18. Арийская наука

Я бы начал эту главу со слов Виктора Клемперера: «Если бы судьба побежденных была в моих руках, я отпустил бы с миром обычных людей и даже некоторых из вождей, но я бы вздернул всех интеллектуалов, а профессоров повесил бы на три фута выше, чем всех остальных; они болтались бы на фонарях столько, сколько позволили бы соображения гигиены» (1). Гнев очевидца легко объясним, ведь именно нацистские ученые снабдили нацизм идеологическим оружием, без которого никакое движение не может добиться успеха.

В создании человеконенавистнических теорий всегда значительная роль принадлежит интеллектуалам. Так было, есть и, полагаю, будет. В Третьем рейхе академически оформленная дезинформация, обильно уснащенная примечаниями, ссылками, схемами и библиографическими списками, стала респектабельной витриной расовой доктрины нацистов. Еще до прихода Гитлера к власти университеты, и особенно профессура, в основном поддерживали германских националистов. Юристы и учителя немецкого языка и литературы сами были отъявленными националистами. «Особенно рьяными приверженцами «восточников» из этой группы были историки. Академическая общность в целом была рассадником националистической мифологии. Вместо того, чтобы поощрять самокритику и скептицизм, профессора призывали к «духовному возрождению» (2). Их поддержка национал-социалистов усиливалась по мере падения уровня жизни среднего класса, в результате Великой депрессии: в 1933 году каждый третий человек с высшим образованием остался без работы.

После прихода к власти Гитлера национал-социалисты и интеллигенция некоторое время приглядывались друг к другу. Чтобы принудить к сотрудничеству основную массу интеллектуалов, режим провел показательную пропагандистскую кампанию против неких «интеллигентов» и «высокомерных академиков». Сословие «академиков» и «интеллигентов» стали поносить на всех перекрестках, уничижая их вклад в жизнь общества. В частности, руководитель «Трудового фронта» Роберт Лей, выступая на большом собрании рабочих военной промышленности, сказал: «Для меня любой дворник выше всякого академика. Дворник одним взмахом метлы сметает в канаву сотни тысяч бактерий, а какой-нибудь ученый гордится тем, что за всю жизнь он открыл одну-единственную бактерию» (3).

Одновременно научная среда подверглась чисткам от неблагонадежных еврейских и антифашистских элементов. В результате этой политической чистки 1628 доцентов были изгнаны с кафедр и исследовательских институтов. Это составило 9,5 % всего преподавательского состава высших учебных заведений Германии (4). Интеллигенция капитулировала. К осени 1933 года около 960 человек, возглавляемые такими светилами, как хирург Зауэрбух, философ Хайдеггер, искусствовед Пиндер, публично присягнули на верность Гитлеру и национал-социалистическому ре­жиму.

Однако нужно понимать, что кроме конформизма и желания сохранить за собой рабочие места, предоставляемые государством, многими из них двигала искренняя симпатия к национал-социалистическому режиму. Считающийся сегодня классиком философии и социологии Хайдеггер свои письма подписывал исключительно «Хайль Гитлер». Своим студентам-евреям он посоветовал найти себе других преподавателей и отказал им в финансовой помощи. Когда же в 1937 году умер его собственный наставник, Гуссерль, еврей по национальности, Хайдеггер не пришел на его похороны и не прислал соболезнований его вдове.

Являющийся, по всеобщему признанию, одним из самых оригинальных политических мыслителей ХХ века, Карл Шмитт активно поддерживал нацизм и отказывался отречься от него даже после 1945 года. Когда в ночь на 11 мая 1933 года студенты-нацисты устроили показательное сожжение книг неугодных нацистам авторов, Шмитт активно поддержал проведенную акцию. Он публично выразил радость по поводу того, что сжигаются дотла «не-немецкий дух» и «германофобская грязь» декадентской ­эпохи (5).

Следующим вкладом Шмитта в партийное дело (он был членом НСДАП) стала брошюра «Государство, движение, народ: три аспекта политического единства», где он дал теоретическое обоснование диктатуры Гитлера. В сжатых и точных выражениях Шмитт заклеймил политический либерализм и «культуру асфальта» как слабость, которую может упразднить лишь «неумолимая воля» решительного фюрера. По мнению мыслителя, основными характеристиками нацистского общества будут «однородность» и «аутентичность». «Ничто чуждое не должно вмешивать в этот великий и в то же время глубоко внутренний, я бы даже сказал, интимный процесс роста. Наша главная задача — научиться отличать друга от врага: очистить общественную жизнь от неарийских элементов» (6). Вся концепция Шмитта основана на фундаментальной идее «Прав народа», которые он противопоставлял либеральной теории «Прав человека».

В 1942 году Шмитт опубликовал свой важнейший труд — «Земля и море». Смысл противопоставления Суши и Моря сводится к тому, что речь идет о двух совершенно различных и враждебных цивилизациях. Связь с землей, пространство которой легко поддается структурализации (фиксированность границ, постоянство коммуникационных путей, неизменность географических и рельефных особенностей), порождает консерватизм в социальной, культурной и технической сферах. Водное пространство, соответственно, подвержено постоянному изменению. В нем не фиксированы пути, не очевидны различия ориентаций. Понятие моря влечет за собой глобальную трансформацию сознания — социальные, юридические и этические нормативы становятся «текучими». Таким образом, давалось глубоко философское обоснование неумолимых противоречий между традиционным немецким обществом и либеральной западной цивилизацией.

В один ряд с политической теорией Шмитта и философией Хайдеггера следует поставить и антисемитскую теологию Герхарда Кителя. В терминологии Кителя граждане еврейского происхождения должны вести себя, как «гости». Если «гости» не будут себя вести в Германии надлежащим образом, «мы безжалостно укажем им на дверь». Китель прямо провозгласил, имея в виду новообращенных и их детей: «Церковь должна заявить, что крещение не затрагивает еврейской сущности: крещеный еврей не становится немцем. Правильнее будет назвать его иудео-христианином» (7).

Все три названных мыслителя, выступив апологетами утопии объединенного этноса, заложили прочный фундамент нацистской совести (8). Опираясь на доктрину национального и расового возрождения, немецкие профессора и преподаватели должны были читать лекции по «германской физике», «германской химии», «германской математике» и т. д. Да и что им оставалось делать, если даже такие звезды первой величины, как лауреат Нобелевской премии Иоханнес Штарк, нахваливали кадровую политику нацистов, «освободившую» Германию от «расово чуждых ученых», и доказывали, что «арийской биологии» принадлежит приоритет во всех крупных научных открытиях. «Все великие открытия и научные достижения в области естественных наук следует отнести на счет особых способностей германских исследователей к терпеливому, прилежному и конструктивному наблюдению природы. Германский исследователь в так называемой теории всегда видит лишь вспомогательное средство. Еврейский дух выдвинул на передний план догматически провозглашенную, оторванную от действительности теорию относительности» (9).

Его единомышленником стал еще один лауреат Нобелевской премии Филипп Ленард, который опубликовал в 1936 году статью «Германская физика». Он утверждал, что «арийская физика, или физика нордического человека», определила развитие этой науки во всем мире. «Если народы других стран создали научные ценности подобного типа как немецкий народ, то только потому, что у них на том или ином отрезке времени преобладал нордический элемент». Он именовал экспериментальную физику «нордической наукой», а теоретическую физику считал «всемирным еврейским блефом». Теорию относительности Эйнштейна Ленард называл «отвратительным порождением азиатского духа» (10). Директор института физики в Дрездене Рудольф Томашек утверждал: «Современная физика — есть орудие мирового еврейства, призванное уничтожить нордическую науку... По существу, вся европейская наука есть плод арийской или, точнее, германской мысли». А некий профессор Вильгельм Мюллер из технического вуза в Аахене, рассуждая о всемирном признании теории Эйнштейна, заявил, что это «явилось взрывом радости в предвкушении еврейского правления миром, которое необратимо подавит и навечно низведет дух немецкого мужества до уровня бессильного рабства» (11). На лекциях по физике в германских университетах того времени необходимо было не только воздерживаться от упоминания Эйнштейна, но пострадала даже и единица измерения Герц — эта еврейская фамилия также оказалась под запретом.

Немецкие ученые были полностью уверены в своей правоте и патриотизме. Когда лауреат Нобелевской премии профессор Франк оставил университетскую кафедру в знак протеста против антисемитизма, 33 профессора и преподавателя Гёттингенского университета расценили его поступок как акт саботажа. Массовый прилив «пивного» патриотизма вызывал ужас у немногих критически мыслящих людей. В частности, избегавший сотрудничества с нацистами Шпенглер провел остаток своих дней в самоизоляции. В 1936 году он скончался со словами: «Мне страшно за Германию. Она в смертельной опасности, и ей грозит гибель» (12).

Естественно, под предлогом научной дискуссии сводились, как это часто водится в научных кругах, и личные счеты. Уже упомянутый нами Штарк являлся президентом Германского научного общества и, пользуясь случаем, решил выяснить отношения с другим всемирно известным физиком — Гейзенбергом. В своей статье для журнала СС «Черный корпус» Штарк написал: «Гейзенберг принадлежит к наместникам еврейства в жизни немецкого духа, которые должны исчезнуть, как и сами евреи» (13).

Однако Гейзенберг тоже оказался не лыком шит. Доносчик не учел в своих расчетах, что отец Гиммлера и дедушка Гейзенберга преподавали в одной гимназии. Штарка обвинили в ненужной трате денег на финансирование проекта добычи золота из немецких болот, и в 1936 году ему пришлось подать в отставку с поста президента Германского научного общества.

Невиданный «расцвет» переживала гуманитарная сфера науки. Один известный лингвист говорил коллегам: «Сегодня национал-социализм стучит в дверь каждой научной дисциплины и спрашивает, что вы можете предложить мне?» (14) Научные общества активно поощряли исследовательские проекты, способствовавшие развитию расового мышления. Виктор Клемперер приводит лишь некоторые тезисы нашумевших научных работ той эпохи: «В рыцарстве во второй раз после германского героического эпоса княжеских залов рождается высокая творческая расово-чистая культура»; «Гуманизм за пределами Италии стал противоположностью народного расово-чистого начала»; «Народная лирика и балладное творчество» Уланда способствуют «новому пробуждению расового сознания»; «В зрелом реализме расово-близкое германское восприятие в который раз берет верх над французским esprit и еврейско-либеральной литературой-однодневкой».

Целых пять нацистских аналитических центров (Рейхсинститут новой Германии в Берлине, Франкфуртский рейхсинститут по изучению еврейского вопроса и др.) использовали весь арсенал солидных научных средств — роскошно иллюстрированные популярные издания, фильмы, конференции, выставки, чтобы подготовить общественное мнение к необходимости суровых мер по отношению к «низшим расам».

Пресс-конференции, освещение в СМИ, церемонии награждения повышали общественный статус расовой науки. Газетные заголовки, извещавшие о присутствии высших руководителей государства, превращали каждое академическое заседание в информационный повод, демонстрировавший тесное единение специалистов различных отраслей науки с партийными функционерами.

Партия стремилась к тому, чтобы наукообразные теории быстро перекочевали в область повседневной практики. Модным писком науки того времени стали специальные расовые таблицы для определения сути каждой отдельно взятой человеческой особи. Шесть очков по данной системе признавалось максимальным количеством баллов. В таблице они вписывались как 6:0, но коль появлялось загрязнение, очко изымалось, балл снижался: 5:1, вторая примесь давала картину 5:2. Могло быть и так: 2:2:2.

И в учебниках, и в научных публикациях, предназначенных для учителей, как «еврейский вопрос», так и «расоведение» рассматривались просто как одна из многих биологических проблем, и спокойный, «объективный» академический тон оказался значительно эффективней разнузданной расистской брани. «Нордический человек обладает высоким ростом, он строен, длинноног. С первого же взгляда он кажется гибким. У него узкие бедра и широкие плечи. Голова у нордического человека: череп удлиненный, лоб высокий. Особенно характерен для этого лица нос, высоко посаженный, сильно выдающийся вперед. Так называемый орлиный нос относится к нордическим формам носа. Крылья носа узкие. Благодаря этому лицо приобретает особое выражение благородства. Нордический человек светловолосый, у него тонкие пушистые волосы. Глаза голубые, иногда серо-голубые или серые» (15).

Ученые не обделили своим просвещенным вниманием и других жителей Европы. По мнению специалистов, представители «фельтской» расы, наиболее близкой к германской, были хоть и смелые, но скрытные тугодумы (Бисмарк и Гинденбург). «Восточно-балтийская» раса — фаталисты, вечно всем недовольные и беспокойные. «Альпины» (восточная раса) рождались трезвыми работягами и скупердяями. «Динарская» раса отличалась хорошими солдатскими качествами, музыкальностью и надежностью. «Средиземноморская» раса — непостоянство при живом уме, болтливость, отсутствие творческих способностей, и т. д. (16).

Предложения ученых мужей о способах национального возрождения следовали одно за другим. Так, историки начали издавать академический журнал «Вопрос об ответственности за войны» — ежемесячник, предназначавшийся для международной пропаганды, печатавшийся с целью доказать, что Первую мировую войну начали противники Германии. А доктор Фридрих Бернгард Марби пришел к выводу, что немецких граждан можно лечить физическими упражнениями, которые повторяют «энергетическое движение рун». Основу для физических упражнений в национальном стиле он взял из популярной в тридцатые годы индийской йоги, добавил поз, внешне копировавших форму древнегерманских рун, и национальная гимнастика начала завоевывать популярность среди масс.

Все же, что не имело национальной окраски, подлежало изгнанию и забвению. Такая участь постигла и всемирно известного психолога Зигмунда Фрейда, после присоединения Австрии оказавшегося в лапах нацистов. Понадобилось вмешательство Рузвельта и Муссолини (и выкуп в размере 250 000 австрийских шиллингов), чтобы старику разрешили выехать из страны. При отъезде Фрейд был вынужден подписать декларацию о том, что с ним хорошо обращались, в которой он дописал фразу: «Каждому от чистого сердца рекомендую гестапо». Немцы иронии не почувствовали.

Все эти несомненные «достижения» не могли не отразиться на уровне научного развития Германии. Упал не только уровень подготовки студентов, но и сократилось их количество: с 127 820 в 1933 году до 58 325 в 1939-м. По ходу дела продолжалась дискриминация в возможностях получения полноценного образования для представителей низших классов — выходцы из рабочих семей составляли лишь 5 % студентов технических вузов. Желая сломать сложившуюся кастовую систему получения образования, Гитлер обдумывал принципиально новые формы обучения молодежи. Еще до войны он хотел вывести университетскую жизнь за пределы больших городов и основать особые университетские городки.

В какой-то степени его мечта начала воплощаться в принципиально новом типе студенческой самоорганизации. С лета 1935 года при университетах и институтах возникали «Мужские дома СС» (общежития, в которых проживало около 30 студентов). Кроме самой академической подготовки, они посещали занятия по идеологии и эсэсовскому мировоззрению, а также активно занимались военно-спортивной подготовкой. Благодаря этому проекту руководство СС планировало вырастить собственную академическую элиту. В начале 1939 года «Мужских домов» насчитывалось 16 (Гамбург, Кёльн, Мюнхен, Марбург, Берлин, Тюбинген, Гейдельберг, Брауншвейг, Галле, Йена, Киль, Данциг, Кенигсберг, Вена, Грац, Инсбрук). В частности, они готовили кадры и для знаменитого исследовательского института «Аненербе» — одной из самых удивительных организаций Третьего рейха.

Рейхсфюрер СС Гиммлер не раз провозглашал, что весьма важной задачей СС является исследование и популяризация германской культуры. Начиная с 1935 года этими вопросами и ведало исследовательское общество «Наследие предков» («Аненербе»). Его учредителями выступили три человека: Гиммлер, Вальтер Дарре и голландский ученый немецкого происхождения Герман Вирт. Начиная с 1938 года, все археологические раскопки проводились только с ведома «Аненербе». Солидное финансирование (до 2 миллионов марок ежегодно) позволило привлечь к научным исследованиям многих первоклассных университетских ученых, с помощью которых были достигнуты определенные успехи: произведены раскопки укреплений викингов IХ века, состоялись экспедиции в Тибет и на Ближний Восток, позднее осуществлялись исследования и охрана древних поселений и курганов в оккупированной части Южной Украины (17).

Приглашали и иностранных специалистов. Помните, на заре перестройки шумел знаменитый роман Д. Гранина «Зубр» о затравленном Советами генетике. Так вот, описанный в нем русский генетик Тимофеев-Ресовский тоже числился сотрудником «Аненербе». Уж не знаю, стоит ли он гранинских стенаний.

Подготовка к войне и сама война дала интенсивное развитие производственной сфере нацистской науки. Тот же проект реактивного истребителя имелся у них еще в 1939 году. При этом характерно, что министр науки Руст за всю войну, которая больше, чем все другие, являлась войной техники, ни разу не был на докладе у главы государства. Поначалу власти даже отправили на службу в вермахт несколько тысяч высоко­квалифицированных ученых из университетов, высших технических заведений и различных НИИ, в том числе незаменимых специалистов по исследованиям в области высоких частот, ядерной физики, химии, моторостроения и т. д.

Однако после поражений в России, которые обнаружили значительное отставание Германии в разработке многих типов вооружений, 10 тысяч ученых, техников, специалистов, инженеров были сняты с фронта и водворены на свои места для решения неотложных задач. С фронта отозвали даже 100 ученых-гуманитариев. Радикально изменилось и отношение к самим ученым. Геббельсу пришлось издать директиву о том, чтобы впредь в прессе, по радио, в кино, в театре и в литературе больше не звучали выступления против ученых и исследователей, против учителей и духовенства, а, напротив, подчеркивалось бы большое значение их деятельности.

По окончании боевых действий шокированные размахом нацистских научных исследований американцы подсчитывали трофеи. Вот каков, например, их анализ достижений военных лабораторий «И. Г. Фарбениндустри»: «Эти секреты относятся к производству жидкого и твердого топлива, к металлургической промышленности, к производству синтетического каучука, текстиля, химикалиев, искусственных тканей, медикаментов и красок... Немецкие патенты содержат способы 50 тысяч видов красящих веществ, и большинство из них — лучше наших» (18).

В американском официальном отчете приводится ряд отдельных изобретений и результатов исследований в области прикладной физики, в области исследования инфракрасных лучей, по изобретению новых смазочных средств, синтетической слюды, методов холодной прокатки стали и т. д. Для того, чтобы новым немецким научным и техническим понятиям подыскать соответствующие английские термины, потребовалось бы составить немецко-английский словарь, куда вошло бы около 40 тысяч новых терминов. «Мы узнали из этих бесценных секретов способы изготовления самого лучшего в мире конденсатора. Этот конденсатор выдерживает почти в два раза большее напряжение, чем наши американские конденсаторы. Это настоящее чудо для наших специалистов-радиотехников» (19).

Наверняка американцы не знали, что не только в области инфракрасного излучения и конденсаторов немецкие ученые оказались впереди планеты всей. Они также разработали удивительный метод массовой стерилизации неугодных сограждан. Лица, подлежащие стерилизации, по задумке ученых должны были на некоторое время подходить к административному окну для заполнения документов. В течение этих нескольких минут они облучались рентгеновскими лучами и становились бесплодными. Таким образом, через это «окно» можно было бы пропустить до 4 тысяч человек за день (20).

После войны немецкие технари стали ценностью. В общей сложности странами-победительницами было вывезено в США, СССР, Великобританию более 2 тысяч немецких ученых и технических специалистов. Расоведы, философы, историки и прочие профессиональные радетели за народ пользовались куда меньшим спросом. А кому нужно витийствующее стадо в отсутствие своего главного кормильца — националистического государства?

Примечания к 18-й главе:

1. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 238.

2. Джонсон Пол. Современность. Т. 1. М., 1995. С. 148.

3. Итоги Второй мировой войны. Сборник статей. СПб.: Полигон. АСТ, 1998. С. 338.

4. Итоги Второй мировой войны. Сборник статей. СПб.: Полигон. АСТ, 1998. С. 353.

5. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 78.

6. Там же. С. 79.

7. Там же. С. 84—85.

8. Там же. С. 89.

9. Млечин Леонид. Гитлер и его русские друзья. М.: Центрполиграф, 2006. С. 45.

10. Там же. С. 46.

11. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 1. М.: Захаров, 2007. С. 364.

12. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 166.

13. Млечин Леонид. Гитлер и его русские друзья. М.: Центрполиграф, 2006. С. 49.

14. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 214.

15. Мельников Даниил, Черная Людмила. Тайны гестапо. Империя смерти. М.: Вече, 2000. С. 157.

16. Там же. С. 137.

17. Воропаев Сергей. Энциклопедия Третьего рейха. М.: Локид-Миф, 1996. С. 27.

18. Шкаровский Михаил. Крест и свастика. М.: Вече, 2007. С. 348.

19. Там же. С. 348.

20. Васильченко Андрей. Секс в Третьем рейхе. М.: Яуза, 2005. С. 265.

 

19. Искусство

Геббельс как-то заметил, что в век политизации масс народами нельзя править, «вводя чрезвычайное положение и комендантский час с девяти часов вечера»: или даешь им идеал, предмет для их фантазий и привязанности, или они пойдут своей дорогой (1). Для этого идеально подходит использование, создание и эксплуатирование понятия «звезда». Лидеры мира досуга выглядят и говорят на порядок лучше, привлекая внимание миллионов. А звезд нужно зажигать, сорганизовывать, кормить, в конце концов. То есть вырастает проблема создания необходимой инфраструктуры. «Если театры, радиостанции и кинопроизводство принадлежат мне, то так или иначе я определяю, что именно нужно играть, говорить и снимать» (2). А значит, и влиять на социум.

22 сентября 1933 года в Германии законодательно оформлена Палата культуры рейха во главе с доктором Геббельсом. Ее назначение закон опре­делил следующим образом: «С целью осуществления немецкой культурной политики необходимо собрать творческих работников во всех сферах в единую организацию под руководством рейха. Рейх должен не только определить направление интеллектуального и духовного прогресса, но и организовать деятельность работников различных сфер культуры и руководить ею» (3).

Для руководства и контроля за каждой сферой культурной жизни власти учредили семь отраслевых палат: изобразительных искусств, музыки, театра, литературы, прессы, радиовещания и кинематографии. Государство обязало всех лиц, работавших в вышеперечисленных сферах, вступить в соответствующие палаты, решения и указания которых имели силу закона. Любая творческая деятельность без наличия соответствующих членских документов строго каралась, плоть до тюремного заключения. Также рукопись любой книги или пьесы авторы представляли в Министерство пропаганды, чтобы получить разрешение на ее публикацию или постановку.

Членство в творческой палате не являлось чем-то обременительным, но обеспечивало ранее неимущим и вечно страдающим от безденежья художникам, музыкантам и писателям неплохие доходы. Нацистское государство добросовестно исполняло свои обязанности по отношению к творческим людям, и с голоду, в обмен на свою лояльность, они не умирали. Итого в 1936 году в Имперской палате культуры насчитывалось 15 000 архитекторов, 14 300 художников, 2900 скульпторов, 2300 мастеров художественных ремесел, 1260 художников-оформителей, 2600 издателей и т. д. (4).

Хотя и создание палаты не сняло всех противоречий в вопросах руководства культурой. Как и во всех сферах деятельности Третьего рейха, здесь также шла непрерывная война полномочий. В сфере культуры Геббельс и Розенберг ссорились беспрестанно; в искусстве Геринг и Геббельс были соперниками; в контроле за немецкими писателями воевали друг с другом Геббельс, Розенберг и Бюхлер (5).

Геббельс всегда подчеркивал взаимосвязь пропаганды и искусства, подчеркивал ее творческое начало. «Пропаганда должна быть творче­ской. Она ни в коем случае не является объектом бюрократического или официального администрирования, но, скорее, объектом продуктивной фантазии. Настоящий пропагандист должен быть истинным артистом» (6). Собственно, Гитлера и Геббельса без особой натяжки можно причислить к богеме. Оба они считали себя писателями, а фюрер вдобавок еще и промышлял в юности художественным ремеслом.

В мирное время, стремясь окунуться в милую для себя богемную среду, Гитлер ежегодно устраивал пышные приемы для художников и артистов. Он также с удовольствием принимал творцов, приходивших побеседовать на профессиональные или личные темы, у себя дома. Среди прочих, вождь любил посидеть за чашкой чая у камина с очаровательной женщиной и известным кинорежиссером Лени Рифеншталь. Можно сказать, что относительная компетентность руководителей, а именно Гитлера и Геббельса, в вопросах искусства долгое время обеспечивала им популярность в артистической среде, а значит, и передавалась через нее в широкие слои национальной интеллигенции.

Во всех своих налоговых декларациях в графе «Профессия» Гитлер указывал «Литератор». Литературные гонорары Гитлера, начиная с 1925 года, составляли значительную сумму. И только за первый год пребывания Гитлера у власти книготорговцы продали миллион экземпляров «Майн Кампф», а авторское вознаграждение фюрера составило около миллиона марок. Что неудивительно: в нацистской Германии считалось почти обязательным дарить «Майн Кампф» жениху и невесте к свадьбе, а школьнику по окончании школы. Плюс библиотеки, плюс армия и т. п. В 1936 году вышло даже издание для слепых.

До 1945 года «Майн Кампф» с ее общим тиражом 10 000 000 экземпляров и переводами на 16 языков принадлежала к числу наиболее широко печатаемых и переводимых книг в мире (7). Например, в США знаменитый издатель Хёрст купил права на издание книги за гигантскую в то время сумму в 25 тысяч долларов. Всего же за «Майн Кампф» автор получил 15 миллионов марок, из которых до своей смерти израсходовал лишь половину.

Литература в то время считалась главным и самым распространенным видом искусства. Геббельс в статье о поэтах и писателях объяснял сей феномен: «Для современников нет ничего более интересного и увлекательного, чем увидеть, какие слова нашел человек их поколения, чтобы передать, что они сами чувствуют, но не могут выразить в своей беспомощной немоте» (8). И литераторы не даром оказались на особом прицеле у власть имущих. Умных власть имущих. Хороший литератор (публицист) профессионально владеет метафорой — ярким образом, который может покорить воображение масс. Вспомните все эти «общеевропейский дом», «архитекторы перестройки», «дорога к храму», «столбовая дорога цивилизации».

Одним из наиболее известных писателей Третьего рейха считался Ханс Гримм. Он привлек к себе всеобщее внимание в 1926 году, опубликовав политический роман «Народ без пространства». Эта книга моментально приобрела популярность и разошлась полумиллионным тиражом. Гримм убеждал, что Германия обречена на голод и вымирание, если не расширит свои границы. Нацисты превозносили Гримма как ведущего «пророка германского литературного возрождения» и широко использовали в качестве лозунга название его книги «Народ без пространства». Бывало, правда, что голосом поколения ставал автор, который не разделял нацистские взгляды — более того, исповедовал противоположные. И тогда начиналась травля.

Настоящая фамилия Эриха Марии Ремарка — Крамер (Ремарк — его анаграмма). Впервые он привлек внимание Геббельса после опубликования ставшего культовым романа «На Западном фронте без перемен». «Читал «На Западном фронте без перемен». Ничего особенного. Через два года о книге никто и не вспомнит. Но она повлияла на миллионы сердец. Книга хорошо сделана. Потому так опасна» (21.6.1929). Как видим, реакция поначалу довольно спокойная.

Чуть позже, почуяв запах скандала, нацисты солидаризовались с военщиной и сорвали премьеру фильма по роману Ремарка, устроив массовые акции протеста. Дневник Геббельса свидетельствует: «Полиция симпатизирует нам. Снаружи атакуют кассы. Звенят оконные стекла. Демонстрация фильма отменена и следующая тоже. Мы выиграли» (6.12.1930). «На Ноллендорфплац большая демонстрация против фильма Ремарка. Сегодня вечером все снова начнется. Мы не допустим слабости» (8.12.1930). «Наши люди как одержимые. В 4 часа поступил запрет фильма за «искажение образа немцев перед миром». Это наш триумф. Сыпятся поздравления со всех сторон» (12.12.1930).

Давление, оказанное нацистами, и последовавшее в результате него запрещение на показ фильма впервые показали всему миру как силу НСДАП, так и их методы давления на неугодных деятелей культуры. После прихода нацистов к власти было запрещено творчество 149 писателей и 12 400 литературных произведений — огромная часть мировой и национальной культуры. Однако нацистские «черные списки» нежелательных и запрещенных книг были обязательны — и это парадокс — только для публичных библиотек, число которых, к слову сказать, при нацистском режиме существенно возросло: с 6 тысяч в 1933 году до 25 тысяч в 

1942-м. На частных лиц и научные библиотеки запреты не распространялись (9).

Большинство известных писателей эмигрировали — среди них тот же Ремарк, Томас и Клаус Манны, Бертольд Брехт и многие другие. Но некоторые видные мастера остались — прежде всего, следует упомянуть крупнейшего немецкого поэта Готфрида Бенна. Все-таки произведения самого значительного немецкого поэта-лирика ХХ века никому и в голову не приходит считать пронацистской литературой. Правда, оставшиеся в Германии Ганс Фаллада, Бернгард Келлерман, Рикарда Хух практически не участвовали в литературной жизни.

Классическими стали кадры кинохроники, запечатлевшие массовое сожжение книг нацистской молодежью в майскую ночь 1933 года. «Поздно вечером произношу речь на площади Оперы. Перед костром сжигаемых студентами грязных и бульварных книг. Я в наилучшей форме» (11.5.1933). Но следует заметить, что подобные демонстрации имели место и в других университетах. А в Мюнхене в демонстрации, во время которой сжигались запрещенные книги, даже приняло участие 5 тысяч детей.

Демонстративное аутодафе не было мимолетным капризом или самодурством — наоборот, власть продекларировала разрыв со старой эпохой самым наглядным и решительным способом. Какая же эпоха пришла? Национальная! Гитлер искренне полагал, что суть искусства заключается в его национальном характере. Что сегодня, собственно, считается аксиомой. Кроме того, Геббельс поделил литературу на «почвенную» и «асфальтовую», чуждую немецкому духу. Примерно то же деление мы увидим и в понятиях «деревенская» и «городская» проза, соперничеством которых определялось развитие советской литературы в 60—80-х годах прошлого века.

А ставшая хрестоматийной любовь писателей к родному языку и его носителю — народу. Знаменитое письмо упомянутого немецкого поэта Готфрида Бенна, адресованное эмигрировавшему антифашистски настроенному писателю Клаусу Манну: «Народ — это так много! Моим духовным и экономическим существованием, моим языком, моей жизнью, моими человеческими связями, всей суммой отложившегося в моем мозгу я обязан в первую очередь этому народу. Этому народу принадлежали предки, в этот народ вольются дети. Поскольку я вырос в деревне, по­среди стад, я еще знаю, что такое Родина. Большой город, индустриализм, интеллектуализм, все тени, которые бросает век на мои мысли, все силы столетия, которым я даю отпор моим творчеством, — бывают моменты, когда вся эта мучительная жизнь исчезает и остается только равнина, простор, времена года, земля, простое слово — народ» (10).

Даже не знаю отечественного литератора, который не подписался бы под этими высокопарными фразами. Тем более, многие из них — выходцы из деревни. Но, как показывает практика, яростная критика гнилого «интеллектуализма» (читай «антипатриотизма») больших городов не вступает в противоречие с уничтожением любого интеллекта как такового.

Итак, оставшиеся в рейхе национальные писатели (всего около 3 тысяч литераторов) были обязаны зарегистрироваться в Имперской палате литературы. К 1939 году она подчинила себе работу 2500 издательств, редакций и типографий и 23 тысяч книжных магазинов. Пряника ради правительство учредило 50 ежегодных национальных премий по литературе. Одним из кульминационных мероприятий литературной жизни Германии с 1938 по 1942 год стали Веймарские дни поэзии. Довольно показательно звучат названия ежегодных тем этих мероприятий: 

1938-й — «Пропаганда немецкой культуры за рубежом», 1940-й — «Поэзия в войнах Рейха», 1941-й — «Ведущая роль немецкой литературы в новой Европе», 1942-й — «Воин и поэт». В творческих слетах охотно принимали участие и поэты в униформе вермахта, а премии особенно часто получали романы, посвященные войнам прошлого (11).

