О записи One Hot Minute, отношениях Энтони с девушками и Дэйвом Наварро. Опять же о наркотиках

Было слишком трудно скрывать мою проблему с наркотиками когда я приехал домой к матери. Я выглядел как ходячий скелет. Кроме того, Джейми успела высказать свои подозрения на этот счет моей матери, которая в свою очередь рассказала все отцу.

— У Энтони были некоторые проблемы с желудком когда я был на «Стоунз-шоу» в октябре, — сказал Блэки моей матери. — Он был вынужден уйти посреди ночи и принять пепто-бисмол.

— Эй! О чем ты говоришь? — сказала Пэгги. — Он на игле!

Казалось, что Блэки не хотел признавать то, что я принимал наркотики. Возможно, это было слишком больно для него, поэтому он вел себя, будто все было в порядке.

Tеперь карты были открыты. Я окунулся в домашний уют. Я знал, что мне придется начать ходить на собрания и есть килограммы еды. Жизнь без наркотиков была мне по душе, но я снова не осознавал, как серьезна была моя проблема. Меры, которые я принимал, чтобы справиться с ней, были слишком ничтожны даже для лодыря. Пойти на собрание и выложить всю правду на стол было хорошим стартом, но совсем другое дело убедить себя в том, что это сработает. Тебе приходится собраться в кулак, пройти 12 ступеней и сделать все 9 ярдов, ты не можешь просто придти, быть зрителем и ожидать очищения осмосом. Я просто барахтался на поверхности.

Но мы провели чудесное Рождество. Моя сестра Джули начала встречаться со Стивом Симмонзом, и мы все были настолько счастливы, что она встретила парня, который хорошо понимал и уважал ее, что побаловали их щедрыми подарками. Когда ты находился вдали от семьи, а теперь пытаешься сойти с длинной наркотической дистанции, то особенно чувствуешь себя обязанным возместить это какими-то материальными вещами.

Джейми даже удалось немного расслабиться. Шок и ужас утихли, я больше не принимал наркотики, так что небольшая часть моей сексуальной энергии вернулась и дела пошли веселее. Она начала думать о нашем счастливом будущем. Когда все у нас было хорошо, то было очень весело, потому что мы были лучшими друзьями и веселились по любому поводу. Джейми умела разбавить мою серьезность и была отличной парой. Насколько прекрасно любить привлекательную, сексуальную девушку, которая, как и ты, любит баскетбол?

В канун Рождества мы повезли бронко к Блэки. Я приготовил гигантскую ленту, чтобы повязыть ее на грузовик. Блэки открыл дверь, пробормотал что-то насчет опоздания, я сказал ему выйти и посмотреть на подарок. Он был в недоумении, я бросил ему ключи и он занервничал. Затем он направился по дорожке от входной двери к подъездной дороге и увидел эту совершенную мичиганскую зимнюю машину, мой бедный отец все понял. Он взглянул на машину, затем на ключи и сказал, стараясь сдержать слезы:

— Нет. Нет! Не может быть!

Это было так трогательно.

Рождественское утро принадлежало маме. Это было ее время года; весь дом был украшен в рождественском стиле. Здесь были старые школьные чулки, висящие над камином, чулок для Джейми также был там. Там был традиционный золотой ретривер, снег падал за окном и моя сестра Дженни, ангелочек нашей семьи была с нами, все предчувствовало праздник. Это было волшебное время.

Я спустился в 7:30 и разжег огонь. Под рождественской елкой было больше подарков, чем разрешено законом. Первым делом мы подошли к чулкам, в которых были подарки от моей матери, на которые она копила весь год.

Затем мы открыли подарки. Моим заданием было их вручение, люди получали ювелирные украшения, костюмы и свитера. Стив Симмонз попал в идиллию, потому что любовь и щедрость наполнили дом. Вокруг головы собаки была повязана лента, огонь в камине сверкал, различные прекрасные блюда без конца появлялись из плиты, Джонни Мэтиз, Фрэнк Синатра и Бинг Кросби играли в магнитофоне. Итак, сумасшедший парень Стив, новая любовь моей сестры, остановил все и сказал:

— Я только хотел сказать, что это было лучшее Рождество в моей жизни. Вы все были бесконечно добры и дали мне столько…

Мы в этот момент думали: «Да, он прав. Кажется, мы действительно произвели впечатление на этого парня». А он продолжал: «Но я еще хочу попросить у вас что-то»

В комнате была тишина. «Угадай, чего еще хочет этот парень?». Он сказал:

— Я хочу воспользоваться моментом и попросить руки вашей дочери и сестры.

