О приходе Дейва в группу и первом совместном концерте

Всё ещё находясь в Японии, мы решили продолжить тур по Австралии, где встретимся с Зандером Шлоссом. Он-то и займёт место Джона. Зандер талантливый гитарист, который может читать по нотам и записывать ими музыку. Он схватывал всё налету с помощью своей безумной, проникновенной и комичной чувствительности. У нас было семь дней, чтобы обучить его достаточному количеству песен, чтобы как следует оторваться на наших австралийских концертах.

Зандер встретил нас в Сиднее, и мы начали интенсивные репетиции по два раза в день. Но спустя четыре дня нам с Фли стало понятно, что ничего не получится. Зандер правильно играл все песни, но это всё равно не было похоже на Red Hot Chili Peppers. В тот момент мы решили, что лучше отменим концерты, чем предстанем перед людьми в некой половинчатой версии.

Когда мы рассказали об этом Зандеру, он был опустошён. Можно было подумать, что он был в группе четыре года, а не четыре дня.

— О Боже, только что вместо того чтобы иметь богатейшее и самое необыкновенное будущее, я снова вернулся на исходные позиции, плюс я в восьми тысячах миль от дома, — сказал Зандер, — Мне хотя бы обратный билет дадут?

Мы пообещали не бросать его так и на несколько дней остались в Австралии, где вдоволь насладились великолепной и прекрасной погодой.

Я дружил с Гриром Гаворко, новозеландцем, который был членом нашей команды. И когда он показывал мне фотографии из его недавней поездки в Таиланд, я подумал: «Я в Австралии, Голливуд где-то очень-очень далеко. Я понятия не имею, что будет с моим будущим, потому что в данный момент у группы тяжёлые времена. Моё левое яйцо в лице Джона Фрусчанте отделилось от моей промежности. Так почему бы мне не поехать в Таиланд одному?

Грир порекомендовал мне некоторые острова в Сиамском заливе. И я полетел в Бангкок, там переночевал в отеле при аэропорте, а затем отправился на юг, где уже на лодке добирался до Ко Самуи. Это был прекрасный остров, погода была отличная, но место изобиловало ужасными европейскими вечеринками, люди походили на животных. Там был кокаин, отвратительная музыка, а красивые полуголые женщины были под кайфом от экстази. Приехав в Таиланд я не хотел погружаться в этот техно-фантазийный мир, поэтому отправился на следующий остров, Ко Фа Нган. Он был немного более спокойным и красочным, но я по-прежнему был недоволен. Местные жители посоветовали мне поехать на Ко Тао, маленький остров, где вообще не было отелей.

Ко Тао оказался именно тем местом, о котором я мечтал. Я арендовал у тайской семьи маленький домик, провёл там неделю и каждый день занимался подводным плаванием. Уезжая с острова, я чувствовал себя перезаряжённым, очищенным и готовым к тому, чтобы адекватно воспринимать уход Джона. Как только я вернулся, мы с Фли начали думать, что делать дальше. Мы знали одну лос-анджелесскую группу Marshall Law, которая состояла из двух братьев, басиста Лонни Маршалла и гитариста Арика Маршалла. Оба парня были причудливыми, странными и одарёнными в отношении игры на своих инструментах. Родом из Южного Централа района, они были наполовину чёрными, наполовину евреями, эдакие негроевреи. Я несколько раз видел их выступления, и то, как Арик играл на гитаре, особенно срывало мне крышу. Его стиль был фанковым, но в то же время хард-роковым и изобретательным.

Мы прослушали ещё нескольких людей, включая парня по имени Бакетхэд, который отыграл весь сет с надетым на голову ведром от кентуккийского жареного цыпленка, словно мы были в каком-то курятнике. Когда с нами джемовал Арик, это было весело и вдохновенно, поэтому, в итоге, мы приняли его. Он окунулся в наш безумный мир. Несмотря на то, что мы потеряли Джона, который был фундаментальной составляющей огромного успеха «Blood Sugar», промоутеры, канал MTV и вся музыкальная индустрия не верила в нашу кончину, ведь ничто не могло нас остановить. Нам предложили выступить в роли хедлайнера фестиваля «Лоллапалуза», самого большого события того лета в Америке. Кроме того, Линди договорился о наших июньских выступлениях на нескольких огромных европейских фестивалях.

К счастью для нас, Арик невероятно быстро всему учился. Он мог услышать песню по радио и через шестьдесят секунд уже играть с тем же настроем и духом, как и оригинал. Но поездка в Бельгию, спустя всего неделю его пребывания в Chili Peppers, и выступление перед семьюдесятью тысячами зрителей было настоящим крещением огнём. Он был ошеломлён. Арик практически никогда не выезжал за пределы Лос-Анджелеса и своего района, а теперь он оказался в экзотической стране в Северной Европе, где люди разговаривали на трёх языках.

Арик был глубоким интравертом, поэтому справлялся со всем этим давлением с помощью сна. Чувак просто спал день и ночь, а потом садился в автобус к месту концерта и спал ещё немного. Но на выступлениях он никогда нас не подводил. Он выходил и играл с полной отдачей.

Роль хедлайнеров «Лоллапалузы» была очень важной для нас. Фестиваль проходил во второй раз, и мысль о путешествии по стране с кучкой таких же маньяков как и мы, была чрезвычайно привлекательной. Всякий раз, когда ты являешься частью фестиваля, всё напряжение делится пополам. Даже если ты хедлайнер, тебе не приходится нести ответственность за всё шоу. Учитывая то, что у группы были нелёгкие времена, я благодарю Бога за то, на всех этих концертах мы были не одни. Плюс можно встретить разных интересных музыкантов, с которыми в других обстоятельствах, возможно, и не познакомился бы. Я никогда не был фанатом Ministry, но они не прекращали поражать меня каждый вечер. Я не понимал, как они после всего алкоголя, героина, кокаина и остального дерьма могли выходить на сцену и так зажигать.

После нескольких концертов, все начали джемовать друг с другом. Во время выступления Ice Cube мы с Фли часто выходили на одну песню. Мы танцевали и радовались оттого, что были частью этого мощного действа. Затем он присоединялся к нам на «Хайгер Граунд». Эдди Веддер из Pearl Jam пел бэк-вокал для Soundgarden, но в соответствии с его восприятием себя как слуги музыки, он стоял очень далеко, в глубине сцены. Чед играл на барабанах в одной из песен Ministry. На всем фестивале царила атмосфера любви, но это не относилось к группе Jesus and Mary Chain. Эти британцы были излишне агрессивными. Они выпивали бутылку виски на двоих днём, доставали всех и портили всем настроение. Однажды они зашли слишком далеко с парнями Ice Cube и получили хорошую взбучку.

Я подружился с игравшими на второй сцене гигантскими гангстерами из Самоа, которые назывались Boo-Yaa Tribe. Меня приводили в восторг их истории о войнах банд в восточном Лос-Анджелесе. Они рассказывали мне, что в друзей стреляли, а они могли несколько дней расхаживать с пулями внутри и даже не замечать этого, такими они были огромными. В конце тура я попросил одного из них выйти с нами на сцену во время Higher ground, он вышел и одной рукой поднял меня к себе на плечо. Я так и спел всю песню, сидя на его руке, как кукла.

Для концертов фестиваля «Лоллапалуза» мы добавили несколько особых элементов. В центре сцены мы сделали психоделичное, таинственно выглядящее колесо, закручивавщееся в спираль, это было для гипнотических целей. Но главной находкой были огненные шлемы, которые мы надевали для выхода на бис. Всякий раз, когда я думаю о выступлении, огонь приходит мне в голову, это такая зрелищная вещь, и она так подходит музыке. Я размышлял не об огромных пиротехнических системах, которые использовали Kiss или The Who. Я просто подумал, что будет круто, если мы наденем шлемы, изрыгающие огонь. Поэтому мы пошли к дизайнеру, которого знал Линди, и он придумал конструкцию серебряного шлема с фитилём на верхушке и трубкой, которая шла от фитиля к банке с пропаном, прикреплённой к ремню. У каждого из нас был клапан, с помощью которого мы могли контролировать интенсивность пламени.

Но когда вы имеете дело с огнём и механизмами его регуляции, провалов избежать сложно. Обычно мы могли рассчитывать на хорошее трёхфутовое перо огня, но случалось, что кто-то неправильно включал клапан, или пропана в банке оставалось мало. Тогда троих были бушующие вулканы на головах, а у одного трёхдюймовый огонёк подобный зажигалке бик, но сам он не подозревал, что его пламя так мало. Это разрушало всю картину. Зависть на почве огня.

На некоторых площадках пожарные пытались остановить шоу. Линди обычно приходилось иметь при себе немного лишних денег. Когда пожарные говорили ему, что нас могут оштрафовать за использование этих шлемов, Линди доставал бумажник и спрашивал: «Сколько?» В одном из городов сопровождавших нас девушек заставили надеть костюмы и шлемы пожарных, когда они поджигали нам шлемы. Марк Джонсон, наш тур-менеджер, иногда выглядел как настоящий Гомер Симпсон. Просто представьте Гомера, одетого в полную экипировку пожарного и пытающегося разобраться с нужными кнопками, чтобы зажечь огонь. Удивительно, что мы выжили в этом туре.

В сентябре 1992 года мы играли на вручении наград MTV и также получили две: за клип Give it away и за песню Under the bridge, выбранную зрителями. Это, должно быть, было странно для Арика, выходить на сцену и получать награду за работу Джона. Тем вечером мы были уверенными в себе, вызывающими и громкими. Когда мы поднялись на сцену для получения награды за лучшее видео Give it away, Фли симулировал мастурбацию. У меня же был список из тридцати человек, которых я хотел поблагодарить: художники, музыканты, режиссёры… И Сатана. Моя бабушка, которая жила во Флориде и была очень набожной христианкой, не поняла, что я просто пошутил, и отказалась от меня. Спустя некоторое время, я спросил маму, почему бабушка мне совсем не пишет. Мама сказала:

— Она думает, что ты продал душу дьяволу.

Мне пришлось отправить бабуле на восьмидесятилетие открытку, в которой я объяснил, что на самом деле не был сатанистом.

Той осенью мы полетели в Австралию и Новую Зеландию, чтобы отыграть концерты, которые мы ранее отменили. Несмотря на то, что мы ещё не набрали форму для стадионных выступлений, то были наши первые шоу в этих странах, и поэтому зрители были удивительно отзывчивыми. Как только мы ступили на новозеландскую землю, я сразу же влюбился в это место. Оно казалось мне вторым домом. Там было больше цветущей флоры, чем я где-либо видел, высокие величественные горы и очень мало людей. После окончания наших концертов, все тут же полетели домой, а я решил остаться и исследовать эту страну.

