«Опять воздушная тревога,- со злостью подумал Рудольф Иммерман, просыпаясь с головкой болью – Проклятые американцы! С тех пор как обосновались в Италии, весь наш юг из глубокого тыла превратили в фронтовую зону».

За окном выли сирены, ревели моторы мощных пожарных машин, слышались отдаленные взрывы тяжелых авиационных бомб. Но тревога продолжалась недолго. Минут через десять послышался знакомый голос диктора местной радиостанции, который объявил отбой. Начальник гестапо с головой закутался, пытаясь снова уснуть, но уже не мог Нервы были напряжены до предела, сердцебиение участилось, мучила головная боль. Пришлось проглотить несколько таблеток пирамидона. Но все равно успокоения не наступило.

«Когда же этому придет конец? – с тоской подумал Иммерман. – Прижали со всех сторон. Италия потеряна для нас навсегда. На Балканах красные. Русские рвутся к Будапешту. Скоро они схватят нас за горло…»

При слове «русские» он вспомнил Турханова. Утром его вместе с другими четырнадцатью арестантами, приговоренными к смерти, должны были направить в концлагерь. Конвоирование смертников происходило в особых условиях. Эсэсовцы с ними не церемонились, за любые мелкие нарушения порядка пристреливали на месте. Турханова могла постичь такая же участь. Это несомненно приведет к осложнениям. Ведь его ждут Томсон и Барух. «Надо избавить брата от лишних неприятностей»,- подумал Рудольф и схватился за телефонную трубку. Ответил ночной дежурный.

– Соедините меня с оберштурмбанфюрером Швайцером! – приказал шеф.

Не прошло и минуты, как в трубке послышался голос старшего следователя. Иммерман пожелал ему доброго утра и спросил о результатах ночного налета.

– Бомбили заводы. На жилые районы упало всего три бомбы по полтонны. Есть убитые, раненые. Только что привели сигнальщика. Он пойман на месте преступления, приступили к допросу. О результатах доложу,- сообщил Швайцер.

– Передайте его Кляйнмихелю, а сами займитесь Турхановым,- распорядился Иммерман.

– Его отправили в Маутхаузен. Поезд ушел со станции пять минут назад. Как же быть? – опешил оберштурмбанфюрер.

– Возьмите охрану и на легковой машине выезжайте на станцию Маутхаузен. Там дождитесь прибытия арестантского вагона, отделите Турханова.от других хефтлингов, посадите его в свою машину и под личной ответственностью доставьте в концлагерь. Об исполнении доложите мне по телефону прямо из лагеря.

– Слушаюсь, герр штандартенфюрер. Будет сделано.

– Желаю успеха!…

Дежурная машина гестапо, пугая ранних прохожих воем сирены, мчалась на предельной скорости, но, несмотря на это, Швайцер прибыл на станцию Маутхаузен с опозданием. Колонна заключенных уже миновала тот дом, из окна которого наблюдал Соколов за Турхановым. Догнав эту колонну, Швайцер вышел из машины и, предъявив свои документы, потребовал от начальника конвоя выдачи ему одного из хефтлингов по его указанию. Тот согласился и предложил найти нужного ему человека. Гестаповец назвал личный номер арестанта, и скоро Турханов очутился в дежурной машине гестапо между двумя, эсэсовцами, а колонна задыхающихся от быстрой ходьбы заключенных, сопровождаемая грубой бранью конвоиров и злобным лаем волкодавов, осталась где-то позади.

Владимир Александрович подумал, что в планах гестапо что-то изменилось и его повезут в Линц, но, выйдя на магистральную дорогу, широкой лентой растянувшуюся между поросшими лесом холмами живописного предгорья Австрийских Альп, машина свернула не налево, а; помчалась в обратную сторону. Скоро крутой поворот. Свернув с основного шоссе, шофер повел автомобиль по; довольно крутому склону горы, на вершине которой издали виднелась часть высокой каменной стены с красивой зубчатой башней. Турханов это строение сначала принял за один из средневековых феодальных замков, каких не мало" в Центральной Европе, но когда подъехали поближе, от такого предположения пришлось отказаться. По гребню стены была протянута колючая проволока в несколько рядов, а на площадках красивых башен установлены пулеметы, и возле них стояли солдаты в эсэсовских мундирах с изображением черепа и скрещенных костей на рукавах.