Он подошел к Джули и сказал:

— Джули, с согласия этой семьи, выйдешь ли ты за меня?

Все начали плакать. Мне не верилось, что этот парень смог сделать предложение перед всей семьей. Джули согласилась, это был самый волнующий момент утра.

Через несколько дней пришло время лететь в Пенсильванию. Джейми не терпелось подарить своему отцу внедорожник F-150, который был символом гордости в его окружении. Родители Джейми были либеральны и позволили нам спать в ее старой спальне, их комната находилась вниз по коридору. Я чувствовал себя неловко, когда мы занимались сексом в том доме. Она была такой страстной, разорвав на мне одежду и бросив меня на кровать, а я продолжал шептать:

— Я слышу их на кухне. Нам не следует слишком шуметь.

Ее это не волновало, она просто хотела быть любимой.

Из Пенсильвании мы вылетели на Карибы, чтобы немного отдохнуть. Я позвонил моему агенту и попросил ее найти самый нетронутый уголок на острове. Это «влетело нам в копеечку», но я через столькое прошел за последние 6 месяцев, что меня это не волновало. Мне хотелось побыть в самом теплом, прекрасном и расслабляющем месте, которое я мог найти. Моя идея выздоровления заключалось в загорании, плавании, еде, исследовании местности и в занятиях сексом, и это работало. Мы жили в маленьком домике, который находился прямо на пляже, там не было ни телевизора, ни телефона, которые нас отвлекали бы, только сотни акров тропического рая. Я нуждался в этом. Даже после недели объедания лобстерами и жареной рыбой, после недели постоянных занятий спортом, моя одежда все еще не держалась на мне. Но, в конце концов, сила вернулась ко мне.

Теперь настало время для встречи с музыкой в Лос-Анджелесе. Было трудно снова столкнуться с Фли лицом к лицу, но я предпочел, чтобы он знал, что я изменил свою жизнь в пользу трезвости, чем налететь на него, когда я был под кайфом или когда жизнь застряла на стадии «тупица». Фли был удивительно лоялен ко мне. Я вернулся, чувствуя стыд, замешательство и сожаление, из-за того, что разочаровал группу, но мы столько раз через это проходили, что это стало привычным. Фли — друг, который может уйти, чтобы заняться своими делами, но когда мне нужна его помощь, он всегда окажется рядом. В такие моменты он не осуждает и принимает весь этот хаос. Я никогда не чувствовал себя как «О черт, сейчас мне придется пройти через головомойку. Этот парень вынесет мне приговор». Он говорил примерно так: «Чувак, мне действительно жаль, что тебе пришлось через это пройти. Я рад, что ты жив, пойдем тусоваться» имея ввиду — давай писать музыку.

Дэйв оставался трезвым во время моих проблем. Он знал механизм алкоголизма и был удивительно понимающим. Возможно, он мучился из-за всего этого, но он никогда не выказывал негатива по поводу моего поведения. Это было просто сверхъестественно, какими любящими, всепрощающими и терпимыми они старались быть.

Когда я встал на ноги, нашей первоочередной задачей было окончание альбома. Итак, мы сняли студию на конец января, но сначала я и Фли поехали в Таос, Нью-Мексико, чтобы написать и поиграть музыку, скомпоновать оставшуюся часть альбома. Мы снимали настоящую кирпичную виллу, я прятался в своей спальне и писал. Затем Фли доставал свой аккустический басс или обычную гитару, и мы работали над песней вместе. Мы провели там только четыре или пять дней, но каждый день мы заканчивали по новой песне.

В мое отсутствие Фли взял дело в свои руки, он даже писал тексты для альбома. Он написал большую часть Transcending, что было его данью Риверу. Pea была его попыткой поднять свой скромный флаг. Он также написал вступление к Deep Kick и сольные инструменталки к строфам в My friends и Tearjerker. Он дал мне намного больше материала, чем я получал когда-либо, но я был открыт для этого, и это была необходимо, потому что я был слишком далек от творческого процесса.