Я поселился в номере отличного отеля в стиле ар-деко на окраине Окленда и тусовался с Гриром, который был коренным киви. Однажды вечером, когда мы играли в бильярд, в комнату вошла длинноволосая брюнетка похожая на богиню из местных сказаний. Она встала у барной стойки и поглядывала на меня, я набрался смелости и подошёл к ней.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я, потому что она явно выбивалась из обстановки этого захудалого бара.

— Пришла, чтобы найти тебя, — объяснила она, — я слышала, ты в городе, и пришла за тобой.

Джули пришла за мной, никаких проблем. Мы провели оставшееся время вместе. Мы ездили в Роторуа посмотреть на огромные горячие минеральные озёра и грязевые пруды. Мы шли в национальный парк и занимались любовью на краю такого грязевого пруда, который представлял собой большой бурлящий котёл пара и грязи. В ноябре я отметил свой тридцатый день рождения на побережье в доме мистера и миссис Мёрдок, которые владели новозеландским отделением звукозаписывающей компании Warner Bros. Они организовали для меня прекрасный пикник на пляже. Это было и сладкое, и горькое время. Я был вдали от дома, окружённый практически незнакомыми мне людьми. Дела в группе шли отлично, но тоже как-то не так. С тех пор, как Джон ушёл, мы продолжали двигаться дальше, не обращая внимания на несовершенство, просто чтобы оставаться на плаву.

Я был одинок, у меня в жизни не было настоящей любви. Дружба со многими людьми закончилась. Джона не было рядом. Мы с Фли росли и развивались порознь. Боб Форест погрузился в свою собственную наркотическую зависимость. Я чувствовал себя одиноким человеком.

Ничто не заставляло меня вернуться домой, и я решил отправиться в путешествие на Борнео. Будучи ещё ребёнком, я много читал о самых отдалённых местах в тропических джунглях всего мира. Из всех этих мест, от Монголии и Папуа Новой Гвинеи до Тувы, Борнео поражал меня, как наиболее отдалённый и наименее подверженный влиянию западной культуры. Здесь ты можешь вернуться назад во времени и увидеть, какой была жизнь до изобретения промышленности и предметов комфорта.

Когда мы приезжали в Амстердам, я любил захаживать к удивительному мастеру татуировки по имени Хэнк Шиффмахер, также известному как Хэнки Пэнки. Он был культовой личностью в своей стране: философ андеграунда, художник, партнёр Ангелов Ада, любитель выпить, любитель наркотиков, любитель девушек, абсолютное воплощение голландской культуры. За многие годы Хэнк ввёл в мою кожу много чернил, и за это время мы стали довольно близко общаться. Поэтому, когда Хэнк предложил мне поехать на Борнео, чтобы изучить местные примитивные технологии татуировки и повторить путь голландского путешественника девятнадцатого века, который пересёк тропический лес острова, я, конечно, согласился. Я сравнивал себя с Маугли из «Книги Джунглей», представлял, как буду общаться с орангутангами, прыгать на лианах через реки, есть ягоды и встречаться с местными обнажёнными девушками. Я хотел быть настоящим человеком природы. В итоге всё получилось не совсем так, как я ожидал.

Мы договорились поехать через месяц. Сначала я подумал, что только я и Хэнк полетим в эти места обитания племени Панандайа, в котором, как сообщалось, вплоть до 60-х практиковался каннибализм. Но Хэнк взял с собой фотожурналиста, который думал что его фотографии важнее человеческих отношений и достоинства иностранной культуры. Он также пригласил Каспара Милктоуста, который часто заглядывал в его тату-салон и никогда раньше не выезжал за пределы Голландии.

Вот такой разноплановой командой мы и встретились в Джакарте, Индонезия, чтобы распланировать нашу поездку. Мне не нравилась Джакарта, мегаполис третьего мира, наполненный мусором, грязью и изобилующий особой фундаментальной энергетикой, которая давала понять, что здесь нам отнюдь не рады. Хоть мы и были очень далеко от Канзаса, всякий раз, когда мы шли на базар или рынок, в каждых трущобах меня окружали хихикавшие индонезийские девушки. Они продавали самодельные майки с логотипами Red Hot Chili Peppers в каждой лавке. Это было очень сюрреалистично.

Из Джакарты мы на нескольких рейсах с пересадками долетели до Понтианака, города на западном побережье Борнео. Это было местом начала нашего путешествия. Мы планировали пересечь центральный Борнео от Понтианака до Самаринды, это был транс-калимантанский тур. В 1894 году голландский этнограф Ньёвенюс потратил на это пятнадцать месяцев. Мы рассчитывали на четыре недели.

Мы остановились в Понтианаке на день, чтобы запастись провизией и сигаретами. Затем сели на паром и направились вверх по реке прямо в центр острова. Исток реки был огромным, как Миссисипи, а дальше по мере нашего углубления в джунгли становился всё меньше и меньше пока и вовсе не превратился в небольшую, но бурную речушку, которая могла за десять минут увеличиться в десять раз из-за внезапного наводнения.

Все пребывали в сильнейшем восторге, созерцая прекрасное слияние двух рек, пока не увидели сотни миль вырубленных джунглей. Лесоперерабатывающая промышленность вторглась в древнюю цивилизацию и просто изнасиловала лес. Это выглядело так, будто территорию размером с Род-Айленд просто стёрли с карты. Пересев на лодку поменьше, мы приплыли в рыбацкую деревню Путуссибау, наш последний оплот перед встречей с настоящей дикой природой. Путуссибау состояла из двух главных улиц, на одной жил какой-то трансвестит, а на другой голландский священник миссионер, который чуть ли не с радостью предупредил нас обо всех опасностях, ожидавших впереди. О малярии и ядовитых змеях. По его словам, все таблетки от малярии, что мы принимали, были абсолютно бесполезны, и если подхватим её, то точно умрём. Замечательно.

На следующий день мы сели в нашу лодку и уплыли. Через несколько часов мы остановились, чтобы осмотреть настоящий многокомнатный дом аборигенов, который представлял собой лесную версию квартирного комплекса, но здесь люди жили коммуной и имели общую прихожую. Затем мы продолжили углубляться в джунгли. Чем выше по реке мы двигались, тем быстрее становилось течение, на пути встречалось всё меньше и меньше деревень, проходимость в целом ухудшилась. Затем начал лить дождь. Периодически пересаживаясь на лодки меньших размеров, мы добрались до Тонг Джэнг Локам, последней деревни, после которой ландшафт уже становился более холмистым, и слишком рискованным было продолжать передвигаться на лодке. Это был безмятежный оазис перед лабиринтом джунглей, в котором не было ни реки, ни тропинки, которым можно было бы следовать, просто смесь из гор, лесов и ручьёв.

Здесь мы и наняли наших гидов Пунанов, их племя считалось настоящими мастерами джунглей. Пунаны, жившие в этой местности, вероятно, могли пересечь горы за каких-то пять дней. Но никто не мог сказать, сколько это займёт, когда за ними будут плестись четыре медленных белых парня. Я не мог полностью довериться нашим гидам, потому что один был семидесятилетним старцем из местной деревни, а другие едва ли были тинейджерами. Я не знал, дали ли нам достойных гидов, или просто первых попавшихся парней из города.

Мы пару дней прекрасно отдохнули в деревне, а затем отправились дальше пешком. Нас окружали дикие пейзажи, подобные которым я никогда ранее не встречал. Духота, жара, влажность, шум, всё это вызывала доисторические ощущения. Особенно когда мы заметили огромных рогатых птиц, парящих у нас над головами. Это была другая реальность. Мы шли целый день, и, в конце концов, обнаружили, что все тропинки, куда-либо ведущие, исчезли. Вокруг была просто влажная и грязная почва.

Начало смеркаться, и нужно было найти сухое и возвышенное место, чтобы укрыться от проливных дождей. Мы наткнулись на какую-то старую ветхую лачугу, и вместо того, чтобы строить навес из огромных листьев, остались там. Место не выглядело приветливым, всё помещение было покрыто паутиной и кишело насекомыми, но мы всё-таки улеглись там как сардины в банке, завернувшись в спальные мешки, и попытались уснуть. Я уже начинал засыпать, слегка ощущая пауков, свисавших сверху на меня, как вдруг весь мой череп начал вибрировать. Как будто дятел стучал мне по голове. Я ужасно испугался, подумав, что меня укусило что-то ядовитое, и токсичный яд разрушит мою нервную систему. Я вскочил и позвал Хэнка на помощь.

Ужасный вибрирующий шум в голове всё усиливался, и я не мог больше терпеть ни минуты этой агонии, поэтому попросил Хэнка взять фонарь и заглянуть мне в ухо.

— Нет, я ничего там не вижу. Всё вроде… А-а-а-а-а!!! — закричал он и выронил фонарь.

Я ощутил сильнейшее чувство облегчения, и моя голова прекратила вибрировать. — О Боже, — сказал Хэнк, — какое-то маленькое животное выскочило из твоей головы, чувак.

Оказалось, что таракан каким-то образом пробрался в моё ухо и застрял там. Свет фонаря помог ему оттуда вылезти. Я был рад избавиться от таракана, но затем начал беспокоиться, что монстр отложил в моей голове яйца, и мой мозг станет обедом для семьи насекомых. Но спустя некоторое время, эта навязчивая идея престала меня мучить, возможно, оттого, что я был слишком занять борьбой с пиявками, которые начали присасываться к моему телу. Джунгли были такими плотными и душными, что мы постоянно искали реки, которые были нам всего по колено или по пояс глубиной. Пока мы были в воде, эти пиявки подбирались и прицеплялись к коже. Они сосали кровь и становились огромными, и каждый день нам приходить отдирать их от себя, опаляя зажигалкой мальборо. После них оставались зияющие открытые раны, через которые можно было подхватить инфекцию. Если пиявки не присасывались в воде, то висели на деревьях, ожидая, когда мы пройдём под ними. Они атаковали со всех углов.

Спустя пять дней нашего похода, у нас возникла первая большая проблема. Наши гиды поняли, что мы совсем заблудились, и стали применять какие-то знахарские средства, чтобы принять дальнейшее решение. Еда заканчивалась, мне начало казаться, что гиды смотрят на нас с мыслью: «Давайте угробим их здесь, убьём или просто съедим». Но наш старец развеял мои волнения, и мы все вместе начали искать пути выхода из ситуации.

Затем я почувствовал недомогание. Меня сильно тошнило, началась диарея и рвота. Но, несмотря на это, я должен был каждый день проходить десятки миль по горам и утёсам, с тяжёлым рюкзаком за спиной. Ночь я не мог сомкнуть глаз, у меня одновременно начинались приступы диареи и рвоты. От обезвоживания, недостатка еды и сна, начались галлюцинации, но я сконцентрировался на выживании и направлял своё тело вперёд.

