— Дорогая сеньорита, вы не оставляете мне выбора. Как бы сильно мне ни хотелись повести вашу племянницу к алтарю, я не могу сделать этого.

— Так вы женаты? — подозрительно спросила Абигайль и, когда вместо ответа он покачал головой, кивнула: — Так я и знала. Вы обручены с сеньоритой Вальдес?

Хоакин задумчиво посмотрел на нее.

— Вы опять напомнили мне о моей родственнице, — усмехнувшись, сказал он, — но, так или иначе, я отвечу на ваш вопрос, потому что уважаю ваше глубокое беспокойство о племяннице. — Он взял шляпу и положил ее на колени. — Я вдовец уже много лет и не обручен ни с кем. Есть другие причины, по которым я не могу выполнить вашу просьбу. — Хоакин поднял руку, чтобы остановить Абигайль, прежде чем она задаст новый вопрос. — А теперь до свидания. Приношу свои извинения за то неудобство, которое, возможно, причинил вам обеим.

Повернувшись, он направился к двери, и Хеллер, нагнув голову, проводила его затуманенным взглядом.

Сидя на кровати, Хеллер рассеянно смотрела в окно на медленно заходящее солнце. Теперь уже она не сомневалась — ее чувство к дону Рикардо было больше чем страстью. Неужели она влюбилась? У нее никогда не было подобного опыта, и она сомневалась, что такое явление действительно существует: любовь казалась ей скорее фантазией, нежели реальностью.

Элизабет Пенниуорт всегда учила оценивать ситуацию как бы со стороны. Закрывая глаза, Хеллер воображала себя в кольце рук дона Рикардо и пыталась вспомнить точно, что она испытывала физически и эмоционально. Покалывающие ощущения, скачки пульса, спазмы внутри — все это она рассматривала как очевидный результат страсти, вспыхнувшей в ней.

Ее не оставляла потребность быть около него, печаль оттого, что она не может оказаться рядом с ним, чтобы выразить ему свою нежность и заботу, которую до этих пор чувствовала только к Абигайль.

Хеллер попыталась вообразить приезд домой, в Бостон, продолжение жизни без него, и тут же ей стало ясно, что она всегда будет задаваться вопросами: где он, чем занят и с кем?

Размышления Хеллер прервались, когда в комнату вошла ее тетушка: одетая в длинную ночную рубашку, с седыми волосами, заплетенными в косу, лежащую на правом плече, Абигайль вполне могла бы сойти за привидение.

— Я хочу кое-что обсудить с вами, Хеллер Пейтон, — торжественно провозгласила она с порога.

Невольно вздохнув, Хеллер встала и начала заплетать волосы.

— Пожалуйста, тетушка, не сейчас. Я знаю, что была не права, подвергая опасности свою репутацию, и вашу тоже. — Она не смогла сдержать слез. — Если бы вы тогда не вошли…

— Детка, пожалуйста, будь любезна, позволь мне сказать. Честно говоря, дорогая, иногда ты ведешь себя как глупая старуха.

Хеллер снова глубоко вздохнула, пожала плечами и, облокотившись на высокую дубовую спинку кровати, вытерла глаза тыльной стороной ладони, тогда как ее тетя, наклонив голову, не спеша села в кресло-качалку.

— Прежде всего позволь мне напомнить, что я знаю тебя лучше, чем кто-либо, возможно, даже лучше, чем ты сама, — начала Абигайль, не замечая кислой мины на лице Хеллер. — Будучи ребенком, ты видела то, что ни один человек в столь нежном возрасте не должен видеть. Не сомневаюсь, ты можешь рассказать мне такие истории, от которых у меня волосы встанут дыбом, и все же после тщательного обдумывания я пришла к заключению, что есть некоторые вещи, о которых ты, очевидно, совсем ничего не знаешь, и другие, которые ты неправильно истолковываешь.

— Не понимаю, о чем вы говорите. Какое это имеет отношение к случившемуся между доном Рикардо и мной?

