Субботний день уже кончался, когда Алексей По­лозов вызвал Аню по внутрицеховому телефону. Голос его звучал напряженно:

— Анну Михайловну Карцеву добивается по город­скому какой-то товарищ. Говорит — товарищ по армии.

— По армии? — воскликнула Аня. — Бегу!

И тут же поняла, кто это, и на минуту остановилась у двери, не зная, что же теперь делать и как отказать­ся от встречи.

Алексей внимательно взглянул на нее, когда она во­шла, и передал ей трубку. Бухгалтер прочно обосновал­ся рядом с ним, разложив на столе склеенные листы от­четов.

— Я слушаю, — сказала Аня в трубку и услыхала знакомый голос, обрадовалась этому голосу и растеря­лась, потому что поняла, как невозможны и нелепы все предлоги, только что выдуманные ею.

— Володя, ты? Откуда ты и куда?

Она произнесла первые попавшиеся слова, чтобы сказать хоть что-нибудь.

Алексей склонился над отчетом. По его сугубо со­средоточенному виду понятно было, что он прислуши­вается к каждому слову, к каждой интонации ее голоса. Догадался он, что это Ельцов?

— Я здесь проездом, и на один день, — сказал Ель­цов. — Сегодня «Стрелой» уезжаю в Москву. Я тебя увижу, Аня?

— Господи, почему же только на один день, — про­бормотала Аня. — Кто же так приезжает? У меня сего­дня как раз... просто не знаю, что и делать...

— Мне совершенно необходимо тебя увидеть, Аня. Совершенно необходимо. Иначе невозможно.

Аня подумала — надо бы прямо сказать ему: сего­дня я выхожу замуж. Так было бы проще всего. И, мо­жет быть, всего милосердней. Но тут же она поняла, что никогда не скажет этого — пусть их неудавшаяся любовь забыта ею, но нельзя забыть трудные годы, про­веденные вместе, нельзя забыть, что Ельцов прошел ря­дом с нею войну, оберегая ее как мог, и всегда был ей другом — преданным, сдержанным, все понимающим.

— Сейчас соображу, — сказала Аня. — Конечно, мы должны увидеться.

Алексей перевернул страницу отчета и совсем при­гнулся над ним. Аня видела его склоненный затылок с ложбинкой посередине и пальцы, крутившие карандаш. Поймет ли он?..

— Это Ельцов, — тихо сообщила она, вспомнила о бухгалтере и решительно сказала, опуская телефон­ную трубку: — Алексей Алексеевич. Приехал мой фрон­товой товарищ. Он сегодня уезжает. А в девять часов у меня заседание, которое я не могу пропустить, что бы ни было. Вы не возражаете, если я до заседания отлу­чусь?

Бухгалтер равнодушно ждал. Разговор его не касал­ся. И он не видел причин, почему Карцева, проводящая в цехе целые вечера, не может отлучиться на два часа даже без разрешения начальника цеха.

— Конечно, Анна Михайловна, — сказал Полозов. — Раз вам нужно. Да и рабочий день кончается.

Он улыбнулся ей украдкой от бухгалтера.

— Я знаю, — сказала Аня обрадованно, потому что он понял и не рассердился. — Я просто хотела напом­нить, что в девять у меня заседание. Очень важное.

— Вы только не опоздайте, с этим вашим фронтовым товарищем! — предупредил Алексей и снова доверчиво улыбнулся ей.

— Володя, я все устроила. У меня есть время до восьми, — в трубку сказала Аня и скорчила шутливую гримасу над головой бухгалтера. — Где мы встретимся?

— Назначайте, товарищ начальник, — сказал Ель­цов.

Она поехала к нему в гостиницу, потому что позвать его к себе было невозможно, да и в своей комнате она уже не чувствовала себя дома, — дом ее там, в большой комнате с глобусом, куда она пойдет сегодня, чтобы остаться навсегда.

Ельцов встретил ее в вестибюле гостиницы. Загля­нул ей в глаза:

— Аня... ты довольна?

— Да!

— О! как ты это сказала!

Чуть поддерживая ее под локоть, он повел ее в свой номер. Они сели в кресла друг напротив друга, разде­ленные массивным круглым столом. На столе стояла ва­за с фруктами, тарелка вишен и бутылка легкого вина. Ельцов ждал ее; она чувствовала, что он очень волно­вался и хотел хорошо принять ее.

«Алексей никогда не сумел бы, не догадался бы так подготовить встречу», — подумала Аня, вспоминая ком­нату с чересчур яркой лампочкой без абажура, колба­су в бумаге на столе, заваленном пыльными книгами, неумелое гостеприимство Полозова. И ей томительно захотелось скорее очутиться в той комнате, возле того угловатого и милого человека, самого необходимого из всех.

