Ларский шел сквозь утреннюю прохладу совершенно один. Он мог бы просто вызвать припаркованную у дальних пирсов авиетку, но ему нужно было подумать, а еще избавиться от бесформенного тоскливого чувства, которое даже яркую полосу солнца над тихим морем делало назойливой реальностью.

С Марго он расстался совершенно бездарно. Как только забрезжил рассвет и стали поступать сообщения о результатах обработки данных, он предложил ей встретиться вечером, сказал, что сейчас ему нужно погрузиться в работу. Вообще-то, так оно и было. Но для него не было секретом, что даже лучшие из женщин не примут такое объяснение. Они уверены, что если ты с ней переспал впервые, то, как минимум день, а лучше три, не можешь и не должен занимать мысли никем, кроме нее.

Все же жаль, что изобретение клонов напрочь убило проституцию. Любители слишком большой экзотики: гигантских грудей, ртов, невозможных акробатических этюдов могли сконструировать себе ненасытную любовницу прямо на дому и делать ее дубли каждые три дня. Чем дольше жили клоны, тем сложнее они были устроены и ближе становились к человеку. Делать их тогда становилось слишком затратно и не имело смысла – для функциональных задач лучше подходили роботы, внешний вид которых не вызывал острого желания поискать в них душу.

Но трахать клона Никита не хотел, даже если сделать образец с потрясающей задницей, талией и неутомимым желанием секса. Одна мысль, что он сольется в долгом поцелуе с дышащей и говорящей отбивной, лишала его всяких желаний. Поэтому для Ларского оставались вольные красавицы, любительницы приключений и жарких ночей, но даже они ожидали, что кавалер будет сражен, покорен, порабощен на время большее, чем несколько часов любви.

И он бы и был? Может быть. Но не сегодня.

А Марго была хороша. Нежная, умная, страстная и язвительная.

После первого поцелуя они вызвали дроплет и устроили себе гнездо прямо в центре платана, среди широко раскинутых ветвей. Захваченное ими пространство состояло из пружинящего шелка под телами, широких покатых бортов, в которые втягивалась сброшенная одежда и откуда, стоит пробежаться пальцами по пиктограммам, появлялись фрукты, белое охлажденное вино и крамбы, которые Ларский любил до страсти. В этих крошечных, размером с фалангу пальца, пирожках под горячей хрустящей хлебной корочкой всегда обнаруживалось что-то разное, но всегда освежающе прохладное: шарик соленого огурчика, клубника, оливка или тающий во рту паштет.

Они трахались, смеялись и болтали под преданной звездой сначала о рулетке и баккара, потом о бильярде на льду, которым Марго занималась почти профессионально, а потом о поездках на Марс и о том, стоит ли там оставаться дольше, чем на месяц.

Все было мило, пока Маргарет не уснула. Черные волосы разметались, закрыли лицо и лежали на согнутой и закинутой за голову руке Никиты. Он не спал, и чертова голубая звезда смотрела прямо на него. Ему чудился укор. Сдержанный, смягченный проклятым терпеливым пониманием, как это бывало в глазах Лизы.

И зачем он отдал звезду? Лучше бы он залепил коротким хуком в морду араба и просто бы вынес Марго, перекинув через плечо. Она бы не смогла отказать такому решительному кавалеру. Порядочно захмелев, Ларский любил представлять более удачные варианты прошлого. Возможно, поэтому и стал следователем.

Нормальный сон не шел, было вымороченное брожение неприятных мыслей в тяжелой от усталости голове, и когда почти под утро Никита услышал призывное попискивание куда-то заброшенного интеркома, его окатило нервическое раздражение от необходимости что-то делать и немедленно. Так началось неприятное утро.

Марго иронически поднимала брови, когда он объяснял, что ему пора улетать.

– Все понятно. Ты бегал в сторону по делам весь вечер, а с первым светом тебе и вовсе стало не до меня.

– Зачем ты так говоришь?

Она приподнялась и теперь полусидела, опираясь на упругий выступ ложа дроплета. Ажурное покрывало почти соскользнуло с обнаженной груди, но она сразу поправила его.

