В один из морозных предновогодних дней уходящего, 1973, года я был вызван к шефу, которого застал стоящим за рабочим столом, как в тот памятный день выяснения отношений с Громыко. Щеки непривычно розовели, то ли от мороза, то ли от волнения. Поздоровавшись, он еще прошелся в полном молчании по кабинету, как всегда на прямых ногах и сильно раскачиваясь.

— Я только что вернулся от Леонида Ильича, — медленно заговорил он, опускаясь в кресло и указывая мне на стул.

Из дальнейшего рассказа выяснилось, что Брежнев и Андропов в течение нескольких часов подводили итоги четырехлетних усилий по стабилизации советско-западно-германских отношений.

Большую часть несомненных заслуг Брежнев приписывал «коллективному руководству», что в те времена означало — себе самому.

— Мы очень мудро поступили, что в шестьдесят девятом году, вопреки мнению некоторых, пошли на этот смелый шаг, — резюмировал он. — И ты, Юра, был абсолютно прав, когда настоял на форсировании процесса. А главное, включился в него сам. Иначе дело растянулось бы на многие десятилетия, как переговоры с американцами по разоружению: шаг вперед, два назад, два вперед, три назад!.. И все это сопровождается шумом в конгрессе, в прессе. Президент — за, оппозиция — против, пустая говорильня! Разве в такой обстановке можно решить что-либо путное?

— Подвесить проблему и бесконечно долго мусолить ее — это как раз то, к чему сегодня стремятся американцы, — не преминул вставить Андропов.

К слову, Брежнев вспомнил, как в разговоре с ним Брандт в шутку позавидовал тому, что у Генерального секретаря отсутствует оппозиция. Канцлер пожаловался, что одну треть рабочего времени он тратит на уговоры партнеров по коалиции, две трети на урезонивание оппозиции.

— Ведь с оппозицией как получается! — увлеченно пересказывал Брежнев Брандта. — Не поставишь ее в известность — тут же припишут закулисный сговор, лучше всего с Москвой, проинформируешь — на другой день все будет в газетах! Кто после этого будет с тобой вести переговоры?

Возбужденный Андропов хотел как можно детальнее передать все только что происшедшее у Брежнева с тем, чтобы еще раз пережить приятные минуты. Несомненно, я был для него в этом смысле оптимальным слушателем, стоявшим у истоков событий, о которых шло повествование.

— А ты знаешь, что самое интересное? Кто-то подбросил Леониду Ильичу заключение, сделанное самими западными немцами. Так вот, согласно их подсчетам, за время наших с ними переговоров в рамках «восточной политики» из министерства иностранных дел Германии утекло только в прессу более 60 информаций по поводу предварительного обмена мнениями, не подлежавших публикации.

Леонид Ильич справедливо заметил: «Какие могут быть переговоры с участием газет? Это же всенародное обсуждение!» Я полностью согласен. В данном случае образуется порочный круг: предположим, у Громыко информация не утекает, но зато вылезает на том конце, из МИДа Германии, а оттуда распространяется по всему миру. Кому от этого легче? Естественно, при таком хаосе и всемирном ажиотаже ни о чем путном договориться невозможно.

Леонид Ильич прямо сказал: «Я по твоему каналу почти пять лет напрямую и быстро с Брандтом все вопросы решаю. И никакой утечки. Не будь его, мы бы с немцами, как с американцами, застряли на многие десятки лет.

Так что поздравь себя с прекрасной идеей, а ребят с отличной работой. И скажи, чтобы темпов не сбавляли».

Голос Андропова звенел от торжества, а лицо сияло. Возможно, это был самый светлый день в жизни шефа. Своими недвусмысленными оценками его деятельности Генеральный секретарь дал ему понять, что изнурительный марафон соперничества с Громыко закончился в его пользу.

Очень скоро признал это и сам Громыко, посторонившись и пропустив соперника вперед.