— Самое прямое, дорогая. Все начинается с нашей незабвенной Мары О'Шей. Интересно, знала ли ты ее такой, какой она была в действительности?

Упоминание о матери заставило Хеллер напрячься.

— Ну конечно, я знала ее — как-никак мне довелось прожить с ней целых двенадцать лет.

— А теперь скажи: любила ты ее или ненавидела? — безжалостно спросила Абигайль.

Хеллер покраснела от возмущения, но она не могла сказать неправду.

— Ненавидела. — Резко выдохнув страшное слово, она чуть не захлебнулась от рыданий.

Абигайль выпрямилась в кресле.

— Так я и думала. Тебе непременно следует простить ее, Хеллер, и простить себя за эту ненависть. Ты тогда была ребенком и не могла знать правду…

— Я не хочу обсуждать это! — Хеллер отвернулась и уставилась в стену.

— Нет, мы должны, нравится тебе это или нет. Пришло время прояснить все до конца, чтобы потом забыть раз и навсегда. Например, вряд ли ты знала, что твоя мать была наследницей большого состояния, когда встретила моего брата, Джеральда… — Абигайль задумчиво посмотрела куда-то вдаль. — Но мой дорогой брат оказался негодяем и игроком, чего я до сих пор очень стыжусь. Наш отец знал это, и именно по этой причине оставил его состояние мне. Джеральд, конечно, имел приличное содержание, но он постоянно жаловался на нехватку средств. В конце концов он начал занимать деньги у твоей матери, чтобы расплатиться со своими карточными долгами, обещая возвратить их в самый короткий срок. Он брал и брал, пока у нее совсем ничего не осталось, кроме дома. В своем последнем письме Джеральд признал свои грехи и попросил, чтобы я приютила Мару в Бостоне и поддержала ее. Пока он не закончит образование. К сожалению, к тому времени, когда я получила письмо и собралась ехать в Нью-Йорк, твоя мать переехала, и никто из соседей не мог мне сказать куда. Я часто задаюсь вопросом, как все обернулось бы, если бы я нашла ее и привезла к себе; возможно, в этом случае все сложилось бы совсем по-другому.

Потрясенная рассказом тетушки, Хеллер, стоя у окна, рассеянно смотрела на ночное небо.

— Почему она не написала тебе? Не попросила помощи? Ты помогла бы ей, ведь так?

— Да, конечно, помогла бы, но твоя мать была очень упрямая и гордая женщина, такая же, как ты, Хеллер. Джеральд так и не сделал ей предложения, поэтому она ничего не знала о его намерениях жениться. Он лишь обещал и когда не вернулся… вероятно, Мара подумала, что он бросил ее.

— Это не причина становиться шлюхой.

— Возможно, но я хочу, чтобы ты спросила себя, был ли у нее выбор. Она была ирландкой — а ты знаешь, как относятся в Нью-Йорке к ирландским иммигрантам. Мужчине очень повезет, если он сможет найти работу. Но что делать женщине? Твоя мать оказалась нищей — Джеральд украл все, что у нее было. И она была беременна. Какую работу она могла получить? Прислуги? Посудомойки? Возможно, Мара пыталась найти работу, но не смогла; мы теперь этого уже никогда не узнаем.

— Почему ты говоришь мне об этом сейчас? — В голосе Хеллер звучало холодное отчаяние, которое она испытывала всякий раз, когда думала о матери.

— Дитя мое, я отлично вижу, что ты делаешь с собой. Ты думаешь, будто любовь к мужчине превратит тебя в шлюху Жаль, что я не поняла этого раньше, — Абигайль затрясла головой, — ведь это все объясняет! Вот почему ты никогда не хотела ходить на приемы и балы, избегала любого мужчину, который уделял тебе внимание, и, наконец, почему ты решила следовать по моим стопам. Ты дала обещание своей матери стать леди и превратила это в крестовый поход против себя самой.