Специальные инструкции предписывали литераторам работать в четырех жанрах. «Фронтовая проза» — призванная воспевать фронтовое братство и романтизм военного времени. «Партийная литература» — произведения, отражающие нацистское мировоззрение. «Патриотиче­ская проза» — произведения, проникнутые национальным колоритом, с акцентом на германский фольклор, величие германского духа, национализм и народничество. И наконец, «Этнологическая (расовая) проза» — возвеличивание нордической расы, ее традиций и вклада в мировую цивилизацию, рекламирующая биологическое превосходство арийцев (12). В общем, министр пропаганды оказался прав, утверждая: «В тот момент, когда политика пишет народную драму, когда крушат прежний мир, когда исчезают старые ценности и возникают новые — в этот момент деятель искусства не может сказать: «Меня это не касается». Это его еще как касается» (13). Писатели сочиняли, обслуживая госзаказ, а пресса, школа, партийные структуры обеспечивали им читателя.

Не чурались большой литературы и партийные лидеры. Тот же Гиммлер не раз высказывал пожелание, чтобы обучение эсэсовцев происходило посредством исторических рассказов, которые по своей форме должны были напоминать северные саги. Благодаря пожеланию рейхс­фюрера СС в Германии появился новый специфичный жанр художе­ственной литературы — «эсэсовские саги». Геббельс в своем содействии искусству пошел еще дальше (запись от 26.10.1936): «Я совершенно запрещу критику искусства. Никто в общественной жизни не будет больше критиковаться прессой, и люди искусства тоже не должны быть добычей прессы». И запретил.

Какие же результаты принесли усилия нацистских меценатов? Ну, во-первых, тиражи книг упали на 30 % по сравнению с 1920-ми годами. Из сорока признанных бестселлеров Третьего рейха треть числилась подлинно национал-социалистической беллетристикой, а прочее — развлекательные романы. Обилие истинно арийской писанины читатели компенсировали иностранной литературой. До начала войны культурная жизнь была не слишком регламентирована: большими тиражами выходили романы Хемингуэя, Фолкнера, Томаса Вулфа; огромный успех имела Маргарет Митчелл, много переводили и читали Андре Мальро, писателя-католика Поля Клоделя, лирика Жюля Ромена, большой популярностью пользовался «Ночной полет» Антуана де Сент-Экзюпери.

После начала войны журналист Уильям Ширер провел свое личное исследование на ту же тему: «Попробовал выяснить, что читают немцы в это мрачное время. Из романов три бестселлера: 1) «Унесенные ветром», 2) «Цитадель» Кронина, 3) «Вдали поют леса» Тригве Гулбранссена, молодого норвежского автора. Из научной и прочей литературы наибольшим спросом пользуются: 1) «Цветной фронт», анонимное исследование проблемы «белые против негров»; 2) «Все об Англии», пропагандистская книжка; 3) «Тотальная война», знаменитая книжка Людендорфа, весьма актуальная в данный момент; 4) «Пятьдесят лет Германии» Свена Гедина, шведского исследователя и приятеля Гитлера; 5) «Такова Польша» фон Ерцена, сведения о Польше, впервые опубликована была в 1928 году» (14). Особенно показательна вторая часть списка — военное дело, описание противников, расистские книжонки. Идеалы Ремарка и его антивоенный шедевр «На Западном фронте без перемен» были вычеркнуты из памяти народа. Тогда казалось, что навсегда.

Не оставались в стороне и люди, творившие фасад национал-социалистической Германии в самом буквальном смысле этого слова — архитекторы. Архитектура — видимое всеми лицо режима и правящего класса, наглядная декларация его целей и принципов, и в этом отношении она является сильнейшим средством пропагандистского воздействия.

Еще в 1930 году во имя «престижа партии» Гитлер построил в Мюнхене помпезный «Коричневый дом», фасад которого украшала гигант­ская свастика — прообраз будущих партийных строений в Берлине. Его архитектором стал Пауль Людвиг Троост, человек, которого считают классиком национал-социалистической архитектуры. Он принадлежал к группе архитекторов, которые еще до 1914 года положили начало скупому по части средств архитектурной выразительности и почти лишенному декоративности направлению. Благодаря Альберту Шпееру, бывшему долгое время личным архитектором Гитлера и написавшему после войны прекрасные мемуары, мы можем подробно познакомиться с архитектурной мастерской Третьего рейха. «То, что провозгласили официальной архитектурой рейха, было всего лишь представленным Троостом неоклассицизмом, размноженным, видоизмененным, преувеличенным. В классицизме в дорическом стиле Гитлер превыше всего ценил его вневременной характер, надеясь обрести некоторые точки соприкосновения с германским миром». (15)

В другом месте своих мемуаров Шпеер опровергает распространенное заблуждение, будто существовал некий особый архитектурный стиль Третьего рейха: «Нередко утверждали, что этот стиль (неоклассицизм) есть признак господствующего архитектурного стиля в тоталитарном государстве. Что неверно. Скорее, это признак эпохи, и он присущ Вашингтону, Лондону и Парижу в той же мере, что и Риму, Москве или нашим проектам реконструкции Берлина» (16). Побывав, в свое время, во всех вышеперечисленных городах, охотно с ним соглашусь. Назовем данный стиль «имперским» — декларирующим грандиозную мощь государства.

В начале 1939 года перед началом строительных работ на очередном объекте Гитлер сказал: «Почему всегда самое большое? Я делаю это затем, чтобы вернуть каждому немцу чувство собственного достоинства. Чтобы в сотне различных областей сказать каждому: мы ни в чем не уступаем другим народам, напротив, мы равны любому из них». (17)

«Если однажды, — провозгласил фюрер на закладке первого камня Дворца конгрессов в Нюрнберге, — Движению суждено будет смолкнуть, то и спустя тысячелетия будет говорить этот свидетель. Посреди священной рощи древних дубов люди будут с благоговейным удивлением восхищаться этим первым колоссом среди сооружений Третьего рейха» (18). Так оно и получилось — здание до сих пор поражает туристов своими размерами. Сегодня в его амфитеатре проходят рок-концерты, располагается Документационный центр истории нацизма, репетирует городской оркестр, функционируют складские помещения, но все равно — большая часть дома пустует. Однако есть резон еще раз подчеркнуть: официальные сооружения в Вашингтоне (Мемориал Линкольна и вокруг него) по своему размаху соразмерны Нюрнбергскому проекту. Таков стиль эпохи, и он был востребован.

Здесь нам снова не обойтись без обильного цитирования Шпеера, который принимал самое активное участие в формировании архитектурной политики Третьего рейха. «Через два года после того, как Гитлер одобрил мой проект (партийный форум в Нюрнберге. — К. К.), его в виде макета показали на Всемирной выставке 1937 года, где он получил Гран-при» (19).

На той же выставке нашлось место и для неформального состязания среди диктаторских режимов — чья физиономия покажется симпатичнее стороннему наблюдателю. «На территории выставки (Всемирная выставка в Париже. — К. К.) строительные площадки советского и немецкого павильонов лежали точно друг против друга — умышленное противопоставление со стороны французской дирекции. Во время одного из своих наездов в Париж я забрел в помещение, где был выставлен хранящийся в тайне проект советского павильона (так-таки и «случайно» забрел! — К. К.). Фигуры десятиметровой высоты торжественно шагали с высокого постамента прямо на немецкий павильон. После этого я набросал расчлененными тяжелыми колоннами монументальный куб, который как бы преграждал им путь, а с фронтона моей башни сверху вниз взирал на русскую пару орел, державший в когтях свастику. За павильон я получил золотую медаль, как, впрочем, и мои русские коллеги» (20).

Однако жизнь милитаристского государства диктовала архитекторам и свои специфические требования. В том же Нюрнберге незадолго до войны завершили грандиозный проект Триумфальной дороги. Она была выложена тяжелыми гранитными плитами, достаточно прочными, чтобы выдержать вес танка, а поверхность плит была нарочно сделана шероховатой, чтобы солдаты, проходя парадным шагом, не скользили по ним. И наоборот, часовые «Лейбштандарта “Адольф Гитлер”», дежурившие в резиденции рейхcканцлера носили сапоги со съемными войлочными подошвами, дабы не повредить драгоценные мозаики и мраморные плиты. К слову сказать, архитектура того времени в Германии сознательно отказывалась от строительных панелей и бетона. Сооружения возводились из натурального камня, и здесь тоже можно усмотреть элемент государственной политики возвращения к историческим и национальным истокам.

К числу приоритетных сооружений для строительства относились спортивные арены, гигантские залы для собраний, кинотеатры и театры — все, что можно использовать для политических и пропагандистских целей. Общественные здания должны были выглядеть как увеличенные греческие храмы, с возвышающимися ступенями и рядами колонн. Нацистский стиль, которому лучше всего подходит название «Нордического эллинизма», являлся классическим по замыслу, но гигантским по масштабам. Такой стиль укреплял образ нацистов как наследников великих культур прошлого.

Продолжали творить и архитекторы, находившиеся вне новых веяний, добиваясь простоты и функциональности архитектуры. Многие из них (Э. Май, В. Гропиус и др.) экспериментировали в индустриальном дизайне и возвели множество зданий, получивших мировое признание. С другой стороны, чтобы угодить сентиментальному фюреру, нацистские архитекторы строили в лесах вокруг Берлина крытые соломой коттеджи с деревянными балкончиками, дубовыми перекрытиями грубой ручной работы, напоминающие побеленные тирольские домики.

Главным архитектурным символом Третьего рейха стала новая рейхсканцелярия, резиденция Гитлера. На входе в нее стояли колоссы, символизирующие партию и армию, а далее следовал ряд помещений, непрерывно меняющихся по материалу и цветовой гамме и общей длиной 220 метров. В 1938 году признав лидера Германии «Человеком года», журнал «Тайм» сообщает: «На прошлой неделе герр Гитлер устроил рождественскую вечеринку для 7000 рабочих, строящих новую гигантскую Канцелярию в Берлине, сказав им: «Следующее десятилетие покажет этим странам с их патентованной демократией, где находится настоящая культура» (21). Он же, Адольф Гитлер, предвкушая скорые и многочисленные посещения его резиденции иностранными посетителями, предусмотрел для них особую форму психологического давления: «Они уже при входе по дороге в зал ощутят мощь и величие германского рейха» (22).

Также при Гитлере начались работы по реконструкции Берлина. Возможно, ему не давал покоя сталинский опыт реконструкции Москвы. По распоряжению Шпеера срубили знаменитые липы на центральной берлинской улице Ундер дер Линден и повсюду воздвигли мраморные колонны, украшенные орлами, знаменами и прочими национал-социалистическими эмблемами. Уже накануне пятидесятилетия Гитлера открылась для движения часть оси «Запад—Восток», новой широкой магистрали, пересекавшей столицу Третьего рейха.

Всякая реконструкция исторической части города вызывает сопротивление общественности, особенно, если речь идет о разрушении исторических памятников. И здесь, памятуя о чрезвычайной чувствительности немцев к сохранению исторического наследия, режим поступил нестандартно. Для того, чтобы прозондировать мнение общественности касательно сноса башни берлинской ратуши, Шпеер инспирировал «Письмо в редакцию», в котором озвучил данную идею. «Из-за яростных протестов читателей я решил до времени отказаться от своего замысла» (23). Много ли времени осталось до того, как бомбы и снаряды союзников разнесут немецкие города и их исторические памятники ­в щепки?

Для реализации всех грандиозных замыслов Шпееру не хватило времени. В 1938 году начали строительство только одного здания — немецкого Дома туризма, разрушенного во время войны. (Обратите внимание на функциональное и пропагандистское предназначение объекта, выбранного для первоочередного строительства.)

Символично, что после войны в Москве возвели высотные дома, похожие на шпееровские проекты, и — улыбка истории — для цоколей этих громадных строений использовали гранит, взятый с развалин гитлеровской имперской канцелярии (24).

Расхожей стала фраза, что архитектура — это застывшая музыка. Титанической архитектуре должна соответствовать такая же грандиозная музыка. Подобная музыка в Германии существовала и до появления нацистского режима. Более того, она оказала на него заметное влияние. «Тот, кто хочет понять национал-социалистическую Германию, должен знать Вагнера», — любил повторять Гитлер.

Рихард Вагнер - культовый композитор эпохи Третьего рейха. Его грандиозные произведения «Кольцо нибелунга», «Нюрнбергские мейстерзингеры» и другие составляли неотъемлемую часть культурной жизни Германии, партийных съездов, филармонических концертов. Способствовали тому и сама монументальная музыка Вагнера, и его широко известные политические взгляды (крайний национализм и антисемитизм), а также личное участие фюрера, хорошо знакомого с семьей композитора. В частности, Гитлер финансово поддерживал проходивший в Байрейте фестиваль музыки Вагнера. Из его личных и партийных фондов НСДАП ежегодно выделялось несколько сот тысяч марок, которые помогали сделать фестиваль вершиной оперного сезона.

Но это не было искусство ради искусства. Гитлер планировал привлечь на фестиваль представителей всех слоев немецкого общества. По линии организации «Сила через радость» для рабочих и служащих обеспечивалась возможность поездки в Байрейт, музыкальную столицу Германии. Та идея, что серьезное искусство принадлежит народу, реализовывалась не только на оперных фестивалях, но и в повседневной жизни. Например, по приказу фюрера на всех значительных площадях Мюнхена в дни праздников большие оркестры играли классические произведения.

В годы Третьего рейха можно было повсеместно наслаждаться превосходным исполнением симфонической и оперной музыки. В отличие от писателей, большинство выдающихся деятелей немецкого музыкального искусства решили остаться в нацистской Германии. Не покинул страну один из самых выдающихся дирижеров ХХ века Вильгельм Фуртвенглер, возглавлявший филармонический оркестр. Остался и Рихард Штраус, ведущий из тогдашних немецких композиторов. Некоторое время он даже являлся президентом Музыкальной палаты. Всемирно известный дирижер Герберт фон Караян вступил в нацистскую партию еще в 1933 году, а в 1941—1942 годах возглавлял второй по значению в Германии (после Берлинского филармонического оркестра) симфонический оркестр — Прусскую государственную капеллу. Игорь Стравинский (музыкант-авангардист, т. е. антагонист официального искусства Третьего рейха, однако, не скрывавший своих антисемитских и антикоммунистических взглядов) мог свободно выступать с концертами в Германии (25).

Всю войну, вплоть до штурма Берлина советскими войсками, 105 музыкантов главного оркестра страны — Филармонического — давали концерты. Коллектив подчинялся Министерству пропаганды, и поскольку нацисты считали, что Филармонический оркестр повышает боевой дух, его музыканты освобождались от военной службы. «В списке (осво­божденных от службы в армии. — К. К.) архитекторы и скульпторы занимали лишь скромное место, подавляющее большинство освобожденных от призыва составляли певцы и артисты» (26). Справедливости ради отметим, Гитлер благоволил не только к музыкантам, но также защищал интересы танцовщиц и звезд эстрады. Он издал указ о повышении социального положения артистов балета и даже специальный закон, запрещавший представления в цирке на туго натянутой проволоке без страховочной сетки.

Что же касается прямого пропагандистского воздействия музыки, то здесь на первый план выступает такой жанр, как песня, как правило, хоровая. И исполняли их не напомаженные артисты, а колонны марширующих штурмовиков. Самым знаменитым из подобных произведений стала «Песня Хорста Весселя» — партийный гимн НСДАП. Сам Хорст был штурмовиком, храбро погибшим, по официальной версии, в драке с коммунистами. По другой — сутенером, убитым из-за проститутки. Однако сей лирик-сутенер писал стихи и вел дневник, который после его смерти попал в руки Геббельса. «Фрау Вессель отдала мне политический дневник Хорста. И как он пишет обо мне, сколько юношеского воодушевления. Мы опубликуем его в “Ангриффе”» (24.03.1930).

Геббельс принялся пропагандировать дневник Хорста Весселя, насаждать его имя в нацистской мифологии, таким образом косвенно возвышая и себя. Куплеты песни Хорста, написанные им для штурмовых отрядов, стали нацистским гимном «Хорст Вессель». По свидетельству Ханфштангля, мелодия партийного гимна взята из песни, популярной в венских кабаре в начале ХХ века: «Вессель, безусловно, написал новые слова и взбодрил ритм, чтобы подогнать его к маршевому темпу, но корни этой песни именно оттуда» (27).

Для марширующей в едином строю нации крупными тиражами выпускались многочисленные песенники, такие как: «Наше солнце не заходит» или «Юный народ поднимается». В текстах проповедовалась ненависть к окружающим Германию врагам, личный героизм и готовность к самопожертвованию: «Барабанщик, дай сигнал войскам./ Мы пойдем походом на Москву. / Путь наш легок, жребий наш велик. / Пусть бежит в испуге большевик». Или «Песня гитлерюгенд», предназначенная для исполнения на улицах и во время детских походов: «Господь, верни нам Моисея. / Пусть заберет своих евреев/ В обетованную страну. / И моря воды в клочьях пены/ Воздвигни по бокам как стены, / Путь проложив через волну. / Когда пойдут меж них евреи, / Обрушь на них валы скорее» (28).

Печатались и специальные песенники для солдат вермахта, вроде карманного издания «Наш военный песенник». «Среди песен, рекомендованных к исполнению штабом группы армий, попадались очень груст­ные, проникнутые тоской по родине... При упоминании о песнях Гитлер сразу насторожился и спросил об их содержании. Я вынул из кармана текст, он пробежал его глазами и даже слова не сказал. Лишь после войны я узнал, что он приказал отдать под трибунал всех, кто распорядился напечатать тексты этих песен». (29) Характерный пример, насколько серьезно Гитлер относился к репертуару своих головорезов, включая, казалось, самые мелочи.

Для психологической обработки населения использовались и другие музыкальные находки. С появлением разных театров боевых действий через музыкальные заставки выпуска новостей по радио уже с первых секунд начала передачи слушатель мог представить, о какой части Европы и мира пойдет речь. Подготовка к нападению на Советский Союз включала в себя и эту необычную сферу воздействия на подсознание. 21.06.1941: «Испытывал новые фанфары. Теперь нашел нужные. Фюрер очень доволен нашими фанфарами, он приказывает кое-что добавить. Из “Песни Хорста Весселя”». (Геббельс)

В музыке врага, соответственно, отслеживали потенциальную угрозу. В начале боевых действий против Советского Союза Геббельс издал директиву, запрещающую исполнение классической и современной русской музыки. «В развитие приказа № 121 от 2.8.1941 запрещается петь русские песни: «Катюша», «Полюшко», «Три танкиста» и другие» (30).

Война потребовала от Министерства пропаганды определенной гибкости в музыкальной политике. Эстрадная музыка (без опер, классической и духовой музыки) составляла в 1938 году 45 % программного времени, а летом 1943-го — 70 % от всего времени трансляции (31). Таким способом нацисты старались смягчить неудовольствие слушателей от надоедливой военной пропаганды, а также отвлечь внимание от вражеских радиопередач. Что оказалось невозможно без трансляции переживавшего в ту пору свой расцвет джаза.

А ведь относительно недавно Геббельс о джазе не хотел и слышать: «Слушал омерзительное радио (негритянство, искусство недочеловеков)» (32). Воспитанник элитного учебного заведения Уве Лампрехт вспоминал: «Нам показывали пропагандистские фильмы о «еврейско-негритянском джазе» и джазисте Бенни Гудмане, который «своими преступными еврейскими руками» дурно обращался с кларнетом» (33). Однако пропагандистская необходимость брала свое. Власти слово «джаз» запретили, его стали именовать «подчеркнуто ритмическая музыка» — но, обходя таким формальным образом запреты, немцы слушали джаз все больше и больше. И проиграли войну они вовсе не из-за него.

Только в наши дни музыка действительно стала по-настоящему страшным и мощным оружием. Когда американцы выкуривали панамского диктатора Норьегу, который укрылся от них в резиденции папского нунция, они использовали для этой цели грохот невероятно громкой рок-музыки. И через несколько суток круглосуточного аккомпанемента в стиле хэви-металл злобный Норьега таки не выдержал мучений ­и сдался.

И все же для Третьего рейха основным средством пропаганды в искусстве и через искусство оставался кинематограф. Еще задолго до прихода к власти Геббельс четко осознавал пропагандистскую силу кинематографа: «Вчера смотрели «Потемкина». Надо сказать, замечательно сделано. Прекрасные массовки, пейзажные и технические съемки точного воздействия. Лозунги сформулированы так точно, что не найдешься возразить. В этом опасность фильма» (30.07.1928).

19 января 1934 года был опубликован указ о запрете кинопроизвод­ства под общественным или частным руководством кому бы то ни было, кроме членов Имперской палаты кинематографии и, разумеется, истинных арийцев. Вскоре вышел закон о кинематографе, согласно которому все кинофильмы подлежали классификации по своим политическим, художественным и просветительским качествам. Набравшие максимальное количество баллов, удостаивались и максимального благоприятствования со стороны государства. Также в рамках Палаты кино власти создали экспертный совет для оценки пригодности кинолент для демонстрации в детской аудитории или использования в качестве учебного пособия.

Поначалу новые правила игры, установленные нацистами, вкупе с общей неуверенностью производителей привели к тому, что выпуск кинопродукции в Германии снизился на четверть, однако позже потери наверстали. Всего же за всю историю Третьего рейха было выпущено 1363 полнометражных фильма, из которых около 150 носили явную пропагандистскую направленность. Повседневная пропаганда обеспечивалась в основном новостийными киножурналами.

Накануне войны в Германии было 5500 кинотеатров, а после аннексий их число выросло до 8600 (34). В каждом столичном районе находился по крайней мере один кинозал вместимостью более тысячи мест. За первые девять лет существования Палаты кинематографии число посещений кинотеатров выросло в четыре раза, достигнув миллиарда в 1942 году. Кроме того, огромное количество передвижных установок для показа фильмов числилось за армией.

Кинокритикам, помимо простого описания, разрешался лишь краткий позитивный комментарий художественных сторон фильма. «Критики делают ошибку, давая оценку эстетической стороне фильма без оценки политического контекста увиденного. При любых обстоятель­ствах нельзя говорить ничего такого, что оттолкнуло бы зрителей от дверей кинотеатров», — Геббельс потребовал от киноиндустрии большего, нежели самоокупаемость, она должна активно пополнять нацистскую казну (35).

Но попадались такие зрители и критики, которым не мог отказать даже всесильный министр пропаганды. Сначала Геббельс попытался организовать для узкого круга гитлеровских приближенных в Оберзальцберге предварительный просмотр новых фильмов перед их выпуском на широкий экран. Конечно, в таких случаях кинопродукцию рассматривали особенно критическим взглядом. То Ева Браун придиралась к какой-нибудь сцене, то Борману (или другому иерарху) не нравилось чья-нибудь роль, и т. д. Геббельс с ума сходил от злости и вскоре вообще перестал присылать новые фильмы. «Мне, мой друг, нисколько не интересно выслушивать, как мои фильмы критикует какая-то дурочка и вертихвостка (Ева Браун. — К. К.) или возвеличенный мясник (Мартин Борман. — К. К.)» (36).

Экономический контроль Геббельса за киноиндустрией усиливался, благодаря беспрестанным покупкам акций. Так, студия УФА была анонимно приобретена в марте 1937 года. В декабре этого же года настал черед студии «Тобис». К 1942 году все оставшиеся киностудии перешли в подчинение государства.

Технически студии в Берлине и Мюнхене считались лучшими в Европе. Берлинская киностудия Нойбабельсберг слыла «европейским Голливудом». После беседы с некой итальянской артисткой Геббельс записывает: «Все они хотят работать в Германии. Мы должны расширить наш типаж, потому что после войны мы будем обеспечивать фильмами гораздо большее число национальностей» (37). И он же: «Самые видные актеры должны перебраться в Германию». В погоне за Голливудом и для пропаганды достижений немецкого кино в 1938 году нацисты основали Германскую киноакадемию.

Министерство пропаганды тщательно следило за всеми возможными конкурентами — производителями аналогичной продукции из других стран. «Смотрели русский фильм о финской войне. Жалкое зрелище. Чистый дилетантизм» (10.8.1940). Спустя неделю: «Фильм о красной спортивной олимпиаде в Москве. Он хорош. Он показывает живую и жизнерадостную Россию. Другое лицо большевизма. Большие организаторские способности. Большевизм всегда будет для нас загадкой» (16.8.1940). По отношению к своим союзникам Геббельс также чужд сентиментальности, он жестко инструктирует своего сотрудника, направляя его представителем германской кинематографии в союзную Италию: «Не давать итальянскому кино слушком развиваться. Германия должна оставаться руководящей кинодержавой и еще больше укреплять свое доминирующее положение» (38).

Прокат немецких фильмов за границей обеспечивался целой сетью кинотеатров, принадлежавших напрямую или через подставных лиц немецким властям. «Нам принадлежат уже сейчас самые лучшие и крупнейшие (кино-)театры в Париже и Марселе, а главным образом на Балканах. Владение кинотеатрами является лучшей гарантией проникновения немецких фильмов за границу» (39). Приобретаются они «совершенно бесшумно и незримо, в большинстве случаев через подставных лиц».

В своей киноэскпортной политике Геббельс в пику Голливуду поначалу делал упор на «духовность» немецкого кино. Однако остальной мир проявлял мало интереса к «духовности», исходившей из Третьего рейха, и германский киноэкспорт с треском провалился. Однако и на родине зрители находили эти страстные пропагандистские фильмы чересчур утомительными.

Первый из них (начало 1933 года) — «Гитлерюгендовец Квекс», еще пользовался определенной популярностью. «Квекс» был снят по мотивам популярного (за предыдущие два года было продано 200 тысяч экземпляров) романа о юном нацистском мученике. Он рассказывал о жизни реального человека — пятнадцатилетнего члена гитлерюгенда Герберта Норкуса, распространявшего нацистскую предвыборную литературу в Берлине и убитого группой боевиков-коммунистов. Его отец, всю жизнь состоявший в компартии, изображен как алкоголик, грубиян и без­дельник, который делает несчастными Гейни (главный герой фильма) и его мать. Мать в отчаянии совершает самоубийство, зато Гейни вступает в гитлерюгенд и находит там настоящих товарищей и цель в жизни. Умирая, он говорит: «Знамя значит больше, чем смерть» (40).

«Важно, чтобы история писалась нами, поскольку тот, кто пишет историю, контролирует настоящее» — эта мысль принадлежит не кому-нибудь из лидеров нацистской Германии, как вы могли бы подумать, а вполне современному и прогрессивному английскому кинематографисту Кену Лоху (41). Фамилия странная, а мысль режиссера верная — кино вполне может создавать необходимые исторические образы для актуальных пропагандистских потреб. После «Гитлерюгендовца Квекса» последовали другие фильмы на темы недавней германской истории в трактовке нацистов — «Штурмовик Брандт» и «Ханс Вестмар» (которые, впрочем, в прокате провалились).

«Брандт» — малобюджетный фильм, прославляющий погибшего штурмовика. По сюжету молодой герой из рабочей семьи порывает с нею, связывает свою судьбу с бандой отчаянных нацистских молодчиков и погибает от рук головорезов-коммунистов. Героическая гибель обеспечивает ему место в нацистском пантеоне.

Третий фильм прославлял штурмовика Хорста Весселя, погибшего в 1930 году, и вышел на экраны 13 декабря 1933 года под названием «Ханс Вестмар: один из многих». Если в предыдущем фильме прославлялся образ боевика, рискующего в схватках с коммунистами, то в данном случае Гитлер напоминал своим последователям о том, что существует не только честь бойцов и мучеников, но и честь дисциплинированных, преданных своему делу идеалистов. Ханс Вестмар, выросший в семье среднего достатка, вовсе не думает порывать с нею, ни затевать драки с коммунистами — напротив, он проповедует классовое примирение. Ханс разъясняет: «Мы уже не можем больше говорить о каких-то «классах». Мы тоже рабочие, просто мы работаем головою. Наше место рядом с нашими братьями, которые работают руками» (42).

Как «классовое примирение» происходило в действительности летом 1933 года, хорошо проиллюстрировал Эрнст Ханфштангль, также принимавший участие в работе над фильмом. Он припоминает фантасмагорический случай, случившийся во время съемок: «В одной из сцен должен был происходить бой между бригадой СА, к которой принадлежал Хорст Вессель, и коммунистами. Сцену должны были снимать в берлинском пригороде Веддинг, где происходили эти события. Проблема оказалась в том, что большинство жителей Веддинга были коммунистами, как и прежде, и когда они услышали толпу статистов, выкрикивающих их старые боевые кличи, то по-настоящему решили, что началась контрреволюция. Они высыпали из домов, побили героев СА из фильма, швыряли цветоч­ные горшки из окон, напали на полицию и вообще устроили отличное представление» (43). Все это неплохо сочеталось с кульминацией фильма — зверским убийством Вестмара разъяренными коммунистами.

В середине 1930-х годов освистывание подобных пропагандистских шедевров в темных залах кинотеатров стало столь обычным явлением, что министр внутренних дел Вильгельм Фрик издал строгое предупреждение против «изменнического поведения со стороны кинозрителей».

Перелом восприятия кинозрителями отечественной продукции произошел после выхода на экраны документального фильма Лени Рифеншталь «Триумф воли» о партийном съезде 1935 года в Нюрнберге, в котором режиссер убедительно доказывала, что объединенная Германия способна достичь своих целей. Фильм начинается кадрами, где красивые юноши готовятся стать солдатами. Гитлер вдохновляет народ и призывает его к новым свершениям. К концу фильма юноши превращаются в мощную нацистскую военную машину. Главная идея: лишь работая вместе, мы можем снова стать сильными.

Всемирно признанный шедевр документального кино, насыщенный режиссерскими, техническими и художественными находками, до сих пор считается классикой мирового кинематографа. Хотя критики до настоящего времени изыскивают в фильме все новые и новые пропагандистские трюки: «Большинство лиц, выхваченных из толпы крупным планом, — женские; это объясняется, вероятно, желанием подчеркнуть, что дело мужчин — маршировать, а дело женщин — приветствовать их» (44). Но лично я такого не заметил, хотя пронацистский идеологический заряд фильма очевиден каждому. И, тем не менее — это шедевр.

Когда после премьеры фильма смолкли продолжительные аплодисменты и очарованный фюрер поднес режиссеру букет сирени, вконец обессиленная напряженной работой над лентой Рифеншталь упала в обморок. Геббельс после премьеры писал: «Мощный ритм нынешней великой эпохи преобразован в нечто в высшей степени художественное; это — эпопея, выбивающая ритм марширующих колонн, стальная в своей убедительности и воспламененная страстным артистизмом» (45). В том же 1935 году картина завоевала золотую медаль на Венецианском бьеннале и получила Гран-при французского правительства на Всемирной выставке в Париже в 1937 году.

Следующая картина Лени Рифеншталь «Олимпия» об Олимпийский играх 1936 года в Берлине получила главную награду на Венецианском ­бьеннале — «Кубок Муссолини», оттеснив диснеевскую ленту «Белоснежка и семь гномов» на второе место. Интересно, что один из основных образов фильма — обнаженного античного атлета — воплотил не какой-нибудь мускулистый ариец, а сын русских эмигрантов Анатолий Добрянски. Впрочем, характер у идеально сложенного прекрасного юноши оказался довольно гнусным. Он уверял, что Рифеншталь буквально похитила его из Греции, где он жил с родителями, на съемках периодически устраивал скандалы и вообще вел себя кое-как (46).

Одним из крупнейших немецких мастеров кино того периода был также Луис Тренкер, создавший свои самые знаменитые фильмы в 1933—1938 годах. Тренкер заигрывал с нацистами и внес большой вклад в создание образов, которые станут стереотипами и в псевдонародных нацистских фильмах: веяние зерна, размахивание флагами, шествие небесных духов.

Справедливости ради отметим, что не все мастера кинематографа склонили голову перед режимом. Для всемирно известного кинорежиссера Фрица Ланга, автора «Нибелунгов» и «Метрополиса», ветерана Первой мировой войны, который был сыном еврейки, могущественный шеф пропаганды сделал исключение, разрешив ему не представлять арий­ское свидетельство и продолжить работу в Германии. Он даже предложил Лангу высокий пост. Однако Ланг уклонился от этой чести и эмигрировал в США. Так же поступила и мегазвезда немецкого кинематографа Марлен Дитрих, но они стали лишь исключением из правил.

После провала чисто пропагандистской серии фильмов, о которых мы рассказывали выше, Геббельс поставил перед лояльными кинематографистами совсем иную задачу: развлечение прежде всего! Любое послание, которое необходимо донести до народа, следовало аккуратно облечь в более приятные на вкус формы: ежедневные комедии, мюзиклы, костюмированные драмы. Огромное впечатление на немецких зрителей произвел первый цветной фильм с Марикой Рёкк, которая снялась в целой серии беззаботных, веселых лент — особенно прославились «Дочь Евы» (1938), «Кора Торе» (1940) и «Девушка моей мечты» (1944).

