Профессор Вагнер, ученый с мировым именем, никогда не скрывал своего пристального внимания к России ко всему русскому, но никому не говорил, что именно тянет его душу к этой далекой стране и ее народу. Даже самые близкие друзья и родные становились в тупик, когда речь заходила об этой странной черте его характера. «Жена его русская, вот и тянется к ее землякам»,- думали товарищи профессора по социал-демократической партии, в которой Вагнер состоял еще с середины двадцатых годов. Правда, тяга эта ничего общего с подлинной любовью к России не имела, но сам профессор всячески рекламировал ее и на словах, и на деле. Так, например, в тридцатом году он опубликовал серию статей о Советском Союзе в одном из австрийских журналов довольно объективных по содержанию и дружественных по дюну. Такие его статьи, как: «Пятилетний план развития народного хозяйства и проблемы науки в СССР», «Хата-лаборатория в колхозе – очаг науки в советской деревне», «Новые достижения советских селекционеров», и некоторые другие были расценены как ценный вклад в дела установления дружеских связей между народами двух стран. Вагнера дважды приглашали в СССР для ознакомительной поездки по стране, а когда в Вене было жестоко подавлено восстание шуцбундовцев, профессор вместе с сыном и младшей дочерью даже эмигрировал в Советский Союз и почти три года работал в Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева. Тогда сеем, кто его знал, казалось, что он щедро делится с советскими учеными своими знаниями и большим опытом в деле исследования некоторых ядовитых растений. Он читал лекции, активно участвовал в работе студенческих научных кружков, выступал на научных конференциях и симпозиумах. Чтобы пополнить свои богатые коллекции лекарственных трав и ядовитых грибов, которые он собирал на всех пяти континентах мира, дважды выезжал на Украину и в Белоруссию, побывал в Сибири и на Дальнем Востоке, встречался там с местными учеными, знакомился с их трудами, старался завязывать с ними деловые отношения, обещая поделиться всем тем, что имелось в его распоряжении.

В то время, когда отец неутомимо трудился и расширял научные контакты с советскими специалистами, дети его учились – Рихард в МГУ, а Фанни -в_ средней школе. «СССР – наша вторая родина»,- не раз подчеркивали они тогда в своих выступлениях на собраниях советской молодежи. Но когда Гитлер присоединил Австрию к фашистской Германии, семья Вагнера неожиданно покинула «вторую родину» и снова возвратилась в Австрию, где профессор из активного друга превратился в злейшего врага Страны Советов. Правда, такая метаморфоза показалась непонятной только неосведомленным людям, а те, кому следовало знать, давно предвидели подобное превращение. Ведь Вагнер никогда не питал к советскому народу иных чувств, кроме чувства зоологической ненависти. Недаром он еще с двадцатых годов являлся агентом империалистической реакции, а с приходом Гитлера к власти по отношению к Советскому Союзу уже выполнял задания фашистской разведки.

Следует признать: пребывание в СССР не могло пройти бесследно как для профессора, так и для его детей, хотя впечатления у них были весьма разные. Сам Вагнер до этого о научном социализме знал только из книг, а теперь, когда три года прожил среди активных строителей социализма, он с горечью убеждался в том, что социализм может победить не только в России, но и на Западе, если передовые капиталистические страны не примут экстренных мер для предотвращения революции в собственных странах. «Но какая сила может избавить мир от надвигающейся грозной опасности? Только немцы способны противостоять нашествию на Европу современных варваров. И я сделаю все зависящее от меня, чтобы помочь нацистам не только отстоять буржуазный строй на Западе, но и уничтожить социализм в России»,- решил Вагнер.

По совету отца, а вернее по его требованию, Рихард во время пребывания в Советском Союзе строго соблюдал правила поведения, установленные для советских студентов: участвовал в праздничных торжествах, проходя под красным знаменем мимо Мавзолея Ленина в колонне, демонстрантов, выступал на собраниях молодежи, где рассказывал о неприглядной жизни трудящихся в капиталистических странах, работал на субботниках. Как сыну политэмигранта, ему доверили работать руководителем студенческой организации МОПР1. Выполнял он общественную работу внешне спокойно и аккуратно, казалось, даже охотно, но в душе ко всем мероприятиям студенческих организаций относился с прохладцей.

