был главой и опорой внутреннего германского заговора князей, еще и сегодня не преодолена до конца. В феврале 1190 года он в Ляреоле в Гаскони принимает своего племянника Генриха Брауншвейгского, и тот затем летом 1191 года, — когда Ричард уже был в Святой Земле с намерением не покидать ее в течение ближайших трех лет, — дезертировал из императорской армии, стоявшей под Неаполем. Из этого факта так же невозможно сделать вывод о конспирации, как из его возвращения через северную Германию заключить о том, что он хотел со своими двадцатью спутниками прийти на помощь княжеской оппозиции. Поэтому его пленение вовсе не представляется «счастливым случаем» для Генриха, имевшим особое значение для усиления внутригерманских позиций последнего, как это все еще пытаются преподнести, так как арест Ричарда и княжеская оппозиция, которая к тому же только начала формироваться, прежде всего не имели друг к другу никакого отношения. Таким образом, между Ричардом и императором остается лишь одна причина взаимных трений — сицилийская политика: опираясь на свое право владения норманнским государством, Генрих хотел его завоевать. Ричард же заключил с правящим королем Танкредом, которого император считал узурпатором, договор о взаимопомощи. Как было уже показано при рассмотрении этого договора, подписанного в октябре 1190 года, обещая помощь кому бы то ни было, Ричард руководствовался исключительно собственными интересами, и реальное действие этого договора ограничивалось временем пребывания Ричарда в Мессине, так что Танкреду не приходилось рассчитывать на помощь в дальнейшем. Под этим в политическом смысле невесомым договором скрывалась, возможно, только финансовая сделка, и здесь мы, кажется, вплотную приближаемся к реальным причинам коллизии интересов. Генрих мог посчитать, что полученные Ричардом деньги были украдены из казны принадлежавшего ему норманнского государства, и поэтому мог счесть необходимым предъявить Ричарду требования об их возврате с максимальной убедительностью. И в самом деле, суммы, полученные Ричардом по трем титулам собственности, определенным образом соотносимы с истребованными впоследствии 100000 серебряными марками выкупа. Но у Ричарда были еще и основанные на вдовьем праве его сестры законные требования к Танкреду, так что те 27000 серебряных марок можно рассматривать как личное соглашение между Танкредом и Ричардом. Если бы все сводилось к деньгам, то надо было бы соотнести с политическими последствиями необратимого шага такую сумму, которую Генрих мог рассматривать как обогащение за его счет. Но дело было не только в деньгах. Разумеется, этот акт произвола должен был принести еще и немалую денежную выгоду, но требования Генриха простирались дальше чисто финансовых и все последующее противоборство сконцентрировалось именно вокруг политических вопросов. Так что займемся лучше поиском политических мотивов, без которых, если смотреть объективно, у него не было необходимости торговаться. Дело сводится к тому, что он, должно быть, чувствовал себя в субъективном смысле спровоцированным Ричардом, причем последний объективно никак не мог бы это предотвратить.

Источники изображают нам Генриха худощавым, с изможденным лицом и рыжими волосами, весьма образованным, интересующимся литературой и даже философией. Он не имел ни образа мышления рыцаря, ни военных дарований, и считался исключительно политиком. Причем, политиком жестким, без колебания нарушающим данное слово, ревностно относившимся к своему императорскому достоинству и требовавшим, чтобы в нем видели короля всех королей. Его честолюбие не имело опоры ни в его политических способностях, ни в физических качествах: он вечно куда-то торопился, ему едва хватало времени на еду, был он болезненным, хотя и почитал изящные искусства, но оставался врагом наслаждений. Поглощенному страстью к власти «эстету» мир, возможно, представлялся шахматной доской, на которой следовало сделать множество различных ходов, приводящих к победе. Ко всему был он жесток: среди пыток, которые он применял к сицилийским повстанцам, даже невзирая на благородное происхождение, были сжигание, сажание на кол, распиливание; главарю он велел надеть на голову раскаленную корону и прибить ее гвоздями. Взирая на подобный портрет, можно спросить себя: а не слишком ли недооценивается потенциальная опасность, которая угрожала Ричарду, попавшему в руки такого человека, как будто бы заблаговременно было известно, что речь могла идти только о финансовых или политических вопросах.

С точки зрения национальной и государственной, Генрих VI олицетворял высшую фазу развития средневекового императорства, которой он достиг гениальным государственным искусством; другие объясняют рост мирового значения империи в годы его правления рядом удач и рассматривают его политику как в конце концов обреченную на провал, от которого его спасла лишь ранняя смерть. Предстоит еще разобраться, кем он был на самом деле; одаренным политиком, как считали одни, или теоретизирующим фантазером, как полагали другие.

 

ПОД АВСТРИЙСКИМ АРЕСТОМ

Первый этап своего плена, длившийся с 21 декабря 1192 года по 21 марта 1193 года, он провел под стражей в Австрии; император был для Ричарда фигурой заднего плана. Его окружала тишина, перспективы на будущее были весьма неопределенными, — отчизна только начинала действовать: для ведения переговоров с императором об освобождении короля, который даже не был еще в его руках, к нему был направлен епископ Саварик Батский, его дальний родственник. С того времени, когда Ричарду совершенно не на кого было надеяться кроме как на себя самого и когда его по существу рассматривали исключительно как предмет переговоров, сохранился документ первостепенного значения. Речь идет о договоре передачи, подписанном 14 февраля в Вюрцбурге между Леопольдом и императором. Он не только в самой откровенной форме демонстрирует желания Генриха VI — помимо денежного выкупа, обеспечить себе помощь флотом и личное участие Ричарда в завоевательном походе на Сицилию до победного конца, но также отражает максимальные требования и интересы Леопольда, и в этом смысле представляет для нас сейчас наибольший интерес. Инициатором договора считается Леопольд. Сам договор имел целью гарантировать, что кайзер не обманет его после передачи ему Ричарда. Итак, Леопольд хотел половину затребованных за Ричарда 100000 серебряных марок выкупа, то есть 50000, племянницу Ричарда, Элеонору Бретонскую, дочь покойного Готфрида и сестру Артура, объявленного по договору с Танкредом престолонаследником, в качестве жены для одного из своих сыновей, причем той же осенью. Далее, он потребовал от императора гарантий того, что тот не отпустит заложников Ричарда до тех пор, пока с него, Леопольда, папа не снимет ожидаемое отлучение, в чем должен будет помочь сам Ричард. Еще он потребовал освобождения Исаака Кипрского, приходившегося ему родственником, и его дочери — оба находилась под арестом Ричарда, но в различных местах — Исаак под надзором иоаннитов в Маргате, дочь — в свите Беренгарии и Иоанны в Риме То, что Ричард по желанию Леопольда должен был за все, кроме освобождения Исаака и его дочери, — его самого не намерены были выпускать до их освобождения, — выставить заложников, доказывает важность этого пункта для Бабенбергов, Представляется совершенно оправданным предположение о том, что он намеревался на этом хорошенько нажиться. Несколько позднее, со слов Говдена, описывающего ход переговоров в Вормсе в июне 1193 года, мы узнаем, что Леопольд потребовал, чтобы дочь передали ему, очевидно, в надежде получить от Исаака значительную сумму выкупа, и еще признательность за свое освобождение.

Впрочем, договор этот не указывает никаких правовых титулов, на основании которых Ричард должен выполнять все эти обязательства, да и само слово «выкуп» нигде не употребляется, — 50000 марок, причитающихся Леопольду, скорее, фигурируют в качестве приданого племянницы Ричарда. При этом для Ричарда преимуществом было то, что для Леопольда было недостатком, а именно, то, что император настаивал на передаче его в свое распоряжение, и Ричард не был обязан непосредственно Бабенбергам выставлять заложников в обеспечение выполнения его требований. Напротив, исполнение своих желаний Леопольд должен был перепоручить императору, от которого в их обеспечение он потребовал заложников. При этом исходили из предпосылки, что в дальнейшем для императора особые желания его партнера имели бы подчиненное значение по отношению к его собственным требованиям: его переговоры с Ричардом из-за Леопольда не должны были осложняться. Ненадежное положение Леопольда в будущем, его недоверие к императору, естественная напряженность между обоими — все это давало Ричарду простор для лавирования. В этой ситуации, когда Леопольд должен был его непременно передать императору, Ричарду, как представляется, совершенно не было необходимости начинать с ним сотрудничать. Но договор показывает, что Ричард, очевидно, заверил герцога в готовности выполнить его требования, или, по крайней мере, симулировал подобное желание. Более того, возможна следующая интерпретация: в договоре Леопольд полностью идентифицировал свои интересы с интересами Ричарда, они даже стали ему близки, так что ему не оставалось ничего иного, как в дальнейшем самым естественным образом действовать в качестве союзника и адвоката Ричарда. И в самом деле, ни один из источников не сообщает о том, что в Шпейере Леопольд выступал обвинителем английского короля, напротив, Коггесхолл даже свидетельствует, что среди тех присутствовавших, кто высказался за оправдание Ричарда, был и Леопольд: «qui pro ео tunc plurimum lacrymabatur». И Говден также указывает на то, что в Шпейере Леопольд взял на себя роль посредника между Ричардом и императором, когда Ричард «mediante duce Austriae» передал императору 100000 серебряных марок, но не в качестве выкупа, а совершенно под другим титулом. Ясно, что Леопольд был заинтересован в том, чтобы император получил эти 100000 марок, поскольку только тогда он смог бы получить свои 50000 марок, и за эту цену он вполне мог обеспечить ему достойное обращение, о чем вместе с другими свидетельствует и Ансберт. Также совершенно очевидно, что Леопольд вовсе не был заинтересован в том, чтобы Ричарда выдали Франции. Так что нельзя признать невозможным то, что сообщает нам Говден: в конце концов, как и другие князья, Леопольд совершил homagium Ричарду за рентные лены, намереваясь снять напряженность в отношениях с будущим родственником. Следовательно, Леопольд в качестве «друга» и сторонника, а также гаранта по исполнению императором его главного стремления — не быть выданным Франции — все это первая большая дипломатическая победа Ричарда над Генрихом VI, причем еще до того, как дело дошло до его собственных переговоров с императором. Тот мог угрожать судом в Шпейере, но его исход был предрешен Вюрцбергским договором: «приговор» был предопределен политическими условиями. При повышенной активности княжеской оппозиции Генрих VI едва ли мог себе позволить потерять такого союзника, как Леопольд, а если бы ему вздумалось отойти от достигнутой с тем договоренности, риск был бы достаточно велик. Даже при удовлетворении финансовых аппетитов Леопольда, никто не смог бы обеспечить ему племянницу Ричарда, если бы того передали Франции, и в высшей степени перспективный брак просто не состоялся бы, да и как смог бы тогда получить свободу Исаак и как можно было бы взять с него деньги за освобождение дочери, и кто бы походатайствовал за него перед папой о снятии отлучения? Все это мог исполнить только сам Ричард, и для этого было необходимо, чтобы он оставался полноправным королем, что было невозможно при передаче его в руки французов. И совершенно исключалось нанесение Ричарду физического ущерба, обстоятельство, особо отмечаемое Жильбером Монским, личная неприкосновенность, а также устанавливаемый с Ричардом мир подчеркивались как в начале, так и в конце договора. «Super incolumitate et расе regis Anglorum», - заключал Леопольд с Генрихом VI свой договор. Но для осуществления желаний Леопольда сверх этого необходима еще и добрая воля Ричарда, согласие по существу. Следы этого согласия просматриваются в определенных формулировках, в которых делается ссылка на обещания Ричарда, но видны также и следы разногласий, и даже в отношении требования императора о личном участии Ричарда в сицилийском походе и помощи флотом. В нем мы читаем, что Ричард обязан исполнить все, за исключением того, от чего император освободит его по собственной воле. На сотрудничество Ричарда с Леопольдом указывает прежде всего то, что последний определенные желания Ричарда делает своими и включает в качестве требований в договор. В нем перечисляются обстоятельства, при которых должны отпускаться выставленные Ричардом заложники, а также оговаривается, что его племянник из династии Вельфов, а также Артур, исключаются из числа заложников. Главный аргумент, подтверждающий преюдициальность императора — ни в коем случае никакой передачи Франции — видится в том, что Ричард, даже если он в течение полугода не сможет выполнить ни одного обязательства, то есть не будет выкуплен или заменен заложниками, все же не останется в полном распоряжении императора, а будет возвращен Леопольду. Пусть это только в теории, но данное положение все же демонстрирует, что по Вюрцбургскому договору Ричарда и Леопольда объединяла оппозиция в отношении Франции. Для герцога Австрийского уже на этом раннем этапе Филипп, следовательно, однозначно исключался из игры.

Это тем показательнее, что сам Филипп предположительно уже связывался с Леопольдом. В это нас заставляет поверить письмо Филиппа, о котором сообщает Ансберт. В нем со ссылкой как на общеизвестный факт, будто Ричард был причастен к убийству их общего родственника Конрада Монферратского, выражалась просьба ни в коем случае не освобождать Ричарда, не проконсультировавшись с ним и императором. Общепризнанно, что письмо это — подлинное. Но в то же время появились и сомнения: оно в определенном смысле слишком красивое, чтобы быть правдивым. Письмо может служить неопровержимым доказательством того, что клеветнические измышления относительно Конрада действительно исходят от самого Филиппа. Причина, по которой Ансберт сообщает о письме, несомненно сводится к желанию показать, откуда взялись обвинения Ричарда в убийстве Конрада, от которых впоследствии пришлось отказаться: Леопольд должен быть оправдан — тогда он, вероятно, действовал в полной уверенности в своей правоте, задерживая крестоносца, ведь даже сам французский король и соратник по крестовому походу, люди которого еще находились в Святой Земле в момент ареста, был убежден в виновности Ричарда. Следовательно, письмо носит характер доказательства, имеет функцию оправдательного документа и содержит попытку переложить ответственность на других; однако его политическая значимость в качестве орудия вмешательства практически равна нулю. Но оно не принадлежит перу Ансберта, как показывает сравнительный анализ с остальным текстом. Ошибка в титуле французского короля, а также совершенно не французское написание имени Конрад как «Chunrad», что является германизированной латынью, также ничего не доказывают. Копия этого якобы подлинного письма, однако, имеет тот недостаток, что не содержит даты и места написания, хотя некоторые его строчки почти дословно цитируют Вюрцбургский договор. Таким образом, у нас нет возможности установить подлинность этого документа путем сопоставления с данными о местонахождении Филиппа в это время. Тем более, что отсутствует какое-либо указание на подателя этого письма, который должен был быть наделен особыми полномочиями, чтобы сделать Леопольду подобное предложение. И с какой стати Леопольду было бы прислушиваться к пожеланиям Филиппа, выраженным в частном письме? С другой стороны, из последующего поведения Филиппа по отношению к императору, видно, что он явно не знал, как выпросить или даже перекупить Ричарда. А временами ему даже казалось, что он вправе его потребовать. Если письмо подлинное и не является абсолютной фальшивкой, то оно доказывает не только то, что Филипп был инициатором кампании против Ричарда, но и свидетельствует о том, что он избрал совершенно неверную стратегию переговоров во время пленения Ричарда. Стилистический анализ позволяет без сомнения поставить это письмо в один ряд с другими письмами Филиппа — но также без особого труда оно могло бы быть состряпано в английской канцелярии. Является ли оно таким образом, фальшивкой, всплывшей на гребне достигнутого австро-анжуйского взаимопонимания? Было ли оно написано по инициативе Ричарда, чтобы согласно условиям Вюрцбургского договора Леопольд при необходимости мог представить его папе с целью снятия с себя отлучения? Даже если предположить, что Филипп действительно предпринимал попытки установить контакт, то возможно оригинал письма содержал такие места, которые делали его малопригодным для указанной цели. Ричард вновь мог оказать Леопольду столь незначительную услугу, — в конце концов, в его окружении были лучше осведомлены об особенностях французского делопроизводства, чем в Вене, — и в этом случае, когда ему ничего не надо было доказывать, не только бы не пострадал от самооговора, но, скорее, выиграл бы. И если родиной этого письма, которое приводит Ансберт, не была Австрия, остается одно из двух: это доказательство либо гибкости Ричарда, либо неверной оценки Филиппом ситуации.

Как бы там ни было, у нас достаточно свидетельств того, что Ричард был способен на весьма длительное притворство. В случае с Леопольдом он совершенно очевидно дожидался своего освобождения, прежде чем сбросить маску желания сотрудничества. Во время плена его могло совершенно не интересовать отлучение Леопольда, но поскольку подобная перспектива все же постоянно маячила перед глазами последнего, его опасения можно было бы использовать для оказания на него еще большего давления. Временно удовлетворить Бабенбергов, возможно, было для него важнее, чем добиться преждевременного и малоэффективного реванша. К тому же с переходом под юрисдикцию императора Ричард уже не смог бы получить для себя никаких поблажек путем давления церкви на герцога Австрийского. Так что официально Леопольд был отлучен только в 1194 году, и, по всей видимости, по личной инициативе Ричарда. 6 июня 1194 года папа Целестин III писал епископу Веронскому, при каких условиях с Леопольда будет снято отлучение: освобождение заложников Ричарда, аннулирование всех обязательств Ричарда перед ним, покаяние и служба в Святой Земле в течение такого периода времени, какой английский король провел в плену. Но Леопольд и не думал отказываться от своих требований. Едва успевает истечь установленный в Вормсе семимесячный с момента освобождения Ричарда срок, а тот не выполняет ни единого своего обязательства, Леопольд направляет ему серьезное предупреждение о том, что жизнь семи заложников, которыми он поручился за исполнение последнего соглашения, в большой опасности. Говден сообщает, что он якобы поклялся их казнить. Среди них находился младший сын Генриха Льва, Вильгельм, предок всех будущих гвельфов. Ричард сразу же оценил серьезность ситуации, возможно, вспомнив о том, как он сам решил судьбу заложников Акки в ответ на медлительность Салах ад-Дина, и предпочел — в опровержение всех подозрений в обратном, — остаться верным слову, данному Леопольду. 12 декабря 1194 года в Вену в качестве представителя заложников отправился Бодуэн Бетюнский вместе с племянницей Ричарда и дочерью Исаака. О пересылке денег мы пока ничего не слышим, но распоряжение об освобождении Исаака хорошо бы вписалось в это время, так как в 1195 году тот снова оказывается на свободе, что, однако, ничего не дало ни Бабенбергам, ни ему самому, поскольку в том же году он умирает, и, как говорили, от яда. Когда Бодуэн прибывает в Австрию, он узнает о смерти герцога Леопольда и отправляется с обеими принцессами в обратный путь. Ричард вел с Леопольдом игру на выигрыш времени, и исполнение обязательств по Вюрцбургскому договору было в конце концов отсрочено, а его расчет оправдался. Когда 31 декабря 1194 года в Граце Леопольд умирал после неудачного падения с коня, он, в надежде получить освобождение от наложенного на него отлучения, избавил Ричарда от всех обязательств и обязал своих наследников исполнить его клятвенное обещание. И юный Фридрих Австрийский уже не мог этому воспротивиться, поскольку архиепископ Зальцбургский поставил в зависимость от сыновьего послушания возможность захоронения отца по обряду церкви и пригрозил интердиктом всей стране. Уже 25 января 1195 года Ричард мог поблагодарить архиепископа за освобождение своих заложников, при этом попросил его похлопотать о возмещении выплаченного им денежного выкупа. То, что архиепископ Адальберт Зальцбургский, присутствовавший при освобождении Ричарда в Майнце и находившийся у смертного одра Леопольда, энергично выступал за исполнение папской воли и отстаивал интересы Ричарда, следует из письма, которое он написал в начале 1195 года папе Целестину о предсмертных часах Леопольда. Из него мы узнаем, что Леопольд готов был отказаться от тех 20000 марок, которые причитались ему непосредственно от Ричарда, а не от императора, «et uno» а также от тех 1000 марок, которые, возможно, представляли собой проценты: при этом он признается в том, что у него остаются еще 4000 марок из назначенных ему откупных денег, и от Говдена мы узнаем, что его сын был готов передать эту сумму с отъезжавшими домой заложниками, но те из-за риска быть ограбленными в дороге отказались взять деньги для передачи Ричарду.