Из исторических фильмов можно выделить работу режиссера Тобиса «Великий король» о человеке, ставшем символом стойкости, короле Фридрихе Великом. Премьера картины состоялась 4 марта 1943 года перед специально подобранной публикой: кавалерами ордена Рыцарский крест, ранеными солдатами и офицерами, рабочими военных заводов. Фильм показывал, насколько ледяная и недоброжелательная атмосфера окружала великого короля и сколько непопулярных решений он вынужден был принимать. Можно расценить эту ленту как намек на атмосферу вокруг Гитлера, попытку пробудить у народа сочувствие к его «гениальному» одиночеству.

С разрешения фюрера Геббельс присвоил кинокартине почетный титул «Фильм нации», а актера Отто Гебюра, исполнившего главную роль, наградил званием «Государственный актер». «Фильм имеет сенсационный успех, — записал Геббельс после премьеры. — Он был принят так, как я и предполагал. Несомненно, он поможет во многом просветить и воспитать германский народ, с учетом нынешнего положения» (47).

Воспитывали немцев и на других исторических примерах. В 1940 году по указанию министра пропаганды сняли костюмированный фильм «Еврей Зюсс» — о Зюссе Оппенгеймере, министре герцога Вюртембергского в ХVIII веке. Для съемок привлекли самых известных актеров нацистского периода — Эмиля Яннингса (лауреата премии «Оскар») и Кристину Седербаум (секс-символ эпохи). Историческая драма «Еврей Зюсс» завоевала невероятную популярность — ее просмотрели 20 миллионов зрителей. Антисемитский заряд драмы оказался столь мощным, что берлинцы покидали кинотеатр скандируя: «Долой евреев с Курфюстендамм!» (главной торговой улицы Берлина. — К. К.) В Германии не должно остаться ни одного еврея!» Позже фильм использовали в прикладных целях и особенно часто показывали накануне депортации евреев (48).

28 ноября 1940 года партия обратилась с призывом к населению принять участие в съемках фильма «Вечный жид». «Фёлькишер беобахтер» опубликовала объявление, приглашающее всех желающих собраться на студии УФА и рекомендующее «подавить свою жалость, которая более чем опасна». Это был мрачный как бы строго документальный фильм, устра­шавший зрителей кадрами, запечатлевшими забой скота в кошерной бойне, уродливыми еврейскими типажами и историческими картами, уподоблявшими «блуждания евреев» нашествию крыс.

Откровенно заказной характер носили также антикоммунистическая лента «Белые рабы» (1936) и антибританская картина «Папаша Крюгер» (1941), с тем же великим актером Яннингсом.

Значительной популярностью у публики пользовались военные фильмы, наиболее удачными из них считаются «Концерт по заявкам», «Враги», «Эскадра Лютцова», «Подлодки берут курс на Запад», «Развед­отряд Хальгартена», «Штуки». Например, в «Концерте по заявкам» немецкий солдат во время боя — чтобы дать ориентир своим товарищам, заплутавшим в темноте, — играет на органе во французской церкви. Сам он гибнет, но товарищей спасает. За три года «Концерт по заявкам» по­смотрело 25 миллионов зрителей.

Среди прочих лент можно отметить «Большую любовь» с Сарой Леандер. Эта же великолепная шведская актриса снялась с Гансом Штрюве в популярном музыкальном фильме, посвященном 100-летию со дня рождения Чайковского, который назывался «Средь шумного бала случайно». В сезоне 1937/38 года он стал третьим по кассовым сборам.

Правительство заботилось о своих режиссерах и артистах, и кинематографисты постоянно теребили правительство с просьбами в решении тех или иных проблем. Популярный киноактер или кинорежиссер зарабатывал в Третьем рейхе больше 100 тысяч марок, средний заработок киноактера составлял 20 тысяч, что равнялось годовому окладу статс-секретаря или 10 годовым окладам квалифицированного рабочего.

Кроме того, существовали и творческие премии — актерам Вольф­гангу Либенэйнеру и Генсу Церлетту государство выделило по 30 тысяч марок; Фейту Харлану (постановщику картины «Еврей Зюсс») — 40 тысяч марок; Карлу Фрелиху и Эмилю Яннингсу — по 60 тысяч марок и т. д. (49). Не говоря уже о мелких привилегиях — все, кто имел отношение к миру кино, завтракали и обедали в столовой общества «Универсум-фильм» (УФА) без продовольственных карточек.

Хотя в почти идеальных отношениях между людоедским режимом и национальной творческой элитой случались скандалы. Осенью 1941 года Геббельс приказал составить списки актеров, состоявших в браке с евреями, и поставил их перед выбором: либо они разводятся со своими супругами, либо им запрещается сниматься в кино и играть на сцене. «Министр пропаганды проявлял снисходительность ко всем, за исключением Готтшалька. Молодой красавец актер стал кумиром для миллионов немецких женщин, и Геббельс говорил: «Невыносимо даже думать, что он спит с еврейкой! Готтшальк получил последнее предупреждение: если он не разведется с женой, и она, и их ребенок будут немедленно арестованы и высланы в Польшу (читай Освенцим. — К. К.). В ту роковую ночь Готт­шальк и его семья покончили с собой, отравившись газом. Возмущение и гнев охватили театральные круги. На следующее утро, словно по сговору, были сорваны со стен кинотеатров портреты Геббельса. Вскоре Геббельс давал прием и разослал приглашения многим актерам, но ни один из них не почтил его своим присутствием — в глазах людей искусства он выглядел убийцей» (50). До сего конфуза они его таковым не считали.

Тем временем события на фронте принимали неблагоприятный для Германии оборот, и в 1943 году, после разгрома под Сталинградом, Гитлер для подъема духа нации решает снять фильм о реальном сражении с англичанами — близь города Нарвик, прямо на месте событий, разворачивавшихся здесь тремя годами ранее. С фронта снимаются боевые корабли и сотни самолетов с тысячами парашютистов. Англичане, узнав о сценарии, решают «участвовать» в фильме и повторить сражение, в которое они тогда проиграли. Реальные военные действия, проводимые как спектакль! Однако замысел сорвался — началось брожение среди солдат, которые не хотели умирать ради фильма (51).

Укреплению дисциплины не помог и документальный фильм о казни осужденных за покушение на Гитлера 20 июля 1940 года офицеров-заговорщиков. Курсанты военных училищ во время просмотра падали в обморок, а публика в кинотеатрах высказывала симпатию к осужденным, и вскоре широкий показ фильма запретили.

Проблему поднятия боевого духа народа попытались решить с помощью фильма «Кольберг» (режиссер Фейт Харлан), в которой речь шла о героической обороне маленького прусского городка графом фон Гнейзенау во время наполеоновских войн. Геббельс так озаботился созданием кинокартины, что для участия в массовых батальных сценах даже отозвал в 1944 году с фронта 200 тысяч солдат и 6 тысяч лошадей. Также строится серия каналов для сцены затопления Кольберга. Для имитации снега на съемочную площадку завозились целые составы соли и возвели целый город под Берлином, чтобы разрушить его «пушками Наполеона».

Премьера «Кольберга» состоялась в марте 1945 года одновременно в Берлине и в кинотеатре города Кольберг, который к тому времени вновь осадили советские войска. Где жизнь, а где искусство в этом случае дей­ствительно было трудно разобрать — именно таким способом оказался достигнут высший пропагандистский эффект: «На экране разворачивалось действие картины, созданной по заказу Министерства пропаганды Геббельса. Это был цветной исторический фильм под названием «Кольберг». Его заворожил не столько фильм, сколько поведение окружавших его солдат. Они были в полном плену иллюзий. Кричали «Ура!», аплодировали, окликали друг друга».

Однако даже высококачественная пропаганда уже ничем не могла помочь немецкому народу. «19 марта. Мы вынуждены теперь оставить Кольберг. Я позабочусь о том, чтобы об оставлении Кольберга не упоминали в сводке верховного командования. Мы не можем в настоящий момент делать этого из-за серьезных психологических последствий для фильма о Кольберге» (52).

Ну что ж, спасибо нашим предкам за то, что на своем пути к победе, они смели и это препятствие, на которое так рассчитывала нацистская пропаганда.

Общество спектакля, а именно таковым следует считать нацистский режим, всегда уделяло большое внимание театральному искусству. В его рамках опробовались новые формы непосредственного воздействия на аудиторию, изобретались ходы, позднее использовавшиеся в массовых действах. Гитлер много сделал для немецкого театра, энергично поддер­живая его собственными идеями. «Мы обсуждали проблемы театра. Фюрер очень заинтересован. Объясняет такие явления, как Малер или Макс Рейнгардт, чьи заслуги и способности он не отрицает. Воспроизводить чужое евреи порой умеют» (53). Вот такие идеи и мысли.

Президентом Имперской театральной палаты являлся драматург-экспрессионист Ганс Йост, прославившийся своей пьесой «Шлагетер» (1933) о молодом немецком патриоте, убитом французами во время оккупации Рура после Первой мировой войны. Именно в этой пьесе прозвучала фраза, которую ошибочно приписывали и Геббельсу, и Герингу: «Когда я слышу слово «культура», моя рука тянется к пистолету». В 1933 году Йост сменил Томаса Манна на посту президента Академии немецкого искусства. В 1935 году он был назначен сразу президентом Имперской палаты литературы и президентом Имперской театральной палаты.

Когда-то большинство его друзей по литературе симпатизировали коммунизму, но теперь на своем посту Йост преследовал только две цели, страшно далеких от идеалов интернационализма. Первая — «немец должен рождаться по крови и по сути в германизме». Вторая — «театр является последней педагогической возможностью для спасения германской нации от полного материализма исключительно реалистического мира».

Тональность нацистского театра была героической. Таковыми являлись драма «Марш ветеранов» Фридриха Бетже (1935) — история о ветеранах наполеоновских войн, искавших лидера; или пьеса Курта Хейнике «Дорога к империи» (1938) — о судьбе решительного нациста, уничтожившего предателя и сумевшего объединить немцев. В классической национал-социалистической пьесе Рихарда Ойрингера «Немецкие страсти Господни», которая с большим успехом поставлена летом 1935 года, фюрер являлся в современный мир как воскресший Неизвестный солдат. С терновым венком из колючей проволоки на голове, он окунался в мир спекулянтов, акционеров, интеллектуалов и пролетариев и т. п., потому что ему было «жалко народ». Когда бешеная толпа хочет исхлестать его, он останавливает ее, явив чудо, и ведет нацию «к винтовке и станку», затем его раны «засияли лучезарным светом», и он возносится на небо со словами: «Свершилось!» (54)

Но понятно, что подобные агитки не слишком привлекали искушенную немецкую публику, и театры пробавлялись в основном классикой — Гете, Шиллером, Шекспиром. Но и здесь находились возможности для актуализации затронутой темы. Весной 1937 года в Берлинском государственном театре режиссер Фелинг поставил «Ричарда III» Шекспира. История властолюбивого циника была инсценирована таким образом, что очень напоминала Гитлера и обстоятельства его прихода к власти. Гвардия короля облачилась в черную униформу с серебряными галунами (что напоминало об СС), а убийцы герцога Кларенса появлялись на сцене в коричневых рубашках (цвета униформы СА) (55).

Специфически немецким и чрезвычайно любопытным проявлением театральной культуры стал народный театр «Тинг». Речь идет о т. н. «Тингшпильштаттен» — нацистских пропагандистских представлениях на открытом воздухе. Представления проходили в естественных природных декорациях, на склонах холмов, в средневековых замках или на местах сражений, а то и среди древних руин. «Тингшпильштаттен» — особого рода зрелище, включавшего военные построения, языческие оратории, демонстрации искусства верховой езды и цирковые представления. Особое внимание уделялось языческим верованиям в землю, воздух, огонь, воду. Привычная драматургия в этих представлениях отсутствовала, да и многое зависело от погоды. Хотя масштабы «Тингов» впечатляли — на отдельные представления порой собиралось до 60 тысяч человек и целые батальоны гитлерюгенда участвовали в батальных сценах, изображая сражения.

Детишки помладше ходили, как и все дети, в кукольные театры. Которые, впрочем, тоже не обошло своим вниманием бдительное око режима. В программу традиционных кукольных театров вносились «актуальные» изменения: в частности, устранены «расово чуждые» и христианские (ангелы, дьявол и т. п.) персонажи, шутки о жизни в нацистской Германии и т. д.

С шутками и юмором в Третьем рейхе вообще происходили удивительные вещи. Геббельс записал в своем дневнике: «Я велел понаблюдать за кабаре комиков. Там в ходу анекдоты против государства. Это нетерпимо» (56). В мае 1935 года нацистская пресса опубликовала сообщения о том, что два берлинских кабаре — «Катакомбы» и «Балаган» — закрыты, а их актеры отправлены в концлагерь, ибо позволили себе «неуважительные шутки» по адресу НСДАП и государства. Угодил в концлагерь и популярный конферансье Вернер Финк, разрешивший себе сострить насчет «возвышения» правой руки (т. е. нацистского приветствия) и «низведения» прав немецкого народа (57). И после всего этого в феврале 1939 года заскучавший Геббельс объявил конкурс на «лучшую шутку года». Однако результат сего удивительного конкурса так никогда и не был обнародован.

Из легкого жанра у населения остался цирк. Сам Гитлер любил смотреть фокусы и в качестве развлечения иногда даже приглашал к себе домой первоклассных фокусников. Домашние представления настолько нравились ему, что он издал указ, строго запрещающий газетам публиковать «разъяснительные» статьи, раскрывающие секреты иллюзионистов.

После начала войны индустрия зрелищ в Германии продолжает успешно работать. Но сам Гитлер посетил театр только один раз. В Байрейте в июле 1940 года он в последний раз слушал оперу. Давали — что за символ! — «Гибель богов» Рихарда Вагнера.

В воюющей Германии, по свидетельству современника, «один из самых популярных ныне здравствующих авторов — Бернард Шоу. Един­ственная немецкая пьеса, которая пользуется успехом, — это новая вещь Гауптмана «Дочь собора» (58). Геббельс извлек из литературных достижений великого старца грандиозный пропагандистский эффект, не уставая напоминать немецкому народу и всему миру, что крупнейший современный немецкий драматург не только остался в Третьем рейхе, но продолжает писать пьесы, которые идут на сценах театров.

И еще об одном литературном даровании - лауреате Нобелевской премии по литературе 1920 года Кнуте Гамсуне. Живой классик литературы Гитлера обожал: «Он, крестоносец и реформатор, желал создать новую эпоху и новую жизнь для всех стран, прочное международное единство на благо каждой страны. Вот чего он хотел. И труды его не пропали даром, народы и нации поддержали его, стали с ним плечом к плечу, народы и нации решили бороться с ним и победить!» (59) В благодарность за плодотворное сотрудничество, в 1943 году Кнут Гамсун лично преподнес Геббельсу драгоценный подарок — собственную нобелевскую медаль, а его сын Арилд сражался добровольцем в составе дивизии СС «Викинг» на Восточном фронте. Сразу после смерти Гитлера Гамсун написал некролог германскому фюреру, которого назвал борцом за права народов.

Нацистское общество спектакля скончалось в страшных конвульсиях с грохотом советской артиллерии на улицах Берлина. Накануне штурма, чтобы спасти гордость немецкого искусства Берлинский филармонический оркестр от гибели, Альберт Шпеер договорился с дирижером оркест­ра, что пришлет партитуру, которая послужит сигналом для всеобщего бегства.

Музыка, выбранная Шпеером как сигнал к последнему концерту и последующему бегству, несомненно имела свой смысл. Партитура, которую дирижер оркестра приказал поставить на пюпитры музыкантов, называлась «Гибель богов» — трагическая музыка Вагнера. Та же самая музыка, которую слушал Гитлер во время своего последнего посещения театра в 1940 году (60).

Гитлер был художником и до Первой мировой войны зарабатывал себе на жизнь рисованием акварелей. «Нужно признать, что его акварели были намного выше среднего уровня, — отмечал друг Гитлера и его личный фотограф Генрих Гофман. — Я сам опубликовал альбом с репродукциями его картин, и в 1936 году известный американский журнал «Эсквайр» напечатал статью о Гитлере-художнике с цветными репродукциями его картин» (61). Одновременно сотрудники Главного архива НСДАП, пытавшиеся собрать картины Гитлера для будущих поколений, разыскали множество его ранних работ, стоимость которых к тому времени выросла у коллекционеров от 2000 до 8000 марок (62).

Вся политика Гитлера в искусстве имела своей сверхзадачей пробуждение в народе интереса к прекрасному и эстетическому (в собственном, разумеется, понимании). В соответствии с этим он требовал от художников блестящего мастерства, техники исполнения, понятности темы произведения. Для достижения поставленной цели возрождения национального искусства около 42 тысяч живописцев, скульпторов, декораторов и т. п. были объединены в Имперскую палату изобразительного искусства. Ее директивы имели силу закона и любого могли исключить из палаты за политическую неблагонадежность. Кроме того, для художников существовал целый ряд мер принуждения: запрет на преподавательскую деятельность, лишение права выставляться, и вообще — лишение права заниматься живописью. А чтобы поощрить «истинных германских художников», Гитлер учредил несколько сот творческих премий.

Первая «Большая немецкая художественная выставка» открылась 18 июня 1936 года в специально отстроенном «Доме германского искусства» в Мюнхене. Открытие сопровождалось костюмированным шествием под девизом «Две тысячи лет немецкому искусству». В шествии приняли участие около 500 всадников и тысячи одетых в костюмы разных эпох мужчин и женщин. Отбор картин и скульптур, как в первый, так и последующие разы, происходил следующим образом: ежегодно Гитлер назначал своего друга Генриха Гофмана предварительным экспертом. Работы, достойные, по мнению Гофмана, внимания фюрера, поднимали в экспозиционные залы и располагали так, что бы Гитлер мог сложить свое собственное впечатление о них.

Полотна в основном представляли сцены трудовых будней и празд­ников немецкого народа, «героического» прошлого и настоящего национал-социалистического движения, живописные пейзажи с видами милого сердцу Отечества. Согласно статистике, из 900 отобранных для первой выставки произведений 40 % составляли немецкие ландшафты, 20 % — изображения расово безупречных крестьян, женщин и спортсменов, портреты конкретных людей — 15,5 %, животные — 10 % и натюрморты — 7 % (63).

Обильно демонстрировалось обнаженное тело. «Обнаженные женские натуры имели функцию подчеркнуть господство мужчин: женские «ню» всегда представляли собой стоящие фигуры; полностью открытые взору, беззащитные, они не содержали никакой тайны, в этих образах не было ничего недоступного» (64). С данным категориче­ским суждением нельзя согласиться. К примеру, самая скандальная картина национальных выставок «Леда» Падуа была, несмотря на подчеркнутую эротичность сюжета и исполнения, весьма далека от упомянутых шаблонов. «Леда» вызвала много споров, она долго привлекала всеобщий интерес, а многие из ведущих членов партии, включая дам, требовали вообще ее убрать. Однако нашлось столько же меценатов, которые хотели ее приобрести, но всех опередил Мартин Борман, купивший работу от имени фюрера.

Другим символом эпохи стала картина, изображающая Гитлера в средневековых доспехах. Ее репродукцию видели многие, однако для полного понимания символичности самой знаменитой картины Третьего рейха мы должны знать, что в Германии широко известна средневековая (1235 г.) скульптура из песчаника, которая хранится в готическом соборе Бамберга, неподалеку от Нюрнберга. Гитлер на холсте — это и есть воплощение Бамбергского всадника, иллюстрация к детскому рассказу (опубликован в мюнхенской газете 22 июля 1934 года), «Бамбергский всадник и Инга».

Суть — 9-летняя девочка Инга ходила в собор, где ее зачаровало изображение всадника, она вообразила его Парцифалем и хотела, чтобы он с ней заговорил, но, несмотря на ее мольбы, всадник молчал. Однажды Инга заблудилась в лесу. Неожиданно к ней приехал Бамбергский всадник и отвез ее домой. По дороге он расспрашивал девочку, как дела в Германии, как живут немцы, счастливы ли они. Инга отвечала, что Германия вновь едина и счастлива; она его спросила — разве он не видел на домах и соборах флагов, знаменующих освобождение? Всадник отвечал девочке утвердительно. На вопрос Инги, чем он занимается, всадник ответил, что стережет покой Германии. Когда они добрались до места, всадник ссадил девочку и помчался в сторону Рейна. Инга крикнула ему вслед: «Парцифаль!», на что эхо принесло ей: «Германия!» Метафоричный и многослойный пропагандистский проект, в котором нацистская мораль удачно переведена в этой сказочной истории на детский язык (65).

Я уже говорил о том, что Гитлер требовал, чтобы искусство не носило снобистский характер, а было доступно для понимания широких масс. Антитезой данного устремления являлось творчество модернистов — искусство для избранных. 18 июля 1937 года фюрер заявил: «Произведения искусства, которые невозможно понять и которые требуют целого ряда пояснений, чтобы доказать свое право на существование и найти свой путь к неврастеникам, воспринимающих такую глупую и наглую чушь, отныне не будут находиться в открытом доступе» (66).

Почти 6500 полотен современных Гитлеру художников, таких как Оскар Кокошка и Георг Гросс, а также картины Сезанна, Ван Гога, Гогена, Матисса, Пикассо и многих других, власти изъяли из экспозиции немецких музеев. Соответственно, любое хвалебное упоминание о них в нацистской прессе запреще­но. За исполнением поручения фюрера следил лично министр пропаганды: «Статью о Ван Гоге во «Франкфурте» написал полуеврей. Видно мягкое отношение с этими типами невозможно» (21.1.1938); «Против франкфуртской газеты: оба виновных редактора вычеркнуты из списка журналистов. Одного я велю посадить. Полуеврея» (27.1.1938).

В галерее на окраине Мюнхена Геббельс учредил выставку «Вырожденческого искусства». На ней были представлены 736 картин, включая полотна Ренуара, Гогена, Ван Гога и др. Геббельс снабдил картины специальными табличками: «Музейные крысы назвали это искусством», или — «Немецкий крестьянин глазами евреев», или — «Так душевнобольные видят природу» (кстати, в случае с Ван Гогом это чистая правда) и т. д. Выставку открыли одновременно с экспозицией в «Доме германского искусства» и специально подобранная толпа зрителей, осматривая экспозицию при свете софитов кинохроники, громко гоготала и поносила художников. Но когда официоз рассосался, простые люди толпами устремились смотреть на картины запрещенных художников. Причем, число посетителей стремительно росло и вскоре достигло 2 миллионов человек (67). Галерею «Вырожденческого искусства» пришлось закрыть.

Неожиданная реакция публики встревожила Гитлера и Геббельса. Последний записывает: «Обсуждал с фюрером документы по вырожденческому искусству. Ни одна картина не заслуживает пощады. Фюрер за то, чтобы окончательно избавиться от них. На некоторые мы можем выменять за границей картины хороших мастеров» (14.1.1938); «Картины вырожденцев посылаем на международную выставку. Авось заработаем денег на дерьме» (29.7.1938); «То, что можно продать — за границу, остальное на выставку ужасов или уничтожить» (13.12.1938). Наконец, не зная, что делать с творениями модернистов, 30 марта 1939 года их попросту сжигают во дворе главной пожарной команды Берлина. Всего в тот день было уничтожено 5 тысяч произведений искусства (68).

18 июля того же года в Мюнхене открылись очередные «Дни немецкого искусства». В напечатанной «Программе праздника» говорилось: «Мюнхен, столица немецкого искусства, вместе с гостями со всего рейха и из других стран с праздничной торжественностью и искренней радостью отмечает День немецкого искусства. Великая Германия отмечает свой артистический праздник в то время, когда во всем мире самым странным образом проявляется воинственный настрой народных масс и политиков. Немецкий народ спокойным языком немецкого искусства и ликованием всего народа вновь демонстрирует всем людям доброй воли свое стремление к миру» (69).

До начала Второй мировой войны оставалось всего полтора месяца.

Произведения искусства, даже официального, надо где-то хранить и выставлять. Еще 15 октября 1933 года Гитлер торжественно заложил первый камень «Дома германского искусства» в Мюнхене. Как его использовали после окончания строительства, уже рассказано. Но, кроме того, Германия имела массу прекрасных музеев, куда вход был бесплатным или стоил совсем недорого. А Музейный остров в Берлине являлся на то время самым большим музейным комплексом в мире.

Однако любимым детищем фюрера стал музей на его родине — в Линце. Для его постоянного наполнения Гитлер законодательно установил «преимущественное право фюрера» на покупку картин. Ни одно полотно, представлявшее большую историческую и художественную ценность, нельзя было продавать или покупать без согласования с рейхс­канцлером.

Одной из картин, на которую он распространил данную директиву, стал знаменитый «Художник в его студии» Вермера Дельфтского. Картину предназначили для Линцской галереи, а средства на покупку полотна выделила почтовая служба рейха. Деньги получили от продажи особого выпуска «гитлеровских почтовых марок» с портретом фюрера, принесшего многомиллионную прибыль. Вождь получал роялти за право использовать свое изображение. «Я сам однажды присутствовал при том, как Онезорге, министр почты, передал Гитлеру чек на 50 миллионов марок, полученных из этого источника» (70).

А из тех средств, которые он получил от продажи «Майн Кампф», Гитлер, среди прочего, приобрел «Леду с лебедем» Леонардо да Винчи, «Автопортрет» Рембрандта, «Медового вора» Кранаха-старшего, «Танцующих детей» Ватто и работу Адольфа Менцеля под названием «Строительство в Силезии». Знаменитая статуя Мирона «Дискобол» была приобретена у итальянского княжеского дома при посредничестве Муссолини и также предназначалась для Музея фюрера.

«Однажды я спросил, почему он относится к Линцу с таким предпочтением. “Возможно, на меня повлияли воспоминания о том времени, которое я провел там молодым человеком, — ответил он, — но главная причина в том, что я считаю, что у величайших столиц мира не должно быть монополии на сокровища искусства”» (71). Полагаю, многие искусствоведы мира разделяют его убеждение.

Всего Гитлер успел насобирать для своего музея 4731 экспонат (картины, гобелены, предметы мебели, фарфор). И в течение двух лет — 

с 1942-го по 1944 год — часть собрания таки успели выставить в музее Линца. Сегодня данная уникальная коллекция каталогизирована и ее можно найти в Интернете.

Не отставали от фюрера и другие высокопоставленные коллекционеры — Геринг, Риббентроп, Геббельс. «Мы уже собрали удивительную коллекцию. Постепенно министерство (пропаганды. — К. К.) превратится в художественную галерею. Так оно и должно быть, к тому же ведь здесь управляют искусством» (72). Однако художественные пристрастия нацистских бонз не являются предметом исследования данной книги.

Мне кажется, что больший интерес у современного зрителя вызвали бы иные музеи нацистского режима, которые активно использовали для пропагандистской работы среди масс. Например, Антикоминтерновский музей, где обычно демонстрировали экспонаты, иллюстрирующие ужасы большевизма, и который тихо прикрыли после заключения пакта Молотова—Риббентропа.

Или масонский музей, о котором сохранились интересные, хотя и отрывочные сведения: «Здесь были скелеты, подвешенные к потолку, они приводились в движение специальными механизмами, создавалось впечатление, что они прямо хватают за руку посетителя» (73). Масон­ство считалось весьма важным, хотя и не столь афишируемым противником национал-социализма, а значит, просветительская работа среди сограждан являлась необходимой. «Меня привели в настоящий масонский храм, где объяснили масонский ритуал и прочли лекцию о мнимой опасности этого движения. В храме был гроб с масонскими знаками, множество черепов, фартуки и регалии — не слишком-то приятное зрелище. Все это вместе с достаточно умело оформленными стендами о деятельности масонов производит известное впечатление. До того, как разразилась война, в департаменте ежедневно проводились экскурсии. Здесь побывали тысячи лидеров партии, гитлерюгенда, офицеров армии и гражданских служащих. Офицерские курсы в Берлине обычно заканчиваются визитом в масонский музей» (74). Интересно, а кому сегодня помешала бы такая экспозиция?

И в конце главы еще чуть-чуть о самом симпатичном — о моде. С началом войны кроме тайных масонов на культурном фронте у немецкого народа появился враг явный, но не менее коварный: «парижская проститутка, которая обшивалась у еврейских портных, диктуя моду немецким женщинам». Французская мода стала серьезной угрозой для и так из кожи вон лезущей экономики Третьего рейха. (И действительно, до прихода гитлеровцев только в 1932 году во Францию ушло 8 миллионов марок за тамошнюю парфюмерию.) (75). Теперь использование французской косметики даже провозглашалось преступлением против немецкой экономики, а в книге «Советы для немецких девушек, готовящихся стать матерями и домохозяйками» патриотично утверждалось, что «немецкая промышленность ничем не уступает французской». Чтобы окончательно поставить на колени французских модельеров, руководитель «Трудового фронта» Роберт Лей открыл в Берлине «Дом культуры и красоты», заботящийся о повседневной моде. Но идиллия продолжалась недолго: «Я дал указание, чтобы наша мода прекратила пропагандировать одежду, на которую требуется много материала. Только этого нам в войну не хватает» (76). Пришлось обходиться собственным разумом и эстетическими вкусами.

И действительно, под влиянием нацистов чувство прекрасного развилось в немецком народе до неимоверного. Так опытным путем было определено, что кожа узников концлагерей имела всего лишь декоративную ценность. Из нее, как выяснилось, они изготовляли отличные абажуры. Особым спросом пользовалась татуированная кожа. На Нюрнбергском процессе узник лагеря Бухенвальд немец Андреас Пфаффенбергер под присягой дал следующие показания: «После осмотра заключенных с наиболее художественной татуировкой умерщвляли посредством инъекций. Их трупы доставляли в патологическое отделение, где от тела отделялись лоскуты татуированной кожи, подвергавшиеся затем соответствующей обработке. Готовая продукция передавалась жене Коха (начальника лагеря. — К. К.), по указанию которой из кожи выкраивались абажуры и другие декоративные предметы домашней ­утвари» (77).

Справедливости ради заметим, что, после обнаружения его галантерейных художеств, Коха повесили на плацу перед узниками концлагеря сами же гитлеровцы. Но, насколько мне известно, сегодня на Западе трупы людей снова выставляют в художественных галереях, и это считается вполне современным искусством.

Примечания к 19-й главе:

1. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 2. Пермь: Алетейа, 1993. С. 319.

2. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 302.

3. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 1. М.: Захаров, 2007. С. 350—351.

4. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 77.

5. Дитрих Отто. Двенадцать лет с Гитлером. М.: Центрполиграф, 2007.

6. Der Kongress zur Nürnberg 1934. (Munich: Zentralverlag der NSDAP, Frz. Eher Nachf., 1934). pp. 130—141.

7. Мазер Вернер. История «Майн Кампф». М.: Вече, 2007. С. 35.

8. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 270.

9. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 132.

10. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 2. Пермь: Алетейа, 1993. С. 335.

11. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 124.

12. Воропаев Сергей. Энциклопедия Третьего рейха. М.: Локид-Миф, 1996. С. 282.

13. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 2. Пермь: Алетейа, 1993. С. 330.

14. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 205.

15. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С.79.

16. Там же. С. 131.

17. Там же. С. 114.

18. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 3. Пермь: Алетейа, 1993. С. 71.

19. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 112.

20. Там же. С. 130.

21. Человек года-1938: Адольф Гитлер («Time», США) .

22. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 158.

23. Там же. С. 205.

24. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 85.

25. Там же. С. 105.

26. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 241.

27. Ханфштангль Эрнст. Мой друг Адольф, мой враг Гитлер. Екатеринбург: Ультра. Культура, 2006. С. 182.

28. Кормилицын Сергей. Гитлерюгенд. СПб.: Нева, 2004. С. 210.

29. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 367, 270.

30. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 88.

31. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 101.

32. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 105.

33. Шейнов Виктор. Пиар «белый» и «черный». М.: АСТ, 2005. С. 477.

34. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 142.

35. Салкелд Одри. Лени Рифеншталь. М.: Эксмо, 2007. С. 257.

36. Гофман Генрих. Гитлер был моим другом. М.: Центрполиграф, 2007. С. 190—191.

37. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 261.

38. Там же. С. 261.

39. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 302.

40. Селигман Мэтью, Девидсон Джон, Макдональд Джон. В тени свастики. М.: Центрполиграф, 2008. С. 64.

