Самая сокровенная мечта любого арестанта – это побег на волю. В этом смысле Турханов не был исключением, всю неделю думал он о побеге. Но чтобы не предаваться бесплодным мечтаниям, сначала надо было решить принципиальный вопрос: существует ли реальная возможность вырваться на свободу. Чтобы прийти к определенному выводу, надо было тщательно изучить окружающую действительность. С этого он и начал. Высокая каменная стена, колючая проволока под током высокого напряжения, бдительная охрана, чрезвычайно тщательно продуманный внутренний порядок в блоке и другие мероприятия администрации, направленные на ужесточение всего режима, казалось, делали побег невозможным. Обдумав все «за» и «против», Турханов пришел к выводу о том, что необходимо приниматься за дело не в одиночку, а прочно спаянной группой единомышленников Конечно, проще всего было бы присоединиться к такой группе, если бы она существовала в двадцатом блоке, а если ее нет, то надо было создать ее.
По приблизительным подсчетам Турханова, в блоке смерти в то время находилось только советских граждан около шестисот человек, главным образом бывших военнослужащих офицерского состава. За исключением отдельных единиц вроде Михаила Иханова и ему подобных уголовных преступников, остальные попали в лагерь смерти за активную подпольную антифашистскую деятельность в лагерях военнопленных. Любовь к Родине, чувство ненависти к общему врагу и стремление вырваться на свободу могло их объединить в организованную группу. Емельянов с Ксенофонтовым показались Турханову вполне подходящими людьми для привлечения к будущей тайной организации. В ближайшие дни Турханов решил прощупать их, чтобы составить себе окончательное представление о них. С этой целью в ночь с 25 на 26 января Владимир Александрович постарался устроиться на отдых поближе к ним и после отбоя, когда в штубе А все стихнет, приступить к переговорам. Но не успели заключенные уснуть, как ворвалась группа эсэсовцев во главе с блокфюрером в барак. – - Встать! – скомандовал ротенфюрер своим противным голосом. – Живо!
Ночные посещения эсэсовцев всегда сопровождались кровавыми сценами, поэтому заключенные хотя и не чувствовали за собой никакой вины, сразу же пришли в страшное возбуждение.
– Прекратить шум! -продолжал распоряжаться начальник блока. – Кого я вызову, выходите из барака. 56521, 58913, 64247…
Всего он назвал двадцать пять номеров. Вызванные узники, должно быть, догадались, зачем хоти понадобились фашистам, незаметно обменялись прощальными взглядами со своими друзьями и молча вышли из барака. За ними поспешили и эсэсовцы. Горилла яростно прохрипел:
– Шляфен аллес!
Но хефтлингам было не до сна. Лечь-то они легли, но продолжали чутко прислушиваться. Снаружи послышалась команда строиться в колонну по два, топот множества ног, глухие удары винтовочных прикладов, стоны пострадавших, и вдруг кто-то крикнул по-русски-
– Товарищи! Продолжайте наше дело. Нас уводят на расстрел. Прощайте, друзья!
– Голос подполковника Власова,- прошептал Стефан, прижимаясь к Турханову.
– Да здравствует Советский Союз! – послышался второй голос.
– Это – полковник Исупов,- сказал Стефан. – Он хо тел познакомиться с вами. Я обещал ему устроить это делю завтра.
– Да здравствует коммунизм! -крикнул третий.
– Кирилл Чубченков,- определил Стефан.
Штубендист, дежуривший в ту ночь, очевидно боясь эсэсовцев, поспешил закрыть окно, после чего выкрики обреченных хотя и продолжались еще с полминуты, но слова невозможно было разобрать. В конце концов эсэсовцам, видимо, удалось восстановить порядок, и колонна двинулась к воротам. Скоро со скрипом раскрылись и закрылись железные двери, и все затихло.
