Я возвращаюсь в Хастинапуру, возвращаюсь той же дорогой и в той же тревоге, что когда-то. А миновало восемнадцать лет.

Ничто не изменилось — ни дорога, ни придорожные деревни, ни леса. А я? Та ли я Шармишта, какой была восемнадцать лет назад? О нет, совсем другая. Та Шармишта была женой и возлюбленной, хоть и прижимала к себе младенца. Она и тогда была матерью, но теперь она только мать. Столько лет мои мысли занимало только одно — не грозит ли что моему Пуру?

Люди святой жизни и высоких помыслов — Кача, Яти, Ангирас — тревожатся мыслями о том, что будет со страной, если обретет Шукра великое могущество. Меня такие вещи не занимали, мне ведом был один страх — за Пуру. Вот и сейчас — где Пуру? Отправится ли он в Хастинапуру с победоносным принцем Яду? Пуру стал так похож на короля, что сходство просто бросается в глаза. Если заметит Деваяни…

Со мной охрана. И Алака тоже со мною. Эта девочка, чьи волосы отливают золотом, влюблена в Пуру, хотя всячески старается скрыть свое чувство. Но если раскрывшийся цветок и скрыт от глаза, он выдает себя благоуханием. Алаке так хотелось сопровождать меня! Она смелая девочка, но пугается наступления темноты, потихоньку утирает слезы, и это трогает мое сердце. А потом я до утра ворочаюсь без сна: вспоминаю прошедшие восемнадцать лет, год за годом оживают они в моей памяти, начиная с той страшной ночи…

Ночь, исполненная жути. Мадхав оставил меня у храма, совсем одну в гремящей тьме, под струями холодного дождя. Совсем одну? Но ведь со мной был Пуру. Мой сын промок насквозь, не заболел бы…

Я ненавидела природу — а за что? Пронизывающий ветер, черное небо, потоки ливня, грохот грома, вспышки молнии — что им до меня? Если сердце человеческое жестче камня, к чему надеяться, что у камня есть сердце. Деваяни хотела извести меня. Если бы не отвага короля, жизнь Шармишты оборвалась бы в том чулане.

Это правда, правда, король спас мне жизнь, но как он мог бросить на произвол судьбы свою Шармишту? Почему он не сказал мне: Шармишта, мне не нужно королевское величие, мне нужна одна ты! Я бы с легкостью все вынесла после таких слов!

Я все равно не допустила бы, чтобы король из-за меня оставил Хастинапуру, но слова любви укрыли бы меня и от дождя и от холода…

Однако Шармиште не было суждено такое счастье…

Не знаю, сколько прошагала я в ту ночь, не знаю, откуда взялись у меня силы, спотыкаясь, брести через ночной лес, с сыном на руках. Принцесса Шармишта, избалованная с детства, принцесса, которую носили в паланкине, чьи ноги привыкли ступать по мягким коврам, продиралась сквозь колючие заросли, убегая из Хастинапуры, едва не ставшей ее могилой. Больше не дочь короля Вришапарвы. Больше не возлюбленная короля Яяти. Просто мать с младенцем на руках. Крохотной, трепетной жизни суждено было расцвести величием, и во имя этого мне предстояло жить.

Утро застало меня у маленького деревенского храма. Я спасла сына, но что мне было делать дальше? Куда идти? Вернуться в отчий дом? Отец и мать обрадуются, увидев внука, но что с ними будет, когда они узнают, кто отец ребенка и что Деваяни преследует меня? Кто сомневается, что святой Шукра может покарать и меня, и все асурское королевство?

Великий боже, разве может быть так одинок человек? Ведь мир передо мной, но во всем мире у меня есть только мой сын. Мой беспомощный Пуру.

Когда совсем рассвело, к храму пришла женщина. Едва взглянув на меня, она повела меня в свой дом. Под ее гостеприимным кровом я чувствовала себя своей и провела там четыре счастливых дня. Хозяйка дома звала меня сестричкой и обращалась со мной точно с младшей сестрой, вернувшейся домой из многотрудных странствий. Пуру беспечно резвился у хижины. Он был здоров и весел, страшная ночь в лесу не сказалась на нем.