41. Методы и приемы психологической войны. Сборник статей. М.: АСТ, 2006. С. 307.

42. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 106.

43. Ханфштангль Эрнст. Мой друг Адольф, мой враг Гитлер. Екатеринбург: Ультра. Культура, 2006. С. 285.

44. Салкелд Одри. Лени Рифеншталь. М.: Эксмо, 2007. С. 238.

45. Там же. С. 246.

46. Там же. С. 293.

47. Мефистофель усмехается из прошлого .ua/gallery/gebbels_4.shtml.

48. Млечин Леонид. Гитлер и его русские друзья. М.: Центрполиграф, 2006. С. 90.

49. Мельников Даниил, Черная Людмила. Преступник номер 1. М.: Новости, 1991- С. 248.

50. Там же. С. 361.

51. Кара-Мурза Сергей. Манипуляция сознанием. М.: Алгоритм, 2000. С. 227.

52. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 227.

53. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 239.

54. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 2. Пермь: Алетейа, 1993.

55. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 139.

56. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 207.

57. Мельников Даниил, Черная Людмила. Преступник номер 1. М.: Новости, 1991. С. 242.

58. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 205.

59. Млечин Леонид. Гитлер и его русские друзья. М.: Центрполиграф, 2006. С. 77.

60. Райан Корнелиус. Последняя битва. М.: Центрполиграф, 2003. С. 300.

61. Гофман Генрих. Гитлер был моим другом. М.: Центрполиграф, 2007. С. 174.

62. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 112.

63. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 94.

64. Там же. С. 97.

65. Там же. С. 376—377.

66. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 1. М.: Захаров, 2007. С. 354.

67. Райан Корнелиус. Последняя битва. М.: Центрполиграф, 2003. С. 47.

68. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004.

69. Доллман Евгений. Переводчик Гитлера. М.: Центрполиграф, 2008. С. 74.

70. Гофман Генрих. Гитлер был моим другом. М.: Центрполиграф, 2007. С. 182.

71. Там же. С. 183.

72. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 261.

73. Мельников Даниил, Черная Людмила. Тайны гестапо. Империя смерти. М.: Вече, 2000. С. 79.

74. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 27.

75. Васильченко Андрей. Секс в Третьем рейхе. М.: Яуза, 2005. С. 159.

76. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 243.

77. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 2. М.: Захаров, 2007. С. 478.

 

20. Средства массовой информации

Легенда о свободе слова в журналисте относится еще к временам Наполеона. Не представляя журналистам полной свободы творчества, Наполеон вместе с тем стремился внушить читателю уверенность в том, что эти журналисты свободны. А полтора века спустя один из американских президентов с обезоруживающей откровенностью заметил, что «успех президентства зависит от умения манипулировать прессой, но не дай вам бог показать журналистам, что вы ими манипулируете» (1). Для достижения данной цели заинтересованные силы часто «помогают» журналистам «верно» определиться и используют их вслепую.

Когда в 1920-х годах партия поставила перед свежеиспеченным берлинским гауляйтером Йозефом Геббельсом задачу завоевать «красный» Берлин, он долго размышлял над путем решения проблемы. Он решил опереться на влияние СМИ. «Берлин живет сенсациями, — заключил Геббельс, — он не может существовать без них, как рыба не может жить без воды; и любая политическая пропаганда, игнорирующая эту истину, не найдет здесь ни слушателей, ни сторонников» (2). Ему любой ценой понадобилось привлечь внимание пишущей братии, а значит, и берлинцев к своей политической силе.

Профессионально жаждущей информационных поводов прессе Геббельс предложил две побрякушки. Первая заключалась в устройстве ссор, провокационных стычек и драк со злейшими врагами — марксистами; вторая предполагала изобретение все новых пропагандистских трюков, вроде вбрасывания мышей в зрительный зал на премьере фильма «На Западном фронте без перемен». И пресса, хватаясь за сенсации, добросовестно делала рекламу нацистской партии.

Иностранные журналисты также преуспели в освещении деятельности НСДАП, создавая нацистам международное реноме. Когда в ноябре 1931 года местные власти в Гессене в местной штаб-квартире партии захватили сразу ряд документов, в которых содержалась открытая угроза государственного переворота, разразился грандиозный скандал. «Я со­брал на пресс-конференцию иностранных журналистов в отеле «Кайзерхоф». Гитлер пришел и говорил блестяще, ясно, аргументированно и с абсолютной убежденностью. Репортажи зарубежных корреспондентов произвели такой эффект, что немецкие газеты были вынуждены сами перепечатать их под огромными заголовками. Это был настоящий прорыв: раньше они изрыгали потоки клеветы, либо хранили гробовое молчание во всем, что касалось Гитлера» (3). Таков один из первых примеров успешной работы с иностранной прессой во внутриполитических целях, а также изворотливого умения нацистских пропагандистов превратить поражения в триумф.

Самое смешное, что некоторые до сих пор утверждают, будто пресса является объективным источником информации. Но эти граждане не учитывают, что, освещая реальность, журналист неизбежно вычленяет из всего многообразия фактов какие-то единицы. Тем самым он подчеркивает важность указываемых событий. Известный журналист, позже ставший итальян­ским диктатором, Бенито Муссолини любил в узком кругу вспоминать, как научился всевозможным трюкам журналистского ремесла, включая навыки высасывания новостей из пальца и раздувания какого-нибудь незначительного события в огромную статью. Информационные журналистские сообщения ВСЕГДА выступают инструментом пропаганды определенных политических воззрений, ибо уже на начальном этапе создания новости существует элемент отбора. В арсенале опытного профессионала всегда имеется масса приемов, чтобы подать информацию в необходимом для него ключе.

Геббельс в своей книге «Борьба за Берлин» отмечал: «Публицистиче­ской остроты и бесцеремонности журналистов все боятся». С ними все хотят иметь хорошие отношения, поскольку мнение журналиста часто определяет отношение общества к той или иной проблеме. Учитывая это, накануне утверждения Гитлера рейхсканцлером будущий министр пропаганды лично — с четырех часов утра — обходил редакции и «тактично, но настойчиво» уговаривал подготовить назревавшую сенсационную новость к печати еще до официального назначения Гитлера. Разумеется, редакции — дружественные, а тон статей — благоприятный. Тогда он еще просил — и многие соглашались. Но уже через 48 часов, едва ли не первым распоряжением нового правительства закроют газеты оппозиционной нацистам коммунистической партии.

В том же году вступил в силу «Закон рейха о прессе» от 4 октября 1933 года, который провозгласил журналистику общественной профессией. В соответствии с законом предусматривалось, что издатели должны иметь немецкое гражданство, арийское происхождение и не состоять в браке с лицами еврейской национальности. Тогда же для постоянной работы с журналистами власти организовали «Пресс-конференцию рейхс­правительства», куда редакции обязаны направлять своих представителей. Таким образом, нацистский режим создал условия, гарантировавшие именно ему роль первичного источника новостей, легко доступного для верных ему разносчиков информации. Если же журналистам сообщалась доверительная информация не для публикации, то даже в случае ее неумышленного разглашения это классифицировалось как предательство и каралось законом.

Итак, каждое утро редакторы ежедневных берлинских газет и корреспонденты газет, издававшихся в других городах рейха, собирались в Министерстве пропаганды, чтобы выслушать наставления доктора Геббельса или одного из его заместителей: какие новости печатать, а какие нет, как подавать материал и озаглавливать его, какие кампании свернуть, а какие развернуть, каковы на сегодняшний день наиболее актуальные темы для передовиц. Подобная работа до сих пор является неотъемлемой частью деятельности многих СМИ и пропагандистских штабов. Занимаясь подобного рода деятельностью почти каждый день, я даже не подозревал, как на сухом языке политтехнологов описывается эта рутина: «Концептуализация переводит результаты анализа аудитории и выбора средства в конкретный рабочий план и в коммуникативную программу. Здесь рассматриваются следующие вопросы: «Как привлечь внимание (например, поместить на листовке привлекательное изображение женщины); как обеспечить иллюзию достоверности (например, путем включения в текст фактов, доподлинно известных аудитории); как обеспечить запоминание (например, разработать броские заголовки, удачные слоганы и т. д.); как возбудить нужные эмоции; как повторить сообщение (для лучшего воздействия следует планировать многократное повторение) и т. п.» (4). Не правда ли, дивный образчик описания обычной планерки?

После совещания у Геббельса во избежание недоразумений распечатывалась письменная директива на день, находилось место и устным указаниям. Материалы закрытых пресс-конференций по специальным телефонным каналам рассылались в 32 местных отделения министер­ства; для небольших сельских газет и периодических изданий директивы передавались по телеграфу или отправлялись по почте. Все указания министерства подлежали обязательному выполнению. А для оперативной информации о непосредственных решениях самого вождя в автоколонне, с которой Гитлер передвигался по Германии, имелся специальный радиофицированный автомобиль для представителей информационных агентств.

Продолжим. Редакторы получали свежую информацию по телетайпу и другим, современным тогда средствам связи. Как правило, это были циркуляры, отпечатанные на желтой или зеленой бумаге и содержащие различные комментарии, вплоть до обзоров киноэкрана и рецензий на литературные новинки. К ним прилагалась инструкция с указанием, что выносить на первые полосы, а что помещать на последних страницах. Однако читатели быстро заметили удручающее сходство немецких газет, и их общий тираж стремительно снизился с 19 до 18 миллионов экземпляров. Геббельс пришел в ярость от бессмысленной исполнительности своих подчиненных. Последовали новые циркуляры и указания не просто тупо перепечатывать официальные материалы, а хотя бы предварительно переписывать их по-своему.

К началу войны порядок работы со средствами массовой информации сложился окончательно. Ежедневно в 11 часов Геббельс лично проводил инструктажи для самых высокопоставленных сотрудников своего министерства. Позже эти сотрудники проводили две пресс-конференции - в час дня и пять вечера. На пресс-конференциях газетчиков «просвещали», о чем и в каком ключе следует писать, а какие вопросы опустить. Делавшиеся во время инструктажей записи и заранее отпечатанные инструкции по факту использования подлежали уничтожению или возвращению в министерство.

Отлаженный механизм работал до самого конца войны, о чем свидетельствуют «Последние записи» Геббельса: «17 марта (1945 г.). В полдень я принял у себя дома германских журналистов, сотрудников и пропагандистов радио, работающих в Берлине. В течение полутора часов я рассказывал им о нынешнем военном положении и соответствующих задачах руководителей информационной и пропагандистской политики. Думаю, я был в хорошей форме и дал господам некоторые дельные советы для их работы» (5).

Об эффективности системы свидетельствовал в своих мемуарах Шпеер: «Летом 1942-го я попросил Геббельса использовать свою пропагандистскую машину — кинохронику, иллюстрированные журналы, газеты — для поднятия моего престижа. Достаточно было министру пропаганды отдать приказ своим подчиненным — и слава обо мне прокатилась по всему рейху» (6).

Хваленую оперативность нацистской информационной машины на Нюрнбергском процессе поминал и советский обвинитель, обращаясь к заместителю министра пропаганды Гансу Фриче: «Вы организовали в составе руководимого вами отдела прессы специальную службу «шнельдинст» — «службу скорости», — которая снабжала немецкую прессу провокационным материалом. Вы это признаете?» — «Если вы согласитесь вычеркнуть выражение «провокационным» и заменить его выражением «материалом для пропаганды», то я это признаю» (7).

Контролируя внутреннюю информационную политику, нацисты особенно тщательно отслеживали реакцию на их действия зарубежных СМИ. Гитлер требовал, чтобы в течение всего дня ему доставляли последние новости, переданные по зарубежному радио, и самые свежие статьи из иностранной прессы. Наглядным примером желания Гитлера сохранить свое реноме за границей стало его решение о проведении открытого процесса над «поджигателями» Рейхстага. (Плюс, конечно, давление консервативных кругов в самой Германии.) Хотя про себя он был крайне раздражен необходимостью соблюдения юридической процедуры. Гитлер справедливо опасался, что разбор в суде выявит лживость предыдущих сообщений, дескать, поджог Рейхстага служил сигналом для коммунистического восстания, а иностранная пресса получит новую пищу для критических выступлений. «У крикунов из прессы было бы выбита почва из-под ног, если бы виновных сразу же повесили», — раздраженно бросил рейхсканцлер на заседании кабинета 2 марта 1933 года (8).

Но самому Гитлеру, по свидетельству его пресс-секретаря Отто Дитриха, даже в голову не приходило наладить настоящие контакты с прессой, подобные тем, что ежедневно ради блага своих стран осуществляли Рузвельт, главы других государств, да и его собственный министр пропаганды. Несмотря на многочисленные просьбы, он так и не снизошел до того, чтобы регулярно проводить пресс-конференции. Гитлер предпочитал поддерживать репутацию, давая многочисленные интервью, основная тема которых была оговорена заранее. Но здесь Гитлер проявлял себя словоохотливым и откровенным собеседником, порою даже посвящая иностранных журналистов в суть своих пропагандистских ходов. Например, отвечая на вопрос о нарочитой театральности партийных съездов, Гитлер откровенно сказал: «Полмиллиона человек, побывавших здесь в течение этой недели (сентябрь 1934. — К. К.), вернутся в свои города и деревни и будут с новым фанатизмом проповедовать новую доктрину» (9).

Отдельно от прочих проводились пресс-конференции для иностранных журналистов, аккредитованных в Министерстве пропаганды. Однако спокойно работать с заграницей Геббельсу не давали. Как и всегда при вопросе распределений полномочий в работе с зарубежными СМИ фюрер прибегал к своему излюбленному приему — «разделяй и властвуй». И война за полномочия бушевала нешуточная.

Однажды, будучи в штабе у Гитлера, Риббентроп убедил фюрера поручить именно ему ведение всей пропаганды, предназначенной для зарубежных стран. «Утром следующего дня энергичные молодцы, посланные Министерством иностранных дел, появились в различных берлинских офисах Геббельса, чтобы забрать к себе весь персонал, занимающийся зарубежной пропагандой. Люди Геббельса забаррикадировались в своих кабинетах, а сам министр пропаганды позвонил к Гитлеру и обратился к нему за помощью. Гитлер приказал Геббельсу немедленно лететь к нему. Когда тот прибыл, он велел ему вместе с Риббентропом запереться в купе своего специального поезда и не выходить оттуда, пока они не разрешат свои разногласия. Три часа спустя оба появились с красными лицами и сообщили Гитлеру, что не пришли к соглашению. Разъярившись, Гитлер удалился и продиктовал компромиссное решение, которое в значительной степени отменяло недавний письменный приказ» (10).

Заграничная пропаганда действительно была лакомым куском, за который стоило бороться. Министерство пропаганды приобрело или содержало более 350 газет во всем мире, не считая еще 300 немецкоязычных изданий. Только в 1934 году на иностранную пропаганду Германия потратила 262 миллиона марок. Частично затраты покрывали члены немецких клубов и прочих организаций, объединенных в Ассоциацию немцев за границей. Но и накопившиеся долги правительственные инстанции часто списывали. «Если даже самая малая газета, являющаяся подписчиком Германского информационного агентства, окажется не в состоянии опла­тить информационные услуги, представляется возможным возмещать им услуги» (11).

Геббельс в своих тайных циркулярах требовал: «Необходимо постоянно и настойчиво создавать для информационных агентств, находящихся в оппозиции к нам, соответствующие «материалы» и «новости» с тем, чтобы при их публикации указанные агентства утратили доверие. Материалы должны отбираться таким образом, чтобы у нас всегда имелась возможность не только отрицания, но и убедительного опровержения перед лицом общественного мнения» (12).

Естественно, промахи иностранной прессы нацисты обращали в свои пропагандистские победы. Когда авторитетный американский журналист Никеборгер опубликовал статью, в которой говорилось, что «нацистская верхушка припасает за границей золото на черный день (пишет в дневнике его коллега Уильям Ширер. — К. К.), Геббельс предложил Нику десять процентов от любой суммы, которую ему удастся найти на счетах нацистов за границей. Забавное предложение» (13). Современные политики, говоря о своих банковских счетах, до сих пор часто применяют подобный кульбит.

Та же практика убедительных и наглядных опровержений применялась во время войны. «Немецкие власти позвонили мне и сообщили, что приглашают меня и еще двух человек лететь в Гамбург. Англичане только что сообщили по Би-би-си будто Гамбург превращен в пыль королев­скими ВВС. При том, что немцы не сдержали своего обещания показать мне все, что я захочу, очевидно, какой незначительный ущерб был нанесен» (14).

Использовала связи с иностранной прессой и скрытая оппозиция режиму: «По мере усиления контроля нацистов над прессой становилось все труднее критиковать их мероприятия и оповещать общество о допущенных ими случаях злоупотребления властью. Поэтому мы передавали сведения о наиболее вопиющих случаях иностранным корреспондентам, поскольку выяснили, что даже простая угроза публикации их за границей могла служить полезным оружием в отношениях с Гитле­ром» (15). Пример понятный нам, если мы вспомним движение совет­ских диссидентов или борьбу третируемых нацменьшинств в постсоветских странах.

Желая задобрить иностранную прессу, Риббентроп открыл на Фазаненштрассе клуб, где корреспонденты могли вкусно поесть, там всегда имелась хорошая выпивка, и желающие могли провести время с приятными девушками. Взбешенный Геббельс в противовес открыл свой клуб ино­странной прессы на Лейпцигерплац. Кроме того, для иностранцев обустраивались специальные публичные дома; нечего и говорить, что они были нашпигованы различной шпионской аппаратурой, а девочки соответ­ствующим образом проинструктированы. Тот же Уильям Ширер вспоминает: «Гейдрих спросил, не хочется ли мне нанести визит в его недавно открытый «Дом галантности» на Гизебрехтштрассе. Он был организован по соглашению с Риббентропом специально для иностранцев, оказавшихся в Берлине», — и далее Гейдрих лицемерно убеждает американского журналиста: «Открыть такой дом было необходимо, иначе иностранцы в Берлине попадали бы в руки проституток худшего пошиба» (16).

Нежная забота о зарубежных гостях заключалась не только в их обеспечении женской лаской. После начала войны иностранных журналистов приравняли к рабочим, занятым тяжелым физическим трудом, они получали двойную норму продуктов и их снабжали табаком в количестве 20 сигарет ежедневно. В двух клубах для представителей иностранной печати корреспондентов превосходно кормили; Министерство пропаганды доплачивало им еще по 400 марок, 300 давали рекламные агент­ства промышленных концернов, а ежемесячная дотация от кинокомпании УФА составляла 200 марок. Кроме того, корреспондентам разрешалось заказывать в Швейцарии и Дании продукты, которые можно было с большой выгодой перепродать на черном рынке (17). К тому же они получали ценные подарки от Геббельса ко дню рождения и Рождеству. И это не считая мелких радостей жизни: «Завтра я еду на увеселительную прогулку в Гармиш, которую организует пресс-секретарь и доверенное лицо Гитлера доктор Дитрих (чтобы поддержать в нас дружественные чув­ства)» (18).

Естественно, что в таких условиях между иностранными журналистами и функционерами Министерства пропаганды часто возникали неформальные отношения, что отражалось на тональности репортажей из Третьего рейха — консолидированной неприязни к сталинской России и общем понимании ценностей западного мира. «12 марта 1944 г. на пресс-конференции одного из руководителей пропагандистской службы Германии доктора Шмидта был задан вопрос об идущих из Стокгольма слухах о внезапной смерти Сталина 12 марта. Доктор Шмидт при веселом оживлении зала привел немецкую пословицу: «О ком часто говорят, что он умер — живет долго». Впрочем, добавил он, не исключено, что Кремль подготовляет чудо для того, чтобы причислить Сталина к лику святых. Один корреспондент, комментируя эту реплику, сказал, что при мнимой смерти бывает только мнимая святость. На этом конференция, при веселом оживлении зала, закрылась» (19). Как видим, идиллическая сценка свидетельствует о дружеском взаимопонимании, которое удалось наладить в совместной работе Министерства пропаганды и аккредитованной зарубежной прессы.

Нельзя недооценивать влияния на публику таких вроде бы обыденных вещей, как пресс-конференции и прочее общение с пропагандистскими структурами власти. Подача информации в СМИ достаточно хорошо отработана, и только для непосвященного она может выглядеть, как неуправляемый поток новостей. Много позже Второй мировой войны, в 1973 го­ду, ученые провели исследование на основе 1000 сообщений «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон Пост», чтобы установить, по каким каналам эти сообщения появились в печати. Три основных канала получения информации в СМИ: рутинный (через официальную информацию о пресс-конференциях, официальных событиях, пресс-релизах и т. д.), неформальный (утечки информации, сообщения из других информационных структур и т. д.) и свободный канал (интервью репортеров с людьми или рассуждения о событиях, свидетелем которых репортер был сам). Оказалось, что свободный канал стал источником лишь для 25 % сообщений, в то время как рутинный — 60 % (20). И это в современном демократическом обществе, а представьте контроль за информационным потоком в Третьем рейхе!

«Насколько же изолирован мир, в котором живет сейчас народ Германии! Об этом напоминает просмотр вчерашних и сегодняшних газет. В то время, как все вокруг считают, что Германия вот-вот нарушит мир, что именно Германия угрожает напасть на Польшу из-за Данцига, в мире, который создают местные газеты, трактуется все наоборот. «Польша? Будьте настороже!» предупреждает заголовок в берлинской газете и добавляет: «Ответим Польше, охваченной бешеным желанием нарушить мир и права в Европе!» (21).

Дезинформация в чистом виде — прием слишком примитивный. В то же время доза клеветы, подмешанная к правдивому сообщению, часто принимается на веру и усвоена вместе с ним. Авторитет германской прессы поддерживался посредством подстраховки лживых сообщений правдивыми, а еще точнее — такими, в которые читатели и слушатели легче могли поверить: «(1 августа 1940) Сегодня Геббельс заставил германское радио исказить заявление министра обороны США Стимсона. Оно процитировало Стимсона таким образом: «Британия будет скоро побеждена, и британский флот перейдет под контроль противника». Это часть новой пропагандистской кампании, направленной на то, чтобы убедить немецкий народ, будто даже Соединенные Штаты распрощались с надеждой спасти Англию» (22). На самом деле в оригинале выступления американского министра говорилось о тех проблемах, которые возникнут у Соединенных Штатов, если Британия в перспективе будет побеждена. Здесь также любопытна ссылка нацистских пропагандистов на мнение стороны, которая не сочувствовала победам Третьего рейха. Это создавало иллюзию объективности данной информации.

Вообще, двусторонняя аргументация способствует упорному внушению читателю мысли о непредвзятости коммуникатора. На том стояли и стоят современные СМИ, имеющие в своем арсенале такие способы манипулирования сознанием, как искажение и утаивание информации, метод частичного освещения фактов или избирательной подачи материала. Всегда предпочтительнее не лгать, а добиться, чтобы человек не заметил «ненужной» правды. Она просто теряется в мутном потоке светской жизни знаменитостей, криминальных происшествий, псевдонаучных открытий и гороскопов. Преобладание сенсационно-развлекательных новостей в информационном блоке не что иное, как искажение объективной картины социального бытия. Оперируя реальными фактами, журналисты ставят их в такой контекст, в котором искажается или непомерно гипертрофируется их истинное значение.

Пропагандистская деятельность СМИ в любом современном обществе строится на внедрении в сознание людей его «ценностей» в виде стереотипов — стандартов поведения, социальных мифов, политических иллюзий. Для этого необходимо подогнать строй мыслей человека под определенную кальку, что в принципе не сложно. Логическое мышление прозрачно, и его структура прекрасно изучена. Если удается исказить программу так, что человек «сам» приходит к нужному умозаключению — тем лучше. У значительной части населения удается отключить способность к структурному анализу сообщений и явлений — анализ сразу заменяется яростной идеологической оценкой. Например, в постсоветских странах под воздействием многолетней антикоммунистиче­ской пропаганды даже разумные предложения коммунистов отвергаются только потому, что их инициировала партия, имеющая определенный негативный имидж. Имидж, закрепленный бесконечным повторением. «Фриче до сих пор не понимает необходимость повторения в пропаганде, — распекал Геббельс своего заместителя. — Надо вечно повторять одно и то же в вечно меняющихся условиях. Народ в основе очень консервативен. Его полностью нужно напитать нашим мировоззрением через постоянное повторение» (3.1.1940).

За пределами повторяющихся «истин» огромный поток противоречивой, искаженной и часто просто ненужной информации приводит к расщеплению сознания — люди не способны увязать в логическую систему получаемые ими сообщения и не могут их критически осмыс­ливать. И здесь выходит на первый план роль ведущего. В эпоху, описываемую нами, это были радиоведущие, поскольку именно радио являлось основным средством массовой информации. Их основным ору­жием являлись приемы речевой динамики — мягкость и сила голоса, богатство интонаций, паузы, использования эффекта неожиданности. Продуманная речевая динамика способна придать любому сообщению предельную убедительность, даже если оно весьма далеко от дей­ствительности.

«Радиочеловеком» 1938 года в США стал Орсон Уэллс, который своей знаменитой радиопостановкой по фантастическому роману Герберта Уэллса «Война миров» продемонстрировал, что радио может быть невероятной силой в деле возбуждения эмоций у масс. Его радиопостановка «Вторжение с Марса» передавалась как репортаж с места событий. Население восточных штатов США, на которые вещало радио, в массе своей поверило, что речь идет о реальном событии, и испытало массовый приступ паники. Одним из условий для такой странной и заразительной внушаемости массы американцев стала общая неустойчивость эмоциональной атмосферы, вызванная длительным экономическим кризисом и ожиданием новой войны.

Впоследствии, по сути в порядке эксперимента над живыми людьми, радиопостановку «Вторжение с Марса» повторили в странах, переживающих социальную нестабильность или кризис, — и с тем же результатом. В ноябре 1944 года эта передача спровоцировала массовую панику в Сантьяго де Чили. А в феврале 1949-го в столице Эквадора Кито вызванная передачей паника закончилась человеческими жертвами, увечьями и сожжением здания радиостанции (23). Если идет массовая кампания нагнетания истерии в СМИ и предрекается апокалипсис в какой-либо сфере, посмотрите внимательно, что за этим стоит.

И еще одна важная деталь для понимания действенности средств массовой информации той эпохи. Для мощи воздействия своей пропаганды нацисты старались создать вокруг СМИ ореол мистической потусторонности, вездесущности и — главное — непогрешимости. В наши дни некоторые журналисты также усиленно работают над поддержанием этого мифа.

Я приведу вам лишь короткий отрывок из выступления Геббельса, посвященного значению радио в нашей жизни, подчеркнув слова, определяющие, по мнению министра, роль этого СМИ в жизни общества: «Его (радио. — К. К.) долг придавать сиюминутным событиям постоянный смысл . 21 марта и 1 мая оно дало впечатляющие  свидетельства своей способности доносить до людей великие исторические  события. В первом случае оно ознакомило всю  нацию с важным  политическим событием, во втором — с событием социально политического значения. Оба достигли всей  нации, независимо  от класса, положения и религии. Это был, в первую очередь, результат тесной централизации, своевременных  репортажей и осведомленности  Германского радио. Осведомленность приближает к народу » (24).

Видите, сколько эпитетов использовал Геббельс, чтобы в одном абзаце показать размах влияния данного СМИ и его профессиональной информированности — это явление эпическое, подразумевающее заоблачное величие (и влияние). А потому нацисты не собирались просвещать народ по поводу того, как обыденно делается газета, готовится радиопередача и т. п. На инструктаже 9 июня 1940 года Геббельс учинил страшный разнос еженедельнику «Ди Вохе», опубликовавшему фотографию пластинки, с которой шли в эфир фанфарные позывные, предварявшие специальные радиосообщения об особо эффектных победах. И по-своему Геббельс был прав, поскольку речь идет о десакрализации воздействия музыкальных позывных на слушателей. «Он требует известить прессу, что в случае повторения подобной вещи он велит отправить редактора, виновного в преступном расколдовывании национальных событий, в концлагерь, о чем бы ни шла речь — о кино, радио и т. д. Министр не остановится перед тем, чтобы велеть арестовать цензора, который еще раз пропустит подобный расколдовывающий снимок» (25).

Стремление сохранить журналистскую кухню в тайне — это забота о доверии потребителей. Авторитет газеты базируется на том убеждении, что ее создали все же солидные люди и газета в определенной степени несет ответственность за предоставляемую читателям информацию. Читателям не нужно знать, сколь отличается работа и светлый образ журналистов от грязных реалий. А какие случаются повороты в их убеждениях! Вспомним, к примеру, групповые раскаяния целых журналистских коллективов во время т. н. «оранжевой революции». Что, уверяю вас, среди пишущей братии вовсе не является исключением. Так, осенью 1939 года, после заключения советско-германского пакта о ненападении, нацистский издатель журнала «Contra-Komintern» разослал своим подписчикам глубочайшие извинения за невыход номера в сентябре и сообщил, что далее журнал станет выходить под другим названием. Издатель дал понять, что серьезные и заслуживающие доверия люди убедили его в том, что подлинные враги Германии все-таки не большевики, а евреи (26).

Журналистика создается живыми людьми, и правда у каждого из них своя.

«Радио в доме! Немец забудет для радио профессию и отчизну. Радио! Новый способ обуржуазивания! Все есть дома! Идеал обывателей» (27), — в далеком 1925 году Геббельс проклинает «помеху» для революционной активности масс, что не помешает ему, придя к власти, использовать именно радио в качестве основного средства пропаганды национал-социализма.

До нацистов радио почти не использовалось с пропагандистскими целями. В Германии, как и в других странах Европы, радиовещание являлось монополией государства, чем, после прихода к власти, нацисты немедленно воспользовались. И Гитлер и Геббельс были глубоко убеждены, что устное слово оказывает на население более сильное воздействие, чем печатное. «То, чем была пресса в девятнадцатом веке, радиовещание станет в двадцатом, — говорил министр пропаганды. — Мы живем в эру масс; массы справедливо требуют своего участия во всех великих делах дня. Радио наиболее влиятельный и важный посредник между духовным движением и нацией, между идеей и народом» (28).

Радио, считал шеф пропаганды, должно обслуживать массовую ­аудиторию, а не избранное меньшинство, и его программы нужно строить в расчете на средний уровень слушателей, а не на вкусы немногочисленных интеллектуалов. Геббельс внушал своим подчиненным, ответственным за передачи германского радио, что дикторы и продюсеры должны считать своей аудиторией «весь народ, а не его отдельные группы». По словам Геббельса, диктор, появляясь перед микрофоном, должен решить две главные задачи: «информировать массы, а также развлечь и успокоить их. Можно и нужно сочетать идеологическую обработку с развлечением» (29).

После прихода к власти и спешно проведенной чистки кадров в государственной радиовещательной корпорации Геббельс и его подручные успешно организовали общенациональную церемонию принесения присяги Адольфу Гитлеру по радио. 8 апреля 1933 года 600 тысяч штурмовиков по всей Германии одновременно вытянулись в струнку перед радиоприемниками, повторяя слова клятвы. Еще через год, встав перед своими радиоприемниками, поклялись в верности Гитлеру уже 750 тысяч партийных вождей, 180 тысяч членов гитлерюгенда, почти 2 тысячи руководителей студенческих объединений и 18 с половиной тысяч членов «Трудового фронта» (30).

Помимо «часовых пропаганды», о которых мы уже рассказывали, появились и «часовые радио», получавшие инструкции, написанные все тем же отрывистым языком военных приказов: «определять стратегически важные» перекрестки для установки громкоговорителей; «координировать» время выхода программ с временем наиболее активного посещения магазинов и т. д. То есть неизбежное фоновое воздействие на граждан обеспечивалось как в общественных помещениях, так и на улицах.

Проблема фонового воздействия на подсознание является одной из важнейших в психологии. Мы также затрагивали уже тему «демократии шума» — бормочущее фоном радио или телевизор, музыка в супермаркетах, рекламные призывы на улицах. Фоновый шум — важное условие беззащитности человека против манипуляции сознанием. Более того, шум для многих стал условием комфортного существования, бегства от одиночества и своих мыслей. Современный человек «жаждет быть одним из многих одинаково думающих, одинаково чувствующих, одинаково реагирующих на происходящее» (31).

Тот же Гитлер никогда не слушал радиопередач, он полностью отдавал себе отчет, какое имеет значение радио для обработки сознания: «Я не желаю, чтобы кто-то оказывал на меня влияние, — заявил он, — и по этой причине принципиально отказываюсь слушать какие-то бы ни было политические речи по радио». Этих принципов он придерживался неукоснительно, избегая слушать даже речи иностранных государственных деятелей (32).

