Просторы менялись каждый день. Иногда они становились яркой радугой, сложенной из выступов и впадин, иногда вдруг серели, выцветали под яростным, почти белым светом далекой звезды.

Чага почувствовал, как тревожное ожидание заполнило в нем все, как заныла кожа в предвкушении жалящих прикосновений, и он двинулся вперед, почти не осознавая этого.

На Утразе вся жизнь была одной непрерывной войной, и чем бы ни занимался каждый рой – выращиванием потомства, архитектурой, живописью, музыкой, естественнонаучными изысканиями – все это было так или иначе посвящено войне, бою, атаке…

В этой темной, родной, как кожа, комнатенке, где он жил, дышал, ел, пил бесконечно долгое время, с тех пор как ушла Лиза, всегда находилось и найдется, чем отрубить или занять мозг.

Толчок с легким поворотом, и Майкл полетел вперед – с раздувшегося пузыря кучевого облака к игривому завитку плывущего справа слоисто-кучевого.

В центре Манилы сгустившаяся тьма прореживалась цветовыми пятнами жилых и развлекательных строений, огнями фонарей над лавками-шезлонгами и трассерами пешеходных тротуаров.

Он был так полон болью и ослепляющей яркостью, что даже крик не мог бы опустошить тело, только искрами выплескивал за край неосмысляемое и непереносимое.

 

Неопровержимое доказательство

Тимоти стоял за прозрачным силовым щитом корабля и смотрел на серо-синюю равнодушную гладь океана, окружавшего со всех сторон небольшой космический порт близ Филиппин.

Он надеялся, что не окажется на Земле еще пару лет, которые, дай бог, протянутся чередой унылых одинаковых дней внутри малонаселенной станции на самом краю Дальних Пределов Федерации.

Но выбора ему не оставили. И хотя формально капитан второго ранга Граув до сих пор числился в интендантской службе, приказ судейского ведомства немедленно вернуться на Землю игнорировать не мог.

Путь обратно был не такой долгий, как хотелось бы, – чуть больше месяца. И чтобы хоть как-то растянуть время, Тим отказался от глубокого сна и день за днем нарезал круги по почти пустому гулкому кораблю, периодически вступая в беседу с окошком камеры сна Сэма Кэмбелла. Тот его терпеливо слушал, впрочем, как и всегда, только теперь с одним отличием – глаза его были закрыты. В складках вокруг век проступало осуждение.

Спящий Кэмбелл выглядел куда более суровым, чем Кэмбелл, суетящийся вокруг с медицинскими приборами.

Теперь, ни грамма не соврав, Граув сможет утверждать, что рассказал Кэмбеллу все, что собирается сделать. И не вина Тима, если доктор его невнимательно слушал и возьмется попрекать, когда пути назад уже не будет.

Уходящий за серое небо океан казался Тиму Грауву самой последней и полностью обреченной линией обороны. Еще год назад между ним и Иртом лежал бесконечно огромный, хоть и истыканный кросс-переходами и маяками космос. Теперь всего лишь пара сотен километров холодной воды.

Ирта не должно быть на Земле. Он просто не мог оказаться здесь.

Это убийство и вызов Тима с Дальних Пределов – подстроенная ловушка. В которую Граув попадется, не сможет не попасться.

Тебе просто хочется снова почувствовать это. Признайся хоть самому себе. За три долгих года ты не смог избавиться от зависимости.

Тим резко обернулся – Кэмбелла позади не было, но он может в любой момент появиться с парой напутственных слов. А эти слова Граув не хотел бы слышать, не хотел бы согласно кивать и врать себе и Сэму.

Нет, все же Сэму. Себе я вру без проблем.

Он поправил темно-синий китель капитана флотилии службы дальнего снабжения и подошел к голографической панели управления кораблем. Данные о системах функционирования узлов и агрегатов, показатели внешней среды жили своей жизнью – всплывали, неспешно мигали белыми и красными огоньками и растворялись в бликах боковых экранов.

Тим протянул руку, останавливая одну из бегущих вертикально вверх строк.

Интересно, что он захочет сделать, увидев меня целым – с полным комплектом ушей, пальцев и целой гладкой кожей.

Граув сжал руку в кулак и отдал мыслеприказ подать авиетку – не имело смысла тянуть время, превращая ожидание в пытку неопределенности.

Тим дошел до полетного отсека, никого не встретив, только пара роботов-диагностов выскользнула из-под ног и, бешено вращая шарнирами, протиснулась в карман силового блока.

Авиетка уже ждала его, переливалась фасеточным телом, согреваясь, накапливая мощность. А у отползшего вбок люка торчал Сэм, как обычно приглаживая всклокоченную шевелюру.

– Боялся, не успею тебя проводить, – выдохнул он, завидев Тима.

Вид у Кэмбелла, черт его возьми, был встревоженный.

– Ну и не успел бы, – напрягся Тим. – Лучше бы отчалил к своей Лулу, чем хватать меня за штаны. Она тебя ведь два года не видела.

– Еще один день ничего не изменит, – упрямо замотал головой Сэм. – Я тебя дождусь и потом полечу.

– Незачем это, – Тим нервно дернул плечом и посмотрел в сторону.

Следовало бы пройти мимо Кэмбелла и отправляться по координатам проклятой Планетарной прокуратуры на Филиппинах, но что-то Тима удерживало…

Глупая, отчаянная надежда, что Сэм сейчас запросит через собственный интерком связь с чертовыми судейскими и объяснит им всем, что капитан Граув просто не может быть последним свидетелем защиты в этом деле. Что Граув исчез на Дальних Пределах. Не очнулся после камеры глубокого сна. Обезумел от перегрузки форсированного кросс-перехода и ничего не помнит и никого не узнает.

– Дурак ты, Кэмбелл, – бросил Тим зло, словно доктор действительно мог все это провернуть, но сдрейфил. – Просто вали в свой отпуск, а я сделаю, что им нужно, и полечу назад.

– Не вздумай с ним встречаться, – вдруг быстро одними губами произнес Сэм.

– Что?!

Кэмбелл шагнул к нему, вцепился в запястье, интерком на руке Тима встревоженно пискнул.

– Ты знаешь что. И я знаю. Ни команда, никто на этом корабле, но я знаю. Ты же хочешь это сделать, Тим? Хочешь, несмотря ни на что?

Его тревога захлестнула Тима, и злость отступила, растаяла от чувства неловкости, почти стыда.

– С чего ты взял? Мне не обязательно с ним встречаться, чтобы дать показания.

– Да, особенно в твоем случае, – выдохнул Сэм и отпустил руку. – Помни, Ирт – изоморф. Не человек. О нем нельзя думать как о человеке.

– Ты это мне рассказываешь? – хмыкнул Тим.

– Да, извини, – тряхнул головой Сэм и отступил от входа в авиетку. – Просто расскажи им всю правду и поскорее прилетай обратно.

– Хорошо, – очень энергично согласился Тим и поднялся внутрь.

Подчиняясь мыслеприказу Граува, створ летательного отсека корабля пополз вверх. Ворвавшийся внутрь влажный и терпкий океанский ветер взметнул русые локоны Сэмюэля. Тим вдохнул забытый земной воздух и почувствовал, как сладко закружилась голова.

– Кстати, Сэм! – крикнул он внезапно, словно прилетевшие вместе с ветром звуки океана могли заглушить его голос, – готово ли твое пиво?

– О! Наверно да, – заулыбался он, и на округлых щеках проступили ямочки, – доходит в углу операционной. Я сниму пробу. Думаю, мы выпьем по бутылочке, когда ты вернешься.

– Выпьем, конечно. А потом ты отправишься к своей Лулу.

Тим развернулся и зашел в отсек. Дверь за его спиной притянуло к обшивке, авиетка мягко приподнялась над палубой, выдвигая из брюха дополнительный киль, а затем мощно и бесшумно рванула вперед.

Тим пристегнулся в кресле и провел ладонью по лбу. Под прозрачным, изогнутым вниз носом авиетки мелькала поверхность живого, неспокойного океана.

Кому он соврал несколько мгновений назад? Сэму или самому себе? Или все же сказал правду?

Об этом он узнает совсем скоро.

Тим до сих пор не был уверен в том, как поступит на самом деле. Все зависит от того, кого или что он увидит, когда войдет в незнакомое ему до сих пор здание Планетарной прокуратуры.

Сколько они уже держат Ирта?

Сначала было расследование, потом суд, потом апелляция, на которой изоморф все же назвал имя Тимоти Граува. Как свидетеля защиты. Объяснил ли он их связь?

Вряд ли. Ирт не стал бы этого делать. Для неприятных и грязных дел у него всегда существовал Чага. И вот снова…

Впереди показались острова архипелага. Один из них, Тим понятия не имел, какой именно, стал разрастаться великолепным многоцветным городом. Казалось, прошла почти вечность с тех пор, как он видел эти живые, колышущиеся в воздухе и свете разноцветные здания-гиганты.

Детство Тим провел с отцом на Марсе, где энергию не тратили так безоглядно и не могли позволить сооружать такие полуторакилометровые высотки, состоящие из отдельных, свободно парящих в воздухе друг над другом модулей.

Каждый из этих живых, вписанных в общее здание домов был по-своему красив, с необычными садами, верандами, выступающими наружу бассейнами. Иногда целыми сегментами живые дома смещались вслед за солнцем, иногда выпирали, кренились к земле, словно по прихоти заскучавшего внутри поэта.

Или уделанного на всю голову раздолбал.

Это было завораживающе красиво и одновременно тревожно. Когда-то Тим предпочитал неподвижный камень под ногами и рвущий одежду ветер. Потом длинные пустые переходы космических станций.

Особого выбора, правда, ему не подворачивалось. Точнее, он его просрал.

Но теперь был согласен больше не увидеть ни Землю, ни Марс, если его никто и никогда не станет спрашивать о его глупой и самодовольной выходке, о скачке в глубокий космос, который должен был принести ему победу и славу. О том, что на самом деле случилось на проклятой планете плантиморфов. Когда никто не расспрашивает, легко представить, что какого-то временного отрезка просто не было в твоей жизни. Не расспрашивает об Ирте семейства Флаа, чтобы можно было наслаждаться самообманом всю оставшуюся жизнь. Не вышло.

* * *

Авиетка замедлилась и пошла на снижение.

Тим никогда раньше не видел здания Планетарной прокуратуры, но в общих чертах оно напоминало Парламент, – как и многие масштабные ведомственные заведения Земли. Все эти образы были такими забытыми – фрагменты из жизни, о которой ему мечталось когда-то. Но теперь эта мечта казалась старым детским сном.

Прокуратура не была в полном смысле флоотиром – плавающей конструкцией, в которых так любили селиться земляне. Ее белоснежную с округлыми боками башню, растопырившую во все стороны лучи двойных матово-стальных пирсов, обтекало по земле море зелени.

Набранные Тимом координаты вели авиетку к западному крылу – продолговатому, словно кокон, мраморному модулю, который совершенно неподвижно висел между верхним и нижним пирсом и красовался барельефом девицы с голыми сиськами и знаменем в руках.

Было как-то неуютно на этом раздутом летающем слоне тесниться среди легких трехместных трамвайчиков, энергокресел, которые мельтешили вокруг казенного ведомства. Личные авиетки тоже встречались то тут, то там, но они были гораздо меньше, что делало их удобными для перемещения по городу. Люди спешили к зданию прокуратуры по разным делам, по большей части отцепляясь от магнитной монорельсы, оплетающей город. Тиму казалось, что буквально каждый пролетающий мимо норовит разглядеть его лицо за прозрачным куполом кабины.

Кулаки сжались, в плечах появилось знакомое напряжение.

Спокойно. Никто не знает меня. И не вспомнит мое лицо через минуту.

Клюв корабельной авиетки мягко вошел в стапели транспортного отсека нижнего пирса. Времени было достаточно, он мог бы посидеть, прикрыть глаза на пару минут и попытаться успокоиться, настроиться на визит, но машина торопливо распахнула проход. Тим поднялся и провел ладонью по пересохшим губам. Через мгновение к распахнутому люку опустилась одноместная секция лифта. С ее витых поручней на капитана Граува игриво смотрели белоснежные амурчики.

На мгновение почудилось, что Ирт уже знает о его прибытии и следит за ним. Почуял пропавшую собственность издалека, может, даже видит его прямо сквозь стены нижнего технического пирса. Затаился между полупрозрачных кабелей и генераторов силовых полей и ждет. Не стоит его заставлять ждать. Тим тяжело сглотнул и шагнул к амурчикам, таким неуместно, предательски радостным.

– Капитан второго ранга Граув, прибыл в ваше распоряжение по требованию.

Он завел руки за спину и, задрав подбородок, смотрел остановившимся взглядом в глубину полутемного кабинета, где большую часть стены занимали соты политеки.

– Раз прибыл, шагай сюда, капитан второго ранга, – голос был низкий с легкой хрипотцой.

Огромное, невозможно мягкое с виду кресло развернуло к Тиму человека в небрежно накинутом на плечи повседневном кителе и с живописной щетиной на щеках и подбородке.

Меньше всего его кривая насмешливая улыбка и небрежный жест в сторону кресла напротив подходили для генерал-майора комитета межпланетарных расследований. Но судя по знакам отличия – он им был.

Тим нерешительно приблизился и опустился на сиденье, висевшее в воздухе и напоминавшее живую сахарную вату.

– Чаю с дороги или покрепче? – с теплой заботой спросил офицер и щедро плеснул в собственную чашку жижу из пыльной пузатой бутылки.

Одуряюще пахнуло коньяком. Зачем он это делает?

Тим облизал губы и попытался выпрямить спину, проваливающуюся в сахарную вату.

– Нет, спасибо. Не хочется.

– Напрасно, капитан, напрасно, – и, откинувшись назад, офицер прокуратуры взялся внимательно рассматривать Тима. – Как долетели?

– Спасибо. Очень быстро, – поморщился Тим.

Генерал-майор удивленно вскинул вверх брови, видимо, представление о «быстро» у него было совсем другое. Счастливый человек.

– Что ж, если быстро, то и хорошо. Но от выпивки зря отказываетесь. Нам с вами надо найти истину, а как говорили древние, in vino veritas. То есть не берись за серьезное дело, не разобравшись как следует в самом себе.

Тим не нашелся, что ответить на это философское высказывание и просто пялился в два серых близко посаженных глаза, которые на фоне русых густых волос и рыжеватой щетины выглядели яркими, несмотря на плавающую где-то в глубине муть.

– Следователь прокуратуры Никита Ларский, – вдруг резко и коротко бросил офицер и пихнул вперед широкую короткопалую ладонь.

От неожиданности Тим вскочил, но в следующее мгновение пришел в себя, пожал руку и опустился на покачивающуюся под задом сидушку.

– Почему следователь? – спросил он, нахмурившись и пытаясь собраться с мыслями. – Ведь расследование завершено, и суд уже был.

– Да-да, – протянул странный собеседник и почесал кончик широкого носа. – Все было, но ничего не закончилось. Так бывает иногда. Но вы, наверно, и сами знаете, капитан.

Намек Тиму совершено не понравился, и он уставился на ноготь большого пальца, который успел обгрызть в авиетке.

– Что вы хотите от меня? – продавил он сквозь комок в горле.

Следователь какое-то время молчал, потом внезапно вскочил и пружинисто обошел стол. Роста Ларский был среднего, но в нем чувствовалась сила и напор. Тиму захотелось сжаться, словно этот с виду доброжелательно настроенный человек мог схватить его за подбородок и, взглянув в глаза, понять буквально все.

Услышав, как забулькало в стакане рядом с ним, Тим посмотрел на дружелюбно скалящего ровные зубы генерал-майора.

– Не хотите чай с коньяком, не надо. Выпейте мятного лимонада, капитан. У вас явно слишком пересохло горло, чтобы со мной поболтать по душам.

Тим фыркнул:

– У прокуратуры, видимо, широкая душа, если ее генералы болтают со всеми подряд об изоморфах под коньячок да лимонад.

Беспардонный следователь расхохотался.

– А ты не так прост, капитан. Язык твой не всегда тебе друг? Но мне так без разницы.

Он плюхнулся в кресло и шумно выдохнул.

– А знаешь, Граув, это название «изоморфы» появилось позже. Сначала какой-то форменный идиот именовал эту расу плантиморфы.

Тим отхлебнул лимонад и промолчал. Конечно, он знал это. Но если кому-то хочется, чтобы он слушал – он умеет это делать. Когда-то, очень давно не умел, но его научили. Молчать и слушать.

– Подумать только, сравнить этих существ с растениями! Все равно что ядовитую кобру назвать червем. Куда правильнее их второе название – изоморфы. Вот только среди людей оно не везде прижилось. А зря.

– Да, наверно, вы правы, – проговорил Тим и снова отхлебнул лимонад. Этот офицер любит поиграть в слова и не кажется безопасным.

– Конечно, я прав. Подумать только, назвать деревом – самым неизменным творением природы того, кто может полностью изменять свою форму.

– Насколько я помню, первые контактёры не спустились на Орфорт, а разумная жизнь по данным сканирования напоминала растительные формы, – прошептал Тим.

Но он яснее помнил и другое – сочный звук рвущейся кожи, боль и темные глаза напротив. Такие же человеческие, как у него самого.

– Вы были на Орфорте и знаете о них больше всех.

– Да, – проговорил Тим, чувствуя, как на лбу проступает холодный пот от ожидания череды вопросов.

Он мог бы не рассказывать все… Все, что никак не касается ни прокуратуры, ни следователя с его пронзительным взглядом. Если только приведет доказательство, ради которого его сюда вызвали. Единственное возможное без разговоров. Или соврет, рискуя залезть еще глубже в дерьмо, задохнуться в нем и сдохнуть, наконец. Вариант, от которого он отказался несколько лет назад, после того как его нашли в космической капсуле совершенно сломленным и изуродованным.

– Орфорт престранное место. Два затяжных природных цикла – это еще можно понять. Но два различных способа видового развития в разные циклы – это совершенно невероятно. Агрессивная, хищная генетическая эволюция – в теплом поясе и социальная – в холодном. Все равно что две личности в одном теле, и одна сменяет другую от зимы к лету. Может, одно «я» не выносит другое? Было бы забавно.

Следователь помолчал, одним махом опрокинул в себя чашку характерно пахнущего чая и добавил ядовито:

– Хотя многие из нас и без всяких там поясов и циклов любят и ненавидят сами себя.

Тиму трудно было понять, о чем говорит Ларский.

Он знал, что пока планета Орфорт находится в Поясе тепла, разумные существа развиваются, осваивая генетическую информацию на планете. Причем весьма хищным способом – уничтожая, поглощая и встраивая в свои клетки другой живой генетический материал планеты, который позволяет им принимать любую форму, становиться кем угодно, в зависимости от их желаний, сильных и страшных.

Когда планета на несколько десятков лет входит в Пояс холода, изоморфы прекращают поглащать все живое, развивают социальное взаимодействие, выстраивают союзы, обзаводятся постоянными партнерами. Хотя наверняка это человечество не знало, поведение плантиморфов в период холода описывалось моделью, построенной Центральным компьютером Земли. Исследовательска экспедиция наблюдала за Орфортом только в Поясе тепла. А это был ад.

Тим содрогнулся.

Насколько далека вся теория от настоящей жизни этой безумной планеты, где даже подмерзшая и совершенно черная земля легко впитывает обильно текущую кровь.

На черной вздыбленной земле брошенная голова Рея была видна издалека. Ее невозможно было не заметить, невозможно было оторвать от нее глаз. Белый открытый лоб, бескровная щека. И Тим смотрел на Рея сквозь слезы, когда Ирт в первый раз проник в него.

– Нет, – прошептал он, – личность одна…, которую он выберет. Какую пожелает.

– И что же влияет на его желания и на его форму? – серые глаза так и впились в Тима, и он, не зная, что сказать, сдавил пальцами пустой бокал.

– Я, капитан, обменивался словами с голограммой, так сказать, прародителя этого… Ирта. Если честно, он больше всего напомнил мне… – Ларский потер нос, помогая подобрать слова, – мокрого червяка.

Тим неопределенно буркнул.

– И вот сын этой болотной пиявки проползает через космос, заявляется на Землю, мимо всех кордонов, защит и систем слежения и превращает трехметрового, бронированного инсектоида в фарш. А еще называет себя Ирт Флаа. Почти имя, почти человека. И выглядит как человек. Я задаю ему вопросы, а он качает головой, растягивает губы и молчит. А я даже представить не могу, какой компот творится в голове у этого… выползня с планеты Орфот.

О… это вовсе не компот, хитрец следователь, – это кровавая плазма.

– Хочешь посмотреть дело, капитан?

Тим едва успел поймать синюю гладкую картонку, скользнувшую к нему по почти пустой поверхности отполированного дубового стола.

Плотная, упругая, она легко легла в ладонь, но оставалась закрытой. Граув видел только изогнувшиеся на синем фоне древние золотые весы – символ Планетарной прокуратуры. Тим не хотел открывать досье, но все-таки поднял глаза на Ларского. Тот хмыкнул, опять выгнул бровь и что-то прошептал – отдал приказ.

Досье ожило мелкими короткими строками, значками микрофильмов, иконками файловых папок. Тим уже отвык держать в руках листы, чувствовать информацию, как что-то материальное, настоящее, а не просто плывущие и исчезающие в пространстве строки.

На Дальних Пределах энергию экономили на всем, и на затратном предметном мире в первую очередь. Он был бы рад читать то, что может держать в руках, но… только не об Ирте.

Тим поднес руку к поверхности досье и заметил, как дрожат его пальцы. Хотел ли он знать подробности произошедшего, хотел ли увидеть Ирта здесь, на Земле, спустя неполных три года.

– Стоит взглянуть на это, Граув, – и короткий палец ткнул в центр плотного листа.

Картинка вытянулась, поднялась над потемневшей поверхностью, приобрела объем.

Тим отчетливо увидел ровную и словно живую горку спутанных кровавых жил, торчащих рваными кусками жгутов мышц, с вкраплениями блестящих, режущих краев стального хитина инсектоида. Из-под горы мяса торчала труба головного нервного отростка погибшего существа.

Тима замутило, казалось, от живого изображения до ноздрей дотянулся отвратительный и смертельно опасный запах погибшего таракана.

Граув уже видел, как в такое месиво превращается тело живого существа. Он опустил палец на верхнюю часть объемной картинки, вдавливая ее обратно, в значок на картонке.

– А пиявочного отпрыска мы нашли неподалеку. Весь в крови и такой спокойный, довольный. Лежал вытянувшись прямо на траве. Со слюной у края губ.

– Здесь много плоти осталось. Почему не смогли восстановить?

– Мозг был уничтожен. Молекулярная труха. Черт его поймет, как он это сделал.

– Почему же он?

– А кто еще может справиться с тараканом, с этой боевой машиной, сплошняком состоящей из мышц, хитина и мозга. Космос пальчиками прощупай – таких не найдешь. А тут готовый и удовлетворенный изоморф. Разве не так они потребляют свой генетический материал?

Тим открыл и закрыл рот. На этот вопрос существовал только один ответ – да, так. И этот ответ закрывал расследование. Если только не та правда, которую Тим надеялся похоронить, вымыть без следа из собственной крови.

– Все складывалось одно к одному, – Никита Ларский откинулся на кресло, прикрывая глаза. – Ирт от семейства Флаа даже не отвечал на вопросы, вел себя вяло, словно напился, натрахался и нажрался вперед на год. Ну или как это там у них на Орфорте, так сказать, происходит… а капитан?

Тим на этот вопрос отвечать не собирался, но эта игра в двусмысленности и колкие провокации начинала его злить.

– Хотите знать, как происходит, можете съездить туда в отпуск. Неофициально. Они всегда рады, как вы знаете, поближе познакомиться с новым генетическим материалом. А решат жрать, про вас не забудут, дадут возможность поучаствовать. Так сказать.

Странный следователь расхохотался и поддернул сползший с плеча китель.

– Вы ядовиты, капитан. И ваш друг с Орфорта – тоже. Все было закончено, и я уже готов был передать Ирта разгневанным тараканам, как он словно вышел из спячки и назвал ваше имя. Вообразить не могу, что вы можете сказать в его защиту. Вы же не читаете мысли друг друга сквозь черные дыры галактик?

– Нет, – сухо бросил Тим, чувствуя, как в ожидании расспросов завязывается под сердцем тугой узел отвращения к самому себе.

Генерал-майор поддался вперед с самым что ни на есть доброжелательным выражением лица.

– Ну что, Тим, будешь отвечать на нудную череду вопросов, или я запущу в тебя проводочки и ты расслабишься ненадолго?

А потом он бросит кому-нибудь через стол картонку с записью жалкой жизни Чаги на Орфорте, скачанной прямиком из моей головы.

– Я могу его увидеть?

– Кого? – изумился Ларский.

– Ирта Флаа.

Серые глаза уставились на Тима с недоверием.

– Зачем тебе это?

– Хочу посмотреть на него и… подумать.

– Подумать? – генерал-майор прищурился на мгновение, потом пожал плечами. – Почему бы и нет. Иди, подумай, капитан. Поводырь доведет.

Граув уже подошел к дверям, над которыми висело огромное полотно с изображением какой-то обнаженной девки, раскинувшейся на ложе, как хозяин кабинета окликнул его:

– Эй, не забудь включить силовое поле. Я, конечно, не думаю, что Ирт захочет подпортить своего защитника, но все же…

Не думаешь? А о чем ты думаешь, генерал-майор? Что я иду туда обсудить линию защиты? О чем нам говорить и о чем молчать? Считаешь, я сраный адвокат?

Миновав длинный коридор под высоким мраморным сводом, Тимоти вышел за широкие и с трудом открывающиеся дубовые двери на округлое крыльцо, к которому было припарковано множество автономных лифтовых энергосекций, оформленных на любой вкус.

Некоторые из них представляли собой только тонкие, отливающие металлическим блеском квадраты, не снабженные никаким ограждением. Хотя все мобильные подъемники защищало невидимое силовое поле, перемещение на таком пустом и хлипком куске материала под ногами было не слишком приятным.

В какой-то другой жизни, когда Тим только заканчивал Военно-воздушное училище и считал себя не в пример круче не только выпускников Военно-космической академии, но и увешанных аксельбантами ленивых флотоводцев – адмиралов и контр-адмиралов вместе взятых, он проповедовал техносиловой стиль.

Прямые сияющие сталью поверхности, черные до слепоты обсидиановые вкрапления, стекло и арматура, изящно распирающая стены симуляционных классов. Он твердил Рею, что только этот стиль – по-настоящему, без соплей, достоин покорителей космоса.

Тим спал на вспененном полимерном листе, который удерживался в воздухе силовым полем, потреблял информацию только в голографическом формате и лифтовые секции использовал самые неуютные.

А сейчас… Капитан второго ранга Граув обхватил всей пятерней теплые на ощупь деревянные перила ближайшей к нему лифтовой секции, шагнул внутрь и не разжал пальцы, даже когда устройство стало легко и плавно подниматься вверх – туда, где его ждал Ирт.

В мыслях царил хаос, стучало в висках. Опять возвращалась паника, от которой его избавляли сначала психологи, а потом бесконечно пустые пространства космоса. Пальцы не хотели отпускать поручень, словно у него был шанс вцепиться намертво и не позволять событиям столкнуть его в бездну.

Верхний пирс сплошь затянула обезумевшая от солнца и влаги растительность. Кустарники, причудливой формы лопухи, буйно зеленые ветви деревьев, цветы, – все одуряюще пахло и торчало во все стороны.

Похоже, Планетарная прокуратура работала над имиджем самого сибаритского и купающегося в роскоши чиновничьего ведомства. И, возможно, все здесь были такие – с голыми бабами на стенах и небрежно накинутыми на плечи кителями. С мутно-серыми глазами и коньяком.

И почему я не пошел в судейские? Жил бы во флоотире на побережье и никогда бы не задумывался над тем, могу ли я обойтись без глаз и пальцев. Не шел бы теперь к Ирту, чтобы… чтобы…

Боже, Кэмбелл будет так расстроен… А я захочу, чтобы он возненавидел меня и бросил насовсем. Но он не умеет так.

Гравийная дорожка под ногами двигалась, ускоряя и так необратимые шаги. Шарообразный робот-поводырь, отправленный от кабинета следователя, летел справа и чуть впереди, но по нему невозможно было понять, как скоро Тим окажется в нужном месте и каким оно будет.

Почему эта штука не долетела прямо до камеры задержания, а нырнула в этот сад, заставляя Граува отдать мыслеприказ о парковке лифта и отправиться дальше пешком?

Уловив движение сбоку от себя, Тим схватил летящую под ветвями знакомую синюю картонку с золотым оттиском прокуратуры. Кто-то из сотрудников отправил ее по назначению, возможно, тот же Ларский. Но теперь у Граува не было доступа, и что бы он ни делал, синяя картонка останется для него просто картонкой. Пришлось ее выпустить, чтобы файлоноситель добрался до адресата.

Интерком на руке внезапно пискнул, и Тим понял, что, шагнув за шаром в сторону от дорожки, миновал впустившее его силовое поле. Робот-поводырь замер между выпирающими из земли древесными корнями. Путь окончен.

Влажная волна паники прошлась по вмиг переставшему подчиняться телу.

Зачем? Зачем? Мне нужно было просто все рассказать. ВСЕ!

Сердце гулко било в натянутый барабан груди. Три прошедших года сжались в памяти в почти незаметное, едва пульсирующее пятно.

Надо идти вперед.

Но ведь Хозяин сам решает, когда Чага нужен, сам знает, как его найти.

Шорох, быстрое движение на краю бокового зрения, и ОН вырос у плеча, еще не касаясь Тима. Захотелось опустить глаза и не дышать, хотя так не успокоить бьющую тело дрожь.

– Так-то ты меня встречаешь? – лениво и насмешливо пропел знакомый низкий голос.

Колени сразу ослабли, и Тим едва держался, чтобы не опуститься на них. Не мог заставить себя поднять глаза. Крошечная панель интеркома тревожно мигала красным, реагируя на зашкаливающий пульс капитана.

– Примитивное земное воспитание – сначала сбегать не прощаясь, потом не находить слов приветствия.

В одно короткое движение тень плантиморфа переместилась, и Тим увидел вытянутые туфли змеиной кожи, отливающие бордовым.

– Я… – протянул он, но слова не находились, а может, и не продавливались сквозь стянутое спазмом горло. В ушах стоял шум.

– Посмотри на меня, Чага.

Он нерешительно пополз вверх взглядом. Совершенно гладкие, шелковистой ткани брюки, падающие заломом на ботинки, сияющая золотом и причудливо изогнутая пряжка ремня. А выше – рубаха в тон ботинкам, со странными широкими манжетами и крошечными пуговицами, формой и цветом напоминающие почерневшие от крови ушные раковины.

От дикого вычурного наряда затошнило, словно он таил намек и угрозу.

Иногда Тим ненавидел царившие на Земле гуманизм, законность и защиту всяческих, в том числе инопланетных прав.

Последним мучительным рывком он посмотрел Ирту в глаза – единственное, что выдавало нечеловеческую суть изоморфа. Без цвета. Белесая бездна с красной каемкой вокруг круга радужки. В странной белизне отражалось совсем немногое: голод, ярость, сытость и любопытство.

– Сообрази хоть «здравствуй», наконец, – нетерпеливо протянул план-тиморф и повел широкими плечами. В его движениях была плавность и сила хищника.

– Здравствуй… те. Вы великолепно выглядите, Хо…

Тим из последних сил оборвал позорное слово. Ирт нахмурился и вцепился в него взглядом.

– Ты скучал? – проговорил Ирт с любопытством. – Мучился без меня?

Тим в одно движение обхватил себя руками. Его затрясло, как от враз накатившей ломки. Интерком окончательно взъярился, исходя на бешеное красное мигание. Под взглядом плантиморфа Чага мог говорить только правду, поэтому несколько раз судорожно кивнул.

Он думал, что сдохнет без Хозяина, стремился вернуться, очнувшись, после спасательной капсулы.

– Я знал это, моя зверушка, – Ирт коснулся горячими пальцами его щеки и на мгновение задумался.

– На земном наречии зверушка и Чага – очень точные слова по отношении к тебе, не правда ли? – плантиморф раздвинул губы, обнажая совершенно белоснежные клыки. – Хотя я всегда это знал.

Оставалось только кивнуть. Хотя чага – грибная плесень на дереве, никак не могла называться на Земле зверушкой. А для платиноморфа – могла. Ирт вытащил это слово вместе с языком из разума Тима, но понимал и использовал его как житель Орфорта. Так использовал и самого Тима.

Пусть он сделает это. Пусть он скорее сделает это.

– Я знал, что ты мучаешься. Поэтому и приехал. Ведь ты знаешь, что я о тебе беспокоюсь, – и он потянулся к Тиму, коснулся широкими губами виска.

– Да, знаю, – сразу согласился он.

– Нам же не нужно твое силовое поле?

– Нет, не нужно, – замотал Тим в ответ головой, уже не думая о причине, что привела его сюда, подчиняясь памяти крови, которая требовала своего. – Пожалуйста, пожалуйста…

– Ну… если ты просишь… Но не будем портить твой бравый капитанский наряд, ведь на земле одежда значит так много.

И Ирт обвил его шею рукой, закрывая мягкой теплой ладонью всю кожу от коротко стриженных волос до влажного от пота ворота кителя. Тим перестал видеть зелень, окружающую их, чувствовать хоть что-то, кроме этой руки, которая росла на его спине, тянулась вниз. Потом эти ощущения погасли от невыносимо горького, как полынь, рта с морозным, колким языком, прижавшимся к его небу.

Боль вспыхнула и побежала по телу электрическим разрядом, когда тысячи крошечных, невидимых глазом ростков плантиформа прошли сквозь кожу и потянулись вниз: от горячей поверхности нечеловеческой ладони – вдоль позвоночника, от рта – к полыхающей шее и плечам.

Хозяин легко проходил сквозь тело Тима, наполняя его безумной болью и эйфорией, почти невыносимым восторгом. Ирт был в нем. Среди тонких вен и сосудов. Он купался в его крови.

Тело рвалось, открывалось каждому движению Хозяина – требовательным толчкам под кожей, которая будто лопалась мелкими пузырьками. Ощущение непереносимого, смертельного восторга захлестывало сознание. Чага был так востребован, так наполнен и легок… Его несло в бесконечное пространство мучительной, непередаваемой боли, на грань распада. Он был так близок к тому, чтобы взорваться, разлететься по космосу мельчайшими обезумевшими электронами. Умереть, наконец. Тим не слышал свой крик и даже не почувствовал, как его безжалостно выдернули из жгучих ветвей Хозяина. Просто пронзительный механический звук оглушил, и он рухнул в темноту.

Очнулся Граув, когда почувствовал, как по болезненно пульсирующему телу что-то двигается. Попытался сесть. Не получилось. Но, опустив глаза, сквозь муть он увидел самого себя, неприглядно распластанного на операционном столе. Ткань мундира была взрезана, датчики плотным кольцом окружали тело. По кровоточащей коже двигался на множестве тонких и гибких конечностей хирургический манипулятор.

– Не нужно! – прохрипел Тим, смахивая устройство.

Над ним появилось сначала чье-то незнакомое лицо, потом рядом всплыла белая от ярости рожа прокурорского сноба.

– Сдурел, капитан?! У тебя из пор кожи сочится кровь!

– Я не хочу, – с трудом выдавил он, переваливаясь на бок, пытаясь скатиться с чертового операционного стола.

Никто не имел права его заставить лечиться, если не было непосредственной угрозы жизни, но даже и в этом случае закон был на его стороне.

Я заслужил эту кровь, сам его попросил.

– Долбаные самоубийцы, искатели острых ощущений! – в бешенстве выплюнул следователь.

Тиму захотелось прикрыть глаза, словно он мог ослепнуть от чужой неконтролируемой ярости.

– Не мог найти способ попроще, Граув?! Большинство заскучавших на этой планете удовлетворяется обычной поножовщиной.

– Вы же хотели от меня доказательств, генерал-майор? Вы их получили. А теперь идите в пределы со своим пафосом.

Тим, пытался собрать на груди заляпанный кровью китель и удержаться от качки на слабых ногах. Каждый миллиметр его растерзанного тела пульсировал болью, голова кружилась, но мир воспринимался так остро, так пьяняще отчетливо. С привкусом сладостной безотчетной тоски.

– Значит, это и было доказательство? – прищурился генерал-майор.

– Да, и вы знаете это.

Сейчас следователь выглядел совершенно другим. Никакой расслабленности. Застегнут на все пуговицы, собран и зол. Ему явно не понравилось то, что произошло, и он не ожидал этого.

Может, попросить у него глоток коньяка? Нет, теперь вряд ли поймет правильно.

– Дурак! Завтра ты будешь молить меня, чтобы я пропустил тебя к изоморфу.

Тим истерически засмеялся.

– Вы это мне говорите? Вижу, что хорошо изучили материалы по изоморфам, генерал-майор. А знаете, откуда они нарисовались в ваших файлах. Думаете, долбаная аналитика Центрального компьютера? Знали бы, не вызывали меня.

Тим прижал руку к глазам. Образ Ирта под веками вызывал одновременно ужас и сладкое желание принадлежать ему без остатка, стать удобрением. Ларский пристально смотрел на него и молчал. И хорошо. Следователь получил все, что ему было нужно, дальше разберется сам.

– Все верно, я захочу к этой твари. Но не так быстро. Пару дней смогу продержаться… Зубами за стенку. А потом пути назад не будет. И у меня еще три года на Дальних Пределах.

Тим помолчал и тихо добавил:

– Я переживал и более страшную ломку.

* * *

Следователь комитета межпланетарных расследований Никита Сергеевич Ларский просматривал досье капитана второго ранга Тима Граува и матерился сквозь зубы.

То, что произошло в камере предварительного заключения, было невероятным и совершенно неожиданным, и главное никак не следовало из той информации, доступ к которой имел Никита для проведения следствия и работы со свидетелем.

Плантиморф, совокупляющийся с человеком. Исходя из особенностей видового развития и размножения этой расы, ничем иным, как совокуплением, это нельзя было назвать. Но это для дела значило только одно – Ирт не мог убить инсектоида. Во всяком случае, таким способом. Проникнув внутрь ростками. Мог только силой в непосредственной драке, но таракана так не возьмешь, да и убили его, не просто оторвав голову.

Когда бешеная планетка Орфорт, удаляясь от своего светила, входила в Пояс холода, изоморфы переходили на социальный тип развития и заводили себе партнеров. Хотя данные об этом были самые общие, ученые космобиологи называли таких партнеров симбиотами, потому как за их совокуплением – своеобразным регулярным прорастанием друг в друга и взаимным опылением следовал процесс странной постепенной трансформации – особи этого союза, подбирая оптимальную генетическую комбинацию, становились совершенно одинаковыми. На клеточном уровне, а не просто меняли форму в зависимости от того, что испытывали, как это изначально было свойственно всем изоморфам. Дальше пары как-то размножались или срастались в одно существо – но дело это было темное, не исследованное.

Важно другое.

Если после первичного совокупления один изоморф не уничтожал другого – они становились постоянными партнерами. Причем, что забавно, – никаких сторонних связей. И пока не пройдет цикл генетической рекомбинации и размножения – плантиморф просто не способен прорасти в другую особь. У него как бы… не растет.

Хорошо, у людей не так.

Ирт и убивать таким способом не может. Никого не порвет в клочки, если только не собственного симбиота. И тогда освободится от этой связи.

Капитан второго ранга Тим Граув стал симбиотом Ирта с планеты Орфорт. Вот только человек под плантиморфа измениться не может, лишь станет зависим от его спор, как от наркотиков. И Ирт не в состоянии стать человеком, он будет биться об своего человеческого партнера, как об стену. Хотя кто их разберет…

Эта фраза обезумевшего от боли капитана, что о свойствах плантино-морфов узнали не без его участия… и о симбиотической связи с человеком. Действительно, Ларскому не попадались вереницы людей-симбиотов с Орфорта. Никита хмыкнул, думая о столь странной зависимости. Хотя молодого капитана ему было все же жалко, и, почесав кончик носа, он вернулся к досье.

Граув блестяще окончил Военно-воздушное училище. Амбициозный, увлеченный и талантливый, он за два года летной практики наработал впечатляющую проектную историю и приобрел навыки аса в полетах на истребителях. Военно-космическую академию он миновал на сверхскорости и в двадцать семь лет уже командовал первоклассным крейсером исследовательской флотилии. Потом одиночный, наперекор прямым приказам прыжок в космос, бесследно исчезнувший корабль и поиски, поиски…

Капсулу со спасшимся командиром крейсера нашли спустя почти год. Остальная команда погибла.

Естественно, Тим Граув был полностью разжалован, лишен прав профессионального развития в качестве флотского офицера. Прошел реабилитационный курс. И вот тут начинались проблемы для следователя Никиты Ларского.

Дело в том, что по земным законам служба психологической реабилитации имела право, защищая интересы человека, полностью засекретить данные о лечении. Если по заключению специального военного эксперта по внутренним и межпланетным делам, прикрепленного к медицинскому ведомству, информация о травме пациента никак не могла влиять на безопасность Земли, ее невозможно было получить даже высшим офицерам контрразведки.

Вертись как хочешь.

Поэтому информация об особенностях связи человека и симбиота была, а вот ее источник оказался закрыт даже от Ларского. До сегодняшнего дня. А Граув вместо рассказа о своем пребывании на Орфорте предпочел наглядное доказательство, как бы ужасно он ни выглядело. Значит, в гостях у Флаа было еще хуже.

Интересно, почему ему все же позволили вернуться к полетам? Пусть на примитивном корыте службы снабжения и в самом тихом, самом медвежьем углу Дальних Пределов. В нижнем из допустимых для командования кораблем ранге. Но все же позволили.

И теперь Тим Граув, честно исполнив роль свидетеля защиты, приведя неопровержимое доказательство невиновности изоморфа, надеется уползти на свою далекую станцию. Если пройдет предполетную проверку, что сомнительно.

Провыть ломку и забыть обо всем.

Но только кто и почему убил инсектоида – представителя союзнической расы, которая была самой сокрушительной ударной силой альянса сил Федерации в военных конфликтах?

 

Перекрестки

Авиетка летела над городом. С невыносимой резкостью под прозрачным куполом мелькали картины Манилы. Слишком четкие, слишком детальные. Время от времени Тим переводил взгляд на стойку управления, которой был совершенно не нужен, и закрывал глаза. Голова почти лопалась от количества лезущих прямиком в измученный мозг прожилок матовых стен каюты, прозрачных пылинок в воздухе, выпирающих отовсюду внутренностей авиетки.

Этот хаос мог превратиться во что-то целое только невозможным, мучительным напряжением воли. Но сил на это не было, мир распадался на бессвязные фрагменты. И Тим почти сходил с ума. Нужно просто закрыть глаза и переждать. Эта волна безумного послевкусия Ирта в его крови должна схлынуть еще до того, как он доберется до корабля. Там будет другое. Там он остро ощутит, как бессмысленно теперь его существование без Хозяина.

Древний, а возможно античный прозаик что-то говорил о жестоких способах выдавливания из себя раба. Надо бы найти и почитать. Но вряд ли это поможет.

Не с Иртом.

Мне нужно было остаться в его клетке. Улететь вместе с ним на Орфорт.

И жизнь бы стала простой и понятной.

Когда около двух лет назад на курсе реабилитации Тим пытался объяснить психологу периодически охватывающее его чувство – желание служить Ирту Флаа, быть поглощенным полностью, переработанным, растерзанным, – его не понимали. И непонимание психолога, молодой очень внимательной женщины с чуть раскосыми черными глазами, было окрашено тревогой, почти страхом за него. Она пыталась разобраться, приводила неловкие сравнения его зависимсти с желанием служить на флоте, отдать жизнь за человечество, если понадобится. Погибнуть за Землю.

Но это было другое.

В его глупых мечтах о подвигах и далеких полетах была такая уверенность в себе, в том, что он может сделать что-то важное для всех – землян, марсиан, гуманоидных рас. А на Орфорте он ощутил, насколько жалок, ничтожен и совершенно бесполезен. Только когда Хозяин проникал в него, приходила острая жажда полной зависимости и подчинения как единственного смысла существования.

А еще изматывающее желание ярких вспышек боли и калейдоскопа цвета и форм. Все это он получал от Ирта. И это возвращало ему жизнь. Было жизнью.

После того как Тим попытался объяснить своему психологу, что жизнь – это когда много боли, женщина с встревоженным темным взглядом исчезла, и вместо нее появился совсем другой знаток психологии. Со знаками воинских различий, медленными движениями и постоянно полуприкрытыми глазами. Словно от желания спать. Новый психолог разваливался на диване напротив и лениво произносил: «Так… расскажите мне, что интересного вы знаете о боли, молодой человек?»

Вскоре, как ни странно, Тиму стало лучше, или просто кровь немного очистилась от Иртоцветения. Никто толком не знал.

Но свинья найдет грязь, а Чага – Хозяина. И никакие процедуры, психологи, Дальние Пределы и доводы разума не помеха.

Граув словно издалека услышал собственное горловое бульканье.

Как же я выгляжу, если так смеюсь?

Возвращение из прокуратуры капитана Граува после изощренных пыток в белоснежных застенках законности и коньяка.

Зря я не залил в желудок стакан-другой, когда предлагали. Набрался бы смелости выложить все язвительному генералу про свои подвиги на Орфорте, а не проперся бы к Ирту, как побитая собачонка.

Лизать его блестящие туфли.

Не открывая глаз, Тим снова рассмеялся. Звук больше напоминал отчаянные попытки вдохнуть воздух пробитыми легкими.

Я просто трусливая псина. Сэм беспокоился обо мне, а я все просрал.

Тим стиснул интерком на запястье, чувствуя, как поверх боли, рвущей его изнутри, распространяется жар стыда. Он был слишком взвинчен и не отключил Сэма от связи, от получения данных о нем.

Кэмбелл меня убьет!

Лучше бы он убил меня!

Авиетка развернулась и чуть накренилась, заходя на посадку. Тим разлепил веки.

Мир вокруг: изгибы шероховатых светло-серых поверхностей, дробящиеся в мелких насекомых голограммы – все навязчиво лезло в мозг. По легкому хлопку Тим понял, что сработали челночные фиксаторы и с трудом поднялся из кресла. Оно невесомо развернулось, пропуская капитана.

На спине было мокро. От выступившей крови или пота? Надо было позволить себя вычистить, не переться сюда в таком виде. Прямиком в руки негодующего Сэма.

Попытавшись сделать шаг к боковому створу, Тим споткнулся и упал.

Я не встану. Почему нет Ирта? Я не смогу обойтись без него.

Паника капитана для системы управления стала приказом. Невидимые ячейки корпуса челнока под телом Тима перестроились, раздвинулись, и оно соскользнуло в образовавшийся сток прямо под брюхом авиетки.

Правильно, не можешь выйти, я тебя выплюну. После того что я устроил, даже машина со мной не церемонится.

– Граув! Ты… ты!

Сэм всплыл рядом почти сразу, видимо, уже ждал его появления в парковочном шлюзе. Кэмбелл открывал и закрывал рот и от возмущения не мог подобрать слов. Все в докторе пыхтело, раздувалось, а в синих глазах горел праведный гнев.

Тиму стало смешно и страшно одновременно.

– Сэм…, – проблеял он.

Сэм с гневом ткнул ему пальцем в грудь. Тим зашипел от дернувшей тело боли.

– Ты пошел к нему, Граув! – обличительно провозгласил Сэм. – Мне сказал, что не пойдешь, а сам пошел.

Слова прозвучали с таким обвинительным пафосом, словно Кэмбелл самостоятельно раскрыл страшный заговор, а не просто получил на интерком все данные о повреждениях Тима.

– Я… – Тим мучительно пытался отвлечься от ноющего тела и сообразить что-нибудь оправдательное. – Я сейчас встану.

– Не смей даже шелохнуться, – железным голосом отрезал Сэм, и через мгновение Граув почувствовал под спиной упругость воздушной подушки.

Его тело поплыло вглубь корабля, а корабельный врач грозно вышагивал рядом. В голове стоял гул, почти избавляющий от чувства вины.

– После того, что ты сделал, я тебя теперь знать не желаю, Граув!

– Но ты же меня уже знаешь, – жалостливо проговорил Тим.

Сэм фыркнул, всем видом демонстрируя незначительность этого факта.

В медотсеке мягко мерцал свет и опустившиеся к нему волокнами лапок роботы-манипуляторы выглядели отвратительным насекомыми. По поверхности кожи прошла волна болезненного покалывания и, скосив вниз глаза, Тим увидел свое голое, в красноватых разводах тело.

Похоже, полковник от медицины не стал церемониться с истерзанным капитанским кителем и аннигилировал его к чертям. Тим порадовался, что не видит, как выглядит со стороны. Сочащиеся красным соком трещинки кожи наверняка походили на заразную болезнь, а уж никак не на последствия боевого столкновения.

Сношения с изоморфом. С Иртом.

Он так далеко от него и от этого одиноко и неуютно.

Кэмбелл не должен смотреть на меня. На мое тело.

Тим сжал кулаки, пытаясь справиться с тоской и внезапно нахлынувшей ненавистью к Сэму. Чувства и мысли, казалось, не зависели от него, текли сквозь него сами по себе. Хорошо, что корабль был пуст, и народ, вернувшийся в отпуск с Дальних Пределов, не теряя времени, рванул к родным, близким, на курорты или в казино. Никто не сунет сюда любопытный нос.

– Не переживай, капитан, я сохраню эту запись и буду показывать практикантам.

– Сэм, ты что, читаешь мои мысли?

– Пытаюсь не слушать твой бред. Особенно слово «Ирт», которое ты повторил уже раз двадцать.

– Извини.

– А это слово только семь раз. Как-то нечестно.

Тим открыл рот, чтобы извиниться. Еще один, дополнительный раз. Но почувствовал, как все его тело мягко стягивает уже забытый реабилитационный кокон.

Вращение мыслей и образов в голове ускорилось, превращая все в неразличимое мелькание пятен. Глаза закрывались, а тело теряло чувствительность. Очень быстро черная дыра поглотила Чагу.

* * *

Тимоти Граув приоткрыл глаза. Он выспался и чувствовал себя по-настоящему отдохнувшим, только живот стягивало острым, режущим голодом.

Сэм сидел сбоку от него, поставив локти на стол, заваленный какими-то файлами, странного вида устройствами и коробочками. С дымящейся чайной чашкой посередине всего хлама. Голову Кэмбелл печально поддерживал ладонями, а в серо-синих глазах стояла обида.

Он моргнул, почувствовав взгляд Тима, и выдвинул вперед круглый подбородок.

– Хорошо, что вы очнулись, капитан. Физически вы в порядке. Китель вам я синтезировал новый, – копия прежнего. Висит у выхода. А мне пора улетать.

Сэм с решительным видом поднялся, а Тим сел, чувствуя, как с него соскальзывает почти невесомая, но теплая ткань.

– Сэм, пожалуйста, постой, послушай!

Кэмбелл замер у стола, всем своим видом демонстрируя, что на самом деле он уже вышел и закрыл за собой дверь. Похоже, выслушает.

– Я просто не смог по-другому. Этот следователь… ему все хотелось знать. Он собирался скачать у меня из головы весь проклятый Орфорт. Он меня рассматривал, как будто я… ну, насекомое какое-то, что ли. Я просто не мог ему позволить это сделать.

– Но ты же знал, что тебя будут спрашивать обо всем? – захлопал глазами Сэм, и голос его слегка дрогнул. – Ты знал, что придется все рассказать. А не показать. Ты же обещал.

– Ты не понимаешь, все это так… – тело внезапно показалось беззащитным, Тим подтянул простыню и плотнее завернулся в нее.

– Ведь ты не все знаешь, Сэм. Я тебе всего не рассказывал. Я не мог. Если бы следователь подключился к нейронам, я бы вспомнил все до деталей. Или говорить обо всем самому и смотреть в его насмешливые глаза…

Слишком проницательные глаза.

– Но ты же сам, сам говорил, что так будет лучше! – расстроенно воскликнул Кэмбелл.

– Я так думал и… Прости, я ошибся.

Врешь, Чага, ты врешь. И я, и ты знаем, как давно тебе хочется почувствовать меня каждой своей ничтожной клеткой, нейроном, или как там у вас эта чушь называется.

Нет, это не так. Я сказал правду.

Вспомни, когда ты только забирался в авиетку, то уже знал, что обманешь докторишку. Ты лживый земной уродец, которого я подобрал для своей забавы и попытался немного улучшить. Но ты – Чага. Улучшать тебя – бесполезное дело.

Чувствуя, как лицо заливается краской, Тим прижал к нему ладони.

Простыня опять поползла вниз.

– Тим, ладно. Я не хотел тебя расстроить. Я просто сам немного, ну, знаешь, – расстроился.

Сэм подошел к нему и обхватил теплой широкой рукой запястье. Тим поднял голову и увидел неловкую улыбку друга.

Ври дальше, дружок, у тебя опять получилось.

– Ты же знаешь, я уеду, Сэм, а изоморфа депортируют, и все станет нормальным.

– Тим, ты же не пройдешь предполетную проверку ни психологическую, ни физическую.

– Пройду.

– У тебя будут неадекватные реакции и дрянь в клетках. Я мог бы обновить кровь, но это не поможет. Нужно обновлять все органы, а на это нет времени.

– И это тоже не поможет, – прошептал Тим.

Что только ни делали с ним в реабилитационном центре, но Ирт врос очень глубоко – в кости, в мозговые ткани, в основы личности Чаги.

Иногда Тиму казалось, что его кровь, обновляясь, воспроизводит Ирта снова и снова. Хотя на Дальних Пределах ему стало легче.

Капитан Граув усмехнулся.

Не иначе как помогал целебный разряженный газ нерожденной вселенной по соседству.

– Это тебе твой следователь сказал, что улетишь.

– Ничего он не сказал. Он хитрец и ему плевать. Я сообщил, что улетаю, он не возразил. Ведь первый раз меня выпустили, выпустят и второй. Возможно, он это понимает.

– Тим Граув, – очень строгим тоном проговорил Кэмбелл. – Я – врач и совершенно официально заявляю, что вы проверку не пройдете. Еще ладно бы как-то, в составе исследовательской группы, например, но в статусе капитана – не пройдете.

– Капитана интендантской службы, – усмехнулся Тим.

– Ну и что, что интендантской? – брови над строгим синим взглядом поползли вверх.

– Ничего, полковник медицинского корпуса Сэмюэль Кэмбелл, ничего. Просто интендантской службы.

– Ты что-то от меня скрываешь? – нахмурился Сэм.

– Возможно. Но ты в отпуске и к проверке отношения не имеешь. А еще ты мой друг и тебя ждет Лулу.

– Ты меня шантажируешь, – горестно вздохнул Сэм.

– Чем? Сижу осуждаемый тобою и голодный в одной простыне и не угрожаю даже пиву, хотя ты обещал меня этой бурдой угостить.

Сэм всплеснул руками и бросился к дальней стене отсека.

Когда корабль приблизился к солнечной системе и экипаж повыползал из камер глубокого сна, Кэмбелл взялся самостоятельно варить пиво.

До Земли было рукой подать, энергии на корабле хватало, и можно было насинтезировать пива на хорошую попойку для всей команды. Но все это, как заявил Сэм, будет подделка и штамповка, а он приготовит натуральный продукт.

Кэмбелл насиловал синтезатор добрые несколько часов, заставляя его плеваться каким-то хмелем, разными зернами, имбирем и другими дурацкими специями. Потом прямо в медотсеке взялся кипятить пивную смесь, вынуждая каждого члена экипажа хотя бы разок заглянуть на одуряющий запах.

Доктор гостей совершенно игнорировал, прыгал как мячик с ложкой наперевес в стерильной операционной и бормотал себе под нос что-то маловразумительное. Потом Сэм изменил пространство медотсека и устроил в стене небольшую прохладную нишу. Она быстро приобрела статус священного места, к которому нельзя приближаться, не приняв стерилизующий тебя с ног до головы душ.

Но пережив, переволновавшись весь это многообещающий процесс варки и ускоренного брожения пива, команда ни глотка не попробовала.

Кэмбелл что-то там не рассчитал и в обещанные пару дней не уложился и даже после приземления твердо заявил, что пиву еще стоять минимум сутки, и он не позволит осквернять продукт просто потому, что они прилетели раньше, чем он ожидал. Народ разочарованно поворчал, но Земля манила сильнее, и Сэмюэль остался с Граувом расхлебывать добрую сотню литров эксклюзивного варева.

И вот час настал.

Полковник службы спасения медицинского корпуса Сэмюэль Кэмбелл торжественно внес две высоких, пенящихся янтарем кружки, и в глазах у него отражалась такая же янтарная, нескрываемая гордость своим творением.

Тиму было смешно, но он сдержался, протянул руку, и холодное запотевшее стекло приятно легло в ладонь. По спине пробежал озноб.

– Пробуй, – прошептал Кэмбелл и сделал добрый глоток. Зрачки в голубой радужке расширились от восторга.

Тим поправил на груди простыню и осторожно поднес к губам пенную шапку. Наверное, любые другие слова, кроме «пробуй», были бы неуместны сейчас – Сэм прошел долгий путь до этого «пробуй».

Влага ласкающе скользнула по языку и потекла в горло, в живот. Голова закружилась, ступни стало покалывать.

– Потрясающе, Сэм!

Глоток торопился за глотком, и невозможно было останвиться.

Хозяин, забери меня отсюда, хозяин. Я не продержусь. Все эти люди… они другие. Я уже не могу притворяться. Пожалуйста, забери меня к себе.

Тебе придется сильно постараться и прийти самому. Я знаю, у тебя получится, маленькая лживая зверушка.

* * *

Сэм все же уехал к Лулу и увез с собой литров тридцать пива – хотя на весь отпуск ему все же не хватит. Зато останется для нескольких космоисследователей, которые появятся завтра на корабле, и трех новых членов команды интендантского судна. Из прежнего состава собирался и надеялся вернуться в Дальние Пределы только Тим.

Если завтра он не свихнется и не потащится в прокуратуру жалобно блеять и проситься в клетку к Ирту. Завтра ему станет хуже.

Хотя завтрашний день будет достаточно насыщен, чтобы суметь удержаться. Ему придется отправиться в интендантскую службу за новым предписанием по грузу и маршруту. А еще раньше нужно увидеть Алекса, чтобы он снова позволил ему… улететь. Вот только чего это будет стоить. Теперь…

Пустой, шелестящий системой жизнеобеспечения, тестирующий сам себя корабль, казалось, наблюдал за собственным капитаном, прислушивался к его перемещениям, мыслям.

Стоило только подумать о плавных движениях Хозяина, о нелепых лаковых туфлях на влажной земле между корнями, вспомнить, как горячо стало во рту, когда плотный, похожий на человеческий язык отросток пополз в горло, как корабль начинал осуждающе скрипеть и вспыхивать в отсеках яркими огоньками тестовых голограмм.

Как будто кто-то имеет право его осуждать.

Тим был не в состоянии усидеть на месте и, сделав несколько кругов по отсекам корабля, решил прошвырнуться на Филиппины. Сходить в какой-нибудь игорный зал для истомившихся от скуки чиновников или наоборот устроить себе стресс-перегрузку.

Было бы неплохо поучаствовать в воздушной драке на имитационной площадке. Истребители там, или боевой крейсер.

Только не десант, только не симуляция высадки на новую планету.

Впрочем, улетел он недалеко. Где-то через километр авиетка уперлась носом в платформу, неподвижно висящую над серой гладью океана.

На стандартной смотровой платформе было около сотни людей. Кто-то сидел на тонких изящно изогнутых креслах, которые поднимались вверх несколькими рядами, некоторые толпились прямо у бортиков, полупрозрачных, искрящихся, словно хрусталь, от лучей заходящего солнца.

Тим коснулся пальцем экрана управления, заставляя машину зависнуть, и присмотрелся. Люди явно собрались, чтобы поглазеть. Многие задирали головы, смотрели наверх и что-то оживленно обсуждали друг с другом. Ветер трепал длинные волосы девушек, пытался позаимствовать пару шляп каких-то щеголей. Хотя были и дамочки, прикрывшиеся для уюта личным силовым полем, и поэтому сохранившие идеальные прически и скульптурные складки длинных светлых платьев вокруг щиколоток.

Позади платформы висели легкие одиночные скутеры, куда более удобные для передвижения по воздуху на короткие расстояния, нежели навороченные фасетчатые авиетки. Хотя, видимо, большинство зрителей прилетели прямо на экскурсионной платформе.

Можно было бы и отправиться дальше, но какая разница, где убить время, главное, что не в пустом корабле.

Зрители явно наблюдали за космодромом, ожидая чего-то интересного. Меньше всего развлечь Тима мог сейчас космодром. Но толпа притягивала, и Граув припарковался позади скутеров и рядом с небольшой авиеткой выпендрежного ярко-зеленого цвета.

Одна из обсуживающих платформу лифтовых энергосекций приблизилась к борту, и Тим легко прыгнул в нее. Тело казалось сильным, послушным, как будто несколько часов назад никто не проникал ему под кожу, не рвал развилки тонких сосудов, не обладал им полностью и без остатка. До полного растворения.

Тим усилием воли выдрался из сладкого наваждения, шагнул на платформу и поднял голову. Что ж, не такое частое зрелище – грузовой трансгалактический крейсер шел на посадку. Эти параболические, вытянутые, как перо, космические гиганты были редкими гостями на Земле.

Их строили чаще всего на Луне и грузили на земной орбите. Чтобы такой зверь опускался на Землю, нужна была веская причина. Самая очевидная – особый груз, который нельзя разобрать по частям и шаттлами доставить на Землю. Что это могло быть?

Но еще более удивительным было то, что он приземлялся именно здесь, где с правого края подковы космопорта стоял в доке небольшой корабль интендантской службы. Капитан Граув был уверен, что этот космопорт был маломощным и слишком близко расположенным к населенным пунктам, чтобы принять такую махину, но, похоже, ошибся. Что-то изменилось в инфраструктуре за последние несколько лет? Или это был совсем особый случай?

– Первый раз вижу, как такое здесь садится.

Тим вздрогнул от удивления, что эти слова сказал не он.

Худощавый парень в черной под горло водолазке, с совершенно лысой головой и высокими обветренными скулами стоял совсем близко, привалившись боком к изгибу хрустального борта, и быстро водил стилосом по планшету. Движения были странные, словно он выписывал сложные формулы или иероглифы. Трудно было понять. Со стороны планшет с черным корпусом и экраном казался мертвым – ничего не отображал. Хотя скорее он покажется таким Тиму с любой стороны и под любым углом, потому как не предназначен для его взгляда. Вот если бы лысый пользовался пальцами и проекцией, как это все обычно делали… Но так – непроницаемый лист под кончиком стилоса – ничего не разобрать. Парень словно что-то пытался скрывать у всех на виду.

– Мы слишком близко, – невпопад проговорил Тим.

– Раз подпустили, значит безопасно, – хмуро буркнул худощавый и даже не поднял глаз.

Тим пожал плечами и отвернулся.

Ему не нужно смотреть на тебя. Ни ему, ни тем девчонкам. Ты принадлежишь Ирту Флаа.

Борясь с мучительной пульсацией в мозгу, Тим вцепился в гладкое прохладное ограждение.

Грузовой крейсер был уже достаточно низко, чтобы можно было различить, как из десятков сопел вырывается плазма, направляемая лепестками окружившего ее силового поля. Огромное тело корабля выглядело нечетким – словно воздушный поток, проходя вдоль него волна за волной, искажал великолепные формы крейсера, превращал его в видение.

Но он все равно был прекрасен, и три молодые женщины неподалеку живо обсуждали корабль на незнакомом Тиму гортанном наречии. Хотя за время учебы в Военно-воздушном училище, а потом Военно-космической академии в голову загрузили более ста используемых в Федерации языков. Тим мог мгновенно перейти на любой. Люди гражданских профессий обычно обходились загрузкой десяти-двадцати и общались в зависимости от того, на какой территории находились или представителей какой национальности в компании было больше. Они с Сэмом чаще всего болтали на хинди, с Алексом и Реем на русском, а вот лысый парень на платформе сказал свою первую фразу на английском, и Тим ответил так же.

Граув вернул взгляд к крейсеру. Создавалось впечатление, что корабль не опускается, а висит неподвижно, видимо, маневрирует, чтобы попасть точно в центр посадочной подковы.

До зрителей донесся отчетливый хлопок, затем другой. Там, в центре подковы, веером закрывались лепестки черной, гладкой, как обсидиан, воронки, уходящей где-то на полтора километра в глубину.

Как только закроется с хлопком последний лепесток, из воронки будет отсасываться воздух, и все, что там оказалось лишнего. Пока не останется чистейший вакуум – дыра совершенной черноты и пустоты.

* * *

– Я никак не могу вообразить этот вакуум, – часто говорил Рей Кларк. – Ведь даже это ничто – это что-то, что отличает его от всего другого.

– Перестань, Рей, – отмахивался Тим. – В наше время такие глупости не говорят даже дети. Ничто – это и есть ничто. Вот и главное отличие от нечто.

– Нет, ты не понимаешь. Нам кажется, что ничего нет. Мы не видим, не знаем, что это есть. Не знаем и все. Просто удачно пользуемся. Но когда-нибудь узнаем, вот увидишь.

Рей вечно хотел увидеть в самом привычном что-то новое. Надеялся увидеть, поэтому и уговорил тогда Тима отправиться в составе десанта на планету Гризион. Все страшное, что случилось потом… на Орфорте, родилось на Гризионе, на забавной и жутко утомительной планете.

Прошло два года с тех пор, как Граув и Кларк окончили военно-воздушное училище. Были бесконечные налеты и учения, новые тактики пилотирования, которые они проектировали и отрабатывали, и никто из них совершенно не планировал записываться в пехотинцы. Обычно они просто ржали, когда рассматривали изображения всех этих братушек – достойных представителей морской пехоты. Хоть и космической, но по античной традиции – морской.

Все пехотинцы представляли собой минимум двухметровую гору мышц, увенчанную устрашающей мордой – мощные челюсти, нависающие надбровные дуги. В общем, без впечатляющей косметической и внутренней обработки тела в десантники было не попасть. Раздувшиеся мышцы, сухожилия на графите, – много менялось в теле человека. После этого даже милые девушки превращались в оживших людоедок, а уж запечатанные в экзоскафандрах – нагоняли ужас не меньше, чем инсектоиды.

И они с Реем записались в чертову пехоту, чтобы попасть на Гризион. Хотели первыми встретиться с новой формой жизни. В том, что она есть на Гризионе, не сомневался почти никто. Еще бы, разведка зарегистрировала на его орбите искусственные спутники нетипичной геометрической формы. Судя по первичным данным, жизнь там зародилась не на углеродной, а на кремниевой основе.

И это было еще интересней.

О! Оказалось то еще приключение.

Во-первых, этот ужасный экзоскафандр, который врастал в твой спинной мозг, соединялся с нервными окончаниями и становился частью тебя. Мощной, несокрушимой и неотъемлемой.

Как Ирт, Хозяин, мать его, Чаги.

В первый момент он даже не узнал Рея. Перед стартом к нему в каюту вломилось гигантское чудовище с выдвинутой вперед челюстью, без бровей, но с крошечными глазками бульдога. Тим едва устоял, чтобы не закрыться ионным щитом.

– А ничего выглядишь, Кларк. Тебе идет. Реальное такое космическое пугало, мощь и гордость Федерации. Мой добрый совет – обратно не меняйся, и марсианки все будут твои.

– Иди в пределы, Граув. А я бы тебе советовал взглянуть на собственную морду. Здорово напоминаешь раздувшуюся мурену.

– Это временно, – отрезал Тим и осторожно потрогал свое лицо.

В трансформации тела человека по закону были допустимы только обратимые изменения. Это успокаивало, но посмотреть в зеркало он тогда побоялся.

Потом было приземление, и эта дурацкая планета. Она вся состояла из слоев каких-то железных пород, которые непрерывно двигались, шкрябали друг о друга. Слои, наползающие на слои, дыры, пустоты, в которые так легко провалиться. И постоянный, невыносимый грохот.

Все там было чертовски намагничено и постоянно менялось. А искусственные спутники оказались просто самовырезающимися конусами породы, которые выносило на орбиту и выстраивало в одну плоскость вращения.

И среди всего этого дерьма, где не то что моря, воды не сыщешь, носились в поисках жизни три полка вооруженных до зубов морских пехотинцев.

Тима и Рея как неопытных юнцов держали в середине группы и поручили управление акустическими плакатами. Эти чудо-устройства, по версии ученых-лингвистов, должны были в любой, даже негуманоидный, мозг загрузить сообщения: «Мы пришли с миром», «Мы друзья и союзники».

В такое было непросто поверить, увидев трехметровое существо, спаянное из братушки и его экзоскафандра, торчащего во все стороны жерлами пушек и полностью заряженных картриджей.

Они с Реем, как и все, утыкивали ионными микроминами каждую двигающуюся в их сторону хреновину. Не взрывали, конечно, но на всякий случай утыкивали. Как только хреновина проплывала мимо, мины сами возвращались в картридж. Но вряд ли все эти агрессивные меры предосторожности могли способствовать мирному и дружескому контакту.

На Гризионе так никого и не нашли, но зато репортажи о крутых бронированных армейских, бегающих среди бесчувственных, плавающих в магнитном бульоне каменюк, забавляли мирных землян почти месяц.

Тим вернулся домой совершенно измотанный и с твердой уверенностью, что все надо делать не так, что сам он все сделает по-другому. В другой раз.

Дурак, дурак!

Ирт, пожалуйста, забери меня, забери.

Чтобы не видеть голову Рея. Чтобы не вспоминать его.

Чтобы остался внутри только вакуум, черная совершенная пустота.

* * *

– Неплохо вписывается. Хотя можно было и лучше.

Тим вздрогнул и обернулся к парню в черной водолазке, так явно бросающейся в глаза среди светлых и легких одеяний остальных зрителей. Тот, прищурившись, следил за посадкой.

Воздух, казалось, вибрировал, океан под платформой пучился серой злой волной. Резкий порыв горячего ветра сорвал-таки чью-то шляпу, а на верхнем ряду кто-то радостно крикнул. Может, поймал?

Крейсер был огромен, парабола светового крыла уходила в закатное небо, словно вздернутая вверх рука какой-то древней статуи. Гигантская тень корабля через океан потянулась к платформе. Солнце совсем исчезло, а небо над океаном стало темно-синим, тревожным.

Плазма в последний момент ярко вспыхнула у самой чаши, и блики света побежали по широченным бокам грузового крейсера. Раздался хлопок, и махина, мягко соскользнув в вакуумную воронку, замерла на стапелях чаши.

В общем, ничего особенного, но за спиной захлопали в ладоши. А парень с планшетом взглянул через плечо и угрюмо усмехнулся краем губ.

– Зачем ты пришел сюда? – внезапно хрипло и зло бросил Тим.

А зачем ты, зачем ты? Ведь тебе нужно быть не здесь.

– А ты зачем? – повторил мысли худощавый и смерил его взглядом.

– Мне кажется, я первый спросил. Не стоит ответ заменять вопросом.

– Не стоит начинать хамить с первых слов, обращенных к незнакомцу.

– Незнакомцу, который раздулся так, словно на голову выше всех присутствующих?

Я нарываюсь, хочу нарваться.

Парень пожал плечами и уставился в свой планшет. Ему явно было плевать. А в Тима хлынула чернота. Как вакуум из воронки. Темный вакуум вытеснял мысли и сомнения, оставляя только себя самого и был чем-то гораздо большим, чем пустота.

Чем-то, чему Рей, пока был жив, не придумал названия.

Тим с силой выдернул черный планшет и швырнул его вниз. Худощавый дернулся следом, но прямоугольник закрутился черным веретеном и ушел в воду.

– Какого предела ты творишь, урод!

– Ты сам урод! Лысый урод.

И Тим с силой толкнул в черную грудь, ощущая потребность отправить парня следом за планшетом – в холодный океан. Тот резко отбил руку и ударил Граува в челюсть. Боль молнией пробила голову. Все сразу стало просто и понятно, так бывает, когда в темном туннеле где-то далеко пробивается свет. И можно двигаться.

Тим влепил кулаком прямо в переносицу слишком на его вкус длинного носа. Под пальцами хрустнуло, но придурок даже не пытался активировать свое защитное поле.

Это хорошо.

Граув оставил свой датчик, интерком и китель на проклятом интендантском судне. Зато в кармане льняных штанов болтался острый складной нож.

Совсем неплохо, если у худощавого найдется похожий.

Новый удар в челюсть выбил Тиму сразу два зуба. Он рассмеялся и сунул руку в карман.

* * *

Пыльная бутылка коньяка совершенно опустела, да и день был на исходе. Можно было отправиться куда-нибудь и выпить что-нибудь вдогонку.

Розового шампанского, например. А лучше анжуйского, которое освежает мысли, а на губы ложится как поцелуй шальной девки.

Но особого желания двигаться не было.

Ларский мог бы сделать себе копию той же пыльной бутылки и прогуляться по саду верхнего пирса. По вечерам запах там пьянил сам по себе. Особенно у центральной белой башни, где цвели лилии. И там никогда и никого не было.

Могут ли лилии вызвать желание расслабиться или устроить свидание самому себе в самом сердце Планетарной прокуратуры? Будет забавно прилечь под сводом закона, чтобы любоваться звездами. Особенно если ты генерал-майор комитета межпланетарных расследований. И тебе особо некуда идти.

Нет, весело убить время – не проблема.

Можно на выбор: скутер, авиетка или челнок для полного отрыва, и через часок накручивать рулетку в самом шикарном казино Макао.

Спустить к дьяволу несколько сотен тысяч кредитов, чтобы не напрягать мозги на тему «куда бы деньги с пользой пристроить и прирастить». Там же, может, удастся похватать за задницы развлекающихся красоток, и какая-нибудь, возможно, будет непрочь переспать.

Если только не у него дома…

Нет, в пределы, он останется в кабинете. Коньяк сегодня пошел хорошо, и благо у него в задней комнате есть шикарный диван с периной из лебяжьего пуха.

Никита Ларский вычитал о перинах в какой-то древней книге и обзавелся таким лежбищем, но никому об этом не рассказывал. Когда утопаешь в самом ее центре, берешь в одну руку бокал шампанского, а в другую книгу, то легко можешь представить себя корольком маленькой сказочной планеты. А не следователем прокуратуры, которому подбрасывают одну дерьмовую историю за другой, а премии, погоны и награды только со скрипом и бесконечной бюрократической тягомотиной.

Вот повесили на Ларского проклятого изоморфа, и что с ним теперь делать?

Остается только депортировать на Орфорт. Хотя у этого бледноглазого урода есть ответы, которые комитет межпланетарных расследований хотел бы получить.

Но не может.

Нет никаких механизмов, чтобы обязать представителя другой расы отвечать на вопросы ни в качестве свидетеля, ни даже обвиняемого. Убить и то проще.

Каждая вшивая планетка печется о своей расовой безопасности. Поднимают жуткую шумиху в совете Федерации по каждому пустяшному поводу. Хотя вся их безопасность утекла бы в космическую задницу, не будь землян и инсектоидов, в простонародье – тараканов.

А Орфорт даже и в Федерацию не входит, изоморфы вообще закрыты для контактов, но под действие общих законов подпадают. Флаа-старший дал понять своим змеиным шипением, что обратится в Совет Федерации, если его щеголеватого отпрыска задержат или передадут инсектоидам без достаточных на то оснований. Вот и валандайся теперь с их правящим семейством. И с холодной тварью – Ру Флаа.

Даже от его голограммы Никите было зябко.

Не иначе холод у них уже наступил. Не удивительно, что бравый капитан увильнул от дачи полных показаний. Такую тварь вспомнишь в деталях и предполетную проверку не пройдешь. Любопытно, как он теперь собирается ее пройти? От уверенности капитана второго ранга шел крепкий взяточный запах. Нюх на это у Никиты был идеальный. Но провернуть такое дело было, на его взгляд, невозможно.

Интересно – как?

Внезапно на экране правой панели стола ожили и стали тесниться данные передвижения в камере изоморфа.

Пришел голубок в себя, то ли после удовольствия, то ли после парализующего удара, когда отбирали у него сладкий кусок в капитанском кителе.

Движение было беспорядочным, и удивленный Никита затребовал полное изображение. Сейчас Ирт и вправду быстро перемещался вдоль периметра ограждающего поля. Слишком быстро. Зачем? Он прекрасно знает, что не в силах преодолеть барьер собственной мобильной камеры.

Резкий поворот головы плантиморфа, и Никита увидел прилипшую ко лбу черную прядь и бешенство в почерневших от раздувшегося зрачка глазах.

Странно… с чего вдруг?

И тут ожила правая панель – дела местные, не инопланетные. Под его личным контролем. Никита прикоснулся к ней рукой, присмотрелся к выросшей голограмме и выматерился.

Черная водолазка была вся залита кровью, нос сломан, глаз исчез в кровавом подтеке. Трансляция была отличной, даже хриплое дыхание и свист пробитого легкого, в которое кто-то вогнал по рукоять нож, был очень убедительный, почти предсмертный.

Но до смерти было далеко, потому что с ножом в груди ошалевший от крови Майкл Стэнли вколачивал кулак с каким-то зажатым черным обломком в лицо парня, чья левая скула уже превратились в сплошное месиво.

Такой глупой выходки от лидера треклятого братства запредельщиков Никита совершенно не ожидал. Не его формат – искать кровавых потасовок от безделья. И не причина наблюдать за ним.

Генерал-майор уже собирался отключиться от этой ерунды, тем более что около развлекавшейся парочки дежурило на всякий случай несколько зевак, а над экскурсионной платформой висел прибывший по сигналу об очередной поножовщине транспортировщик с реанимационным и регенерационным комплектами.

И тут противник Стэнли – парень в костюме когда-то бежевого цвета – вывернул руку в кроваво-черной водолазке, отпрянул в сторону и, пнув Майкла ногой, в мгновение оказался сверху.

Синие глаза лихорадочно сверкали, можно сказать – искрились безумием.

– Чертов капитан!

Правая панель тревожно запищала.

С трудом оторвав взгляд от едва живого Граува, пытающегося придушить и без того хрипящего Стэнли, генерал увидел другое, искаженное яростью и отчаянием лицо.

Таким изоморфа Никита раньше не видел.

Он по-прежнему двигался: то приближался к ограждению, то удалялся, пару раз резко ударил в силовое поле руками, словно проверяя его на прочность. Человеческая форма потеряла устойчивость. Ирт то делался тоньше и выше, то его плечи расширялись, становились покатыми и тяжелыми. На ногах вместо лакированных туфель уже были огромные, странно бесформенные ботинки. Как изоморф создавал одежду, Никита не понимал.

Но сейчас орфортец был совершенно выведен из равновесия. Его губы налились кровью, кривились, ползли червяками по широкому лицу, глаза стали невероятно огромными – два бликующих омута, в глубине которых ходили темно-серые тени.

Никита перевел взгляд на левую голограмму, где тело потерявшего сознание Граува сползало со Стэнли, затем откинулся в кресле и взялся обгрызать ноготь большого пальца.

А это было забавно. Не случайное совпадение, совсем не случайное.

Как бедный изоморф извелся из-за своего капитана!

Из этого можно извлечь пользу и разобраться-таки в убийстве инсектоида. И вовсе необязательно депортировать Ирта. Он еще не рассказал все, что знает. Но расскажет.

У него, оказывается, есть поводок. Очень даже короткий капитанский поводок.

 

Совет безопасности

Если бы он не провел ночь в служебной конуре, утро бы не показалось столь отвратительным. Собственно, его даже и не было.

Утро – это на худой конец чашка крепкого кофе, омлет с толстым куском ветчины и возможность закрыть глаза, откинуть голову и представить, что сейчас он пошлет в жопу таракана, срочные, сверхсрочные и дохрена какие срочные дела и махнет в Макао.

Последний раз он провел там три дня подряд в обнимку с гибкой и смешливой китаянкой, не выбираясь из огромной, наполненной пузырящимся шампанским хрустальной ванны. Когда в ванну запустили пару десятков моделей крошечных золотистых рыбок, Чюнь Фуань вздрагивала от каждого скользящего прикосновения, прижималась к Никите и шептала ему что-то на ухо – непонятно, щекотно.

Он потом долго жалел, что не остался еще на несколько дней и не заказал в ванну с шампанским осьминогов.

С Лизой он тоже ездил в Макао. Только это были другие поездки – красное вино в слишком высоких бокалах, прогулки под звездами по шуршащему гравию и удивленный, мерцающий в сумерках взгляд жены, когда он, смеясь, подсадил ее на качели.

Эти поездки были частью какой-то другой, очень длинной жизни, которая ничем хорошим кончиться и не могла. Лизавета была слишком хороша для него. Золотистые волосы лежали на плечах безупречной волной, даже когда она поднималась утром с постели.

Ее кожа всегда была гладкой и словно светилась изнутри ровным, чуть розоватым светом. Когда она думала о чем-то, глядя в окно, а иногда и сквозь Никиту, между ее бровей появлялась чуть заметная складка, и сразу хотелось ее обнять и утешить, как девочку слишком серьезную и потерянную в этом огромном мире.

Вот только девочкой она не была.

Прошло двадцать лет, прежде чем Никите стало казаться, что он сходит с ума. Это было ранним утром. Лиза сидела к нему спиной и вставляла в уши длинные янтарные серьги. Никита смотрел на склоненную голову и отведенный в сторону локоть и внезапно ощутил, что он не живет, а много лет смотрит один и тот же идеально прекрасный, кем-то для него придуманный сон.

И на него накатила тошнота.

Его жена была из тех, кто не желал стареть и меняться. Таких было немало на Земле. Они жили, юные и совершенные, и умирали внезапно и гораздо раньше остальных, полностью исчерпав свои ресурсы.

Когда-то Никита отговаривал ее от такого выбора, но она не желала его слушать, пожимала плечами на все его доводы и выходила из комнаты, оставляя его одного. Он забросил попытки и постарался свыкнуться с ее решением, радоваться ее вечной неизменной красоте. И у него получалось. Долго. Потом все стало распадаться на части.

Все чаще рядом с женой ему казалось, что их жизнь похожа на древнюю картину, висящую на стене. Полотно с изображением юной Данаи, которая пережила тысячи лет и десятки тысяч поколений, но не понимает и никогда не поймет этого. Да и он сам уже не понимал. Сколько прошло времени их брака, кто он и кто она, и движется ли их совместная жизнь хоть куда-то.

Это стало началом конца.

Он раз за разом проводил ночи на работе, где осатанело пищал интерком, а в центре стола поднимались голограммы озабоченных парламентских или грозных судейских чиновников, а то и высших офицеров контрразведки с неизменно бархатными, вкрадчивыми голосами.

Все чаще, плюнув на сон, он закатывался в казино, где жизнь вертелась вокруг яркими картинками возбужденных игроков, длинноногих брюнеток, фигуристых блондинок с торчащими сквозь полупрозрачный шелк сосками и высокими прическами причудливой геометрической формы.

Погоны его стали толще. А Лиза ушла.

Когда это случилось, Никита месяц прожил в своем кабинете, очищая кровь от алкоголя каждые двенадцать часов, но ни разу не попытавшись связаться с женой. Он не понимал, чего хочет сам и что должен сказать ей.

Он и сейчас не понимал этого.

Если бы он поехал этой ночью в Макао, то вряд ли бы разобрался в свалившемся на него клубке проблем, но зато дефрагментировал бы дрянь, которая скопилась в голове и грозила еще больше распухнуть к обеду.

Но теперь его вызвали в Совет безопасности. Несколько часов назад еще один таракан откинул хитин, только на Луне и без расслабленного изоморфа поблизости.

На Совбезе на Ларского навалятся перепуганные военные с вопросами и самыми дурацкими предложениями. А он ведь так и не решил, что делать с Иртом. После нового убийства по-тихому провернуть свой собственный план не удастся и придется разъяснять, согласовывать, идти на компромиссы, а это верный способ слить все дело.

Ну почему второго инсектоида убили сегодня, а не на недельку позже?

«Прибыть с отчетом по делу» – пришло сообщение.

А какой к чертям собачьим отчет, если после вчерашней выходки Граува дело нужно открывать снова.

Никита плюхнулся на ложемент челнока межпланетарной прокураторы и закрыл глаза.

У меня нет толстой папки с отчетом, зато есть толстая прокурорская машина. Но вряд ли это произведет на генералов неизгладимое впечатление.

– Мыс Канаверал, – прошептал он, как только ремни мягко обхватили его тело.

Никита ощутил толчок, словно прыжок хищника вверх. Челнок несколько секунд повисел неподвижно, а потом рванул вперед, набирая скорость.

Легкая убаюкивающая вибрация прошла по телу Ларского. Он не смотрел ни вверх, на широкий, раздвигающий борта машины чуть розоватый композитный фюзеляж, ни на экран управления у ложемента, но чувствовал себя пупом этого мощного механизма. Здоровенного челнока, развернувшего где-то позади ложемента фасетчатые отражатели вытянутых вдоль тела крыльев и изогнутых под брюхом килей.

Где-то над горизонтом наверняка выползло еще сонное светило и лениво потянуло лучи к прозрачному куполу кабины. С десятком пустых ложементов кабина челнока, возможно, была слишком большой для одного следователя прокуратуры. Но Никите нравились челноки. В машине чувствовались неумолимость и спокойствие, которых не хватало Ларскому, вечно боровшемуся с желанием все бросить и всех послать даже не в пределы, а в запредельный космос. В огромной, пустой и без лишних деталей кабине челнока жизнь переставала казаться давящим со всех сторон хаосом.

Весь полет он не открывал глаза и думал о том, куда утром пойдет Граув, как только его выпустят из мобильного реанимационного модуля, и вернет ли себе Ирт прежний облик после всех невероятно причудливых трансформаций, которые Ларский наблюдал этой ночью. И после этого не мог уснуть даже на лебяжьей перине. Он очень хотел сделать ставку на одного из этих двоих. Но на кого именно? И как провернуть интригу без лишней крови?

Ему нужно было время, чтобы решить. Ему нужен был отдых.

Толчок вырвал Ларского из приятной дремы, в которой у Ирт Флаа из ушей росли густые ветви, он дрожал в прокурорском кабинете и очень доходчиво и убедительно объяснял, как убил и частично съел инсектоида. А капитан второго ранга Тимоти Граув стоял рядом и смотрел на развалившегося в кресле следователя комитета межпланетарных расследований с выражением восторга и обожания. Плантиморфа с кустом вместо головы он даже не замечал.

Все оказалось бредом от недосыпа.

Сглотнув горький привкус разочарования, Никита вздохнул и сполз с вертикально поднявшегося ложемента. С правого борта раздражающе бодро зиял выход, пришлось отправиться в его сторону.

Воздух снаружи был сух и прохладен, что было редкостью для этих мест. Вокруг мыса стелилась зелень и синева, открываясь далеким, невесомым облакам на горизонте. Солнце ложилось на небо не розовыми, а почти оранжевыми росчерками.

Никита потянулся, наслаждаясь пару мгновений щекочущим ноздри бризом, потом чертыхнулся и направил стопы в сторону здания Совета безопасности. Поверхность парковочного стапеля пружинила под ногами.

В ста метрах от сектора парковки раскинулось светло-серое полукруглое здание, распахивающееся к небу веером серебристых лепестков. Не столько серых, сколько розоватых – возможно, от того же утреннего солнца. Здесь определенно было неплохо, вот только никакой возможности развалиться с бутылочкой в гамаке.

Никита усмехнулся. Министерство обороны умело производить впечатление расслабленной, дружелюбной организации. Как будто распахнутое сердце не прикрывала заряженная до горловины ствола пушка.

Иллюзия, все иллюзия. Даже в домашней пижаме пехотинец есть пехотинец, и лучшее, что он умеет делать, – это бегать и стрелять.

А вот и она – мамашка иллюзий – конусная башня, уходящая в воду бесцветным покатым боком. Вдоль нее по пересечению рельс перемещались модули-генераторы силовых полей, процессоры всей этой великолепной геометрии.

Не существовало ни светло-серого здания, украшенного высокими окнами и серебристыми гребнями, ни зала заседания в центре, ни разнообразных, с большим вкусом созданных помещений, кругом примыкающих к центральному залу, для отдыха и откровенных бесед. Были только перекрестия силовых полей, сгустки энергии, имеющие плотность, структуру и цвет. Обман. Псевдовещество. Но только в другом вкусе, нежели у судейских и в прокуратуре, где предпочитали колонны, позолоту, порфир и витые бордюры.

Дорогая силовая архитектура здесь была, конечно, вопросом безопасности. Серый, изящно прорезанный окнами полукруг, который на несколько этажей уходил под землю, не мог разрушить даже прямой удар из ионной пушки крейсера.

Не говоря уже о том, что мыс Канаверал находился под прикрытием форпоста Луны и его истребительных баз. Никто пока не нападал, правда. Но мало ли что… До недавнего времени и трупа таракана никто на Земле не видел.

– О! Никита Сергеевич! Давно не виделись, – зарокотал кто-то сбоку. – Как идут дела на Филиппинах, генерал-майор?

– Как у слепца, который тащит на горбу незрячего, – поморщился Ларский.

Марра добродушно хмыкнул и поковырял ногтем кончик носа. Генерал-лейтенант разведки был давним знакомцем Ларского. Под его внушительной и добродушной внешностью пряталось много рифов и тайных течений, самой невинной из которых была страстишка охотиться на гигантских раков в Ледовитом океане.

– Незавидные тогда дела у слепца, – может не только упасть в яму, но и сломать себе шею. И ты при этом зеваешь по сторонам?

– Не выспался и не успел прожевать завтрак. А вид здесь неплохой и бункер – прямо театр на побережье, – пожал плечами Никита.

– Да ладно тебе. Ненастоящее оно и есть ненастоящее. Позвоночник не обманешь. Ты же знаешь, силовая конструкция никогда не покажется родным домом. На ней царапин не остается и следов от пролитого кофе.

Они пошли к широкому крыльцу, открывающему самый непритязательный вход в здание, без привычных для работника прокуратуры витых перил, колонн и амурчиков.

Позвоночник не обманешь.

Никита опять вспомнил о Лизе, такой неизменно юной и прекрасной. Время не оставляло царапин на ее лице и теле. Никите часто казалось, что пространство по имени Лиза навсегда осталось для него не освоенным, не затронутым их совместной жизнью.

Его жена была красотой, к которой он тянулся, но так и не смог дотянуться. И постарался испортить все. Чтобы она оставила его сама.

Трус.

Внутри многие уже собрались и переговаривались, стоя группами или сидя вокруг большого обсидианового со светло-серыми и коричневыми прожилками стола – единственной по-настоящему материальной вещью, которая, как он знал от Марры, была здесь.

Разведчик уже оставил его в одиночестве и рокотал где-то справа, тряс кому-то руку.

В этом царстве белых мундиров Министерства обороны Никита внезапно разозлился. Срочно захотелось дернуть обшлага и пройтись руками вдоль борта официального черного, как у всех прокурорских, кителя.

Я как единственный экспонат на выставке для десятка зрителей. И стол мне в цвет приготовили. Под конец разделают и съедят, чтобы избавиться от изжоги тараканьих убийств.

В ладонях почти зудело от желания что-нибудь оправить, хотя это была треклятая глупость – одежда сидела на нем безупречно, как и на всех.

Каждый в этой комнате был запечатан в совершенно гладкий и сияющий, как фарфор, футляр мундира с чуть выступающим вперед нагрудным карманом. Белая форма армейских подразделений различалась между собой только цветом лампасов, проблескивающих посередине золотой нитью, и обшивкой обшлагов на рукаве. Знаки различий отчетливо проступали на выпуклом левом кармане на груди.

Обводы мундира были идеальны, словно отшлифованы лазером по фигуре. Послушная каждому движению форма не сохраняла никаких лишних складок. Они появлялись только когда были нужны и исчезали, не оставляя и следа на этой ткани. Приятно упругой при каждом движении и мягкой на ощупь, как лен.

Не вояки, а ожившие древние статуэтки из политеки Никиты. Даже армейские ботинки с толстой, тяжелой подошвой и округлым носком гладко и лаконично повторяли обводы стопы. Хотя сравнительно с великолепной парадной, форма повседневного служебного присутствия статусных лиц была очень проста.

Никита тоже был при статуэточной официальности, но только, черт возьми, в оглушающе черном. Если бы он явился сюда с результатами прокурорской проверки зарвавшихся флотских подразделений, был бы неплохой раскладец. Но отчитываться придется ему.

– Давайте начнем, господа, – мягким голосом по-русски проговорил маршал Руазсов и опустился на стул с высокой спинкой.

Все замолкли. Никита дернул на себя ближайшее сиденье, которое скрипнуло отчетливо, как настоящее, и грохнулся на него, придав лицу самое что ни на есть озабоченное и утомленное выражение.

– Итак, ситуация просто отвратительная. Еще один мертвый инсектоид, и, как и в первый раз, совершенно непонятно, как это произошло. Поэтому, как вы понимаете, – это уже не просто чье-то преступление, а серьезная угроза планетарной безопасности.

Руазсов говорил совершенно домашним усталым голосом, словно жаловался жене на здоровье. Носители самых толстых погон в совершенстве владели всеми оттенками теплоты и усталости в голосе, да и Никита, получив первый генеральский чин, начал понемногу практиковаться в этом.

Пока яд ему удавался гораздо лучше, а значит, до маршальских погон было далеко.

– Кто будет отвечать за расследование? – прямолинейно рубанул генерал-полковник Виктор Краузе, отличавшийся удручающе квадратной челюстью.

В такой челюсти теплый тон не способен зародиться. С другой стороны, он и не нужен, когда командуешь здоровенными страшилищами из морской пехоты.