Укреплению положения Андропова в значительной степени содействовала реализация поддерживаемой им идеи переместить центр тяжести советской внешней политики из Америки в Европу.

В данном случае первостепенную роль сыграли не только его собственные убеждения, но и в первую очередь то, что он сумел убедить в своей правоте Брежнева.

С самого начала установления канала с немецким канцлером Генеральный секретарь понял, что передаваемую и получаемую информацию надежнее всего пропускать через голову Андропова, которую он считал более светлой, чем у остальных приближенных, да и у него самого. Человек, признающий чье-либо умственное превосходство, уже не дурак.

Андропову такая постановка вопроса давала серьезные преимущества перед остальными, обеспечивая ему постоянный доступ к Генеральному секретарю и возможность еще более доверительного с ним общения.

И тем не менее в планах Андропова это несомненно важное обстоятельство постепенно уступало место еще более значительному.

Наделенный от природы качествами, необходимыми для крупного политического лидера, и готовясь встать во главе мировой державы, он еще будучи на вторых ролях уже серьезно обдумывал, какое место в хитросплетенных отношениях между Востоком и Западом должно быть отведено СССР и ему лично.

Конфронтацию и гонку вооружений он называл «азартными играми в игорных домах», принадлежащих ВПК: «В конечном счете все проигрывают, кроме хозяев».

Выход из порочного круга он видел в устранении недоверия между лидерами ведущих стран Востока и Запада. И как ни парадоксально, будучи человеком крайне недоверчивым, наибольшие надежды он возлагал на установление доверительных отношений между ними.

Исходя из этих соображений, Андропов соглашался на неофициальные встречи с влиятельными американскими политиками, сенаторами, которым, кстати, удалось хоть и незначительно, но все же развеять его недоверие к США. Много больший вклад по сравнению с именитыми американскими сенаторами сделал в этом направлении человек, известный лишь немногим — резидент советской разведки в США Дмитрий Якушкин.

Выходец из благородного дворянского русского рода, удивительно чистый человек, он долгие годы прожил в США и благодаря незаурядным способностям преуспел не столько в проникновении в американские государственные секреты, сколько в распознании главных политических сил, приводящих в движение гигантский американский государственный маховик.

Главное же, он сумел хорошенько разобраться в людях, стоящих у его пульта.

Андропов очень быстро понял, что именно это ему и нужно, и не жалел времени на встречи с резидентом, стремясь, как он говорил, «подпитаться американским духом из первых уст».

Будучи человеком не только чистых кровей, но и чистых помыслов, Якушкин не опускался до угодничества, малюя американскую картину черным, по моде того времени, но и не впадал в эйфорию по поводу американского образа жизни, как это происходит со многими сегодня. Он оставался сам и удерживал собеседника в рамках реальностей, часто неприятных. В этом он видел свою задачу, и это принесло полезные плоды.

Трудно быть категоричным, но мне кажется, что наиболее важными стали беседы Якушиина с Андроповым, относящиеся к началу восьмидесятых годов. Как раз в это время Громыко, раздраженный тем, что американцы затягивали с ратификацией договора ОСВ-2 и перспективой размещения американских ракет в Европе, начал активно убеждать Брежнева и членов Политбюро в том, что «ресурсы США тоже небезграничны» и что СССР нужно еще немного продержаться в противостоянии американцам, чтобы они пошли на более приемлемые для СССР условия переговоров.

Вопреки позиции Громыко, Якушкин использовал каждый свой приезд в Москву для того, чтобы доказать Андропову бессмысленность экономического, и тем более военного противостояния США. Советский резидент убеждал своего шефа в том, что в Соединенных Штатах есть весьма солидные силы, способные препятствовать нагнетанию военной лихорадки в стране, но для этого СССР не должен помогать их оппонентам и отказаться от бряцания оружием, а также от своих «несгибаемых» позиций на переговорах. Необходимо рассеять страх простых американцев перед советской военной угрозой. Усилия резидента не прошли даром.

