Геббельс и его пропагандистская кухня все годы войны были заняты изготовлением и распространением злобной клеветы на советский народ, на его воинов на фронте и в тылу. Особую ненависть питали они к советским партизанам, поэтому без зазрения совести приписывали им все мыслимые и немыслимые жестокости, которые творили сами. Не все немцы верили этим небылицам, но многие, будучи очевидцами бесчеловечного обращения гитлеровцев с военнопленными, серьезно опасались возмездия за нарушение элементарных человеческих прав, всегда существовавших в любом цивилизованном обществе.

Медики, захваченные в плен отрядом Савандеева, не только знали о нарушениях немцами законов войны, но и сами не раз совершали подобные преступления. В частности, рослый подполковник с аккуратно подстриженными усиками, занимая должность главного врача госпиталя, когда для переливания крови своим раненым не хватало материалов, договаривался с администрацией ближайшего концлагеря и насильно брал кровь у заключенных, а потом их по его указанию убивали, впрыснув сильнодействующие яды. Ему в этом помогали еще два врача, понуро шагавшие теперь в окружении партизан. Вполне понятно, – ничего хорошего не ожидали они от плена. Тем более донорами поневоле, у которых они брали кровь, в большинстве своем были советские люди – бывшие партизаны или военнопленные.

«Хорошо бы предупредить коллег, чтобы не проговорились во время допросов. Но как это сделать незаметно для партизан?» – мучительно думал бывший главврач. Улучив удобный момент, когда колонна остановилась по просьбе медсестры, он попытался шепнуть своим коллегам пару слов, но бдительная стража в лице молодого партизана пресекла его попытку в самом начале, бесцеремонно ткнув его в спину прикладом винтовки. Пришлось покориться судьбе. «Будем надеяться, мои помощники и без предупреждения сумеют держать язык за зубами. Ведь им и так ясно, чем может закончиться болтливость, – утешил себя подполковник, но тут же усомнился: – Положим, они не выдадут, но как поведут себя остальные?»

На свою базу партизаны вернулись поздно вечером, когда уже на небе зажглись первые звезды. Наблюдательный Савандеев еще на пути догадался, что главным в группе пленных медиков является не пожилой полковник, согласившийся быть временным переводчиком, а рослый подполковник с усиками.

– Надо отделить этого от остальных, – сказал он дежурному, указывая на него. – Поместите его в отдельную землянку. Предупредите часовых, чтобы глядели в оба. Ко мне пригласите командиров подразделений и начальников служб!

Дежурный побежал исполнять приказание, а партизаны, вернувшиеся с операции, сели ужинать. Поужинал и Савандеев, а затем провел совещание с командирами, на котором, по установившейся традиции, подвергли подробному разбору только что закончившуюся боевую операцию.

Ночь прошла без особых происшествий. Утром командир отряда, выслушав рапорт дежурного, первым пригласил в штаб начальника тыла. Зильберман, занимавший эту должность еще при Турханове, появился тут же, словно поджидая вызова за дверью землянки. Как всегда аккуратный и опрятный, он уже успел побриться, причесаться и одеться в хорошо выглаженный костюм, словно жил не в лесу, а в большом городе.

– Лев Давыдович, помогите мне разобраться в этих документах, – обратился к нему Савандеев после взаимного приветствия, показывая на кучу бумаг и книжечек, лежавшую на столе. – Все они отобраны у немцев, а следовательно, и написаны по-немецки.

Зильберман быстро разложил документы по фамилиям их владельцев.

– Это удостоверение личности. Как видите, всего их десять. Это – членский билет национал-социалистской партии. Их девять штук. Значит, кто-то из пленных не является членом нацистской партии.

– Который же из них? – заинтересовался Савандеев. – Не женщина ли?

– Нет, не она. Вот ее членский билет, – показал Зильберман на книжечку в коричневой обложке. – В партии не состоит полковник Эрих Флеминг, он же доктор медицины, профессор Венского университета, ординатор хирургического отделения госпиталя, – добавил он.

– Теперь приступим к личному знакомству с каждым из них, – сказал Савандеев, разобравшись с документами пленных. – Как по-вашему, с кого лучше начать?

– Начнем с женщины. Послушаем, что она скажет. Зовут ее Элизабет, фамилия – Штокман. Член нацистской партии с 1938 года. В госпитале работала старшей медсестрой хирургического отделения. А как работала, может быть, расскажет сама.

Скоро сестру привели под конвоем. Вид у нее был не из лучших. Синие круги вокруг ее огромных глаз, мертвенная бледность лица, вялые движения – все это говорило о том, что она провела бессонную ночь.

Увидев в руках Савандеева свой партийный билет, она как-то странно съежилась, словно ожидала страшного удара. «Видать, пришел мне конец, – промелькнуло у нее в голове. – Нам тут не будет пощады».

– Переведите, Лев Давыдович, – пускай расскажет свою биографию. Предупредите, чтобы говорила только правду, – предложил Савандеев.

Элизабет рассказала. Очевидно, желая разжалобить партизан, она прикинулась бедной сироткой и подробно рассказала, как злые французы безжалостно убили ее отца под Верденом, из-за чего ей с раннего детства пришлось мыкать горе. Совсем по-иному объяснила она и гибель братьев. По ее словам, один из них утонул в море, во время кораблекрушения, другого убили хулиганы, а муж лишился жизни при авиационной катастрофе.

– С какой целью вы вступили в фашистскую партию? – прервал ее Савандеев.