– Вот это мы и должны решить, Виктор. Боюсь, что теперь усилий прокуратуры будет недостаточно.

– Конечно, недостаточно! Убивать союзников у нас под носом. На наших базах. Нам бросают вызов, а мы перекладываем бумажки. Нужно действовать быстро и решительно.

– Это верно, Виктор, – с грустью в голосе проговорил маршал. – Нужно действовать решительно.

Марра, сидевший справа от Никиты, откинулся на спинку стула и стал с интересом разглядывать собственные ногти. Разведка в решительный бой как обычно не лезла, и прокуратуре стоило пока переждать.

– Предлагаю комитету межпланетарных расследований быстрее перекладывать бумажки, а пехотинцам решительно высадиться и прочесать, – раздался звонкий насмешливый голос.

Ну, конечно, Алекс Треллин – слишком молодой глава интендантской службы.

Высокий, гибкий, с длинным и очень подвижным лицом, он имел привычку морщить нос и фыркать на всякую сказанную кем-либо глупость. И глаза у него были необычные для его светлой кожи и каштановых волос – почти черные, продолговатые и чуть раскосые – мечта восточных красоток.

Вот только занозой в заднице он был редкостной.

– Куда именно предлагаете высадиться? – весь подобрался Краузе.

В голове Никиты вертелся ядовитый ответ и, чтобы отвлечься, он провел пальцем по датчикам встроенного в стол индивидуального полиэкрана. Можно еще разок глянуть на данные о лунной напасти, поразившей невинного инсектоида.

– Куда-нибудь высадиться и прочесать – никогда лишним не будет. Верно, генерал-полковник? Лучше неподалеку от форпоста Инсектоидов. Заодно обновите пехотное снаряжение. Надо брать пример с судейских и прокуратуры. Вот кто не дремлет, – и Алекс уставился на Никиту с непередаваемым выражением глубочайшего почтения. – Третий раз в месяц прочесывают с целью проверки наши склады, строчат доносы парламентским, а потом те отказывают в заказе на строительство боевого крейсера, что, дескать, энергоресурсов нет, а экзоскафандры нового поколения – не востребованы и пылятся на складах.

Засранец ловко перевел все внимание на Никиту. И теперь сидевшие вокруг стола белые вороны пристально и недружелюбно рассматривали черного собрата. Одного из тех, кто виновен в отсутствии нового крейсера.

Даже Марра выглядел так, словно они с Ларским никогда не выходили в океан и не подманивали раков на куски кровавого мяса. Вообще не были знакомы. К горлу подступила острая необходимость прокашляться.

– Да, действительно, – очень заинтересованно проговорил маршал. – Почему бы нам не послушать генерал-майора Ларского. Он, должно быть, лучше всех понимает, что происходит.

Повисла тишина, и Никита все-таки решительно прокашлялся.

Вся чертова дюжина членов Совбеза получила вечером его доклад, но глубина живого интереса в глазах говорила о том, что на файлы никто так и не взглянул. Сволочи.

– У прокуратуры на данный момент нет подозреваемых ни по второму убийству, ни по первому, – проговорил он весомо. – Мы получили свидетельство, что изоморф не мог сам убить инсектида. Согласно Межгалактическому кодексу Федерации прокуратура должна в ближайшее время освободить Ирта Флаа.

– Какое такое свидетельство? – сморщил нос Алекс.

Генерал-интендант наверняка знал больше всех. Не мог не знать. Ведь Тим числился в его ведомстве. В нем же два года назад получил право полетов и почему-то надеялся вновь улететь, будучи обдолбанным до самого мозжечка.

Чего хочет Алекс?

– Свидетельство капитана второго ранга Тимоти Граува, – Никита обвел всех глазами и деловито добавил. – Я сейчас выведу информацию.

На уже активированном экране он выбрал значок прокуратуры, отбросил к краям поля разные ведомственные отчеты и потянул вверх свой, укрупняя, разворачивая над пространством стола данные и вложенные изображения.

Дурак ты, Граув. Ты захотел это сделать так, именно так все это и узнают.

Звук он все же убрал и выделил фрагмент записи сразу после того, как капитан прошел за силовое заграждение камеры.

У себя в кабинете Никита просматривал этот кусок много раз, не веря в то, как внезапно и до неузнаваемости изменился в тот момент Граув. Как опустились плечи, шея жалко и тонко потянулась вбок и вперед, а губы искривились и мелко задрожали.

Но самое главное – глаза. Они стали огромными и еще более темными. Казалось, капитан Тимоти не видел ими ничего вокруг. Но откуда-то из их влажной слепой глубины проступила пронзительная отчаянная мольба и вина, горькая и совершенно безысходная. Откуда это в Грауве? Как он мог носить все это в себе на Дальних Пределах?

Именно в момент первого взгляда этих двоих друг на друга становилось страшно от мысли, что каждого человека можно вывернуть нутряной болью наружу, чтобы обжигало еще острее, навылет, и не оставалось ни единого тайного уголка, где можно забиться, отсидеться и спастись. Орфорт был адской выгребной ямой и, чтобы просто представить это место, требовалась увесистая бутылка чего-нибудь многоградусного.

Теперь эти двое стояли здесь, на черном полированного блеска столе, только прямо под их ногами плелись трава и корни.

Можно ли это назвать поцелуем?

Тело Граува, вдруг показавшееся тонким и хрупким, изгибалось и льнуло к требовательно склонившемуся к нему изоморфу. Подгибающееся колено упиралось в подставленную ногу. Бедра ложились на бедра. Под хозяйским обхватом человеческой с виду руки поднималась от тяжелого дыхания грудь Тима. На запрокинутое вверх, совершенно белое лицо падали неровные, длинные пряди Ирта, скрывая подставленный изоморфу рот.

«Поцелуя» не было видно, да и не нужно. Впечатление складывалось очень определенное от одного вида сбоку: на краю ничего не видящего глаза копилась влага и текла струйкой вниз, к обнажившейся ушной раковине.

Никита не мог это назвать поцелуем. И не только потому, что как-то не привык видеть целующихся мужчин. Дело было в другом.

Граув притащился к следователю затянутый в белый армейский мундир, как и у всех здесь за столом. Прорези лампасов и прошивка на обшлагах у него были красными, почти багровыми, как это принято в интендантских частях. На голограмме было видно, как парня трясет от боли, и как багровый цвет проступает бесформенными пятнами сквозь сияющую белизну одежды. Словно это была не кровь, а какая-то зараза от прикосновения к изоморфу, к его губам и рукам. К багровой, как пятна и лампасы, шелковистой рубахе. Но Граув все равно цеплялся за мучителя дрожащими пальцами. Его пожирали, а он цеплялся. Скользил белым обшлагом вверх по предплечью инопланетной твари.

Нет, это был не поцелуй.

Никита свернул изображение. И почувствовал взгляд. На него смотрел Алекс Треллин. Пристально и с невысказанным вопросом в глазах.

– Что за дрянь вы нам показали? – рыкнул Краузе и опять выдвинул вперед челюсть.

– Очень наглядная дрянь, – вкрадчиво протянул Марра. – Изоморф не убивал.

Маршал устало потер лоб, но кто-то из не знакомых Никите армейских, с раскосой китайской физиономией, растерянно спросил:

– Почему не убивал?

Никита вздохнул и пояснил:

– Изоморф завел симбиота, вступил в брачную связь. И задолго до этой сцены и убийства. Он не сможет никого разрывать в клочки, пока не размножится, ну… или не уничтожит своего партнера. Так они устроены.

– Похоже, он не оставляет надежды, ну… – Марра иронично улыбнулся, – размножиться.

Никита пожал плечами.

– Допросить орфортца мы не можем, задерживать тоже. В общем, вернулись в точку начала.

– Ох! Окружной путь – самый длинный и утомительный, – с наигранным сочувствием протянул Алекс. – Зато надежный.

Стервец.

– Вы же знаете об этом, генерал! – Никита поддался вперед, не в силах сдержать гнев. – Это ваш офицер. Как вообще под его командованием оказался корабль?

– Бывает, – тонко улыбнулся Алекс, и в черных глазах зажглись насмешливые искры. – Какая-то бюрократическая путаница. Знаете, Никита Сергеевич, сейчас так много бумаг и отчетов. А у нас, хозяйственников, – больше всех. Это, конечно, серьезная недоработка. Будем разбираться.

Разберутся, как же.

Ходили слухи, что каждые полгода в интендантской службе проходили учения с интригующим названием «Холодный след». Никита иногда сожалел, что ничего подобного не водилось в прокуратуре.

– Бумаг много, а толку нет. Если бы не дурацкое правило защиты информации о психологической травме, мы бы знали изначально, что Ирт Флаа не мог убить.

– Прокуратуре неймется забраться в каждый шкафчик с грязными подштанниками. Без личного присутствия Граува не определили бы, что к вам в лапки попал Флаа. Или у вас картотека на тварей с Орфорта?

Ларский с усилием выдохнул и настроился на решительный игнор наглого интенданта.

– Нужно, чтобы изоморф рассказал все, что произошло с инсектоидом. На него можно надавить? – спросил генерал Рёмер.

Немец был старше всех из присутствующих флотских. Дотянул уже до размена второй сотни лет и последние двадцать собирался на пенсию.

Никита откинулся на спинку стула и качнулся на задних ножках. Поверхность стола скользила под горячими ладонями.

– Можно. Обещать ему Граува за показания. Обещать не депортировать.

– В смысле? – нахмурился маршал. – Скормить изоморфу землянина?

– Не обязательно. Поставим условия и будем следить. Только дернется – депортируем. Или обманем. Граув, конечно, немного понервничает. Но ему не впервой.

Вокруг зашумели.

– Это опасная игра, генерал-майор.

– Мы же ничего толком не знаем об изоморфах! Кто предскажет его поведение?

– Он может быть угрозой для людей!

– Судейские вас сожрут за нарушение прав человека.

– Это не вариант. Совершенно незаконно.

Никита развел руками. Проклятый Совбез! И еще считают себя армейскими! Хорошо хоть Марра молчал, задумчиво разглядывая Никиту. Впрочем, и Треллин тоже молчал.

Никита успел бы и сам провернуть это дельце, если бы не этот дурацкий слет на Канаверале. А врать на прямой вопрос – слишком рискованно для будущих толстых погон.

– То есть Планетарная прокуратура Ирта Флаа просто отпускает? – спросил он в общем гомоне.

Вояки замолкли.

– Боюсь, у вас нет выхода, – устало ответил Руазсов. – Попробуйте запустить полную информационную обработку убийств, используя мощности Центрального компьютера. Разложите все по битикам, сравните убийства. Сделайте расширенный контекстуальный поиск за пару лет. Нет, за три. Вдруг что-то всплывет.

Информационно-транспортное кольцо Центрального компьютера Земли ложилось спиралями под поверхностью планеты и обеспечивало все основные процессы жизнедеятельности. Как древняя доменная печь, Центральный компьютер Земли работал не останавливаясь.

– По первому случаю мы все это делали и ничего не нашли.

– Проклятие, Ларский, – маршал ударил ладонью по столу. – Теперь убийств – два! А это что-то уже меняет. Работайте с Марра.

– Плохо то, что убийства такие разные, – взял слово Марра. – В первый раз сработала хрономина, причем такая, что ни мы, ни инсектоиды, так и не поняли, откуда именно появился труп и изоморф. На Земле ли он вообще погиб. А второй раз все было штатно, есть записи основных перемещений на Луне. Мы знаем точно, что и кто находился на базе. Инсектоид был совершенно один в двухсотметровом радиусе. И превратился в фарш.

– Что вы хотите сказать, генерал-лейтенант?

– Нельзя отпускать изоморфа. Пока он наш единственный след. А ситуация тревожная. Я бы сказал – это угроза нашей безопасности, а источник не ясен.

– И что предлагаете делать?

– Обвинить его в нападении на человека и подать иск в Межгалактический суд Федерации. Пока они разбираются, он посидит под колпаком и, может, заговорит.

– Нападение на Граува во время следствия? Капитан, скорее всего, не согласится подписать этот иск. Он видит это иначе.

– Согласится, не согласится. Надавите, генерал-майор. Он же хочет летать, особенно на крейсере, хочет, чтобы в интендантской службе терялись файлы и папки.

Дьявол поймет, чего он хочет. Он захватил нож и сцепился с Майклом Стэнли. Это мало похоже на светлую мечту о полетах. Больше напоминает опухоль в голове.

– Хорошо, я попробую.

– Через пару часов у меня будет посол инсектоидов. Я запрошу всю информацию об их погибшем офицере.

– Что там можно запрашивать? – сморщил нос Алекс. – Родился, стал частью колонии, окреп и выполнял задания роя.

– Может, первый и второй погибшие были на общих операциях?

– Не были, но у них там все общее, даже мысли порой.

– Но не причины случившегося. Плохо то, – негромко проговорил Руазсов, – что оба случая произошли, по сути, на Земле и нигде более. Ни на одном из форпостов инсектоидов или других представителей союзнических рас подобного не было.

– Может, это все-таки какая-то скоротечная болезнь, – подал голос адмирал с лошадиным лицом и густыми бровями. Ливада, вспомнил Ларский, его зовут Ливада и, кажется, он американец.

– Наши спецы убеждены, что нет, – покачал головой маршал. – Никаких следов, кроме мгновенного разрыва тканей. Только виновник уничтожения – невидимка. Ростки изоморфа были идеальным объяснением.

– А были ли какие-нибудь странные случаи на Дальних Пределах последнее время? – спросил Никита, покачиваясь на стуле. – Какая-нибудь агрессия внутри Федерации? Конфликты?

– Нет, – покачал головой Марра, – все тихо. Ситуация выглядит совершенно безопасно.

– О, конечно, безопасно! – воскликнул Алекс, потом дурашливо заглянул под стол и обвел взглядом присутствующих. – Если бы была хоть малейшая угроза безопасности, то за этот стол бы пригнали и великого гросс-адмирала. А так – господин Руазсов и бакланы флотского болота!

– Прекратите свои шуточки, господин интендант, – холодно произнес Ливада. – Если здесь собрались бакланы, то вы – если вспомнить историю с португальским флотом – обычная сорока-воровка.

Ларский хрюкнул, услышав про португальский флот, в историю с которым был непосредственно вовлечен как представитель прокуратуры. Хотя флоты, как правило, не имели национальной принадлежности и строились из планетарного или федерального бюджета, все же если обнаруживались обученные именно по национальной квоте контр-адмиралы без флотов, те или иные территории могли профинансировать создание дополнительных, отданных под их командование кораблей.

Так однажды Португалия заявила о желании приобрести три боевых крейсерских соединения. Действительно, хотелось срочно снабдить ими трех безлошадных португальских офицеров. А вот денег у Португалии хватало только на два межпланетарных крейсера… с половиной.

Генералы интендантской службы пожали плечами и продали… три. День торжественного старта был назначен, ленточка разрезана и, вспухнув фотонными ускорителями, крейсеры на первой космической скорости рванули от земли. Когда притяжение Земли было преодлено, стало доминировать притяжение Луны, один из крейсеров вдруг замедлился, заковылял и стал безнадежно заваливаться куда-то в сторону Моря Спокойствия. Позорный старт до глубины души возмутил совет Португалии, они пылали желанием разобраться, подозревали или диверсию, или махинацию. И не зря.

Отправившаяся на Луну прокурорская комиссия сделала потрясающий вывод. Если не считать внешнюю оболочку, крейсер был пуст как консервная банка. Почти. Примитивные коммуникации временного ремонтного комплекта, которыми была завалена интендантская база на мысе Доброй Надежды, позволили ему доползти до Луны, но дальше лететь он не мог.

На документах сдачи и приемки трех крейсеров стояли подписи несуществующих военноначальников, никто ничего не знал, поскольку в день сделки все уважаемые и уважающие себя высшие армейские чины были на межгалактическом многоборье. В самом злосчастном крейсере обнаружили практически не идентифицируемых клонов.

Португальцы задохнулись от возмущения, когда бойкие и технично умывшие руки офицеры-интенданты предложили отправить клонов на пожизненное, а пока идет расследование, подключить к этим двум оплывающим биомассам системы жизнеобеспечения. Пока шла вся эта шумиха, недоделанный крейсер валялся Луне. Возиться с его транспортировкой никто не хотел, денег на его достройку у Португалии не было, а поскольку виновных так и не нашли, третьего португальского контр-адмирала пристроили в теплое местечко, то про корабль быстро забыли.

Возможно, он все еще лежал на темной стороне Луны…

– Ну почему я – обычная сорока-воровка? Удачливая, изворотливая и наблюдательная – так сказано в моем личном деле. Но гросс-адмирала среди здесь собравшихся все равно не наблюдаю.

– Что вы хотите сказать этим вашим «не наблюдаю», Треллин? – нахмурился маршал. – Вы же знаете, он пока не доступен.

– Да, застрял где-то в медвежьем углу галактики и не доступен. Связь утрачена, маршрут не известен. И слава богу! У нас в кои веки наступил покой, никто не дурит и не болеет, и не стреляет из ионных пушек по скоплениям астероидов. Если бы еще тараканы не дохли!

Ларский нахмурился. Намек был совершенно очевиден – по странному стечению обстоятельств первое лицо военно-морских сил отсутствовало. Тень нехорошего предчувствия возникла около сердца, и он задумчиво провел большим пальцем правой руки по подушечкам четырех других.

Чушь собачья!

На Землю никто давно не нападал, да и это вообще невозможно. Земляне, конечно, участвовали в конфликтах, но далеко-далеко отсюда. Вот в одном таком чудесном месте надолго застрял гросс-адмирал Соединенного гиперфлота «Альфа».

Тухлая история.

Заседание было окончено, и участники отправились по авиеткам и челнокам. Попрощавшись с Марра, Никита вдохнул ставший теплым и влажным воздух и обвел взглядом просторы мыса, пытаясь отвлечься от дурных предчувствий. Не вышло.

Генерал Треллин вырос прямо перед носом и взялся беспардонно разглядывать генерал-майора. Он был выше на целую голову, чем особенно раздражал.

– Вам чем-то помочь? – сухо брякнул Ларский.

– Нет. Но знаете… – вдруг заговорщически улыбнулся Алекс. – Мне ваша идея понравилась больше.

– Какая идея?

– Отпустить Ирта Флаа. Пообещать и отдать ему капитана Граува. За информацию.

А тебе плевать на законы и правила. И на своего офицера тоже?

– А я-то думал, вы за него сильно волнуетесь, – хмыкнул Никита. – Теряете бумажки, отдаете корабли.

– Конечно, волнуюсь! Я за всех своих офицеров волнуюсь, ночи не сплю. Но Орфорт, м-да…, боюсь, он сильно повлиял на него.

На подвижном лице появилось выражение глубокой и слишком показной печали.

Сколько же ему лет? А ведь, похоже, он сверстник капитана.

– Вы знаете, что вчера Тимоти Граув устроил поножовщину? Причем напал на Майкла Стэнли.

– Лидера запредельщиков? – оживился Алекс.

– Да, на него.

– Не может быть!

Глава интендантской службы на мгновение в задумчивости отвел глаза, потом шагнул ближе к Никите и коснулся длинными тонкими пальцами обшлага мундира.

– А знаете, генерал-майор, не готовьте этот иск сегодня. И не говорите с Иртом Флаа. Просто, если к вам придет капитан Граув, сначала послушайте его и… поступите, ну… по закону. А не как предлагал тут наш любитель полярной рыбалки.

– Что вы имеете в виду? – нахмурился Никита.

– Ничего. Я просто хотел сказать, что ваша идея мне нравится больше.

Парень резко развернулся и пошел прочь. Ларский с удивлением заметил, что на крайнем стапеле молодого генерала ждал небольшой пестро раскрашенный скутер.

Сейчас Никита отчетливо вспомнил, как запрашивал у интендантской службы дополнительную информацию по еще не прибывшему на Землю Грауву и получил в качестве ответа убедительную голограмму – сложенный кем-то кукиш на горке расплывающегося масла.

Не отправить ли ему ту же картинку Алексу Треллину?

 

Неизбежность

Мое имя? Не могу вспомнить. И где я? Где теперь? Волна тревоги накатила внезапно, вызывая желание забиться глубже внутрь, в кокон собственного тела, и забыть о том, кто он и что должен делать. Но узнаваемые и неприятные образы его собственной жизни быстро оживали памяти. А вместе с ними и паника от того, что он должен принимать какие-то решения, куда-то идти, с кем-то разговаривать.

Где я?

На Земле.

Совершенно один.

Тим нехотя разлепил веки, уже отчетливо вспомнив, как над ним нависла длинная лошадиная физиономия парня с пузырящейся у губ кровью, а потом в голове что-то хрустнуло, и внезапно стало хорошо и спокойно.

Тебя нет. Или ты часть чего-то невозможно большего и ничего не должен делать сам.

– Вот и второй очнулся, – осуждающе хмыкнул кто-то сбоку.

Тим осторожно повернул голову. Ну, конечно. Операционный модуль. Привычное местечко. Только здесь рифленые поверхности стен проблескивали лазоревыми искорками, а операционных столов, оснащенных генераторными кольцами, было больше десятка, и все они пустовали.

Похоже, это была одна из станций городской скорой помощи, а унылый хмырь с крючковатым носом и осуждающим взглядом – дежурный врач.

Сэм уехал, а я взял с собой нож и устроил драку.

Тим обхватил себя руками и согнул обнаженные ноги в коленях. Тело, в котором боль прошла без следа, вновь показалось ему чужим.

Они все чинят и лечат. Делают новым. Зачем?

– А что с первым? – неловко спросил Тим.

– Он соблаговолил очнуться раньше, и я его уже выставил, – буркнул врач. – Вы отправитесь следом. Наверху ваша авиетка.

Тим сел, и его ноги коснулись теплого гладкого пола. Но все равно кожа покрылась мурашками, как от холода. Вчера он сидел точно также, только теперь не было ткани, в которую он мог бы обернуться. Спрятаться.

На поверхности справа и слева от него, изогнув лепестки, головки и конечности, теснились неподвижные манипуляторы. У изголовья стола приткнулось потухшее генераторное кольцо. А напротив, развалившись в кресле и вытянув ноги на операционный модуль между ними, сидел доктор и бесцеремонно рассматривал Тима.

На нем был тонкий серый скафандр, который плотно облегал мускулистое тело. Шлем сложно было различить – его линия повторяла обводы головы, чуть выступая перед крючковатым носом.

– Шлем не нужен, я не заразный, – поежился Тим и стал озираться в поисках одежды.

– Не уверен. Были у психолога?

– Нет. Я просто…

– Что просто?

Просто хотел, чтобы снова стало больно.

Подумаешь, ерунда.

Просто… мне нужно к Ирту. Очень нужно к Ирту. Прямо сейчас!

– Можно, я пойду, – Тим не услышал свой голос, потому что в ушах шумело, но он знал, что сказал именно это.

– Идите… капитан Граув.

Можно избавиться от интеркома, от формы с идентификаторами, но кровь тебя выдаст. Твое имя и биография приписаны к крови, и скрыться от прошлого невозможно.

Доктор наклонился и через секунду швырнул в него комок одежды. Бежевая ткань расправилась в руках, и Тим узнал костюм, в котором он отправился в казино, но даже не добрался до побережья.

И до Ирта.

От плеча к середине рукава тянулся бесформенный лоскут.

– Я сделал этим тряпкам ионную чистку и только, – скрипуче сообщил врач. – Непрочный вы выбрали материал для того, чтобы пойти и подраться.

Тим провел рукой по шероховатой поверхности хлопка. Древняя ткань.

Там, на Орфорте, у него было что-то вроде мешка, сплетенного из стеблей растений, мертвых, но жгущих своими невидимыми колючками. Он тогда впервые узнал, что одежда может терзать кожу, даже ту, под которую не забирался Ирт.

– Спасибо, я… – он попытался что-то сформулировать, но не вышло. – Спасибо.

– Не за что. Советую сразу отправиться в службу психологической реабилитации. Вы же недавно из дальнего космоса? И сразу поножовщина.

– Да, да, конечно, – пробормотал Тим, торопливо натягивая штаны. Большой палец попал в какую-то прореху, нога застряла в ткани, и раздался треск.

Поножовщина вовсе не сразу. Сначала было другое… Не режущее, но очень глубоко проникающее.

Доктор, прищурившись, наблюдал за ним. Глаза навыкате под невидимым шлемом на миг показались белесыми, и Тим инстинктивно поджал пальцы голых ног.

Рубаха облегала тело свободно, как мешок, а вот своей обуви он не видел.

– Э-э, извините, а где…?

– В подъемнике. Приказал роботу-транспортировщику оставить их снаружи. Можете идти к выходу и наверх, – и врач махнул рукой за спину Тиму.

Тим развернулся, неуклюже качнувшись. Куда теперь?

Тим быстро провел руками по глазам, усилием воли пытаясь избавиться от липнущего к изнанке век образа изоморфа, от имени, которое кто-то повторял в его голове.

Взгляд рассеянно скользнул по работающему столу у стены. Манипуляторы бесшумно двигались по его поверхности, быстро наклоняя свои умные головки к чему-то темному, распластавшемуся посередине. Тим вспомнил Сэма и его медотсек, всегда пустовавший на станции.

Огромная, не слишком заселенная станция была, наверное, самой скучной из всех станций, разбросанных по Дальним Пределам, – незачем наблюдать и некого встретить. У границ Станции только галактика разряженного газа – пространство нерожденной звезды. Посеревшие от тоски ученые брали какие-то пробы и что-то высчитывали, и от результатов расчетов лица их еще больше вытягивались, а речь становилась невнятной.

Впрочем, Тим именно так и представлял ученых еще со школьной скамьи.

Сам он время от времени отправлялся до ближайшей сортировочной станции, где разгружались крупные транспортники, и развозил грузы по паре-тройке таких же скучных местечек, как и их собственное.

А вот Сэм… Он что-то вечно читал, чем-то занимался. Имел очень серьезный и загадочный вид, а иногда закрывал шлюз в медотсек прямо перед носом Тима и отвечал односложно.

Однажды он впустил его. С гордым видом. Внутри одуряюще пахло выпечкой и миндалем, а короб синтезатора стоял впритык к операционному столу.

– Что ты делаешь, Сэм?

– Я? Совершенно ничего, – он плюхнулся широкой задницей на затертое кресло, демонстративно сложил пальцы на животе и вытянул ноги.

Манипуляторы суетились, мелькали около синтезатора, который сначала плевался кругляшами аппетитной выпечки, а потом выдвинул из своего брюха влажно поблескивающий крем. На стерильной операционной поверхности вырастало что-то сладкое, аппетитное, миндально-шоколадное. И все зажимы, держатели, скальпели были заляпаны тягучим кремом.

– Сэм, что такое у тебя творится?

– Миндальный торт, капитан Граув. Он называется «Спящая в гнезде ворона». И заметь – я ничего не делаю.

Кулинарное сооружение, правда, напоминало ворону. Но только не спящую, а сдохшую. И подохла она от того, что на нее наступил слон. Хотя слонов на станции не водилось, как и ворон. Они с Сэмом съели дохлую ворону с жадностью, отламывая лакомые куски и облизывая пальцы. Сэм просто сиял от удовольствия.

Тиму стало смешно, что врач станции скорой помощи развлекался, используя пустующее оборудование, как и Сэм, – совсем не по назначению. Только здесь была не выпечка, а какая-то сложная вязка.

Тим обернулся перед появившимся перед носом треугольным проемом.

– Спасибо, док! Не скучайте здесь.

– Сам не скучай, Тим Граув, – недовольно проскрипел врач, но все же поднял руку в прощальном жесте.

Я бы с удовольствием поскучал. До конца жизни.

Тим шагнул в полукруг просторного подъемника.

Наверху бело-красных башен скорой помощи, которые были разбросаны по каждому городу планеты, всегда находились парковочные площадки. Сюда опускались реанимационные транспортировщики и здесь цеплялись машины пациентов.

Операционный и рекреационный модуль, откуда поднялся Тим, был устроен на верхнем уровне – сразу под парковкой. Первый уровень башни обычно занимали силовые и энергетические установки, второй – материалы для синтезирования, протолекарства, заготовки тканей.

Тим не особо разбирался в этой медицинской белиберде, но за время однообразной жизни на станции наслушался несчетное количество пространных рассуждений Кэмбелла о том, что значит правильно организованное лечение, и какими значками настоящие медики, а не всякие шарлатаны, размечают медицинское оборудование. Теперь эти бессвязные сведения всплывали пятнами, как клочки серых мхов на скалах Орфорта.

Тим обхватил себя руками и шагнул на залитую солнцем площадку. Его ждали.

Это был не Ирт. Хозяина не отпустили или он не нашел свою зверушку.

Я сам приду.

Тима дожидался тот самый парень в черном с экскурсионной платформы. Он стоял, привалившись к прозрачному кокпиту скутера, раскорячившегося у края башни на подогнутых крыльях, и смотрел прямо и вопросительно.

Тим остановился, опустил глаза, но, уткнувшись взглядом в уродливое темно-красное пятно на носке кроссовка, поднял голову:

– Извини… я сожалею, правда.

Рука опустилась в карман, но ножа там не было. Странно, куда он мог деться. Хотелось сжать его рукоять.

– О чем именно? – спросил парень напряженно и, оттолкнувшись от скутера, сделал несколько шагов навстречу Тиму.

Его руки тоже были в карманах, плечи, затянутые в темное, чуть сутулились, а на груди зияла здоровая прореха. Кожа под ней выглядела пронзительно белой, как и на его голове.

Хорошее место для удара. Даже сейчас.

Тим неопределенно пожал плечами, стараясь избавиться от мыслей об Ирте. Да и сказать ему было нечего: сожалел он о многом.

– Понятно… Твоя авиетка приписана к кораблю?

Вдоль борта белой машины в красном цвете интендантского ведомства переливалось имя корабля.

Когда три года назад Алекс сказал, что у него для капитана второго ранга есть одна неплохая посудина под названием «Прыжок мужества», Тим наотрез отказался даже проверять, существует ли эта посудина или над ним просто издеваются. А вот имя «Маленькие радости», хотя звучало не менее издевательски, вполне его устроило, и этот корабль заполнил его жизнь без остатка.

Пока он не вернулся на Землю.

– Ты недавно из космоса?

Голос пробился сквозь смуту образов, закрутившихся в голове.

– Да, – выдавил Тим и оглянулся через плечо, сам не понимая зачем, кого именно он ожидает там увидеть, потом добавил, – меня зовут Тим Граув.

Парень помолчал, словно надеясь на еще какие-то слова, но ничего разъяснять Тиму не хотелось.

– Я – Майкл Стэнли, – сказал тот и протянул руку вверх запястьем с датчиком интеркома, чтобы обменяться контактами, установить связь.

Тим развел руками, показывая свои пустые запястья.

– Ладно, – тряхнул головой Майкл и развернулся к скутеру.

Прозрачный верх крошки отполз назад, Майкл наклонился, чтобы забраться в кабину, но в последний момент снова посмотрел на Тима.

– Впрочем, можешь и так найти меня, если захочешь пырнуть кого-нибудь.

– Кого-нибудь или тебя? – искривил губы Граув.

– Ну да, – кивнул парень невпопад и вдруг широко улыбнулся. – Стэнли из Братства запредельщиков.

Коробочка скутера, похожая на важно рассевшуюся лягушку, неуклюже перевалилась через край башни и взмыла вверх. Тим остался один на пустой площадке. Он, авиетка и город.

Город распахивался вокруг Граува зеленью, синим небом, разноцветными небоскребами, призрачно мерцающими вдалеке флоотирами, куполами приземистых частных строений, и монорельсой, петляющей, двигающейся между зданиями, не имеющей ни начала, ни конца.

Тело разом заныло, требуя жалящих прикосновений. Словно червь в мозгу крутилась мысль, что он может оказаться у Ирта всего через несколько, пусть и очень длинных минут.

Я смогу справиться, я не поеду.

К нему… через пару секунд.

Он заставил себя подумать о «Маленьких радостях», о том, что его единственно правильный выбор – отправиться к Алексею и уговорить его помочь снова.

Через силу Тим проковылял к авиетке.

– В Дублин, – проговорил он медленно, по слогам, не доверяя собственным мыслеприказам.

К тому моменту, когда ремни застегнулись на нем, Тима трясло. Ломка. Он знал, что это скоро пройдет, а потом снова вернется и снова…

Как это всегда было на Орфорте…

* * *

Хозяина не было долго, слишком долго. Он отправился на охоту в Просторы. Трехдневная трясучка у Чаги уже прошла, но ему все равно было плохо. Съев разваренное корневище рауда, которое ему по приказу Ирта раз в день выдавали у заднего входа в Ниши Пира, он выбрался наружу и стал карабкаться вверх.

Чага старался выискивать проходы и местечки, затянутые шевелящимся пылевым мхом и поэтому безопасные. Когда голая ступня попадала на черную поверхность камня, тонкие прозрачные вкрапления подрезали кожу, и пятна крови шипели на скальных уступах, из красных становясь розовыми.

Боль его отвлекала, рождала ощущение близости Хозяина, но все же он не мог потерять слишком много крови, иначе не будет сил, чтобы забраться наверх, чтобы ждать и увидеть его возвращение. Иначе Ирт не войдет в него сразу, как вернется, скажет, что Чага слишком дохлый для этого.

Конечно, ему не добраться до самого верха Стен Флаа. Но даже с середины крайней горы – Башни Предупреждения он мог видеть через черную, выжженную землю Пояса Спокойствия разворачивающиеся вдаль Просторы.

Он нашел безопасный пятачок серости и сел, подобрал к груди колени, стараясь не касаться спиной режущих каменных выступов. Мешок, который он носил на теле, теперь полностью укрывал его ноги, и Чага подоткнул его края под кровоточащие ступни. Так он чувствовал себя незаметным, спрятавшимся от чужого интереса, и мог ждать.

Просторы менялись каждый день. Иногда они становились яркой радугой, сложенной из выступов и впадин, иногда вдруг серели, выцветали под яростным, почти белым светом далекой звезды. Самые ядовитые цвета: ультражелтый, зеленый и синий, а иногда и затягивающий в бездну черный появлялись и исчезали в Просторах за считанные часы. То с одного, то с другого края Просторов можно было увидеть вздыбленные вверх отростки, причудливые спирали тех существ, кто зарождался, менялся и погибал там.

За границей Пояса Спокойствия Чаге не было места, любое, даже самое маленькое и смешное создание, вросшее корнями в землю этой планеты, превратит его в кровавые ошметки. Он был жив, потому что так решил Хозяин.

Возможно, смутно знакомый ему Тим Граув смог бы пройти сквозь чащобу Просторов – он хорошо стрелял, быстро думал и летал, как бог… А еще смеялся над опасностью.

Дурак!

Но он умер, захлебнулся в крови своих друзей, которых привел сюда. Друзей, которые ему доверяли. Потому что Тим Граув был уверен, что прав, что докажет свою правоту. И мир будет ему аплодировать.

Дурак!

Тим возомнил себя Богом, и поэтому место его было в аду. Навсегда. Где адскими муками правит совсем другой Бог. Чага знал от Граува, что в этом мире есть еще несколько Стен – горных массивов, окруженных пустошами безопасности. Стены были домами разных семей, но самыми мощными на планете оставались Флаа.

На Орфорте изоморфы были разумной расой, все силы которой уходили на сохранение природного баланса и собственного господства на бешено меняющейся планете. Просторы рождали все новые и новые формы жизни, которые пожирали друг друга не столько для энергии, сколько для порождения других, еще более совершенных форм. Чтобы оставаться на вершине эволюции, изоморфы каждые тридцать дней покидали Стену и отправлялись на охоту.

Мир был безумен и страшен своей непредсказуемостью.

На Орфорте не было правил, и везло тому, кого забирали на Стены. Тогда все становилось просто. Место и смысл жизни каждого существа определялись. Смерть переставала быть внезапной. Одиночество исчезало. Чага знал, что был недостоин этой жизни и даже разваренного рауда по утрам, потому что был самым бесполезным созданием в этом мире.

Об этом ему сказал Ру Флаа:

– Я не хочу, чтобы ты оставался подле моего сына, землянин. Тебе следует вовремя умереть. До наступления холода.

– Господин? – он не смог поднять глаза на серую громадину, бесшумно перемещающуюся вдоль дальнего антрацитового свода Ниши Изысканий.

Ру Флаа продержал его несколько часов голого в стеклянной, изумрудного цвета ванне. Чага сидел по шею в густой тягучей жиже, наполненной мелкими тварями, и, зажмурив глаза, чувствовал, как липнут к нему горячие присоски, а живые тонкие иглы проникают под кожу, ползут где-то внутри его. Уродливое тело Чаги ритмично вздрагивало, как от электрических разрядов.

Когда все было закончено, Ру приблизился, и от ствола его массивного тела отделилась гибкая рука с вытянутой ладошкой без пальцев. Она коснулась поверхности жидкости, и мелкие твари разных форм стали забираться на гладкую, словно резиновую, кожу и растворяться на ней, впитываться внутрь.

Изоморф стоял несколько мгновений неподвижно, размышляя, потом на верхней скругленной части ствола появилось несколько отливающих розовым прорезей.

– Ты примитивное существо, – прошелестел голос, – совершенно бесполезное, не способное ни к размножению, ни к трансформации. Выбирайся отсюда и вытрись.

Конечно, он был бесполезным, жалким существом, не мог ни с кем говорить, и с ним не говорил никто, кроме Ирта и пару раз Ру. Изоморфы из свиты Хозяина делали вид, что не понимают ни слова из его уст. Хотя Чаге казалось, что они просто развлекаются с ним.

Он знал, что войдя в него в самый первый и страшный раз, обернув его своим телом, проникнув тонкими ростками в голову через ушные раковины и рот, опутав живой сетью все нутро под кожей, Ирт забрал из Тима Граува то, что хотел. И мог передать любому изоморфу просто через прикосновение.

В тот раз, отпустив его, охрипшего от крика и ослепшего от боли, Ирт вдруг произнес ясным и до странности звонким голосом:

– А ты забавный, Тим Граув. Я пока оставляю тебя в живых.

– А сам сдохни, урод, – выдавил он, не в силах даже приподняться.

После всех этих, казалось, бесконечных дней в Нишах Перерождений, Ирт пророс в него навсегда и остался в крови. Постепенно Чага научился ждать и звать. Лишился всего ненужного, а взамен получил простые правила, скрывающий его до щиколоток мешок и жажду боли. А теперь Ру сказал, что ему следует вовремя умереть.

Холод скоро наступит, и это было правдой.

Но пока он был жив и всматривался в Просторы, надеясь уловить движение среди разноцветной живой массы и по нему угадать возвращение отряда Ирта. Когда Хозяин вернется, то придет к нему сразу, как сможет, как отпустят дела. Он был добр, понимал, что Чаге нужно выбраться из мешка и прижаться к нему. К телу, тяжелому, сильному, легко меняющему форму. Но всегда узнаваемому.

Ирт двигался вертикально, как и его отец, только предпочитал две, в редких случаях три и даже четыре ноги, широкие, мощные как у зверя, плавно переходящие в конус торса.

Иногда сквозь его темную с багровыми росчерками кожу проступали узлы и переплетенные мышцы, иногда конус приобретал округлость и гладкость, словно надувался изнутри. Но бывало, что с широкого верха плеч к бедрам, соединяющим ноги, спускались тяжелые складки.

Он мог менять количество и длину рук или обходиться вовсе без них. Но всегда над тем, что было похоже на плечи, возвышалась странная продолговатая форма – как бы голова, накрытая сверху черным пологом капюшона, который спускался вниз сложным плетением ростков. А еще Ирт обзавелся глазами, почти человеческими, но белыми, страшными, Чага сжимался от этого взгляда и чувствовал связь с Хозяином.

Ирт Флаа был силен и красив.

Иногда он оборачивался вокруг своего питомца, как горячий шатер, и проходил его насквозь, от горла до самых стоп, а потом долго удерживал трясущееся тело внутри своего, пока тонкий слой крови Чаги, слеплявший их кожу, не растворялся без следа.

Может, он вернется и снова сделает так?

Даже если после спуска с Башни Предупреждения по этим уступам, Чага потеряет Ирта из виду, то хозяин все равно сможет найти его по запаху.

Изоморфы на Орфорте легко впитывали внутрь или испаряли грязь собственных тел, могли управлять своим запахом. Они пахли, как хотели, но чаще не пахли вовсе. И только низшее существо с Земли воняло на всю округу.

Когда Чага пытался объяснить Хозяину, что ему нужно помыться, тот весь пошел волнами от смеха. И даже вылил на него воду для собственной забавы.

– Лучше, когда ты воняешь. Ты же землянин. И так ты заметнее, никто на тебя не налетит и не раздавит. Не посмеет, почует мою собственность.

Хозяин заботился о нем. Всегда.

А я бросил его, я сбежал!

* * *

Тим распахнул глаза и схватился за горло, пытаясь удержать рвотный позыв. В мгновение ремни расстегнулись, и он перевалился через кресло, выплескивая желчь страха и отчаяния. То, что после реабилитации и психотерапии превратилось в поблекшие истории почти чужой, далекой жизни, серые контуры прошлого, от которых он все равно старался отгородиться, снова хлынуло в него режущими образами и чувствами.

Словно я только что с Орфорта.

Словно Дальних Пределов и не было никогда.

– Ты конченый наркоман, капитан Граув. Алекс только вытрет об тебя ноги и будет прав.

Он вытер со рта рвоту и посмотрел на драный, запачканный рукав.

– Чага, – прошептал Тим.

Самое страшно, что он не мог понять, что чувствует, произнося это, – отвращение или надежду. В имени Чага было столько свободы от самого себя. Окончательной свободы. Когда ты все в жизни безвозвратно и безнадежно слил в черную дыру, то можешь позволить себе никогда и ничего не решать. Найдется тот, кто решит за тебя все, даст направление и много сладкой боли в награду.

Тим схватился за поручень кресла и с трудом поднялся. Ему нужно добраться до душа. Ему нужно избавиться от грязи.

В узком отсеке он выбросил в аннигилятор потрепанную одежду и встал под ионный душ. В мгновение ока слабо заряженные частицы длинных молекул разрушили всю грязь, все мертвые, не имеющие заряда ткани, покрывающие кожу, и поток воздуха сдул это прочь. Выдраенное до обезжиренных атомов тело казалось сухим, скрипучим. Хотелось под воду, но в его авиетке водные процедуры были не предусмотрены. Впрочем, даже так ему стало лучше. Хотя на станции скорой помощи его дезинфицировали, но принять душ самому, даже ионный – по-настоящему хорошо.

Он видел себя на боковой отражающей переборке – стройного, подтянутого, пропорционально сложенного, с гладкой кожей. Но сейчас отражение казалось фальшивкой, не имеющей к нему никого отношения.

На авиетке одежды не было и синтезатора тоже.

Притащусь к Алексу в слайсе, буду делать вид, что вырос духом после Дальних Пределов.

Тим прошелся пальцами по мягко светящему экрану душевого отсека и почувствовал идущие со всех сторон потоки воздуха. Тело от горла до ступней стало покрываться слоем влажной, липкой суспензии. Воздушный поток стал жарче на несколько секунд, а потом отключился.

Одноразовое покрытие, или слайс, было вполне удобной одеждой. Химический раствор в секунды превращался в дышащую и хорошо тянущуюся ткань, которая мягко облегала тело, оставляя голой шею, кисти рук и ступни. На улицах городов нередко встречались фрики и погруженные в великие думы ученые, которые, ничем не заморачиваясь, расхаживали лишь в слайсах.

Хотелось бы сойти за ученого. Если удастся нахмурить лоб и раздобыть где-нибудь папку.

Из рубки управления раздался предупреждающий сигнал – авиетка приблизилась к Дублину. Тим вышел из отсека и сунул ноги в свои мягкие, потерявшие форму кроссовки. Как только они стянулись на ступнях и приобрели стандартный рельеф, Граув тяжело вздохнул.

Честнее быть фриком и выпить жбан пива, после того как Алекс меня поимеет.

* * *

Когда-то очень давно Тим Граув любил Дублин.

Дублин любили все курсанты училища. Его всегда любил Алексей Треллин и поэтому жил здесь время от времени. Когда они с Тимом вместе учились, один на первом, второй на третьем курсе, то частенько гоняли сюда на скутерах, чтобы прошвырнуться по сумасшедшим, плавающим в воздухе мостовым города, забраться на голову шахтера, застывшего у индустриальной воронки и устроить там пикник, поливая пивом гигантскую каску.

Дублин был прекрасен и издалека.

Он был похож на взрыв, остановленный временем в тот момент, когда фрагменты строений уже разлетаются вверх и в стороны, еще секунда – и начнут падать, превращаясь в уродливый хлам. Но в этот самый последний момент все замирает, становится ярким, цветным, безупречным, как навечно застывший в воздухе фейерверк из кварталов, дорог, домов и растений.

Хотя была одна особенность, – взлетевший в воздух город тянулся не вверх, а на восток, к восходящему солнцу, а на западе уходил под землю километрами заводов. Здесь, над гигантской индустриальной воронкой, где грузились массивные промышленные платформы, торчала тридцатиметровая фигура шахтера – работника подземелий античных времен.

На первом курсе училища Тим не мог решить, что ему больше нравится в Дублине.

Он мог часами наблюдать, как пристыковываются платформы, ощетинившиеся силовыми установками, как в них загружают огромные куски отливочного камня, сплавов, километры сложной композитной керамики для космических крейсеров.

Он обожал носиться по тротуарам города, – висящим прямо в воздухе ступеням, которые будто дышат, пока по ним идешь. Влетать во дворы галерейных домов, рассматривать цветочный орнамент витражей.

Было здесь и еще одно местечко. Над головой шахтера спиралью вверх на многие километры уходила квадратная труба с выдающимися прозрачными ребрами. В ней чередовались развлечения на любой вкус: концертхоллы, рестораны, рекреационные салоны, музеи и казино. Здесь можно было затеряться до утра, особенно если отец пребывал на Марсе.

С тех пор времени прошло много, по ощущениям – целая жизнь, но не для Дублина, город оставался прежним, – наполненным жизнью и движением. Вот только теперь исчезло былое единство с ним. Тим смотрел сквозь прозрачный купол авиетки, вытирал мокрые ладони о тянущуюся ткань своего слайса. И остро чувствовал себя фриком.

Даже затянутый перистыми облаками Дублин казался праздником, к которому Граув не был готов. Красный, фиолетовый, коричневый, город то сиял глянцем и стеклом, то притягивал взор спокойными матовыми тонами.

Сможет ли он ступить на живые плитки тротуара без горечи? Или, глазея по сторонам, пройтись по движущейся пешеходной ленте. Однажды они гуляли здесь вместе с отцом, и воспоминания об этом, несмотря на старания, никак не хотели исчезать. Сэм и Дальние Пределы – его единственно возможный выбор, все остальное – мираж.

Раздавленная в гнезде ворона и «Маленькие радости».

И Тим рассмеялся.

Дверь небольшого особняка, разрисованного самыми ядовитыми оттенками желтого и оранжевого, открыл сам Алекс. Он небрежно привалился к косяку и осмотрел Тима с головы до ног.

– A-а, капитан второго ранга Тимоти Граув. Прибыли с отчетом о поножовщине? Доклад не нужен и так вижу, что вас все же выписали из больницы, но не снабдили приличной одеждой.

Тим растерялся, открыл и закрыл рот, оглянулся назад. Алекс резко притянул его к себе и обнял.

– Рад тебя видеть! Но какого хрена ты вытворяешь?

– Извини, Алекс, я…

– Проходи. Есть хочешь?

Он шагнул внутрь, где начиналась идущая вверх широкая, темного дерева лестница.

Тим поплелся следом и споткнулся, миновав дверь. В голове шумело. Когда же он ел в последний раз? Еда мне не положена, я ее не заслужил. Ирт бы знал, а Алекс – нет.

– Я выпил бы чаю.

– Значит, набулькаю чаю! У меня, кстати, есть подходящая для тебя кружка.

С надписью «Маленькие радости» по боку?

Треллин захлопнул дверь и стал быстро подниматься вверх. На нем были узкие черные брюки из плотной ткани, из под которых торчали голые ступни. Было все-таки странно, что вчера он сказал прилететь днем прямо к нему домой. Сколько Тим помнил Алексея, он постоянно был где угодно, только не дома. Его сестра была тиминой ровестницей и на два года старше брата. Она говорила, что всему виной его космическое рождение, из-за него брат вечно загоняет себя и окружающих в стресс. Даже жить рядом с ним невыносимо. Трудно было думать об этой ядовитой занозе как о генерале, главе одного из ведомств Министерства обороны, в котором Граув теперь был просто мелким офицером.

Не просто мелким, а еще коррумпированным и готовым выслуживаться офицером.

Алекс завел его в кабинет, который больше напоминал помещение, где держали последние дни перед смертью окончательно сбрендившего художника. Синие масляные разводы по стенам, огромные головы подсолнухов, поникшие багровые маки. И тяжелый литой круг золотой люстры, нависшей прямо над столом посередине комнаты. Изящный светлый стол казался беспомощной зверушкой, замершей под светилом, готовым оборваться и рухнуть в любой момент. В прошлое посещение Тима домашний кабинет Алекса выглядел иначе, но не менее тревожно.

Граув сел на стул, жесткий, с прямой спинкой, и сразу почувствовал, что хочет уйти.

Алекс грохнул ему под нос толстостенную чашку белого цвета, по форме чем-то напоминавшую унитаз.

– Считаешь, эта кружка мне подходит?

– Она большая. Вмещает чая как раз, чтобы запить гору горячих пирожков, которые ты совершенно не хочешь есть.

Откуда-то сбоку он извлек соблазнительно пахнущие пироги на блюде и тоже грохнул ими об стол. Тима, бывало, угощали и с меньшим шумом. Он протянул руку к столу и почувствовал знакомую дрожь приближающейся ломки. Схватил пирожок и стал, пропихивать его в рот.

Алекс понимающе хмыкнул, уселся напротив и уставился на какую-то картонку с файлами. Два торопливо сделанных глотка чая обожгли гортань, и это было приятно.

– Что читаешь? – сквозь полный рот спросил Тим и сразу, стараясь отвлечься от неправильных мыслей и ощущений в теле, взял следующий пирожок.

– Отчет по нашим учениям. Двух майоров и капитана выбросили в Сахаре с запасом жратвы на три дня. Они утверждали, что выберутся.

– И что?

– Почти выбрались.

– Это как почти?

– Когда мы их через пять дней вывезли, они были близки к решению. Собирались отловить всевозможных пустынных гадов и сделать из них упряжку.

Тим поперхнулся смехом и пирогом.

– Близки? Ты серьезно?

– А что? – Алекс сделал невозможно серьезное лицо. – Теоретически могло бы сработать.

– Теоретически?

– Ну да. Возможно даже в рамках практической модели. Просто герои к тому времени слишком ослабли. Готовы попробовать снова.

– Признайся, Алекс, у них уже начался бред от обезвоживания.

– Ну не знаю, – протянул Треллин. – Они утверждают, что как раз отчетливо поняли, как именно это сделают, и если бы не помешала группа спасения, то…

– A-а, им помешала группа спасения, – с пониманием произнес Тим. – Вот ведь гады эти спасатели! – пустынные…

И оба заржали в голос, как бывало много лет назад, на голове шахтера.

Когда смех затих и повисла пауза, Тим уставился в унитазную чашку. Молчание тянулось, оборачиваясь ощущением холодного пота на спине.

Сейчас я выкину что-нибудь, и Алекс все поймет.

Не решаясь поднять глаза, он сделал три крупных глотка.

– Что ты теперь хочешь от меня, Тим?

Алексей теперь смотрел на него изучающе, казалось, знал ответ, но не решил, что с ним делать.

– Я хочу улететь. Сделай так, чтобы меня выпустили, как прошлый раз. И я улечу.

– В прошлый раз все было по-другому. Теперь ты сам примчался к нему.

– Ты не понимаешь. У меня не было выбора.

Алекс откинулся на стуле и сморщил нос, черные глаза смотрели насмешливо.

– Неужели? Мне так не показалось, когда Ларский прокрутил на Совбезе ваше слияние. Ты цеплялся за изоморфа так, что даже я поверил в твой выбор.

Это было жестоко, и Тим закрыл глаза руками.

Ирт, забери меня, просто увези и надень свой мешок.

– То есть ты мне не поможешь? – с трудом проговорил он.

– Боюсь, тебе нужна не моя помощь, Тим.

– Что ты хочешь сказать? – он вскинул голову и уперся глазами в лицо Алекса, застывшее в холодной маске.

– Тебе снова нужна реабилитация. Может, год или два. Никаких полетов, пока они не разберутся, почему ты вообще пошел к нему.

– С хрена ты такое мне говоришь?! – выкрикнул Тим, уже не в силах контролировать себя и трясущееся тело.

– Ты после терапии и больше года на Дальних Пределах так и не избавился от зависимости. Ты мог бы все просто рассказать следователю.

– Не мог! – Тим обхватил себя дрожащими руками.

– Не ври себе, – холодно отрезал Алекс. – Можно было отказаться от сканирования мозга и рассказать все своими словами. Он не имел права тебя заставить, и я бы вмешался. Но нет – ты даже не связался со мной, а побежал к Флаа. Чтобы он присосался и изгадил тебе кровь. Скажи, ты думал об его объятьях последний год?

– Нет!

– Тебя всего трясет. Ты зависишь от изоморфа и не контролируешь себя. Все стало только хуже.

Он прав, он прав. Мне нужно это бешеное растение, так нужно…

– Нет. Я… – Тим с трудом пропихивал слова сквозь онемевшие губы. – Контролирую… себя.

– Ты устроил поножовщину, – презрительно скривился Алекс.

– Я… контролирую.

Треллин несколько мгновений молчал, рассматривал его. Тим чувствовал себя жалким, таким жалким в своем одноразовом грязно-зеленом слайсе. С испариной, выступившей на лбу, на висках, с дрожащими руками и неотвязными мыслями.

Алексей подался вперед, в черных глазах светилось напряженное внимание.

– Думаешь, справляешься? После вчерашнего? Тогда пойди и спроси своего изоморфа, как он оказался около таракана.

Тим уставился на него в ужасе.

– Ты хочешь, чтобы он порвал меня?

– Он не порвет, неужели ты не понимаешь? Изоморф слепил из себя человека и вырядился к твоему приходу, как танцор кордебалета. Ты ему нужен.

Тим почувствовал, как лицо заливает краска.

– Ты хочешь, чтобы я пошел к Ирту? Снова?

Алексей откинулся на прямую спинку и небрежно пожал плечами. Его взгляд снова стал холодным и равнодушным.

– Нет. Я думаю, ты не справляешься и не контролируешь ничего. Поэтому хочу, чтобы ты отправился в реабилитационный центр. И не думал больше о полетах.

– Я тебя понял, Алекс.

– Хорошо, Тим. Извини, но это правда.

Оставалось только подняться и тащить свою задницу прочь из Дублина. Вот только куда? Реабилитационный центр или Ирт – такой выбор предложил генерал-интендант. Или бросить все и отправиться к отцу на Марс, но эту дорогу он сам закрыл для себя, забил наглухо и навсегда.

Тим вышел за дверь и, тяжело ступая, пошел к припаркованной авиетке. Оборачиваться ему не хотелось.

Он не чувствовал затянувшихся на нем ремней пилотского кресла, не видел сквозь носовой купол пестрой красоты улицы Дублина. В ушах грохотал, отдавался эхом его собственный мыслеприказ: «В Планетарную прокуратуру».

А когда авиетка взмыла вверх и развернулась в обратную сторону, Граув и уже не мог видеть, как генерал Треллин стоял, обхватив себя руками, у открытой двери особняка и смотрел вслед уже исчезнувшей за горизонтом машине.

 

Ростки памяти

Лежа на боку с закрытыми глазами, Чага проводил рукой где-то у края своего ноющего обессиленного тела. И еще считал.

Одно движение, еще одно – сто пятьдесят три и еще – сто пятьдесят четыре. Он сбивался и начинал сначала уже бессчетное количество раз. Счет его отвлекал, помогал избавиться от изматывающего ожидания. И от тошноты.

Казалось, стены размеренно вращались вокруг него, но, возможно, все дело было в цвете, наползавшем со всех сторон, стоило только разлепить ресницы. Цвет был неотвязно фиолетовым с бурыми бесформенными пятнами, как пролежнями на какой-то гигантской, избитой до отеков утробе.

Под подушечкой большого пальца ползли сухие трещины, потом бугорки, странно теплые и словно вибрирующие от движения.

– Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок, – помоги товарищу, – прошептали его собственные, тоже совершенно сухие губы.

В пальцах отзывался ритм, и они подрагивали над тошнотворным фиолетовым грунтом, разрисовывали позывными его поверхность. Только на месте отсутствующего указательного был пропуск, сигнал рвался, уходил в пустой космос неразборчивым бормотанием. Поэтому его не найдут.

Поэтому его не находит Ирт.

Пальца не было, пальца не было, и он не мог правильно передать позывные. В его скафандре не хватит воздуха… а еще нужна вода?

– Направление зет – на альфа тридцать семь, – помоги товарищу, – знакомый голос бился в висок.

Харли Макгрей любил напевать коды трансгалактических передач, Тима Граува это невероятно бесило. Особенно в тот день, когда флот экспедиции отказался от взятого курса. От его проекта. Но кто такой Харли? Кто такой Тим? Они ему не помогут, они ведь даже не знают Чагу.

– Помоги товарищу…

Ему мог помочь только Ирт. Он один вспоминал о нем. Иногда.

Чага приподнялся на локте и разлепил ресницы. Но сразу прикрыл глаза ладонью, чтобы защитить их от невыносимого фиолетового цвета. Раньше эти натеки породы раздражали, потом пугали, но почему сейчас ему так плохо?

Он знал, это было его место в Нише Перерождений, поскольку он был глуп и бесполезен, не мог даже отрастить себе ни уха, ни пальца, хотя Хозяин очень старался, чтобы у него получилось. Чага, наверняка, не заслужил никакого другого цвета.

С большим трудом, подтягиваясь на локтях, он пополз к входу. Он сам себе казался тяжелым и неповоротливым отростком. Странно, что его тело когда-то было покрыто тканью. Зачем? Или не его?

Вход был опасным местом, только Хозяин мог с легкостью проходить насквозь, перекрывая его своим мощным торсом и вызывая у Чаги одновременно страх и судороги сладостного предвкушения того мгновения, когда все исчезнет, а он станет частью чего-то большого и настоящего. Иногда он с трудом вспоминал, что кто-то похожий на Чагу когда-то ненавидел эти моменты: приближающуюся к нему багровую фигуру, попытки Ирта сделать его лучше.

Тот червяк даже пытался выбраться через вход. Просовывал руки в упругие бесцветные струны, а потом, отброшенный мощной волной к дальней стене, бился в электромагнитных судорогах и кричал от боли в обожженных руках.

Чага был умнее, он не трогал струны, но иногда подползал поближе и звал Ирта. Не сразу, конечно, а в тот момент, когда страх почувствовать, как что-то рвется внутри тебя, начинал казаться уже не столь важным по сравнению с неумолчной, сводящей с ума потребностью.

Сначала он чувствовал внутри себя чье-то присутствие, осуждающее и презирающее его, но постепенно выстраивал стену, пока не отгородился от этого смутно знакомого сознания. Постепенно Чага перестал различать страх и желание, все сливалось в полосу отчаянной зависимости, где багровая боль переходила в сияющий золотом восторг и чистое наслаждение.

Он даже попробовал засунуть руку в струны, надеясь, что боль от ожога принесет облегчение и золотое счастье. Хотя бы на время. Но не помогло. Он остался пуст, мучительно пуст, и взрезанная болью кожа только подчеркивала его пустоту.

Поэтому теперь Чага не трогал струны, а только доползал до выступающего ребра входа и слизывал сочащуюся из него влагу. Она – тягучая, как слизь, и с резким содовым привкусом, но утоляла жажду и притупляла голод.

Когда хозяин увидел, как Чага пытался напиться, то стал издавать короткие резкие звуки – так он смеялся.

– Кто бы подумал, что землянин будет вылизывать мочу подземных червей. Ты мог бы стать полезен даже для моего отца, – он чернеет, как недоношенный хург, от брезгливости, а стая присосок, не останавливаясь, натирают поверхности его Ниш.

Нахлынула волна стыда, – Чага оторвался от влажного ребра и опустил голову.

– Хотя, впрочем, не отдам, ты слишком забавный для его блекло-серых клеток.

Чага молчал и не поднимал глаз.

– А лизни и меня. Так ли полезен этот отросток у тебя во рту? А то молчаливым ты мне нравишься больше. Будешь выразительнее хлопать глазами.

На несколько мгновений Чага растерялся, не в силах понять, что именно он должен делать.

– Ну что же ты стоишь, дружок?

Чага сделал несколько шагов и поднял голову. Белесые глаза за багровыми контурами голых век сузились. Чага потянулся ртом к падающим на широкий конус плеч отросткам капюшона.

– Куда же ты? У тебя рот полон дряни, сползай ниже.

Испытывая странное облегчение, он опустился на колени и уставился на постамент идеально гладких конечностей изоморфа, сморгнул выступившую в глазах влагу.

С багровой поверхности оторвался и потянулся к нему тонкий продолговатый лист, на его середине появилась прозрачная дрожащая капля, так похожая на воду. Ни о чем не задумываясь, Чага слизнул ее, провел языком по все длине листа, будто дрожащего от его прикосновений. Во рту появился острый, чуть солоноватый вкус.

– Хорошо, – прозвучал голос. – Давай еще.

Влага появилась снова, и Чага торопливо слизал ее, потом провел языком еще и еще раз, хотя в листе было пусто, а на языке оставалась колючая прохлада.

В какой-то момент он ощутил прикосновение к небу, а потом в горло поползла прохладная тяжелая ветка. Ирт никогда не проникал в него так. Чага закашлялся, выплескивая наружу слюну и слизь. Хозяин внезапно отпрянул.

– Ты полон мочи червей, Чага. Если бы она разбавляла твою кровь, я бы давно порвал тебя в клочья.

С тех пор Ирт не приходил, а пить хотелось невыносимо.

Он собрал с ребра всю слизь, до которой мог дотянуться и заметил, что струны входа утратили прежнюю упругость, болтались как истончившиеся стебли мертвых растений. Это одновременно пугало и рождало мутную, не поддающуюся осознанию надежду.

Чага неуверенно протянул руку и дотронулся до дряблых веревочек. Они колыхнулись.

– Направление зет – на альфа тридцать семь – помоги товарищу, – прошептал он совершенно непонятные для него слова и двинулся наружу.

Длинный переход за его нишей был совсем другим: гладкие поверхности стен, прямые углы, плоскости высоких потолков – взгляд затягивало глубокой флюоресцирующей чернотой. Свет пробивался откуда-то снизу, то яркими, то блеклыми островками у самых стен. Некоторые огоньки света двигались, ползли друг к другу как неповоротливые световые черепахи. А может, не друг к другу, а подальше от Чаги.

Здесь было хорошо, ничего фиолетового и тошнотворного, и набухшая в мозгу опухоль стала опадать – уже не давила изнутри на глаза и виски.

Ноги не подчинялись, подворачивались, колени дрожали от слабости, он мог бы ползти, но руки казались еще слабее ног. Стена, на которую он оперся, казалась, струилась по руке мощным воздушным потоком, но не была им – Чага видел только черную гладь под изуродованной ладонью.

– Энергия, энергия, – пробормотал он слово из памяти.

Он делал шаг за шагом, не понимая, куда и зачем.

Я могу потеряться, или меня съест фиолетовая утроба, или струны обмотаются вокруг шеи, и я буду кричать от страха…

Тогда Хозяин придет, он прорастет в меня, и мы полетим сквозь галактики и черные дыры к ослепительным, палящим сверхновым.

Чага споткнулся и всхлипнул, с края его губы стекала слюна.

Коды трансгалактических передач… я должен вспомнить… если вырастет палец…

Он навалился грязным голым телом на несущуюся куда-то мимо «энергию» черных стен и вдруг увидел распахнутый вход. Чага оторвался от стены, и ноги сами понесли его к чему-то желтому и теплому за козырьком, нависающим над полукруглым входом. Проковылял внутрь и упал на четвереньки.

Здесь были пузыри. Множество радужных пузырей плавало в желтокоричневом шестигранном бассейне. По стенам к ним тянулись хорошо знакомые Чаге ненавистные струны.

Пузыри в студенистой жидкости двинулись навстречу ему, отдаляясь друг от друга, сбиваясь в группы и приобретая странную, смутно знакомую форму.

Несколько мгновений Чага не мог сообразить, что такое слепилось из пузырьков, – стоящее на четырех конечностях, с продолговатой головой и болтающимся между конечностями коротким отростком.

Когда он все-таки узнал себя, то ему стало смешно, в голове всплывали воспоминания о мальчике, бегающем между зеркалами и превращающемся то в великана, то в карлика, то в квадратного уродца. Тот мальчик тоже смеялся, только смех у него был звонкий, и по щекам не текла влага.

Чага вытер о предплечье мокрое лицо и шмыгнул носом. Хотелось протянуть руку, коснуться ею крошечных радужных сфер. Но он промедлил и отпрянул назад, когда жизнь в водоеме всколыхнулась. Его собственное изображение на мгновение потеряло форму, а потом вдруг потянулось к нему тонкой, сотканной из пузырей рукой.

Существо в водоеме было смелее Чаги, а может и дружелюбнее.

Он тоже протянул руку и коснулся упругой пульсирующей цветом жизни. Прикосновение сопровождалось звуком, похожим на тихое потрескивание. Как костер, ровно горящий в лесу.

Откуда Чаге знать про костер?

Но он знал – это хороший звук. Вокруг нет ничего фиолетового, и пузырькам не противно превращаться в такое смешное существо, как он. И касаться его. Он опустил руку и сел на собственные голые пятки.

Пузырьки быстро перестраивались, двигались, его собственное отражение менялось, перетекая из формы в форму, и в какой-то момент Чага понял, что радужное существо уже поднялось во весь рост, в то время как он сам только на полпути вверх, пытается удержаться на слабых ногах.

– Ты знаешь то, что я только собираюсь сделать? – прошептал он, всматриваясь в нового друга и надеясь на ответ.

С ним, конечно, никто не заговорил.

Кто бы стал?

Но то, что пузырьки видели его или чувствовали как-то по-своему, уже казалось чудом, от которого он не мог оторваться, словно случайно прибрел туда, куда давным-давно потерял дорогу. И потерял право на эту дорогу ступить.

Чага поднимал то одну, то другую руку, поворачивался боком, стараясь не упасть, и следил за тем, как ему отвечают, как новые друзья угадывают каждое его неловкое движение. В какой-то момент в глазах потемнело, голова закружилась, и он рухнул на плотный темно-коричневый грунт под ногами. Боль прошила тело насквозь.

Хозяин? Я не хотел…

Он не помнил, как оказался у Ниши Пира. Не помнил, как полз на четвереньках то по узким, то по широким переходам, как полированные поверхности сменялись какой-то шероховатой керамикой, как в симметричные переплетения попадали пальцы, а на коленях оставались царапины.

Мимо двигались тени, раздавались звуки, не понятные ему.

Чага не поднимал голову, потому что знал, что здесь, в чистилище, через которое Хозяин ему пытался помочь пройти, бывают и бьющие струны, и звуки, которые сдавливают грудь и прерывают дыхание, и прикосновения, с треском рвущие кожу, и, наконец, фиолетовый цвет.

А еще вышагивали ожившие ужасы, один взгляд на которые останавливал кровь.

– Ирт, Ирт, – шептал он. – Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок, – помоги…

Он не помнил, как оказался у Ниши Пира.

У ребра поворота звуки хлынули на него, и Чага замер.

Это было стрекотание, и шелест, и резкие высвисты, и шипение гадюки. Звуки сплетались в странный невообразимый гомон, от которого хотелось сжаться в крошечный комочек, забраться в темную нору и умереть там маленьким и незаметным.

Но норы не было, а мимо по проходу под плетением слишком ровных и одинаковых корней плыл мигающий сиреневым цветом огонек. И, найдя в себе какую-то отчаянную решимость, Чага заглянул за угол, правда, только одним глазом.

Там за поворотом творилось что-то невообразимое, и накативший ужас не давал возможности оторваться от этого зрелища.

Прозрачный дым, а может быть пар, плыл под высокими сводами, с которых тянули вниз свои выступы, конусы и трапеции разноцветные каменные уродцы. И под ними на разных уровнях большими и малыми группами шевелились и шумели чудовища.

Чаге казалось, что он видит рога и гребни, вытянутые шеи и заостренные вверх живые капюшоны. Взгляд сам собой лепился к кривым отросткам, вращающимся вокруг продолговатых разноцветных тел.

Он всматривался в отдаленные углы, и все чуднее и страшнее казались ему существа. Клубки на множестве колючих отростков, стволы, оплетенные кружевом грибных наростов, хвосты, обмотанные вокруг коротких ног.

Чага тонул в хаосе форм и звуков, сердце пыталось пробить грудную клетку, а взгляд метался от чудовища к чудовищу в поисках надежды и спасения. И тут он увидел Ирта. Он сидел справа и выше всех.

За его мощным торсом, как крылья, выступали края сиреневого полированного камня. Багровые отростки капюшона Хозяина время от времени расправлялись, тянулись к еде, которая лежала в плетеном углублении, и от одного его прикосновения тонкие блины-листья, серые продолговатые маслянистые штуки исчезали, словно растворялись прямо в воздухе.

Стоило Ирту сделать движение, и те, кто был рядом, клонились к нему. Стоило издать низкий короткий звук, как все вокруг стрекотали и шелестели. Стоило быстрой волне пробежать по его телу от плеч к изгибу бедер и ног, как все затихало вокруг него.

Он был здесь главный. Хозяин.

Чага почувствовал, как тревожное ожидание заполнило в нем все, как заныла кожа в предвкушении жалящих прикосновений, и он двинулся вперед, почти не осознавая этого.

Очутившись в проходе, он почувствовал, что горячий пар коснулся его обнаженного тела. Все живое и страшное, рогатое и покрытое отростками качнулось в его сторону, словно он не вполз незаметно, а громыхнул скрипучей дверью за своей спиной.

Чага сжался, уязвимый и жалкий.

Ирт его увидел сразу и резко поднялся во весь свой огромный рост. Сиреневое седалище за ним протяжно проскрежетало. Глаза на высоком овале головы засверкали белизной.

Хозяин пошел прямо к нему, три ноги двигались тяжелыми махинами, багровое туловище чуть раскачивалось при ходьбе. Он был совсем рядом, когда широкая и тонкая полоса, словно плоская рука, отделилась от его тела.

Ирт коснулся головы Чаги, и тот затрепетал от странного, запредельного возбуждения и ужаса. Он не мог кричать, не мог просить, даже сдвинуться не мог.

– А! Вот и Чага, моя зверушка, – голос Хозяина был похож на гром и электрический разряд, а плоская рука казалась нежнейшим шелком, скользящим по обнаженной коже.

– О! Да ты весь дрожишь, – Ирт наклонился, и легкий запах горечи защекотал ноздри. – Что тебе нужно здесь?

– Помоги… – прошептал он сквозь онемевшие губы.

– Ты смешно просишь, как же не помочь?

Чага кивнул, его била дрожь. Но когда Ирт склонился над ним, колючий холод стянул кожу и Чага закричал. От ужаса или от боли – он не в состоянии был осознать.

Кровь текла по изнанке глаз.

* * *

Тим… Тим… Тим…

Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок…

Тим!

Он дернулся изо всех сил навстречу голосу и открыл глаза. Впереди был нос авиетки, за которым стелилась яркая, изгоняющая отчаяние синева, а на расстоянии вытянутой руки – экран управления.

Я его видел во сне. Это был просто сон.

– Тим!

Голос Сэма разбудил его прямо здесь. Вырвал из всего дерьма, которое еще день назад было в его памяти как поблекшая тряпка, и вот снова…

Как при экстренной связи с военной машиной, которая может быть сильно повреждена или практически уничтожена, звуковая волна транслировалась всем внутренним корпусом, расслаивалась на бесконечно повторяющиеся звуки.

Тим поморщился от звуковой вибрации в голове и переключил все это безобразие на голографическую трансляцию.

Сэм был в пушистом домашнем халате, а за его спиной маячили гладкие соты разноцветной политеки. Увидев Тима, он сразу кинулся к своему экрану.

– Что с тобой случилось?! – завопил Сэм. – Где твой интерком? Ты молчишь!

– Я… – заблеял Тим, силясь сообразить какую-нибудь правдоподобную историю. Не выходило – в голове тенью ползал Чага.

– Тебе нечего сказать! – отрезал Сэм и решительно ткнул пальцем прямо ему в нос.

Тим кивнул и сразу почувствовал, как под яростным напором Кэмбелла исчезает напряжение и боль в груди.

– Сэм, извини, я его случайно оставил на корабле.

– Не ври, Граув. Ты его специально оставил!

Тим неловко заерзал, не понимая, мог ли Кэмбелл как-то узнать о небольшой драке и ночевке на станции скорой помощи.

– Но ты же нашел меня. По позывным авиетки…

Сэм, похоже, пропустил это бормотание мимо ушей, зато взялся рассматривать его, и в синих глазах быстро и отчетливо отразился медицинский приговор.

– Тим, как ты себя чувствуешь? – доктор нахмурился и сел на кресло за столом. – И что на тебя надето?

Тим чуть ли не вздохнул с облегчением – Сэм о потасовке осведомлен не был.

– Просто немного подпортил одежду, и лень было возиться с новой.

– Ты выглядишь отравленным. Хуже, чем вчера. Я приеду, – расстроено заявил Сэм, и его пушистые плечи обмякли.

– Нет! – Тим яростно замотал головой.

Сэм открыл рот, чтобы возразить, но его что-то отвлекло. Он обернулся через плечо и крикнул:

– Сейчас, Лулу, сейчас приду и посмотрю слона.

– У Лулу есть слон? – глупо улыбнулся Тим.

– У Лулу много кто есть. Она увлеклась созданием интеллектуальных животных. Но дома, слава богам, только слон…

Еще раз оглянувшись назад, Сэм добавил трагическим шепотом:

– Лулу почему-то думает, что военно-полевой хирург – то же, что и ветеринар, и должен уметь лечить весь ее звериный выводок.

– А он умеет?

– Граув! Мы о ком сейчас говорим?

– О Лулу и одном военно-полевом хирурге.

– Нет, мы говорим о тебе!

– Хорошо, – сдался Тим. – Я сделаю как скажешь. Все-все. А тебе приезжать нельзя, – у тебя слон. Он больше меня, и с ним хлопот больше.

– Хлопот больше с тобой, – не проявив никакого желания шутить, отрезал Кэмбелл.

Вздохнул и добавил:

– Ладно. Тебе нужно просидеть в воде не менее получаса, выпить литр воды или чая и вколоть раствор, который я оставил для тебя в аптечке на «Маленьких радостях». Двойную дозу. Понял?

Тим послушно закивал.

– И если завтра ты не ответишь через собственный браслет интеркома или наденешь слайс, или просто мне не понравишься, я приеду, – строго сведя брови, заявил Сэм. – И солью к чертовой бабушке всю твою отвратительную кровь. И знаешь, возьму с собой слона.

– Нет! Только не слона! Я все сделаю, Сэм!

Тим улыбался, клялся, шутил о слонах и удавах, и немного о Лулу, стараясь не замечать свернувшегося внутри него жалкого, испуганного Чагу. И Сэм ему поверил. Он всегда был слишком доверчив.

Но все-таки Тим забрался в воду.

Авиетку чуть раскачивал Тихий океан, вода выплескивалась на крыло, растекалась прозрачными лужицами по невидимым сочленениям пинталей – крохотных плиток композита, из которых было соткано тело машины.

Тим постоял на крыле, ощущая теплую воду под голыми ступнями и всматриваясь в изгибы побережья, лежащего вдалеке. Солнце нагревало плечи и спину, и от этих горячих касаний становилось хорошо. Хотелось замереть в неподвижности и ни о чем не думать, чтобы не разбудить чуть задремавшую в нем жажду.

Внезапно синяя гладь между ним и побережьем вспенилась спинами дельфинов. Они шли дружно, большой стаей, но совсем неспешно, будто красуясь. Один вылетел высоко, крутанулся в воздухе и снова ушел в воду. Прищурившись, можно было увидеть россыпь брызг, чуть взметнувшихся и растворившихся в жарком воздухе и в спокойном, бесконечно равнодушном океане.

Он подплывут ко мне? Они подплывут?

Тим не видел дельфинов тысячи долгих лет.

Когда-то они с Реем катались на них.

Рей обхватил снизу сизое брюхо, но руки не удержались, и он соскользнул в глубину. Дельфин нырнул под Кларка веретеном и стал толкать снизу к поверхности воды сначала носом, а потом своим животом. Рею было весело, и он раздувал щеки от смеха, стараясь изо всех сил не нахлебаться воды.

Дельфин бы спас Рея. Если бы было нужно.

Дельфин бы спас.

Тим прыгнул в воду резко и неуклюже – ногами вниз.

* * *

Контр-адмирал Тимоти Граув был в бешенстве. Он влетел в командную рубку и, не замедляя ход, пошел вкруг проекционного стола собственного боевого крейсера.

На голографической проекции было видно, как не спеша маневрирует экспедиционный флот. Эсминцы и группы фрегатов перегруппировывались и выстраивались в плотное кольцо вокруг «Большого монитора»

«Большим монитором» или «Большой ногой» на флотском жаргоне называли систему космических станций, свободно комбинирующихся вокруг силовых установок – по сути, сцепки реактора, двигателя и блоков навигации.

С Большой ногой было в принципе все понятно – шагать от дыры к дыре, от галактики к галактике за считанные дни, а иногда и часы можно было только с ее помощью, поэтому матёрое флотское офицерьё только так и называло сердце флота и на дух не выносило официальное название базовой платформы – «Цитадель».

И Тимоти Граув эти вкусы вполне разделял: «Цитадель» звучало пафосно – до сведения челюсти и одновременно отдавало какой-то немыслимой древностью. Но сейчас контр-адмиралу все здесь казалось древностью.

Проклятая экспедиция!

Чертов Харли Макгрей с его правилами, закоснелостью и дурацкой привычкой насвистывать коды трансгалактических позывных.

– Отключить, – бросил Тим зло и плюхнулся прямо в середину стола управления – на затухающую на нем голограмму.

– Перестань, Тимоти, – тихо сказал капитан первого ранга Рей Кларк.

– Все равно, – отмахнулся Тим. – Крейсер уже и так на позиции, и я хотя бы избавлю себя от наблюдения за всем этим дерьмом.

– Ты же знаешь, приказы не обсуждают.

– А я и не обсуждаю. Просто накрываю их собственным задом.

– Очень умно, контр-адмирал, – усмехнулся Рей и скрестил руки на груди.

– Если бы я был настоящий контр-адмирал, то командовал бы реальной эскадрой, а не подчинялся бы идиоту Макгрею.

– Хочешь сразу и всего? Ты только получил погоны, а уже требуешь флот. Ты и так самый молодой контр-адмирал.

– Контр-адмирал, который командует единственным крейсером, – скривился Тим. – Не издевайся, Кларк.

– Я и вовсе ничем еще не командую.

– Ты моложе меня и всего год назад окончил академию.

– За тобой не угонишься, Граув, но у тебя все равно не так много опыта для таких погон.

– И не будет. Они похоронили мой проект. Неужели ты не понимаешь? Выбросили в ионную трубу, как мусор.

– Перестань, еще будет шанс.

– Шанс? – и Тим рассмеялся. – Когда?

Последние три года он шел к этому шансу. Сразу после их каникул с Реем на планете Гризион, где они с акустическими плакатами и припудривали минами любой движущийся объект. Он вернулся в полной уверенности, что должен быть другой способ устанавливать контакт с разумной формой жизни. Тот, что использовали земляне, был совершенно дурацким. Ни одна встреча с другим разумом не обходилась без крови. Даже с расами, вошедшими в Федерацию и ставшими союзниками, все складывалось однообразно: сначала при встрече били друг другу в морду, а когда определялся расклад сил – договаривались. Когда люди столкнулись с инсектоидами – нынешней ударной силой Федерации, – союз был оплачен немалой кровью землян.

Но капитан первого ранга Тимоти Граув был уверен, что существует решение. И именно он найдет его.

Кто же еще?

Он чувствовал это решение. Оно было где-то совсем рядом и будоражило кровь. Он даже на время потерял ко всему интерес: девчонкам, полетам, попойкам с Реем или Алексом. А когда появилась догадка, никого не предупредив, Тим написал в Военно-космическую академию заявление на краткий отпуск, набрал координаты какого-то далекого и не особо ему известного сахалинского залива и отправился туда на собственной секции флоотира, выстроенного на побережье Атлантики.

Кто бы ты ни был, сколько бы у тебя ни было конечностей и челюстей, ты не с каждым станешь мериться силой. Не станешь с червем или камнем, не станешь с ребенком, дождем или звездой. Глупо и бессмысленно. А вот драться до последнего с гораздо более сильным противником, который взялся распоряжаться в твоем мирке, – свойство большинства разумных рас, гуманоидных или нет.

Вместо того чтобы испугаться как следует, – дрались и ненавидели. Это знал каждый со школьной скамьи. Но все-таки, все-таки… Есть существа, которым позволено все. Их ждали, им открывали двери, без колебаний отдавали жизни и верили беспрекословно.

Боги.

У каждой расы были предания о подобных сверхсуществах. На современной Земле у религий и церквей лишь список божьих тварей заметно пополнился, да купол стал повыше, распахнулся до Запредельного космоса, куда не дотягивались ни люди, ни союзнические расы. Если бы человек был столь живуч, сколь его боги и их служители…

Католический Папа уверял свою паству, что космическая миссия человечества далека до завершения, пока мирные крестоносцы космоса не выйдут за Дальние Пределы и не встретят архангелов, несущихся сквозь галактики на сияющих крыльях.

Тим иногда думал, а вдруг и правда встретит подобное – совершенных детей бога, которым не нужны ни скафандры, ни эсминцы, ни голограммы они быстры, как свет, и похожи на людей.

Но совершенны.

Если спустившийся из космоса контактер будет абсолютным совершенством, воплощенной красотой и силой – станут ли в него стрелять? Не нужны ни экзоскафандры, ни мины, ни ионизирующие фугасы, ни дебильные акустические плакаты о дружбе, – если ты воплощенное совершенство. Если ты Бог.

Вот только как стать этим Богом для иного разума? Вдруг чужое сознание не восхитят ни крылья, ни свет, ни нимб над головой. И чудеса, которые ты заготовишь, будут для него смешны.

Тим просидел на Сахалине почти неделю, прикидывая в общих чертах технологию определения ключевых признаков божественности для различных рас на основе косвенных данных. Хорошо бы знать тип климатической среды планеты и характер цивилизационного развития расы. А может, все определяется свойствами светила, количеством естественных космических объектов в планетарной системе, их массой, скоростью, траекторией перемещения.

Может, простая физика определяет мечту о боге?

Тим думал, как и какие данные собирать до контакта и как на их основе спрогнозировать возможные формы божественного для каждой конкретной расы. Но еще больше он фантазировал о том, как сам спустится с небес, подобно древнему Гелиосу на сияющей колеснице, и крошечные разумные уродцы далеких планет будут воздевать к нему клешни или другие отростки и потрескивать от восторга.

Он изобретет технологию, и она сработает. Он опробует ее сам. Хотя бы раз! И вот теперь Макгрей с легкостью перечеркнул его мечту и двухлетнюю работу.

Контр-адмирал Граув не может опробовать просчитанный им метод. Этот проект просто вычеркнули из графика экспедиционного флота, потому что нечто сверхважное и сверхсрочное требует изменить курс, и они даже не будут приближаться к отобранной для эксперимента планете.

– Я не хочу ждать этот шанс еще два года, Рей. И выслушивать брюзжание ханжей на тему этичности и какой-то там недопустимости. Я уверен, что прав, и это лучше, чем концепция «малой крови» при контакте.

Рей вздохнул, подошел к голографическому столу и уселся на пустующее кресло рядом с Тимом. Крутанулся и взмыл вверх.

Теперь Кларк был выше его, сидящего на столе. Снизу Рей казался монументальнее – идеально сложенный красавец с широкими плечами, широкими скулами и челюстью, слегка квадратной с этого ракурса.

– Хочешь быть богом, Граув?! – провозгласил он торжественно и одновременно издевательски.

– Иди в жопу, Кларк, – отмахнулся расстроенно Тим и сполз со стола.

Он провел по поверхности, возвращая изображение маневрирующего экспедиционного флота. Ему нужно было через час приготовить все системы к прыжку, отдать необходимые распоряжения команде. Но Тим застыл, всматриваясь в бегущие справа и слева от голограммы строчки навигационных данных, загружаемых с «Большой ноги».

Слова вырвались неожиданно для него самого:

– А давай сбежим?

Он был так близко к мечте, что не находил в себе сил что-то откладывать и переносить. Плевать на замшелые правила и приказы, экспедиционный флот не пострадает от отсутствия одного крейсера. Никто и ничто не пострадает, кроме его успешной карьеры, если они провалятся. Но они победят. Тим в этом не сомневался.

– Как ты это хочешь сделать? Нам просто не позволят, – нахмурился Рей.

– Смотри сюда, капитан. Твой контр-адмирал уже все придумал, – он потянул к себе кресло Рея и мысленно отдал приказ укрупнить навигационные данные и спроецировать над столом объемную карту маршрута флота с узлами скачков.

– «Сияющий» прыгнет со всеми, Рей, а на третьем кросс-переходе я задам незначительное отклонение от общих координат. И мы уйдем в сторону. Никто не докажет, что это был не сбой навигации.

– Нас найдут.

– Кто? Связь утрачена, маршрут не известен. Пока мы не сделаем то, что хотим.

– Ты собираешься сказать об этом остальным членам команды?

– Зачем их подставлять. Я допустил навигационную ошибку, и «Сияющий» ушел в сторону. И потом они готовились именно к этому эксперименту.

– Но мы будем слишком далеко от выбранной для опыта планеты.

– Зато есть другая! – и он вызвал изображение планетарной системы, нашпигованной немалым количеством внутренних космических тел. – Орфорт!

– Закрытые от внешних контактов генетически развивающиеся гуманоиды, – прошептал Рей. – Неплохой выбор – у нас есть данные об этой расе и прямой контакт с ними не состоялся.

– Хочешь быть богом, Кларк?!

И Тим рассмеялся, не в силах сдержать рвущееся из груди веселье.

* * *

Капитан второго ранга Тимоти Граув не скоро выбрался на разогревшееся под солнцем крыло авиетки. Дельфины все же прошли стороной, и не было никакого шанса их догнать. От купания ему действительно стало лучше, словно добавились силы. Вот только что теперьш делать с этими силами?

«Ты себя не контролируешь», – сказал Алекс.

Тим ничего не контролировал, когда убедил Рея совершить этот прыжок. Когда убедил команду высадиться на Орфорт. Он ничего не контролировал, отправляясь день назад в Планетарную прокуратуру. И сейчас – ничего. Даже посреди океана его контролировал Ирт.

Он никогда не был богом. Но стал Чагой.

* * *

Моча гнилых пещерных червей.

Сгусток злобы бился внутри него. Ирт чувствовал, как то разбухает, то сокращается потерявшее баланс тело. Чтобы это остановить, нужно собрать бешеные клетки в центре самого себя и запереть их. Но сосредоточиться на этом мешали человеческие конечности. Эти руки и две хлипких ноги – непривычные части. Приходилось постоянно контролировать их форму.

Притворяться, притворяться, притворяться.

Чтобы выйти из Ниши Изоляции. Утыканной мертвой, сухой, да еще и зеленой дрянью, которые они называют деревьями.

Под непробиваемым куполом энергии ему оставалось только выжидать, а силы уходили, как сладкая кровь сквозь дырявые поры Чаги.

Моего Чаги.

От одной мысли о встрече с ним затягивались лишние щели на нелепой человеческой голове.

Чага пришел сам, весь теплый, сочный и дрожащий, с такими светящимися глазами. Сначала он их прятал, а потом – посмотрел.

Глаза зверушки Ирту очень нравились, поэтому он и себе завел… позаметнее.

Если уж изображать землянина, то в достойном виде – чтобы крупнее и ярче. Выразительнее. Как все на Орфорте.

Ирт торопился ощупать свою зверюшку – все ли было на месте, не изменилось ли теплое нутро, не испортились ли тоненькие сосуды под белой непрочной кожей? Будет ли, как прежде, красная густая влага ласково трепетать по росткам Хозяина?

За долгое предзимье один из охотников Стен – Оней отрастил себе короткий хобот. А вот его Чага – те части, которые Ирт оторвал. Значит, землянин способен меняться, но не на Орфорте…

Может, ему не хватало мочи червей для восстановления сил? Надо еще раз оторвать, посмотреть, на что Чага способен на Земле. Он же здесь командует кораблем. Смешно – космический воин. Жалкое зрелище.

Ирт все же плохо представлял себе эту застывшую, как в вечном холоде, и заваленную всякой мертвечиной планетку. Ру был против. Против мертвых космических кораблей. Против долгих отлучек. Даже против его Чаги.

Бессмысленно, неразумно, неразумно бессмысленно – вот пара слов, которые он шипел Ирту в уши. И еще несколько о долге – присматривать за Просторами, за Стеной и за новыми почкованиями в Нише Перерождений.

Ру брезговал Чагой, потому что тот не менялся.

Но Ирта это так возбуждало. Он мог бесконечно играть с земной игрушкой. Землянин был удивительный, он с виду вроде и не менялся и при этом странно и неуловимо менялся… где-то внутри. Ирт чувствовал – еще совсем немного усилий, и Чага переродится, он уже был не тот, совсем не тот, кто спустился сверху…

И тогда, возможно, Ирт его порвет или соединится с ним навсегда.

Но Чага исчез. Он не мог сбежать, потому что искренне тянулся к своему Хозяину. Не так, как выросты Просторов, со своими липкими клетками. Ирт не сомневался, его выкрали какие-то твари, прятавшие за своими сизыми мордами вымоченные в моче мысли.

Все на Стене Флаа трансформировались, скрывая свое раскисшее нутро и правду, и только Чага не врал и не менялся. Единственный.

Пока снова не оказался на Земле.

Но Чага пришел, сразу, как смог. А его отобрали.

Стеганули плетью энергии по спине и горлу Ирта и выдернули из объятий замотанную в тряпки зверушку, обрывая не успевшие втянуться ростки.

Склизкие выползни!

Ирт почувствовал, как позже что-то случилось. Фрагменты его ростков все еще бродили в Чаге, в его теле, которое кто-то стал крушить, оставляя слишком много повреждений, слишком опасных. Что никому не позволено. Никому.

Позже чувство связанности пропало.

И сейчас он старался быть неподвижным. Не раскачивать взбесившиеся клетки, как всегда велел Ру:

«Ты рожден для охоты на Просторах. Но в Нишах двигайся медленнее, сдерживай энергию. А то трансформация выйдет из-под контроля».

Того, кого Ру родил для Стены и ее унылых Ниш, сожрали на Просторах. И мысль об этом обычно смешила Ирта. Но сейчас, в плену на Земле, он чувствовал, как близок к тому, чтобы превратиться в яростный ствол и биться, биться в силовую перегородку, за которую его засунули среди огрызков мертвого зеленого дерьма.

Чтоб гнилой медергом пророс коротконогому следователю в мозг и засрал его черными опарышами!

Ему нельзя двигаться, нельзя двигаться, нельзя…

Когда они вошли внутрь, Ирт в первый момент их не заметил, так сильно он погрузился в черноту и неподвижность. Но запах. Этот запах он искал два с половиной земных года. Его запах.

Он рывком выпрямился, восстанавливая, выглаживая земную одежду. Багровый цвет – цвет Хозяина. Чага должен тосковать по нему.

Из-за жирного уродливого ствола показался так ни разу и не надорванный следователь прокуратуры, а за ним… его пахнущая сладким страхом зверушка…

Больше Ирт не видел ничего.

Он сразу почувствовал, как движутся в нем наружу токи ростков. Он сделал шаг навстречу стройной и пока еще такой гладкой и белоснежной фигуре… и ощутил, как сомкнулся вокруг него силовой капкан.

Бешенство обрушилось, заставляя тело расти, расширяться.

Сдерживая себя, следя, чтобы не менялась багровая поверхность одежды, Ирт не отрывал взгляд от своего Чаги.

– Ирт Флаа, с вас снимается обвинение в убийстве инсектоида, – провозгласил недоносок в черном кителе. – Вы должны быть депортированы и переданы на планету Орфорт. До согласования деталей передачи вам предписано находиться на Лунной базе. Офицером сопровождения будет капитан второго ранга Тимоти Граув. Но помните, вы будете под моим постоянным наблюдением.

Чага смотрел на Хозяина огромными, невероятно темными, но почти чужими глазами.

 

 Маршал роев

Почему он решил лететь на Луну? Никакой надобности в этом не было. И так все ясно. Расписано, разложено, сохранено.

От папок и файлов уже тошнило, от душистого сада на верхнем пирсе – тоже. Никита пытался по нему погулять и хоть немного отвлечься, но не давала покоя идея – вырвать с корнем хризантемы на клумбе и отправить букетик этому недоношенному любителю охоты на раков, вместе с советом посадить цветы у окошка, чтобы успокаивать нервы, когда прокуратура придет трахать контрразведку.

И Никита будет не прочь поучаствовать в этой затее, поскольку его самого неплохо отымели. Причем, как принято в этой гнусной спецслужбе, – под нежные лирические баллады о дружбе и любви.