В первую очередь нацистам необходимо было решить вопрос доставки своего радиопослания до каждого немца не только в общественных местах, но и настигнуть рядового гражданина в его собственном доме. К августу 1933 года немцы запустили в производство первую модель дешевого народного радиоприемника, который не мог принимать передачи из-за рубежа. Он стоил 76 марок. Потом в продаже появился «Народный приемник 301» за 35 марок (прозвище — «немецкий малый») — в то время самый дешевый радиоприемник в мире. Эти аппараты по одинаковым чертежам и технологии изготовляли 28 заводов. Интересно, что номер его модели — «301» — символизировал 30 января, дату прихода гитлеровцев к власти. Так на уровне подсознания в обывателя закладывались нацистские символы.

Уже в 1934 году Германия имела самое большое количество радиоприемников на душу населения, к началу войны ими располагали 70 % немецких семей. По количеству этих устройств Германия занимала первое место в Европе, и только в США их насчитывалось больше. Один из ближайших сотрудников Геббельса Ойген Хадамоский (Евген Адамовски в другом написании) имел полное основание сказать: «Сегодня впервые в истории радио превратилось в средство, способное ежедневно и ежечасно оказывать формирующее влияние на многомиллионные народы» (33).

В 1939 году нацисты вещали через 15 радиостанций, их передачи принимали 11 миллионов радиоприемников, причем каждый владелец приемника был обязан платить две марки в месяц за лицензию. Позывными берлинского радио они сделали популярную мелодию «И верность и честность храни до конца!» Поначалу программы формировались в основном из речей и бравурной музыки, прерывавшиеся редкими выпусками новостей, а партийные мероприятия освещались подробнейшим образом. По берлинскому радио непрерывно транслировались политизированные передачи, план которых утверждался лично Геббельсом. Но, безусловно, бесконечные лекции о нацистском мировоззрении и расовой теории ровным счетом никого не интересовали. Заскучавшие радиослушатели начали испытывать тоску по радиовещанию времен Веймарской республики.

Хорошо информированный о настроениях граждан Геббельс предпринял очередной маневр. Однажды он сказал: «Господа, важны не слушатели, важен Слушатель с большой буквы. Вы должны готовить свои программы не для тайного государственного советника, а для лесоруба из Бад-Айблинга» (34). С тех пор «лесоруб из Бад-Айблинга» (маленького городка к востоку от Мюнхена) стал легендарной фигурой. «Неужели вы всерьез считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?» — саркастично спрашивал министр пропаганды своих подчиненных, когда какая-либо программа вызвала его недовольство. По дороге Геббельс всегда слушал радио, а потом спрашивал своего шофера, что тот думает о той или иной передаче. Водитель отвечал откровенно — как правило, передачи ему не нравились.

После нескольких месяцев тяжеловесной пропаганды Геббельс решил ослабить идеологический нажим и придать национальному радио более развлекательный характер. «Мы не собираемся использовать радио только в наших партийных целях. Мы хотим места для развлечений, народного искусства, игр, шуток и музыки. Но все должно быть связано с сегодняшним днем. Все должно включать тему нашей великой рекон­структивной работы, или, хотя бы, не стоять у нее на пути. Более всего необходимо четко централизовать всю деятельность радио, поставить духовные задачи впереди технических, ввести принцип личного руководства, обеспечить ясное мировоззрение и представить его гибкими способами» (35).

Еще осенью 1934 года Геббельс своим указом постановил, что после сильнейшего эмоционального воздействия, которое слушатели получили после партийного съезда в Нюрнберге, радио в течение нескольких недель должно передавать легкую музыку. На коротких волнах вновь появились радиотрансляции оперных спектаклей из Берлина, Дрездена и Мюнхена, передавались симфонические концерты из Лейпцига. Популярная музыка, выпуски новостей, радиопостановки, литературные чтения, советы покупателям, домохозяйкам, молодежи и фермерам снова оказались на первом месте. Стараясь не отставать от старших товарищей, нацистские радиостанции в провинции также выпускали собственные радиопередачи с местной тематикой и броскими музыкальными заставками. В этот поток общенациональной и местной продукции искусно вплеталась нацистская пропаганда.

Каковы же были способы геббельсовской пропаганды на радио? Да те же, что используются и сегодня: официальные сообщения, в которых выгодные сведения излагались подробно, а невыгодные — бегло; сенсационные передачи, в которых внимание сосредотачивается на одной важной в пропагандистском отношении теме или событии; выступления известных комментаторов с официальными материалами и выступления комментаторов под псевдонимами. Последние делали вид, что их точка зрения отличалась от правительственной. Особым образом обставлялись спичи вождя нации. Перед выступлением Гитлера по радио на территории всей Германии, привлекая внимание заинтригованной аудитории, звучали сирены. Ради счастья услышать голос фю­рера, немцы собирались вместе у домашних радиоприемников, громкоговорителей на фабриках, в конторах и общественных местах.

Отмечались в эфире не только речи лидера, но и его дни рождения — эксклюзивной праздничной радиопрограммой. Например, подобной, составленной германским радио на 50-летие фюрера: 16.20 — выступление оркестра; 17.00 — «Борьба за народ»; 17.30 — классические оперетты; 18.20 — всегерманская присяга членов гитлерюгенда Гитлеру; 18.30 — струнный квартет Моцарта; «Хорст Вессель», радиопостановка; 21.00 — филармонический концерт (36). Не очень, конечно, танцевально, а что вы хотели в день рождения вождя?

Но все это информация, как говорится, для внутригерманского пользования. Не удовлетворяясь территорией рейха, Геббельс начал информационную экспансию за пределы Германии. Уже в 1933 году началось вещание на США, в 1934 — на Южную Африку, Южную Америку и Дальний Восток, в 1935 — на Ближний Восток и Центральную Америку. После прихода к власти ежедневный объем вещания на зарубежные страны составлял от силы 1час 45 минут. Годом позже он увеличился до 21 часа 15 минут. В 1935 году — до 22 часов 45 минут, в 1936-м — до 43 часов 35 минут, а 1937-м — его станции вещали в сумме 47 часов в день (37). Во время войны двести сорок различных программ вели трансляцию на тридцати одном языке, что вместе означало 87 часов эфира ежедневно.

Технические возможности для распространения необходимой ему информации у Геббельса имелись самые отменные. В Цезене базировалось 12 коротковолновых станций мощностью по 100 000 киловатт. Для сравнения — Англия в то время располагала 16 станциями, но всего по 50 000 киловатт. Соответственно в Италии их было 4, в СССР — 6, в США — 11, а в Японии и Франции — по 3 (38).

Конечно, вся эта пропагандистская мощь активно использовалась во внешнеполитических целях. Как справедливо отмечал Отто Штрассер: «Нет другого столь эффективного средства, которое могло бы деморализовать противника и дать возможность слову правды быть услышанным во вражеской стране» (39). Передачи немецких радиостанций всемерно способствовали развитию духа непокорности у немецкого национального меньшинства (например, в той же Польше). Чему способствовали как внешнеполитические успехи, одержанные Гитлером в 1938 году, так и усиление репрессий со стороны поляков. Впрочем, «угнетать» немцев полякам оставалось недолго. Дневники Ширера запечатлели трагиче­скую радиохронику конца лета 1939 года:

«Все произошло в понедельник (21 августа) в двадцать три часа. Германское радио неожиданно прекратило вещание в середине музыкальной программы, и диктор объявил, что Германия и Россия решили заключить пакт о ненападении» (40).

(31 августа) «В двадцать один час радио прекратило обычную программу и передало условия германских «предложений» Польше. В частности: 1. Возратить Данциг Германии; 2. Провести референдум, кому будет принадлежать Данцигский коридор; 3. Осуществить обмен национальными меньшинствами; 4. Гдыня остается польской, даже если результаты референдума будут в пользу Германии. В официальном заявлении Германии содержалась жалоба на то, что поляки даже не приехали в Берлин, чтобы обговорить их. Понятно, что у них на это не было времени» (41).

«Сегодня Германская радиовещательная корпорация вела свой первый репортаж с фронта, и он показался достаточно достоверным» (42).

«Через громкоговорители (а они имеются повсюду, даже в кронах деревьев) объявляют, что Германия вот уже час как находится в состоянии войны с Великобританией и Францией». (43)

Во время войны немецкое радиовещание наполнилось новым содержанием. Начиная с 5 час. 30 мин. утра и до полуночи, радиослушатель прослушивал девять передач последних известий. Главная из них начиналась в 20 часов и продолжалась нередко до 20 минут. Практиковались также регулярные обзоры радиокомментаторов сухопутных сил, ВМФ,   авиации.

В нацистском справочнике для работников радио существовало слово «Hoerfang» — слуховой захват. Это означало, что радиокомментатор должен уже во второй или третьей фразе смешать факт и мнение, и выдать одно за другое — в духе «национально-социалистического народного просвещения» (44). Данный стиль подачи информации связан с особенностями временного объема памяти человека: целостное сообщение должно укладываться в промежуток от 4 до 10 секунд. Чтобы воспринять рассуждение, которое не умещается в 8—10 секунд, человек уже должен делать особое усилие, и мало кто пожелает его сделать. Поэтому и сегодня квалифицированные редакторы передач доводят текст до примитива — их проще воспринимать на слух. Иначе сообщение будет отброшено памятью.

Кроме того, не теряет своей пропагандистской привлекательности еще одно изобретение гитлеровцев. Еще во время войны (в 1943 г.) американские авторы Сингтон и Вэйденфилд отметили: «Намеренная попытка создать в представлении иностранной аудитории атмосферу непринужденной веселости и компанейского духа в студиях была предпринята немцами в надежде вызвать у слушателей стран, еще не вовлеченных в конфликт, любовь к немецким программам и дикторам. Одной из таких уловок был комичный обмен репликами дикторов в студии. Диктор, допустив какой-нибудь промах, шутливо говорил что-нибудь по этому поводу своему коллеге. В другой раз можно было слышать, как диктор звонил по телефону технику с просьбой посоветовать, как стереть плохую­ запись... А наиболее исключительный пример этой техники создания атмосферы сердечности был продемонстрирован, пожалуй, тогда, когда диктор извинился перед радиослушателями, что прервется на минутку, чтобы закрыть окно, потому что там где-то собака лает» (45).

Специальные радиосообщения могли прервать любую передачу. Сначала шло короткое обращение к слушателям: «Внимание! Внимание! Прослушайте специальное сообщение службы радиовещания!» Затем раздавался гром фанфар. Звучал целый оркестр из ста фанфаристов (как мы помним, с пластинки), и в целом получалось впечатляющее представление. Мощные позывные заставляли прислушиваться даже тех, кто не проявлял к лопотанию приемника никакого интереса и кто полностью отвергал всякую пропаганду. «Программа прерывается, звучат фанфары, потом зачитывают коммюнике, а после этого хор исполняет хит сезона: «Мы идем вперед на Англию». В случае больших побед дополнительно звучат два национальных гимна» (46). На особо важные сообщения фанфар вообще не жалели: «Париж пал. Мы узнали эти новости по радио в час дня, перед этим четверть часа трубили фанфары, призывая правоверных слушать последние известия» (47).

Мелодии позывных варьировались в зависимости от страны, над которой брали верх германские войска — над Францией, над Англией в морской войне, позже над Советским Союзом. В последнем случае использовались «Русские фанфары» или «Победные фанфары» из прелюдий Ференца Листа — на радио эта мелодия сразу ассоциировалась у нем­цев с Восточным фронтом. Сами сводки с Восточного фронта 7 июля 1941 года Геббельс приказал подавать «ухарски и дерзко». Таким образом он стремился успокоить народ, встревоженный перспективой длительной войны с огромной Россией.

Другим способ достигнуть успокоительного эффекта служило опосредованное прославление мощи, а значит, непобедимости Третьего рейха. «Я услышал на фабрике по радио несколько фраз из трансляции какого-то митинга, проходившего в берлинском «Спортпаласте». В начале было сказано: «Великий митинг транслируется всеми радиостанциями рейха и Германии, к трансляции подключились радиостанции протектората (Чехии и Моравии), а также Голландии, Франции, Греции, Сербии, стран-союзниц Италии, Венгрии и Румынии...» Перечисление продолжается довольно долго. Тем самым, несомненно, оказывалось суперлативное воздействие на фантазию публики, подобное воздействию газетной шапки: «Мир слушает вместе с нами», ибо здесь перелистывались страницы перекроенного на нацистский лад атласа мира» (48).

Кроме выпусков новостей и военных обозрений большим успехом у слушателей пользовались «Фронтовые репортажи» репортеров Министерства пропаганды с передовой линии фронта, с подводных лодок и бомбардировщиков, находящихся в момент передачи над территорией противника. Подобные материалы ловко увязывались дикторским текстом, часто использовали натуральные шумы (взрывы, команды, лязг военной техники) и производили очень сильный эффект. Этим приемом не брезговали и корифеи. Так, в полночь 24 июня 1940 года гости Гитлера слушали речь Геббельса по радио, в начале и конце которой передавались записанные на пленку звуки сражения, которые радиослушатели принимали за передачу с фронта. В действительности же шум боя был инсценирован в берлинской радиостудии.

Затем появилось «Зеркало времени» — программа, рассказывавшая в той же документальной манере о событиях, не связанных с войной. Но самым успешным нововведением оказались редакционные статьи Геббельса в «Рейхе», которые передавались по радио вечером каждой пятницы. Новый стиль Геббельса, мягкий и успокаивающий, соответствовал настроениям немцев в условиях затянувшейся битвы. Тем же целям служил и изменившийся музыкальный репертуар — обилие развлекательной музыки и джаза (см. главу «Искусство»). Кроме того, радиовещание выполняло и вполне прикладные функции — незадолго до налетов авиации союзников оно пунктуально извещало население Германии о направлении и скорости полета бомбардировщиков противника, что было жизненно важно в самом буквальном смысле слова, и также заставляло аудиторию следить за радиопрограммой.

Нацистская радиопропаганда подарила миру и своих звезд журналистики, приобретших мировую известность, таких как Ганс Фриче. Он стал самым популярным комментатором Третьего рейха. Его четкий гортанный голос (как считалось, похожий на голос Геббельса) и тщательно подобранные аргументы привлекали внимание немцев, которым поднадоели заурядные нацистские ораторы. Обычно принципом военной пропаганды является наступательный дух и стремление никогда не ссылаться на сообщения и аргументы противника, потому что аудитории, таким образом, лишний раз становятся понятны доводы врага, однако Фриче предложил совершенно другой метод. Он постоянно цитировал, иногда правильно, иногда тенденциозно, сообщения радио и прессы противника, пытаясь одновременно апеллировать к государственным и общественным деятелям противной стороны.

Его передача начиналась четким посылом аудитории: «Говорит Ганс Фриче». Узнавание в таких случаях играет ключевую роль, потому что рождает ложное чувство знакомства. Это становится предпосылкой согласия аудитории с коммуникатором (отправителем сообщения) — он воспринимается аудиторией как свой. И аудитория охотно разделяла его негодование, когда Фриче цитировал лондонскую «Ньюс кроникл»: «Мы за уничтожение всего живого в Германии — мужчин, женщин, детей, птиц и насекомых». И немцы снова и снова находили в себе силы сражаться с противником с неослабевающей яростью (49).

1 февраля 1943 года Верховное командование вермахта признало окру­жение южной группировки 6-й армии на Восточном фронте. Через два дня последовало официальное признание в поражении под Сталинградом. И теперь Геббельс решил сознательно запугать немцев. О страшных несчастьях на фронте говорили в специальных сообщениях германского радио, и к выпуску новостей звали не торжественные фанфары — их заменила печальная солдатская песня «У меня был товарищ» в сопровождении глухого барабанного боя. В остальное время по радио транслировали только похоронные марши и серьезную классическую музыку. На следующий день все германские газеты вышли с траурной каймой на полях. Народ Германии был потрясен. По империи покатилась волна ужаса и скорби.

Такой пропагандистской кампании Третий рейх еще не видел. За границей и внутри страны гадали, не сошел ли Геббельс с ума, доведя драматический эффект от поражения до такого критического накала. Однако опыт увенчался успехом. «Растерянные люди пришли в себя, печаль переросла в фатальный мистицизм, дескать, и поражения, и потери имеют свое значение. Шеф пропаганды взывал, обращаясь к своему народу: «Погибшие не сдаются! Они продолжают сражаться плечом к плечу с живыми солдатами!» И люди ему верили. Мало того, они опять начали доверять правительству, которое открыто говорило им горькую правду. Отныне Геббельс вновь мог их обманывать» (50).

Но все ухищрения пропаганды сломила военная сила и героизм союзных войск. Реальность уплывала от Геббельса в последние дни его жизни. Его вера, что силой слова можно сломить мощь орудий, носила уже какой-то потусторонний характер: (1 марта 1945) «Вечером в 7 часов будут передавать мою речь по радио. Дикция и стиль великолепны, и я льщу себя надеждой, что речь до некоторой степени произведет впечатление, хотя я не был в состоянии использовать в качестве аргументов какие-то конкретные успехи. Но народ довольствуется уже и тем, что сегодня имеет возможность послушать по крайней мере часовую хорошую речь»; (4 марта) «Вечером по радио передавалась из осажденной крепости Бреслау речь гауляйтера Ханке (бывшего заместителя Геббельса. — К. К.). Она захватывает силой воздействия и преисполнена достоинства и высокой политической морали» (51). До последних часов войны находился у микрофона и Ганс Фриче, и в этом смысле он свой долг пропагандиста выполнил полностью, как и Геббельс.

Последнюю речь «маленького доктора» жители города услышали уже во время штурма Берлина. Он призывал к сопротивлению. Когда Геббельс читал перед микрофоном свое обращение к защитникам немецкой столицы, рядом разорвался снаряд, который выбил стекла в импровизированной студии. Он не прервал чтение ни на секунду. Узнав, что звук взорвавшегося снаряда хорошо слышен на записи, министр пропаганды выразил звукорежиссеру свое полное удовлетворение.

В студийных инсценировках звуков сражения необходимости больше не было.

С двадцатых годов все большее распространение получал жанр документального кино. По сути, уже первые фильмы, вроде «Прибытия поезда» братьев Люмьер, были документальными роликами, однако по мере развития кинематографа документальное кино выросло в сложную систему, не просто фиксацию события на пленку, но режиссерское осмысление событий жизни, выстраивание их определенной последовательности и — как цель — оказание художественного и пропагандистского воздей­ствия на кинозрителя.

Фотографическая документальность повествования и театральная изысканность постановочных кадров открыли перед кинематографистами широчайшее поле для развития новой эстетики и необозримые возможности для манипуляции сознанием с помощью подобранных образов, противопоставления различных символов, создания определенного темпоритма. Достаточно вспомнить одного из пионеров этого жанра великого советского режиссера Дзигу Вертова и его с триумфом прошедшие на европейских экранах фильмы «Человек с киноаппаратом» и «Симфония Донбасса».

Воздействие документального кино нацисты осмыслили довольно быстро, и не только в рамках масштабных кинолент, вроде «Триумфа воли», но и в ежедневной пропагандистской деятельности. Еще в середине 1930-х годов Бюро расовой политики выпустило ряд документальных фильмов: «Грехи против крови и расы», «Наследственность», «То, что вы наследуете», «Вся жизнь — битва», «Прочь из порочного круга», «Дворцы для слабоумных», «Генетически ущербные». Движущиеся на экране образы «дегенератов» и «расово нежелательных» индивидуумов оказывали сильное воздействие на зрителей. В некоторых случаях изображения людей с тяжелыми наследственными заболеваниями сопровождались графическим дизайном, имитировавшим «дегенеративные» эстетические стили (52). Эти короткометражные ленты демонстрировались наравне с выпусками новостей перед показом художественных кинофильмов. Не меньше 20 миллионов кинозрителей в год просматривали по меньшей мере один фильм Бюро расовой политики.

После начала войны военные документалисты создали три полнометражных ленты — «Крещение огнем», «Марш на Польшу», «Победа на Западе», которые активно использовались для обработки общественного мнения как внутри страны, так и за рубежом. «Он пригласил Геббельса и меня на просмотр документального фильма о бомбардировке Варшавы. На экране горели дома, бомбардировщики заходили на цели, можно было проследить всю траекторию полета бомбы. В конце фильма на белом полотне неожиданно появлялись контуры Британских островов. Самолет с германскими опознавательными знаками спикировал на них; взрыв — и острова буквально разлетаются на куски» (53). «Вечером Министерство пропаганды показало нам полнометражную хронику, со звуковыми эффектами, о разрушениях в Бельгии и Франции. Крупные планы потрескивающего пламени, уничтожающего дома, вырывающегося из окон, из-под крыш и стен. Энтузиазм немецкого комментатора возрастал по мере появления все новых сожженных городов. Голос у него был безжалостный скрипучий. «Посмотрите на это разрушение, дома объяты пламенем! — орал он. — Вот что бывает с теми, кто противостоит германской мощи!» (54)

Однако основным средством аудиовизуального воздействия на мас­сы стали еженедельные выпуски хроники. С 20 июня 1940 года 4 еженедельных выпуска новостей (Ufa-Tonwoche, Deulig — Tonwoche, Tobis-Wochenschau, Fox Tonende Wochenschau) объединены в единый киножурнал «Ди Дойче Вохеншау» («Германское еженедельное обозрение»). Объединение касалось как журналистских кадров, так и технических средств.

Немецкая хроника производилась на высоком уровне. Профессиональная работа операторов и качественная озвучка фильмов до сих пор представляют интерес, и не только для специалистов. Темами еженедельного выпуска новостей становились официальные мероприятия, события партийной жизни, жанровые сценки, рождения очередных детенышей в берлинском зоопарке, ну и, разумеется, боевые действия вермахта. Выпуски кинохроники снимали операторы, входившие в состав рот пропаганды. Отснятые пленки специальным курьером доставлялись в Берлин, проходили цензуру в Министерстве пропаганды и включались в очередной выпуск кинохроники. Даже в начале 1945 года кинооператоры рот пропаганды еще присылали в Берлин по 20 тысяч метров отснятой еженедельной хроники, в то время как объем еженедельного хроникального выпуска военной поры составлял 1200 метров (55)

(45-минутный сеанс).

Два вечера в неделю Геббельс лично посвящал редактированию «Вохеншау». Один вечер он просматривал и компоновал сырой материал, а во второй вечер редактировал готовый выпуск. Между этими вечерами выпуск предварительно просматривал сам фюрер, без его личной цензуры киножурнал на экраны не выходил. Выпуски доставлялись Гитлеру в неозвученном виде. Его адъютант Гюнше во время просмотра читал составленный Геббельсом текст к кадрам хроники и вносил изменения, согласно замечаниям Гитлера.

Каждый раз для показа в кинотеатрах Германии изготовляли сотни копий еженедельного обозрения. С мая 1940 года даже начали создавать специальные кинотеатры для демонстрации «Вохеншау». В них ежедневно с 10.00 до 22.00 каждый час показывали очередной выпуск, к которому прилагался короткометражный документальный фильм. Большое значение придавалось демонстрации выпусков немецкой хроники за границей. В начале войны для иностранного проката еженедельно изготавливалось 1000 копий с дикторскими текстами на 15 языках, но уже на январь 1942 года общий тираж составлял 2400 копий.

Первые документальные ролики о наступлении вермахта в России вызвали среди зрителей огромный ажиотаж — в кинотеатры было просто не попасть. Удивление немецкой публики вызвала национальная пестрота военнопленных Красной армии, плохое обмундирование советских солдат, а их неопрятный и жалкий внешний вид вызывал отвращение. Операторы «Вохеншау» специально подбирали для съемок военнопленных «преступного типа», часто снимали женщин-военнослужащих, по отношению к которым, по сведениям СД, большинство немцев были настроены крайне негативно и считали, что им не следует давать статус военнопленных. Общественное мнение гласило, что эти «бой-бабы» — преступницы, и их нужно расстреливать на месте (56).

Со временем настроение немецких кинозрителей изменилось. Правду о тяжелой битве на Востоке оказалось полностью скрыть невозможно: «В кинохронике показывают «Взятие Севастополя»: немцы наконец одержали крупную победу, однако солдаты в форме вермахта выглядят смертельно уставшими, отощавшими, почти такими же измученными, как и их русские пленники» (57).

К сильным сторонам немецкой хроники стоит отнести беззаветную работу операторов, регулярно оказывавшихся в центре сражения (за что они, как и их советские коллеги, часто расплачивались жизнью), отличное озвучивание фильмов, а также широкое применение технических новинок — таких, как подводные съемки, иллюстрировавшие репортажи о походах германских подлодок в Атлантику.

По мере уничтожения материальной базы и становившегося катастрофическим военного положения выпуск «Вохеншау» постепенно сокращался: «12 марта (1945 г.): Вечером показывают новую кинохронику. В нее включены поистине захватывающие короткие репортажи из Лаубана и Герлица. Показывается и посещение фронта фюрером. Короче говоря, эта хроника — такой документ, с которым мы снова можем развернуть пропаганду. К сожалению, кинохроника может появляться теперь только нерегулярно, поскольку у нас нет необходимого сырья и нет возможности рассылать ленты для проката» (58).

Однако следует напомнить, что эта последняя поездка Гитлера на фронт являлась фактически инсценировкой. Фюрер и близко не приближался к театру боевых действий, чтобы своим ужасным физическим состоянием не деморализовать готовившиеся к обороне войска: «...Такова была (последняя. — К. К.) поездка Гитлера на фронт, которую распропагандировали в печати и кино под заголовком «Фюрер среди своих солдат на фронте у Одера». На снимках красовались офицеры из штабов Буссе и Хюбнера, Борман, Фегеляйн, Морель, эсэсовские офицеры, солдаты из личной охраны Гитлера и его адъютанты» (59).

Сегодня нацистская хроника вновь в цене. Поучительное зрелище - как для профессионалов, имеющих возможность проанализировать сильные стороны работы своих предшественников, так и для простых зрителей, желающих понять мощь и эстетику гитлеровской пропагандистской машины.

Ну и, естественно, фундамент, на котором покоится все величественное здание современных СМИ, — печатная пресса. Основным печатным органом нацистской пропаганды являлась газета «Фёлькишер беобахтер» («Народный обозреватель»). Она основана в 1919 году на базе выходившей еще до Первой мировой войны еженедельной газеты националистического характера «Мюнхенер беобахтер». Вначале «Фёлькишер беобахтер» выходила дважды в неделю под патронатом общества «Туле», но после того, как в конце 1920 года газета оказалась в трудном финансовом положении, ее выкупили члены Немецкой рабочей партии (будущей НСДАП) Эрнст Рём и Дитрих Эккарт. Для этой цели они получили от командующего рейхсвером в Баварии генерал-майора фон Эппа — от имени его богатых друзей и из бюджета немецкой армии — 60 тысяч марок. С начала 1923 года газета стала выходить ежедневно, проповедуя идеи и взгляды национал-социалистической партии.

После смерти Эккарта непосредственным куратором «Фёлькишер беобахтер» стал Розенберг. Ведущий идеолог партии и главный редактор газеты стремился к тому, чтобы «Фёлькишер беобахтер» стала подлинной трибуной национал-социализма, однако постоянно наталкивался на противодействие Макса Амана, управляющего финансовыми делами партии и финансового директора издания. Аман считал, что газета должна быть прежде всего сенсационной и, тем самым, приносить деньги для партии. «Плевать я хотел на членов партии! — кричал Аман. — Бизнес — прежде всего». Их неприятие друг друга доходило до того, что в качестве аргументов в ход пускались ножницы и чернильницы. Как видим, коренные противоречия между светлыми идеалами и холодным бизнесом отнюдь не являются проблемой лишь отечественной интеллигенции (60).

Понятное дело, если даже ведущие партайгеноссе выясняли между собой отношения с помощью скандалов, то о других газетчиках и говорить нечего — с ними вообще не церемонились. В информационной войне нацисты не брезговали угрозами, шантажом, а то и рукоприкладством. Геббельс: «Редактор бульварного листка постыднейшим образом задел честь моей жены. Человек из СС явился к нему и бил его плетью, пока тот, обливаясь кровью, не рухнул на пол» (10.10.1932).

Крупнейшим медиа-магнатом в Германии 1920-х годов являлся политик правого толка Альфред Гугенберг. Немецко-национальная народная партия Гугенберга то блокировалась с НСДАП, то порывала с Гитлером, однако именно его влиятельные СМИ, среди которых выделялась газета «Таг» («День»), активно пропагандировали среди широкой немецкой общественности крайне националистические взгляды. По мнению немецкого историка И. Биска, именно медиа-холдинг Гугенберга, его печать «подготовила крушение Веймарского строя и расчистила нацистам путь к власти» (61).

Что, впрочем, Гугенбергу не помогло. После прихода нацистов к власти его партию распустили в числе прочих, а СМИ принудительно выкупило государство — так, за приобретение огромного гугенберговского издательства «Шерл-ферлаг» партия заплатила 64,1 миллионов марок.

Происходило это в рамках процесса, инициированного Максом Аманом, который всеми возможными способами стремился ограничить непартийную прессу. Со временем он добился своего — к 1939 году Аман через несколько холдинговых компаний контролировал 150 издательств. Он же ввел правило: «одно издательство — одна газета», а «нерентабельные» издательства массово закрывались. Сам Гитлер владел большей частью акций в партийном издательстве «Франц Эхер», которое печатало «Фёлькишер беобахтер» и всю партийную периодику.

Пользуясь своим привилегированным положением, самая читаемая ежедневная нацистская газета «Фёлькишер беобахтер» (в конце 1930-х годов она выходила в берлинском, мюнхенском и венском изданиях) монополизировала всю рекламу, прежде появлявшуюся в деловых изданиях, что приносило колоссальные доходы. Кроме того, подписка на партийную прессу являлась моральным обязательством для всех чиновников и видных деятелей, поскольку она — доказательство лояльности режиму, и это также способствовало получению стабильных доходов. К концу эпохи Третьего рейха в Германии выходило 350 принадлежащих партии газет, что составило почти 80 % от общего числа изданий (62).

Поскольку все газеты Германии получали стандартный набор указаний, немецкая пресса неминуемо стала вызывать у читателей скуку. Мелочный контроль принимал порой самые неожиданные формы. Например, Геббельс издал приказ о том, что все работники публичных фотоагентств должны носить особую нашивку на рукаве. Заметный значок в виде жестяного щита предназначался для того, чтобы самозванцы не могли выдавать себя за профессиональных фоторепортеров. Даже партийным небожителям порой приходилось сталкиваться с ограничениями, исходившими от их собственных коллег. «Я разыскал старую фотографию, на которой Геринг с ликующей улыбкой обнимал меня за плечи. Подведомственный Герингу отдел печати сразу же выразил протест, ибо такого рода указы и фотографии разрешено было публиковать лишь с разрешения их шефа» (63). Вследствие воцарившегося конформизма и однотипности изданий немецкий читатель стал охотно экономить на покупке прессы, в которой нечего читать. Ведущие нацистские газеты, включая утреннюю «Фёлькишер беобахтер» и вечернюю «Дер Ангрифф», вынужденно сократили тиражи.

Стараясь спасти ситуацию и сохранить пропагандистское влияние на рабочий класс, Геббельс распорядился продолжить выпуск ряда изданий (бывших коммунистических) под теми же названиями, но с другим содержанием. Сохранились также имеющие широкую известность в Европе газеты «Франкфуртер цайтунг» и «Дойче альгемайне цайтунг»: германское Министерство иностранных дел хотело, чтобы эти авторитетные издания являлись чем-то вроде витрины нацистской Германии за рубежом. В пантеоне немецких СМИ нашлось место и для нацистского смеха, представленный издававшейся партией юмористической газетой «Бреннесзель» («Жгучая крапива»). Кроме того, многие издания, стараясь повысить общий тираж, выпускали развлекательные приложения, например, если мы говорим о «Фёлькишер беобахтер» — «Иллюстриртер беобахтер».