Таос оказался продуктивным и веселым. Однажды мы даже вышли в горы и катались на лыжах, несмотря на бурю. Существует одна специфическая вещь, которая происходит, когда ты в очередной раз перестаешь принимать наркотики. Ты переживаешь второе рождение. Есть нечто возбуждающее в процессе возвращения, и это становится одним из элементов в кругу зависимости. Однажды ты зависел от кокаина и героина, но тебе удалось остановиться и выйти из этого дерьма, твои ум и тело становятся сильнее и снова соединяются с душой. Но тягостное чувство зависимости от наркотиков все еще у тебя в памяти, и сравнивая, ты чувствуешь себя феноменально. Ты счастлив жить, вдыхать воздух, видеть красоту вокруг себя и иметь возможность уколоться опять. У тебя есть выбор. Так ты испытываешь удовольствие от того, что ты сейчас не там, откуда ты выбрался, и что перестать употреблять — это забавная вещь. Где-то внутри ты осознаешь, что завязывая, ты снова испытаешь это потрясающее чувство.

В общем, годом позже ты забываешь, как это было плохо, и розовые очки трезвости исчезают. Когда я оглядываюсь назад, я понимаю, почему этот порочный круг снова втягивает человека, не принимавшего наркотики уже долгое время, и тогда он срывается, не хочет больше принимать, не хочет умереть, но не принимает серьезных мер, чтобы завязать. Существует принцип, который гласит: «Старание наполовину ничего не стоит». Когда ты болеешь, ты не может вылечиться наполовину и думать, что ты здоров наполовину; ты проходишь половину пути, ты вообще не собираешься выздоравливать, в итоге ты оказываешься там, откуда ты начал. Без кардинальных изменений ты остаешься тем же парнем, а тот же парень делает то же дерьмо. Я прошел половину, думая. что получу хоть что-то, в итоге я не получил ничего.

Мы вернулись в студию, и к концу февраля я состряпал свой вокал. Мы ничего не могли сделать месяцами и — бац! — закончили вокал. После записи последней партии я был таким оживленным, что подумал «Ты можешь ширнуться». Это был известный признак, который проявился у меня и Хиллела после «Uplift Mofo». Я был чертовой развалиной. Мне пришлось рвануть в уборную звукозаписывающей студии, как только идея возникла у меня в голове, потому что мысль о поездке в центр и покупке заставляла мои кишки заворачиваться в ожидании дозы. Я попрощался, сказал, что увижу всех через неделю или около того и устремился в темноту центра, чтобы еще раз начать бесконечную цепь безумств. К сожалению, Джейми должна была приехать через несколько дней. Когда она прибыла в международный аэропорт Лос-Анджелеса, я был в отключке. Она была вынуждена сразу же ехать в модельное агентство, продолжала звонить мне с работы, спрашивая «Где ты?» Когда люди разыскивают тебя, чтобы придушить, ты разочаровываешь их, потому что в этот момент сам себя убиваешь. Ты пытаешься ускользнуть от копов. Ты избегаешь смертельных ударов от дилеров. Ты рискуешь умереть от передозировки. Перед тобой эскапады иллюзий. Это волнует. Но когда это означает «Черт, кто-то разыскивает меня», то заканчивает безумную вечеринку.

Я скрывался в мотеле. Это было начало потрясающего путешествия по мотелям. Я не регистрировался в The Peninsula и The Four Seasons, в местах, которые мог без труда себе позволить. Нет, я стремился в «Мотель Викинга» или «Свошбаклерз Инн», в паршивые, ободранные, грязные мотели, заполненные наркотами, предназначающиеся для семей, которым некуда идти или для проституток, дилеров, сутенеров, бандитов и других позорных говнюков. И для белых наркоманов, которые пытались улизнуть от своей настоящей жизни.