Страшное событие этой мочи но шло в историю двадцатого блока под термином «ареста арестантов». Как и предполагали узники блока смерти, их товарищи, арестованные в ту ночь, назад не возвратились В течение двух дней их судьбы оставались неизвестными, а на третий день с территории общего лагеря через каменную стену кем-то была переброшена записка, в которой сообщалось о том, что все двадцать пять человек после страшных" пыток в политабтайлюнге были живыми брошены в пылающие печи крематория.
За что же они подверглись такой, страшной казни? Ответ на этот вопрос Турханов услышал из уст самих заключенных. Оказывается, в блоке смерти тайно было получено сообщение о том, что фашисты, желая уничтожить следы своих преступлений, приняли решение в ближайшее время ликвидировать изолирблок, а чтобы избавиться от живых свидетелей, расстрелять и сжечь в печах крематория всех узников этого блока. Узники не сомневались в правдивости этого сообщения. Они знали, что франт быстро приближается к Австрии и с запада, и с востока. С приближением фронта фашисты обычно старались эвакуировать свои лагеря уничтожения в глубокий тыл. Но теперь, когда армии стран антигитлеровской коалиции подступали со всех сторон, такая возможность исключалась. Следовательно, немцы наверняка постараются физически уничтожить узников Маутхаузена. Не приходилось сомневаться и в том, что в первую очередь они расправятся с заключенными блока смерти. Наиболее смелые энергичные люди, такие, как Николай Власов, Александр Исупов, Кирилл Чубченков, решили поднять восстание, создали штаб и разработали подробный план предстоящего боя. Всеобщее выступление было намечено на ночь с 28 на 29 января. К сожалению, в штаб восстания затесался предатель. В результате за два дня до начала восстания его организаторы были арестованы и уничтожены. «Мы получили предметный урок,- подумал Турханов. – Кто хочет развернуть антифашистскую борьбу, тот должен проявить максимум бдительности. Предатель, выдавший фашистам секреты предстоящего выступления и погубивший двадцать пять человеческих жизней, наверняка остался среди нас, поэтому надо быть осторожным в выборе друзей».
Так думал он, идя гусиным шагом во время издевательской зарядки. Сотня медленно приближалась к железным дверям, ведущим в общий лагерь. Двое заключенных из так называемой похоронной команды только что закончили погрузку трупов на тележку и под наблюдением эсэсовцев должны были отвезти свой страшный груз в крематорий, но то ли тележка была перегружена, то ли возчики оказались слишком слабосильными, они никак не смогли стронуть ее с места. Тогда ротенфюрер, давно внимательно следивший за узниками, делавшими зарядку, неожиданно позвал Турханова по личному номеру и приказал помочь возчикам. Эсэсовцы открыли двери, и скоро тележка с трупами выкатилась на территорию общего лагеря. Подобные случаи бывали и раньше. Они всегда заканчивались трагично для невольных помощников из двадцатого блока! Когда они вместе с возчиками привозили трупы в крематорий, фашисты их убивали или живыми бросали в топку. Поэтому Емельянов и Ксенофонтов, увидев своего друга за этим опасным занятием, мысленно навсегда попрощались с ним, а Стефан даже заплакал. Впрочем, сам Турханов, как новичок в изолирблоке, не знал об ожидающей его опасности и вместе с двумя возчиками трупов спокойно покинул территорию двадцатого блока. К счастью, ему не пришлось побывать в крематории – его неожиданно окликнули. Он поднял голову. В трех шагах от тележки стоял незнакомый офицер с повязкой дежурного на рукаве.
– Следуйте за мной! – приказал он, глядя на Турханова бесцветными глазами.
Хотя Турханов не ожидал ничего хорошего, но без колебаний пошел за офицером. «Куда бы ни повел, хуже не будет, чем в блоке смерти»,- уверенно подумал он.
На аппельплаце тут и там мелькали люди в полосатых куртках и брюках. Одни спешили куда-то, другие проходили не торопясь, словно вышли на прогулку, а третьи стояли на месте и оживленно обменивались новостями, но при появлении на площади эсэсовцев все старались скрыться между ближайшими бараками.