На пятую ночь я сладко заснула на циновке, прижимая к себе Пуру. Может быть, мне снился король, его объятия… Я проснулась. Грубое движение чужой руки убедило меня в том, что я не сплю. В неясном лунном свете я увидела мужа моей спасительницы и, не помня себя, закричала:

— Сестра!

Она вбежала с зажженным светильником.

— Что случилось? Что с тобой, сестричка моя милая?

Я ответила, что мне показалось, будто по циновке проползла змея. Она позвала мужа, и они вместе заглянули во все углы, перевернули все циновки. Но как могли они найти змею, если был у нее человеческий облик?

Та ночь стала мне уроком. Принцессой или прислужницей, но я всю свою жизнь провела в дворцовых покоях, не зная, что такое мужская похоть. Теперь, не огражденная стенами дворца, я легко могла стать ее жертвой. Я поняла, что мне предстоит оберегать и Пуру, и самое себя.

Наутро со слезами благодарности я припала к ногам названой сестры моей, не зная, сведет ли нас снова судьба, и отправилась в путь.

Я шла от деревни к деревне, выбирая полузаросшие тропы, обходя стороной города, нигде не задерживаясь долее, чем на ночлег, спеша удалиться от Хастинапуры. На расспросы я отвечала, что ищу мужа, который бросил меня с грудным ребенком и ушел в Гималаи. Одни относились ко мне с жалостью, другие — с подозрением.

Больше всего я боялась как бы не заболел Пуру, но малыш отлично переносил все тяготы путешествия.

Хуже переносила их я. Я решила, что Хастинапура уже осталась далеко позади, и, падая с ног от усталости, остановилась передохнуть в живописной деревеньке. Меня приютила богатая вдова. Вдова засыпала меня вопросами, а когда я повторила ей историю о муже, бросившем меня, сочувственно вздохнула:

— Оставить такую красавицу и уйти в отшельники? Чего только не бывает в жизни!

Весь день я ловила на себе острые взгляды вдовы. Ночью я долго не могла заснуть — вспоминала счастливые часы нашей с королем любви, ласки, слова, нежность… Наконец, сон смилостивился надо мной.

Меня разбудил свет и приглушенные голоса. Я чуть-чуть приоткрыла глаза: вдова на веранде высоко подняла лампу — светила какому-то мужчине, который пристально всматривался в мое лицо, и перешептывалась с ним. Напрягая слух, я разобрала страшные слова: Хастинапура, глашатаи, вознаграждение.

Потом мужчина с сомнением в голосе произнес:

— Не может быть… Принцесса Шармишта? Не может быть…

Вдова настаивала на своем.

Едва дождавшись их ухода, я выскользнула в темноту. Я бежала, не разбирая дороги, подгоняемая страхом. Теперь я знала, что испытывает зверь, преследуемый охотниками.

С тех пор я осмеливалась просить подаяние лишь в самых глухих и заброшенных деревушках, а на ночлег, превозмогая страх, останавливалась в заброшенных храмах. Я бы не цеплялась за жизнь, но Пуру… Ради него я должна была вытерпеть и лишения, и отчаяние.

Как ни страшилась я людей, но обойтись без них не могла. И снова я решилась заночевать в сарае для паломников, построенном при храме за деревенской околицей. Я выкупала Пуру в храмовом пруду и только собиралась смыть и с себя дорожную пыль, как перед храмом появился глашатай… С первых его слов я поняла, в чем дело и, схватив в охапку Пуру, бросилась прочь. От неожиданности малыш громко расплакался. Пожилой человек, направлявшийся послушать глашатая, сказал с укором:

— Ребенок плачет, успокой его!

Я подняла голову — он стал вглядываться в меня.