Я начал останавливаться в таких местах вверх и вниз по улице Альворадо, потому что все они находились в нескольких кварталах от места, где я покупал наркотики. Может в этом весь кайф: ты можешь затариться, проехать три квартала, зарегистрироваться и наслаждаться в самом центре преисподней. Если ты находишься в престижном отеле, то существуют шансы наткнуться на кого-нибудь, кого ты знаешь.

Мои мотельные извращения не зашли еще так далеко, когда Джейми искала меня. Я был только в «Холидей Инн» в Голливуде. Именно там Дэйв Наварро и она выловили меня. Дэйв сообразил позвонить Bo, нашему бухгалтеру, и спросить, где в последний раз воспользовались моей кредиткой. Она позвонила в компанию и сказала Дэйву, что я в «Холидей Инн».

Я был там и пытался уснуть, чтобы забыть о героине, убежать от самого себя и от того беспорядка, который я устроил, когда меня разбудил сумасшедший стук в дверь. Я подошел к глазку, взглянул и увидел Дэйва, а затем и Джейми, прятавшуюся в конце коридора. Это была плохая комбинация, любимый человек и друг сговорились.

— Давай, чувак, открой дверь, — сказал Дэйв. — Я люблю тебя и хочу тебе помочь. Этого не случится. Давай ты пойдешь в реабилитационный центр прямо сейчас. Бросай героин и пошли.

Я не открывал дверь.

— Нет, ты не понимаешь, отзывался я. — Я чувствую себя ужасно. Мне нужно поспать. Я позвоню тебе позже и мы пойдем вечером.

— Нет, нет! Машина уже стоит внизу, — сказал Дэйв. — Я уже позвонил в «Эксодус». Кровать в центре уже ждет тебя. Открой дверь.

Я открыл дверь. В тот момент я не мог больше спорить или драться. Я был растерян, покориться и вернуться в клинику — это был единственный способ утихомирить людей, которые несчастливы из-за моего поведения. Итак, я вернулся.

К апрелю 1995 года реабилитационные центры развились в совершенно другие организации по сравнению с моим первым пребыванием там в 1988 году. Лечение в клинике стало обычным делом. Среди клиник «Эксодус» была наиболее популярна по двум причинам. Это было место, которое Курт Кобейн покинул незадолго до смерти. Курт перелез через четырехфутовый забор, чтобы убежать, хотя все, что ему нужно было сделать, это выйти через парадную дверь. Они не имели права держать тебя в клинике против воли, но я думаю, что если ты не захочешь никого видеть, ты просто убежишь.

«Эксодус» была также известна своим доктором, который был там главным. Такие парни, как он, стремятся узнать, как наркотики влияют на тело, но для меня вся эта информация ничего не стоила. Пока наркозависимый ширяется, он сумасшедший. В моменты, когда он не на игле и начинает выполнять программу, ему становится лучше. Это самая элементарная схема, но они пытаются усложнить ее психиатрическим жаргоном и детоксологией. Стоит только забрать наркомана с улицы, дать ему жилье, поставить на ноги, и ему станет лучше. Я убедился в этом на примере тысяч наркозависимых, с которыми я пересекался и которые хотели вылечится. И не важно, каким замечательным был их врач.

«Эксодус» был частью большей клиники «Марина дель рей». Клиника не была связана с тюремной программой, поэтому здесь не было тех, кто выбрали реабилитацию вместо тюрьмы. Она была роскошнее, чем «Секция 36», но не такой роскошной, как «Обещания», клиника в Малибу, на фоне которой «Четыре Сезона» выглядела как «Холидей Инн». Но опять же, место не имеет значения. Ты или собираешься работать и решить свою проблему или нет. Тебе не нужна «Обещания»; ты можешь завязать в Армии Спасения на деревянных нарах. Я встречал людей, которым это удалось в обоих случаях, и встречал тех. кому это вообще не удалось.

Пребывание там стало для меня чудесным опытом. Я подружился с 10 самыми нетипичными людьми в моей жизни. Это была причудливая старушка из какого-то города на севере, бразильский доктор, и парень на таблетках из Техаса. Моим первым соседом по комнате был гомик из самого сердца Америки, из Кентукки или Миссури, или еще откуда-то. Это была классическая история, молодой непонимающий ребенок, воспитанный в футбольном городке на Западе, не получил того мужского начала, вокруг которого вертелся целый мир, так его семья не признавала, отдалилась от него. Он переехал в Голливуд, нашел своих собратьев, а также мир алкоголя и наркотиков, и пошел по нисходящей спирали. Он был так накачан викодином, что размельчал его и посыпал им кашу на завтрак.