Но все же лицо германской прессы того периода определяли не массовые газеты с шаблонным набором информации, а «серьезные» издания для избранной публики. Уже в 1933 году главный расолог Третьего рейха Вальтер Гросс приступил к выпуску популярного иллюстрированного журнала «Новый Народ» (мы уже вкратце говорили о нем в седьмой главе). Тематика этого великолепно иллюстрированного журнала была весьма разнообразна — один день в молодежном лагере, очерк о «Муссолини, отце своего народа», советы, где лучше провести отпуск, репродукции классического немецкого искусства. Живописные крестьяне, доблестные штурмовики, пышущие здоровьем лыжники, сияющие от счастья матери, крепкие, упитанные дети заполняли страницы. Туристическая, спортивная, гигиеническая реклама давала понять, что журнал предназначен для прогрессивного и патриотичного читателя, стремящегося к здоровому образу жизни. Антропологические снимки американских индейцев и афроамериканцев зримо подчеркивали расовые различия. Занимательные, не обремененные академическими терминами статьи по расовым вопросам приходились по вкусу читателям. Тираж журнала (в 1933 году — 70 тысяч экземпляров) к 1939 году превысил 300 ты­сяч (64).

Всемирную известность получил весьма успешный, но при том одиозный даже по нацистским меркам, журнал «Штюрмер», издававшийся Юлиусом Штрайхером (позже казненным по приговору Нюрнбергского трибунала). Между тем, «Штюрмер» имел огромный для Германии тираж — в разное время расходилось от полумиллиона до восьмисот тысяч экземпляров. Подписчиков «Штюрмера» также увещевали передавать прочитанные экземпляры знакомым, а около 15 % каждого тиража вообще раздавалось бесплатно. Роскошные, издалека заметные витрины для свежих выпусков местные отделения СА устраивали возле автобусных остановок, у газетных киосков, на рынках, так что прохожим волей-неволей приходилось на них обращать внимание. Пышные церемонии рекламного характера и конкурсы на лучшее оформление создавали вокруг журнала еще большую шумиху.

В год выходило 22 выпуска. А девять специальных выпусков 1930-х годов (каждый подробно излагающий обстоятельства очередного преступления, например, «Ритуальное убийство, совершенное евреями» или «Альберт Хиршланд, расовый изменник из Магдебурга») разлетелись двухмиллионными тиражами (65).

Штрайхер отказался от платных корреспондентов и сообщений информационных агентств. Подписчики считали себя своего рода рабкорами и селькорами на общественных началах. Редакция специализировалась на интерактивной журналистке, охотно вела диалог с читателями, с удовольствием отвечала на письма. Скажем, читатель, задолжавший еврею, обращался в редакцию за советом: нельзя ли ему, как настоящему арийцу, просто не возвращать долг? Бдительные граждане присылали в редакцию доносы, которые печатались под рубрикой «Чего не может понять народ»: учительница Мария Шмидт поцеловала свою золовку, чистокровную еврейку, на виду у всех на улице; представительница немецкого народа фрау Бройер регулярно дружески беседует с евреем Рандератом; пастор Шюнеман в Гарце принадлежит к местной масонской ложе «Храм согласия» (66).

Почти каждая обложка бросалась в глаза крупными красными заголовками и карикатурами на всю страницу, принадлежавшие блестящему графику Филиппу Руппрехту, подписывавшемуся псевдонимом Фипс. На рисунках Фипса плотоядно скалящиеся «лица еврейской внешности» подкрадывались к белокурым девушкам. Рептилии, вампиры, грызуны и пауки со звездами Давида нападали на мирные арийские дома; страдающие от ожирения еврейские семьи смотрелись нелепо в баварских народных костюмах; смуглые политические ораторы призывали рабочих к беспорядкам, а банкиры, дымящие сигарами, совещались, как лучше надуть наивных арийцев. «Штюрмер» с успехом апеллировал к сознанию читателей через эмоции, которые пробуждал обилием иллюстраций, сопровождаемых простым текстом.

Юлиус Штрайхер охотно раскрывал секреты успеха: «Я помещаю на первую страницу своей газеты рассказ о сексуальном преступлении, совершенным каким-нибудь евреем, как в начале обеда подают восхитительный коктейль или паюсную икру» (67). Сексуальная тематика в журнале приобретала гротескные и извращенные формы, что опять-таки находило своего читателя. «При совокуплении мужское семя частично или полностью впитывается стенками матки и таким образом поступает в кровь. Достаточно одного-единственного полового сношения еврея с арийской женщиной, чтобы навсегда отравить ее кровь. Вместе с чужеродным белком она впитает в себя и чужеродную душу. У нее никогда уже не будет чисто арийских детей, а только метисы». Читатели были в восторге: «Штюрмер» — прекрасный журнал, и папа часто дает его мне почитать. Надеюсь, все народы скоро увидят, что во всех несчастьях виноват еврейский сброд. Мне тринадцать лет» (68).

Если есть издание для штурмовиков, должно быть и для эсэсовцов — решил рейхсфюрер СС Гиммлер. И насколько разнузданные штурмовики отличались от дисциплинированных эсэсовцев, так и различались предназначенные для них журналы. Каждый номер «Направляющих тетрадей СС» имел центральную тему, имевшую большое значение для эсэсовского мировоззрения. Первые четыре выпуска были посвящены следующим темам: «Учение о наследственности», «Крестьянство», «Иуда­изм», «Масонство и большевизм». При этом теоретические статьи перемежались незамысловатыми рассказами и чисто практическими советами («Из практики родового отделения», «Выбор эсэсовцем супруги» и т. д.). Важным воспитательным элементом считались фотографии и иллюстрации. Это выражалось в постоянном противопоставлении образов светловолосых и голубоглазых арийцев и омерзительными изображениями представителей «неполноценных рас». (Как раз тот случай, когда, спекулируя на таком качестве фотографии, как ее документальность, и сопровождая снимок заведомо ложным текстом, пропагандисты превращают ее в мощное средство пропаганды.) Кроме того, к каждому очередному номеру сотрудники СД готовили рубрику «Враги рейха». Название, полагаю, говорит за себя. Работу над изданием курировал лично Гиммлер.

Другое издание эсэсовского медиа-холдинга «Черный корпус» также публиковал аналитические обзоры новостей, статьи, посвященные вопросам внешней политики, нацистской теории. Первоначальный тираж — около 80 тысяч — быстро возрос до 340 тысяч в 1937 году и 700 тысяч к началу войны. Следует помнить, что гиммлеровская свора в какой-то степени считалась интеллектуальной элитой Третьего рейха: 20 % всех генералов СС были представителями аристократии, а 41 % офицеров СС — выпускниками университетов (притом, что только 2 % немцев имело высшее образование) (69). Еженедельник СС должен был вызывать уважение не только образованных нацистов, но и вообще любого мыслящего (расовомыслящего) читателя.

Исходя из того, что читатели еженедельника могут ездить за рубеж и иметь представление о враждебной зарубежной прессе, редакция «Черного корпуса» регулярно цитировала ее и разъясняла, каким образом следует опровергать критические нападки. В рубрике «Откуда берется ненависть к немцам?» перепечатывались карикатуры на нацистов и критические высказывания в их адрес. Снимки конных прогулок офицеров СС и реклама курортов подчеркивали элитарный характер журнала. Фотоочерки, посвященные особенностям облика узников концлагерей, знакомили читателей «с дегенеративными и преступными подонками общества» и резко контрастировали с классической элегантностью обнаженных статуй на страницах, посвященных искусству (70).

Естественно, не мог остаться в стороне от медиа-моды и главный пропагандист эпохи. 26 мая 1940 года впервые вышел в свет его собственный журнал «Рейх». Центральное место среди материалов каждого номера предназначалось для статей самого Геббельса. В них он собирался беседовать с немецким народом как бы в неформальной обстановке и неофициальным тоном комментировать злободневные вопросы дня, чтобы установить более тесные отношения с миллионами своих читателей. (Статьи с самыми резкими своими заявлениями Геббельс подписывал псевдонимом Сагакс.) Это издание тоже нашло свою нишу — «Рейх» стал очень популярен среди немецкой интеллигенции и офицеров вермахта. Страницы личного журнала шефа пропаганды заполняли рецензии на спектакли, фильмы и книги, спортивные новости, сообщения о политической ситуации в Британии, США и странах Оси, репродукции шедевров искусства, забавные карикатуры и драматические военные фотографии. Как выразился сам Геббельс, «Рейх» должен выглядеть респектабельно, поскольку «чем радикальнее высказываемое мнение, тем с более солидным и взвешенным видом оно должно подаваться» (71).

«Когда Геббельс редактировал «Ангрифф», он мог под впечатлением последних событий за несколько минут продиктовать текст любому сотруднику, оказавшемуся под рукой. Он диктовал из головы: ни на минуту не прерывал поток слов и без всякой паузы говорил: «Конец. Все». Но теперь он подходил к задаче совершенно иначе. Он заранее делал предварительные заметки. Для него готовили цитаты или краткие выдержки из необходимых книг, и он их внимательно изучал. Теперь он свои статьи редактировал по два-три раза, а некоторые и по семь. В результате Геббельс выработал блестящий, ясный, почти аскетичный стиль, построенный на отточенных фразах и прекрасно подобранных словах, передающих все нюансы мысли» (72).

Все другие статьи, печатавшиеся в «Рейхе», также были написаны не без таланта. Авторам запрещалось прибегать к грубому жаргону, не допускались также истерические заголовки, которыми пестрела остальная германская пресса. В нем публиковались философ Карл Шмитт, Теодор Хойс (позже ставший первым президентом ФРГ) и Рудольф Аугштайн (после 1945 года издававший популярный еженедельник «Шпигель»).

Все современники сходятся на том, что «популярность д-ра Геббельса была очень высока», и косвенным подтверждением тому служит резкий рост тиража его журнала. К 1941 году тираж «Рейха» вырос до 1,5 миллионов, почти сравнявшись с «Фёлькишер беобахтер». И вдобавок к тому, дважды в неделю, в пятницу вечером и в воскресенье утром, передовые статьи из «Рейха» транслировались по радио в тылу и на фронте. А порою нацистские пропагандисты находили уж совсем парадоксальные формы распространения мыслей своего шефа — текст одного из первых выступлений Геббельса распространялся среди населения в виде приложения к продовольственным карточкам.

В целом можно сказать, что вплоть до 1945 года германская пресса чувствовала себя вполне сносно. А геббельсовский «Рейх» выходил даже тогда, когда Германия превратилась в груду развалин и Берлин был взят в кольцо. О чем мы еще расскажем.

И немного о стилистике подачи информации в нацистских СМИ. Со свойственной ему проницательностью Клемперер отмечал: «В серьезных газетах (я имею в виду прежде всего «Reich», «DAZ», преемницу «Frankfurter Zeitung») часто попадаются статьи, для которых характерны напыщенный глубокомысленный стиль, претенциозный и туманный, важничанье посвященных. Я называю это нацистским глубинным стилем, применимым к любой области науки, философии и искусства. Он не исходит из уст народа, он не может и не должен быть понят народом, наоборот, с его помощью хотят подольститься к образованным людям, стремящимся к духовному обособлению» (73).

Умный человек, как правило, не чужд иронии. Она дает возможность автору и читателю быть как бы заодно: «Ну мы-то понимаем, о чем идет речь», — словно бы подмигивает журналист читателю. «В LTI (Языке Третьего рейха) иронические кавычки встречаются во много раз чаще обычных. Ведь для LTI нейтральность невыносима, ему всегда необходим противник, которого надо унизить. Когда речь заходила о победах испанских революционеров, об их офицерах, генеральном штабе, то это всегда были «красные победы», «красные офицеры», «красный генеральный штаб». То же самое произошло позднее с русской «стратегией», с югославским «маршалом» Тито». Чемберлен, Черчилль и Рузвельт — всегда «политики» в иронических кавычках, Эйнштейн — «ученый», Ратенау — «немец», Гейне — «немецкий» поэт» (74). От себя добавлю, что автор этой книги также использует кавычки довольно обдуманно.

Немецкие СМИ жестко и централизованно управлялись Министер­ством пропаганды и профильными отделами организаций-основателей. Что позволяло, дирижируя ими, проводить крупные пропагандистские кампании, фокусируя внимание общественности на тех событиях, которые представлялись актуальными руководству страны. И здесь нацисты опирались на проверенную временем аксиому — вынос сенсации в заголовок: «Купил утренние берлинские газеты. Кричащий заголовок на всю первую полосу «Германская Австрия спасена от хаоса». И невероятная история, созданная дьявольской, но богатой фантазией Геббельса, в которой описаны устроенные вчера красными разрушительные беспорядки на главных улицах Вены, драки, стрельба, грабежи. Полнейшая ложь. Но как люди в Германии узнают, что это ложь?» (75) Так пропаганда готовила немецкую общественность к предстоящему аншлюсу Австрии. Потом — к захвату Чехословакии: «Нацистские газеты полны истерических заголовков. Сплошная ложь. Вот некоторые примеры: «Чешские броневики давят женщин и детей» или “Кровавый режим — новые убийства немцев чехами”» (76).

Более сложная задача ставилась перед немецкими СМИ, когда по­требовалось в один день, после подписания пакта Молотова—Риббентропа, сменить многолетнюю антисоветскую риторику на доброжелательный тон по отношению к восточному соседу. «Любо-дорого было созерцать на следующий день германскую прессу. Геббельсовская газета «Ангрифф», самая свирепая в преследовании «красных», писала: “Мир поставлен перед выдающимся фактом: два народа нашли общую позицию в международной политике, которая, основываясь на длительной, традиционной дружбе, обеспечит фундамент для всеобщего взаимопонимания!”» (77).

Всеобщее взаимопонимание привело к стремительному скатыванию к всемирной бойне. «Заголовок в «Фёлькишер беобахтер»: «Вся Польша в военной лихорадке! 1 500 000 мужчин призвано в армию! Непрерывная переброска войск к границе! Хаос в Верхней Силезии!» (78).

1 сентября 1939 года началась Вторая мировая война. По Льву Толстому — свершилось то, что противно человеческому разуму. Но не коллективному разуму СМИ, ведь плохая новость — лучшая основа для сенсации. «На улице появились экстренные выпуски газет. Их раздают мальчишки-газетчики. Вот заголовки: «Британский ультиматум отвергнут», «Англия объявляет себя в состоянии войны с Германией», «Сегодня фюрер отправляется на фронт». Типичный заголовок над официальным сообщением «Германский меморандум доказывает вину Англии» (79).

В заголовках германских газет чувствуется определенная отстраненность, высокомерное холодное спокойствие. Позже по поводу нараставшего Сопротивления французских партизан немецкая пресса сообщала: столько-то было уничтожено. «Глагол «уничтожать» говорит о ярости по отношению к противнику, который здесь все же рассматривается еще и как ненавистный враг, как личность. Но затем ежедневно стали писать: столько-то было «ликвидировано». «Ликвидировать», «ликвидный» — это язык коммерции, а будучи иностранным, это слово еще на какой-то градус холоднее и беспристрастнее, чем любые его немецкие аналоги» (80).

Но вскоре могильным холодом повеяло со страниц германских газет и в заметках, касавшихся непосредственно немцев. Следуя традиции, они были вынуждены публиковать извещения о гибели солдат под рубриками «В гордом трауре», «За фюрера, народ и Отечество», «Геройская смерть ради будущего Германии». После вторжения в СССР обилие подобных объявлений, занимавших целые страницы, даже вызывало тревогу у Геббельса: «Я предприму соответствующие меры к тому, чтобы сократить до терпимого уровня число траурных объявлений о павших солдатах» (81). Наверняка ему это удалось, но, уменьшив количество объявлений, нельзя воскресить убитых немцев, французов, русских. В этом самое страшное противоречие между виртуальной и настоящей реальностью. К сожалению, увлеченные своей профессиональной деятельностью журналисты и политтехнологи часто забывают об этой разнице.

Зимой 1945 года Третий рейх агонизировал. Журналист берлинской газеты «Ангрифф» после очередной бомбардировки, когда в редакции взрывной волной выбило все стекла, обнаружил на своей пишущей машинке оторванную по локоть руку английского пилота, в совершенно целом рукаве (82). Но я не думаю, что наряду с ужасом и отвращением шокированного журналиста посетила мысль о его персональной вине за царившие повсюду смерть и разрушение — всего лишь слово было вначале.

Примечания к 20-й главе:

1. Методы и приемы психологической войны. Сборник статей. М.: АСТ, 2006. С. 33.

2. Мефистофель усмехается из прошлого .ua/gallery/gebbels_1.shtml.

3. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 212.

4. Методы и приемы психологической войны. Сборник статей. М.: АСТ, 2006. С. 26.

5. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 209.

6. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 350.

7. Нюрнбергский процесс: Сборник материалов. М.: Т. 5. Гос. изд-во юр. лит. 1961. С. 561.

8. Бросцарт Марин. Закат тысячелетнего рейха. М.: Яуза-Эксмо, 2005. С. 219.

9. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 24.

10. Дитрих Отто. Двенадцать лет с Гитлером. М.: Центрполиграф, 2007. С. 112.

11. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 159.

12. Там же. С. 161.

13. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 90.

14. Там же. С. 391.

15. Папен Франц фон. Вице-канцлер Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2005. С. 275.

16. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 127.

17. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 280—281.

18. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 244.

19. Иванов Роберт. Сталин и союзники. 1941—1945 гг. Смоленск: Русич, 2000. С. 364 .

20. Шейнов Виктор. Пиар «белый» и «черный». М.: АСТ, 2005. С. 46.

21. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 151.

22. Там же. С. 390.

23. Кара-Мурза Сергей. Манипуляция сознанием. М.: Алгоритм, 2000. С. 139.

24. Goebbels Joseph. Der Rundfunk als achte Großmacht. Munich: Zentralverlag der NSDAP, 1938. рр.197—207.

25. Методы и приемы психологической войны. Сборник статей. М.: АСТ, 2006. С. 235.

26. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 207.

27. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 48.

28. Goebbels Joseph. Der Rundfunk als achte Großmacht. Munich: Zentralverlag der NSDAP, 1938. рр.197—207.

29. Мефистофель усмехается из прошлого .ua/gallery/gebbels_4.shtml.

30. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 113.

31. Там же. С. 112—113.

32. Гофман Генрих. Гитлер был моим другом. М.: Центрполиграф, 2007. С. 63.

33. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 112—113.

34. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 313—314.

35. Goebbels Joseph. Der Rundfunk als achte Großmacht. Munich: Zentralverlag der NSDAP, 1938. рр.197—207.

36. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 113.

37. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 155—156.

38. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 155—156.

39. Штрассер Отто. Гитлер и я. М.: Яуза-Эксмо, 2005. С. 209.

40. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 158.

41. Там же. С. 167—168.

42. Там же. С. 174.

43. Марабини Жан. Жизнь Берлина при Гитлере. М.: Молодая Гвардия — Палимпсест, 2003. С. 119.

44. Млечин Леонид. Гитлер и его русские друзья. М.: Центрполиграф, 2006 .

45. Методы и приемы психологической войны. Сборник статей. М.: АСТ, 2006. С. 217.

46. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 289.

47. Там же. 342.

48. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога /author/klemperer_viktor/klemperer_viktor_lti_yazyk_tretego_reiha_zapisnaya_knizhka_filologa/

49. Воропаев Сергей. Энциклопедия Третьего рейха. М.: Локид-Миф, 1996. С. 483.

50. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 348—349.

51. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 60.

52. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 146.

53. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 316.

54. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 325.

55. Методы и приемы психологической войны. Сборник статей. М.: АСТ, 2006. С. 224—225.

56. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 199.

57. Марабини Жан. Жизнь Берлина при Гитлере. М.: Молодая Гвардия — Палимпсест, 2003. С. 226.

58. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993 С. 165.

59. Гюнше Отто, Линге Ганс. Неизвестный Гитлер. М.: Олма-пресс, 2005. С. 274.

60. Воропаев Сергей. Энциклопедия Третьего рейха. М.: Локид-Миф, 1996. С. 471.

61. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 71.

62. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 354.

63. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 288.

64. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 139—140.

65. Там же. 246—247.

66. Млечин Леонид. Гитлер и его русские друзья. М.: Центрполиграф, 2006. С. 100—101.

67. Штрассер Отто. Гитлер и я. М.: Яуза-Эксмо, 2005. С. 103.

68. Млечин Леонид. Гитлер и его русские друзья. М.: Центрполиграф, 2006. С. 102.

69. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 259—260.

70. Там же. С. 259—260.

71. Там же. С. 283.

72. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 271.

73. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога /author/klemperer_viktor/klemperer_viktor_lti_yazyk_tretego_reiha_zapisnaya_knizhka_filologa.

74. Там же.

75. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 92.

76. Там же. С. 118.

77. Там же. С. 159.

78. Там же. С. 162.

79. Там же. С. 171.

80. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога /author/klemperer_viktor/klemperer_viktor_lti_yazyk_tretego_reiha_zapisnaya_knizhka_filologa.

81. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 71.

82. Марабини Жан. Жизнь Берлина при Гитлере. М.: Молодая Гвардия — Палимпсест, 2003. С. 251—252.

 

21. Пропаганда семейных ценностей

Как известно, воспитание человека начинается в семье. И сколь бы ни старалась государственная пропаганда приручить отдельного гражданина, влияние семьи на него, как правило, остается доминирующим. Соответственно, перед нацистами стояла задача заставить институт семьи действовать параллельно с режимом в воспитании нового человека. Благо, сама почвенническая идеология национал-социализма исповедовала возвращение к истокам, крестьянской общине, а значит, призывала к укреплению семейных ценностей. Более того, нацисты утверждали, что их оппоненты — коммунистическая и демократическая пресса, «еврейски ориентированные» литература, театр и кино — якобы вели активную борьбу против брака, семьи и деторождения. И в этих утверждениях имелась доля истины, если мы вспомним революционные (и провокационные) эксперименты в искусстве 1920-х годов. (См. главу «Ранний этап. Пропаганда в «Майн Кампф».)

В СМИ, в пропагандистской литературе, в педагогических программах нацистской Германии красной линией проходила мысль о различии между арийской любовью (Liebe) и еврейской сексуальностью (Sexualitat). Хотя при этом наличие эротических мотивов вовсе не исключалось: в том же журнале СС «Черный корпус» достаточно активно печатались фотографии, изображающие обнаженных арийских амазонок. Геббельс, намекая на номер статьи уголовного кодекса, карающего за мужелож­ство, отмечал: «Немного эротики надо оставить, не то у нас все станут 

175-ми» (1).

Более того, в своей прессе Геббельс высмеивал консерваторов, считавших, что женщина обязана заниматься исключительно детьми, должна избегать современных увлечений, увлекаться модой. Истоки «демо­кратизма» министра пропаганды можно усмотреть еще в тех временах Веймарской республики, когда нацистская партия была вынуждена бороться за голоса избирателей, в том числе и немок. «Фюрер развивает совсем новые мысли о нашем отношении к женщине. Для предстоящих выборов это весьма важно. Мужчина — организатор жизни, женщина — его помощник и исполнительный орган (? — К.К.). Эта точка зрения современна и поднимает нас высоко над сентиментализмом немецких народников» (29.03.1932). Вопрос популярности любого режима во многом определяется мнением женщин, и социальная политика гитлеровцев это тщательно учитывала.

Сразу после прихода к власти нацисты предприняли ряд мер, которые можно истолковать двояко. С одной точки зрения — воскрешение института семьи путем поощрения домохозяек, другой — давление на женщин, чтобы они освобождали рабочие места, уступая их мужчинам. Уже в июне 1933 года правительство стало выдавать молодоженам беспроцентные займы в размере 1000 марок. С 3 ноября 1937 года эта ссуда выделялась в форме купонов, по которым различные фирмы выдавали мебель и домашнюю утварь (2).

Одним из условий получения ссуды являлся уход невесты с постоянного места работы. Обеспечивалась финансовая поддержка молодых семей (т. н. «детские деньги» — пособие на каждого новорожденного). Государство поощряло ранние браки, каковыми считались браки, заключенные в возрасте 24—26 лет. На предприятиях юноши и мужчины, вступившие в брак, стали получать более высокую зарплату, нежели их холостые коллеги.

Для вступления в брак нужно было пройти некоторые процедуры, призванные, в первую очередь, выяснить статус молодоженов, определяемый, прежде всего, их происхождением. Еврей, умудрившийся жениться на арийке, а таковых до прихода нацистов к власти насчитывалось немало, получал небольшую льготу. Если еврей имел в этом браке детей, для него было необязательно надевать опознавательную желтую звезду на одежде. Скорее всего, подобным образом, нацисты старались сохранить лояльность детей от смешенных браков — т. н. «мишлинге». Ну, а для недопущения подобных казусов в будущем, брачующихся обязали тщательно изучать происхождение предков. Имперский комитет по защите здоровья нации опубликовал памятку будущим супругам: «Помни, что ты немец. Все, чем ты являешься, это не твоя заслуга, а твоего народа. Поэтому, чтобы ты ни делал, думай, полезно ли это твоему народу. Как немец выбирай себе супруга только той же крови. Где супруги подходят друг другу, там царит согласие. Где смешиваются неравные расы, там случается раздор. Помеси различных рас ведут к вырождению и упадку, держись подальше от неполноценных» (3). Для уточнения родословной желающим вступить в брак приходилось прибегать к услугам специалиста по генеалогии, что породило массовый спрос на подобных изыскателей. Видите, и для архивариусов занятие нашлось.

Беременные женщины отправлялись в отпуск за полтора месяца до родов. Крестьянки переводились на более легкие работы. После рождения кормящие матери не могли наниматься на работу, которая предполагает занятость более 8 часов в день, а также имели дополнительный часовой перерыв для кормления ребенка. Подобная забота государства о семье и женщинах широко рекламировалась СМИ, вызывала одобрение в обществе, и доныне аналогичные социальные льготы лежат в основе системы защиты материнства (4).

С июля 1936 года семьям, где месячный доход был меньше 185 марок в месяц (что касалось 2/3 семей рабочих и служащих), выплачивалось по 10 марок в месяц за пятого и каждого последующего ребенка. Так государство поддерживало многодетных сограждан. В 1938 году им выплачивалось уже по 20 марок, начиная с третьего ребенка. В марте 550 тысяч семей получили в среднем 330 марок на семью (5). Основная идея нацистского государства состояла в том, что «в каждой семье должны расти минимум четыре ребенка».

Врачу, сделавшему аборт, давали 15 лет тюрьмы или лагерей. Одновременно в 1938 году власти объявили, что еврейки могут делать аборты беспрепятственно. Пуританское отношение к матерям-одиночкам отошло в прошлое. Государство оказывало им любую возможную помощь и поддерживало финансово. В 1937 году женщинам разрешили именоваться «фрау» независимо от их семейного положения. Пропагандируя новую семейную мораль, Гиммлер провозгласил: «Для германских народов женщины были так же священны, как и очаг» (6). И вторил ему Геббельс: «Нам нужны не несушки яиц, а женщины — надежные товарищи в жизни» (7). Хотя и здесь не обошлось без либеральничания министра пропаганды. В отличие от мрачноватого пафоса Гиммлера, он приходит к неожиданным выводам, игриво замечая: «Ведь нет ни одной женщины, которая бы полностью отказалась от косметических средств для поддер­жания своей красоты... Мы предпочитаем видеть женщин, которые в отдельных случаях прибегают к пудре, чтобы, скажем, слегка припудрить свой маленький носик, если он лоснится» (8). Прямо «добрый» и «злой» следователи, и общественное мнение Германии, внимательно следящее за поведением вождей, это также учитывало.

Нацистская пропагандистка Гуида Диль заявляла: «Женщина — это борец. Но свое сражение она ведет при помощи материнской любви» (9). А что же за битва без грядущих почестей. С 1938 года в рейхе учредили такую специфическую награду, как Материнский крест, вручавшийся женщинам, родившим более четырех детей. Впрочем, о нем мы уже рассказывали. Кроме того, многодетные фрау получали льготы при начислении налогов, а членам гитлерюгенда вменялось в обязанность приветствовать их на улице и уступать место в транспорте. Не забывали о сильном поле — многодетным отцам на производстве полагался продленный отпуск. Одновременно, в том же 1938 году, власти ввели «штрафной налог» на пары, не имевшие детей после пяти лет брака.

Основным до конца войны оставалось и так называемое «посемейное» снабжение — выделение продуктов, исходя из расчета на одну семью. За счет такого снабжения достигался не только более экономный расход продуктов, но и, что важнее, сохранялась моральная и духовная спаянность семьи. Культ семьи и желание пользоваться определенными льготами привели к невиданной до сих пор практике бракосочетаний с убитыми на поле боя солдатами. «Попадались объявления о странных бракосочетаниях, о которых с тем же успехом можно было бы сообщать на страницах с некрологами: женщины извещали о заключении брака задним числом с погибшим женихом. Из газеты «Фёлькишер беобахтер»: «Извещаю о своем бракосочетании задним числом с павшим обер-ефрейтором, танковым радистом, студ.-инж., кав. Ж[елезного] К[реста] II степени...» (10) Воистину сюрреалистическая картина — брак с мерт­вецом.

Даже в годы военных испытаний нацисты максимально пытались сохранить для своих дам возможность заниматься домашним хозяйством и семьей. Во время Второй мировой войны в Германии женский труд использовался в гораздо меньшей степени, чем в той же Англии. Сравнивая ситуацию с тогда недавней историей, Альберт Шпеер отмечал, что «в период Первой мировой войны трудовой повинностью было охвачено значительно больше женщин, чем теперь» (11).

Один из основных вопросов, стоящий перед семьей, имеющей желание обзавестись детьми, — это жилищная проблема. Семьям, жившим в старых квартирах с неудовлетворительными условиями, режимом предоставлялось дешевое жилье — новые квартиры, частные дома, садовые и земельные участки. Социологи Третьего рейха рассчитали, что среди граждан, имеющих в собственности землю, многодетных в два раза больше, чем среди тех, кто земли не имеет. Поэтому немецкие пропагандисты не только уговаривали немцев не оставлять свои деревни, но и проводили многолетнюю кампанию по возвращению к земле.

Городской житель, желающий обрабатывать землю, мог получить практически любой надел как в самой Германии, так и, позже, на оккупированных территориях. Чтобы новоявленные поселяне не испытывали страх перед возможностью жизни в деревне и крестьянским трудом, в рамках учебных программ каждый юноша проходил производственную практику, т. н. «Сельский год». Цель — получить навыки крестьянской жизни в тех областях Германии, где сельское хозяйство особенно развито. Предполагалось создать нечто, напоминающее сословие казаков в царской России — сообщество крестьян, живущих по границам рейха и способных с оружием в руках защищать его границы.

Кроме «Сельского года», т. е. непосредственной работы в хозяйствах, молодые люди изучали образ жизни предков, например древнегерман­ские обряды, связанные с плодородием земли, и выходящие из употребления народные ремесла. Для девушек программу дополнили проектом «Вера и красота», в результате которой они обучались обращению с домашним скотом, раскрою и шитью одежды, приготовлению простой пищи. В цели проекта также входила спортивная подготовка девушек, сексуальное просвещение, получение навыков по уходу за ребенком. Проект охватывал всех входивших в БМД («Союз германских девушек») девушек от 17 до 21 года. Ну и, наконец, самое главное: «Их (девушек. — К. К.) учат также, как читать нацистские газеты и слушать радио. В спальнях девушек Марвин заметила только две книжки: «Вера в нордическое государство» и «Мужчины»...» (12).

Естественно, при такой разнообразной, но строго продуманной системе воспитания, ничего не стоило подвести молодого человека к пониманию и вере в главный посыл национал-социализма — расовую теорию. Молодежь податлива для целенаправленной обработки, особенно, если эта обработка маскируется под патриотическое воспитание. «Рассказ учительницы об арийской расе, апология нордической женщины «с широким тазом, оптимально приспособленным для деторождения, с прямыми плечами, светлыми волосами и голубыми глазами» производит на Маргот ошеломляющее впечатление» (13). И уже на этом этапе к воспитанию верных своей стране бойцов подключалась организации СС. При их непосредственном участии организовывались и проходили все многочисленные языческие обряды, в которых принимала самое активное участие восхищенная их красочностью и романтической атмосферой молодежь.

Молодые люди, юноши и девушки, в результате многолетней планомерной обработки смешивали воедино семейные и националистические ценности и не видели себя вне данной системы координат. Они были готовы воевать (и убивать) за свои патриотические и, как им казалось, высокоморальные идеалы. Личный врач Гиммлера Феликс Керстен записал в своем дневнике после плотного общения в компании офицеров СС: «Каждый из тех, с кем я говорил, уже видел себя в роли аристократа-землевладельца на Востоке, главы типично немецкой семьи не менее чем с семью детьми» (14). Иначе говоря, их влекла перспектива заполучить личный бизнес, помогающий прокормить большую и счастливую семью. Вопрос, от кого и как придется «освобождать» эту землю, волновал их только в военном аспекте его решения.