Мне посчастливилось и в этот раз — я убежала прежде, чем крестьяне догадались, кто я. Однако теперь я знала — Шармишту ищут по всему королевству. Мне нельзя приближаться к базарам, храмам, местам отдыха паломников, где меня могут опознать и выдать, прельстившись вознаграждением. Быть может, если бы нашлись люди, которые на время приютили Пуру, одной мне было бы легче скрываться. Но я не могла и помыслить о разлуке с сыном, только его присутствие давало мне силу, его ручонки и улыбка были моим спасением!

Я обходила стороной поселки, страшась ночного леса меньше, чем людских глаз.

После двух-трех дней, проведенных в безлюдье, я немного успокоилась.

Я вспомнила о Каче, о твердости его духа, и мне захотелось снова надеть карминное сари, которое я так и носила в своем узелке. Я выбрала для ночлега полуразвалившийся храм на опушке леса. Уложив Пуру, я стала готовиться ко сну, когда услышала шаги. Я замерла. В лунном свете показалась высокая фигура отшельника. Не замечая нас, он прошел к алтарю, простерся перед ним, поднялся на ноги и покинул храм.

Пуру проснулся и заплакал. Решив, что ему душно в храме, я выждала немного и вынесла его на воздух. Лес стоял облитый лунным светом, исполненный покоя, овеянный ночными ароматами. Я вдохнула полной грудью.

— Что ты здесь делаешь? — раздался голос.

Я даже не испугалась — все вокруг дышало таким спокойствием, что невозможно было и вообразить, будто серебряный лес таит в себе угрозу. Должно быть, давешний отшельник, подумала я, а может быть, здесь где-то неподалеку обитель…

Отшельник вышел из тени на лунную поляну — и сердце мое заколотилось, как в страшном сне. Ко мне приближался Яти.

Безумный Яти, снедаемый ненавистью к женщинам! Я прижала Пуру к себе. Яти изумленно смотрел на меня. Потом перевел взгляд на Пуру.

— Шармишта? Принцесса Шармишта? — злоба не клокотала в его голосе, как тогда, в Ашокаване. — Что ты здесь делаешь?

Яти нежно коснулся моего плеча, и я разразилась рыданиями.

— Отчего ты плачешь? Как ты попала в этот лес? — участливо спросил он.

— Я… я ушла из Хастинапуры…

— Ушла из Хастинапуры? Сюда?

— Я хочу, чтобы дядя посмотрел на своего племянника! — решилась я.

Яти заглянул в лицо Пуру.

— Не понимаю… Вот это мой племянник? Что же, это сын Яяти? Как зовут его? Пуру? Я бы поцеловал племянника, но его высочество так сладко спит…

Не веря ни глазам своим, ни ушам, смотрела я на Яти. Может быть, я брежу? Как мог он так перемениться, откуда нежность, доброта — точно ласковое озеро разлилось на месте каменистой пустыни…

Яти отвел меня в обитель, которую построил в лесу один из учеников святого Ангираса. Пуру и я — мы были в безопасности.

Из каких невероятных случайностей складывалась моя жизнь! Почему в ней столько удивительных совпадений?

Прислужница по ошибке подала мне карминное сари, подарок Деваяни от Качи. Ошибка — не более, но из-за нее принцесса превратилась в служанку. Потом в жизнь служанки вошел король — и только потому, что королеве Деваяни захотелось нарядить его отшельником. Король подарил бывшей принцессе любовь и блаженство, но кончилось тем, что служанке пришлось бежать и скрываться. Погибая от одиночества и отчаяния, она случайно натолкнулась в лесу на человека, который спас ее и королевского сына. И кем он оказался? Братом короля, отшельником, которого считали безумным.

Я все рассказала Яти — все, с самого начала. Когда я рассказывала, как укрепил Кача мою душу, назвав меня своей сестрой, как молил он Деваяни освободить меня из рабства, я не сдержала слез, но то были светлые слезы радости, ибо судьба даровала мне чистую и возвышенную любовь Качи.

Моя исповедь побудила и Яти на откровенный рассказ о себе. В отличие от меня Яти говорил о событиях собственной жизни так отрешенно, будто вел речь о другом человеке. Он был безумен, когда бежал из Ашокавана, рассказывал Яти. Лишь позднее узнал он, что Кача оповестил все ашрамы, где обитали ученики святого Ангираса, прося всех, кому станет известно местопребывание Яти, переправить несчастного в горы Бхригу.