Он ушел, и следующим моим соседом стал черный анестезиолог из Иглвуда, который воспитывался в высокоуважаемой семье. Став доктором, он дал семье повод для гордости, но потом оказалось, что он многие годы злоупотреблял лучшими наркотическими медикаментами. Итак, он пришел, как и все мы, на 30 дней. Вы можете подумать, что он хранил в секрете то, что разочаровал свою семью. Через пару месяцев после клиники мне позвонили. У него случился рецидив, он не мог выносить агонию и стыд перед семьей, поэтому он заперся в туалете госпиталя, в котором работал, и выбрал наиболее тяжелые наркотики для передозировки. Некоторые из «Эксодуса» ходили на его похороны и это было впечатляюще. У него была большая семья, и один из его братьев был проповедником. На похоронах все плакали навзрыд, включая друзей по клинике, которые стояли в заднем ряду.

Удивительное общество образовалось здесь, и я стал другом каждому из них. Ты осознаешь возможность своей кончины через жизни других людей. Ты делаешь те же вещи, что и они, но не можешь увидеть это в себе. Однако, ты начинаешь понимать все эти трагедии и чудеса через других людей. Такие ситуации открывают глаза и сердце. Ты находишься в этом чертовом госпитале «Марина дель рей», спишь в маленькой кровати, делишь свою комнату с другим, и тебе приходится идти в кафетерий, чтобы позавтракать. Ты просто вынужден думать: «Что я сделал не так? У меня была цель и мне было хорошо, но сейчас я здесь вместе с другими сумасшедшими людьми, медсестрами и докторами, и коменданты говорят мне, что делать и куда идти, и у меня сегодня отчет для группы. Надо же, я думал, что стою большего».

Пока я был в клинике, у меня проводились групповые собрания с семьей и друзьями, и Фли был там. Проходя круг, консультант повернулся к Фли и сказал

— Фли, расскажи нам, как ты чувствуешь себя, когда Энтони где-то принимает наркотики, и ты даже представления не имеешь, где он и собирается ли вернуться.

Я ожидал, что Фли скажет: «Этот засранец меня задолбал. Мы должны были репетировать и писать. Я ждал его 12 часов, но этот ублюдок не появился. Я уже совершенно готов заняться чем-нибудь другим». Вместо этого Фли начал всхлипывать, что уменьшило мою недоверчивость. Он сказал:

— Я боюсь, он умрет прямо у меня на руках. Я не хочу, чтобы он умирал, но продолжаю думать об этом.

Я никогда не представлял, что он может испытывать такие чувства.

Лечение в «Эксодусе» до сих пор занимает основную часть в моей жизни. За те пять с половиной лет, что я не принимал наркотики, я ни разу не молился и не медитировал. Я не понимал, что это поможет установить контакт с силами, которые надо мной. Кто-то из работников «Эксодуса» посоветовал мне начинать каждый день с молитвы. Теперь для всех, кто пытается вылечиться, это отправная точка. Я никогда не думал, что это то, чем стоит заняться. Но однажды утром я посмотрел в зеркало и подумал «Ты тратишь свою жизнь здесь, так может тебе стоит воспользоваться советом того, у кого все в жизни хорошо?

Я стал молиться каждое утро. Однажды я открыл свои мысли для высшей силы и никогда с этим не боролся. И куда бы я не пошел, я везде чувствовал и видел присутствие творческого начала во вселенной, любящей силы в природе, в людях, везде. Годами мои молитвы и размышления набирали силу и стали важной составляющей моего выздоровления в повседневной жизни.