Мы разделились, посылая группы на горные вершины, чтобы выяснить, где начиналась могущественная река Махакам. Как только мы найдём её, сможем выбраться. В один из дней я вместе с гидом отправился на вершину расположившейся рядом горы. Вернуться назад можно было только по крутому обрыву, который, к счастью, был покрыт лианами. Я следовал за ним по пятам вниз по утёсу, хватаясь за ветви. Мы подошли к той точке, где некуда было поставить ногу, и могли надеяться только на то, что лианы нас удержат. Гид совершил десятифутовый прыжок, держась за них. Когда пришла моя очередь, я спросил, выдержат ли лианы мой вес. Он заверил меня, что всё нормально; я всё же сомневался. Как только я спрыгнул с утёса, зацепившись за лианы, они оторвались от него, и я начал падать спиной вниз. Теперь ничто не могло спасти меня от неминуемого смертельного падения сто футов вниз на острые скалы. Но падая, я ногами зацепился за другие лианы и повис вверх тормашками на этом утёсе. Где-то надо мной в безопасности стоял мой гид и истерически смеялся. Я должен был привести себя в вертикальное положение и высвободить ноги, чтобы спастись.

Через несколько дней, мы наконец дошли до Махакам, этой широкой горной реки с глубокими синими, быстрыми и опасными водами. Мы всё ещё были в нескольких сотнях миль от океана, но теперь можно было пересесть на лодку, которую мы могли арендовать в первой же деревне, что находилась в двадцати милях вниз по реке. На берегу реки мы праздновали наше освобождение, целовали землю, как вдруг заметили нескольких местных жителей, плывших в лодке. У них была целая туша оленя, и наши гиды уговорили их дать нам ногу оленя и ещё черепаху. Я уже долгие годы был вегетарианцем, но, тем не менее, не раскаиваюсь, что в той ситуации жадно вгрызался в эту плохо приготовленную оленину. До отъезда местных, наши гиды успели договориться о лодке, которая придёт за нами на следующий день.

Затем начались страшные дожди. Мы были в каньоне, там не было как таковой береговой линии, просто отвесные скалы, в итоге, река повысила свой уровень и залила наш лагерь. Нам пришлось взбираться по обрыву, на котором была какая-то растительность и несколько деревьев, мы провели ночь, стоя вплотную к горе, и могли расслабить ноги, только поставив их на пни внизу. На следующий день пришла лодка, мы договорились о том, что нас отвезут к океану, и попрощались с нашими гидами, которые тут же развернулись и понеслись обратно в свою деревню. Той ночью мы остановились в деревне и смогли арендовать комнату, но лихорадка вернулась ко мне с ещё большей жестокостью. Я снова не спал всю ночь, изрыгая жидкость изо всех возможных мест и чувствуя себя слабее, чем когда-либо в своей жизни. Моё состояние тем более не улучшилось, когда нам сообщили, что несколькими днями ранее, группа австралийцев, совершавшая такой же проход, умерла во внезапном наводнении.

На следующий день мне было так плохо и так хотелось вернуться обратно к цивилизации, что я пошёл в местный коммуникационный центр, где по рации вызвал вертолёт, чтобы выбраться оттуда. Меня и Хэнка доставили на нём в Балик, где я нашёл доктора, который прописал мне какие-то антибиотики, которые должны были ослабить мои недуги, хотя и не вылечивали их полностью. Затем я попрощался с Хэнком. Наша с ним связь стала ещё сильнее, после того как мы вместе победили смерть, пробираясь сквозь эти чёртовы джунгли.

На обратном пути в Лос-Анджелес я остановился в Новой Зеландии, мне всё ещё было нехорошо. Через несколько дней я полетел в Лос-Анджелес, и сев в самолёт, практически потерял сознание. Пот с меня лился вёдрами, усилилась лихорадка, и снова начались галлюцинации. Когда мы приземлились, я едва смог выйти из самолёта. После дня, проведённого в кровати, я обратился в медицинский центр Института Лос-Анжелеса, врачи там ужаснулись моему состоянию. Они дали мне какие-то болеутоляющие, которые я согласился принять, несмотря на то, что был чист и не употреблял наркотики. Я вернулся домой, но теперь с головой окунулся в лихорадочные ванны пота, вызванного этими средствами. Я лёг в госпиталь «Синай-Кедр», где, проведя многочисленные тесты, врачи обнаружили у меня редкую болезнь, которая называлась тропической лихорадкой. Теперь я хотя бы знал, чем был болен, курс лечения предполагал использование всё тех же мощных антибиотиков. Я выздоровел, хотя нам всё равно пришлось отменить наш предновогодний концерт в Сан-Франциско.

Я уже чувствовал себя отлично, когда мы полетели на юг в Бразилию, чтобы отыграть несколько больших шоу в январе. Это был четырёхдневный фестиваль, и мы попеременно играли с Nirvana, каждая из групп выступала в Рио и Сан-Паоло. Мы все летели вместе на большом Боинге 747, атмосфера была по-настоящему праздничной, но ничто не могло подготовить меня к тому, какой приём нам окажет бразильская публика. Несмотря на то, что однажды Нина Хаген сказала мне, что после того, как её забудут во всём мире, она может поехать в Бразилию и получить приём равный кому-либо из The Beatles, я всё ещё не мог поверить в такую эмоциональность бразильских фанатов. Чтобы уехать из отеля, нам понадобилась помощь людей из вооружённых сил. Возбуждение поклонников граничило с реальной опасностью.

За день до нашего концерта в Рио, нам предоставили полицейский эскорт, который доставил нас вглубь фавелы, районе трущоб, в который даже полиция боялась заезжать. Там мы хотели посмотреть на оригинальную труппу Марди Гра Самба. Мы были настолько поражены этой южно-американской музыкой самой матери Земли и всем зрелищем, что пригласили всю труппу поджемовать с нами на нашем завтрашнем концерте. И они сделали это. На сцену вышло, по крайней мере, вдвое больше человек, чем было на репетиции, они все были одеты в свои лучшие костюмы.

Чед не знал что делать, поэтому просто стал играть какой-то бит, а они подыгрывали на своих перкуссивных инструментах, танцевали и пели. Фли нашёл свой грув и присоединился, а Арик начал играть что-то фанковое, что очень хорошо дополняло картину. Я же никак не мог найти себе место в этой структуре, пока два девушки подошли и стали танцевать со мной самбу. Мы все слились в танце и звуке, это был крайне психоделичный джем.

Nirvana были хэдлайнерами следующим вечером, и мы все с нетерпением ждали их выступления. Тем временем, Кортни Лав создавала вокруг своей персоны невероятный ажиотаж всякий раз, когда представлялась такая возможность. Я не знал человека, который бы больше неё подходил всему этому вниманию, всеобщему фокусу и игры. Она не поддавалась никакому контролю. Всякий раз, когда фотограф направлял камеру на группу людей, Кортни влетала в кадр, обнимая всех так, будто она была их лучшим другом.

Мы практически не видели Курта, который был очень нелюдим. Я провёл с ним некоторое время за сценой перед их вторым концертом. Он был под кайфом от таблеток, что, как ни странно, не влияло на его поведение, он был спокойным и отрешённым. Но у него был такой безумный стиль, он носил максимально несочетаемые комбинации цветов, свитеров и других вещей.

Nirvana просто отлично отыграла оба концерта. Они сыграли много новых песен, которые позже оказались на альбоме In Utero, а затем, поменявшись инструментами, они стали играть разные поп песни 70х, такие как Seasons in the Sun. На одном из двух шоу Курт сыграл сумасшедшее десятиминутное соло. Он снял свою гитару, положил на сцену и в таком положении стал играть на ней, а затем разбил её о свой усилитель. Всё закончилось тем, что он прыгнул в толпу и продолжил играть там на своей сломанной гитаре. Когда он вернулся на сцену, а зрители начали бороться за его инструмент, Кортни, словно на крыльях, влетела в толпу и побила нескольких бразильских ребят за право обладания этой гитарой.

Она взобралась обратно на сцену и гордо подняла вверх искорёженный инструмент, расхаживала взад вперед и каждую минуту демонстрировала свою победу. Наконец, она ушла со сцены, и почему-то в итоге, гриф этой гитары оказался у Луи, члена нашей команды. Он хранит его и по сей день.

Мы полетели обратно домой, счастливые оттого, что смогли провести время с Nirvana. Мы все любили эту группу. Тем временем, успех альбома Blood Sugar не шёл на убыль. Я всё ещё не мог привыкнуть к излишнему вниманию общественности. Я помню один случай, который произошёл в то время на вечеринке в честь Лизы Мари Пресли в самолётном ангаре в Санта Монике. Я пошёл в туалет пописать, и какой-то цивильно выглядящий бизнесмен в костюме подошёл к писсуару рядом со мной, посмотрел наверх и узнал меня.

— О, мой Бог, ты тот самый парень! — воскликнул он и стал напевать Under The Bridge.

Другой случай произошёл, когда я катался на горном велосипеде около своего дома, и какая-то машина проезжала мимо, а из её окна громко играла Under The Bridge. Я осознал, что теперь наша музыка стала достоянием общественности и перестала быть очередным феноменом андеграунда. Это сделало меня немного более скромным и закрытым. Звучит иронично, но мы с Фли провели большую часть жизни, привлекая внимание и пытаясь создать зрелище, вытворяя всякие диковинные вещи, только чтобы нас увидели, услышали и прочувствовали. Однажды, когда мы ещё учились в средней школе Фэйрфэкс, мы обнаружили, что пересечение бульваров Уэствуд и Уилшир было самым людным и загруженным местом во всём мире. Мы выпили немного, приняли напополам таблетку и пошли на этот угол. Там мы взобрались на столб, а с него на огромный рекламный стенд, который выходил прямо на этот людный перекрёсток. Мы полностью разделись и начали танцевать, размахивая своими членами перед каждым прохожим. Чувствовалось, что весь мир смотрел на нас, это было отличное ощущение. Незабываемый момент, когда мы одновременно были эксгибиционистами, артистами, сорвиголовами и маленькими правонарушителями. Теперь мы не танцевали на этих стендах, а сами были на них изображены. Поэтому я больше не чувствовал необходимости бороться за внимание или хвастать о том, как удивительна наша музыка.

Пришло время заняться её написанием. Фли и я, оба начали сочинять. Мы очень хотели ближе узнать Арика и открыть для себя его внутренний мир и талант. После окончания тура Арик снял приятную квартиру рядом с моим домом. Но всякий раз, когда я хотел встретиться с ним и поработать, его не было дома. Даже когда я приходил к нему, рассказывал свои стихи или включал какую-нибудь сырую запись, он не хотел брать в руки гитару, не было никакой отдачи. Никакой реакции, никакой фразы типа «у меня есть кое-какие идеи». Но с того момента прошло много времени, прежде чем мы поняли, что он, возможно, не тот партнёр для написания песен, которого мы искали.