– Гора родила мышь,- сказал он однажды, возвратившись со студенческого субботника. – На нашем участке строительства метро работало более трех тысяч студентов, но триста профессиональных землекопов сделали бы за день больше, если бы им заплатили стоимость трех тысяч французских булок и стольких же штук сосисок, которые нам выдали бесплатно.

– 1 МОПР – Международная организация помощи борцам революции. Дело не в деньгах, а в добровольном согласии студентов работать бесплатно,- разъяснил отец – Сегодня они бесплатно копали землю, а завтра пойдут бесплатно воевать с врагами пролетариата. Вот где зарыта собака, как они сами говорят в подобных случаях.

– Да, воевать они будут,- задумчиво произнес Рихард.

Совсем по-другому восприняла советскую действительность юная Фанни. Все нравилось ей в Москве. Хотя она и не была комсомолкой, но в общественной жизни учащихся средней школы принимала живейшее участие. Успешно окончив восьмой класс, в девятом не сдала своих позиций круглой отличницы, а на следующий год закончила среднюю школу. Товарищи по школе особенно ценили в ней честность и откровенность, учителя – любознательность и жизнерадостность, общительность и исключительную воспитанность. Вдали от родины человек обычно больше привязывается к семье, но, как ни странно, длительное пребывание в СССР нисколько не укрепило в Фанни чувство привязанности ни к отцу, ни к брату, а наоборот, породило первую серьезную трещину в их взаимоотношениях. Как-то одна из школьных подруг сказала: «В школе многие думают, что ты не австрийка, а настоящая русская. Взгляни-ка на себя в зеркало, разве ты не увидишь лица славянки? И говоришь ты по-русски без акцента. Конечно, и твой отец, и брат хорошо знают русский язык, но как заговорят, так за версту видно, что они не русские, а немцы. Отчего бы это? Ты не задумывалась над этим?»

Слова приятельницы глубоко запали в душу Фанни. После ее ухода она долго просидела перед зеркалом, тщательно изучая черты своего лица и сравнивая их с лицом старшей сестры, брата и отца, и, к своему ужасу, ничего общего не обнаружила. Хотя они никогда не давали повода для жалоб на отсутствие к ней родственных чувств, но особой теплоты этих чувств она тоже не замечала. «Неужели я чужая среди них? – встрепенулась девушка. – А если чужая, то чья же?»

На этот вопрос могла ответить только мать, которая в то время жила в Линце у старшей дочери. Поэтому Фанни не стала настаивать на своем решении остаться в Советском Союзе хотя бы до получения высшего образования, когда отец внезапно предложил своим детям возвратиться в Австрию. Ей хотелось как можно скорее повидаться с матерью, чтобы узнать правду о своем про исхождении. К сожалению, она не успела встретиться с матерью. После возвращения семьи из Советского Союза мать Фанни совершенно неожиданно скончалась скоропостижно…

Смерть матери глубоко потрясла Фанни. Если бы она: осталась в" Москве, ее не бросили бы в беде школьные товарищи. А здесь у нее не было ни товарищей, ни друзей. Правда, в доме старшей сестры часто бывали молодые; люди – фашиствующие парни и девушки из состоятельных семей, но Фанни в их обществе чувствовала себя еще более одинокой и беззащитной. Девушка не знала, как] вести себя в их обществе, не умела поддержать разговор. Да и разговаривать с ними было не о чем. Все они! буквально бредили войной, которая, по их мнению, должна была скоро разразиться, чтобы прославить немецкое оружие и тех, кто держит это оружие в своих руках. Действительно, скоро началась война. Армия гитлеровской Германии быстро разделалась с панской Польшей,, а гаранты независимости несчастной Польши Англия Франция вместо помощи жертве агрессии повели странную войну, в которой обе воюющие стороны спокойно отсиживались в комфортабельных подземных убежищах, только время от времени обмениваясь безопасными выстрелами. Казалось, эти выстрелы предназначены не для поражения противника, а только для предупреждения его о том, что войска все еще не покинули свои линии обороны.