Я провел там 30 дней, даже не думая о том, чтобы уйти. Я смирился с тем, что нахожусь там, чтобы сделать работу и вернуться в строй. В первые несколько дней они дают тебе медикаменты сверх меры, чтобы избавить организм от токсинов. Они дают дервокет и колондин, чтобы снизить кровяное давление. Если ты видишь парня, шаркающего по коридору в халате и шлепанцах, значит этот чувак все еще проходит детоксикацию. Первые дни без наркотиков невыносимы: по телу бегают мурашки, и ты уже готов свихнуться без дозы. Но затем ты преодолеваешь эти ощущения и тебе становиться лучше. Они кормят тебя на протяжении всего дня, ты должен тренироваться и ходить на собрания. Они держат тебя в полной занятости.

Пока я там находился, Джейми приходила навещать меня. Боб Тиммонс привез Криса Фарли увидеться со мной, это было круто, чувствовать его поддержку. Ким Джонс привезла двух своих прекрасных сыновей повидаться со мной. Мне было позволено пользоваться бумбоксом, и я раз за разом прослушивал первый альбом Elastica. Я прошел 30-дневную программу, вернулся и воссоединился с миром. Слава Богу, что я был в строю, когда отец Джейми покинул его. Он умер в июне, и у меня была возможность поехать в Пенсильванию и быть с Джейми и ее семьей на протяжении этого сложного периода.

Тем летом группа внесла последние штрихи в альбом и начала снимать клипы. У нас были тонны бобин, но ничего не привлекало нас и мы снова обратились к Гэвину Боудену, шурину Фли. Он предложил идею для клипа Warped, действие в котором должно было происходить в гигантском деревянном цилиндре. Съемки проходили два дня, это было наше самое дорогое видео. Я до сих пор считаю, что в нем есть просто гениальные сцены.

Момент в клипе, который привлек наибольшее внимание — это сцена, где Дэйв целует меня. Предполагалось, что Фли, Дэйв и я выйдем из-за стены, и станцуем мистический танец теней. Мы снимали эту сцену около десяти раз, и Гэвин чувствовал, что мы с ней не справляемся, так мы вернулись на свои места, чтобы попробовать снова. Дэйв повернулся ко мне и сказал:

— В этот раз, когда мы выйдем, я собираюсь обернуться и поцеловать тебя, чтобы оживить эту сцену.

Я ответил:

— Хорошо, отличная идея, — думая, что это будет дружеский поцелуй. Мы вышли из-за угла, и он подошел дать то, о чем я думал как о легком поцелуе, что уже достаточно эпатажно для рок-клипа, но вдруг Дэйв одарил меня влажным, практически французским поцелуем. Я не был огорчен или обеспокоен, я был всего лишь удивлен.

Это был один кадр из тысячи и мы двинулись дальше. Прошли недели, прежде чем мы получили готовый клип, этот поцелуй был там, и сразу же бросался в глаза. Минутой позже мне позвонил Эрик Гринспен, наш адвокат.

— Компания Warner Brothers видела поцелуй, и они хотят избавиться от него прямо сейчас, — сказал он.

— Почему?

— Они не считают это подходящим, — ответил он. — Я думал, что тебе тоже захочется избавиться от поцелуя. Думаю, тебе грозит потеря большой части твоих фанатов.

Когда я впервые увидел поцелуй, я подумал о том, что могу или убрать его, или оставить, но минута, когда корпорация сказала «поцелуя не будет», стала минутой, когда я сказал «нет, поцелуй останется». Мы обсудили это в группе и проголосовали за поцелуй. Мы потеряли огромную часть мальчиков-фанатов из колледжей. Мы получали письма, в которых нас называли «педиками», начали распространяться сплетни, и мы снова начали думать над нашим решением. Но затем мы решили «К черту. Может быть пришло время проредить деревенщин». Если они не могут принять то, что мы делаем, мы в них больше не нуждаемся.

У нас снова появились неприятности с Warner, когда мы пригласили Гэвина снимать видео на Aeroplane. Он предложил супер-сценарий: необузданная ода Busby Berkley, с огромым хором, состоящим из полураздетых, в ярких одеждах мексиканских цыпочек и крепких девушек-гангстеров с обильным макияжем и ужасными волосами. Нам было нужно много наготы, сексуальных танцев и жвачек, надуваний пузырей. Мы сняли видео в старом бассейне, при участии гимнастов и подводного балета на «MGM set», который почти не исользовался. Но дамочка из Warner, которая контролировала съемки оказалась феминисткой.