— Ты так и не ушел из армии?

— Нет, не ушел и уже, наверно, не уйду.

— Но ты же хотел...

— Хотел, когда еще надеялся уехать не один.

Он снова внимательно посмотрел Ане в глаза, стара­ясь прочитать в них что-то, и сказал, отводя взгляд:

— Каждый ищет дела, которое захватило бы цели­ком. А в случае, подобном моему, и заменило все.

Она знала и ценила эту его манеру говорить четко и без эмоций, чуть посмеиваясь над собою. Как в тума­не припомнилось прощанье с ним, собственные мягкие, утешающие слова: «Мы же не навеки расстаемся, Во­лодя... разлука проверит все». Она и тогда знала, что возврата нет. А он — надеялся?

Ей было стыдно, что она невольно внесла столько го­ря в жизнь этого человека, она говорила себе — он чу­десный, умный, красивый, у него куча всяких достоинств, с ним любая женщина будет счастлива и покойна. По­чему же я не полюбила его тогда, когда еще не знала Алексея? Чувствовала, что где-то есть другой, незабот­ливый и неумелый, с трудным характером и ни на кого не похожий?

— Володя, — сказала она, — у тебя еще будет все. Все. Я уверена.

— Спасибо, Аня, на добром слове.

— Это так и будет.

— Наверно. Самые сильные чувства, говорят, про­ходят.

— Да?

До чего все сходилось к Алексею! Может ли быть, что все проходит и эта неуемная тяга к другому чело­веку тоже пройдет? Ей очень нужно было поскорее уви­деть его и убедиться в том, что это не так, что их лю­бовь не пройдет.

— Нет, нет, Володя, — сказала она, увидав, что Ель­цов хочет откупорить вино. — Вина не надо. А вишни чудесные.

— Это наша последняя встреча, Аня. Ты не хочешь чокнуться со мною хотя бы в память тех лет?

— Один бокал, Володя. Больше я не буду.

— Ты мне скажешь, что у тебя сегодня вечером? Или не спрашивать? — После молчания он предло­жил: — Я тебе очищу грушу, хорошо?

— Хорошо.

Груша была сочная и таяла во рту.

— Чем ты занят сейчас, Володя?

— Техникой, Аня. Новой изумительной техникой.

Совсем по-женски, со страстным желанием услышать утешительный ответ, она быстро спросила:

— Новой войны не будет, нет?

— Для того работаем. На том стоим.

— Ты уже полковник. Давно?

Он усмехнулся:

— Мы расстались, Аня, шесть месяцев назад.

— Да, правда. Всего шесть месяцев.

Ее поразила мысль, что шесть месяцев вместили так много. Казалось, бесконечно давно это было — поезд, пересекающий страну с востока на запад... растрево­женная переменой жизни, одинокая женщина ехала к пепелищу своей юности, не зная, что ее ждет...

— Расскажи мне о себе, Аня. У тебя такой удовлет­воренный вид.

Аня начала рассказывать, чтобы заполнить время до половины восьмого, когда она поднимется и уйдет. Как ей хотелось, чтобы время шло быстрей! И вместе с тем она ясно сознавала, что Ельцов очень дорог ей, что ей жаль расставаться с ним и потом, позднее, она не раз пожалеет о том, что встреча была слишком ко­ротка.

— Ты мне дашь свой адрес, Володя? Мне не хотелось бы терять тебя из виду.

— А мне кажется, Аня, что мне следует обязательно потерять тебя из виду.

— Это очень несправедливо устроено в жизни, Во­лодя. Женщины теряют самых хороших друзей толь­ко потому, что имели несчастье родиться женщинами.

— Тут уж ничего не поделаешь.

— Да, но жалко.

— Я себе представлял еще час назад — вдруг я уви­жу тебя и пойму, что ты... В общем, розовые мечты, ко­торые не сбылись. Очистить еще грушу?

— Да, я сегодня не обедала.

— Может быть, мы успеем...

— Нет, нет. Через двадцать минут мне надо идти.

— Там, куда ты идешь, тебя накормят, надеюсь?

— Ох, не знаю! — воскликнула она и блаженно улыбнулась, вспомнив все то же неуклюжее гостепри­имство Алексея. Может же быть, что человек так ну­жен и так люб!

Ельцов отвез ее домой на такси. По дороге они пере­бирали фронтовые воспоминания, дальневосточных дру­зей. Ельцов был оживлен и ровен.

— Прощайте, Аня, — сказал он возле ее подъез­да. — Постараемся охранить вас.

Она приподнялась на цыпочках и поцеловала его.