– А что не так в моих словах, Ник?

Спросила она отстраненно и холодно, как это умеют делать оскорбленные женщины.

– Все не так. Я не бегал и мне до тебя. Но я действительно не могу отложить на время работу.

Это было правдой и ложью одновременно. Он не мог отложить анализ поступившей информации, но одновременно был рад, что не может. Марго пожала плечами, чувствуя правду, как и все женщины.

– Понятно. Как скажешь. Просто подожди, когда я улечу первой, а потом отправляйся на все четыре стороны своих служебных дел.

– Напрасно ты так. Давай встретимся через пару дней, Марго.

– За пару дней вряд ли что-то изменится. Но если ты мне дозвонишься, я тебе дам ответ.

Это прозвучало как угроза, а не приглашение.

Черный с желтым рисунком по борту скутер подлетел через полторы минуты, и совершенно голая Маргарет перешла в свою машину из дроплета, опершись на ветку платана. Она даже не обернулась, не спросила про звезду, которая по обещанию Никиты должна была упасть ей в руку.

Пусть. Звезда сама вернется в дупло. Без женских рук.

Марго улетела, и это было к лучшему, он смог достать интерком прямо там, и теперь шел по тихому прохладному парку и думал над запутанным клубком дерьма, который свалился за него за какие-то двенадцать последних часов.

Во-первых, в комитет пришел запрос от некого Сэмюэля Кэмбелла о местонахождении капитана Граува. Это был доктор, вернувшийся из Дальних Пределов на одном корабле с Тимом. По всей видимости, этих двоих связывало что-то большее, чем совместный полет до Земли. Теперь Кэмбелл беспокоился либо потому, что Граув не удосужился предупредить о своей отлучке, либо наоборот – сообщил слишком многое… тревожное.

Прокуратуре придется дать ответ. Только каким он должен быть, Никита не имел ни малейшего понятия. Правдивым? Еще не хватало увидеть, возвращаясь в свой уютный кабинет, разгневанного доктора с обвинениями в целенаправленном нанесении вреда психике гражданина Земли и взыванием к ответственности представителей планетарных структур за такие преступления. Нет. Лучше переждать с ответом. Быстро не получив его, Кэмбелл тоже может явиться на порог ведомства. Может и переждать с возвращением в Манилу? Изоморфа отправят на Орфорт, Граув вернется, и все как-нибудь само рассосется.

Хотя был и другой вариант – прямо сейчас остановить Граува. Тем более что, по данным систем слежения, он все еще находился в Маниле, в дешевом трехзвездочном отеле. Показания его жизнедеятельности были в пределах допустимого, но с маркерами повреждений, поэтому выводить картинку и наткнуться на очередное «любовное» пожирание изоморфа у Ларского не было ни малейшего желания.

Через несколько минут по общеземному времени к их отелю припаркуется авиетка, чтобы увезти парочку на Луну. У Никиты еще было время решить, стоит ли это делать, имеет ли хоть какой-то смысл пребывание Тима Граува, пусть даже охраняемого, около опасного для его физиологии и психики изоморфа.

В жопу договоренности, пусть чудище чешет на свою бешеную планетку. Соглашение с Иртом Флаа, на которое пошел следователь прокуратуры, было недопустимым с позиции общественной морали. Полезным ли?

Мыслями он вернулся к поступившим от ЦКЗ выводам о гибели животных. Они пугали. Пугали настолько, что Ларский, пожалуй, пойдет на преступление против психики Граува, если оно хоть чем-то ему поможет в дальнейшем расследовании.

Итак, если допустить, что животные были убиты одним существом, то оно, во-первых, было невидимым для них, поскольку не осталось никаких следов сопротивления жертв или попытки сбежать, во-вторых, обладало всеми свойствами совершенного оружия – трансформировалось для того, чтобы колоть, резать, взрывать, вырывать куски тел и, в-третьих, убивало мгновенно, потому что положение тел погибших животных не указывало на боль до гибели.