Хеллер медленно повернулась.

— Крестовый поход?

— Да, именно так! Тебе во что бы то ни стало хотелось поехать в Сан-Франциско, лишь бы доказать себе и этой Пенниуорт, что ты — леди.

— Неправда!

— Правда, и кому как не тебе знать это! Пойми же, женщина может быть леди и без достижения высокого социального положения. — Абигайль поднялась с кресла, подошла к кровати и села рядом с племянницей. — Женщина также может быть леди и одновременно любить мужчину. Твоя мать была такой женщиной… и я тоже.

Глаза Хеллер широко раскрылись, она не отрываясь смотрела на тетушку.

— Так или иначе, пришло время тебе осознать, что я — вовсе не образец добродетели, как ты, кажется, воображаешь. Когда-то я была молода и безумно влюблена в полковника из Вест-Пойнта. Так случилось, что для него это были, так сказать, тактические маневры, и когда я узнала об этом, то почувствовала себя полностью опустошенной. Теперь я могу с сожалением констатировать, что это была моя первая и последняя любовь… однако же, поверь, я не настолько наивна, чтобы не распознать сильное влечение мужчины и женщины. Ты близка к тому моменту, когда окончательно влюбишься в дьявольски красивого дона Рикардо; все произойдет независимо от твоей воли и очень скоро, признаешь ты это или нет. Не надо трясти головой, молодая леди: ты прекрасно знаешь, что я права, так же как я была права в отношении этого мерзкого Гордона Пирса, который, между прочим, лгал нам с того самого момента, как представился. Я села и спокойно обдумала все его противоречивые заявления. Если необходимо, я расскажу тебе о них, но сейчас ты должна как можно быстрее определиться с доном Рикардо.

Хеллер все еще не могла прийти в себя от услышанного.

— Ты хочешь, чтобы я не отталкивала его и позволила ему за мной ухаживать?

— Мне было бы крайне неприятно видеть, как ты его теряешь. Думаю, он вполне подходящий муж для тебя.

— Но я не хочу замуж. И кроме того, он не джентльмен!

— Я не слепая, Хеллер, и знаю точно, каков он. Безудержный авантюрист, но также и человек чести.

— А я утверждаю, что между нами нет ничего — одна только похотливая страсть. — Хеллер спрыгнула с кровати и начала мерить шагами комнату.

Глаза Абигайль расширились от удивления.

— Где ты набралась всего этого? — Она предупреждающе подняла руку. — Не говори ничего, я знаю, Элизабет Пенниуорт! — Старушка презрительно фыркнула.

Хеллер доверительно накрыла своей рукой руку Абигайль.

— Нет, тетушка, это так мама называла свое чувство, разговаривая с ночными посетителями. Она поясняла, что так ей проще выжить.

Абигайль побледнела.

— Это только еще раз доказывает то, что я сказала. Твоя мать использовала свой лучший ресурс — себя, — чтобы обеспечить еду и кров для вас обеих. Ради Бога, Хеллер, обдумай не спеша и тщательно мои слова, и ты сама все поймешь. Твоя мать была хорошей женщиной. Несмотря на то, что она делала, и хватит обвинять ее! Мы поговорим снова, но позже. — Она поднялась и направилась к двери, бормоча себе под нос: — Несносная девчонка. И страшно упряма, страшно!

Дверь между комнатами захлопнулась, затем снова отворилась.

— Не забудь о дневнике! — Голова Абигайль скрылась, на этот раз окончательно.

Хеллер машинально кивнула. Она чувствовала невыносимую усталость; единственное, чего ей хотелось, — это поскорее лечь спать. Главное, не думать больше ни о чем: ни о Гордоне Пирсе, ни о музее, ни о голове в банке, ни о доне Рикардо… ни о матери.

Но как она может перестать думать о вещах, которые так важны для нее?

Она вдруг вспомнила о жизнеописании Хоакина Мурьеты. Чтение наверняка отвлечет ее, вот только надо вспомнить, куда она положила книгу.