Немецкая семья тридцатых годов жила в атмосфере пропагандистской эйфории, социальной активности населения, веры в прекрасное будущее. Окончание мирового кризиса, национальное возрождение, быстро повышающийся уровень жизни нацистская партия использовала в собственных интересах, эксплуатируя народную энергию для достижения своих сверхзадач.

«Атмосферу горячечной активности, в которой мы жили, вполне подытоживает шутка, известная во всей Германии.

— Как поживают твои родные, где они сейчас?

— Спасибо хорошо. Я здесь, папа в СА, мама в НСНБ (нац.-соц. Народная благотворительность), Хайнц в СС, сестра Гертруда в БНП, а маленький Фриц в ГЮ, но каждый год мы встречаемся в Нюрнберге на Дне партии!» (15)

Довольно мило, но мы должны четко различать — что являлось пропагандой для масс, а что характеризовало истинную физиономию нацистских заправил. Многие деятели национал-социализма околачивались весьма далеко от семейных ценностей — будь то алкоголик Лей или не пропускавший ни одной юбки Борман. И прямо-таки фантастическую картину рисует очевидец, описывая посещение публичного дома в Италии заместителем рейхсфюрера СС Рейнгардом Гейдрихом: «Гейдрих достал свой набитый золотом кошелек и стал разбрасывать монеты по мраморному полу. Широким жестом Гейдрих предложил девушкам собирать монеты. Началась оргия вальпургиевой ночи. Толстые и тощие, тяжеловесные и юркие «провинции» (проститутки из разных регионов страны. – К.К.) опустились на четвереньки и в исступлении принялись ползать по салону. Золото, золото...» (16) Естественно, подобные симпатичные сценки оставались глубочайшей тайной для народа, как всегда окуриваемого фимиамом нравственности и патриотизма.

Для укрепления пропагандистского воздействия, в частности в рекламе ценностей новой национал-социалистической семьи, особенно важен личный пример вождей. Ситуация однако осложнялось тем, что фюрер, опасаясь десакрализации своего образа в глазах масс, предпочитал демонстрировать на людях некое «публичное одиночество» гениального вождя нации. Таким образом, первой леди Третьего рейха директивно назначили Магду Геббельс.

После прихода нацистов к власти именно Магда обращалась по радио к женщинам Германии, активно занималась благотворительностью, часто появляясь перед камерой, демонстрировала своих детей, и вскоре семья Геббельсов стала символической образцово-показательной семьей нацистской Германии. Публика видела многодетную, любящую пару, где муж является убежденным национал-социалистом и интеллектуалом, а жена — красавицей-аристократкой, тонко чувствующей и понимающей заботы всех матерей Третьего рейха.

И только близкие знали, что у первой леди государства характер оказался архискверный. Магда экономила на всем — детей одевали со спартанской простотой, прислуге не оплачивали отпуск, питались Геббельсы скудно и невкусно. Иногда почти всю неделю на столе не появлялось ничего, кроме жареной картошки и селедки. Из-за убогого, скудного питания дом министра пропаганды пользовался дурной славой и многие звезды берлинской сцены и кино, приглашенные к нему на обед, предпочитали предварительно перекусить у себя дома.

Возможно, подсознательно чувствуя фальшь статуса Магды Геббельс как первой леди государства, а также прирученный к монархическим традициям наследования власти, народ хотел лицезреть настоящую спутницу жизни самого вождя и ребенка-наследника его дела. Когда газеты поместили снимок, где Гитлер на приеме склонился к руке актрисы Ольги Чеховой, реакция была невероятной. Актриса получала письма мешками: «Какое счастье узнать, что вы выходите замуж за Адольфа Гитлера!», «Наконец-то он встретил свою истинную любовь!», «Сделайте его счастливым — он заслуживает этого!» (17)

Сексуальные образы имеют для пропаганды огромное значение, и, как это ни странно звучит для дня сегодняшнего, главным секс-символом Третьего рейха являлся сам Адольф Гитлер. Во время одного из выступлений на партийном собрании 1937 года, на котором присутствовало 20 тысяч женщин, Гитлер закончил свою речь словами: «Что дал вам я? Что дал вам национал-социализм? Мы дали вам мужчину!» — и присутствующих просто захлестнула волна экстаза. Немецкие дамы приветствовали Гитлера как Адониса — над головами неслись истеричные крики «Прекрасный Адольф!», он получал тысячи писем от женщин, желающих родить от него ребенка (18).

Ну и, конечно же, роль отца нации неотделима от пропагандистских картинок общения с будущим этой нации — детьми. «Общаясь с детьми, он (Гитлер. — К. К.) прилагал некоторые старания, он даже пытался уделять им некоторое внимание, как добрый и снисходительный отец, хотя и не выглядел при этом убедительно. Он воспринимал детей как молодую смену» (19). Здесь я позволю себе не согласиться со Шпеером. Наоборот — фотографии, кинохроника, да и то, что мы знаем из других источников о любви детей к «дядюшке Адольфу», позволяют утверждать: в данной роли фюрер смотрелся вполне органично, а восприятие детей как наследников своего дела совершенно естественно для вождя Движения.

Впрочем, работа вождей с молодым поколением не ограничивалась картинками для прессы. В 1936 году Гиммлер создал довольно странную организацию — «Лебенсборн» («Источник жизни»). Она действовала под девизом «Подари вождю дитя» и стремилась к улучшению германской нации путем селекции, тщательного подбора супружеских пар. В уставе организации о ее целях говорилось следующее: «1. Поддерживать ценные с расовой и наследственно-биологической точки зрения многодетные семьи; 2. После тщательной проверки: заботиться о наиболее ценных будущих матерях, дабы на свет появлялись не менее ценные дети; 3. Заботиться об этих детях; 4. Заботиться о матерях этих детей» (20).

Чтобы не растранжиривать драгоценный, с его точки зрения, расовый фонд германской нации, Гиммлер распорядился не посылать на фронт бездетных эсэсовцев раньше, чем они обзаведутся потомством. Для этой цели и служила, в частности, упомянутая программа «Лебенсборн». В ее рамках была создана система элитных родильных домов для рожениц особо чистого арийского происхождения. Суть проекта довольно проста: «качественные» немецкие девушки пытались зачать детей от эсэсовцев, обладающих «биологически ценными наследственными качествами». Поначалу немцы смеялись над нововведением: «Ножки, девочка, раздвинь — фюреру нужны солдаты!» (21) Однако по мере того, как проект набирал обороты, насмешки прекратились, а в роддома выстроились очереди.

Вообще, в развитии семейных ценностей Гиммлер существенно опережал официальную науку и пропаганду Третьего рейха. Широко известен факт, что рейхсфюрер лично вникал в подробности взаимоотношений своих подчиненных с прекрасным полом и собственноручно выписывал разрешение на брак того или иного эсэсовца: «Гиммлера постоянно огорчало, что лидеры СС продолжают жениться на брюнетках, несмотря на то, что пропаганда прославляла женщин голубоглазых и светловолосых» (22). Для смотрин будущих жен командиров СС снимали в купальниках, дабы лучше оценить их стати. И до сегодняшнего дня в федеральных архивах ФРГ содержится около 240 тысяч разрешений на вступление в брак, выданных эсэсовцам.

Рейхсфюрер все время придумывал новые ритуалы, призванные символически спаять элиту нового государства в единое целое, и особыми приказами вводил их в действие для всех чинов СС. Самыми главными эсэсовскими праздниками считались собственно бракосочетание и празд­ник по случаю рождения ребенка. На свадьбу приходили сослуживцы эсэсовца и обязательно его начальник. Он держал речь, молодоженам преподносили хлеб-соль и вручали серебряную чашу. Новорожденный также получал эсэсовский подарок — серебряную чашу, серебряную ложку и голубой бант. На похоронах командир эсэсовского отряда опять же произносил речь. В заключение церемонии все присутствующие, взявшись за руки, образовывали круг и, глядя на могилу, пели эсэсовскую песню о верности (23).

Экономической основой существования организации «Лебенсборн» стали членские взносы, которые платили эсэсовцы, денежные поступления от Министерства финансов, а также производственная деятельность СС. Членские взносы в «Источнике жизни» варьировались в зависимости от возраста, семейного положения, общего семейного дохода и количества детей. Самые большие взносы платили холостые эсэсовцы, у которых не было детей. В 1936 году в организации числилось 6896 человек, в 1939 году — 15 520, в 1945-м — членские взносы уплачивало 17 тысяч человек (24). Однако денег постоянно не хватало, и, чтобы сэкономить на персонале, в годы войны в «Лебенсборн» даже направили группу женщин «Толковательниц Библии» (немецкое название «Свидетелей Иеговы»). Притом, что не желающие держать в руках оружие мужчины-иеговисты отправлялись прямиком в концлагеря.

К 1939 году «Источнику жизни» удалось открыть 6 роддомов на 263 места для женщин и 487 мест для детей. Если беременная женщина не соответствовала жестким критериям расового отбора, то ей отказывали в помощи, несмотря на то, что она могла в ней остро нуждаться. 56 % матерей, подавших заявление о приеме в «Лебенсборн» получали по тем или иным причинам отказ. За все время правления нацистов в этой системе родилось 18 тысяч детей (25).

Женщины, на несколько недель, а иногда и месяцев, изолированные от внешнего мира, являлись идеальным объектом для идеологической обработки. С июня 1938 года во всех домах «Лебенсборна» стали проводиться специальные «мировоззренческие занятия», которые имели своей целью воспитать не только отличных матерей, но и убежденных национал-патриоток.

Гиммлер с восторгом разглагольствовал о своем детище: «Сперва средний класс относился к «Лебенсборн» с недоверием и неодобрением. Теперь они вызывают огромное уважение. Они обеспечивают защиту и духовную помощь матерям незаконных детей. Даже замужние женщины рожают в «Лебенсборн»; сегодня они составляют пятьдесят процентов их клиенток. Но никакой разницы между замужними и незамужними там не делается — ко всем обращаются просто по имени, без всяких «фрейлейн» и “фрау”» (26).

Не делалось особой разницы и между рабынями в гиммлеровских концлагерях, которые в те же годы существовали на всей территории Европы. Заключенные женщины не обследовались медиками, и беременность охранниками нередко замечалась лишь на седьмом месяце. В этом случае охранники избивали несчастную до тех пор, пока у нее не случался выкидыш. Как правило, мать умирала со своим ребенком. А если кому-то все-таки удавалось родить, то новорожденного тут же убивали.

Доктрина превосходства одной нации над другой не предполагает заботы о чужих детях.

Примечания к 21-й главе:

1. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 178.

2. Васильченко Андрей. Секс в Третьем рейхе. М.: Яуза, 2005. С. 132.

3. Млечин Леонид. Гитлер и его русские друзья. М.: Центрполиграф, 2006. С. 184.

4. Васильченко Андрей. Секс в Третьем рейхе. М.: Яуза, 2005. С. 123.

5. Там же. С. 135.

6. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 121.

7. Васильченко Андрей. Секс в Третьем рейхе. М.: Яуза, 2005. С. 152.

8. Там же. С. 152.

9. Там же. С. 116.

10. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога /author/klemperer_viktor/klemperer_viktor_lti_yazyk_tretego_reiha_zapisnaya_knizhka_filologa.

11. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 307.

12. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 248.

13. Марабини Жан. Жизнь Берлина при Гитлере. М.: Молодая Гвардия — Палимпсест, 2003. С. 124.

14. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 96.

15. Гофман Генрих. Гитлер был моим другом. М.: Центрполиграф, 2007. С. 91.

16. Доллман Евгений. Переводчик Гитлера. М.: Центрполиграф, 2008. С. 98.

17. Воропаев Сергей. Энциклопедия Третьего рейха. М.: Локид-Миф, 1996. С. 487.

18. Там же. С. 487.

19. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 147.

20. Васильченко Андрей. Секс в Третьем рейхе. М.: Яуза, 2005. С. 271.

21. Кормилицын Сергей. Гитлерюгенд. СПб.: Нева, 2004. С. 117.

22. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 103.

23. Мельников Даниил, Черная Людмила. Тайны гестапо. Империя смерти. М.: Вече, 2000. С. 178—179.

24. Васильченко Андрей. Арийский миф Третьего рейха. М.: Яуза-пресс, 2008. С. 415.

25. Васильченко Андрей. Секс в Третьем рейхе. М.: Яуза, 2005. С.273.

26. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 243.

 

22. Педагогика

Говорят, Гиммлер очень любил детей. «При виде светловолосых детей — и мальчиков и девочек — он бледнел от охватывавших его чувств. Когда я ехал с ним, частенько бывало, он останавливал машину, брал детей на руки, говорил с ними, записывал имя и адрес родителей, дарил им что-нибудь» (1). Как показывает практика, безмерная любовь к отпрыскам собственного племени легко оборачивается уничтожением чужих детей. Такова, по сути, история любого геноцида.

И теперь мы переходим к весьма существенной части нашего исследования. Ведь в конечном итоге главной целью нацистской пропаганды являлось создание нового человека, и в чем-то, признаем, это нацистам удалось. Описывая миллионы рядовых солдат, прибывавших на фронт в твердой уверенности в необходимости уничтожения расового противника, историк Омер Бартов замечает: «Создание подобного консенсуса настроений в армии — может быть, самое значительное достижение нацистской образовательной программы» (2).

Геббельс небезосновательно утверждал: «Будущее принадлежит тому, кому принадлежит молодежь!» (3) Попытки манипулировать обществом сегодня в значительной степени опираются на молодежное сознание, на ее стремление к подражательству, с одной стороны, а с другой — попыткой определить идеалы именно своего поколения, противопоставляя их «устаревшим» взглядам отцов. К. Лоренц отмечал: «Радикальный отказ от отцовской культуры — даже если он полностью оправдан — может повлечь за собой гибельное последствие, сделав презревшего напутствие юношу жертвой самых бессовестных шарлатанов. Я уж не говорю о том, что юноши, освободившиеся от традиций, обычно охотно прислушиваются к демагогам и воспринимают с полным доверием их косметически украшенные доктринерские формулы» (4).

Фантастический эксперимент, который происходит на постсоветском пространстве, по созданию «иной» молодежи (замена критически мыслящего широко образованного индивидуума на производство узких специалистов в своей области, стремящихся к удовлетворению подсказанных рекламой нужд) в самом разгаре. Крах современной украинской исторической науки, которая в школьном образовании подменена политическими нелепицами, вроде неразрывной связи между древними трипольцами и украинцами, будет иметь громадные последствия.

Собственно, многие манипуляции сознанием опираются на псевдонаучную историю какого-нибудь избранного народа, и работа с немецкой молодежью также поначалу начиналась как поиск и осмысление своих исторических корней.

Еще в начале ХХ века первым молодежным движением в Германии стало объединение «Вандерфогель» («Перелетные птицы»). К 1912 году оно насчитывало 20 000 членов. В основу идеологии движения легли традиции немецких вагантов, а цель его воспитательной работы носила отчасти краеведческий, отчасти патриотический характер. Многие члены этого общества храбро воевали в Первую мировую войну и, вместе с большинством немцев были шокированы ее результатами. Второй предтечей более поздних молодежных объединений стала организация скаутов, возникшая в 1907 году в Лондоне. Идеология скаутов сводилась к трем базовым принципам: 1. Долг перед Богом — верность своей религии; 2. Долг перед другими — ответственность перед обществом в различных аспектах; 3. Долг перед собой — ответственность за собственное развитие (5).

По мере развития нацистской партии перед ней стала необходимость создания молодежного крыла, важной составляющей политической силы, которая стремится к дальнейшему развитию. 8 марта 1922 года в «Фёлькишер беобахтер» Гитлер призвал к созданию юношеской организации под эгидой НСДАП. Она сначала получила название «Юношеские штурмовые отряды Адольфа Гитлера». С 1926 года организация переименована в гитлерюгенд («Гитлеровская молодежь»). Новым названием она обязана редактору «Штюрмера» Юлиусу Штрайхеру. Кстати, любопытно, что и Штрайхер, и издатель пресловутого «Штюрмера» Хирмер в прошлом работали школьными учителями.

В партии был создан специальный департамент, управлявший всей деятельностью организации — Имперское руководство по делам молодежи. После прихода НСДАП к власти департамент получил статус министерства, а фюрер гитлерюгенда Бальдур фон Ширах стал Имперским Руководителем молодежи Германской империи.

Осенью 1933 года Гитлер сказал: «Когда наш оппонент говорит: «Я не перейду на вашу сторону», — я спокойно отвечаю: “Твой сын уже на нашей стороне... Ты пройдешь мимо, но твои дети уже в новом лагере и в скором времени они забудут обо всем, кроме новых товарищей”» (6). Гитлеровцы прилагали колоссальные усилия, чтобы эти слова не превратились в пустой звук. Детские игрушки и школьные учебники, одежда и спортинвентарь — все теперь служило воспитанию молодого человека «в духе национал-социализма».

В 1933 году власти организовали «Германский институт помощи молодежи», который, используя научные методики, занимался вопросами планомерной работы с подрастающим поколением и, прежде всего, борьбой с беспризорностью. Был принят «Закон о детском труде и рабочем времени молодежи», в котором запрещалось использование труда детей до 14 лет, а рабочий день молодежи сокращался до 8 часов. Кроме того, время, затраченное молодым человеком на учебу (без отрыва от производства), засчитывалось как проведенное на работе и оплачивалось обычным порядком. Также запрещалось продавать крепкие спиртные напитки подросткам, не достигшим 18 лет, и любое спиртное и табачные изделия детям младше 16 лет.

С целью усиления национал-социалистической составляющей в школьной программе 13 сентября 1933 года министр науки, искусства и народного образования Бернхард Руст издал приказ: «В выпускных классах всех школ, а также в 9-х классах классических учебных заведений приступить к преподаванию основ таких предметов, как генетика, расовое учение, расовая гигиена и демографическая политика. В случае плотного расписания эти учебные часы должны быть выделены за счет занятий по математике и иностранным языкам» (7). Методические указания для учителей разъясняли: «В основу понимания коренных различий масс и опасности расового смешения должны быть положены зоология и ботаника» (8).

Естественно, занятия по истории также преподносили все историче­ские события с точки физического развития и борьбы нордической расы за прогресс. В качестве примера можно привести учебник Якоба Графа «Учение о семье и расовая биология»: «Во ІІ тысячелетии да нашей эры арийцы (нордическая раса) овладели Индией и создали там арийскую культуру (ну как тут не вспомнить пресловутых трипольцев, научивших земледелию весь цивилизованный мир! — К. К.). Вместе с тем они заложили основы усиления и процветания Персидской империи. Античная эллинская культура наложила отпечаток на нордических иммигрантов. Рисунки, дошедшие до нас, а также описания того периода свидетельствуют, что эллины, пока поддерживали чистоту своей расы, были людьми высокого роста со светлым цветом лица, светлыми глазами и волосами. Повсюду нордическая созидательная сила создавала мощные империи с высокими идеалами, этнологические исторические исследования показали, что нордическая раса дала миру гораздо больше высокоталантливых представителей человечества, чем любая другая» (9).

Детям также предлагалось методическое пособие «Как научиться распознавать расовую принадлежность отдельных людей». Вот отдельные выдержки из него: «п. 6. Сделайте подборку пропагандистских плакатов и карикатур па расовой схеме. Какое представление красоты подчеркивается: а) в публикациях о спорте и путешествиях и б) в косметической рекламе? Как изображены охотники, скалолазы, пастухи; п. 7. Соберите вырезки из иллюстрированных журналов, газет и других публикаций с фотографиями крупных ученых, государственных деятелей, артистов, художников и других выдающихся лиц (в области экономической жизни, политики, спорта). Определите их расовую принадлежность и примесь, исходя из физических данных; п. 13. В каких профессиях евреи заняты не бывают? Попытайтесь объяснить это обстоятельство характером еврейской души» (10).

Из расовых построений нацистов прямо вытекали антисемитские выводы. Уже в младшей школе занятия часто заканчивались хоровым чтением речевок:

«С еврейского лица на нас

Ужасный дьявол пялит глаз,

Известен он любой земле,

Как тварь, погрязшая во зле» (11).

Одним из важнейших исторических документов эпохи является опубликованная в 1938 году издательством Штрайхера детская книжка «Der Giftpilz» («Ядовитый гриб»). Краткое содержание: мама и ее маленький сын собирют грибы в лесу. Сын нашел поганки, и мама объясняет отпрыску, что бывают хорошие грибы, а попадаются и ядовитые: «Смотри, Франц, люди в этом мире как грибы в лесу. Есть хорошие грибы, и есть хорошие люди. Есть ядовитые, плохие грибы, и есть плохие люди. И мы должны уметь отличать таких людей, также как и ядовитые грибы. Тебе это понятно?» — «Да, мама, — отвечает Франц. — Я понимаю, что плохие люди до добра не доведут, также как и ядовитые грибы. Можно даже умереть!» — «А знаешь ли ты, кто эти плохие люди, эти ядовитые грибы человеческого рода?» — продолжила мать. Франц с гордостью хлопнул себя по груди: — «Конечно, я знаю, мама! Это жиды! Наш учитель часто говорит нам о них» (12).

Согласно новой школьной программе по истории, несмотря на все усилия врагов, в частности евреев, Германии всякий раз удавалось сохранить величие — в нужный момент появлялся национальный герой, способный отвратить опасность. Герои настоящей эпохи, говорилось в учебниках, вышли из хаоса Веймарских лет, дабы спасти Германию от катастрофы.

Уже букварь открывался заповедью «Фюрер говорит — учись приносить жертвы во имя отечества. Мы все смертны. Но Германия должна жить вечно». Механическому заучиванию национал-социалистических символов способствовали даже упражнения на правописание: «Н» пишем в таких словах Hitler, Hess, Himmler, a «K» — Kriegerpilot (военный летчик), Kamerad (товарищ), Kiel (военно-морская база)» (13). Специально для школьников издавались буклеты с фотографиями Гитлера в различные периоды жизни — для младших классов подбирались фотографии «доброго дядюшки» Адольфа в окружении детей. На фотографиях, предназначенных для старшеклассников, фюрер уже не улыбался, но был строг и требователен: «Высшая и самая славная из жертв — посвятить свою жизнь общему благу», — цитировали его слова учебники (14).

Сложно отделить в нашем рассказе собственно образовательный процесс от идеологической подготовки учащихся, но, так как для темы книги важнее все же пропагандистская сторона вопроса, с нее и начнем. Причем — прямо с игрушек, ведь многие из них несли серьезную идеологическую нагрузку. Например, игрушечный автомобиль мог представлять собой действующую модель лимузина, в котором выезжал сам вождь. Механизм лимузина приводился в действие при помощи пружины, небольшой аккумулятор давал энергию для светящихся фар, а в автомобиле, в сопровождении двух членов партии и шофера в униформе СС, был изображен сам Гитлер. Фигура Гитлера изготавливалась с подвижной правой рукой, которую можно зафиксировать в нацистском приветствии. Или кукольный домик — достаточно точное изображение идеальной, в преставлении домохозяйки 1930-х годов, квартиры. Отличие заключалось лишь в том, что все три помещения, воспроизведенных игрушкой, были переполнены нацистской символикой. Даже на кухне обои украшались изображениями сцен из жизни гитлерюгенда (15).

Также для детей до 10 лет специально создавались настольные игры, такие как «Полевые учения гитлерюгенда». В ходе игры ребенок активно знакомился с самыми интересными моментами работы молодежной организации: совместными походами, лагерными кострами, хоровым пением, спортивными соревнованиями.

Была разработана настольная игра с кубиками и фигурками «Мы завоевываем Англию». Игрок получал роль командира подводной лодки или самолета. Цель игры — уничтожить английский флот. Выигрывал тот, кому удалось потопить больше кораблей противника. Так просто, без затей, день за днем воспитывались солдаты вермахта.

Ну и конечно, хит сезона! Как значилось в рекламных проспектах, «замечательная забава для детей и взрослых» — игра «Выгони евреев!» Суть заключалась в том, чтобы как можно быстрее из стен нарисованного города вытеснить цветные фигурки, выполненные в форме еврейских ермолок. Условия гласили: «Если вам удалось прогнать шестерых евреев, вы одержали чистую победу» (16).

Мальчики в возрасте от 6 до 10 лет проходили что-то вроде курса ученичества и в десять лет после сдачи зачетов по физкультуре, навыкам жизни в полевых условиях и по истории они вступали в «Юнгфольк». Перед вступлением малышня давала следующую присягу: «Перед лицом этого стяга цвета крови, который олицетворяет нашего фюрера, я клянусь посвятить всю свою энергию и все мои силы спасителю нашей страны Адольфу Гитлеру. Я стремлюсь и готов отдать мою жизнь за него. Да поможет мне Бог!» В 14 лет юноша вступал в гитлерюгенд, где числился до 18 лет и далее призывался государством для отбывания трудовой или воинской повинности.

Немецкие девочки в возрасте от 10 до 14 лет зачислялись в организацию «Юнгмедель». Они носили одинаковую форму, состоявшую из белой блузки, длиной синей юбки, носков и тяжелых военных ботинок. Упор делался на главную роль женщины в Третьем рейхе — стать здоровой матерью здоровых детей, а значит, особое внимание уделялось физической подготовке. Обычная зарисовка девичьих занятий: «Преподавательница гигиены и гимнастики, в течение 30 минут она наблюдает, как девочки выполняют комплекс упражнений, похожих на военную муштру. Каждый день вместе с ней лицеистки занимаются бегом в лесу Груневальд» (17). Позже, по достижении 14-летнего возраста, девушки вступали в «Лигу немецких девушек», а после 18 лет (они состояли в ней до 21 года) были обязаны отработать год на фермах, о чем мы уже рассказали. Дальнейшее образование для них искусственно тормозилось — квоты для женщин и девушек в немецких университетах ограничивались 10 % от общего числа абитуриентов.

Но и после этого нацистское государство не оставляло своими заботами молодых немцев. Например, в университетах функционировал «Рейхсштудентверк» — государственная благотворительная организация, созданная для улучшения бытовых условий и материальной поддержки студентов-нацистов. Как и гитлерюгенд и «Союз немецких девушек», она также уделяла внимание физическому, моральному, интеллектуальному и расовому воспитанию молодого поколения. В целом, к 1939 году под контролем партийных молодежных организаций находилось 8 700 000 молодых немцев при общей численности германской молодежи 8 870 000 человек.

Основная задача подобных структур — следить за идеологической обработкой молодежи вне учебных классов — будь то школа или институт. Так, внеклассная воспитательная работа среди школьников проводилась в «Домах гитлерюгенда» — помещениях для ежедневных сборов членов местных отделений организации. В этих своеобразных детских клубах собирались ребята, желая скоротать вместе время — за игрой, за прослушиванием политинформации или в подготовке к очередному мероприятию. Одетые в униформу члены гитлерюгенда были равны между собой и вместе, по-товарищески несли то, что называли службой. В понятие службы входило участие в отрядных вечерах, агитационных и вербовочных мероприятиях, праздниках общины и демонстрациях, в одном спортивном мероприятии в неделю, постановке спектаклей, организации концертов самодеятельности, а также участии в линейках (летом — ежемесячно, зимой — один раз в два месяца).

Особой статьей в нацистской пропагандистской системе числились «Югендхерберген» — молодежные лагеря отдыха, созданные в 1933 году для путешествующих по Германии членов гитлерюгенда (например, направляющихся на родину вождя в Браунау, объявленного «местом паломничества немецкой молодежи»). В этих лагерях за небольшую плату молодые немцы могли получить ночлег, питание и минимальные удоб­ства. Позже лагеря переросли в устоявшуюся модель отдыха немецких ребят. День в лагере начинался в 6.30. Молодые люди делали зарядку, принимали душ, завтракали, потом, с 8.45 до 13.00, они занимались военно-полевыми упражнениями. После обеда и отдыха, с 15.15 до 18.30 — учебные занятия. Среди тем — «Национально-политическое воспитание в «Государстве» Платона», «Доисторическая Германия», «Ты и твои гены», «Армейская служба Адольфа Гитлера в Первую мировую войну» и т. п. В 18.30 устраивалась линейка. После ужина в 19 часов наступало время костров, песен и занимательных историй, которые рассказывали воспитатели и старшие воспитанники. В 21.45 объявлялся отбой (18).

Так, вместе маршируя, вместе учась и вместе отдыхая, школьники приучали себя к внутренней дисциплине и к духу солидарности. Военная дисциплина закладывала надежную структуру, «в рамках которой участ­ники могли испытывать коллективные эмоции». В воспитательном процессе отводилась огромная роль пению, причем оно должно быть, как правило, общим. Большой хор, исполняющий военную песню, наглядно демонстрирует, каким образом разные голоса могут «органически» сотрудничать в достижении общей цели. Помимо того, лагеря летнего отдыха формировали у молодежи бесклассовое сознание, ощущение равенства, а в школьных спортивных командах популяризировался девиз «Один за всех и все за одного» (19).

Занятия спортом сопровождали отдыхающих весь день, а все возможные промежутки между ними заполнялись пропагандистской работой. Прямому пропагандистскому воздействию уделялось в день всего сорок минут, и эти занятия проходили всего пять раз в неделю: четыре — как уроки, один — как отрядный сбор. Например, в течение одной недели изучались следующие темы: «Причины Первой мировой войны», «Еврейство», «Большевизм», «Англо-американское стремление к наживе». Тема отрядного сбора — «Наша борьба за свободу» (20). Все остальное время детям внушались основные постулаты национал-социалистического мировоззрения легко и ненавязчиво, часто в игровой форме — в виде песен, девизов, лозунгов дня, в качестве которых служили обычно цитаты из речей Гитлера. В результате молодежь проходила в лагерях гораздо более полный курс идеологической обработки, чем это стало бы возможно в других условиях.

После начала войны лагеря гитлерюгенда начали еще и выполнять чисто прикладную функцию, служа местом эвакуации для детей Германии. Причем, по свидетельству современника «гигиенические условия в лагерях были настолько хороши, что, например, противотифозные прививки были совершенно излишни» (21). В целом, за здоровьем членов гитлерюгенда постоянно следили 4000 врачей, 800 стоматологов, 500 аптекарей и 75 000 санитаров и санитарок. А питание в лагерях отдыха было сбалансировано согласно последним достижениям науки (22).

Особое внимание уделялось антицерковному воспитанию в рядах гитлерюгенда. «Нацисты не признают никакого Бога, кроме Гитлера. Не уйдут ли наши дети от нас маршевым шагом в поисках новых богов?» — вопрошал, обращаясь к согражданам-американцам, в своих радиообращениях к нации встревоженный президент Рузвельт (23). И ответом ему неслась по германским просторам задорная маршевая песня гитлерюгенда: «Мы — бодрая «Гитлеровская молодежь», и христианские добродетели нам не нужны, потому что наш великий вождь Адольф Гитлер всегда за нас представительствует. Никакой зловредный поп не в силах помешать нам чувствовать себя детьми Гитлера. Мы идем не за Христом, а за Хорстом Весселем; долой кадило и святую водичку!» (24)

Не могу удержаться, чтобы не привести еще один образчик песенного творчества, передающего дух эпохи (сборник школьных песен немецкой молодежи «Товарищ-песня», изданный Имперским управлением национал-социалистического союза учителей», 1934 г.): «Трясутся трухлявые кости / Земли перед красной войной. / Мы переломили страх, /Для нас это была большая победа. / Мы будем маршировать и дальше, / Когда все будет разбито вдребезги, / Ведь сегодня нам принадлежит Германия, / А завтра — весь мир» (25). После изучения всего пласта нацистской пропаганды, лично я не нахожу ничего удивительного в том факте, что немецкие дети делали своим родителям замечания, если те вдруг не здоровались с ними гитлеровским приветствием.

Конечно, молодые люди более подвержены подражанию и с годами это проходит. Но в том-то и секрет нацистской пропагандистской машины, что она ни на секунду не забывала о своих питомцах — во время учебы, досуга, работы, любви, оказывая на них беспрерывное и часто непрямое воздействие, формируя стереотипы поведения и моральные установки. В какой-то степени подобная работа ведется заинтересованными силами и сегодня — через электронные СМИ, Интернет и т. п., но все же такого массового и планомерного характера, как в нацистской Германии, она, слава Богу, не достигла. Пока во всяком случае.

«Современное общество стало создавать важнейший для будущего господства класса собственников механизм — школу нового типа. Эта школа с первого класса делила поток учеников на два «коридора» — одни воспитывались и обучались так, чтобы быть способными к манипуляции чужим сознанием, а другие (большинство) — чтобы быть готовыми легко поддаваться манипуляции», — обращает наше внимание социолог Сергей Кара-Мурза на одну из главных проблем современности (26).