Возникает вопрос, насколько выгоден был для Леопольда Вюрцбургский договор. Нефинансовые его условия, открывающие большие перспективы в будущем, остались невыполненными, а денежная доля получилась, по крайней мере, на 20000 марок меньше, чем ожидалось. Источники, которые опираются на факты, действительно имевшие в то время место, приписывают денежному выкупу Ричарда определенную роль в расширении Вены, основании там Нового города, закладке укреплений Эннса и Хайнбурга и стабилизации венского пфеннига. Для года с небольшим, который в лучшем случае оставался в распоряжении Леопольда, это была бы слишком широкомасштабная программа. Но что-то из названного было определенно сделано, так как до своей смерти он все же успел потратить определенную часть суммы. Если же мы попытаемся представить себе сумму, которую в итоге Ричард выплатил императору, вновь вспоминается доля Леопольда. Но при этом сейчас уже установлены два факта: совершенно невероятно, чтобы Леопольд, позиция которого не могла укрепиться после Вюрцбурга, повысил бы свои требования сверх 50000 марок, а от императора он мог получить лишь 30000 марок, и лишь в том случае, если бы тот, несмотря на ожидавшиеся от Ричарда еще большие суммы, сразу же и сполна расплатился бы с Леопольдом. Здесь появляется элемент неуверенности: нам неизвестно, насколько пунктуально расплачивался император, и все свидетельства источников о полученной Леопольдом выгоде в итоге лишены достоверности. Не вызывает сомнения лишь то, что он не мог получить от Ричарда непосредственно ничего, что было бы достойно упоминания, иначе в сделанных расчетах доля императора оказалась бы слишком мала.

И все же финансовую выгоду Бабенберги могли получить, хотя бы она даже была меньше ожидаемой, и пока Ричард был жив, она оставалась бы ненадежной. Собственно говоря, совершив авантюру Леопольд вышел за пределы своих возможностей, так как чего папа не рискнул бы без опасения последствий предпринять по отношению к императору, то могло быть легко и в любое время осуществлено по отношению к какому-то австрийскому герцогу: отлучение и интердикт. Интердикт, распространявшийся на всю страну, при котором, помимо всего прочего, запрещалось производить обрядовые захоронения, представлял настолько сильное средство воздействия, что против него невозможно было долго устоять. С такой перспективой Австрия вновь столкнулась в 1198 году. Сразу после избрания нового папы, Иннокентия III, Ричард обратился к нему с просьбой посодействовать в вопросе возвращения уплаченных в качестве выкупа денег. В отношении австрийской доли папа обещал немедленно удовлетворить его просьбу, и 30 мая 1198 года он направил герцогу Фридриху послание, в котором под угрозой церковных санкций приказывал тому вернуть уплаченный Ричардом выкуп. Но поскольку незадолго до этого по дороге из крестового похода Фридрих скончался, послание это до адресата не дошло. Нет ни малейших оснований предполагать, что Ричард отказался бы от своего требования в пользу брата Фридриха, Леопольда VI, но из-за смены власти в Австрии случилась задержка, а через год не стало и самого Ричарда. Ему удалось держать Леопольда в узде, использовав его амбиции для собственной безопасности.

 

МЕЖДУ ШПЕЙЕРОМ И ВОРМСОМ

Второй этап плена Ричарда, длившийся с Вербного воскресенья, 21 марта, до 29 июня 1193 года, то есть от рейхстага в Шпейере до рейхстага в Вормсе, является наиболее насыщенным событиями и документированным периодом его пребывания в Германии. 21 марта состоялись первые переговоры между Ричардом и императором, они велись через посредника и закончились неудачей. Ричард отказывается удовлетворить требования императора, даже если это будет стоить ему жизни, как сообщает Говден. На следующий день, в понедельник страстной недели, Шпейер становится свидетелем торжественного въезда Ричарда в город. Собрание князей становится верховным судом, перед которым император обвиняет Ричарда в различных преступлениях. Тягчайшими среди пунктов обвинения были соучастие в убийстве Конрада Монферратского и предательства в Святой Земле; впрочем, оба эти деликта император упомянул в своем письме к Филиппу.

Однако собрание князей в Шпейере никак нельзя было назвать представительным. К сожалению, список свидетелей документа, составленного 23 марта, в высшей степени скуден, а составленный на праздник Пасхи и вовсе заставляет думать скорее о семейной встрече дома Гогенштауфенов, в которой помимо нескольких князей церкви, преимущественно из ближайших окрестностей, участвовали только графы и государственные высшие чиновники. И ничего удивительного, поскольку влиятельные князья в ту пору находились в оппозиции к императору. Высоким рангом из присутствующих, если не считать двух Конрадов — пфальцграфа Рейнского, дяди Генриха, и герцога Швабского, — могли похвастаться разве что Отто, пфальцграф Бургундский, еще один брат Генриха, архиепископ Трира и епископы Шпейера, Ворсма, Пассау, Фрайзинга и Цайеца, а также Леопольд Австрийский. Любопытно отметить участие старшего пастора Кельна Адольфа, который в последующие шесть месяцев станет архиепископом Кельна и одним из самых решительных сторонников Ричарда.

Являлся ли подобный состав судей столь же компетентным для вынесения приговора как и любой другой? Во всяком случае, как мы уже видели, Леопольд поставил условия передачи Ричарда, и, если некоторые выдвинутые императором к последнему требования еще могли рассматриваться в качестве меры наказания по вынесенному приговору, то о других такого не скажешь, так что Ричарду, но и в не меньшей степени его стране, которой предстояло собирать деньги, должны были быть предъявлены побудительные мотивы к исполнению обязательств. Если обвинительный приговор и был запланирован, то, надо признать, что Генрих VI не знал, как провести соответствующий процесс. Напротив, этот рейхстаг предоставил Ричарду возможность блистательно оправдаться. Не только английские хронисты свидетельствуют об истинно королевской манере держать себя, продемонстрированной Ричардом, но и придворный поэт Филиппа Гийом Бретонский рисует в своих Philippidos весьма импозантную картину поведения Ричарда в Шпейере. Словно он находился в тронном зале Линкольна или Канн и произносил тронную речь. «Cordo leonino» умел защищаться и готов был вызвать на единоборство любого, кто бы осмелился упрекнуть его в предательстве, — подробность, о которой сообщает также Петр Эбулоский в панегирике, посвященном Генриху VI. При этом мы узнаем, что, предъявляя красноречивые аргументы в свою защиту, он не переходит границ расчетливой скромности. В конце своей речи он склоняется или преклоняет колено, и среди воцарившей в зале тишины Генрих VJ вдруг чувствует, что ему не остается ничего иного, как скрепить поцелуем их примирение. Все обвинения сняты и больше никогда о них не было речи.

Даже если обвинение было всего лишь средством запугивания и события разворачивались вопреки желаниям Генриха, процесс все-гаки решил для него важную задачу: свою позицию в отношении Ричарда теперь он мог по меньшей мере как-то оправдать. И хотя законных оснований для удержания Ричарда больше не существовало, элегантная инсценировка примирения удовлетворила, казалось, всех. Едва успев «побрататься» с Ричардом, Генрих изъявляет желание примирить его с Филиппом, и, как пишет Говден, в благодарность за хлопоты, «mediante duce Austriae», и «quasi pro mercede» Ричард готов заплатить ему 300000 серебряных марок. Но и это еще не все, благоволение императора простирается гораздо дальше: Генрих VI делает вид, будто деньги эти в качестве подарка не примет. Если ему не удастся примирение, Ричард будет отпущен с богом. Впутывание во все эти дела Филиппа едва ли было приятно Ричарду, — этим император, по-видимому, намекал на свое недовольство последним, — но, по крайней мере, открыто, так чтобы не переполошился Леопольд, Ричард подтверждает готовность заплатить ранее оговоренную сумму, которую, ввиду оправдания Ричарда по всем пунктам обвинения, официально уже нельзя было назвать выкупом. Хотя подобным формальностям никто тогда не придавал значения, Ричард их все же достойно оценил: своим поведением он доказал, что прекрасно осознает то обстоятельство, что дело разбирается не у него на родине, и он не собирается смешивать право с правом сильного и не провоцирует Генриха VI, напротив, охотно подыграет ему и поможет не уронить престиж. Согласно Дицето, определенно несколько путающего даты, на следующий день, во вторник 23 марта, Леопольд официально передает Ричарда императору. В святой четверг, 25 марта, вступает в силу «мир», стоивший английскому королю 100000 кельнских серебряных марок, а также 50 полностью укомплектованных галер и 200 рыцарей, выделенных императору на год.

На следующий день, в страстную пятницу, 26 марта, Ричард пишет приору и Кентерберийскому конвенту послание, в котором призывает церковь не поскупиться при сборе денег на выкуп. Он сообщает, что «nullo modo» не сможет получить свободу, не внеся 100000 марок. Далее Ричард информирует монахов о том, что император поцеловал его в знак дружбы и пообещал ему и его королевству «consilium et auxilium». При этом наметился коренной поворот в их отношениях, поскольку, когда после заключения соглашения явились послы Филиппа и заявили о прекращении его вассальных обязательств по отношению к Франции, что de facto уже произошло в силу принятия от Иоанна ленной присяги в отношении владений Ричарда, a de jure означало объявление войны, Генрих отослал их с негодованием. Ричард при этом подтверждает готовность ответить по всем обвинениям в курии Филиппа, что, впрочем, его ни к чему не обязывало, ведь теперь он был не волен распоряжаться собой, а когда выйдет на свободу, в оправданиях отпадет нужда. Подобное развитие событий, а именно, довольно запоздалое появление французских герольдов войны в Шпейере, пожалуй, можно рассматривать как доказательство абсолютной убежденности Филиппа в осуждении Ричарда в Шпейре, на основании чего можно сделать вывод о сговоре французского короля с императором и соответствующих планах Филиппа. Несвоевременность очевидна. Но поскольку осуждения Ричарда не последовало, то время для французской пропаганды оказалось не самым подходящим: Ричард даже доказал свою невиновность — согласно Коггесхэйлу и Philippidos, император включил в свою обвинительную речь даже упрек Филиппа, будто Ричард хотел его, своего сеньора, убить с помощью ассасинов, и в виду того, что это обвинение разделило судьбу прочих, объявление французами войны лишь доказывало злые намерения Филиппа, воспользовавшегося беззащитным положением пленного. Даже если прямой выгоды в этом для Ричарда не было, все же это доказывает, что с его появлением в Германии, средства направленной против него кампании перестали действовать. Больше не представлялось возможным вешать на него беспочвенные обвинения, и, если это не могло помочь ему во взаимоотношениях с императором, то способствовало вербовке союзников. Император, казалось, всерьез отнесся к своей «посреднической миссии» и принял доставленное архиепископом Реймским предложение о личной встрече с французским королем, которая должна была состояться 25 июня в традиционном месте германо-французских встреч на границе между Вокулером и Тулем. Это, должно быть, сильно встревожило Ричарда. «Рах» между императором и английским королем был очень хрупок, несмотря на все заверения в обратном.

19 апреля Ричард пишет из Гагенау воодушевленное письмо на родину: 602 император обращается с ним уважительно, и даже удалось договориться о единовременной выплате лишь 70000 марок, из чего можно заключить, что за остальные 30000 теперь появилась возможность выставить заложников. С просьбой приступить к сбору денег было связано сообщение о том, что с императором заключен «mutuum foedus amoris», который был бы взаимовыгоден «in jure suo obtinendo et retinendo». Надо понимать, имелась в виду помощь Генриха в отвоевании потерянных французских владений Ричарда за содействие последнего в завоевании Сицилии. Чтобы подчеркнуть значение этого союза, Ричард заверяет, что, даже будучи свободным, охотно заплатил бы эту сумму, а то и большую. Но мы не настолько наивны, чтобы принимать это за чистую монету. Просто надо было морально поддержать своих, тех, кому предстояло напрячь до предела свои силы при сборе необходимой суммы, а также подготовить всех к тому, что освобождение может стоить еще дороже, поскольку он прекрасно понимал принципиальное противоречие его интересов с интересами императора. В скрепленном золотой печатью послании императора,603 датированном тем же числом, 19 апреля, и адресованном английской знати, похоже, только ей, а не вассалам французских владений Ричарда, толкование тогдашних отношений, представленное Ричардом, получает полное подтверждение: «in concordia et bona pace» пребывает Генрих с английским королем, который для него «carissimus noster», следовательно, они «corde et animo uniti». Но о пакте взаимопомощи в письме императора, однако, нет ни слова, так что упомянутое соглашение, скорее, следует понимать как принятие Ричардом финансовых обязательств, а смысл письма усматривать в напоминании о настоятельной необходимости сбора денег, завуалированном смутными обещаниями и угрозами. После подобного недвусмысленного намека на то, что только после уплаты выкупа он сможет получить свободу, становилось маловероятно, чтобы Ричард мог рассчитывать на скорое возвращение домой.

И совсем непонятно, чем объяснить кратковременное заточение Ричарда в государственной темнице Трифельс. Быть может, этот замок из красного песчаника, расположенный в Райнпфальце, с самого начала должен был стать тюрьмой Ричарда, так что неожиданный перевод его туда не следует воспринимать как резкую перемену в отношении к нему императора по сравнению со Шпейером, или, как предполагают английские источники, причина тому кроется во влиянии французских послов на Генриха, заставивших его изменить свои взгляды. Этот перевод можно рассматривать в качестве вынужденной меры предосторожности ввиду активности княжеской оппозиции и, таким образом, как совершенно нейтральное по отношению к Ричарду действие. В любом случае эта изоляция была в высшей степени нежелательна для английского короля. К счастью, в Трифельсе он провел не более трех недель, судя по его путевому журналу: 30 марта он пишет еще из Шпейера, 19 апреля — уже из Гагенау, живописного, несомненно комфортабельного, вместе с тем хорошо укрепленного императорского замка в Эльзасе, где, благодаря присутствию самого Генриха, Ричарда окружили атмосферой придворной любезности, полагавшейся гостям королевских кровей. Бесценную услугу освобождения из темницы оказал ему, однако, не трубадур Бдондель, приключения которого местные предания, в отличие от австрийских, переносят в Трифельс, но вполне реальный верноподданный, объявленный в Англии вне закона канцлер Лоншан, приехавший, чтобы провести с императором переговоры о судьбе Ричарда, как писал последний в письме из Гагенау. Связи с родиной постепенно налаживались, но основы политики открытого подыгрывания императору и тайного противодействия официальной линии сотрудничества были заложены именно в Шпейере. Здесь побывали не только аббаты Боксли и Робертсбридж, но и друг и сподвижник Ричарда по крестовому походу будущий архиепископ Кентерберийский Хьюберт Уолтер. Незаметно для императора здесь на пороге великих переговоров в обстановке строжайшей секретности были достигнуты договоренности, которые, несмотря на полную недооценку их значения в исторической литературе, следует отнести к важнейшим достижениям Ричарда в период пребывания в плену, в чем у нас еще будет возможность убедиться.

29 июня, после состоявшейся 25 июня последней пробы сил с императором, переговоры подошли к своей финальной стадии в Вормсе. На сей раз рейхстаг был более представительным, что доказывает список свидетелей договора: среди видных участников теперь можно заметить примирившихся с императором герцогов Брабантского и Лимбургского, а также ландграфа Тюрингского и маркграфа Мейсенского; участие Леопольда Австрийского, напротив, не засвидетельствовано. Некоторые важные для него требования в Вормский договор, который нам известен в изложении Говдена, не включены, а именно, положения, касающиеся Исаака и его дочери, хотя они могли попасть в дополнительное соглашение, поскольку Говден упоминает о них в другом месте. Однако в договор с императором был включен пункт о выдаче племянницы Ричарда за сына Леопольда не позднее, чем через семь месяцев после освобождения английского короля. Но вернемся к основным положениям договора: Ричард обязан — без обоснования причин — заплатить 100000 серебряных марок, для взвешивания и опечатывания которых в Лондон будут направлены представители императора. В качестве гарантии уплаты остальных 50000 марок Ричард будет обязан выставить заложников: 60 человек за 30000 марок императору и семь человек за 20000 марок герцогу Австрийскому. После выплаты первой суммы и предоставления заложников за вторую Ричарду должны были возвратить свободу. При этом обращает на себя внимание увеличение суммы выкупа в полтора раза против первоначально оговоренной и новое распределение долей между императором и герцогом: Леопольд больше не участвует на равных в дележе надбавки и должен из общей суммы получить теперь не 50000 непосредственно от императора, но только 30000, а остальные 20000 уже от самого Ричарда. Он должен был согласиться на отсрочку платежа, что в итоге, как мы увидим, приведет к недополучению предназначавшейся ему суммы. Таким образом, император получал от Ричарда 130000 марок, из которых должен был передать Леопольду 30000, после чего у него осталось бы 100000. Следовательно, по сравнению с Вюрцбургским договором его доля увеличивалась на 100 процентов. Это перераспределение выкупа, а также соотношение выставляемых заложников, как нельзя лучше соответствовало различию в ранге между императором и герцогом, и Генрих с Ричардом без особого труда договорились между собой за счет Леопольда. Но то, что Леопольд в общей сложности не мог рассчитывать больше, чем на 50000 тысяч, ясно вытекает из выкупного характера этого платежа.

Даже если бы Говден ничего не сказал на этот счет, нетрудно было бы догадаться, что дополнительная сумма заменила первоначальное требование о предоставлении непосредственной помощи в сицилийском походе. О ней, собственно говоря, больше нигде не вспоминается, да и в секретном протоколе она не могла быть зафиксирована, поскольку в противном случае из-за невыполнения этого обязательства Ричардом после его возвращения домой между ним и Генрихом наверняка возникли бы серьезные проблемы. Однако, и это наиболее любопытная часть соглашения, даже от этих финансовых претензий Ричард мог быть частично освобожден, а именно, посредством обязательства, которое исполнил бы не он сам, а его шурин, Генрих Лев, с кем император до сих пор враждовал: «Но если Его Величество король исполнит обещание, данное Его Высочеству императору в отношении Генриха, бывшего герцога Саксонского», — говорилось в договоре (этот пункт обозначает альтернативное решение, к нему никогда не относились с большим доверием), — тогда император удовлетворил бы из собственной доли требования Леопольда в размере 20000 марок и Ричарду не пришлось бы выставлять за эту сумму заложников. Следовательно, речь должна была идти о каком-то важном обязательстве Генриха Льва, если император соглашался расстаться с такой суммой, и возникает вопрос, чем именно мог сберечь Генрих Лев своему шурину 20000 марок. Помимо личного поощрения английским королем племянника из династии Вельфов у нас не имеется ни единого доказательства существования доверительных отношений между Ричардом и самим Генрихом Львом, и обязательство последний не исполнил. Часто обсуждаемый вопрос, а что бы это могло значить, оставим открытым. Для нас важнее взаимообусловленность как таковая: попытка замены финансового обязательства, пришедшего, в свою очередь, на смену первоначально военному, на политическое. Но самым важным безусловно является то, что в конце договора делается ссылка на секретное соглашение, оформленное в скрепленном печатями с обеих сторон документе и определяемое в качестве неотъемлемой части заключенного договора. Неужели речь шла о письменном закреплении положений, касающихся судьбы Кипра, интересовавшей Леопольда? Тоща непонятно, почему этот вопрос, открыто обсуждавшийся в Вюрцбурце, вдруг стал закрытой темой. Кроме того, Исаака освободили на условиях «sine restitutione imperii», что не могло привести к возникновению политически взрывоопасной ситуации, а планируемая Леопольдом финансовая операция по продаже его дочери едва ли могла иметь такое большое значение для Генриха VI, чтобы он включал ее в свой договор с Ричардом. Таким образом, разгадку тайны этого секретного протокола следует искать совсем в другом месте. Единственное обязательство императора по договору состояло в обеспечении безопасного проезда Ричарда до порта, из которого он пожелал бы отплыть в Англию. Следовательно, ни о какой взаимности в договоре речь не идет и на паритетные начала нет ни малейших указаний.