Когда же мы это осознали, нам в голову пришла самая ужасная из возможных идей, объявить о проведении кастинга на роль гитариста. Нам казалось, что мы могли прослушать всех гитаристов мира и найти самого лучшего, талантливого, проникновенного и весёлого, но из этого обычно ничего не выходит. Это как поиски жены, нужно просто надеяться, что она встретится тебе на жизненном пути. Мы поместили рекламу в газете Лос-Анджелес Уикли и провели прослушивания. Это был просто цирк, который, конечно, ни к чему не привёл. Кто-то играл довольно хорошо, кто-то просто приходил, чтобы увидеться с группой. Примерно в то время в клубе «Линжери» я увидел группу Mother Tongue, и мне очень понравился их гитарист, парень по имени Джесси Тобиас. Я рассказал о нём Фли, и мы решили попробовать поиграть с ним. Мы джемовали, жёстко и напористо. У него, определённо, была самая захватывающая энергетика из всех, с кем мы играли раньше. Но Фли сомневался, что техники Джесси хватит для того, чтобы играть нашу музыку. В конце концов, мы всё-таки приняли его, он ушёл из своей группы и начал играть и писать музыку с нами.

Прошла пара недель, а что-то всё равно было не так. Мы, не переставая, джемовали с Джесси, но никто не получал удовлетворения, особенно Фли. Я всё ещё верил в то, что ситуация могла наладиться, когда Чед подошёл ко мне и сказал:

— Мне кажется, с нами готов поиграть Дэйв Наварро.

Дэйв всегда был первой кандидатурой для нас после ухода Джона. Ещё давно мы предлагали ему присоединиться к нам, но он был слишком занят своим собственным проектом после распада Jane's Addiction. Но недавно Чед тусовался с ним, и теперь был уверен, что Дэйв с удовольствием будет играть с нами. Это был идеальный вариант для нас, потому что вместе с Jane's Addiction они фактически изобрели звук и распространили музыкальный дух, который был уникальным, чрезвычайно эмоциональным и долгое время являлся голосом Лос-Анджелеса. Это было страстное, оригинальное искусство, которое имело правильные корни и обладало истинным безумством и любовью.

Итак, мы уволили Джесси и взяли Дэйва. Наварро был лучшим выбором. Он сказал нам:

— До меня дошли слухи, что вы выгнали Джесси из-за того, что он был слишком симпатичным и отнимал у вас часть женского внимания. А теперь вы приняли в группу меня. Интересно, как это меня характеризует?

У него было самое язвительное чувство юмора. Сразу после присоединения к нам, Дэйв сделал себе на заказ медиаторы, на которых были написаны имена всех гитаристов, с кем мы когда-либо играли. После его имени стоял вопросительный знак.

Участие Дэйва в группе неизбежно должно было изменить наше звучание. Его стиль отличался от всех наших прежних гитаристов, но он был очень компетентен и быстро учил наши песни. В нём не было той таинственной энергии фанка, но нас это не тревожило; мы были готовы исследовать новые грани. Я не мог и представить себе, насколько добрым был Дэйв. Он очень чувствительный и нежный человек, всегда готовый сразу прийти на помощь, что удивительно сочеталось с его язвительным остроумием.

Несмотря на всё это, начало нашего совместного творчества было довольно странным, потому что не все могли сразу привыкнуть к нашей динамике. Джон в этом отношении был просто аномальным явлением. В каком-то смысле делать с нами музыку у него получалось даже легче, чем у Хиллела, которого, между тем, я знал долгие годы. Я думал, что так будет со всеми гитаристами, ты просто показываешь ему свои стихи, поёшь немного, и всё, песня готова. С Дэйвом это не происходило так быстро. Я помню, как приходил к нему домой, и мы хотели вместе выучить какую-нибудь песню The Beatles, это было намного медленнее и сложнее, чем раньше.

Нам всем нравился Дэйв, и я даже не замечал, что на самом деле он чувствовал себя посторонним. Не думаю, что он догадывался, как мы хотели сделать его равным членом группы. В Jane's Addiction он прошёл через множество споров с Перри Фареллом, в их группе каждый сам занимался написанием песен, и Дэйву была непривычна наша манера совместной работы. Только спустя годы, он сказал мне, что был уверен в том, что мы можем уволить в любую минуту.

В конце октября 1993 года я решил съездить в Нью-Йорк, чтобы отметить там свой день рождения, а также посетить со своим хорошим другом Гайем Озири из звукозаписывающей компании Мэверик все празднования, проходящие в рамках недели моды. Гай был без ума от Кейт Мосс, а я был не прочь потусоваться с ним на всех этих модных показах. Мы остановились в отеле «Роялтон», и пришли в номер поздно после вечеринки по случаю Хеллоуина. Я лёг спать, и через несколько часов начал без конца звонить телефон. Я поднял трубку, это был мой папа. Он был в прострации и пробормотал:

— Ты слышал, что случилось? Ривер умер.

Я был ещё в полусне и только через несколько секунд осмыслил всю информацию. После этого я перезвонил папе, и он рассказал, что Ривер Финикс умер прошлой ночью рядом с каким-то лос-анджелесским клубом от передозировки наркотиков. Снова я ощутил невероятное чувство потери. Я позвонил Фли, который в машине скорой помощи сопровождал Ривера от клуба «Логово Гадюки» в госпиталь, и мы долгое время проплакали в трубку. Ривер не был моим лучшим другом, но он был человеком абсолютно очаровательного духа, каждый день которого был ознаменован глубоким чувством свободы.

Был день моего рождения, но я не хотел его отмечать. Часть дня я провёл Акишей, которая в разное время встречалась и с Фли, и с Хоакином, братом Ривера. Я приехал в её квартиру в Чайнатауне, и мы, всхлипывая, вместе лежали в кровати. Я чувствовал себя выпотрошенным, опустошённым. Когда я вернулся обратно в «Роялтон», Гай О заставил меня позволить ему, пригласить меня на мой же праздничный обед. Как любил Гай О, мы пошли в самый модный и безумный ресторан, который только можно было найти. Мы ели и играли в бильярд, а затем Гай потащил меня в место, которое называлось «Кухня Души». Там в тот вечер играл отличный диджей, и в конце концов я попытался встать и танцем отогнать от себя грусть.

Когда я вернулся к столику, то увидел толпу людей, окружившую Гая, в ней две сексуальные девушки модельной внешности. Они занимались тем, чем обычно и занимались такие девушки, то есть пили алкоголь и курили мальборо. Я не мог оторвать глаз от одной из них, особенно когда она начала целовать и ласкать свою подругу. Я был уверен, что они не были лесбиянками, а просто целовались ради развлечения. Той ночью мы совсем немного пообщались, но она успела мне сказать, что завтра будет на показе Кельвин Кляйн\.

К тому моменту всё моё внимание было сфокусировано на этой девушке. Что-то в ней меня трогало, и это не было простой биологической реакцией на великолепную девушку, с которой я хотел переспать. Между нами и нашими возможными отношениями витало какое-то метафизическое чувство. Я рассказал Гаю О о своём влечении к ней, он не особо его одобрил, посоветовав мне рассмотреть другие варианты. На следующий день мы пошли на показ Кельвина Кляйна, и там, на обложке ежедневной газеты «W», посвящённой неделе моды, я увидел фотографию той сексуальной блондинки. Тут же Гай О начал проявлять к ней больший интерес. Мы смотрели, как она ходила по подиуму, а меня, между тем, поразила стрела купидона. В этих вещах у меня есть поразительная привычка заходить в своих мыслях очень далеко. Если я смотрю на понравившуюся мне девушку, то, даже если никогда с ней не разговаривал, всё равно думаю: «Я мог бы на ней жениться. Мне кажется, она будет хорошей мамой и отличным сексуальным партнёром». Я был уверен, что Джейми Ришар будет думать так же и станет моей девушкой.

Тем вечером мы все встретились в «Индокитае», модном центральном ресторане, но наше общение проходило совсем не так, как я себе представлял. Она сидела за столом среди всех этих без конца треплющихся куриц. Все они были моделями, все слишком много пили, слишком много курили, относясь к тому, чем они занимаются слишком серьёзно. Я пришёл туда с Гаем О, надеясь что она уделит всё своё время только мне, но она была в стороне, намеренно отдалившись, с намеренно недовольным лицом. Я был спокойным и терпимым. Кристи Тёрлингтон разговаривала с Джейми, забивая её голову всяческой негативной информацией обо мне: «Держсь подальше от этого парня, он прожженный бабник, поимеет тебя и бросит, бла-бла-бла».

Я понемногу терял интерес к Джейми, думая, что она слишком молода и слишком погружена в эту бессмыслицу своего микро-сообщества. Но что-то во мне отказывалось сдаваться, и в определённый момент я заметил, что ей уже нужно было пойти домой и лечь в постель. Я посадил её в такси, и она попросила меня поехать домой вместе с ней. Я поехал, и той ночью мы спали вместе, но ничего не было, потому что она была слишком пьяна, чтобы начинать крутить со мной роман. А вот следующей ночью у нас случился бесконтрольный, безумный сексуальный контакт. Я не знал, что девушка в семнадцать лет может трахаться так хорошо, как она трахала меня. Она вела себя совсем как взрослая, помню, как думал: «Вот это да! Какое, мать его, порно смотрела эта девушка?»

Я вернулся в Лос-Анджелес, и мы разговаривали по телефону каждый вечер. В первый же наш разговор она сказала:

— У меня маленькая проблема. У меня есть парень, и мне нужно сказать ему, что между нами всё кончено.

К тому же выяснилось, что она была ребёнком, выращенным на трастовых фондах, чей папа был мультимиллионером с Уолл-Стрит. Как она говорила, другая проблема заключалась в том, что её родители узнали о наших отношениях и были абсолютно против них.

Её папа стал оставлять на моём автоответчике сообщения с угрозами, особенно после того, как брошенный ею парень сказал ему, что у меня спид. Но Джейми была бесстрашна, и мы начали обдумывать и планировать её приезд в Лос-Анджелес. Во-первых, я позвонил её отцу и убедил его, что у меня не было спида. Во-вторых, я же не съем их дочь. Я также умаслил её маму, и они разрешили ей приехать ко мне в гости.

Я почти ничего не помню из её первого приезда, кроме того, как заезжал за ней, а она выходила из номера отеля в ботинках на очень высокой платформе. Я думал: «Ого, мне определённо повезло быть здесь». Мы отлично веселились, и между нами сразу завязались непринуждённые отношения. Тем Рождеством мы по уже ставшей обязательной традицией поехали в Мичиган, Джейми тут же нашла общий язык с моей мамой. Затем мы отправились в Пенсильванию, и я познакомился с её родителями. Я волновался, но всё прошло довольно гладко. Я отлично поладил с её мамой, она была милой и любящей, классическая мама. Да и с её папой у меня не было никаких проблем. Оказалось, что он был истинным меломаном. У него были бесконечные стопки пластинок ду-уап и ритм'н'блюза середины 40-х. Он ставил их, а Джейми подпевала им и танцевала на кухне.