Оказавшись у себя в комнате, она на минуту при­села на подоконник, проводила глазами заворачиваю­щее за угол такси и тряхнула головой, словно это мог­ло помочь ей освободиться от ощущения невольной же­стокости, совершенной ею. Итак, целый кусок жизни окончательно ушел в прошлое. А то, что сегодня начи­нается... что оно принесет ей? Может ли быть, что все проходит?

Она лихорадочно заторопилась. Приняла душ, улы­баясь синим язычкам газового пламени, — в девять ча­сов я его увижу! Оделась, оглаживая пальцем каждую вещь, — в девять часов я его увижу! Осторожно влезла в узкое, мягко шелестящее платье, холодком приникшее к плечам, — в девять часов я его увижу!

Подойдя к зеркалу, она оглядела себя не своими — его глазами, — какою он меня увидит? Оттого, что она глядела его глазами, она увидела себя такою, какой и была в эту минуту — красивой, любимой, рвущейся к счастью.

Оглядела комнату как чужую, не позволив ни од­ному воспоминанию набросить тень на свою радость.

Она сейчас уйдет отсюда. Уйдет навсегда. В боль­шую неуютную комнату с глобусом на столе, где нет ничего, что нужно для уюта, и есть все, что нужно для счастья.

Усмехнувшись, сунула на дно сумочки футляр с зуб­ной щеткой.

Когда она выходила, ее остановила Алла Глебовна. Алле Глебовне нужно было рассмотреть ее платье и узнать, у какой портнихи оно сшито.

— Само сшилось, само! — крикнула Аня и, невежли­во рассмеявшись, выскочила за дверь.

Было без одной минуты девять, когда Аня издали оглядела пустой мостик через канал, на котором Алек­сей должен был встретить ее. На мостике не было ни души. И кругом никого не было, только мальчишка с удочкой стоял у решетки и следил за поплавком, плава­ющим на розовой воде.

— Ты, конечно, хотела, чтобы я торчал у всех на глазах на середине моста?

Откуда он появился, не понять было. Но он был именно таким, каким ей хотелось увидеть его и каким она все-таки совсем не ждала его — в белой рубашке с отложным воротом, свежевыбритый, с таким светом в глазах, что не оторвать взгляда. В руке, заведенной за спину, он держал, цветами вниз, большой букет. Стряхнув оберточную бумагу, маскировавшую цветы, он поспешно сунул букет ей в руки. Аня с радостью отметила, что это не был аккуратный и безвкусный бу­кет, какие делают уличные продавщицы, лишая цветы их непосредственной, свободной прелести. Алексей вру­чил ей рассыпающуюся охапку маков, ромашек и еще каких-то необыкновенных, незнакомых Ане цветов с нежным и сильным ароматом..

— Что это?

— Почем я знаю. Они тебе подходят.

Они пошли рядом, иногда касаясь плечами. Задержа­лись под ивами, свесившими ветви через решетку. Здесь они долго стояли как-то ночью. Здесь Аня одна следила за белым корабликом, сулившим ей вот этот день.

Они прошли переулком и зашли под старинные сво­ды арки на углу.

— На мемориальной доске будет выбита сегодняш­няя дата. Да?

— Да.

Лестница, по которой она с отчаянием взбегала в ту ночь, оказалась совсем не такой, какой запомнилась. В стеклянный фонарь сверху падал веселый розовый свет, и чем выше они поднимались, тем сильнее и радост­нее был этот свет.

— Аня!

Он поцеловал ее у двери с табличкой 38. Несколько лепестков мака упали на площадку.  

— Пусть. Я бы набросал их по всему пути, если бы не боялся, что кто-нибудь другой наступит на них раньше тебя.

Они еще задержались у двери. Было так хорошо, что не хотелось ничего менять.

— Аня, совсем?

Он вынул из кармана маленький ключ.

— Открой.

Она всунула ключ в щель замка и открыла дверь. Когда она вынула его, Алексей вложил ключ в ее су­мочку.

— Я заказал его для тебя.

Передняя и коридор тоже оказались совсем не та­кими, какими она увидела их в ту ночь. Она распах­нула знакомую дверь, уже готовая к тому, что и комна­та будет совсем другой. Комната была другой. Мебель была та же, даже глобус по-прежнему голубел простором Тихого океана, но самый дух комнаты изменился — комната ждала ее, Аню. Слишком яркая лампочка укрылась матовым стеклянным шаром. Глобус пере­брался на книжную полку, стол был накрыт белой ска­тертью, на скатерти расставлены неумело, но старатель­но все вкусные вещи, какие мог разыскать на прилавках мужской неопытный взгляд. Закатный луч преломлялся в стекле двух бокалов, стоявших рядком у бутылки шампанского, и в воде, предусмотрительно налитой в большую банку для цветов.