Хеллер принялась осматривать комнату, но книги нигде не было, должно быть, она оставила ее в кебе.

С досады вздохнув, она быстро разделась и легла. И вскоре вопреки ожиданиям уже спала глубоким сном.

Удалившись к себе в комнату, Абигайль начала готовиться ко сну. Часом позже, когда она уже расстелила постель, раздался стук в дверь и на пороге появился богато одетый китайский мальчик; в руках он держал чрезвычайно красивый букет: такого, пожалуй, ей раньше никогда не доводилось видеть.

— Босс просит простить, что он ломает зонтики. Он просит передать, что ему жаль…

Когда Абигайль благосклонно кивнула, мальчик прошел в комнату и поставил букет на пол, а затем с поклоном удалился.

Абигайль как зачарованная смотрела на красочный букет. Зонтики! Дюжина, каждый разного цвета — некоторые гофрированные и с тесемкой, один с бахромой, другой полосатый, зонтик, который напомнил китайскую пагоду…

Она рассмеялась. Какой умный человек этот дон Рикардо. Как ловко он пробудил в ней желание снова стать молодой! Высокий, с мощной мускулатурой и темным загаром… Если бы только она могла заставить Хеллер видеть то, что видит сама! Они были бы хорошей парой и родили славных детей…

Абигайль в расстройстве развела руками, затем быстро прошла в смежную комнату, намереваясь рассказать Хеллер о букете. Найдя свою племянницу спящей, она все же решила, что лучше пока оставить девочку в покое, и, на цыпочках вернувшись назад, осторожно закрыла дверь между комнатами.

Сны Хеллер были заполнены неопределенными образами и странными звуками. Со стороны доносились мягкие шаги и шепот голосов, затем кто-то зажал ей рот… Она проснулась. Китаец с длинной черной косой и злобным выражением на лице склонился над ней. Она кинулась к противоположной стороне кровати, как оказалось, только для того, чтобы столкнуться с другим человеком, который держал угрожающе сверкавший нож.

Крик вырвался из ее горла, но тут же оборвался — рука, в которой была тряпка, заткнула ей рот. Сильный запах заполнил ноздри, губы обожгло сладковатым приторным вкусом. Затем все исчезло.

Лютер Мейджер одну за одной отсчитывал золотые монеты, и они со звоном падали в открытую ладонь Кантона Чарли.

— Триста восемьдесят, триста девяносто, четыреста.

Китаец вскинул голову.

— Девочки-рабыни — четыреста. Украсть белую девчонку — шестьсот. Вы платить, или я посылать таня.

— Что?! Угрожать мне? Ах ты, сукин сын, обманул меня на последних трех девках, а теперь забыл про должок? Это все, что тебе причитается. Бери и проваливай! — Лютер схватил со стола кнут и замахнулся.

Чарли отпрянул, затем быстро повернулся и, бормоча проклятия, направился к лестнице; при этом его коса раскачивалась из стороны в сторону, как крысиный хвост.

Лютер знал: произнесенные только что угрозы не были пустыми словами, но золото значило для него слишком много, и он не мог им разбрасываться. Положив кнут, он подошел к кровати, на которой спала Хеллер.

В тот момент, когда она появилась перед ним в холле гостиницы, Лютер сразу понял: это было то, что он искал. Богата, красива, образованна — идеальная жена для энергичного бизнесмена из Сан-Франциско. Если бы не инцидент в музее, Хеллер в конечном счете приняла бы его приглашение и приехала к нему, чтобы увидеть коллекцию, но он тогда потерял голову и выставил себя дураком перед этим проклятым мексиканцем.

Едва он позволил вернуться воспоминаниям, как его рука задергалась: пуля Монтаньоса, задев указательный палец, оставила на нем большой уродливый шрам.

Единственным положительным результатом посещения музея было то, что он видел голову. Без сомнения, она принадлежала Мурьете и даже в столь уродливом виде сохранила его черты.