Прошло немало времени, прежде чем привезли Яти в уединенную пещеру, в которой поселился Кача. Кача принял его, как родного брата, терпеливо выхаживал его, больного и телом и душой, заблудившегося в своих исканиях, истерзанного сомнениями, отчаявшегося.

Яти боялся жизни. Еще ребенком услышал он о страшном проклятии, которое тяготеет над королем Нахушей, над его детьми и детьми детей. В надежде, что, отрекшись от мира, он избежит проклятия, Яти ушел в отшельники. Король Нахуша был проклят из-за того, что возжелал супругу бога Индры, поэтому Яти возненавидел все соблазны жизни — от сладкого плода до женской плоти. Яти думал, что эта ненависть научит его чистоте помыслов, залогу высшего блаженства. Но ненависть только иссушала его дух, и Яти стал искать спасения в колдовстве, в заклинаниях, которые наделили бы его силой, способной уничтожить все прекрасное, ибо красота таит в себе соблазн. Яти искал чистой любви к богу, а ненависть запутывала его в силки осуждения, предубеждений, суеверий. У Яти не было ни друга, ни ученика. Как сухой лист, уроненный деревом, подхватывает ветер и, поиграв, бросает на землю, так и Яти, отрешившись от всего, что питает собою жизнь, бессильно кружился на ветру.

Я представила себе Яти — сухой лист на ветру… Яти говорил долго: будто начал оттаивать гималайский ледник и ручей бежал вниз по склону, убегая все дальше, все дальше. Сейчас я помню не слова Яти, а чувства — как помнят светлое облако на закате или неожиданно принесенный ветром запах цветов.

Королева-мать врачевала своей любовью тело вновь обретенного сына, а Кача часами вел беседы с Яти, стараясь исцелить его надломленный дух.

Яти объяснял мне, что понял — не враждуют между собою дух и плоть, а подобны они двум колесам: сломается одно, другое принимает на себя всю тяжесть колесницы. А потому ошибается тот, кто думает, будто только умерщвлением плоти можно заставить воспарить дух. И тот ошибается, кто думает, будто плоть может беспечно наслаждаться, только пока безмолвствует дух. О нет, блаженство в гармоничном единении духа и плоти. Всевышний сотворил мир многообразным, и никакое из проявлений жизни не может осквернить душу, стремящуюся к совершенству. Любовь между мужчиной и женщиной подобна единению духа и плоти; не отвергая, а приемля самозабвенную любовь, человек познает небесное блаженство в земной жизни. Оттого и сказано в священных книгах, что сохранение семейного очага равно вознесению жертвы; кто не отрекся от мира, тот служит богу, созидая свой очаг. Отрекшиеся от мира, такие как премудрый Шукра или Кача, пекутся о всеобщем благе; другие — Индра ли, Вришапарва или Яяти — призваны охранять благосостояние своих подданных; простым же людям надлежит заботиться о нуждах своих семей, друзей, и близких. Всякий должен исполнять свой долг — в этом основа всеобщей гармонии. Но никто не должен ради своего блага ущемлять право другого. Нет разницы между долгом простолюдина, короля или святого; никто не может ни роптать на свою долю, ни пренебрегать своим долгом, ибо на неукоснительном его исполнении зиждется мировой закон. Великое зло творит тот, кто уклоняется от выполнения своего долга, хотя человек сам решает, в чем его долг, памятуя о том лишь, что превыше всего — бескорыстная любовь…

Слушая Яти, я впервые поняла по-настоящему смысл многих поступков Качи. И как злосчастна судьба Деваяни — ее полюбил человек великой души, в котором, поистине, земные добродетели сошлись с небесными, но Деваяни оттолкнула его от себя. Собственными руками под корень срубила древо исполнения желаний.