Используя среди прочего и его аргументацию, Андропов сумел удержать Л.Брежнева от углубления конфронтации с США и Германией в тот самый острый момент, когда в НАТО принимались Брюссельские решения 1979 года «о довооружении», а в голосе некоторых членов Политбюро зазвучали весьма воинственные нотки. Правда, и эту акцию он провел по-андроповски. Не выступив на Политбюро с критикой предложенной Громыко жесткой формулировки, исключающей возможность ведения дальнейших переговоров в случае положительного решения вопроса о довооружении, он даже проголосовал за нее. Однако, выждав некоторое время, он направился к Брежневу и изложил свою точку зрения, согласно которой в дипломатии вообще недопустима постановка вопроса «или-или», чем совсем не улучшил и без того незавидное положение, в котором находился Громыко.

«Наш резидент постоянно склоняет меня к сотрудничеству с американской администрацией», — пошутил Андропов как-то после встречи с Якушкиным.

Что же касается самого Якушкина, то и здесь не обошлось без парадокса. Как раз в то время, когда резидент склонял своего шефа в сторону более лояльного отношения к США, американские спецслужбы готовились к тому, чтобы склонить самого Якушкина к сотрудничеству с ними. Словно в упрек утвердившейся сегодня в России морали, согласно которой любые ценности легко пересчитываются на доллары, итальянская газета «Ла Стампа» опубликовала отрывки из книги американского автора Рональда Кесслера «Внутри ЦРУ». На страницах 21 и 22 автор рассказал о предложении ЦРУ (на деле — ФБР) убедить резидента советской разведки в США Дмитрия Якушкина работать на них. За согласие перейти в противоположный лагерь ему выделялось 20 млн. долларов. Предложение он отверг.

Появление книги Кесслера в Москве имело для Якушкина неожиданные последствия. Связанные с его именем отрывки из книги перепечатали русские газеты, о нем вспомнили и спустя десять лет после его отставки наградили медалью «За службу в разведке». В Российском телеграфном агентстве ИТАР-ТАСС, где все последние годы Якушкин работал обозревателем, представители старшего поколения восприняли эти события с пиететом к герою, младшего — с недоумением. Многие из тех, кто сегодня занят пробиванием новых дорог в новое будущее, с нескрываемым удивлением и любопытством разглядывали чудака, силясь понять причины, побудившие его отказаться от неземной благодати — долларов.

Признаться, уподобился многим и я. Используя наши добрые отношения, летом 1994 года, незадолго до его смерти, я задал Якушкину вопрос, который интересовал многих. Он, словно сочувствуя человеческим слабостям, снисходительно улыбнулся: «Логика тут простая. Взять деньги нетрудно. Но вот жить после этого невозможно».

Пока он произносил эти слова, я попытался мысленно набросать перечень преступлений, на которые не отважился бы сегодня наш, не только русский, современник в обмен на 20 млн. долларов. Признаюсь, список этот оказался недлинным.

* * *

Из числа германских политических лидеров Андропов мечтал о личной встрече с Брандтом и особенно со Шмидтом, которого считал наиболее значительной фигурой среди европейских политиков своего времени. Но эти встречи всегда откладывались «на потом» — до той поры, пока он покинет здание Комитета государственной безопасности. Встретиться же ему довелось только с канцлером Г. Колем, да и то уже на исходе сил.

Успешное и продолжительное функционирование конфиденциального канала между западногерманскими канцлерами и Генеральным секретарем было лучшим примером реализации его идей.

— Мне бы 5–7 таких каналов, — он расставил пальцы кисти правой руки, как бы указывая направление, — с главами ведущих государств, и мы бы в течение года решили самые злободневные проблемы, терзающие сегодняшний мир, — как-то обронил он в сердцах.