Улыбаясь, Мейджер склонился над Хеллер и начал раздевать ее.

— После того как я пересплю с вами, мисс Пейтон, вы будете умолять меня жениться на вас!

Когда все, кроме сорочки, было снято, он отступил и пристально взглянул на нее. До этого момента он думал не о физическом наслаждении, а только лишь о ее согласии выйти за него замуж, но неожиданно пробудившееся влечение заставило его подумать, что он близок к возвращению былой формы.

Не зная, когда точно закончится действие эфира, Мейджер продолжал целовать и трогать ее, понимая, что вряд ли сможет делать это после того, как она проснется.

Одинокий всадник упорно скакал на восток и натянул поводья, лишь когда достиг залитого лунным светом горного хребта. В течение долгого времени конь и наездник стояли неподвижно, созерцая реку, вдыхая прохладный ночной воздух.

Наконец Хоакин спешился, вытащил лопату и, расседлав Тигра, отпустил его пастись на весенней траве, в то время как сам принялся выполнять весьма неприятную задачу: ему предстояло захоронить голову Карильо. Раз за разом он яростно втыкал лопату в землю: ему не дано было изменить свершившееся, но он мог по крайней мере положить конец кощунству. Хоакин взял мешок, опустил его в могилу и, быстро отступив, перекрестился, а затем помолился о бессмертии души умершего друга. Но даже молитва, которая могла бы ослабить боль, не уменьшила его гнев и не успокоила ненависть; зато чувство вины только еще больше усилилось.

На месте Карильо должен был быть Хоакин, он понял это благодаря книге, которую купила Хеллер. Он положил ее в карман, когда они возвращались в гостиницу, и прочитал по возвращении в свой номер. Автор объединил факты с выдумкой, и тем не менее из них можно было извлечь некоторое понимание случившегося. Тогда рейнджеры искали Хоакина и ошиблись…

— …У тебя усталый взгляд, амиго. — Лино Торал протянул ему кружку черного кофе, затем подбросил немного дров в огонь.

Хоакин нахмурился.

— Я беспокоюсь за Карильо. Он должен был уже вернуться.

Лино посмотрел в сторону тянувшихся к небу острыми пиками скал.

— Сейчас он в пути и, может быть, уже где-то рядом.

Проследив за его взглядом, Хоакин увидел, как Джек Гарсиа помахал ружьем — сигнал о том, что приближается дружественный всадник. Он быстро допил остаток кофе и отставил кружку. Наконец-то Карильо вернулся с новостями о суде над Лютером Мейджером!

Хоакин Карильо лихо проскакал в лагерь. Двух Хоакинов часто принимали за братьев; они были ровесниками, одного роста и сходной комплекции.

Мурьета схватил узду лошади.

— Наконец-то!

Карильо перебросил ногу через седло и спешился; он выглядел утомленным и сердитым.

— Плохие новости, друг. Судья обвинил Мейджера в грабеже и приговорил его к длительному заключению.

Хоакин поклялся отомстить за Роситу, но пока только трое из четырех убийц были мертвы. А Лютер Мейджер раз за разом ускользал от него. В последнем случае удача, казалось, изменила Мейджеру, его час уже близок, и вот теперь… Теперь снова предстояло долгое ожидание…

Лино негромко окликнул его:

— По-моему, это не так уж плохо. Гринго в тюрьме, и ты можешь жить спокойно.

— Пока он дышит одним со мной воздухом, у меня нет жизни! — Хоакин скрипнул зубами. — Мейджер и его друзья забрали ее, когда убили Роситу…

Выстрел все трое услышали одновременно и разом обернулись.

— Рейнджеры! — громко выкрикнул Лино.

Лагерь мгновенно превратился в растревоженный муравейник.

Хоакин вытащил свой длинноствольный «кольт», проверил его и заткнул за пояс, затем направился к Джеку Гарсиа.