Гэвин все cмонтировал, и видео получилось шикарным. Он заснял горячих мексиканских девиц крупным планом под удачным углом, но та женщина из Warner вставила свои «пять копеек» о присутствии обнаженных женщин в нашем видео. Представьте себе, на сегодняшний день это уже наскучило в клипах Jay-Z, но было достаточно смело для того времени, поэтому мы решили остановиться где-то между нашим замыслом и ее эстетическими взглядами. Мы покончили с этим, убрав из видео все действительно шокирующее, привлекающее внимание и волнующие моменты.

Тем летом я предпринял первую из двух поездок на байдарках по Аляске вместе с Фли, нашим бывшим барабанщиком Клиффом Мартинезом и нашим общим другом Марти Голдбергом. Мы провели около недели, плавая на байдарках в самых глубоких фьордах Аляски. Это было изумительное путешествие, особенно когда Клифф и Марти, кулинарные шефы, смогли состряпать трехзвездочные обеды посреди дикой природы.

В сентябре был выпущен «One Hot Minute». Мы им гордились, хотя пластинка не была такой хорошей, какой бы мы могли ее сделать, если бы сохранили состав после «Blood Sugar». Но для бренда новой группы это была неплохая попытка, если провести параллель с «Mother's Milk», первым альбомом, который был записан с Джоном и Чедом.

Перед тем как начать тур, я дал несколько интервью, чтобы раскрутить альбом. Примерно в это же время я снова начал принимать наркотики. Однажды в сентябре я отсиживался в своем доме в полном загрузе, а телефон звонил не переставая. Наконец-то я снял трубку, это был Луи.

— Чувак, перед твоим домом MTV. Они готовы снимать.

Я вспомнил, что MTV должны были меня снимать в моем доме с ви-джей Кеннеди. Я поволокся вниз. Я выглядел больным и безжизненным, и должен был отвечать на все эти вопросы воздушного слащавого Кеннеди в моей гостиной. «Прошло много времени с тех пор как мы выпустили пластинку и т. д. и т. п.»

Пришло время для тура. Хотя я и раньше был на игле, я никогда не решался принимать во время тура. Я знал, что это все разрушит. Мы начали с Европы. Впервые со времен Вудстока мы играли перед большой аудиторией, поэтому мы были как мотор, который нужно было завести. Я чувствовал некоторую ответственность за то, что не позволял группе играть настолько хорошо, насколько мы могли это сделать. Я не был настолько сфокусирован на музыке, насколько мне следовало быть. Мы не облажались, было несколько отличных моментов, но в целом я ощущал неясность, и как музыкант, я переживал неуверенность. Наиболее запомнившимся моментом из европейского тура стала встреча Шерри Роджерс, которая впоследствие стала женой и матерью детей нашего менеджера, Луиса Матье. Мы встретились с ней в Амстердаме, где она работала на старого приятеля Хэнка Шиффенмахера. Когда бы мы не проезжади через Амстердам, мы направлялись прямо к Хэнки-Пенки, чтобы сделать несколько тату, и в этой поездке мы случайно столкнулись с заводной, привлекательной, неустрашимой молодой девушкой по имени Шерри. Она обычно носила одежду из латекса, и идея ее присутствия на сцене в таком виде была заманчивой. Наше следующее выступление состоялось в Бельгии, она тоже приехала и свела всех сума, когда перед всеми сняла одежду в гримерной и надела костюм из силикона. Во время шоу мы периодически звали ее на сцену вытирать наши потные лбы, приносить напитки и зажигать сигареты Дэйву.

Наш тур по Штатам, намеченный на середину ноября, был отложен — не по моей вине — до начала февраля. Итак, прямо из Барселоны, нашей последней площадки в Европе, я полетел в Нью-Йорк, чтобы побыть с Джейми. Она выехала из тусклой высотки в Чайнатауне и перебралась в прелестную, уютную, роскошную квартиру с видом на монумент Ла Гардия к югу от Вашингтон-сквер. Это были прекрасные, спокойные окрестности. Мы провели там чудесную осень, затем, как обычно, заранее начали наши приготовления к ежегодным рождественским поездкам. Именно тогда я заметил первые признаки того, что с нашими отношениями не все в порядке. Роджественский шопинг начался достаточно хорошо. Мы шли по снегу и наслаждались предрождественской романтикой от покупки милых подарков для нашей семьи. Я решил купить Блэки мебель для его дома, поэтому мы пошли в Эй-Би-Си Карпет, что в нижнем Бродвее, и сделали отличный выбор.