У Яти было множество друзей в горных деревнях, и он обещал мне, что мы с Пуру будем в безопасности под защитой этих смелых и честных людей. Я обрадовалась и стала мечтать, как мы втроем, вместе с Яти, заживем в горах, где я смогу окружить моего деверя ласковой заботой, не изведанной им в его бесприютной жизни. Не сразу набралась я храбрости сказать об этом Яти, а когда решилась, Яти засмеялся в ответ:

— Милая невестка, это невозможно. Кача вознамерился принять обет великой суровости, укрепить свой дух настолько, чтоб оказаться сильней святого Шукры. Я должен быть при Каче…

— А зачем понадобилось Каче превзойти святого Шукру? — робко осведомилась я.

— Каче неведомо тщеславие, и не о соперничестве с Шукрой помышляет он. Когда Шукра утратил способность возвращать мертвым жизнь, он стал искать иных способов сделать асуров сильней, чем боги.

Я, дочь короля Вришапарвы, обрекла себя на муки рабства в надежде на то, что святой Шукра сделает непобедимым войско моего отца. Неужели была напрасной моя жертва?

— Чего же сейчас добивается святой Шукра? — спросила я.

— Сандживани — сила, позволяющая воскрешать мертвых. Теперь Шукра хочет научиться убивать простым сосредоточением мысли.

— И что же, Кача тоже хочет научиться этому?

— Качу мучают сомнения. Он никогда не забывает, что сила, накопленная испытаниями духа, не должна обращаться на достижение низких целей. Но так безмерно губительна мощь, к которой стремится Шукра, что ради предотвращения новой войны, он должен стать могущественней Шукры. А мой долг — быть рядом с Качей.

Мне нечего было сказать, я только женщина, и для меня важней всего на свете благополучие моего маленького Пуру. Я женщина, поэтому мой дом — мой мир. Кача и Яти устроены не так, как я, их дом — весь мир.

Наутро мы втроем вышли в путь. Через несколько дней мы без приключений добрались до горной деревушки. Пуру понравилось в горах, он радовался всему, что видел. Яти все устроил наилучшим образом, чтобы мы с Пуру ни в чем не нуждались, и поручил нас попечению своих друзей.

На прощание он благословил Пуру:

— Расти высоким, как эти горы, ибо тебя ожидает Львиный трон.

…Пуру рос среди деревенских мальчишек, играл и дрался с ними. Он научился метко стрелять из лука, и я дивилась твердости его руки. Когда он стал немного старше, я отправила его в ближайшую обитель, дабы его там научили письму и чтению, рассказали историю королевства, которым ему суждено править.

Как полноводная река начинает свой бег из крошечного родника, а потом, сбегая с гор в равнины, вбирает в себя множество притоков и, уже неузнаваемо могучая, гонит волны к морю, так и мой маленький Пуру, приобретая знание священных Вед в обители, а навыки жизни в деревне, становился все богаче духом и крепче телом.

И все больше отдалялся Пуру от меня. Теперь он жил, как птица, которая готова целый день кружить высоко в небе и только на ночь возвращается в гнездо. Пуру жил своей жизнью, и так много вмещала она в себя, что порой казалось, будто скоро в ней совсем не останется места для меня.

Неразумно материнское сердце. Матери хочется, чтоб сын поскорее вырос, чтоб стал он отважным воином, чтоб весь мир узнал о его великих делах. В то же время матери хотелось бы, чтоб сын вечно оставался малышом, чтоб она всегда могла защитить его и чтоб ни один волосок не упал с его головы.

Мысли об этом повергали меня в глубокое уныние, но когда Пуру спрашивал, отчего я печальна, мне было нечего ему ответить.

Неужели не дано человеку превозмочь одиночество его души?

Одолеваемая невеселыми размышлениями, я уходила на прогулки, и вид снежных гималайских вершин возвращал мне покой. Горы открыли мне тайну счастья — чтобы жить счастливо, нужно с благодарной веселостью принимать дары жизни, учиться наслаждаться красотой мира и делить свою радость с другими.