— Они далеко ? — спросил он у караульного.

Выравнивая дыхание, Гарсиа ответил:

— Уже в ущелье.

— И сколько их?

— Пятнадцать — двадцать, точно не знаю. Их лошади поднимают много пыли.

— Они упорны, как собаки, преследующие лисицу, — произнес Хоакин.

Ему было отлично известно, что это только вопрос времени, когда капитан Лав и его калифорнийские ищейки возьмут след. Он долго водил их за нос, снабжая фальшивой информацией, так что они начинали ездить по кругу, преследуя самих себя; но капитан был не дурак: быстро все поняв, он стал думать так же, как главарь бандитов, предугадывая каждый их шаг.

— Пусть люди будут готовы и ждут моего сигнала, — приказал Хоакин, — рейнджеры не могут знать наверняка, кто перед ними, и не станут стрелять, пока мы не дадим им повода.

Рейнджеры искали его в течение почти трех месяцев, и он молился, чтобы их терпению не пришел конец, в противном случае ему придется отдать им то, чего они хотят, — себя.

Секундой позже его мысли были прерваны стуком копыт и отряд рейнджеров въехал в лагерь, держа оружие наготове.

Хоакин Мурьета, Хоакин Карильо и Лино не спеша направились к всадникам.

— Кто-нибудь из вас, мексиканцев, понимает по-английски ? — прокричал командир отряда, в котором Мурьета сразу признал капитана Гарри Лава, назначенного губернатором Биглером командовать рейнджерами.

Надвинув сомбреро на глаза, он вышел вперед.

— Си, сеньор, я говорю на вашем языке. — Ему пришлось отвести взгляд, чтобы капитан не заметил затаившейся в них ненависти.

Со своей гнедой Лав пристально взглянул на мексиканца, и высокомерная улыбка тронула уголки его губ под густыми черными усами.

— Хорошо, — сказал он после длительной паузы. — Куда вы направляетесь и где ваш главарь ? — Его голос звучал почти радушно.

— Мы едем в Лос-Анджелес продавать лошадей. Затем вернемся домой, в Мексику, — ответил Хоакин, несколько преувеличивая свой акцент.

— Табун лошадей? Сколько голов?

— Триста.

— Заберете ваши песо, затем домой, а ? Вам не нравится Калифорния ?

Хоакин знал, в какую игру играет Лав, — он и сам иногда играл в подобные игры.

— Мы, как это… соскучились по дому.

— Тоска по дому? Вы тоскуете по дому? — Лав рассмеялся.

Мурьета с достоинством кивнул:

— Да.

Капитан оглянулся и бросил через плечо:

— Ну разве это не умиляет ? Даже заставляет пролить слезу, не правда ли ребята ?

Всадники позади него закивали, послышался хохот.

Внезапно лицо Лава стало серьезным.

— Я ищу мексиканца по имени Хоакин. Подумайте хорошенько, может быть, кто-нибудь из вас знает его? А может быть, он здесь, среди вас?

Ответом на его вопрос было молчание.

— Вы понимаете, что я говорю, мексикашки?

— Си, сеньор, — ответил за всех Мурьета, — но в Мексике очень много людей с таким именем.

— Барнес! — выкрикнул Лав, и от отряда мгновенно отделился небольшого роста человек; ведя свою лошадь в поводу, он торопливо подошел к началу колонны. — Ты говорил, что однажды видел этого Хоакина. Посмотри, нет ли его здесь?

Глаза Барнеса пробежали по лицам мексиканцев и остановились на Хоакине Мурьета.

— Вот этот, точно он!

— Нет, ты ошибаешься, я — Хоакин! — Карильо оттолкнул Мурьету в сторону и сделал шаг вперед.

— Он лжет, — сказал Мурьета, заслоняя Карильо собой и снимая сомбреро. — Я тот человек, которого вы ищете. — В тот же момент он издал пронзительный свист — это был сигнал Гарсиа и остальным к атаке.