Это было достаточно очевидно и без ЦКЗ.

Важно другое. Портрет убийцы страшил Ларского более остального. Тварь, если она не была плодом огромного числа допущений и предположений, обладала практически непостижимой способностью к получению и обработке информации. Все моменты гибели никак не были зафиксированы, то есть все нападения происходили тогда, когда сканирующая пространство система наблюдения делала минутные или несколько минутные пропуски.

Сбор информации по пространству планеты носил очень дифференцированный характер, если меру доступности информации о себе каждый человек определял сам, то мониторинг дикой природы был обязательным, он имел научно-исследовательский и общепрофилактический смысл. В сквозном наблюдении резона не было, и оно стало бы слишком энергозатратным, поэтому пространство природных заповедников сканировалось с определенной периодичностью, и пропуски были разные в разных местах, измерялись минутами, часами, днями.

Ни единого момента смерти животного не оказалось в архивах записей. Не удивительно, что ЦКЗ сам не забил тревогу. Идеальное преступление.

Этот факт доказывал две вещи: тварь все же существовала и обладала невероятной способностью к получению информации. Более того, Центральный Компьютер Земли спроектировал ее мышление как высокоразвитое, негуманоидное, нацеленное на уничтожение и творчески к нему относящееся.

Невидимый и смертельно опасный негуманоид с маниакальной страстью к уничтожению бродил по планете Земля? Чушь собачья. Бурные фантазии авторов античных романов. Он сам хотел когда-то написать такую историю.

Но была и еще более странная характеристика: способ мышления компьютер определял как цельно-фрагментарный. То есть части того, что можно было бы назвать мозгом, работали то совместно, то по отдельности. Правда, степень верности сделанных выводов о самом «убийце» и возможность существования подобного инопланетного разума ЦКЗ оценивал как пятидесятипроцентную. Вероятность ошибки слишком велика, чтобы версию можно было считать рабочей.

И главное, не было никакого желания в нее верить.

Пока Ларский просматривал полученные данные, рука так и тянулась смять изображение и послать в пределы все свои бредовые опасения.

Тем более, что за три последних месяца ничего похожего на эти убийства не произошло. Ну, если не считать второго таракана.

Хотелось бы его не считать. Но он был жирной точкой в этой истории, а может, жирной запятой? Не погиб ли второй таракан от той же твари, что и первый, только покинувшей Землю и добравшейся до Луны? Тогда зачем добравшейся? Из-за особой любви к уничтожению инсектоидов? Ведь только их тела были превращены в сочные горки.

Вокруг Ларского стало темнее, он поднял голову и понял, что очутился в буковой аллее. Этих буков, как и многих других деревьев, не должно было быть в Макао. Это не их земля, не их воздух и почва. Но все же они росли здесь уже сотни лет. Китайцы со своей неутомимой суетой вокруг философии парков не могли ни восторгаться величественным духом этих деревьев. Поодиночке буки выглядели, как богатыри, а сомкнутые в строю аллеи становились дружиной. В такой компании легко убедить себя, что самостоятельно справишься с инопланетной дрянью, если она существует.

Мысли разбегались по дорожкам множества версий, ни одна из которых не казалась правдоподобной. Одно можно было сказать наверняка – тварь имела космическое происхождение и каким-то образом очутилась на Земле. Но как именно?

Мог быть вариант ее случайного попадания. Перемещаясь по космосу, пройдя каким-то образом все кордоны, она явилась сюда в одиночестве? Или были другие твари, которые еще себя не проявили? Пока им в зубы не попался инсектоид. Первая жертва и, видимо, большая вкуснятина. Интересно, чем ей не понравился изоморф? Да кому может понравиться эта меняющая форму скотина с присосками? Хотя тварь сама способна менять форму – уж не родственники ли они с гостем из Орфорта.

Или инсектоиды сами были переносчиками этой заразы? Притащили ее на Землю и сдохли? И объединяло их одно – участие в операции, связанной с застрявшим невесть где гиперфлотом Штрауса. Этот вариант событий нравился Ларскому еще меньше, чем первый. Он мог грозить чем-то более масштабным, чем захват случайно занесенного на Землю одиночного инопланетного хищника с цельно-фрагментарным мышлением.