«Должно быть, в общем лагере гораздо лучше»,- подумал Турханов, тоскливо озираясь по сторонам.
Он убедился в отсутствии существенных изменений в лучшую сторону Как и в тат день, когда его после «санобработки» в политабтайлюнге вели в двадцатый блок, в самом центре аппельплаца на виселицах ветер раскачивал три трупа. По-прежнему пахло паленым. Это из труб крематория валили клубы черного дыма, распространяя вокруг едкий запах горелого мяса. Вот и здание политабтайлюнга. Из двери санпропускника, как и прежде, прямо на снег выбрасывают голых людей, прошедших так называемые «водные процедуры», а попросту – пытку холодной и горячей водой.
Эсэсовский офицер привел Турханова в бункер политабтайлюнга, своим ключом открыл одну из железных дверей и втолкнул его в пустую камеру.
– Ждать здесь. Можно посидеть,- сказал он, указав на железную табуретку, наглухо привинченную к цементному полу.
Турханов сел. В подобных случаях раньше он обычно обдумывал свое положение, старался угадать намерение врагов, и если это ему удавалось, то разрабатывал дальнейшую линию поведения. На этот раз он был так изнурен, что стоило ему присесть, как сразу впал в забытье.
Сколько времени находился в таком состоянии, он и сам не знает. Разбудил его какой-то странный звук, похожий на карканье ворона. Не сразу сообразил, откуда исходит такой отвратительный звук, но, когда он повторился, Турханов вспомнил, что так каркают здесь тяжелые железные двери, когда их открывают или закрывают. Вспомнив об этом, полковник обернулся и увидел только что вошедших шефа гестапо с переводчицей. При виде заспанного Турханова они оба улыбнулись, но по-разному – штандартенфюрер с ухмылкой, а девушка с неподдельной радостью.
– Должно быть, вы не ждали нас, а мы вот ждали, ждали да решили сами заглянуть к вам. Что поделаешь, как говорится, если гора не идет к Магомету, то Магомет сам идет к горе. Добрый день, полковник! – продолжая ухмыляться, иронически поклонился Иммерман.
Слова шефа Фанни перевела на русский язык, а потом, приветствуя узника, сама кивнула головой. Турманов ответил тем же.
– Признаться, я так привык к нашим задушевным беседам с вами, что без них просто скучно стало жить,- все еще пытался балагурить гестаповец. – Хочется надеяться, что вам тоже не безразлична наша встреча.
Конечно, штандартенфюрер лгал. Не скука привела его сюда, а страх. В ту ночь одна из американских «летающих крепостей», направленных для уничтожения военных объектов в южной Германии, по ошибке сбросила тяжелую бомбу на территорию одного из заводов, принадлежащих концерну «Фарбенверке». Бомба эта большого вреда не причинила, но хозяин завода перепугался не на шутку. «Несомненно, это дело рук мистера Томсона,- сказал Адольф Иммерман при встрече с братом. – Предупреждает нас больше не мешкать с передачей советского полковника в руки американской разведки. Прошу тебя, Рудольф, не раздражай их понапрасну. Они не такие люди, чтобы мы не считались с их интересами. Сегодня они разрушили склад готовой продукции одного цеха, следующий раз, если вовремя не отправишь к ним Турханова, взорвут действующий цех, а может быть, и весь завод. Ради бога, избавь нас от беды!»
Рудольф и сам понимал, что с этим делом дальше тянуть нельзя.
– Хорошо,- согласился он с братом. – Сегодня же еще раз поговорю с этим проклятым Турхановым. Думаю,
десятидневное пребывание в изолирблоке кое-чему научило его. Может быть, теперь перестанет упрямиться.
Он тут же по телефону связался с комендантом Маутхаузена и попросил его распорядиться о доставке Турханова из двадцатого блока в бункер политабтайлюнга.
Теперь он удобно устроился за единственным столом следственной камеры, рядом посадил переводчицу, из портфеля достал письменные принадлежности и приготовился к серьезному разговору.