Реакция рейнджеров была мгновенной: они пришпорили лошадей. Их оружие изрыгало пламя.

Сбрасывая мексиканские накидки, Лино и Хоакин Карильо выхватили оружие и открыли стрельбу по отряду, обеспечивая отход своему командиру.

Хоакин укрылся за валуном и тоже начал стрелять. У него и его людей были только шестизарядные револьверы, в то время как рейнджеры пользовались ружьями, револьверами и дробовиками. Сквозь туман оружейного дыма Хоакин видел, как Гарсиа, получив в грудь пулю, медленно осел на землю; другие его сподвижники бежали в заросли кустарника, где всадники не могли их догнать.

Лошадь Лава отчаянно заржала и встала на дыбы, когда пуля Хоакина задела ее бедро, а сам капитан, упав на камни, потерял сознание. Не теряя времени, Хоакин бросился на край лагеря, где были привязаны лошади; накинув на Тигра уздечку, он вскочил в седло и помчался галопом по каменистой насыпи, преследуемый градом пуль, певших ему о смерти. У него не было ни малейших сомнений в том, что, если ему не удастся уйти, он покойник.

Конь, вынеся его к реке, сделал отчаянный рывок. Хоакин чувствовал, как вытянулись передние ноги коня, как задние отрываются от земли…

В этот момент пуля, тоненько просвистев, попала в шею жеребца, и он рухнул в воду, а Хоакин, перелетев через его голову, очутился на другой стороне горной речки. Преодолевая невыносимую боль, он открыл глаза, ощупав правую ногу, понял, что она сломана. Кроме того, у него, кажется, был прострелен бок, отчего поверх рубашки расплывалось красное пятно.

Посмотрев наверх, Хоакин увидел двух рейнджеров, стоявших на насыпи; из стволов их ружей струился легкий дымок. Оба не спеша перезаряжали оружие, один из них прицелился…

Два «кольта» выплюнули огонь, вгоняя по пуле в тела рейнджеров. Выступив из-за дерева, Лино подобрал их ружья и повел лошадей к речке.

— Тигр… — Хоакин, сжав зубы, некоторое время смотрел на жеребца. — Дай мне свой револьвер, — наконец попросил он Лино.

— Позволь, я сделаю это. — Лино прицелился.

— Нет! Я должен сам. — Подставив плечо, Лино помог Хоакину подойти ближе к коню, из шеи которого лилась широкой красной струей кровь.

— Прощай, старый, друг! — Хоакин направил ствол в ухо Тигра. — Я буду тосковать по тебе. — Он нажал на курок. И жеребец, дернувшись, замер.

— А теперь нам пора уходить! — Лино потянул Хоакина за собой. — Рейнджеры будут здесь с минуты на минуту.

— Тебе надо уходить. У меня сломана нога, и вместе мы не сможем спастись. Оставь меня здесь, друг мой, не забудь оставить мне ружье.

Лино пытался возразить, но Хоакин был непреклонен.

— Ты сделаешь так, как я говорю! — Он протянул руку и взял оружие.

Лино некоторое время смотрел на Хоакина, видимо, не зная, как поступить, затем махнул рукой, повернулся и полез вверх по склону.

Хоакин откинул голову назад и, прислонившись к стволу дерева, стал рассеянно смотреть перед собой, пытаясь угадать, что придет сначала: рейнджеры или смерть от потери крови. Вскоре оружие выпало из его рук…

Нежный восточный ветер, пролетая по Арройо-Канта, унес слова умирающего Хоакина:

— Прости меня, Росита, я не сумел сдержать обещание, потому что…

— …умер. — Хоакин отвел глаза от могилы Карильо и посмотрел в розовеющее небо. Мир готовился к новому дню. Хоакин хотел коснуться простершегося перед ним невидимого будущего, но что-то сдержало его. Удастся ли ему когда-либо освободиться от прошлого и войти в новый день без призраков?