Марра был мастер таких баллад. Его послушаешь, так нет людей более открытых, душевных, готовых поделиться последним, чем он и его девочки из контрразведки. Он даже завел моду встречать посетителей в служебном кабинете, одетым в мягкий, с виду фланелевый китель. Ни дать ни взять добрый дядюшка. Слушает тебя внимательно, и вид такой сочувствующий, понимающий. А еще улыбается то и дело, и голос – чистый бархат. А обещает, обещает… Хочется ему верить. А потом выясняется, что пока ты землю вокруг него рыл, тебя на мизинце вертели. За баллады о величии и подвиге.

Нет, прокуратуре еще учиться и учиться у контрразведки.

Надо признаться, что Никита потерял дар речи от неожиданности, когда после Совбеза вернулся в свой кабинет и обнаружил дожидающегося его Марру. Вроде только расстались на Канаверале, а лукавый бес уже тут и похлебывает чаек из изящной золотистой чашки. С собой, похоже, прихватил посуду…

– Не хлопай глазами, Никита, присаживайся, – Марра радушным жестом указал на его же собственное кресло.

Ларский фыркнул.

– Тебе не кажется, что здесь предлагать присаживаться положено мне? Или я ошибся кабинетом?

– Ну что ты разбушевался, – вскинул руки Марра. – Просто я хотел поговорить с другом.

О! От такого желания ничего хорошего ждать не приходится.

Помрачнев окончательно, генерал-майор развернулся и отправился в соседнюю комнату. Там у изголовья кровати стояла бутылка, и на ее дне все еще плескалась влага.

Вынес ее и громыхнул об стол.

– Никита, – с упреком сказал Марра. – В утреннее время лучше пить чай.

– Я и собирался его пить, пока не увидел тебя сладко улыбающимся и распоряжающимся в моем кабинете.

Контрразведчик вздохнул и принял одновременно скорбный и покорный вид.

Нет, определенно, это ничего хорошего не предвещало.

– Ну, так о чем мы будем говорить? Как старые друзья… – Никита отхлебнул добрый глоток коньяка.

– Видишь ли, я был вынужден опустить кое-какие незначительные детали, прошедшие по нашему ведомству в связи с погибшим инсектоидом.

– Каким?

– Первым, ну и… вторым тоже.

– Вынужден? И кто же тебя вынудил? Руазсов?

– Давай это опустим по дружбе. Ты и сам знаешь, – он неопределенно покрутил рукой над чашкой с чаем. – Все эти планетарные интересы.

Планетарные интересы, значит. А ведь эта скотина клялась, что отдала всю имеющуюся информацию в распоряжение прокуратуры. «Выгреб все до донышка» – с теплой искренностью сказал тогда Марра.

До донышка, но не с донышка.

– А теперь планетарные интересы не мешают?

– Теперь, боюсь, они под угрозой, – посерьезнел контрразведчик и отодвинул от себя чашку. – Нужно всем вместе и как можно быстрее разгрести это дерьмо.

– Ладно, выкладывай, – кивнул Никита и все-таки сел.

– Что тебе известно о месте нахождения гросс-адмирала Карла Штрауса?

– Ничего. Застрял в какой-то секретной космической заднице с доброй половиной земного флота. Треллин прошелся сегодня по этому поводу. Видимо, не просто так. Он ничего просто так не делает.

– Так и есть, Штраус застрял в заднице. Если в общем виде, то в процессе операции на удаленном галактическом поясе гиперфлот «Альфа» под командованием Штрауса столкнулся с неизвестным противником. Это произошло в июле 34 года при переводе на земное исчисление. Огневое соприкосновение было очень коротким, после чего противник отступил.

Марра сделал многозначительную паузу, словно этот солдафонский набор штампов мог хоть что-то означать или хоть что-то описывать.

– И что?

– И тут начинается самое интересное. Противник совершенно неожиданно исчез с линии поражения, и в первый момент флотские соединения, ожидая атаки с другого крыла, не стали его преследовать. А позже попытки преследования ничего не дали. Анализ короткого боя показал, что их огневая мощь сопоставима с нашей, и исход столкновения был далеко не так очевиден. Но неизвестные исчезли, все равно что провалились в черную дыру. Куда делись – не ясно, кто такие – не ясно.

– Занимательно, – хмыкнул Никита. – Значит, флот окопался на точке столкновения, Штраус торчит там до сих пор и, видимо, дело мертвяк.

Генерал-майор был осведомлен о предписанной в подобных случаях процедуре. Пока ты не знаешь, кто твой враг и чем он располагает, ты не можешь повернуть в сторону дома, пройти по маякам кросс-переходов, указывая путь к Земле, к галактикам и звездным системам Федерации.

– Ты прав, они торчат там три земных года, и ничего. Никаких следов и никаких ответов. Возможно, остается только вернуться. Но с подобной неопределенностью угрозы и призрачностью мощного, на первый взгляд, противника мы еще не сталкивались. Хотя Треллин прав – Штрауса нужно возвращать. Мы сидим здесь практически голые.

– Хорошо. Но при чем здесь погибшие инсектоиды?

– Оба участвовали в операции по обнаружению противника. Исследовали следы исчезнувших кораблей, примененного оружия, неизвестно какого принципа действия. В разное время, но они были в месте нахождения гиперфлота. Хотя два погибших не пересекались в этой операции, и времени с тех пор прошло много.

– Контрразведка дала нам информацию, что первый погибший до того, как встретился с изоморфом и хрономиной, был несколько месяцев в одиночном полете…

– Его звали СимРиг, – назидательно прервал Марра.

Никита поморщился. Он, конечно, знал имя, но никак не мог прилепить его к горе мяса и костей, которую видел. Кроме того, эти твари были настолько страшные, что если хоть одна, даже прикрытая защитным скафандром, проходила мимо него в коридорах Минобороны, генерал-майор испытывал неизменную потребность обосраться на месте.

– Так СимРиг перед гибелью работал со Штраусом?

– Нет, – твердо сказал Марра и подался вперед. – Мы бы такое не стали скрывать от расследования. Слишком подозрительно.

– А подозрений не было?

– Никаких, совершенно никаких. После его участия в операции, по сведениям инсектоидов, прошло более полугода по земному. СимРиг где только не побывал за это время.

Никита задумался. После похожей гибели второго трехметрового парня по имени СерКин стоило начинать искать все возможные пересечения и закономерности.

– Может, инсектоиды были вместе при каких-то других обстоятельствах. В одном месте.

– Вместе они не были, и принадлежали к разным роям. В одних и тех же местах, может, и бывали, но ничего необычного, стандартное патрулирование.

Форпосты инсектоидов были разбросаны по галактикам. Где-то, как и земляне, они представляли Федерацию, где-то преследовали собственные исследовательские и космополитические интересы. Траектории перемещения их вибрационных кораблей, если и были отчасти известны в Минобороне, то точно не в прокуратуре, которая могла получить подобную информацию только по запросу.

– Последний раз на связь СимРиг выходил перед прыжком в галактику Ксин и через несколько земных дней он оказывается здесь, уделанный в фарш, в обнимку с Иртом.

– А СерКин был в Ксине или около Орфорта?

– Нет, в чем и дело, Никита. Не был. Поэтому я пришел к тебе, и все больше думаю о гиперфлоте «Альфа», застрявшем на каких-то гиблых задворках.

Никита пожал плечами, посмотрел на сантиметр темного ароматного коньяка в бокале и отодвинул его прочь. Пробежал глазами по пинотеке, по знакомым стенам. Он не хотел ничего пить, он вообще не хотел находиться в собственном кабинете, и голые сиськи над входной дверью его внезапно стали раздражать.

– И что же ты теперь хочешь от меня, Марра? Я не командую ни Штраусом, ни инсектоидами. Я вообще никем не командую в вашем гадючьем Совбезе.

Марра вздохнул и поднялся, взгляд его опять стал грустным и все понимающим.

– Никита, придумай что-нибудь с этим изоморфом. Не отпускай его, вытряси из него все, что можно. Иначе… я просто не знаю, что и думать. Ни у кого нет никаких версий. Зато подозрения и предчувствия – слишком страшные.

– А что он вообще может знать?! – рыкнул Ларский. – Если причины смерти инсектоидов в том боестолкновении, Ирт Флаа вообще ни при чем? Я все больше думаю, что это слабоумное растение отправилось на поиски своего сбежавшего симбиота и попало не туда, куда нужно. А теперь и Граув попал туда, куда ему смертельно противопоказано.

– Все так, генерал-майор, все так. Но их все-таки было двое и хрономина. Как-то бомба появилась и сработала. Хоть это твое слабоумное растение заметило?

Никита пожал плечами. Он лукавил, Ирт Флаа был наблюдателен, хитер, опасен и обладал мгновенной реакцией, если это было ему нужно.

Но что ему было нужно?

Марра не спеша поднялся, сделал последний глоток, видимо, остывшего чая, резко тряхнул чашкой, и она уменьшилась до размера серьги густого золотистого цвета, который так любила Лиза.

Показушник. Всегда им был. Таскает в рукаве микрогенератор.

Марра небрежным движением сунул крошечную чашку в нагрудный карман и стряхнул с плеча волос. Белый китель с фиолетовыми вставками он сменить не успел.

– В общем, я тебе все рассказал. У тебя в почте вся информация по перемещениям последнего таракана, часть информации о застрявшем флоте. Только под твой личный доступ. Если что найдешь, связывайся сразу.

Никита не стал его провожать. Сам вошел, сам налил чаю, значит, и с обратной дорогой справится. Тем более генерал-майор и так весь сегодняшний день чувствовал себя посыльным мальчиком. Нужен – позвали, не нужен – отправляйся в отстойник.

Он предпочел откинуться назад и раскачиваться на своем облачном кресле. Его можно было сделать мягким, как пух, или упругим и, задав импульс, качаться вверх-вниз или из стороны в сторону.

Все это напоминало ему клаудджампинг, только без риска сверзиться и свернуть шею. В юности он жутко увлекался прыжками по облакам и познакомился с Лизой на одном из таких состязаний. Она соскользнула с облака, а Никита успел ее подхватить. Руки у девчонки оказались ледяные, но останавливаться даже на мгновение на высоте и в одних баунсерах было смертельно опасно.

Потом он двигался следом и долго не выпускал из виду ее тонкую фигурку. Лиза забавно, как птица, взмахивала руками и легко взлетала с перистых гигантов, а солнце превращало хвост волос на голове в сияющую золотом корону.

Он нашел ее на финише, спросил, как зовут, и согрел ей руки. С этого все началось.

Раскачиваясь в кресле, Никита нередко находил лучшие решения, но сейчас не мог сосредоточенно думать над информацией из новых файлов Марры. У него оставалось чувство, что что-то ускользает. Не факты, цифры и траектории, а нечто над ними, нечто чертовски важное. И еще ему не нравился весь этот узел, который затянулся вокруг капитана Граува и Ирта Флаа.

Я не верю Марре, вот в чем дело. Он недоговаривает. О Штраусе и инциденте в далеком космосе. И не верю Треллину. Кто-то врет, кто-то играет в свою игру. А он сам, изоморф и капитан – всего лишь пешки в ней.

Ни раскачивание в кресле, ни прогулки по пирсу Ларского не успокоили. В результате он все-таки потащился на Луну, проклиная Марру, Ирта Флаа и Треллина. Хоть и всего тридцать минут, но сквозь мерзкую, равнодушную черноту космоса, которую он не выносил.

На большом пассажирском корабле, где есть верх, низ, несколько этажей и бильярдные столы, это путешествие можно было как-то пережить. Много лет назад он летал в комфортабельном лайнере на Марс, три дня пути – и ты на красной планете. Там все было иначе, чем на Земле, и женщины отличались странной, притягивающей взгляды красотой. Но Никита был слишком занят Лизой.

Полет на Марс был очень приятным воспоминанием. Но в шаттле наедине с мыслью, что скоро придется взглянуть в тараканье хайло, состоящее из нескольких блоков выдвигающихся челюстей, нижний из которых имеет жуткое название «всасыватель», хотелось надраться до зеленых соплей. Коньяк, проявив запредельную силу воли, Никита оставил в офисе.

Как только Земля превратилась в шар, пропало ощущение хоть какой-то плоскости, чего-то надежного и неизменного, а остались только цель и траектория, страх накатил волной. Никита сцепил зубы и сосредоточил все внимание на обнадеживающем своей яркостью круге еще такой далекой Луны. Здесь он был совершенно и невероятно одинок. Кокпит, на котором находился ложемент управления, был чуть поднят и наклонен к носу шаттла. Впереди, справа и слева от Никиты сквозь ставшие прозрачными стены шаттла сочилась чернота.

Чернота, сторожащая каждый момент, каждое его неосторожное движение, чтобы понять человеческие слабости, заглянуть бездной в глаза страхов и вышвырнуть из рукава уродливые сокровища космоса.

Почему толпы недоумков, вроде запредельщиков или Граува, так стремятся отдать свои жизни бесчувственной пустоте, черной, как жопа кита – было совершенно непостижимо.

Генерал-майор мог бы устроиться в шаттле уютнее, задать электронному лоцману координаты, затянуть стены зелененькой мишурой и выжать газ до отказа. Летел бы в коробе трюма, расслаблялся, послушал бы пару страстных древних арий, прихлебывая коньяк.

И это было бы правильно.

Но он не доверял.

За пределами атмосферы.

Ничему.

Поэтому Никита напряженно всматривался в расстилающуюся вокруг черноту, видел крылья шаттла, несущего его сквозь космос, бледно-серые перемычки прозрачных теперь сочленений корабля. И лицо Луны.

Планки ложемента, обнимающие руки и предплечья, подчиняли машину малейшему их движению – наклон, поворот, скорость, угол приближения. Никита мог бы закладывать виражи, кувыркаться, как сумасшедший, закрутить вокруг самого себя настороженно моргающие звезды и… потеряться. Это легко сделать там, где нет ни верха, ни низа, ни плоскости, сохраняющей жизнь. Когда за прозрачными стенами и саму машину не чувствуешь, а только тело, ложемент и вселенную. Но Никита смотрел на Луну и иногда на трехмерный планшет с навигационной разметкой перед ним.

На Луне никто не жил постоянно, только работали. Там размещалось несколько заводов, космодром, верфь и военные базы форпоста. В общем-то, этот регулярно взрыхляемый метеоритами гигантский скальнопылевой склад был пуст и гулок. Здесь можно было зарыть в песок махинацию впечатляющего масштаба и преступление любой тяжести.

Периодически прокурорские прилетали сюда с проверками, но Никита в этих бессмысленных затеях участия не принимал – все равно, что искать кость золотой рыбки на океанском пляже. Поможет только сито и миллион рук.

А сейчас генерал-майору нужно было попасть на одну из военных баз, которая, слава богам правосудия, была на освещенной стороне пыльного космического склада и принимала в качестве гостей, да спасут нас ангелы человечества, не слишком дружелюбно настроенных инсектоидов.

Он запросил встречу с самим МихМихом – лидером боевых роев Федерации, и теперь в низу живота поселилось недоброе, угрожающее чести и достоинству прокуратуры напряжение.

Тридцать минут полета, и чернота съежилась за спиной. А суша, пусть призрачно серая, унылая, с безобразными каменистыми наростами, потянулась под носом шаттла. Никита ощутил прилив уверенности, даже ждущая его встреча на мгновение показалась самой обычной деловой.

Замедляясь, меняя угол наклона машины к поверхности Луны, генерал-майор почувствовал себя матерым летуном. Жаль, что руки – медлительный инструмент, только мыслеприказы могли превращать любую летательную хрень в часть твоего тела.

Иногда Ларский все же жалел, что не пошел-таки по флотскому ведомству. Достиг бы приличных должностей… Даже если бы он просто управлял третьесортным корабликом, способным покинуть солнечную систему, а не только метнуться к Луне, ему бы встроили в черепушку тонкие, невесомые пластины.

Когда пластиной прошита башка, любой мысленный приказ, отслаиваясь от лишних образов и обрывков параллельных размышлений, превращался в сверхскоростное, сверхточное управление. Мир вокруг подчинялся мыслям и желаниям человека напрямую. Мир прогибался даже под мысли Граува, хотя тот… страдал какой-то невообразимой хренью.

Никита соскользнул с трапа шаттла. Легкая ткань скафандра прохладно льнула к телу, а по поверхности шлема скользили багровые огоньки от затухающих фасеточных ускорителей машины. Никита оглянулся, привыкая к освещенному пространству под непроглядным небом, к глухим, черным теням, ложащимся на серую пыль.

Военная база, которую время от времени использовали инопланетные подразделения альянса, тянулась в ста метрах правее. Она змеей разрезала и огибала линию скального выступа кратера, уходя внутрь чащобой туннелей, естественных и искусственных. Полупрозрачные витражи обхватывали гигантскую трещину, перемежаясь кронштейнами разных форм и размеров, толстыми композитными перемычками. К никак не выделяющемуся входу вел переход из отшлифованного до блеска камня, над которым неподвижно висела пыль.

Никита пнул лунную пыль, и она тоскливо повисла у высоких ботинок. Он делал это каждый раз, оказываясь здесь. А еще набирал целую горсть в руку, забавляясь тем, что эти микроскопические, остроугольные частички нельзя никакими силами стряхнуть с перчаток, и всегда тащил лунную пыль на Землю.

Никита, прыгая, двинулся в сторону базы. Легкость, невесомость движения почти полностью компенсировалась усиливающейся тяжестью в животе и липким страхом, который вновь пропитывал генерал-майора при мысли об очень скорой встрече с боевым маршалом тараканов.

Дьявол, они считают такое сравнение уничижительным. С муравьем, лучше с муравьем.

Робот сопровождения недолго петлял по пустым переходам.

Силовые кабели, генераторные стержни нигде не были замаскированы. Всюду было чисто, пусто и гулко, кое-где подмигивали оранжевым датчики, и ничто не говорило о присутствии людей. Впрочем, Никита и так знал, что эта база в основном пустовала, жила в автоматическом режиме и использовалась главным образом для оперативных и учебных целей. А учений, насколько Ларский был осведомлен, давно не проводилось.

Чертовски давно, чтобы считать это нормальным.

Вот только почему сюда высадились инсектоиды?

Робот завис у гигантской прозрачной полусферы, и как только Никита приблизился, ее нижний лепесток сдвинулся, открывая проход.

Стараясь не думать о слабости в коленях и в менее пристойных местах организма, он вошел в зал трапецевидной формы с высоким глянцевым сводом. На широкой дальней стене поблескивали обводы спящего полиэкрана, в воздухе висело кольцо широкого стола, а под ним плоские, невесомые сиденья с тонкими, словно бумажными спинками.

И никого живого на первый взгляд.

Изучив все тени в углах зала, Никита почувствовал за спиной движение, резко обернулся и сразу, не в силах сопротивляться панике, сделал несколько быстрых шагов назад.

Трехметровое чудовище тяжело шагнуло в полностью распахнувшуюся сферу входа.

– Я слушаю.

Надтреснутый металлический баритон только походил на человеческий голос. Инсектоиды предпочитали трансформировать свою речь именно в такие звуки.

– Меня зовут Никита Ларский. Генерал-майор комитета межпланетарных расследований. Я бы хотел поговорить с господином командующим.

– Я слушаю, – повторил голос в той же интонации, ровно и без малейших эмоций. Чудовище двинулось вдоль стены, по касательной к Никите.

Когти клацнули по ячеистому стальному полу. Генерал-майор не мог отвести глаз от гигантских перекачанных ястребиных лап. От колен и ниже, в самой длинной своей части, они были совершенно черные и идеально гладкие, полированные.

Почему эти твари… боже, нет, союзники не прикроют свои конечности каким-нибудь… снаряжением, что ли?

Пытаясь собрать в голове вежливые слова и промочить слюной пересохшее горло, следователь пополз взглядом вверх. К короткой тунике, закрывающей только бедра, и к голове, с огромным, совершенно гладким, словно фарфоровым, оливкового цвета лбом и короной костяного гребня, переходящего в толстые кожистые веревки нервных окончаний.

Кроме нижней части рук и ног эти чудовища были оливковыми. Их кровь была медной и даже в глубине широченных, на всю морду, многоуровневых челюстей, между уступами режущих, вибрирующих, ядовитых зубов была только зелень и чернота. Над короткой фарфоровой надкостницей с двумя ноздрями открывались большущие, на пол-лица, будто причудливые очки, черные фасеточные глаза инсектоида.

Издалека более чем трехметровое тело казалось неровно зеленым, со светлыми и темными разводами, но гладким и блестящим, как литая сталь. Подобно древнеримским латам его контуры и изгибы покрывал непробиваемый, но упругий панцирь. Он напоминал хитиновый, но таковым не был. На спине и плечах панцирь собирался в гребни и особые изогнутые отростки, позволяющие даже в падении спиной зацепиться за любою поверхность.

Изоморф, убивающий эту тварь. Это бред. Невозможно.

– Может, мы присядем? – сипло предложил Никита, страстно желая при помощи этикета остановить это угрожающее движение вдоль стены.

Инсектоид выдернул откуда-то из-под туники штуку, похожую на здоровенный шуруп, и обхватил ее с двух сторон удлиненными, с виду птичьими пальцами.

Раздался хлопок, потом скрежет, штука увеличивалась. Примерзнув к полу, Никита с тоской вспомнил широкие фальчионы древних воинов и пытался сообразить, что оскорбительного могло быть в предложении сесть.

Когда шляпка огромного, в половину Никиты, шурупа стала напоминать велосипедное сидение, таракан вогнал острый конец прямо в пол и крутанул. Штука мгновенно вгрызлась в жалобно взвывшую стальную поверхность.

Командующий роями невозмутимо перекинул страшную конечность и уселся верхом.

Под взглядом выпуклых фасетчатых глазищ Никита на дрожащих коленях добрался до хлипкой энергосидушки, развернул ее к собеседнику, но двигать ближе на стал. Сокращать дистанцию как-то совсем не хотелось, да и разговаривать тоже.

Хотелось сбежать.

Следователь прокуратуры прокашлялся.

– Болезнь? – скрипнуло чудище.

Даже вежливый вопрос сочился угрозой. Инсектоиды не умели говорить иначе.

– Нет. Просто хочу задать несколько вопросов. Как к вам можно обратиться?

– МихМих.

Человеческие варианты имен у них были невинны, как плюшевые зайчики.

МихМих я еще сумею произнести, глядя в это хайло, но вот Мурзик бы застрял камнем в горле.

– А по званию?

– МихМих.

На самом деле близкий аналог – маршал. Но иерархия в рое напрямую не перекладывалась на людскую. И от роя к рою имела определенные вариации.

– Как вы думаете, отчего погибли ваши бойцы – СимРиг и СерКин?

– Недостаточно данных, чтобы сделать определенный вывод.

Ну, конечно! Глупо было с моей стороны ожидать от этой твари лирических рассуждений.

– А какой неопределенный вывод можно сделать? – исхитрился Никита, стараясь сидеть ровно и неподвижно, как и его собеседник.

– Нечто разорвало храбрейших изнутри. Вечной им памяти роя!

При всей жесткости иерархии в трех с половиной сотнях роев инсектоидов они были донельзя сентиментальны в отношении каждой утраченной взрослой особи.

Никита, как и почти каждый землянин, побывал в Музее-реконструкции, посвященном бешеной планетке Утраз. Она была в двадцать раз тяжелее Земли и носилась с невероятной скоростью, ускоряясь от столетия к столетию, и по немыслимой траектории среди нескольких звезд.

Каждое мгновение это адское местечко порождало новых страшных чудовищ. Поэтому инсектоиды стали величайшими стратегами и тактиками выживания.

На некоторые экспозиции этого музея допускали только взрослых людей с крепкими нервами и здоровым сердцем. В Музее Никита имел великую честь лицезреть километры галерей, увешанных портретами храбрейших, достойнейших и страшнейших. Раньше ему не встречались настолько длинные и однообразные комнаты ужаса.

Но тогда посол инсектоидов вел делегацию и стучал когтями по полу с особой торжественностью. Он то и дело останавливался, называя имена, описывая свершения. Легкие отличия в оттенках оливкового и серых побежалостей на черепе, разница в доли миллиметра ширины между двумя фасетчатыми глазами, степень выдвинутости «всасывателя» – и вот точный портрет деятеля и героя одного из великий роёв. До конца галереи делегация все же добраться не смогла.

– Вечной памяти, – не дрогнув, повторил Никита вслед за МихМихом.

Наступила пауза. Генерал-майор пытался выстроить правильный вопрос, а инсектоид невозмутимо ждал. Совершенно черные когтистые руки неподвижно лежали на огромных хитиновых коленях.

– Есть ли вероятность, что их гибель была связана с сотрудничеством с гиперфлотом под командованием гросс-адмирала Штрауса?

– Данных недостаточно и вероятностей много.

Генерал-майор приуныл, жалея о потраченном времени на столь скудный диалог.

Вдруг лапа на колене шевельнулась. Инсектоид почти неуловимым движением сдернул с собственного покрытого чешуей локтя что-то вроде ремешка и бросил его в сторону Никиты. Тот инстинктивно сжался, вцепился пальцами в неудобную сидушку.

Ремешок расправился, завис между ними. Голограмма множества крошечных галактик развернулась между следователем и маршалом. Ларскому звездная карта была совершенно не знакома.

– Синяя метка – временная база гиперфлота. СимРиг в составе группы от Роя Мощи Боя был на базе полтора года назад по общефедеральному летоисчислению. Красная линия – траектория его перемещения.

Сочащийся злостью скрип МихМиха прервался, словно он давал время обдумать сказанное. Никита посмотрел в контуры неподвижных челюстей, проступающих где-то позади голограммы, сглотнул и кивнул.

Все было ясно: красная линия прямым кратчайшим путем шла к базе флота, а потом в сторону от него, делая странные зигзаги сначала в одной ближайшей спиральной галактике, потом в другой, неприятно клочковатой, разбросанной.

– Вот оранжевая линия – перемещение СерКина в составе группы от Роя Красоты Боя. Все понятно, генерал Никита Ларский?

Да, все было понятно – та же траектория движения, все то же, только год спустя по общефедеральному летоисчислению.

– Они шли по тем же следам, – тихо проговорил Никита.

– Так. Рои разные. Задачи у них разные. По траектории прошли группы еще пяти роев. Все целы.

– Они что-нибудь нашли… особенное?

– Данные засекречены. Ничего определенного. Рой Мощи Боя сделал ряд положительных выводов. Рой Красоты Боя – отрицательных. След перемещения противника был потерян.

Из этого сообщения следовало, что инсектоиды высоко оценили огневую мощь противника, а искусство маневрировать – не особо высоко. На Утразе вся жизнь была одной непрерывной войной, и чем бы ни занимался каждый рой – выращиванием потомства, архитектурой, живописью, музыкой, естественнонаучными изысканиями – все это было так или иначе посвящено войне, бою, атаке…

МихМих вытянул страшенную лапищу, изображение исчезло, и ремешок опал, обхватил ее под локтевым сочленением.

Тут был не один ремешок. Еще пара узких веревочек, непрерывно меняющих цвет, крошечный шипастый браслет и многохвостые символы, нанесенные прямо на обсидиановую черноту конечности. И все это – технические приблуды, тараканьи гаджеты, мишура крутизны.

Инсектоиды были страстными понтовщиками. Увешанные с ног до головы чем-то меняющимся, вырастающим прямо на глазах, они круто пользовались всеми последними техническими новшествами, хотя сами были ходячими машинами – сплошные мозги и мышцы, способные перемещаться по космосу без скафандров. Даже на одноместных, узких, как серп, челноках, с откинутым верхом и шевелящимися в безвоздушном пространстве космоса нервными отростками головы.

Серьезные парни – все из наворотов.

Никита подобрал под висящее сиденье ноги, – ему показалось, что челюстной створ маршала шевельнулся, и голова изменила наклон. В его сторону.

– Я правильно понимаю, – Никита снова прокашлялся. – Что у Роя Будущего Боя нет версий, почему погибли СимРиг и СерКин?

– Изоморфа исключили день назад. СерКин погиб несколько часов назад. Теперь Рой Будущего Боя всматривается в вероятности.

Челюсти точно шевельнулись, и еще когти скрипнули по полу, а в генерируемом голосе отчетливо резанула злоба. Никита скрестил лодыжки.

МихМих медленно встал со своего странного винтового сиденья, и генерал-майор почувствовал себя букашкой, на которую упала тень от тапки. Он стал сползать с кресла.

– Доставьте сюда Ирта Флаа, и рой постарается увидеть будущий бой, – проскрежетал маршал роев.

– Он невиновен, – пискнул Никита.

– Я его не уничтожу, – в звуках голоса стояли холод и смерть. – Я с ним буду говорить.

Мы делаем вид, что они добрые и цивилизованные, просто другие.

Они делают вид, что они добрые и цивилизованные, просто другие.

Но они полны злобы.

Несколько лет назад Никита присутствовал на межгалактических состязаниях по плаванию, которые проходили на Земле. Инсектоид пересек океан вторым, уступил существу, рожденному и живущему в стихии воды. Он чертовски расстроился. И пока не изорвал голыми когтями трех гигантских океанских раков… в труху, в кровавые ошметки, не успокоился. Зрительские платформы, особенно с детьми, улетали подальше от пенящейся кровью воды.

А потом, кто-то сказал Никите, что по анатомической типологии инсектоид похож не на таракана, не на саранчу, и даже не на муравья, а на кузнечика.

На кузнечика, мать его, зелененького!

Видимо, знатоки анатомии никогда не стояли рядом с этим кузнечиком.

У распахнувшихся лепестков выхода МихМих обернулся. Средний ротовой проем чуть расширился и выдвинулся вперед, внутри мелькнуло отвратительное многочленистое движение. Никита отвел глаза.

– И поторопитесь, генерал-майор. Этот бой близко. Рой Смены Погоды чует его приближение.

* * *

Он не имел ни малейшего намерения возвращаться в Планетарную прокуратуру.

Макао, только Макао и много, много голых веселых китаянок.

Неожиданный звонок Граува вогнал в ступор и стер драйвовый отчаянный настрой. Когда генерал-майор вывалился из шаттла на парковке пирса и обессиленно припал к перилам энерголифта, он окончательно понял, что не имеет ни малейшего понятия, как нужно поступить правильно.

Насмешливый голос Треллина, злость и угроза в словах МихМиха и вдруг короткая, словно отлитая из бронзы спокойствия, просьба Тима Граува сливались, превращались в рокочущий камнепад, в волю судьбы, которой Никита уже не мог противостоять и не был уверен, что имел право.

Решение принимаю я, но чувствую себя жалкой марионеткой.

Капитан второго ранга ждал его на крыльце. Он стоял на верхней ступени, выпрямившись и держа руки за спиной, и казался совершенно спокойным, даже уверенным в себе.

Тим был в форменном белом кителе, как при их первой встрече. Одинокая прядь волос падала на бледный, с чуть фиолетовым оттенком лоб – такой цвет кожи бывал у тех, кто родился на Марсе. Он слегка прищурился, увидев Ларского, и шагнул на одну ступень вниз – ему навстречу.

Закатное солнце окрашивало широкие фарфоровые плечи розоватым цветом.

– Генерал-майор, я хотел бы помочь вам в расследовании. Прошу предоставить мне возможность свободного взаимодействия с Иртом Флаа.

Голос звучал ясно и звонко, но Тимоти Граув так и не расцепил сведенных позади рук.

 

Дом родной

– Помоги скорее! Сэ-эм!!

Голос Лулу заглушал обиженный трубный звук. И Сэм ускорился, свернул за округлый угол галереи второго этажа и налетел на здоровенную вазу, которую, судя по неровно выпирающим бокам, Лулу лепила сама. Пестрое пузатое создание схватило Сэма шершавым краем за полу халата, скрипнуло днищем о пол, но устояло.

– Сэм! Что с роботами?! Нужно вытащить слона!

Сэм, не успев затормозить, перегнулся через балкончик галереи и чуть не полетел вниз – навстречу чудовищному хаосу, в который превратились высокие входные двери.

– Лулу! Отойди от слона немедленно!

– Ему же страшно, Сэм! Сделай что-нибудь!

Лулу в короткой тунике металась около размахивающего хоботом слона, который безнадежно застрял в двери, совершенно для этого чудища не предназначенной. Притолока над огромной головой прогнулась и осыпалась камнями мелкого и среднего размера – черт знает из чего нынешние архитекторы строят дачные коттеджи для нормальных людей. Панически бьющиеся уши животного покрыл слой какой-то белесой трухи.

– Отойди, Лулу! Слона, спокойно! Сейчас я спущусь!

Только Мэтью мог назвать слона Слоной, и только Лулу могла эту бессмысленность поддержать.

Похоже, стоило ему прилететь на Землю, как все вокруг взяли обязательство превращать жизнь Сэмюэля Кэмбелла в какую-то спасательную операцию. На Дальних Пределах было гораздо спокойнее.

Пробежав галерею, он поскакал вниз по лестнице. Полы домашнего халата окончательно разлетелись в стороны, пушистый пояс скользнул по бедрам, и Сэм одним привычным коротким движением сбросил с себя лишнюю амуницию.

Оказавшись около Лулу, он схватил ее за руку.

– Ты надеешься его выдернуть за хобот?

Она моргнула и уставилась на него во все глаза.

– Ты совершенно голый!

У нее был такой возмущенный тон, словно он снял штаны прямо в центре бальной залы. Сэм беспомощно оглянулся, – халат зеленел у подножия лестницы.

– А где малыш?

– Малыш сказал, что я – домашний слон, – раздался низкий, обиженный голос, – и поэтому должен катать его в доме по комнатам.

Сэм горестно махнул рукой, – привыкнуть к тому, что это животное еще и говорило, было выше его сил.

– И где он? – быстро и по-деловому спросила Лулу.

– Во дворе, – печально ответил домашний слон и горестно повесил уши, – толкает меня в ногу, в заднюю.

– Малыш! Отойди от Слоны немедленно! – крикнула Лулу, привстав на цыпочки.

– Замечательно! Просто замечательно! – провозгласил Сэм, воздевая голую руку к пыльным ушам. – Стой здесь и смотри, чтобы твое умное создание не снесло хоботом люстру. А я пойду, найду сорванца и оторву ему уши.

– Сэм! Так нельзя! Ты же папочка и только вернулся.

– Вот именно, – буркнул он, широко шагая к выходу на веранду, – папочка только вернулся, а тут уже слоны, сломанные двери, изоморфы, и моя голая задница не нравится жене.

Он, конечно, был ужасно рад оказаться наконец-то дома. Всех затискать, съесть сочный стейк и воздушный сливочно-черничный пудинг, сделанный специально к его приезду. А потом рассказывать нетерпеливому Маське о таинственном космосе, о гулких, светящихся неоном переходах станции, о ее идеально мягкой траве и теплых озерах под искусственным солнцем, о капитане Тимоти, который с легкостью мог загнать неповоротливый транспортник даже в узкую, ощетинившуюся кремнием расщелину незнакомой мертвой планеты.

Это было здорово. Сначала даже радовал говорящий слон с философским взглядом на мир и офигительным количеством нейронных связей в мозгу. Но сегодня с утра радость встречи стала оттесняться тревогой. Сначала легкая, зыбкая, она сгустилась к обеду настоящей грозовой тучей, в центре которой отчетливо проступало осунувшееся фиолетовое лицо Тима с лиловыми подглазицами.

Маська тянул его в бассейн, соревноваться, кто дольше просидит под водой, Лулу уговаривала отправиться всем вместе на прогулку в Зоосити, хотела показать ему своих говорящих животных, а еще задавала множество глупейших медицинских вопросов, словно он был ветеринар по совместительству, врачевал на Дальних Пределах питонов и бегемотов. Сэм соглашался, рассеянно целовал жену то в угол рта, то в висок и выгадывал минутки, чтобы достучаться до недоумка Граува, злился и расстраивался одновременно.

А кончилось все ездовым слоном, застрявшим в дверях, и тем, что ему приходится голышом обегать дом по саду, чтобы вытащить Маську из-под огромной филейной части его расстроенного питомца.

– Не пойму, я в отпуске или опять вызвали на дежурство?

Нога соскользнула во влажную ямку, и Сэм полетел вперед, грудью в разросшиеся зеленые кусты.

– Чтоб тебя!

Это был крыжовник, жесткий, душистый, безжалостно загнавший свои колючки под беззащитную кожу. Сэм отпрянул назад, и упругая ветка обожгла шею и сунулась ему в рот.

Нет! Он был не в отпуске, а на какой-то спецоперации! Полевых учениях для интернатуры!

– Папа, давай! Быстрей вставай! Слона застрял, его надо протолкнуть!

– Я щас протолкну вас двоих! – взревел Сэм и сразу закашлялся от попавшей в горло дряни, судя по вкусу – жука-вонючки.

Мелкий пятилетний обормот изо всех сил упирался руками в правую филейную часть рухнувшего на колени слона, был грязен до ушей, но имел боевой вид и явное намерение проломить стену и затолкать своего ушастого дружбана в прихожую.

Сэм перешагнул кустарник, но кашель его не отпускал и не давал возможности высказать все, что он думал о застревающих на пороге дома животных и детях, им в этом помогающим.

– Папа Сэм! – заявил Мэтью, бросив слона. – Ты кашляешь, значит простыл! Вышел из дома голый и простыл! Мама всегда говорила, что нужно одеваться, а ты ее не послушался. Будет тебе горячий компресс.

Маська смотрел озабоченно и строго, его светлые кудряшки сбились набок, а по щеке тянулись две жирные грязные полосы.

Хорошо же они выглядят вдвоем около задней части слоновьей туши.

Кашель распирал грудь весельем, постепенно превращаясь в неудержимый хохот. На глазах Сэма выступили слезы.

Все-таки он был в отпуске.

* * *

Когда наступил относительный порядок, Лулу взялась лечить его боевые раны: обрабатывала царапины дезинфицирующим и заживляющим раствором. Ощущение было приятным. Сэм лежал в кресле в распахнутом халате и плавках, которые жена потребовала надеть немедленно и без разговоров.

– Не дергайся, – говорила она строго, наклоняясь над ним.

Ее распущенные волосы падали на открытый живот и щекотали кожу. Холодный дезинфектор шипел, пузырился, и тонкие царапины исчезали сами собой. Сэм прикрыл глаза, ему нравилось чувствовать, как локон Лулу касается его кожи.

В прихожей стрекотали роботы-ремонтники, а Маська громко командовал ими. Без особых, правда, результатов – слышно было, как он топает ногами и ругается. На каждом увешанном манипуляторами устройстве была установлена фильтр-программа на детское управление. Робот выполнял только те детские указания, которые не могли никому принести вреда или привести к ущербу в процессе выполнения работы. К любым опасным последствиям. А Маська на безопасные указания был не способен.

– А почему эти штуки сразу не сделали мне большую дверь? Если я – домашнее животное, – настойчиво и немного обиженно прогудел Слона.

– Да подожди ты, – отмахивался Маська. – Правый косяк кривее заводи, слышишь, железный?! Кривее!

– Почему мне не сделали большую дверь?

– Ты куда ползешь, железяка? Не туда все цепляешь! Пап, скажи им!

– Если бы мне сразу сделали большую дверь, я бы не застрял, – настаивало умное животное.

Но умом в этом доме никто не руководствовался. Сэм чуть приоткрыл глаза и притянул к себе Лулу. Лулу фыркнула и уперлась ладонями в плечи. В ее глазах искрился смех, а кожа едва уловимо пахла мятой.

– И не пришлось бы меня толкать. И я бы ничего не сломал.

Слон все-таки был нудным существом.

– Так неинтересно, Слона, понимаешь?

– Не понимаю, – флегматично ответил он. – Что интересного в том, что я застрял и сверху все посыпалось?

– Ты читал сказку про Винни-Пуха?

– Не читал.

– Вот. Поэтому и не понимаешь. А мне Лулу читала.

– И что? Там про домашнего слона, на которого все сыпалось?

– Не про слона? Про то, что нужно попытаться пролезть, потом застрять, и чтобы тебя долго-долго вытаскивали. Так по-правильному.

Сэм выпрямился в кресле, не выпуская сидевшую на коленях Лулу, и посмотрел с балкончика галереи вниз. Слон стоял, занимая собой почти половину разноцветного мозаичного холла, и неуверенно переминался с ноги на ногу. Маська торчал перед его хоботом, величественно выставив вперед левую ногу и задрав вверх голову. Заполошный робот прокатился между ними, но занятые важной беседой приятели его даже не заметили.

– Почему застревать – по-правильному? – не сдавался слон.

– Знаешь, – шепнула Лулу, – это так здорово, что Мэтью теперь должен кому-то что-то объяснять. По-моему, в этом больше пользы, чем он просто терзал вопросами меня.

– Тебе просто надоели его вопросы, – прошептал он в ее теплое ухо.

Лулу покосилась на него и хмыкнула.

– Придется мне прочитать тебе про Пуха, – назидательно сообщил Маська.

– Ты САМ читаешь? – почти охнул слон.

– Читаю, – удрученно кивнул Маська и тут же добавил: – Это еще ничего. Некоторые доходят до того, что сами пишут. Вот это – тоска!

Лулу рассмеялась и закинула руку Сэму на шею.

– Нужно было и правда сделать для слона большие двери, а то странно, когда друг должен торчать во дворе.

– Там же тепло, и у него большой навес, – махнула рукой Лулу.

– Все равно это неправильно, – мотнул головой Сэм и внезапно вспомнил, как покрытый кровавым потом и трясущийся Тим лежал на операционном столе и повторял имя изоморфа.

Его нельзя было отпускать одного в прокуратуру. Это казалось сейчас таким очевидным. И ведь тогда было очевидно – Тим Граув был единственным, кто отказался от камеры сна, бродил по кораблю, летящему по проторенной тропе в автоматическом режиме. Это была глупость, которой могло быть только одно объяснение, – Граув чертовски боялся закрыть глаза, потом открыть их и оказаться на Земле. Где его ждал Ирт Флаа.

Сразу стало зябко и захотелось запахнуть халат.

– Слона переехал к нам из Зоосити всего неделю назад.

– Из Зоосити? – бездумно повторил Сэм и тряхнул головой, пытаясь прогнать навязчивую, обвиняющую его картину. – Может, поедим. Чувствую себя голодным.

– Хорошо, пойду запущу синтезатор.

– Подожди, я с тобой!

Уж лучше наблюдать за женой у кастрюли, чем за обдолбанным Граувом в собственном воображении.

* * *

Когда Сэм впервые встретил Тимоти на станции Гамма 67, то подумал, что тот любитель веселой жизни, девчонок и адреналинового риска. Впрочем, последнее было почти правдой. Только рисковал Тим не ради кайфа от эйфории, а ради того, чтобы почувствовать себя живым. Или близким к смерти. Как эти два разных желания становились в Тимоти чем-то одним, Сэм так до конца и не понимал, просто чувствовал, когда это наступало.

На Гамме 67 задачей военно-полевого хирурга Сэмюэля Кэмбелла было приглядывать за всякими чудиками. Только к ним никак не должны были относиться капитаны транспортников, охранных крейсеров, да и любой обслуживающий персонал по линии Минобороны.

Чудиками на Дальних пределах обычно называли ученых, космоисследователей, которые самозабвенно проводили какие-то опыты, собирали данные, хвастались друг перед другом результатами экспериментов, забывали нормально питаться, спать, ходить на прогулки и регулярно терялись в открытом космосе или засовывали конечности в силовые или плазменные установки.

До встречи с Тимом Сэм уже год проторчал на станции и начал понемногу сатанеть. Жалел, что подался в военные хирурги с вечными дежурствами, учениями и командировками, вместо того чтобы остановить свой выбор на гражданской медицине и кочевать разве что от Земли до Марса, да и то по желанию.

Хотя Гамма 67 была неплохим вариантом, можно сказать, благоустроенным. Она была в одном из секторов Дальных Пределов, но достаточно далеко от совершенно не освоенных пространств, которые спецы называли запредельным космосом.

Гигантская станция, похожая на веретено с полутора тысячами километров в сечении, вращалась вокруг собственного центра в абсолютной космической пустоте. Какому высоколобому чудику привиделись здесь, в непроницаемом вакууме недалеко от разреженного газа нерожденной вселенной, следы инопланетного разума и тонких гравитационных колебаний, Сэм не имел ни малейшего понятия. Но, видимо, чудик был влиятельный, потому что Гамма 67 была почти автономной планетой.

Почти.

Станция жила за счет искусственного солнца, которое само не светило, но выплевывало время от времени сгустки энергии, – огромные и смертельно опасные шаровые молнии. Их улавливали магнитными ловушками, и этого было достаточно, чтобы десятилетиями здесь работать, выращивать леса по внутреннему периметру и разводить живность в озерах.

Первые полгода Сэм каждый свободный день пропадал на рыбалке. Сначала это было здорово. Они с главным инженером загружались пивом и просиживали с удочками на крутом, идеально зеленом берегу, лениво перебрасываясь фразами о суетности жизни на Земле.

Но когда Сэм начал в лицо узнавать каждого выловленного пескаря и карася, от рыбалки стало тошнить. Рыба на станции не размножалась, ее, как и любых существ, создавали искусственно. Они даже не были живыми, просто управляемые модели и их матрицы не отличались разнообразием.

Потом он увлекся катанием на горных лыжах, – гора была в двадцати километрах от его дома, причем даже покрытие на ней делали разным: снег лежал то пушистой периной, то плотным слоем, а иногда подмерзал ледяной похрустывающей корочкой. Но все равно через несколько месяцев гора стала напоминать Сэму ложемент, намертво впаянный в пол корабля во время скачка.

Гамма 67 осточертела.

Когда Сэм познакомился с Тимом, то уже проводил все свободное время с головой зарываясь в книги, и это хоть как-то отвлекало его от тоски, мыслей о Лулу и их сыне.

В тот день он сидел на ночном дежурстве совершенно измотанный дневной тренировкой по восстановлению смятого позвоночника в условиях резких перепадов гравитационного давления. Он искромсал четырех клонов, пока у него получилось сложить чертовы костяшки за сто пятьдесят секунд.

Это был личный рекорд, но выпить за победу над собой было не с кем. Поэтому Сэм сжимал руками картонку планшета и вместе с космическим пиратом Джей Джоусом гонялся по параллельным мирам за драгоценными перьями ангелов. Когда корабль Джоуса стал разваливаться на куски у рождающейся звезды, Сэм схватился сразу за пару эклеров на блюдце – это был надежный способ успокоить волнение.

– Эй, док, принимаете? – в дверь просунулась незнакомая темноволосая голова.

Сэм сразу выпрямился и принял сосредоточенный вид. Рука с захваченными эклерами повисла над столом.

– Проходите. Что случилось? – выдавил он без особого желания это узнать. – Капитан… э-э?

Судя по красно-белым нашивкам с левой стороны груди, перед ним был капитан интендантской службы. В остальном парень имел самый обычный вид – casual штаны, затянутые тонким черным ремнем, и серую рубаху с короткими рукавами. В общем-то, на станциях без особой надобности в кителях никто не щеголял, достаточно было повязанного на шее галстука с расцветкой и символикой рода войск или знаков различия на нагрудных карманах. А часто и этим не заморачивались – большинство знало друг друга в лицо.

– Капитан второго ранга Тимоти Граув, – пояснил незнакомец, и белоснежные зубы открылись в насмешливой улыбке. – Перекусываете, док?

Нашелся умник.

– Перекусываю, – недовольно буркнул Сэм, выпустил из рук эклеры, а потом швырнул за спину гибнущего в огне бесстрашного пирата. Чтобы книгу втянуло в политеку.

Капитан был среднего роста, строен, даже худ и явно очень подвижен. Кожа была с легким фиолетовым отливом, как у марсиан. Во взгляде синих глаз светилась ирония, что у Сэма вызвало категорическое возмущение. И вообще этот субъект в темно-сером слишком нахально пялился. Его лицо с правильными чертами можно было назвать красивым, хотя была в нем странная, почти неуловимая асимметрия, сломанная линия бровей или губ, неровность скулы – трудно было понять. Какой-то тайный дефект, который легче почувствовать, чем рассмотреть.

– Я только что прибыл на Гамму, и со мной случилась небольшая неприятность. Док, как я могу…

– Сэмюэль Кэмбелл, – представился Сэм, и настроение по непонятным причинам у него испортилось еще больше.

– Я тут… – немного виновато начал капитан, наклонился и задрал штанину.

– Енота-мать, – протянул Сэм, понимая, что сегодня ему не узнать, выживет ли пират.

Нет, такие травмы были не редкость, но только полные придурки тащились самостоятельно в медчасть с фаршем и обломком кости вместо ноги, заперев это безобразие во фрагмент повседневного экзоскелета и занавесив его штанами.

Видов экзоскелетов было множество, многие просто помогали переносить перегрузку и защищали суставы и другие слабые места. Были и огромные боевые машины – продолжение помещенного в них человеческого тела. На Гамме находился целый ассортимент рабочих экзоскелетов, заточенных под разные задачи. Но народ, особенно чудики, не вникали в спецификации, надевали наиболее удобный, а значит простой и легкий, и делали все подряд что им в голову приходило. Полагаясь на мощность рабочих экзоскелетов, некоторые пытались гнуть стальные трубы или таскать их. Премещать промышленные установки. Но если от напряжения скелет ломался, то кости мялись, как бумага, вылезали обломками из-под кожи. Затем следовала боль, шок, срабатывал встроенный в скафандр эмергентный пакет, и в медчасть поступал сигнал.

Но этот притащился сам. И даже с обезболиванием – это вряд ли было приятно.

– На стол и снимайте штаны, если уж сами надели. Вы что, пытались поднять на правой ноге свой транспортник?

– Да нет, – Тимоти Граув стал торопливо и неловко дергать ремень. – У меня вышел из строя робот-погрузчик, а команду я уже отпустил, вот и решил сам доразгрузить то, что привез на Гамму.

Сэмюэль молитвенно возвел глаза к светящемуся неоном потолку и только потом потянулся к манипуляторам.

Когда только боги оградят его от идиотов?

Гораздо позже Сэм понял, что Тим искал травмы, купался в болевых ощущениях, хотя и врал себе, что это не так. Каждый раз у него что-то внезапно случалось, и Граув не сразу замечал это, не хотел никого беспокоить. Это было ненормально. Сэм отмечал эту странность как врач, но медицинское досье капитана было скудным и не давало информации, объясняющей такое поведение.

До того как Граува отправили на Гамму, он выполнял рейсы в смежной галактике, транспортировал фрагменты каких-то особых пород для лабораторных исследований. Команда его сменилась перед прыжком на Гамму, а с новой командой, состоящей из трех технических специалистов, Тим держался отстраненно. Те знали его еще меньше, чем Сэм.

Гораздо позже, узнав его историю, Сэм понял, что их дружба с Тимом была нехорошим образом связана с тем фактом, что как врач он просто часто оказывался рядом со сломанными костями, порванными сухожилиями, кровью капитана, вытекающей из порезов. Из этой странной близости Сэма к боли Тимоти и выросла их дружба. Но Тим Граув, похоже, этого не осознавал, не хотел осознавать.

В остальном он казался довольно нормальным, часто смеющимся и ядовитым. Иногда задумчивым и рассеянным. В такие моменты его рука беспокойно бродила по штанам или краю рубахи, слепо ощупывала их. Словно он не был уверен, во что одет.

А еще капитан Граув отлично летал даже на стареньком транспортнике. Сэм сопровождал его в паре-тройке рейдов.

Кэмбелл узнал о прошлом Тима через год их знакомства. Тогда искусственное солнце Гаммы выплеснуло очередной шар, а магнитные ловушки не сработали так, как надо, и ушедшая с траектории энергия двигалась по касательной, грозясь превратить станцию в пылающие обломки.

У них оставался один вариант: оттолкнуть от себя шар и перейти на режим консервации – темноты, холода и постоянной экономии, чтобы дожить до следующего шара.

Тимоти Граув предложил попытаться загнать сгусток в предназначенную ему ловушку, подняв свой транспортный корабль, дежурный крейсер и два рабочих шаттла, изменив наклон веретена станции. Корабли должны были двигаться по рассчитанной траектории и, оснащенные магнитно-гравитационными установками, одним сфокусированным магнитным ударом загнать шар в лузу. Если бы не вышло, ускорение можно было еще больше увеличить, и ком энергии смог бы просто уйти в сторону.

Тим Граув взялся руководить маневрами и идеально точно провел всю операцию, – энергия была захвачена.

– Странно, что ты до сих пор капитан второго ранга, – сказал Сэм, когда они вечером сидели на веранде, слушали музыку и пили густое красное вино. – У тебя навыки командира боевого крейсера, а то и эскадры.

Тим помрачнел и опустил бокал.

– Командовать эскадрой – это не только управлять машинами, это принимать решение за людей, – едва слышно сказал он.

– Ну и что? – не понял Сэм.

Тим повернул голову и поднял глаза, лицо в темноте показалось совершенно асимметричным, взгляд остановившимся.

– Это самое трудное. Мне нельзя командовать людьми.

Сэм открыл рот в недоумении и так и замер, неловкая пауза, казалось, отгораживала их друг от друга. Музыка звучала далеко, доносилась с другой планеты.

– Я ведь… – протянул Тим и отвел глаза.

– Что ты?

– Да ладно, зря я…

– Что? – тупо повторил Сэм. Мысль о том, что Тиму не хочется говорить, в тот момент почему-то не пришла ему в голову.

– Я как-то принял решение за людей, – медленно и тихо проговорил тот. – И неудачно.

– И что? Так бывает. Это не причина хоронить себя в жопе космоса.

– Причина. Очень веская причина.

Сэм открыл рот, чтобы возразить, но потом передумал. Что-то предостерегающее было в словах и голосе. Тим молчал долгое время и смотрел прямо перед собой.

– И я убил их всех. Всю команду крейсера. По собственной прихоти.

Сэм сдавил рукой темное стекло, не зная, что сказать.

– Они ужасно умерли, Сэм. Из-за меня. А мой лучший друг… ему оторвали голову. И она валялась на земле, как никому не нужный мусор.

Тогда Сэм узнал все. Он так и просидел с недопитым вином на дне бокала, а Тим Граув говорил и пил, и снова говорил, и вытирал рукавом слезы.

В эту ночь они совсем не спали.

* * *

– Сэм, дай мне, пожалуйста, новый картридж!

Сэм вздрогнул от неожиданности, возвращаясь мыслями к Лулу, стоящей у створки синтезатора. Так устройство обычно называли в космосе. Дома – просто кастрюлей.

Сэм достал из кухонного шкафчика серую плоскую пластину и протянул ее жене. Обычно ее одной хватало на месяц или два. Углеродные соединения в ней были так плотно спрессованы, что из одной пластины можно было энергией выдуть кушаний на целый полк. Стандартных, конечно.

Сэм не любил есть стандартное, а вот Тиму было без разницы.

– Сэм, ты смотришь на меня, а думаешь о своем друге, – с упреком проговорила Лулу и загнала картридж в кастрюлю.

– Как ты узнала?

– Ты смешной, – хмыкнула жена. – Ты смотришь внутрь самого себя, и у тебя сведены брови. Вид такой же, когда приехал и сказал, что капитан Граув сильно болен и что боишься его оставлять. И сегодня ты был такой, когда пытался связаться с ним.

– Извини.

– Вы уже не на станции, и ты не один врач на Земле.

– Ну да, не один, – он неловко пожал плечами. – Просто…

– Что?

– Ладно, не бери в голову. Ты права, мы не на станции.

Лучше бы были на станции. Лучше для Граува.

Сэм не рассказал жене никаких подробностей о Тиме, не хотел это делать, а теперь почему-то чувствовал себя так, будто соврал.

– А для нас с Мэтью – ты один, и тебя, между прочим, не было очень долго.

Лулу умела быть ужасно дидактичной, а еще понимающей и терпеливой. Но иногда ее терпение иссякало и обращалось в шторм, захлестывающий семейную лодку ледяными волнами. Лучшее было ее не сердить, тем более, когда она явно была права. Сэм соскучился по семье, но от беспокойства о Тиме избавиться не мог.

– Окей, я уже дома и давай приготовим что-нибудь вкусненькое, – и он вывел список рецептов прямо на стеклянный стол плиты.

Если Сэм не готовил что-то особенное, то и не заморачивался походом в кухонное помещение. Отправлял рецепт на приготовление прямо с интеркома или компьютера, у которого находился, и туда же прилетала сервировочная платформа с горячим рагу, или пастой, или куском сочного мяса. Но семейный обед – это не перекус, а целое мероприятие.

– Хочу профитролей с печеночно-сливочной пастой, – томно выдохнула Лулу, – а еще маринованных черри в перечной заливке и чечевичное пюре со свежим сельдереем.

– Да ты обжора! – ужаснулся Сэм и притянул ее, обхватив за чересчур тонкую талию.

– А знаешь, – сообщила Лулу тоном чрезвычайной секретности. – У меня есть совершенно обалденные препреги стерляди по-старорусски. Хочешь?

– Раз обалденные препреги – конечно, хочу.

С препрегами – уникальными отпечатками, которые помогали получить нетиповое блюдо, на Дальних Пределах было плохо, приходилось обходиться обычными программами. Или руками.

– А мне тоже профитролей! – завопил невесть откуда возникший Маська. – Но только без дурацкой печенки. Лучше с земляникой. Мне и Слоне!

– Попа слипнется, – отрезала Лулу.

– У Слоны? – ужаснулся Малыш и бросился вон из кухни.

– Слона! Слона! От профитролей у тебя попа слипнется!

Откуда-то из холла донесся грохот.

– Дурдом, – тяжело вздохнул Сэм.

– Это ничего. Завтра мы поедим в Зоосити, – зловеще пообещала Лулу.

Они проторчали на кухне еще какое-то время, толкаясь локтями и подкалывая друг друга. Профитроли лучше было начинять вручную. Как и все блюда, которые состояли из нескольких слоев или корочки и начинки, профитроли получались странными, когда полностью синтезировались в кастрюле, – между тестом и наполнением появлялся хоть и крошечный, но подозрительно клейстерный слой. Сэм был глубоко убежден, что подобные профитроли достойны только помойного ведра, и одно то, что Тимоти даже не ощущал этого, говорило о его глубоком психическом нездоровье.

Сервировочные платформы появились сразу, как все задуманные блюда были готовы. И пока Сэм и Лулу спустились с кратким заходом в спальню и еще более кратким заходом в ванну, стол по требованию Мэтью и домашнего слона был собран и накрыт усилиями роботов прямо в холле.

– Папа! Я заказал Слоне лимонад!

– Хорошо, почему бы и не лимонад, – покорно проговорил Сэм.

На фоне того, что ему первый раз в жизни придется обедать за одним столом с огромным животным, наличие или отсутствие ведра лимонада не играло никакой роли.

Как ни странно, все выглядело довольно уютно. Обеденное сооружение, придуманное пятилетним Маськой, было большое и имело три уровня, так что даже усевшись на стул, можно было смотреть на стоящего неподалеку слона и не задирать голову, а поднос с горой бананов не казался главным и единственным блюдом.

– Мы со Слоной решили вспахать огород, – серьезно заявил Маська, устряпавший зеленую футболку в первые две минуты обеда.

– Разве у нас есть огород? – удивился Сэм.

– Думаю, Мэтью имеет в виду не вспахать, а разбить, – прояснила Лулу.

– Нам нужен огород?

– Пап! Всем нужен огород!

– Мы будем садить брюкву, – прогудел Слона.

– Замечательно. А зачем нам брюква?

– Как зачем? В ней микролементы какие-то и витамины, говорят. И еще мы будем хранить ее.

– Хранить?

– Ну конечно, па. Что ты такой отсталый? Я прочитал, что овощи хранят в погребе на случай голодной зимы.

– Что ты такое читаешь вообще?! Лулу, что читает твой сын, хотел бы я знать!

– То же, что и его отец, – лукаво пропела Лулу. – Всякие небылицы.

– Ну про голодную зиму я точно не читаю, – отрезал Сэм.

– У нас будут сельскохозяйственные угодья и виды на урожай, – авторитетно прогудел слон и прихватил хоботом горку профитролей.

– О! И какие же они будут?

– Разные, – пояснил Маська. – И спереди, и сверху, и сбоку будут виды.

– Ерунда какая-то, – махнул рукой Сэм. – Делайте как хотите.

– Здорово! – подпрыгнул Маська. – Пойдем после обеда, па, посмотрим, где лучше вспахать огород.

Сэм открыл рот, чтобы категорически отказаться от этой глупейшей затеи, но все его благие намерения были пресечены авторитетным, непререкаемым тоном Лулу:

– Конечно, он сходит, малыш, и поможет вам с огородом.

Поздно вечером, отмывшись от пыли и пота и поднявшись в кабинет, Сэм решил позвонить Тиму Грауву.

Нехорошие предчувствия не обманули. Интерком Тима не ответил ни первый, ни второй, ни третий раз. Надо было опять вызывать авиетку.

Набирая код, Сэм представлял, как доберется до идиота капитана и, привязав его к операционному столу, будет запихивать в глотку сырую брюкву. С микролементами и витаминами. Для прочистки организма.

Смакуя картину страшной и бескомпромиссной мести, он не сразу увидел в углу экрана мигающий значок сообщения. Коснувшись его, Кэмбелл почувствовал тревогу:

Сэм, прости меня. Я знаю, что ты страшно разозлишься, но мне нужно что-то сделать. Я не могу вечно бегать от самого себя и от того, что со мною произошло на Орфорте. От Ирта Флаа.

Все должно как-то закончиться. Хотя бы чьей-то смертью. Или свободой. Что, в общем-то, одно и то же. Или чем-то еще. Третьим вариантом. Но определенным, наконец.

В общем, я отправляюсь в Планетарную прокуратуру и предложу свою помощь в расследовании. Треллин прав, если изоморф и помнит что-то, то скажет только из-за меня.

Да, и ты прав. У меня конченая зависимость. Но я должен с ней справиться. Или захлебнуться.

– Идиот! – взревел Сэм и смахнул прочь голографический текст. – Недоумок.

Текст был отправлен пять часов назад. Тимоти Граув теперь уже рядом с плантиморфом.

Если ему это позволили прокурорские. А они позволили, раз он не выходит на связь. Слишком поздно пытаться его остановить.

Проклятый недоумок!

В тот день, когда покидали Гамму 67, чтобы отправиться на Землю, Тимоти долго изображал, что ему плевать на этот вызов в прокуратуру, непрерывно болтал ерунду и насмешничал. Только когда до старта остались считанные минуты, он внезапно сказал:

– Знаешь, иногда бывает так хреново, что хочется повеситься.

– Рано еще, – хмыкнул Сэм, не поняв, что это не очередная шутка.

– Сообщи мне, когда будет пора, – мрачно бросил Тим.

В тот момент у Сэма возникло нехорошее предчувствие.

А теперь Тимоти Граув решил все сам, без участия Кэмбелла.

 

Тугой узел

Ларскому хотелось заорать, швырнуть чем-нибудь тяжелым в неподвижный профиль капитана второго ранга, а потом удавить собственными руками широко улыбающуюся инопланетную гадину на облачном кресле.

Эта сделка наверняка испортит остаток его еще довольно длинной и преимущественно дерьмовой прокурорской жизни. Точнее те короткие, приятные моменты, от которых еще можно было бы получить мало-мальское удовольствие, если не тащить на шее ярмо вины за Тима Граува.

Даже коньяк не лез в горло, и о девочках Макао думать расхотелось.

МихМих не стал бы зря вещать о грядущем бое и о проклятых тараканьих роях, этот бой предвещающих. Или предвкушающих. Кто их, демонов, разберет.

Но что-то нужно было делать.

Никита может получить зацепку здесь, в собственном кабинете, если примет жертву Граува, если выставит на торг безопасность этого обдолбыша.

То, что он обещал изоморфу в его камере, было не более чем словесной уловкой, проверкой его заинтересованности. Слабая надежда, что Ирт Флаа эту проверку не пройдет, умерла сразу, как только до растения дошло, что есть шанс завладеть капитаном Граувом, – датчики инфракрасного излучения камеры просто зашкалило, в секунду тело изоморфа увеличилось в размерах, а клоунская рубаха засияла багровыми переливами. Никите казалось, что и без рентгенограммы он способен увидеть зарождение ростков под кожей этого монстра.

О! Ирт Флаа хотел получить свою жертву! Любой ценой и как можно скорее.

И вот они расположились в кабинете следователя комитета межпланетарных расследований. То есть в его собственном.

Стараясь дышать ровно, чтобы удержать гнев, Ларский всмотрелся в Тима. Тот не стал садиться в предложенное кресло и расположился вполоборота у окна, стоял неподвижно, уставившись куда-то в сторону парковки энерголифтов. Не иначе как пересчитывал их. Раз за разом. Судя по отсутствующему виду и сведенным за спиною рукам, Тим настроился не замечать ничего происходящего в самом кабинете.

Просто ждать.

Все было сказано и решено до похода в камеру. Грауву уже нечего было добавить, вот только как он надеется продержаться даже два дня, находясь в таком напряжении?

– Так, что ты от меня хочешь, червяк? – расслабленным наглым тоном протянул Ирт Флаа.

Он сидел справа и чуть дальше от стола, вытянув ноги и чуть покачивая носком блестящей туфли.

– Тебе стоит переодеться, если хочешь прогуляться по Луне, тюльпанчик, – огрызнулся Ларский.

– Что? – белые глаза с тонкой красной каемкой вокруг радужки угрожающе сузились, но позу он не изменил.

– Ничего. Не поймешь. Хочу предложить тебе сделку.

– Сделку? – усмехнулся тот влажными губами. – Я не убивал эту вонючую тварь и тебе придется меня отпустить, сам это признал.

– Тебя – придется, а вот насчет доблестного капитана я еще могу передумать.

– Чага сам пойдет за мной как на привязи.

Тим вздрогнул, но не изменил позы.

– Чага?

– Я дал такое имя своей зверушке, которая не может ни расти, ни есть, ни жить без своего хозяина. Это имя из вашего языка, кажется?

– Зверушке, говоришь? – собственный голос неузнаваемо захрипел, и кулаки сжались, страстно желая разрядки.

– Именно зверушке. Ясно, червяк?

– Капитан второго ранга Тимоти Граув может хотеть чего угодно, даже быть Чагой и твоей зверушкой, но обязан подчиняться приказам. И вовсе не орфортской швали. Если он ослушается и пойдет за тобой, я просто посажу его в камеру. Вместо тебя.

Расслабленность исчезла – Флаа весь подался вперед, словно собираясь броситься. Облачное кресло торчало за его тушей пухлой периной.

– Решаю здесь я, тюльпанчик. И советую тебе успокоиться и взять себя в руки или чем они там у вас называются… и обращаться ко мне не иначе как генерал-майор Ларский. Ясно?

Это была длинная пауза. Пронзительный взгляд вгрызался в череп следователя, яркая одежда будто подернулась рябью, но потом медленно изоморф отклонился на спинку и снова принял расслабленный вид. Сочные губы растянулись в улыбке.

– Ясно, генерал-майор Ларский, – голос прозвучал неожиданно мягко и по-женски бархатно. – Что за сделку вы предлагаете?

– Так-то лучше, Ирт Флаа.

Рука потянулась к коньячной бутылке у края стола, но он тут же отдернул ее, почувствовав взгляд капитана. Тим сразу отвернулся к окну, но Ларский успел заметить капли пота на открытом лбу.

– Предложение следующее – ты рассказываешь все, что знаешь о гибели инсектоида под датчиками и безо лжи. И тогда капитан Граув сопровождает тебя все то время, пока мы не договоримся о передаче на Орфорт и ты не отправишься туда.

– Как долго это продлится?

– Пара-тройка дней.

– А потом?

– Потом он остается. Он – землянин, и никто не позволит скормить его изоморфу.

– Чага – мой! – голос снова стал резким.

– Твой симбиот в Поясе холода? Пока ты его не порвал? Я знаю. Но выбора у тебя нет, Флаа. Либо так, либо никак.

Ирт молчал, мясистые ноздри тяжело раздувались от дыхания. Возможно, он прикладывал невозможные усилия, чтобы сдерживать себя. Возможно, думал, как утащить свою игрушку с собой.

Скажи нет. Просто скажи нет.

– Согласен на сделку, – послышался глухой ответ.

– И это еще не все, – подался вперед Никита. – Он будет под защитой.

– Что значит под защитой?

– На нем будет постоянное силовое поле. Капитан Граув сможет убрать его по своей воле, но только если его жизненные показатели будут в норме. Иначе попытка будет блокирована системой защиты. И если…

– Что если, наглый отросток?

– Если ты сунешь ему под кожу свои щупальца и перестараешься со страстью так, что он окажется на грани, то получишь такой электромагнитный разряд, что будешь долго собирать щепки. Ясно?

Тим у окна разжал руки и вытер ладони о китель.

В общем-то, это было предложение капитана. Он долго и сбивчиво объяснял Никите, что не доверяет себе, что хочет, но не может не подчиняться Ирту, что помимо воли думает только о нем, как о Хозяине и ненавидит себя за это. Но должен попробовать, и поэтому… Но все-таки лучше…

В общем, его воля и выбор будут ограничены дополнительным датчиком во встроенной в череп пластине военного летчика.

Полностью исключить доступ плантиморфа к телу и крови Тима они не могли, – не стало бы темы для торга. Хотя кто знает… Вдруг Ирт Флаа способен на платоническую любовь. В Поясе наступившего холода на Орфорте.

– Есть одно условие, следователь.

– Какое?

– Хочу погулять по вашей планетке, раз притащился в такую даль.

Это было неожиданно. И удивительно. Но, с другой стороны, даже монстры и растения не лишены любопытства.

– Хорошо. Но один день. Точнее вечер. И только дотронься до кого-нибудь, кроме Граува! Я настрою луч сопровождения. Одна ошибка, и будешь перемещаться только под силовым колпаком.

– Чем же это отличается от тюрьмы?

– Пейзажи вокруг меняются.

Ирт оскалил зубы, изобразив улыбку, у края которой поблескивала влага.

– Задавай свои вопросы, генерал-майор.

Флаа сжал лапищами край стола и резко вместе с креслом придвинулся, оказался совсем рядом с Ларским.

От него исходил странный горьковато-сандаловый запах. Но глядя на эту фигуру с широкими покатыми плечами, трапецевидными ладонями, чуть ли не на середине стола, и с белесой злостью в глазах – невозможно было поверить, что этот безобидный запах – его.

Фальшивка трансформации. Снаружи и внутри.

От нехорошего предчувствия захотелось посетить уборную. Посидеть там подольше, так сказать, поработать с бумагами. В сомнениях Никита поднял голову и с удивлением увидел, что капитан отвернулся от притягательного окна и рассматривал изоморфа так, словно что-то силился понять или решить для себя.

Между этими двумя лежала какая-то страшная и сложная история, и Ларский позволил затянуть себя в эти сети и превратить в марионетку.

Отступать было поздно.

Генерал-майор притянул рамку полиэкрана, запустил изображение программ и приложений и стал устанавливать параметры сканирования допроса: излучения, колебания, волны, давление, расшифровка образов. Все потолочные датчики кабинета были сфокусированы на фигуре, развалившейся у стола.

С капитаном Граувом было бы проще – достаточно мозговых волн, чтобы понять, говорит ли он правду. А вот изоморф – дело другое, не было полной уверенности, что получится отличить ложь от правды.

– Расскажи о встрече с инсектоидом. Где, когда и что именно произошло.

– Рассказывать нечего. Вонючий выползень напал на меня. Присосался к моему кораблю и проломился внутрь.

– Твой корабль? На Орфорте нет космических кораблей!

О боги, у капитана прорезался голос! Сиплый от долгого неиспользования.

– Твой крейсер висел на орбите, Чага. Пустой и мертвый. Мертвее тысячелетнего огранга. Я его забрал.

– Но ты же не можешь им управлять! Никто из вас не может!

Изоморф резко развернул кресло в сторону Тима, всверливаясь в него взглядом.

– Что ты можешь знать обо мне, уродец? Это я знаю тебя всего, до дрожащей прямой кишки.

Капитан сразу стал белым, как его китель, и вжался в стену. Пальцы у бедер подрагивали.

– Хватит! – зло оборвал Никита. – Я жалею, что согласился на эту сделку.

– Ладно, ладно, – вскинул вверх ладони Ирт. – Извини, генерал-майор, больше не буду, никаких кишок. Прости, я не хотел тебя испугать, Тим. Просто поверь, дружок, я знаю, как летать на твоей жужелице.

Оказалось – не совсем.

История встречи двух чудищ в космосе вырисовывалась более чем странная. Нелепая даже.

СимРиг насильно состыковался с крейсером, на котором Флаа летел, как он считал, в сторону Земли в поисках исчезнувшего симбиота. Чтобы порвать сбежавшую дрянь.

Как разобрался в управлении корабля и проложил маршрут, Ирт отвечать категорически отказался, утверждая, что это к делу отношения не имеет. Двигался по космосу изоморф по неясному маршруту, преимущественно находясь в спячке. Около какой именно галактики в момент встречи с инсектоидом он находился, Никита понять так и не смог.

Пролистанная перед носом Ирта звездная карта их никуда не продвинула. Судя по всему, ни в картах, ни в управлении кораблем изоморф, действительно, не разбирался, но как-то летел и чем-то привлек внимание инсектоида. Привлек настолько, что тот силой проник в корабль и попытался что-то выяснить или найти, чем вызвал ярость вырванного из голодной спячки Ирта Флаа. Они сцепились и, вероятно, разнесли полкрейсера.

В процессе столкновения изоморф запустил временную мину, не особо понимая, что именно произойдет. У него было какое-то странное представление о том, что если нажать нужный рычажок, то все прокрутится назад, станет, как было до того, как инсектоид взял крейсер на абордаж.

Ирт Флаа явно действовал по обрывкам разнородных знаний, которые, как начал подозревать генерал-майор, плантиморф сумел извлечь непосредственно из Тимоти Граува, когда тот был в плену.

Мина рванула, и стало еще хуже.

Время натянулось вокруг сцепившихся монстров, искажая, смешивая то ускоряющиеся, то замедляющиеся куски пространства: слои секций крейсера, коммуникации служебных отсеков, космический мусор. В какой-то момент изоморф был уверен, что сам оказался в сдавливающей его утробе таракана и бился там вечность в зеленой хлюпающей жиже, не в силах вырваться. Покрылся мертвой корой, чтобы не раствориться в кислоте.

Возможно, так и было.

Когда время и пространство зависли, перестали ощущаться, врагов выбросило на Землю.

Ирт Флаа уверял, что сцепившиеся корабли исчезли, а инсектоид был рядом. СимРиг очнулся и приподнял голову с вывернутой наружу чудовищной челюстью. Изоморф, ожидая нападения, только пытался выпустить ростки, как таракан взорвался медным фонтаном крови и превратился в горку теплой, сильно пахнущей плоти. Не в силах даже отодвинуться, Ирт пустил слабые корни в землю, забирая соки зелени, греясь на чужом, но жарком солнце.

– Ты несколько часов пролежал около трупа, – передернул плечами Никита.

– Уходить не хотелось, – плотоядно протянул Флаа. – Было тепло и он стал пахнуть гораздо лучше, после того как превратился в мягкое мясо.

Труп врага. Что может быть приятнее?

Но, возможно, изоморф просто плохо понимал, что с ним происходит, где он, куда исчез корабль, и опасался, не принесет ли любое движение неприятные последствия.

Никита просматривал данные сканирования Ирта Флаа во время допроса и думал, что делать с полученной информацией. История мало что дала ему, практически ничего. Появилось только больше вопросов: почему СимРиг атаковал, где именно они находились, насколько сместился временной пласт, и почему два тела так точно выбросило на Землю?

Хрономины, которыми был оснащен крейсер «Сияющий», входивший под командованием контр-адмирала Граува в состав исследовательской экспедиции Харли Макгрея, обладали огромной мощностью. Они были рассчитаны на использование в открытом космосе для трансформации, перемещения или создания крупных космических объектов – искусственных и естественных планет, станций. Каждый раз технические специалисты их программировали под задачу, чего изоморф, естественно, сделать не мог.

Неудивительно, что два корабля просто исчезли в потоке времени, удивительно, что два инопланетных существа выжили и оказались на Земле. Хотя инсектоиды и изоморфы были способны к незащищенному перемещению в космосе.

Возможно, программа мины распознала и выбросила их как единую биомассу на защищенную планету, координаты которой были вшиты в саму мину и в корабль-носитель. Или просто на ближайшую.

Оставалось надеяться, что сплав двух кораблей отправился в ядро какого-нибудь астероида или звезды, а не вырастет через пару месяцев или лет из-под земли любимого Никитой Макао, разрушая волшебные фонтаны. Или из-под стройных ножек Лизы.

К черту это дерьмо!

Но как бы ни сработала эта незапрограммированная хрономина, она членила пространство на крупные, цельные куски и никак не могла измельчить тело СимРига. Не могла быть причиной такой смерти!

– Мы можем быть свободны, генерал-майор?

Ровный голос и холодный, совершенно официальный тон вывели Ларского из задумчивости, и он уставился на Тима Граува. Тот оставил окно и стоял рядом со столом, буквально в полушаге от изоморфа.

Сколько раз капитан прокрутил в голове эту фразу, прежде чем произнести ее?

Собранный и деловой вид ему почти удался: свободно опущенные руки, легкий наклон головы и вопросительно приподнятая бровь. Вот только бисеринки пота по-прежнему виднелись между темных, падающих на лоб локонов, а в глубине глаз пытался спрятаться страх.

Допрос не дал существенного результата, и этот болван пропадал ни за что. Или за что-то такое, чего следователь в материалах допроса не видел в упор, не замечал, хотя ответ и был на поверхности.

Никита перевел взгляд на Ирта. Тот жадно пялился на своего симбиота, край его рта внезапно дернулся в голодной усмешке, а пальцы ласковым движением прошлись по темной древесине столешницы.

Флаа нетерпеливо ждал и старался не спугнуть.

– Да, генерал-майор, вы отпустите меня осмотреть вашу планету вместе с капитаном второго ранга? – голос опять звучал бархатно, с легкой ленцой на вдохе.

Никита открыл рот и закрыл – не нашел в себе достаточного количества дерьма, чтобы просто дать добро на этот непринужденный запрос.

– Уже поздно раздумывать и отказываться, Ларский, – вдруг зло бросил Тим. – Дело сделано. Вставай, Ирт, мы уходим.

Он развернулся и пошел к двери, не оглядываясь, а только ускоряя шаг. Гладкие фарфоровые плечи строились в идеально ровную, гордую линию. Как долго он надеялся их продержать?

Изоморф плавно поднялся. Движения мощного тела были пугающе текучими и хищными, он не шел следом, а именно перемещался. Его охота началась.

– Прощай, генерал-червяк.

– Я буду следить за каждым шагом! – гаркнул Ларский и смахнул со стола рамку полиэкрана, а следом и невостребованную бутылку.

Проклятое прокурорское логово.

* * *

Прошел час, но Никита так и не подключился к трансляции с удаленного датчика наблюдения за парочкой. Генерал-майор отправил вверх кресло, припарковал его к картине с грудастой Данаей и сидел, свесив ноги над закрытой дверью, время от времени переливая темную, приятно пахнущую жидкость из свежей бутылки в одной руке в бокал в другой руке, а после внутрь самого себя.

Следователь прокуратуры был убежден, что в самом процессе пития была заключена животворящая природная сила, оно было вечно и естественно как дыхание и, подобно всему несущему отпечаток вечности, даровало успокоение.

Когда-нибудь он бросит свою работу и напишет трактат о питии.

И какое ему дело до Граува, который раз за разом делал неправильный выбор, принимал блуждающие на болотах огни за ценности, ради которых стоит рискнуть и ухнуться в трясину. Два похода в камеру к изоморфу с перерывом в один день, которые, если смотреть на них без иллюзий, имеют только один исход – уничтожение собственной личности.

Вся эта силовая защита, о которой Ларский сказал Ирту, по большому счету существовала и действовала до тех пор, пока Тим сам желал этого. Ибо право человека распоряжаться собственной жизнью защищал закон этой проклятой планеты.

Но Тимоти Граув, похоже, ничего так не хотел, как полной свободы от самого себя, от своих желаний и решений, от сильного молодого тела. И эту свободу ему могло принести рабство и привязанность монстра.

И почему Никита должен был его останавливать? Как он мог предостеречь человека, который уже один раз прошел через ад и вернулся на тот же круг? Плевать на все. В этой темной, родной, как кожа, комнатенке, где он жил, дышал, ел, пил бесконечно долгое время, с тех пор как ушла Лиза, всегда находилось и найдется, чем отрубить или занять мозг. Чем-нибудь будоражаще красивым или заковыристым, чем-нибудь куда более стоящим, чем унылая история унылого капитана.

Если Флаа будет угрожать жизни Тима, генерал-майор получит сигнал, но наблюдать рабскую покорность и сочащиеся кровью поцелуи он более не намерен. Даже объятия Маршала роев можно было бы стоически пережить и рассказать кому-нибудь о таком достойном баллады испытании, распечатав бутылочку у камина, но это…

По правде говоря, Ларскому было особо некому рассказывать истории своих подвигов. Разве что хитрому контрразведчику да девчонкам в Макао, но те посмеются и забудут еще одного хвастливого болтуна. Он покрылся пылью в этом дерьмовом комитете расследований, живя в клетке привычных и одинаковых перемещений, чужих, далеких от него трагедий и запутанных, но совершенно неинтересных событий.

Лиза умела его слушать. Она внимательно смотрела в глаза, смеялась и обнимала за шею. Правда, иногда Лиза отмахивалась, будто не верила ни одному слову, или же говорила, что он невыносимый зануда, и прерывала его долгие рассуждения:

– Говори по сути, Ларский. У тебя слишком много лирических отступлений.

– У меня нет никаких лирических отступлений. Я вообще не привык отступать, – решительно сообщал он. – Если нужно, – просто отхожу в сторону.

Жена улыбалась, чуть откидывая назад голову, и в эти моменты ему казалось, что их совместная жизнь будет вечной. Как ее красота.

Может, он тоже идет за блуждающими болотными огоньками.

Интерком в нагрудном кармане мягко завибрировал. Кому-то тоже не было покоя по вечерам. Никита вытащил бублик и бросил его перед собой. Тот подвис и развернул выпуклую картинку. Кто бы сомневался.

Ларский не любил таскать на руке браслеты, не любил планшеты с плоскими экранами и плоскими изображениями за их бессмысленную выпендрежность. Маленькие прямоугольники и рамки, вырастающие перед лицом в подносы, ему тоже не нравились. А бублик…

В древности считалось, что подкова приносит счастье, но подкова – это слишком мелодраматично. А вот если ты – генерал-майор в черном кителе и, чтобы управлять коммуникациями, носишь бублик в кармане, то это дает тебе право посылать до звезды любого умника. Даже генерал-лейтенанта от контрразведки.

Четкое изображение Марры выросло из бублика. Тот, судя по трансляции, восседал в собственном служебном будуаре, уже облачившись в мягкий фланелевый комплект со знаками воинских различий.

– Так и думал, что ты на работе, – добродушно хмыкнул Марра.

Никита пожал плечами.

Марра открыл тяжелый витой портсигар на столе и вытащил табачную соску. Сигара не выглядела бы здоровенной разве что в морде у носорога. Видимо, генерал-лейтенант настроился на длинный разговор.

Никита снова плеснул из бутылки коньяка, удивляясь, что тот еще не закончился. Впрочем, можно успеть выхлебать остатки в ожидании, пока Марра раскочегарит свою сигару.

Контрразведчик любил роскошь во всем. С позиции знатока древней истории и литературы Никита считал, что такие пристрастия были совершенно неоправданны для сторожевых псов планетарных интересов. Вернее сказать, для их гончих.

Контрразведчику по всем канонам полагалось быть худосочным и нервным, предпочитать техностиль и простую мебель из псевдовещества. Не иметь маленьких слабостей. Только в этом случае можно быть уверенным, что враги не проникнут незамеченными, не пустят корни в потаенных местах их крошечной планетки. В портсигарах, лаковых шкатулках, в бесчисленных выдвижных ящичках окованного потемневшей медью бюро. В карманах фланелевого кителя, из которого, докурив сигару, с предсказуемостью античного комедианта Марра наверняка извлечет свою крошечную золотистую чайную чашечку.

Никита вздохнул. Жизнь угнетала его очевидностью своих сюжетов.

– Значит, сидишь на потолке, – глубокомысленно умозаключил Марра и выпустил дым.

– Хотелось бы скоротать вечерок не с тобой, а с дамой. Хотя бы нарисованной.

Никита оглянулся на Данаю, грудь у нее была кругла и доверчива, а вот глаза – печальны.

– Врешь, ты расстроился и решил напиться.

– С чего мне расстраиваться? Я просто должен поддерживать непринужденную беседу с дамой, а без доброго коньяка я скатываюсь на отчеты, показания и аналитические записки.

– Оставь даму. Я вижу, она уже готова на все и способна чуток потерпеть. Лучше побеседуй об этих скучных вещах со мной.

Никита рассмеялся. Хитрый лис звонил не для того, чтобы просто поболтать или позвать его на рыбалку.

– Что ты хочешь от меня?

– Ты и сам знаешь. Я утром тебе описывал, как у нас горит задница. Ты отпустил изоморфа, хоть и под мобильным контролем. Ты сдал ему Граува, а я не получил ни строки.

– Из дырки от бублика ни строки не получается. Я просто позволил капитану поиграться в героя. С непредсказуемыми последствиями. А нужной тебе информации у меня нет.

– Но… хотя бы точка встречи, маршрут движения. Где они с инсектоидом вообще столкнулись?

– Это же растение! Оно не разбирается ни в картах, ни в звездах, ни в кораблях. Оно и к беседам не расположено. Просто куда-то летит, давит на красивые кнопки, дергает большие рычажки, напяливает на себя мишуру вместо одежды и жрет вкусняшку. Я допью коньяк и пришлю тебе отчет, Марра.

– Когда допьешь? Уж я-то знаю, что коньяк у тебя не кончается.

– Только это и радует в последнее время.

Контрразведчик пыхнул в задумчивости несколько раз, потом взялся рассматривать дымящуюся сигару, медленно поворачивая ее в пальцах.

– Жаль, что ничего у нас с тобой не вышло.

У нас. Как же!

Таким тоном, наверное, говорили утомленные инквизиторы древности перед тем, как отправить ведьму на костер. Все-таки хорошо, что Никита встретил Марру в светлые времена космической сопричастности, планетарной безмятежности и торжества разума. А то бы сейчас горел в очищающем огне.

– Я удивился, Никита, что ты позволил изоморфу уйти с капитаном.

– Но ты сам…

– Я просил тебя вытрясти Флаа, Совбез велел держать его под колпаком и допрашивать. Они запретили сдавать землянина. Но ты все равно выбрал свой вариант. У тебя будут проблемы.

Марра держал руку с дымящейся сигарой на столе и, прищурившись, смотрел на Никиту. Ответа у Ларского не было, оставалось только пожать плечами.

– Или не только твой вариант, но чей-то еще…

– Что ты хочешь сказать?

Контрразведчик пожевал губами и вдруг резко бросил:

– О чем ты говорил с Треллином на Канаверале?

– Что? При чем здесь Треллин?

– Не знаю. Ты скажи мне. Вы практически незнакомы, но болтаете перед отлетом, потом Тим Граув мчится к этой занозе в Дублин, болтается над океаном и приезжает к тебе. А ты нарушаешь распоряжение Совбеза. Интересная история, правда?

– Бред, – фыркнул Никита. – Алексей Треллин не причастен к моему решению.

Марра затушил сигару в изысканной малахитовой пепельнице и покачал головой.

– Ошибаешься. Генерал-интендант причастен практически ко всему. К тому, что мы возвращаем гросс-адмирала Штрауса, к капитану Грауву и изоморфу, даже к запредельщикам.

– К Майклу Стэнли? – Никита вспомнил короткую историю поножовщины, рассказанную Алексу им самим. – А к нему-то как?

Контрразведчик тяжело и печально вздохнул:

– Вопрос не как, а зачем. Пришли мне отчет о допросе до утра, Ник.

И изображение пропало.

Алексей Треллин и Майкл Стэнли – ядовитая неугомонная задница и романтик, мечтающий отдать жизнь во имя величия человечества. Что может быть общего между ними? И при чем здесь Тим Граув?

* * *

Чем лучше и безопаснее чувствовало себя человечество в космосе, тем чаще появлялись такие люди, как Майкл Стэнли. Для них уют планеты, мощь Федерации, защищенность Дальних Пределов, возможность остаться в живых даже после самой кровавой мясорубки – признак деградации общества. Грядущей гибели человечества, потерявшего великую цель своего существования. Безоглядные максималисты.

Ларский мог понять, как они думают, но все их рассуждения казались бредовой горячкой романтиков, которых папочки и мамочки не научили получать удовольствие от кинофильмов, книжек и водных каруселей. И тогда они решили записаться в прогрессоры и отправиться в жуть запредельного космоса. К горизонту разума.

Конечно, своеобразная правда была в их суждениях.

Раньше целью человечества было выживание. В древние времена люди были беспомощны настолько, что им приходилось бороться за выживание с природой на самой уютной и теплой из известных Ларскому планет – на Земле. Потом народы и государства начали драться друг с другом за их собственное единоличное выживание. Не имея возможности дотянуться до космоса, они находили угрозы и опасности на собственной планете, а когда не находили, создавали их сами.

Позже технологии шагнули вперед, давая возможность высунуть нос из атмосферы и освоить солнечную систему. В двадцатом веке древний мир кончился, и наступила эпоха Античности – самое сумбурное, кровавое и фантастическое время. Время великих трагедий, ярчайших открытий, и бесконечного топтания на одном месте. Когда даже прорывные технологии не могли сдвинуть с места махину человеческой ограниченности.

Единственная возможность человечества выжить в расширяющейся, полной черных дыр и астероидных потоков Вселенной – это двигаться вперед. От пещеры к озеру, от суши к океану, от Европы к Америке, от Земли к Марсу и Солнцу и дальше через галактики в Дальние Пределы космоса. В античности, имея все технологические возможности для броска к звездам, человечество продолжало делить свою хрупкую планету. Хуже того – оно пыталось делить космос, пряча технологии друг от друга, надеясь использовать малейшее преимущество для побед над себе подобными.

Когда Никита учился в школе, он впервые увлекся античностью, перечитал кучу книг, пытался понять это больное и загадочное время. В котором люди, имея все знания и все возможности понять собственную уязвимость в гиганской космической утробе, ее не понимали. Они могли создать искусственное солнце, полностью освоить Луну и пересечь солнечную систему уже в начале двадцать первого века. Но не сделали этого ни в следующем веке, ни потом, состязаясь в крутизне друг перед другом. Не смогли объединить знания, усилия и возможности всех стран перед самой страшной угрозой и самой великой надеждой – космосом.

Античность – эпоха, когда инструменты нового времени были в руках человека с древней картиной мира. Когда читали романы о драконах и магии, а настоящие волшебные палочки применяли для того, чтобы выбивать ковры. Прошло несколько сотен лет, прежде чем человечество приподняло голову и применило местоимение «мы» ко всем землянам, а «они» к тем и к тому, что таило звездное пространство. Только тогда наступило Новое время.

Но было уже поздно. Гиганское семейство астероидов, люди не успели ни уничтожить, ни отклонить. Для этого были знания и технологии, но не было готового инструмента и хватило времени на его создание. Погибла половина населения Земли и большая часть флоры и фауны. Более других пострадала Америка. Расплата за долбанную близорукость безбашенной античности. Пришлось все начинать сначала.

В Новом времени целью стало выживание слабого, не способного существовать вне атмосферы существа в необъятном космосе. Создание огромной защищенной зоны вокруг Земли и неограниченных возможностей людей.

Теперь человечество может обтесать любую планету и колонизировать ее. Может отгрызть кусок желтка или белого карлика и сделать маленькое светило для собственных нужд. Людей не беспокоят пролетающие мимо астероиды и вспышки на Солнце. Они прочертили пространство множества галактик маяками кросс-переходов и протянули технические щупальца до Дальних Пределов. Встречая на своем пути союзников, врагов и чужаков.

С точки зрения Ларского – это предел возможного.

Человечество – могучая часть могучей Федерации. Теперь вопрос выживания – лишь вопрос релятивистского взрыва и расширения Вселенной. Но по движению вещества в космосе понятно, что пространство только в начале пути вселенского движения от взрыва. Искажения наступят не скоро – через миллиарды лет.

Миллиарды лет счастья человечества от бархатного вкуса вина на языке, от сисек, ложащихся в ладони, и сочных бифштексов под ножом.

Какого черта кому-то лезть в запредельный космос, искать горизонты разума, особенно учитывая тот простой факт, что даже Дальние Пределы в миллион раз меньше, чем поперечник вселенной – по существующей математической модели. А от проклятого поперечника вселенной даже свет до Земли не дошел, когда все бабахнуло.

Вывод простой – сиди на жопе и наслаждайся. Или разбей кому-нибудь морду в кровь. Доктора починят. Но – нет. Появляются желающие сложить свои крошечные жизни под каток новой великой цели. Запредельщики.

Идея добраться до горизонта разума впервые возникла около пяти-шести тысяч лет назад. Но корни ее были еще глубже. Еще в античные времена появилась теория о том, что совокупности глобальных космических систем представляют собой отражение некой разумной структуры. Компьютерный анализ моделей умирающих галактик, массы которых переводили в электрический потенциал, раз за разом доказывал, что они способны вести себя как чистый разум. Либо являются отражением разума.

Мы не способны понять, где этот разум и что он создает, но, возможно, человечеству все еще не хватает уровня обобщения. Или эта разумность является отражением мыслящих структур в самой сердцевине черной материи или просто в силу геометрических размеров – чем-то более глобальным. Может быть, за границами нашего пространства лежит настоящая вселенная и там же простирается горизонт разума, превращая весь мир в гигантский проекционный аппарат.