– Время было такое, – начала оправдываться Элизабет. – После окончания гимназии я не могла найти работы, хотя два года простояла на учете на бирже труда. Членам партии было легче найти работу. Вот я и подала заявление.

– В гитлеровскую армию тоже поступили лишь потому, что не могли устроиться на работу? – съязвил Зильберман.

– Нет. Я окончила школу медсестер, и меня мобилизовали в армию, как и других медиков. Я не солдат, ни с кем не воюю, а только лечу больных и раненых, – ответила Штокман.

– Чтобы они опять вернулись в строй и продолжали проливать нашу кровь?

– Нет, почему же? Долг медицины – спасать раненых.

– Фашистов? – не унимался Зильберман.

– Всех. Мы лечим не только немцев, но и русских. В нашем госпитале и сейчас лечится один русский полковник, – вспомнила Штокман,

– Власовец? – спросил Савандеев.

– Нет, он ваш. Он жил в Москве и преподавал в Военной академии Фрунзе.

До войны Савандеев и сам учился в этой академии и хорошо знал преподавателей. Желая уточнить, кто же из них попал к немцам, он решил подробнее расспросить об этом полковнике.

– Как его зовут? – спросил он.

– Турханов.

Савандеев и Зильберман переглянулись. «Неужели это наш полковник?» – говорили их глаза.

– Имя и отчество? – спросил Зильберман.

– Владимир Александрович, – ответила Элизабет Штокман.

«Должно быть, это он, – подумал Савандеев. – В боях с повстанцами немцы действительно могли ранить его, и он попал в их госпиталь. Надо проверить».

Перед отъездом в Варшаву Савандеев сфотографировал Турханова в группе советских и польских товарищей. Теперь он достал этот снимок и предъявил немке:

– Посмотрите внимательно, нет ли среди этих людей вашего Турханова?

Элизабет без труда узнала Турханова.

– Вот он, – указала она. – Я узнала бы его среди тысячи таких.

– Кто-нибудь из врачей, находящихся здесь, может подтвердить ваши показания?

– Оперировал его профессор Флеминг. Он же был лечащим врачом. Спросите у него, он подтвердит.

С этого момента Элизабет Штокман перестала интересовать Савандеева. Он передал ее конвоиру и приказал привести профессора.

У Флеминга не было оснований опасаться партизан, поэтому, подобно другим врачам, так неожиданно очутившимся в плену, его не мучила бессонница, и ночью он спал спокойно. Правда, пятнадцатикилометровый марш по лесному бездорожью для человека его возраста не прошел бесследно: ноют суставы, болят мозоли, чувствуется ломота в костях, но он особенно не унывал, а по вызову явился почти спокойным. Его тоже встретили спокойно, даже приветливо, выслушали, не перебивая. Рассказал он свою историю без лишних подробностей, но довольно полно и обстоятельно, а когда задали ему вопрос о том, как немецкие военные медики относятся к раненым советским воинам и партизанам, не стал скрывать правды о зверствах фашистов и без принуждений выложил все, что ему было известно о взятий крови у советских людей дли переливания своим раненым.

Следует отметить, что преступления фашистов для партизан давно не были секретом. Более того, многие из них сами не раз подвергались преступному обращению со стороны немцев, когда находились в лагерях военнопленных. Поэтому удивить их рассказами о варварстве гитлеровцев было не просто. Но факты, сообщенные профессором Флемингом, даже таких рассудительных людей, какими были Савандеев и Зильберман, сразу привели в ярость.

– Надо беспощадно уничтожать этих гадов! – воскликнул Лев Давыдович. – Отдадим их партизанам, пускай расправятся как умеют.

Савандеев и сам охотно поддержал бы такое мнение, но понятие о чести и достоинстве советского офицера не позволяло ему допускать беззаконие со стороны своих подчиненных.

– Нет, дорогой мой, – не согласился он. – Наше дело – воевать с врагами, которые выступают против нас с оружием в руках, а наказание уголовных преступников – дело суда. Поэтому правильно поступим, если передадим этих кровопийц в руки правосудия.

– Каким образом? – спросил Зильберман. – Здесь же нет ни суда, ни прокуратуры. Не можем же таскать их с собой до конца войны?

– Попросим польских товарищей. Они помогут нам переправить их через линию фронта. Кстати, о преступлениях военных медиков фашистской Германии должны знать не только мы, партизаны, но и народы всего мира. Об этом позаботятся советская пресса, радио и кино, когда суд будет рассматривать дело врачей-кровопийц.

Флеминг согласился письменно засвидетельствовать преступления каждого из врачей в отдельности. Ему предоставили такую возможность. Затем спросили о медсестре Штокман.

– Она не лучше тех, о которых я уже рассказал вам, а может быть, даже хуже, – начал профессор и подробно рассказал не только о взятии крови у советских военнопленных, но и о ее предательской деятельности. – К счастью, как говорится, бодливой корове бог рогов не дает, а фрау Штокман он обделил умом. Пользуясь ее недогадливостью, иногда нам удавалось причинять фашистам разные неприятности. Например, несмотря на строжайшее запрещение принимать в госпиталь раненых солдат и офицеров противника, я устроил на лечение одного русского полковника.

– Турханова? – спросил Савандеев. – Скажите, как его здоровье?

– Практически он уже поправился. Если бы меня не задержали в Варшаве, он уже был бы на свободе.

– То есть вы его выписали бы из госпиталя, чтобы отправить в лагерь для военнопленных? – забеспокоился капитан.

– Нет, – улыбнулся профессор и рассказал о предстоящем побеге Турханова…