Давала мне уроки жизни и горная речушка. Наблюдая, как беснуется она в сезон дождей, я понимала, что не нужно тосковать по ушедшей юности, ибо юность не только благословение, но и проклятие. Разве мы понимаем, что творим в юности, когда вспененные воды нашей жизни ударяются в скалы, когда желания гонят нас все быстрей и быстрей и мы не замечаем, как крушим все вокруг?

В горах я поняла, отчего устремляются к уединенной жизни святые люди. Природа и человек от начала и до конца соединены неразрывной связью. Природа и человек — как близнецы, и оттого жизнь раскрывается во всей полноте, только когда они вместе — человек начинает осознавать истинную силу жизни и истинные пределы бытия. В отдалении от природы человек ограничен, и тогда он заселяет мир порождениями своего рассудка. Что казалось мне бедой, обернулось счастьем моей жизни, ибо, оказавшись вдалеке от суеты, я открыла для себя истинный ее смысл.

Но не всегда мне удавалось сохранять незамутненную ясность души. Мысли об иной жизни будоражили меня, пробуждали воспоминания о том, что не вернется, о голосе, который звал меня — моя Шама.

Я прогоняла воспоминания. Но мысли мои, как необъезженные кони, не знали удержу. Они рвались в Хастинапуру, пробирались подземным ходом в Ашокаван, к его величеству. Мне было с ними не совладать.

Однажды — Пуру шел уже восьмой год — мы с ним отправились на храмовой праздник. На площади перед храмом давали представление, и мы уселись посмотреть. Пуру сел с молодыми послушниками, а я устроилась чуть поодаль. Со мною рядом оказалась женщина с маленькой девочкой удивительной красоты. Особенно волосы — я не могла оторвать от них глаз: они отливали золотыми бликами, точно нити молний в черной туче. Я протянула руки, и девочка охотно пошла ко мне.

— Как тебя зовут, маленькая?

— Алака.

— Какое красивое имя!

И сколько воспоминаний оно пробудило во мне… Алака, названая сестра Яяти… Как мне хотелось бы, чтобы у Пуру была такая прелестная сестренка.

Хоть жизнь моя текла ровно и спокойно, мне все время приходилось держать себя в руках, иначе мои чувства все погубили бы.

Прибыл Яти и сообщил о смерти королевы-матери. Я очень горевала: она всегда была добра ко мне. Мне бы хотелось как-то услужить ей — ведь я была по сути дела ее невесткой, — но даже это было мне не суждено. А тут еще появился бродячий садху, который шел из Хастинапуры и всем рассказывал, что король Яяти забросил государственные дела, что все забрала в свои руки Деваяни, что она стала править именем юного принца Яду — будто Яяти уже нет на свете. Что могло заставить короля забыть свой долг и уйти от дел? Уже давно ходили слухи, будто между королем и королевой нет согласия… Бывают люди, которым любовь и понимание близких необходимы, как цветку роса. Если так плохи отношения между Яяти и Деваяни, если Яяти отстранился от государственных забот, что с ним дальше будет?

Я не находила себе места. Я даже думала, рискуя жизнью, пробраться в Хастинапуру, найти его величество, уговорить его бежать со мною в горы, где он будет окружен любовью, которая может возродить его к жизни. Но Пуру был еще так мал, а воспоминания о наших с ним скитаниях так свежи в моей памяти… Я могла только плакать и молиться.

— Великий боже, — молилась я каждый вечер, — даруй ему покой и счастье!

Пуру, который обыкновенно повторял за мной слова молитвы, едва ли вдумываясь в их смысл, однажды полюбопытствовал:

— Даруй — кому? Как его зовут?

Я собиралась открыть сыну имя отца, когда Пуру исполнится шестнадцать. Но жизнь шла своим предначертанным путем, показывая мне тщету моих стараний: маленький Пуру был похож на меня, но, подрастая, он обнаруживал все больше сходства с отцом. Случалось, что неожиданно подняв глаза на Пуру, я думала, будто передо мною юный принц Яяти. Сердце мое сжималось от тревожных предчувствий.