Кто-то ищет протовещество, кто-то философский камень, а запредельщики – горизонты разума. А все эти чудные вещички могут лежать в маленьком шкафчике прямо перед носом. Плавать на дне пыльной коньячной бутылки.

Для Никиты Ларского, но не для Майкла Стэнли и его друзей.

Им нужно двигаться дальше, от точки взрыва Вселенной за границы Дальних Пределов, искать артефактное подтверждение существования гиперразума: повторение структур, геометрические пределы вещественного пространства. Они верят, что найдут ответы, которые позволят человечеству трансформироваться, стать сверхсуществами и преодолеть смерть, которую принесет неизбежная трансформация и гибель расширяющейся Вселенной. Запредельщики стремятся пожертвовать собой ради Великой идеи спасения после Страшного суда через миллиарды лет.

За последние шесть сотен лет в темноте космоса пропало несколько таких жертвенных экспедиций. Специально для них создавались сложные и дорогостоящие агрегационные механизмы – экзопланеты, которые были способны лететь в автономном режиме тысячи лет.

Экзопланета, отягощенная искусственным солнцем, не могла совершать прыжки, подобно космическим кораблям, но развивала достаточно высокую скорость, чтобы уйти очень и очень далеко от галактик, освоенных Федерацией.

Около четырехсот лет с момента старта Земля получала сообщения от ушедших в космические дали прогрессоров. Но потом словно наступала точка невозврата – разрыв всех связей. Сначала проходили редкие сообщения типа «мы помним о вас, предки», а потом только автоматические сигналы, которые вскоре и вовсе исчезали.

Кто знает, что происходило на этих бесприютных космических странниках. Возможно, потомки романтиков уже осознавали себя не частью чьих-то планов на будущее, а самодостаточным миром и колонизировали планеты, а возможно, погибали или переставали верить сказкам своих бабушек и дедушек о далекой планете Земля.

После бума запуска экзопланет, который длился около двухсот лет, наступил период разочаровния. Несколько неудач заставили человечество на долгое время похоронить идею поиска горизонта разума, но вот на витке новых открытий и космических встреч Земля вновь взялась за подготовку экспедиции.

Подняло голову свеженькое поколение запредельщиков, мечтающих принести себя в жертву. Сначала они забирались на горы и сплавлялись по рекам без силовой защиты. Игнорировали всевозможные охранные гаджеты, проверяли себя на прочность, ставили сверхзадачи. Верили в то, что смогут стать истинными прогрессорами.

Однажды Никита с Лизой и двумя друзьями играл в тримино и глупейшим образом проигрывал. Сделав очередной сомнительный ход, он заявил решительным, призванным убедить самого себя тоном:

– Тупость сначала преодолевается уверенностью, что ты не тупой.

Лиза рассмеялась и, бросив на стол фишку, лишила его последней надежды.

– К сожалению, дорогой, некоторые в этой счастливой уверенности и остаются на всю жизнь.

Она умела быть язвительной, но никогда не была стервой. Что бы Лиза сказала Майклу Стэнли? Что он герой-прогрессор или идиот? Вероятно, второе.

Трудно было понять, на что он до сих пор рассчитывал. Полтора года назад проект отправки сверхдальней экспедиции после долгих споров был приостановлен Планетарным парламентом. Правда, за год до этого решения экзопланета была полностью отстроена, крейсеры сопровождения готовы и искусственное солнце росло в магнитных ловушках. Общество молодых идиотов бесновалось в восторге от возрожденной после трехсот лет молчания Великой идеи космического ковчега и готовилось к полету. А их родители тосковали и утирали сопли.

Сначала никто не возражал против потери поколения. Как же возможно отказать в праве выбора, в праве каждого сопляка решать, на что потратить жизнь? Разве может воспитанный в политкорректности отец запретить отпрыску резать себе вены на том основании, что не хочет его потерять. Это, как говорится, папочкины проблемы.

Пока таким папочкой не оказался Уильям Стэнли – винодел, владелец сети модных рекреационных центров, изобретатель таких популярных игр, как тримино, бильярд на льду, бродячие карты. Он входил в тридцатку богатейших людей планеты, имел единственного сына и, похоже, авторитарный характер. Во всяком случае, не был готов предоставить Майклу свободу выбора его собственной судьбы.

И не предоставил.

Харизматичный и умный Уильям рассорился с сыном, прослыл среди молодежи ретроградом и за пару месяцев медийной бомбежки расшевелил общественность настолько, что парламент принял поправку по вопросам сверхдальних космических экспедиций.

Связь поколений не должна быть прервана.

Любая экспедиция будет ограничена правом оставшихся на Земле на встречу с теми, кто улетел. Проще говоря, экспедиция может быть возвращена к истечению срока жизни родителей улетевших детей, а именно через сорок лет после расставания. Не вся. Дети детей могут лететь дальше, если технически это будет возможно, но движение вглубь космоса будет также ограничено желанием их родителей. В случае невозвращения по требованию команда ставит себя вне закона, и тогда программа, зашитая в экзопланету, разворачивает махину к Земле.

Принятая поправка была горячо поддержана поколением родителей, но практически убила у молодого поколения желание отправиться в дальний путь. Лететь сорок лет, чтобы вернуться. Выглядит не круто, а уныло.

Невозможность пожертвовать собой остудила сердца молодых космических романтиков, их ряды поредели, и момент старта все откладывался и откладывался. Пока о нем и об экзопланете, вращающейся вокруг Солнца где-то за Землей, не стали забывать.

Недавно парламент рассматривал решение о демонтаже экзопланеты. Многие компоненты инфраструктуры искусственного космического тела могли быть эффективно использованы. Начали ли консервировать экзопланету «Горизонт» или нет, Ларский наверняка не знал. Дело не быстрое. План демонтажа и распределения компонентов готовился долго, документы и предложения болтались по инстанциям, обсуждались в кулуарах, возвращались на доработку и обросли таким бюрократическим хвостом, что Никита был уверен, что за всей этой волокитой стоял чей-то тщательно скрываемый интерес. Близкий к интендантскому ведомству.

А еще Майкл Стэнли.

Последнее время он вел себя так, словно готовился к отлету. Пропадал в своей квартирке в Берлине, встречался с возбужденными юнцами, занимался физическими тренировками. И сверкал голым черепом – а значит, проходил интенсивную информационную прокачку.

То, что прокуратура получала хоть какую-то информацию о Стэнли – уже радость. По закону режим информационного доступа к себе любых служб и личностей регулировал сам человек. Мог закрыться полностью, отключиться от всех каналов коммуникации, даже регулирующих возможность его спасения в случае чего. Существовало около миллиона землян, прячущих буквально от всех свою повседневную жизнь, что могло быть и своего рода психическим заболеванием. Их называли соцданами. Среди них были и одиночки и те, кто объединялся в группы, которые вели тайную, в том числе и противозаконную деятельность.

Парламентские никак не могли определить степень вмешательства в личную жизнь таких людей, хотя бы с медицинскими целями. Нет, конечно, силовики имели право и возможность в случае серьезных подозрений получить доступ к личной информации любого уровня. Но вот только их ошибки карались безжалостно – неподъемными штрафами, налагаемыми как на ведомство, так и на инициаторов вторжения в личную жизнь.

Хвала богам, Никита не имел никакого отношения к работе полиции со всякими инсургентами и психами, которых на Земле хватало, по его мнению, с избытком. Делом Ларского и военной контрразведки были контакты, конфликты и преступления инопланетного характера. Поэтому Майкл Стэнли как претендент на то, чтобы оседлать экзопланету и отправиться знакомиться с Вселенной и ее тварями, попадал в круг интересов генерал-майора и Марры.

Стэнли часто закрывал информацию о себе, и поступавшей было недостаточно, чтобы понять, что на самом деле с ним происходит и что планирует лидер запредельщиков.

Улететь с подготовленной командой ему никто не мог помешать. Он прошел все этапы отбора, имел необходимое образование для управления экзопланетой и выиграл выборы на пост губернатора этого ковчега. Только команда специалистов распалась, и отправляться в путь на условиях принятой поправки он публично отказался. Майкл Стэнли был рабом своих принципиальных позиций, а значит «Горизонт», начиненный системой автоматического возврата, будет демонтирован.

Но при чем здесь Алекс Треллин?

Инфраструктура ковчега, состоящая из экзопланеты, искусственного солнца и десятка мощных крейсеров сопровождения, оснащенных веерами магнитного поля, находилась на балансе интендантской службы. Под наблюдением господина Треллина. Его ведомство отвечало за демонтаж и консервацию экзопланеты, которая пока двигалась по орбите вокруг Солнца в миллионе километров от Земли.

И Никита Ларский вновь вспомнил про португальский флот, оплывающих клонов и брошенный на Луне корабль. А еще про кукиш на горке масла. Хмыкнул, а потом рассмеялся. Смех разбирал все сильнее, и полногрудая Даная смотрела на него с упреком.

Затушив пожар хохота последним глотком коньяка прямо из горла бутылки, следователь прокуратуры ухнул вниз.

 

Клаудджампинг

Майкл добрался до центра Москвы и теперь шел по пустым утренним улицам, не сбавляя темпа. Голова кружилась, его чуть подташнивало.

Но через какое-то время это пройдет, он справится, потому что должен справиться.

Утром, вернувшись из скорой после этой глупейшей поножовщины, он был зол на себя. Зачем он поддался на провокацию этого странного летуна? У него были куда более важные дела, и время наступало на пятки. Если они не вырвутся в ближайшую неделю, то можно будет вычеркнуть не только годы своей жизни, но годы жизни ребят, которые решились идти за ним до конца.

А драка была хороша. Даже сейчас при воспоминании о том, как легко, неотвратимо и страшно вошел в него нож, как уходил из тела воздух и пузырился холодом у края губ, чувства обострялись, и старые московские здания вокруг приобретали четкие контуры, угрожающие углы и яркость.

Драка была как душ радости и жизни, когда, наконец, срывают ограждающий тебя от мира силовой пакет и становится страшно и весело, потому что все внезапно по-настоящему.

Но все равно он не имел никакого права на развлечения.

Ребята ждали его команды, начала действий, а он, кроме всего прочего, сам был не готов, не загружен всей нужной информацией. И должен был провести ту ночь не в скорой помощи, а за курсом по альтернативному космотопливу. Специалистов теперь у него не хватало, а график полетел к чертям.

Но это была исключительно его вина, поэтому после Филиппин он сразу отправился в свою крошечную лабораторию в Берлине, где уже более трех лет выстраивал самого себя, свой разум и знания.

В лаборатории было тесно от поднимавшихся до потолка рядов политеки. Они требовательно поблескивали сталью крошечных сот, и в каждой он мог найти уходящие в сотни тысяч лет прошлого знания о гармонии и музыке, о полетах и выращивании растений, о создании микроорганизмов и андроидов. Все, что накопило, а не потеряло человечество.

Но особенно Майкл любил кляссеры артефактов. Его завораживало, как едва различимые глазом картины или архитектурные конструкции от прикосновения могли увеличиваться в объеме, превращаясь в реальный предмет, шероховатый или гладкий, холодный или теплый, именно такой, каким он и был в своей настоящей, не уменьшенной жизни.

Отец помогал Майклу собирать политеку до тех пор, пока не узнал о мечте сына. И с тех пор… Об этом не хотелось думать.

Майкл сумел продержаться в серебряной нашлепке на голой голове и с клубком серебряных невидимых нитей в мозгу только три часа. Травмированный накануне организм дал сбой, не хотел плавать в информационном потоке. Тошнота накатывала волна за волной, боль сверлом вкручивалась в раненную в драке грудь.

Стэнли и при хорошем самочувствии не особо любил это состояние полубреда, полуневесомости, когда знания ускоренно ложатся в мозг, а умения записываются напрямую в тело. Все ощущения внешнего, настоящего, мира полностью пропадают, остаются только фантомы профессиональных навыков, они транслируются мозгом, отпечатываются на кончиках пальцев, в моторике иллюзорных движений.

Но сегодня не получалось. Пришлось вытянуть трансляторы из головы. Он сполз с инфокушетки, с трудом отделяя свою личность и имя от теснящихся в голове образов, фактов и расчетов по экозондированию, замешанных на тошнотворных и болевых ощущениях. Сегодня уже не наверстать график, хотя осталось совсем немного. Но нужно отвлечься, чтобы не сгореть.

И Майкл поехал в Москву.

Он любил гулять по этому городу. А еще по Риму.

Таких мест осталось совсем немного на планете. Простых и настоящих. Не заплетенных в энергетические конструкции совершенства и безумной человеческой фантазии.

В этих городах все было так, как в древности. Чуть облупившиеся фасады, помпезная тяжесть лепнины, кронштейны балконов в форме грозных существ, примитивность крыш и перекрытий. Кто-то когда-то видел во всей этой странности разнообразных архитектурных стилей, в этих резных коробках, которые наползали друг на друга, красоту и величие.

Майкла восхищали только некоторые строения, легкие и радостные, как сказка, с хороводом треугольных скатов, с яркой мозаикой, тонкими башенками и множеством узких окошек, за которыми из века в век жили разные люди, рисовали, смеялись, ругались, умирали. В них он видел вызов темным античным временам с их разрушительными войнами и правителями, готовыми поиграть человеческой жизнью.

Иногда Майкл думал, что отправился бы в такое прошлое, но это было невозможно. Зато будущее за горизонтом вселенной могло принадлежать ему и всему человечеству, если бы люди не предпочитали этому будущему безопасность, тепло и броню технологий. Но это их выбор, а он сделает свой.

Опять накатила волна тошноты, и Майкл пошел быстрее, глубже вдыхая влажный воздух. Ему должно стать лучше от движения. Тем более он ускорился, так как уже был в центре города, где под ногами булыжники тротуара сами двигались в сторону Кремля. Это был единственный знак современности, созданный специально для туристов, чтобы тем не приходилось тратить более суток на пешую прогулку по старой Москве.

Сейчас можно было бы и пробежаться, тем более что улица оставалась удивительно пустой для этого времени.

На запястье завибрировал интерком. Майкл перевел сигнал на микроизлучатель силового поля в груди и уменьшил звук.

– Майкл, где ты?

Джеки говорила сердито и требовательно. Но не по-настоящему сердито. Ей никогда не удавалось разозлиться по-настоящему. Она делала вид, что зла, но Майкл ей не верил. Да и никто из ребят.

– Все в порядке, не волнуйся. Я в Москве.

– Ах, ты в Москве! Ты сутки не выходил на связь! И я не волнуюсь, а в бешенстве.

– Прости, у меня были срочные дела.

– Срочные дела, как обычно. Ты наверняка заперся у себя в лаборатории и пытался загрузить в себя больше, чем способен за раз переварить.

– Видишь, ты все и так знаешь, – хмыкнул Майкл.

– Ты понимаешь, что если делаешь так, то с тобой кто-то должен быть. У тебя может быть стресс и дезориентация! Ты можешь просто истечь кровью!

– Перестань, со мной все в порядке. Я все рассчитал.

– Ну конечно.

– Конечно. Я иду по улице. Помню тебя и ребят, и кто я такой, и что со мною происходило. С удовольствием вспоминаю твое лицо.

– Не подлизывайся.

– Ну, может немного подзабыл, как ты хмуришься и сжимаешь губы, когда недовольна.

– Вот как? – она рассмеялась. – Тогда подъезжай, я тебе покажу.

– Куда?

– Мы собрались попрыгать по верхам. Разный народ. Если за час успеешь добраться, поднимешься с нами.

– Не успею заехать за снаряжением.

– Тут найдется. Просто приезжай, тебе полезно проветриться.

– Сбрасывай координаты.

Майкл остановился и всмотрелся в голографический фрагмент маршрута, появившийся над овальным циферблатом интеркома. Прыгать собирались сначала вдоль Волги, а потом свернуть на Кавказ. Маршрут выглядел многообещающе, и он сможет быть на точке сбора уже через десять минут. Чтобы как следует проветриться.

– Скутер ко мне, – отдал он команду.

Только скутерам было позволено появляться в небе над центральной частью Москвы и только с целью забрать уставших пешеходов. Почти его случай.

Подняв к небу взгляд, Майкл вдруг ощутил горячую влагу на шее. Прикоснулся, уже догадываясь, что это. На ладони отпечатался кровавый след. Тонкая струя медленно вытекала из уха.

У Майкла был закреплен на груди эмергентный пакет. Все необходимое для взбаламученного мозга. Если на кровотечении из уха последствия сегодня закончатся – ему повезет.

Его ждала Джеки, и он не собирался себя жалеть.

Платформа висела над камышами заболоченного края широкой Волги, и внутри торчало уже человек семь из команды, тех, кто не нашел, чем себя занять и притащился пораньше. Майкл успел бы сгонять за собственной снарягой, но, с другой стороны, без разницы чья, лишь бы подошла.

Легкие облака тянулись вдоль реки, их тонкие белесые края насквозь высвечивались солнцем и больше походили на кружева, чем на вату.

Майкл осторожно прикоснулся к уху. Он уже принял дозу из запасов, чтобы не пугать Джеки, и закрепил на груди плоский автоматический инъектор, если что-то пойдет не так в небе. Хотя само движение будет ему только на пользу: расслабляющее действие полета и доведенные до автоматизма навыки прыжков помогут ни о чем не думать, и тогда напряжение нейронов в мозгу пройдет само собой.

– Майкл, ты уже приехал!

Джеки махнула ему рукой с края платформы, заваленного каким-то хламом. Ей удавалось найти себе хозяйственные заботы, даже если никаких забот и не предполагалось.

Майкл знал Жаклин всего два месяца, и с момента знакомства она казалась ему сотканной из двух плотно влепленных друг в друга половинок: одну он угадывал с полуслова, а другая оставалась непроницаемой тайной.

Наверное, было неправильно брать ее с собой в этот путь в никуда. Но когда месяц назад Джеки заявила, что она летит, и это ее решение, Стэнли на секунду ощутил, что его мнение по вопросу не значит ничего. Словно его пнули с размаху в живот, и оставалось только выпрямиться и отойти в сторону.

Майкл забрался на платформу, и Джеки оказалась рядом. На ней уже был одет тонкий, ярко-синего цвета термокостюм для прыжков и широкий пояс, обхватывающий талию и снаряженный дополнительными модулями баунсеров. Ноги у Джеки пока оставались босыми, и узкие стопы выглядели особенно хрупко на грубой геометрии композитов, из которых было сложено днище платформы.

– Ты выглядишь так, словно выполз из глубокой земляной норы, Майкл, – она нахмурилась, чуть выпячивая нижнюю губу.

– Неужели я такой грязный? – и он взялся дурашливо отряхиваться.

– Нет, такой бледный.

– Кто бы говорил.

Слишком белая кожа и продолговатые темные глаза – были семейной чертой Треллинов. Хотя в остальном она не походила на своего костлявого братца. Джеки была невысокой, с узкой талией и крутой линией бедер, нос у нее был изящный, чуть коротковатый. И эта девушка с внешностью принцессы мечтала в детстве стать закованным в экзоскелет десантником, да и теперь вместо туфель предпочитала носить ботинки со шнуровкой.

– Леша! – обернувшись, крикнула Джеки. – У тебя же есть запасная снаряга?

Брат тоже был здесь. Сидел у борта неподалеку и крепил баунсеры к мягким сандалиям. Алекс медленно повернул голову и с обычным для него насмешливым выражением взялся рассматривать Майкла.

– Для этого крутого парня? – хмыкнул он.

Если бы Майкл знал, что так все обернется, сгонял бы за своим костюмчиком.

– Лешка! – с сердитым нажимом сказала Джеки.

Она одна так называла Алекса, на родной для нее русский манер.

– Найдется.

Резким движением он швырнул Майклу плотный шар. Не успев ни о чем подумать, Майкл схватил шар где-то на уровне колен. Ткань костюма повисла в руках, графитовая маска хлопнула по платформе.

– А без фокусов никак нельзя, братец? – спросила Джеки.

– Просто хотел проверить реакцию героя рукопашных схваток.

– Ты о чем? – нахмурилась девушка, и Майкл почувствовал пробежавший вдоль хребта холодок.

С каких пор интендантская служба интересуется сводками городских происшествий?

– Да так, ни о чем существенном, – ядовитый гад повел плечами и лениво зевнул, – просто, говорят, что твой парень – мастер ломать чужие челюсти.

Вот ведь сволочь министерская!

– Майкл? – Джеки выгнула брови. – О чем он говорит?

– Не я первый начал, – буркнул Майкл, чувствуя, как затихают разговоры на платформе и взгляды устремляются в его сторону.

– А-а, – протянул Алекс с глубоким пониманием, – хочешь сказать, что тебе всадили нож по рукоять в грудь и пришлось отбиваться?

Сказано было с такой интонацией, словно это был чистый вымысел.

– Вообще-то, так и было, – окончательно помрачнел Майкл.

Алекс встал, подошел к нему, хлопнул рукой по плечу и произнес с непередаваемо издевательской интонацией:

– Вот я и говорю – герой рукопашных схваток.

Майкл открыл рот, но не нашелся, что сказать. Алекс не спеша развернулся и с тем же небрежно рассеянным видом двинулся прочь. За ними наблюдали Макс, Даня и пара незнакомых парней. От вопросов все воздержались.

Джеки проводила братца взглядом, уперла руку бок и развернулась к Майклу.

– Потом расскажу, – отрезал он и наклонился за графитовой маской.

Идея попрыгать по облакам уже не казалась удачной.

* * *

Толчок с легким поворотом, и Майкл полетел вперед – с раздувшегося пузыря кучевого облака к игривому завитку плывущего справа слоисто-кучевого.

Всего два километра высоты, и здесь тепло как на морском берегу.

Майкл согнул ноги и напряг спину, готовясь к следующему толчку. Резкое движение, и он летит вверх, от полей облачной шляпы к ее невысокому, почти плоскому котелку с серым обводом по контуру. Он легкий и быстрый, как пух одуванчика, взметнувшийся вверх от порыва ветра.

Джеки мелькала где-то справа и, чуть скосив глаза, Майкл видел, как она короткими прыжками взбирается на вертикально выросшего молочного гиганта. Вокруг ее темно-синей фигурки рассыпались солнечные искры.

Слава богу, Алекса Треллина видно не было. Однажды Стэнли уже был с ним в команде, и этот умник пришел на точку финиша первым.

Майкл перевернулся в воздухе и играючи оттолкнулся ладонью от ниточки белесого тумана, тянущегося, как потерянный след, к ушедшему дальше облачному холму. Перевернулся еще раз и спружинил сразу двумя ногами. Главное – не пропустить момент толчка и правильно поставить стопу, а то можно пройти насквозь облака и, вынырнув снизу, отчаянно махать короткими ласточкиными крыльями, расправляющимися в термокостюме от запястья до бедра.

Баунсеры на подошвах и на ладонях были настроены на его любимую силу толчка – со скоростью полета двести метров в секунду. Только хотелось забраться выше, чтобы было не два, а хотя бы четыре километра над землей, тогда тело перестанет казаться разгоряченным, а в щели маски проберется ледяной воздух.

Прыгать по облакам – не такое простое занятие, особенно когда это соревнование и при тебе нет никаких навигационных гаджетов, а хочется первым пройти к финишу. При высокой скорости нужно постоянно осматриваться, просчитывать маршрут и следить за точностью приземления. В погоне за коротким путем можно оказаться слишком далеко от облака или на бездорожье, когда даже полупрозрачный белый облачный след раздул ветер, пока ты добирался до него. И тогда не от чего отталкиваться баунсерами, а остается только падать вниз и ждать, когда спружинит о землю силовой пузырь.

Клаудджампинг был хорошей физической и тактической тренировкой.

Если, конечно… Если тебя тайно не сопровождала группа поддержки. На маскирующейся как хамелеон платформе. Этих ребят в шутку называли кипятильщики или фонтанщики. Все зависело от того, какой метод они использовали, чтобы помочь падающему оттолкнуться от водяных паров и подлететь вверх. Получалось не сразу и не всегда удачно.

Майкл презирал такие штучки.

Джеки он теперь не видел, зато был достаточно высоко, чтобы охватить взглядом пеструю красоту раскрывающегося внизу простора. Порезанная на разноцветные геометрические фигурки, Земля казалась открытой для всего и совершенно беззащитной. Она и была такой – даже не электрон во вселенной, а нечто исчезающее, не видимое под любым вселенским микроскопом.

Почему человечество так цепляется за эту песчинку, не желая ничего менять?

Да, Майкл знал, что человек нежное и хрупкое существо, что малейшие магнитные или газовые отклонения, изменения давления приводят к серьезным и необратимым последствиям в организме. Пусть медленно, но убивают. Что никто пока не нашел аналога земного дома, по-настоящему безопасного. Идеального. Он знал, что единственной полностью обжитой и максимально комфортной планетой, кроме Земли, оставался Марс. Но все же…

Почему вооруженное всеми мыслимыми и немыслимыми технологиями, способное строить искусственные, движущиеся сквозь космос планеты человечество все же прозябало уютным клубочком в своем углу космоса, осторожно расставив станции по Дальним Пределам.

Как будто сидящие на этих станциях чудаки могли ответить на главный вопрос: что там, за границами их рожденной взрывом вселенной, где лежит настоящая вселенная, где простирается горизонт разума?

Пусть остальные живут под куполом силовой безопасности, пусть нянчат свои бесконечные пищевые потребности. Человечество потеряло цель существования, – но не они, не братство запредельщиков. Они будут двигаться и искать, чтобы помочь своему дому. Пусть не сразу, когда-нибудь, пусть пройдут тысячи лет, но они смогут найти ответы. А там – будь что будет.

Солнце искрами распадалось на поверхности очков, скорость падения с кучевого гиганта была огромной. Майклу начало казаться, что маска уже сорвана и бьющий в лицо ветер пытается содрать кожу. Сердце билось в грудную клетку.

Еще мгновение полета, и, словно уже ободранное, лицо онемело.

Входя в штопор и почти полностью потеряв чувствительность от перегрузки, Майкл дернул вверх руку, выпуская жесткое короткое крыло. С силой его тело толкнуло вверх, поднимая, разворачивая, выжимая остатки воли. В глазах стало темно.

Но потоки воздуха несли дальше, и, замедляясь в полупетле, его тело возвращало чувствительность, гудело, как струна. Майкл не сразу понял, что врывающийся под маску воздух размазывает по щекам выплеснувшуюся из носа кровь, что за ушами тоже становится тепло и влажно.

Перегруз дарил драйв и обновление. И кровищу.

Кровь не сложно смыть, нырнув в край первого попавшегося облака. Обычно проваливаться в него не очень приятно – сырость и холод.

Но уж лучше это, чем расстроенная Джеки.

Он окунулся сначала в одно кучевое, потом и во второе. Теперь придется сохнуть в полете.

Оттолкнувшись в очередной раз, Майкл поискал глазами знакомую фигурку в синем. На соседнем облаке был Макс, но Джеки видно не было.

Не могла же она забраться слишком высоко? Для этого их снаряжения было недостаточно. Более чем шесть километров высоты требовали специальной защиты. Хотя однажды Майкл обещал Джеки отправиться с ней на почти сотню километров вверх.

Там, на невероятной высоте, откуда Земля уже видится лежащим под стопами огромным шаром, можно ходить по светящимся серебристым облакам. Они похрустывают, как свежий, девственно чистый снег, и долго-долго сохраняют следы. Словно следы богов, прошедших над их планетой. Майкл хотел прогуляться с Джеки по серебристым и по перламутровым… Но теперь уже не успеют. Хотя, возможно, это случится в другом мире, который они найдут для себя и своих детей…

– Эй, Майкл, спускайся вниз, – оставшийся на платформе Брюс вышел на связь.

– Почему? Мы же не дошли.

– Уже не дойдете. На вас движется грозовой фронт.

Майкл вздохнул и прыгнул на плывущее под ним слоисто-перистое облако.

Чуть дальше по ходу движения и внизу был виден овал города, похожий на раскрывшийся цветок. Плотно стоящие, развернутые к солнцу лепестки зданий казались отсюда изящной поделкой, чудом, вырезанным мастером по камню для украшения шкатулки. Скоро солнце исчезнет за тучами, перестанет бликовать на розовой поверхности города-цветка, и начнется дождь.

Просматривать прогноз погоды и расположение облачных фронтов считалось для клаудджамперов неспортивным поведением. Слишком легко просчитать оптимальный маршрут. Но нередко настоящее спортивное поведение оборачивалось срывом всего путешествия.

Как сейчас.

Выбора не было, приходилось спускаться. Попасть в грозовое облако без специального скафандра – это верная смерть от разрядов, гуляющих внутри распухшего водяного гиганта. А в специальном скафандре – ощущения похлеще поножовщины.

Майкл уже был на нижнем слоистом ярусе, но так и не нашел глазами Джеки.

– Брюс, Джеки тебе ответила?

– Принцесса уже ждет героя, – прозвенел в ушах насмешливый голос Алекса.

* * *

Они лежали в стоге чуть подсохшей, но еще не потерявшей цвет травы. Запах от нее шел густой и дурманящий. Майкл не помнил, когда вдыхал такой, скорее – никогда, потому что большую часть жизни знакомился с полями и лугами с высоты полета на скутере, а ногами ходил по мостовым и газонам. Еще по горам с тяжелым снаряжением за спиной.

Холмы, поля, перелески – это больше подходило Джеки. Она и затащила его сюда, когда остальные отправились по домам.

Это было странное место. Бог знает, кто собрал этот стог и кто посадил это поле подсолнухов в сотне метров от идеально ровной земляной дороги. Возможно, их разводили для селекции, а может, кто-то из сторонников натуральной жизни любил щелкать семечки, выращенные и обжаренные собственноручно, и это была его делянка.

Майкл был не прочь сорвать хотя бы одну желтую голову и попробовать зерен молочной спелости, но Джеки, закинув руки за голову, смотрела не в поле, а в небо, и весь ее вид говорил об оставшейся между ними недосказанности.

Майкл скосил глаза. Наверняка она настроилась молчать и ждать его объяснений хоть целую вечность. Он вздохнул.

– Я вчера подрался с незнакомым парнем так, что пришлось его и меня штопать на станции скорой помощи. Признаю, это было глупостью.

Джеки повернула голову и внимательно посмотрела на него. Красивые губы дрогнули, но она опять сдержалась и ничего не сказала.

– Не волнуйся, со мной все нормально.

– Ты – идиот, Стэнли, – медленно, с особым выражением проговорила Джеки и снова уставилась в небо.

Это прозвучало как приговор, с которым Майкл согласиться не мог, но с девками лучше не спорить, а то со второго захода получишь больше и больнее, чем с первого.

– Почему ты подрался? – через небольшую паузу спросила она.

Почему? Это был вопрос, над которым он не задумывался, поскольку ответ не влиял ни на состояние Майкла, ни на его планы, ни на отношения с любимыми людьми. Подрались, разошлись, и он нагнал график – вот, собственно, и вся история.

– Давай лучше поговорим о другом, – поморщился Майкл.

– Давай. Но сначала ответь.

Майкл задумался, вызывая в памяти недавние события: черная вакуумная воронка космодрома, напряженный парень с марсианского оттенка кожей то и дело бросал на Майкла короткие взгляды, словно ждал чего-то от него или от себя… В тот момент, когда Тим Граув вырвал из его рук планшет, возникла отчетливая уверенность, что он приземлился на экскурсионной платформе и встал рядом только ради этого слепого взрыва ненависти.

– Подрался, чтобы ему стало лучше.

– Что ты несешь? Кому лучше?

Джеки села и развернулась к нему всем телом. В завитках каштановых волос застряли зеленые, еще не превратившиеся в солому травинки, а брови были так сурово сведены, что не оставляли никакой надежды поцеловать ее до полного и исчерпывающего объяснения.

– Ну, знаешь, – вздохнул Майкл. – Парень выглядел так, что если ему не вмазать как следует, он сам себе чего-нибудь отрежет.

– О-о, ты, значит, хотел помочь ближнему своему, а не сорвался под постоянным стрессом от инфопередоза.

Опять начинается.

– Даже если и инфопередоз, Джеки, какая разница? Времени уже не осталось.

– Не осталось для чего? Для сотен и тысяч лет? Для бесконечного движения к границам вселенной? О да, для этого и пара лишних дней на Земле – почти провал.

– Да, Джеки, даже один день, который мы потеряем, может решить все! – и он тоже сел, чувствуя, насколько не уместен их спор среди зелени, подсолнухов и одуряющих запахов.

– Ничего он не может решить, Майкл! У тебя безумный вид, ты проходишь курс за курсом, осваиваешь без разбора специальности, но даже не тратишь время на закрепление навыков! В конце концов, все это можно изучать во время экспедиции. Только не говори, что там у тебя не будет времени!

– Но это правда! Надо быть готовым ко всему. Все должно уложиться у меня в голове.

– Неужели? Да твой мозг может взорваться в любой момент. И ты, – она ткнула ему в грудь пальцем, – я вижу, ты не расстаешься с эмергентным пакетом.

Майкл верил, точнее чувствовал, что выдержит эту гонку. Иначе ничто не имело смысла. Потому что только гонка давала ему право на победу. Если он не готов рискнуть, пожертвовать всем, разве вселенная, холодно наблюдающая за крошечными пылинками их жизней, откроет людям свои границы, позволит достичь горизонта разума и получить истинный свет знаний? Трансформироваться человечеству в нечто большее, в нечто великое?

– Я не могу по-другому, и ты знаешь это. Мы сидим на Земле, среди этой ваты, без движения, без цели, когда горизонт разума уже ждет. И каждый день, если он не оправдан интенсивной подготовкой, кажется невосполнимой потерей. Даже сегодня… эти прыжки по облакам…

– Это психоз, Майкл.

– Это наша мечта.

– Ты же знаешь, у скольких запредельщиков она не исполнилась.

– Не знаю, и ты не знаешь. Что с ними случилось – не знает никто. Но в любом случае, чтобы человечество начало двигаться вперед, нужно кем-то пожертвовать.

– Возможно, и нами, – прошептала Джеки и отвела взгляд в сторону желтых цветов.

– Возможно, – Майкл помолчал и добавил. – Лучше останься, я буду писать тебе.

Она рассмеялась.

– Писать? Он будет писать мне! О чем? О детях, которые родятся у тебя через десяток лет? Или о том, что ты уже не помнишь форму моих губ? Ты идиот, Майкл Стэнли, если думаешь, что я отступлюсь.

Джеки по-прежнему хмурилась, и Майкл протянул руку к ее лицу. Закрыл глаза и медленно провел пальцем по контуру губ. Девушка не шевельнулась, ничего не сказала. И он повторил движение снова и еще раз, будто и в самом деле хотел запомнить эту шелковистую и упругую выпуклость на сотни космических лет одиночества. Горячее дыхание касалось его ладони, и останавливаться не хотелось.

Джеки перехватила его руку и отвела в сторону.

– Прекрати, Майкл! Это не смешно. И я улетаю с тобой.

Пришлось открыть глаза и упереться в вопрос и возмущение темного взгляда Джеки.

– А если бы узнал твой брат?

– Леша? Он не знает. К тому же он большой и справится со своей жизнью без меня. Мы с ним будем общаться сквозь парсеки.

Майкл пожал плечами. Алекс Треллин – это была правда, которую он прятал от самого себя. Какой черт его дернул задать сейчас этот вопрос. Но лучше знать.

– Алекс может догадываться о твоих планах?

Джеки весело улыбнулась, в глазах мелькнули насмешливые искры.

– Признайся, ты его боишься, Стэнли. Не знаю почему, но боишься.

– Всемогущего генерала-интенданта? – хохотнул Майкл. – Конечно, боюсь. Он достанет меня своими транспортниками и на краю вселенной.

Но дело было вовсе не в этом. И это дело зашло слишком далеко и, не сказав Джеки всю правду сразу, Майкл не решался сказать и теперь. И главное – он не понимал, как поступить было бы правильно.

– Он не знает, я надеюсь. Но я бы хотела ему все сказать в последний момент, чтобы у него не было времени приковать меня на каком-нибудь лунном складе.

– Он может?

Джеки пожала плечами. Она и ее младший брат росли без родителей, которые погибли в космосе, – оказались в центре звезды. На субсветовой скорости навигация не справлялась и, несмотря на соблазн такого быстрого перемещения, от него приходилось отказываться, если не было возможности двигаться по отмеченным кросс-переходам. Иначе был риск закончить жизнь в звезде или черной дыре. Что и произошло. Но самое загадочное в этой истории была капсула с новорожденным Алексом, отправленная в сторону Земли незадолго до гибели родителей. К Джеки, оставшейся дома с бабушкой.

– Давай не будем о нем сейчас.

– Давай.

Джеки смешно сморщила нос, и Майкл обхватил ее за плечи и притянул к себе. Упасть на колкую душистую траву, не расцеплять рук, не отпускать от себя упрямую генеральскую сестренку, прижать ее и никогда ни о чем не думать – было бы так невыносимо хорошо, что, может быть, даже лучше полета к границе вселенной и жизни, сожженной во имя мечты.

Лучше не думать об этом. Сейчас.

Она поцеловала его, прижалась губами так сильно, что Майкл испугался, что сделает ей больно зубами, но только на секунду, пока быстрый язык не скользнул по его небу и не прервал дыхание и мысли.

Руки знали дорогу – под голубой край эластичной ткани над кромкой кожи. Но неожиданно пальцы скользнули в другой слой одежды, он попробовал еще раз и снова мимо. Джеки смотрела на него, откинув голову, темные волосы падали за спину, а глаза светились насмешливым любопытством.

– И что мне сегодня делать с твоим нарядом, – прошептал Майкл.

– Снимай.

Он провел пальцем по косому, уходящему к плечу шву. Тот расходился от нажатия и зарастал следом. Джеки обожала эксперименты с одеждой и внешностью. Однажды под «холодно – горячо» ему пришлось найти единственную точку, чтобы невзрачный джемпер раскрылся светящимися лепестками вокруг ее тела.

Но это было просто весело.

Странными ощущения оказались, когда Жаклин пришла на свидание, покрытая с ног до головы специальным составом, превратившим ее кожу в живой фарфор. Майкл не раз видел подобное на вечеринках. Но видеть – это одно, а целовать медлительные, неподдатливые фарфоровые губы и гладить прохладную, скользкую фарфоровую кожу – совсем другое.

Он зацепился пальцами за торчащий вверх уголок ворота и дернул, надеясь, что скрытый шов разойдется. В руке остался поникший кусочек ткани. Он оторвался, словно бумажный.

– Джеки!

– Не торопись, когда нужен результат. Ты же сам мне так говоришь, Майкл! Вот и не торопись.

Майкл хмыкнул, снова взялся за оборванный край и потянул его. Ткань, послушная его движению, двинулась за рукой ровной полосой.

– Мне придется изорвать всю твою одежду в клочья?

– Не всю, а только джарбу. И очень медленно. Иначе будут не лоскуты, а эти твои клочья. Даже клочки. А провозишься дольше.

У Майкла ушла нескончаемая вереница секунд на этот популярный топ с высоким, широким при этом мягким воротом и с дурацким названием – джарба. Он словно освобождал Джеки из плена античных бинтов, а она млела, поворачиваясь то одним, то другим боком. Короткая, сложенная из нескольких слоев юбка ползла на бедра. Зрелище завораживало.

– Такое раздевание кажется очень странным, – проговорил Майкл и провел ладонью от изгиба ключицы к обнаженной груди.

Джеки приподнялась на локте и прошептала ему в самое ухо:

– А тебе не покажется странным, если я скажу, что хочу трахаться с тобой до самого утра?

Майкл задержал дыхание.

– Ты тогда останешься здесь, Стэнли, и не поедешь в Берлин?

Взбесившаяся кровь стучала в ушах, низ живота превратился в камень, а между пальцами перекатывалась твердость сосков.

– К черту Берлин

 

Туристический маршрут

Аллея пешеходного уровня тянулась вперед широким рукавом. Они молча двигались в настороженных сумерках. За все время Ирт сказал только одну фразу:

– Покажи мне свои Просторы, Чага. Хочу знать, куда ты сбежал от меня.

Он не наклонился к нему, не коснулся открытой кожи. Даже смотрел в сторону. Хищным, скользящим по городу взглядом.

Тим кивнул. После того как они вышли от Ларского и спустились в нижнюю часть города на энерголифте, он молчал. Решимость, с которой Тим отправился в прокуратуру, сдувалась внутри него, как проколотый шар. Стоит открыть рот, и будет слышен жалкий свист.

Поэтому они просто шли.

Ирт двигался впереди. Тим на два шага сзади – так всегда делал Чага, был за Хозяином и в безопасности.

А он даже не оборачивается, знает, что я всегда рядом, всегда спешу следом. Я же его собственность, я принадлежу ему.

Нет, теперь не так.

Я контролирую себя?

Тим расправил плечи и поднял подбородок. Поясница ныла от напряжения, словно он день напролет разгружал «Маленькие радости».

Продержаться два дня. Целых два дня и без экзоскафандра. Он не будет смотреть на высокую широкоплечую фигуру впереди. Он будет смотреть на тонущий в сумерках город.

Тим протянул руку, чтобы скользнуть пальцами по краю еще теплых от дневного солнца перил, которые тянулись почти вдоль всех тротуаров Манилы, и, не замедляя шаг, взглянул вверх.

Раньше курсанта Граува смешили ровные, ярко-желтые кукурузины высоток, поднимающиеся из плетений жилого уровня города. Он называл их золотыми фаллосами маниловской бюрократии.

Сейчас сотни одинаковых початков, разбросанных по острову, казались нарисованными на серебристо-серой акварели вечера. Они не светились, но проступали отчетливо до самой своей трехсотметровой вершины.

Отсюда, с широкого прогулочного тротуара, обзор на желтые высотки бизнес-центров отчасти заслоняли разнообразные жилые дома, магазинчики, ленты водяных каналов, мини-флоотиры, петли и повороты транспортных потоков.

Народ прогуливался всюду. Уровнем ниже и справа открывался край парка, освещенный крошечными белыми фонариками, и было видно большую шумную компанию, расположившуюся на траве с целым арсеналом бутылок.

Мимо проходили люди поодиночке и парами, женщины в длинных струящихся по стройным телам нарядах или в шортах, обрезанных до изгиба бедер, мужчины в свободных поло, девицы, одетые в многослойные ассиметричные платья со сложными геометричекими воротами в половину раскрашенного лица. Попадались и фрики, похожие на оживших привидений, созданных из космоатрибутики и серых истончившихся занавесок.

Тим соскучился по пестрой толпе крупных городов, где каждый одевался сообразно своему вкусу, настроению и бурности фантазии. Раньше он любил такие прогулки, но теперь расслабиться в оживленном течении людей не получалось.

Даже не видя ледяных глаз Ирта, Тим чувствовал, что Хозяин следит за каждым движением жизни вокруг, чует ее пульс, вдыхает запах. Думает об охоте на Просторах.

Мир теснился, окружал их со всех сторон. А Тим, выряженный в свой дурацкий белый китель, чувствовал себя неуютно, как кукурузина высотки, торчащая на краю острова. Ему и казалось, что он идет по самому краю и без перил. Вот только где находился этот край: внутри него самого или рядом с Иртом? И откуда будет страшнее падать?

Тим должен удержаться, найти в себе силы и шагнуть в сторону, но его кренило, тянуло к обрыву. Он был не в силах даже отстать от Ирта – всего два шага разрыва.

Я себя контролирую.

Зачем? Правда в том, что когда падаешь в боль, – получаешь свободу. Так же как в космосе, когда в круговерти черноты все чувствуется острее. Дышишь, и дыхание сочится кровью из пор. Тим поймал себя на том, что он не отрывает взгляда от того, как свободно и плавно двигается рука Ирта вдоль тела.

Так же свободно и плавно он может войти в меня. Прямо сейчас.

Тим резко остановился. По ногам побежали мурашки, ступни свела судорога – потребность идти следом, не отставать.

Я себя контролирую.

Тим стоял. Ирт двигался дальше. Хозяин не оборачивался. Бросал Чагу здесь. Совсем одного в Просторах. Тим с усилием посмотрел в сторону и, напрягая ставшее внезапно тяжелым тело, повернулся к шумящему рядом фонтану.

Я больше не стану бегать по пятам изоморфа.

Вода струилась шестью полукружьями разноцветной радуги, смешивалась в искрящийся белый свет в хрустальном ложе гигантской чаши.

Плечо Флаа выросло перед лицом. Глаза Тима сами собой опустились вниз.

– Ты испуган, Чага?

– Называй меня Тимом, – проговорил он и с усилием поднял голову. – Мы на Земле, и это мое имя.

– Вот как? Думаешь, твои Просторы изменят тебя самого? Ты же отчаянно хочешь, чтобы я коснулся тебя.

Новая волна дрожи окатила тело. Капитана Граува защищало силовое поле, которое можно отключить одним мыслеприказом. Он думал о простоте этого действия и смотрел на открытую шею Ирта, такую человеческую, с идеально гладкой кожей.

Только сейчас Тим понял, что изоморф одет совсем по-другому. Тончайшая кожа короткой куртки поднималась стойкой распахнутого ворота и отпрокидывась на спину складками капюшона. Куртка была неожиданно черной, но багровые вставки были на груди, шли по краю коротких рукавов и ворота. Запястья окружали ленты багровых браслетов. Изоморф это придумал сам или успел увидеть на городских улицах?

– Ты не человек, Ирт, – прошептал Тим. – Ты не можешь выглядеть и говорить как человек.

– Ты можешь мне запретить?

– Нет, – быстро ответил Тим.

– Правильно. Ведь на самом деле это ты выдаешь себя за другого, ты – не капитан корабля, Чага? Ты моя зверушка, и знаешь это.

Это не правда.

У него не получилось произнести это вслух.

Это не правда.

Опять не получилось.

Он коснулся рукой рта, словно она могла помочь разлепить губы. От Ирта странно пахло – сандалом и железом. Кожа его шеи наверняка была горяча.

– Я твой симбиот, – вытолкнул Тим.

Ирт нахмурился. Льдистый взгляд, казалось, прорастал в голову, от этого в груди толчками собиралась истерика.

– А симбиот – это совсем не зверушка, Флаа. И ты сам прилетел ко мне с Орфорта. На вкус моей крови.

Флаа насмешливо растянул красные губы:

– У симбиота есть жажда и ростки, и он меняется. А ты – нет. Поэтому ты просто Чага. Моя игрушка под прозрачным щитом.

– И зачем тебе игрушка, Флаа?

– Незачем. Но ты – собственность, которую нужно вернуть на место. Живая собственность должна знать свое место. Думаю, ты знаешь.

Изоморф смотрел на Тима пронзительно и холодно, где-то под его человеческой кожей шевелилась несущая боль угроза. Во рту мгновенно стало сухо, а вдоль позвоночника побежал озноб предвкушения.

– Я не собственность! – прошипел Тим. – Я себя контролирую! Я не вернусь на Орфорт.

Он развернулся и быстрым шагом, почти бегом, пошел прочь. Разноцветные навигационные огоньки мелькали под ногами в безумной пляске. Далеко впереди на шероховатом и упругом полотне дороги они блекли и превращались в короткие, будто нарисованные черточки, уходящие все дальше и исчезающие на покрытых сумерками развилках пути.

Люди оглядывались в недоумении на капитана в белом, напряженного, спешащего невесть куда таким теплым спокойным вечером.

От этих взглядов, от бьющихся в грудной клетке гнева и паники, от пляски цветовых пятен Тим почувствовал себя мальчишкой, который потерялся в парке развлечений.

От чего я бегу?

– Убрать навигацию, – резко выкрикнул Тим.

Огни потухли, и парочка, целующаяся у стены кондитерского магазинчика, сплетенного из лаковой слюды, обернулась и уставилась на него.

– Извините, я просто устал от света.

Смуглый мужчина кивнул, но все же смотрел на Тима в недоумении. Не часто встретишь взвинченных идиотов в военной форме на вечернем променаде.

– Пойдем, Чага, – изоморф возник рядом и сразу двинулся дальше.

Тим опять оказался позади мощной и нечеловечески грациозной фигуры плантиморфа. Позади задницы, обтянутой грубой, темно-синей тканью.

Через какое-то время Флаа небрежно сорвал лист со свесившейся ветки магнолии и, не оборачиваясь, спросил:

– Скажи, Чага, на вашей планете везде так: мертвая плоть, по которой вы ходите, в которой спите, в которую втыкаете свои полудохлые растения? У вас нет Просторов?

На мгновение Тим не понял, о чем он спрашивает. Открыл рот, закрыл, не решаясь возразить. Потом снова открыл.

– Нет, люди просто часто живут выше Просторов, – быстро и едва слышно проговорил он. – Если только это не города, оставшиеся как памятники древности.

– Выше? – прищурился Флаа.

– Ну да. На Орфорте есть Стены и Пояс Безопасности, а на Земле Стены начинаются выше самых высоких деревьев. А в самом низу – дикая жизнь. Туда опасно спускаться просто так.

– Ваш мертвый город убивает свет для живой плоти. Она не будет изменяться в лучшие формы. Не станет хорошей дичью.

Тим помотал головой.

– Нет, внизу солнечно, и города почти не видно. Просто везде есть призмы и проекционные установки.

– Мерзкие мертвые установки, которыми вы прикрываете свое слабое нутро!

Ирт махнул конечностью, и она, в мгновение удлинившись, смяла желтый фонарик над пустой скамейкой.

Тим с ужасом смотрел на этот отросток с широкими кольцами браслетов. Опять отчаянно захотелось быть запечатанным, обернутым Флаа, забыться болью.

Хочу снять силовое поле.

Он стоял на самой грани мыслеприказа, не отрывая взгляд от расширившихся ноздрей изоморфа. Пусть он только прикоснется.

– Веди теперь меня в Ниши, Чага, – насмешливо проговорил Ирт и задрал голову вверх. Его, казалось, куда больше интересовали текущие по транспортному маршруту энергокапсулы, чем его зверушка.

– Я знаю одну Нишу подарков, – неожиданно сказал Тим. – Из мертвой красоты.

И они пошли.

Тим мог бы запросить маршрут, чтобы не ошибиться, и трассеры под ногами привели бы их в квартал ювелиров. Но не стал. Все и так непрерывно текло рядом: змеи трафика, вода в гребных каналах, струи фонтанов, цвет обрисованных в полутьме зданий, светлые фигуры людей, голоса с балкончиков над дорогой и открытых веранд. Шелестела листва. Ему хотелось остановить это движение, остановить неизбежность, к которой он стремился сам с болезненным отвращением и жаждой.

Подарок. Пусть Ирт получит его – свою мертвечину. Из рук зверушки.

Эта улица всегда была волшебной: россыпи камней, блеск белого серебра и позолоты, ларцы и шкатулки вместо домов. Улица ювелиров находилась где-то в центре криволинейного жилого варева Манилы. Здесь все было настоящее: никаких иллюзий и силовых полей, царапины и сколы на роскошных лазуритовых перилах.

Тим был здесь очень давно. Тогда ему казалось, что все интересное, яркое и лучшее в жизни должно случиться именно с ним, потому что он талантлив, умен и никогда не сдается. В тот день вместе с ним была девушка, ни имя, ни лицо которой он уже не помнил, но она отлично делала минет и смотрела на Тима огромными восторженными глазами. В какой-то момент это начало утомлять, но тогда он еще таскал ее за собой по улицам Манилы, рассказывал забавные истории и целовал в податливые губы.

Этот дом, похожий на гигантский обломок кварца, все еще был здесь. С серыми непрозрачными вкраплениями камня, острыми выступами и белесыми прожилками на гранях он выглядел самым необычным на улице.

Изоморф притормозил у этой глыбы и рассматривал ее внимательно, почти завороженно. Тим знал почему – подобные кварцевые своды встречались в глубине Ниш Стен Флаа, там, где хранили полуживых раудов, чтобы выварить из них горечь каменного плена и съесть в свой черед.

– Это Ниша еды? – спросил Ирт.

Когда в глухом голосе изоморфа прозвучала неуверенность и сомнение, Тим ощутил превосходство, едва заметное, но сразу испугавшее его. Он даже отступил назад от полукруглых серебристых ворот перед домом, словно это превосходство подстерегало его около них, готовясь сделать подножку.

– Пойдем, Чага. Покажешь Нишу человека.

И Ирт толкнул его в ноющую от напряжения спину.

Они оказались внутри – в гигантском куске волшебного кварца. Помещение было овальным, и по серебристо-серой стене слева тянулась диорама с презентацией самого мастера-ювелира.

Тим постоял, осматривая эту комнату. Удивительно, что все осталось почти таким же. Далекое прошлое и настоящее так здесь легко схлопнулись, словно ничего и не было между ними. Привести сюда Ирта, чтобы на некоторое время ощутить, что Орфорта не существовало. Никогда.

В мастерской зудящее желание снять защиту и исчезнуть в чужом теле – отступило.

– Хочешь посмотреть, Флаа? Хочешь понять, как устроены Ниши людей? Таких мертвых, таких не меняющихся. Вот смотри!

Он промаршировал вдоль стены, ткнул в микроиконку на настенном панно. Изображение зашевелилось, выросло, набухло красками. И заговорило:

– Виктор Иванович помог мне сделать колье на именины жены, оно получилось таким замечательным, потому что подходило к любому, ну совершенно любому ее платью.

Тим уже ткнул следующее:

– Значимым вкладом Виктора Ивановича Понащука в синтезирование атипических минеральных комплексов с пролонгированным периодом…

Потом следующее.

– Витя! Мы с ним работали, и это было такое наслаждение! – восторженное женское верещание заполнило помещение, а изображение полногрудой блондинки выглядело идеальным дополнением голосу.

– Что за мельтешня безмозглых голубатов!! – прорычал изоморф. – Кто содержится в этой Нише!

Тим рассмеялся, и Ирт сразу окаменел, всматриваясь в него.

Чага никогда не смеялся.

– Никто. Но зайти может любой. Это мастерская ювелира. И мы слушаем мнения о нем, о его работах. А вот смотри!

Из шикарного римского кубка, стоявшего на низком мраморном столике под панно, Тим вытащил крошечный древнеримский щит. Он казался тяжелым, несмотря на размер, и очень точно выполненным. Тим швырнул вещичку Ирту, и тот легко поймал ее. Уже в полете вещица начала расти, подчиняясь мыслеприказу Тима. И, оказавшись у изоморфа, выглядела совсем другой – большим, тяжелым прямоугольником настоящей книги. Ирт держал ее в вытянутой руке как отвратительную скользкую лягушку.

– Гнилой медергом! – выругался он.

Но Тиму все еще было смешно:

– Вот тебе трансформации по-человечески, и не нужно никому забираться под кожу.

– Мертвечина! – и Ирт швырнул авторский труд в противоположную стену.

Сработал охранный щит, и книга мягко упала на пол, заскользила по камню в обратную сторону, потом приподнялась и, уменьшившись в размерах, со звоном золотой монеты рухнула в римский кубок.

Ошалевший вид изоморфа породил в душе Тима уверенность и бесстрашие. Как от штурвала в руках и от черноты со звездными росчерками за прозрачным куполом шаттла.

Космос всегда принадлежал ему – только там смерть легка и честна с тобою.

– Где же мастер этого барахла и хвалебных баллад?

– Он не барахла мастер, а украшений.

В изящном стеллаже справа находились работы мастера кварцевого домика. Пространство в центральной комнате было невелико, и Флаа со своими длинными патлами, брутальным прикидом и массивным торсом сюда никак не вписывался. Злобное полено!

Как только Тим коснулся ячейки стеллажа, из нее выскользнул поднос с кольцом черненого серебра. Покрытый хрупкой изморозью тонкий скелет листа свернули в ажурную трубочку, чтобы украсить им чей-то палец. Тим надел кольцо, и изморозь заискрилась на руке.

– Хочешь такой?

В глазах Ирта проступило ледяное презрение. Он протянул конечность, и на среднем пальце выросла точная копия кольца.

– Такой подарок я могу подарить себе сам, жалкий Чага.

– Только себе, мне не сможешь.

– Тебе и не полагается, Чага.

Тим пожал плечами и снял вещичку. Она была сделана для женских пальчиков. Пусть Ирт таскается с кольцом, особенно идиотски оно выглядит в комплекте с множеством браслетов.

Когда Тим был здесь с девушкой, все было не так. Он не покупал ничего готового, а сделал браслет собственными руками. Как и во всех таких магазинчиках, можно было устроиться в одном из примыкающих к центральной комнате помещениях, упакованных манипуляторами, небольшими станками, наковаленками и драгоценными, необработанными материалами, – и почувствовать себя ювелиром. Постараться превратить задумку в реальность.

Это был один из нескольких разбросанных по разным городам планеты магазинчиков мастера Виктора Понащука. Когда Тиму понадобилась помощь, лысый веселый дядька ювелир появился в голографической проекции у столика и помогал советами, следил за работой. Тогда Тим даже обошелся без помощи роботов.

Он мог бы вызвать хозяина лавочки прямо сейчас, чтобы тот провел мастер-класс для изоморфа. Рассказал, что значит создавать собственными руками человеческие вещи, но Тиму расхотелось видеть Виктора Ивановича рядом с Иртом, будь он в Москве, Киеве или Квебеке. Видеть прошлое рядом с настоящим.

– Если тебе ничего не нравится, давай уйдем.

Полные губы изоморфа презрительно изогнулись, но он медлил. Тим догадывался почему – ему не сложно повторить увиденное, но придумать… Ирту наверняка хотелось получить все и разом, но просить у Чаги он не мог, а расколотить каждую ячейку стеллажа, находясь под наблюдением, – тем более.

Изоморф резко развернулся и шагнул к выходу. Гнев распирал его плечи буграми. Но такой – он не был страшным: обычный любитель накачать массу тела.

Пусть уходит. Тем лучше – меньше денег снимут со счета капитана второго ранга за посещение ювелирной мастерской. Он медленно обвел взглядом уютную лавочку. Тим Граув не хотел уходить. Ночь приближалась неумолимо.

Какое-то время они опять двигались, молча, без цели. В центре Манилы сгустившаяся тьма прореживалась цветовыми пятнами жилых и развлекательных строений, огнями фонарей над лавками-шезлонгами и трассерами пешеходных тротуаров. Теплый ветер приносил запахи жасмина, магнолий и морской снеди, а с ней и обрывки разговоров людей, разместившихся на погруженных в полумрак верандах.

– Нужно свернуть с тропы в пустую Нишу, и там ты снимешь с себя пленку, Чага.

Достаточно было глухого приказа, чтобы под коленями появилась слабость. Тим мог снять силовую защиту прямо здесь. По чужому желанию.

Не Тим, а Чага, который все время ворочался в мыслях и под сердцем.

– Я… тут рядом есть гостиница, – проговорил он тихо.

– Гостиница – пустующая Ниша? Без визгливых голубатов?

Белесые глаза с красным контуром зрачка смотрели сверху и насквозь – два проема ледяной проруби.

Чага кивнул.

– Тогда поспеши, дружок, а то задержка меня расстроит.

Ирт поднял руку, чтобы прикоснуться. Не в состоянии сопротивляться этому движению, Тим сразу убрал защиту коротким мыслеприказом, но наткнулся на презрительную, все понимающую усмешку своего мучителя.

– Поспеши в гостиницу, я сказал.

Чага развернулся и пошел, ускоряясь, всматриваясь в глубину ночного города в поисках сиреневого веретена башни гостиницы. Она была где-то рядом, за ближайшей развилкой.

Хозяин двигался за спиной, он ждал, и Чага не имел права ошибаться, не имел права его задерживать. Он должен быть полезным. И тогда его оплетут благодатной болью. Кожа горела от желания.

Створ развлекательной галереи открылся внезапно на самой развилке, словно показав новую дорогу. Оттуда вывалились два высоченных парня в форме курсантов Военно-воздушного училища, хохоча во все горло, с айсбордами, болтающимися за спинами.

Чага замер. Его коснулся холодный, трезвящий мысли воздух, который курсанты выпустили следом за собой из галереи.

Тим помедлил, потом резко развернулся и вбежал внутрь, под светлый, прохладный свод, где за каждым ответвлением можно было найти игру и занятие по душе, где всегда было весело им с Реем. Но веселиться сейчас не хотелось, кожа горела, и он чувствовал, что где-то позади движется, догоняет его собственное чудовище. Но он мог бы сбежать от него очень быстро и прямо сейчас.

Какой глупостью было играться с огнем и что-то доказывать.

Вот здесь, совсем рядом, за третьим поворотом, в примыкающем туннеле открывался затянутый толстым льдом водоем. У самого борта виднелась только одна лунка. Он прыгал в нее очень давно. Ради забавы. Пока ты ныряешь вниз, в студеную воду, огромная льдина над тобой смещается, и тебе, чтобы суметь выбраться, нужно быстро отыскать ту единственную лунку в высветленном до хрусталя льду.

И сейчас можно уйти под лед, чтобы не жгло так кожу. Но не выплывать. Он не сможет найти лунку, не захочет. И очнется на станции скорой помощи, чтобы этот день начался сначала.

Тим подбежал к краю и прыгнул в прорубь.

* * *

В тот день Чага снова дополз до пузырьков. В отличие от изоморфов они были не прочь пообщаться – потрескивали, угадывали каждое движение. То рассыпались у ног, то поднимались радужными фигурками. Чага долго проторчал, размахивая руками, в Нише пузырьков. Здесь было спокойно и безопасно.

Хозяин нашел его там.

Чага увидел Ирта не сразу, но, заметив, метнулся в сторону и прижался к влажной стене. Возможно, он сделал что-то неправильно, изображая разные фигуры и дружбу. Живой круг с лучами из пузырьков сразу распался, и они скатились в шестигранную желтую чашу.

Наверное, тоже опасались гнева Хозяина.

– Чага, что ты здесь делаешь? – спросил его Ирт.

– Я… я просто гулял, – пробормотал он, не поднимая головы.

Хозяин мог сделать больно и без полета к звездам. Отстегать жесткими плетьми своих ветвей по груди, спине и ногам, не останавливаясь, не давая возможности вздохнуть.

– Почему искры Богов Просторов говорили с тобой?

– Я не знаю, – прошептал Чага. – Я не хотел…

Хозяин приблизился к нему вплотную. Тонкий росток обвил подбородок Чаги, заставляя его поднять голову. Две крохотные трещинки на массивной голове Ирта расширились и превратились в белоснежные прекрасные глаза, от взгляда которых дрожь пробежала по всему телу.

– Я больше не буду, – выдавил Чага, всем телом устремляясь к Хозяину.

– Ты все еще меня удивляешь, мой жалкий дружочек.

У подбородка кольнуло холодом, и тонкие нежные иглы поползли под кожу, медленно оплетая вены и сухожилия шеи воротником безжалостной боли. Голова начала кружиться, ноги подкашивались, а из глаз потекли слезы. Скоро он взлетит.

Тут он услышал резкий злой крик со стороны. Это был не голос Хозяина и не его собственный. Одним ударом Чагу отшвырнули в сторону.

Он упал как сломанная кукла, обхватывая руками порванную кожу шеи, пытаясь вдохнуть. Не выходило. Паника петлей передавила горло, легкие рвались от напряжения.

– Убей ты его, наконец! – новый крик вернул слух и возможность дышать.

– Он – мой. Я – Охотник Просторов долгие дни Пояса Тепла. Я сам решаю, кого хочу убивать.

– Ты мой наследник, Ирт! Ты наследник Стены Флаа.

– Я знаю! – рявкнул Хозяин.

Чага увидел перед лицом серые с розовыми прожилками бугры. Он помнил, что такие наросты равномерно обвивали нижнюю часть туловища Ру Флаа. Иногда они были единственным, что шевелилось, когда Глава Великих Стен Флаа двигался серой махиной вперед.

– Ты знаешь, но не выполняешь свой долг, – Ру сменил гневный крик на холодный угрожающий шепот. – Пояс Холода рядом, и ты должен вступить на путь истинной трансформации.

– Плевал я на эту истинную трансформацию! За этим Поясом придет другой. И будет тебе трансформация. Сейчас ты и сам можешь прорасти в кого-нибудь. Возьми Удра. У него пробиваются лепестки, стоит тебе появиться в Нише Пира.

Чага лежал тихо, старался не шевелиться и не дышать. Будто мертвый. Ру не любил его жалкого присутствия.

– Мои соки были медленны в последнем Поясе, Ирт. И в этом цикле у меня не хватит силы поглотить Удру. Ты единственный из Флаа сможешь пройти великую трансформацию в холоде. Разорви пришельца! Прямо сейчас!

Хозяин молчал. Контур его сомкнутых ног и хвоста качнулся в сторону от серого ствола – он сделал шаг назад, затем другой. Страх в душе Чаги теснил боль, но он не отрывал рук от шеи и, лежа на боку, старался не шевелиться.

– Ладно, отец, как скажешь. Но не сейчас. Я порву его через пару десятков солнечных длин. Сам возьму Удру, если ты хочешь.

Ру промолчал. Послышался странный звук, словно лопнул огромный студенистый пузырь. Чага скосил глаза к шестигранной чаше. Там что-то менялось и шевелилось, но что именно, не было понятно с этого ракурса.

Тишина тянулась какое-то время.

– Ты пророс в него, Ирт, – послышался холодный шелест Ру. – Пророс гораздо глубже, чем думаешь сам.

– Гнилой медергом! Чага – просто зверушка, для веселья и вкуса. Я порву его, когда он мне надоест, и пройду твою трансформацию.

Чага почувствовал пинок тяжелой ноги Хозяина, и сжался, крепко закрыл глаза, ожидая следующего. Но его не было.

Он лежал неподвижно в надежде, что о нем забудут. Забудут о том, что он посмел сюда забраться.

Странно. Как он мог понимать их слова? Почему они говорили на земном жалком наречии? Почему Ру на нем говорил?

Возможно, ему все это снится? Тем более, что когда глаза закрыты, сложно отделить сон от яви, особенно если Хозяин побывал внутри него.

– Вставай, пришелец, – услышал он голос Ру. – Не притворяйся дохлым червем.

Чага осторожно открыл глаза. Глава Стен Флаа стоял у прохода один. Хозяина не было.

– Да, господин, – осторожно сказал он и приподнялся.

– Вставай. Прогуляешься со мной.

Холодный серый ремень обхватил Чагу, стянул предплечья и туловище и резко дернул вверх, поднимая на ноги.

Ствол Ру поплыл к выходу, заставляя двигаться следом, таща на аркане. Ноги держали с трудом, спросить, куда ведут, решимости не хватало, да и гортань совсем пересохла.

Флюоресцирующая чернота гладких стен, ленивые черепахи света под ногами, косые выступы поворотов с фиолетовыми и лазоревыми прожилками. За дальним выступом начнется широкая галерея Общего Прохода Ниш. Там Хозяин может увидеть его и может вырвать из тугой, липкой петли Ру.

– Думаешь, мой сын убьет тебя, как обещает, зверушка? – в голосе была холодная брезгливость и тень интереса.

Чага не знал, что ответить, но промолчать нельзя, когда спрашивает Ру Флаа.

– Я… я не знаю, господин.

Раздался скрипучий звук, видимо, смех.

– Я верю тебе зверушка, ты и не можешь знать. И думать страшишься. Хотя когда-то ты выглядел смельчаком.

Чага старался выкинуть из головы это «когда-то». Оно не имело к нему никакого отношения. Ру говорил о ком-то другом.

Они остановились, не дойдя до начала галереи. Раздалось потрескивание, как от электрических разрядов, готовящихся ударить всей накопленной силой.

Тим Граув когда-то ради эксперимента нырял в грозовую тучу. Там было ужасно сыро, и разъяренное электричество сторожило его тысячей крохотных глаз. Он успел пролететь край тучи насквозь и падал ниже, но в тот момент и позже инстинкт подсказывал, что ему невероятно повезло. Всего лишь разбить в лепешку позвоночник.

Пока Чага пытался выкинуть из головы воспоминания о чужой жизни, треск прервался, и его дернуло прямиком к боковой стене. Половины стены теперь не было. Словно чей-то продолговатый, скругленный по краям язык, спускался проход, блеклый свет тянулся из глубины, а поверхность под босыми ногами стала напоминать теплую чешуйчатую шкуру.

Чага никогда не попадал в такие переходы. Значит, не было положено. Значит, Ру Флаа решил избавиться от него раз и навсегда. От этой мысли, как ни странно, он почувствовал обиду, горькую, почти до слез. Он очень надеялся, что все не кончится не так…

А как все могло кончиться?

Проход, тонувший в странной белесой дымке, был достаточно широким и продолговатым в сечении. Никаких прямых углов и квадратов. Поверхность выглядела серой с редкими проблесками цветных вкраплений, заметными выше уровня головы, куда жидкий белый туман не дотягивался. Кое-где из стен торчали странной формы конечности. Тим Граув мог бы назвать их кронштейнами или манипуляторами – техническими устройствами цивилизации гуманоидных изоморфов. Но он умер. Возможно потому, что называл вещи такими именами.

– Не хочешь ни о чем меня спросить, зверушка?

Петля вокруг тела немного ослабла, а во вкрадчивом голосе Флаа чудилась насмешка.

– Вы меня убьете, господин? – решился Чага.

Скольжение туловища Ру замедлилось.

– Смелый вопрос, Тим Граув… Тебя ведь так зовут по-земному?

– Я…? Нет, это не мое имя, господин. Вы… ошиблись.

– Не думаю, что ошибся. Я не привык ошибаться. Но мне интересно другое, хочешь ли ты, чтобы я порвал тебя и закончил все это, Тим?

Ру Флаа остановился так внезапно, что Чага чуть не налетел на эту резиновую махину.

Тело сразу сжалось, по позвоночнику поползли ледяные, цепкие пальцы. Страшно было даже не от вопроса, а от близости почти трехметрового живого ствола, у которого не было глаз, но он следил за Чагой неотрывно – каждой невидимой серой клеткой, каждой розовой прожилкой, способной в любой момент стать щелью или выползти из тела и воткнуться в сердце или глаз.

– Я не Тим, и я не хочу, – слабым голосом ответил Чага.

Но это не было полной правдой. Тим, призраком мелькавший в глубине сознания, потерявший черты лица, память и право голоса, хотел этого отчаянно. Но его легко было задвинуть глубже, просто не слушать.

– А я бы хотел порвать тебя. Но не могу это сделать. Поэтому мой сын так легко развернулся и ушел, оставил нас наедине. Понимаешь?

– Нет. Вы обещали ему не убивать меня?

Ру заскрипел всем телом, выдавая веселье.

– Зачем? Если я это сделаю, Ирт сразу узнает и… Бедный мальчик, он был создан Охотником Просторов. Чтобы не выпускать свою добычу, мстить тем, кто ее отберет. Рвать их на части.

– Но он же не станет… – Чага осекся, ужаснувшись собственной мысли.

Ру опять протяжно заскрипел:

– Нет, конечно, зверушка. Все может закончиться еще хуже, Ирт даже не понимает, насколько хуже.

– Не понимает?

– Ирт никогда не отличался сообразительностью. Он слишком доверяет своему инстинкту и не умеет вовремя остановиться.

Чага похолодел, понимая, что мнение Ру об Ирте не оставляет шансов ему самому.

– Что вы сделаете со мной? – Чага неуверенным взглядом двинулся вверх по серому туловищу, разыскивая глаза, чтобы понять ответ.

Петля с его тела спала и втянулась внутрь Ру Флаа. От неожиданности Чага едва удержался на ногах.

– Иди за мной и сам узнаешь, Тим Граув.

Он сглотнул горечь и провел рукой по мешку на теле, собираясь с силами и гоня от себя пустые неясные надежды.

Они двинулись дальше. Теперь Чага шел сам. Серый проход вел с небольшим наклоном вниз, на стенах попадались пирамидальные наросты, каких он раньше никогда не видел. Это наверняка не сулило ничего хорошего, и он старался на них не глазеть, опускать взгляд, но кто-то любопытный и наблюдательный в его голове считал их, называл накопителями данных. Безмозглый червяк.

Внезапно Ру Флаа скользнул вправо. Перед Чагой открылось освещенное белым мигающим светом и огромное, как Ниша Пира, пространство.

– Нет, – прошептал Тим, оседая на пол.

– Узнаешь свою игрушку, землянин? – бархатно, словно Ирт, пропел Ру.

– Нет! – Тима отчаянно замотал головой.

Он не хотел возвращаться к памяти мертвого контр-адмирала, но его безжалостно втолкнули в нее… От красавца-шаттла, спустившегося с «Сияющего» на Орфорт, осталась одна тусклая, местами почти растворившаяся скорлупа. Мутные сизые и черные пятна текли по его когда-то идеальным фасетчатым бокам, свисали бурыми водорослями с гигантского хвостового киля. Шаттл будто тонул в омерзительных фиолетовых бурунах под весом собственной былой мощи. Или это они лепились друг на друга, пытались поглотить машину, высосать из нее остатки жизни. Впрочем, на Стене Флаа бессмысленно сопротивляться, только трансформируясь здесь можно избавиться от страданий. Стать частью Великого движения соков.

– Не узнаю, – упрямо прошептал Чага.

– Посмотри внимательнее, Тим Граув.

– Я… я не хочу, – он опустил глаза и уставился на серо-фиолетовый грунт, на собственную дрожащую на нем руку.

Может, и его затянут буруны. Быстро-быстро и совсем не больно.

– Посмотри на меня, – голос Ру стегнул плетью, и Чага дернул вверх голову.

Открывшиеся на стволе глаза были пронзительные, страшные, такие же, как у Ирта, только в почти человеческом белке плавала розовая продолговатая радужка с неровным, точно клякса, зрачком.

Ру любил розовый, а Хозяин – багровый.

– Сейчас ты встанешь, зверушка, и пойдешь со мной к своему кораблю. И я отправлю тебя в космос. В мерзкую пустоту, из которой ты явился. Ты просто исчезнешь.

Тим почувствовал, как в груди собрался и начал толкаться истерический смех, он вытеснял Чагу и его страхи.

– Отправишь меня на этом? На этом нельзя улететь, изоморф!

Ру помолчал, внимательно рассматривая Тима Граува.

– Ты прав. На этом – нельзя.

Тим затих, стараясь избегать нечеловеческого розового взгляда.

– А ты не такое простое существо, землянин. Теперь я понимаю, почему Ирт настолько в тебя пророс. Ответь мне правду, что бы ты хотел: улететь, остаться с моим сыном или умереть?

Тим открыл рот, чтобы ответить, но ответ не находился. Он бы хотел умереть раз и навсегда, чтобы не видеть скорлупу своего корабля. Он бы хотел улететь и кувыркаться в черноте космоса, как можно дольше, среди холодных звезд, пока легкие не взорвутся в тысячи кровавых ошметков. Он бы хотел остаться, чтобы быть частью Хозяина и кричать от боли в теплом коконе его жажды. Он бы хотел угадать, что хочет услышать от него Ру… Пройти проверку.

– Я так и думал. Ты не знаешь, чего хочешь. Рауд хочет смерти, медергом влажных испарений. Изоморф может трансформироваться, но на каждом этапе трансформации он знает, что ему нужно. Землянин – опасная тварь. Его тело не меняется, но внутри – нет ничего определенного. Ты – как тысяча безмозглых существ, запертых в мертвой коре.

– Нет… это не так, – замотал головой Чага.

Но как? Он не знал ответ, только чувствовал, как его окатила холодная волна ужаса от мысли о том, что он не прошел проверку.

– Молчи и иди за мной. А то я оторву твои ноги и потащу за жалкую шею.

Дальше все произошло как в повторяющихся безысходных снах, которые навевали Ниши Перерождений.

Они приблизились к шаттлу, и Ру коснулся отростком затянутой серостью поверхности. Чага опять увидел, как крошечные прозрачные существа, такие же, как окружали его когда-то в изумрудной ванне, проступили на фюзеляже и заскользили к Ру, к его конечности, на которой исчезали, растворялись с едва слышным шипением. Внезапно очистившийся и совершенно целый люк шаттла опустился, открывая внутренности.

Тим зажмурился и сделал шаг назад, ему не хотелось вспоминать тех, кого он видел внутри последний раз и одновременно он боялся обнаружить там чужое, оскверняющее его больную память присутствие: Онея, гоняющего шестиногого жура по своей шкуре, Угруга, поглощающего древесных пищалок, Хозяина с тремя плетями вместо рук.

Но внутри оказалось пусто, совершенно стерильно и мертво.

– Я теперь знаю все про твою машину, зверушка. Могу ей управлять, знаю, как направить ее на твою планету. Она не сломана и не съедена, как ты думаешь. Она в паутине мудрости Стены Флаа. Уродливая мертвая материя. Но я не собираюсь спасать такое жалкое создание, как ты, состоящее из одних отростков и не знающее собственных желаний. Я просто выплюну тебя подальше.

– Капсула… – прошептал Чага мысли капитана Граува.

– Кажется, у вас она называется капсула спасения? – Ру зашелся издевательским скрипом веселья. – Только полетит она не на Землю. В другую сторону и как можно дальше от Орфорта.

Мощный удар обрушился на тело Чаги, и он оказался на ложементе, вдавленный в него, закручиваемый безжалостными ремнями.

– Нет! – закричал он, чувствуя ужас от рвущихся внутри него больных, вросших в вены и кровь связей: от видения Ирта, который ищет его белесыми, пылающими холодом глазами где-то очень далеко наверху, на покрытых мхом скалах.

Ложемент въехал в боковой отсек, который тут же начал схлопываться спасательной капсулой вокруг обрастающего защитной массой ложемента Чаги.

Все происходило быстро, слишком быстро, как будто Ру Флаа отдавал мыслеприказы или сам превращался в капсулу вокруг его тела.

– Слишком поздно, чтобы остаться, землянин, – услышал он режущий скрипом голос.

Капсула резко рванула вверх, выдавливая воздух из легких. Чага подумал про Скалы и про туннели, которые не должны выпустить его, но ледяная чернота захлестнула, вытесняя сознание.

Позже, вечность спустя, Тим снова почувствовал холод. Сначала он думал, что умер, хотел этого. Но потом у сердца появилась горячая точка, она разрасталась, толкала вверх. На свет. Этому теплу и желанию жить – невозможно было сопротивляться.

И Тим вынырнул.

Ирт смотрел на него сверху, навалившись на ограждение ледяного водоема. В светлых глазах ходили тени тревоги.

* * *

Зверушка опять пыталась сбежать. Бросилась в переходы человеческих ниш, а потом еще и спрыгнула в ледяную дырку. В белых смешных тряпках.

Гнилой медергом!

Когда же Чага врал ему, пожри его Просторы!

Когда снял свою невидимую пленку и сразу стал пахнуть сладко, как и раньше, и смотрел влажными глазами? Видно было, что мечтал о ростках в своих кровяных внутренностях. Или врал, когда важно расхаживал по тесной Нише мертвых превращений, показывал украшения на отросших пальцах? Говорил нагло, задирая вверх смешной человеческий подбородок.

Нет, его зверушка не могла врать, она никогда не врала на Орфорте. А здесь? Земля что-то испортила в нем, отравляла слабый мозг испарениями мертвых вещей.

И вот теперь вид у него был отравленный, – он смотрел на Ирта из дырки, судорожно вдыхая воздух сквозь посиневшие губы. Над тонким носом появилась напряженная складка, а в глазах отражалась какая-то неясная дрянь.

Ирт на мгновение задумался, подбирая слово из бродящего в его соках человеческого языка. Тоска. Это слово – тоска. Когда из Просторов возвращаешься с пустыми, голыми ростками. Когда не с кем слиться в Поясе Холода.

Ирт пожрет своего Чагу, разорвет его плоть – пусть земная зверушка не тоскует от одиночества.

Он выбросил свои ветви, обхватил мокрые плечи и шею и дернул на себя тоскующего дружка. Сейчас Чага был открыт – у холодной кожи не ощущалось упругого давления силового поля.

Моча пещерных червей! Сквозь эту невидимую пленку не проходили и тончайшие ростки – она была самым уродливым созданием землян!

Флаа поставил Чагу рядом с собой, удерживая на месте. Синеватые губы беззвучно шевельнулись, но уродливая пленка не возникала, не отталкивала Ирта. Он скользнул ветвями по облепившим лицо волосам, по щеке и шее.

Бешеные клетки ростков рвались наружу, увеличиваясь, меняя форму. Он давил яростную пульсацию в центре своего туловища, чтобы удержаться, не войти в Чагу одним толчком. Не сейчас.

Ирт Флаа теперь на охоте в чужих смердящих мертвечиной Просторах и должен получить свою зверушку целиком. Без остатка. Без потерянного лоскутка. Поэтому нужно затаиться и ждать.

– Это не гостиница, дружок? – сказал он, мягко выдыхая воздух из пор, как делал это Ру, когда хотел кого-нибудь успокоить.

– Не гостиница, – ответил Чага и зачем-то провел рукой по своей невзрачной одежонке. Хотел разгладить? Спустить вниз струи сырости?

– Тебя согреть, мой Чага? Прямо сейчас.

Инстинкт подсказывал Ирту, что не стоит менять форму, когда рядом ползают другие земляне. Но здесь, у ледяной чаши, не было никого.

– Нет, – Чага яростно мотнул головой, и холодные капли полетели в Флаа. – Называй меня Тим. Это мое имя.

Имя твари, спустившейся из космоса. Вместе с другими такими же тварями. Моча пещерных червей! Даже искры Богов тогда взметнулись вверх из Просторов. Исполнилось предсказание, в которое Ирт никогда не верил, и они порвали их всех. Кроме одного опытного экземпляра. Его звали Тимоти Граув, и он стал зверушкой Флаа.

– Тим, – Ирт насмешливо растянул губы.

В имени была упругость и непроницаемость силового поля. Чага хотел загородиться этим именем. Но на Просторах любой щит может обернуться против тебя самого. Нужно уметь держать форму и ждать.

Ирт свернул пульсирующие у поверхности тела ростки.

Пусть тот, кто мнит себя Тимом Граувом, тоскует, потому что его не трогает Хозяин. Такого открытого и доступного. Пусть сам, забыв свое имя, приползет, прижмется ко мне.

– Так что это за Ниши с переходами и ледяными ваннами, Тим? Покажешь?

– Это? – Чага нервно дернул плечом. – Рекреационный комплекс. Люди приходят сюда развлекаться и отдыхать, играть в разные игры.

– Развлекаться во льду? – Ирт поднял брови, изображая интерес. – И ты развлекся?

Чага нахмурился, и в синих глазах мелькнуло нечто острое… Гнев? Ирт помнил это выражение Тима Граува, которое исчезло в Чаге без следа. Он подался вперед, всматриваясь в зверушку, снова такую незнакомую.

– Какая разница? Тебе же нужно в гостиницу, Флаа.

Гнев проглядывал сквозь плотно сжатые губы и слегка прищуренные глаза. Где-то внутри Чага весь переменился, стал Тимом, но его форма осталась прежней. Кроме глаз. Это было невыносимо притягательно. Его хотелось втянуть, впитать в себя без остатка. Запечатать в тело и срастись с ним. Но и Чагу, и Тима это бы только убило, сделало куском мертвечины, а не частью Ирта.

– Я подожду, если ты хочешь развлечься, – сказал он опять мягко, на выдохе пор. И уменьшился в росте, ширине плеч – чтобы его сладкий дружок поверил в готовность Охотника ждать.

– К тому же мне интересно узнать, как ты развлекаешься в Нишах Земли.

И Тим рассмеялся во весь голос. Теперь в его глазах плескалось безумие. Не такое нежное, как у Чаги, совсем другое – с оттенком гнева и ярости. Он откинул назад голову, а темные мокрые пряди волос так и остались приклеенными ко лбу.

– Как я развлекаюсь! Я разучился развлекаться, с тех пор как стал Чагой. Поэтому избавь меня от своих игр, Ирт. Мы пойдем в гостиницу, и ты продырявишь меня проклятыми щупальцами!

Тим ударил его в грудь открытой ладонью. Так сильно, что Ирт качнулся и чуть не потерял равновесие. Зверушка развернулась и пошла прочь. Чуть раскачиваясь на ходу и никуда не спеша.

Чувствуя, как растет взбесившееся тело, как наливается багровым цветом человеческая одежда, Ирт смотрел на тянущуюся вслед за Тимом Граувом цепочку мокрых следов.

Гнилой медергом!

Он не потащится за ним вслед, но все равно найдет своего Чагу по запаху, где угодно. Такого открытого и беззащитного. Он порвет эту тварь, что бы там ни произошло.

Не сегодня. Завтра. На Луне.

Может быть…

* * *

Ирт шел медленно, в размеренном ритме передвигая две человеческие конечности. Он не смотрел ни на мелькающие под ногами огни, ни на людей с их мертвой мишурой вокруг тел. Он двигался на запах, в котором был страх и горечь обреченной зверушки. Было и другое, чего он пока не мог определить, и эта неясность только разжигала жажду.

У высокого ствола сооружения он остановился и задрал голову. Он мог взлететь, изменив тело, а мог подняться, как двуногая тварь с Земли.

Ладья для подъема была пустой, и Ирт шагнул в нее, не касаясь шестов вдоль борта. Она начала плавно подниматься, притормаживая у каждой очередной Ниши, которые висели друг над другом.

Ниши гостиницы отличались формой и цветом, но все были сделаны из того, что люди называли деревом, убитым и высушенным до каменной твердости.

Тим забрался в самую высокую Нишу, и Ирт терпел зависание ладьи у каждого входа, у полукруглых и квадратных, двойных и одинарных дверей. Несколько Ниш ладья пропустила, видимо, они были заняты человеческими выползнями.

На самом верху Ирт шагнул на короткий тесный мостик, тянущийся стеблем из распахнутого проема. Ниша, в которую зашел Чага, оказалась очень легкой и чуть покачивалась на воздушной подушке, пока Ирт шел к входу. Ее сплели из ветвей, как блюдо для высушенных раудов на Орфорте.

Внутри был полумрак, и у выреза в стене виднелась белая фигура. Тим стоял спиной к входу, смотрел куда-то в сторону водных Просторов. Гигантских водных Просторов Земли, каких не было на Орфорте, густо оплетенном рукавами широких и узких рек.

Ирт приблизился к Чаге так же медленно и размеренно, как шел к гостинице.

Он должен удержать в себе разбухшие, требующие немедленного яростного нападения сгустки энергии и ростков.

Притворяйся, притворяйся. Иначе невидимая плеть хлестанет и вырвет добычу.

Он подошел сзади и обвил частью самого себя окаменевшую зверушку.

– У меня только одна одежда, – глухо сообщил Тим.

– Помочь снять?

– Иди к черту, изоморф! – голос осип на последнем звуке, выдавая жажду и страх Чаги.

Хотел бы я взглянуть на этого черта. Наверное, он внизу, под городом, среди настоящих, живых Просторов.

Ирт продолжал меняться, обвивая не податливое, но и не сопротивляющееся тело. В белом, все еще влажном одеянии.

Если он окажется на грани, то ты получишь электромагнитный разряд…

Он не окажется. Пока.

Я войду мягко и нежно, как режущий луч. Сначала в шею, где так много переполненных кровью вен, где он так чувствителен, потом переберусь ниже, где в нежном тепле плоти бьется испуганным зверьком сердце.

Проникая в Чагу медленно и осторожно, Ирт почти терял ощущение их разделенности. Ему казалось, что он вот-вот вырвет из дрожащего внутри него человека тайну неизменности и постоянных трансформаций, которые отражались только в его странных необыкновенно синих глазах.

Ты пророс в него, Ирт. Пророс гораздо глубже, чем думаешь сам.

 

Межа

Фронт набухших серостью облаков закрывал небо. Обнявшись, они шли под дождем по полупустому городу. Теплые струи сделали волосы Джеки еще темнее, и они липли к ее лицу непослушными тяжелыми прядями. По лысому черепу Майкла вода текла, не задерживаясь, за уши, по шее и под ворот рубашки. В этот момент он почти ненавидел свои информационные погружения, требовавшие свободной от волос головы.

Майкл прикоснулся губами к виску Джеки, собирая капли воды. Ее кожа была прохладной, и она вздрогнула всем телом от прикосновения.

– Ты же замерзла.

– Вовсе нет. Меня греет твоя рука.

Майкл улыбнулся. Он знал, что всегда был горячий, даже в зимнюю погоду ему хотелось скинуть перчатки, и раздражала шапка на голове. Хотя одежда всегда сохраняла идеальную температуру, все равно как-то ощущалась на теле, в отличие от силовой защиты. Но постоянно таскать на себе силовой слой было слишком расточительно.

– Не похоже, что этого достаточно. Давай закроемся полем или долетим до дома на скутере.

– Ни за что! Это так романтично – гулять под дождем и согреваться от объятий.

– А потом простудишься, будешь кашлять и разбрасывать по дому мокрые носовые платки.

– Что за глупости, Майкл, в наше время никто не простывает. И какие еще носовые платки?

Он рассмеялся и откинул голову, закрывая глаза от дождевых струй.

– Какая ты все-таки дремучая, Джеки! Ты не знаешь, что делал простуженный человек еще четыре тысячелетия назад?

– И что?

– Он выдувал сопли из носа в тряпочки.

– Фу!

– О! Это не все. Еще он лил в нос и горло всякую вонючую гадость.

Джеки внезапно остановилась и посмотрела на него с выражением дурашливого ужаса от внезапной догадки.

– Подожди, подожди, Майкл! Носовой платок, который изящно носят в кармане смокинга, на самом деле нужен для того, чтобы заполнять его слизью из носа?

– Ну да.

– Кошмар! Я думала это для того, чтобы промокнуть губы, смахнуть упавшую дождевую каплю, но украшать элегантную вечернюю одежду приспособлением для соплей – это дурной вкус.

– Ерунда, – пожал плечами Майкл. – По-моему, очень практично. Можно дать высморкаться промокшей под дождем даме.

– Увы, ты не сможешь мне так услужить.

– Все из-за проклятого технического развития и этих генных прививок, которые лишили мир простуженных и хрупких девушек.

Возможно, не полностью лишили. Среди соцданов и поклонников натуральной жизни было немало тех, кто носил шитую нитками одежду и избегал ставить генные прививки себе и своим детям. Их не трогали. Но если возникала серьезная угроза жизни и здоровью детей, государство вмешивалось мгновенно.

Джеки сморщила нос, и с его кончика сорвалась капля. Оставалось только притянуть мокрое лицо к себе и поцеловать. Раздвигая губы, скользя кончиком языка по небу, почти с силой согревая своим дыханием. Она прижималась к нему и отвечала очень сосредоточенно, словно это было разогревающее кровь упражнение, йога-комплекс, и его требовалось правильно выполнить.

Через какое-то время Джеки отстранилась и посмотрела на небо. Над ними во все стороны тянулась тоскливая серость с висящими то здесь, то там вздувшимися черными подбрюшьями. В любой момент медлительный теплый дождь мог превратиться в шумный, хлесткий ливень.

– Майкл, а что раньше делали, чтобы не простыть, когда попадали под дождь?

– Пили чай с малиной. Или что-нибудь крепкое, алкогольное. Потом готовили горячий компресс и засыпали в рот лечебный порошок. Были и другие способы. Например…

– Стэнли, ты страшный зануда. Никогда не думала, что буду с парнем, который все-все знает и очень хочет знать еще больше.

В словах чувствовался старый упрек в том, что знания для Майкла важнее людей, чувств и их отношений. Важнее Джеки. Но это было не так, знания сами по себе не имели никакого значения, без того, ради чего они нужны. Ради кого, на самом деле…

Объяснять это вновь не хотелось, проще было все превратить в шутку.

– Я знаю больше, но ты всегда лучше, мой командир.

– Правильно, я знаю лучше. Поэтому мы сейчас пойдем в ближайшую межу и купим вина и что-нибудь покрепче, можно малину. И пойдем ко мне домой, как древние люди, лечиться от слизи из носа.

– В межу? Нам разве не хватит твоих рецептов?

– У меня все старье, а хочется чего-нибудь новенького.

Она схватила его за руку и потащила к перекрестку.

Здесь, на окраине Москвы, у Жаклин была небольшая квартира в каменном доме, смешном, скособоченном, построенном как шляпа сказочного волшебника. В ее высокой тулье окна чем-то походили на прогрызенные мышами норки, разных форм и размеров. Это было странное место для жилья, и Майкл уже давно заметил, что квартиры в этом доме в основном занимали молодые женщины или девицы, сбежавшие от родителей и парней. Жаклин относилась к последним, только сбегала она от младшего брата. Время от времени. А потом, соскучившись, возвращалась.

Почти пробежав сто метров, они оказались у широкого хрустально-прозрачного входа в продуктовые ряды межи. Сквозь выпуклые призмы нескольких дверей лился теплый желтый свет. Сразу захотелось очутиться внутри, где по широкому проходу прогуливались и катались сухие и довольные покупатели.

Пришлось слегка притормозить, пропуская трех неспешно двигающихся велосипедистов. Велосипедистами можно было назвать только двоих, они хотя бы регулировали скорость размеренными движениями ног между двумя мерцающими силовыми кругами. Последний вообще перемещался, развалившись на плывущей по воздуху сидушке с короткой спинкой. Видимо, с помощью овала руля он управлял всем сразу.

Внутри галереи одежда стала сухой за несколько секунд. Майкл замедлил шаг, осматривая место, но Джеки тянула его за руку, не давая времени сориентироваться.

– Подожди. Куда мы пойдем?

– Здесь справа – всякие напитки. Я хочу красного, и сладкого, и пряного, чувствую, оно лучше всего от простуды.

– Которой у тебя не будет.

– Ну и что. А ты представь, что мне она грозит.

– Ну хорошо. Только давай не пешком. Я люблю кататься по меже.

– Давай. Здесь очень прикольные стульчики.