Чтобы пробиться к истине сквозь тогдашние официальные высказывания относительно пленения Ричарда, нам пришлось отмести в сторону все наслоения красивой лжи, как это приходится делать при оценке политических заявлений во все времена. Неоднократно мы уже указывали на приукрашивание действительности и стыдливое использование эвфемизмов, например, неупотребление с самого начала неблагозвучного слова «выкуп», определение доли Леопольда как приданого за племянницей Ричарда. Слышали мы уже и об обмене любезностями в Шпейере и о том, что Ричард сам предложил Генриху деньги, а именно, в знак признательности за предстоящее «примирение» с Филиппом, которое было в принципе невозможно и нежелательно как вмешательство в чужие дела. И когда император заявил, что в случае неудачи примирения отпустит Ричарда без выкупа, то тот должен был услышать в его словах угрозу — он может получить столько же и от Филиппа. если выдаст ему Ричарда. В Германии наступило классическое время изысканных манер, и утонченность, поражающая нас в придворных эпосах того времени, осязаемо ощущается и в этой придворной пьесе, разыгрываемой для всего мира Ричардом и Генрихом при каждой публичной встрече. И никого не должно удивлять изъятие из официального оборота определенных понятий, контрастирующих с обшей концепцией прекрасного. Чисто филологическое толкование текста без учета политической реальности должно привести к тому, что по Вюрцбургскому договору от Ричарда требовалась лишь военная помощь в сицилийском походе, после чего, если принимать на веру упомянутое выше его собственное письмо из Гагенау, появляется пакт о взаимопомощи. И все это не имеет ничего общего с потребованной от него в конце присяги ленной зависимости Англии от Германии. Эго предложение о присяге сделано, скорее всего, им самим, а вернее, его матерью для выхода из критической ситуации. При таком подходе, учитывая неизменно колеблющуюся позицию Генриха VI, пришлось бы предположить, что положение Ричарда попеременно то улучшалось, то ухудшалось. А это привело бы к совершенно неадекватной оценке обоих противников. Подобный подход не учитывает прежде всего различных требований к режиссуре, предъявляемых нашими героями: императору, должно быть, было важно, чтобы присяга Ричарда выглядела как полностью добровольная, а для того как нельзя лучше было бы принести ее уже после своего освобождения. Но если Генрих и не имел бы ничего против более ранних сроков принесения присяги, то у Ричарда на этот счет были серьезные возражения, что можно заключить из его сопротивления — «nес etiam pro mortis periculo» не желал он, согласно Говдену, во время встречи в Шпейере удовлетворить требования Генриха, — а также в силу напряженности, возникшей в их отношениях перед Вормским рейхстагом, и, наконец, перед Майнцским. Но при этом упускается из виду прежде всего то обстоятельство, что личное участие в военном походе, предоставление флота и дружины, чего требовал от него Вюрцбургский договор с Генрихом VI и Леопольдом, — не что иное, как сама суть обязанностей вассала. Военная помощь без hominium между неравными по рангу — такого в ту пору практически никогда не случалось. Теоретически между императором и королем существует иерархическая ступенька — по крайней мере, для Генриха, — тем более, в пленнике он еще меньше мог видеть себе равного. И поскольку после возникновения между ними разлада Ричард в конце концов все же приносит вассальную клятву, то, надо полагать, подобное требование, хотя никогда и не предъявлялось публично, все же возникло еще в самом начале и было зафиксировано в упоминавшемся секретном дополнительном соглашении к Вормскому договору. Можно было бы возразить, что вассалитет не обязательно должен быть связан с превращением Англии в лен, — аргумент, к рассмотрению которого мы еще вернемся, — но я считаю, что Генрих с самого начала стремился к этому оптимальному для него решению с соблюдением всех формальностей.

В этом пункте Ричард мог занести в Вормсе в свой актив решительную победу: она выражалась в снятии требований о личной военной повинности, о предоставлении флота, который приобретал для Англии как островного государства жизненно важное значение, и о командировании рыцарской дружины. Все это было не только чрезвычайно обременительно, но из-за состояния войны с Францией могло иметь трагические последствия. Ричард начал бороться за отмену этих требований сразу же после того, как они впервые были выдвинуты в Вюрцбургском договоре, и уже в Шпейере ему удалось добиться того, что первоначально бессрочная военная помощь была заменена на годичную, теперь же это положение и вовсе было изъято. Поэтому правильнее говорить сейчас не о повышении суммы выкупа в Вормсе, а, скорее, о замене, в сущности, военно-политического обязательства чисто финансовым. О связывании Ричарда узами вассальной зависимости открыто речь пока не заходит, да и суть их теперь выхолощена: император отказывается от власти ради денег. Ричард, однако, не перестает размышлять о том, как сократить это дополнительное денежное обязательство, что доказывает статья, относящаяся к Генриху Льву, и, в конце концов, ему удается заплатить лишь часть этих фактически откупных денег. И снова капиталы Плантагенетов играют роль политического оружия. Секретность должна была помочь Генриху инсценировать особо впечатляющий спектакль освобождения Ричарда, но для самого Ричарда она несомненно исполнила ту же функцию, которую в свое время имело им самим взятое, но хранимое в тайне обязательство жениться на Алисе, он и не думал его выполнять.

Все это лишний раз убеждает, сколь ненадежны выводы, сделанные на основе умолчания; (например, поскольку о ленной присяге нигде не упоминается, значит, ее никогда не требовали), и сколь мало можно почерпнуть, дословно трактуя публичные письма Ричарда. Когда он пишет о mutum foedus amons, что современные авторы берут на веру, то ясно, что он желает подчеркнуть взаимность установившихся отношений, которые, однако, подразумеваются и в вассальной зависимости, чтобы преодолеть таким своеобразным способом недостаток дозволенных языковых средств и намекнуть о том, как много ему потребуется денег. Из этого определения столь же оправдано делать вывод о существенной взаимности обязательств, как и из более пространного высказывания Ричарда о том, что каждый из них, заключая договор «contra omnes vivintes in jure suo obtinendo et retmendo», обязался помогать другому. Речь шла в первую очередь о праве захвата, а именно, о завоевании Генрихом Сицилии, тогда как самое большее, чего мог ожидать от императора в политическом отношении Ричард, — это соблюдения нейтралитета. А самой большой помощью должна была стать невыдача его Франции. Для «договора о дружбе», разумеется, отсутствовали самые примитивные предпосылки. Разбой в сочетании с шантажом и в те времена едва ли мог служить основой полюбовной сделки (foedus amoris), но уж по крайней мере современным исследователям жизни Ричарда должно было бы стать ясно, что его нельзя упрекнуть в настоящей любви к Генриху VI, как в свое время и к Филиппу.

Если говорить о достижениях дипломатии Ричарда до Вормса, можно было бы еще раз вспомнить все вышесказанное. Фарс дружбы растянулся на целые месяцы, что Генриху, определенно, давалось с меньшими усилиями. У него не оставалось причин злиться, он даже мог обнаружить, что эти фиктивные отношения и ему самому могут пойти на пользу, но жизненно необходимой эта комедия для него не была. Другое дело для Ричарда: суть заключалось не только в сохранении престижа — не содержаться как каторжник и не выступать беспомощной жертвой насилия, — время выдвигало на передний план более важные задачи — не допустить объединения двух врагов: Генриха VI и Филиппа. Он счел необходимым заключить прочный союз с одним против другого, поэтому в данном случае необходимо было убедить Генриха в выгодах дружбы с ним и в его преданности. И уже не впервые мы видим, как Ричард становится «другом» своего смертельного врага против другого, не менее смертельного. В точности повторяется схема, впервые обозначившаяся, когда он с помощью Филиппа боролся со своим отцом. О сдержанности Ричарда по отношению к Леопольду, с которым у него были общие интересы, мы тоже уже слышали. Следовательно, инициатором и бенефициарием «дружбы» с императором совершенно однозначно следует признать Ричарда.

Скачком от «inimicus imperii», которым Ричард был в декабре 1192 года, до «carissimus» в апреле 1193 года, Ричард закладывает фундамент всем успехам, достигнутым в плену. Он осуществил этот скачок благодаря целому ряду своих личных качеств, которые, совершенно не согласуясь с приписываемой ему аполитичной и безрассудной заносчивостью, заставляли Генриха играть на людях по отношению к нему роль доброжелательного друга, что давало Ричарду несомненные преимущества. К этим качествам, в первую очередь, принадлежит чувство реальности, позволявшее адекватно реагировать на события. Он знал цену себе и своему кошельку, и мог удовлетворять как императорские, так и герцогские денежные аппетиты, но лишь до тех пор, пока оставался недосягаемым для Филиппа. После Шпейера Ричард отказывается от всякого выяснения своего правового статуса и делает все возможное, чтобы хотя бы временно завуалировать несправедливый характер оказываемого на него нажима. И если с английской стороны и предпринимались попытки решить проблему с помощью Рима, то это было лишь на самой ранней стадии его плена, после «Союза дружбы» с императором, ни тому, ни, как уже отмечалось, Леопольду, пока можно было не опасаться отлучения от церкви: в данный момент оно не отвечало бы интересам Ричарда. Его уступчивость и отсутствие возражений, несмотря на столь огромную сумму выкупа, в конце концов, успокоили императора. По такому важному для императора требованию, как принесение ленной присяги, Ричард изменил позицию с первоначально категорического отказа до, по крайней мере, видимого подчинения. И это не давало никакого повода для ужесточения режима его содержания. Столь предупредительного человека, рассыпающегося в похвалах императору, едва обмолвившемуся о возможности оказания помощи против Франции, он не мог лишить скромных радостей жизни в одном из рейнских городков и заточить в темницу.

Непонятно тем не менее, как Ричарду удалось добиться столь неограниченной свободы перемещения, ведь в интересах императора было бы содержать его по возможности в самой строжайшей изоляции, для чего, надо полагать, и предназначался первоначально Трифельс. Но между концом мая и концом сентября 1193 года мы можем обнаружить множество документальных подтверждений пребывания Ричарда в Вормсе, причем довольно продолжительного, а затем, с конца ноября 1193 года и до конца января 1194 года в Шпейере, тогда как Генрих постоянно находится в Рейн-Майнской провинции. Города эти были культурно-историческими центрами Германии, где находились императорские соборы и связанные с ними епископские пфальцы, принимавшие при приезде императора его двор и служившие местом проведения рейхстагов. Здесь теперь проводил время Ричард. В Шпейере, кроме усыпальницы императора салических франков, находились гробницы матери Генриха и его малолетней сестры Агнессы, через которую Ричард чуть было не породнился с Генрихом какой-то десяток лег тому назад. «Ze Wormez bi dem Rine», то есть, перед «кафедральным собором», а также там, где долгое время пролегал путь Ричарда от его резиденции к собору, было место известного спора королев из «Песни о Нибелунгах». И всего через несколько лет после Ричарда один, по-видимому, австрийский поэт, тесно связанный с Веной и интересующимся литературой епископом Пассау, знавшим Ричарда в те времена, введет в решающую битву «Песни о Нибелунгах» героя с таким не вписывающимся в контекст именем как «Ritschart». Примерно через сорок лет, в 1235 году, в Вормсе сыграют свадьбу между родившимся у Генриха в 1194 году сыном Фридрихом II и племянницей Ричарда, Изабеллой, сестрой Генриха III; и хотя жених и невеста были столь близкими родственниками соответственно Генриха и Ричарда, политический мир к тому времени совершенно преобразился, и ни отца, ни дяди уже десятки лет не было в живых. Таким образом, в наиболее активный период своего пребывания в плену Ричард жил в Вормсе — городе, игравшем немаловажную роль в жизни Германии и предоставлявшем широкие возможности для связи с внешним миром. И отсюда он не только развивал государственную деятельность с официальной корреспонденцией, но и вел тайную дипломатию и поддерживал тайные связи, которые противоречили интересам императора.

Постоянный наплыв гостей из всех уголков империи удивлял местных жителей, сообщает Дицето, а Ньюбург замечает, что на протяжении всего плена в Ричарде принимали деятельное участие его соотечественники. И король не только посылает из Германии указы, но и руководит церковными назначениями, разрешает и повелевает, как истинный король. Оживленные контакты с отчизной выбивают почву из-под ног Иоанна и Филиппа, ведущих пропаганду против Ричарда. Ведь, если вначале Иоанн утверждал, что его брата больше нет в живых, то позднее он стал уверять, очевидно полагаясь на заверения Филиппа, что Ричард никогда не вернется. Но и этому верили все меньше и меньше — возвращавшиеся из Германии привозили с собой совсем иные известия, а именно, что освобождение задерживается только из-за промедления со сбором выкупа, и механизм сбора средств набирал новые обороты. Ричард распорядился завести ведомость, где указывать имена пожертвователей и вносимые ими суммы, чтобы он мог знать сколько и кому должен, и выявляются удивительные последствия. Королева-мать и юстициарии, ведавшие практической стороной дела, обложили для начала все рыцарские поместья, ввели общий налог на светские сословия в размере четверти годового дохода и реквизировали у церкви всю золотую и серебряную утварь, стоимость которой Ричард впоследствии частично возместил.

Среди тех, кто посетил Ричарда в плену, было немало доверенных лиц короля, через которых он передавал секретные послания. Из его канцелярии вместе с ним в плен попал магистр Филипп, позднее к ним присоединится канцлер Лоншан, как и многие другие. Согласованность действий с лондонским правительством была отменная, поскольку Ричард имел возможность не только передавать свои пожелания, но и позаботиться о том, чтобы его на первый взгляд не совсем понятные распоряжения верно истолковывались. Дицето сообщает об одном адресованном верховному судье Уолтеру Руанскому послании, в котором Ричард отдает распоряжение исполнять только те его указания, которые будут для него полезны и не уронят его чести, а на прочие не обращать внимания. Это свидетельствует о его вере в способность правительства принимать решения, и посему не выглядит столь двусмысленно, как могло показаться вначале, поскольку, с одной стороны, все друг друга знают, а с другой, в то время меньше доверяли писаному слову, чем переданному устно комментарию надежного подателя письма. А в таких людях и в Германии у Ричарда недостатка не было. Для нас этот пример с письмом прекрасное доказательство его двойной стратегической игры и тактики неагрессивного, но разумного и тайного сопротивления. Есть один еще более удачный пример…

В душещипательном письме от 30 марта («mater dulcissima»), которое одновременно носило как благодарственный, так и просительный характер, он обращается к матери с просьбой лично позаботиться о том, чтобы Хьюберта Уолтера избрали архиепископом Кентерберийским. Тем же числом датирован и соответствующий приказ Уолтеру Руанскому и юстициариям. Этот близкий друг Ричарда, Хьюберт Уолтер, еще по пути из крестового похода узнал в Италии о пленении Ричарда и немедленно сделал соответствующее представление в римскую курию, после чего поспешил к королю в Шпейер. Теперь Ричард хотел сделать его гарантом своего скорейшего освобождения и стабильности в Англии. Реализацию своего выбора Ричард определяет как самое свое заветное желание после стремления к свободе. И с полным основанием: и в спокойные времена своенравный архиепископ Кентерберийский был бы тяжкой обузой для английского престола, а уже теперь, когда церкви предстояло внести основную сумму выкупа, послушный первосвященник был жизненно необходим. Но и это еще не все: он должен был стать двигателем машины по сбору средств и потеснить на вершине власти Уолтера Руанского, более того, — и это ему удалось как нельзя лучше, — он должен был обеспечить на время войны с Францией мир в островном королевстве и по возможности избавить короля от английских забот в будущем. Одно это уже заставляет Ричарда умолять ни в коем случае не медлить. Того же 30 марта летит из Шпейера приказ приору и конвенту Кентерберийского монастыря, «sub omni celeritate» приступить к избранию архиепископа, причем предписывается строжайше следовать указаниям королевы-матери и подателя письма протонотариуса Вильгельма де Сен-Мер Леглизского. Следовательно, такое безотлагательное распоряжение отдает Ричард, прежде чем исчезнуть в Трифельсе, а насколько он там задержится, ему было вовсе неизвестно. 30 мая Хьюберт был действительно избран. Это оказалось не таким уж простым делом, учитывая давнишние споры между епископами и монахами, из которых был найден остроумный выход, заключавшийся в том, что обе комиссии на отдельных заседаниях выбирали королевских кандидатов.

Как мы уже слышали, в 1191 году монахи выбрали Режинальда Батского, обведя, таким образом, вокруг пальца Уолтера Руанского, который должен был обеспечить выбор королевского кандидата, и победоносно довели до конца исподволь готовившуюся интригу. Предотвратить нечто подобное на этот раз должны были авторитет Элеоноры и бдительность правительства. Определив своим кандидатом Хьюберта Уолтера, Ричард доказал всем, что в кадровых вопросах у него верные критерии: его избранник не только получил боевое крещение в крестовом походе, где напоследок возглавил делегацию к Салах ад-Дину и способствовал заключению перемирия, его авторитет был тут же признан в Англии, а это являлось хорошей предпосылкой эффективной деятельности. Даже Гервасий Кентерберийский, представлявший партию весьма критически настроенных против короля монахов, хвалебно отозвался о нем, назвав справедливым и добронравным, и вынужден был признать, что тому сразу же удалось взять под контроль ситуацию в Англии и стать объединяющим фактором внутренней политики. Но даже присутствие короля, чему свидетельство результат выборов 1191 года, не всегда обеспечивало на сто процентов избрание королевского кандидата, и еще менее способствовало тому пребывание короля в плену, усугубленное противоречивыми инструкциями и новыми интригами Саварика Батского.