Дурные вести продолжали доходить из Хастинапуры — король месяцами не показывался людям, часто уезжал из столицы, но и вернувшись, проводил дни и ночи в Ашокаване. Болтали, будто он погряз в разврате, и окрестные жители стороной обходят Ашокаван, не желая оскверниться.

Я не верила — и верила. И терзалась, что ничем не могла помочь тому, кто был мне дороже жизни. Как всегда я попыталась утолить душевную муку рисованием. Мне давно хотелось сделать портрет сына — теперь я взялась за него. Только тут я поняла, сколь поразительным было сходство между сыном и отцом — одно лицо, одна и та же стать.

Поняла я и другое — нельзя ждать, пока Пуру исполнится шестнадцать, нельзя допустить, чтоб ему начали говорить, как он похож на короля. От меня должен узнать Пуру, что он принц крови.

Пуру долго не мог поверить — если он принц, то я должна быть королевой, жить не в глуши, а в хастинапурском дворце. Тщетно пыталась рассказать я сыну о давно минувших днях, о своенравии и ревности Деваяни, о нашем бегстве из дворца.

Выслушав мой рассказ, Пуру объявил:

— Мы едем в Хастинапуру. Я предстану перед королем и скажу: ваше величество, я ваш сын. Поручите мне дело, в котором мог бы я проявить ратную доблесть и доказать, что я достоин вас!

Юность честолюбива и уверена в себе — что ей за дело до житейских терниев. Я терпеливо убеждала сына, что нам следует дождаться, пока его величество нас сам не пригласит в Хастинапуру, но Пуру упрямился. Мне пришлось напомнить, что никто из окружающих не знает о его происхождении, что это тайна, которую он обязан хранить.

— Но не от его величества? — заносчиво спросил Пуру.

— Его величество далеко, — уклончиво ответила я.

— Ну и что? Я все равно предстану перед ним! И я не смею признаться, что я принц, и испросить отцовского благословения?

— Сын, рано или поздно твой отец узнает, кто ты. Но поклянись не торопиться и никому — кроме его величества — не раскрывать пока тайну. Теперь, когда тебе известно, кто ты, наши жизни в твоих руках.

Мой Пуру сдержал слово, но как он переменился с тех пор, как узнал о своем королевском происхождении! Конечно, все дети, вырастая, отдаляются от родителей. Жажда жизни и любви уводит их от домашних очагов. Мог ли Пуру быть исключением из вечного правила?

Сначала он увлекся охотой. Пуру с детства хорошо владел луком, теперь же он стал отличным лучником. Что же до страха — Пуру просто не знал, что это такое.

Но он познал иной страх — за любимую. Пуру влюбился, и его любовь была нежна и чиста, как юная заря на летнем небосклоне.

Мне сын ни разу не исповедался в своей любви, но в этом не было нужды. Конечно, Алака, чьи волосы мерцали темным золотом. Я подружилась с ее матерью, и дети играли вместе… Но время игр прошло. Ушли в прошлое и детские ссоры. Пуру и Алака краснели, встретившись глазами, мой сын готов был защищать Алаку от всех врагов, а Алака была готова с утра до ночи заботиться о нем.

Их влюбленность была прекрасна, но иной раз сомнения закрадывались в мою душу: нужно ли выхаживать этот хрупкий росток чувства? Ведь Пуру — принц, сын короля Яяти. Кто знает, может быть, ему суждено взять в жены принцессу и с ней продолжить род правителей Хастинапуры? Но может быть, Алака и есть та единственная любовь, которая суждена моему сыну? Говорят, тетка Алаки была когда-то в услужении в хастинапурском дворце — а Пуру королевский сын. Звезда на небосклоне и скромный светлячок в лесу — пара ли они друг другу?

— Ну и что? — спорила я с собой. — Я родилась принцессой, а стала прислужницей. Пускай Алака не голубых кровей, но она по-настоящему любит моего сына! Разве есть разница между любовью принцессы и любовью служанки?

Но какие бы споры ни вела я с собой, я ничего не говорила Пуру — не только юность застенчива в делах сердечных.

А годы летели — Пуру исполнилось девятнадцать.