В январе 1994 года исполнилось пять с половиной лет с тех пор, как я употреблял наркотики, и даже не думал о том, чтобы снова начать. Я пошёл к дантисту на Беверли Хиллс, чтобы удалить зуб мудрости. За прошедшие пять с половиной лет я был у многих докторов и многих дантистов, всем им я говорил стандартную фразу: «У меня аллергия на наркотические вещества. Что бы вам не пришлось со мной делать, используйте только местный наркоз или какие-нибудь ненаркотические субстанции».

Дантист решил, что операция может пройти под местным наркозом, я сел в кресло и мне вкололи новокаин. Доктор начал было вынимать зуб, но вдруг в середине процесса, сказал мне, что зуб держался очень прочно, и нужно было его вырезать. Чтобы сделать это, он должен был вколоть мне вещества, содержащие наркотики. Я пробыл в кресле уже час, поэтому согласился. Он вонзил шприц мне в руку и вколол жидкий валиум. Вещество пошло по моей руке, вверх по горлу, в мою голову, и меня накрыло золотым облаком эйфории. Я почувствовал себя под таким кайфом первый раз за последние пять с половиной лет. Мне было так хорошо, мой разум был затуманен, это был уже не я, теперь это был безумный, оглушённый наркотиком парень.

Дантист вынул зуб, а я чувствовал себя тепло, уютно и просто замечательно, плавая на этом облаке и прислушиваясь к новому голосу в моей голове, который говорил: «Нам срочно нужно поддержать это состояние. Мы не отпустим эти ощущения». А я отвечал ему: «Не беспокойся. Мы ведь в одной команде, брат». Закончив операцию, дантист спросил меня, не чувствовал ли я боли. Я ответил, что мне было ужасно больно, и мне нужен был перкодан. Он был в замешательстве, но я настоял на том, что весь тот разговор о моей аллергии был ерундой, и мне был просто необходим перкодан.

Не успев даже выйти из здания, я уже съел целую горсть из двадцати пяти таблеток, и когда я пришёл домой, в бутылке осталось всего две. Теперь у меня была настоящая опиумная лихорадка. В тот момент я решил, что было отличной идеей поехать на окраину Лос-Анджелес, чтобы купить немного героина и кокаина. Я даже не сомневался в своём решении, не вспоминая о своей чистоте и всём, что меня окружало. Я просто был под кайфом и хотел ещё большего кайфа, никакого осознания последствий, ничего, абсолютно ничего. Я поехал на свою старую точку, пересечение Бонни Бри и Шестого проспекта, где узнал, что привычные дозы хорошего кокаина вытеснила торговля смеси кокаина с крэком. Я мог достать только её. Но мне подходил и старый добрый героин «чёрная смола», я знал, как с ним обращаться, поэтому пошёл в аптеку, чтобы купить шприцы, я проделал свой обычный трюк с диабетом. Но я забыл о том, что уже был узнаваемым человеком. Аптекарь посмотрел на меня и сказал:

— О, мистер Кидис, я не знал, что у вас диабет.

Я ответил:

— Да. Диабет. Это про меня.

На пути домой я остановился у магазина трубок на бульваре Сансет и купил большую забавную трубку, чтобы курить крэк. Там меня тоже узнали, но я сказал, что эта трубка просто подарок, с которым я шёл на вечеринку.

Я пришёл домой, но не нашёл у себя зажигалку, поэтому попробовал разогреть крэк спичками. Это была ужасная идея, потому что спички горели недостаточно долго, чтобы хорошо разогнать его. Так прошло двое суток, и я ещё раз съездил на окраину и достал немного кокаина в порошке. Я принял его и весь оставшийся героин, а потом вырубился, лёжа в своей постели, в которой до этого момента я всегда был чист.

Мой дом наполнился этой тёмной энергией, особенно ванная комната, которая была ужасно захламлена. Когда я проснулся, моей первой мыслью была: «Господи, пожалуйста, скажи мне, что это был кошмар». Но тут же я понял, что вероятность этого составляла пару процентов. Я держался за это и говорил: «Брось, два процента, скажи, что это был сон, скажи, что ничего этого не было». Я встал, меня трясло, и когда я заглянул в ванную, я был сражён. Как это могло произойти? Этого не было в моём сценарии. Парень, который собирался жить и умереть чистым испортил к чертям собачьим свой рекорд воздержания. Я не знал что делать, я был ошеломлён.

Теперь, когда монстр внутри меня проснулся, всё только начиналось. Одна часть меня хотела пойти за ним, другая настолько стыдилась того, что я сделал с собой, что я разобрал весь беспорядок и притворился, что всего этого не было. Но я чувствовал себя опустошённым, как будто я был сделан из пенополистирола. Вся моя сила ушла, мой мозг был пуст. Раньше, я бы пришёл к кому-нибудь из друзей и сказал: «Это произошло. Помоги мне провести сегодня первый день без наркотиков». Мне нужно было избавиться от этого секрета и принять помощь, но я не мог этого сделать.

Конечно, я не сказал об этом никому из группы. Дела в ней шли хорошо, мы репетировали и пытались написать новый материал. Одним из способов наладить связь друг с другом было то, что каждый из нас купил новый «Харлей-Дэвидсон». Мы даже в шутку называли себя бандой мотоциклистов The Sensitives (Чувствительные).

У нас за плечами был хитовый альбом, звукозаписывающая компания была к нам благосклонна и могла потратить на нас деньги. В такой ситуации мы решили что смена обстановки может помочь творческому процессу. Мы с Чедом в разведывательных целях отправились на Гавайи и нашли прекрасную ферму на южной стороне Большого острова. Она простиралась на многие и многие акры, а её загон был полон белых лошадей. В главном доме была милая кухня и большая гостиная, где мы могли репетировать. На территории находились два или три гостевых дома, а также бассейн и теннисный корт. Со всех этих мест открывался великолепный вид на Тихий океан, а в трёх минутах езды можно было купить лучшую траву на всех Гавайях. Мы арендовали это место на месяц и доставили сюда свои мотоциклы. Это было довольно экстравагантно для парней, которые до этого несколько лет жили в небольших квартирных домах.

Проблема была в том, что место было очень красивым, и было сложно начать заниматься музыкой, потому мы просто хотели плавать в океане, есть шикарные ленчи и искать утёсы, с которых можно было нырнуть. Но, наконец, мы начали джемовать. Всё происходило по-другому, медленнее, чем когда-либо раньше. Рождались хорошие звуки, но не было той лёгкой телепатической связи, в которой мы бы все плыли в одном направлении по течению одной реки. Думаю, что я сам потерялся в своём сознании, потому что не испытывал того чувства непоколебимой уверенности в себе. Я мог определиться, что мне делать с этим новым звуком, который мы создавали; я не знал точно, как мне найти в нём место. Но я с упорством шаг за шагом продолжал придерживаться своего странного причудливого стиля творчества, который казался мне интересным даже притом, что я не получал отдачи от остальных.

В период тех репетиций некоторые хорошие вещи всё же родились, они позже стали песнями. Фли хотел стать движущей силой создания нашего звука и направления в создании песен. Это было отлично, потому что он всегда существенно вкладывался в нашу музыку, но теперь он хотел полностью доминировать в этом отношении, а это было довольно ново. Я мог с уверенностью сказать, что Дэйв был озадачен нашими методами; он поворачивался и спрашивал: «А что, всё так и должно происходить? Энтони уходит в угол и пишет там целый день, пока мы джемуем? Мы вообще куда-нибудь двигаемся?» Мы с Чедом отвечали: «Да, именно так мы и работаем».

Если оглянуться назад, то в то время на нас давило то, что мы готовили материал, который последует за предыдущим мощным хитовым альбомом. Не думаю, что мы напрямую осознавали это давление и говорили: «О'кей, пришло время сделать что-то лучшее по сравнению с прошлым…» Это скорее было незаметное подсознательное давление, чувство, что мы находились под микроскопом, что было определённое количество людей, которые следили за тем, что мы делаем. Также мы уехали с материковой Америки, что придавало всему ещё более причудливый оттенок.

Когда мы жили там, я каждый день часами писал стихи, но иногда наступали другие периоды, скапливалась новая музыка, а у меня не было абсолютно никаких идей. Чтобы сменить атмосферу, я садился на мотоцикл, ехал на край острова, находил себе место для ночёвки и еду, скрывался там со своими записями и писал стихи. Я помню, как один раз вернулся, и Чед вдруг спросил: «В чём дело, у тебя творческий кризис?» Тогда я объяснил ему, что нет никакого творческого кризиса, авторы просто пишут, когда пишется, и не пишут, когда не пишется, это нормально. Но он был уверен, что у меня он всё-таки был, и в своём интервью для «Rolling Stone» сказал, что наши сессии проходили хорошо за исключением того, что у меня был творческий кризис. Это на некоторое время стало неким яблоком раздора между всеми нами.

Тем временем на нашем ранчо мы работали утром, потом курили и ели ленч. Затем ещё несколько часов играли, а вечера обычно проводили, играя в покер и «Трахни Соседа». Было весело сидеть с напитками на свежем воздухе после долгого дня занятий музыкой, просто шутить, курить траву и играть в карты. Когда мы были в авантюрном настроении, устраивали себе выходной и исследовали места, которые я находил во время своих выездов. Мы занимались подводным плаванием, ходили к вулканам и ездили повсюду на свих четырёх чопперах.

Всё время, что я был на Гавайях, мы с Джейми каждую ночь часами говорили по телефону. Спустя месяц работы, срок нашей аренды подошёл к концу, и все поехали домой в недельный отпуск. Но я остался на Гавайях, а Джейми вскоре прилетела ко мне. Я встретил её и отвёз её в дом, где мы провели прекрасную первую ночь её визита ко мне. У нас была договорённость: в её отсутствии у меня не должно было быть никаких эякуляций, никакой мастурбации, влажных снов или других девушек. Я должен быть сохранить для неё каждую унцию своей энергии чи. Джейми была сексуальной молодой девушкой, и ей нужно было много секса, она хотела, чтобы во мне было достаточно спермы. Затем мы арендовали дом на дереве в великолепной долине Уаипио, которая представляла собой огромный райский сад. А после этого мы провели ещё несколько дней в Мауи, пока не настало продолжать работу с группой.

Когда все вернулись, мы арендовали старую усадьбу в тропиках на северной стороне Большого острова, там была абсолютно другая атмосфера. Это был большой пансионат, и мы сняли всё это место на целый месяц. К тому времени мы написали где-то половину альбома. Мы работали и развлекались, занимались подводным плаванием, в один из таких заплывов мы увидели проплывавшую мимо нас стаю удивительных китов.

В один из дней, когда мы работали, нам позвонил Линди и рассказал, что Курт Кобейн покончил жизнь самоубийством. Эти новости просто высосали весь воздух из нашего дома. Я, конечно, не чувствовал себя так же, как после смерти Хиллела, были другие мысли: «О Господи, мир перенёс большую потерю». Смерть Курта была неожиданной, потому что всегда, когда я вижу, что кто-то губит себя, я продолжаю надеяться на его выздоровление. Один из самых заядлых наркоманов на Земле смог очиститься.