«Гитлеровский лагерь уничтожения Маутхаузен»,- догадался Турханов.

Шофер сбавил скорость, когда машина приблизилась к каменной арке между двумя зубчатыми башнями, на фасаде которой висел огромный чугунный орел со свастикой в когтях. Очевидно, для устрашения вновь прибывших к высокой стене из дикого камня по обеим сторонам ворот стальной цепью были прикованы два полураздетых человека в окровавленной полосатой одежде заключенных. Оба они висели, безжизненно запрокинув головы.

Пропуская машину на территорию лагеря, открылись и с лязгом закрылись железные ворота.

– В политабтайлюнг! – скомандовал Швайцер шоферу. – Для надлежащей обработки,- добавил он, глядя на Турханова.

Владимир Александрович сделал вид, что ничего не понял, но про себя подумал: «Неужели и смертников подвергают политической обработке?»

Однако сомнения на этот счет скоро рассеялись. Правда, политобработка тут оказалась весьма своеобразной. Швайцер сдал Турханова в руки местных конвоиров, которые привели его к дежурному.

– Кто есть ты? – спросил тот на ломаном русском языке, ткнув Турханова кулаком в грудь.

– Советский военнопленный полковник Турханов,- ответил Владимир Александрович.

– За что арестован?

– За нежелание изменить своей Родине.

– Отныне забудь, что ты – военнопленный. Ты есть обычный преступник – враг Германии. Здесь с тобой будут обращаться, как с любым преступником,- изрек эсэсовец.

– Я протестую! – заявил Турханов, но дежурный не слушал его, обернулся к конвоирам и знаком приказал увести заключенного.

– Подвергнуть особой обработке! – бросил он им вслед.

Те привели полковника к парикмахеру. Здесь машинками и бритвами снимают с тела всю растительность.

«Внешне оболванили меня,- подумал Турханов, ощупав наголо остриженную голову. – Но пока жив, внутренне все равно останусь человеком».

Из парикмахерской эсэсовцы вывели Турханова в коридор, а потом втолкнули в какую-то комнату без окон. Юмор смертников давно окрестил ее «комнатой игры в мяч». Заключенного, подвергаемого «особой обработке», здесь ожидали четверо «игроков». Когда захлопнулась железная дверь, один из них ударил Турханова ногой в спину. Удар оказался настолько сильным и неожиданным, что полковник как мяч, отлетел к противоположной стене, где стоял второй эсэсовец. Тот принял живой мяч на кулаки и отбросил к третьему «игроку», стоявшему справа, а этот, подобно футболисту, играющему головой, боднул Турханова в живот и отбросил к первому палачу. Снова последовал удар ногой, потом двумя кулаками и головой. Наконец задыхающегося хефтлинга передали четвертому, который нанес ему сильнейший удар правым плечом. Обычно после этого «обрабатываемый» человек падал на пол без сознания, но Турханов не потерял сознания, а только отлетел к противоположной стене. Здесь новый удар ногой в спину. «Игра» возобновилась. Избитый и измученный Турханов побывал у каждого «игрока» по четыре раза. Наконец, собрав последние силы, он удержался в центре комнаты, но не надолго. Вдруг в глазах у него потемнело. Он зашатался, упал на цементный пол и лишился, чувств.

Как долго пролежал так, он не знает. Какая-то невероятная сила привела его в чувство. Ему показалось, что его рвут на части, немилосердно трясут и вытягивают жилы. С ужасом он открыл глаза. Было светло и тихо. Возле него возились незнакомые люди в белых халатах. В дверях стояли два эсэсовца с засученными рукавами. Руки и ноги Турханова были опутаны электрическими проводами, оголенные концы которых были привязаны к пальцам рук и ног, Бородатый человек в белом халате махнул рукой. Его помощник включил рубильник. В ту же секунду Турханова начало трясти. Все тело сводила судорога. Руки и ноги то сгибались, то выпрямлялись.

– Что вы делаете, изверги! – не своим голосом за кричал полковник.

– Лечим тебя от большевистской заразы,- ответил бородатый человек на ломаном русском языке.