Никита ускорил шаг, ему хотелось свернуть с широкой тропы, вырваться из-под сомкнувшегося над головой шатра зеленых крон и голых стволов, наступавших на него с двух сторон. Чтобы понять, увязать все факты и определиться с версией, ему нужно как-то суметь отстраниться от разраставшейся внутри тревоги и увидеть ситуацию целиком.

В сотне метров впереди был широкий, яркий проход, откуда проглядывала трава и ярко-красные пятна – наверное, головки цветов, в которых Ларский ни черта лысого не смыслил. Сейчас ему нужно найти беседку. Хорошо бы с высокой крышей над головой и у тихого водоема, окруженного зеленью и сонными тушами камней.

Я должен выспаться и посмотреть на все свежим взглядом, прежде чем отправлять отчет Марре. Но времени на это нет.

Приблизившись к проходу, он понял, что от светлого, открытого пространства его отделял гигантский дендротрон. Живая древесная стена разворачивалась вширь уступами, лесенками и переходами, понималась вверх изящными, покрытыми темной корой башенками с узкими бойницами, дышала на разных уровнях орнаментом сказочных фигурок, кора которых была светло-серой или нежно-зеленой. В сравнении со стеной дендротрона буки уже не казались гигантами, она поднималась, как доисторическая замковая крепость, метров на тридцать, а дальше начиналась сплошная густая крона – хвойные лапы тянулись куда выше древесных стен.

Сразу вспомнился отец – всегда несколько угрюмый, отгородившийся от людей, лишних технологий и информации. Он был асом дендротронологии: рисовал и чертил конструкции, виртуозно биопрограммировал их, разрабатывая самые необычные схемы регенерации и роста растений, и своими руками воплощал в реальность. Больше других деревьев он любил работать с березой.

Собственно сам проход в дендротроне был распахнутыми воротами, к которым вели богатыри-буки. Возможно, за ним обнаружится беседка? Ларский сделал несколько шагов, вдохнул открывшийся живописный простор и замер, внезапно понимая, куда его привели ноги.

Здесь начинались угодья, предназначенные для существ давно и безнадежно поработивших человечество, – детишек. Но что хуже всего, Ларский прекрасно знал место, куда попал – эту карамельную поляну с плавучими островами вокруг Дома-раковины. Проект Лизы. Единственный ее дизайнерский проект на Макао – место-мечта для юных принцесс.

С утра и до вечера Макао был всецело занят детскими развлечениями и мамочками, приехавшими выгуливать чад. На его игровых площадках, в волшебных лабиринтах, модельных зоопарках и на аттракционах успел отметиться почти каждый известный дизайнер.

У Лизы было непростое отношение к детям, слишком тревожное и серьезное, чтобы их заводить, и она никогда и ничего не создавала для детей. Кроме этого места. Пять лет назад она сказала Никите, что заказ из Макао – слишком престижное предложение, чтобы от него отказываться. Но он видел, что проект значил для жены нечто большее: попытку собраться с силами и заглянуть в глаза и души детей.

В раннее, еще только разгорающееся утро здесь никого не было. Острова, легкостью и прозрачностью напоминавшие облака, плавали на разных уровнях. Самые низкие были не выше колен Никиты, а потом тянулись выше и выше к подножию домика-раковины. Острова отличались друг от друга, но каждый напоминал пушистую снежинку с начинкой, привлекающей мелких обормотов. Внутри снежинок Лиза разместила цветы, разные скульптурки, механические устройства, световые картины и просто мячи, которые возвращались обратно, куда их не кинь. Все это приводило малолетних спиногрызов в состояние повышенного возбуждения, и они неутомимо скакали с острова на остров и пронзительно верещали.