Уходя от могилы, Хоакин повернулся лицом к ветру. Он чувствовал пряный запах, солоноватый вкус на губах, и это была единственная вещь, которая успокаивала его.

Собравшись с силами, он позвал Тигра, получившего свое имя от того, погибшего, спасая его, поднялся в седло и помчался назад, в город.

Солнце было уже высоко, когда Хоакин вернулся в гостиницу. Проходя по холлу, он велел клерку принести завтрак и как можно скорее приготовить ванну, затем, перепрыгивая через ступеньку, поднялся вверх по лестнице.

Открыв дверь в свою комнату, он увидел Лино, который, сидя в кресле, не спеша потягивал кофе.

— Я уже подумал, не случилось ли с тобой чего, — сказал он, внимательно разглядывая друга.

Глаза Хоакина вспыхнули, но его ответ прозвучал совершенно равнодушно:

— Я прогуливал Тигра — коню нужно было размяться.

Лино отставил чашку в сторону.

— У него дух его предшественника?

— Трудно сказать, он еще молод. Время покажет.

— Не забудь, ты обещал мне его первого жеребенка.

Хоакин снял жакет и расстегнул рубашку.

— Я не забыл. Но что, если от него родится только кобыла?

Глаза Лино подозрительно сузились:

— Ты обещал моего жеребенка кому-то еще?

— Нет. Я только подумал, что, если не будет никаких жеребят, ты должен приготовиться взять кобылу.

Лино ощетинился:

— Почему не будет жеребят? Первый Тигр произвел семь жеребят, второй — пять.

Хоакин развел руками:

— Никогда не знаешь наверняка.

В комнату внесли ванну, воду, завтрак, и это приостановило беседу. Хоакин отсчитал маленькой армии мальчиков чаевые и поспешил выпроводить их за дверь, затем, раздевшись по пояс, сел к столу и принялся за завтрак.

— Я разузнал, кто такой Хендерсон — он был начальником Сан-Квентина несколько лет назад, — небрежно сообщил Лино.

Хоакин повертел вилку в руке.

— Начальник, хм?

— Мейджер, очевидно, подкупил его, чтобы очистить тюремные отчеты.

— Это на него похоже. Интересно, где он взял деньги для взятки?

— Если верить сыщикам Уэллс-Фарго, из того, что он украл, далеко не все было найдено. Того, что осталось, вполне хватило и для его дорогого освобождения из Сан-Квентина, и для исчезновения отчетов.

— И что же, они планируют провести расследование?

Лино кивнул.

— Полагаю, оно уже начато. Лютера Мейджера должен навестить агент, если уже не навестил. — Его рот скривился в ухмылке. — Все, кажется, идет так, как мы рассчитывали. Между прочим, я встретил мисс Пейтон на балу прежде, чем там появился ты. Должен признать, она красива… — Лино замер в ожидании ответа.

— Разве? — безразлично произнес Хоакин.

— Да. Ты об этом не говорил. Ты также не потрудился упомянуть, что влюблен в нее…

Хоакин оттолкнул тарелку и встал.

— Друг мой, не пытайся изображать знатока человеческих душ — тебе это не идет. — Он стянул штаны и ступил в ванну.

— Ладно, не обижайся! — Лино тоже поднялся и направился к двери.

— Постой! Что случилось с Хоакином Карильо?

Лино замедлил шаги.

— Он умер в Канта. А в чем дело?

— Я думал, что он спасся.

— Нет, он не смог. Почему ты спросил?

— Я видел его вчера.

— Ты видел его? Это невозможно.

— В музее доктора Джордана, экспонат № 563. Только имя они написали неправильно — Хоакин Мурьета.

Лино опустил глаза.

— До меня доходили слухи о голове, которую рейнджеры обменяли на награду, но, клянусь тебе, я не знал, что это был Карильо. — Голос Лино задрожал. — Мы должны кое-что сделать для него…

— Я уже обо всем позаботился, друг. Теперь он покоится с миром.