Кроме того, разговор с Л.Брежневым укрепил в нем надежду представить подчиненную ему службу как инструмент, не запутывающий проблемы, разделяющие противостоящие стороны, а вносящий в них ясность.

Как-то Андропов показал мне отчет советского переводчика о приеме, который дал американский президент Дж. Картер в честь главы советского государства Л.Брежнева. Во время приема советскому лидеру был представлен тогдашний директор ЦРУ Дж. Буш.

— Ах, вот вы какой, наш «главный противник» (так было принято называть в официальных советских учреждениях официальную Америку), — приветствовал директора русский гость.

— Напротив, я ваш главный союзник, — парировал Буш. — Чем больше мы узнаем друг о друге, тем легче нам будет договориться.

Реплика директора ЦРУ была подчеркнута жирным красным карандашом и обрамлена с двух сторон толстыми восклицательными знаками на полях. Это значило, что «главный противник» не пожалел бальзама на раны своего советского коллеги.

Разговор с Брежневым вдохновил Андропова на то, чтобы серьезно задуматься о пересмотре задач, стоящих перед подчиненными ему людьми. Однажды он даже попытался сформулировать свои мысли по этому поводу в довольно нелестной для подчиненных форме. «Мне не нужны пинкертоны, взламывающие посольские сейфы и взрывающие мосты. Сегодня требуются люди, умеющие их наводить».

Заключительным аккордом на эту тему могла бы быть брошенная им однажды фраза: «Многим сегодня госбезопасность представляется в виде хирургического кабинета, в котором оперируют до смерти. Придет время, когда люди узнают, что там были и хирурги, спасавшие жизни».

Закончив рассказ о встрече с Брежневым «Андропов предался размышлениям вслух:

— И в самом деле, подумай: почти пять лет и ни одной утечки или публикации! Случись такое, у Брандта и Бара были бы большие неприятности.

Ради справедливости я признался, что в одной западногерманской газете было сообщение с намеком на то, что Э.Бар поддерживает постоянные и не очень понятные контакты с представителями советского посольства. Андропов отмахнулся: намекать уместно дамам, и не более, и тут же продолжил размышления вслух:

— Несомненно, они — смелые политики. Недоброжелатели уже сегодня называют Брандта «рукой Москвы». Помяни мое слово, пройдет время, и Бара окрестят «пальцами КГБ». На него выльют столько грязи, что до конца жизни придется отмываться. Я часто думаю: ради чего он так рискует?

— Однажды я спросил его об этом.

— И каков был ответ?

— «Ради Германии», — сказал он.

Андропов нахмурился, и мне показалось, что я знаю, по какому поводу. Война по-своему и надолго определила представления людей о плохом и хорошем в полном соответствии с образовавшимися политическими и военными коалициями.

Если русский, англичанин или американец выражал согласие отдать жизнь за свою родину — это справедливо считалось патриотизмом. Если же немец четверть века после войны признавался, что он готов чем-то пожертвовать ради Германии — это невольно вызывало дурные воспоминания о временах господства немецкого национал-социализма.

— Звучит очень по-реваншистски, — заключил он.

И мы оба рассмеялись. Серьезно говорить об этом в середине 70-х годов было уже трудно. Думать иначе — еще немного рано.

Возвращаясь от шефа и вечно путаясь в замысловатой системе коридоров, я продолжал улыбаться, но не последней мысли о реваншизме, а по поводу брошенной им фразы, что «кто-то подбросил Леониду Ильичу заключение западных немцев по поводу утечки из немецкого МИД служебной информации».

Меня часто занимала мысль, почему даже талантливые люди, взобравшись наверх, не могли заставить себя мыслить реальными категориями.

Ведь будь я осведомлен о событиях того времени менее, чем на самом деле, все равно мне не составило бы большого труда назвать имя скрывавшегося под псевдонимом «кто-то». Труднее было бы объяснить, для чего Андропову этот псевдоним понадобился.