28 мая Ричард пишет в Кентербери, что недавно отосланное им рекомендательное письмо, в котором он назначает своим кандидатом на пост архиепископа Саварика Батского, подлинно и составлено им «para conscientia et bona voluntate»’. Правда, нигде не подтверждается надежность подателя письма. Таким образом, монахи заблаговременно получив от Ричарда рекомендательное письмо, которое совершенно, естественно, расходится с инструкциями королевы-матери, сделали королю запрос, — что само по себе показательно для авторитета находящегося в плену Ричарда, — а подлинно ли его послание вообще? В подтверждение Ричард отписал им несколько слов, но 8 июня посылает вслед, на этот раз в адрес своей матери, крайне срочное письмо, в котором просит все же, поскольку его распоряжение все еще не выполнено, — а оно было выполнено уже неделю назад, о чем Ричард, естественно не мог догадываться, — провести кандидатуру Хьюберта Уолтера. Это письмо послужило Ричарду самооправданием его — не впервые уже примененной — тактики. Он сообщает, что воля его тверда и неизменна («voluntas nostra est firma et immutabis»), и в качестве примаса он желает видеть только Хьюберта Уолтера. И если он посылал рекомендательные письма в пользу кого-нибудь другого, будь то канцлера, епископа Батского или еще бог весть кого, то пусть считают, что этих писем никогда не было. Затем следует весьма примечательное выражение: дескать, вы не хуже меня знаете, «что нам, пока мы в неволе, не вольно перечить просьбам сильных мира сего и надо ходатайствовать за тех, кого мы ни под каким предлогом не желали бы продвигать». И это относилось не только к прошлому, но и к будущему. Таким образом, Ричард вновь счел своевременным внести ясность в вопрос, почему он старается быть любезным со всеми. И тут же делается приписка о несомненной надежности подателя этого письма магистра Иоанна Бридпортского.

Кем же были эти «сильные мира сего», чьи пожелания Ричард не рискнул открыто отклонить, предпочтя прибегнуть к эзоповской манере письма? Как ни удивительно, но свою кандидатуру на этот пост выставил и канцлер Лоншан, ставший к тому времени в Англии persona non grata, очевидно рассчитывая таким образом на грандиозный триумф над своими недоброжелателями. И, поскольку Ричард все же считал его способным и полезным политиком, он решил не охлаждать его пыл прямым отказом. Но великим человеком Лоншан в его глазах, разумеется, не был, еще меньше таковым мог быть Саварик Батский. Нелишне вспомнить, что именно его, своего «любимого родственника» император еще в 1191 году снабдил рекомендательным письмом, немало способствовавшим его карьере и оказавшимся полезным на выборах в Кентербери его родственнику епископу Батскому. Этот весьма энергичный епископ, который немедленно по получении официального подтверждения пленения Ричарда был отослан Уолтером Руанским к императору, явно занимался там не только вопросами освобождения Ричарда — он упорно добивался поддержки своей кандидатуры на пост архиепископа Кентерберийского. И разве не мог император теперь оказать ему услугу в виде своей рекомендации? Еще один показательный пример соблюдения внешней формы — попытка оказать влияние на исход выборов предпринимается не через голову Ричарда, но путем оказания на него давления. Впоследствии епископ Батский будет вовлечен в другой важный проект, разрабатываемый во время пребывания Ричарда в плену. Но если человек этот пользовался доверием Генриха VI, то одновременно он не мог быть доверенным лицом Ричарда, видевшим перед собой тревожную перспективу: а именно, архиепископа, обязанного своим положением императору и демонстрирующего тому свою признательность, а через него император мог бы влиять на расстановку сил на политической арене Англии, и даже на длительность пребывания его самого в плену. Важное политическое положение архиепископа Кентерберийского с тем же успехом, что и требование личного участия Ричарда в сицилийском походе, могло бы вдохнуть жизнь в планы вассального подчинения Англии, питаемые императором, и сделать их реальными. Эта мысль, к сожалению, не получила до сих пор надлежащего развития в исторической литературе.

Соответствующие намерения Генриха, конечно же, не подтверждаются ни одним источником, хотя они настолько очевидны, что было бы странно, если бы Генриху ни разу не пришла в голову идея о возможности подобного реального владычества. Незамедлительная реакция Ричарда и показное удовлетворение желаний Саварика позволило ему выиграть время, благодаря чему кандидатура императора была провалена до того, как Генрих успел внести свое пожелание в качестве существенного требования в Вормский договор. Неуемное честолюбие Саварика вынудило Ричарда выделить ему аббатство Глэстонберийское, но с королевской благосклонностью эта милость не имела ничего общего. Впоследствии Ричард его отобрал, аргументируя свой поступок тем, что был в свое время вынужден пойти на это по настоянию императора.

В то самое время, когда Генрих якобы хлопочет о том, чтобы установить мир между Ричардом и Филиппом, Ричард выступает посредником между императором и княжеской оппозицией. К началу 1193 года сформировалась коалиция между герцогами Брабантским и Лимбургским с одной стороны, и архиепископом Бруно Кельнским — с другой. К этому нижнерейнскому ядру присоединяется архиепископ Майнца, через которого устанавливаются связи с Саксонией, с маркграфами Германом Тюрингским и Мейсенским. К союзу примыкает герцог пограничной Богемии, а юго-запад Германии представляет герцог Бертгольд Цэрингский, давний соперник Гоген-штауфенов. Весной, после Шпейерского рейхстага, пока Ричард находится в замке Трифельс, движение, число сторонников которого возрастает как снежный ком, по-видимому стремительно набирает силу. К заговору в конце концов присоединяются Вельфы. Целью движения было свержение императора и выбор королем юного герцога Брабантского, на что, очевидно, было получено согласие папы. Для Генриха складывалась весьма опасная ситуация. Могло случиться так, что ради сохранения власти пришлось бы искать помощи против рейнского крыла оппозиции у французского короля. В качестве цены за поддержку, вероятно, пришлось бы уступить Филиппу своего пленника. Так, по крайней мере, представлялась, по сообщениям Говдена, ситуация Ричарду, и поэтому он приложил все усилия, чтобы сорвать намеченную на 25 июля 1193 года встречу между Генрихом и Филиппом и добиться примирения императора с оппозицией. И то, и другое удалось. В середине июня, то есть незадолго до Вормского договора, в Кобленце был достигнут компромисс между императором и князьями. Предвестником выступления оппозиции стало убийство епископа Льежа, Альберта Льва, брата герцога Брабантского, совершенное 24 ноября 1192 года в Реймсе, куда тот бежал от немилости императора. До этого, воспользовавшись ситуацией двойных выборов, Генрих назначил туда третьего кандидата, своего ставленника, проигнорировав признание папой Альберта и применив грубую силу. Но одновременно с этим Альберт Лев был посвящен распоряжением папы в сан епископа Льежа. И поскольку Генрих принимал убийц при дворе, для всех он стал подстрекателем злодеяния и должен был принести в Кобленце очистительную клятву против этого обвинения. Таким образом, императору самому теперь предстояло оказаться в ситуации, которую совсем недавно пережил Ричард — обстоятельно доказывать свою непричастность к убийству. Однако серьезность положения не давала Ричарду ни малейшего повода для злорадства. Генрих предоставил брабантской партии полную свободу выбора епископа Льежа и пошел на еще более существенные уступки, так что о подавлении оппозиции в прямом смысле не могло быть и речи. Только герцог Оттокар Богемский покаялся в бунтарстве и удалился на покой в Вормс, вражда Генриха Льва с императором длилась до самого марта 1194 года. И хотя заговорщики и не достигли своей цели, то есть свержения Генриха, им удалось предотвратить нависший германо-французский союз, который мог оказаться пагубным для западной группировки. Предотвращение военной конфронтации принесло Ричарду огромное облегчение, так как отпала необходимость в германо-французском альянсе. Но и для Генриха VI посредничество Ричарда было выгодным, так как позволило достичь компромисса без единого взмаха меча и на вполне приемлемых условиях. Но те, кто усматривают «гениальный шахматный ход» Генриха в том, что ему удалось запрячь Ричарда в свою упряжку, очевидно, забывают о цене, которую тому пришлось заплатить и о тех уступках, причем весьма существенных, на которые он был вынужден пойти в пользу герцога Брабантского и его партии. Ему не оставалось ничего другого, как обратиться за помощью к Ричарду, поскольку тот был единственным, кому посредничество не могло пойти во вред, а сулило только выгоды. Теперь он мог быть полностью уверен в том, что его не выдадут Франции, ведь Генрих позволил ему сыграть роль, которую никогда не исполняли узники. Генрих по своей воле окунул Ричарда в глубины государственной политики империи, сблизил его с представителями оппозиции, позволил ему установить далеко не безобидные связи, которые впоследствии императору не так-то просто было бы разорвать или использовать по своему желанию. Авторитет Ричарда поднялся, у него появились сторонники, и вокруг него стали группироваться приверженцы. Примиренные им с императором князья стали его поручителями по Вормскому договору, который, несомненно, содержал тайную статью о будущей вассальной зависимости Ричарда от Генриха.

Образ действий Генриха по отношению к Ричарду, с одной стороны, и его «гениальный шахматный ход», с другой стороны, обозначили ситуацию, в которой впервые отчетливо стала вырисовываться глубокая пропасть между реальностью и иллюзиями: Генрих хотел при помощи вассальной зависимости добиться жесткого контроля над Ричардом, но при этом продемонстрировал ему, сколь непрочно было его собственное положение, и даже свою потребность в нем как в человеке, который может помочь сохранить власть, причем совершенно не в качестве вассала. Из-под ног Генриха уходила политическая почва, на которую ему уже не суждено было вернуться. Волшебные фокусы не удавались и Генриху VI, и в Вормсе каждый расплачивался тем, чем обладал в тот момент в большей мере, чем его противник: Ричард деньгами, а Генрих — властью.

Не следует забывать, что Ричарду пришлось искать проход между Сциллой и Харибдой, и ему это, как и хитроумному Одиссею, чьим умом наделяет Ричарда автор Jtinerarium,в конце концов удалось. Главным врагом, естественно, был Филипп, и надо было его нейтрализовать, при этом не разоблачив себя полностью перед императором. А чем же занимался в это время Филипп? Сразу же после получения послания императора, в котором тот сообщал ему о пленении Ричарда, он принимается за осуществление своих давнишних планов, прерванных в предшествовавшем году, причем на сей раз довольно успешно. Пообещав Иоанну Алису, континентальные владения Ричарда и корону Англии, он добивается его переезда во Францию. Как только Иоанн появляется в Нормандии, местный сенешаль от имени дворянства предлагает ему обсудить меры по освобождению Ричарда. Но тот заявляет, что к нему должны относиться как к своему новому повелителю, только тогда он сможет настроить Филиппа милостиво по отношению к нормандцам. Затем, до прихода соответствующего циркуляра, положившего конец его проделкам, он собирает «выкупные» деньги, но в собственный карман. Кроме того, ему приписывали злоупотребление государственной печатью и получение от Филиппа займа в размере 6000 марок на предательскую деятельность. После того как Иоанн дает ему клятву о вассальной верности всех французских владений дома Анжу и, как утверждают, даже Англии, и уступает Вексен, Филипп получает в свое распоряжение плацдарм, с которого можно было начинать наступление.

При этом первый удар планировалось нанести по самой главной цели. Еще до Пасхи, Филипп стягивает в один из своих портов, Виссант, флот, укомплектованный фландрскими и французскими командами, чтобы совершить высадку в Англии, причем Иоанну в это время предстояло возглавить наемное войско и повести наступление на суше с целью совершения государственного переворота. Гервасий Кентерберийский, находившийся в то время ближе других к месту предполагаемой высадки и в силу этих причин оказавшийся вполне надежным свидетелем, сообщает, что интервенцию предотвратили решительные действия королевы-матери Элеоноры. Она призвала к оружию не только рыцарство, но и весь народ, расставила по побережью дозоры, и, как добавляет Говден, после пленения лазутчиков и благодаря этим мерам предосторожности высадку так и не предприняли. Юстициариям не составило особого труда охладить пыл Иоанна — его крепости были просто осаждены. И хотя в ряды его сторонников вливались всякого рода недовольные, из государственных мужей на его сторону не перешел ни один. Король Шотландский также отказал Иоанну в поддержке, и это обстоятельство, как утверждает Говден, окончательно успокоило Ричарда относительно судьбы Англии. У удовлетворенного соседа не было никаких причин для вторжения, и планируемого двойного наступления — с моря и с суши, с юга и с севера, — так и не получилось. Его брат, как однажды выразится Ричард, не из тех, кто способен завоевывать королевства, к тому же если хоть кто-то окажет, малейшее сопротивление. Но Ричард и не думал за это сурово карать Иоанна, напротив, чтобы не доводить его до отчаянных поступков, всегда оставлял ему путь к отступлению. В конце концов юстициарии заключили с ним перемирие до осени, гарантировавшее ему сохранение всех его владений. Поскольку Хьюберт Уолтер, находившийся с 20 апреля в Англии, принимал самое деятельное участие в заключении этого перемирия, можно предположить, что он получил от Ричарда инструкции относительно того, как обращаться с Иоанном. По мирному договору, который Ричард через своего представителя заключил 9 июля 1193 года в Нанте с Филиппом, подтверждались права Иоанна на владение поместьями. Единственной санкцией было требование вернуть собранные обманным путем деньги. Поведение Иоанна окончательно подорвало его авторитет в Англии. Его беспомощность и пресмыкательство перед Филиппом могли, конечно, радовать последнего, но в то же время они мешали осуществлению предусмотренного им «разделения труда»: Филипп должен был завоевать французские владения Ричарда, Иоанн — пусть и с французской помощью — подчинить себе Англию. В отношении Англии Филипп, похоже, вел двойную игру: очень скоро выяснилось, что он стремился заполучить право на престол для собственной династии. Поэтому трудно судить, насколько соответствует действительности слух о том, что он принял от Иоанна вассальную присягу на верность Англии французской короне. Хотя было бы вполне понятно, если бы за свою поддержку Филипп запросил самую высокую цену, но было бы нелепо предоставлять правовые гарантии, если бы он хотел это право как таковое оспаривать. Конечно, в то время в голове у Филиппа могло быть столько сумбурных и противоречивых планов, что в спешке они могли выстроиться не в логическом, а в произвольном порядке. По крайней мере, это подтверждает слух, что в Англии Иоанна считали способным на такого рода предательство.

Свою активную возню вокруг Англии Филипп и Иоанн начали еще перед объявлением войны в Шпейере. Время для этого было выбрано не совсем удачно, без какого-либо правового базиса, просто в надежде на то, что Ричард de facto исключен из политической игры. Нападение на Нормандию Филипп планировал уже как законное действие и приступил к нему в том же апреле. Наступление началось триумфально: 12 апреля комендант Жильбер де Васкель открывает ему ворота Жизора. Последствия были удручающие: пали другие крепости Вексена. Во время весеннего похода Филипп также овладел расположенными севернее Вексена стратегически важными и лишившимися владельца, который умер, пограничными графствами Омаль и Ю. Нормандскую линию обороны прорвал Филипп и в третьем месте, а именно, в долине реки Ер, где он захватил города Паси и Иври. Таким образом, обнажились юго-восточные подходы к долине реки Сены. Важнейшей стратегической цели он, однако, не достиг: столицу Нормандии Руан не завоевал. В нужный момент появляется граф Роберт Лейчестерский, неоднократно в крестовом походе, согласно Амбруазу, отважно приходивший на помощь Ричарду, и воодушевляет уже ставших терять волю к победе горожан. И с крепостных стен жители начинают высмеивать французского короля, обложившего город кольцом осады, так что тот в конце концов не выдерживает, сжигает осадные машины и убирается восвояси. Под Руаном с ним был его тесть, граф Бодуэн Фландрский-Хеннегауский; появление на стороне французов фландрцев могло означать только то, что они попросят политической помощи в будущем.

Успехи Филиппа, сколь бы значительными они ни казались, все же далеко не оправдывали его ожиданий, связанных с той ситуацией, к которой он так долго стремился. После отказа императора приехать на намеченную встречу в Вокулере и после подписания им в Вормсе договора с Ричардом шансы на свержение последнего вновь приближались к нулю. Весть, которую после Вормских событий он послал Иоанну, если верить Говдену, звучала лаконично и ярко: «Берегись, дьявол на свободе». После этого Иоанн бежит во Францию. И хотя «на свободе» Ричарда не будет еще добрых полгода, но его возвращение действительно стало реальностью. И Филипп готовился учитывать эту ситуацию.

9 июля 1193 года он заключает с одной из возглавляемых Лоншаном делегаций Ричарда «мирный договор». Для анжуйцев выгодным он быть не мог, и мы вновь видим, как неизменно непостоянные в своей лояльности пограничные бароны Гурнэ-Кэоский и Меданский, и даже граф Першский, за которого Ричард отдал свою племянницу, перешли на сторону французского короля. Вдобавок за 20000 марок дядя Филиппа, архиепископ Вильгельм Реймский, должен был заложить Филиппу важные замки Лош и Шатийон-сур-Андр, а также расположенные к юго-востоку от Дьеппа Дранкур и Арке, что позволяло бы провести наступление из Омаля и Ю с северо-восточного направления в самое сердце Нормандии. Но Ричард и не возлагал на этот договор никаких надежд. Согласно Говдену, инструкции, которыми снабдил Ричард своих уполномоченных, звучали предельно просто: с Филиппом надо заключить «какой-нибудь» договор. Ведь он и не собирался его придерживаться, но сдачей на время четырех крепостей достиг того, что уже спустя три месяца после аннулирования Филиппом его вассального статуса в отношении всех континентальных владений он вновь был признан законным владельцем этих ленов. Своим признанием Филипп как бы давал молчаливое согласие снять все выдвинутые против Ричарда обвинения, которые должны были служить оправданием начатой им «тотальной» войны против английского короля. Так что, если не принимать в расчет территориальных потерь, они вновь как бы стали на исходные позиции. Сестра Алиса после овладения Вексеном, по-видимому, уже не представляла для Филиппа большого интереса, а может, на ее выдачу делегация Ричарда не была уполномочена, во всяком случае, в договоре она не упоминается.

К сожалению, о германской дипломатии Филиппа этого периода известно крайне мало. Беседа архиепископа Вильгельма Реймского с Генрихом VI, в ходе которой была достигнута договоренность о встрече в Вонкулере, по свидетельству Говдена состоялась сразу же вслед за Шпейерским договором. Если верить Гервасию, Филипп спустя какое-то время после снятия осады Руана посылает к Генриху посольство «сum infmita pecunia» и просьбой передать ему его вассала или подольше продержать того в плену. Но подобное посольство могло прибыть к Генриху только через несколько недель после Шпейерского рейхстага. Помимо этого, общие упоминания о контактах Филиппа с императором можно обнаружить только в отдельных второстепенных источниках. Удивляет то обстоятельство, что к императору Филипп посылает архиепископа Реймского, то есть именно того, кто всего за пару месяцев до этого возвел в сан епископа Льежа, столь яростно проклинаемого императором брабантца Альберта, после чего страх Генриха перед княжеской оппозицией стал почти паническим. Разве не мог бы дружелюбно настроенный к императору король Франции и вовсе избавить его от подобных переживаний? Но как в этом деле, так и в последующих Филипп продемонстрировал фатальное отсутствие дипломатических способностей. Создается впечатление, будто он в одночасье лишился всех своих расписываемых достоинств. Нам, конечно, неизвестно, в какой мере они бы могли ему в данном случае пригодиться.