Это был эмоциональный удар, который затронул всех нас. Понятия не имею, почему каждый человек, чувствовал родство с этим парнем; он покорял сердца, был любим и как-то по-особенному безобиден. Несмотря на свои крики и всю свою темноту, он был очень привлекателен. Его смерть сильно ранила нас, и это изменило весь характер нашего пребывания на Гавайях. Эти события пробудили внутри меня желание выразить свою любовь к нему, но необычным способом, не очевидной одой. В тот день я отправился в самый дальний дом на все нашей территории и начал писать стихи для Tearjerker.

Из Tearjerker:

На Гавайях мы написали черновые варианты порядка десяти песен. Теперь пришло время возвращаться домой, дописывать слова и начинать работать с Риком Рубином в студии. Но я снова пустился под откос. Кто-то дал мне брошюру о том, как люди в кварталах Нью-Йорка употребляли наркотики. Книга была наполнена удивительными историями об уличной жизни наркоманов и изобиловала невероятными фотографиями этого мира. Однажды вечером я был дома один, а эта книга лежала и смотрела на меня с журнального столика. Я взял её и начал читать, тут же мне в голову пришла мысль, и призывно заиграли трубы. Я проверил, сколько денег в карманах, посмотрел на расписание дел, чтобы убедиться в том, что в ближайшие несколько дней я свободен. Я понимал, что прошёл месяц с тех пор, как я последний раз был под кайфом, и подумал, что ничего страшного не произойдёт, если я снова приму наркотики. Я просто хотел сделать сегодня ночью, потом проспаться и снова стать нормальным парнем.

Поездка на окраину уже сама по себе является особенным опытом. Тебя контролирует эта тёмная энергия, которая вот-вот заберёт тебя далеко от того места, где ты сейчас. Ты заезжаешь на шоссе 101, вокруг ночь и довольно прохладно. Ты едешь быстро, твоё сердце бешено бьётся, кровь течёт по венам, всё это очень опасно, потому что дилеры просто головорезы, да ещё и повсюду снуют копы. Теперь эти места уже непривычны тебе, ты едешь из отличного дома на холмах в своём камаро с откидным верхом.

Последний отрезок пути начинается в Элварадо, ты поворачиваешь направо. Твои чувства приходят в гиперготовность подобно радару. Твоя миссия купить наркотики, и ничто не должно этому мешать. Это подобно битве, в которой твоя жизнь зависит от способности увидеть всё вокруг себя, парня на углу, копов в засаде, людей из ФБР. Ты избегаешь всех очевидных нарушений правил дорожного движения, включаешь сигнал поворота, затем налево на Третью улицу, не забывая оглядываться на все машины, едущие позади. Затем ты проезжаешь два квартала мимо мексиканских домов, пары мотелей, магазина на углу, и слева от тебя располагается продуктовый магазин, который повидал множество сцен из твоей жизни с Дженнифер, когда вы принимали наркотики в машине, и ваши ссоры громко звучали из окна. Все эти воспоминания накатывают на тебя, и, повернув направо на Бонни Бри, за пол квартала от тебя ты видишь группы дилеров. Они невероятно агрессивны и следят за каждой машиной, повернувшей к ним из-за угла, чтобы не пропустить клиентов. Поедешь ли ты прямо к ним или свернёшь в переулок, они всё равно найдут тебя. И вот они уже в окне со стороны пассажира, в заднем стекле, тебе нужно решить, у какого безумца ты будешь покупать наркотики.

Дилеры привыкли, что у них покупают дозы на двадцать долларов, тридцать, реже шестьдесят, но ты достаёшь комок сотенных купюр и говоришь, что купишь на пятьсот. Они даже не могут удержать во рту дозу крэка на такие деньги, а они хранят его именно там, так же как и пакетики с героином. Тогда они начинают переговариваться, соединять свои запасы и подходят к тебе с полной горстью скатанного в комок крэка. Ты проворачиваешь сделку, а потом спрашиваешь их:

— А у кого можно достать Чиву? — они показывают, куда ехать. Чива — это героин. Ты едешь в другой квартал и покупаешь три, четыре или пять пакетиков, всё время торопя события, потому что копы могут появиься в любую секунду. Но теперь ты знаешь, где достать трубки, и покупаешь маленькие бумажные блоки Брило, чтобы скрутить косяки из них, все эти уловки ты узнал от уличных дилеров. Ты едёшь домой и получаешь кайф.

Первая затяжка, бум, вот он, этот знакомый мгновенный всплеск серотонина в мозгу, ты чувствуешь себя даже слишком хорошо. В голове словно короткое замыкание, потому всё это вещество такое дурманящее и мощное, тебя тянет встать, снять всю одежду и пойти в таком виде в дом по соседству, так тебе хорошо. Однажды я почти сделал это. Я вернулся в свой прекрасный, милый, благословенный Богом дом напротив парка, вошёл в кухню и сделал первую затяжку. Всё дело именно в этой первой затяжке, остальные ничего толком не значат, просто поддерживают первую. Я набил трубку как можно плотнее, вдохнул как можно больше дыма в лёгкие и продержал его как можно дольше, а потом выпустил. Вся эта безумная сумасшедшая энергия начала снова циркулировать внутри меня, и я мгновенно стал другим человеком. И я не мог контролировать этого другого. Я скинул с себя рубашку и абсолютно чётко осознал, что отлично было бы пойти в полураздетом виде к соседям, чтобы посмотреть, как там дела. Я постучал в дверь, соседка вышла, и я сказал что-то вроде: «Я не оставлял здесь своих ключей?» Она ответила: «Не думаю, но давайте посмотрим». Я был готов снять оставшуюся одежду и посмотреть, что будет дальше, потому что уже не мог контролировать собственные действия. Она была доброй и милой, и, к счастью, я не зашёл слишком далеко. Через три минуты ощущения испарились, и я осознал, что полуголый ищу здесь ключи, который и вовсе нет. Я пробормотал какие-то извинения, пошёл обратно домой и снова закурил. Абсолютное безумие.

Пару раз меня снова настигли былые ощущения, и моё мышление всё ещё не было чистым. Внутри меня таился секрет, и он отравлял весь мой внутренний мыслительный процесс. Я делал вид, что всё было просто О'КЕЙ, но целостность моей психической системы рушилась. Мне нужно было написать слова ещё к нескольким песням, а когда ты в таком настроении, отличной идеей представляется изменить своё место пребывания. Проблема, очевидно, была в городе, где я жил. Я решил улететь в Нью-Йорк, город, который всегда меня вдохновлял. Плюс, Джейми была там. Она уже несколько раз прилетала ко мне в Лос-Анджелес, и я решил, что теперь настала моя очередь.

В моих планах было поселиться на месяц в отеле «Челси», чтобы заняться написанием песен. «Челси» был переполнен артистами, фриками, засидевшимися постояльцами, отщепенцами, наркоманами разных полов и брошенными проститутками. Это была земля тысячи призраков. За привычную цену комнаты в четырехзвёздочном отеле, я смог получить прекрасный пентхаус с большой кухней и отличным видом на юг.

Я въехал туда, но мне было как-то не по себе. Здесь у меня было замечательное пространство для написания стихов, отличные записи, над которыми нужно было работать, кучи записок и идей, городской вид из окна, моя девушка жила в десяти минутах езды на такси. Но внутри я чувствовал себя разбитым. Я организовал себе рабочее место, садился, писал немного, а когда приходила Джейми, мы смотрели фильмы, но я не чувствовал себя в своей тарелке, это было ужасно. Я был на грани и, о, как я чувствовал эту неопределённость, уйти ли мне снова в наркотический загул или оставаться чистым.

Однажды вечером спустя неделю с моего заселения Джейми, должно быть, была занята своими делами, и я остался дома один. Наступала ночь, и меня накрыло подавляющее желание пойти в Вашингтонский Парк, чтобы поискать там наркодилеров. Я прыгнул в такси и отправился туда, чтобы выяснить всё у местных тусовщиков. Я достал целую горсть крэка и кокаина, но никак не мог найти героин, поэтому на обратном пути купил пару бутылок красного вина, думая, что оно немного ослабит кокс. Я курил крэк, и он даже не давал мне кайфа, но эта гонка снова началась. Мой организм ничего не принимал. Вино вырвалось из меня наружу, мне просто было плохо. Я был словно взорванные часы: мои провода торчали наружу, руки-стрелки ослабли, а числа просто отламывались. Пришла Джейми, я спрятал вино и проговорил ряд нелепых объяснений, что я съел что-то не то. В итоге, мы, конечно, поссорились, потому я был абсолютно не в себе. Таковым был характер всего моего месячного пребывания здесь. Я смог собраться на несколько дней, но это, в основном, вылилось в непродуктивный и грустный месяц, потому что очень мало вещей было завершено. Я не был чист, но и не употреблял наркотики настолько, чтобы они давали облегчение.

В июля группа отправилась на студию чтобы записать альбом. Несмотря на то, что я не закончил писать стихи к некоторым песням, мы решили начать записывать основные треки. К тому времени я прекратил употреблять и боролся с последствиями, но не закончил работу и был не готов к записи ни эмоционально, ни физически. У меня были стихи, в которые я действительно верил, но я не тренировал свой голос, чтобы вот так просто войти и начать делать своё дело. Хаулер, Рик, Чед, Фли и Джон уже были готовы взорваться. Забавно. Но никто даже не заподозрил, что я соскользнул со своих пяти с половиной лет чистоты, но если вы посмотрите внимательно на мои тогдашние стихи, они изобиловали подсказками. В частности, Warped.

Я писал:

Далее в этой же песне:

Даже в такой радостной песне как Aeroplane были следующие слова:

Это зов о помощи. Далее:

Даже в Deep kick, исторической хронике наших поездок, упоминался «этот гигантский серый монстр» наркозависимости, который поглотил стольких наших друзей. В то время Джон погружался в своё отвратительное наркотическое путешествие. Боб Форрест, Пит Уайсс, Дики Руд, все они уже были в этой стране забытья. А Ривер и Хиллел и вовсе мертвы.

Мы записали основные треки, но у меня всё ещё были проблемы со стихами. Многое было по вине моего внутреннего состояния. Сложно творить, когда ты в разногласиях с самим собой. Иногда процесс написания был так же прост как глоток воздуха из открытого окна. Но иногда это было словно выбивание слов на граните обыкновенным карандашом.

В августе я должен был отмечать шестилетний срок моей свободы от наркотиков. Для окружающих я так и сделал. Отец не особо верил в мои первые пять с половиной лет чистоты, но на то воображаемое шестилетие он прислал мне футболку с надписью «Шесть лет чист». Я должен был принять подарок, но это была ещё одна вещь, заставлявшая меня чувствовать себя ужасно.