Фашиствующих молодчиков призвали в армию. Расставались они с родными и со знакомыми без слов и б печали, словно уходили не на войну, а только предпринимали увеселительную прогулку. Причем сначала фашистам эти прогулки удались вполне. За два года армия Гитлера разгромила почти всех своих противников на европейском континенте. Фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз. Только с этого момента немцы почувствовали, что значит настоящая война…

Настали тяжелые дни. После Сталинграда немцы потеряли уверенность в своих силах, а после катастрофы на Курской дуге уже мало кто верил в возможность победы армии стран «оси». Вот в это-то тревожное время и состоялось знакомство семей Иммерманов и Вагнеров, которое скоро превратилось в довольно прочный союз. Профессор начал работать в химической лаборатории концерна «Фарбенверке». Вместе с отцом там же устроился на работу Рихард. Не обошли и Фанни. В нее по уши влюбился младший Иммерман. Деспот-отец, в свое время испортивший жизнь старшей дочери, и теперь, не спросясь у младшей дочери, дал согласие на ее брак с Рудольфом Иммерманом. Фанни не нашла в себе силы отказать жениху, но поставила одно условие: «Я не хочу стать молодой вдовой,- твердо сказала она. – Поэтому замуж выйду только после окончания войны». Рудольф вынужден был согласиться, но в свою очередь тоже поставил условие: «Я не хочу лишиться невесты, поэтому до нашей свадьбы ты будешь работать у меня. Думаю, мои потенциальные соперники не посмеют явиться в гестапо за невестой»,- полушутя-полусерьезно предложил Иммерман. Предложение было принято,- и Фанни стала переводчицей гестапо.

Конечно, Фанни имела представление о том, чем занимается политическая полиция. Слухи о жестокости гестапо доходили до нее и раньше, но втайне она думала, что не все слухи заслуживают полного доверия, ибо в книгах довольно часто встречала изложение фактов умышленного распространения различными политиканами всевозможных ложных слухов о своих противниках. Теперь же, когда она сама с головой окунулась в этот омут, для сомнений не осталось места, и она впервые в своей жизни убедилась не только в бесчеловечной жестокости гестаповцев, но и в подлости и аморальности всего фашизма. Она глубоко задумалась над своей судьбой и поняла, что, работая в гестапо даже в должности переводчицы письменных материалов, стала соучастницей творимого там зла. Вот тогда-то у нее возникло желание вместо помощи помешать фашистам творить свои черные дела. К сожалению, она не знала, с чего начать. Конечно, она могла бы умышленно искажать тексты при переводе, но было сомнительно, принесет ли это пользу противникам фашистов. В обществе считается благородным поступком, если кто-нибудь окажет бескорыстную помощь страждущим. Поэтому многие добрые люди в обычное время оказывают материальную и моральную поддержку бедным, а в военное время – военнопленным. Последнее фашистами не поощряется, но доброй Фанни именно этим путем захотелось смягчить свою вину за соучастие в фашистских преступлениях. Решившись на такой смелый шаг, надо было подобрать подходящий объект для приложения усилия. Как раз в это время Рудольф пригласил ее быть толмачом при допросе Турханова.

Уже известно, что трехлетнее пребывание в Москве оставило неизгладимое впечатление в памяти Фанни, но время делает свое: даже самые яркие образы советских людей постепенно начали меркнуть, забываться. Встреча с Турхановым снова напомнила молодой девушке обо всем хорошем, что она знала о советском народе. По сравнению с теми молодыми людьми, которые мельтешили перед ее глазами в настоящее время, Турханов показался Фанни настоящим Гулливером среди лилипутов. Первый допрос продолжался более трех часов, но за это время Фанни не заметила на лице советского полковника не только признаков страха, но и сколько-нибудь серьезного волнения. «Вот какие они, советские люди! – с неподдельной радостью воскликнула она про себя. – Гнешь их – не гнутся, ломаешь – не ломаются. Вот кого следует мне избавить от той опасности, которая возникла на его пути».

Увлеченная этой мечтой, Фанни и не заметила, как прошла неделя. Ей хотелось снова и снова увидеть Турханова, но Рудольф почему-то не приглашал ее исполнять обязанности переводчика на его допросах. Раза два она сама напоминала своему жениху об этом, но тот каждый раз отговаривался тем, что ему недосуг заниматься этим, по его выражению, мелким преступником. Но с Турхановым занимались, да еще как! Об этом Фанни узнала через двое суток после возвращения Швайцера из Швейцарии. В два часа ночи ее подняли с постели и, не дав толком одеться, срочно доставили в гестапо.

О зверском обращении с заключенными Фанни знала и раньше, но до этой ночи сама не видала ни разу. В эту злосчастную ночь ей впервые в жизни пришлось увидеть работу палачей. Когда автомобиль остановился перед воротами тюрьмы, Рудольф почти насильно вытащил ее из машины, взял под руку и без обычной церемонии проверки пропусков быстро провел мимо застывшего в приветствии часового прямо в подвальный этаж.