Детское кружение замыкалось у гигантской раковины-улитки. Это был идеальный геометрический конус, слой за слоем поднимающийся в голубое небо. По спирали внешней стены домика можно было забегать на самый верх. Перламутровые бока раковины прорезали цветные окна-карамельки. Прозрачными выпуклостями они искрились на солнце и пахли невероятно аппетитно. Дети их неутомимо лизали, и даже Ларский, когда приехал сюда с Лизой месяц спустя после того, как она сдала проект, нашел в себе решимость и попробовал одно оконце. Оказалось так вкусно, что он облизал еще парочку.

– А когда пойдет ливень, что станет с твоими окнами? – спросил он тогда у жены.

– Они начнут таять, – рассмеялась она.

– И растают?

– Нет, конечно. Это вечные карамельки. О которых всегда мечтают дети. Сладкий дождь будет стекать со стен, но оконца останутся.

– Ужас. Все вокруг затопит липкой сахарной водой. Растения погибнут от сладости.

– Что за глупости, Ларский. Не погибнут. Ведь каждый с детства знает о червях-сладкоежках.

Вид у Лизы был веселый и заговорщический. Ему захотелось поддержать игру.

– У меня было тяжелое детство. Вместо сказок на ночь мне читали книги из жизни растений и заставляли слушать классическую музыку. Теперь я тревожусь за растения и ничего не знаю о червях-сладкоежках.

– Ладно. Давай договоримся. Если ты будешь хорошо себя вести, я на ночь расскажу тебе сказку. Про то, как черви-сладкоежки после сахарного потопа поднимаются из глубин и пожирают влажную землю. А потом, когда они пропустят через себя каждый ее клочок и от обжорства станут похожи на радужные шарики, они выползают на берег реки и валяются на солнце. А дети могут прыгать на этих шариках и подбрасывать их в воздух.

– Бедные! Они же не шарики, а черви, значит, просто лопнут от этих глупых прыжков?

– Ерунда. Ничто не делает нас более крепкими и радостными, чем съеденные сладости. После карамельного дождя черви не лопаются и могут прыгать, как мячики, три дня напролет. Они даже не боятся солнечного света.

– Ты обязательно должна рассказать мне эту историю в подробностях.

– Я же тебе обещала.

– Не думал, что ты знаешь такие интересные истории. Не говори больше никому. Иначе нализавшиеся карамели дети прилипнут к тебе и не отлипнут, пока все им не расскажешь.

Веселое выражение на лице Лизы как-то потускнело.

– Не думаю, что это случится, – сказала она серьезно. – Я просто закончила проект и не собираюсь больше браться ни за какой другой, связанный с детьми.

Ларский медленно шел краем летающих островов, все глубже погружаясь в воспоминания. Перед внутренним взором вставала спина Лизы, слишком прямая, слишком непреклонная для ее хрупкой фигуры, когда она разворачивалась и уходила прочь после короткой ссоры.

И о чем он вообще думает, когда ему нужно немедленно разложить в голове все детали своих треклятых версий. Прийти к хоть сколько-то определенному мнению и подготовить отчет для Марры. Самое правильное сейчас – вызвать авиетку, а не убеждать себя, что прогулка приведет мысли в порядок.

– Никита!

Он вздрогнул и обернулся на голос.

– Что ты здесь делаешь?

Никита попытался сморгнуть невесть откуда взявшийся образ. Никогда раньше, даже после алкоголя и бурных бессонных ночей, у него не было глюков.

– Лиза?

Она оказалась прямо здесь, в нескольких шагах от него. В стильном темно-зеленом костюме. Укороченный пиджак смыкался на груди тремя причудливыми вершинами треугольников. Волосы стали непривычно короткими и падали на лицо гладкой медью. По левой скуле змеился золотистый, как-будто проступающий сквозь кожу узор. Она была похожа и не похожа на себя.

– А ты что здесь делаешь?

Она пожала плечами и подошла ближе.

– Получила предложение на развитие этого проекта, – она небрежно мотнула головой в сторону дома-ракушки. – Пришла подумать, как это лучше сделать.

– Аа… – протянул, собираясь с мыслями, Ларский. – А я гуляю, пытаюсь привести мысли в порядок.

– Понятно, – кивнула она коротко и отвела глаза.