Если допустить, что с самого начала Генрих VI желал сделать Ричарда своим вассалом, надо признать, что он не мог бы одновременно с этим рассматривать в качестве равноценного варианта его выдачу во Францию. Разве что как крайнюю меру на случай категорического отказа Ричарда сотрудничать или крайней военной необходимости, которая могла возникнуть в связи с активностью княжеской оппозиции. Но даже если в вопросах стратегического планирования Генрих никогда не колебался, по названным причинам выдача все же могла состояться, и ее не следовало рассматривать как пустую угрозу. Тактика дружелюбия Ричарда по отношению к императору и княжеский заговор являются теми факторами, которые не теряют своего значения только потому, что Филипп не сумел выступить в роли привлекательного союзника. Поглощенный собственными военными и политическими наступлениями, французский король проглядел возможность создать у императора впечатление своей полезности в качестве союзника. Но стремительное наступление французов в Нормандии наверняка встревожило Ричарда — он опасался, что военные успехи Филиппа заставят императора взглянуть на него как на потенциального военного союзника в Рейнской области. Только вместо того, чтобы заставить императора уверовать в то, что французская дипломатия заслуживает большего доверия, чем химерные заверения англичан, он провоцирует Генриха брачным союзом с датчанами, чей правитель Кнут VI отказался принести присягу о вассальной зависимости своей страны от империи и потому превратился в опаснейшего врага. Открытое посягательство Филиппа на Англию, будь то в форме создания права притязания на престол путем династического брака или принятия от Иоанна присяги о вассальной зависимости, могло напрочь лишить императора всякого желания с ним сотрудничать. Или из-за тайной дипломатии Генриха и Ричарда он пребывал в полном неведении относительно целей английской политики императора? Даже если это не так, Филипп, надо полагать, все же не хотел платить за отсутствие Ричарда низким пресмыкательством перед императором. Но, похоже, второй и третий шаги он делает перед первым, который заключался в том, чтобы заполучить Ричарда в свое распоряжение. Не желая скрывать свои намерения, он разоблачил себя в качестве врага империи, и все действия, которые, как ему хотелось верить, должны были служить его пользе, вели к возмутительному, по крайней мере в представлении Генриха, ущемлению интересов империи.

Но и Генрих вел себя так, словно Ричард уже не представлял собой никакой политической силы и словно он уже сам находился в состоянии войны с Францией. Но, вероятно с целью держать Ричарда в постоянном напряжении, все же поддерживал минимальные контакты с врагом английского короля и, возможно, даже координировал с ним свои действия. Не исключено, что объявление Филиппом войны Ричарду действительно вызвало у него то неодобрение, которое он затем продемонстрировал в Шпейере. Фатальным образом он должен был в своем стремлении к достижению высших целей вступать в конфронтацию с бренностью мира. С одной стороны, Генрих VI хотел вынудить английского короля связать себя с ним узами вассальной зависимости, и неблагоприятное для последнего в военном смысле развитие событий во Франции могло способствовать тому, что Ричарду, возможно, даже пришлось бы искать помощи у императора, с другой стороны, ни для кого не было секретом, что он сам хотел как можно скорее покорить Сицилию, и поэтому реальной помощи Ричарду ждать от империи не приходилось. Более того, он должен был лично помочь императору завоевать норманнское государство, но именно этого из-за военных действий Филиппа он себе теперь никак не мог позволить. Собственно говоря, он мог заявить, что предпочтет остаться в плену, чем в подобной ситуации вести войну за чужие интересы. На что Генрих мог возразить, что у Ричарда нет выбора, поскольку в случае отказа он будет выдан Франции — но в подобном случае Генрих больше не мог рассчитывать даже на номинальное владычество над Англией и в политическом выигрыше остался бы только Филипп. Но даже если бы, несмотря на все, ему все-таки удалось бы убедить Ричарда пойти с ним в поход на Сицилию, английский король, чего доброго, мог бы лишиться своего королевства. И вновь упования Генриха на сюзеренитет над Англией оказались бы тщетными. И между этими полюсами — реально осуществимым и номинальным сюзеренитетом — и находилось поле возможностей Ричарда по ведению переговоров, так как в конкретной ситуации одно исключало другое, и эту дилемму Генриха Ричард использовал в своих интересах. В условиях противоречия интересов Генриха и Филиппа один из них должен был быть гениальным политиком, чтобы ввести другого, по крайней мере на короткий срок, в заблуждение относительно своих намерений и заставить действовать в своих интересах. Таким Филипп не был, и он совершал один неверный шаг за другим, еще в меньшей мере был таким политиком Генрих, в результате чего он, воодушевленный обходительностью своего английского друга, взял след, ведущий в никуда.

Но прежде чем мы последуем за ним по этому пути, поставим еще раз, теперь уже с оглядкой на возможную альтернативу, вопрос о мотивировке: как могло случиться, что Генрих взял в плен Ричарда, а не возвращающегося из крестового похода Филиппа, который в 1191 году был таким же врагом Германии, как и в 1184–1185 годах, когда от войны с Францией на стороне Фландрии Генриха удержал только запрет отца? Наличие у императора подобных намерений действительно подтвердилось впоследствии, и с помощью Ансберта можно было бы сделать вывод о том, что задолго до встречи в Милане он испытывал к Филиппу чувство неприязни. Как бы там ни было, но повод для принятия по отношению к Филиппу крутых мер отыскать было не труднее, чем для пленения Ричарда, причем перспективы успеха как в финансовом так и в политическом смысле были бы даже намного благоприятнее. К тому же, не было бы таких конъюнктурных осложнений, которые мы описали выше, так как третье заинтересованное лицо, Ричард, во время возвращения Филиппа домой все еще находился в Святой Земле. И благодаря непосредственному соседству Франции с империей Генрих имел бы реальную возможность усилить свою власть: как благодаря вынужденным территориальным уступкам Филиппа, так и обеспечением себе в высшей степени полнокровного сюзеренитета. То, что он предпочел синице в руке журавля в небе, да еще такого, которого потом не смог приручить, весьма показательно для характеристики личности Генриха. Поэтому его целевую установку следует рассматривать во взаимосвязи с его конкретным положением.

В 1192 году, когда Ричард занимался урегулированием вопроса о престолонаследии в Святой Земле, и его имя было у всех на устах, а папа передал Сицилию в лен Танкреду, Генрих с переменным успехом вел борьбу с итальянскими городами, разочаровывая саксонских противников Генриха Льва тем, что часто бросал их на произвол судьбы, и распорядился убить епископа Льежа, что послужило толчком к выступлению оппозиции. Нужда подвигла Генриха VI на неожиданно смелое действие против Ричарда, до этого ему никогда не приходилось пережить более успешного политического или военного события. Будучи ровесником Филиппа, — оба родились в 1165 году, он, таким образом, был восемью годами моложе Ричарда, — в четыре года отроду Генрих становится германским королем и в отсутствие отца вершит государственные дела. Переход власти после смерти Барбароссы происходит без эксцессов, и регентство плавно трансформируется в самодержавие. Неприятности ожидали его со стороны начинавших поднимать голову Вельфов, хотя настоящий вызов его власти был брошен в связи с возникшим у него по линии жены, Констанцы, правом на сицилийское наследие после смерти в 1189 году Вильгельма II Сицилийского. До появления осенью 1190 года на Сицилии Ричарда, в военных операциях против норманнского государства императорская армия уже успела потерпеть неудачу, но крупнейшее военное поражение самого Генриха еще ждало его впереди. При осаде Неаполя весной 1191 года в лагере осаждавших разразилась эпидемия, послужившая причиной провала всего похода. Генрих тяжело заболел, а Констанцу взяли в плен и отправили к Танкреду. За несколько месяцев до этого Ричард в мгновение ока завоевал Мессину, продемонстрировав тем самым, как надо побеждать, и заставил Танкреда признать все свои завоевания. Даже если бы тот не уступил, Ричард вполне смог бы совершить новые завоевания. Да, именно потому, что он мог делать то, чего не в состоянии был сделать Генрих, — к тому же по милости английского короля ему теперь самому предстояло покорять норманнское государство Танкреда, — императорское самолюбие наверняка было сильно ущемлено.

Этот сицилийский эпизод уже сам по себе можно воспринимать как особенно провокационный, но он был лишь одним звеном в цепи неизбежных провокаций. В Средиземноморье, на Кипре, в Святой Земле, то есть везде, где через несколько лет можно будет обнаружить самый живой интерес императора, победы Ричарда были впечатляющими, и везде он исполнял роль, которая, как должно быть представлялось Генриху, более подходила бы ему, императору. Так что на часто поднимаемый вопрос, а можно ли ему приписать притязания на «мировое господство», если вспомнить о его последующих попытках вмешательства в дела почти всех без исключения регионов, как мне представляется, можно с полным основанием ответить утвердительно. Конечно, мы не знаем наверняка, но выбор им Ричарда вместо Филиппа указывает на то, что у него давно уже зрели грандиозные планы, поскольку Ричард мог быть ему врагом только в «мировом» масштабе, тогда как Филипп был таковым только в узко территориальном. Генрих никогда не забывал о своем втором враге, но выбор приоритетов указывает на то, что предпочтение он все же отдал глобально политическим целям. Таким образом, финансовый аспект — обогащение Ричарда за счет казны норманнского государства, — не мог иметь определяющего значения. К тому же третья часть этих денег досталась Филиппу, и Генрих вполне мог получить их у французского короля в форме выкупа. И никто бы не посмел помешать императору получить остальную сумму в рамках «добровольного соглашения». Итак, ключевой ошибкой его политики по отношению к Ричарду можно считать то, что он не сумел решить для себя вопроса, что для него важнее: политика или финансы. Генрих не понял, что в сложившейся обстановке от анжуйского правителя, в отличие от его французского коллеги, получить сразу и то и другое было просто нереально: деньги и существенные политические уступки — или только их видимость, подозрение зародилось у него лишь в самом конце, когда было уже слишком поздно.

Рациональное решение, которое состояло бы в лишении Ричарда власти и получении денег с Франции из-за потери для империи вассала, показалось Генриху недостаточно привлекательным. И он демонстративно устремляется побеждать победителя, в чем проглядывает лишь попытка самоутверждения. Несмотря на его полную уверенность в успехе, в этом нет ни доли политического реализма, лучшее подтверждение чему рассматриваемый ниже Бургундский проект. С чисто исторической точки зрения ввиду его неосуществленности он не имеет слишком большого значения, но в смысле характеристики личности Генриха весьма показателен. Благодаря своей предельной умозрительности он не только демонстрирует полет фантазии Генриха в выборе средств, но и то, насколько эффективными оказались отвлекающие маневры Ричарда и как умело тот использовал в своих интересах юношескую переоценку собственных возможностей и цезаристские замашки своего противника.

 

БУРГУНДСКИЙ ПРОЕКТ

Третий этап пребывания Ричарда в плену, охватывающий вторую половину 1193 года, представляется нам периодом консолидации, — Ричард, избавленный от сюрпризов судьбы, дожидался в относительно спокойной обстановке денег и находил время сочинять свои «стихи из неволи», сдержанно сетуя на то, что уже вторую зиму томится в неволе, и что его вассалы не слишком торопятся его выкупить, — хотя по объективным причинам быстрее никак и не получалось — и благородно жалуясь на поведение Филиппа. Но под тихой гладью должно быть вовсю бурлили подводные круговороты, так как на рубеже столетий появится готовая концепция, нацеленная на то, чтобы документально подтвердить грандиозные масштабы закладывающейся германо-анжуйской дружбы: Ричард должен был получить от императора Бургундское королевство, по существу буферное государство, простирающееся от линии Рона-Сона к Альпам и на севере до излучины Рейна у Базеля и Бургундских ворот. Эта богатая в культурном и хозяйственном отношении страна не в последнюю очередь была важна для итальянской политики императора своими альпийскими перевалами и по договору о разделе наследства с 1033 года была третьим по счету королевством империи. В южной ее части ожесточенно переплелись в борьбе за господство германские, французские и испанские интересы.

О существовании этого проекта имеется три свидетельства, сообщаемые Говденом. В одном из писем Ричарда Хьюберту Уолтеру, датированном 22 декабря 1193 года, Ричард извещает о том, что его освобождение назначено на 17 января 1194 года, сопровождая это известие следующей строкой: «et diu Dominica proximo sequenti coronabimur de regno Provenciae quod (imperator) nobis dedit». В одном из посланий Генриха VI вассалам Ричарда, датированном 20 декабря, подтверждается дата освобождения, и на 24 января назначается коронация Ричарда: «et inde in septem dies posuinus ei diem coronationis suae de regno Provenciae, quod ei promisimus».

Прежде всего следует отметить, что «regnum Provenciae» с X в. уже не существовало, поскольку оно тогда было присоединено к северному соседу — королевству Бургундскому. В обиходной речи того времени употребление термина «regnum Burgundiae» означало устранение прежней равнозначности Бургундии и Прованса в этом политическом образовании в пользу первой. Налицо обозначение целого названием части, pars-pro-toto, и, поскольку, «Верхняя Бургундия» — собственно графство Бургундское — становится частным владением дома Гогенштауфенов, название это перешло в официальную речь и закрепилось по вполне понятным причинам политической прагматики. Но вскоре после описываемых здесь событий появляется новое название всей этой области — «regnum Arelatense», указание на Арли — следствие выдвижения на первый план по значимости Нижней Бургундии. Так что не следует очень удивляться тому, что и впредь используемое с упорной последовательностью в ХII веке выражение regnum Burgundiae будет иногда опускаться и заменяться другим, которое представляется нам политическим анахронизмом. Возможно, это даже исходит из понимания ряда программных документов императора: Бургундией для вассалов Ричарда был прежде всего французский коронный лен, герцог которого во время крестового похода стал притчей во языцех; Прованс же, напротив, был определенно не французским, и император мог здесь напоминать о своих правах выбора названия. И уж совершенно неверно было бы из-за неточности терминологии делать вывод о том, что предполагалось передать только Нижнюю Бургундию. Какие злые умыслы ни приписывали бы «гениальности» Генриха, все же маловероятно, чтобы он желал расчленить существовавшее Бургундское королевство. Поскольку Ричарда предполагалось короновать, то вначале надо было еще создать «королевство Прованское», при этом остается неясным, какое бы положение в Империи заняли определенные как «пфальцграфство» владения Гогенштауфенов в Верхней Бургундии. Хотя почва для идеи о переходе на представительскую императорскую власть в Бургундском королевстве была подготовлена еще Барбароссой, образование лоскутных государств было бы пока что беспрецедентным. Решающее значение здесь имеет, однако, не отсутствие возможности реализации политических намерений. Вот свидетельство Говдена, который к достаточно полному списку того, что касалось наделения нижнебургундским леном, добавляет: «et quicquid imperator habet in Burgundia». Хотя в позднее добавившихся геополитических соображениях ничего не изменилось бы, если бы Ричарду вместо regnum Burgandiae предназначался только regnum Provenciae, все же с целью приближения к реальности дня и вслед цитируемому месту этого же автора, которого мы должны благодарить за странные названия в обоих письмах, разумнее отдавать предпочтение названию «королевство Буртундское» перед названием «королевство Прованское», появившимся, скорее, как случайное словообразование в рамках декларации политической программы.

С другой стороны, бросается в глаза следующее несоответствие: Генрих VI как будто только обещает Ричарду королевство (quod ei promisimus), тогда как Ричард пишет так, словно он его уже получил («quod nobis dedit»). Письмам у Говдена предшествует глава с названием «De terns quas imperator dedii Ricardo regi Arqliae pro homagio suo». Это третье свидетельство начинается словами: «Praeterea predictus imperator dedit regi Angliae et carta sua confirmavit has terras subscriptas». Здесь речь идет только о свершившейся инвеституре с составлением грамоты о пожаловании леном, что созвучно со словом «dedit» у Ричарда. Остается гадать, то ли передача королевства не состоялась — ведь о ней дальше ничего не слышно, но, с другой стороны, в источниках всегда достаточно пробелов, — то ли все-таки состоялась. Решающих доводов невозможно привести ни за, ни против, но бросается в глаза, что инвеститура упорно смешивается с коронацией, хотя одно не обязательно предусматривает другое То, что коронация Ричарда не состоялась, сомнений не вызывает, поскольку столь помпезное событие не могло бы пройти мимо внимания хронистов. А если она не состоялась, то вполне возможно, что в Майнце после упомянутого скандала вокруг превращения Англии в лен, передача в лен regnum Burgundiae уже не могла состояться, и в действительности слово «dedit» в письме от 22 декабря 1193 года скорее всего имеет отношение к более раннему, чисто формальному акту. Впрочем нетрудно себе представить, что присланная в 1195 году Ричарду императором корона в каком-то смысле имела отношение к Бургундии. Но в настоящий момент для нас совершенно не важно, были ли какие-нибудь формальные ритуалы и какие именно. Важнее понять цели, которые преследовали участники этого проекта, имевшие совершенно противоположные намерения.

В литературе, вместе с тем, встречается мнение, что пожалование Бургундии в лен рассматривалось как замена ставшего в глазах императора нереальным вассального подчинения Англии и что оно не состоялось потому, что окончательное предложение Филиппа императору, поставило Ричарда в столь тяжкое положении, что он счел за лучшее признать вассальную зависимость Англии в целом. Подобная функция Бургундского королевства предполагала бы такую расстановку сил, при которой Генрих был с самого начала слабее, а Ричард сильнее, и опирается на мнение, что не нашедшее отражения в Вормском договоре превращение Англии в лен с помощью Ричарда, в действительности никогда бы не могло быть предметом соглашения. Данная теория представляется крайне несостоятельной уже потому, что исходит из предпосылки о полной неожиданности предложения Филиппа, тогда как нам известно, что тот с самого начала добивался выдачи Ричарда, хотя Генрих никогда и не рассматривал французский вариант как равноценный, чему в немалой степени способствовали уступки Ричарда. То, что финансовое предложение Филиппа ни в коем случае не было настолько выгодным, чтобы объяснить перемену во взглядах Генриха, будет нами еще продемонстрировано. Скорее, изменилась сама ситуация для Генриха, и произошло это вследствие отказа Ричарда принять от него Англию в качестве лена, и нам остается гадать, не потому ли потерпел неудачу бургундский проект, что он потерял для Ричарда всякую ценность, и не потому ли он не пожелал идти на большие уступки, то есть решил смириться с regnum Provenciae только для того, чтобы избежать превращения Англии в лен, ведь именно для него, а не для Генриха, это был запасной вариант.

Согласно другому мнению в намечавшейся передаче Бургундии Ричарду видится вознаграждение, «своего рода ответный подарок» императора Ричарду за его hominium в отношении Англии, который, однако, так и не был сделан. Тут же возникает вопрос: почему же? Ответить на него невозможно. Прежде всего следует выяснить, могло ли вообще быть королевство подарком, и был ли Генрих VI способен на такой подарок. В конце концов подарок становится таковым лишь в том случае, если он в радость получателю, и здесь не следует излишне теоретизировать — достаточно обратиться к реальной политической ситуации и проанализировать сферу интересов Ричарда. Утверждать, что еще Генрих II якобы планировал экспансию в этом районе, так как в 1173 году хотел женить Иоанна на наследнице Морьенн-Савойи и переносить нечто подобное на Ричарда, было бы натяжкой. Знакомство Ричарда с этой страной ограничивалось тем, что однажды ему довелось ее пересечь. Направляясь в крестовый поход, он спускался вниз по Роне от Лиона к Марселю, и при этом имел место неприятный инцидент: когда жители Монтелимара стали насмехаться над крестоносцами, — а с Ричардом были исключительно его люди, так как Филипп избрал другой путь, — он взял город и какое-то время вел за собой взятого в плен владельца замка. Подобная стычка могла случиться повсюду, на пути любой армии, но здесь особенно, так как Прованс севернее реки Дюране, «маркграфство» Прованское было доменом графа Тулузского. Следовательно, если бы Ричард захотел утвердиться в долине Роны, ему в первую очередь пришлось бы считаться с этим противником. В соседнем Дофине сидел герцог Бургундский, сильнейший вассал французского короля к западу от границы, причем умерший к концу крестового похода Гуго III вел себя так, как если бы Ричард был его личным врагом. И как знать, сохранили ли бы граф Тулузский и новый герцог Бургундский лояльность по отношению к своему сюзерену-императору, если бы тот прислал в эту страну их врага номер один. Еще в южной Бургундии оставалось «графство» Прованс, примерно в границах нынешнего Лазурного берега, арагонский Sekundogenitur, который соперничал с Тулузой за господство в разделенном с 1125 года Провансе. Традиционную дружбу с Арагоном, до самого недавнего времени являвшуюся одним из столпов всей его аквитанской политики, ничто не смогло бы спасти, если бы император таким образом пожелал бы положить конец фактической независимости страны. Вместе с тем, это означало бы, что южные границы Аквитании, которым пока что не угрожал Арагон и которые были защищены в результате брачного союза с Наваррой, перестали бы быть безопасными. Альфонс II Арагонский, если бы у него отобрали Прованс, мог бы напасть прямо на Аквитанию, объединиться с аквитанскими повстанцами, возможно даже заключил бы еще более опасный союз с Тулузой. Уже во время тулузских походов Ричарда в конце восьмидесятых Филипп пытался взять на себя функции защитника Тулузы, и теперь появление Ричарда на юге грозило толкнуть целую область в объятия Франции.