Группа сделала паузу в записи альбома, чтобы сыграть на фестивале Вудсток. За месяц до этого я прекратил принимать наркотики, что хорошо видно на фотографиях. Вудсток был нашим первым концертом с Дэйвом, несмотря на то, что он находился в группе уже с прошлого сентября. Линди подошёл к нам и сказал:

— О'кей, вы будете хэдлайнерами на Вудстоке. Хотите сделать что-нибудь особенное?

Я нарисовал на полу огромную лампочку, и Линди подумал о мультфильмах, где они обычно висят над головами. Но я имел в виду лампочки, надетые прямо на голову. Дэйв посмотрел на нас и спросил:

— Я буду выступать в огромной лампочке?

Мы договорились с голливудским механиком из Долины, чтобы он сделал нам эти костюмы, и наняли швею русско-монгольского происхождения, которая сшила пять одинаковых костюмов Джимми Хендрикса, потому что на бис должна была прозвучать Fire. Пятый был для Клары, дочери Фли, которая постепенно становилась неотъемлемой составляющей нашего шоу. Лампочки были жёстким для Дэйва методом ознакомления с характером наших выступлений, потому что это было не в его стиле. Он больше привык быть крутым сексуальным рисковым раздетым и мускулистым парнем, а мы заставили его надеть серебряный костюм космонавта с огромной лампочкой вместо головы. Но он абсолютно не жаловался.

Мы не знали, чего ожидать от первого концерта с Дэйвом, но нас смотрело двести тысяч человек, и всё, чёрт возьми, прозвучало отлично. Костюмы лампочек оказались непростой затеей, потому что мы не репетировали с ними и не знали, что посмотреть из них на свой инструмент будет просто невозможно. Но они выглядели поразительно и сенсационно.

Теперь настало время возвратиться домой, чтобы закончить работу и сконцентрироваться на своей чистоте. Но я сделал всё наоборот. Мой дом был заражён особой энергией, он представлял собой прекрасный маленький, изолированный от мира замок на вершине холма. У меня были ворота, поэтому никто не мог подойти непосредственно к двери. Я решил, что лучшей из плохих идей будет снова удалиться в эту кокаиновую и героиновую зону. В итоге я нашёл одну мексиканскую бильярдную на окраине, где мог достать всё. Не нужно было ехать на привычные углы, покупать на улице и у разных людей. Я мог просто пойти туда и взять себе пиво, и, закончив играть в пул, они подходили ко мне с контейнерами от автоматов с жевательной резинкой, которые были наполнены пакетиками с комками кокаина и героина. Иногда, я встречал там тех, кого не хотел видеть, молодых белых ребят из Голливуда, которые легко могли узнать меня. Я начал прятать волосы под бейсбольную кепку и надевать очки, что было довольно хорошей маскировкой.

Затем я прыгал на мотоцикл и ехал в какое-нибудь пустынное и безлюдное место на окраине, доставал трубку, набивал её наркотиками, курил, и, казалось, паровой двигатель взрывается у меня в голове. Глаза закатывались, сердце бешено билось, а в ушах начинало звенеть. Тогда я снова мгновенно взбирался на мотоцикл, обращал все свои ощущения в скорость и ракетой мчался домой.

Я приходил, закрывал главные ворота, входную дверь и выключал телефон. В доме было два или три места, где я находился, будучи под кайфом. Одним из них была кухня, где хранились все орудия моего саморазрушения. Но в итоге я оказывался на третьем этаже. Там у меня был причудливый старый диван пятидесятых годов, телевизор и стереосистема на полу. Я шёл туда и брал с собой свои принадлежности для творчества: блокноты, краски, маркеры, огромное количество карандашей, чернила и другие странные вещи, которые я мог разрезать и разбросать по комнате. Я погружался в это фиксированное состояния, принимал наркотики и придумывал разные странные создания, детально и точно рисовал лица, голых женщин, причудливые тела, грудь, рты, глаза, а также страшных японских демонов. Шли дни, а я просто сидел там, мне было комфортно, потому что всё моё тело привыкло к химикатам, которые я принимал. Я также брал с полок разные книги по искусству и изображения обнажённых моделей, чтобы видеть их, куда бы я ни шёл.

Иногда я виделся с Линди или Фли. Они спрашивали, когда нужно забронировать время на студии, чтобы я записал свой вокал. Моей отговоркой от работы была странная желудочная инфекция, связанна с моим приключением на Борнео, я постоянно ходил к этому воображаемому доктору и покупал всё больше и больше времени. Я даже ел кожуру грецкого ореха, которая должна была избавить моё тело от «паразитов». Это было таким очевидным враньём, но срабатывало. Никто не спрашивал, почему я не появлялся на студии.

Я погружался глубже и глубже в этот однообразный мир. Джейми приезжала ко мне, но всё было отнюдь не хорошо, мне было плохо, а она не знала, в чём дело. Грустно, но люди не хотят верить в то, что их любимые потеряли рассудок от алкоголя или наркотиков. Поэтому, когда вы даёте им даже неполное ложное объяснение, они всё равно хотят этому верить. Девушке, не знающей ничего об этой болезни, оставалось только блаженно верить всем низким уловкам своего друга-наркомана. Таким образом, я смог быть под кайфом весь конец лета и осень, притворяясь, что ничего такого не происходило. Я просто говорил: «Я болен». Это был физический и моральный упадок. Джейми мирилась с ситуацией, и это хорошо её характеризовало, она была не из тех, кто покинет корабль во время кризиса. Она не отстранялась и не уходила, просто была рядом, чего я не могу сказать об остальных. Хотя я не знаю, могу ли я сказать это даже о себе.

Я понемногу начал раскрывать свой секрет. Однажды я приехал на студию, Фли подошёл к машине и увидел на полу открытую упаковку чипсов «Читос». Это было большой подсказкой, потому что когда я чист, я даже не думаю о такой суррогатной пище. Но Фли подумал, что его могла оставить Джейми, поэтому так и не добрался до правды. В другой раз Джейми была у меня, и мы заказали на дом еду. Я остановил доставщика на пороге дома и сказал, что дам ему на чай сто долларов, если он отдаст все имеющиеся у него наличные деньги; чаевые и остальные деньги он получит с моей кредитной карты. Джейми подслушивала весь разговор на верхних ступеньках лестницы. Я потворствующим шёпотом пытался провернуть эту грязную сделку с доставщиком, который, кстати, проникся моей проблемой. Джейми спросила: «В чём дело?», и мне снова пришлось строить из себя отвратительную машину лжи.

В середине октябре мы дважды играли с Rolling Stones. Это было странное время, потому что в город приехал мой отец и остановился у меня дома. Я пришёл после первого концерта, придумал какое-то объяснение, поехал вниз по холму и вернулся с небольшой дозой наркотиков. Я не был Джимми Хендриксом или Дженис Джоплин. Я не мог разрушать себя, а потом на сцене превращать это в порыв души. Делая это, я становился получеловеком, и радости во мне было немного.

Но, в любом случае, играть на разогреве у Rolling Stones дерьмовая работа, которую я никому не рекомендую. Ты получаешь предложение и думаешь: «Они вторая по важности рок-группа в истории музыки после The Beatles. Мы прикоснёмся к истории». Но сегодня аудитория Rolling Stones фактически состоит из адвокатов, докторов, людей из Комиссии по сохранению и доступу, подрядчиков и работников недвижимости. Это консервативная и состоятельная прослойка общества. Никто не отрывается, как следует. Цены на билеты и атрибутику астрономически высоки. Это больше навевало мысль: «Пойдём на ярмарку Rolling Stones и посмотрим их на большом экране».

Весь этот опыт был ужасен. Ты приходишь на место, и тебе не позволяют сделать саунд-чек. Тебе дают какую-то восьмидесятую часть сцены. Они отделяют этот крошечный участок и говорят: «Это для вас. У вас не будет света, и вам нельзя использовать свою звуковую систему. И, кстати, ещё одно, видите этот деревянный пол? Это напольное покрытие из старинной древесины, привезённой из Бразилии специально для Мика, на нём он танцует. Если вы позволите себе хотя бы даже смотреть на него, вам не заплатят». Вы, собственно, представляете собой маленький телевизор на сцене, играете в то время, как восемьдесят пять тысяч богатых и насквозь ленивых фанатов медленно ищут свои места. Все они, одетые в кожаные куртки с надписью Rolling Stones, листают свои каталоги, решая, какую футболку Rolling Stones и какие штаны Rolling Stones им купить. Мы были сопровождающей музыкой для рассадки, покупки еды и одежды. Это был просто кошмар.

В ноябре я попытался вернуться в студию и записать вокал, но был абсолютно не в состоянии это сделать. Вся моя работа была посредственной. Худое иссушенное тело, плохой цвет лица, отвратительная кожа, тонкие волосы, опустошённые, мёртвые глаза. Мой секрет всё ещё не был раскрыт, и все думали, что я страдал от последствий моей летней болезни. Я начинал осознавать, что моя наркозависимость стремительно развивалась, и если, не дай Бог, ты снова начинаешь употреблять, всё бывает ещё хуже, чем в прошлый раз.

Когда приезжала Джейми, я заставлял себя не принимать наркотики несколько дней, затем отвозил её в аэропорт и направлялся прямиком на окраину города. Несколько раз у меня случались столкновения с представителями закона. Однажды я курил траву в машине и был под сильным кайфом, поэтому неаккуратно вёл, а прямо под сиденьем у меня были наркотики и сопутствующие принадлежности. Должно быть, я вёл как-то суетливо, и коп попросил меня остановиться. Я наполовину приоткрыл окно, и молодой, сурово выглядевший коп из департамента полиции Лос-Анджелеса направил на меня фонарь и воскликнул:

— О, мистер Кидис! Виноват! Извините, сэр, извините за остановку, но я должен сказать вам, что это довольно опасный район, вам лучше остерегаться нахождения здесь. Ну что ж, спокойной ночи.

Я ожидал с его стороны абсолютно другой реакциии.

В другой раз я купил все необходимые мне средства и, прорываясь сквозь плотное движение, уже уехал далеко от места, как вдруг полицейские остановили меня. Я спрятал кокаин под пепельницу, но в руке у меня было три пакетика с героином. Я не хотел, чтобы меня поймали, поэтому быстро проглотил их, они были в пищевой плёнке, и это было безопасно. Когда коп подошёл и спросил меня, что я делал в этом районе, я выдумал какую-то историю о том, что ездил к девушке. Он успокоился и не стал обыскивать машину. После этого мне пришлось вернуться обратно, чтобы купить ещё героина.

Это было началом будущего наркотического марафона. Спустя четыре дня все запасы закончились, было светло, я был подавлен и безумен. Я потратил все наличные и в последнюю очередь думал о том, чтобы по дневной жаре ехать на окраину и общаться с наркодилерами. Я всё же поехал в магазин спиртного, чтобы купить некоторые составляющие, но меня настолько переполняли токсины, что мне приходилось время от времени останавливаться и рыгать в кювет. В один из таких моментов я посмотрел под ноги и увидел те самые три неповреждённых пакетика с героином. «Да! Бесплатные наркотики. Я сорвал куш!», — подумал я, поднял пакетики и освободил себя от поездки на окраину.