В галереях межей можно было встретить разные штуки для перемещения, даже столики на двух, трех или нескольких человек, на которых, давя на педали, можно двигаться вдоль рядов, выбирать себе что-нибудь новенькое для домашней кухни. Чаще всего встречались самокаты. Если устанешь на них путешествовать, можно посидеть на диванчиках и высоких креслах у дегустационных витрин и столиков. Силовые конструкции для движения встречались редко и только в дорогих межах. Но то, что было здесь, напоминало длинношеих птиц: пальцы с колесиками на длинной ноге, а сверху широкое велосипедное седло. Сиди и толкайся ногами, главное, не проехать мимо цели по идеально гладкому, похожему на окаменевший янтарь полу. Когда Майкл изучил историю дизайна, он понял, насколько сильно в нынешнее время любили все яркое и полированное. Сияющие цветом поверхности оружали человека, куда бы он ни пошел.

Оказавшись верхом, Джеки закрутилась вокруг себя, поднимая руки, будто боясь потерять равновесие. Пожилой господин в слайсе и с обширными залысинами над бровастым лбом метнулся от нее в сторону. Вид у него был возмущенный.

– Ты уже согрелась, – рассмеялся Майкл. – И крепкого я бы тебе не советовал.

– Прибереги свои советы для других галактик, Стэнли, а здесь помни – я знаю лучше. Поехали.

И они поехали. По широкому проходу Джеки катилась, как на горных лыжах, поворачивая то вправо, то влево, мелькая тонкими загорелыми лодыжками, ловко объезжая группы посетителей. Она притащила его сюда подурачиться, а не за покупками, или у нее есть любимое место, поэтому нет смысла задерживаться у проходных столиков.

– Эй, Джейк, – окликнул он ее. – Давай возьмем вино из сира!

Пространство для дегустации вин и крепких напитков из сорта сира было оформлено диковинным образом. Полукруг лавочки сложили из окон, разных форм, разных размеров с темными деревянными рамами, растрескавшимися как от многолетнего зноя. На месте задней стены разросся виноградник.

Джеки подкатилась, и они заехали внутрь совершенно пустого магазинчика. Проход вдоль галереи исчез, и небольшой зал оказался в их полном распоряжении. С трех сторон за плетением прямоугольных, квадратных и круглых окон открывались виноградники под синим небом, ухоженные поля уходили вдаль. Это было завораживающее зрелище. Совершенно фантастическое.

– Ничего себе, – прошептала Джеки.

– Трудно поверить, что раньше на Земле были сотни тысяч таких полей.

Таких масштабных сельскохозяйственных посадок давно не найти на планете, они просто перестали быть нужными. Достаточно иметь десяток виноградных лиан в саду, чтобы создавать собственные сорта вин, а потом кодировать вкусы для синтезатора, и предлагать их в торговые сети. Точность синтезатора была такова, что вкус изготовленного им вина не отличал даже тончайший ценитель. Вкусовые рецепторы человека просто были не способны на это. Хотя на очень глубоком уровне отличия были.

– Желаете попробовать, – прозвучал мелодичный голос.

Девушка, маркированная как клон, подкатила к ним длинноногий столик с бокалами. Она была одета в нечто темно-розовое с полупрозрачным подолом, похожим на пузырящееся шампанское. Майкл никогда не любил движущиеся части одежды.

– Было бы неплохо.

– Что-нибудь очень пряное, кружащее голову. Мы с моим парнем хотим еще погулять под дождем или пробежаться под ливнем, а потом согреться.

– Что ж, давайте подойдем к нашему винограду. Я могла бы вам предложить один новый вариант и то, что вы, возможно, еще не пробовали.

Они взяли по бокалу и поднесли их к выбранной клоном-презентатором кисти винограда. Крохотными золотистыми ножницами она отрезала сначала одну ягоду, потом другую. Они срывались и с хрупким звоном падали на стеклянное дно, превращаясь во влагу темного вина. В разных винных магазинчиках было по-разному: наливали из бочек или бутылок, из невероятных конструкций с кранчиками и без и даже прямо из пустого пространства. Но здесь вино находилось в самих виноградинах, и каждая гроздь была отдельной маркой.

Они с Джеки попробовали «Сон Клода» с карамельным вкусом и острыми нотками кардамона. Потом классического «Скорпиона» с настойчивым перечным послевкусием и шоколадной мятой в середине глотка. В конце концов, остановились на «Красном карлике», терпком, остром и веселом, с оттенком брусники, настоянной на меду.

– Я плачу, а загрузите в облачное хранилище девушки, пожалуйста, – сказал Майкл и уточнил у Джеки: – Ты открыта для сканирования?

– Сегодня полностью.

Клон в оборках из шампанского кивнула, и этого было достаточно. Не нужно было доставать коммуникатор, чтобы со счета снялась сумма, а программа «Красного карлика» перекочевала в собственность Жаклин. Рецепт мог быть запущен только купившим его человеком или синтезатором, зарегистрированным, как собственность покупателя. Хакеры, конечно, взламывали синтезрецепты, но крайне редко. Игра не стоила свеч, – быть пойманным за молочную кашу, чтобы потом много лет рассчитываться с производителем этой дурацкой каши никому не хотелось.

Они прокатились еще немного по торговым рядам, некоторые были оснащены простыми витринами и полками и полностью автоматизированы, а где-то их встречали роботы или клоны и авторское оформление. Они попробовали утку, запеченную в марсианском лиловом мху, и ростбиф с кислородными шариками, а еще Джеки купила программу и препреги молодого картофеля, вымоченного в крепком зеленом чае и сваренного с каперсами, сказала, что угостит завтра брата.

Завтра. Когда я залягу в Берлине под провода.

Все-таки они с Жаклин были слишком разные. Она была счастлива здесь среди бесконечных аттракционов, сверхощущений, остроты чувств. Ее не волновал вопрос, зачем и куда двигаться в целом. Маршрут по облакам, победа в ледовом бильярде дарили достаточное количество пройденных рубежей.

Она собиралась улететь с ними, а точнее с ним, потому что считала, что им нужно быть вместе, а жизнь на экзопланете для нее была просто новым, еще неведомым аттракционом. С этой жизнью, она была уверена, что справится, как и с остальными рубежами. Но Майкл боялся, что сделает ее несчастной. И оттолкнуть тоже боялся.

– Знаешь, когда мне было семь лет, мама увлеклась идеей естественной жизни. У нее был свой сад, птичник и она удила рыбу. Отщипывала пару молекул от чего-нибудь настоящего, отправляла в синтезатор и получала исходный продукт.

– Что в этом натурального? Она же все равно пользовалась синтезатором.

– Она говорила, что получает мясо в средовом контексте, а не отпечаток коровы, которая сдохла тысячу лет назад. В программу котлет до сих пор заложено филе тысячелетней коровы, и съели его уже триллионы раз. Это ненормально и невкусно, считала мама.

– Круто!

– Свежесть еды – было маминым девизом. Только она не многое умела готовить сама.

– А ты хотел что-то особенное? – улыбнулась Джеки.

– Да, очень. Тянучки из слоеного шоколада. Меня угощал ими сосед. Но я хотел целый мешок тянучек.

– Ты попросил у мамы?

– Она была против, сказала, что не купит, потому что в них нет ничего натурального. Позже отец рассказал, что она боялась.

– Боялась чего?

– В те времена полиция поймала преступную группу, готовившую технодиверсию с синтезаторами. Знаешь эту историю?

Джеки нахмурилась и покачала головой.

– Несколько человек хотели встряхнуть общество, вывести его из тупика. Пытались внести поправки в технокарты синтезаторов, чтобы на порядок уменьшить точность воспроизведения.

– Но это бы убило кучу людей! Псевдовода, псевдоеда – это смерть.

– Умерло бы около полутора миллиардов по тогдашним оценкам. Но катастрофа, с точки зрения диверсантов, расшевелила бы землян, выдернула из благополучного прозябания.

– Скоты!

– Неужели ты не слышала? Это была громкая история. Мне казалось, ее знают все.

Джеки пренебрежительно дернула плечом. Ее никогда не интересовали проблемы общества, громкие скандалы и политические вопросы.

– Лучше скажи, что ты сделал? Чтобы получить тянучки.

– Мы как раз изучали основы клоноинженерии, и я сделал полнофункциональный клон собственной мамы.

– Ничего себе!

– Отправил его в магазин, чтобы он купил не программу, а мешок слоистых тянучек, синтезированных прямо на месте. Я их съел за один вечер.

– И что?

– Все быстро выяснилось. И отец сильно рассердился. Поругался с мамой, а потом сделал мой клон и заставил его простоять в углу целый день. Он выглядел несчастным, а я себя таким чувствовал. Ходил мимо и просился сам стоять в углу, но отец не позволил.

– И это избавило тебя от криминальных наклонностей?

Майкл внимательно посмотрел на Джеки и пожал плечами. Он почувствовал подступающее волнение. Ладони вспотели. Стоило ли ей сказать все прямо сейчас? Нет, позже. Сегодня их ждала короткая пробежка под дождем от межи до дома-шляпы, ее небольшая квартира, «Красный карлик» и длинная ночь. У них еще будет время для серьезного разговора.

* * *

С легким стоном Джеки опустилась ему на грудь и вытянулась. Волна наслаждения откатывалась, рождая истому, и он медленно обвил легкое тело руками. Ее кожа в этот раз была не только влажной, но и горячей, дыхание рывками торопилось догнать сердце. Майкл чувствовал, как оно бьется у его собственной грудной клетки между полукружий грудей, спрятавшихся между телами.

Они лежали так какое-то время. Майклу всегда нравилось молчание и неподвижность, тянущиеся после секса. Легкая дрема, которая бродила под изнанкой глаз. Но Джеки надолго не хватало. Она поводила пальцем вокруг его соска, подняла голову, ткнулась губами в подбородок и стала смотреть с вопросительным ожиданием.

– Почему-то мне кажется, что тебя клонит в сон, Майкл.

– Ничего подобного. Я помню, у нас же большие планы.

И он напряг лоб, стараясь отобразить на лице бодрость и готовность действовать. Джеки завозила пальцами ног по его стопам.

– Перестань, ты царапаешься. Я совершенно не хочу спать, мы же собирались трахаться всю ночь, а она только наступает.

– Значит, нужно занять время.

– Будем пить, есть и…? – Майкл вопросительно поднял брови.

Джеки вздохнула, съехала с его тела, оставляя только коленку на ноге.

– Веселиться. Загрузим урок танцев.

– Не сегодня. С меня хватило пляски на облаках. Давай что-нибудь малоподвижное. Можно посмотреть реконструкцию какого-нибудь переломного исторического момента.

– Ты невыносим, Стэнли. Переломные исторические моменты убивают секс и веселье.

В жесте глубочайшего раскаяния Майкл закрыл ладонью лицо.

– Ты знаешь лучше – ты и выбирай, чем заняться.

Последний раз выбор Майкла был ужасным, хорошо, что он пережил его в одиночестве, не потащив никого в ту историческую реконструкцию, и особенно Джеки. Хронология того, как пятьсот людей сожгли себя заживо напалмом в деловом небоскребе. Это был их собственный выбор.

Майкл хотел понять, почувствовать, что ими двигало, почему вдруг жизнь перестала быть для них ценной. Этого он не понял. Но перед ужасной смертью эти люди были собранны, сосредоточенны и непреклонны, как армия, сомкнувшая ряды и двигающаяся на врага. Это массовое самоубийство было одним из вереницы подобных, поставивших на колени великую античную империю двадцать второго века.

Обширное государство обладало разветвленным и гибким политическим устройством. Несколько парламентов, варианты конституций на местах, великие ценности, обеспеченное и стабильное существование, далекое от изолированных бедствующих стран, до выбора которых никому не было дела. Уровень жизни внутри империи достиг своего апогея, и… в какой-то момент некуда стало двигаться.

Стагнация процветания. Сначала стала падать ценность образования для тех, кто не стремился во власть. Потом недоучившееся, сытое поколение вырастило своих детей, которым было скучновато существовать, когда все объяснят и покажут, и своевременно запустят аттракцион. Это поколение сменило еще более апатичное, полностью потерявшее вектор приложения сил. И скоро разрыв между образованной властью и народом стал слишком велик, смысл развития был окончательно утрачен, а ценности размылись в двойных стандартах разделенного общества.

Вот тогда-то в очередной раз вернулась религия. Она во все времена умела открывать проходы даже в самых глухих тупиках. Но не та религия, где духовный путь сложен, отягощен таинствами и символами и текстами, в которых нет очевидного, прозрачного смысла. Нет, вернулась религия простоты и доступности: понятные ценности и правила поведения, дающие гарантированной смысл существования и воздаяние на небесах. Такая вера всегда дает всходы в дремучих душах. И она собрала урожай адептов. Активных и миссионерски настроенных. Веками и тысячелетиями все повторяется на планете Земля.

Религиозное движение вызвало конфронтацию в обществе, но конфронтацию совершенно нового типа. Массовые самоубийства, остановить которые власть была не в состоянии.

В двадцать втором веке тотального контроля, где выстрел из любого ствола мог быть отменен нажатием полицейской кнопки, прямое гражданское насилие стало невозможным. И неприемлемым, осуждаемым в обществе. А вот насилие над собой никто не мог запретить, объявить преступлением. Право на свободу выбора, закрепленное конституцией. И люди гибли на добровольной основе.

Самоубийство стало чумой двадцать второго века, в какой-то момент охватившей все слои населения империи. Одни не видели смысла в существовании, другие боролись против тех, кто уничтожал их культуру и религию, третьи против тех, кто погряз во грехе. Все переплелось: причины становились следствиями, следствия причинами. В этой новой гражданской войне самоубийцами были и атеисты, и верующие, и политики, и домохозяйки.

Сто пятьдесят лет самогеноцида. Регулярных одиночных и групповых самосожжений, самоотравлений, самоповешений, которые вполовину сократили двухмиллиардное население политического доминанта планеты Земля. Такого не было ни в одну гражданскую или религиозную войну древности. Там – побеждал сильнейший и приходил конец войне. Но как наступит конец, если сильнейшего нет? Ни один из демократических парламентов ничего так и не смог сделать с новой формой геноцида. Пока ценности общества не подверглись полной реформации.

Пять дней назад Майкл погрузился в реконструкцию гибели пяти сотен человек в деловом центре «Сигма». Он почувствовал нечто общее между ними и собой. Отрешенность. Собранность. Целеустремленность. Он и сам мог оказаться среди них, живя в двадцать третьем веке. Это его испугало даже больше, чем страшная смерть, крики боли, пронизанные страхом и сожалением.

Он совсем не хотел быть похожим на них. Он мечтал о другом. О жизни.

Джеки села, подтянула под себя ноги и в задумчивости посмотрела вверх.

– Я выбираю, я выбираю…

– Я знаю, что ты выбираешь какую-нибудь романтическую комедию про любовь марсианина к землянке.

– И вовсе нет, – она назидательно подняла палец и покачала им. – Я выберу совсем другое.

– И что же?

Она внезапно бросилась на Майкла и кровожадно вцепилась зубами в плечо. От неожиданности он пытался дернуться в сторону, но зубы и низкое рычание Джеки удержали его на месте.

– Боже, Джеки, неужели зоопарк или охота в джунглях?!

Она перестала изображать из себя дикую обезьяну и уселась ему на бедра. Приглушенный оранжевый свет делал ее фигуру похожей на хрупкую терракотовую статуэтку.

– Мы будем смотреть кровавый триллер.

– Что, сильно кровавый?

– Да, мне его посоветовала посмотреть Сарьяна. По событиям реального расследования, между прочим.

– Кровавые разборки на заброшенной станции Дальних Пределов?

– Ну какой это триллер, Майкл? Просто боевик. Ты совершенно не разбираешься в кинематографе. Слушай, завязка такая: спецслужбы находят дом, в котором живут люди. Обычные такие люди, обычно живут, если не считать, что весь дом залит кровью, будто кого-то распилили.

– Чьей?

– Их собственной, из жизненно важных органов.

– Они что, ее синтезировали и залили весь дом?

– Кровь определена как настоящая и принадлежащая людям. А они говорят, что просто хотят жить в доме, который подобен живому организму. Живут в крови и ничего не убирают.

– Психи?

– Может. А может – это не люди, а клоны убитых людей, со степенью неразличения тканей, превышающей кварковый спин. Что практически невозможно. А параллельно из памяти Центрального компьютера пропали блоки научных исследований, связанных с аутентификацией клонов, и объявляется странная личность из соцданов.

– Хорошо, давай посмотрим, – согласился Майкл. – Тем более, под вино «Красный карлик» лучше всего подходят истории страшных загадок.

– Не думаю, красный карлик – это холодная звезда, что в ней загадочного? Кстати, сходишь за ним, Майкл, а я пока запущу фильм.

Он спустил ноги с кровати, встал босыми ногами на теплый шершавый пол и направился в кухню.

– Майкл! – печально окликнула Джеки. – Ты думаешь, через неделю мы уже улетим?

Он резко обернулся и внимательно посмотрел на нее, нагую, сидящую на разобранной круглой кровати с обращенным к нему темным настороженным взглядом. Майкл сразу ощутил сомнения и нежелание здесь и сейчас говорить об этом, но все же произнес:

– Да, Джай, через неделю все будет готово, и дольше тянуть нельзя.

– Что ж, тогда я начинаю подбирать фильмы. Триллеры и романтические комедии. Чтобы хватило на сотню лет.

Она рассмеялась и накинула на ноги край одеяла. Майкл не стал ничего говорить и повернулся в сторону кухни.

Джеки профессионально занималась минералами, увлекалась ими, но не использовала прекрасные твердые камни в оформлении своей квартиры. Она жила в керамической шкатулке, – иначе это было не назвать. Из окаменевшей светлой глины был пол и стены. Шкафы, столы, стулья, и даже кровать были сделаны из нежного фарфора, расписанного и покрытого прозрачной глазурью. Память далеких предков и знакомство с фарфоровыми чайными сервизами заставляли Майкла тревожиться каждый раз, когда он брался за расписную ручку тончайшей двери. Хотя она никак не могла расколоться и тем более разбиться. Только звенела на высокой хрупкой ноте.

Вот и на кухне он осмотрел ажурную табуретку, но все же решил постоять. На управляющей панели синтезатора Стэнли быстро обнаружил категорию «вино» и вошел в папку. По его лицу сама собой поползла улыбка, он так и знал, что Джеки предпочитает сладкие и игристые вместо сухих респектабельных вин. В ее программных запасниках только вариантов розового было двадцать, наверное, пьет их с подругами в этой совершенно игрушечной квартирке.

Но «карлик» значит «карлик», и никакого анжуйского, тем более, когда за окном затяжной московский дождь. Он был уже в файловом списке, ни разу не распакованный. Собственность Жаклин и ее синтезатора. Пусть вино будет в тонком хрустальном графине – с виду почти игристое. Синтезатор заурчал, как довольный кот.

Просмотр кровавого триллера проходил очень даже неплохо. Они сидели, угнездившись в одеяло. Перед ними висели в воздухе бокалы вина, а на блюде лежали порезанные зеленые яблоки, твердый белый, с черными трюфельными прожилками сыр и горка крамбов.

Пространство перед кроватью трансформировалось в подводную лабораторию, помещение которой было собрано из тонких стержней, разных оттенков серого. Странный, скрюченный от носа до колен соцдан дымил трубкой и смеялся в лицо высоченному чернокожему полицейскому:

– Человечество сделало все, на что было способно! А дальше? Ему не хватает смелости. Оно отказалось от наркотиков, запретило эмотиконы, отвернулось от горизонтов разума. Оно боится перерождаться. Единственное, что оно может сделать – это умереть, не заметив этого!

Соцдан был прав, но смешал все в одну кучу. Горизонты разума и наркотики – какой-то бред. К эмотиконам Майкл относился сложно, хотя их запретили задолго до его рождения. Эти вещества сначала избавляли человека от депрессий, улучшали настроение, а потом необратимо меняли его картину мира, личноть, характер. Бросив прием эмотиконов, человек до смерти оставался активным и неисправимым оптимистом, находящим свои плюсы даже в смерти и страдании.

– Вы решили пинками загнать трусливых людишек на правильную дорогу?

– Так всегда поступают с овцами. Сами они не могут оторваться от сочной травки.

И в этот момент интерком Майкла издал звук, от которого сердце подскочило к горлу. Он никогда не отключался от этого канала, но еще ни разу не получал сигналов тревоги с сектора «Орбита». Этот звук мог означать, что все летело к чертям или почти летело.

Стэнли схватил интерком, надеясь на это «почти».

 

Бесполезный крейсер

Авиетка взлетела. Тяжелый агрегат с четырехкратной защитой от метеоритов, приписанный к ведомству Планетарной прокуратуры, почти взвыл, когда Тим отдал приказ на максимальное ускорение. Ионизированная плазма хлестанула в двигатели и вдавила тело в ставшую вязкой поверхность ложемента. Если бы только перегрузка могла выжать досуха отравленные изоморфом внутренности.

Сам нажрался наркоты, а теперь ною, как жалкая псина.

В глазах потемнело от перегрузки.

Авиетка, которая должна была их доставить на Луну, припарковалась рано утром к верхней секции флоотира дешевой трехзвездочной гостиницы. Следователь Ларский даже посчитал нужным предварительно связаться с Тимом, спросить вполне доброжелательным голосом, нужна ли помощь и готов ли капитан Граув, как было договорено, сопровождать изоморфа на Луну. Тим ответил, что да, и генерал-майор явно предпочел в детали решимости капитана второго ранга не вдаваться, коротко хмыкнул и отключился.

Возможно, ему было неловко.

Если он просматривал с утра файлы технического наблюдения за ними… если видел, как Ирт сворачивался вокруг него идеальным багровым куполом…

Флаа в этот раз был действительно осторожен и не перешел границу переносимости боли, не нанес серьезного вреда. Но придя в себя, Тим едва дополз до ионного душа, чтобы подлатать тело и почистить свой идиотский белый китель от потеков крови у ворота, где Ирт вошел в него.

На угловой полке находился гостиничный эмергентный пакет, в котором нашелся микрогенератор, чтобы запаять надрывы на коже и пластырный шприц с комплексом кроветворных препаратов.

Тим просидел в углу душевой комнаты долго, положив руки на согнутые колени и опустив голову. По его телу волна за волной проходила дрожь. Стоило открыть глаза, как тростниковые стены дробились на просвеченные солнцем фрагменты, лезли в глаза и мозг, подобно настырным червякам, и там распадались в метеоритную пыль.

Мира вокруг Тима опять было слишком много, невыносимо. Опять хотелось добраться до Ирта и уткнуться лицом в его сильное тело. От этого желания из глубины поднималось отвращение к самому себе. Чагой был вовсе не он, это изоморф прорастал внутрь его тела, отвравлял. Но в вывернутом мире Флаа все было ровно наоборот.

Выпив почти литр воды из-под крана, Тим с трудом вышел из душевого отсека.

Ирт развалился на кресле точно напротив двери, длинные ноги в высоких идеально гладких метроботах, казалось, растянулись на полкомнаты, губы влажно блестели.

– Подойди ко мне, Чага.

Тим помотал головой, но сделал навстречу два шага на ослабевших ногах.

* * *

Одним мыслеприказом капитан Граув выжал на старте из злосчастной авиетки всю скорость, на какую она была способна. Ее доведет автопилот, только бы быстрее.

Ускорение вдавило сразу, и через минуту ложемент уже не просто прогибался, он начал нарастать на тело, запрограммированный защищать от перегрузок.

– Что происходит! – Тим услышал яростный голос Ирта.

Изоморф сумел вырваться из ложемента и наклонился над Тимом, лицо которого уже наполовину утонуло. Сквозь муть в глазах он увидел, как на человеческом лице изоморфа бугрится, проступает багровый цвет.

– Немного ускорились, доберемся через пять минут, – прохрипел Тим.

В конце концов, он не дохлая каракатица, чтобы пыхтеть до Луны двадцать бесконечных минут под сторожащим взглядом Ирта. Когда-то бесконечно давно он гонялся на легких истребителях от Земли до колец Сатурна, к которым никто не любил приближаться, словно где-то между гигантских кругов изо льда и пыли затаилось зло, рядом с которым наваливалась тревога и не шел сон.

– Прекрати это, – взревел Ирт и стал рвать сразу несколькими руками наросшую вокруг Тима упругую защитную массу.

Тим краем глаз видел мелькание конечностей, но не мог понять, получалось ли что-то у изоморфа, только чувствовал упругие толчки вокруг тела, слышал глухие звуки рвущейся плоти, но ложемент все равно не уступал спеленутое тело.

Багровое лицо Ирта плыло над ним и менялось, пузырилось буграми, то ли это была иллюзия уплывающего сознания, то ли сам изоморф с трудом выдерживал перегрузку.

– Это защита от перегрузки, убери лапы, – пытался сказать Тим, но слова не выходили или он не мог их слышать.

– Чага! – это был даже не голос, а рев.

Тим понял, что для изоморфа плоть ложемента, затянувшая тело, была агрессией на собственность. Ирт впал в ярость. Огромное туловище рванулось в сторону, и внезапно полет изменился. Вместо ровного движения их начало кувыркать, – авиетка теряла направление и сбрасывала скорость.

Управление на меня — Тим отдал мыслеприказ почти неосознанно, на доведенном до автоматизма навыке капитана. Сразу втянув защитную материю, но, не выпуская капитана из ремней, ложемент поднялся вертикально. Вокруг Тима из прозрачного купола сочилась чернота. Звезды мигали, свободные, гордые, скрывающие в своей тени далекие миры. Тим с тоской оторвал взгляд от притягательной красоты вселенной.

Ирт высился напротив, упираясь в купол расширяющимися к низу глыбами ног, и не сводил с него злого взгляда. Панель управления с голографическими данными автопилота была мертва, видимо, он как-то сумел ее отключить – вывел из строя, не глядя на данные полета.

Под руками на ложементе уже проступили планки управления, и Тим легким движением выровнял машину, еще больше сбавляя скорость.

Звездная карта за бортом и над уже близкой поверхностью Луны говорила, что они существенно отклонились от курса, подходя к краю обратной стороны спутника. Их ждали на военной базе, где разместились инсектоиды, а вовсе не здесь, где на десятки тысяч миль вокруг, насколько знал Тим, не было ни завода, ни космодрома, – только бесконечный реголит и фрагменты базальтовых морей. Подчиняясь мыслям и движениям капитана, авиетка легко развернулась и опустила нос.

– Спускайся вниз, землянин, сейчас же!

Тим качнул головой, открыл рот, чтобы объяснить, что они сбили маршрут автопилота и должны вернуться, но Ирт бросился на него. Тело изоморфа сразу обвилось вокруг, проникло под ремни между спиной и поверхностью ложемента. Флаа рвал его на себя, жадно и бездумно.

Аварийный спуск, – отдал мыслеприказ капитан Граув, не в силах сопротивляться натиску и снова нахлынувшей жажде боли.

Удар аварийного приземления придавил их обоих к развернувшемуся ложементу. Авиетка скользила еще какое-то время, разбрасывала в стороны серые обломки породы, зарывалась носом в липкую серебристую пыль.

Они прилунились. Но Тимоти Граув не мог разлепить глаза и ничего не видел. Даже устремленного на него белого, как тяжелые горячие звезды, взгляда Ирта Флаа.

* * *

Он должен был порвать эту скользкую тварь, думал об этом с того самого момента, как выбрался из его мокрых внутренностей в уродливой хлипкой Нише с названием гостиница. Местечко для гостей, которых встречали не Пиром, как это положено на Орфорте, а только пустующими нишами.

Гнилой медергом!

Отец был прав: существа, рожденные в таком холодном, не дышащем, не меняющемся месте, не способны одарить трансформацией и жизнью Просторы Орфорта. Связь с ними превратит даже Флаа в безмозглого голубата.

Ирт вернул сбежавшую зверушку, она снова была в его власти, подчинялась требованиям. Честь охотника была восстановлена. Чагу оставалось только порвать.

Но уничтожить сладкую тварь не получалось. Разрушительную энергию ростков что-то душило, стоило только прикоснуться к телу Чаги или оказаться внутри и ощутить ток крови. Вот и сейчас Ирт бросился на него, попытавшегося вновь сбежать – врасти в космическую машину и исчезнуть.

Он должен изорвать уродца в лоскуты за одну попытку спрятаться.

Но мысль о том, что зверушка больше не будет жить, стянула спазмом набухшие у поверхности ростки. Они не желали его рвать. Они желали жить в его теле, питаться его соками каждый день!

Моча гнилых пещерных червей!

Охотник Просторов должен втянуть жертву в собственные клетки. Но землянин не поддавался, и это только подстегивало жажду. А еще тайна удивительных глаз Чаги.

Я не могу его убить, я врос слишком глубоко. Раз не получается убить, нужно забрать с собой.

Как бы там ни шипел Ру о Великой Трансформации и мощи дома Флаа. В варево рауда трансформацию! Если она не дает делать то, что Ирт желает получить. Он лучше расстанется с этой мощью и Ру в придачу, но не с землянином.

– Мы не туда прилетели, Ирт.

– Так бывает, когда червяк возомнит себя капитаном.

– Я и есть капитан, который сопровождает тебя до отправки на Орфорт.

– Не лги сам себе о том, кто ты!

– Это ты отказываешься понимать то, что происходит, больное растение! Называй меня Тим и не мешай мне!

– Да кто ты такой, чтобы командовать мною!

Ирт обхватил тонкую шею, сдавил и тряхнул. Лицо Чаги побелело, в глазах стал таять, исчезать темно-синий вызов, они увеличились, ломая разлет бровей, наполнились искрами тревоги.

Это было сладкое превращение.

– Прости…

– Открывай машину и сейчас же наружу!

– Но нам нужно лететь, – забормотала зверушка, ее голова болталась в обхвате ветвей.

– Это мы еще посмотрим, куда нужно лететь. Сейчас – открывай летающую скорлупу!

И выдернув из липучего отростка корабля легкое тело, Ирт швырнул его себе под ноги. Когда землянин оперся на руки и поднял глаза, они влажно блестели, и это успокаивало взбесившийся внутри ток энергии.

– Без силового скафандра… я умру, – нерешительно прозвучало снизу.

Просьба. Это было правильно.

– Так заворачивайся в свою отвратительную пленку и выходим.

Скорлупа легко разомкнулась и выпустила их наружу.

Пояс Безопасности вокруг Стен Флаа и то не был таким пустым и мертвым. Даже черви не копошились в пыли и обломках высушенных до сердцевины камней. Здесь не было воздуха и влаги, питающей Просторы. И черная утроба космоса выжрала весь цвет до горизонта.

Тело подстраивалось само, закрывалось, зарастало плотной корой, которая защищала живые клетки, утяжелялось в нижней части трех ног.

Способность перемещаться в космосе Флаа получили тысячи лет назад, когда их древний прадед пожрал, как гласила легенда, спустившееся из космоса живое существо и поднялся в звездную черноту, подставляя ветви бушующей звезде Орфорта. Видимо, в ростки прадеда попал не землянин и не его мертвая скорлупа, от которых было бы мало пользы.

– Идти некуда, Ирт, в этой части Луны нет ничего.

– Молчи и иди за мной.

Мягкая кожа скафандра была серебристой и, натянутая поверх кителя, делала зверушку откормленной, как тушка рауда на исходе Пояса Тепла. Вдоль его ног тянулись узкие перемычки, суставы обвивали кольца. И еще Чага чуть подлетал, когда шагал на своих надутых ногах. Оней бы, увидев его такого, трясся всем телом от хохота, и из его туловища выскакивали бы жадные до чушкиных соков ростки. Все равно Онею не получить землянина. Никому не получить.

– Хорошо, я иду. Но куда?

Он был слишком болтлив. Можно вырвать язык. Ирт мог бы попробовать потом, чтобы синие глаза стали еще красивее. На Орфорте у Чаги все отрывалось лишь один раз, ничего не вырастало обратно. Ни палец, ни листок уха. Только шерсть на голове и морде росла непрерывно.

Обрывать Ирт будет потом, сейчас им нужно уйти подальше от упавшей скорлупы. Нужно скрыться, забраться в щель, проползти и затаиться. Червяк-следователь может следить за Луной и машиной, может следить за Чагой, в черепе которого засел кусок железа. Но ему не уследить за Флаа.

Летающую скорлупу не скрыть, в вот зверушку можно обернуть собой, поглотить любые сигналы и притвориться сухим булыжником. А потом, когда человечек в черном кителе собьется со следа, Флаа поймает в ветви солнечный ветер и доберется до места, где лежат на брюхе другие человеческие корабли. Улетит прочь со зверушкой. Тим Граув умеет управлять скорлупой. Главное, чтобы его не вырвали из ветвей, не стеганули Ирта силовой плетью.

Земляне коварны, и их мертвая сила прячет много гнусных сюрпризов, но он должен попробовать. Охотничьим инстинктом обладала каждая клетка туловища изоморфа, на Просторах он, не задумываясь, действовал и получал добычу. Здесь тоже может получиться. Должно. Сдаваться Флаа не собирался.

– Боги! Откуда он здесь?

Ирт обернулся и увидел, куда смотрит Тим Граув. Справа, почти на лунном горизонте, где-то в пяти забегах от них, тянулась погруженная в пыль и скругленная по всей плоскости Стена. Она уходила, изгибаясь, в сторону, где свет над поверхностью Луны растворялся тьмой.

– Что это? – Ирт ухватил Чагу за плечо. Сквозь защитную кору он почти не чувствовал то, чего касался. – Ниши для лунных людей?

– Судя по обводу крыла – это корабль, – едва слышно ответил Тим. – Крейсер межпланетарного назначения. Его словно бросили здесь.

– Быстро к нему! – энергия ростков билась о кору, торжествуя победу.

Инстинкт Ирта не подвел. Они улетят со зверушкой. Прямо сейчас!

– Нет! – Тим стал вырываться из обхвата. – Крейсер не взлетит.

– Ты постараешься, дружок, и он взлетит.

Ирт сжал плечо и потащил своего Чагу к кораблю, не позволяя дергаться, ускоряясь, почти подлетая над поверхностью. Массивное мертвое чудовище действительно выглядело брошенным своими создателями, изъеденным пыльными лунными червями. Пустая, гулкая от сухости скорлупа летающей Ниши.

Они приблизились к крылу, уходящему в высоту третьего уровня Стен Флаа. Чага спотыкался, то ли потому, что не успевал за Иртом, то ли вновь возомнил себя крутым капитаном и любовался на здоровенную тусклую штуковину.

Крыло корабля состояло из ячеек с выступающими пятигранными ребрами. Ирт знал, что каждая дырка с таким ободком могла стать портом и впустить внутрь. Он легко влетел в одну из таких на брошенном крейсере землян на орбите Орфорта. У того корабля не было изогнутых крыльев, он больше был похож на крест с навесами на двух концах. Ирт надеялся найти в нем Чагу, а нашел только пустые гладкие ниши.

И сейчас в крыле лунного крейсера не было ничего, кроме пустоты. Следуя инстинкту, Ирт тащил капитана Граува по переходам, туда, где должна была находиться центральная часть управления мертвого чудовища. Так же, как было в том, первом в его жизни крейсере.

– Здесь нечего делать, крейсер не взлетит, – снова повторил Чага, но голос у него был испуганный.

Чего он боится? Ошибиться или оказаться правым?

– Взлетит, – прорычал Ирт и толкнул вперед землянина. Там, погруженный в темноту, открывался круг центральной Ниши управления.

– Делай что нужно, капитан Чага.

– Ты же видишь, ничего не работает, – пролепетал тот.

Ирт чувствовал, как разрослось его покрытое защитной корой тело, пока они добрались сюда. От нетерпения.

– Ты – врешь. Тебе достаточно отдать приказ через пластину в твоей башке, и здесь все засверкает огнями.

Чага молчал, его взгляд ушел вниз. Но ненадолго. Когда он поднял глаза, крылья носа были напряжены, глаза слегка прищурены.

– Думаешь, я не понимаю, чего ты хочешь? Уволочь меня с собой. На Орфорт.

– Ты и сам этого хочешь. Ты сам приходишь каждый раз и сам открываешься для меня.

– Вовсе не потому, что хочу быть твоим симбиотом.

– Я устал повторять – ты не симбиот. Симбиот может трансформироваться. Ты же – бесполезен.

– Тогда брось меня. Давай, вернемся к авиетке и полетим на военную базу. Оттуда тебя доставят на Орфорт. Одного.

Ирт дернул тварь на себя, приближая его лицо к своему.

– Я сказал, запускай! И не ври себе о том, кто ты есть и чего хочешь. Кому и почему ты нужен на самом деле. Ты – моя собственность, и все.

– Здесь не Орфорт, а на Земле у тебя нет собственности. А я не хочу ей быть – ни здесь, ни на твоей планете.

– Ты хочешь быть капитаном и космическим охотником? – внутренности Ирта завибрировали весельем.

Чага отвел взгляд, голос прозвучал почти жалобно:

– Я хочу быть нужным себе. Не думать о тебе так часто, как это происходит. И еще не называть тебя больше хозяином.

От удовольствия слышать это у Ирта защекотало под поверхностью кожи. Он бы погладил землянина по щеке, но мешал невидимый силовой шлем.

– У тебя не получится, дружок. Я вижу, как ты от меня зависишь. Просто подчинись и полетели.

Чага взглянул на Ирта и сразу закрыл глаза. Лицо его стало напряженным, брови ложились в линию, и голос прозвучал едва слышно:

– Нет.

– Да. Ты смешное существо, дружок, брось говорить бессмыслицу.

Упрямое выражение лица Чаги ничуть не изменилось, хотя глаза он открыл.

– Я не полечу.

– Отдавай приказ. Сейчас же.

Тим стоял весь окаменевший и молчал.

Гнев расцветал внутри Ирта, полз снизу вверх от живота к голове и требовал выхода. Не выдержав, он одним движением швырнул дряную зверушку на стальной, сложенный мелкими ячейками пол.

– Моча пещерных червей! Я оторву тебе голову!

Чага сучил ногами, пытаясь отползти подальше от Ирта.

Нужно было придавить это слабое тело к холодной летающей скорлупе, войти в нутро сразу со всех сторон, чтобы зверек завизжал от боли. Но несдираемая силовая пленка не давала даже прикоснуться к коже. Ярость не спадала.

– Как ты сумел сбежать из Орфорта?!

– Это не я…

Здесь было много пустого места, чтобы червяк мог долго ползать.

– Кто же тогда? Какая тварь посмела!

– Это Ру. Он выбросил меня на капсуле из шаттла.

– Ру?! – взревел Ирт. – Ты врешь, червяк. Ру уничтожил вашу машину, он не выносит летающие человеческие тарелки.

– Я не вру, Хоз… Зачем мне врать?

Хозяин! Наконец-то…

Это могло быть правдой. Хоть Ру и равнодушно пропускал мимо себя вопросы Ирта о пропавшем Чаге.

Гнилой медергом!

Как еще зверушка могла исчезнуть из Орфорта, если не с помощью Главы Стен Флаа? Ирт не почувствовал смерти любимца, даже в дальних Нишах не ощущал присутствия Чаги. А тот не мог сам сбежать из Стен – не прошел бы по Просторам и одного забега.

Ирт прорыл все Ниши до самых гнилых червей, порвал половину туловища Онея, исхлестал до визга Урда и отодрал рог Кварха, но легче не стало. Тогда появилась бессмысленная надежда найти зверушку в пустом крейсере на орбите Орфорта. Но как Чага мог бы туда попасть? Объяснения не было. Но было другое…

Ирта Флаа забавляло время от времени осторожно проникать в голову землянина во время сна. Тонкими ростками он проходил сквозь мягкие ткани висков и смотрел видения зверушки. Они были такими яркими, вкусными, часто – испуганными.

Снова и снова Чага оказывался на корабле и отправлял его на Землю. Сначала он приказывал мыслями, а потом бегал по забавным светящимся строкам и по звездной карте пальцами, размечая маршрут. Чага боялся, что корабль не полетит, что сила Орфорта притянет его обратно. И в снах так и происходило. Крейсер стартовал, но раз за разом возвращался в Орфорт. Тогда Чага начинал плакать, прямо в собственном сне. Ложился у гигантской прозрачной панели, в центре которой бушевало светило прекрасной планеты Орфорт, и бесконечно повторял одну фразу: Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок, – помоги товарищу.

Ирт смотрел этот сон много раз, и он всегда казался необыкновенным и занимательным. Как глаза Чаги.

Ирт не знал почему, не сказав ничего Ру, он на ветре звездного света поднялся к пустому крейсеру на орбите. Его вел инстинкт Охотника и странная, сплетающая ростки клеток тоска. Корабль был мертвой скорлупой, не хранящей даже запаха Чаги. Его здесь не было очень давно. Только по Нише управления бегали тревожные огоньки и светящаяся звездная карта ждала чьих-то приказов. Но чьих?

Можно было спускаться на Орфорт.

Но и там землянина не было. На Орфорте его не найти, и Ирт знал это наверняка. И тогда, подчиняясь инстинкту и тоске, Ирт Флаа повторил действия Тима Граува, подсмотренные в чудесном сне, и направил крейсер к Земле.

Инстинкт не подвел, как и всегда. Не подведет и сейчас. Наследник Стен Флаа заберет с собой драгоценную игрушку. Гнев уходил, убаюканный воспоминаниями.

– Хорошо, ты не врешь. Ты никогда не врал мне, – на выдохе пор проговорил Ирт, – кому ты нужен здесь на твоей мертвой Земле.

Тим отвернулся и долго молчал.

– У меня есть Сэм…

Сэм? Что за гнилая тварь этот Сэм!

Но Ирт удержал закипавший внутри гнев.

– И где этот Сэм? Я не видел его рядом с тобой, Тим Граув.

Чага окаменел на мгновение, потом его руки дернулись вверх, словно он хотел закрыть глаза, как делал это часто на Орфорте. Но на полпути руки замерли и опустились.

Землянин помедлил, потом поднялся на ноги. Он стоял какое-то время не шевелясь, и Ирт затаился. Нутро Охотника чуяло, что добыча совсем рядом, через секунду сама шагнет в сплетение ветвей.

Раздался протяжный звук, словно плотные воды под Просторами выдохнули шар веселящего газа, и он прокатился по пустым переходам мертвого летающего чудовища. Через мгновение крейсер наполнился светом и плотью.

Кора Ирта завибрировала от торжества.

* * *

Тим не мог унять мелкую дрожь, пробегающую по телу снова и снова. Хорошо знакомая Чаге трясучка. На Луне пыльца Ирта стала бродить в крови, как дрожжи в теплом тесте. Только Тим собирался с мыслями и силами, как его выбрасывало в сознание Чаги, который более всего желал содрать с себя шлем и экзоскафандр и отдаться теплу Хозяина и боли без остатка.

Тим врал. Он пытался воображать себя капитаном Граувом, но соскальзывал в темные образы Чаги и терял ощущение реальности.

Он и в самом деле никому не был нужен. У Сэма была семья, у Алекса служба и непонятные игры. У Рея – смерть. А у него… Старый транспортник и вечно меняющаяся, такая чужая ему команда. И так будет вечность его жизни.

В теле Хозяина было тепло, и Чага был полон так, что не требовалось ничего искать, ни о чем задумываться. Достаточно было забраться по черным режущим камням на первые уступы Стен, устроиться на сером мху и ждать, когда из Просторов вернется Ирт Флаа и поглотит его, сделает частью себя.

Сейчас, когда Ирт спросил про Сэма, правильный выбор стал таким очевидным, а морок иллюзий о самом себе, о способности кому-то что-то доказать и с чем-то справиться рассеивался, оставляя голую больную правду. Активировать корабль, – мыслеприказ в голове, казалось, произнес кто-то чужой, но на Чагу нахлынуло облегчение. От сделанного, в конце концов, выбора.

Центральная часть боевого межпланетного крейсера оживала, готовила пространство для капитана и команды. Пустая консервная банка превращалась в корабль. Силовая консоль над атриумом управления строила пространство: плоскости, возвышения, проемы, кресла для офицеров ключевых служб. Справа – арсенал, слева – артиллерия, напротив – техподдержка и служба сохранения плавучести. Только места для них останутся пустыми. Но крейсеру не было до этого дела, он ждал решений своего командира.

Сейчас все напоминало другой корабль – межзвездный крейсер «Сияющий» и самовлюбленного контр-адмирала Тимоти Граува.

Тим смотрел на графическую реконструкцию окружающего их ближайшего космоса, на фрагмент общей галактической карты справа, ощущал выдвижной адмиральский мостик под ногами, который опустил его на уровень ниже, чтобы все его движения могли видеть те, кто не займут места в этом пустом корабле. В голове стоял гул, тело потряхивало.

«Бой ведется в одной минуте крейсерского хода, в одном миллионе километров от противника».

Слова доходили сквозь толщу воды до Тима, для которого уже не оставалось воздуха. Чага дышал, но ему было неуютно от толкающегося в его сознании капитана Граува, от голограмм, ожидающих чьих-то команд, от того, что Хозяин оставил его одного на командном мостике.

– Я не могу… – всхлипнул он беспомощно.

– Командуй немедленно, – взревел Ирт.

«Штабу союзных войск, флотов и соединений и отдельных кораблей, смежным спасательным службам, включая добровольческую гвардию – огонь!»

Голос изоморфа смешался с боевыми командами памяти, и в голове взорвался тягучий пузырь. Воздух хлынул в легкие Тима.

– Нет, – прошептал он, с трудом, сквозь плотную муть выныривая наверх. – Корабль никуда не полетит.

Голограмма космоса исчезла.

И Ирт прыгнул на него, сбивая с ног. В ту же секунду мир вокруг капитана Граува исчез вместе с сознанием.

 

Баккара

Трехликая венецианская маска входа в Забытый Театр полыхала красным всего-то в десяти шагах, но Ларский остановился, наклонился и стал стряхивать невидимую пыль с подола сюртука. Он натянул его специально, чтобы сегодняшний поздний вечер провести прилично, а не отправиться в загул по арткафе, который последнее время заканчивался номером с огромной ванной и тремя девицами, по большей части прекрасными китаянками. В них после пары часов знакомства смешливая стеснительность оборачивалась безудержной порочностью, и это сочетание пьянило лучше любого шампанского. Жизнь протекала сквозь пальцы приятнейшим образом.

После встречи с тараканом на Луне он бы к ним и поехал, но не после белого от ужаса Граува, самодовольного изоморфа, подключенной к ним системы слежения и Марры с его сигарами и упреками. Все эти события под конец дня совершенно сбивали с настроя покутить, как будто Ларский всем этим недоумкам морально задолжал и не имел никого права на чувственные развлечения, пока все вокруг страдают.

И черт с ними. У него пылился годовой абонемент в Забытый Театр, – развлечение для тех, кто хочет погрузиться в историю и почувствовать, что десятки тысяч лет назад жизнь была шершавой на вкус, иллюзии не способны никого обмануть, а от человека требовалось очень много фантазии, чтобы радоваться хоть чему-то. Хотя в те времена можно было продать годы за наркотическую зависимость. Сейчас – не выйдет. А жаль!

Забытый Театр предлагал аутентичные древние и античные спектакли, поставленные практически без декораций. Точнее ими назывались тряпки, железные трубы, подпорки, диваны и всполохи света, которые в древности чего-то там оттеняли и выделяли. Все это Никиту забавляло. Он чувствовал себя гурманом, вкушающим прошлое из растрескавшегося от времени блюда. Хотя это тоже был своего рода самообман. Знания о древности и античности были жидкими, неполными, все подрастерялось, стерлось и додумывалось на каждом шагу.

Сюртук должен был настроить на достойное проведение вечера и раздражал своей скучностью и отсутствием даже малейших следов пыли. Ларский еще раз прошелся по подолу ладонью, чтобы замедлить неумолимое движение к ждущему его культурному досугу. Желание провести время достойно начало таять сразу, как только он поставил авиетку в парковочные стапели.

Может, лучше девки?

Неприятно тащить задницу к насмешливо изогнутым губам гигантской маски-входа. Стоит приблизиться, как рот распахнется в комической радости и обнаружит за собой темный, с золотистыми всполохами проход в театральный центр, где помимо Забытого Театра был десяток самых разных, и тогда повернуть назад станет еще сложнее.

Никита кинул взгляд через плечо. Радуга движущейся дороги делала крутой поворот и уходила за изогнутый угол здания, выстроенного словно из бархата. Ларский почесал кончик носа, затем медленно развернулся и отправился в обратную сторону.

Он уже знал, куда пойдет, хотя решил не думать об этом как о принятом решении. Ларский часто так поступал, не признавался самому себе в том, что на самом деле делает. Он просто шел не спеша по мягкой, плывущей под ногами дороге и рассматривал знакомые окрестности – флоотиры развлекательного комплекса на ближайшем к побережью лепестке Макао.

С высоты полета этот лепесток казался выпуклым, разросшимся разноцветными драгоценными слоями. Они были бледными, нежными, даже хрупкими, как и сама гигантская изящная линия полуострова. Когда-то Макао выглядел совсем иначе, но за долгую историю этого места низменных развлечений, наркотиков, психиатрических больных, детских парков и аттракционов, контуры и ландшафт полуострова перекроили полностью.

Вход в казино «Труба» уходил ступенями в широкий серебристый раструб, а потом сужался в проход, убранный с изяществом и роскошью. Внутри ты оказывался среди множества людей, охваченных неуемным желанием рискнуть и сорвать куш или обнулить свои кредиты до минимума, а потом заливать горе ведрами шампанского. Разлитая повсюду жажда острых впечатлений и жаркие волны азарта, накрывающие публику игорных столов, всегда будоражили Ларского, помогали избавиться и от отвратительных служебных мыслей, и от чувства скучной однообразной пресыщенности.

Молодая пара о чем-то оживленно спорила у входа в зал, где играли в рулетку. Никита скользнул взглядом по красотке, голова которой представляла собой сложный осенний букет из волос-веточек, волос-цветков, волос-листьев, по которым перемещались янтарного цвета божьи коровки. Она горячо возражала, покачавала роскошной прической, и ее объемная металлическая татуировка, змеившаяся от уха, вдоль шеи и к плечу, переливалась всеми возможными цветами. Девица, к сожалению, уже была занята, хотя и не очень довольна спутником.

– Добрый вечер, господин. Вы будете играть или просто хотите выпить?

Никита с неохотой оторвал глаза от блистающей и очень возмущенной девушки.

– Вот сейчас думаю, – произнес Ларский и сделал жалкую попытку вернуться мыслями к спектаклю, на который он мог бы еще успеть, проявив немалую силу воли.

Похоже, после служебного коньяка воля отключилась и дремала где-то в дальнем углу сознания. Пока Никита изображал глубокомысленные раздумья, облаченный во фрак клон казино стоял неподвижно рядом и ждал.

– Даже не знаю. Вы бы что мне посоветовали выбрать: театр или казино?

Клон напряженно заморгал – задача ему сходу не давалась.

– Я должен вам советовать? – уточнил он.

Клоны в казино, как и почти везде, были созданиями однодневными, редко трехдневными, а потому очень дешевыми в производстве и не способными отвечать на сложносочиненные вопросы о трудностях человеческого бытия и давать советы. Что можно было взять с этой ущербной копии человеческого организма без способности к рефлексии? Зато память у них была отличная, идентификационная, собственная и коллективная – на всех клонов казино.

– Хорошо, парень, – поморщился Ларский. – Какой цвет сегодня идет в рулетку с перевесом на выигрыше?

– От стола к столу отличается, господин. Но в среднем ставки на черное сегодня выигрывают четыре к пяти. Могу загрузить статистику по выигравшим номерам.

Никита снова поморщился как уставший от жизни чиновник, каким он по правде и являлся. Черный на поле он не любил, этот цвет порядком ему надоел на работе и всегда плохо влиял на настроение, заставляя думать о том, чем рано или поздно закончится тягомотина его жизни.

– Лучше загрузите динамику для меня, я сегодня особенно суеверна, – раздался рядом звонкий женский голос. Удивительно звонкий.

Они с клоном синхронно обернулись в сторону появившейся дамы. Эта, слава богам казино, была без сопровождения. И без букета на голове.

– Госпожа, – клон вежливо поклонился и протянул руку.

Для удобства гостей информационный носитель по текущим и прошедшим играм казино был встроен прямо в ладонь клона. Статистика выигрышей по столам всплыла над открытой рукой.

Гостья не стала доставать свой интерком, чтобы перекинуть информационную голограмму, а просто пробежалась глазами по данным и насмешливо хмыкнула, слегка выпятив при этом нижнюю губу.

Никита рассматривал дамочку с удовольствием. Наконец-то появился достойный повод потратить время на казино и не мучиться мыслями о судьбе Тима Граува и о проклятом расследовании. Пусть все идет как идет, как складывается само. Рядом с длинноногой, элегантной женщиной пренебрежительно относиться к вопросам долга так же естественно, как и дышать.

– Судя по тому, что вы здесь одна, то предпочитаете одиночную, а не командную игру в рулетку? – закинул он удочку.

– Команда всегда найдется на месте.

Она оторвала взгляд от голограммы и с веселым вызовом посмотрела на Ларского. Глаза были ярко голубые под разлетом темных, чуть широковатых бровей, и Никита сразу ощутил азарт.

– А вы уверены, что вам нужна сегодня эта команда?

Она внимательно осмотрела его.

– Не знаю. А вы что-то хотите предложить?

Он мог бы предложить ей сразу большую ванну с цветными рыбками и большую кровать. Но такие предложения хорошо проходили у любительниц быстрого и простого траха, а стоящая перед ним дамочка такой явно не была. Ей требовалась прелюдия, возбуждающая игра.

– Баккара, – сказал он, не успев даже обдумать ответ, просто слово легко легло на язык. – Вам нравится баккара?

– Вряд ли, – протянула она с большим сомнением. – Там нужно что-то выгадывать. Складывать цифры, молчать и делать пустое лицо. Все это тянется долго и скучно.

– Вовсе нет. Это игра на удачу. Ее нужно подманить: выжидать и ничем не выдать себя.

Какое-то время они смотрели друг на друга оценивающе. Быстрым движением руки она откинула назад волосы. Тонкий цветочный браслет, вьющийся от запястья и до локтя, исчез и снова появился, постепенно вырастая, обвивая очень светлую кожу.

На ней не было ничего лишнего, никаких крутящихся рыбок над головой, локонов, переплетенных бешено сверкающей силовой бижутерией. Шоколадного цвета обегающее платье чуть выше колен было сложено из отражающих свет геометрических форм. Каскад черных, очень густых волос и невидимая подошва под изгибом узкой стопы с закрытым носком цвета зерен какао.

Губы были яркими и насмешливо изгибались.

– Подманить удачу? И у вас получается?

Она бросала вызов. Ее не получить, не приняв вызов. Лиза была другой, она не любила азартные игры и провокации, но планка ее ожиданий была изначально высокой, ей можно было соответствовать или нет, или попытаться соответствовать. Тех, кто не дотягивал, жена была способна принять, вот только Никите это оказалось трудно пережить. Всегда трудно получать что-то из милости, хотя он знал – это была его собственная гордость, которую он когда-то не смог переступить.

Опять перед глазами всплыло белое лицо Граува. Ларский поморщился и тряхнул головой.

– Кто сегодня ведет в Песочном зале? – спросил он клона, замершего в неподвижном ожидании.

– Банкует Стренберг, господин. У него осталась последняя неделя контракта в этом году.

Ларский пожал печами – не только весь чертов день, но и ночь будет состоять из нервов. Стренберг – это проклятый автомат иронии и элегантности – не раз ломал удачу в баккара. Но роковая брюнетка смотрела выжидательно, и отказ будет выглядеть как позорный побег. Как бы это выглядело у Граува, чтоб ему провалиться, безмозглому самоубийце.

– Стренберг – это интересно! – Ларский слепил торжествующую улыбку и протянул руку незнакомке. – Вы поможете мне подманить удачу в баккара? Меня зовут Никита.

– Маргарет, – представилась она. – Я попробую, пока не станет скучно.

* * *

Песочный зал встретил их песком. Он вился под ногами и поднимался барханом к стоящему в полусотне метрах игровому столу, вытесанному из грубого шероховатого камня. За столом с крупье сидели двое мужчин, очень серьезные и сосредоточенные. Волосы правого от крупье игрока были уложены короткими горизонтальными хвостиками, а второй так развалился на своем с виду каменном седалище, что черные фалды фрака тонули в песке.

Они шли к столу по песку, слегка увязая в нем. В нескольких сантиметрах от Маргарет пролетело перекати-поле, от неожиданности она на мгновение прижалась к локтю Никиты.

– Странный выбор – Песочный зал. Здесь неуютно. По-моему, в пустыне невозможно расслабиться.

– В казино, как в космосе, расслабишься – и окажешься за пределами своих возможностей. А пустыня как раз не дает об этом забыть.

– Звучит слишком пафосно.

– Почему слишком? Степень пафоса за игровым столом всегда зависит от оставшихся на счету кредитов. А они у меня подрастаяли за последний месяц.

Маргарет рассмеялась и коснулась пальцами его запястья. Они показались холодными.

– Раз уж мы тащимся вдвоем по пустыне в вечерних костюмах, почему бы нам не перейти на ты, Никита?

– Буду счастлив, Маргарет.

Весь этот песок, обнаженный свет вокруг, ломкий кустарник и тарантулы, неожиданно пробегающие даже по поверхности столов, – были не более чем декорацией. Одной из великого их множества в аттракционе под названием Макао. В аттракционе под названием Земля.

Песчинки не забивались в одежду, змеи не прокусывали кожу, но иллюзия, как и везде, обладала совершенством, заставляла тревожно вглядываться в горизонт и забирать с подноса подошедшего клона сразу по два бокала шампанского. Так, на всякий случай. От сухости в горле.

– Сегодня днем я уже нервно рыхлил песок. Только лунный.

Она удивленно вскинула глаза, но не успела ничего спросить, как заговорил поднявшийся им навстречу Стренберг.

– Добрый вечер, господин Ларский. Добрый вечер, госпожа… как к вам обратиться?

Иосиф предпочитал говорить по-французски, остальные, обычно, подстраивались.

– Маргарет.

– Маргарет, желаете к нам сегодня присоединиться?

Крупье жестом пригласил к столу. Массивный каменный стол, достойный первобытных людей, раздвинулся, и возникло еще два сидячих места. Никите всегда нравилась игровая поверхность столов Песочного зала с грубо вытесанной в камне разметкой для ставок. Он живо представлял, как лохматые кроманьонцы рассаживаются и делают ставки на банк, только вместо цветных фишек в их грязных ручищах обгрызенные косточки тетеревов. А крупье, сидящий на самом здоровом камне во главе стола, нетерпеливо почесывает грудь, тугие мышцы ходят под шкурой. И почему его, Никиту Ларского, угораздило родиться в самом фальшивом и скучнейшем времени в истории. Никто даже не врежет тебе по-настоящему в морду, если ты сам этого не захочешь.

Даже когда есть за что.

Он слил Граува и, по сути, провалил расследование.

– Да, Иосиф, мы с удовольствием присоединимся, – ответил он на автопилоте. – Я надеюсь убедить Маргарет, что баккара совсем не скучная игра.

– Это совсем не сложно сделать, особенно если дама будет делать ставки.

– Нет, я не думаю…

– Почему же нет, – звонким голосом перебила она его. – Я хочу, чтобы Никита сыграл на мои деньги.

– Но… – Ларский растерялся от неожиданности.

– Нет, молчи, это будет весело, – заявила его новая подруга и уселась на серый камень. – Это двойной риск. Проверим, насколько нам повезло с сегодняшним знакомством.

Никита уставился сверху на ее округлую идеального размера грудь в изящном декольте. Он надеялся на проверку совершенно другого рода.

– С такой прекрасной гостьей сегодня повезло всем присутствующим за этим столом. Не знаю, как господин Ларский, но я готов исполнять любые ваши желания.

– Вот и исполняйте.

Проклятый горбоносый хитрец снова поклонился, два других участника игры одобрительно кивнули, и Никита, вздохнув, уселся рядом с дамой.

Если бы не Маргарет с неожиданным капризом, партия бы не отличалась от множества других партий, сыгранных им в этом зале. За последние три месяца он бывал здесь в разных компаниях, но вел всегда Стренберг, у которого был временный контракт с казино на работу банкомета. Это была обычная практика. Работу крупье вряд ли можно было назвать престижной, но для разнообразия и дополнительного дохода люди разных профессий с хорошей выдержкой и прагматическим складом ума работали по несколько месяцев в казино.

Иосиф Стренберг, как выяснил любопытный следователь, был математиком-экологом и занимался оцениванием и прогнозированием причин и последствий различных экологических катастроф, преимущественно в рамках солнечной системы, хотя у него была пара блестящих статей о гибели звездной системы Альтраус. Он даже однажды участвовал в экспедиции к злосчастному Ожерелью.

Эта была своего рода уникальная история неудачного космического исследования.

Совершенно случайно в космосе обнаружили последовательность совершенно идентичных планет, причем без какой-либо центральный звезды. Это вызвало жаркий интерес исследователей: идеальные шары полированной стали, невероятно тяжелые, стянутые чудовищной силой притяжения.

Наткнувшийся на них исследовательский крейсер попытался пройти вдоль ожерелья и определить его конфигурацию. Четыре месяца пути не дали никаких результатов. Тогда было решено на одной из планет разместить исследовательскую базу. Станция, построенная в виде волчка, вгрызающегося острием в сталь планеты, просуществовала около тринадцати лет. Все это время было потрачено на поиск формы, причины и краев этой странной планетарной конструкции. Команды сменялись на станции каждые полгода, иначе чудовищное давление делало людей инвалидами, не помогали даже меры защиты.

Ответы на вопросы об источнике этой странной космической конфигурации исследователи так и не получили, зато шары стали постепенно разлетаться. Сначала отклонение было незаметным, но постепенно накапливалось и, словно с порванной нитки, гигантские бусины слетали в открытый космос. Эту своего рода экологическую катастрофу, по всей видимости, вызвала человеческая станция, что-то нарушившая в идеальном балансе и натяжении планетарного ожерелья.

Стренберг участвовал в одной из последних экспедиций, а потом разразился заунывной статьей о последствиях вмешательства человека в мегакосмические структуры, которая изобиловала формулами и мудреными терминами.

А теперь эколог подрабатывал крупье. Сидел напротив и заговорщически улыбался Маргарет, словно собирался ей впоследствии предложить собственные кредиты взамен утраченных от союза с таким неудачником, как Ларский. Никита категорически не любил выглядеть идиотом за игорным столом. Лиза не раз говорила, что у него слишком много комплексов про себя, любимого. Такое мнение казалось глупостью. Сейчас никаких причин чувствовать себя дураком не было, просто дело было во внутренней взвинченности, в чувстве, что от него ускользает что-то лежащее на поверхности, что-то, из-за чего он оттягивал отчет Марре и не решался заглянуть за изнанку отношений изоморфа и его симбиота.

Стренберг напоминал ему Марру, в них обоих чувствовалась любовь к эффектам, хотя у Иосифа она была совершенно другого рода, никакой позолоты, помпезности и слишком толстых сигар. Во время игры он не курил и не пил ничего кроме воды с газом. Но вот одежда… Не удивительно, что сейчас Маргарет завороженно следила за тем, как крупье двигался за столом. Его смокинг был сделан из особого рода ткани, создающей эффект абсолютной темноты, черной космической дыры, непрерывно пожирающей свет ненасытной утробой.

Было странно смотреть на это тело, состоящее из головы с короткой стрижкой, хищным носом, тяжелыми надбровными дугами, шеи над классической бабочкой и внезапного провала в кромешную тьму в форме атлетического туловища, рук и ног. Этот странный расчлененный эффект подчеркивали широкие, той же абсолютной черноты четыре кольца на пальцах правой руки. От средней фаланги и вверх нервные отростки жили сами по себе.

Клон, ничем не отличающийся от встретившего их в холле, с таким же багровым штампом на виске у кромки волос, уже обходил стол с искрящимися на свету бокалами холодного шампанского.

– Жак Дарбеню, – представился один из понтовщиков с вытянутым лицом и обширной небритостью.

– Лещинский, – коротко бросил второй с причудливыми хвостиками, уложенными вокруг головы.

С этого расстояния Никита заметил, что в основании стянутых пучками волос поблескивают золотистые искры.

Любитель покрасоваться. Странно, что без дамы… а может, они пришли вдвоем?

Ларский впервые видел их за столом, и оба показались какими-то отстраненными, не похожими на настоящих игроков в баккара. То есть на него.

– Что ж, продолжим, господа, если позволит дама?

Она благосклонно кивнула, и Стренберг подал знак клону-наблюдателю, стоящему чуть сбоку от него с длинной лопаткой для карт.

– На банке триста тысяч кредитов, – ровным бархатным голосом сообщил клон.

Два других участника посмотрели выжидательно на Ларского и Маргарет, приглашая их, как вновь прибывших, испытать удачу. Возможно, сами порядком проигрались и надеялись, что смена ландшафта игры развернет везение к ним лицом.

– Принято, – сообщил Ларский, чувствуя, как мерно разгоняется сердце.

Три столбика оранжевых фишек материализовались в секциях банка и игрока. Нужды в денежных символах не было, но они создавали антураж. Все расчеты происходили виртуально, и финансовые возможности игроков изначально были раскрыты системе казино, которое ходило под законом о недопустимости проигрыша до полного обнуления счетов игрока.

– Сотню тысяч на банк, – резко бросил француз.

Лещинский сидел неподвижно и молчал, не желая ни играть, ни делать ставки.

Иосиф переместил руку, точнее отрезанные чернотой пальцы к сабо, и карта легко выскользнула из узкой прорези.

Клон точным движением лопатки передвинул ее в сторону Ларского. По испещренной разметкой поверхности камня карта скользила, как по льду. Никита накрыл ее ладонью и проводил взглядом следующую карту, отправившуюся к Иосифу, потом дождался свою.

– Могу ли я посмотреть, что тебе выпало, – Маргарет наклонилась так близко, что ее волосы щекотали ухо.

Ларский покосился на нее, не зная, что ответить и что ожидать от такой напарницы. Она могла бы просто поставить за или против, но предпочла в полной мере отдуваться за его неудачу или нажиться на удаче. Обычно он старался не иметь дело с женщинами, склонными отправлять мужчин на ринг биться за их честь, деньги или красоту, ему казалось, что они подобны античным лаборанткам, проводящим опыты на запертых в клетке мышах.

Лиза никогда бы так не поступила, она казалась мучительно, до осатанения правильной. А лаборантка, сидящая рядом с ним, была слишком хороша, чтобы Ларский просто сбежал с ринга.

– Давай в следующий раз.

Она насмешливо дернула уголком рта, но спорить не стала.

Никита любил игру. Ему нравилось легкое скольжение карт по столу, напряжение, которое натягивалось, как струна, от участника к участнику, когда понтующий переворачивал карту, и все присутствующие замирали в ожидании его решения. Нравилось посещать разные столы казино, где баккара проигрывалась на любой вкус.

В Мягком зале играли классику, наслаждаясь комфортом кресел, солидной тишиной, виски и короткими заранее прописанными репликами. Там не было никаких зевак и на каждого понтующегося приходилось обычно по три игрока.

В Аллейном зале баккара превращалась в шумное, разнузданное мероприятие, где все участники могли видеть карты стороны своих ставок и комментировать происходящее, единственно, не называя карты ни прямо, ни намеком. Этот зал был до краев полон эмоциями, поэтому там все непрерывно пили и ели, а иногда и дрались, обвиняя друг друга в излишней болтовне или глупости. В Аллейный зал в основном ходила молодежь, и ставки там были невелики.

В Песочном зале, также как в Гротовом и Изумрудном, игра кроилась под разные вкусы с большой осторожностью, балансировала между жесткими, пошагово прописанными правилами и небольшими, со вкусом исполненными отклонениями от них. Главную скрипку здесь играл банкомет, он не просто исполнял обязанности или проводил игру, он принимал гостей, жаждущих испытать удачу, и общался с ними.

Ларский приподнял карты.

Тройка и туз – выбор был совершенно очевиден. В сумме четыре. Чтоб добрать до вожделенной девятки, в идеале еще нужна пятерка.

– Карту, – проговорил он.

– Не дотягиваете до пяти, дружище? – доброжелательно и проницательно улыбнулся Стренберг и вытряхнул для него карту.

Крупье слишком хорошо знал манеру Ларского.

Действительно, если из полученных за раз карт в сумме получалось бы больше пяти, брать третью было слишком рискованно, перебор выше девятки в баккара был верным проигрышем, даже единица банкомета на тузе его бы перебила.

– Если в первом заходе не выпадает сразу больше шести, то надежда выиграть – невелика, – рассмеялся Дарбеню.

– Вы просто не любите вываживать удачу, вам нужно все и сразу, Жан, – пожал плечами Иосиф. – Но баккара требует терпения.

– О! Я очень терпеливо жду третьей карты и своего выигрыша.

Ларский нахмурился, следя, как прозрачная лопатка клона потянулась к его третьей карте. По рукаву форменного фрака медленно передвигался скорпион, на свету он выглядел особенно отвратительно, но это никого не беспокоило. Клон подцепил и перевернул карту.

Шестерка. В сумме с Тузом и тройкой на единицу перехлестывало через девятку, а значит, он проигрывал любому раскладу крупье. На ничью надежда была невелика, но он все-таки подождал, когда Иосиф вытянет карту и вскроется.

Дама, двойка и последняя взятая – та же двойка. Четыре в сумме – слабый расклад.

Дербеню разочарованно выдохнул, готовясь расстаться со своей сотней тысяч, а Маргарет развернулась всем телом к Никите. На ее руке вновь исчез и стал вырастать цветочный браслет.

– Еще хуже, чем у вас, Иосиф, – и Ларский перевернул карты.

Стренберг откинулся назад и сообщил непринужденным тоном:

– Вам просто нужно немного разогреться, Ник.

– Боюсь, у Маргарет не хватит денег на мой разогрев.

Пока победители подгребали себе фишки, он повернулся к партнерше.

– Теперь я играю на свои, а тебе буду должен эти триста.

– Нет, договор, значит, договор, я отступать не буду и тебе очень не советую. Играй на мои!

Последнее слово прозвучало почти обиженно, будто он не от денег отказывался, а от ее шикарного тела. Если Ларский сейчас отмахнется, не увидать ему этих сисек, кроме как в шоколадном разрезе платья, да и то недолго.

– Ник, я вам завидую. Дама, предлагающая деньги, – это такая редкость, обычно все происходит ровно наоборот.

Доброжелательный тон Иосифа был приправлен изрядной долей иронии. Маргарет бросила на крупье испепеляющий взгляд, и он сразу переключил внимание на клона.

– На банке шестьсот тысяч, – сообщил клон.

Ставка была явно адресована к Ларскому. Двойное повышение – следующий шаг в начатой дуэли. Француз с хвостатым молча пожали плечами, а Маргарет решительно схватила его за запястье.

– Принимай.

В Песочный зал входили новые лица, возможно, будущие участники баккара. Но рассматривать их желания не было – прямо сейчас его самого старательно припирали к стенке.

– Воля такой красивой дамы – закон, – склонил голову Иосиф.

– Принято, – сквозь зубы проговорил Ларский.

Он ненавидел, когда ему не оставляли выбора, когда пытались контролировать и вести в нужном направлении.

Карты цветной рубашкой смотрели с унылого камня. Он осторожно приподнял их за край. Двойка и четверка. Сегодня уже слишком много двоек, даже для пяти, смешанных в сабо колод. А в сумме та самая предательская шестерка, которая в первой игре лишила его всякой надежды.

Хотелось взять еще карту и шестерку чем-то дополнить, но это будет неправильно, нерационально. Любая цифирная карта больше тройки лишит его шансов на победу. Да и сейчас они не велики.

– Заметьте, господа, сегодня на прикуп игроку идет крупная карта.

Стренберг словно прочитал его мысли или увидел отраженные в зрачках карты. Раньше словесные провокации в Песочном зале только обостряли ощущения, Никите удавалось не выдавать себя, бросать ответные ядовитые реплики. Сейчас он чувствовал дискомфорт. Страх проиграть на турнире за малознакомую девку, неприятная ответственность за чужие кредиты, а еще эти словесные толчки в спину, заставлявшие делать шаг за шагом по выбранной кем-то другим дороге.

– Пас, – произнес он.

Стренберг перевернул свои карты. Тройка и четверка лежали дружно, впритирочку. Семь в сумме. А для него – снова проигрыш. Кредиты Маргарет уходили в банк.

Перевернув злосчастные карты, Ларский откинулся на каменную, продолговатую, как ковш ладони, спинку. Он мог бы сейчас плюнуть на это дерьмо и просто уйти. Он уже сбежал сегодня от Граува и изоморфа, от копания в тараканьих смертях, а заодно и от спектакля. Оставалось свалить от шикарной дамочки, забиться в комнатушку с античными побрякушками и чувствовать себя крутым, гордым и одиноким. Под эти чувства коньяк идет по горлу особенно мягко.

И особенно в последнюю пару лет.

Сначала ушла Лиза, потом, ко всей прочей служебной текучке, сдох проклятый инсектоид. Видимо, тварь носила внутри утробы какую-нибудь мясорубку, чтобы понемногу щекотать внутренности и кайфовать от всего этого, а под хрономиной мясорубка заработала на всю катушку.

– Миллион двести на банке, – услышал он голос издалека.

Инсектоидов всегда относили к гуманоидам, а значит, они не чужды наркоте. Может, наркота их и добила. Сказочка-страшилка: Сим-какой-то и Сер-такой-то кайфанули мясорубкой на пару, а в итоге из них вышел фарш.

– Мы принимаем, – звонко сказала Маргарет, не выдержав его безучастности.

Все же баба с голыми сиськами на картине была гораздо комфортнее в общении и требовала от него единственного – смахивать с сисек пыль.

– Никита, вы с нами? – спросил Иосиф.

– Она же сказала – принимаем! – вскинул ладони Ларский.

Обстоятельства и люди, – все пытаются его к чему-то подтолкнуть.

Совбез, Треллин, Марра, Граув и Флаа. А он никак не может выскользнуть, сменить форму и зайти с другой стороны. Нужно поступать не так, как от него ожидают. Непредсказуемо.

Перед ним среди крупинок песка опять лежали карты. Никита прикоснулся к ним осторожно, словно они могли обернуться тарантулами и забраться ему под рукав.

Валет и пятерка.

Странно, что Маргарет даже не просит взглянуть на это безобразие, наверное, пытается полностью отстраниться от задницы фортуны.

– Карту! – захлестнувшая внезапно злость просочилась в голос.

Девятка легла прямо напротив, со слишком большим количеством красных сердец на белоснежном фоне.

Смотреть на манипуляции Стренберга большого желания не было. Большие карты на прикупе игрока, – он был чертовски прав. Под пальцами крупье неохотно развернулись одна за другой три карты: король, валет и туз. В сумме – единица.

Никита оторвал взгляд от чужих карт и посмотрел в лицо Стенберга. Вид у крупье был напряженный, брови хмурились над близко посаженными глазами. Девятка на прикупе у игрока, при таком раскладе – почти верный проигрыш банка. В колоде много картинок, не имеющих никакого веса, и они могли оказаться в руках у понтующегося.

– Ну же, почему ты не открываешь? – встревожено прошептала Маргарет.

Какая-то догадка вертелась у него в голове, он пытался ее поймать, медленно переворачивая карты. Девятка, валет и пять. В сумме четырнадцать, что перешагивает порог девятки и проигрывает единице на тузе в руках Стренберга.

Но девятка было особенным, заветным порогом в баккара.

Никита прикоснулся пальцем к красному сердечку пятерки, чуть надавил и потянул его на прямоугольник червовой девятки. Сердечко легко переползло с карты на карту, обращая тяжеловесную девятку в десятку, а значит, в ноль.

Картинки трансформировались на картах в соответствии с правилами баккара и волей игрока. Крестовый валет, и теперь червовые четверка и десятка. Десятка не играла, и в сумме получалось четыре.

Единица Стренберга была бита.

– Своя рука, – мрачно пробурчал Лещинский, сделавший в эту партию небольшую ставку на игрока.

Так называлась подобная комбинация, нечасто приносившая выигрыш, поскольку уменьшала значение первых двух полученных карт, которые и так были невелики, раз игрок заказывал третью.

– Я знала, ты все же выиграешь! – воскликнула Маргарет и легко коснулась губами его щеки.

Ларский смотрел на карты, все еще прокручивая в голове бессвязные обрывки мыслей. Догадка все еще была рядом, но никак не складывалась в голове… За легкое движение одно может превратиться в нечто совершенно другое. С другими возможностями, потребностями, желаниями.

Лопатка клона-наблюдателя подцепила видоизменившиеся карты и сбросила их прямо под ноги на песок, который сразу начал затягивать их. Карты медленно погружались в желтое болото, пока совсем не исчезли. Это было волшебство. Превращение…

Я искал статистику по странным смертям людей и инсектоидов. Искал любые случаи, когда живое или даже неживое превращается в рваную труху, в фарш. Но если убившее инсектоида трансформировалось, приобрело другие смертоносные возможности и другую цель… Я не делал запросы на все необъяснимые смерти среди животных.

– Маргарет, я больше не участвую! Прошу прощения, господа.

Ларский вскочил и, отойдя в сторону, достал из кармана бублик своего интеркома. Он может поставить поисковую задачу Центральному компьютеру прямо сейчас. Конечно, потребуется время на обработку информации, возможно пара часов или больше.

Дурак, почему он сразу об этом не подумал.

Пока Ларский набирал код доступа и вводил параметры поиска, пальцы подрагивали от возбуждения на строках голограммы.

– Что-то случилось? – прохладным тоном спросила возникшая за плечом Маргарет.

– Да, извини, я кое-что понял и теперь мне нужно кое-что сделать.

– Я тебе мешаю? – тон ничуть не потеплел.

Следователю захотелось сказать, что да, мешаешь, и ему нужно подумать, и сегодня не очень удачный день, но он сделал паузу, отправляя последнюю команду, и только потом обернулся.

Взгляд на красивую женщину всегда менял направление его мыслей. Любые серьезные раздумья над рабочими задачами или размышления о философских проблемах человеческого бытия от одного вида стройной женской фигуры улетучивались без малейшего следа. Возникало чувство совершенной сфокусированности и ясности цели, которую он, тем не менее, никогда не стремился озвучить своей даме.

– Нет, не мешаешь. Ты мне очень нужна. К черту баккара. Мы могли бы прогуляться и выпить.

– Так сразу прогуляться и выпить?

Выражение насмешливого удивления на лице как-то сбивало с выбранного вектора движения. Ей явно было нужно что-то определенное.

– Ну, можно не сразу, можно сыграть еще партию.

– Отлично. Испытаем мою удачу. Теперь буду играть я. В рулетку и на твои деньги!

И она потянула его за локоть. Это было неожиданно и даже сбивало с толку. Ларский подумал о нескорых результатах поиска, обернулся на игровой стол, куда усаживались новые игроки, поймал задумчивый взгляд Стренберга и шагнул за возбужденной Маргарет.

Она чуть притормозила, пропуская шуршащую по песку буро-серую змею.

* * *

Ларский знал, что азартные игры и Макао были для него наркотиком. Он сбегал в казино, когда становилось слишком тяжело находиться в реальности, когда он ждал от нее предательского удара. Хотя и бесконечная комфортность и невыразительность будней приводила его сюда же, ему нужен был взлет, отрыв, ощущения, не имеющие ничего общего с его каждодневной жизнью.

Помимо риска, женщин и фейерверка удовольствий, его, любящего находить знаки и символы в событиях и явлениях, влек сам полуостров с его совершенно уникальной историей.

Нигде на Земле не было такого места, сумевшего в разные исторические периоды быть землей обетованной для мамочек с детьми, психиатрических больных, проституток, наркоманов, художников и крупных ученых.

Сегодня Макао, получивший свою окончательную форму в эпоху силовых полей, во время так называемой Силовой революции, напоминал сверху свой собственный древний герб – распустившийся лотос. Лепестки-острова, каждый из которых был по двадцать пять километров в поперечнике.

На старте своей причудливой истории в постантичные времена Макао был туристическим терминалом, работал как грузовой порт и служил местом свободной торговли и азартных игр. Тогда жизнь на полуострове слишком зависела от сезонов. Возможно поэтому кто-то из китайских воротил предложил, а остальные поддержали концепцию его развития как рекреационного комплекса. Был принят совершенно уникальный для своего времени закон: «Закон о тишине». В двадцати метрах от любого здания, развлекательного комплекса, казино ничего не должно быть слышно, иначе штрафы способны были загнать в долговую яму любого владельца недвижимости.

Технические возможности изолировать источники звука от мест тишины существовали уже тогда, и в Макао начинают создаваться многоуровневые парки с зонами для бесед и тихие променады вдоль побережья. В их постройку и содержание вкладывают деньги и держатели казино, чтобы уйти от налогов и снизить сезонную зависимость.

Мало помалу тишина, покой и красота начинают привлекать публику совершенно особенного рода. Сюда одна за другой переезжают неврологические клиники, открывается крупнейший госпитально-исследовательский центр душевного здоровья.

На Макао прибывают люди с психическими расстройствами, и специалисты в области психиатрии становятся завсегдатаями этих мест. Никаких социальных, вплоть до криминальных проблем от этого демографического крена на Макао не случилось, наоборот, город начал приобретать вполне респектабельную репутацию – места, которое не грех посетить и приличным людям. Тренд респектабельности усилился, и, расширяя возможности медитативного отдыха, спустя некоторое время здесь построили гигантский Океанариум.

До повсеместного вторжения силового строительства Океанариум представлял собой сверхпрочную сетку-стекло, окружавшую полуостров под водой в зоне трех километров, и широкие стеклянные тоннели для прогулки зрителей. Виды оттуда открывались по тем временам фантастические, как и возможности для исследований. На эту подводную «базу» очень быстро подтянулась наука – построили Центр океанических исследований с десятками лабораторий внутри. Его плавучая башня до сих пор высилась у западной части острова в трехстах пятидесяти метрах над водой и уходила в глубину на полкилометра.

После эпохи респектабельности на Макао наступил занимательный период расцвета наркоторговли. Причем всплеск торговли наркотиками подтолкнули не столько казино и бордели, закрытые стеной закона о тишине, сколько вторгшаяся на полуостров наука, в лице специалистов по психологии и психиатрии, биологии и химии.

Именно здесь, среди парковых флоотиров, белоснежных клиник и инновационных лабораторий, работали самые мощные Преступные научные сообщества. «Блядские ПНС» – так их именовали ребята из отдела полиции по борьбе с наркотиками. В юности Ларский прочитал о ПНС множество увлекательных детективов и триллеров.

Тема наркотиков всегда притягивала его внимание, он чувствовал, что сам склонен к зависимости, к отравляющим ощущениям. Ему сложно было держаться в плоскости реальности, жить и дышать настоящим, слишком сильна была его потребность перешагнуть грань и уйти с головой в оглушающие, невероятные впечатления. В них и остаться.

Как Граув со спорами в крови.

Ларский вполне осознавал свою глубокую болезненную неудовлетворенность жизнью, разрыв между собственной фантазией, мечтой и реальностью. Но старался «не выпадать», позволяя себе только короткие побеги в сторону алкоголя и увлекательной литературы о древних и античных временах, мечтой о которых время от времени подменял свою жизнь.

Никита знал, что в глубокой древности наркотики наносили непоправимый вред здоровью, сжирали жизнь человека, но уже в постантичный период, за несколько столетий до Силовой революции, были созданы первые безвредные наркотики. Более того, их побочные эффекты даже способствовали обновлению и омоложению организма.

Создание первых «полезных» наркотиков буквально взорвало общество и индустрию развлечений. Оптические, акустические и синтетические наркотики были легализованы буквально повсеместно, изобретением их новых форм и новых «улетных» ощущений занимались в открытую и самые добропорядочные граждане. Каждый уважающий себя землянин торчал понемногу или напропалую. Можно было подобрать подходящий кайф по цене и эффекту.

Для человека в отдельности жизнь становилась сказкой, но экономический спад не заставил себя ждать, а затем накрыла социальная деградация и невероятная демографическая яма. Жизнь на Земле стала буксовать и останавливаться: путешествия, полеты в космос, творчество, мода и политика не интересовали никого, даже тех, кто этим профессионально занимался. Могли ли эти легкие возбудители человеческих интересов, желаний и фантазий выстоять перед могучими наркотическими переживаниями, заточенными лично под тебя, под твои страсти и мечты.

Суть наркотика – это особого рода контраст между испытываемыми переживаниями и теми, которых тебе не хватает, осознание личностью глубины разрыва между удовольствием и общим фоном жизни. Наркотики стали феерической победой над реальностью, возможностью «хлопнуть себя коленом по жопе» неоднократно и осмыслить это. Чем больше был разрыв, тем сильнее расцветала зависимость на тучном поле человеческой распущенности.

Об этих временах для себя лично Ларский иногда мечтал.

Когда общество поползло в пропасть, потеряв цель и смысл существования, власть очнулась. Наркотики запретили, в силовые структуры стали вливать огромные средства для искоренения этой заразы. В этой войне между легавыми всех сортов и сообществами тех, кто величал себя «борцами за свободу ощущений», дольше всех продержались так называемые преступные научные сообщества.

Макао был местом наиболее активного производства и распространения уже запрещенных наркотиков. Всю цепочку от химлаборатории до потребления было очень трудно вычислить и вывести на чистую воду, несмотря на то, что всевозможные средства наблюдения были настолько развиты, что кражи и прочие насильственные преступления уже канули в прошлое.

Отношение общества к сравнительно недавно запрещенным и «безвредным» наркотикам оставалось не однозначным. Очень многие были готовы бороться за то, чего их лишала власть. За кайф жизни.

Развитие наркобизнеса в Макао шло через завуалированное финансирование совершенно легальных лабораторий и исследовательских центров, в том числе и тех, что были вокруг Океанариума и Центра психиатрических заболеваний. Наркодельцы предлагали талантливым ученым высокие зарплаты и безразмерный социальный пакет за то, что они занимались свободным научным поиском в интересующей их области. С небольшой наркоподработкой. И главное! Наркобизнес реально поддерживал развитие науки через тех, кто был у него в обойме.

История умела посмеяться над человеком. Парадокс, но первый полностью управляемый термоядерный синтез без ограничения размера и без использования защитного кожуха был опробован в сибирском научном городке в финансируемой наркодилерами лаборатории. Его первооткрывателями стали ученые, работавшие в том числе и над наркотиками. Созданные членами преступного научного сообщества магнитно-плазменные ловушки позволили вести термоядерный синтез в любом объеме, в любой среде, да еще и в движении. Это стало настоящей энергореволюцией и открыло возможность создания искусственных звезд и дальних космических полетов. Вскоре после этого открытия в космос одна за другой начали отправляться экзопланеты.

Особой проблемой было само распространение наркотиков. Наркодилеры – убежденные сторонники «свободы ощущений», не прятали таблетки, пакетики или порошки под полой или в схронах тихих парков Макао. Дилер мог нести с собой нечто совершенно обычное, например, пакетик свежей клубники, и никто, кроме заказчика, не удолбался бы от нее. Наркотики были заточены на догенерацию под кислотно-щелочную и ферментную среду конкретного человека. Достаточно было, проходя по улице, плюнуть в заветную урну, и вскоре получить с посыльным «заказанную» пиццу, от которой уторчать до вспышки в тебе сверхновой.

Преступные ученые придумывали разнообразные колечки и браслетики, которые, прикоснувшись к чьей-то конкретной коже, дарили нескончаемый оргазм. Технологии достигли совершенства, и под объявившегося клиента переносные химлаборатории штамповали наркотик любой формы и улета любой прекрасности.

И еще он был дешевым. Как снотворное в античной аптеке.

От наркоты невозможно было отказаться. Наступила затяжная война власти и преступных научных сообществ, власти и Сообществ за свободу ощущений, власти и общества. В разгар этой войны в Макао был введен закон, запрещающий перемещение товаров, помидоры это или значки, или пирожные в корзинке.

Через пару сотен лет власть выиграла эту войну по всей планете.

В глубине души Никита жалел об этом. Особенно сейчас, входя за Маргарет в зал, где возбужденная толпа окружала рулетку – трек удачи и адреналина.

* * *

Посетителей здесь было гораздо больше, чем в Песочном зале. Вокруг огромного стола теснились элегантные и кричащие вечерние платья, претенциозные токсидо, классические фраки, всегда популярные смокинги и русские сюртуки. Силовая бижутерия слепила глаза, оригинальные серьги, объемные татуировки, диадемы и средовые украшения в невероятных прическах были парадом дизайнерской востребованности и неутомимости поиска человеческого духа в самопрезентации.

Ларский с тревогой всмотрелся в наряды. Он ничего не имел против царевен в причудливых кокошниках или королев со скульптурной лепниной золота на корсете, но меньше всего хотел оказаться рядом с каким-нибудь интенсивно гниющим нарядом модницы. Два месяца назад оползающая с плеч бурая слизь платья дамы, усевшейся рядом с ним сыграть в баккара, заставила плюнуть на удачу и позорно бежать с поля боя. С тех пор он стал внимательно присматриваться к одежде женщин в казино.

– Ты не играешь, ты только стоишь и смотришь. Играть буду я, а ты должен стать моей удачей! – потребовала Маргарет.

– Хорошо, хорошо.

Минуту назад он хотел увести ее прочь, под густую тень деревьев, вызвать на ночь или на несколько часов сервированную на двоих легкую платформу, а теперь мягкий ласкающий звук колеса фортуны притягивал к себе, отодвигая повседневные проблемы и нерешенные задачи в сумрак другой жизни.

– А сколько денег ты позволишь мне проиграть? – спросила она с наигранной капризностью.

– Я… – Никита растерялся от такого вопроса.

Он ведь не спрашивал у нее о сумме, хотя, с другой стороны, она сама подстегивала его к повышению ставок. А теперь во сколько ему обойдется невозможная щедрость новой подруги? Впрочем, плевать, у него еще достаточно осталось на счетах.

– Не волнуйся, – он взял ее за локоть. – Ты будешь играть, пока не спустишь все мои накопления, а если попытаешься сбежать раньше, я прикую тебя к колесу на всю ночь.

– Это жестоко.

– А что ты ожидала от подцепленного в холле мужика?

– Марго! Иди к нам!

Парочка у стола махала им руками. Оба были светловолосы и одеты в ослепительно белое. Привлекал внимание пояс молодой женщины: крошечные оранжевые рыбки, казалось, непрерывно плыли друг за другом в узком потоке голубой прозрачной воды, обвивающей бедра. Такой же поясок мягко оплетал длинные волосы. Две крошечные рыбки были прорисованы и на сочных губах.

– Таня, Берт, привет! Как вы здесь оказались в четверг?

Властно схватив за руку Никиту, Маргарет потащила его к белоснежным приятелям.

Таня и Берт, с которыми Маргарет быстро его познакомила, уже сделали десяток ставок и пока выиграли столько же, сколько проиграли.

– Мы ставили сначала на первую и последнюю дюжины и выиграли три раза подряд, потом выпала двадцатка и стали ставить на нечет и зеленое.

В первый заход выиграли, а потом проиграли два раза подряд, – тараторила Таня. – Попробовали красное и чет, и вторую дюжину, но попали, кажется, лишь раз. Я чувствую себя растерянной, и Берту интуиция уже ничего не подсказывает. Марго, на что бы ты поставила?

Маргарет обернулась к Никите и одарила его длинным, многообещающим взглядом. Мысли в его голове стали пробуксовывать, стягиваться в нижнюю часть тела.

– У меня с собой есть один талисман, Таня. Думаю, я поставлю на красное и девятку, сегодня эта комбинация уже принесла удачу.

Маргарет шагнула к столу, а Никита, ощутив приступ безотчетной тревоги, вытащил интерком. Результатов по запущенной информации, конечно же, еще не было, но он боялся, что, оглушенный бегущим шариком, напрочь забудет о расследовании и об отчете Марре.

– Делайте свои ставки, господа. Делайте ставки.

Шарик крутился по внешнему кругу, а участники рулеточного забега выкрикивали ставки на всевозможные комбинации. Голосовая информация через личные интеркомы и коммутации казино материализовалась в фишки на игровом поле, и деньги автоматически резервировались на счетах.

Никита по роду занятий был довольно далек от информационных технологий и поэтому часто и с недоумением размышлял, как так удается отслеживать, подсчитывать и монетизировать каждую несущественную мелочь. Вот затеет кто-нибудь ходить на работу пешком или ездить на велосипеде, никому даже об этом не сообщит, а уже платит пропорционально меньший налог за снижение нагрузки на городской транспорт. Ему казалось, что даже Центрального Земного Компьютера не должно хватать, чтобы отслеживать малейшие изменения маршрутов пятидесяти шести миллиардов населения. Чертова информационная хиромантия.

– Ставка сто тысяч от моего кавалера на девятку и красное, – звонко выкрикнула Маргарет и небрежно мотнула головой к его сторону. Крупье поймал взгляд Ларского, тот кивнул.

В рулетку чаще играли по небольшой ставке, но зато долго, неотвратимо, всю ночь.

Шарик все еще ровно бежал по внутреннему кругу, а Ларский уже не мог оторвать от него взгляд. Никогда выдаваемые в баккара карты не рождали в его груди горячечный жар от ожидания приближающейся развязки, от желания ее предугадать, прикоснуться к предопределенности жизни в разлетающейся вселенной. Почувствовать себя богом на короткий срок.

– Ставки сделаны.

Вся сияющая элегантная публика замерла над двухметровой в диаметре чашей колеса. В воздухе появились джойстики на продолговатых основаниях. Один из них повис прямо над Маргарет. Бросив на него взгляд, Ларский ощутил, как мгновенно напряглись руки, словно именно он должен был успеть схватить джойстик в нужный момент. Магарет подалась вперед, и Никита перестал дышать.

Сейчас, еще немного, и круглое коварное чудовище сорвется со своего маршрута и вылетит на изломанный трек. В античности в центре колеса размещались плоскости отражателей, отправляющие шар навстречу случайности, а теперь здесь находилась путаная конструкция горок, поворотов, переходов, развилок, которая и занимала большую часть рулеточного колеса.