Мнение о том, что, вступив во владение «Arelats», Ричард мог бы «окружить» Францию, не более как чисто теоретическое рассуждение. Вначале ему пришлось бы завоевать эту страну, точнее, он должен был в первую очередь обеспечить себе туда доступ. Овернь представляла в высшей степени ненадежный путь сообщения с долиной Роны, поскольку с давних времен за нее велась ожесточенная борьба между Францией и Анжу, и Ричарду пришлось в ней участвовать в 1189 году, пока он не уступил ее, находясь в 1191 году в Мессине. Так что полем сражения стала бы именно Овернь, и проблемы возникли бы у него с двух сторон: с севера из Бургундии и с юга из Тулузы. Абсурдно было бы предпринимать наступление на юго-востоке своего государства, в то время, когда на севере в его отсутствие рушилась бы оборона Нормандии под натиском Филиппа. Ричард наверняка понимал, что его первостепенная задача на ближайшее будущее будет заключаться в том, чтобы отвоевать нормандский Вексен и другие утерянные области, и в укреплении обороны Нормандии. Поэтому после возвращения он позаботился о полном устранении угрозы войны на юге: заключил с Раймундом VI Тулузским, сыном своего старого врага, мир, и в 1196 году отдал ему в жены свою сестру Иоанну. И хотя впоследствии ему приходилось возвращаться в Овернь с оружием в руках, но поскольку он не хотел выходить за ее пределы, она играла роль лишь побочного театра военных действий, прикрывая фланг, и эти операции не означали пренебрежения жизненно важным северным фронтом. Выступление Ричарда на юго-востоке вместо севера означало бы отказ от стратегических задач, тогда как окружение Франции путем присоединения Бургундии нельзя было бы осуществить до тех пор, пока она сама не была бы окружена. Следовательно, чтобы взять под контроль новоприобретенное королевство, потребовалось бы эффективное военное взаимодействие с императорскими войсками. Но свое участие в войне здесь Генрих VI не предусматривал, так что весь проект сводился к тому, чтобы осложнить жизнь Ричарду. Не этого ли хотел император? Но какой был в этом смысл? Если он хотел выпустить из своих рук целое королевство, то, надо полагать, должен был надеяться таким образом защитить собственные стратегические интересы. В качестве простого данайского дара, с тем лишь, чтобы найти Ричарду работу или втянуть обе западные державы в длительную войну в надежде извлечь из нее впоследствии выгоду, добровольное предоставление территории империи в качестве театра военных действий представляется крайне нелепым решением. Поскольку Генрих определенно не имел намерений уступить своему пленнику страну, то главной целью передачи Бургундии в лен Ричарду следует признать желание продемонстрировать свой сюзеренитет над страной.

Однако было бы неверно, следуя Говдену, утверждать, что Генрих совершенно не контролировал соответствующие территории, и в первую очередь это касается северной части земель. Здесь находилось наследство его матери и правил в качестве пфальцграфа его брат, Отто. Когда в 1156 году Барбаросса женился на Беатриссе, наследной принцессе Бургундской, ему удалось здесь закрепиться. Десятилетиями терпеливо и последовательно укреплял он здесь свое положение, и, когда в 1178 году в Арли его провозгласили королем Бургундским, влияние империи в этом регионе достигло своего апогея. Во второй половине восьмидесятых годов Генрих VI в качестве германского короля во всем следовал намеченному отцом курсу. Он сажает в Дофин герцога Бургундского, воюет с Умбером III Морьенн-Савойским, на чьих землях были расположены перевал Мон-Сени и Большой Сен-Бернарский перевал, проявляя повышенный интерес к обеспечению контроля над этими путями сообщения, ив 1188 году выходит на среднее течение Роны Так что проблемы страны были ему хорошо знакомы, и, по крайней мере, с самого начала он осознавал их значение. В любом случае передача этого королевства Ричарду означала бы смертельный удар по всему достигнутому в этом регионе политикой Гогенштауфенов. И что бы здесь сделал или не сделал Ричард, непременно сказалось бы на авторитете императора. Не предпринимая ничего, он не смог бы удержаться, страна так или иначе превратилась бы в растревоженный муравейник, и пользу от этого получила бы только Франция. И даже если бы ему каким-то образом все же удалось закрепиться в столь отдаленной от его государства провинции, в выигрыше едва ли остался бы император.

Весь проект приобретал смысл только в том случае, если бы Генрих VI хотел сделать Ричарда генеральным представителем интересов империи в этом регионе и, возможно, он рассматривал такой вариант в качестве альтернативы несостоявшейся помощи в завоевании Сицилии. При этом он, должно быть, забывал, что Ричард был его врагом и таковым бы всегда оставался, и полагал, что сопряженная с этим ленная присяга уже гарантировала его власть, а победы Ричарда автоматически бы превращались в его собственные. Данная политическая концепция несла миру двойной смысл: во-первых, грандиозной церемонией пожалования короны император мог показать, как он способен вознаграждать за подчинение, и во-вторых, направлением Ричарда в этот регион мог пригрозить Франции и Арагону.

Впоследствии Иннокентий III обвинит Генриха в том, что он хотел и Францию превратить в своего вассала. Действительно, создается впечатление, что и на Филиппа у него имелись некоторые виды, так как в 1195 году, когда Ричард и Филипп в очередной раз готовились заключить тактический мир, Генрих, если верить Говдену, не только запретил Ричарду думать о каком-либо мире, но и послал ему вместе с упомянутой короной приказ перенести военные действия на территорию французского короля, обещая при этом ему свою поддержку. Каких-либо конкретных поводов для враждебности по отношению к французскому королю не имелось. Массированное вторжение во Францию было не в интересах Ричарда, поэтому оно не состоялось, но в требовании слышен, похоже, отзвук старых, естественно, давно уже утративших актуальность, совместных планов. Мы еще увидим, какой эффект произвела эта чисто словесная попытка интервенции Генриха. Установлено, что в 1193 году, он, совершенно не думая о последствиях, был готов пожертвовать ради призрака, грандиозных целей и неопределенности, близким и доступным — постепенным дальнейшим укреплением позиций Гогенштауферов в Нижней Бургундии. Однако иллюзия, что его бургундский проект мог бы оказаться именно средством, позволяющим достичь одновременно нескольких целей, должно быть, поддерживалась Ричардом, и, вполне возможно, что в лице уже упоминавшегося епископа Саварика Батского мы встретим особенно усердного сторонника этого совместного германо-анжуйского предприятия. Об этом человеке мы знаем слишком мало, чтобы понять, на чьей стороне, в конце концов, он выступал. Исполнение намерений императора имело бы столь же пагубные последствия как для Ричарда, так и для Генриха, если бы Ричард ушел с севера и тем самым развязал бы руки Филиппу. Генриху, как он себе это представлял или как утверждали историки, ни за что бы не удалось подчинить себе Францию.

Нетрудно допустить, что инициативный епископ, чье родство с императорским домом было лишь по бургундской линии через мать Генриха, преследовал в этом деле собственные интересы. О его тесной связи с Бургундией сообщает не только Говден, но и Адам Домерхэмский, писавший в ХШ веке в приходе Саварика летопись: согласно обоим авторам, Саварик исполнял обязанности канцлера императора в Бургундии. Но это, увы, не подтверждается официальными германскими источниками. По утверждению Говдена, в 1197 году умирающий Генрих даже послал его к Ричарду, чтобы освободить того от ленной присяги и предложить денежную или земельную компенсацию, при этом под последним можно было бы предположить предложение Бургундии. К сожалению, после того, как в 1193 году засвидетельствовано его пребывание в Германии, в качестве заложника по обязательствам Ричарда, а в 1194 году его имя как посла короля к императору появляется в документах, сведения о его деятельности в последующие годы отсутствуют. Вновь он появляется только в октябре 1197 года при дворе Ричарда, и это уже после его возвращения с последними новостями от Генриха из Италии, где документально подтверждается его нахождение только в 1196 году. Разумеется, по подобным отрывочным сведениям невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть сообщения Говдена. Таким образом, епископ Батский играет не совсем понятную роль, и хотя он исполнял функции посредника между Генрихом и Ричардом, к числу лиц, пользовавшихся доверием последнего, Саварик определенно не принадлежал.

И если он по каким-то причинам оказался вовлеченным в Бургундский проект, то защищать интересы Ричарда — сознательно или невольно, — мог только осуществляя отвлекающий маневр. Его более поздняя политика позволяет заключить, что на самом деле он не смог бы сыграть в Бургундии ту роль, которую ему отводил Генрих. Но в погоне за успехом император вышел на путь, который уводил его от реального влияния на анжуйское государство. Ленная присяга в отношении regnum Burgundiae была не более как обязательством по фиктивной сделке, поскольку предметом ее была лишь видимость, а не необходимость или желание. Если бы с ее помощью Ричарду удалось избежать принятия на себя вассальных обязательств по Англии, то это еще могло бы компенсировать тот вред, который нанесла бы временная дестабилизация на аквитанской границе. Но не удалось. Значит, не существовало больше причин мириться с этим вредом, к тому же в конце лишь на вид прочная гармония отношений была подвергнута тяжкому испытанию, так что Генрих сам получил повод усомниться в будущей благонадежности английского короля. И все же проводимую Ричардом во время плена бургундскую политику надо признать верной, потому что она в его интересах направляла всю мощь дипломатии императора в совершенно глухой тупик.

Под самый конец нахождения Ричарда в плену произошло событие, потрясшее императорский двор, причем все терялись в догадках, приложил ли к этому свою руку Ричард и если да, то в какой степени. Его племянник из династии Вельфов, Генрих Брауншвейгский, неожиданно женился на кузине Генриха VI, Агнессе, дочери пфальцграфа Конрада Рейнского, и приобрел тем самым право претендовать на Рейнпфальц. По установившейся традиции брак был организован исключительно по инициативе слабого пола. С согласия дочери мать, не дожидаясь возвращения супруга, вызвала долголетнего жениха, и была сыграна свадьба. Тем самым рушились планы не только Генриха VI, но и Филиппа Французского. Остается гадать, а не предусматривал тот пункт Вормского договора, касавшийся Генриха Льва, именно отказ Вельфов от этого брака? С полной уверенностью можно утверждать лишь то, что свершившийся факт Генрих воспринял с крайним неудовольствием. И хотя впоследствии он простил Генриха Брауншвейгского, который появляется при его дворе, еще когда Ричард находится в плену, и даже вскоре после этого примиряется с самим Генрихом Львом, но цена за компромисс оказывается слишком высокой — Рейнпфальц. Вероятнее всего, Генрих VI намеревался передать его герцогу Людвигу Баварскому — после разведки боем Вельфов в Рейнпфальце действительно обосновались Виттельсбахи, — а не упорно добивавшемуся того же Филиппу.

Последний же, опьяненный возможностями, которые ему открывались в связи с арестом Ричарда, дал увлечь себя в поспешный брак и опрометчивый «развод». В первые полгода нахождения Ричарда в плену он ведет с Кнутом VI Датским переговоры о заключении брака с его сестрой Ингеборг. Через нее он намеревался извлечь из небытия древнее норманнское право на Англию, связанное с датским завоеванием, а также рассчитывал на помощь датского флота и армии при нападении на Англию, тогда как датчане охотно воспользовались бы поддержкой французов в борьбе с императором. Когда в середине августа 1193 года Филипп женится на Ингеборг, эти надежды рушатся, и теперь, если не произойдет драматического поворота, ему придется считаться со скорым возвращением Ричарда домой. Поэтому он спешно пытается исправить ошибку, которую совершил, нанеся такое оскорбление императору: Кнут, женатый на дочери Генриха Льва от первого брака, как мы уже слышали, пожелал избавиться от опеки империи. И Филипп бросает Ингеборг сразу же после свадьбы и с помощью своих родственников, архиепископа Рейнского и епископа Бовэского аннулирует брак по причине близкого родства, что вызывает большое неудовольствие папы Иннокентия III, не признавшего этот развод. Однако сообщения английских источников о том, что Генрих благосклонно отнесся к брачному предложению Филиппа, представляется малоубедительным. В конце концов, нам достаточно хорошо известно его отношение к Филиппу, и если он не желал, чтобы Рейнпфальц достался Вельфам, то определенно еще меньше хотел, чтобы он попал к Филиппу, так как тот к тому же уже имел наследников, и новый брак мог бы считаться сомнительным по каноническому праву, и с династической точки зрения поэтому был малопривлекательным. Несмотря на мизерные шансы на успех, которые, если смотреть объективно, имела инициатива Филиппа у Генриха, она все же наверняка встревожила Ричарда. И он, надо полагать, сразу после своего освобождения, еще в Германии, связывается с рейнскими князьями, и с учетом этого альянса утверждение Вельфов в Рейнпфальце обретает стратегическое значение. Нам ничего неизвестно о роли Ричарда в заключении этого брака, но мы видим его последствия: благодаря ему на востоке смыкалось кольцо вокруг Франции.

 

ПОВОРОТ

На конечном этапе пребывания Ричарда в плену, между Рождеством 1193 года и его освобождением 4 февраля 1194 года, после, казалось бы, столь длительного периода полнейшего взаимопонимания, неожиданно возникает ситуация, едва не перечеркнувшая все предыдущие договоренности между Генрихом и Ричардом. В своем письме от 20 декабря, адресованном английским вельможам, император еще говорит о 17 января как о намеченной дате освобождения. Королева-мать и Уолтер Руанский, которого теперь сменяет на посту верховного юстициария Англии Хьюберт Уолтер, а также многие другие отправляются в Германию, но император неожиданно переносит срок вынесения окончательного решения на 2 февраля. Эта отсрочка связывалась, впрочем, так оно и было на самом деле, с прибытием к Генриху делегации от Филиппа и Иоанна, которая привезла с собой настолько привлекательное финансовое предложение, что император, возможно, стал колебаться и подумывать о том, не отказаться ли от договора с Ричардом в пользу нового соглашения с Францией. Предложения французов Говден передает нам во всех подробностях.

Речь шла о своего рода коммерческом предложении, включавшем в себя четыре варианта и предусматривавшем либо продление срока ареста Ричарда, либо передачу его Франции. Но поскольку по наиболее привлекательному из них выплата составляла 150000 марок, из которых треть предстояло внести Иоанну, это не превышало суммы, назначенной по договору с Ричардом. Часть ее была уже в руках Генриха. По этой причине вопрос о выдаче уже не мог рассматриваться всерьез, так как для подобного рода двойного инкассо Генрих не настолько прочно сидел в седле, к тому же слишком много князей выступили гарантами по Вормскому договору. Следовательно, речь могла идти только о испрашиваемой годичной задержке, что в идеальном случае, позволило бы получить со всех, то есть с Ричарда и Филиппа с Иоанном, те же 150000 марок. Подобный вариант еще мог иметь какой-то смысл, тогда как попытки Филиппа добиться выдачи Ричарда до полной уплаты последним причитающейся с него суммы должны были сопровождаться более выгодным финансовым предложением, но, поскольку тот предлагал ровно столько же, сколько и Ричард, с финансовой точки зрения сделка с Францией была для Генриха невыгодной. К тому же анжуйская администрация уже успела продемонстрировать эффективность своих действий в сборе денег, а Ричард, соответственно, свою платежеспособность. Но спрашивается, смогли бы Филипп и Иоанн, часть имущества которого была конфискована, собрать необходимую сумму в обозримое время? При этом следует иметь в виду, что оба, в отличие от Ричарда, которому при сборе средств помогало его право сюзерена, не могли воспользоваться всеобщим 25-процентным обложением и широкой поддержкой церкви для денежного покрытия данной сделки. Ко всему прочему на текущий год Филипп готовил крупный завоевательный поход, и это требовало значительных затрат. Все это заставляло сильно усомниться в финансовых возможностях союзников, и, по-видимому, потребовалось бы значительно растянуть сроки выплат и предусмотреть обстоятельные гарантии платежей, тогда как Генрих планировал собственный сицилийский поход, так что, надо полагать, был заинтересован в скорейшем улаживании дела с Ричардом. Во Франции он видел своего будущего врага, тогда как в Ричарде — военачальника, отстаивающего интересы империи. Но еще несколько лет в неволе, и Ричард мог лишиться власти, тогда император не только бы потерял невыплаченную сумму, но и не смог бы реализовать свою политическую концепцию.

Ввиду шаткости финансовых основ, на которые опиралось предложение Филиппа, заинтересовать Генриха могли бы только дополнительные политические уступки: Филиппу и Иоанну надо было бы предложить ему сюзеренитет над Англией, что, собственно, наиболее целесообразно было бы сделать сразу же после того, как Ричард попал в плен, когда это еще могло существенно стимулировать Генриха на сотрудничество с Францией. Несомненно, убедить Иоанна в необходимости подобного шага не составило бы особого труда, и, поскольку Ричард знал своего брата, то его тревогу по этому поводу легко понять. Только подобное предложение никак не вязалось со взглядами Филиппа на будущее, так что в этом отношении опасаться его было нечего. Будь Иоанн столь же самостоятелен, сколь он был беспринципен, то мог бы сделать такое предложение императору и от себя. Но, возможно, Филипп с Иоанном даже не догадывались о сокровенных чаяниях императора на этот счет, поскольку из всех официальных документов напрочь были исключены все упоминания о предстоящем превращении Англии в императорский лен, и засекреченность соответствующего дополнительного соглашения к Вормскому договору по существу оказалась скорее в интересах Ричарда, чем Генриха.

Случилось, однако, так, что последнее предложение Филиппа и Иоанна пришлось именно на то время, когда Ричард недвусмысленно дал понять, что ввиду секретности соглашения и в расчете на поддержку германских князей он и не подумает приносить присягу о вассальной зависимости Англии. Но поскольку для Генриха с самого начала не было более существенного политического требования, то для него это означало, что не он, а Ричард желает отступить от договора и в сложившейся ситуации его никто уже не сможет обвинить в нерешительности и алчности. И когда 2 февраля 1194 года в Майнце открылся рейхстаг, на который съехалось большое число германских князей и приглашенной Ричардом знати, было совершенно неясно, закончится ли он освобождением Ричарда. Генрих показывает Ричарду послов Филиппа и Иоанна и дает ему почитать привезенные ими письма. Таким образом, он получает в свое распоряжение сильнейшее средство убеждения. Присутствовавший при этом Уолтер Руанский, какое-то время находившийся в Германии в качестве заложника, писал одному из наших хронистов, Радульфу Дицето, о том, как ему довелось исполнять функции посредника между королем и императором, и о том, что только «post multas anxietates et labores» и в немалой степени благодаря ходатайству архиепископа Майнца и Кельна перед императором и Леопольдом Австрийским 4 февраля удалось добиться освобождения Ричарда.