Джейми приехала в декабре, к тому времени у меня выработалась ужасная героиновая зависимость. Я уже пару месяцев подряд курил крэк и принимал героин. Это было подготовкой к нашим традиционным поездкам домой на Рождество. По телефону мы решили, что подарим нашим отцам по большой машине. У Джейми хорошо шли дела в её модельном бизнесе, и она хотела подарить своему папе грузовик пикап, а я хотел подарить Блэки бронко. В то время он уже переехал обратно в Мичиган. После нашего успеха с Blood Sugar я навещал его, он жил в крошечной квартире на окраине Гранд Рапидс. Совсем недавно я заработал кучу денег в туре, поэтому должен был купить ему дом. Мы нашли милый дом у озера в Рокфорде, это был пригород, так я позаботился о папе.

Мы с Джейми договорились о транспортировке грузовика в Пенсильванию. В наших планах было самим доехать до Мичигана на новом, шикарном и просторном бронко, предназначавшемся Блэки. После двух праздников Джейми и я поехали вместе на Карибское море, курорт на острове Сент-Джон назывался «Бухта Канил». Она всё ещё не знала, что, чёрт возьми, со мной происходило, но по тому, как одежда висела на изнурённом теле, можно было понять, что я болен. Я думал: «О, мы уедем отсюда на Рождество, мне станет лучше, мы вместе полетим на Карибское море, с этого момента всё будет только лучше». Без её ведома я принял глупое решение взять с собой кокаин и героин, чтобы по мере передвижений по стране сокращать свою дозу. Это была плохая идея. Но я убедил себя, что чем дальше мы будем уезжать от Лос-Анджелес, тем меньше наркотиков я буду принимать. Мне пришлось несколько раз съездить на окраину, где я скупал всё у всех, попадавшихся мне на пути дилеров.

Джейми нужно было ещё что-то докупить к Рождеству. А в это время я прикладывался к трубке каждые десять минут, где бы я ни был, в телефонной будке, в ванной, за деревом, где угодно. Под кайфом я уже не вёл себя как-то странно, потому что привык к этому состоянию. Мы начали упаковывать вещи, собирать подарки, и она безумно радовалась нашей предстоящей поездке по стране, я поддерживал её ликование, но разум мой всё же был затуманен. Мы остановились у модного обувного магазина на Мелроуз, чтобы купить ей тапочки, и как только Джейми вышла из Бронко, я тут же зажёг свою старую добрую трубку. Я сидел и курил как полный засранец, как вдруг услышал сильный удар по стеклу. Это была Джейми. Она поймала меня с поличным. Весь мой маскарад был закончен. Я был сокрушён, а она была в шоке. Она показала мне средний палец и попыталась убежать, но я схватил её и уговорил вернуться в машину.

Я прошёл через весь этот круговорот объяснений, чтобы решить нашу проблему. У меня не было другого выбора, кроме как рассказать ей обо всём, что случилось, о том, как я дошёл до этого, и что собирался делать с этим до того, как полностью брошу наркотики. Мы приехали в Уодлс-парк, и я поведал ей всю мою отвратительную историю. Я сказал, что люблю её всем сердцем и всё сделаю для неё, и что это действительно серьёзная, чёрт её возьми, проблема, через которую я уже проходил, и у неё нет простого решения. Я рассказал ей о своём плане по мере нашего путешествия постепенно избавить себя от кокаина и героина, чтобы к приезду в Мичиган я уже был чист. Это было временное решение этой огромной, опасной для жизни проблемы, подобно бинту на разорванной в клочья ране.

Но Джейми никак не успокаивалась:

— Пошёл ты, пошёл ты, сволочь! Где мой билет на самолёт? Я еду домой. Ты скотина, лжец, ты мешок с дерьмом!

— Да, я такой и есть, но всё же думаю, тебе лучше остаться. У меня с собой всё, что нужно, и по приезду в Мичиган всё это закончится, — говорил я.

Джейми сказала, что всё время у неё были подозрения, и она говорила моей маме и Фли, что, возможно, я снова принимаю наркотики. Из всех ужасных, самоуничижительных, ненавистных, одиноких и отвратительных ощущений наркомана, худшим является то, когда без тебя твоя девушка рассказывает обо всём твоим лучшим друзьям и семье. Это предел всех оскорблений, знать, что твой лучший друг и твоя девушка разговаривают о тебе за твоей спиной из-за того, что ты принимаешь наркотики. Затем подключается твоя семья, и ты в полном упадке. Ты знаешь, что они сочувствуют тебе и хотят помочь, но ты думаешь: «О, держитесь от меня подальше, не вмешивайтесь. Мне не нужна ваша помощь. Даже не разговаривайте друг с другом, пожалуйста!»

В итоге она согласилась поехать со мной. Не думаю, что она понимала, насколько неудобно ей будет находиться со мной в машине и смотреть, как я накачиваюсь наркотиками каждые десять минут, пока все запасы не кончатся. Мы выехали из Калифорнии и поехали по пустыне, и во время всех моих вынужденных остановок я не знал, делать ли мне это перед ней или прятаться от неё. Я постепенно привыкал к той мысли, что она будет видеть, как я принимаю наркотики, но всё же хотел этого, потому что сам физический акт введения в тело этих веществ просто омерзителен.

Мы продолжали ехать, и в один момент, я был под таким сильным кайфом, что не мог вести машину. Ей пришлось сесть за руль. Мы слушали акустический концерт Nirvana и Mazzy Star, и Джейми плакала навзрыд. Наступила ночь, и мы ехали среди гор Аризоны. Дорога была заледенелой, скользкой, опасной и словно вела в неизвестность. Нам показалось, что гигантский лось, больше чем вся наша машина, пробежал прямо перед нами. Джейми вильнула, чтобы объехать его, и всё снова было в порядке. Но я посмотрел на дорожный знак и вспомнил, что мы проезжали город, где моя бабушка разбилась насмерть, не справившись с управлением. Я воспринял это как знак свыше, будто бы дух этого лося говорил мне: «Проснись, засранец, ты же умираешь».

Это был не первый раз, когда я сталкивался с духами, употребляя наркотики. Однажды в период подобного рецидива я вернулся домой в середине ночи, с карманами набитыми наркотиками, готовый превратиться в сумасшедшего учёного. Я искал у себя ключи, как вдруг услышал громкий крик. Я понял, что это был кто-то на балконе, кого я знал, и этот кто-то кричал на меня как безумная ведьма. Но я никого там не увидел. Я отошёл от дома и спросил:

— Эй? Кто там?

И снова раздался ужасающий вопль. Я посмотрел на фронтон над моим окном и увидел сидящего там огромного ястреба, который смотрел прямо на меня и орал во всё горло голосом измученного человека.

Я подумал, что он точно не хочет, чтобы я сделал то, что намеревался. И если я не остановлюсь, то, вероятно, умру. Это периодически повторялось, где-то раз в месяц: птица, иногда сова, что есть сил, кричала на меня, когда я возвращался домой со своих безумных наркотических злоключений. Когда ты употребляешь наркотики, тебя ведёт эта мистическая чёрная энергия, сила внутри тебя, которая не хочет утихать. Чем слабее ты становишься, тем более эта энергия захватывает тебя и играет тобой. Когда твой дух становится тёмным, и образ твой жизни становится тёмным, всё твоё существование открывается проникновению этих тёмных духов. Я видел это на примере многих наркоманов. Видно, что их контролирует тёмная энергия, это отражается на том, как они выглядят, их голосе, поведении, это уже не они.

Я помню, когда умер Хиллел, а я только бросал наркотики, мне в моей одинокой постели приснился сон. Это был одно из тех чётких видений на грани сна и реальности. Вся эта ужасающая энергия разом влетела в мою спальню и зависла на потолке. Там были демоны, гоблины, вампиры и другие создания, полный ассортимент пугающих засранцев. Мне казалось, они пришли поиграть со мной, сказать: «О'кей, мы расправились с твоим другом, теперь мы пришли за тобой». Вначале я подумал: «Нет, всё не так, вы, парни, ошиблись домом». По мере того, как я вёл эту психическую борьбу, дедушка всех тёмных сил, огромный тёмный ангел влетел в комнату и занял собой весь потолок. Но я не открывался им: «Нет-нет-нет. Уйдите. Прощайте». Так я начал очищаться от наркотиков.

Я отметил для себя это послание лося, мы продолжили наш путь и нашли отель. В номере я продолжал принимать наркотики, а Джейми еле держала себя в руках. Её боль и страдания становились заметными. Она пошла принимать ванну, заперлась и провела там три часа. Я накачивался наркотиками, делал что-то из отражающих свет букв, которые купил в магазине грузовиков, и периодический стучал в дверь, спрашивая: «Джейми, ты в порядке?» Прошло время, и я начал волноваться. Когда она, наконец, открыла дверь, я увидел, что лезвием на её руке была вырезана буква «А». Вся ситуация была очень пугающей, и несмотря на сильный кайф, я начал осознавать, сколько боли и страдания я сеял вокруг себя, а не только внутри.

На следующий день, мы проснулись и поехали во Флагстаф. Мы оба почти не спали. Я продолжал принимать наркотики. Джейми всё это вгоняло в грусть, надоедало, путало и мучило, поэтому я решил пойти в индейский ювелирный магазин и купить нам кольца для пары. Для меня оно олицетворяло обещание работать над собой и быть вместе. Думаю, она могла воспринять их как обручальные кольца, но я был безутешен, потерян и хватался за любую тончайшую соломинку. Глубоко в душе я очень любил эту девушку и хотел только лишь быть с ней, но я не мог прекратить принимать наркотики.

Мы вернулись в машину, проехали весь Нью-Мексико и остановились в мотеле. У меня оставался последний пакетик героина, а мы были в пути всего два дня. Кокаин и вовсе закончился намного раньше, но я был больше заинтересован в том, чтобы мне хватило героина на ближайшие несколько дней. И, тем не менее, я решил: «Всё. Это последний раз, когда я употребляю наркотики». Её вымотала вся эта драма. Я ввёл в своё тело всё до последней частички и даже не почувствовал кайфа. Той ночью я попытался уснуть, а на следующий день проснулся с отвратительным адским ощущением, которое называется героиновой ломкой. Меня трясло и лихорадило, а между тем впереди ещё был долгий путь. Джейми пришлось в одиночку вести машину, она была маленькой белокурой принцессой за рулём огромного автомобиля. Я разложил сиденье, лёг на пол, завернулся в спальный мешок, выпил целую бутылку НиКила и погрузился в яростную борьбу с ломкой, потея, трясясь, колеблясь и теряя силы. А Джейми продолжала ехать. Она часами, часами и часами сидела за рулём, пока я страдал от лихорадки, лёжа в спальном мешке. Она вела машину прямо в Мичиган. Снова я приехал домой на праздники страдая от ужасной героиновой ломки.