…Однажды он вернулся домой с известием, что на севере племена дасью восстали против власти Хастинапуры. На подавление бунта выступила хастинапурская армия под предводительством юного принца Яду. Войско дасью движется навстречу.

Почему же принц Яду? — думала я. — А где король Яяти? Болен? Не может ведь прославленный воитель сидеть в столице в час беды? Или властолюбивая Деваяни держит его в заточении?

Занятая мыслями о том, что могло случиться в Хастинапуре, я не заметила, как взволнован Пуру.

На другое утро он исчез из дома, захватив с собою лук и стрелы. Пуру никогда раньше не уходил, не предупредив меня. Сын не вернулся вечером, и я потеряла голову от тревоги. В деревне я узнала, что никого из друзей моего сына тоже нет и никто не знает, где они. Все открылось лишь когда Алака принесла письмо от Пуру.

Я развернула свиток.

«Враги напали на Хастинапуру, — писал мне Пуру, — есть ли нужда объяснять, куда зовет меня мой долг в час испытания? Впервые в жизни я не испросил позволения покинуть тебя. Мать, прости своего сына и благослови его. Не тревожься за меня, со мною верные, отважные друзья. Твой сын Пуру скоро к тебе вернется, доказав свою доблесть и защитив Хастинапуру».

Слезы так и полились из моих глаз. Кто смеет мешать кшатрию, сыну кшатрия, проявить себя на поле боя? Но я же мать, в силах ли я перестать бояться за единственного сына?

— Не надо плакать, — утешала меня Алака.

Ее волосы отливали чистейшим золотом в солнечных лучах, и я подумала, что если все будет хорошо, то моей невесткой станет милое создание, каких не так уж много на белом свете. Но и у Алаки глаза были на мокром месте, и через миг пришлось мне утешать ее.

— Пуру вернется живым и невредимым? — спросила она сквозь слезы.

— Пуру из касты воинов, — ответила ей я. — Он должен сражаться, когда идет война…

Новости не скоро доходили до нашей глуши.

Я решила перебраться поближе к Хастинапуре — поселиться в деревне у дороги, по которой все время скачут гонцы с донесениями о войне. Там есть надежда узнать о Пуру или о ком-то из его друзей. Алака умолила меня взять ее с собой. Мать Алаки не хотела отпускать дочь, и мне стоило немалого труда переубедить ее. Со вздохом она, наконец, сказала:

— Что поделаешь! Дочь — всегда чужое богатство. Если уж отдавать богатство в другие руки, так лучше вовремя.

Нас согласились сопровождать двое горцев — из тех, кому Яти когда-то препоручил меня и маленького Пуру, и мы отправились в путь. Какие видения только не посещали меня в пути: то представал передо мною юный герой, увенчанный славой, то мнилось мне, что Пуру ранен…

Итак, я приближалась к Хастинапуре — той же дорогой, по которой я убегала ровно восемнадцать лет назад. И с тем же страхом в сердце, с теми же мыслями о грядущем, которое попеременно мне виделось то золотым, то черным.

Восемнадцать лет назад я охраняла беспомощного Пуру от мстительности Деваяни, и мое сердце терзали страхи. Сегодня Пуру был мужчиной, воином, а мое сердце все так же терзали страхи. Неужели суждено человеку не расставаться никогда со страхом, как он не расстается со своей тенью? Вся разница лишь в том, что сейчас я не могу охранить Пуру от опасности…

Мы, наконец, обосновались в деревеньке, неподалеку от Хастинапуры. И в тот же день мы услышали страшную новость от раненого лучника: принц Яду и его соратники захвачены в плен. Дасью увели пленных, никто не знал, где они и что с ними. Говорили, что у дасью есть обычай, обезглавив врага, насаживать голову на копье и возить по своим владениям…

А Пуру? Что, если он был вместе с принцем Яду? Что, если он тоже попал в плен? Найду ли я сына? Как? Победителем или… увижу его голову на копье?

Великий боже, что я натворила в прошлых жизнях, если шлешь ты мне такие испытания?