Итак, Ричард, наконец, обнаруживает, что от ленной зависимости ему не уклониться. Как сообщает Говден, Ричард пошел на нее по настоянию Элеоноры, из-за чего долгое время делали вывод, что именно она отыскала выход из, казалось бы, безвыходного положения, предложив идею вассального подчинения Англии. Конечно, она вполне могла положить свой голос на чашу весов в стремлении убедить сына в том, что из двух зол необходимо все же избрать меньшее — hominium, который только понижал его статус, но позволял избежать тем самым длительного отсутствия и даже выдачи Франции. Разумеется, последнее полностью никогда не исключалось, тем более что срывалась разрабатываемая Генрихом в последние месяцы политическая программа, и поведение Ричарда могло в конце концов убедить его в том, насколько безосновательны были по существу все его планы на будущее, построенные на предпосылках сотрудничества с Ричардом. Но, собственно, сама перспектива дальнейшего нахождения в плену, даже до достижения нового соглашения, должна была убедить Ричарда в том, как много он теряет, находясь в неволе. Выбирая между моральным ущербом и материальным, между, по всей вероятности, лишь формальным hominium и существенными территориальными потерями французских владений, Ричард решил поступиться своей гордостью.

При этом не следует недооценивать значение поведения Иоанна. Если бы в этот момент он повел бы себя лояльнее, ожидаемый в связи с продлением ареста ущерб французским владениям оценивался бы не столь высоко. К концу своего пребывания в плену Ричарду почти удалось с помощью Лоншана склонить Иоанна к переходу на свою сторону, но на сей раз, быть может, по недоразумению, его политику бойкотировали его же собственные подданные. Мы уже слышали об общей установке Ричарда, предписывавшей исполнять только те из его приказов, которые явно были бы ему на пользу. Когда же, после того как Иоанн принес присягу на верность Ричарду, ему должны были возвращаться конфискованные у него крепости, их коменданты отказались исполнять приказы короля только «per breve». И их трудно в чем-либо упрекнуть, поскольку, естественно, они не могли понять, каким образом восстановление в правах изменника могло быть на пользу их государю, но Ричарду виделось это по-другому: политике умиротворения Иоанна альтернативы не было. Нарушение нормального сообщения, которое, вероятно, заключалось в том, что на тот момент у Ричарда не оказалось достаточно авторитетных толкователей его воли, имело дурные последствия. Иоанн тут же вновь переметнулся к Филиппу, и в январе 1194 года заключил с ним договор, который был обнародован в виде циркулярного письма. Он показателен во многих отношениях и, в первую очередь, в психологическом: когда после ухода Ричарда в крестовый поход Иоанн перешел в оппозицию, он выступал, скорее, против Артура, чем против короля, отстаивая тем самым свое право наследования на случай возможной смерти Ричарда. Но к началу 1194 года, когда возвращение Ричарда уже рассматривалось как неминуемое, ему самому гарантировалось прощение, и его жизни ничего не угрожало, смягчающих вину обстоятельств больше не существовало. Он предавал не только своего брата, но и интересы всего государства, а, в конечном счете, и свои собственные. О его недостойном самоуничижении, с которым он бросился в объятия Филиппа, едва ли забудут тогда, когда ему самому придется всходить на престол. С тех пор французский король знал, что можно позволить себе по отношению к Иоанну, но и вассалы его французских владений увидели, что от него можно было ожидать. И, наконец, исследуя причины стремительного развала анжуйского государства после смерти Ричарда, необходимо иметь в виду и этот договор: достаточное объяснение дает патологический характер самого Иоанна.

Появившийся на свет в 1194 году документ по существу был отказной грамотой, по которой Иоанн, не требуя ничего взамен, отказывался от Нормандии к северу от Сены за исключением Руана и его окрестностей, а также от ее восточной части вплоть до реки Итон. Это означало сдачу таких военных укреплений, как Вернель на юго-востоке и Водрель на Сене напротив Руана. Сама нормандская столица превращалась при этом из центрального города в пограничный и в военном отношении становилась в высшей степени уязвимой; уступался также и город Эвро. О нормандском Вексене речь уже больше не заходила, поскольку он уже находился в руках Филиппа и тот теперь только расширял свое владение на север, до самого побережья. Но уступки на этом не заканчивались: в Турени Иоанн отдавал даже Тур вместе с важными укреплениями, и это означало, что Филиппу теперь открывался путь на Мэн. Его племяннику, Людовику Блуаскому, номинальному владельцу туреньского лена, Иоанн уступил пограничную провинцию Вандею, так что обнажилась вся восточная граница анжуйско-нормандских родовых земель, да и оставшаяся территория лишилась своих укреплений, обеспечивавших ее оборону. В Аквитании он признал ленную присягу, принесенную графом Ангулемским Филиппу. Кроме того, он пообещал заключить мир с графом Тулузским «ad laudem consilium Regis Franciae». Так Иоанн пытался принять меры предосторожности на случай возвращения Ричарда — столь же обстоятельно, как и в конечном счете, напрасно, поскольку все его действия были лишь пустым сотрясанием воздуха. Иоанн позволил диктовать себе условия — отныне он не мог даже самостоятельно вступать в какие-либо контакты с Ричардом, и любое его общение с ним должно было проходить при посредничестве Филиппа. Тот же был об Иоанне настолько низкого мнения, что после возвращения Ричарда просто прогнал своего ставшего теперь совершенно бесполезным союзника, когда тот обратился к нему за защитой.

Содержание этого договора, должно быть, стало известно Ричарду во время переговоров в Майнце, когда посланцы Филиппа и Иоанна еще были там. Разумеется, территориальные уступки не были равнозначны передаче во владение, но еще в феврале 1194 года Филипп взял Эвро и Бодро и широким фронтом перешел границу по реке Итон в направлении Ньюбурга, найдя себе союзников среди недовольной аквитанской знати. Политическая нестабильность, вызванная подобным договором в этом оказавшемся под угрозой регионе могла парализовать волю к сопротивлению. У комендантов мог возникнуть вопрос, а для кого, собственно, должны они удерживать крепости, если предсказание Иоанна о том, что Ричард никогда не вернется, похоже, начинало осуществляться, а сам он, как его наследник, давно уже принес их в жертву. Сложившееся положение, остроту которого Ричард пытался снять нейтрализацией Иоанна, против всяких ожиданий вновь укрепило позицию Генриха, и у него появилась реальная перспектива все же добиться своей политической цели — формального сюзеренитета над Англией. Но к этому времени Ричарду практически удалось лишить эти отношения реального содержания, и, как покажет время, Генрих смог извлечь из этого только сиюминутную выгоду сохранения престижа, достичь долговременного политического выигрыша ему так и не удалось, и даже напротив: Ричард еще выставит при случае политический счет Гогенштауфенам.

Во время принесения этой ленной присяги отмечались значительные разногласия в ее толковании, поскольку основной источник, Говден, сообщал о ней сразу же вслед за шпейерскими событиями. Но так как Говден никогда не отличался бережным отношением к фактам и о превращении Англии в лен сообщал одновременно с якобы назначенным по распоряжению императора на 1197 год освобождением Ричарда от вассальных обязательств, это место можно вполне рассматривать как более позднюю вставку, и оно не может служить опровержением других, преимущественно германских источников, переносящих это событие на время после Майнца. Да и сами факты говорят в пользу этой даты: подобная формальная церемония требовала гласности и не держалась бы в тайне, поэтому должна была найти отражение в Вормском договоре и письмах Генриха в Англию. Ничего такого не было, напротив, от Говдена мы узнаем, что при освобождении Ричарда император и германские князья написали Филиппу и Иоанну письмо, в котором потребовали вернуть английскому королю отнятые у него земли. Связанное с этим обещание императора помочь Ричарду едва ли обошло бы молчанием правовые предпосылки оказания этой помощи. В конце Дицето упоминает о «patentia scripta», и в достаточно хорошо информированном «Additamentum» к «Зальцбургским Анналам» даже говорится, что Ричард, после принятия на себя вассальных обязательств и принесения присяги на верность, собственноручно подписал соответствующий документ: «privilegio exinde facto propria manu subscripsit».

Обычно в подобных случаях предусматривалось составление грамоты, но не следует удивляться тому, что она до нас не дошла. Объяснение этому дает Дицето, когда в связи с уже упоминавшимся письмом Уолтера Руанского о треволнениях последних дней нахождения Ричарда в плену вскользь вспоминает о каком-то соглашении, которое в силу его принудительного характера следует рассматривать как неправомочное. Тесная связь автора с бывшим верховным юстициарием и канцлером оба в это время находились с королем в Германии — придает его высказыванию характер почти официальной точки зрения. Несомненно и то, что в нем нашла отражение позиция Ричарда по вопросу трактовки этих вассальных отношений, и это вполне могло стать причиной того, что обычно столь многословные английские хронисты не цитируют соответствующий документ. Хотя личная свобода и не являлась непременным условием законности принятых вассальных обязательств, возможно, Генрих VI считал, что ему будет выгоднее, если Ричард перейдет в ленную зависимость как свободный человек. Даже «Марбахские Анналы» подчеркивают, что Ричард «liber et absolutus absque omni coactione», то есть после формального освобождения становится вассалом Генриха.

Говден не удосужился изобразить нам во всех подробностях все необходимые этапы процедуры наделения леном. А они были следующими: hominium, или homagium, то есть признание вассального статуса, присяга на верность и инвеститура, то есть символическая передача лена. В отношении Бургундии мы слышим лишь о том, что выдается за homagium, в случае Англии хронист описывает лишь сопровождающие инвеституру формальности: Ричард якобы передает императору как властелину мира, «sicut universorum domino» сначала свою шапку, символизирующую Англию, но тут же получает ее обратно, при этом император завершает инвеституру «двойным крестным знамением». Говден — единственный автор, который упоминает о согласованной ежегодной дани в размере 5000 фунтов. Но в самых подробных описаниях этой сцены отсутствует упоминание не только о hominium и присяге на верность, — что должно было фиксироваться в составленной по этому поводу грамоте, — но и то, распространялись ли ленные отношения на правонаследников Ричарда и Генриха. Однако молчание Говдена едва ли можно заполнить сведениями из других источников — везде такие же неполные перечни — так что можно предположить, что ни hominium, ни присяга на верность не было, а, стало быть, и превращения Англии в лен, или таких непротокольных выражений, как «подчинился». Такой хорошо информированный источник, как Жильбер Монский вообще ничего не слышал обо всем этом. В «Дополнениях» к «Зальцбургским Анналам» упоминается о процедуре пожалования лена, в ходе которой Ричард передал императору «terram ргоpriam» и, получив взамен скипетр, присягнул на верность. Это дало повод для спекуляций относительно особой формы правового акта, которые, однако, не исчерпывают существа дела.

Совершенно по-новому освещается этот вопрос в «Марбахских Анналах». Вслед за Говденом и «Gesta episcoporum Halberstadensium» недвусмысленно свидетельствуя о принесении ленной присяги о вассальной зависимости Англии, они, однако, вносят еще большую путаницу: «homo factus est imperii Romani, tota terra sua Anglia chains terns propriis imperatori datis et ab eo in beneficio receptis». Под «aliis terris», разумеется, следует понимать французские владения Ричарда. Этого упоминания, конечно, недостаточно, чтобы на его основе сконструировать факт, но оно дает представление о наличии пробелов в остальных вполне добротных документах. Разве не могла Генриху прийти в голову мысль о том, что путем простого формального акта он мог бы стать сюзереном не только Англии, но еще вдобавок половины Франции? Не могла бы ленная присяга Ричарда в отношении французских владений стать последовательным и логическим продолжением пакта о дружбе и взаимопомощи и эффективнейшим вызовом Франции на бой? Отклонил бы ее Генрих, если бы Ричард ему ее предложил? Во всяком случае, в 1195 году он приказал ему начать войну против Филиппа из-за французских ленов. Вновь возникает ситуация, когда с исторической точки зрения праздный вопрос позволяет судить о манере поведения человека. Данную тему, как таковую, нельзя рассматривать вне контекста того времени. Ричард вполне мог бы проявить подобную инициативу. После того, как Филипп объявил о лишении его французских ленов, он мог бы ответным ходом предложить в Шпейере присягнуть на верность этих ленов императору, чтобы вновь приобрести на них правовой титул. В анжуйско-французских войнах отказ от hominium по отношению к одному сюзерену и передача его другому были самым обычным делом среди вассалов, и все сводилось лишь к вопросу о власти. Кто не опасался последствий, тот просто объявлял об изменении правового статуса. Достаточно только вспомнить о том, что Филипп предполагал выделить Иоанну в качестве лена Англию, на что он определенно не имел никакого права.

Разумеется, Ричард, подобно своему отцу, никогда не ставил под сомнение номинальное право Филиппа на сюзеренитет над континентальными анжуйскими владениями. В июле 1193 года, вскоре после подписания договора с императором в Вормсе, в Мантуйском договоре он подтверждает свою ленную зависимость, даже уговаривает Филиппа вновь ее признать, и в Майнце он теперь становится вассалом императора, как король Англии, однако это не означает, что от него никогда не требовали вассальной присяги на верность французских ленов. Подобной присягой он никак бы не повредил своему престижу, но потерял бы ту правовую базу, которая всегда была для него важна в борьбе с Филиппом. При этом он смог бы выторговать взамен у императора военную помощь. И не имеет значения то, что в 1193 году уже стало ясно: дальше словесного вмешательства в войну между западными державами Генрих не пойдет. Исключение с германской помощью Франции как силового фактора было, конечно, из-за возрастания влияния императора нежелательной альтернативой. Поэтому при толковании принятых Ричардом ленных обязательств в отношении Англии следует учитывать, что он совершенно очевидно не брал подобных в отношении находящихся под серьезной угрозой французских владений. Это означает, что, несмотря на свое крайне стесненное положение, Ричард остерегался вовлекать императора в свое противостояние с Филиппом в качестве предполагаемого готового прийти на помощь третьего и не питал никаких иллюзий относительно реальной ценности столь высоко оцененного им для видимости весной 1193 года «foedus amoris» с Генрихом.

Чтобы иметь возможность определить политическую ценность присяги о ленной зависимости Англии и оценить соотношение сил между Генрихом и получившим свободу Ричардом, необходимо бросить взгляд в будущее. Немедленно после своего возвращения из Италии, где он завоевал норманнское государство, Генрих попытался, — по сообщениям Говдена это случилось после 24 июня, — вмешаться в мирные переговоры, которые вели между собой Ричард и Филипп. О посылке Ричарду короны и приказа напасть на Францию мы уже слышали. Согласно Говдену, мандат этот мотивировался принесенной ленной присягой, связывался с безопасностью заложников Ричарда и сопровождался обещанием поддержки. Чтобы правильно оценить действия в данном случае Генриха и противодействия Ричарда, необходимо обозреть сложившуюся на тот момент ситуацию в целом: интерес Филиппа в закреплении status quo и жгучее желание Ричарда к его пересмотру, как и постоянную оглядку воюющих на то, какой эффект произведут их действия в контексте ни на минуту не прекращавшейся пропагандистской кампании. Ричард хотел войны, но делал все, чтобы нимб миротворца не достался одному Филиппу, который стремился спасти свои завоевания. В конце концов и церковь обычно становилась на позицию того, кто выступал за то, чтобы не отвлекать военные силы на междоусобицы, а направить на новый крестовый поход и борьбу с маврами в Испании. Так что Ричард не скупился на провозглашение мирных намерений, хотя не вызывает сомнения, что вплоть до самой смерти он шел на соглашения с Филиппом только для того, чтобы либо самому их нарушить, либо спровоцировать на их нарушение Филиппа. Так что приказывать ему начать войну с Францией было все равно что приказывать солнцу взойти, тем более когда оно уже начало появляться из-за горизонта.

Но даже при наличии принципиального согласия относительно войны могли все же существовать различные точки зрения на ее цели и способы ведения, и Ричарда должен был раздражать сам факт вмешательства Генриха. Поскольку весь этот эпизод передается нам только Говденом, мы не имеем возможности проанализировать содержащиеся в нем сведения, и поэтому целесообразнее было бы воздержаться от предвзятого его истолкования. Конечно, вполне можно допустить, что своими заложниками Ричард ручался не только за внесение полной суммы выкупа, но и за свою политическую благонадежность, свою «верность». Одно не совсем ясное место у Говдена позволяет все же понять, что Генрих думал об агрессии, «что он (Ричард) пойдет войной на страну французского короля», и хронист связывает это с давними планами императора: «Английскому королю было доподлинно известно, что император ничего не желал так сильно, как подчинить Священной Римской империи Французское королевство». Продолжение не кажется логичным, поскольку тогда Ричард опасался объединения императора с Филиппом, что должно было бы привести к его поражению. Неважно, действительно ли Ричард почуял западню или просто действовал со свойственной ему осмотрительностью, но его ответная реакция, выразившаяся в нескольких шагах, в любом случае свидетельствует о таланте политика. Предоставив событиям развиваться в силу своей собственной динамики, Ричард не только не отверг вмешательство императора — он не мог пойти на такой риск из-за заложников, — но и не проигнорировал его. Напротив, он посылает в Германию канцлера Лоншана, чтобы тот навел точные справки об обещанной помощи: какого рода имелась в виду помощь, в каком объеме, где и когда.

Тем временем начались военные действия как на Сене, так и в Берри. На обоих фронтах Ричард пересекает границу Франции, причем в Берри Ричард завоевывает Иссуден и берет в плен обоих графов Овернских. На этом театре военных действий сражался он и впоследствии, когда все императорские послания давно были забыты, просто потому, что это отвечало его интересам, и совсем не беспокоился о том, как часто за последнее время он уступал эту область, но летом 1195 года это могло восприниматься как исполнение императорского повеления. Что же касается проводимых в то время переговоров о мире, то они на время были приостановлены, поскольку надо было теперь ждать согласия императора. Филипп обеспокоился и вновь послал своего дядю архиепископа Реймского к императору, но его переговоры были столь же бесплодны, как и прежде. В ноябре 1195 года Лоншан дважды совершает путешествие в Германию и обратно, и результат, который они принесли, объясняет, почему Ричард никогда не лишал своего доверия этого человека, не справившегося с должностью юстициария: император запретил любой мир и снизил подлежавшую еще уплате Ричардом сумму выкупа на 17000 марок — в чем нашел выражение его вклад в ведение войны с Филиппом, и — что самое важное, — отпустил всех английских заложников. Так Ричард вновь обретал полную политическую свободу действий по ведению переговоров и ему больше не требовалось оглядываться на Генриха и учитывать его желания.