Наглядной иллюстрацией его тезиса служит образовательная система Третьего рейха. При нацистах преподавание в базовых школах строилось по упрощенной схеме: упор делался на изучение предметов технического цикла, гуманитарный цикл сильно сокращался, а иностранные языки не преподавались вовсе.

После четырех лет обучения в общей «Народной школе» происходил отбор наиболее перспективных учеников, обладавших необходимыми признаками арийской расы и проявивших определенные успехи в учебе, для Национально-политических воспитательных учреждений («Наполас»). Их задачей являлось воспитание партийной элиты среднего уровня — для тех, кто мог представлять интересы партии в народе: на фабриках и заводах, в армии и т. п. На время обучения в «Наполас» ученики («юнгманы») получали приемных родителей, что должно было усилить чувство связи с различными социальными слоями, при этом социальное происхождение детей не играло вообще никакой роли. Такие вещи, как форменная одежда, приобреталась на деньги СС.

В первой половине дня в «Наполас» шли занятия по предметам с интеллектуальной нагрузкой, затем — по эстетическому воспитанию, и, наконец, спортивные занятия. Таким образом, дети, постоянно перемещаясь по зданию, не находились долгое время в одной аудитории. Оригинальной идеей нужно признать также ремесленные занятия. В частности, ученики подробно изучали все, что связано со строительством, начиная с характеристик материалов, их применения и заканчивая культурно-историческим рассмотрением отдельных памятников архитектуры.

В предпоследний год обучения, когда «юнгманы» считались уже до­статочно воспитанными в духе национал-социализма, они могли получить на руки произведения политических противников национал-социализма — сионистов, большевиков, либералов, католических авторов или «монархистов-реакционеров». Разумеется, не ради собственного удовольствия — по их прочтении «юнгманы» должны были выискивать пути и средства опровержения прочитанного. К примеру: «В Германии царит диктатура и тирания! Германия готовится к войне! Немецкая культура раздавлена! Что вы можете ответить на эти провокационные обвинения заграницы?» (27)

Кроме Национально-политических воспитательных заведений существовали и особые школы Адольфа Гитлера. Основная разница состояла в том, что выпускники «Наполас» могли выбирать для себя в дальнейшем любую профессию, в то время как ученики школ Адольфа Гитлера готовились исключительно к партийной работе. Все обеспечение этих школ, от учебных материалов и униформы до карманных денег, выдававшихся учащимся, брала на себя партия.

В учебном процессе 15 часов в неделю отводилось занятиям спортом, 22 часа — другим предметам. Среди физических упражнений особенно приветствовались боевые виды спорта — бокс, борьба, фехтование и т. д. Математика, естествознание и прочее преподавались в виде «основ». Больше, чем в обычных школах, уделялось внимание идеологическим предметам и пропаганде: расовое учение, история национал-социалистического движения, биография вождя. Особо в этих специфических учебных заведениях практиковалось изучение иностранных языков — НСДАП готовила функционеров для управления новыми территориями.

Американский корреспондент Говард К. Смит, работавший на радиостанцию Си-би-эс и газету «Нью-Йорк таймс», едко заметил о выпускниках школ Адольфа Гитлера: «Они покидают школу, будучи технически грамотными, сильными, чистоплотными и развитыми физически молодыми людьми, но в плане обладания моральными ценностями их развитие едва ли превосходит развитие орангутанга. Высшая цель, к которой они стремятся, — это героическая смерть» (28). Но, собственно, такой результат и был необходим режиму.

По завершении обязательного школьного образования, всем мо­лодым людям, следовало пройти обязательное трехлетнее обучение в про­фессиональном техническом училище или техникуме. Данное правило не касалось тех, кто шел служить в вооруженные силы, имперскую службу труда, поступал в университет или «Орденский замок» («Орденсбург»).

«Орденские замки» представляли собой учебные заведения, рассчитанные на лучших учеников школ Адольфа Гитлера. Главными направлениями образования в «Замках» стали расово-политическое, геополитическое и историко-политическое. Кроме того, проводилось спортивное воспитание и обучение верховой езде. Руководитель «Трудового фронта» Роберт Лей считал, что молодые нацистские лидеры должны обучаться верховой езде, поскольку она дает «почувствовать, что ты полностью способен подчинить себе живое существо» (29).

«Орденсбурги» нарушали все общепринятые правила обучения: в них не практиковались экзамены и оценки, по окончании обучения не выдавались аттестаты. Неуспевающие исключались из «Орденского замка» сразу. Романтический ореол этих учебных заведений, располагавшихся в настоящих средневековых рыцарских замках, их малое количество (всего 4), ограниченный прием (250 человек на каждый замок), искусственное нагнетание атмосферы таинственности вокруг ритуалов, окружавших учащихся, вызывали неподдельный интерес у молодежи (30).

Однако интеллектуальный уровень юнкеров «Орденсбургов» оказался весьма низким: лишь один из десяти выпускников впоследствии смог поступить в университет и лишь один из ста заканчивал его. Элита старая — представители дворянских родов Германии — относилась к выпускникам «Орденских замков» с некоторым презрением, т. к. ни школы Адольфа Гитлера, ни «Орденские замки» не давали собственно образования, а лишь подготавливали учеников к жизни партийных бюрократов. Даже такой фанатичный член партии, как гауляйтер Заукель, ни одному из своих многочисленных сыновей не пожелал избрать эту карьеру. А Борман, напротив, демонстративно определил туда одного сына — в наказание (31).

Типичного представителя новой германской духовной элиты с искренним изумлением описал в своем фронтовом очерке «Учитель музыки» Евгений Петров, один из соавторов той самой дилогии об Остапе Бендере. Во время допроса немецкого военнопленного выяснилось, что он учитель музыки. Писатель начинает разговаривать с ним и с удивлением убеждается, что педагог вообще не знает о существовании иной музыкальной культуры, нежели немецкая. «Гитлер получил то, что хотел. Он воспитал невежду, который убежден, что в мире есть одна лишь Германия, что ни одна страна в мире не имеет и не может иметь своего искусства, что все страны могут быть лишь рабами Германии. Этот молодой невежда совершенно искренне убежден в том, что во Франции нет музыки, подобно тому, как миллионы других молодых немецких невежд совершеннейшим образом убеждены, что и во Франции, и в России, и в Англии, и в Америке, и даже в Италии нет ни живописи, ни науки, ни театра, ни кино, ни литературы» (32).

Изумление писателя можно понять, но в том-то все и дело, что Гитлер не ставил перед собой задачу вырастить просвещенное поколение. Ему были необходимы молодые патриоты, готовые погибнуть за идеалы, которые он им предложил. Что ему с блеском и удалось. Великолепно свидетельство солдата вермахта о боевом настрое немецкой молодежи, которой предстояло стать пушечным мясом Второй мировой войны: «Еще один солдат из «Гитлерюгенда» (так называлась одна из дивизий СС. — К. К.) подскочил к ветерану. Он был крепко сложен, а в глазах цвета стали сквозила непреодолимая решимость:

— Ты говоришь, мы маменькины сынки? Мы несколько месяцев проходили учения, нас всех испытали на выносливость. Рюммер, — он повернулся к товарищу, — ударь меня.

Рюммер вскочил на ноги, и его крепкий кулак заехал другу в лицо. Тот покачнулся от удара, а затем подошел к ветерану. С губ «молодого льва» сочились две струйки крови, сбегавшие на подбородок: “И не только я способен переносить удары!”» (33)

Молодое поколение Третьего рейха росло сильным и здоровым, исполненным веры в будущее своей страны и в самих себя, в дружбу и товарищество, способным сокрушить все классовые, экономические и социальные барьеры. И, что важно, самотверженный настрой распространялся не только на нацистские организации. Существовали, пусть и немногочисленные, но оппозиционные группы молодежи. Например, неформальные объединения «Свингующая молодежь» или «Пираты эдельвейса», которые представляли соответственно средний и рабочий класс. Юные нонконформисты демонстративно одевались в цветные шорты, клетчатые рубашки и галстуки, слушали заграничный джаз; иногда они даже нападали на группы гитлерюгенда. Пожалуй, их можно сравнить с советскими стилягами. И, конечно, подобное фрондерство во время войны нацистский режим терпеть не собирался. 7 декабря 1942 года за один день в только Дюссельдорфе было разгромлено 28 молодежных групп, в которых состояло 729 человек. Позже всех лидеров этих неформальных молодежных группировок повесили (34).

Показательно, что последнее появление Гитлера на публике состоялось именно ради молодежи, до последних дней защищавшей своего фюрера. «20 марта. Фюрер принял группу членов гитлерюгенда, заслуживших Железный крест в боях на Восточном фронте. Он обратился к ним с исключительно трогательной и воодушевляющей речью, которую мы публикуем в бюллетене для печати» (35). Знаменитые кадры кинохроники, запечатлевшие одичалого фюрера, медленно бредущего вдоль строя бравых подростков, стали символом агонии Третьего рейха и фанатичной преданности ему обманутого поколения.

Примечания к 22-й главе:

1. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 105.

2. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 31.

3. Кормилицын Сергей. Гитлерюгенд. СПб.: Нева, 2004. С. 4.

4. Кара-Мурза Сергей. Манипуляция сознанием. М.: Алгоритм, 2000.

5. Кормилицын Сергей. Гитлерюгенд. СПб.: Нева, 2004. С. 148—149.

6. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 152.

7. Васильченко Андрей. Арийский миф Третьего рейха. М.: Яуза-пресс, 2008. С. 427.

8. Кормилицын Сергей. Гитлерюгенд. СПб.: Нева, 2004. С. 80.

9. Васильченко Андрей. Арийский миф Третьего рейха. М.: Яуза-пресс, 2008. С. 438—439.

10. Там же. С. 400.

11. Кормилицын Сергей. Гитлерюгенд. СПб.: Нева, 2004. С. 82.

12. .

13. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 163.

14. Там же. С. 163.

15. Кормилицын Сергей. Гитлерюгенд. СПб.: Нева, 2004. С. 198.

16. Там же. С. 197.

17. Марабини Жан. Жизнь Берлина при Гитлере. М.: Молодая Гвардия — Палимпсест, 2003. С. 125.

18. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 175—176.

19. Там же. С. 165.

20. Кормилицын Сергей. Гитлерюгенд. СПб.: Нева, 2004. С. 183.

21. Итоги Второй мировой войны. Сборник статей. СПб.: Полигон. АСТ, 1998. С. 477.

22. Кормилицын Сергей. Гитлерюгенд. СПб.: Нева, 2004. С. 182.

23. Рузвельт Франклин Делано. Беседы у камина. М.: ИТРК, 2003. С. 222.

24. Шкаровский Михаил. Крест и свастика. М.: Вече, 2007. С. 39.

25. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога /author/klemperer_viktor/klemperer_viktor_lti_yazyk_tretego_reiha_zapisnaya_knizhka_filologa.

26. Кара-Мурза Сергей. Манипуляция сознанием. М.: Алгоритм, 2000. С. 57.

27. Васильченко Андрей. Арийский миф Третьего рейха. М.: Яуза-пресс, 2008. С. 476.

28. Там же. С. 475.

29. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога /author/klemperer_viktor/klemperer_viktor_lti_yazyk_tretego_reiha_zapisnaya_knizhka_filologa

30. Кормилицын Сергей. Гитлерюгенд. СПб.: Нева, 2004. С. 64.

31. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 184.

32. Ильф Илья, Петров Евгений. Собрание сочинений. Т. 5. М.: Гос. изд-во худож. лит., 1961.

33. Сайер Ги. Последний солдат Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2006. С. 205.

34. Селигман Мэтью, Девидсон Джон, Макдональд Джон. В тени свастики. М.: Центрполиграф, 2008. С. 31.

35. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 238.

 

23. Спортивное воспитание

Нацистский министр образования Бернгард Руст в одной из радиопередач для школьников сказал: «Бог создал мир как место труда и битвы. Тому, кто не понимает законов жизненных битв, будет объявлено поражение, как на боксерском ринге. Все, что есть хорошего на этой земле, — это призовые кубки. Их завоевывает сильный, слабый их теряет» (1). Соб­ственно, сегодняшний образ жизни, который пропагандирует буржуазное общество, насквозь пропитан духом соревнования. Бесконечное распределение «призовых» мест, рейтинги продажи, индексы покупки. Момент состязательности всячески подчеркивается вне зависимости от того, идет ли речь о культуре, бизнесе или внешности какого-нибудь актера.

Спортивная терминология прочно вошла в наш обиход, обозначая различные формы противостояний и достижений. Но для начала она должна была стать популярной среди широких слоев населения, что и произошло после Первой мировой войны, когда Европу захватила мода на спорт и спортивный образ жизни.

Спорт тоже относился к ведению Министерства пропаганды, и, по мнению Геббельса, он являлся превосходным средством поддержания народного энтузиазма и международного престижа рейха. Впрочем, таковым он остается до сих пор, и не только в Германии.

После установления гитлеровского режима спортивная деятельность также шла в русле общего процесса унификации страны — все спортивные клубы перешли в подчинение Имперской спортивной ассоциации рейха. Одновременно предпринимались меры для расширения базы массового спорта. Нацистские пропагандисты выдвинули лозунг: «Ударим по предрассудкам! «Нет» феодальным видам спорта». Благодаря финансовой поддержке государства перестали считаться сугубо элитарными видами спорта теннис, гольф, верховая езда, горные лыжи. Национал-социалистическая организация «Сила через радость» учредила многочисленные спортивные секции, с годовым взносом около 30 марок. Недельный курс плавания под парусом стоил 30 марок, час верховой езды или игры на теннисном корте — одну марку, 8-дневный курс горных лыж, включая дорогу в Альпы, питание, гостиницу и инструктора, стоил 52 рейхсмарки. В большой моде числились также бокс, автомобильные гонки и фигурное катание. Позже за выдающиеся достижения в популяризации здорового образа жизни «Сила через радость» была удостоена специального приза Международного олимпийского комитета. При этом западноевропейские «олимпийцы» преспокойно закрыли глаза на то, что в нацистской, такой замечательно-спортивной Германии все евреи планомерно изгонялись из бассейнов, с беговых дорожек и из прочих спортивных сооружений.

Гитлеру импонировала связь современного ему олимпийского движения с античной Грецией, которую он во многом считал идеалом. Он говорил: «Лишь в нашем столетии молодежь, благодаря спорту, приближается к идеалам эллинизма» (2). Впрочем, лично для себя он спорт отвергал. «Я никогда от него не слышал, чтобы он занимался в юности хотя бы одним видом спорта» (3). Что, однако, не мешало фюреру ясно осозновать значение физической культуры для воспитания народных масс и содействовать систематизации этой работы. Дабы прищучить всех уклоняющихся и ленящихся, физическим занятиям придавался идеологический оттенок. «Нам нужны девушки, которые, сохраняя свое здоровье и воспитывая свое тело, создают предпосылку для влияния и дальнейшей передачи нашего мировоззрения, — говорилось в спортивном ежегоднике «Лиги немецких девушек». — Наши тела принадлежат не нам самим, а нашему народу» (4). Иначе говоря, добропорядочная немка (да и немец) просто обязаны вести спортивный образ жизни и следить за собой. Целые заводы практически останавливались на время специального перерыва, который длился до получаса, чтобы заняться растяжкой, силовыми упражнениями или аэробикой. А германские железные дороги вообще принимали на работу только обладателей национального спортивного сертификата. Попутно была создана Высшая спортивная школа, выпускников которой приравняли к выпускникам университетов.

Пропаганда спорта имела две цели: важнейшей целью нацистских манипуляторов являлось создание поколения, привычного приказам и дисциплинированности, что культивировались на тренировках и состязаниях. Ну и, разумеется, само государство получило многие миллионы здоровых и боевитых немцев для службы в армии. Физическая подготовка в значительной степени определяла победы вермахта на первом этапе войны. Послевоенный анализ показал: в тех случаях, когда немецкие войска встречались с войсками союзников примерно равной боевой силы, у союзников бывало на 50 % больше раненых и убитых, нежели у немцев (5).

Для поощрения учащихся еще в мае 1934 году вождь нацистской мо­лодежи Ширах учредил бронзовые и серебряные спортивные значки гитлерюгенда. В 1940 году для организации спортивной работы с молодежью была создана Имперская академия физической культуры. Медики тщательно выверили и установили спортивные нормативы для немецкой молодежи. Скажем, мальчик 14 лет должен был пробежать 60 метров за 11 секунд, прыгнуть в длину на 3 метра, бросить мяч на 30 метров, уметь складывать солдатский ранец и успешно пройти полуторадневный пеший поход (6). Старшие ребята в школах и молодежных лагерях в обязательном порядке занимались боксом и стремились развивать идеальные физические кондиции. Понимаемые, впрочем, весьма своеобразно: например, юным кандидатам на прием в СС строгая экзаменационная комиссия засчитывала, потеет ли абитуриент под мышками, ибо пот является признаком нордической расы (7).

Однако неумеренное увлечение спортом, как и все излишества, порою приносит отрицательный эффект. Спортивные травмы превратились в массовую проблему для германских школ. Физические перегрузки часто приводили к негативным последствиям для растущего организма подростков, особенно часто страдали т. н. «пластинки роста» в костях. В 1936 году около 37 % призванных на военную службу 18-летних немцев страдали плоскостопием, развившимся в результате травмы свода ­стопы (8).

Конечно, неотделима от данных усилий и борьба за здоровый образ жизни. Столь модная сегодня война с курением впервые на государ­ственном уровне началась в нацистской Германии. Надо помнить, что курение в те годы рассматривалось, особенно с точки зрения эмансипированных женщин, как нечто прогрессивное и освобождающее. И даже фактор, благоприятный для здоровья. Популярными стали рекламные призывы «Протяни руку за «Лаки», а не за конфеткой»; «Худейте разумным способом» и т. п., а сигареты и сигарки получали соответствующие названия — «Студент-спортсмен», «Спорт для обороны», «Спортивный стяг», «Спортивная русалка». Русалка особо умиляет.

Но, конечно, ни серьезные врачи, ни нуждающиеся в здоровом пушечном мясе нацисты не могли с этим согласиться. Вред от курения в пропагандистской литературе тридцатых годов оценивался в 2,3 миллиарда марок ежегодно, что соответствовало стоимости 2 миллионов легковых автомобилей. Гигантские цифры впечатлили даже Гитлера, курившего в молодости 25—40 сигарет в день (9).

Государство шло на всяческие меры по ограничению торговли сигаретами, в частности, ограничивая их продажу подросткам. В начале войны был установлен сигаретный паек, и, чтобы уменьшить потребление никотина в армии, Гитлер приказал сократить норму выдачи до 6 сигарет в день. Некурящим в качестве поощрения выдавали шоколад. И только накануне нападения на СССР, не желая раздражать солдат-курильщиков, Геббельс приказал ослабить антиникотиновую пропаганду.

Пропаганда спорта и здорового образа жизни невозможна без прославления спортивных достижений, создания культа спортивных звезд и массового желания им подражать. Клемперер вспоминал, что стильная амуниция автогонщиков — перчатки, шлем, защитные очки — порой воспринимались как вторая униформа нацистов. Какое-то время в народе были очень популярны фотографии героев дня — победителей международных автогонок, сфотографированных за рулем своих «боевых» машин или стоящими в картинной позе, опираясь на борта гоночных автомобилей, а порой и погребенными под их обломками. На некоторое время героем и образцом для подражания коричневой молодежи стал автогонщик Бернд Розенмайер, который после своей гибели занял в нацистском пантеоне место рядом с «мучеником» Хорстом Весселем (10).

Но для использования в пропагандистской работе для нанимателей все же предпочтительнее звезды живые, так их удобней использовать в рекламных целях. Одной из самых ярких страниц спортивной истории нацистской Германии стала победа немецкого боксера Макса Шмеллинга над знаменитым американским коллегой Джо Луисом на нью-йоркском стадионе «Янки» летом 1936 года накануне боя. Шмеллинга сильно недооценивали в США. Хотя он был чемпионом в тяжелом весе в 1930 и 1932 годах, но тогда букмекеры ставили против него 10:1.

19 июня 1936 года в присутствии 45 тысяч зрителей немец раунд за раундом избивал своего противника, пока в 12-м раунде не отправил его в нокаут. Исход боя стал большим сюрпризом для многих знатоков, предрекавших, что у Джо Луиса не возникнет больших проблем во встрече с немцем, который значительно старше его. Геббельс тут же воспользовался случаем и устроил Шмеллингу триумфальную встречу на родине. Когда победитель возвращался в Германию на дирижабле «Гинденбург», то на границе рейха его встречали истребители Люфтваффе. Пропагандистский триумф нацистской Германии усиливался еще и тем фактом, что Луис был темнокожим. Шмеллинг, правда, отказался от почетного кинжала СА, не вступил в НСДАП и демонстративно общался с актерами-евреями.

Матч-реванш между двумя легендами мирового спорта произошел 22 июня 1938 года. На сей раз Луис, серьезно подготовившийся к матчу, одолел противника за две минуты и четыре секунды (40 ударов). Результат привел германские власти в смятение, и они быстро дистанцировались от Шмеллинга. А после войны между американским и немецким боксерами даже завязалась прочная дружба. Более того, Джо Луис, работая последние годы жизни швейцаром в казино, регулярно получал денежные переводы от Шмеллинга, который, уйдя из большого спорта, открыл представительство «Кока-колы» в Европе (11).

Политический символизм спортивных побед придумали не сегодня. Еще в тридцатые годы среди европейских альпинистов развернулось соперничество, особенно желанной целью считалась гора Эйгер в Швейцарии. Когда в 1938 году вершина Эйгер покорилась немецкому альпинисту Хекмайру и его трем спутникам, лучшего подарка нацистской пропаганде нельзя и придумать. Альпинисты совершили не просто поражающий воображение подвиг — два немца и два австрийца сотворили его буквально за считанные месяцы до аншлюса. Ничто не могло в большей степени символизировать непобедимость союза двух братских народов, зримое подтверждение пророчества Гитлера. В официальной книге, посвященной восхождению, была помещена фотография всех четверых героев вместе с фюрером и под заголовком: «Самая великая из всех наград» (12).

Но, безусловно, самой значительной пропагандистской акцией Третьего рейха, связанной со спортом, стала Олимпиада 1936 года в Берлине. Само решение о том, что в 1936 году столицей Игр станет Берлин, принято на Олимпийском конгрессе в Барселоне в 1931 году (т. е. еще в период Веймарской республики). А вызывавшая мало симпатий за рубежом репрессивная политика гитлеровской Германии вообще поставила под сомнение целесообразность проведение Игр в Берлине. В 1936 году недоброжелатели нацистского режима попытались даже организовать альтернативную «Народную олимпиаду» в испанской Барселоне, но ее проведению помешала «вовремя» вспыхнувшая в Испании гражданская война.

Генеральной репетицией летней Олимпиады в Германии стали зимние Олимпийские игры, которые состоялись на полгода раньше в местечке Гармиш-Партенкирхен, что в Баварских Альпах. Очевидец состязаний, американский журналист Уильям Ширер отмечал: «Нацисты проделали великолепную пропагандистскую работу. Они произвели огромное впечатление на иностранных гостей тем, с каким размахом и как гладко провели эти игры, а также понравились своими хорошими манерами, которые нам, приехавшим из Берлина, показались наигранными» (13).

Но то оказалсь лишь прелюдия. Пользуясь тем, что на несколько месяцев Германия очутилась в фокусе внимания мировой прессы, нацисты прилагали титанические усилия для создания за рубежом положительного образа миролюбивой и цветущей страны. С целью привлечения туристов летом 1936 года Германия объявила о невиданных (до 60 %) скидках на железнодорожные билеты, а сам год по всему рейху объявлен Международным фестивальным годом. Молодежь толпой хлынула в Германию, горя желанием увидеть происходящую там «великую социальную революцию», — Олимпиада служила лишь приманкой.

Немецким газетам на периоды Олимпиады запретили печатать рассказы и статьи антисемитского содержания, а жителям Берлина приказано с 30 июня по 1 сентября не говорить ничего плохого о евреях. Надписи со словами «Евреи нежелательны» потихоньку убрали, власти приостановлили действие законов против гомосексуалистов и гонения на христианские конфессии, и страна приобрела вполне респектабельный облик. Накануне Олимпиады даже негров перестали поносить как «неполноценных», напротив, их стали называть «феноменом из феноменов, которые должны стартовать в собственном классе» (14).

«Нацисты из кожи вон лезут, чтобы произвести благоприятное впечатление на иностранных гостей. Они построили потрясающий спортивный комплекс со стадионом на сто тысяч мест, плавательный бассейн на десять тысяч зрителей и так далее» (15). Впрочем, затраты, включая строительство олимпийского стадиона, довольно быстро окупились. Это грандиозное сооружение обошлось стране в 77 миллионов марок, а всего за несколько дней спортивного праздника рейхсбанк получил доход в иностранной валюте, эквивалентный 500 миллионам марок (16).

1 августа 1936 года под торжественный звон олимпийского колокола в окружении королей, принцев, министров и многочисленных почетных гостей Гитлер открыл Олимпийские игры. На церемонии открытия присутствовало около 110 тысяч человек. Когда бывший чемпион-марафонец из Греции Спиридон Луис передал фюреру оливковую ветвь как «символ любви и мира», хор запел созданный Рихардом Вагнером гимн, и в небо были выпущены 20 тысяч почтовых голубей, символизировавших стремление народов к мирной жизни. Все это время над стадионом кружил один из символов нацистской Германии дирижабль «Гинденбург» длиной почти 304 метра с гигантским олимпийским флагом на буксире.

В первый же день ликующая немецкая публика приветствовала Ганса Вельке, завоевавшего первую золотую медаль в толкании ядра и ставшего первым в истории немцем, получившим олимпийскую награду в легкой атлетике.

Ни одна предшествующая Олимпиада не была так великолепно организована, как игры в гитлеровском Берлине. Многие олимпийские ритуалы, которые до сих пор используются в Олимпийских играх, придуманы Министерством пропаганды нацистской Германии — олимпийский огонь, факельная эстафета, строительство олимпийской деревни, торжественное открытие и закрытие Олимпиады, создание условий для нормальной работы СМИ. Неудивительно, что и отзывы ино­странных журналистов оказались восторженными.

Немецкая радиовещательная корпорация обеспечила возможность 67 репортерам из 32 стран вести из Берлина прямые радиорепортажи. Всего было передано 2500 репортажей на 28 языках (17). Для того времени это стало феноменальным достижением. На немецком, английском и французском языках выходило специальное издание «Олимпиа цайтунг» («Олимпийской газеты»). Заплатив 20 пфеннигов, любой желающий мог узнать все последние спортивные результаты. Более того, молодым немецким телевидением во время Олимпийских игр было показано 48 программ о состязаниях спортсменов, в ходе которых зрительская аудитория «телекинотеатров» составила 190 тысяч человек (18).

Во время проведения соревнований, стремясь избежать явных конфузов, Министерство пропаганды распорядилось, чтобы в спортивных комментариях не говорилось о расовой принадлежности спортсменов. Одна из самых распространенных легенд, связанных с Берлинской Олимпиадой, гласит, что после победы темнокожего американского бегуна Оуэнса, который выиграл 4 золотых медали, Гитлер демонстративно покинул трибуну, не желая его поздравить. На самом деле, после того, как в первый день соревнований во время вручения медалей Гитлер обменялся рукопожатиями с победителями, президент Международного олимпийского комитета граф Байе-Лятур заметил ему, что это нарушает олимпийский протокол. Рейхсканцлер, согласно регламенту, должен впредь должен пожимать руки либо всем, либо не пожимать никому — и фюрер подчинился принятым правилам (19). Так что не один только Оуэнс не удостоился поздравлений фюрера после победы. Другое дело, что Гитлер охотно ухватился за предоставившуюся возможность.

С целью избежать обвинений режима в расизме, в изданном вскоре после игр фотоальбоме «Олимпия—1936» (тираж 600 тыс. экземпляров) чернокожие атлеты даже поставлены в пример немецкой молодежи. На страницах 17, 23, 26, 27 и 29 упомянутого альбома чернокожие атлеты вообще выдвинуты на первый план (20). Так что не будем приписывать фюреру то, чего не было — у него настоящих преступлений хватает. Как, впрочем, и конфузов — какая-то американская девица во время Олимпийских игр не отказала себе в удовольствии притереться к фюреру и публично его поцеловать. Гитлер был ошарашен (21).

Но все же немецкое гостеприимство к иностранным гостям, как правило, принимало более традиционные формы. Команды спортсменов и официальных лиц сопровождали немецкие девушки, облаченные в костюмы эпохи Возрождения. Они работали сопровождающими, официант­ками, поднося гостям пиво, шампанское, холодные закуски и, скорее всего, по ходу дела информировали СД об услышанном. Сам «Наци № 2» Герман Геринг специально для иностранных гостей построил подобие деревни ХVIII века с пекарней, гостиницей, крестьянскими домами и ярмаркой. Геринг хотел соответствовать укрепившейся за ним славе весельчака, а потому пил с иностранными гостями пиво, катался с ними на каруселях и даже танцевал, насколько позволяло его тучное телосложение. Не отставали от него в демонстрации радушия и другие партийные лидеры. Тем временем потребление куриных яиц для рядовых берлинцев власти ограничили, с тем чтобы приехавшие могли есть привычный омлет без ограничений. Так что к олимпийскому гостеприимству, в той или иной его форме, вынужденно оказались причастны все жители немецкой столицы.

Игры завершились в субботу 16 августа 1936 года. После вручения последних медалей в ночное небо вознесся уже ставший традиционным для гитлеровских массовых мероприятий «Храм света» Шпеера. «Огромное поле стадиона было освещено с помощью электрических генераторов, находившихся в верхних рядах сидений по всему контуру, и необыкновенными потоками электрического света, возносящимися на высоты двух-трех сотен футов над действом», — писал очевидец, добавив, что никогда прежде не видел такого изысканного шоу (22). Собственно спортивный итог Олимпиады стал триумфом, как для немецких спортсменов, так и для режима, который они представляли. Германия — «золото» — 33, «серебро» — 26, «бронза» — 30 (181 очко); занявшие второе место США, соответственно: 24, 20, 12 (124 очка).

Но главную — пропагандистскую — ценность Олимпиады невозможно измерить никакими очками. Даже розовыми. Вид внешне счастливых, здоровых, приветливых людей, сплоченных вокруг Гитлера, далеко не соответствовал тревожным ожиданиям иностранных гостей, накануне Игр предвкушавших встречу с мрачным нацистским режимом. «Боюсь, что нацисты преуспели в своих пропагандистских трюках. Во-первых, они провели игры с невиданным размахом, и это впечатлило спортсменов. Во-вторых, они показали весьма приятный фасад для широкого зрителя и особенно для бизнесменов» (23).

Ну что ж, это было правдой. Запад действительно решил: с Гитлером можно иметь дело.

Примечания к 23-й главе:

1. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 279.

2. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 151.

3. Там же. С. 151.

4. Васильченко Андрей. Арийский миф Третьего рейха. М.: Яуза-пресс, 2008. С. 479.

5. Селигман Мэтью, Девидсон Джон, Макдональд Джон. В тени свастики. М.: Центрполиграф, 2008. С. 123.

6. Кормилицын Сергей. Гитлерюгенд. СПб.: Нева, 2004. С. 175.

7. Мельников Даниил, Черная Людмила. Тайны гестапо. Империя смерти. М.: Вече, 2000. С. 172.

8. Селигман Мэтью, Девидсон Джон, Макдональд Джон. В тени свастики. М.: Центрполиграф, 2008. С. 109.

9. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 47.

10. Там же. С. 411.

11. Журнал «Фокус».

12. Салкелд Одри. Лени Рифеншталь. М.: Эксмо, 2007. С. 308—309.

13. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 44.

14. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 415.

15. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 59.

16. Млечин Леонид. Гитлер и его русские друзья. М.: Центрполиграф, 2006. С. 62.

17. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 414.

18. Волковский Николай. История информационных войн. Т. 2. СПб.: Полигон, 2003. С. 200.

19. Беранж Жорж. Берлин. 1945. М.: Эксмо, 2007. С. 47.

20. Там же. С. 47.

21. Дитрих Отто. Двенадцать лет с Гитлером. М.: Центрполиграф, 2007. С. 139.

22. Салкелд Одри. Лени Рифеншталь. М.: Эксмо, 2007. С. 291.

23. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 60.