— Я очень боялся, что солнце уйдет до того, как я приведу тебя, — сказал Алексей, отгибая проволоку на горлышке бутылки. — Так было задумано, чтоб солнце. Я ужасно боялся, что ты опоздаешь... — И, после пау­зы: — Я боялся, что ты вдруг пожалеешь.

— Я никогда не пожалею!

Они помолчали, глядя друг на друга, потом он ска­зал со своей шутливой интонацией:

— Подводить итоги будем через двадцать пять лет, или когда там золотая свадьба, ты говорила? Если пробка не выстрелит в потолок, это будет с ее стороны безобразием.

Пробка выстрелила.

Пена на шампанском опадала, золотистые пузырьки резво бежали вверх.

Аня взяла бокал и потянулась чокнуться с Алек­сеем.

— Погоди, я должен сказать за что. За то, что ты меня научила понимать, что это должен быть праздник, и беречь его, и... ну, в общем, за тебя, Аня!

— За нас, Алеша.

— А я уже не отделяю. Они выпили до дна, стоя.

— Почему я должен сидеть где-то за тридевять зе­мель от тебя? Я сяду рядом, можно? И ты должна есть, — это все куплено для тебя, я ужасно старался. Когда я пошел, я вдруг понял, что совсем не знаю, что ты любишь.

Ей хотелось сказать: тебя. Она не стыдилась ска­зать это, но она была так взволнована, что слова не выговаривались.

— Смотри, Аня, этот луч подбирается к тебе. Я так и представлял себе, что посажу тебя вот тут и солнце будет до тебя добираться.

Они не заметили, дотянулось ли солнце до опустевшего стула и как оно ушло из комнаты.

— Знаешь, Алеша, у меня такое чувство, будто нет ничего-ничего, кроме тебя, меня и этой комнаты.

— С тех пор как здесь водрузился этот твой шкаф, комната стала неузнаваемо солидной. Видно, что здесь живут почтенные супруги, верно?

Они потратили половину воскресного дня на то, чтобы перевезти Анины вещи и устроиться. Алексей от­давался этому делу со всем пылом, заботился о том, чтобы у Ани был свой рабочий стол и чтобы свет из окна падал правильно, мечтал обменять их комнаты на отдельную квартиру в новом доме... Аня беспечно улы­балась, ей казалось, что ничего не нужно и все удобно, раз Алексей тут, с нею.

— Знаешь, мне очень странно, что завтра утром я приду в цех — и те же люди, те же разговоры, все та­кое же, как всегда.

— А оно будет не такое. Мне сейчас кажется, что все мне будет легко, все будет удаваться.

— Алеша... говорят, самые сильные чувства про­ходят. Ты в это веришь?

— А, что они все понимают!

Она легко поверила, — ничего не понимают. Разве она сама понимала еще вчера, какою может быть лю­бовь? И какою может быть настоящая близость, когда, как бы ни были различны два человека, мысли их текут вместе, сливаются, дополняют одна другую, и не вспомнить, кто о чем подумал первый и чья мысль ста­ла общей?

Их речи были отрывисты, вольно перескакивали с одного на другое и все же связны, потому что охваты­вали весь мир их чувств и интересов. Вся их жизнь бы­ла тут, вместе с ними, все заботы, вне которых они се­бя не мыслили; только заботы стали прекрасны и лег­ки оттого, что ощущались двоими и делились на двоих. И Аня порой сама заговаривала о том, что неделю на­зад хотела начисто забыть в день своего праздника, потому что все это было — Алексей, его жизнь, его уси­лия и мечты.

Приготавливая к утру свое рабочее платье, Аня за­думалась над ним. За эти сутки так переменились ее отношения с Алексеем и она сама так переменилась, — как прийти к людям такой же, как всегда, входить в кабинет начальника цеха как чужая... как укрыть от людских глаз, что ты счастлива?

— А мы завтра же всем скажем, — поняв ее мысли, заявил Алексей.

Ее обрадовало это, но потом пришли сомнения — он начальник, они вместе работают...

— Неудобно будет?

— Неудобно только тем, у кого совесть нечиста.

В середине ночи им показалось, что они обязатель­но проспят.

— Давай совсем не спать.

— Давай.

Она проснулась как от толчка, — совсем не потому, что пора было вставать, нет, — во сне она все вспомнила и испугалась, что это только приснилось.

Это не приснилось. Ясный свет раннего, погожего утра вливался в комнату — в ее новую комнату, где ей жить и беречь свое счастье. Через час надо вставать к обычному трудовому дню, — только какой же обычный их первый общий день! Она осторожно повернула голо­ву и увидела Алексея — спокойно спящего человека, слегка улыбающегося сжатыми губами. Она на миг при­льнула щекой к его захолодевшему плечу и сразу ото­двинулась, потому что ей захотелось разбудить его и жалко было прервать его сон.