– Вы извините нас, милая Фанни! – на ходу прошептал он. – Ничего не спрашивайте, ничему не удивляйтесь. Турханову мы дали наркотик, который развязывает язык любых злостных преступников. Он заговорил, но переводчик его не понимает. Через десять-двенадцать минут кончается действие наркотика, и он заснет. Пока он не уснул, нам нужно поговорить с ним.

С этими словами Рудольф привел Фанни в железобетонный бункер, специально приспособленный для пытки людей. Здесь нет окон, поэтому гестаповцы тут «трудятся» всегда при искусственном освещении. В накуренном помещении, кроме удушливого запаха табачного дыма, чувствовался еще какой-то приторно-сладкий запах, отчего девушку чуть не стошнило. Рудольф подал ей стакан холодной воды. Сделав глоток, Фанни почувствовала себя лучше и села на указанное место за столом, где сидели еще два человека – старший следователь Швайцер и эсэсовец в форме штурмфюрера, которого девушка видела впервые, но по тому, как он что-то пытался найти в русско-немецком словаре, догадалась, что имеет дело с переводчиком. За круглым столом сидела жирная личность в белом халате и что-то соображала, глядя на пустой шприц, лежавший перед ним. По всей вероятности, _ это был тюремный врач. Турханов тоже оказался здесь. Его привязали к специальному креслу, приспособленному для пытки. На мертвенно-бледном лице четко выделялись свежие кровоподтеки и небольшие раны. Из-под ногтей на пальцах левой руки капала кровь. Глаза заплыли, губы распухли от ударов.

– Очнись, Фанни,- несколько раз дернул ее за рукав Иммерман. – Быстрее переведи ему по-русски: адмирал Канарис находится в тюрьме. Он уже не отрицает свою предательскую деятельность. Его верный помощник полковник Планк через вас передавал секретные сведения в Москву. Скажите, когда и как вы связались с Канарисом и Планком?

Фанни точно перевела слова шефа на русский язык. Подобно лунатику, находящемуся на краю крыши многоэтажного дома, Турханов никак не реагировал на слова девушки, но через некоторое время приоткрыл глаза и заговорил на непонятном Фанни языке.

– Что он бормочет? – нетерпеливо спросил Иммерман.

– Он говорит на незнакомом мне языке,- ответила девушка.

– Передай ему, чтобы на наши вопросы отвечал по-русски.

Фанни передала, но Турханов опять заговорил на том же языке.

По тому, как он произносил фамилии Канариса, Планка, графа Бохеньских и какого-то Матковского, Иммерман догадался, что Турханов отвечает именно на поставленные вопросы, но, к сожалению, говорит непонятно.

– Спросите, на каком языке отвечает он? – приказал шеф. – На родном чувашском языке,- по-чувашски ответил Турханов, выслушав переводчицу.

Фанни хотя ни слова не знала по-чувашски, однако вспомнила, что, когда училась в Москве, на уроках географии не раз слышала название небольшого народа, и догадалась, что Турханов говорит по-чувашски. Пока она сообщала о своей догадке Иммерману, голова Турханова вдруг склонилась вниз. Тюремный врач тут же подбежал к нему, заглянул в глаза, пощупал пульс и тяжело вздохнул.

– Он заснул,- ответил врач на немой вопрос начальника гестапо.

– А нельзя его разбудить? – спросил тот.

– Невозможно. По словам профессора, действие нар коза должно продолжаться не менее пяти-шести часов.

– Не беда! – воскликнул Швайцер. – В ближайшее время разыщем человека, знающего чувашский язык, и свой опыт повторим еще раз.

– Если он вам больше не нужен, то можете повторить. Но профессор строго предупредил, что повторное применение наркоза обязательно приводит к гибели испытуемого,- сообщил врач.

Иммерман задумался. Чтобы узнать правду о связях адмирала Канариса, он без колебаний замучил бы до смерти сотни заключенных, но он дал слово брату, что Турханова передаст в руки мистера Томсона целым и невредимым, поэтому не рискнул повторить опыт с наркозом.

– Он еще нужен нам,- сказал он присутствующим. – Дело его принимаю к своему производству. Передайте начальнику тюрьмы, чтобы без моего ведома никто, кроме надзирателя Барбароссы, с ним не разговаривал. А теперь можете разойтись по домам. Вас отвезу я сам,- добавил он, глядя на невесту.