Должно быть, «лекари» свое дело знали в совершенстве. Помощник начал медленно поворачивать ручку какого-то прибора. Турханов тут Же почувствовал, как судорога сводит правую руку и левую ногу. Палач повернул ручку в обратную сторону, и правая рука и левая нога Турханова вдруг вытянулись, но согнулись левая рука и правая нога. Полковник хотел было встать, но руки и ноги его не слушались, а подчинялись только человеку, который продолжал манипулировать ручкой прибора, то уменьшая, то увеличивая силу тока. Бородач в это время следил за изменением давления крови, температуры тела и частоты пульса своего «пациента». Наконец он приказал выключить ток. Его помощник дернул за ручку рубильника. Но ничего этого Турханов не видел и не слышал, так как снова потерял сознание.

Струя ледяной воды, хлеставшая по голому телу, привела Турханова в чувство. Он открыл глаза, огляделся и понял, что лежит на дне довольно глубокого бассейна, который медленно наполняется холодной водой. Юмор смертников этому бассейну дал название купели, а пытку холодной и горячей водой – обрядом крещения обреченных. «Крестили» тут наиболее ярых и активных антифашистов, чтобы убить в них дух сопротивления.

Дрожа от холода, Турханов вскочил на ноги. Уровень воды пока доходил до колен, но он быстро поднимался. Как только Турханов встал на ноги, сильная струя воды ударила его палицу, и он вынужден был опустить голову.

Сверху послышался смех.

– Что голову прячешь? – спросил кто-то по-русски. – Аль не нравится наш душ?

Турханов знал, что человек, поливающий его из брандспойта, издевается над ним, но, чтобы еще больше не обозлить его, решил не ругаться, а поговорить с ним мирно. «Кто знает, может быть, все-таки капелька совести сохранилась в нем»,- подумал он и задал такой вопрос:

– Слушай-ка, ведь ты сам русский, почему же муча ешь советских людей?

– Во-первых, я не русский, а фольксдойче [Фольксдойче – немцы, родившиеся за пределами Германии], во-вторых, я не мучаю тебя, а мою, чтобы ты был чист душой и те лом. Привык у себя дома жить в грязи и здесь не хочешь мыться. Не выйдет! Тут тебе не Азия, а Европа. Ха-ха- ха! – заржал палач.

Турханов все еще надеялся пробудить в нем совесть.

– Я с удовольствием помылся бы, но вода-то ледяная,- сказал он, не повышая голоса.

– Хочешь горячей? Что ж, на, получай! – издевательски засмеялся фашистский ублюдок, повернул какой-то рычажок, и тут же из шланга полилась горячая вода.

Чтобы не обвариться в кипятке, полковник вынужден был нырнуть в холодную воду, уже наполнившую половину бассейна, но стоило ему высунуть голову, чтобы глотнуть воздуха, как струя кипятка снова заставляла прятать голову в воду. Так беспрерывно ныряя и снова высовывая голову из воды, Турханов промучился минут десять. Но силы его начали иссякать. К тому же уровень воды поднимался все выше и выше, и уже ноги не доставали дна бассейна, что лишило последней возможности отдохнуть стоя после очередного глотка воздуха. Когда-то Турханов без особого труда переплывал Волгу, а теперь вот начал захлебываться. «Неужели придется утонуть в этой вонючей яме? – со злостью подумал он. – Нет, сдаваться нельзя. За жизнь надо бороться до конца». План действия созрел мгновенно. Высунув из воды голову, он еще раз глотнул воздух. При этом заметил, что бассейн наполнился почти до самого края, а палач, чтобы увеличить ударную силу струи, так приблизился к нему, что ноги его почти касались воды. Запомнив, где он стоит, Турханов опустился на дно, присел, с силой оттолкнулся ногами, подобно рыбам, преследуемым хищниками, мгновенно выскочил из воды, схватил Брага за ноги, приподнял его и сбросил в воду. Рассвирепевший палач попытался выбраться из бассейна, но струя кипятка, направленная Турхановым из брандспойта, снова загнала его в воду. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы на отчаянный вопль фольксдойче не прибежали эсэсовцы. Они сбили Турханова с ног, схватили за руки и ноги, выволокли из «бани» и выбросили прямо в снег. Тут к нему подбежали какие-то люди в полосатой арестантской форме, принесли такую же одежду и помогли одеться.

– Мужайтесь, товарищ! – сказал один из них. – Это еще не конец, а только начало. Самое трудное впереди. Идите становитесь в строй. Нас поведут в двадцатый блек. Говорят, оттуда еще никто не выходил живым.