Он видел по напряжению, возникшему на ее лице, что она думала на самом деле. Знала наперед все, что он не договорил. Одежда для вечерних развлечений, неловкость, которую он не сумел скрыть в первый момент. Но Лиза ничего не скажет, даже не бросит ядовитой насмешки. Она всегда избегала неприятных разговоров. Прямых вопросов и ответов, которых не хотела знать.

– Что ж… – начала она, явно собираясь тепло попрощаться.

– Может, выпьем кофе и поболтаем, – быстро предложил Ларский.

– Кофе? – неуверенно повторила она, словно он предлагал ей грудное молоко на ночь.

Ее губы чуть разомкнулись, в изумрудных глазищах отразилось замешательство. В моменты растерянности и удивления жены на Ларского накатывало сладкое чувство всемогущества, куда более сильное, чем после удачно проведенного расследования.

– Да. Здесь неподалеку есть шелтер. Хорошое место, чтобы выпить утренний кофе.

Пять лет назад, после того как она показала ему дом-раковину и рассказала про червей-сладкоежек, они просидели там несколько часов кряду. Она тоже помнила об этом и теперь смотрела на него, раздумывая, медля с ответом.

– Хорошо, давай выпьем кофе.

Ларский чуть было протянул ей руку, но ощутив неловкость, сразу опустил ее. Лиза никак не прокомментировала этот короткий жест. И они просто пошли рядом.

Спуск во влажную полутьму шелтера прошел в молчании.

После полуденного солнца внизу совсем неплохо кайфовать в прохладе, поэтому уставшие от детских визгов мамаши частенько отсиживались днем под землей. Но ранним утром воздух в низких подземных переходах и зальчиках был ласково теплым, густым.

Очутившись внутри, Никита обернулся и посмотрел на Лизу, скользившую ладонью по перилам, но не нашелся, что сказать. Рядом с Лизой в этой прохладной полутьме Ларскому казалось, что весь мир будто посторонился и затих. Перед ними мягко светился проход сквозь земляные и глинистые ниши, слышно было, как журчала вода в фонтанчиках, расположенных у каждого стола.

Ближайший диванчик изгибался вокруг низкого столика и оказался завален шарами. Ларский скривился от этой умилительности, но все-таки сел. Лиза расположилась напротив. Проклятые шарики никуда не исчезли, только расступались, облепляли диван и фигуру Лизы. Какой-то издевательский фон для делового костюма и ее серьезного выражения лица, а он сам на фоне этих разноцветных пузырей наверняка смотрелся еще нелепее.

– Какого угощения желают наши гости?

Миловидная китаянка в ярко-желтом коротком платьице была просто клоном, но Ларский ощутил мгновение неловкости, вспомнив ванну с шампанским, смеющихся китайских подружек, а вслед за ними и Марго.

– Мне только кофе, черный, большую чашку и без сахара, – выдавил он.

– Госпожа?

– Эспрессо и отдельно сливки.

Они остались одни. Ларский откинулся назад и взял в руки зеленый шар.

– Зачем ты меня позвал, Ник?

В голосе не было ни вызова, ни недовольства, он звучал утомленно.

– Я тебя давно не видел, – пожал он плечами. – Соскучился.

– Если бы тебе хотелось меня увидеть, ты мог бы без труда меня найти или позвонить. Информация открыта.

Это было правдой. Жена не была соцданом, уровень публичного дозволенного доступа в ее идеально правильную жизнь был очень высоким. Он бы мог даже наблюдать за ней на расстоянии. Как она разговаривает с людьми, катается на велосипеде, рисует или расчесывает волосы и ничем, ни единым жестом не выдает свои мысли. Но он не делал этого, считал, что теперь не имеет права. Хотя она не отключила его.

– Мне не хватило смелости, – сказал он, сдавливая пальцами упругий зеленый бок шара.

Лиза недоверчиво покачала головой.

– Ты просто не захотел это сделать.

– Не знаю. Может, ты и права. Но я все равно соскучился.

Губы ее слегка напряглись. Но улыбка так и не появилась.