– Шутки в сторону! – начал он – Надеюсь, вы не забыли нашу последнюю встречу. Помните, я тогда предложил вам не порывать со мной связи и сразу же сообщить через блокфюрера в гестапо о своих намерениях. Скажи те, вы по-прежнему отказываетесь давать подписку о сотрудничестве с нами?
Фанни перевела эти слова весьма старательно. При этом она бросила на Владимира Александровича выразительный взгляд и от себя добавила- «Ради бога, зря не раздражайте его».
Просьба девушки не могла не смутить Турханова, но в то же время и не изменила его прежнего решения.
– Не вижу оснований для пересмотра своих взглядов,- коротко ответил он.
– Не верю! – воскликнул Иммерман. – Неужели вы не поняли той простой истины, что только согласие принять мое предложение может избавить вас от мучительной смерти?
– Понять-то понимаю, да не хочу ценою предательства вымаливать себе спасения.
– А разве я предлагал вам стать предателем? – с притворным возмущением спросил гестаповец. – Вспомните-ка, не говорил ли я вам о том, что подписка мне нужна только для самооправдания на тот случай, если мое начальство заинтересуется причинами вашего освобождения.
Допустим,- сказал Турханов. – Тогда объясните, пожалуйста, что заставляет вас проявлять обо мне такую заботу. Только не ссылайтесь на записку мистера Томсона, она фальшивая.
Иммерман хотел было оспорить такое мнение, но, будучи не уверенным в успехе, решил попусту не тратить времени.
– Хорошо, не стану скрывать от вас свое беспокойство в связи с последними сообщениями С фронтов. Надо быть готовым ко всему. Возможно, после войны мне самому придется искать заступничества среди нынешних врагов. Вот и подумал я: не откажете же вы мне в покровительстве, если сегодня сам избавлю вас от верной смерти.
«Бедняга,- не без насмешки подумал Турханов. – Ре шил заступников заготовить впрок. Так я и поверил волку в овечьей шкуре».
Однако до поры до времени он решил не обнаруживать свои подлинные чувства. «Пока я весь в его руках,- думал полковник. – Захочет – помилует, не захочет – казнит. А если я погибну, кто предупредит людей о той грозной опасности, которая готовится в секретных лабораториях профессора Вагнера? Вместо того чтобы эффектно подставить свою шею под топор палача, не лучше ли сначала попытаться перехитрить палача и остаться живым, чтобы продолжать борьбу за лучшее будущее человечества?»
– На войне всякое бывает,- неопределенно заявил он. – Благородный поступок одного из противников, конечно, может вызвать ответное чувство у другого, в том числе и чувство взаимной выручки. Но игра должна быть честной, а вы, обещая спасти мое тело, губите душу.
– То есть как это понять? – живо откликнулся Иммерман.
– Прежде чем выпустить на свободу, вы хотите взять с меня подписку о добровольном согласии сотрудничать с гестапо,- начал Турханов.
– Да,- перебил его фашист. – Но я говорил вам, что это чистая формальность. Еще раз заверяю вас, она нужна мне только как оправдательный документ. Поверьте мне, я не обманываю вас.
Допустим, получив подписку, вы действительно не убьете меня, хотя и нет полной гарантии в противном. Но можете себе представить мое положение, независимо от того, жив я или мертв, когда ваши архивы попадут в руки советских органов, в чем я нисколько не сомневаюсь? Если я буду тогда жив, меня арестуют как предателя, а если буду мертв, то навсегда будет опозорено мое имя Понимаете, даже родная мать будет вспоминать меня только с проклятием. – Заверяю вас, подписка никогда не попадет в архивы гестапо,- я ее уничтожу, как только вы переправитесь через швейцарскую границу,- пообещал Иммерман.
"- Думаете, это спасет меня от опасности? – спросил Турханов. – Советские люди не настолько наивны, чтобы не спросить у меня: «Почему фашисты- выпустили вас на свободу, когда убивали других тысячами? Не потому ли, что вы тайно сотрудничали с ними?» Подумайте, как тогда рассеять их сомнение?