С глухим стуком шар упал на трек, и руки игроков взлетели к джойстикам.

– Влево его, влево!

– Да что ты делаешь?!

– Нахрен!

– Куда?!!

– Блядь…

– Fuck, fuck, fuck…

Яростные крики, обрывки фраз, ругань и женский визг возбуждали даже без джойстика в руках. Хотелось загнать шар одним взглядом. На девятку и красное. Но шар скакал по горкам, переходам и развилкам желобков, скатываясь, падая, устремляясь то вперед, то назад, совершенно непредсказуемым образом. Каждый игрок, надрываясь, дергал свой джойстик, надеялся загнать удачу в заветную ячейку или хотя бы приблизить к ней. Импульсы от множества джойстиков били внутри шара то согласованно, то вразнобой. И он катился, ускорялся, тормозил, подчиняясь воле разных игроков, которые сражались друг против друга прямо внутри его круглого тела.

Командная игра с джойстиками вокруг стола была чуть больше спортом, чем удачей, но для нее имелись отдельные залы и отдельные правила. Здесь же каждому только казалось, что он чем-то управляет, на что-то влияет. Иллюзия. Если бы у Ларского был бы в руках джойстик, он бы тоже поддался этой истерической вере в собственные возможности. Но руки были пусты, и поэтому в голову лезли глубоко философские мысли.

Люди пытаются управлять своей жизнью, врут сами себе о достижениях, но на самом деле они сами, как шарики, движутся по траектории чужих толчков, и в их движении больше хаоса и непредсказуемости, чем смысла. Граув, Флаа, пара мертвых инсектоидов, мечтатель Стэнли с ножом в груди и застрявший флот Штрауса – судьбы и события ясно давали понять, что в какой-то момент любое создание может вышвырнуть в чет или нечет, на красное или черное, в ячейку, на которую поставил кто-то действительно могущественный. Этот Некто, возможно, напряженно следил за траекторией движения или толкал к цели хитро и изобретательно. Разум Вселенной? Бог? Тот, кто вылетит на задуманный им самим цвет, начнет гордиться, повесит на грудь воображаемые медали дутого могущества человеческой воли. Жалкий дурак.

Вопль разочарования и победного восторга накрыл колесо и два боковых стола для ставок. Шар лежал на красной девятке.

Маргарет обернулась. Она приоткрыла рот, край губ дернулся в попытке улыбнуться, а в голубых глазах плескалось исступление.

– Девять, красное, – пробился сквозь затихающий шум твердый голос клона-крупье.

Разум вселенной и Бог.

Они с Марго продолжали смотреть друг на друга. Таня и Берт куда-то исчезли, возможно, их оттеснили на другой край, или они отправились испытывать удачу в баккара.

– Я неплохо наварился на твоей догадливости, – брякнул Никита. – Теперь задолжал тебе волшебную ночь.

Марго моргнула, приходя в себя, и выражение ее лица стало насмешливым.

– Торопишься вернуть долг? Я еще не закончила играть на твои деньги.

– Хорошее начало, играй, красавица. Но только если ты в конце проиграешься в пух и прах, сама будешь должна мне волшебную ночь.

– Это твои условия?

– Нет. Это мое предложение. Согласна?

– А если нет?

– Тогда нет.

Маргарет рассмеялась и провела пальцами по лацкану его сюртука.

– Ты мастер болтовни, господин Ник. Заболтаешь даже марсианскую песчанку. Хорошо, я согласна. Играем на твои деньги и волшебную ночь.

Все же он правильно сделал, что отказался от театра. Дыхание фортуны ложилось на кожу. Колесо вновь закрутилось, и Маргарет сделала ставку на каре: 26, 27, 28, 29.

Не в силах оторвать взгляда, Ларский следил за бегом шара. Эта вечная потребность предугадать и мучительное чувство, что разгадка совсем рядом, что стоит только напрячься, перемахнуть через планку, кем-то задранную, чтобы запирать горизонт, и все прояснится, все встанет на свои места. Все ответы впредь станут известны заранее.

Выпало 26.

Маргарет победно рассмеялась, а Никита напрягся, подумав, что в крайней цифре каре есть какое-то предостережение свыше. Быстрая лопатка крупье передвинула фишки проигравших на поля победителей, где столбики распадались цветными искрами и исчезали, переходя на счета игроков. В античные времена казино обменивало фишки на деньги и наоборот, теперь же разноцветные кружочки стали просто украшением стола. Также как и размеченное цифрами цветное поле.

Следующая их ставка была на соседнее каре, и это был проигрыш. Потом Марго выбрала «стрит», самонадеянно сужая возможности. Никита сразу понял, что они проиграют. Так и произошло.

Шарик запускали снова и снова. Маргарет проигрывала и выигрывала. Порядок выпадавших цифр казался неслучайным, намекающим на какую-то ускользавшую очевидность, и Ларский каждый раз, как завороженный, следил за траекторией бега шарика. То спорил внутри себя, то соглашался со ставкой. Он ненавидел треклятую рулетку. Ее беспардонное вранье. Ненавидел всеми фибрами своего слишком трезвого организма.

Нужно взять сразу два коньяка с подноса клона-официанта.

– Делайте свои ставки.

– Девять и красное, – выкрикнула Маргарет.

Красное и девять. Мы сейчас выиграем?

Никита вытащил требовательно вибрирующий интерком. Это были результаты обработки запроса.

Круг замкнулся, по-другому не могло быть.

Следователь Ларский быстро отошел в сторону от галдящего круга игроков.

– Никита! Ты куда?

– Подожди, я занят! Дай мне минуту.

Он остановился у прохлады водяной колоны и достал интерком. Перед глазами стал открываться архив информации. Карта случаев странных смертей животных в первые полгода после убийства таракана представляла собой множество красных точек в районе Карибского бассейна. Мексика, Никарагуа, Панама, а потом Венесуэла, и будто в обратный путь – Колумбия. Создавалось впечатление, что от Кубы, куда хрономина вынесла Ирта Флаа и СимРига, неведомый и невидимый убийца перебрался через пролив и отправился бродить по побережью.

Гибель животных в дикой природе регистрировалась, но никак особо не расследовалась, если Центральный компьютер Земли не интерпретировал данные как упорядоченные, а значит, несущие возможную эпидемиологическую или военную угрозу. Еще такие события могли обратить на себя внимание ученых, ведущих какие-то свои исследования. Но это происходило довольно спонтанно.

Случаи, которые прямо сейчас пролистывал Ларский, почти за полтора года никого не заинтересовали. Их проморгал и его департамент. Оно и понятно – никакое из погибших животных не было превращено в фарш. Произошло три случая гибели от внутреннего кровоизлияния – туши двух кабанов были залиты кровью, вытекшей из ушей и пасти. Тело взрослой обезьяны оказалось перерублено наискосок, от плеча до бедра, словно она погибла в средневековом сражении. В списке имелись головы, оторванные от туловища, странные проколы, дыры в брюхе, с вывалившимися внутренностями. Резаных ран в выделенной ЦКЗ группе было больше, чем чего-либо другого. У одного тапира порез шел вдоль спины, раздваивая крепкий позвоночник.

Все эти смерти сложно объяснить столкновениями самих животных, в принципе это мог сделать психически больной человек, но любое человеческое присутствие было бы зарегистрировано системами слежения или сопровождалось бы сообщением о сбое программ. Но такой информации не поступало. Более того, Центральный компьютер отмечал смерть как внезапную и самопроизвольную, то есть непосредственно перед смертью рядом с погибшим существом никто не находился или не был обнаружен. А значит, Центральным компьютером эта смерть автоматически классифицировалась как естественная в животном мире, хоть и необъяснимая. Поэтому могла вообще никогда не привлечь ничьего внимания.

Каждая по отдельности гибель, может, и казалась странной и беспричинной, но, объединенные вместе, они помогут найти ответ. Найти причину. Ларский стал отмечать смерти, которые казались ему связанными по хронологии и по особой неестественной уродливости останков. Он выбирал их интуитивно. Никита собирался заставить Центральный компьютер Земли поработать над ответом на непростой вопрос: если существует единственный виновник гибели животных – то кем он может быть, какими свойствами должен обладать? Возможно, это не регистрируемая земными технологиями тварь, даже инопланетная…

Следователь Планетарной прокуратуры наконец-то почуял след и был почти уверен, что к утру получит результаты по обработке информации, с которыми можно будет делать хоть что-то осмысленное. Шар треклятого расследования вылетел-таки на красную девятку, и нужно было быстро занимать поле заработанными фишками.

Настроение стремительно улучшалось, рождая в венах радостное возбуждение и предвкушение. Он накроет убийцу хоть силовыми снастями Марры для полярных раков, хоть собственной задницей, но эта дрянь не ускользнет. Удовлетворенный сделанным, Ларский кинул в карман интерком и снова подумал о Маргарет. Работа работой, но надежда на волшебную ночь еще оставалась.

Девушка уже была не одна, она оживленно разговаривала с высоченным породистым арабом, чья алая куфия крупными волнами падала на лацканы смокинга. Маргарет стояла к незнакомцу слишком близко и трогала пальцами собственное обнаженное плечо, словно рассказывала о чем-то особенно откровенном. Ларский немедленно отправился к парочке.

Возможно, для конкуренции ему слегка не хватало роста и платка на голове, зато он мог бы предъявить стильный брегет «Космо-Бристоль» аж 40-го века и пару псалмов Корана на память. Не ясно, кого бы это больше впечатлило: ветреную девицу или соперника. Нет, не стоит вступать в беседу. Любое состязание в публичном месте выигрывает в женских глазах красивейший, а не умнейший. Прямая и быстрая атака всегда оставалась самым эффективным способом безраздельно завладеть женским вниманием.

Он обхватил локоть Маргарет и потащил ее в сторону.

– Нам нужно уходить, – заявил он сходу и без всяких вежливых расшаркиваний.

Она растерянно прошла за ним несколько шагов, прежде чем попыталась остановиться и возразить.

– Зачем ты меня тащишь? Я не хочу уходить. Я собиралась сделать еще пару ставок.

– На пышногубого араба? Не самый выигрышный выбор.

– Считаешь выигрышным себя? – она остановилась и вырвала руку. – Напрасно. И, кажется, у тебя были дела.

– Извини, – он тут же отступил и изобразил на лице сожаление и ревнивую досаду. – Никаких дел. Правда. Давай уйдем. Хочу показать тебе кое-что по-настоящему красивое.

Она рассматривала его пару секунд, нахмурившись, недовольно выпятив нижнюю, идеально очерченную губу, но потом, удовлетворенная его смиренным видом, смягчилась.

– Хорошо, пойдем. Посмотрим, что ты мне покажешь. Если не понравится, я вернусь.

– Конечно.

Он легко согласился, потому что знал наверняка, что всегда трудно вернуться туда, откуда ты уже ушел.

Сегодня волшебная ночь будет его.

* * *

Они шли вглубь ночного, дышащего пряными запахами парка. За спиной оставались причудливые цветы фейерверков, гигантские радужные шары для прогулки над водой, чей-то смех и звон хрустальных бокалов с шампанским, которое пили парочки и компании на открытых верандах, миниатюрных платформах, висящих повсюду и на разной высоте.

На их пути люди быстро перестали встречаться, и среди огромных стволов деревьев становилось все тише и темнее. Только кое-где под ногами светили голубым и зеленым фонарики, и в траве вдоль узких дорожек вспыхивали странные искры. Иногда доносились тихие звуки музыки, то ли с набережной, то ли прямо из-под влажной и теплой земли.

– Куда ты меня тянешь? В самую темноту?

– Тебе страшно?

– Вовсе нет. Но что ты можешь показать мне в лесу среди ночи?

– Кое-что специально спрятанное.

– Букет?

– Вовсе нет.

– Письмо? Клад? Давай я буду угадывать.

– Не успеешь угадать, мы уже пришли.

Туша старого, раскорячившегося во все стороны платана преградила им путь. Ларский остановился, замечая, как сердце ускорило ритм. Он не был здесь чертовски долго. Не хотел, не мог. Да и сейчас ему не нужно было приходить. Приведя сюда Маргарет, он чувствовал себя предателем. Плевать. Время ушло и, возможно, он и не найдет здесь то, что собирается найти.

– И где искать? – прошептала она, словно это был секрет, который кто-нибудь сможет подслушать.

– Где-то справа в стволе есть большое дупло.

– В нем?

– Да. Я сейчас достану.

Он погрузил руку в древесную прохладу и посмотрел на Марго. Ее глаза казались огромными, волосы растрепались, а на руке призрачно светилось ожерелье цветов. Наверное, так выглядели сказочные ведьмы, являвшиеся на шабаш.

Тяжелое и гладкое скользнуло ему в руку, и он вытянул это из дупла.

– Что это? Гигантский светлячок?

– Это звезда.

– Звезда? Что за глупости, какая еще звезда?

– Настоящая. Смотри.

И Никита подкинул холодный голубоватый огонь в небо. Звезда устремилась ввысь, оставляя за собой изящный хвост кометы.

Обычно поздним летом звезды падали над океаном, пролетали мимо и гасли где-то у самой воды. Но эта… вопреки всем законам летела вверх.

Марго откинула голову и сделала несколько шагов прочь от платана, чтобы следить за полетом живого света.

– С ума сойти. Она и правда выглядит, как настоящая, на ночном небе. Еще одна звезда среди прочих звезд. Это какой-то оптический фокус?

Конечно, это был фокус, но какое это имело значение? Голубая искра мигала им с высоты из-под ковша Медведицы.

– Прямо сейчас ее видим не только мы. Ее видят все.

– Видят именно здесь? В этой части неба?

– Да.

– Смешно и романтично, Ларский. И что это будет значить?

Никита обвил рукой талию и притянул Марго к себе.

– Значит, что сегодня ночью у нас будет собственная звезда.

– А потом?

Ее губы легко касались его губ, и он ощущал тесноту в штанах.

– Потом она упадет тебе в руку.

Я продаю романтику, чтобы утолить свою жажду.

Она тихо рассмеялась, и он прижался ртом к прохладным губам. Руки заскользили по спине, талии и бедрам, податливым и упругим одновременно. Она послушно открывала рот, впуская его язык, сплетая с собственным. Взять бы ее прямо на траве, под платаном, без платформы и долгих романтических бредней.

Вдруг Марго отстранилась, не выпуская его плечи.

– Ты каждую водишь к этому дуплу, Ларский, и даришь звезду?

– Нет, не каждую. Я еще никому ее не дарил.

Это была правда. Они придумали эту звезду с Лизой и запускали ее в небо. Это была их звезда, и он не дарил ее никому. Он даже не проверял, на месте ли она, бесконечно долгое время. Тошнота предательства опять скрутила внутренности, и он прижал Маргарет еще сильнее, позволяя рукам спуститься вдоль ягодиц, сминая платье. Прошлое и настоящее – все легко отступало перед желанной плотью.

Чертова работа, коньяк, игра и женщины – на что еще тратить такую долгую жизнь?

 

База инсектоидов

Тим распахнул глаза и сел. Система жизнеобеспечения скафандра безжалостно выбросила его в реальность. Сердце колотилось, разгоняемое адреналином. Но где он, Тим сообразил не сразу.

Бездна космоса выплюнула двух адских тварей, которые, сцепившись в клубок, крушили силовое пространство командного центра крейсера. Ужас от развернувшейся перед ним картины чудовищного боя почти парализовал Граува.

Твари крутились в почти не разлепляемой массе. Черные обсидиановые когти с хрустом рвали багровую, поросшую каменной чешуей плоть. Она оплела стальное тело первой твари, стягивала его широкими петлями. Но это не останавливало движение инсектоида, чьи конечности мелькали в смертельной пляске.

Тим подался назад и перестал дышать. Даже защищенный шлемом, он инстинктивно боялся ядовитых испарений таракана, его запаха. На тренажерах Военно-космической академии курсанты вдыхали синтезированную подделку запаха в минимальной концентрации, и до сих пор само воспоминание об этом обмывало холодным потом спину.

Но и без запахов под силовым шлемом драка выглядела страшно.

Омерзительные вибрирующие челюсти вгрызались в разросшиеся плети изоморфа. Со стальных зубов текла медного цвета кислота, испещряя каменную кору ветвей почерневшими желобками. Тим слышал рев и отвратительный хруст, как будто на Просторах Орфорта охотники рвали тысячи примитивных существ.

Ветвь Ирта, почерневшая и раздувшаяся, пробивалась через идущие уступами челюсти внутрь инсектоида. Тот пытался выдернуть ее из себя, и черно-багровые куски, срезанные бритвами когтей, разлетались в стороны. Эти ошметки сразу ползли обратно, лепились к бьющему по полу отростку изоморфа и всасывались в него.

Ирт был уже внутри инсектоида и обвивал его тело. Но это не замедлило бешеной скорости таракана и даже не травмировало его. Он кувыркнулся на спину, прорезая костяными гребнями сдавливающую его живую петлю. Но та срасталась на глазах. Снова поворот оливковой туши, и ястребиная лапа прошла бесформенного Ирта насквозь. Вспыхивающие чернотой фасетчатые глаза, казалось, прямо сейчас наблюдали за Тимом, а не за врагом.

Победителя здесь не могло быть. Еще несколько секунд, и у обзорного купола корабля вместо двух поднимется одна тварь – оливково-красная, состоящая из ветвей и костяных наростов, покрытая хитином и каменной корой с кожистыми веревками капюшона. Нужно поднять щиты, задраить люки и – вышвырнуть из крейсера сцепившихся монстров.

– Создать периметр безопасности, – перекрывая собственный мыслеприказ, крикнул Тим.

Управляемый консолью силовой луч ударил в клубок тварей, отбрасывая их к стене и проникая в их сцепку. Он скользил между ними, обтекая конечности инсектоида, расширяясь, вырастая между противниками непроницаемой стеной.

Тим сразу понял, что компьютер крейсера воспринимал инсектоида как союзника и не пытался его покалечить без особого приказа. Хотя удар силового луча внутреннего периметра крейсера вряд ли бы нанес существенный вред этой монолитной машине убийств.

Ирт, теряя части затолканной в челюсти ветви, оседал с другой стороны силового щита. Глядя на неузнаваемое тело изоморфа, Тим ощутил толчок тревоги. За него. Придушенный Чага, как всегда, шевелился у самого сердца. Впрочем, Ирт быстро восстанавливался. В своем привычном виде.

Человеческий облик Флаа сбросил еще раньше, сразу после посадки. Только на Луне гигантский, опирающийся на две конечности и третью, больше похожую на хвост, ствол был покрыт корой, а точнее каменной, шелестящей при движении чешуей. Белые глаза на багровой голове изоморф увеличил почти в полтора раза, хотя прямо сейчас они казались затянутыми мутной пленкой. Но капитана Граува больше пугали другие глаза – огромные, черные и совершенно неподвижные.

– Координаты прилунения авиетки Планетарной прокуратуры: два, девять, шестьдесят восемь, – проскрипел надтреснутый металлический голос. – Военная база бета. Но авиетка была обнаружена по координатам: одиннадцать, семь, сорок три.

Инсектоид стоял совершенно неподвижно, повернув чудовищную морду к Тиму Грауву.

– Мы сбились с курса, – пробормотал Тим и перевел взгляд на Ирта.

Тот был нестабилен: тело то увеличивалось, то опадало – вспучивалось буграми гнева. В разных местах каменную чешую пробивали ростки. Тим не сомневался, что Флаа скоро успокоится, затаится и будет ждать, когда снова появится возможность напасть. Глупое растение – он не представляет, что значит противостоять даже одному таракану. А тем более боевому отряду или рою!

– Ваш курс – два, девять, шестьдесят восемь. Военная база бета, – все тем же ровным металлом повторил инсектоид.

– Вы нас доставите? – быстро спросил Тим.

– КипБек вас доставит. Маршал роев отправил меня. Он ждет вашего прибытия.

Развернувшись, инсектоид стал подниматься вверх по светящимся силовым ступеням к отсекам жизнеобеспечения и внутренним переходам крейсера. Тим Граув никогда бы не поверил, что сможет почувствовать благодарность к злобному космическому насекомому с выдвигающимся рядом челюстей. Он поспешил следом и даже не стал оглядываться на Ирта.

Выскользнув из ячейки-порта крейсера, Тим увидел зависший напротив одноместный челнок инсектоида. Позади висела платформа.

– Наша авиетка неподалеку, – сообщил Тим.

– Я нашел ее. Транспорт Планетарной прокуратуры исправен. Но вы на нем не долетели до назначения, – КипБек покачал идеально гладкой головой и вскинул когтистую лапу по направлению к платформе. Меньше всего этот жест напоминал приглашение.

– Катайся сам на своих тарелках, вонючий выползень, ни я, ни землянин с тобой не поедем.

Ирт выглядел успокоившимся, но сдаваться явно не собирался, стоял рост в рост с инсектоидом. Драка, которая так испугала Тима, была для двух монстров не больше, чем утренняя разминка.

– На Утразе не родятся выползни, изоморф. Платформа для вашей транспортировки. С согласия капитана Граува инструкции допускают применение оружия к изоморфу.

Быстрым движением КипБек вытащил из-под короткой туники трубу, сплюснутую с обоих краев, полупрозрачную, как дымчатое стекло. Где она была во время драки? Клацнув по ней когтями, он всем телом повернулся к Тиму и вопросительно наклонил голову. Кожистая коса инсектоида скользнула по раздутому мышцами оливковому плечу.

Тим не знал, что это за труба и какой эффект она может произвести на взбешенного Флаа.

– Не надо оружия, – вскинул он руки. – Мы полетим. Пожалуйста, Ирт.

Тот не шелохнулся.

– Нас нашли. И к КипБеку на помощь может прилететь целый рой.

Сквозь бешенство в мутных глазах проступила тоска. Или это только видимость…

* * *

Челнок КипБека летел низко. Скорость совсем не ощущалась из-за однообразного ландшафта. Иногда Тиму казалось, что они просто висят неподвижно над серой пылью, потом из-за горизонта выплывали кристаллические рукава базальта, но их снова сменяла лунная пыль, тяжелая, ломкая, спаянная со стеклом.

В стороне от их пути Тим замечал извилистые борозды – затвердевшие потоки лавы или тоннели, проложенные ими. Но ничего вокруг не говорило об инфраструктуре. Хотя заводы, тянувшиеся в скальных трещинах и уходившие до тысячи километров в глубину, разглядеть с большого расстояния было бы не просто.

Когда-то Тим Граув хотел побывать на лунном заводе, где отливали фрагменты гиперкрейсеров, способных вести бои за Дальними Пределами. Гигантский завод был расположен на светлой стороне спутника Земли, где раскаленная мантия подходила очень близко к поверхности. Но желание так и не осуществилось.

Где-то за три дня до отлета Экспедиционного флота под командованием Харли Макгрея они с Реем прилетели сюда на одну из военных баз. Были выпускные учения курсантов Военно-космической академии, и свежеиспеченные контр-адмирал Граув и капитан Кларк каким-то чудом вошли в состав экзаменационной комиссии, состоящей из тридцати человек. Несколько часов с перерывами на кофе они стояли за мониторами, хмурили брови, обменивались экспертными фразами, глядя на то, как сначала маневрируют выпускники Академии, а потом палят друг в друга из ионных пушек.

По случаю первого своего участия в аттестационной комиссии Рей напялил мундир с парящим в воздухе аксельбантом. Выглядело это по-клоунски, аксельбант время от времени сам по себе перемещался, шнуры сами поправлялись, позвякивали, причем независимо от того, двигался Рей или нет. При особо удачном выстреле капитан Кларк выдвигал вперед нижнюю челюсть, громко и одобрительно хмыкал или решительно бухал что-то вроде «молодцы, ребята». В общем, не имея мало-мальски приличного статуса в комиссии, он обращал на себя повышенное внимание. Тим морщился и думал о том, что Рей никогда не отличался особым умением пошутить к месту и со вкусом.

После того как все закончилось, члены комиссии высказали замечания, суть которых сводилась к тому, что будущим флотским надо давить на газ резче, пушки брать толще, палить чаще и заряда не жалеть. Выставили оценки.

Пришло время отправляться на Землю.

Но комиссия только слегка разогрелась на курсантах, и сердца экспертов военного дела требовали продолжить радость согласного общения. После короткого совещания заслуженные генералы, адмиралы и пара остепененных на поприще тактики и стратегии мужей решили перенести обсуждение перспектив развития огневой мощи межзвездных крейсеров в дальневосточные угодья министерства обороны. Говорили, что там всех ждут шикарные конные прогулки, рыбалка, а к столу на ужин – расстегаи с нежнейшей осетриной.

Впрочем, Тима и Рея посетить усадьбу и заповедные места никто особо не зазывал. Нельзя сказать, чтобы им отказали в какой-нибудь высокомерной форме, генерал Рёмер даже скользнул по ним отсутствующим взглядом, сказав, что места в бане и лошадей хватит «на всех желающих», и на последнем слове его голос был совсем скучным. Когда же он отвел от них взгляд, то добавил уже бодро и многозначительно: «и для всех достойных офицеров».

После такого гостеприимного приглашения Рей наклонился к уху Тима и сообщил, что он категорически не поедет. Пришлось отказаться и Грауву, хотя в глубине души он встревожился о правильности своего выбора, поскольку вынашивал самые серьезные карьерные планы. Все из-за дурацкого летающего аксельбанта и поминутных хмыканий Кларка!

На Землю возвращаться не хотелось. И они решили остаться на Луне. Чтобы вечером напиться, а наутро – сгонять на лунный гиперзавод.

Неподалеку от военной базы в бывшем кратере, который больше походил на плотный нарост горной гряды, тянущийся неровной дугой и спускающийся уступами в серую пыль, была рудная шахта. Лунную руду здесь выращивали и добывали уже довольно давно, и место, как утверждал Кларк, обросло разными традициями и славилось доброй выпивкой. Рей потащил Тима в шахтерскую закусочную, так и не сняв аксельбанта. Чебуречная находилась на одном из балконов, которые крепили на металлокерамические кронштейны прямо к рудной трещине, тянущейся вдоль гряды кратера.

Близился вечер, солнце только начало клониться, и народу под прозрачным куполом чебуречной было не очень много. Люди сидели на деревянных лавках за толстенными столешницами и пили темное пиво. В воздухе висел запах Гиннесса, но Тим был убежден, что этот античный напиток никогда не был настолько непроглядно черным.

– Боже, зачем здесь столько древесины, Рей? Неужели не найдется что-нибудь помягче и потоньше для наших задниц. И пиво посветлее.

– Не начинай, Тим. Здесь все натуральное.

– Круто! Чтобы соорудить эту забегаловку, притащили с Земли не одну платформу дров.

– Это в любом случае дешевле, чем твой любимый техностиль.

– Неужели наше правительство экономит на лунных шахтерах! – театрально воскликнул Тим, и люди стали оборачиваться на них.

– Проходи, идиот, не отвлекай людей от доброй выпивки, – Рей толкнул его в спину, а потом добавил: – Правительство не экономит только на пушках, кораблях и парках развлечений, и ты это знаешь.

Тим пошел к дальнему пустому столику, поглядывая на посетителей. Большинство из них было одето в мягкие короткие куртки коричневого или глубокого синего цвета со значками-идентификаторами на плече и множеством плоских, четко очерченных карманов. Некоторые сидели в водолазках с высокими горловинами. Униформа для работы на рудных месторождениях. Не хватало только рабочего экзоскафандра и личной рабочей машины.

Впрочем, все это ждало их в трещине. И завтра.

– Сейчас вроде уже не обед. Почему к вечеру здесь собираются люди? – спросил Тим, когда они уселись за стол с въевшимися темными пятнами. – Разве после работы шахтеры не отправляются на Землю – надеть что-нибудь поярче, развлечься и баю-бай?

– Не сегодня, – Рей заговорщически подмигнул. – Сегодня у них особенный день. Последний четверг месяца. Через пару часов все места уже будут заняты.

– Фу! Два часа на деревянной доске и ради чего?

– Все увидишь. И тебе понравится.

– Пока мне больше нравятся конные прогулки и баня.

Рей выразительно поднял брови. Потом сбросил силовой аксельбант на лавку, удобно уселся и раскинул по спинке руки. И тут Тима осенило:

– Кларк, ты же специально кривлялся, как идиот, на выпускных учениях. Чтобы никто из этих… – Тим кивнул себе через плечо, – заслуженных, не хотел бы потом с нами общаться.

Кларк засиял, как младенец при виде погремушки, и радостно тыкнул:

– Если бы нас сильно зазывали на конные прогулки и банные массажи, то было бы неудобно отказаться. А так – все довольны. Нас немного накажут, а потом пожалеют, а мы посмотрим финальный бой.

– Какой еще бой?

– Смотри, – он указал на обзорный купол закусочной, – гоняют на рудных тракторах.

Действительно, ниже уровня балкона на унылом ландшафте несколько бездельников проверяли на прочность рудные трактора. Или самосвалы, шут их разберет. Здоровенные двадцатиметровые телеги, обвешанные по периметру треугольных туш разными механизмами, носились на безумной скорости, тормозили, вставали на то на один бок, то на другой, резко разворачивались и поднимали тучи лунной пыли. Очень быстро их стало не видно за клубящимися пылевыми облаками.

– И ради этого ты меня сюда притащил, Кларк? Даже если эти болваны за что-то там бьются в пыли, мы этого не увидим.

– Да, нет же, смотри. Ты разве не видел лунный туман?

Пыль неподвижно висела, заполняя собой всю панораму. Сначала темно-серая, почти непроницаемая. Но вдруг то там, то здесь сквозь пылевой туман начало пробиваться белое свечение. Сначала точка, искра, потом пятно. Белесые пятна медленно раздувались, пухли и внезапно лопались, разбрызгивая в стороны искры света, а сразу съеживались, темнея ореолом по краям. Свет в тумане зарождался, взрывался и мерк. И чудо не прекращалось: из темноты снова и снова появлялись пятна молочного тумана. Это было завораживающее зрелище – лунная цветомузыка свечений, на которую можно было смотреть бесконечно и не уставать.

Тим никогда не видел, но знал об этом эффекте: неподвижно висящая, наполовину стеклянная пыль начинала слоиться, как облака, а под косыми лучами заходящего солнца электризовалась и светилась белым. Но физика не передавала волшебной красоты этого зрелища.

Они смотрели долго, и всполохи белого становились медлительнее и реже. Почти все посетители чебуречной торчали у панорамного окна. Тиму с Реем было удобнее – не пришлось даже вставать.

– Здорово! И как долго это длится?

– Пока не сядет солнце, совсем недолго.

– А потом мы окажемся в непроглядной пылевой норе?

– Не волнуйся, Граув, ее опустят магнитным ударом. Ведь все собираются смотреть не лунную пыль, а финальный бой: Бульдозеры против Бомбил!

– Какие еще Бульдозеры и Бомбилы? Ты мог бы мне рассказать об этом раньше, посоветоваться со мной, что ли!

– Если бы я тебе рассказал, ты бы стал меня отговаривать, твердил бы, что хочешь командовать эскадрой и что мне пора думать об адмиральских погонах, и что компания Карла Штрауса и его карманных героев никому не ведомых сражений – самая для нас подходящая.

– Нет, конечно, – презрительно пожал плечами Тим. – Самая подходящая для нас компания – это пивные пятна на лавках и бульдозеры в водолазках, среди которых мы с тобой сияем шпорами и эполетами, как две набриолиненные вороны.

– Вот! – Рей вперил в него указательный палец. – Я знал, что ты еще начнешь издеваться над моей задумкой. Но если я вкапаюсь, не бросишь и потащишься со мной.

– Так и вышло. Один за всех, и все за идиотом, – пробормотал Тим присказку героев древней книжки, хотя здесь они были вдвоем.

У Алекса, как обычно, были свои дела. Загадочные свои дела.

– Ладно, заказывай эту черную бурду и чебуреки. Хочется морально и физически подготовиться к этим твоим Бомбилам.

Не прошло и минуты, как робот подкатил им по литровой кружке с плотной белоснежной шапкой, поднос с чебуреками и здоровенный круг хачапури, с плавающим поверх горячей брынзы яйцом. Рей был возбужден, то и дело поглядывал по сторонам, словно ожидал чуда.

Чудо появилось вскоре.

– Что занесло таких бравых летунов на наши пыльные горизонты! – раздался рядом звонкий насмешливый голос.

Перед их столом возникла девица, высокая, с копной стянутых на затылке русых волос, одетая в суженные к низу брюки и синюю короткую куртку.

– Хотим посмотреть, как Бульдозеры уделают Бомбил, – заявил Рей и опять откинулся на спинку лавки, нагло рассматривая гостью.

– Тю-ю, – протянула она презрительно. – А вы мальчики – мечтатели. Вам стоило бы сегодня надеть не белое, а черное. Чтобы не осталось пятен на костюмчиках, когда будете заливать свое разочарование.

– Это мы еще посмотрим, кто будет заливать, – надулся Рей.

– Садитесь, – подвинулся Тим. – Я признаюсь, что не знаком ни с Бульдозерами, ни с Бомбилами, но у нас здесь целая гора горячих чебуреков. И пиво вам сейчас принесут.

Девушка села рядом, но сразу заявила:

– Есть не буду, и пиво тоже. Только компот.

– Компот? Какой еще компот? – изумился Тим.

– С абрикосом и черносливом, – пояснила она и забрала у подкатившего робота бокал с мутной жижей.

Рей рассмеялся, отхлебнул глоток пива, и на верхней губе запузырился клочок белой пены.

– Бомбилам не выиграть, – упрямо заявил он. – У них голкиперы – хлюпик на хлюпике, их выносит в космос в обнимку с мячом.

– Вранье! – вскинулась девица. – Голкиперы что надо. А у ваших Бульдозеров скорость в атаке ни к черту, тормозят, как сквозь атмосферу прорываются.

Тим вонзил зубы в хрустящую корочку и почувствовал, как в рот потек густой говяжий бульон. Чебурек был невероятно вкусный, возможно, даже лучше расстегаев со стерлядью. На чернильное пиво а-ля лунный Гиннесс Тим косился с подозрением.

– О чем вы вообще толкуете, девушка, – возмутился Рей.

– Наташа, господин летный капитан. А вас как величать?

Щеки Кларка мгновенно стали розовыми.

– Его зовут Рей Кларк, и он на самом деле очень воспитанный и галантный кавалер, – радостно сообщил Тим и кивнул на лавку. – Когда аксельбант надевает.

– Иди ты в пределы, Граув.

– Пойду, как же, вместе с тобой, – он посмотрел на девушку и широко улыбнулся. – Тим. Меня зовут Тимоти.

– Приятно познакомиться, – улыбнулась в ответ Наташа.

Она была симпатичной. Гибкая, как ива, с зелеными глазами, вокруг которых пушились темные ресницы, и вздернутым носом с россыпью милых веснушек. Невинная внешность и стервозный язычок.

– Взаимно, – неубедительно буркнул Рей и, подхватив кусок хачапури, тихо добавил: – И все-таки Бульдозеры выиграют.

– Так. Стоп. Кто такие Бомбилы и Бульдозеры, и почему они друг друга хотят уделать? А то я тут всех мирю, смотрю на пыль, ем ваши хваленые чебуреки, но ни черта лысого не могу понять.

И Наташа с Реем заговорили, перебивая друг друга.

Тим знал, что лунные шахты были местом сотрудничества тех, кто выращивал минералы, и тех, кто извлекал их наружу. Сухое, однородное нутро Луны, не имеющей атмосферы, было прекрасным местом для рождения когда-то драгоценных камней, только сейчас их выращивали огромными плитами, а не крохотными друзами как встарь.

Специалисты по тектонике изучали породу, строили модели, определяли места закладок. А потом взрывали поверхность Луны феерверком микровзрывов по управляемой траектории, чтобы создать глубокие и узкие ходы к горячему сердцу спутника Земли. В них, куда просачивалась лава, и где сходились тяжеленные каменные массивы, тектоники загоняли минеральное тесто – препреги для самоцветов. Те через два года в вакууме и под мощным давлением перерождались в бериллы и сапфиры.

Шахтеры извлекали их из-под поверхности. Освобождали новорожденные самоцветы от давящего на них каменного груза и доставали на белый свет. Тим однажды видел, как из грузовых отсеков корабля вытягивали сияющие бревна сапфиров – метр в диаметре и пятьдесят в длину.

Но он понятия не имел, что химики-тектоники и шахтеры, работавшие на Луне, составляли команды, бьющиеся на космополях игры с глупейшим названием: «Шарик в кубике». Бомбилы – это тектоники, а Бульдозеры – это шахтеры. И сегодня была последняя игра сезона. Как сядет солнце, Бомбилы с Бульдозерами сойдутся в последнем бою за сапфировую статую.

– Никогда не знал, что ты фанатик каких-то там лунных шахтеров, – сказал Тим и погрузил зубы в третий чебурек. Кружку он уже ополовинил, удивляясь особенному ореховому вкусу, который имело здесь классическое темное пиво.

– Я не фанатик. Смотрел две трансляции и один раз был здесь с Алексом, когда ты сбежал ото всех, чтобы изобрести свой способ покорения инопланетных рас.

– Не покорения, а контакта. Мы – контактёры.

– Хорошо, как хочешь, мой адмирал контакта.

– Когда и с кем вы контактируете, мальчики? – рассмеялась Наташа.

– Есть один план, – подмигнул ей Тим. – Послезавтра мы отправляемся.

– О да, нас с контр-адмиралом Граувом ждет крейсер экспедиционного флота с названием «Сияющий» и контакт.

– Ждет.

– Пусть ждет. А сегодня давайте насладимся игрой.

– Если хочешь, – пожал плечами Тим. – Но поверь, у нас впереди куда большее наслаждение.

Если бы тогда Тимоти Граув знал, чем закончится этот полет в составе экспедиции, этот самонадеянный прыжок и убийственный контакт, он бы прямо из закусочной вышел голый на поверхность Луны под метеоритный дождь. Лучше стать сухими ошметками плоти, но не утянуть Рея за собой в смерть. Один за всех…

У Алекса были свои дела. Рей привел Тима на игру, а Тим его – на планету Орфорт.

Когда Наташа допила остатки компота, решительно встала и откинула за спину хвост волос. Тим подумал, что они оба со своими полетными замашками ей не понравились и трахнуть девушку не удастся. Кларку с его камланием вокруг Бульдозеров все равно бы не светило, а вот Тим надеялся. Положить девчонку под утро грудью на стол в каком-нибудь жилом секторе, придерживать плечи и, входя в нее сзади, чувствовать под ладонью движение сведенных лопаток… Жаль.

– Ну что ж, игра начинается, мне пора на поле, мальчики, – заявила она и вздернула нос.

– То есть ты играешь в команде? – Рей даже подскочил от неожиданной догадки.

– Я – нападающий Бомбил, мой дорогой капитан. Если выиграем мы, с тебя два пива. После игры можно, а поклонники Бульдозеров меня еще никогда не поили.

Она развернулась и пошла к выходу. Рей смотрел ей вслед с разинутым ртом. Чтобы занять его до игры, Тим протянул другу чебурек.

Прошло еще минут пятнадцать за чебуреками и пивом, и все началось. Это было охренительное зрелище.

За игрой можно было наблюдать в любом ракурсе и формате, как было удобно каждому посетителю. Некоторые в очках-биноклях пялились прямо через панорамное окно чебуречной. На Луне, да еще при биноклях были отлично видны висящие километрах в трех над поверхностью шесть ворот-колец по граням невидимого куба. Внутри них на паровых движках, чтобы никто не пострадал при случайном столкновении, носилась от кольца к кольцу добрая сотня игроков, пытаясь забить мяч в одно из трех ворот противника. Бомбилы светились ярко-синим, как сапфиры, а Бульдозеры – красным, как рубины, которые тоже выращивались на Луне. Огромный, размером в пол-игрока, мяч летал из края в край трехкилометрового поля, переходя от Бомбил к Бульдозерам и обратно, легко влетая в кольца, несмотря на трех голкиперов у каждого из них.

Некоторые очень болтливые посетители заказали проекцию игры прямо себе на стол – чтобы мяч летал между пивных бутылок, и они могли тыкать в него пальцами и живо обсуждать происходящее. Но Тим считал, что это не очень удобно, потому что в уменьшенной голограмме игроки двигались слишком быстро, чтобы зрители успевали осмыслять события на поле. От ста до шестисот километров в час в реальности – в проекции на столе превращалось в невразумительную мельтешню огоньков.

Тим и Рей же оторвались на всю катушку: они перешли в режим полного погружения, в трансляцию. Ощущали себя прямо в центре поля, по собственному желанию перемещая картинку в любом направлении, заглядывая в лица игроков, укрупняя финальную схватку у ворот. Делать это было не так просто, короткие скоростные столкновения оглушали, словно ты сам внезапно стал Бульдозером или Бомбилой. Но у каждого выпускника Военно-космической академии был навык командования боем, как снаружи, так и внутри голограмм, поэтому зрительская роль давалась Рею и Тиму легко – они вертели вокруг себя игру, словно сами летали на движках за мячом.

– Тим, видишь Наташу? У нее экзоскафандр с проблесковыми огоньками на плечах.

– Смотрю прямо на нее. Обошла две стенки – молнией промелькнула, и нет ее.

– Бешеная девка.

– Думаешь, ей бы понравилась такая похвала?

Тим и Рей друг друга не видели, но слышали, поскольку в реальности так и сидели за одним столом. Звуки же схватки у колец звучали приглушенно.

– Она круто делает петлю в полете.

– Ага. Ловко крутит движками.

– Ее бы на крейсер в ССП зачислить.

– Черт, Тим, сквозь меня прошел мяч. Какой он огромный.

– Не проглотил? А то загубишь все зрелище.

– Иди ты в пределы, Граув!

– Ох, твои Бульдозеры пропустили мяч. Значит, не проглотил. Уже второй у них в кольце.

– В пределы, Граув!

– С тобой! О, Наташа-то опять атакует.

– Вижу.

– Только ты ее не глотай. Оставь мне. Хочу слизать ее веснушки.

Рей промолчал, только печально вздохнул где-то рядом.

Наверное, не было на свете такого фаната, который так быстро и бесповоротно, как Кларк, сменил команду фаворита – за пару часов игры. И был прав – Бомбилы победили в этом сезоне.

А потом была длинная ночь. Смех и много пива. Раскрасневшаяся Наташа с выбившимися из хвоста русыми прядями и тонкими девичьими запястьями. Шум возбужденных посетителей и огромные лунные звезды за обзорным окном.

Тим в лицах рассказывал о приключениях двух десантников на планете живых каменюк, а Рей молчал и не сводил с Наташи глаз. Иногда невпопад бросал фразы. Он никогда не умел вести разговоры с девчонками.

В конце концов, она ушла. С Реем. Гулять под звездами. А Тим остался с тройкой опечаленных Бульдозеров и окончательно растаявшей надеждой переспать хоть с кем-нибудь до экспедиции.

Наутро Рей не вернулся. Одному идти на завод гиперкрейсеров не хотелось, и Тим полетел на Землю.

Он встретил Рея только на «Сияющем», тот натыкался на членов команды, витал в облаках и с трудом отвечал на вопросы. Тим был рад, что у Кларка наконец-то появилась девушка. Но думал в тот момент только о своей мечте – стать богом.

И убил ради нее Рея Кларка. Своего лучшего друга.

По телу прошла судорога, и Тим оглянулся на совершенно неподвижного Ирта рядом с ним. Опять мучительно захотелось оказаться внутри Хозяина, забыться и ни за что не отвечать. Тогда он точно не встретит Наташу. А если встретит, то не узнает. На Луне в день бывало не больше двухсот тысяч человек. А это так мало! С каждым можно столкнуться случайно.

Чага рвался наружу, отравленное тело тряслось, и Тим обхватил себя руками.

Вдалеке солнце высветило постройки космопорта, слева должна быть военная база, где обычно размещались инсектоиды. Они запрут их в каком-нибудь отсеке или отправят Хозяина прочь. Без него. Они не имеют права ими распоряжаться.

* * *

Ирт чуял – это была ловушка. Он увяз в палой коре, и со всех сторон к нему тянулись офуры. Он мог бы разорвать и пожрать трех, пятерых, но офуры стояли кругом, и их чувствительные иглы следили за каждым движением, могли уловить даже толчки взбаламученных клеток. Пока не шевелишься – уцелеешь. Гнусные твари способны сторожить долгие часы света. Для них нет времени.

Гнилой медергом!

Это были не Просторы, а кусок космического мертвяка, на котором офуры свернулись бы в кольца от безводной тоски. Но клетки Ирта Флаа кричали о том, что он попал в похожую ловушку. Когда Охотнику лучше не делать лишних движений, а то бессчетное количество игл войдет в тело разом.

Он не смог убить вонючего выползня на брошенном корабле. Таракан словно создан из камней Стен Флаа, и он здесь не один, их много прячется на Луне по мертвым щелям, и эти твари следят за Иртом, как офуры.

Драка поглотила его силу. Ростки были изорваны. Яд разъедал клетки, и они сжимались от боли. Ирт с трудом удерживал защитное покрытие и форму. Он не мог отдохнуть как в прошлый раз – лежать у перемолотого таракана, выпуская из себя яд, приводя в порядок изрезанную плоть. Наслаждаться запахом смерти врага.

Во всем виноват Чага, который опять возомнил себя капитаном! Пещерный червь! Флаа бы оторвал ему обе ноги. Наверное… Но на это не хватало ярости. Слабость заполняла тело.

Летающая лодка инсектоида зависла около стального пузыря с прорезью входа, и из платформы – прямоугольной площадки с бортами, на которой их следом за собой вез таракан, вытянулся мостик. Ирт посмотрел на жалко съежившегося Чагу:

– Ты меня предал, уродец. Если бы слушался – мы бы уже улетели.

Тот мотнул головой, и губы шевельнулись. Это Чага пытается извиниться или Тим Граув – возразить? Опять невозможно угадать желания и мысли этого непостоянного существа! Ирт пустил его первого на мостик, а сам, не открывая человеческих глаз, изучал поднявшегося в летающем черпаке не убитого им врага.

Когда они шли к проклятой прорези, КипБек не издал ни звука. На морде с черными неподвижными пятнами глаз не было вообще никакого выражения. Отвратительные клешни на мутно-зеленой голове скрывали ряды спрятанных челюстей. Вырвать бы их по одной и развесить в Трофейной Нише. А лучше поглотить тараканьи клетки, чтобы забрать его силу. Но от этой мысли нутро начинало выворачивать.

Проход за прорезью оказался не похож на корабельный. Покатые стены были сложены из гладких узких плоскостей, они пересекались друг с другом, отражали свет. Ирт почувствовал, что стало еще холоднее, и нарастил дополнительный защитный слой на теле. Внутри тараканьего жилища было, как в открытом космосе, и даже хуже – как будто Бог Холодного Пояса дохнул в эту лунную щель – и все умерло. Остались только формы, но не движение.

Чага шел рядом и, похоже, не замечал холода – прозрачные слои человеческой защиты были сильны, иначе бы в этом отвратительном месте слабое тельце остекленело и разлетелось в осколки лунной пыли. Из-за поворота возникла фигура инсектоида. Сдерживая ярость, Ирт схватил Тима за плечо, чтобы тот не дергался.

– Маршал роев ждет вас, – проскрежетал урод.

Черные глаза этой твари были как и у предыдущей – неподвижные. Зачем они вообще нужны такие? Ничего не отражающие. Не выражающие. Ирт бы даже не обзаводился такими.

Клетки Флаа знали – зеленая, покрытая панцирем громадина ничего не боится. Так же как не боятся пещерные черви, – их слишком много, чтобы страх мог иметь значение. Они живут и дышат всем множеством. Но инсектоида не раздавить ногой. Если тараканов так же много, как червей, то… Орфорт не был в безопасности.

– Маршал вонючих выползней. Что ему нужно? – Флаа зло и громко прорычал в ответ, чтобы никто не подумал, не догадался о его слабости.

– Маршал роев, – пустым ровным голосом повторил таракан. – Он будет говорить.

– Ирт… – пропищал снизу Чага.

– Молчи, червяк!

Вид у зверька был… встревоженный, что ли? За кого ему тревожиться? Эти зубастые твари готовы выполнить все желания нелепого капитана Граува.

Полированная панель поднялась, пропуская их внутрь.

В гигантской Нише Ирта сразу окружило липкое чувство уязвимости. Это была стылая нора, ощетинившаяся острыми гранями белесых камней, с ядовитыми испарениями и таким сильным давлением, что Флаа пришлось выдохнуть все лишнее, чтобы уменьшиться, стать тверже. Он оказался вровень с Чагой, на перемычках скафандра которого тревожно замигали огоньки.

– Утраз, – прошептал Тим и уставился на Ирта огромными глазами.

Здоровенная туша рухнула откуда-то сверху, расправляя конечности.

Тошнотворный запах накрыл волной, проникая даже сквозь кору. Чага испуганно шагнул назад, словно хотел спрятаться. Ирт закрыл его. Он всегда защитит своего любимца. Прежде чем порвать.

– Меня зовут МихМих. Рад встрече, Ирт Флаа, – сказал выползень металлическим голосом.

Так могли бы говорить мертвые летающие машины землян. Таракан и выглядел как машина – полированное непробиваемое тело.

– Я был бы тоже рад. Если ты бы был мертв.

Чага сзади пропищал какое-то возражение. К червям!

– Не успел бы порадоваться, изоморф, – проговорил инсектоид и шевельнул клешней, приросшей к челюстному отверстию.

Инстинкт сказал Охотнику – его враг так веселится.

– Что тебе нужно? – спросил Ирт.

Выползень сделал шаг навстречу, лапа со скрипом продавила странную на вид, поблескивающую зеленью корку под ногами. Еще шаг, и таракан навис над Иртом, рассматривая его.

Давление в этой норе превращало Флаа в безобидный с виду шар, но внутри бурлили остатки ярости. Он едва сдерживался, чтобы не выбросить конечность и не оторвать эти мерзкие клешни от ротовой щели выползня.

– Я получил информацию. Ты – не убивал СимРига.

– Открытие генерала-червяка! – выплюнул Ирт.

Таракан медленно повел башкой сначала в одну, потом в другую сторону.

– Генерал-майор Планетарной прокуратуры. Не червяк. Человек.

– Для Орфорта – это одно и то же. Если все знаешь, что тебе еще нужно, инсектоид?

Таракан выпрямился и посмотрел на Чагу, который испуганно мялся позади. Приветственно наклонил чудовищную морду.

– Работает генератор климата планеты Утраз, капитан Граув. Не в полном режиме. Ваш скафандр выдержит. Я должен вежливо извиниться.

– Все нормально, – сипло отозвался Чага.

– Тогда не должен.

Ирт попытался увеличиться, но тело не слушалось, хотя спрессованные внутри ростки пылали гневом.

– У меня два вопроса, изоморф, – холодно проговорил вонючий маршал. – Первый вопрос: где Ирт Флаа встретил СимРига? Второй – почему СимРиг взял на абордаж крейсер «Сияющий»?

– Гнилой медергом! Засунь свои вопросы в лунную дыру, таракан!

– Засовывать не буду. Мне нужно два ответа.

– Два ответа – не будет.

– Ирт Флаа хочет выйти из отсека Утраз и вернуть мощь своих клеток?

– Хочу, но у меня нет ответа.

Еще немного, и он бросится, уже не сможет сдержаться. Хотя инстинкт требовал не двигаться, затаиться. На Луне Флаа проиграет.

– Ответ есть всегда. Больше земного часа Орфорт запрашивает связь с Землей. Земля пока не отвечает.

– Что?

– Больше земного часа Орфорт запрашивает связь с Землей. Земля пока не отвечает.

Как это может быть?

Орфорт не мог выходить на связь. Планеты, крейсеры, федерации и вся эта мертвечина – не имеют значения. Важны только Просторы, Пояс холода и Пояс тепла, и Великая трансформация. Так говорил Ру. А он был прав. Этот холодный, серый, всезнающий ствол – всегда был прав. Изоморфы не должны пускать к себе чужеродное, чтобы не испортить силу трансформации.

Когда жалкий отросток следователь говорил о связи с Ру Флаа, Ирт не верил ему. Но когда Чага рассказал о шаттле и о своем побеге, – все встало на свои места. Отец играл со всеми. Ради мощи Стен Флаа в Поясе Холода он способен сделать бульон из Ирта и его парней и запечатать его в изумрудных ваннах любимой им Ниши Изыскания.

Глава Дома Флаа сохранил шаттл землян, чтобы использовать его. Он мог с помощью шаттла запрашивать связь с Землей. Дурное предчувствие родилось и распустило в Ирте свои лепестки. Заставляло забыть о Чаге, потерявшемся где-то за спиной.

– Почему запрашивает? – выдохнул Ирт.

– Почему СимРиг взял на абордаж крейсер «Сияющий»?

Флаа зарычал, ростки рвали защитную кору изнутри.

– Я не знаю почему! Что случилось на Орфорте?

– Никто не знает что.

Ирт уже не мог сохранять неподвижность, тело росло через боль от давления в этой норе. Кора, казалось, разбегалась мелкими трещинами, в которые сочились ядовитые испарения. Он почти не управлял собой.

Таракан внезапно оттолкнулся и прыгнул спиной назад на ощетинившиеся каменно-ледяные выступы. Впился в них когтями и застыл.

Черный плащ, которым была прикрыта тварь, обнажил ее раздутые бедра. Режущие костяные выступы проходили вдоль них. Ирт помнил – их не выдернуть с корнем, они врастали в плотные металлические кости. Маршал Роев смог бы легко пройти сквозь Просторы Орфорта.

Этого нельзя допустить.

– Бой грядет, изоморф. Побереги силы. Ты поможешь рою, тогда рой поможет тебе.

Инсектоид сдернул золотистую, похожую на украшение пластину с плеча и бросил ее в сторону Флаа. Ирт подался назад, но пластина зависла между ними, и воздух вокруг завибрировал. Пространство исказилось.

– Гнилой медергом!

Изоморф снова оказался внутри брошенного крейсера на орбите Орфорта, только живые огоньки внутри выглядели теперь более тусклыми, перекрытия были едва различимы. В центральной части управления перед командным мостиком висели крошечные галактики, завихрялись воронки жадных черных дыр.

Чтобы россыпь созвездий увеличилась, до нее нужно было дотронуться, и тогда выбранный кусочек космоса приблизится, заполняя собой нарисованное пространство, оттесняя всю остальную звездную пыль.

– Повтори все точно, Ирт Флаа, что ты сделал внутри корабля.

Безжизненный голос таракана звучал рядом, а еще коротким неясным словом отозвался Тим Граув. Но громче всех в клетках тела кричала фраза: «Орфорт больше земного часа запрашивает Землю».

Зачем Ру Флаа тратит столько времени на жалких уродцев с Земли? На разочаровавшего его наследника?

Повторить все было несложно. В своем сне Чага действовал точно, команды рождались в его голове, а руки, с одним так и не отросшим пальцем, повторяли их на светящейся карте. Только конечности зверушки дрожали, и звезды плыли в размокших от слез глазах.

– Спиральная галактика Зирга, кросс-переход тридцать семь, галактика Воз и дальше через линзовидную Зет, а потом кросс-переход четыреста. Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок, – помоги товарищу, – прошептал Ирт, как это всегда делал Чага в своем сне, сладком от страха, от барабанного боя в крошечном сердце. – Направление зет – на альфа тридцать семь, – помоги товарищу.

Иллюзия исчезла, и изоморф снова увидел МихМиха. Неуловимым движением тот спрыгнул с уступа и мелькнул тенью в глубину своей ощерившейся режущими наростами норы.

– Откуда ты узнал? – услышал Ирт голос Тима.

На лице Чаги отражалось сразу несколько эмоций, они текли по уголкам рта, крыльям носа, глазам, гнущимся бровям, как рябь по воде. Человечек удивлялся, пугался, не верил. Опять захотелось забраться ему под мокрую кожу.

– Что узнал?

– Про «помоги товарищу». Про то, что я хотел полететь именно так. Мог по-другому, но всегда хотел так. Опасно, но быстро. И сразу далеко от Орфорта. Ты ни в чем не разбирался, ты просто знал и сделал.

– Твоя жужелица проста, дружок. И ты тоже.

– Ты читал мои мысли, Ирт. Ты читал их?

– Ты принадлежишь мне полностью, Чага. Я знаю тебя всего.

Ирт почувствовал движение, и таракан почти сразу возник рядом. Тварь двигалась быстро, неуловимо быстро. Даже тысячелетний Ру не смог бы сравниться с ним.

– Причина проникновения СимРига ясна. Маршруты построены. Сектор вероятного столкновения определен, – сообщил он.

– Что это значит? – прорычал Ирт.

МихМих медленно повернул голову и уставился черными буркалами на Тима Граува.

– Помоги товарищу — это межгалактический сигнал спасения, – быстро проговорил Тим. – Ты запустил его, а значит, СимРиг скорее всего принял. Возможно, пытался связаться, но не смог. СимРиг сблизился с «Сияющим», и компьютер крейсера впустил союзника землян.

– Именно так, капитан Граув, – челюстной створ таракана шевельнулся. – Исходя из заданной траектории «Сияющего» и предположительной траектории полета СимРига, мы определили наиболее вероятный сектор приема сигнала и сектор проникновения.

– Когда и где это произошло?

– Выход из галактики Воз, март тридцать пятого года по земному времяисчислению, – бесстрастно просчитал МихМих.

– Пространственное смещение от активации хрономины около десяти месяцев, – прошептала зверушка.

– Но Рою Прогноза боя не стала ясна причина его смерти.

В этой словесной слизи не было никакого смысла и никакого значения Ирта. Кроме одного – они получили свое и задолжали ему ответ.

– К червям СимРига и времяисчисление! Ты обещал связь с Орфортом!

Инсектоид помедлил, но вскинул лапу и развел два когтистых пальца.

Справа от них будто распороли шкуру этой вонючей пещеры и появился треугольный проход.

– Ты получишь свою связь, Ирт Флаа.

Тварь медленно двинулась к треугольнику. Льдистая поверхность жалобно скрежетала под уродливыми конечностями. Таракан мог быть легким и быстрым или тяжелым, как скальный зубец Стен Флаа.

Они покинули пещеру Утраза и оказались внутри человеческой Ниши. Давление отступило, и Ирт разлепил внутренние ростки, поднимаясь в высоту роста инсектоидов. Здесь тварей было несколько. Трое по обе стороны от треугольного входа. Зелено-черные фигуры стояли неподвижно: лапы, опущенные вдоль тела, скрывали цветные накидки-плащи, морды с костяными наростами были задраны, а на кожистых веревках, спускающихся на панцирные плечи, – разноцветные кольца. Но кольца – это не украшения, подобные кольцу на пальце, что показывал Чага. Нет. Охотничье чутье подсказывало – это оружие.

Черные когти МихМиха теперь клацали по ячеистому полу, а инсектоиды тянулись вверх, приветствовали Хозяина своих роев. Это внушало уважение к Маршалу выползней.

В центре Ниши висела очередная звездная картинка. Жалким существам, видимо, казалось, что, управляя картинками, они управляют миром. Но мир – это дыхание и движение клеток, а не иллюзии, которые их изображают. У края кровавой точкой пульсировала звезда. Ирт не знал звездных карт, глупых галактических названий, но слепой взгляд на красную точку выпуклых глаз Маршала роев подсказал ему – это Орфорт.

Гнилой медергом!

Красное мигание отдавалось тревожной вибрацией внутри Флаа. Вранье! Все это человеческая фальшивка.

– Транслировать передачу с Орфорта, – холодно проговорил таракан.

И тут Ирт увидел Ру Флаа. Таким он не бывал, просто не мог быть. Серое тело отца потеряло гладкость, растрескалось розовым. Оно было нестабильно, менялось, колыхалось, и от внутренних толчков розовые трещины бежали паутинами в разные стороны. Ирт замер, не понимая, что происходит. Иллюзия мертвила ростки. Как иглы, страх входил под кору и вымораживал клетки. Ирт хотел крикнуть, спросить, но поверхность кожи сжалась, перекрывая звук.

Ру заговорил, хотя это был не голос, а истошный вой умирающего огранга:

– Орфорт требует помощи Федерации! Кристаллы уничтожают Просторы! Мы не справляемся! Помощи! Кристаллы уничтожают Просторы…

Картинка мигнула, и Ирт увидел столб искрящегося дождя над уходящим вдаль полем Просторов. Изоморф подался вперед, выпуская ростки навстречу иллюзии. Всматриваясь.

Это был не дождь, не влага Богов. Это были мельчайшие осколки, вьющиеся над жизнью, вырезающие все на своем пути. Пузырящиеся чернотой дороги тянулись по цветному полотну Просторов вслед за столбами искр.

Кристаллы. Он уже видел их раньше. Здесь. На Земле.

И вспомнив, Ирт взвыл всеми клетками, всеми ростками, устремляясь в стороны и вверх. Он уже не контролировал свою ярость. Ничто не имело значения. Вонючий выползень отшатнулся от него, выхватил какую-то трубу. Твари было страшно или будет. К червям! Флаа убьет его. Он убьет их всех. И своего Чагу, и все живое.

Он видел, как эти кристаллы вылетали из мяса таракана. Из туши Сим-Рига. Ирт понял тогда, что кристаллы живут в тараканах. Они – просто их часть! И эти твари напали на Орфорт!

Ирт Флаа выпустил наружу все бешенство ростков, чтобы уничтожить своих врагов.

 

Шелтер

Ларский шел сквозь утреннюю прохладу совершенно один. Он мог бы просто вызвать припаркованную у дальних пирсов авиетку, но ему нужно было подумать, а еще избавиться от бесформенного тоскливого чувства, которое даже яркую полосу солнца над тихим морем делало назойливой реальностью.

С Марго он расстался совершенно бездарно. Как только забрезжил рассвет и стали поступать сообщения о результатах обработки данных, он предложил ей встретиться вечером, сказал, что сейчас ему нужно погрузиться в работу. Вообще-то, так оно и было. Но для него не было секретом, что даже лучшие из женщин не примут такое объяснение. Они уверены, что если ты с ней переспал впервые, то, как минимум день, а лучше три, не можешь и не должен занимать мысли никем, кроме нее.

Все же жаль, что изобретение клонов напрочь убило проституцию. Любители слишком большой экзотики: гигантских грудей, ртов, невозможных акробатических этюдов могли сконструировать себе ненасытную любовницу прямо на дому и делать ее дубли каждые три дня. Чем дольше жили клоны, тем сложнее они были устроены и ближе становились к человеку. Делать их тогда становилось слишком затратно и не имело смысла – для функциональных задач лучше подходили роботы, внешний вид которых не вызывал острого желания поискать в них душу.

Но трахать клона Никита не хотел, даже если сделать образец с потрясающей задницей, талией и неутомимым желанием секса. Одна мысль, что он сольется в долгом поцелуе с дышащей и говорящей отбивной, лишала его всяких желаний. Поэтому для Ларского оставались вольные красавицы, любительницы приключений и жарких ночей, но даже они ожидали, что кавалер будет сражен, покорен, порабощен на время большее, чем несколько часов любви.

И он бы и был? Может быть. Но не сегодня.

А Марго была хороша. Нежная, умная, страстная и язвительная.

После первого поцелуя они вызвали дроплет и устроили себе гнездо прямо в центре платана, среди широко раскинутых ветвей. Захваченное ими пространство состояло из пружинящего шелка под телами, широких покатых бортов, в которые втягивалась сброшенная одежда и откуда, стоит пробежаться пальцами по пиктограммам, появлялись фрукты, белое охлажденное вино и крамбы, которые Ларский любил до страсти. В этих крошечных, размером с фалангу пальца, пирожках под горячей хрустящей хлебной корочкой всегда обнаруживалось что-то разное, но всегда освежающе прохладное: шарик соленого огурчика, клубника, оливка или тающий во рту паштет.

Они трахались, смеялись и болтали под преданной звездой сначала о рулетке и баккара, потом о бильярде на льду, которым Марго занималась почти профессионально, а потом о поездках на Марс и о том, стоит ли там оставаться дольше, чем на месяц.

Все было мило, пока Маргарет не уснула. Черные волосы разметались, закрыли лицо и лежали на согнутой и закинутой за голову руке Никиты. Он не спал, и чертова голубая звезда смотрела прямо на него. Ему чудился укор. Сдержанный, смягченный проклятым терпеливым пониманием, как это бывало в глазах Лизы.

И зачем он отдал звезду? Лучше бы он залепил коротким хуком в морду араба и просто бы вынес Марго, перекинув через плечо. Она бы не смогла отказать такому решительному кавалеру. Порядочно захмелев, Ларский любил представлять более удачные варианты прошлого. Возможно, поэтому и стал следователем.

Нормальный сон не шел, было вымороченное брожение неприятных мыслей в тяжелой от усталости голове, и когда почти под утро Никита услышал призывное попискивание куда-то заброшенного интеркома, его окатило нервическое раздражение от необходимости что-то делать и немедленно. Так началось неприятное утро.

Марго иронически поднимала брови, когда он объяснял, что ему пора улетать.

– Все понятно. Ты бегал в сторону по делам весь вечер, а с первым светом тебе и вовсе стало не до меня.

– Зачем ты так говоришь?

Она приподнялась и теперь полусидела, опираясь на упругий выступ ложа дроплета. Ажурное покрывало почти соскользнуло с обнаженной груди, но она сразу поправила его.

– А что не так в моих словах, Ник?

Спросила она отстраненно и холодно, как это умеют делать оскорбленные женщины.

– Все не так. Я не бегал и мне до тебя. Но я действительно не могу отложить на время работу.

Это было правдой и ложью одновременно. Он не мог отложить анализ поступившей информации, но одновременно был рад, что не может. Марго пожала плечами, чувствуя правду, как и все женщины.

– Понятно. Как скажешь. Просто подожди, когда я улечу первой, а потом отправляйся на все четыре стороны своих служебных дел.

– Напрасно ты так. Давай встретимся через пару дней, Марго.

– За пару дней вряд ли что-то изменится. Но если ты мне дозвонишься, я тебе дам ответ.

Это прозвучало как угроза, а не приглашение.

Черный с желтым рисунком по борту скутер подлетел через полторы минуты, и совершенно голая Маргарет перешла в свою машину из дроплета, опершись на ветку платана. Она даже не обернулась, не спросила про звезду, которая по обещанию Никиты должна была упасть ей в руку.

Пусть. Звезда сама вернется в дупло. Без женских рук.

Марго улетела, и это было к лучшему, он смог достать интерком прямо там, и теперь шел по тихому прохладному парку и думал над запутанным клубком дерьма, который свалился за него за какие-то двенадцать последних часов.

Во-первых, в комитет пришел запрос от некого Сэмюэля Кэмбелла о местонахождении капитана Граува. Это был доктор, вернувшийся из Дальних Пределов на одном корабле с Тимом. По всей видимости, этих двоих связывало что-то большее, чем совместный полет до Земли. Теперь Кэмбелл беспокоился либо потому, что Граув не удосужился предупредить о своей отлучке, либо наоборот – сообщил слишком многое… тревожное.

Прокуратуре придется дать ответ. Только каким он должен быть, Никита не имел ни малейшего понятия. Правдивым? Еще не хватало увидеть, возвращаясь в свой уютный кабинет, разгневанного доктора с обвинениями в целенаправленном нанесении вреда психике гражданина Земли и взыванием к ответственности представителей планетарных структур за такие преступления. Нет. Лучше переждать с ответом. Быстро не получив его, Кэмбелл тоже может явиться на порог ведомства. Может и переждать с возвращением в Манилу? Изоморфа отправят на Орфорт, Граув вернется, и все как-нибудь само рассосется.

Хотя был и другой вариант – прямо сейчас остановить Граува. Тем более что, по данным систем слежения, он все еще находился в Маниле, в дешевом трехзвездочном отеле. Показания его жизнедеятельности были в пределах допустимого, но с маркерами повреждений, поэтому выводить картинку и наткнуться на очередное «любовное» пожирание изоморфа у Ларского не было ни малейшего желания.

Через несколько минут по общеземному времени к их отелю припаркуется авиетка, чтобы увезти парочку на Луну. У Никиты еще было время решить, стоит ли это делать, имеет ли хоть какой-то смысл пребывание Тима Граува, пусть даже охраняемого, около опасного для его физиологии и психики изоморфа.

В жопу договоренности, пусть чудище чешет на свою бешеную планетку. Соглашение с Иртом Флаа, на которое пошел следователь прокуратуры, было недопустимым с позиции общественной морали. Полезным ли?

Мыслями он вернулся к поступившим от ЦКЗ выводам о гибели животных. Они пугали. Пугали настолько, что Ларский, пожалуй, пойдет на преступление против психики Граува, если оно хоть чем-то ему поможет в дальнейшем расследовании.

Итак, если допустить, что животные были убиты одним существом, то оно, во-первых, было невидимым для них, поскольку не осталось никаких следов сопротивления жертв или попытки сбежать, во-вторых, обладало всеми свойствами совершенного оружия – трансформировалось для того, чтобы колоть, резать, взрывать, вырывать куски тел и, в-третьих, убивало мгновенно, потому что положение тел погибших животных не указывало на боль до гибели.

Это было достаточно очевидно и без ЦКЗ.

Важно другое. Портрет убийцы страшил Ларского более остального. Тварь, если она не была плодом огромного числа допущений и предположений, обладала практически непостижимой способностью к получению и обработке информации. Все моменты гибели никак не были зафиксированы, то есть все нападения происходили тогда, когда сканирующая пространство система наблюдения делала минутные или несколько минутные пропуски.

Сбор информации по пространству планеты носил очень дифференцированный характер, если меру доступности информации о себе каждый человек определял сам, то мониторинг дикой природы был обязательным, он имел научно-исследовательский и общепрофилактический смысл. В сквозном наблюдении резона не было, и оно стало бы слишком энергозатратным, поэтому пространство природных заповедников сканировалось с определенной периодичностью, и пропуски были разные в разных местах, измерялись минутами, часами, днями.

Ни единого момента смерти животного не оказалось в архивах записей. Не удивительно, что ЦКЗ сам не забил тревогу. Идеальное преступление.

Этот факт доказывал две вещи: тварь все же существовала и обладала невероятной способностью к получению информации. Более того, Центральный Компьютер Земли спроектировал ее мышление как высокоразвитое, негуманоидное, нацеленное на уничтожение и творчески к нему относящееся.

Невидимый и смертельно опасный негуманоид с маниакальной страстью к уничтожению бродил по планете Земля? Чушь собачья. Бурные фантазии авторов античных романов. Он сам хотел когда-то написать такую историю.

Но была и еще более странная характеристика: способ мышления компьютер определял как цельно-фрагментарный. То есть части того, что можно было бы назвать мозгом, работали то совместно, то по отдельности. Правда, степень верности сделанных выводов о самом «убийце» и возможность существования подобного инопланетного разума ЦКЗ оценивал как пятидесятипроцентную. Вероятность ошибки слишком велика, чтобы версию можно было считать рабочей.

И главное, не было никакого желания в нее верить.

Пока Ларский просматривал полученные данные, рука так и тянулась смять изображение и послать в пределы все свои бредовые опасения.

Тем более, что за три последних месяца ничего похожего на эти убийства не произошло. Ну, если не считать второго таракана.

Хотелось бы его не считать. Но он был жирной точкой в этой истории, а может, жирной запятой? Не погиб ли второй таракан от той же твари, что и первый, только покинувшей Землю и добравшейся до Луны? Тогда зачем добравшейся? Из-за особой любви к уничтожению инсектоидов? Ведь только их тела были превращены в сочные горки.

Вокруг Ларского стало темнее, он поднял голову и понял, что очутился в буковой аллее. Этих буков, как и многих других деревьев, не должно было быть в Макао. Это не их земля, не их воздух и почва. Но все же они росли здесь уже сотни лет. Китайцы со своей неутомимой суетой вокруг философии парков не могли ни восторгаться величественным духом этих деревьев. Поодиночке буки выглядели, как богатыри, а сомкнутые в строю аллеи становились дружиной. В такой компании легко убедить себя, что самостоятельно справишься с инопланетной дрянью, если она существует.

Мысли разбегались по дорожкам множества версий, ни одна из которых не казалась правдоподобной. Одно можно было сказать наверняка – тварь имела космическое происхождение и каким-то образом очутилась на Земле. Но как именно?

Мог быть вариант ее случайного попадания. Перемещаясь по космосу, пройдя каким-то образом все кордоны, она явилась сюда в одиночестве? Или были другие твари, которые еще себя не проявили? Пока им в зубы не попался инсектоид. Первая жертва и, видимо, большая вкуснятина. Интересно, чем ей не понравился изоморф? Да кому может понравиться эта меняющая форму скотина с присосками? Хотя тварь сама способна менять форму – уж не родственники ли они с гостем из Орфорта.

Или инсектоиды сами были переносчиками этой заразы? Притащили ее на Землю и сдохли? И объединяло их одно – участие в операции, связанной с застрявшим невесть где гиперфлотом Штрауса. Этот вариант событий нравился Ларскому еще меньше, чем первый. Он мог грозить чем-то более масштабным, чем захват случайно занесенного на Землю одиночного инопланетного хищника с цельно-фрагментарным мышлением.

Никита ускорил шаг, ему хотелось свернуть с широкой тропы, вырваться из-под сомкнувшегося над головой шатра зеленых крон и голых стволов, наступавших на него с двух сторон. Чтобы понять, увязать все факты и определиться с версией, ему нужно как-то суметь отстраниться от разраставшейся внутри тревоги и увидеть ситуацию целиком.

В сотне метров впереди был широкий, яркий проход, откуда проглядывала трава и ярко-красные пятна – наверное, головки цветов, в которых Ларский ни черта лысого не смыслил. Сейчас ему нужно найти беседку. Хорошо бы с высокой крышей над головой и у тихого водоема, окруженного зеленью и сонными тушами камней.

Я должен выспаться и посмотреть на все свежим взглядом, прежде чем отправлять отчет Марре. Но времени на это нет.

Приблизившись к проходу, он понял, что от светлого, открытого пространства его отделял гигантский дендротрон. Живая древесная стена разворачивалась вширь уступами, лесенками и переходами, понималась вверх изящными, покрытыми темной корой башенками с узкими бойницами, дышала на разных уровнях орнаментом сказочных фигурок, кора которых была светло-серой или нежно-зеленой. В сравнении со стеной дендротрона буки уже не казались гигантами, она поднималась, как доисторическая замковая крепость, метров на тридцать, а дальше начиналась сплошная густая крона – хвойные лапы тянулись куда выше древесных стен.

Сразу вспомнился отец – всегда несколько угрюмый, отгородившийся от людей, лишних технологий и информации. Он был асом дендротронологии: рисовал и чертил конструкции, виртуозно биопрограммировал их, разрабатывая самые необычные схемы регенерации и роста растений, и своими руками воплощал в реальность. Больше других деревьев он любил работать с березой.

Собственно сам проход в дендротроне был распахнутыми воротами, к которым вели богатыри-буки. Возможно, за ним обнаружится беседка? Ларский сделал несколько шагов, вдохнул открывшийся живописный простор и замер, внезапно понимая, куда его привели ноги.

Здесь начинались угодья, предназначенные для существ давно и безнадежно поработивших человечество, – детишек. Но что хуже всего, Ларский прекрасно знал место, куда попал – эту карамельную поляну с плавучими островами вокруг Дома-раковины. Проект Лизы. Единственный ее дизайнерский проект на Макао – место-мечта для юных принцесс.

С утра и до вечера Макао был всецело занят детскими развлечениями и мамочками, приехавшими выгуливать чад. На его игровых площадках, в волшебных лабиринтах, модельных зоопарках и на аттракционах успел отметиться почти каждый известный дизайнер.

У Лизы было непростое отношение к детям, слишком тревожное и серьезное, чтобы их заводить, и она никогда и ничего не создавала для детей. Кроме этого места. Пять лет назад она сказала Никите, что заказ из Макао – слишком престижное предложение, чтобы от него отказываться. Но он видел, что проект значил для жены нечто большее: попытку собраться с силами и заглянуть в глаза и души детей.

В раннее, еще только разгорающееся утро здесь никого не было. Острова, легкостью и прозрачностью напоминавшие облака, плавали на разных уровнях. Самые низкие были не выше колен Никиты, а потом тянулись выше и выше к подножию домика-раковины. Острова отличались друг от друга, но каждый напоминал пушистую снежинку с начинкой, привлекающей мелких обормотов. Внутри снежинок Лиза разместила цветы, разные скульптурки, механические устройства, световые картины и просто мячи, которые возвращались обратно, куда их не кинь. Все это приводило малолетних спиногрызов в состояние повышенного возбуждения, и они неутомимо скакали с острова на остров и пронзительно верещали.

Детское кружение замыкалось у гигантской раковины-улитки. Это был идеальный геометрический конус, слой за слоем поднимающийся в голубое небо. По спирали внешней стены домика можно было забегать на самый верх. Перламутровые бока раковины прорезали цветные окна-карамельки. Прозрачными выпуклостями они искрились на солнце и пахли невероятно аппетитно. Дети их неутомимо лизали, и даже Ларский, когда приехал сюда с Лизой месяц спустя после того, как она сдала проект, нашел в себе решимость и попробовал одно оконце. Оказалось так вкусно, что он облизал еще парочку.

– А когда пойдет ливень, что станет с твоими окнами? – спросил он тогда у жены.

– Они начнут таять, – рассмеялась она.

– И растают?

– Нет, конечно. Это вечные карамельки. О которых всегда мечтают дети. Сладкий дождь будет стекать со стен, но оконца останутся.

– Ужас. Все вокруг затопит липкой сахарной водой. Растения погибнут от сладости.

– Что за глупости, Ларский. Не погибнут. Ведь каждый с детства знает о червях-сладкоежках.

Вид у Лизы был веселый и заговорщический. Ему захотелось поддержать игру.

– У меня было тяжелое детство. Вместо сказок на ночь мне читали книги из жизни растений и заставляли слушать классическую музыку. Теперь я тревожусь за растения и ничего не знаю о червях-сладкоежках.

– Ладно. Давай договоримся. Если ты будешь хорошо себя вести, я на ночь расскажу тебе сказку. Про то, как черви-сладкоежки после сахарного потопа поднимаются из глубин и пожирают влажную землю. А потом, когда они пропустят через себя каждый ее клочок и от обжорства станут похожи на радужные шарики, они выползают на берег реки и валяются на солнце. А дети могут прыгать на этих шариках и подбрасывать их в воздух.

– Бедные! Они же не шарики, а черви, значит, просто лопнут от этих глупых прыжков?

– Ерунда. Ничто не делает нас более крепкими и радостными, чем съеденные сладости. После карамельного дождя черви не лопаются и могут прыгать, как мячики, три дня напролет. Они даже не боятся солнечного света.

– Ты обязательно должна рассказать мне эту историю в подробностях.

– Я же тебе обещала.

– Не думал, что ты знаешь такие интересные истории. Не говори больше никому. Иначе нализавшиеся карамели дети прилипнут к тебе и не отлипнут, пока все им не расскажешь.

Веселое выражение на лице Лизы как-то потускнело.

– Не думаю, что это случится, – сказала она серьезно. – Я просто закончила проект и не собираюсь больше браться ни за какой другой, связанный с детьми.

Ларский медленно шел краем летающих островов, все глубже погружаясь в воспоминания. Перед внутренним взором вставала спина Лизы, слишком прямая, слишком непреклонная для ее хрупкой фигуры, когда она разворачивалась и уходила прочь после короткой ссоры.

И о чем он вообще думает, когда ему нужно немедленно разложить в голове все детали своих треклятых версий. Прийти к хоть сколько-то определенному мнению и подготовить отчет для Марры. Самое правильное сейчас – вызвать авиетку, а не убеждать себя, что прогулка приведет мысли в порядок.

– Никита!

Он вздрогнул и обернулся на голос.

– Что ты здесь делаешь?

Никита попытался сморгнуть невесть откуда взявшийся образ. Никогда раньше, даже после алкоголя и бурных бессонных ночей, у него не было глюков.

– Лиза?

Она оказалась прямо здесь, в нескольких шагах от него. В стильном темно-зеленом костюме. Укороченный пиджак смыкался на груди тремя причудливыми вершинами треугольников. Волосы стали непривычно короткими и падали на лицо гладкой медью. По левой скуле змеился золотистый, как-будто проступающий сквозь кожу узор. Она была похожа и не похожа на себя.

– А ты что здесь делаешь?

Она пожала плечами и подошла ближе.

– Получила предложение на развитие этого проекта, – она небрежно мотнула головой в сторону дома-ракушки. – Пришла подумать, как это лучше сделать.

– Аа… – протянул, собираясь с мыслями, Ларский. – А я гуляю, пытаюсь привести мысли в порядок.

– Понятно, – кивнула она коротко и отвела глаза.

Он видел по напряжению, возникшему на ее лице, что она думала на самом деле. Знала наперед все, что он не договорил. Одежда для вечерних развлечений, неловкость, которую он не сумел скрыть в первый момент. Но Лиза ничего не скажет, даже не бросит ядовитой насмешки. Она всегда избегала неприятных разговоров. Прямых вопросов и ответов, которых не хотела знать.

– Что ж… – начала она, явно собираясь тепло попрощаться.

– Может, выпьем кофе и поболтаем, – быстро предложил Ларский.

– Кофе? – неуверенно повторила она, словно он предлагал ей грудное молоко на ночь.

Ее губы чуть разомкнулись, в изумрудных глазищах отразилось замешательство. В моменты растерянности и удивления жены на Ларского накатывало сладкое чувство всемогущества, куда более сильное, чем после удачно проведенного расследования.

– Да. Здесь неподалеку есть шелтер. Хорошое место, чтобы выпить утренний кофе.

Пять лет назад, после того как она показала ему дом-раковину и рассказала про червей-сладкоежек, они просидели там несколько часов кряду. Она тоже помнила об этом и теперь смотрела на него, раздумывая, медля с ответом.

– Хорошо, давай выпьем кофе.

Ларский чуть было протянул ей руку, но ощутив неловкость, сразу опустил ее. Лиза никак не прокомментировала этот короткий жест. И они просто пошли рядом.

Спуск во влажную полутьму шелтера прошел в молчании.

После полуденного солнца внизу совсем неплохо кайфовать в прохладе, поэтому уставшие от детских визгов мамаши частенько отсиживались днем под землей. Но ранним утром воздух в низких подземных переходах и зальчиках был ласково теплым, густым.

Очутившись внутри, Никита обернулся и посмотрел на Лизу, скользившую ладонью по перилам, но не нашелся, что сказать. Рядом с Лизой в этой прохладной полутьме Ларскому казалось, что весь мир будто посторонился и затих. Перед ними мягко светился проход сквозь земляные и глинистые ниши, слышно было, как журчала вода в фонтанчиках, расположенных у каждого стола.

Ближайший диванчик изгибался вокруг низкого столика и оказался завален шарами. Ларский скривился от этой умилительности, но все-таки сел. Лиза расположилась напротив. Проклятые шарики никуда не исчезли, только расступались, облепляли диван и фигуру Лизы. Какой-то издевательский фон для делового костюма и ее серьезного выражения лица, а он сам на фоне этих разноцветных пузырей наверняка смотрелся еще нелепее.

– Какого угощения желают наши гости?

Миловидная китаянка в ярко-желтом коротком платьице была просто клоном, но Ларский ощутил мгновение неловкости, вспомнив ванну с шампанским, смеющихся китайских подружек, а вслед за ними и Марго.

– Мне только кофе, черный, большую чашку и без сахара, – выдавил он.

– Госпожа?

– Эспрессо и отдельно сливки.

Они остались одни. Ларский откинулся назад и взял в руки зеленый шар.

– Зачем ты меня позвал, Ник?

В голосе не было ни вызова, ни недовольства, он звучал утомленно.

– Я тебя давно не видел, – пожал он плечами. – Соскучился.

– Если бы тебе хотелось меня увидеть, ты мог бы без труда меня найти или позвонить. Информация открыта.

Это было правдой. Жена не была соцданом, уровень публичного дозволенного доступа в ее идеально правильную жизнь был очень высоким. Он бы мог даже наблюдать за ней на расстоянии. Как она разговаривает с людьми, катается на велосипеде, рисует или расчесывает волосы и ничем, ни единым жестом не выдает свои мысли. Но он не делал этого, считал, что теперь не имеет права. Хотя она не отключила его.

– Мне не хватило смелости, – сказал он, сдавливая пальцами упругий зеленый бок шара.

Лиза недоверчиво покачала головой.

– Ты просто не захотел это сделать.

– Не знаю. Может, ты и права. Но я все равно соскучился.

Губы ее слегка напряглись. Но улыбка так и не появилась.

– Ты не изменилась. Так же красива…

– Я не меняюсь. Раньше тебе это не нравилось.

– Не нравилось, но…

– Что но?

Ларский отбросил в сторону шар.

– Это не я ушел от тебя, – проговорил он.

И шар вернулся, ударил ему в плечо. Дурацкое местечко для выяснения отношений!

– Ты позвал меня сюда, чтобы поговорить об этом? Спустя столько времени!

Лиза смотрела на него с недоверчивым возмущением, он подался ей навстречу, подбирая слова, но тут подошла китаянка, нагруженная кофе и слишком улыбчивая для сегодняшнего утра.

Лиза вежливо кивнула клону, придвинула к себе тонкую кофейную чашку и окунула ложку в густые сливки.

– Наши отношения и мой уход уже нет никакого смысла обсуждать, Ник. Давай оставим эту тему.

Он посмотрел на жену, а она ответила совершенно спокойным взглядом.

– У меня есть выбор?

– Нет, – покачала она головой. – Я не буду об этом говорить.

– Я понял. Тогда расскажи мне…

Ларский до конца не понимал, какого хрена он здесь сидит и что хочет услышать от своей бывшей жены. Ее физическое присутствие рядом затягивало, как водяная воронка, в прошлое, в глубоко похороненные чувства. Он был не в силах прервать погружение.

– Что рассказать?

– Не знаю. Что-нибудь. Чем ты занимаешься?

И вдруг она рассмеялась. Внезапно и неуместно.

– Что смешного? – нахмурился Ларский.

– Ничего. Просто ты стал не изобретателен в вопросах. Чем я занимаюсь? Работаю, рисую, живу в разных местах, встречаюсь с разными людьми. Все как обычно. А ты? Ты что-нибудь расследуешь, пропадаешь в прокуратуре, читаешь книжки, играешь и пьешь? Я что-то пропустила про тебя, Ларский?

– Нет, ничего, – покачал он головой.

Она права. Их беседа не имела смысла. Их встреча не имела смысла. Ее глаза, волосы, длинная изящная шея и родинка внизу живота, у самого изгиба бедра – все эти образы останутся в грустной копилке прошлого.

Она ни разу не доставала звезду из платана, он знал это наверняка.

– Вот видишь, – проговорила она совсем тихо и провела пальцем по кромке чашки с нетронутым кофе.

Они молча посмотрели друг на друга. В сумраке шелтера выражение ее лица казалось странно обманчивым, как на картинах древнего живописца с именем, забытым много веков назад.

– И что теперь? – выдавил он.

Она промолчала, отвела глаза и, чуть помедлив, встала.

– Я пойду, иначе опоздаю на встречу с заказчиком.

Ларский кивнул. Лиза протянула руку и прикоснулась к его щеке.

– Я тоже соскучилась по тебе. Так жаль…

Ларский замер, надеясь на что-то неопределенное, но ничего не делая, не говоря ни слова. Пара мгновений, и Лиза резко развернулась, быстро пошла прочь.

– Лиз! – крикнул он, поднимаясь.

Но она просто шла и не оборачивалась. Контур прямой спины в полутьме шелтера. Так всегда, стоило упустить момент, как ее решения становились необратимыми. Она была способна передумать, выбрать другой путь, сделать, как хотелось Никите, ждать, пока не оказывалась пройдена какая-то граница внутри. После удерживать ее было бесполезно. А Ларский вечно опаздывал, медлил в попытке сделать правильной выбор в личной жизни, всегда не понимал до конца, что ему нужно на самом деле. И Лиза раз за разом выбирала за них двоих.

Интерком взвыл, выбрасывая из печальных размышлений и заставляя похолодеть. Генерал-майор знал этот звук, слышал его на учениях, но никогда в реальности. Вызов на чрезвычайное заседание Совбеза. Угроза планетарной безопасности.

В одно мгновение тревога стянула узлами внутренности. Вопросы, которые он отложил. Ответы, которые он не нашел сегодня, могут оказаться страшнее его худших предположений.

 

Зоосити

– Милый, вот увидишь, ты не узнаешь Зоосити, когда ты улетал, он был еще крошечный, а теперь там столько всего понастроили.

– Понастроили? – настороженно спросил Сэм. – И ты хочешь, чтобы я в этом зоопарке всех осмотрел и всех вылечил?

– Не в зоопарке, а Зоосити, – улыбнулась Лулу.

Сэм скептически фыркнул, он не испытывал воодушевления при мысли, что ему придется заниматься каким-то ветеринарным врачеванием, да еще в свой законный отпуск. В то время как пивной загул со старыми приятелями откладывался на неопределенный срок. Не из-за Зоосити, конечно, а из-за полоумного Граува. Сэм на него окончательно разозлился. Но как пить пиво после этого совершенно дурацкого письма?

Сегодня, только продрав глаза, Сэм отправил запрос в прокуратуру, но толку в этом было чуть. Он, конечно, получит ответ, но времени может пройти и три дня, и целая неделя. Полковник медслужбы знал из опыта, что ведомства, когда им было нужно, ссылались на немыслимо сложные бюрократические процедуры, даже о возможности существования которых, обычные люди не подозревали. Когда Сэму исполнилось двадцать пять лет, он узнал с изумлением, что, оказывается, есть на белом свете казенные бумаги, которые согласовываются, визируются, подшиваются и складываются. А потом теряются. Поэтому нужно снова согласовать, визировать и подшить. И ждать.

– Если тебе не нравится лечить, то и не надо, – быстро проговорила Лулу и поцеловала его в щеку. – Ни за чье здоровье я там всерьез не опасаюсь. К тому же нам помогает Джеймс.

– Джеймс! Этот идиот, который хирургические нарукавники разрисовывает всякими значками, чтобы не забыть последовательность действий во время операции!!!

От возмущения Сэм даже отпихнул от себя изящный белый столик с кофе и свежими коричными булочками.

– Ты несправедлив, Джеймс прекрасный врач!

– Ничего бесподобного, он не может вылечить бегемота, – встрял Маська. – А ты же сможешь, пап, я знаю.

– А что не так с бегемотом? – осторожно спросил Сэм, начиная думать, что нужно срочно признать Джеймса прекрасным и даже лучшим врачом. Специалистом по бегемотам.

– Пап, он все время всем недоволен. Последний раз мы со Слоной пели ему песню, так он сказал, что у него заложило уши от нашего ора.

– Наверняка, вы в самом деле орали, и уши заложило.

– Потом я стал тихие стихи рассказывать, а он говорит, что это какой-то неразборчивый жабий концерт.

– Вот как… – задумчиво протянул Сэм, пытаясь скрыть свое скептическое отношения к дуэту Маськи и Слоны.

– Просто у бегемота такой характер, малыш. Он всегда не согласен и немного ворчлив, вот и все, – пояснила Лулу.

Сэм решил не спорить с этим мнением, чтобы не прослыть ворчливым, поэтому просто фыркнул и придвинул столик. Это был их семейный завтрак на параметрическом острове по дороге к Зоосити. Остров принадлежал не лично Лулу, а Центру бихевиористских исследований, который она возглавляла.

Летающий кусок земли с силовым куполом, хоть перемещался неспешно, но был очень удобен. Здесь размещались настоящие садики и пруды, в доступе было оборудование и несколько разных лабораторий. В общем, на параметрическом острове можно было не только работать, но и жить на природе: посиживать в беседке за чашкой кофе, как это сейчас делал Сэм, висеть в гамаке, как Лулу, и таскать за собой десятками слонов и бегемотов, выясняя особенности их характера.

– Нет, мам, – твердо заявил Маська. – Бегемот наверняка болен. Может, у него зуб болит. Или пузо от мутной воды. Вот папа его вылечит, и он тоже согласится стать нашим домашним животным, как Слона.

Уж лучше его не лечить

Сэм не стал высказывать свое мнение вслух и выдохнул с облегчением, когда сын вприпрыжку помчался прочь, видимо, к своему домашнему слону.

– Значит, животные с улучшенными нейронными характеристиками мозга не просто разумны, но и предпочитают жить в чем-то вроде городов?

Эксперимент был интересный, хотя Сэм и относился к нему с недоверием.

– Трудно сказать, что бы они предпочитали без нас. Но не все животные и насекомые могут проживать совместно. Некоторые не выносят и близко другие виды. Но есть такие, которым очень полезно проживать рядом.

– Конечно, если они связаны в экосистеме.

– Я не об этом. Я о симбиотическом психическом настрое. Два несвязанных вида, находясь рядом, даже жизнь друг другу продляют.

От слова симбиотический Сэм поморщился, но у Лулу уже горели глаза, скулы порозовели от возбуждения и желания рассказать об открытии.

– Да ну, – сказал Сэм и изобразил полнейшее недоверие.

– Нет, правда. Это сойки и суслики. Ой, только не смейся, Кэмбелл! Я не шучу, – теперь Лулу вскочила на ноги и взялась рассказывать, размахивая руками. – Суслики – это страшные истерики, у них повышенная нервная чувствительность. Зоологи все время ломали голову над тем, что биологически они должны жить до 30 лет, а по факту 4 года. Сначала летит соматика, потом эндокринология, еще, еще, а потом разрыв сердца, и привет.

– И правда. Суслики всегда куда-то панически бегут, не жизнь, а сплошной кипеж.