– Ты не изменилась. Так же красива…

– Я не меняюсь. Раньше тебе это не нравилось.

– Не нравилось, но…

– Что но?

Ларский отбросил в сторону шар.

– Это не я ушел от тебя, – проговорил он.

И шар вернулся, ударил ему в плечо. Дурацкое местечко для выяснения отношений!

– Ты позвал меня сюда, чтобы поговорить об этом? Спустя столько времени!

Лиза смотрела на него с недоверчивым возмущением, он подался ей навстречу, подбирая слова, но тут подошла китаянка, нагруженная кофе и слишком улыбчивая для сегодняшнего утра.

Лиза вежливо кивнула клону, придвинула к себе тонкую кофейную чашку и окунула ложку в густые сливки.

– Наши отношения и мой уход уже нет никакого смысла обсуждать, Ник. Давай оставим эту тему.

Он посмотрел на жену, а она ответила совершенно спокойным взглядом.

– У меня есть выбор?

– Нет, – покачала она головой. – Я не буду об этом говорить.

– Я понял. Тогда расскажи мне…

Ларский до конца не понимал, какого хрена он здесь сидит и что хочет услышать от своей бывшей жены. Ее физическое присутствие рядом затягивало, как водяная воронка, в прошлое, в глубоко похороненные чувства. Он был не в силах прервать погружение.

– Что рассказать?

– Не знаю. Что-нибудь. Чем ты занимаешься?

И вдруг она рассмеялась. Внезапно и неуместно.

– Что смешного? – нахмурился Ларский.

– Ничего. Просто ты стал не изобретателен в вопросах. Чем я занимаюсь? Работаю, рисую, живу в разных местах, встречаюсь с разными людьми. Все как обычно. А ты? Ты что-нибудь расследуешь, пропадаешь в прокуратуре, читаешь книжки, играешь и пьешь? Я что-то пропустила про тебя, Ларский?

– Нет, ничего, – покачал он головой.

Она права. Их беседа не имела смысла. Их встреча не имела смысла. Ее глаза, волосы, длинная изящная шея и родинка внизу живота, у самого изгиба бедра – все эти образы останутся в грустной копилке прошлого.

Она ни разу не доставала звезду из платана, он знал это наверняка.

– Вот видишь, – проговорила она совсем тихо и провела пальцем по кромке чашки с нетронутым кофе.

Они молча посмотрели друг на друга. В сумраке шелтера выражение ее лица казалось странно обманчивым, как на картинах древнего живописца с именем, забытым много веков назад.

– И что теперь? – выдавил он.

Она промолчала, отвела глаза и, чуть помедлив, встала.

– Я пойду, иначе опоздаю на встречу с заказчиком.

Ларский кивнул. Лиза протянула руку и прикоснулась к его щеке.

– Я тоже соскучилась по тебе. Так жаль…

Ларский замер, надеясь на что-то неопределенное, но ничего не делая, не говоря ни слова. Пара мгновений, и Лиза резко развернулась, быстро пошла прочь.

– Лиз! – крикнул он, поднимаясь.

Но она просто шла и не оборачивалась. Контур прямой спины в полутьме шелтера. Так всегда, стоило упустить момент, как ее решения становились необратимыми. Она была способна передумать, выбрать другой путь, сделать, как хотелось Никите, ждать, пока не оказывалась пройдена какая-то граница внутри. После удерживать ее было бесполезно. А Ларский вечно опаздывал, медлил в попытке сделать правильной выбор в личной жизни, всегда не понимал до конца, что ему нужно на самом деле. И Лиза раз за разом выбирала за них двоих.

Интерком взвыл, выбрасывая из печальных размышлений и заставляя похолодеть. Генерал-майор знал этот звук, слышал его на учениях, но никогда в реальности. Вызов на чрезвычайное заседание Совбеза. Угроза планетарной безопасности.

В одно мгновение тревога стянула узлами внутренности. Вопросы, которые он отложил. Ответы, которые он не нашел сегодня, могут оказаться страшнее его худших предположений.