Когда в ноябре 1195 года Филипп вторгся в Берри, чтобы отвоевать Иссуден, Ричард приготовил для него западню, так что тому пришлось срочно хлопотать о перемирии. В ослаблении позиции Филиппа Ричард усмотрел самый подходящий момент, чтобы восстановить свой прежний правовой статус. 5 декабря 1195 года он принес Филиппу ленную присягу в отношении своих французских владений, то есть Филипп, который уже успел передать их в лен Иоанну, должен был вновь признать его во всех отношениях полноправным владельцем. Затем последовала договоренность об обычном Рождественском перемирии. Согласно Ньюбургу, в это время Старец Горы забрасывает европейские княжеские дворы письмами, в которых с Ричарда снимаются все выдвинутые французской стороной обвинения в заговоре с целью убийства — своеобразное проявление подготовки к общей анжуйско-французской кампании, необходимой для обоснования выторгованного мира. Да и согласие Филиппа снять все подозрения против Ричарда могло бы на время придать правдоподобность мнимому стремлению к миру французского короля. По окончании Рождественского перемирия в январе 1196 года дело дошло до Лувьерского «мира», то есть до очищенного от правовых и пропагандистских эксцессов эпохи крестового похода и плена Ричарда обычного состояния войны, рассматривать которое дальше мы здесь не будем. Нас интересует абсолютно адекватный новой ситуации образ действий Ричарда. Во временном плане этот мир можно также рассматривать, собственно, как немедленное, ставшее возможным благодаря освобождению заложников аннулирование императорского сюзеренитета. Но Генриха VI «больше не интересовал его неблагонадежный вассал», как сформулировал один преклонявшийся перед величием государственного ума императора исследователь.

Кое-кто позаботился о том, чтобы он не мог забыть интермедию своего сюзеренитета над Англией. Правда это, или нет, но в 1197 году Говден утверждал, что на смертном одре Генрих освободил Ричарда от вассальной зависимости, по-видимому, именно тогда ему стало ясно, какую ситуацию он создал сам. В отличие от Англии и Франции в Священной Римской империи не действовали династические принципы наследования, и политику Генриха не оправдывает то, что перед своей смертью он — тщетно — старался их здесь утвердить. В 1194 году, когда он навязал Ричарду ленную зависимость, еще не было, как во времена Барбароссы, избранного и коронованного наследника, просто никакого не было. И в этой ситуации он превращал Ричарда в самого видного из светских князей империи, который в будущем получил бы не только право, но и был бы даже обязан участвовать в избрании германского короля, его самого даже могли выбрать. В кошмарной ситуации наметившейся катастрофы слабым утешением перед смертью могло быть для Генриха то, что в истекшем году германским королем был коронован еще не достигший трехлетнего возраста Фридрих (II). Пока что события развивались не затрагивая сына Генриха. Во всяком случае, оправданно или нет, но Ричард вмешался в выбор короля, и это можно понять, если вспомнить поведение Генриха. Вообразимый до этого только в страшном сне альянс между империей Гогенштауфенов и Францией мог стать реальностью благодаря собственным кандидатам. Но еще при его жизни последствия нацеленной на господство западной политики Генриха стали достаточно примечательны. Два враждующих между собой короля объединились, и если не в позитивном, то, по крайней мере, в негативном смысле: чтобы убрать Генриха с политической сцены. Никто из них больше не делал попыток путем принесения ему ленной присяги получить преимущество над своим противником. Своей безудержной фантазией в постановке целей и далеким от реальности взглядом на мир, непоследовательностью в политике он унижал сильного противника, не лишая его предварительно власти, выдвигал требования, добиться выполнения которых был не в состоянии, в политической типологии Генрих — антипод Ричарда.

Остается выяснить, уплатил ли Ричард при своем освобождении те 100000 марок по Вормскому договору, или, точнее, что действительно могло быть выплачено из общей суммы в 150000 серебряных марок. Свидетельства источников в той части, которая касается общей фактически выплаченной суммы, почти полностью непригодны, однако позволяют нам отследить движение денег и сделать определенные расчеты. Английские источники единодушно утверждают, что к моменту освобождения Ричарда 100000 еще не были собраны, хотя большая их часть уже была переправлена в Германию. Эти показания получают подтверждение в сообщении Дицето о том, что Уолтер Руанский и другие заложники были отправлены в Германию в качестве поручительства за 10000 марок, «quae rex tenebatur ad praesens persolvere». Речь шла о кратковременном поручительстве, так как 19 мая 1194 года по документам Уолтер уже находился в Лондоне.678 Отсюда хотя и не следует, но с определенной натяжкой можно заключить, что в начале 1194 года из подлежащих оплате 100000 еще не были внесены упомянутые 10000 марок и что остальные заложники — среди них племянники-Вельфы Отто и Вильгельм и наваррский принц — отвечали исключительно за те 50000 марок, которые считались отступными за неучастие Ричарда в сицилийском походе.

И если мы действительно хотим определить заплаченную в итоге сумму, придется вычесть из затребованных 150000 марок то, что по свидетельству источников Ричард не заплатил: ту 21000 марок, которую он оставался должен на момент смерти Леопольда и 17000 марок, от уплаты которых, как утверждает Говден, Генрих освободил Ричарда в 1195 году. Но если рассматривать 1000 марок из предназначавшихся Леопольду 21000 марок как набежавшую по пятипроцентной ставке пеню в связи с отсрочкой оговоренных в Вюрцбургском договоре сроков платежа, то получится, что долг Ричарда точно соответствует его обязательствам по Вормскому договору; тогда следовало бы рассматривать долю Леопольда как выплаченные Ричардом в полном объеме 30000 марок, и последний, таким образом, переслал бы в Германию в общей сложности 113000 марок. Возьмем эту сумму как отправную. Если отнять от нее указанную долю Леопольда, которую тот должен был получить от императора, то на долю самого Генриха приходится 83000 марок. На эту сумму мы, конечно, также выйдем, если учитывать лишь доли Генриха по Вюрцбургерскому и Вормскому договорам. Они составляли каждый раз 50000 марок и во втором случае выступали как отступные за неоказание помощи в сицилийском походе. Следовательно, если император отказался в пользу Ричарда от 17000, то он мог из причитавшихся ему 100000 получить только 83000 марок.

Поскольку нам неизвестно, насколько пунктуально Генрих расплачивался с Леопольдом, можно предположить, что полученная в конце 1195 года Ричардом поблажка была отнесена на счет Бабенбергов, которые недоплаченную им сумму уже не могли потребовать ввиду вмешательства папы, и что таким образом свои 100000 марок Генрих мог получить сполна.

Попытаемся теперь из надежных источников вывести в первом приближении сальдо на начало 1194 года. На момент освобождения Ричарда Генриху не могла быть выплачена сумма, превышавшая причитающиеся ему 83000 марок. Если вычесть из них те 10000 марок, за которые был выставлен заложником Уолтер Руанский, и далее взнос на выкуп в размере 6000 марок в соответствии с записью нормандского казначейства за 1195 год, то мы выходим на сумму в 67000 марок.

Но Генрих должен был получить больше и немалую часть из этого тут же отправить Леопольду, поскольку тот к моменту своей смерти на рубеже столетий уже успел произвести инвестиции. Но если бы мы прибавили к тем 67000 марок полную долю Леопольда в размере 30000, тогда бы мы вышли почти на те же причитающиеся 100000 марок. Куда тогда следовало бы отнести 10000 марок, за которые был выставлен заложником Уолтер Руанский? Следует также учитывать то, что за многочисленных знатных заложников в 1194 и 1195 годах Ричард выплатил большие суммы, чем то документально подтверждается, что вынуждает нас еще уменьшить ту сумму, которая на момент его освобождения уже была выплачена. Все же мы не можем в своих расчетах выходить за пределы конечной суммы в 113000 марок. Теперь у нас есть свидетельство источника, подтверждающее эту окончательную сумму. Уже не раз упоминавшееся Additamentum к «Зальцбургским Анналам» представляет собой исключение среди имеющих отношение к данному вопросу сообщений, и, хотя положение вещей в нем отражено таким образом, как если бы Ричард именно при своем освобождении заплатил 110000 марок, эта некруглая сумма привлекает внимание — с одной стороны, потому что она отличается от оговоренных в договорах сумм, с другой стороны, поскольку архиепископ Зальцбурга, который был родственником императора и присутствовал при составлении Леопольдом завещания и его смерти, мог иметь точное представление о переведенных на самом деле деньгах. Но предположение о том, что к 4 февраля 1194 года Ричард мог бы перевыполнить свой план, не только опровергается источниками, но и представляется абсурдным, поскольку нет никаких оснований устанавливать общую сумму требований Генриха и Леопольда выше 150000 марок и превышать эту сумму добавлением всех последовавших позднее платежей и скидок. Неизвестным членом в нашем уравнении остается конечное распределение денег между Генрихом и Леопольдом, но к Ричарду это не имеет никакого отношения. Существенно то, что культивировавшийся климат «дружбы» и тот факт, что Генрих отправлялся в Сицилию и хотел побыстрее покончить с этим затянувшимся делом, позволили Ричарду недоплатить выкуп до. установленного размера. Таким образом, освобождение от обязательства оказания военной помощи в Сицилии он купил не за 50000, а за 13000 марок. Об упоминавшейся Говденом ежегодной дани ничего неизвестно.

Представление о реальной ценности суммы, выплаченной в качестве выкупа, мы получаем, когда узнаем из реестра казначейства, что во второй половине правления Ричарда годовой королевский доход из Англии и Нормандии составлял соответственно примерно по 20000 фунтов, что в общей сложности равнялось 60000 марок. Но при этом надо иметь в виду, что сюда не включались остальные анжуйские земли, и статьи королевского дохода вообще-то ограничивались исключительно инкассацией чеков. Важно отметить следующее: деньги, ушедшие на выкуп Ричарда, не были вытряхнуты из государственной казны, они поступили из других финансовых источников, таких как личная собственность вассалов и сокровища церкви, которые в таком объеме вообще нельзя было бы привлечь для других нужд. Должно быть, поэтому и смог Ричард сразу же принять финансовые требования императора. Впрочем, сразу же после своего возвращения Ричард начинает войну с Филиппом, и это означает, что для выплаты своего выкупа имевшиеся в его распоряжении средства он использовал не до последней монеты. Из этих соображений не следует связывать представление о существенном ослаблении оборонительной мощи анжуйского государства с этим чрезвычайно крупным оттоком капитала.

Но вернемся в Майнц к освобождению Ричарда. Наделяя Ричарда Бургундским королевством, Генрих VI намеревался сгладить впечатление о принудительном характере его отношений с английским королем и вместо этого продемонстрировать в полном блеске императорскую милость. Между тем мы знаем, что заключительный этап переговоров протекал далеко не гармонично. Генриху не оставалось ничего иного, как сбросить маску доброжелательства и доигрывать спектакль в роли вымогателя. Из-за маневров Ричарда Генриху стала грозить опасность навлечь на себя дурную славу нарушителя договора, которого должны были сдерживать собственные князья, чтобы он из корыстолюбия не захотел принять французские предложения. Ричарду же удалось доказать свою финансовую щедрость и хорошее взаимопонимание с этими же князьями. И хотя он одновременно выставил заложников за остаток суммы по выкупу, это не мешало ему раздавать рентные лены, так называемые пенсии, пусть хотя бы для того, чтобы подчеркнуть, что он еще достаточно богат и может покупать себе князей империи. Остается гадать, были ли эти homagia совершены еще в Майнце, как предполагает Говден и что, похоже, следует из его списка тех, кого это коснулось, или во время проезда Ричарда по территориям названных лиц по пути домой, как утверждает другой компетентный хронист, Жильбер Монский. В любом случае завязывание этих узелков дружбы происходило практически перед самым носом императора. Даже если речь шла о соглашениях «salva fidelitate imperatoris» и удар направлялся по Франции, не следует забывать, что в лице Ричарда оппозиция, с которой он сам примирил Генриха в предыдущем году, приобретала потенциального вождя. С учетом реальной ситуации эта политика заключения союзов должна была выглядеть по меньшей мере двуличной.

Согласно хеннегаускому хронисту Жильберу, в список пенсионеров входили архиепископ Кельна, герцоги Брабантский и Лимбургский и избранный епископ Льежа, шестнадцатилетний сын последнего. Его избрание Генриху пришлось признать поздней осенью 1193 года, чтобы не поставить под угрозу мир в этой нижнерейнской области, через которую доставлялись деньги Ричарда. Говден значительно расширяет круг ленников, включая в него еще и архиепископа Майнца, сына графа Фландрского-Хеннегауского, графа Голландского, герцога Австрийского, Бонифация Монферратского, брата убитого Конрада, и даже таких членов рода Гогенштауфенов, как герцога Швабского и пфальцграфа Рейнского. Как бы то ни было, ясно одно: ядро альянса формировалось на Нижнем Рейне, следовательно, в наиболее удобном месте для вбивания клина между Францией и империей. В любом случае, список Жильбера представляется усеченным, поскольку по записям нормандского казначейства маркграф Монферратский в 1198 году получил 800 анжуйских фунтов «de feodo suo». Своему будущему союзнику, графу Бодуэну IX Фландрскому, Ричард в 1197 году заплатил пенсию за три года, и это, похоже, подтверждает свидетельство Говдена о том, что в 1194 году сын на ту пору состоявшего в союзниках Филиппа правящего графа принадлежал к поставленным на довольствие Ричардом князьям.

Политическая слабость Генриха VI, о которой ему пришлось сигнализировать недавно еще оппозиционной группе нижнерейнских князей, усугублялась их тесной экономической связью с Англией и Нидерландами.

В соперничестве с Францией светский глава группы, герцог Генрих I Брабантский, имел самую сильную личную заинтересованность. В наследственном споре о Фландрии он проиграл хеннегаусцу Бодуэну V, тестю Филиппа. Несомненно, уже тогда Ричард поставил перед собой цель вывести Фландрию, которая принимала участие в интервенции Филиппа в Нормандию, из числа союзников Франции. И он добился этого впоследствии сильным экономическим нажимом. Но в 1194 году он завязывает политические отношения с фландрским наследником, одновременно приобретая союзников среди соседей старого графа. И когда Жильбер добавляет, что соглашения никогда не соблюдались, поскольку обе стороны — Ричард и его союзники — вообще никогда их не соблюдали, то это тенденциозное и ложное утверждение: Генрих Брабантский получил значительный лен в Англии. Исход войны между Фландрией и Брабантом еще летом 1194 года был предрешен в пользу Фландрии, но в год подписания мирного договора, 1195-й, старый хеннегаусец умер, и его сын, как Бодуэн IX, граф Фландрский и Бодуэн VI, граф Брабантский, был использован Ричардом как орудие войны. С 1197 года Фландрия выступает на стороне Брабанта в антифранцузской коалиции. Безоблачные отношения Брабанта с Ричардом нашли свое проявление также в том, что коронация Отто германским королем в 1198 году сопровождалась помолвкой с Марией, малолетней дочерью герцога Генриха; свадьба состоялась в 1214 году, после недолговечного брака Отто с представительницей рода Гогенштауфенов. Отчетливее всего двойной характер оформившегося альянса раскрывает архиепископ Кельна. Адольф Альтенский, который уже при освобождении Ричарда был избран на свой пост и демонстративно осыпал почестями возвращавшегося домой английского короля, впоследствии будет представлять коронацию Отто как кульминационную точку антигогенштауфенского курса. Но все это время архиепископ Кельнский числился таким же получателем английских денежных ленов, как и герцог Генрих III Лимбургский.

Ценность подготавливаемых Ричардом в 1193 году и оформившихся в 1194 году политических союзов проявляется в их долговечности. Вплоть до Бувенской битвы в 1214 году они оставались константой европейской политики. Это была столь же простая, сколь и прочная коалиция, порожденная естественными интересами. Удивительно лишь то, как Ричарду, который находился в плену, удалось ее выковать, тем более, что в это время он активно разрабатывал с императором «гениальные» планы будущего сотрудничества. Но последние были только прикрытием, за которым зарождались привязанные к реальности отношения. Свой путь на родину Ричард начал в Майнце. Это, скорее, напоминало триумфальное шествие. Неторопливо двигаясь вниз по Рейну, он делает следующую продолжительную остановку в Кельне, где местному архиепископу удается уговорить его задержаться на три дня в городе и пожаловать горожанам Кельна торговую привилегию. Проскакав через Брабант, Брюссель и Антверпен — все это были дружественные ему земли, он, в конце концов, отплывает из небольшого фландрского порта в Англию. Когда 13 марта 1194 года он высаживается в Сэндвиче, то встречает только разрозненные очаги сопротивления сторонников Иоанна. Их силы были сконцентрированы в замках Ноттингем и Тикхил, и через нескольких дней они сложили оружие. Лондон встречал своего уже против всех ожиданий счастливо возвращавшегося домой и во всех отношениях дорогого короля пышными торжествами. В конце марта — начале апреля в Ноттингеме он проводит многодневный вселенский собор, на котором присутствовал и шотландский король и в ходе которого он потребовал вынести приговор Иоанну. Того пригласили на суд. К тому же времени относится и ставшая легендарной охота Ричарда в Шервудском лесу, где ему очень понравилось, но Робина Гуда он там определенно не встречал, поскольку тот был лишь воплощением чаяний бедняков о справедливости и равенстве.

17 апреля Ричард в Винчестере участвует в так называемой второй коронации, которая, естественно, сводилась к торжественному шествию в короне и должна была положить конец всем сомнениям о каком-либо ущемлении суверенитета. Затем он отправляется в Портсмут, где, распираемый нетерпением, ожидает благоприятной погоды для того, чтобы переплыть на материк. Наконец, 12 мая он выходит в море курсом на Барфле, оставив Англию в умелых руках пользующегося полным королевским доверием и наделенного всей полнотой власти Хьюберта Уолтера. Англия Ричарда больше никогда не увидит. В Нормандии его прибытие вызывает такую же безудержную радость. Через Кан он держит путь на Лизо, где его посещает исполненный раскаяния грешник Иоанн. Эту сцену нам описывает биограф Вильгельма Маршалла: и повалился Иоанн своему брату в ноги, тот же поднял рыдающего, обозвав неразумным дитятей — а тому на ту пору было примерно 27 лет, — простил и пригласил за стол. Имущество его он пока что придержал, тогда как его советчиков и сторонников преимущественно карал денежными штрафами. В Лизо Ричард получает тревожную весть об опасности, нависшей над важным пограничным укреплением Верно. И он торопится туда со своими войсками, тем временем Филипп отступает, и 30 мая он также триумфально вступает в Верно. Похоже, после всех метаний и окольных путей он вновь нашел цель в жизни: отвоевать и закрепить Нормандию в прежних границах, поскольку все его будущие военные и политические усилия концентрируются на ее осуществлении. Север он покидает теперь только для случайных военных вылазок в ближайшие окрестности. Герцог Аквитанский, судя по всему, превращается в герцога Нормандского.

Одновременно, кажется, разрушаются чары. Вместо того, чтобы как всегда находиться меж двух врагов и, следовательно, внешне в безвыходной ситуации, самое позднее с 1195 года неожиданно у него остается только один противник, а именно, Филипп. В этом упростившемся положении события начинают прямолинейное развитие. Успехи Ричарда по этой причине легко признать без глубокого анализа, что обычно и делается. Только он не становится в одночасье другим человеком, меняется исключительно ситуация, крестовый поход, который внес в жизнь столько путаницы, с его прологом, основным действием и эпилогом ушел, наконец, в прошлое. И мы будем рассматривать прямолинейное развитие событий последних пяти лет — а дольше, можно сказать, такой ситуации Ричард не выдержал, но это, конечно, непозволительное замечание, — без поправки на прямолинейность, в зависимости от значимости событий.