– Вот именно! А сойки имеют совершенно другую бихевиористику.

– И какую? Они – бесчувственные сони?

– Нет, скорее восторженные нахалки, дорогой. У них пониженное чувство опасности. Им кажется, что опасности либо нет, либо они с ней с легкостью справятся. Не сомневаются, что вместе и хищника загрызут.

– Они мне кое-кого напоминают.

– Ой, не придумывай, Сэм, – отмахнулась Лулу. – Оказывается, что если виды в природе никак не завязаны в пищевой цепочке и между ними нет никакого целевого взаимодействия, то тогда может возникать телепатический контакт.

Сэм помнил из курса экопсихологии, что телепатическая связь рождалась там, где слабели сознательные и речевые формы коммуникации. Когда взаимодействие существ не определялось рациональными интересами, а тем более пищевыми. Хищник не может вступить в телепатическую связь с жертвой, поскольку их сознание блокирует этот контакт. Если бы лев впал в транс рядом с сочной антилопой, то, ощутив ее смертельный страх, потерял бы аппетит.

– И что дает этот телепатический контакт?

– Они влияют на психологическое состояние друг друга.

– Кошмар! Суслики станут борзеть, как сойки?

– Да нет, просто происходит некоторое симбиотическое выравнивание. Угадай, чем мы их объединили?

– Организовали кружки по вышиванию бисером для сусликов и соек. Или водите хороводы по главной площади Зоосити.

– Сэм – ты дурак! – провозгласила жена обиженным тоном.

Когда речь касалась ее любимой работы, Лулу теряла всякую невозмутимость и взвешенность суждений и взвивалась от малейшей иронии. Сейчас у нее и волосы растрепались сами собой, и нос заострился.

– Ладно, хорошо, сдаюсь. И что вы сделали?

– Мы расселили их по районам, расположенным в шахматном порядке. И у тех и у других повысились показатели жизнеспособности. Прямо очень сильно повысились. Особенно у сусликов. Суслики стали спокойнее и увереннее.

– Здорово. Может, и нам пожить рядом с сойками?

– Ну тебя, Кэмбелл. Я тебе серьезно все рассказываю.

– Это я – серьезно. А вот ты волнуешься, как суслик.

Сэм сделал последний глоток кофе и ощутил легкую вибрацию – параметрический остров пошел на снижение. Под ними был Зоосити.

* * *

Сэм и Лулу отправились в путешествие над городом животных на небольшой энергосекции. Маська со Слоной заявили, что у них дела – нужно пойти и порадовать одного бегемота, после чего быстро исчезли. Жена была уверена, что с ними ничего не случится, зато не будут мешать запланированной ею экскурсии. Только они поднялись в воздух, Лулу принялась с удовольствием рассказывать о зоосити, а Сэм увлекся, рассматривая огромное, растянувшееся во все стороны поселение.

Это было необычное место. Совершенно искусственное и совершенно сказочное. Геометрические формы районов отделяли места жизни разных зверей, конструкции для гнездования и норности. Везде проходили транспортные коммуникации: широкие дороги для крупных животных, узкие – для средних и мелких. То там, то здесь территорию разрезали дорожки воды и ленты термитников для перемещения насекомых. Много пространства было затянуто дендротронами, в которых на все голоса щебетали птицы.

Сэм видел несколько площадей для парнокопытных с каскадными водопадами, разными уровнями водопоя и скальными нагромождениями. Справа тянулась приболоченная местность, но тоже застроенная сложными геометрическими конструкциями из какого-то пористого материала.

– Как вы определяете архитектуру районов для разных видов?

– Они сами определяют, а мы помогаем. Все жители Зоосити разговаривают с помощью голосовых модуляторов и даже пользуются гаджетами.

– Ты шутишь?

– Вот еще. Например, в каждой семье орангутангов есть синтезатор. Они любят готовить разную еду.

– Черт! Чем же они тогда отличаются от нас?

– О! Сэм, очень многим. Они любят трахаться во дворике и чтобы их детишки наблюдали за папой и мамой. Да что детишки! – все желающие.

– Диковато звучит.

– С их точки зрения – это очень культурное поведение. Вокруг соития – целый ритуал. Кстати, дворики у них – ничего так себе, а вот жилище – не очень человеческое: сначала нужно проползти по узкому проходу, а потом…

– Ладно, не рассказывай про потом, я тебе верю, что они от нас отличаются.

– Ты ужасно нелюбопытный!

– Я тревожусь от большого количества новой информации, как суслик.

– Да я только начала рассказывать! Кстати, я все экстренные вызовы перевела на твой интерком.

– Лулу!!

– Да ничего и не случится! Тут все стараются быть осторожными и не есть друг друга без предупреждения.

– Очень смешно! А кто здесь главный?

Лулу мгновенно стала серьезной и с деланой тревогой поглядела вокруг. Потом подвинулась к Сэму и произнесла с тихим драматизмом:

– У них есть мэр!

– Не может быть, – таким же драматическим шепотом ответил ей Сэм.

Лулу кивнула и вздохнула.

– Ты не поверишь, но это крыса. Она победила на выборах при активной поддержке термитов и кошачьих, и я ее опасаюсь.

Сэм рассмеялся.

– Ничего смешного нет, Кэмбелл. Она очень жутко строгая. Садится на задние лапы, а передние складывает себе на животик. А потом впивается в тебя черными глазками, шевелит усами и сухо так говорит: «Ну что ж, рассказывайте, что у вас, милочка?». И я сразу начинаю думать, что же я сделала неподобающего?

Сэм тоже оглянулся, но потом решительно обнял Лулу и поцеловал ее в губы.

– Будем надеяться, что мы ей не попадемся.

– Да. Не полетим в ту часть Зоосити, где находится мэрия.

Они еще раз поцеловались, чтобы скрепить договор, и тут интерком Кэмбелла издал странный визгливый звук. Лулу отпрянула и завертела головой. На севере от них, километрах в десяти по ощущениям, оранжевый луч тянулся от земли к небу.

– Что-то с Маськой! – воскликнул Сэм и вскинул вверх руку с голограммой.

Он сразу подозревал, что пешее путешествие добром не кончится. Все эти домашние слоны, ворчливые бегемоты и прочий зверинец…

– Это не Маська, успокойся, это стандартный вызов скорой помощи. Я же сказала, что перевела на тебя.

– Ты уверена, что не Маська?!

– Луч – он в районе кошачьих. Такой сигнал, когда кто-то из жителей пострадал.

Энергосекция уже летела по направлению к торчавшей оранжевой палке, и Сэм ощутил прилив раздражения. Он был в отпуске, в семейной поездке и несся сломя голову по каким-то вызовам. Нет уж. Вечером он четко объяснит Лулу, что есть выходные дни и это святое. Во время отдыха Сэм ни по каким вызовам носиться категорически не собирается. Пусть там хоть у десяти бегемотов разом отвалятся зубы. Ни за что!

– И что теперь? Я будут взглядом спасать твоих кошачьих? – проворчал он.

– Совсем не взглядом, – радостно ответила Лулу, не замечая дурного настроения Сэма. – Вон – прилетел автомат.

Реанимационный транспортировщик обогнал их и висел у изножья луча.

– Может, и без меня обойдется?

– Ну, милый, ну неужели тебе не интересно кому-нибудь здесь помочь? Ты будешь в самой гуще событий.

Сэм вздохнул, поставив в уме твердую галочку вечером разъяснить жене свою определенную позицию.

Но они действительно оказались в самой гуще.

Прямо под ними открылись последствия безжалостной бойни: истерзанное тело несчастного буйвола валялось в луже крови. Выглядело оно кошмарно: расползающийся бурыми лохмотьями мешок. Сэм, забыв свое недовольство, спрыгнул вниз и бросился к опустившемуся реаниматору. Роботы поднимут тело, и он быстренько возьмется за дело. Восстановить можно и не такое…

– Вот твари, чуть не сожрали животное!

– Сэм, подожди, – Лулу схватила его за руку. – Не буйвол! Буйвол – это же модель, мы здесь из-за леопарда.

Только сейчас шокированный расправой доктор Кэмбелл увидел, что чуть в стороне от кровавого побоища, вытянув морду на лапы, обессиленно лежала пятнистая кошка, и с ее плеча свисал большущий лоскут кожи. Обнажившаяся плоть сочилась кровью.

– Но… А буйвол?

– Да это же модель, Сэм! Очнись!

Лулу всплеснула руками, и тут до Кэмбелла дошло, о чем речь. Силовые модели ему обрыдли на Гамме. Но то была экономная жизнь на Дальних Пределах, и трудно было осознать, что на Земле тоже находилось место этим дешевым поделкам.

– Он что, охотился на это? – удивленно спросил Сэм и сделал шаг к раненому леопарду.

– Конечно, я охотился на ЭТО. На что мне еще охотиться? – ворчливым, рыкающим голосом проговорил огромный кот. – На тех, кто задает глупые вопросы?

– Черт, – дернулся Сэм. – Никогда не привыкну к говорящим животным.

– Не привыкнет он! – фыркнул кот. – Сначала залепи мне плечо, а потом своими неразвитыми привычками занимайся.

– Ни здрасьте, ни пожалуйста, но хамит. Они все такие наглецы, Лулу?

– От тебя я тоже здрасьте не услышал, человек.

Повеселевший доктор присел около леопарда. Рана у того была серьезной и должно быть болезненной: не только оголенная плоть, но и порванные почти до кости мышцы. Похоже, зверь расправился с моделью буйвола на адреналине, не чувствуя боли. Сэм прикоснулся к мощному плечу, и зверь дернулся, зашипел. Это выглядело естественнее, чем его самоуверенные высказывания. Самое время леопарду помолчать и сейчас, и на операционном столе.

Операционный стол транспортировщика был специально сконструирован, чтобы загружать в себя и поднимать на платформу очень крупных животных. Но отвозить леопарда в какое-то сложно оборудованное помещение необходимости не было: чтобы склеить такую рану – достаточно домашней аптечки и немного практики.

Подчиняясь мыслеприказу полковника медслужбы, силовые захваты операционного модуля вытянулись, чтобы подцепить тело животного. Но леопард недовольно ударил хвостом, и с большим трудом, шипя от боли, сам вспрыгнул на наклонившуюся плоскость. Улегся на бок.

Видимо, не первый раз так охотился… Знал, как подставлять поврежденные места.

Веселые искорки анестезии пробежали вокруг плеча хищника, и Сэм приступил к работе. Соединяя мышечную ткань быстрыми движениями, Кэмбелл опять думал о Грауве – как тот последний раз лежал весь в кровавых потеках и бормотал такое, что стоило бы заклеить рот идиоту. Но Сэм не заклеил. И даже не рассмотрел всерьез варианты приковывания капитана корабля в медицинском отсеке. Теперь жалел об этом.

– Зачем охотиться на здоровенного буйвола? Неужели недостаточно антилопы? – спросил он леопарда.

– Антилопы глупые и трусливые. На них не интересно.

– Модели не могут быть ни глупыми, ни трусливыми – это просто программа.

В этих биоконструкциях не было ничего, кроме дистанционно генерируемого и программируемого силового каркаса и кусков сочного мяса с шерстью сверху.

– Это я на них охочусь, человек, а не ты. Значит, лучше знаю, какие они.

– И как тебя зовут, охотник?

– Пард.

Сэм сдержал смешок, а стоявшая рядом Лулу отвернулась, пряча улыбку.

– А меня Сэм. Так вот, уважаемый Пард, – со значением произнес Кэмбелл. – В природе леопарды обычно охотятся на дичь поменьше буйвола.

– Мы тут другие. Смотрим в перспективу.

Боль Пард уже не чувствовал и по-кошачьи лениво потянул передние лапы, когда Сэм дезинфицировал восстановленное плечо ионным потоком.

– A-а? В перспективу – это понятно. И кто же запустил этого буйвола?

– Я и запустил, – покосился на людей зверь. – У нас каждый сам готовит себе охоту. Если одиночка. Про прайды говорить не стану.

– Но сам-то ты себе шкуру не зашиваешь. Поэтому был бы ты осторожнее, Пард.

Тот уже поднялся и мягко, проверяя ощущения в лапах, спрыгнул на землю. Далеко он не ушел, тут же уселся и стал вылизывать себе бок, пробираясь языком все выше и выше к пострадавшему месту.

Сэм с Лулу стояли, как дураки, словно дожидаясь, когда им милостиво сообщат, что больше в услугах не нуждаются. Но Пард не торопился с процедурой и прощанием.

– Не болит? – спросила Лулу.

– Классно починил, док. Спасибо. Можешь заходить в гости к Парду, – произнес зверь, поднялся и потрусил в сторону.

Какое-то время Кэмбелл в немом изумлении смотрел вслед. Потом слова нашлись сами.

– Вот ведь наглец! Могу, значит, заходить в гости к Парду!

Лулу звонко рассмеялась.

– Ну, вообще не каждому выпадает такая честь. Меня вот до сих пор не пригласили, хотя я не в первый раз у больших кошек.

– И нечего здесь делать, – буркнул Сэм и осмотрелся, ища глазами энергосекцию.

На самом деле здесь было необычно. Искусственная среда для разумных кошек походила на природу и была совершенно другой. Трава под ногами не была травой, это были микродеревца, гибкие и пружинящие, превращавшие поверхность земли в невытаптываемый зеленый ковер. Справа от Сэма и Лулу тянулись эбеновые деревья, но необычной, специально созданной формы. Они стояли, как раскрытые зонтики – высокая плоская крона и листья, растущие параллельно земле.

– Зачем такие деревья? – спросил Сэм.

– Кошки любят на них забираться и сидеть, и когти точить об эбен.

Лулу подняла руку с интеркомом и взглянула на голографические значки.

– Лио сообщает, что ожидает нас.

– Лио? Это кто?

– О! Это лев. Он считает себя истинным гласом народа, занимается в мэрии Зоосити связями с общественностью.

– Пропагандист крысы?

– Ты ему это не говори, – улыбнулась Лулу. – И имей в виду, мы находимся на территории Лиопрайда.

– Он здесь главный самец?

– Он так считает. Лио – лев-одиночка. Впрочем, никто из других одиночек и членов нескольких прайдов, проживающих здесь, не возражали против названия Лиопрайд.

– И мы не будем.

Они поднялись в воздух, и окрестности Лиопрайда открылись во всей красе. То там, то здесь высились островки эбеновых деревьев, между ними тянулись каменные лабиринты: обсидиановые полупрозрачные выступы, матовая чешуя навесов, площадки с зеленой порослью. Где-то под камнем прятались входы в логовища, но угадать их было невозможно.

– Что это за купол? – спросил Сэм.

В середине района выгибался вверх гигантский прозрачный купол, сделанный словно из хрусталя.

– Это место отдыха для жителей района. Там тусуются все: и рыси, и леопарды, и львы, и остальные, кто здесь селится.

– Центральная площадь Лиопрайда, значит?

– Ой, не надо, милый, говорить таким голосом, полным издевательского недоверия. Вон, кстати, и Лио.

Сэму показалось, что не энергосекция, а он сам завис прямо в воздухе от полнейшего изумления. Гривастая тварь, полуприкрыв глаза, лениво развалилась на ветке дерева и управляла развернувшейся перед ней голограммой космического боя. Сэм знал эту игрушку. Она называлась «Стар-кэтч». В ней игрок, развивая свою галактику, постоянно сталкивался с новыми формами материи, пространства и жизни, и вся фишка была в том, чтобы правильно определить, что перед тобой: потенциальный ресурс, враг, союзник, возможность или угроза. Нужно было выстраивать тактику взаимодействия с новым, обнаруживать его свойства и цели, и только потом вступать с ним в войну, дружбу, слияние или использовать для развития. Ошибочные выводы приводили к плачевным результатам. Самой проигрышной была тактика превентивного уничтожения неопознанной формы. Это тормозило ресурсное и союзническое развитие и, когда появлялся «реальный враг», он превращал тебя в ошметки.

На лапах хищника были надеты мягкие полусферы, видимо, на когтях или между пальцев размещались датчики управления голограммой, и Лио ловко рубился в «Звездные ловушки».

– Добрый день, Лио! – окликнула его Лулу.

– А, Лулу, – пробасил лев и приподнял морду. – Рад тебя видеть.

Голографическое изображение станций, кораблей и неопознанных цветных скоплений замерло и потеряло четкость.

– Как у тебя дела?

– Дел невпроворот, – сообщил Лио и зевнул во всю огромную, клыкастую пасть. – Готовим референдум по вопросу энергетической независимости термитов.

– Ничего себе! – очень естественно удивилась Лулу.

– Далась им эта независимость! И кому вообще нужны термиты!

– Если считать колонии поголовно, то термитов в Зоосити большинство.

– Вот именно, Лулу. Скоро мы все станем жителями одного большого термитника. Будем работать, размножаться, и все делать по предписанным правилам.

– Не ворчи, Лио, они много сделали для развития Зоосити.

– Конечно! И они ужасно активные и простые ребята. Делай то, шагай сюда, это правильно, это неправильно.

– Но, Лио, что же в этом плохого?

– Вот-вот, у нас уже среди воробьев, некоторых грызунов и даже волков появились сторонники термитизации стайной жизни. Все организованно, понятно и во благо народа. Никаких сложностей и сомнений. Тоска смертная.

Лев-одиночка зевнул во всю свою натуральную пасть, выражая глубину презрения. Сэм почувствовал духовную близость к развалившемуся на ветке хищнику. Он тоже не любил следовать правилам и много работать, хотя время от времени проводил в операционной по двадцать часов кряду, оттачивая технику. Но все же самые блестящие решения ему приходили в голову, когда он дул пиво, читал фантастику и резался во «Властелина темной материи».

– И теперь из-за этих термитов и их энергетической безопасности спать не успеваю, – продолжал ворчать Лио. – Бумаги, встречи. Да что говорить… Ничего без меня сделать не могут. Еле вырвал минутку для крохотной партейки, чтобы перевести дух, и вот опять…

– А что случилось? – встрял Сэм.

Он ощутил острую потребность обратить на себя внимание, поскольку лев, похоже, просто не замечал его присутствия.

– Ах да, – сказал вдруг Лио и уставился на Сэма, будто тот только материализовался в пространстве, да и то не полностью.

Повисло молчание. Пасть льва, казалось, растянулась в дружеской улыбке.

– Вы Сэм Кэмбелл, которого обещала нам Лулу?

– Обещала вам?

– Ну да. Вы же из военных? – небрежным тоном спросил лев.

– Полковник от медицины.

– А, не важно. Мэр просила задержать вас. Она сейчас подъедет. В Зоо-сити произошла какая-то подозрительная история.

– Какая еще история, Лио? – забеспокоилась жена.

Лев неспешно перевел на нее взгляд.

– История с пропажей… А, кстати, где твой малыш, Лулу?

* * *

Маська со Слоной прямиком отправились к бегемоту. В Зоосити он был пока единственным из своих родичей и проживал в широкой части протоки на юге. Протока уходила под мост и дальше в озеро, где у поверхности воды мелькали серебристые спины рыб. Трава вокруг места проживания бегемота была высотой с Маську и даже выше. Сплошная невидимость. А еще к протоке вели запашистые грязевые канавы, которые бегемот вытоптал себе для прогулок, но пробираться по ним Лулу не разрешала.

Да и не хотелось совсем. Потому что у Маськи теперь был Слона, и можно было сидеть прямо у него на голове и издалека высматривать уши и спину бегемота, торчащие над водой.

– Он опять не будет нам рад, – грустно сказал Слона.

– Мы кинем в него арбузом.

– А если он еще больше рассердится?

– Тогда кинем другим и споем ему песенку дружбы.

– Какую еще песенку дружбы?

– Какую-нибудь придумаем. Ты, главное, держись за меня, Слона, и не пропадешь.

– Хорошо, – прогудел слон и остановился у кромки воды.

Маська перегнулся через голову друга, держась за его обширные уши.

– Эй, бегемот, мы к тебе в гости пришли. Я и Слона, – крикнул он.

Тот приподнял голову над водой, и струйки потекли из пасти.

– Чего надо? – спросил он хриплым, недовольным тоном.

– А чего у тебя есть?

– Ничего, – отрезал тот и плюхнулся обратно.

– А у нас арбуз есть. Швыряй в него, Слона.

– Прямо в него и швырять?

Из закрепленной на спине корзины слон вытащил хоботом арбуз, но не кинул сразу, а принялся раздумывать.

– Кидай прямо в морду, чтобы он сразу заел.

Пока слон медлил, бегемот передвинулся в сторону и повернулся к ним и берегу задом. Его хвост недовольно закрутился пропеллером.

– Ну кидай же! – завопил Маська.

Арбуз неуклюже плюхнулся за серой тушей и закачался на воде. Бегемот к нему не притронулся, хотя короткий хвост замедлил движение.

– Ты, наверное, сильно большой ему кинул, не разжует. Кинь маленький. Раздался следующий плюх, и за серой головой с торчащими вверх ушами покачивалась уже парочка полосатых боков.

– По-моему, мы ему не нравимся, – удрученно заключил Слон. – И он не согласится быть домашним бегемотом.

– Согласится, – возразил Маська. – Мы просто ему не спели песенку дружбы.

– А какая она?

– Ну такая, громкая и дружелюбная. Я накричу, а ты мне помогай.

– Хорошо, я буду трубить в самых дружелюбных местах.

Маська набрал в грудь побольше воздуха и завопил что было сил:

– Мы со Слоной прилетели к бегемоту,

Мы летели из далеких мест.

И арбузы взяли мы с собою,

Чтобы с ними отправиться в поход.

И давать арбузы бегемоту,

Его прямо в морду угощать,

Чтобы бегемота стал нам другом

Вместе с нами захотел играть!

– И гуляяять, – длинно протрубил Слона.

Голова, спина и попа в воде заколыхались и несколько поменяли положение. Маська решил, что это добрый знак и снова набрал воздух в грудь:

– А у нас не только есть арбузы,

Но еще и бананы есть.

А бегемоту мы посадим брюкву,

Чтобы был урожай большой,

Чтобы бегемота стал нам другом,

И в хозяйстве стал бы помогать…

– Брюкву жевааать, – снова протрубил Слон.

В конце дружелюбной песенки раздался отчетливый хруст, и Маська понял, что один арбуз исчез с водных просторов. Он подумал, что нужно кинуть следующий, но потом вспомнил, что мама всегда была против бросания мяча во время еды. И хотя арбуз не мяч, но тоже круглый и бросательный. Поэтому бегемот может разворчаться, как Лулу и даже больше, потому что он постоянно был недоволен, а Лулу только время от времени.

– И что? Это все, что ли? Орали тут так, что я чуть не оглох, а дали только два арбуза? Какая же это дружба?

– Кидай, Слона, больше!! – заорал Маська.

И в воду градом полетели полосатые мячи. Бегемот захрустел. Сначала в хрусте слышался призвук недовольства, потом он стал затихать, исчез и превратился в умиротворенное хрюканье.

Маська подскакивал на Слоне и нетерпеливо спрашивал:

– Вкусные арбузы? Вкусные? Мы теперь друзья? Друзья?

– Ты мне уши оторвешь, – грустно сообщил Слона. – Лучше я тебя опущу.

– Опускай.

Оказавшись на земле, Маська решительно подошел к самой воде и важно выставил ногу.

– Мы тебе спели дружественную песню и дали много арбузов. Теперь ты должен стать нашим другом.

– Ничего я никому не должен, – прервав хруст, сообщил бегемот.

– Нет, должен! – топнул ногой Маська. – Таковы правила этикетки.

– Чего-чего?

– Этикетки. Это значит воспитанности поведения.

Это сообщение погрузило бегемота в глубокие раздумья. Поэтому последний арбуз он жевал очень медленно, фыркал и с сомнением косился на Слону и Мэтью.

– Ладно, – сказал он наконец. – Буду вашим другом, если по правилам этикетки.

– Ура! И мы будем звать тебя Бегемота!

Покончив со всеми арбузами, бегемот медленно вышел из своей речки. От воды он выглядел гладким, полированным, как морской камешек, который всегда приятно держать в руках и гладить.

– Только далеко гулять я не стану и играть в скучные игры – тоже.

– Мы в скучные и не играем.

– А где вы садите брюкву?

Маська только открыл рот, чтобы разъяснить про сельскохозяйственные угодья и виды на урожай на вспаханном огороде, как его перебила взявшаяся невесть откуда крикливая галка:

– Где!!! Где!!! Все думают, где, но никто не может найти!!

– Брюкву найти? – спросил Слона.

– Не брюкву, а Врана, – пояснила галка. – Он не пришел на урок и пропал!

– Кто пропал?

– Вран. Бедный Вран, не пришел и пропал. Никого не научил рисовать!

– Подумаешь, пропал, – фыркнул бегемот. – Знаю я его. Возомнил себя художником, а потом испугался и сбежал.

– Все пришли на урок. И даже коза, и петух прилетел. Принесли краски и раскраски, а он пропал. Не пришел, совсем не пришел.

Галка выглядела очень расстроенной. Взъерошила перья и перелетала с куста на куст. Под конец плюхнулась ногами прямо в глину, вымытую краем протоки.

– Подумаешь, не пришел, – сказал Маська. – Я бы тоже не пришел, если бы у меня планы поменялись или рисовать расхотелось. Сами бы и рисовали. Без Врана.

– Вран всех учит. Он своим языком такие… такие картины накрашивает. Цветные и блестящие, но очень тяжелые, очень – не унести.

– На картины смотрят, а не носят, – проворчал бегемот.

– Может, он заболел. Вы домой к нему ходили? – спросил Слона.

– Ходили. Везде ходили. Все ходили. Но нет его. Лелик сказал, что пропал Вран, совсем пропал. В ужасное место попал и пропал.

– Ужасное место?

– Да. Ужасное, ужасное.

Маська задумался, и чтобы легче было думать, выпятил вперед нижнюю губу. Что за такое ужасное место? Про Врана ему рассказывал знакомый кабан. Вран был большой ящерицей и рисовал картины длинным раздвоенным языком. Маська тоже попробовал рисовать языком. Но больше получилось носом, а потом болел живот. Лулу тогда сказала, что такие краски совсем не походят для поедания. Он и не собирался их есть. Еще мама сказала, что от души разукрасит ему попу, как только пройдет живот. Маська решил, что попу надо спасать и сделал собственного клона, точь-в-точь, не отличишь. Положил его в кровать, а сам спрятался в стенном резном шкафу. Но маман почему-то свои коварные планы забыла, умиротворилась и кормила клона хрустящими марсианскими вафлями с брусничным конфитюром, а еще гладила по глупой голове. А Маська смотрел на это через щель в шкафу и слушал, как бурчит живот. Странно, что Лулу это не слышала.

Шкаф тогда тоже казался ужасным местом. Но и выйти из него было небезопасно.

– Лелик видел это ужасное место? – деловито спросил Маська.

– Лелик сказал, что видел, но не помнит туда дорогу. Но оно очень ужжжасное. Все ходили и ходили, и искали, но его нет. И Врана нет.

– Прячется он под каким-нибудь раскаленным булыжником, – пробасил недоверчивый бегемот. – Не отличишь, где камень, а где его хвост.

– Нет его под булыжником. Не прячется он.

Галка, с которой Маська был не знаком раньше, от возмущения взлетела на голову бегемоту и постучала по ней клювом. Тот слегка мотнул мордой и сожмурился.

Маська подумал, что нужно попросить галку и по его голове постучать, наверное, это приятно. Но потом. Сейчас он должен организовать экспедицию. Иначе Врана не найдут.

– Во-первых, нужно понять, какое место в Зоосити самое ужасное. Во-вторых, выяснить еще два других ужасных места.

Мэтью говорил твердым и решительным голосом и для большей солидности взялся за хобот Слоны. Галка смотрела на него, слегка наклонив голову, а бегемот жевал губами.

Маська сделал важную паузу.

– И что мы будем делать с этими тремя ужасными местами? – нарушил молчание Слона.

– Мы к ним пойдем!

И они пошли. И даже Бегемота пошел, хотя сказал, что далеко от дома отходить не будет и что в крокодиловом брюхе видал он все эти ужасные места и любителей размазывать краски. А заодно и всех галок. Но все равно шел рядом со Слоной, а галка то отлетала, то возвращалась и снова садилась ему на голову.

Первым ужасным местом, по мнению Слоны, Бегемоты и галки, была темная пещера с ледяным омутом, где жила семья медведей. В пещере наверняка тесно и темно, а рядом с омутом – холодно, поэтому находиться в таком месте – ужасно.

Бурая медведица почесывала спину о высокую стену с радужными гребнями и наблюдала за медвежатами, играющими в лабиринте из валежника, бревен и вращающихся геометрических фигур. Она заявила, что Врана у берлоги не видела, а если бы и видела, то намазала бы ему медом одно место, чтобы он держал свой язык глубже между зубов, когда подходит к ее детям. Слона и Бегемота решили поверить хозяйке на слово и посещать берлогу раздумали. Маське понравились медвежата, и место вовсе не выглядело таким ужасным, чтобы погубить Врана.

От жилища медведя компания решила направиться в дальний кошмарный район, где за силовыми ограждениями царил невозможный холод, во все стороны тянулись унылые снежные поля с голым кустарником, заметенным доверху снегом. Все согласились, что это ужасное место и в нем можно пропасть без следа.

Впрочем, Бегемота сказал, что даже ради этикетки и дружбы он в эти морозные, злые кварталы не пойдет, а только постоит у теплой границы. А остальные, если хотят, пусть сами расспрашивают о Вране рогатых, понастроивших себе ледяных замков в бесприютной тундре.

Слона не испугался холода, он был более продвинут в технических вопросах и знал, что у Маськи в кармане есть силовой позициометр, который прикроет и от холода, и от жара, и от мошкары – от чего захочешь. Но бегемота никто уговаривать не стал, а то еще рассердится и дружить передумает. Тогда начинай с арбузами и песнями все сначала.

Друзья отправились по широкой дороге, чтобы выбраться из медвежьего угла, пересечь место проживания парнокопытных и двинуться дальше в сторону тундрорайона. Они вышли из-под огромного дендротрона, который больше походил на зеленеющий валежник, а не на дерево.

Тут Маська понял, что до второго ужасного места они никак не дойдут за один день.

– Нам же нужна платформа, – он хлопнул себя по голове. – И мы тогда быстро прилетим. И все осмотрим, а не будем ползать по снегу, как ужи!

– Ужи по снегу не ползают, – резонно возразил Слона.

– И мы не ужи, – категорически заявил Бегемота.

Маська посмотрел сначала на одного, потом на другого, а потом на галку, которая по-хозяйски расхаживала по спине бегемота и повторяла со значением:

– Не ужи! Не ужи!

Догадка прояснила все и сразу.

– Ужасное место! – торжествующе завопил Маська. – Это же место с ужами.

– С ужами?

– Точно!

Маська вызвал платформу, и они полетели. Место, куда они скоро прибыли, вовсе не было ужасным, а даже симпатичным – зеленым, кустистым, с вьющейся, как змея, речкой и низкими жилищами, сделанными из затянутой мхом древесины с большими и маленькими дырками, как кружева. Так и хотелось ткнуть в них палкой. Но Маська знал, что палкой друзей не заведешь, поэтому выкинул идею из головы.

Платформа опустилась у края поселения, где начинался заросший до полной невидимости овраг.

– Друзья! – провозгласил Маська. – Там, где была видимость и ровность, мы не разглядели Врана среди ужей и прочих, хотя он – большой. Предлагаю спуститься в овраг и поискать там.

– Это нехорошее место, – возразил бегемот. – Туда легко скатиться и там застрять. Лучше бы овраг был ровным.

Слона чесал хоботом лоб и похоже тоже сомневался в надежности оврагов. Галка летала кругами и призывно кричала на своем языке. Маська только собрался подбодрить нерешительных друзей, как из оврага что-то большое стало подниматься прямо к ним. Это была энергосекция, в которой стоял отец. Она приземлилась около Маськи, и Сэм вышел ему навстречу. Вид у него был какой-то незнакомый. Ничего смешного и круглого в папе сейчас не наблюдалось. Он выглядел непривычно серьезным и суровым, а еще казался очень высоким и очень сильным. Словно был одет в военную форму, а не в шорты и футболку с какими-то красным пятном на груди.

– В овраг нельзя ходить, Мэтью. Ни тебе, ни твоим друзьям. Сейчас вы полетите к маме.

Сэм наклонился и одним сильным движением поднял Маську на руки. На плече отца сидела большая крыса. Она молчала и строго смотрела черными бусинками глаз, а усы у нее шевелились.

Маська теперь не сомневался – внизу было ужасное место.

 

Лидер запредельщиков

Форменная бессмыслица, что в середине третьего тысячелетия пятьдесят шесть миллиардов человек все еще теснились на планете Земля. Нет, они, конечно, не теснились, а жили достаточно вольготно в городах, устремленных к небу и дающих дышать живой природе. Люди заселили Марс, жили на космических станциях и в нескольких колониях на других пригодных для человека планетах. Хотя найти их было совсем непросто, малейшее отклонение в гравитации, атмосфере, магнитном поле и даже цвете ландшафта приводило к быстрым или медленным, опасным или безопасным, но изменениям в человеческой физиологии и психике.

Даже на Марсе жило только около восьмисот миллионов, и колонизаторы Марса в пятом, а иногда и третьем поколении заметно меняли внешний вид, и цвет кожи был только одним из изменений. Найти второй родной дом, полноценную замену Земле с молодым солнцем человечеству не удавалось. Зато можно было создать собственную звезду и планету и отправиться на них в путешествие по Вселенной.

В детстве Майкл любил читать книгу Крачека «Бесконечный путь в жизнь» про приключения люберян – жителей экзопланеты «Люберия», отправившейся в дальний космос, чтобы найти ответы и доказательства отражения великого разума в структрах Вселенной.

Путешественники нашли много такого, с чем человечество ранее не было знакомо. Их поиски рождали новые вопросы, и они летели дальше, отправляя капсулы с информацией обратно на Землю по петлям своего пути. Но время шло, чувство связанности с Землей размывалось, и на четвертом поколении люберяне перестали воспринимать Землю собственным покинутым домом, она превратилась в древний, созданный их отцами миф о далекой, чужой, ищущей ответов планете. Миф был нужен для того, чтобы объяснить бесконечное движение вперед, вера в смысл которого была утрачена. На фоне этого разочарования на Люберии родилась новая вера – совершенно противоположная изначальной цели. Вера в остановку, в жизнь на одном месте, на большой планете, вращающейся вокруг звезды, которую они найдут. Они или их дети.

Многие, как и Крачек, не верили в сверхдалекие путешествия на экзопланетах. В их бесполезности убеждали и неудачные попытки, и фантастические романы. Многих. Но только не Майкла.

Конечно, экспедиция могла погибнуть, несмотря на то, что конструкция из искусственного солнца, планеты и кораблей сопровождения способна поддерживать себя и двигаться около сотни тысяч лет. Но утратить чувство связанности с Землей люди могли, только если этой связанности не было как таковой. Майкл мечтал сделать все по-другому.

Когда экзопланета «Горизонт» только строилась, все были в воодушевлении и больше миллиона землян стремились попасть в команду. А Стэнли разрабатывал принципиально новую схему постоянных контактов жителей экзопланеты с Землей. Связь с родиной должна была стать не просто технической возможностью, как это было во время предыдущих экспедиций, когда до Солнечной системы доходили сигналы, отправленные десятки лет назад, а приоритетной задачей, такой же, как и сами исследования.

Если будет утрачена альфа-связь, то по маякам их пути отправятся субсветовые информационные капсулы. В регламент взаимодействия с ушедшими экзопланетами Майкл сам предложил внести поправку о ежедневном информационном обмене с двух сторон и о необходимости возвращения экспедиции до места восстановления связи, в случае ее утраты.

Обязательной частью отправляемых данных должна стать гуманитарная информация: новые фильмы и книги, общественные и политические новости, смешные и трагические истории, а не только результаты научных изысканий и показатели работы узлов и агрегатов. Земля и «Горизонт» будут жить и дышать в унисон, пусть даже разорванные парсеками пространства и времени. Это необходимо, иначе экспедиция, отправленная ради будущего землян, чтобы подготовить человечество к грядущей трансформации вселенной, станет бессмысленной.

Майкл говорил отцу много раз, что будет рядом с ним и с мамой каждый день своего полета, но отец только качал головой, а потом затеял кампанию вокруг дурацкой поправки о возвращении по требованию. И добился своего, потому что всегда получал желаемое с помощью бешеной харизмы, денег и влияния в обществе.

Отец Майкла был авторитарной задницей, уверенной в своей правоте, особенно потому, что практически всегда оказывался прав. И Уильям Стэнли обязательно воспользуется своим правом на встречу через сорок лет, Майкл не сомневался в этом, особенно после того, как отец отдал столько своей энергии на принятие поправки, но в первую очередь – ради мамы. Хотя она всегда говорила, что не будет настаивать на его возвращении. Только взгляд ее, размытый, туманный, уходил в сторону при этом обещании, и в груди Майкла разрасталась ноющая пустота.

Он бы всегда оставался на связи и рядом с ней за миллиарды парсеков, и одновременно хотел сам распорядиться своей жизнью, отдать ее за то, во что верил. Прав он или нет, но таков был его выбор.

Майкл расстроился и растерялся, когда была принята поправка о связи поколений, а точнее о праве отцов ломать судьбы детей по своему усмотрению: я тебя породил, я тебя и… верну. К тому моменту все было готово к отлету, его и пять тысяч жаждущих полета ждала уютная и обустроенная планета: с деревьями, цветами, животными и лабораториями, и пылающим солнышком в магнитном кармане. Майкл Стэнли прошел жесткий отбор, а потом и выборы на должность губернатора экзопланеты на ближайшие два года и имел право отправиться в путь в любой момент этих двух лет.

Но не улетел. Как и остальные.

В вынужденном возвращении через сорок лет был привкус поражения, словно ты снова оказываешься на линии старта, выбросив в черную дыру половину своей жизни. Было и другое чувство. Ступая на землю «Горизонта» после поправки, ты подписываешься под сдачу проекта в срок, проекта под названием «неизвестность».

А сама поправка была плоть от плоти общества, боящегося настоящей жизни. Люди, которые для того, чтобы отправиться в горы или сплавиться по реке, заковывают себя с ног до головы в силовую защиту, утрачивают особенный острый вкус жизни, что был когда-то у предков. Признать эту поправку – это все равно что согласится с тем, что жизнь и должна остаться такой – стерилизованной прививками и протоколами безопасности. Когда воздух вдыхают, но им не дышат.

Но Майкл не мог, просто не мог с этим согласиться.

После принятия поправки Майкл попытался найти для себя совсем другой путь. Был на Марсе, возглавил диагностическую группу у колец Сатурна. Все это было не его. Отец твердил Майклу, что кровь того отравлена идеей пользы и желанием принести себя в жертву. Он ошибался. Стать жертвой – не было его желанием, он хотел стать победителем. Невозможно слить в чан самого себя, а взамен получить другое «я».

Поэтому через десяток месяцев мучительных попыток найти другую цель и смысл жизни, Майкл понял внезапно и ярко, стоя на вершине Маттерхорна, – он полетит и не станет возвращаться, если не сочтет это верным. И плевать на поправки.

Этот выбор делал его преступником.

Остался только вопрос, как покинуть Землю? Сделать вид, что признаешь поправку, помириться с отцом и отправиться в путь на якобы отмеренные сорок лет, а по дороге взломать программу запуска возвращения? Или сразу поставить себя вне закона. Улететь без предупреждения, не прощаясь, не оставляя сомнений ни у кого.

Майклу было противно юлить и врать, особенно отцу, когда он был убежден в своей правоте и в своем праве. Значит, оставалось одно – готовить бунт и бунтовать.

«Горизонт», как и Земля, вращался на солнечной орбите. До сих пор. Никто не отменил полученный Майклом после конкурса проектов развития и прямых выборов статус президента экзопланеты. Он мог собрать участников экспедиции и дать команду старта. Но он не принимал решения слишком долго и, когда на вершине Маттерхорна выбор был сделан, «Горизонт» уже стоял у временной границы консервации по протоколу. А участники полета? Далеко не все согласятся пойти против закона и промолчать о планах своего лидера.

Поэтому ему снова пришлось собирать команду из тех, кто боролся с ним против поправки, и из новых, тех, кто жаждал приключений. Майкл никого не хотел использовать вслепую, поэтому каждый из новых и старых членов экспедиции знал, на что шел. Если с Земли затребуют возвращения их поколения, – они не вернутся, не пожелав этого сами.

А когда земляне поймут, что требование не выполнено, они могут запустить программную капсулу по следам экзопланеты, чтобы развернуть весь «Горизонт». Но и это не поможет. После отлета с Земли они потратят пару лет на переконфигурацию шести гигантских стартовых двигателей экзопланеты, и программа возврата, по сути, будет уничтожена. Это был план, и для его реализации нужными были специалисты экстра-класса и время.

Вопрос отказа от взаимодействия с Землей, от постоянного обмена информацией Майкл даже не рассматривал. Они улетали ради будущего человечества, и ни на секунду экспедиция не имела права забывать о родной планете, тем более, что на создание путешествующего космического тела ушли огромные ресурсы – семь лет федерального бюджета. Они не предадут интересы людей, но будут служить им на своих условиях. Они бунтари, но не воры.

Время работало против Майкла. Новая команда не успевала подготовиться к началу демонтажа «Горизонта». Проектная документация реконфигурации двигателей не была разработана полностью. Кроме того, участников полета стало меньше, гораздо меньше, и теперь не хватало специалистов и оставались не закрыты некоторые области знаний. Братство запредельщиков в новом составе тренировалось тайно, боясь наблюдения, блокируя каналы коммуникации и накачиваясь информацией до предела.

Когда два месяца назад экскурсионные программы на «Горизонт» были закрыты, и появилось сообщение, что Министерство обороны начинает процедуру консервации, Майкл запаниковал. Он знал, что начнут с вывоза животных, растений, демонтажа биогенераторов воды и микроорганизмов. А потом отправят искусственную звезду на более насущные надобности.

Без биогенераторов нельзя было обойтись во время полета длиною в жизнь. Одно время думали, что точности синтезатора для человеческого организма достаточно. Пока не был открыт депрессивный синдром, названный скукой Палмера. С человеком, живущим только на синтезированной еде и воде, было все в порядке, пока он чем-то занимался: работал или развлекался, просто читал, но состояние покоя вызывало жестокие приступы депрессии, суицидальные мысли. Достаточно было потреблять что-нибудь натуральное на фоне цифрового питания – лучше воду, чтобы синдром полностью исчезал.

Как только демонтаж начнут, – бунт Майкла провалится и придется объявить о своем желании улететь и о готовности следовать правилам поправки. Пока не истек его губернаторский срок.

* * *

В попытке хоть что-то узнать и принять решение Майкл Стэнли отправился на пресс-конференцию, организованную Министерством обороны по вопросам развития гиперфлотов Федерации. Там было много народу и столики, накрытые для гостей. На этой пресс-конференции Майкл встретил Алексея Треллина и неожиданно для себя познакомился с Джеки.

– Майкл Стэнли, давно хотел вас увидеть поближе.

Молодой генерал-интендант говорил громко, заставляя всех вокруг оборачиваться. Звонкий голос звучал с такой нескрываемой, едкой насмешкой, что Майкл внутренне подобрался и ощетинился.

– Вот и увидели достаточно близко, – произнес он в ответ холодно.

Желание противостоять было неправильным, Треллин лучше других знал график демонтажа экзопланеты, точные даты не были представлены в открытых информационных источниках, поскольку касались объекта высокой ценности.

– Человек, который отказывается от мечты во имя закона и сыновьей почтительности, должен иметь невероятную силу воли и быть истинным гражданином.

И подбор слов и тон выдавали желание поиздеваться. Пока Майкл молчал и кривил губы, Алекс хлопнул его по плечу и воскликнул еще громче:

– Рад, что такие люди еще встречаются.

Он развернулся к стоящему рядом и широко улыбающемуся белобрысому офицеру и добавил:

– Они редкие, как мамонты, и такие же ценные.

Оба рассмеялись.

Глядя на то, как эти двое отходят от него, Майкл чувствовал одновременно кольцо ярости, сдавившее горло, и горячие пальцы стыда на щеках. Он не нашелся что сказать, кроме того, что говорить был не должен. Кулаки сжались сами собой.

– Не обращай внимания. Ты не единственный. Мой маленький братик всегда слишком много себе позволяет и слишком много о себе думает. Правда, часто оказывается прав.

Большущие, чуть раскосые глаза снова смотрели на Майкла, только теперь не насмешливо прищуренные, а любопытные, распахнутые и веселые. И разглядывали его не сверху, а снизу. Так он познакомился с Жаклин Треллин.

В ближайшие же выходные Стэнли отправился с ней и ее братом поиграть в бильярд на льду. Алексей достаточно легко обыграл Майкла, новичка в этом спорте, и с большим трудом Джеки. А когда они сидели за круглым прозрачным столиком и пили кофе, интендант говорил много и опять не пытался быть хотя бы вежливым. Джеки пихала брата в бок и даже отвесила пару раз сестринский подзатыльник. Майкл не находил в словах Алекса ничего милого и боролся с желанием высказать самовлюбленному генерал-интенданту все, что думает о таких, как он. Тогда он сдержался, чтобы сохранить возникшее знакомство и иметь возможность воспользоваться им. Прошло чуть больше недели, и Майкл запутался в своих чувствах к Джеки, а еще через пару недель и во вранье.

Он выяснил, что Алекс нередко ночами работает у себя дома в Дублине. Майкл отлично знал существующие системы организации безопасности и понимал, что доступа к документам высокой секретности из домашнего кабинета Треллина не могло быть. Но информация по консервируемой экзопланете – что и когда собираются демонтировать, а может, уже демонтировали, и где это хранится – вряд ли имела высокий уровень секретности.

Попробовать проникнуть в кабинет и глянуть на информацию стоило. Даже если Майкл не найдет то, что ему нужно, то при тщательной подготовке вряд ли его раскроют. Он знал, что такие самовлюбленные типажи, как Алекс, очень небрежны в мелочах.

Кроме того, Треллин его раздражал, и утереть генеральский нос напоследок, даже если тот и не поймет этого, – очень хотелось. Вот только как к этому отнесется Джеки? Майкл не мог понять и поэтому молчал о своей задумке.

Во-первых, нужно было раздобыть на черном хакерском рынке прокисшую иридиальную карту, во-вторых, попытаться ее перепрошить, отсканировав по максимуму физиологический фон Алекса, и в-третьих, сделать клона и отправить его в кабинет дублинского особняка.

Чтобы добраться даже до не слишком секретной информации Министерства обороны, недостаточно было хакеров и точных клонов. Взломать сеть извне безнаказанно было невозможно, а у офицеров с доступом вносились изменения в характер радужной оболочки и сетчатки глаз так, что они становились уникально «блуждающими». Алгоритм и параметры блуждания зашивались на иридиальной карте – своего рода изолированном ключе, добраться до которого хакеры могли только в момент уничтожения старой карты. Оставалось только попытаться получить скисшую и перепрошить. Высокую степень точности воспроизведения достигнуть было сложно, а для проникновения в структуры Минобороны нужно было овладеть еще верификатором, который готовил канал связи, и, по сути дела, являлся замком для ключа иридиальной карты конкретного человека.

Но в домашнем кабинете Алекса не могло быть верификатора.

Уже неделю Майкл был готов провернуть задуманное, но мысль о Джеки его останавливала. Можно было бы ей все рассказать или отказаться от дурацкой затеи и, понадеявшись на то, что демонтаж не начат и они все успевают, дать отмашку всей сети трех тысяч запредельщиков без всяких дополнительных проверок.

Сегодня утром, улетая со станции скорой помощи, он дал себе слово принять решение через день и либо все ей рассказать, либо не лезть в кабинет ее брата с клоном, уже спроектированным в лаборатории соцда-нов в Дели под добытую на черном рынке и перепрошитую под Треллина иридиальную карту. Но когда с ним на связь вышел сектор «Орбита», времени не осталось ни на просмотр, ни на принятие взвешенных решений.

– Что случилось, Майкл? Ты словно провалился сквозь грозовое.

Джеки вглядывалась ему в лицо, а он лихорадочно пытался сообразить, что же ему делать. Его как будто выбросило на каменистый берег – беззащитным телом на режущие уступы.

– На орбите «Горизонта» внезапно возник грузовой транспортник, – с трудом проговорил он.

– Ты хочешь сказать, что начали демонтаж и что-то вывозят?

Темные глаза смотрели встревоженно, но где-то в их глубине, казалось, промелькнула тень облегчения. Майкл ощутил, как растерянность сменяется злостью.

– Начали?! Может, уже закончили! А мы не заметили ничего – никаких изменений, даже прибытие команды и машин для демонтажа.

– Не злись, Майкл! И что ты собираешься делать?

Тоненькая фигурка, замершая на фоне двух других: прокуренного соцдана и черного полицейского. Стоп-кадр из жизни, который, как кадр из фильма, не отмотаешь назад. Только вперед.

– Улететь. Я собираюсь улететь, Джеки. Через несколько часов, пока не станет слишком поздно.

– Так сразу! Но если они успеют или успели вывезти важные элементы?

– Не успеют, – яростно убеждая себя, проговорил Майкл. – Звезда на месте, крейсера сопровождения на приколе. Других транспортников не видели. Если что-то разобрали – мы соберем. Среди нас высококлассные инженеры.

– А если не сумеем?

Джеки взволнованно подалась вперед, тоненькая прядь волос липла к ее щеке у самых губ, а за плечом плавал почти пустой бокал вина. Это может оказаться их последним свиданием.

– Тебе лучше остаться здесь на Земле, – прошептал он. – Вдруг все пойдет не так, как нужно.

– Если летишь ты, Стэнли, то лечу и я.

– Ты не понимаешь, это не история про любовь, ты должна хотеть провести целую жизнь в скитаниях. А не пойти за мной просто… просто, чтобы…

Он запнулся, пытаясь подобрать слова.

– Просто чтобы быть вместе, ты хочешь сказать?

В словах прятался холод обиды, и Майкл промолчал. Помедлив, она отвернулась, протянула руку и выключила фильм. Каштановые завитки скользили по светлой коже спины. Майкл протянул руку и коснулся ее плеча.

– Я бы хотел, чтобы ты была рядом, но я думаю, это неправильно. Не для тебя.

– Я сама решу, Стэнли. Если ты, конечно, хочешь быть со мной.

Этот разговор уже происходил между ними, и Майкл просто терял время, нарезая старые круги. Он спустил ноги и встал, собираясь с мыслями. Одежда ломаными фигурами лежала на полу.

Двенадцать цифр и три буквы на голограмме интеркома связали его с двадцатью шестью укрупненными сообществами специалистов. Братство запредельщиков делилось по областям знаний, хотя в каждое такое подразделение могли входить и люди со смежными специальностями, и просто чьи-то друзья и любимые. Двадцать шесть фиолетовых точек соединились в полусферу, значит, связь внутри их закрытой сети была установлена. Он мог бы посмотреть в глаза каждому из двадцати шести, но дискуссия была лишней. Никто из команды спецов не мог видеть сейчас его голого в фарфоровой квартирке Джеки, но могли слышать, и этого было достаточно.

– Говорит Майкл Стэнли. Время на подготовку вышло, друзья. Время на обсуждение тоже. Через шесть часов всем, кто летит в составе экспедиции, необходимо выйти на орбиту экзопланеты. Это приказ губернатора «Горизонта». По точкам транспортной доставки трехчасовая готовность, остальные добираются сами. Никого не ждем, но, надеюсь, что все успеют к сроку. Отбой.

Он отключился и поднял с пола еще влажные от дождя шорты.

– Что будем делать мы? – тихо спросила Джеки.

– Я вернусь за тобой. Через пару часов.

Она кивнула. Майкл, раздумывая, слегка прикусил губу.

– Ты… будешь говорить с братом?

Джеки пожала плечами.

– Я не знаю. У него какие-то учения в Северной Америке.

– Пожалуйста, будь осторожна в разговоре. Если произойдет огласка до того, как мы туда долетим, все может осложниться.

Джеки кивнула. И Майкл резким движением натянул на себя майку.

* * *

И все-таки он был перед особняком Алекса в Дублине. Странный ядовито-желтый дом был закрыт наглухо и подсвечен плавающими по кругу красными фонарями. Цветовые сочетания и тяжелая, нависающая над входом лепнина фронтона таили какую-то сверхъестественную угрозу. Словно здание охраняло невидимое существо, и мечущиеся красные тени были его клыками.

Майкл отвечал за три тысячи человек и просто не имел права не попытаться получить информацию. Нужно знать, в каком состоянии имущество, которым ты намерен распорядиться.

У Стэнли был час в запасе и, если демонтаж экзопланеты зашел дальше, чем они думают, если хоть что-то по-настоящему значимое было вывезено и отправлено мимо ослепших глаз братства на охраняемые склады интендантов, то он еще успеет дать отбой или захватить нужное по дороге. Или как законный губернатор экзопланеты назначит официальную дату старта и вместе со своими братьями будет врать, улыбаться и прощаться с Землей.

В личном пользовании у Майкла не было авиетки, но у него была платформа, переоборудованная в лабораторию, которую он активно использовал последние три года. Он притащил ее вслед за скутером, и теперь, зависнув над плетением ночных улиц Дублина в ста метрах от дурацкого желтого дома, сидел у пульта лаборатории и следил за медленным вращением прозрачного кокона синтезатора живых организмов. Внутри уже выросла точная копия Алекса Треллина по проекту делийских спецов. Еще десять секунд на завершение слоя…

Майкл коснулся пальцем строки загрузки программы, и труба кокона выплюнула голое тело клона. Алекс Треллин сел на пол и уставился на Стэнли. Программа еще загружалась в него, и темные продолговатые глаза смотрели на Майкла и одновременно сквозь него. Создавалось странное впечатление, что искусственное создание заранее знало, чем кончится эта безумная затея, и могло бы сказать, но не станет ли еще хуже от слов?

– Прекрати, ты не Алекс и не Джеки, ты просто клон, – прошептал Майкл.

В глазах клона появилась осмысленность, а губы растянула знакомая ядовитая усмешка. Майкл Стэнли усмехнулся в ответ. Возможно, следуя алгоритмам иридиальной карты, в существе блуждала не только радужка, но и личность генерала-интенданта. Только теперь командовать будет не он.

Сегодня ночью из нас двоих получится отличная команда.

Клон вошел в распахнувшуюся перед ним дверь, сделал несколько шагов и стал подниматься по лестнице. Майкл не чувствовал его тела, но получал прямую трансляцию, словно сам двигался внутри дома. Показания нанометрона проецировались на сетчатку синтезированного существа и на его собственную. Этой технологией пользовались в основном военные, в обычной жизни бомбежка мозга и зрения информацией обо всех возможных химико-физических параметрах окружающего мира крайне раздражает и вгоняет в депрессию. Если ты, конечно, не под эмотиконом.

– Давай направо, генерал.

И клон свернул в бешено-цветастый кабинет на втором этаже. Открытый для всех гостей. Майкл бывал там пару раз и мысленно сравнивал вкусовые пристрастия Треллинов – хрупкий фарфор и крупные формы, угрожающие цветом и внезапным падением. Почему брат и сестра такие разные? Потому что одна родилась на Земле, а другой в космосе, и целый месяц только капсула поддерживала его жизнь.

Нанометрон сообщал, что стена справа была покрыта натуральной масляной краской, слоем в три миллиметра. Алекс не пожалел ни краски, ни усилий. Зачем столько?

Клон приблизился к рисованной жирными, положенными внахлест мазками двери, которая кривилась под пьяными головами подсолнухов. Прошла секунда распознавания, и дверь стала отодвигаться.

– Хорошо работаешь, генерал, – одобрил Майкл.

Этот смежный кабинет отнюдь не был секретом, Алекс сам не раз говорил, что позволяет себе работать за зеленой дверью. Но внутри Майклу бывать не приходилось. И с чего бы? Он был парнем Джеки и, когда пару раз заходил в этот странный дом, то только с ней.

Стэнли осмотрелся, за закрывшейся дверью пространство казалось не менее тревожным. Закрытый кабинет был круглым, но его стены, закручиваясь спиралью выпуклых сот политеки, сходили на конус. На нижних уровнях выпирали тяжелые, невесть зачем нужные полки, беспорядочно теснились кронштейны. В центре на гладком и почему-то лиловом полу стояло крутящееся кресло с высоченной прямой спинкой.

– Твой звездный час, генерал Алекс, – опять проговорил Майкл, и клон сделал шаг к креслу.

Синтезированному разуму не нужно было отдавать команду, он действовал сообразно задаче наиболее оптимальным образом. Стэнли сгрузил в него информацию о формах хранения данных, компьютерных системах, экзопланетах и знания смежных областей. Скорость обработки данных у клона была выше, чем у человека, и типовыми алгоритмами поиска информации он владел безупречно.

Мозг Майкла регистрировал быстрое вращение клона внутри всплывающих голограмм данных, папок, строк, фрагментов разных записей. Стэнли старался пропускать мимо себя все то, что явно его не касалось. Пусть он вор, но не сорока-воровка, ему не нужно то, на что он не имеет права. Мелькнул запрос инсектоидов на создание курортной базы на Уране и рекреационного комплекса для личинок на северном полюсе Земли. Майкл едва сдержал вспыхнувшее мальчишеское любопытство, но перед ним веером раскрылись файлы с маркером экзопланеты.

Пальцы клона разворачивали упакованную информацию, кусок за куском, давая ознакомиться Майклу, хотя синтезированный генерал запоминал абсолютно все, и Стэнли получит полный пакет.

Здесь было много конструкционных данных, которые губернатор «Горизонта» и так знал наизусть. Нужны были последние сводки, планы и графики демонтажа и консервации. Клон распечатал папку «Текущее» и развернул ее содержание в панорамную голограмму, идущую на высоте его глаз. Майкл жадно впитывал каждый значок и каждую строчку. Затянутые мышцы спины стали расслабляться, и Стэнли провел ладонями по глазам. Все не так плохо, как он опасался, все в порядке. Процесс консервации должен был начаться через несколько часов, для этого и пригнали транспортник категории С.

В любом случае тянуть нельзя – они улетят, как уже решено. До «Горизонта» около часа пути и меньше миллиона километров. Он двигался по орбите Земли, сразу за ней и чуть дальше от Солнца, на второй космической.

– Умница, генерал Алекс, – с чувством произнес Майкл. – Ты и правда – просто умница.

Оставалось только все выключить, закрыть и быстро уйти.

Клон был на нижних ступенях лестницы, уже у самого выхода, как дверь внезапно открылась и на пороге возникла Джеки.

– Проклятие! – Майкл подскочил на ноги, не в силах поверить трансляции.

Зачем она сюда приехала, ведь брата здесь нет? Почему он не подумал, что ей может что-нибудь понадобиться в этом доме?

– Леша? – подняла голову Джеки. – Что ты здесь делаешь и почему ты голый?

Майкл схватился за голову. Ему хотелось выдрать пару клоков волос из проклятого голого черепа.

– Я спускаюсь по лестнице, – ответил клон. – Поскольку уже ночь, на мне нет одежды.

В целом – логично. Нечеловечески логично.

Но Джеки способна вытрясти душу даже из невинного робота-сборщика, и в таком раскладе клону не устоять.

– Какая лестница? Тебя не должно быть в Дублине. Что с тобой случилось, Алексей?

В голосе Джеки звякнуло железо и ее фирменная подозрительность. Плохо соображая, что делать, Стэнли бросился к секции спуска с платформы.

Он был на мостовой и, спотыкаясь, бежал к дому, пока клон сообщал, что в Дублин его отправили дела и теперь ему пора, а на одежду совсем нет времени, к тому же на улице тепло. Последнее утверждение с головой выдавало незамутненное человеческими культурными наслоениями искусственное сознание.

Когда Майкл влетел в дверь, Жаклин уже трясла высоченную фигуру за голые плечи и требовала сообщить, кто его создал.

– Это я, Джеки, – сквозь сбившееся дыхание проговорил Майкл.

Она обернулась и замерла. Губы ее слегка приоткрылись, а глаза стали непроглядно черными.

– Прости, Джеки, это я сделал клона Алекса. Я хотел тебе сказать, но…

– Это ты сделал Алекса? – проговорила она чуть слышно и обернулась, словно искала защиты у неподвижного синтезированного брата.

– Да. Я хотел рассказать, но все так запуталось.

– Что запуталось, Майкл? Я ничего не понимаю. Зачем ты сделал клона моего брата? Что ты вообще здесь делаешь?

– Джеки, мне очень нужно было узнать всю информацию про «Горизонт».

– Всю информацию? Какую всю информацию?

Он протянул к ней руку, словно этот жест мог установить между ними важную связь, успокоить ее.

– Ты сама знаешь. Нужно было понять, насколько она цела и готова к старту.

– Ты хотел это узнать, Майкл? Через моего брата?

В этом вопросе уже не было непонимания и растерянности, в нем появилось возмущение. Майкл опустил повисшую в воздухе руку.

– Да, это было важно. Я не мог подвести стольких людей.

– Ты не мог! – с яростью кивнула она. – И ты сделал клона Алексея. Моего брата! Чтобы порыться в его бумагах?!

– Да. Прости.

Майкл опустил голову. Он знал наперед, что ему не найти оправдания. Для Джеки не существовало великих идей и целей, оправдывающих средства, для нее важны были люди, привязанности и чувства, и она сейчас ощущала себя преданной и предавшей одновременно. Он вновь посмотрел на нее и увидел, что ее большие темные глаза наполнились слезами, нижняя губа дрожала.

Сердце сдавило сильнее.

– Джеки, не нужно, пожалуйста, не плачь.

Он сделал к ней шаг, желая обнять и успокоить. Но она отстранилась, отчаянно мотая головой.

– Ты, получается, мне врал, Майкл? – произнесла она срывающимся голосом.

– Я не говорил всего, я не хотел тебя расстраивать.

Она коротко кивнула и показала на клона.

– Я не идиотка, Майк. К такой операции нужно долго готовиться, правда? Это же не обычный клон? Он способен войти в рабочий кабинет Алекса.

– Не обычный. Способен, – выдавил Майкл.

Предчувствие приближающегося страшного краха охватило его.

– Не нужно, Джеки. Я тебя люблю. Это правда, – проговорил он горячо, пытаясь перебить страшный ход ее мыслей.

– Ты любишь меня с того момента, как задумал покопаться в кабинете моего брата?

Слезы ручьями потекли по ее щекам.

– Нет! Это не связано.

Джеки подняла руки, мешая ему приблизиться, ее обнять, убедить.

– Не связано, Майкл? Но это произошло одновременно, ведь правда? И потом ты говорил, что мне не нужно лететь с тобой. Или это я тебе не нужна?

Он молчал. Что он мог ей сказать, кроме уже сказанного. Почему она не хочет ему поверить, почему ей проще и легче убедить себя в том, что он мог ее использовать. Неужели его чувства не очевидны.

– Я люблю тебя, Джеки, и ты мне нужна, и это правда. И я врал тебе, – это тоже правда.

Она отвернулась, яростно вытирая мокрые щеки, снова и снова проводя пальцами по глазам.

– Да, ты врал мне. Но, наверное, не тогда, когда убеждал не лететь с тобой, а лучше остаться на Земле.

– Джеки, не надо так!

– А как теперь с тобой? Уходи, Майкл.

– Пойдем со мной. Полетели. Прямо сейчас.

Она покачала головой. Так и продолжала смотреть в сторону, на темный подъем лестницы в дом.

– Уходи. Шаттлы с точек транспортной доставки стартуют через час, и ты должен быть среди своих людей.

– Я не пойду без тебя.

Она рассмеялась и бросила на него короткий презрительный взгляд.

– Ты пойдешь, Майкл Стэнли. Куда же ты денешься? Тебя ждет жизнь во имя твоей великой пользы. Твое идиотское служение человечеству. Вот и проваливай, герой. Только захвати с собой эту дрянь, которую ты слепил с моего брата.

Где-то под сердцем лопнула боль и потекла ядом по телу. Но он медлил, а Джеки, с вызовом подняв голову, смотрела в сторону. Ее подбородок влажно блестел от пролитых слез, но во взгляде читалась решимость и вызов.

Сейчас он убедит ее только одним способом – все бросив ради нее.

Но он не может себе позволить так сделать. Дороги назад не было.

Майкл развернулся и пошел прочь, ноги едва слушались, и ждущий его путь казался невыносимо трудным.

* * *

Джеки отчаянно хотела, чтобы мир вокруг исчез, перестал царапаться, ждать чего-то от нее. Она отключила связь и теперь могла бы лежать, завернувшись в кокон одеяла, целую вечность. Утирать слезы, немного успокаиваться, и, вспомнив, как Майкл шел ссутулившись прочь и даже не оглянулся, снова выть в голос.

В горле саднило, нос опух, а лицо, казалось, вспучило пузырем, который мог лопнуть в любой момент. Было глупо так беспомощно плакать, но она никак не могла разозлиться. Джеки мучительно жалела себя. Она была готова на все ради Майкла, а он только отмерял и отсчитывал, какую часть себя выделить ей, а какую – своему великому делу. Он утверждал, что любит ее и наверняка верил в собственные слова. Почему бы и не любить? Она была так удобна для него, со своим братом и готовностью лететь, и беспокойством о нем по всякому поводу, а еще сексом.

Дура, дура, дура.

Лешка говорил ей, что все лысые просто психи. Она смеялась и отвечала, что он сам псих. А с Майклом очень просто, он такой, какой есть, не играет на публику, и не говорит людям гадости. Он честный, и у него есть принципы. Джеки он казался по-настоящему надежным. Но она все придумала.

Брат был прав, – она постоянно придумывает людей и не хочет знать, какие они на самом деле. И про саму себя тоже все придумывает.

Дура, дура, дура.

Майкл Стэнли ушел и уже улетел. И даже если полет сорвется, он сделал свой выбор и оставил ее.

Джеки рыдала в Лешкиной постели с головой под одеялом. Ей хотелось, чтобы младший братик пришел, налил ей чай с лимоном и медом и ругался ворчливым ласковым голосом. Но не сейчас, а позже, когда она обессилет от слез. Когда образ уходящего Майкла не будет вызывать столько резкой пронзительной боли.

Мысли рвались в голове, воспоминания последнего месяца крутились каруселью. Как они с Майклом сидели в римских кафешках, и там же покупали живые краски, как придумывали дом на двоих, который будет стоять у поросшего камышами озера на «Горизонте» и чертили план его первого этажа. Как обсуждали свой будущий полет сквозь никем не виданные галактики… и сколько вина они выпьют за длинную жизнь…

– Джеки, проклятие, что ты здесь делаешь?! Почему ты в Дублине?!

Лешка безжалостно тряс ее за плечи.

– Леша?

Она поднялась, осматриваясь, мучительно возвращаясь в реальность. Сквозь окна чуть пробивался свет, а она сама лежала, совершенно одетая, в чужой кровати.

– Какого черта ты не улетела с ним?!

Брат орал ей с лицо с совершенно не свойственной ему злостью.

– Что на тебя нашло? Не кричи на меня!

Он резко отпустил ее, выпрямился и посмотрел сверху, закинув руку за голову. В жесте читалось отчаяние. Джеки не понимала, что его могло так расстроить.

– Леш, – осторожно начала она. – Ты был прав, все лысые – психи.

– Да что ты?! – воскликнул он со знакомой злой насмешкой. Опустил руку и отвернулся к окну.

– «Горизонт» уже улетел, и ты знаешь об этом?

– Еще не улетел, ты успеешь догнать. Должна успеть.

– Нет, даже не думай, что я теперь побегу вслед за Майклом.

– Проклятие! Я был уверен, что и ты улетаешь. Ты закрылась от всех контактов.

Что-то в его словах показалось ей странным, нелогичным. Но Джеки не могла сконцентрироваться, ее мысли вились вокруг боли в собственном сердце.

– Я ошиблась в нем, Леш. Возможно, он и не любил меня вовсе. Знаешь, Майкл сделал клона, чтобы добраться до твоих служебных секретов, чтобы залезть к тебе в кабинет.

Брат посмотрел на нее и фыркнул.

– И ты застукала его на месте и разругалась с ним? Ты просто дура, Джеки.

Она уставилась на него в недоумении.

– А что я должна была сделать? И почему ты считаешь это нормальным?

Алексей сунул руки в карманы, и только сейчас Жаклин поняла, что он в рабочей униформе своего ведомства.

– Ничего не делать. Ты просто должна была с ним улететь. А он сделал то, что должен был сделать, потому что он – это он. Упертый идеалист Стэнли. Таким он тебе всегда нравился.

– Тебя его поступок вовсе не беспокоит? Ты как будто знал обо всем наперед.

Алексей открыл рот, чтобы ответить, но тут взгляд его расфокусировался.

– Да, запускайте пятую фазу доставки, – ответил он резко и совсем не ей.

Звук голоса исказился, и возникшая вокруг его фигуры рябь мешала понимать слова и даже различать черты лица. Джеки растерялась, она никогда не видела, чтобы брат вступал в коммуникации таким сложным, видимо, засекреченным образом. Какая фаза доставки? И почему он хотел, чтобы она улетела?

Она спрыгнула с кровати и сунула голые ноги в мягкие кроссовки-трансформеры.

– Извини, формально я на учениях.

– Знаю, ты говорил.

– Ты сейчас же пойдешь со мной, – бросил он коротко. – Снаружи ждет защищенная авиетка, и я отправлю тебя на «Горизонт». Не сомневайся, увидев тебя, Стенли будет заикаться и трясти лысиной от счастья.

– Я никуда не поеду, пока ты не скажешь, что происходит. Пока не объяснишь про Майкла и «Горизонт».

– Что тут объяснять, Джеки, – раздраженно и одновременно устало ответил Алексей. – Всегда проще управлять тем, кто тебе не доверяет и тебя не любит. Слухи, обрывки информации, удачливые хакеры, потом вдруг транспортник категории «С» у экзопланеты. В конце концов, сведения, добытые с трудом, которые кричат тебе – действуй! И Стэнли действует.

– Ты знал все с самого начала?

– Если бы я знал все, то ты бы улетела. Но не время для разговоров, быстро уходим!

Он схватил ее за руку, но она вырвалась и отошла назад.

– Зачем тебе это нужно? Чтобы «Горизонт» улетел, и я вместе с ним.

– Когда что-то угрожает людям, экзопланеты не должны болтаться на приколе. Их не зря называют ковчегами.

– Что-то угрожает людям?

– Думаю да, чувствую, что нас засасывает в воронку. Неправильные события, нехорошие вопросы и нет ответов. Слишком долго их нет.

– Ты чувствуешь? Да ты живешь в ожидании катастрофы, Лешка! Она тебе нужна как воздух, как подвиг Майклу. Это отрава в твоей крови, занесенная космосом с самого рождения. Чертов звездный мальчик! Поэтому люстра над твоим столом вот-вот упадет на голову. Эти безумные краски на стенах! Поэтому ты пошел в интенданты – чтобы готовиться к катастрофе.

– Может, ты и права насчет меня. Но это не значит, что не прав я. Не значит, что опасности не существует.

– Бред!

– Окей, тогда через пару лет я отправлю за тобой транспортник и верну с экзопланеты.

– Каким ты стал крутым, младший братик. Значит, ты все решишь, и мне остается только подчиниться.

Джеки сделала еще шаг назад. Ей хотелось, чтобы брат не приходил сюда. Все в ее жизни нужно начинать сначала.

– Хватит мной командовать! Я была дурой, а вы просто использовали меня. И Майкл, и ты. Вы оба!

– Была и есть – дура. Да, использовали, черт возьми. Чтобы защитить тебя. А теперь – пойдем.

– Это ты уходи. А я сама разберусь, что делать с собственной жизнью. Сама буду себя защищать.

– И что же ты будешь делать, если я прав, и опасность станет реальной?

– Пока не знаю. Возьму и запишусь в пехотинцы.

И она рассмеялась зло, чувствуя в сердце пустоту отчуждения.

– Идиотка! Какой из тебя пехотинец?

– Ты сам знаешь, какой. Измененное тело, экзоскелет и страшная рожа. Я подхожу по возрасту и навыки у меня есть.

– Навыки убивать?!

И вдруг раздался резкий, не знакомый Жаклин звук. Они оба замерли

– Угроза безопасности, – едва слышно прошептал Леша и сразу стал совершенно белым.

Он сделал движение ей навстречу, но его перевернуло в воздухе и резко дернуло в оконный проем и в лежащий за ним мигающий фасетчатый раструб. Летающий трансформер авиетки проглотил своего генерала, свернул отсек и мгновенно растворился в унылой серости дублинского неба.

Брат оставил ее, так же как и Майкл.

Жаклин смотрела в окно, вглубь только просыпающегося на рассвете города, но видела лишь тени собственных обид. Ничего, она справится.

Ее брат не распоряжался собой, он принадлежал Министерству обороны Земли и Федерации. Судьбою Майкла был «Горизонт». А вот у Джеки все еще оставался выбор, и она собиралась его сделать.

 

Угроза планетарной безопасности

Едва Ларский выскочил из шелтера, как полыхающая двигателями авиетка повисла над выходом, и он, не останавливаясь, вбежал в выдвинувшееся к земле нутро и оказался в плену ложемента. Старт был мощный, с перегрузкой, как в открытый космос. Сразу перед глазами возникло плоское изображение: иконки лиц штабных и военных, и стало очевидно, что был задействован один из стандартных протоколов реагирования на угрозу безопасности.

Ларский сталкивался с протоколами только на учениях, но знал одно: в случае угрозы планетарной безопасности запускалась технологическая карта эвакуации на один из пяти земных форпостов – гигантских тысячекилометровых военных баз с высочайшей степенью защиты.

Как офицер судейского ведомства он должен был быть на связи не с хмурыми рожами генералов армии и флота, а с постными и озабоченными мордами парламентских и прочих представителей гражданской власти. Но он опять видел Марру, Руазсова и Треллина. Значит, его присутствие было необходимо.

– Поступили данные о нападении на планету Орфорт, – хриплым лаем сообщил контрразведчик. – Агрессор пока неизвестен.

Значок запакованного файла возник в нижней части изображения. Дело каждого – ознакомиться с данными.

– Какова прогнозируемая скорость распознания агрессора? – спросил маршал.

– ЦКЗ выдает около двух минут.

– Где Ирт Флаа? Он знаком с данными?

Виктор Краузе сверлил взглядом Ларского. Конечно, проклятый изоморф стал причиной того, что Никита опять болтался среди раздраженных военных.

– Должен быть на Луне, – проблеял Никита.

Можно подумать, они сами, подключив поток наблюдения, не могут выяснить, где эта тварь.

– Иртом Флаа займется маршал роев, выяснит все, что возможно, – сообщил Марра.

– Хорошо, – кивнул маршал. – Все ознакомились с сообщением с Орфорта? Высказывайте мнения.

Ларский ощутил, что авиетка резко остановилась. За куполом фюзеляжа виднелись основания стапелей. Он был на месте. Но пока длится Совет Безопасности, он не выйдет из авиетки.

– На записи с Орфорта видно только примененное оружие.

– Кристаллические соединения огромной силы поражения.

– Мы не видим ни кораблей, ни других объектов переноса оружия.

– Электромагнитное управление на расстоянии?

Военные говорили, а Ларский думал. Он пытался связать свои страшные открытия последних часов и атаку на изоморфов.

– Нужно дождаться результатов анализа, описания возможного агрессора.

– Да, стоит подождать. Чтобы понять, представляет ли он угрозу для Федерации.

– И какую!

– Господа генералы, – голос Алекса Треллина звенел иронией. – А будем ли мы вообще помогать Орфорту? Ру Флаа просит о помощи.

Все мгновенно заткнулись. Орфорт не был ни реальным, ни перспективным союзником, ни расой, находящейся под исключительным покровительством, и его беды не вызывали никакого сочувствия. Ни у кого на Земле. Что и говорить, если бы Орфорт обладал достаточной мощью, изоморфов бы считали потенциальными врагами и агрессорами, держали бы под постоянным наблюдением. То, что Орфорт около трех лет назад уничтожил команду «Сияющего», а Ирт Флаа оказался замешан в гибели инсектоида, не добавляло расе изоморфов ни малейшей симпатии.

Планетка бешеного куста превратится в черную труху, если уже не превратилась, и тогда его некуда будет отправить восвояси. Окончательно врастет Грауву под кожу.

– Ни у Федерации, ни у землян нет обязательств перед Орфортом! – рявкнул генерал-полковник Краузе.

– То есть помощи этим тварям ждать не стоит. Может, сразу и не стесняясь пошлем их на три буквы? – спросил интендант с интонацией издевательской готовности немедленно исполнить судьбоносное решение Совбеза.

– Успокойся, Алекс, поступают результаты анализа сообщения с Орфорта.

Без команд с его стороны файлы распаковывались на плоском экране, выводы, сделанные ЦКЗ, поднимались текстом с правой стороны, оттесняя в сторону крошечные лица членов Совбеза. Привыкнув к голограммам, трудно воспринимать все на плоскости, но протоколы защиты от потенциальной угрозы делали коммуникации простыми, экономными и максимально закрытыми от любого постороннего внимания.

Растрескавшийся Ру Флаа был неузнаваем, а смертоносный ливень выглядел роскошно и ужасал. Если бы «Сияющий» не оказался на Орфорте, если бы человеческие технологии не попали в липкие отростки изоморфов, Ларский имел бы удовольствие никогда не видеть эту серую пиявку, а Земля далеко не сразу узнала бы о нападении на Орфорт.

Но колесо рулетки выбросило шар, а отражатель загнал его в лузу.

Хотя, возможно, не побывай бы на угрюмой планетке люди, она бы и не подверглась нападению. Такое тоже могло быть. Жизнь шлюхи-истории полна вероломства, и Ларский, годами ковырявшийся в ее грязном, пахнущем сладкими духами белье, знал это наверняка и всегда был готов к предательскому повороту событий.

И вот сейчас он читал выгруженные на экран выводы ЦКЗ, и спину щекотал омерзительный холодок.

Способность к трансформации. Негуманоидное мышление. Креативное уничтожение. Полное и последовательное уничтожение.

– Не пойму. На записи разве не оружие? Это сам агрессор? – спросил армейский генерал-полковник Краузе.

– Дьявол, похоже на то.

– Но сходства с оружием определенно больше, чем с мыслящим существом, – мягко возразил один из трех китайцев. Их Никита так и не научился различать.

Флотские и армейские зашумели, соглашаясь и не соглашаясь с вероятностным прогнозом Центрального компьютера. А Ларский судорожно дергал пересохшим горлом. Он прав в своих подозрениях или это домыслы и желание связать две истории, случившиеся за мегапарсеки друг от друга? С нижней части экрана на него внимательно смотрел Треллин. Вспомнились слова Марры о том, что генерал-интендант ко всему имеет отношение.

– Я думаю… – начал он нерешительно, но его не услышали, и тогда, набрав воздуха в грудь, Никита гаркнул что было сил. – Эта же дрянь убила инсектоида!!!

– Что?!

– О чем речь?

– Какая-то ересь!

Все разом загалдели, а Алекс откинулся куда-то назад и глубокомысленно сморщил нос. Словно все знал наперед, хитрожопый сопляк.

– Представьте ваши выводы, генерал-майор, – коротко приказал маршал Руазсов.

И Ларский прошелся рукой по вороту рубахи. Хорошо, что в компанию к сюртуку на нем не было бабочки.

– Я получил новые данные по расследованию, и выводы говорят о том, что убийца на свободе. И он… оно… очень похоже на то, что напало на Ор-форт.

Ларский рассказал все, что ему удалось выяснить и нарыть за прошедшие сутки. Пока факты, выводы и опасения сплетались в рассказ, Никита думал о гиперфлоте гросс-адмирала Штрауса, о том, что самое большое флотское соединение из сорока флотов и семисот кораблей висело у черта в пекле, копаясь в призрачных следах давно испарившихся врагов, в то время как вокруг Земли сгущалось какое-то дерьмо, а на Орфорте уже шла резня по-крупному.

– То есть вы хотите сказать, что нас атаковали давно, еще с гибели первого инсектоида, а мы это поняли только сейчас? – пролаял адмирал Ливада.

– Похоже на то, – вяло кивнул Никита. – Хотя я бы это назвал не атакой, а вражеским проникновением. Диверсия.

На него пялилось около тридцати пар недовольных глаз, словно исключительно он был виноват в происходящем, поскольку своевременно не доложил о прибытии инопланетного маньяка-диверсанта и его кровавых расправах.

– Выводы? – глухо спросил Руазсов.

– Те, кто напали на Орфорт, уже знают к нам дорогу. Налицо угроза инопланетного вторжения, – быстро проговорил Треллин.

– Возражения?

Все угрюмо молчали.

– Прямая угроза инопланетного вторжения.

Слова маршала подводили итог уже и так вступившему в действие протоколу угрозы планетарной безопасности. Все силы быстрого реагирования из состояния готовности переходили в режим маневрирования, занимали предписанные технологической картой протокола заградительные позиции.

Теперь протокол не отменят.

– Доложите по флотским соединениям.

Голос Руазсова потерял всяческую терпеливую доброжелательность, больше напоминал ледяные звуки из глотки инсектоида.

– Гиперфлот Бета – выдвигаемся за пояс Койпера, направление А, – сообщил адмирал Ливада.

Два оставшихся в Солнечной системе гиперфлота распределялись за поясом астероидов и в плоскости эклиптики. Их дело было – перехватывать врага на подходах, не допускать вторжения в Солнечную систему.

– Соединения союзников? – спросил маршал, получив отчет по гиперфлотам.

– На данный момент из союзников только четыре корпуса, – устало проинформировал Ливада. – Рассредоточены: Сатурн, Венера, Юпитер, Луна. Маршал роев альянса включен в протокол и получает трансляцию совещания.

– Рой Мобильного боя, Рой Мощи боя, рейнджерские соединения союзнических колоний Утраз переходят в режим развертывания согласно протоколу.

Знакомый голос МихМиха сковал льдом позвоночник Ларского, но чудовищная голова на экране не появилась, хвала такту таракана или космическим богам связи. Хотя, возможно, рои инсектоидов, входившие в состав вооруженных сил альянса, уже находились в процессе камуфлирования, что виртуозно умели делать. Насколько Ларский был знаком со «Стратегической доктриной», рои Федерации у Земли в случае угрозы размещались непосредственно в поясе астероидов, полностью маскируясь под них.

– Форпосты?

Маршал Руазсов продолжил проверку готовности имеющихся в распоряжении Земли вооруженных сил. Кроме пяти форпостов на Земле, они были и на планетах Солнечной системы. Эти крепости были снабжены всеми возможными видами оружия, при каждом из них была своя штурмовая авиация, фрегаты, субфлоты, тральщики, минеры, флоты прикрытия, несколько тяжелых межзвездных крейсеров, по два флагманских крейсера и офицерский состав.

Какого черта, я разволновался. Земля – не Орфорт, об нее сломает зубы любая инопланетная дрянь.

– Что у вас, Краузе? – спросил маршал.

– Боевая готовность, – рявкнул тот и выпятил челюсть.

Дело армейских соединений – защита непосредственно планеты – они размещались не далее чем за три радиуса от Земли до Луны, и внутренние подразделения имели разные специализации. Давнишний приятель Ларского Жак Дросс комадовал индийско-тихоокеанским армейским соединением, задачей которого была защита водных ресурсов Земли.

– Хорошо. На вас лежит поимка диверсанта. Задействовать все системы слежения и распознавания, работать по задаче с Маррой и Ларским.

– Уже выполняем.

Маршал Руазсов получил ответ от каждого из присутствующих на связи генералов и адмиралов, возглавляющих основные направления развертывания. Оставался только формальный приказ.

– Штабу союзных войск, – размеренно произнес маршал, – флотам, соединениям и отдельным кораблям, смежным спасательным службам, силам планетарного базирования и добровольческой гвардии приказываю перейти в режим полной боевой готовности.

Получившие приказ генералы на мгновение исчезали и вновь появлялись на экране перед Ларским, производя какие-то невидимые для него манипуляции. Наверное, что-то утрясали со своими офицерами. Никите командовать было не кем, и он опять ощущал себя вороной в толпе деловитых чаек.

Когда внимание генералов вернулось, Руазсов снова взял слово:

– Нам нужно ответить на важный вопрос. Поможет ли Земля Орфорту?

– У нас нет обязательств, – отрезал Краузе. Он уже второй раз дал понять, что категорически против сотрудничества с Орфортом.

– К тому же раса, развивающаяся по агрессивному типу, – потенциальный враг, – согласился всегда невозмутимый генерал Вортрогулис.

– Можно ли защитить чужой дом, когда не знаешь, как защищать свой, – покачал головой китаец.

– А как же принципы альтруизма, которые декларируются кодексами могучей Федерации? Орфорт – слаб. Разве нет? – звонко возразил Треллин.

– Может, интендантам стоило снабдить Орфорт новейшим вооружением, после того как они пожрали команду «Сияющего»? Странно, что вы, господин генерал-интендант, не поднимали раньше ни вопрос снабжения изоморфов, ни вопрос дальнейших контактов с ними.

– Видимо, зря. Они же смогли воспользоваться захваченной техникой, чтобы запросить помощь. Мы поможем им, а они, возможно, помогут нам. В этом же суть федерации?

– Мы видели, как они способны помочь по записи, которую прошлый раз прокрутил господин Ларский. Перестань, Алекс, – сказал Ливада. – Земля могла бы отправить гиперфлот, но не в ущерб же себе? Нужно понять степень угрозы, прежде чем распылять силы.

– А что с гиперфлотом Альфа, господин маршал?

– Как только мы получили сообщение о нападении на Орфорт, я отдал приказ о возвращении Альфы форсированным маршем.

В Солнечной системе не хватало третьего гиперфлота – Соединенного гиперфлота Федерации «Альфа», он существенно превосходил по мощи и размерам два оставшихся. Гросс-адмирал Карл Штраус, командующий «Альфой», был фигурой, овеянной легендами и окруженной почтением летунов и морской пехоты. Поговаривали, что для закаленного австрийца пушек на крейсере никогда не бывало много, он считал, что достойная боевая посудина должна быть утыкана жерлами орудий, как тельце ежа иглами. Ходил о гросс-адмирале и замечательный анекдот:

Вернувшийся с флотских учений Карл Штраус разбирал с курсантами пример проведенного им успешного боя.

– Заметьте, насколько филигранно мне удалось накрыть противника! – похвастался флотоводец.

– И где же вы его накрыли? – затаив дыхание, спросили курсанты.

– Да буквально везде!

На эту способность Карла Штрауса филигранно накрывать противника буквально везде надеялись многие. Вот только успеет ли он вернуться к моменту, когда палить изо всех орудий будет еще не поздно?

– Предлагаю отложить решение по Орфорту минимум на пару часов, до поступления новой оперативной информации, – проговорил Марра. – Нужно хотя бы выловить диверсантов.

Генералы выразили согласие, маршал кивнул, Алексей Треллин скептически хмыкнул, но возражать не стал. Контрразведчик был прав в своей осторожности.

– Возможно ли определить место, откуда прибыл противник? – решился обратить на себя внимание Ларский.

Негуманоидный, трансформирующийся, творчески убивающий дождь. Пыльца из кристаллов.

– Это дело Марры и ваше, генерал-майор, – сказал Рёмер. – У вас же должны быть хоть какие-то версии.

Марра внимательно смотрел из-под полуприкрытых век и не спешил брать слово. Никита тоже бы мог помолчать, не вылазить вперед со своими недожеванными мыслями, но его толкала злость на то, что время уходило и что он мог бы и раньше вытащить на свет причину гибели инсектоидов.

– Я думаю, дрянь, убившая СимРига и СерКина, прибыла к Земле с ними или внутри них, а подцепили они ее там, где их пути пересеклись, – в месте столкновения гиперфлота «Альфа» с неопознанным противником. Возможно то, что уничтожает Орфорт и в малом количестве гуляет по Земле, – это раса, напавшая на Карла Штрауса.

– Тогда нам нечего опасаться, – дурашливо всплеснул руками Треллин. – Гросс-адмирал не успел перезарядить пушки, как противники удрали, трусливо подтирая следы.

– Что же «Альфа» не вернулась, если бояться некого?

– Почему жертвы инсектоиды, животные и изоморфы? – спросил Вортрогулис. – Почему ни разу не пострадали люди? Даже в случае с нападением на «Альфу»?

– А вдруг команда Штрауса притащит этих тварей, если не за собой, то в себе, как инсектоиды?

– Ответить на эти вопросы – это все равно что понять, кто враг, откуда и что ему нужно.

Марра говорил нехотя, чуть растягивая слова в своей манере, и следователь прокуратуры вдруг отчетливо ощутил, что ответ на заданный вопрос может оказаться совсем не приятным.

Внезапно на экране замигала иконка входящих сообщений, Ларский коснулся ее. Перед глазами выстроились тревожные слова и пугающие снимки.

Атака на Зоосити. Погибшие – крупные животные. Источник агрессии не обнаружен. Полковник Кэмбелл запрашивает помощи взвод морских пехотинцев, следственную группу и ветеринарный челнок.

– Вашу мать! – громыхнул Ливада.

– Это не случайность, звено в цепи!

– Второй инсектоид, Орфорт, а теперь Зоосити.

– Запускаем протоколы эвакуации и охраны ресурсов.

Военные шумели. Обеспечение всех видов эвакуаций и сохранение ресурсов было еще и делом гражданских властей, в том числе и Никиты Ларского, хотя он сам, как дерьмо между ледяными краями проруби, болтался между контрразведкой и прокуратурой.

– Всем резервным соединениям, нацгвардии и полиции перейти в готовность номер один, – прервал шум Руазсов. – Запросить парламентских о передаче гражданского управления Министерству обороны.

– Вот еще, – вскинулся Никита, – действуйте в рамках своих текущих полномочий.

– Вы не один это решаете, Ларский.

– Тогда не забудьте отправить копию запроса о передаче управления в прокуратуру.

– Отправим, не волнуйтесь.

Теперь на него смотрели почти как враждебную инопланетную гадину. Невозмутимым оставался только Руазсов, который продолжил:

– Зоосити – зона ответственности полиции и комитетов охраны природы, но в данном случае необходимо подключить армейские подразделения Краузе, а также Марру и Ларского.

Когда все согласно затихли, он тяжело вздохнул:

– На этот момент задачи подразделениям Федеративных вооруженных сил понятны?

Военные глухо подтвердили.

– Исполнять и находиться на связи. Докладывать о любых изменениях. Господа Краузе, Марра и Ларский, постоянно держать членов Совета Безопасности в курсе о продвижении в поимке диверсанта-убийцы.

– А что Ирт Флаа и капитан Граув? – брякнул, не задумываясь, подчиняясь внутренней тревоге, Ларский.

– Я так понял, что они оба на Луне. Вы проигнорировали предписания Совбеза, отпустив капитана с изоморфом. Но сейчас это уже не имеет значения, – устало отмахнулся Руазсов. – Инсектоиды разберутся.

Разберутся? С кем из двоих и как они разберутся?

Никита только открыл рот, но маршал пропал с экрана, а за ним один за другим стали отключаться генералы.

– Свяжемся чуть позже, – одними губами сказал Марра и тоже исчез.

Генерал-майор Никита Ларский остался один в пустой, пришвартованной невесть где авиетке. Не прошло и полминуты, как интерком в сюртуке стал требовательно вибрировать. Ларский потянулся к нему, понимая, что его соединяют с рабочей группой по протоколу эвакуации на Земле. Гражданские на Марсе действовали преимущественно автономно. Но теперь много могло поменяться.

Внезапно Никита вспомнил о Лизе и почувствовал, как мгновенно накатившая тревога сдавила грудь.

Он не должен был отпускать жену. Ему нужно найти Лизу. Немедленно.

 

Сложности богов

Тим думал, что знал все об изоморфах, Чаге казалось, что он видел Хозяина самым разным: и прекрасным, и страшным, но они оба ошибались.

Взрыв ярости превратил Ирта в совершенно бесформенный, перемещающийся с огромной скоростью ужас. Он атаковал сразу всех инсектоидов. Перед глазами Тима мелькали отростки, уродливые сочленения, что-то похожее на клешни, когти и длинные, отливающие багровым блеском клинки. С огромной скоростью плоть превращалась во все виды оружия, встречающиеся в природе, чтобы, не останавливаясь и не замедляясь, – уничтожать.

Маршал роев внезапно исчез, два таракана, стоявших рядом с ним, мгновенно оказались вмяты в боковую переборку, один пытался выдернуть проломившее хитин короткое лезвие, из пустой глазницы другого текла медная кровь. А багровые смертоносные конечности уже сплелись с тремя другими инсектоидами.

Тим не мог понять, за кем перевес, слишком быстры были движения и удары, только отвратительный хитиновый хруст, звук рвущейся плоти и вой оглушали его сознание. Колени подкашивались, но он сделал два шага назад. Неуловимая смерть была слишком близко. Мыслеприказы в голове рождались сами, требовали поднять броню, но оружия при капитане Грауве не было – ни пассивного, ни активного. Паника заставляла чувствовать себя голым, и, когда кусок склизкой плоти упал прямо на глаза и пополз вниз по гладкой поверхности силовой защиты, – Тим вскрикнул.

Бойня прекратилась в то мгновение, когда рядом с Тимом возник Мих-Мих и поднял в сторону сцепившихся тел свою трубу из мутного стекла. Граув заметил рябь, пробежавшую по воздуху, и уродливый комок тел опал, распадаясь когтями, буграми, торчащими гребнями.

Часть содержимого внутренностей капитана рванулась наружу, но он удержал подступивший к горлу рвотный позыв и с усилием сглотнул. Но небу растекался отвратительный вкус.