– Не беспокойтесь. Если все произойдет по нашему плану, то никто не усомнится в вашей преданности Сове там,- заверил гестаповец.
Турханов хотел было возразить, но вдруг его осенила новая идея. «Конечно, враг меньше всего думает о моем благополучии,- решил он. – Но нельзя ли воспользоваться его планом для побега?»
– Хорошо. Тогда познакомьте меня с вашим планом,- попросил он.
– Мы не просто выпустим вас на свободу, а инсценируем ваш побег. Причем «бежать» вы будете не один, а в составе организованной группы. В пяти километрах отсюда имеемся небольшой населенный пункт, там проживает богатый землевладелец Хофбауэр. Сначала вас доставят на его ферму, где строится линия электропередачи. Там вы получите оружие, уговорите своих товарищей бежать из-под стражи, распропагандируете водителя грузовой машины и на его машине уедете в Швейцарию. Для того что бы картина побега не вызвала сомнения у ваших товарищей, мы инсценируем перестрелку с человеческими жертвами с обеих сторон Само собою разумеется, жертвы эти будут намечены заранее. Оставшиеся в живых по возвращении на родину несомненно будут превозносить вас как неутомимого борца за свободу. Люди же, доказавшие свою преданность идеалам свободы не на словах, а на деле, как нам известно, в Советском Союзе находятся вне подозрений.
– Заманчивый план,- загадочно улыбнулся Турханов. – Кто подбирает группу «заговорщиков» – вы или Эту задачу поручите мне?
– Подбирайте сами, но учтите, чтобы после репатриации на родину они были бы способны помочь вам завоевав доверие у вашего начальства. Вы же должны наметить и тех, которые пострадают при перестрелке.
– Наметить-то можно, но, как говорится, пуля слепа, она может попасть в любого из нас. Не беспокойтесь. Охрана будет знать, в кого стрелять. Обо всем этом мы с вами договоримся в соответствующее время. Если вы в принципе согласны со мной, то мо жете возвратиться в изолирблок и приступить к подбору «сообщников». Сколько времени понадобится вам на это? -спросил гестаповец.
– Я еще не успел познакомиться с людьми, но, если постараться, думаю, за три-четыре дня мне удастся справиться с делом.
– Хорошо,- согласился Иммерман. – В крайнем случае мы поможем вам. У нас имеются подробные характеристики на всех хефтлингов, поэтому можем выбрать на любой вкус.
С этими словами он поднялся с места и пошел искать дежурного, чтобы едать заключенного. Когда за ним захлопнулась дверь, Фанни не стала скрывать свое беспокойство.
– Послушайте, Турханов, вы во всем согласны с шефом? – спросила она шепотом.
– В чем именно? – прошептал полковник.
– Неужели вы дадите ему подписку?
– Я выразил согласие только на побег.
– Это другое дело,- с облегчением вздохнула девушка. – А я думала, что вы готовы сложить оружие…
В это время в дверях появились шеф гестапо и дежурный офицер.
– Следуйте за мной! – предложил дежурный, смерив Турханова своим обычным высокомерным взглядом…
На обратном пути из Маутхаузена, сидя за рулем своего «мерседеса», Иммерман начал насвистывать мелодию фашистского гимна, что обычно свидетельствовало о его прекрасном расположении духа.
– Вам весело? – с раздражением спросила Фанни.
– , Еще бы! – гордо вскинул полову штандартенфюрер. – Полководец, выигравший трудную битву, вправе веселиться. Уломать такого противника, как этот Турханов, сама знаешь, дело не шуточное.
– Простите, дорогой Рудольф, мне кажется, еще рано торжествовать победу. Когда в камере мы остались од ни, он сказал, что›не даст подписки.
Слова девушки гестаповца привели в ярость.
– Тогда не видать ему свободы как собственных ушей,- сердито пробормотал он.