Тим, снова и снова сглатывая воздух сухой гортанью, смотрел, как маршал роев подошел к куче тел, наклонился, подцепил чудовищными лапами две мутно зеленые туши и отшвырнул их прочь. Если с виду мертвые тараканы вполне узнавались, имели целые конечности и даже когти, волокущиеся за лапами, то Ирта Флаа капитан уже не мог разглядеть в оставшейся груде разноцветной плоти. Сердце Тима выстукивало мучительный ритм.

Он мертв? Неужели он мертв?

Почему я не хочу этого?

МихМих ничего более не предпринимал. Стоял неподвижно и смотрел на гору фиолетовых, серых и багровых обрывков и обломков, стеклянную трубу держал опущенной вдоль бедра. Остальные пришедшие в себя инсектоиды осматривали тела товарищей, один с открытой литой грудью, покрытой сетью татуировок, говорил что-то маршалу на высоких клекочущих звуках.

– Что вы сделали? – выдавил из себя Тим. – Вы его убили?

МихМих повернулся медленно и сразу всем телом. Голос прозвучал бесстрастно и размеренно:

– Без сомнения, все пострадавшие и агрессор живы. Сквозной нервный блокатор. Множественные нервные узлы изоморфа парализованы.

– Он без сознания?

– В полном сознании.

Тим приблизился.

– Что произошло с ним?

МихМих тряхнул мощной лапой, и оружие в ней превратилось в узкую полоску, которая притянулась к бедру и стала полупрозрачной, почти невидимой его частью.

– Ответа нет, – проскрипел он холодно. – У вас есть ответ или прогноз, капитан Граув?

– Я никогда не видел его таким. Охотники с Просторов не подвергают жизнь опасности бессмысленно. А здесь – верная смерть. Ему было все равно.

– Ирт Флаа желал смерти нам и себе. У вас есть прогноз, капитан Граув?

Тим пожал плечами.

– Не знаю. Может, расстроился… из-за гибели своей планеты?

– Она еще не погибла. Изоморфы разумны и расчетливы. Он бы попытался добиться помощи, как сейчас пытается Ру Флаа.

– Но не попытался. Значит, был уверен, что ее не получит.

Маршал роев посмотрел на бесформенную тушу изоморфа, потом поднял голову и как будто снова уставился на Тима фасетчатыми глазищами. Клешни у сомкнутой пасти шевелились.

Когда инсектоид сомневается – он молчит и шевелит челюстью, – всплыло откуда-то в сознании Тима.

– Хороший прогноз, капитан Граув, – прозвучал металлический баритон. – Нельзя получить помощь только от врага. Нет смысла пытаться получить помощь от врага. Он решил, что мы напали на Орфорт.

– Но почему? – прошептал Тим.

– Ирт Флаа сам расскажет, почему он так решил.

Тим кивнул, но кивок вышел какой-то кривой. От ледяной, неторопливой уверенности чудовищного союзника хотелось убежать как можно дальше, но мешал тугой узел в желудке.

Когда многочисленные, разбросанные, как у медузы, конечности Ирта Флаа стали медленно собираться, сворачиваться к центру, под телом поднялся сгенерированный по приказу маршала роев ложемент. Он был мало похож на обычное человеческое кресло, скорее на наклонную поверхность прямоугольного, висящего прямо в воздухе плетения символов, – издалека напоминавшего буйные веники полевых цветов. Даже красиво.

У инсектоидов были престранные эстетические представления. Любовь к суровой простоте, отталкивающим деталям и сочленениям уживалась с пристрастием к прикольным штучкам. Рисунки, веревочки, цветные браслетики, листочки и лепесточки украшали тело инсектоида и легко превращались в смертоносное оружие.

Далеко не сразу Ирт Флаа стал похож на себя, его тело обессилело настолько, что, похоже, не слушалось желаний хозяина, или же желания стали такими же невнятными, как и формы. Тим следил за изменениями изоморфа совершенно завороженно и одновременно с неприятной тревогой.

Он отошел как можно дальше и от ложемента, и от МихМиха, стоявшего неподвижно, как отлитая из металла статуя. Рядом с маршалом роев возвышались два инсектоида, такие же забронзовевшие, как их лидер. Парализованных тараканов унесли. Воздух вокруг и звездная карта, смещенная к дальней стене, – все Тиму казалось не реальностью, а только фоном к групповому портрету чудовищ.

Я не должен был видеть Ирта таким беспомощным…

Усилием воли Тим запихнул Чагу поглубже и постарался не думать о дрожи, проходившей сквозь тело волна за волной. О крови, в которой гуляла ненасытная жажда.

– Движение не рекомендуется, – прозвучал нечеловечески ровный голос МихМиха.

Тим снова посмотрел на ложемент, который был приподнят с крутым, но не позволяющим соскользнуть вниз наклоном. Теперь вполне узнаваемое тело Ирта вытянулось вдоль рисованной плоскости и выглядело тяжелым, странно безвольным. Плетения его капюшона помертвели, их цвет из багрового стал коричневым с черными продольными росчерками. Глаза не проступили, словно их и не было никогда.

– Планета Утраз не атаковала Орфорт, Флаа. Федерация не объявляла войну Орфорту. Тебе придется поверить, изоморф. И мне нужны ответы.

Повисло молчание. Все по-прежнему оставались неподвижными, только капитан Граув осторожно переступил с ноги на ногу, не зная, чего ожидать дальше, и стараясь подготовиться к худшему.

– Ты врешь, тварь, – горячим шепотом ответил изоморф. – Даже офуру не скрыть свою сущность, а нутро таракана мне знакомо до клетки.

Пауза тянулась очень долго. Звенела от напряжения. Или это звенело в ушах от тоски и кровяного давления.

– Храбрейший СимРиг погиб на Земле. Его горячий прах был рядом с Иртом Флаа. Доблестный СерКин погиб на Луне. Ирта Флаа не было рядом. Другая причина смерти. Вечной памяти роя СимРигу и СерКину.

Но нет оснований для уничтожения Орфорта. Рой Смены Погоды говорит – к нашим границам движется буря. Мне нужны ответы, изоморф.

– Ответы, – глухо повторил Флаа.

Он приподнялся на ложементе, и на навершии распахнулись большие льдистые глаза. Тим почувствовал, как напряглись плечи, когда Ирт посмотрел на него, остро и пристально, будто требовал чего-то, что Чага должен был понять и сделать. Немедленно.

Затолкнутый глубоко и спрессованный разумом Тима, Чага молчал. Но капитан Граув был не в силах разорвать зрительный контакт с Флаа. Словно два намагниченных стержня, их взгляды слепились, и по мосту, рожденному этой сцепкой, изоморф рвался в голову жгущим сознание приказом, от которого покрытый испариной Тим пытался загородиться полным отсутствием мыслей. Пустотой, легко извлекаемой со дна сердца.

– Тимоти, – вдруг сказал Ирт.

Граув похолодел от звука своего полного имени.

Тело Ирта стало зыбким, неустойчивым, формы гнулись и вытягивались, как от движения огромной, невидимой руки по пластилиновой фигурке. Длинные человеческие ноги, мощный поворот шеи, обвод горловины скафандра и длинные черные волосы, падающие на бледный лоб и рисуночную поверхность ложемента. Ирт воплощался в человека, в того, с кем Тим гулял по Маниле, – только теперь не джинсы обтягивали бедра, а ребра экзоскафандра.

Он видит во мне союзника. Возможно, единственного здесь.

– Они бы не напали, Ирт. Пожалуйста, расскажи все, – капитан Граув удивился звуку собственного голоса, но шагнул на слабых ногах к ложементу.

– В тараканах живут кристаллы, Тим, – яростно выплюнул Флаа, но сквозь знакомую Тиму ярость струной натянулась горечь и едва уловимая растерянность. – Они – их часть. И эти кристаллы уничтожают Просторы.

– Нет, – Граув покачал головой, – в организмах инсектоидов нет кристаллических структур. Только аморфные системы, даже металлические, прежде всего медные.

Ирт вглядывался в глаза Тима. Или Чаги, которого он читал как открытую книгу, мог распознать в нем малейшую попытку упрятать правду.

– Из тела сдохшего на Земле таракана вылетели искры. Я видел. Они такие же, что сейчас превращают в черную труху наши Просторы.

Тим посмотрел на МихМиха. Из стальных ноздрей под выпуклой надкостницей вырвался белесый пар. Пронзительный клекот маршала вызвал из треугольного прохода еще одно чудовище. Инсектоиды стали обмениваться короткими, полными злобой звуками. МихМих указал когтистой лапой на звездную карту.

Снова ожила запись с Орфорта. Столбы сияющего дождя над Просторами и у Стен Флаа двигались и оставляли за собой черные дороги. Снова и снова. «Кристаллы уничтожают Просторы», – повторял Ру Флаа сначала на русском, потом на английском, и Тиму хотелось заткнуть уши. Глаза на человеческом лице Ирта удлинялись, становились трещинами, наполненными мутными осколками льда.

– Что происходит? Что все это значит? – не выдержал напряжения Тим.

– Рой Будущего Боя будет искать ответ. Гибель храбрейших СимРига и СерКина, столбы кристаллической пыли над Орфортом – это начало бури.

– Какой бури, тараканий выползень? – вмешался Ирт. – О чем ты?

– Рой Будущего Боя будет искать ответ. Прогноз гласит: СимРига и СерКина убила кристаллическая пыль. Вечная им память роев. Теперь пыль убивает Орфорт. Пыль скоро будет везде.

– Вы должны защитить Орфорт, – прорычал Ирт, пытаясь подняться.

– Должны? – увенчанная костяным гребнем голова качнулась из стороны в сторону, когти клацнули по ячеистому полу. – Боевые рои Утраз служат Федерации, не Орфорту.

– Пусть земляне отдадут приказ. Пусть Федерация поднимет свои крейсеры.

– Прогноз негативный.

– Гнилой медергом. Стены Флаа просят помощи.

Ирт пытался подняться. Его качало из стороны в сторону, темные волосы лезли в глаза, широкие ладони скользили по поверхности ложемента. Но голос оставался тем же – ярость, выплеснутая наружу, заставлявшая сердце Тима биться у самого горла.

– Прогноз негативный, – холодным металлом повторил Маршал роев.

– Но почему? – вмешался Тим. – Федерация всегда защищала уничтожаемые расы. Не важно, входят они в нее или нет!

– Прогноз – не решение. Запрос Ру Флаа отправлен на рассмотрение Совета Безопасности на Земле.

– И что? Вы думаете, они откажут?

– Кристаллы в храбрейших воинах роя. Кристаллы на Земле и на Луне. Соединенный гиперфлот на Дальних Пределах. Пока ответов не будет, союзные силы Федерации не полетят в сторону Орфорта.

На самом деле капитан Граув прекрасно понимал, что МихМих прав. Если два инсектоида погибли вблизи Земли, разорванные мельчайшей алмазной пылью или чем-то подобным, способным напасть на целую планету, для Министерства обороны – это угроза безопасности, причем угроза совершенно незнакомая. В таких случаях все силы на ключевых, охраняющих Федерацию позициях приводились в боевую готовность. Пока контрразведка не разберется, ни о какой экспедиции по спасению несоюзной расы не будет и речи. Возможо, боевые эсминцы будут отправлены на Орфорт, но не сразу, далеко не сразу. К этому времени технически неразвитая цивилизация может уже погибнуть.

– Трусливые недоношенные хурги! Я сам полечу.

– На чем полетит Ирт Флаа? – размеренно и равнодушно спросил маршал роев.

– На брошенной здесь скорлупе, которую Чага испугался поднять.

– Межпланетарный крейсер «Гордость Португалии» – собственность интендантской службы, он не предназначен для галактических битв.

– Просто дай больше пушек, выползень, и этих ваших хрономин. Введи координаты Орфорта, и мне больше ничего не нужно – ни от тебя, ни от твоих недоношенных хургов.

Таракан медленно откинул назад литую оливковую башку, и из «всасывателя» послышалось шипение. Тимоти знал – это смех инсектоида.

– Координаты и пушки – это не полет и не бой. Ты глуп, как кислотный червяк, храбрейший Ирт Флаа, если надеешься на что-то большее, чем сгореть в атмосфере Орфорта.

– Гнилой медергом, лучше сгореть на Орфорте, чем засохнуть на Земле.

МихМих резко развернулся и в один шаг очутился у звездной карты, у края которой по-прежнему тревожно мигал огонек гибнущей планеты изоморфов.

– Командование боевых роев снаряжает рейнджерские экспедиции Федерации по своему усмотрению и в любом направлении, – бесстрастно сообщил таракан.

– О чем ты? – прорычал Ирт.

– В чрезвычайных или особых ситуациях для оснащения рейнджерской экспедиции могут быть конфискованы корабли, агрегаты, узлы, силовые конструкции, наступательное оружие, пассивная и активная броня…

Инсектоид словно читал пункты внутренней инструкции, а Флаа уже сполз с причудливой кушетки и смотрел с ненавистью в монументальную спину маршала роев.

– Так ты отправишь меня, командующий выползнями?

МихМих обернулся с протяжным металлическим скрежетом.

– Ирт Флаа не знает ни дипломатию, ни этикет, поэтому я не стал делить его плоть на пять равных, отдельных частей, чтобы он впредь больше слушал, чем говорил.

Изоморф дернулся навстречу, но слова проглотил.

– Рейнджерская экспедиция может быть отправлена на крейсере «Гордость Португалии». Рой Мобильного Боя может модернизировать его для прыжка.

МихМих издал злобное, вымораживающее кровь шипение и уставился черными буркалами на Тима Граува. Бывший контр-адмирал понял все, что не договорил маршал роев, и позвоночник прошило ледяное лезвие.

Все верно, согласно «Системе мобилизационного развертывания» рейнджерские вооруженные подразделения внешней Федерации, в состав которых преимущественно входили боевые рои инсектоидов, могли по собственному решению, без согласования с высшим командованием и на месте дислокации осуществлять рейнджерские рейды, привлекая в чрезвычаных ситуациях любые федеральные ресурсы – оружие, корабли и гуманоидов из смежных родов войск. Рейнджерский рейд мог проводиться даже одним офицером, но в звании не ниже капитана второго ранга или аналогов по классификатору военных должностей Федерации. Без соответствующего офицера рейды не допускались.

Маршал роев смотрел на Тима Граува и ждал его слов, теперь только от него зависело, полетит ли «Гордость Португалии» в сторону Орфорта.

– Почему не кто-то из Роя Мобильного Боя? – прошептал Тим.

– СимРиг и СенКир. Кристаллы были в доблестных. Почему? Риск высок. Последствия не прогнозируемы, – проговорил МихМих.

– Отправляй корабль, инсектоид, – встрял Ирт, который едва сдерживал нетерпение и совсем не понимал, чего хочет командующий тараканами.

– Решение за капитаном второго ранга Тимоти Граувом.

Холодный, безразличный голос не предвещал Тиму ничего хорошего.

Предложенный выбор казался формальностью, а он сам уже чувствовал себя прикованным к капитанскому мостику брошенного на Луне корабля.

Маршал роев уже просчитал все варианты и сделал выводы.

Федерации нужна была информация об угрозе, оказавшейся у самых ее границ, и самым лучшим решением было подготовить корабль для сбора и трансляции информации и отправить на Орфорт тех, кто лучше всех с ним знаком. Он и Ирт Флаа – идеальный выбор для разведывательной задачи. А спасать Орфорт? Никто не мешает яростному изоморфу попробовать это сделать.

Межпланетный крейсер не предназначен для дальних бросков, но один, смертельный бросок Рой Мобильного Боя ему поможет совершить. А дальше? Корабль такого класса был оснащен конструкцией для выброса паруса и прохождения сквозь атмосферу. Он мог без оборудованных космодромов приземлиться где угодно на Орфорте и, в отличие от межзвездных крейсеров, мог позволить взглянуть опасности в лицо, чтобы отправить данные о ней на далекую Землю.

– За капитаном Чагой? – рассмеялся Флаа.

– Какое ваше решение, капитан Граув? – холодно проговорил МихМих.

– Я… – Тим не мог выдавить из себя ответ. Не хотел.

Его взгляд плыл в сторону от двух монстров, желающих получить остатки его жизни, по голограмме карты и дальше по силовым переборкам, тянущимся по нижнему уровню.

В глубине души Тим отчаянно надеялся найти подтверждение нереальности происходящего, что это всего лишь кошмарный сон, приходящий от жажды в крови.

– Он полетит, если нужно.

Ирт всегда жестоко разрушал даже самые скромные надежды Чаги.

Впрочем, чертов таракан вряд ли был гуманнее. Когда на планете Утраз тысячи посеянных личинок инсектоидов не погибали от перепадов давления и температур, родители сами пожирали их, чтобы сохранить баланс на планете. Это было горе, черный день, когда нерожденные дети становились полезной пищей во имя будущего благополучия остальных видов.

Чудовища рыдали и ели собственных детей. Потому что личность инсектоморфа не имела значения, только колония и рой, только его планета. И иерархия, и место каждой особи в ней. В этом смысле изоморфы и инсектоиды были гораздо больше похожи друг на друга, нежели на людей. Что может значить никчемная жизнь капитана интендантской службы для существ с бешеных планет Утраз и Орфорт?

– Ты должен, – отрывисто и глухо сказал Ирт.

– Что я тебе мог задолжать, – рассмеялся Тим. – Мою отравленную кровь?

– Я прилетел сюда за тобой, оставил Ру одного. Если бы ты не сбежал, я бы был дома, и ничего бы не случилось.

О, да! Знакомая логика. Логика хозяина, у которого выкрали собственность. Он в своих хлопотах и страданиях винил бы вора. Но если вор и собственность одно лицо – оно вдвойне виновато. И Флаа верит, что это так.

В пределы Орфорт! В пределы Луну! В пределы «Гордость Португалии», которую почему-то не пожрали проклятые пески!

– Я не собираюсь умирать на Орфорте. С тобой под кожей.

– Ты бы все равно там умер и гораздо раньше, если бы не я.

– Ты получил от меня все, что хотел.

– А ты? Ты хотел стать высшим существом. Богом для моей планеты.

– Но ты превратил меня в Чагу. Вытащил из меня все, до чего дотянулся.

Ирт молчал, не пытался напасть, выбросить к Тиму щупальца. Может, его останавливало присутствие таракана, а может, силы еще не восстановились. МихМих не вмешивался и не шевелился. Возможно, его терпения хватало на целую вечность или прямо сейчас таракан был на связи с Советом Безопасности, просчитывал варианты, отдавал команды, используя ретранслятор ближнего действия.

Изоморф вдруг закрыл глаза и тяжело выдохнул воздух. Как смертельно уставший человек. Созданный на его теле иллюзорный скафандр стал каким-то мутным, бесцветным.

– Возможно, я ошибся в этом, землянин. Или наоборот, был прав, и тогда ты откажешься полететь со мной на Орфорт. Снова сбежишь от самого себя.

* * *

– Возможно, я ошибся, Рей, и не нужно было сюда прилетать, – сказал Тим Граув, не в силах справиться с нехорошими предчувствиями, ожившими в нем, как только «Сияющий» вышел на орбиту Орфорта.

Они стояли рядом, почти соприкасаясь плечами, у огромной голографической проекции и всматривались в продолговатое тело непривычно пестрой планеты. Тогда Тиму на мгновение показалось, что с поверхности Орфорта тянутся к нему разноцветные ядовитые щупальца, что все уловки, придуманные на Сахалине, – это детские фантазии, которые живая планета поглотит и не заметит.

– Возможно, – согласился Кларк. – Но мы уже здесь, поэтому давай сделаем все, как собирались. Как ты придумал.

– В точности? – прошептал Тим, не чувствуя никакой уверенности.

– В точности, Граув!

И с целью приободрения Рей от души шарахнул ручищей по спине, Тим закашлялся от неожиданности, сразу ощутив, насколько пересохло у него горло.

Да что за хрень на меня накатила!

Кларк прав, отступать было поздно, да и не в его привычках отказываться от задуманного, тем более что их наверняка ждет победа и данные для дальнейшего исследования. Возможно здесь, на Орфорте, он станет чем-то гораздо большим, чем парнем, родившимся на Марсе и дослужившимся до приличного военно-морского чина.

Может, мне построят какой-нибудь храм на этой планете, и я буду заезжать сюда регулярно на денек-другой, как древние боги Земли на Олимп.

О планете Орфорт было достаточно данных предварительного сканирования, был проведен анализ типа и характера разумной жизни. Но многое оставалось неясным, и полноценный, запланированный Министерством обороны контакт до сих пор не состоялся. Планета словно ждала крейсер «Сияющий».

Лет шесть назад, только наткнувшись на эту планету, аналитики экспедиционно-исследовательского флота сразу определили наличие разумной формы жизни и технически неразвитую цивилизацию. Вот только шло ли ее развитие по особенному пути или просто она еще была молода – ясности не было.

Обычно с неразвитыми цивилизациями гуманоидного, а особенно земного, типа в контакт не вступали. Для Федерации это не принесло бы никаких новых знаний, а инопланетная раса в таких случаях быстро утрачивала уникальные черты, становясь культурным и техническим аналогом старшего брата.

Для принятия окончательного решения нужно было время и результаты наблюдений. Вторым по важности, а может и первым вопросом, на который искали ответ исследователи и аналитики, – была степень «гуманности» цивилизации, а именно: является ли жизнь самодостаточной ценностью для разумной расы?

Первичным признаком ценности жизни считалось растождествление уничтожения и потребления, убийства и поедания. Как говорили циничные оперативники комитета инопланетных контактов: «пусть сначала задроты социобиологи проверят, делают ли эти твари бульон из того, кого жрут, а потом мы решим, сколько брать с собой пушек, и нагрянем в гости».

Но все было не так просто. Иногда высокий уровень агрессии расы и отсутствие практики приготовления «бульона» был связан с чересчур агрессивной средой выживания. Лучшим примером этого была планета Утраз. Сложная траектория слишком быстрого движения планеты вокруг светила, выбрасывающего в космос огромное количество всякой дряни, приводило к тому, что все порожденное этой планетой состояло из зубов, когтей, панцирей и… мозгов.

Чтобы выжить на родине, инсектоидам приходилось не только быстро убивать, но и быть самыми умными и самыми страшными. Инсектоиды на адской родине были вынуждены постоянно доказывать свои права на господство. Убийство на планете Утраз было и насыщением, и актом превентивного устрашения. А в этом случае «бульон» становился лишним телодвижением и признаком слабости.

Парадокс состоял в том, что инсектоиды были гуманной гуманоидной расой, имеющей разветвленную картину мира, сложную культуру и четкое социальное устройство. Они не стремились пожирать, покорять и уничтожать. Они стремились создавать лучшее. Идеальное. Поэтому, видимо, и поедали излишек собственных чудовищных деток.

Идеалом с их точки зрения была чистота и пустота.

Одно из воплощений этого идеала останется в космосе до самой смерти Вселенной. Печальный итог неудачного контакта. Однажды переговоры с агрессивной расой прошли крайне неудачно, хотя предварительный анализ указывал на возможность договориться, но – не вышло. Хуже того, контакт был воспринят как акт агрессии людей. В результате за отступающей, слабо подготовленной к огневому соприкосновению экспедицией контактеров с Земли увязался хвост преследователей. Дипломат по ведомству инопланетных контактов, возглавивший проект, запаниковал – меньше всего он хотел притащить по собственным следам в солнечную систему малознакомых злобных тварей. Он связался с ближайшим форпостом инсектоидов и, заламывая руки, попросил сделать хоть что-нибудь.

И добрые союзники сделали.

Стеклянный шарик из недружественной планеты. Диаметром 150 тысяч километров. Совершенство, с их точки зрения.

Последствия прогрессорства тараканов расхлебывали долго. Пришлось вбахать массу энергетических ресурсов, чтобы создать планету с подходящим климатом для расы, потерявшей дом из-за собственного подозрительного характера и несокрушимой веры тараканов в красоту и облагораживающую силу гладких блестящих поверхностей.

С тех пор экспедиции контакта возглавляли только подготовленные военные. Никаких нервных гражданских дипломатов.

Но Тима удивляло одно, почему собственное адское пристанище – Утраз боевые рои никогда не пытались отполировать до гладкого совершенства? Не иначе как питали слабость к домашним питомцам, погладить которых можно было, только заковав себя в броню от носа и до пальцев ног.

Планета Орфорт тоже имела агрессивную, постоянно видоизменяющуюся природу, правда атмосфера была очень близка к земной. Разумная раса была достаточно развита, обладала социальной структурой. Изоморфы населяли горные массивы, которые были чем-то вроде городов, управляемых племенем с лидером во главе. Горный город и окружающий его мир имел сложную систему взаимодействия. С одной стороны, племя постоянно защищало свою территорию от агрессивной, постоянно меняющейся флоры и фауны, с другой стороны – черпало из нее свою силу.

Изоморфы жестоко уничтожали и поглощали существ собственной планеты. Причем живьем, без всякого «бульона». По всем признакам раса была агрессивной. Но что являлось причиной агрессивности? Сохранение баланса или потребность в уничтожении живого – что нередко встречалось в космосе – однозначного ответа до сих пор не было.

Постоянные трансформации планетарной флоры и фауны тоже не имели аналогов в ряду знакомых землянам форм жизни. Информации об изоморфах было накоплено немало, а контакт, тем не менее, не состоялся. И даже целесообразность его все еще была под вопросом.

Федерация сняла наблюдение с планеты и планировала вернуться только через несколько лет, когда Орфорт вступит в зону темноты и холода, когда поток света от звезды к планете перекроет гигантское облако ледяной аммиачной пыли. По циклу этой звездной системы такое происходило каждые пятьдесят или тридцать лет, но жизнь на планете сохранялась. Вот только как она протекала? Что и как выживало в темноте и холоде на Орфорте? Возможно, данные об этом окончательно решат вопрос о необходимости и форме контакта с изоморфами.

Но контр-адмирал Тим Граув решил не ждать так долго. Опробовать теорию. На свой страх и риск.

* * *

Они шли на двух с половиной тысячах от поверхности планеты, но казалось, что еще ниже. Тело шаттла стало прозрачным и давало эффект увеличения окружающего пространства. Тим смотрел на ядовито-зеленый, фиолетовый, красный взлохмаченный мир, расстилающийся внизу.

– Чем-то похоже на планеты-океаны, по которым вечно гуляет ветер, – сказал кто-то.

Контр-адмирал оторвал глаза от развернувшейся под брюхом шаттла картины и, гоня прочь чувство тревоги, осмотрел участников первого спуска. Их было восемь. Остальных Тим решил оставить на «Сияющем». Вся команда составляла тридцать человек, что и так было в десяток раз меньше, чем стандартный состав для такого рода кораблей. Хотя чтобы управиться с крейсером, хватило бы и трех, а на орбите Орфорта – только автопилота. Но мало ли что может пойти не так. Спасать их будут ребята с «Сияющего».

– Все в порядке, контр-адмирал?

Рей выпрямился в ложементе прямо напротив Тима и радостно показывал полный комплект зубов.

– Думаю, да, – ответил Тим. – Правда, чем-то похоже на планету-океан.

Все заворожено смотрели вниз на живую картинку – сказочную и страшную.

Когда по земным лесам гуляет ветер, он гнет деревья, оставляя свой след. На планетах-океанах словно сталкиваются в схватке множество яростных ветров, и их следы говорят о неизмеримой мощи. Вода дыбится волнами в разных направлениях, иногда волны сшибаются белесыми лбами и разлетаются ошметками в разные стороны. Гигантские водовороты крутятся пенным кружевом и способны с легкостью затащить на дно здоровенный шаттл с межзвездного крейсера. Планета-океан сама по себе кажется живым существом – гневливым, неуправляемым, неразумным и очень сильным.

Такой же неуправляемой, двигающейся сразу в разных направлениях и вздыбливающейся вверх от внезапных столкновений казалась природа на Орфорте. Здесь не было ни океанов, ни морей, только паутина рек ярко голубого цвета от большого количества медного купороса в составе воды.

Почти всю поверхность планеты занимали леса, если можно так назвать огромные пространства биологически активной и достаточно разумной материи. Между флорой и фауной на Орфорте наблюдатели не обнаружили явных границ. То, что уходило корнями в землю, могло быть умнее и прожорливее, чем существа разных форм и цветов, ползающие или двигающиеся на двух, пяти, двадцати конечностях. Хотя высшая раса – изоморфы – не нуждалась в корнях или большом количестве конечностей.

Аналитики предполагали, что способностью принимать совершенно гладкие формы обладали только самые генетически развитые особи изоморфов, и только они могли стоять во главе крупных родов. Это тоже было странностью, которая требовала дополнительного анализа. Обычно представители разумных агрессивных рас отличались телом, состоящим из множества сочленений, многофункциональными и пугающими на вид конечностями – средствами нападения и обороны. Простота и гладкость линий туловища часто указывала на созданий с комфортных и безопасных планет, слишком доверчиво относящихся к новому и неизведанному, или на расу, стоящую на высшей ступени эволюции гуманистического типа.

А изоморфы? Кто были они? Создания, пожирающие слабых существ своей планеты и при этом стремящиеся воплотиться в самые простые и округлые формы? Это было очень нетипично.

Но тем интересней будет эксперимент.

– Приближаемся к отмеченному горному массиву, контр-адмирал, – проговорил лейтенант службы технической поддержки и активировал голографическую проекцию точки назначения.

Картинка в уменьшенном формате висела в центре прозрачной кабины и круга ложементов с вертикально поднятыми спинками. Тим Граув мыслеприказом развернул свой ложемент и всмотрелся в поднимающиеся прямо по курсу нагромождения горных пород и скал. Они выбрали это поселение изоморфов, как наиболее развитое по предварительному отчету аналитиков.

– Что-то у них там происходит, – несколько напряженно сказал Рей. – Какое-то движение.

– Сейчас разберемся. У нас достаточно времени. Они не смогут нас заметить.

– Ты уверен в этом?

– О да, я уверен, – с иронией ответил Тим. – Мы для них – прозрачное небо над головой. Так что не дрейфь, капитан Кларк.

Тот хмыкнул в ответ, что все бывает, потом кто-то рассмеялся, кто-то бросил короткую реплику, и напряжение стало спадать.

Черные скалы, взбираясь на спины друг друга, дотягивались до густосинего неба и грудились под тремя величественными сгорбленными гигантами, выветренными до седины. На нижних уровнях горных хребтов между оскаленными зубцами тянулись серые полосы. Достаточно темные в тени, на солнце они посверкивали серебряными искрами и будто двигались по склонам гор. Тим Граув знал про ползущий мох, который паразитировал на всех поселениях изоморфов. Но мох он напоминал только с виду, скорее это были грибы, пасущиеся по камням в поисках органической и минеральной пищи.

Горный массив был километра три в поперечнике, и от него, спускаясь все ниже к земле, тянулся к разноцветному шевелящемуся лесу и в нем терялся рукав кряжа.

– Уж не собираются ли эти твари в поход за обедом? – задумчиво проговорила Елена Меерова – эксперт по семиотике поведения инопланетных рас, обладательница зачетного размера груди, но, к сожалению Тима, вечно закрытой форменной тканью глубокого изумрудного цвета.

Изоморфы действительно куда-то собирались.

Единого входа в скальный город не было, расселины и зевы пещер располагались на разных уровнях склонов, и поэтому странные для человеческого глаза фигуры двигались справа и слева к группе, расположившейся под каменным навесом, напоминавшим обломанную шляпку окаменевшего гриба.

– Без зубов и стволов – это больше похоже на прогулку, – возразил вечный спорщик Джеф.

– Свои зубы и стволы они прячут под кожей, и лучше тебе их не видеть, милый мой, – бархатным голосом пропела в ответ Елена и укрупнила изображение собравшейся группы изоморфов.

Тим завороженно рассматривал существ, хотя, казалось, изучил о них все до миллиметра отчетных материалов за последние два дня.

Удивительно то, что они были разные. Отличались и цвет, и форма тела. Грязно-желтая тварь слева была похожа на туловище верблюда, только без ног, с горбами, змеящимися по земле, а спрыгнувший с каменного уступа – был пупырчатым шаром на двух мускулистых лапах с широкими, словно ласты, ступнями. Два существа – фиолетовых с коричневыми разводами – стояли, притершись друг к другу боками, и издавали короткие резкие звуки. Похоже, общались.

Все изоморфы требовали отдельного описания, но все же кое-что общее у них было – большая часть тела у каждого была округлой – без режущих краев, игл, когтей и панцирей. Тим знал, что они могут измениться в секунду, но в спокойном состоянии предпочитали определенный цвет и сглаженные углы, что ставило под сомнение их тотальную агрессивность. И все же в мультяшной нелепости их тел таилось нечто пугающее, обманное.

– В каждом из этих существ есть что-то уродливое, – сказала Елена. – И мне это не нравится.

– В тебе говорит человеческая эстетика.

– Во мне за пятнадцать лет путешествий от всех увиденных галактических паноптикумов человеческая эстетика утратила дар речи. Ее все устраивает. Но от этих резиновых фигурок – мороз по коже.

– Зря ты, – возразил Ичиро Камигата – помощник главного инженера «Сияющего». – Не резиновые, а вполне приличные создания. Они охотятся совместно, значит, коллективное взаимодействие у них развито и с ними можно договориться. И они не страшные. А вон тот бордовый и вовсе красавец.

Перед высоченным изоморфом расступались все остальные. Он был похож на гладкий ствол с причудливым плетением на вершине и тремя мощными гибкими конечностями внизу. Третья – все же была хвостом. «Бордовый», который скорее был багровым, выглядел главным в этой разношерстной толпе.

– Странные у тебя вкусы. Японская эстетика?

Ичиро вежливо хмыкнул, но промолчал.

Невидимый шаттл уже некоторое время неподвижно висел над горами.

– Зрители уже собрались. Пора начинать, – решительно высказался контр-адмирал и отстегнул ремни ложемента. – Всем внимание на изоморфов.

Они сейчас устроят небольшое представление. Чтобы странные растения вспомнили о том, что помимо еды есть боги. «Знамение», которое приготовили расе Орфорта, компьютер «Сияющего» просчитал, основываясь на данных о планете и общих принципах, продуманных Граувом на Сахалине.

Тим справится с транслируемой картинкой сам, остальному экипажу шаттла нужно только наблюдать, хотя и записи хватит, но кто знает, что смогут заметить и почувствовать сами люди.

Управляя мыслями и руками, Граув смахнул проекцию собравшихся на охоту существ и вывел архивированную программу «Знамение». В одно движение он распаковал первое приложение программы и активировал дополнительные генераторы силовых полей, встроенные в обшивку шаттла.

Легкая вибрация прошлась по корпусу, и началось.

Черную землю вокруг гор и высоченные хребты в секунду накрыла тьма. Растягивая непроницаемый купол, Тим видел краем глаз, как больше десятка изоморфов в ужасе бросились друг к другу, слепляя тела в плотную многоцветную массу. «Багровый» высился в центре.

В следующую секунду в темноте неба вспыхнули одно за другим семь ярких светил. Каждое из них сияло, как спустившаяся из космоса звезда, но не изгоняло тьмы. Семь звезд – семь цветов, чистых и флюоресцирующих, как это бывает на Орфорте.

Светила выстроились в линию, зависли на несколько мгновений и начали новое движение. По три с каждого края устремились к центральному – черному, как сгусток материи в разреженном космосе. Как только последняя из шести звезд вошла в черноту седьмой, небо осветила яркая вспышка. И тьма, отброшенная к границам, отступала, рассеивалась, как дурной туман.

Оставаясь невидимыми, генераторы шаттла создали в небе над горными хребтами второе солнце – точную копию ортфортского – с голубоватой каймой вокруг слепящей белизны. Оно повисело в небе двойником и, набирая скорость, устремилось вверх, к своему настоящему собрату. Свет иллюзии слился со светом солнца этой галактики, и высоко в небе ложное светило исчезало без следа.

Приложение сработало идеально. Тим Граув, закрыв его, вытянул справа уменьшенное изображение изоморфов и развернул картинку под консолью шаттла.

– Ну как? – спросил он команду, не узнавая от волнения собственный голос.

– Кажется, они превратились в соляные столбы.

Охотники и в самом деле стояли плотно сбитой толпой и не двигались, не было заметно даже малейшего шевеления.

– Странно. Ни один никак не изменился. А они должны меняться, – компьютер выдал такой прогноз.

– Может, мы их убили.

– Не думаю, – сказала Елена. – Они живы. Но чего-то мы не учли.

Нехорошее предчувствие коснулось Тима и сразу пропало.

Они точно произвели неизгладимый эффект. Вот только какой?

Изоморфы простояли неподвижно еще около часа, потом вернулись в пещеры. За добычей ни в этот день, ни в следующий они не отправились.

«Знамение» было первым этапом проекта по контакту с названием «Прикосновение», задуманного контр-адмиралом Граувом. Следующим этапом должно было стать «Явление», и его нужно было провести через два дня от первого.

Следующие два дня команда «Сияющего» наблюдала за выбранным для эксперимента горным массивом. Елена называла его «питомником мультяшных монстров» и всюду по жилым и техническим отсекам таскала его голограмму. Но ничего из ряда вон выходящего в «питомнике» не происходило. Плантиморфы не водили хороводы по полосе сухой растрескавшейся земли вокруг гор, не обращались к небесам с пениями или молитвами.

Даже если они и совершали какие-нибудь очищающие от скверны и небесной угрозы ритуалы, то где-то глубоко в пещерах, а сканировать насквозь или отправлять под землю роботов по здравому размышлению люди не стали. Обнаруженное изоморфами наблюдение могло бы испортить все задуманное представление.

«Мультяшные монстры» два дня не показывались наружу. Единственным достойным событием было появление серого, совершенно гладкого ствола на ровной площадке под одной из трех обветренных сумрачных вершин. Он проторчал там долго, не двигаясь. Даже если и глядел в небеса, определить бы это никто не смог из-за полного отсутствия глаз или хотя бы головы у ортфортской твари.

– Какие-то они странные, – снова и снова твердила Елена. – Ничего не делают, ни к встрече не готовятся, ни к обороне, и своей обычной жизни не ведут.

– Может быть, они готовятся к концу света? Роют могилы в пещерах, пока мы выжидаем.

– Могилы? Что за странная идея?

– Ты плохо знаешь историю древности, – качал головой Ичиро Камигата. – Когда-то было правильным тщательно приготовиться к смерти. А теперь все делают вид, что ее просто не существует. Но переход на тот свет это не облегчает.

– Перед нами не Земля и не царство духа, – фыркнул Мик Джа. – Агрессивные, пожирающие плоть расы никогда не сдаются без боя. Никогда. Это аксиома.

Тим выполз из бассейна и валялся на угловом диване рекреационного отсека, Рей, слушая эту перепалку, вышагивал круги и кусал губы.

– Значит, надо готовиться к драке.

Он резко остановился и уставился на Тима:

– Ты хотя бы представляешь, контр-адмирал, как эти твари нападают?

– Представляю, – лениво потянулся Граув.

Но он не планировал ни боя, ни столкновения, его целью было покорение и поклонение. Да и что могли противопоставить изоморфы обычной силовой броне и электромагнитному удару. Никакая их сила и скорость и трансформация не устоит перед технологиями. К тому же земляне будут осторожны и, если что-то пойдет не так, – просто отступят и улетят.

Сомнения, которые возникли в первый день прибытия, рассеялись без следа, и уж если не в победе, то в благополучном исходе Тим был уверен.

Вторая часть проекта прошла даже лучше, чем они ожидали.

После «Знамения» планировалось появление самих богов. Интрига была в том, как должны выглядеть боги для представителей расы, не имеющей определенного внешнего вида.

Высшие существа, которых гуманоидные расы относили к категории богов, всегда обладали тремя важными качествами: необъяснимыми знаниями, невероятным могуществом и совершенством форм. Внешний вид бога и атрибуты его появления были ключевым фактором в концепции Тима. Чтобы пришельцев приняли за богов или единого бога, именно с эстетикой божественного нельзя было ошибиться. А чтобы компьютер рассчитал ее точно по методике, разработанной Граувом, нужно было иметь максимально полную информацию об особенностях звездной системы и формах жизни на планете.

А еще для бога был важен свет.

Звезда, дающая жизнь и тепло, неизменно воспринималась как божественное начало, и каким бы количеством знаний ни обладала раса, характер свечения и оттенок цвета главного светила приобретали сакральный смысл. Звезда Орфорта была не похожа на Солнце – слепящая белизна с голубоватым отливом парила над плотью мира, пожирающего самого себя, очень долгий, равный двум земным, орфортский день.

Боги должны были обладать белым свечением, но вот форма, которую предложил компьютер крейсера, ставила Тима в тупик. Собственно, формы никакой не было. Продолговатая, вертикально поставленная фигура была округла, расширялась к верху и к низу и напоминала древние песочные часы. Ничего лишнего: ни отростков, ни хвостов, ни зубов. Для человеческого сознания это никак не походило на разумное, тем более высшее существо. Какая-то, возможно, полезная вещь, но не более. Особенно тяжело поддавалось пониманию отсутствие глаз.

По сценарию боги должны выйти из раскрывшейся небесной пещеры и спуститься вниз. Четыре совершенных существа: один белоснежный, на полметра выше других, пойдет впереди, остальные чуть поодаль его – цветная троица богов-спутников: синий, зеленый и красный.

Оптимальное количество спустившихся к людям божеств и их величина определялись по сложной формуле, учитывающей количество небесных тел в звездной системе, их массу и положение. Эту формулу Тим вывел на Сахалине и, согласно ей, для землян самым убедительным оставалось «явление» одного существа – бога или ангела, и лишь в некоторых случаях – трех. Для расы Орфорта их должно быть четверо.

– Тебе не стоит изображать из себя бога, Тим, – пытался удержать его Рей. – Ты контр-адмирал и во время операции просто обязан быть в стороне. Только наблюдать.

Тим с досадой выдернул руку из захвата друга.

– Перестань, Кларк, что может случиться? Бросив Макгрея, я уже нарушил правила, какой теперь смысл за них держаться?

– Ты помнишь, что командуешь кораблем? А если действительно что-нибудь пойдет не так, как ты надеешься?

– Если что-то пойдет не так, направить крейсер в сторону Земли сможет любой техник, – огрызнулся Тим. – А подать сигнал спасения – тем более.

Он знал, что говорил неверные вещи. Не такому их учили в Военно-космической академии, не так он поступал раньше. Но сейчас…

Иногда, чтобы дотронуться до мечты, нужно перешагнуть границу. Нет, не так, ее нужно раздвинуть. Только тогда рождаются новые галактики.

– Любой техник, значит, отправит? Хорошо, – прищурил глаза и ядовито протянул Кларк. – Что ж, тогда я иду с тобой. Тоже буду богом.

Тим открыл рот, чтобы возразить, но теперь не находил оснований.

– Буду твоим синим богом-спутником, – и Рей резким движением поправил пояс экзоскафандра. – Говорят, синий цвет активизирует умственные способности. Может, хоть у одного из нас они появятся.

Они вышли из раскрывшегося днища шаттла и медленно спускались вниз. В тот момент Тим пожалел, что не согласился на роль наблюдателя, тогда мог бы видеть все великолепие постановки.

Не шаттл, а обнажившийся призрачными белоснежными зубцами проем в голубой небесной скале, и четыре странных, с человеческой точки зрения, фигуры двигаются вниз по не видимым для изоморфов ступеням. Сначала они скользят над краем беспокойно бурлящего леса, потом над черной, мертвой полосой земли. Спускаясь все ниже и ближе к подножью гор. Контр-адмирал прокрутил сгенерированное компьютером изображение раз пять, прежде чем отправиться на планету.

Тим не мог видеть ни себя, ни других богов, но наблюдал за изоморфами. В этот раз они были повсюду. Разноцветные причудливые фигуры виднелись на выступах, торчали в небольших ложбинах, умещались на плоских скальных ладонях. Вереница потрясенных инопланетных созданий тянулась вдоль горной гряды. В этот раз они не были неподвижны. Слегка раскачивались, словно в такт не слышной, но волшебной музыки.

Когда боги остановили спуск в ста метрах от хребтов и зависли в воздухе, единая волна качнула изоморфов в их сторону. Из некоторых потянулись ветви, длинные и гибкие, кто-то стал выше и тоньше, словно это могло помочь достать до спустившегося бога.

Нет, они не пытались напасть, Тим был уверен в этом. Состояние восхищения инопланетной расы было открыто его зрению, которое будто и в самом деле стало божественным. Все чувства контр-адмирала были обострены. Восторг множества существ наэлектризовал пространство вокруг каменного города. Останавливаться не хотелось. Уходить не хотелось. Сделать еще десяток шагов и протянуть руку навстречу. Но у богов Орфорта не было рук.

И сегодня боги должны исчезнуть. Чтобы появиться снова.

«Сияющий» встретил победителей большими неприятностями и едва освещенными жилыми и техническими отсеками.

– Адмирал, мы должны улетать немедленно, – капитан-лейтенант навигационной службы был хмур и резок. – Иначе у нас возникнут серьезные сложности с возвращением на Землю.

– Какие сложности, Людвиг? Доложите обстановку, – спросил официально Тимоти, не в состоянии поверить во что-либо всерьез угрожающее его планам.

– Мы собирались возвращаться строго в обратном порядке по станциям подскока, – Людвиг Швардеубер указал на голопроекцию окружающих их галактик, сквозь которую зеленым пунктиром лежал их путь, совершенный сюда и планируемый обратно.

– Да, так будет безопаснее, чем выстраивать траекторию возвращения по текущим пространственно-временным характеристикам, – кивнул контр-адмирал.

Как правило, наиболее оптимальным маршрутом был как раз тот, который выстраивали непосредственно в момент перемещения. От точки к точке. Это требовало корректировки курса в режиме реального времени. Корабль сворачивал пространство и время перед собой, как лист бумаги, чтобы развернуть его следом. По сути дела, двигаясь в хроновакууме, межзвездный крейсер создавал кросс-переходы, которые позволяли лететь со скоростью, превышающей скорость света.

Станциями подскока или буйками называли кросс-переходы, которые уже существовали, их входы и выходы были известны. Они позволяли двигаться по известным точкам сворачиваемого пространства, по нужному курсу и не влететь в центр черной дыры, ошибившись в навигации или прогнозе. Но такой путь редко был оптимальным в постоянно меняющейся вселенной. А значит, и требовал больше топлива, чем проложенный в процессе движения. Риск и скорость или безопасность и время.

«Сияющий» собирался возвращаться по кросс-переходам.

– Да, контр-адмирал, предположительный маршрут был: Зирур – Воз – Зет – четыреста, поскольку в условиях окружающей спирали галактик точность будет важнее скорости. Тем более в одиночном плавании.

– Тогда в чем дело, капитан-лейтенант? Маршрут сквозь опасную зону проложен, топлива на него хватит. Что случилось? – Тим почувствовал клубящееся внутри раздражение.

Сейчас появятся правила и границы, которые он первым должен на крейсере соблюдать.

– Через несколько дней мы не сможем воспользоваться проложенным маршрутом. Был получен сигнал с автоматической станции подскока галактики Зирур. Возникновение сверхчерной дыры с черным карликом внутри. Галактику начнет засасывать по производной экспоненте.

– Вы простроили альтернативный маршрут? – раздражение прорывалось в голосе, но это не имело большого значения.

– Да, контр-адмирал. На данный момент он близок к изначально проложенному, только через спиральную галактику Зирга. Но каждый час задержки катастрофически удиняет путь. Потеря времени усложняет возвращение.

Офицер навигации пользовался висящим у капитанского мостика пультом, выводя в голографическую проекцию варианты маршрутов и прогнозы изменений в хроновакуумах ближайших галактик.

Тим следил за картинкой, и ему казалось, что петля затягивается не вокруг звездной системы Орфорта, а вокруг его собственной шеи. Образовавшаяся пропасть на безопасной дороге, нестабильность в смежных с пропастью галактиках, состоящих из чертовски опасных гигантов, разбросанные повсюду пространственно-временные трясины, по которым трудно пройти одиночному кораблю.

Тим слышал короткие реплики сгрудившейся здесь же команды. Даже не видя, ощущал, как хмурился Рей, стоявший чуть сзади него.

– Нет смысла срываться. Безопасный вариант все равно остается. Хоть он и втрое длиннее.

Граув старался произнести это твердо и решительно. Но вместо твердости в голосе прорывалась злость.

– Мы, конечно, не в ловушке, но у нас может не хватить энергии для прохода по безопасной траектории.

– Черт, Швардеубер, сколько нужно проторчать у Орфорта, чтобы вокруг все успокоилось, и мы смогли бы проложить максимально короткий путь?

Людвиг обернулся и посмотрел Грауву в глаза. У него они были серо-голубые, навыкате, с ресницами настолько светлыми и редкими, что казалось, их и не было вовсе. Сейчас на щеках белобрысого штурмана проступили красные пятна, по причине волнения или слишком тонкой кожи – трудно было понять, но вопрос явно вызвал его удивление.

– Вы же сами видите, контр-адмирал, – несколько месяцев.

Тим прикусил губу и бросил взгляд на картинку цветного тела Орфорта у правой руки.

Им всем придется превратиться в спящих богов, чтобы не растерять энергию, болтаясь на орбите несколько месяцев. А вдруг ситуация не улучшится?

– Нужно экономить энергию, – проговорил Тим.

– Нужно мотать отсюда, поджав паруса, господин адмирал, – рубанул капитан Кларк. – А то без подсветки из нас получатся хреновые боги.

Тим поморщился и сдернул с себя нагрудный силовой позициометр. Он надеялся, что все обойдется, но боги всегда смеются. Неясно, насколько далеко простирается их божественная мощь, но смех добирался до самых Дальних Пределов. Всемогущих никак не обнаружить в космосе, но отпущенных ими шуточек во вселенной всегда предостаточно.

Межгалактический крейсер, как правило, мог самостоятельно добывать энергию, но «Сияющий» покинул экспедицию внезапно и без дополнительного оснащения. Можно пополнить запасы топлива, сконструировав необходимые уловители с помощью имеющихся силовых генераторов. Но когда копаешь уголь не железной лопатой, а выкованной из чистой энергии, то тратишь слишком много энергии ради энергии. Абсурд.

Здесь и сейчас у «Сияющего» не хватало ресурсов, чтобы самостоятельно добыть энергию и превратить ее в ионизированную плазму.

Можно, конечно, закончить проект, забраться всем в криокамеры и отправиться к Земле не спеша, на солнечном ветре. Несколько потерянных лет – небольшая плата за божественность…

– Если мы смотаемся прямо сейчас, мы бросим на полпути то, что начали, – через силу выдавил из себя Тим и медленно повернулся к тем, кто вернулся с ним с Орфорта. – Что предлагаете делать, господа?

– Нужно продолжать, – сразу высказалась Елена. – Мы получим ценный материал для анализа. Возможно, переработаем все существующие принципы установления контакта с инопланетной расой. Это очень важный эксперимент.

– Какие проблемы, адмирал? – хохотнул Джеф. – Навигация у нас истерит. До дома мы доползем в любом случае.

А совсем в крайнем – в спасательных капсулах и на солнечном ветре.

Это так, но вряд ли это можно назвать славным возвращением. Эта самостоятельная выходка не пойдет на пользу его военной карьере, даже если ему поверят, что от экспедиции «Сияющий» отбился случайно и только после этого Тимоти Граув принял решение действовать самостоятельно. Все равно приползать на Землю спустя пять лет, а тем более в спасательных капсулах, совсем не хотелось.

Тим обвел взглядом членов команды. Кто согласно кивал, кто пожимал плечами, оставляя решение за командиром, Питер со Сью, как и весь полет, болтали о чем-то своем. Острые колени Сью торчали из ковша-кресла у скругляющейся перегородки центральной палубы. Раздражение и тревога отступили, но не рассеялись полностью. Бесформенные сомнения тенью ложились на мысли и на решение, которое он собирался принять.

– Я бы улетел отсюда, – вдруг сказал Рей.

Это было так громко и внезапно, что даже Питер со Сью обратили внимание на то, что что-то происходит на палубе.

– Почему? – удивился Тим.

Перед глазами стояла картина, когда друг предлагал не отступать и сделать все в точности как задумано.

– Это будет самым правильным в данных обстоятельствах.

– Правильным? Бросить все на середине и свалить?

Кларк нахмурился и посмотрел в сторону, явно подбирая слова и аргументы.

– Бросить, чтобы все обдумать и вернуться. Тим, твой проект работает. Он дает результаты, только не совсем ясно какие. Поведение изоморфов отклоняется от прогнозируемого, хотя они и не проявляют агрессии. Чего-то мы не понимаем. Нужно обработать все полученные данные, выстроить варианты прогнозов, привлечь экспертов и не здесь, а на Земле. И только потом продолжить.

– Данные половинчатые, – покачал головой Тим. – Когда мы закончим третий этап, они будут полные, Рей.

– Закончим, чтобы тащиться пять лет до Земли, если нас случайно не найдут по сигналу? Просто прикинь время, Граув. Бросим сейчас и можем через месяц вернуться на орбиту Орфорта и продолжить. Причем с результатами анализа и с поддержкой. Если не военное ведомство, то Космографическая академия поддержит наверняка.

Тим молчал, и все остальные тоже. В словах Рея было куда больше зравого смысла, чем Тим хотел слышать. Раздражение снова стучало в висок. Последний, самый важный шаг проекта так близок – только протяни руку и сорви цветок, а Кларку захотелось поиграть в здравомыслие. Но Тим знал, он чувствовал, что ничто так не тормозит открытия, прорывы вперед, в будущее, как проклятое человеческое здравомыслие. Точнее здравомыслие коллективного разума, воплощенное в регламентах и предписаниях.

– Третий этап должен пройти через день от второго. Но не через месяц. Иначе все может пойти не так.

– И так все идет не так! Мы можем продолжить или начать сначала. На Орфорте есть другие поселения изоморфов. И с поддержкой у нас будет больше возможностей.

Тим Граув резко сжал руку в кулак и сразу распустил пальцы. Остальные по-прежнему молчали, только теперь их лица выглядели хмурыми, потемневшими. Чье мнение они разделяли?

– Вам решать, адмирал, – тихо произнес Камигата.

Тим Граув кивнул, не глядя на стоявшего почти напротив капитана Рея Кларка. Раздражение превратило спину в цельный кусок камня. Он не готов был отступить, он не способен был отступить, особенно после того, как бросил Макгрея и почти прикоснулся к багровому гиганту на сером слоистом валуне, что протянул два ростка навстречу своему богу.

– Мы остаемся до завершения проекта. Всем системам перейти в режим экономии энергии. Силовые генераторы на минимум. Вопросы?

Вопросов не было. Тим кивнул, не чувствуя особого удовлетворения, развернулся и пошел в сторону жилых отсеков. Спина по-прежнему была каменной, и он завел за нее ватные руки.

Через несколько минут комфортный корабль превратится в консервную банку, и Сью больше не сможет торчать острыми коленками из кресел, поскольку силовая мебель исчезнет полностью. Но, возможно, тогда им повезет, и они пройдут скачками до Земли по короткому маршруту. Впрочем, это не важно, важен послезавтрашний день.

Рей оказался у него в каюте, не прошло и пяти минут. Он был взвинчен, говорил быстро, ударяя кулаком в гулкую переборку.

– Что ты делаешь, Граув? Знаешь, что не прав, а делаешь! Во-первых, ты не должен был отправляться в шаттле на саму операцию. И сейчас. Нам нужно улетать, пока это легко сделать. Но тебя заносит, Тим! Ты слишком хочешь стать богом.

– Тебе и самому нравилась эта идея, Рей. Стать богом, – усмехнулся Тим.

– Но не прямо здесь и немедленно. Эта идея сожрала твой разум, ты не хочешь видеть картину в целом.

Тиму сразу захотелось ударить Кларка, вытолкать прочь из помещения.

– А что можешь видеть ты? – рявкнул он. – Ничего! Я к этому готовился. Это мой проект – не твой!

– Нет, не мой, к несчастью. Я бы сделал иначе, и я бы послушал друга, – едва слышно проговорил Рей.

– О! Я тебя слушал и, по-моему, ты просто очень торопишься к девчонке, которую оставил на Луне.

Кларк вспыхнул, в его глазах мелькнуло бешенство.

– Слепое самолюбие – вот что тебя ведет, Граув.

– Иди в пределы, Кларк! Здесь я принимаю решение, и тебе ничего не остается, как подчиниться!

– Зря я согласился прыгнуть с тобой на Орфорт.

Рей вышел, с силой шарахнув тяжелой дверью.

Сияющие боги снова спускались к горной гряде. Четверо богов, и первым шел Тим. Теперь, после принятого им решения, он не имел морального права играть роль наблюдателя. И не желал этого делать. В пределы правила!

Сегодня изоморфы их встречали. Накануне они готовились к встрече. Мертвую, сухую землю, окаймлявшую горный город, устилал зеленый ковер. Вчера команда проекта толпилась у экрана, наблюдая, как ставшие многорукими изоморфы раскладывали охапки темно- и светло-зеленого мха вокруг своего каменного жилища. Мик Джа предположил, что это оружие обороны ортфортских тварей, но Елена возражала ему. С ее точки зрения, это были дары, чтобы вновь обратить на себя внимание растворившихся в небесах богов. Тим с ней был согласен, и что более важно – компьютер крейсера. Предварительный анализ говорил о веществе растительного происхождения, хотя что на этой планете не было растением?

И боги решили принять дары, поэтому их пронизанные светом идеально округлые тела опускались не на зубчатые выступы гор, а на зеленое покрывало, распахнутое у их подножия.

Оно было мягким, и ступни проваливались в нем. Это было необыкновенное ощущение – впервые нога Тима, не видимая изоморфам, коснулась земли Орфорта. Контр-адмирал остро ощутил запахи, хлынувшие в него. Это тоже казалось чудом, он не предполагал, что ароматы будут настолько острыми и при этом насыщенными, выпуклыми, как древние барельефы. На Земле не было таких запахов, или такого острого обоняния…

В этот момент Тим обрадовался вынужденной экономии: пришлось отказаться от сплошного силового покрытия шаттла и членов команды. Нагрудный позициометр теперь генерировал не непроницаемую пленку, а сетку из тончайших силовых волокон вокруг каждого. Это в сотню раз уменьшало проектные энергозатраты на сегодня. Сетки было вполне достаточно, чтобы защитить от удара, внезапной атаки, а атмосфера планеты вполне подходила для дыхания человека. Более того, она была чистым восторгом, заполняющим легкие.

Сегодня голубой проем небесной пещеры опустился гораздо ниже к земле, а боги, не останавливаясь, скользили навстречу замершей в неподвижности разноцветной пастве.

Мультяшные монстры.

Контакт состоится сегодня. И жизнь в него вдохнет явленное богами чудо.

В центре развернувшегося перед богами полукруга существ стояли Серый и Багровый великаны. Они были главными здесь – формы их тел плавно переходили одна в другую, не сбиваясь на уродливые кожистые или костяные наросты.

Тим двигался прямо к Багровому и завороженно смотрел на это великолепное существо. Его мощный торс с навершием и плетеным капюшоном отдаленно напоминал человеческую голову, и поэтому сегодня главное белоснежное божество сделает именно его своим избранным, своим первым учеником. Казалось, что от мощного туловища исходит тепло, или дело было в оттенке цвета, напоминающего отсветы отдающего жар угля.

Бог Граув остановился совсем рядом. Наконец-то он мог поднять руку и коснуться разумного, замершего от восторга создания. Конечно, у него как бога не было руки, а широкий луч чистого света, молочно густого в центре и разливающегося прозрачным сиянием по краям. Тим протянул его, и изоморф стал медленно опускаться к земле. Нет, он не падал ниц или на колени, он словно уменьшался, оплывая свечой к зеленому, окружавшему их ковру.

Контр-адмирал отдал мысленный приказ, и луч света превратился в струю кристально прозрачной, прохладной влаги, которая падала на тело склоненного изоморфа и стекала вниз, к зеленому мху, искрилась, как это водится у божеств.

Ликование звучало внутри Тима мощными, почти органными аккордами. Не нужно ни акустических плакатов, ни треска выпускающего мины картриджа, ни зверского вида пехотинца, закованного в боевой экзоскафандр. Инопланетные разумы может соединить чудо. Даруемое и принимаемое. Как свет и вода, необходимые всему живому на Земле и на Орфорте. Правда, его вода была ненастоящей – псевдовещество, иллюзия. Но какая разница, если ее было достаточно для искренней связи?

В первый момент Тим не понял, что этот глубокий и мощный звук не был темой симфонии, звучащей в его голове, а ворвался снаружи, пройдя сквозь сгенерированное тело фальшивого бога и сетку силовой защиты. Почва под ногами дрогнула, и зеленый мох, как от ультразвукового удара рассыпался в пыль и взметнулся вверх. К небесам.

Это было приветствие. Фонтан поклонения.

После глубокого пряного вдоха мир изменился, бросился в глаза слепящей яркостью красок, дробной частотой мелких деталей, всеми оттенками цвета, необычностью истинных форм. Но кто-то кричал в голове, пытаясь разрушить красоту и пронизывающую все живое музыку. Тим обернулся, чтобы охватить одним взглядом это невероятное зрелище мира, открывающего ему свои секреты.

Выпуклые яркие формы волшебного мира вплывали в сознание Тима и поглощали его без остатка. Будто гигантские венки цветов, изоморфы окружили богов и тянулись к ним своими лепестками. Оплетали тело Рея, и он, еще переливаясь синевой, качался в самой гуще их живого сада.

Граув вдруг ясно понял, что с трудом управлял собственным телом, все плыло, выходило из-под контроля.

– Назад, Кларк! Всем назад! Огонь! – закричал адмирал, хватаясь за ионную пушку на поясе. Руки, сотканные из веревочек, были слабы, как у младенца.

Сделав шаг назад, Тим споткнулся на ватных ногах и упал на спину.

«Рей», – прошептал голос внутри, но взгляд его лепился к кружевному зеленому вихрю, который уходил вверх и исчезал в зеве ярко-голубой пещеры. Откуда вышли боги.

«Поздно» – мелькнула в голове как будто чужая мысль.

Опрокинутый над ним мир по-прежнему дробился, настойчиво заполнял собой все существо Граува. Красота лишала сил, превращала тело в текучую, неуправляемую субстанцию. Он задыхался от восторга и ужаса и, почувствовав колкое касание на коже, отпустил сознание прочь.

Позже Чага понял, что изоморфы не нападали на своих богов. Они их приветствовали, отдали самое дорогое в надежде на вечную трансформацию. Только ложные боги не могли это взять, не могли даровать вечную жизнь. Дар был выброшен впустую. И ложные боги должны были заплатить за это своей кровью.

* * *

Тим Граув очнулся в темноте. Его тело болело, суставы казались вывернутыми, открытая кожа саднила. Он попытался подняться. Но боль прошивала насквозь при малейшем напряжении. На нем не было силовой защиты, не было экзоскафандра, не было ничего. Он скосил глаза на собственное грязное избитое тело, не в силах поверить в этот кошмарный сон. Что с ним могло произойти?

Странный скрип, донесшийся из темноты, заставил каждую мышцу напрячься, и он, задыхаясь от боли, откатился в сторону. Горячая петля обхватила его за шею и потянула прочь. Острые камни сдирали кожу с обнаженного живота, он дергал ногами, пытаясь приподняться, но чувствовал себя жалким, беспомощным. И вскрикивал от каждого рывка, не в силах сдержаться.

Его куда-то волокли в темноте. Сожрут, как это принято на Орфорте?

Солнце ослепило внезапно, и спустя несколько мгновений Тим увидел смерть. Она стелилась прямо под ним, под горным выступом, на котором он лежал. Обрывки человеческих тел и снаряжения мешались с бурым, отвратительным мхом. Дальше, через пустую полосу земли вокруг серых гор у цветной, алчно шевелящейся чащобы громоздился шаттл. Он был покрыт такими же бурыми, как мох, пятнами. Выглядел мертвым, как панцирь съеденной кем-то черепахи. Сколько времени прошло после его падения?

– Почему? – прошептал Тим.

Глупый вопрос. Ответ прятался в нем самом, но он не хотел взглянуть на него открытыми глазами, не хотел услышать от других, не хотел знать. Тим боялся неудачи, боялся, что не хватит энергии на возвращение к Земле, беспокоился за карьеру. Но такое… Ужас катастрофы не вмещался в его сознание. Такое просто не могло случиться с ним, с его командой.

– Почему? – послышалось сзади, и он вздрогнул от нечеловечески низкого, угрожающего голоса. – Мы ждали богов, которые придут и поглотят прах наших великих предков и нас и отправятся с нами в путь Великой Трансформации. Мы принесли вам в дар останки наши предков. Но вы не боги и только изгадили прах предков и наши Просторы.

– Где все остальные? Где Рей?

От отвратительного скрипа за спиной страшным предчувствием скрутило внутренности. Тим с трудом сумел приподняться и обернуться. Багровое чудовище склонилось над ним, тонкие ветки, оплетающие навершие, шевелились, как клубок ядовитых гадюк.

– Кто ты, тварь? Говоришь на земном языке? – с трудом выговорил он.

Урод исторгнул из себя дребезжащий звук и надавил огромной конечностью на истерзанную спину. Граув зашипел от боли, дернулся в сторону и ударился виском о валун.

В глазах потемнело, но лишь на мгновение.

Гораздо дальше, правее от побоища на черной вспученной земле одиноко лежала голова. Тим видел ее очень четко, словно она была рядом – белый лоб, черные губы и распахнутые в небо глаза.

Рей?

Сердце, казалось, лопнуло и потекло ядом отчаяния, разливаясь по груди и вдоль позвоночника.

– Я скажу тебе по-земному одну важную вещь. Ее тебе лучше усвоить сразу, – проговорило за спиной багровое чудовище. – Теперь я с тобой поиграю в богов, пока ты мне не надоешь, червяк.

Тим, не отрываясь, смотрел на голову Рея, когда Ирт Флаа вошел в него первый раз и заставил кричать, захлебываться от боли.

* * *

– Возможно, я ошибся в этом, землянин, – произнес Ирт Флаа. – Или, наоборот, был прав, и тогда ты откажешься полететь со мной на Орфорт. Сбежишь опять.

Тим закрыл глаза, не в силах выбраться из воспоминаний. Ирт Флаа был прав, сделав из него Чагу. Если бы он не был им на самом деле, то не погубил бы команду «Сияющего». Он бы улетел, как говорил ему Рей. Или не стал экономить на энергии, превращая их защиту в решето, сквозь которое люди вдыхали вековой прах изоморфов и впадали в сводящую с ума эйфорию. Теряли контроль над собой, своей защитой и становились доступны. Компромиссы. Жалкие компромиссы ничтожного существа, возомнившего о себе слишком много.

Он был куда более настоящим, когда, пытаясь в одиночестве убаюкать истерзанное тело, шептал коды трансгалактических передач. Надеялся на помощь. Он верил, что корабль должен был уцелеть. Пусть шаттл упал, поскольку оставшиеся в нем наблюдатели были так же отравлены, как и боги.

Но «Сияющий»…

Он был в недосягаемости, на орбите. Там оставалось десять человек. Там был осторожный Людвиг и язвительный бородач Артемов. Они должны были спасти их. Или хотя бы его одного. Спалить одним ионным ударом проклятую горную гряду.

Но они не пришли ни сразу, ни спустя множество дней.

Тиму всегда казалось, что Ру знает ответ на терзающий его вопрос о корабле. Но пока он был Тимом Граувом, то молчал, сцепляя зубы, стараясь не выдать тайну своих надежд, а когда стал Чагой, то уже не осмеливался задать этот вопрос, а потом тот и вовсе исчез, растворился вместе с воспоминаниями, как сон о чужой жизни.

Как изоморфы добрались до остальных, для Чаги уже не имело значения. Они погибли. А он спасся. Единственный.

Тим Граув оставил на злой земле Стен Флаа всех: вечно что-то читающую и жующую Елену, правдоруба Джефа, Сью с ее углами, локтями, коленками и вздернутым носом, старого самурая Ичиро. Он убил Рея, пытавшегося остановить это безумие.

Его голова так и осталась лежать под солнцем и льющейся с неба водой. И командир «Сияющего» слишком долго смотрел на гниющую плоть друга, чтобы не захотеть избавиться от собственного имени. От своего прошлого. Стать просто Чагой.

Павших богов поглотила черная земля. Но все они были просто людьми и его командой. Какое право он имел отказаться от общей судьбы и принести в жертву своей мечте их – но не себя? А потом сбежать в покой Дальних Пределов.

Он принадлежал им, и тому, что натворил по капризу своего самолюбия.

Снова сбежишь…

От себя – не получается.

Тим Граув поднял глаза на превратившегося в статую МихМиха и на Ирта, всего подавшегося вперед, с кроваво-белесым пламенем в глазах. Человеческих глазах. Которых не должно было быть у изоморфа.

– Не сбегу. Я поведу крейсер на гибнущий Орфорт.

* * *

Тимоти Граув полностью сконцентрировался на всплывающих перед капитанским слотом цифрах, параметрах, спецификациях. Ни о чем, кроме них, уже не имело смысла думать.

Поздно оглядываться. Страшно смотреть вперед.

Тараканьи челноки лепились к гипертрофированным ребрам внешних шлюзов крейсера. Махина вибрационного корабля Роя Мобильного боя висела над «Гордостью Португалии», заслоняя собой свет далеких неласковых звезд.

Тим чувствовал, как гигантское нутро консервной банки содрогается от усилий инсектоидов. Требовалось почти полное оснащение. Даже солнечный парус отсутствовал на этом межпланетарном мусоре. А парус всегда был последней надеждой на выживание и возвращение. Почти миллион наносолнечных слоев батареи обладали огромной энергоемкостью и могли дотащить задницу домой даже из самого медвежьего угла вселенной. А еще парус мог помочь приземлиться на проклятом Орфорте.

Хотя сгореть в атмосфере – для Тима будет лучшим исходом.

Очень скоро тараканы утыкают «Гордость Португалии» пушками, маскировочными щитами, самообновляющимися навигационными данными, системами дальнего и ближнего слежения. На панель управления поступали данные об информационных бомбах и хрономинах, ионизирующих фугасах, трех параметрических пушках земного образца. Тим усмехнулся, подключаясь к управлению крейсера посредством мыслеприказов.

Он один на все службы корабля. Арсенал, артиллерия, техническая поддержка, навигация, сохранение плавучести – и один капитан Граув. Даже будучи контр-адмиралом, он не управлял всем сразу.

Так я стану самым крутым капитаном второго ранга во вселенной.

И дохлым.

Последним, но самым главным дополнением к раздувшейся от прилад «Гордости Португалии» был темпоральный флуктуатор. На корме навесили приплюснутый шар на длинной хреновине, а спереди приладили дугу, утыканную глубокими параболическими чашками. Теперь межпланетная посудина сможет сворачивать пространство и время, сверлить кросс-переходы не хуже навороченного межзвездного крейсера.

Появился чертов шанс допыхтеть до Орфорта.

Дорога в один конец.

Ирт Флаа был за спиной. Вглядывался во всплывающие данные, следил за действиями Тима, как будто мог в чем-то разобраться. Сделать что-то большее, чем влезть в чужой сон и выучить названия галактик и номера станций подскока.

– Я хочу тебе сказать, Ирт, – с усилием произнес Тим, – что если ты хочешь добраться до Орфорта, то лучше не вспоминать о Чаге. У него нет опыта управления крейсером. Только у меня.

– Хорошо, до Орфорта ты – Тимоти, – ласковой, как шелк, угрозой ответил он.

– А потом?

– Потом увидим. Но запомни одно, капитан.

– Что?

– Тимоти или Чага – ты принадлежишь мне.

– Нет, – прошептал Тим, ощущая холод между лопатками.

Перед глазами всплывала информация, и стоило думать только о ней. Снова и снова отдавать мыслеприказы и получать отклики.

– Капитан второго ранга Тимоти Граув, крейсер оснащен и готов к полету.

Он знал это, стоял здесь все время подготовки и тестировал системы.

– Не развалится по дороге? – усмехнулся Тим.

Пауза в один выдох, и машинный баритон на одной ноте в ответ:

– Крейсер не развалится при грамотной навигации и отсутствии противника превосходящей мощи по траектории движения.

Обнадеживающее сообщение. Если не учитывать тот факт, что они летят прямо в объятия противника превосходящей мощи.

– Не хватает скорости обмена информацией по службам, – сухо проговорил Тим.

Это было не так критично для корабля, который не отправляют в бой. А даже если и отправляют, какую роль сыграет чуть меньшая скорость обмена информацией, если нет самого главного – команды.

– На палубе нет центральной жилы коммуникационных кабелей. Нам сейчас ее нечем заменить, капитан Граув.

Тонкие, но тяжелые титано-геливые провода увеличивали скорость отклика машины на мыслеприказы командира, особенно там, где передача по радиоканалам не давала нужной скорости обмена из-за конструкционных особенностей крейсера.

– Капитан второго ранга Тимоти Граув, согласно «Уставу полевой службы» Федерации и по моему прямому приказу вы назначены командиром рейнджерской миссии «Орфорт». В ваше распоряжение поступает межпланетарный крейсер «Гордость Португалии», оснащенный для межгалактических перемещений.

Голос МихМиха холодными нотами звучал прямо в голове. Их двоих связывал корабль, и изоморф не мог слышать то, что слышал Тим.

– Принял, – отправил он в ответ короткую мысль по форме.

– Ваша задача приблизиться к Орфорту, собрать информацию об агрессоре и отправить ее по заданным координатам капсулой-шифтером. Дальше действуйте по обстановке.

– Я должен приземлиться на Орфорте?

– Действуйте по обстановке. Нам нужна информация, и только.

– А как же Ирт Флаа?

– Действуйте по обстановке, капитан Граув. Нам нужна информация.

А свою задницу спасай сам, капитан Граув, если сможешь.

Возможно, раньше он бы смог расхохотаться в ответ на такой приказ, но не теперь… теперь какая разница…

– Есть собрать информацию и действовать по обстановке.

– Удачи, капитан. Стартуйте.

И почему Тиму казалось, что зеленое чудовище прямо сейчас усмехается в уродливые ротовые отростки. А когда железный хлам с названием «Гордость Португалии» исчезнет с поверхности Луны, с удовольствием осмотрит своими буркалами наконец-то очищенное место. И проутюжит его лунным грейдером для пущего эстетического наслаждения.

* * *

Готовясь к серии прыжков сквозь галактики, крейсер плыл по удаленной орбите Земли. Удивительно, но все системы работали идеально, словно это был совершенно новый, только сошедший с заводских стапелей корабль. Как могло случиться, что столь ладно скроенную машину бросили на Луне и распотрошили?

– Ты тянешь время, – прорычал Ирт.

Изоморф, не останавливаясь, двигался по палубе вокруг, мимо пустующих мест для офицеров служб корабля. Из-за хищных, голодных перемещений изоморфа трудно было сосредоточиться. Сейчас на палубе, в условиях запущенной внутрикорабельной гравитации, когда не требовалась силовая защита, тот все еще выглядел как человек, чьи глаза поблескивали от едва сдерживаемого бешенства.

Не думать о том, что будет дальше и как получится действовать по обстановке.

Тим передернул плечами и вернулся к карте маршрута.

– Я здесь один все делаю. Нужно рассчитать оптимальный маршрут. Думаю, ты не хочешь пролететь мимо Орфорта?

В несколько быстрых движений Ирт оказался рядом. От тела шел жар. Он снова мог в любой момент прикоснуться и очутиться внутри Тима. Сработает ли магнитный удар здесь, далеко от Земли и Луны, или охрана снята и все зависит только от силы воли?

Действуйте по обстановке, капитан.

– Посмей только думать о том, чтобы не лететь на Орфорт, и посмотрим, насколько можно растянуть твою кожу.

Ирт мешал ему, и эти злобные угрозы…

– Не смей угрожать, проклятый репейник! Или командуй сам этим кораблем. Посмотрим, что ты у него растянешь.

Лицо Ирта дернулось странной, нечеловеческой гримасой, но он отступил на шаг.

– Почему не летим? Что-то не так с этим… кораблем? – спросил изоморф глухо, через силу.

– Нет, все хорошо. Лучше, чем я думал. Только скорость ответа на команды… Но нам хватит.

– Не хватает центральной жилы… – Ирт повторил фразу зловещим голосом инсектоида.

Тим удивленно уставился на изоморфа.

– Да, не хватает. Будем пользоваться радиокоммуникациями.

– А с чем соединяются эти провода?

– С другими. Которые остались на крейсере и идут по обшивке к отсекам жизнеобеспечения, топливным, арсенальным и платформам смежного функционала.

– Струны мертвой скорлупы, – усмехнулся изоморф, показывая белоснежные клыки.

– Струны, – прошептал Тим, вспоминая Чагу в фиолетовой нише, протягивающего исхудавшие руки.

– Я очень хорошо знаю, что такое струны, дружок капитан, я могу сделать так, чтобы они пели для тебя.

Тим не успел сказать «нет», он не успел даже дернуться в сторону от мгновенного движения изоморфа. Едва осознал окативший тело жар и закричал.

Множество ядовитых и смертоносных жал впивалось в его позвоночник, в шею, проникало тончайшей сетью под кожу головы и прорастало к вискам. Боль двигалась в нем, и тело звенело хрусталем от невыносимой остроты и запредельности ощущений, врывающихся в сознание, заполняющего его без остатка, до самых краев. Он был так полон болью и ослепляющей яркостью, что даже крик не мог опустошить тело, только искрами выплескивал за край неосмысляемое и непереносимое.

Миллиарды молекул информации бурлили в нем как во взбесившемся от температуры бульоне, и корабль со всеми пушками, эрегаторами и парусами вплывал в голову, раздвигая помягчевшие кости до границ безграничной вселенной.

Тим кричал. Ничто не защитило его.

– Тише, тише, не ори, капитан, сейчас боль пройдет, – голос Ирта был неожиданно мягок, баюкал его, как любимое дитя. – Корабль теперь твой. Мертвая скорлупа слышит тебя как живая и споет, как захочешь. Я – твои струны, мой дружочек.

Перед взором с невозможной резкостью стелилось звездное небо: уют Млечного Пути и презрение чужих холодных галактик. Ему не нужен был корабль, он руками мог дотянуться до голубых планет, крыльями закрыться от жара расплавленных звезд. Он мог сминать хроновакуум и ловить солнечный ветер в свои паруса. Он чувствовал нетерпеливую вибрацию плазменных двигателей, биение пульса гравитационных полей, кровотоки данных, тянущиеся сквозь обшивку корабля.

– Успокойся, Тим, мертвая скорлупа споет тебе на струнах любое желание. Лети на Орфорт, дружочек.

Тим был наполнен Иртом, Ирт был в плетении проводов корабля. Тим стал кораблем.

Прыжок.

Даже мыслеприказ был не нужен. Тим просто прыгнул, сворачивая перед собой пространство и время.

 

Столкновение

Адмирал Харли Макгрей лохматил свои рыжие жесткие волосы и скользил взглядом по вертикальной голограмме скопления астероидов, с которым несколько минут назад столкнулись эсминцы разведки.

– Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок, – помоги товарищу, – напевал он по-особому проникновенно.

– Направление зет – на альфа тридцать семь – помоги товарищу.

Сгрудившиеся чуть позади адмирала руководители аналитических отделов, офицеры служб глобальной, локальной и оперативной навигации, а также групп, обслуживающих силовые установки и арсенал, с недоумением смотрели на поющего и, казалось бы, полностью ушедшего в себя командующего флотом. Начальник штаба генерал Рофельд едва сдерживал улыбку, уже зная эту милую особенность Харли – напевать коды трансгалактических передач так, словно это были лирические песни о дружбе и взаимовыручке.

– Что вам не нравится, адмирал? – решил он прервать затянувшийся концерт, – такие плотные потоки астероидов встречаются.

– А-а? – медленно повернулся Макгрей и рассеянно посмотрел на своего начальника штаба, потом его взгляд снова вернулся к голограмме и данным, всплывающим на боковых экранах, – думаю, нет, не часто. Поток искусственный.

Офицеры скептически переглянулись. За пару месяцев экспедиции никто из них до конца не успел привыкнуть к своему командующему. Они знали, что за его плечами были морская пехота, боевые вылеты, адмиральская школа и правильные решения – иначе вряд ли бы он командовал экспедициями по исследованию пространства на краю Дальних Пределов. Но все-таки он производил впечатление человека мечтательного, слегка не от мира сего, особенно сейчас.

– Почему вы пришли к таким выводам?

Евгений Рофельд, худой, длинный, смуглый – полная внешняя противоположность Макгрею, – резко шагнул вперед, всматриваясь в строчки данных, бегущих слева и справа от проекции массивного и безобразного нагромождения астероидов.

Адмирал как-то смущенно потер пальцами лоб и, чуть повернувшись к начальнику штаба, бросил:

– Их траектория не характерна для свободных космических тел.

– Считаешь, управляемая?

– По крайней мере, не кеплерова.

К экранам приблизился руководитель сектора аналитической разведки, полковник Штаббель. Остальные остались стоять у стола штаба управления флотом, с поверхности которого транслировалась пропорционально уменьшенная голограмма и флота, и астероидов.

Гигантское скопление существенно превосходило флот экспедиции. Особенно если учесть то, что астероиды шли плотным облаком, а корабли флота, как обычно это бывает на марше, были рассредоточены и двигались по разным орбитам от «Большой ноги».

Эскадра и астероиды уже выходили на расстояние возможного огневого контакта. И на принятие правильного решения оставалось не так много времени. Рассеять астероидное облако или изменить курс, обойти его на траверсе и передать информацию на Землю о перемещении в направлении Млечного Пути такого гигантского скопления космических булыжников? Вероятно, это вызовет определенный исследовательский интерес.

Но если траектория отдельных астероидов внутри облака не является случайной, – это сильно меняет дело. На экспедиционную группу двигаются целенаправленно.

Полковник Штаббель, касаясь пальцами бегущих по экрану строк, вызывая все более детализированные данные, некоторое время изучал всплывающую информацию, а за его спиной топтались озабоченные аналитики.

– И все-таки я не уверен в ваших заключениях, – он медленно повернулся к Макгрею, – вероятность случайности таких траекторий есть, и она существенна. Я считаю, что астероидное образование скорее естественного происхождения. Тем более, адмирал, сканирование не обнаружило каналов связи ни внутри скопления, ни вне. Нет ни следа обмена информацией. Значит, это либо обычные астероиды, либо примитивные формы жизни.

Харли медленно обвел взглядом собравшийся по приказу штаб. Он должен был исходить из выводов, сделанных профессионалами, подразделением оперативных аналитиков, и решить, как действовать дальше. Любой другой так бы и сделал, но… что-то ему мешало.

Он знал, что по результатам обучения в адмиральской школе сам является блестящим аналитиком. Но здесь на него работала группа специалистов, не доверять которым он не имел ни права, ни оснований. Кроме того, все собравшиеся офицеры явно не понимали и не разделяли его тревоги, начальник штаба, с которым уже приходилось работать вместе во время учебных рейдов, скептически поджимал губы.

– Ваше мнение, – бросил командующий генералу Рофельду.

– Я убежден, что скопление естественного происхождения. Либо внутри есть неизвестная нам форма жизни.

– Что предлагаете делать?

– Пошлите разведовательный и лоцманский «мониторы» для первичного анализа и создания исследовательского плацдарма. В сопровождение отправьте эсминец с полным комплектом заградительного вооружения и, кстати, санитарный «монитор» тоже.

Предложение начальника штаба было разумным и взвешенным, но Харли Макгрей беспокойно метался взглядом вдоль голограммы, грызя ноготь большого пальца и ловя непонимающие взгляды офицеров.

Он чувствовал кожей, как уходит драгоценное время, и убеждал себя, что это паранойя. Единственное, чего хотел адмирал, – это пальнуть со всей дури в эти чертовы астероиды. Но это он сделать сейчас не мог. И дело не в том, что ему не приходилось раньше руководить боевым развертыванием целого флота, просто не было никаких логических оснований к тому, чтобы бить тревогу, а уж тем более к прямой агрессии, и нач-штаба, излагая свою позицию, был тысячу раз прав.

– Разнести бы их надо к чертовой матери, – не останавливаясь, бросил Макгрей, – я уверен, что траектории не случайны. А если это другая форма жизни, то какого ляда они маскируются под естественные образования. Это камуфляж. И двигаются они на нас – значит агрессия, значит, нас уже атакуют!

– Ударить ваше право. Но вы отдаете себе отчет о последствиях, если это окажется мирная форма жизни?

Адмирал прекрасно знал подписанную пару десятков лет назад конвенцию об обнаружении новых форм жизни, и отчет себе отдавал и поэтому решительно придавил воинственно настроенную интуицию.

«Действительно, – убеждал он себя, – самое разумное сейчас решение – компромисс, а дискуссию пора прекращать, на нее уходит слишком много времени».

– Хорошо, отправляйте группу разведки в сопровождении трех эсминцев. Неизвестные формы жизни – это всегда неприятные сюрпризы.

Раздалось согласное гудение. Но оно почему-то не вселяло уверенности. Адмирал обвел всех присутствующих взглядом.

– И еще. Приказываю немедленно сгруппировать флот и перевести в полную боевую готовность. Арсеналу – определить приоритетное вооружение для ведения оборонительных действий в данных условиях и начать его изготовление. Силовые установки на максимум. Флот держать в пределах ноо-видимости.

Ноо-видимость была термином загадочного происхождения. Многие предполагали, что пошло оно от античного слова ноосфера – информационная оболочка Земли, обладающая некоторыми фантастическими свойствами. В навигационном термине это содержание было безвозвратно утеряно. И каждый внезапно разбуженный ночью курсант обязан был без заминки дать определение: «Ноо-видимость – это максимальное удаление оперативного воздействия».

Офицеры забубнили под нос одновременно, отдавая распоряжения. Не прошло и минуты, как начавшееся перестраивание флота стало отражаться на голограмме штабного оперативного стола. Все сгрудились вокруг него, внезапно испытывая необъяснимую и безотчетную тревогу.

– Внимание! Спонтанная перегруппировка астероидного скопления, – бесстрастно сообщила аналитическая компьютерная система, – источник движения не определен. Каналы информационного обмена не обнаружены.

Это сообщение взорвало внутри сороколетнего командующего комок долго подавляемой яростной уверенности в своей правоте. Она сметала удерживаемые в сознании разумные доводы и логические построения, подчиняя все мощнейшему инстинкту десантника – атаковать и спастись. Адмирал Макгрей повернулся к подчиненным:

– Подготовка к полной эвакуации. Цитадель – боевая тревога. Задача: максимальная концентрация средств обороны для обеспечения тотальной эвакуации. Эсминцы на первый заградительный уровень в два эшелона. Второй фрегатный дивизион – от Цитадели по центру, в траверз к агрессору по оси ординат, Группа фрегатов по центру, строй – маневровый, командование автономное.

Макгрей отдавал приказы, и ярость, порожденная чувством недовольства собой и тем, что они уже отстают на шаг, что время упущено, звучала в каждом его слове, не оставляя ни малейших сомнений в его действиях у офицеров штаба.

Слушая командующего и отдавая распоряжения через коммутаторы, они, кривясь, терпели неприятную подготовку к боевым действиям и возможной эвакуации. Этот процесс был идеально технологически отточен. Каждый человек без скафандра и удаленный от капсул эвакуации на «Большой ноге», и на кораблях сопровождения подвергся атаке мелких и всепроникающих роботов. Они сначала уничтожали лазерами одежду, оставляя кое-где мелкие ожоги, затем заливали тело саморезинящимся гелем, делая из него первичный кокон, а уже заканчивали последней стадией техносадизма – выпрессовыванием и навариванием поверх тела скафандра.

Скафандр был настоящим полевым госпиталем с системой кровяного впрыска, коагулянтом, генератором тканей. Мысль о скафандре заставила Харли болезненно поморщиться. Несколько лет назад на учениях он огребся лазерным лучом, разрезавшим его от затылка до пупа. И пока подсоединившийся к скафандру зонд синтезировал утраченный глаз, вся эта адская система поддерживала в нем жизнь и способность отдавать мыслеприказы. Он чувствовал себя кровоточащим мыслящим ростбифом, который руководит поварами.

Эвакуация первого уровня в «Большой ноге» предполагала, что в течение десяти секунд после облачения в скафандр каждый должен оказаться внутри снаряженной эвакуационной капсулы. Управление флотом продолжалось из капсул через компьютерные каналы связи.

Скопление астероидов менялось с невероятной скоростью, Харли понимал, что, несмотря на форсированную подготовку «Цитадели» и флота к атакующему удару, они, скорее всего, уже опаздывают.

Теперь астероиды не были разбросаны хаотично – это было гигантское кристаллическое образование, уходящее далеко назад веером остроконечных хвостов и ощерившееся агрессивным сияющим клювом в сторону заслона эсминцев. Харли, ощущая холодный пот на лбу, мысленно подгонял строки всплывающих перед ним данных о готовности «Большой ноги», крейсеров и фрегатов. Вопрос еще в том, как бить это совершенно незнакомое кристаллическое жало, какое оружие может быть использовано.

– Всеми средствами ведения боя по местам сочленений астероидного скопления – огонь!

Командующий услышал отчаяние в собственном голосе, потому что знал, а в последний момент и увидел – противник их опередил.

Резко дернулась вверх капсула, в глазах потемнело от перегрузки.

Вдогонку – ожидаемый текст: «секунда до уничтожения».

Бешеное верчение в космосе, мельтешение вспышек, проецируемых через скафандр данных. А затем мгновенное страшное понимание – «Большая нога» уничтожена. Прямые удары по силовым и навигационным установкам, по сочленениям станций превратили ее в обломки.

Вместе с «Цитаделью» были атакованы и корабли флота. Но как они быстро просчитали, куда и с какой силой бить?

– Полное отступление. Режим боевого маневрирования. Ускоренный марш на Землю.

Продолжая отдавать приказы, Макгрей в одно движение покинул пришвартовавшуюся капсулу и соскользнул внутрь гигантского корабля службы спасения.

– Оставшимся кораблям обороны использовать весь арсенал минного заграждения и уходить.

За несколько секунд он потерял «Большую ногу» и две трети флота, а удары тех немногих кораблей, которые не уничтожили в первые две секунды, не нанесли этим демонам существенного повреждения.

Он помедлил, просматривая информацию об эвакуируемых. Слава богу, количество летящих к спасательным кораблям капсул говорило, что почти семьдесят процентов участников несчастливой экспедиции еще могут выжить. Контр-адмирал посмотрел на офицеров, чьи капсулы, как и его, пришвартовались к рубке управления, и переключил скафандр на голосовое управление.

– Господа, я допустил непростительную ошибку. Мы слишком быстро потеряли «Цитадель», а значит и связь?

Ответное молчание давило тяжестью и рождало панику.

– Альфа-связи нет, – наконец подтвердил Штаббель. – Мы не можем послать сигнал о столкновении с агрессором ни на Землю, ни нашим союзникам.

Харли кивнул и продолжил:

– Остатки экспедиции, форсируя кросс-переходы, идут на Землю. Но противника нужно задержать. Единственный оставшийся крейсер «Наили» пойдет к ближайшему форпосту инсектоидов, просить о помощи.

– Я пойду, – злым, не терпящим возражений голосом бросил Евгений Рофельд.

* * *

С момента уничтожения исследовательской «Цитадели» прошло немногим больше часа. Харли Макгрей лежал в ложементе капитанской рубки спасательного «монитора» и перебирал в уме события, приведшие к этому.

Если бы он не позволил раскладывать за и против, а ударил бы первым, уцелела бы Цитадель?

Помог бы внезапный удар выкроить время, сгруппироваться? Можно ли, имея доступ к арсеналу «Большого монитора», мощным силовым и навигационным установкам, нанести сколько-нибудь серьезный вред этому врагу? Продержаться, установить альфа-связь, дождаться помощи инсектоидов и максимально отсрочить нападение на Землю?

Соединенный аналитический центр спасшихся кораблей выдал прогноз, что эта кристаллическая, как выяснилось, тварь движется в Сверхскопление Девы, к Млечному пути и в Солнечную систему. Вероятность – девяносто процентов.

Без Цитадели, без Арсенала они могли только удирать во все лопатки, удирать на сумасшедшей скорости, снимая маяки кросс-переходов, оставляя как можно меньше следов, чтобы успеть предупредить, чтобы успеть подготовиться.

Харли не хотел отправлять на верную смерть единственного хорошо знакомого человека из офицеров окружения – Евгения Рофельда. Не хотел, но отправил, и крейсер «Наили» ушел по направлению к форпосту. Там должны находиться вибрационные корабли союзников, вооруженные до кончиков кормы и несущие боевое патрулирование Дальних Пределов.

Тараканы намертво вцепятся в эти «астероиды» ядовитыми клешнями. Но вот как долго они смогут их задержать? И не полезет ли Рофельд из-за бессмысленного чувства вины в гущу этой заварушки?

Час с хвостиком, и жизнь полетела в тартарары.

Харли потер пальцами лоб, пытаясь прояснить сознание и трезво осмыслить происшедшее. Незаметно для себя он стал вполголоса напевать: «код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок, – помоги товарищу, направление зет – на альфа тридцать семь – помоги товарищу».

* * *

После прыжка «Гордости Португалии» и старта экзопланеты «Горизонт» пройдет около двух часов, и спасательный «монитор» погибшей экспедиции войдет в Солнечную систему.

Еще через пару часов, разрезая Пояс астероидов с нескольких сторон, ощетинившись сверкающей смертельной пыльцой, в Солнечную систему войдет Враг.

Кристалические скопления будут идти нескончаемым потоком.

Мощь и скорость удара космических тварей перекроет все прогнозы.

Убийцу-диверсанта так и не захватят, хотя версия Ларского подтвердится.

Эвакуация пройдет не полностью.

К такому ни земляне, ни их союзники по Федерации не будут готовы.