Я возвращался в тот магазин еще несколько раз, чтобы договориться о перевозке и доставке, однажды я был там один и стоял около лифта, когда вошла элегантно одетая женщина лет двадцати. Она была симпатичной и стильной, мы перекинулись парой фраз, пока она ждала лифт. Голос в моей голове проговаривал: «Ты можешь жениться на этой леди. Твоя жена собирается войти в лифт и исчезнуть навсегда, тебе нужно действовать прямо сейчас.» Именно в этот момент она вошла в спустившийся лифт и пропала из моей жизни навсегда. Впервые за то время, что я был с Джейми, я мог допустить мысли такого рода. Я не мог сказать, была ли это просто фантазия или просто было что-то в ее взгляде или поведении, но это определенно был отголосок проблемы.

Рождество пришло, и мы поехали в традиционное путешествие. В том году я подарил своей маме ее первый роскошный автомобиль, новую модель форд эксплорер, которую мичиганский дилер приготовил специально для своей жены, перед тем как она с ним развелась. Блэки занимался всем необходимым для этого подарка. Затем мы провели несколько дней в Пенсильвании, но из-за недавней смерти отца Джейми это не было приятным времяпрепровождением.

Мы вернулись в Нью-Йорк к Новому году. Я был сыт по горло кампаниями, развернувшимися в канун Нового года, и принуждением к проведению лучшей в жизни ночи, и решил, что мы ляжем спать раньше полуночи. Мы крепко обняли друг друга и смотрели кино, лежа на кушетке, а около 11:30 мы выключили свет и пошли спать. Несколькими днями позже, я понял, что этот период моей жизни подошел к концу, и пришло время стать свободным и побыть в одиночестве. Как-то я посмотрел на Джейми и подумал: «Я больше не люблю ее». Без особой причины. В этом не было ее вины. Причина была не в ее манере разговаривать или походке, или в словах, которые она сказала, потому что она никогда не делала того, что я мог бы назвать неприемлемым. Просто что-то прояснилось во мне, как будто меня окутал туман. Это было что-то вроде «Боже, чем я занимался последние два года? Пришло время что-то менять». Все это случилось из-за моего решения стать «чистым». И я не собирался снова принимать наркотики.

Возможно, я причинил себе достаточно вреда, чтобы быть не в состоянии любить ее. И этот голос был настолько ясен для меня, что игнорировать его означало бы заблаговременно обманывать чувства. Я знал, что мне придется совершить самый нежелательный поступок. Для меня было намного легче поддерживать пустые отношения, чем сказать кому-либо «Я ухожу». Короче говоря, я ужасно этого боялся. Я не мог сказать «Я больше не хочу быть с тобой». Я бы предпочел причинять боль себе, что и составляло часть моего жизненного цикла.

Я сказал Джейми, но она не восприняла это. Она сказала, что планировала выйти за меня замуж и родить детей, что было самым печальным моментом за время нашей дискуссии. Я вернулся в Лос-Анджелес, и она ушла. Было много плача и крика, но она упаковала свои вещи и ушла.

Я причинил много боли тем, о ком действительно заботился, и это послужило прекрасной эмоциональной мотивировкой, чтобы переключиться на другие увлечения. Это началось в пятницу днем. Я ехал на мотоцикле к Линди на деловую встречу группы. По пути туда я остановился в центре и заполнил свои карманы наркотиками. Затем Фли, Линди и я провели нашу встречу, я удалился из дома Линди, проехал несколько кварталов и забил косячок прямо на улице. Так я проездил два или три дня, куря крэк и одновременно заправляясь героином, и неожиданно попал в новые неприятности.

Я рассудил, что у меня будут большие проблемы, если я останусь в Лос-Анджелесе, поэтому взял «Желтые Страницы» и связался с «Аэромехико». Я нашел славный отель в Кабо-Сан-Лукас, красивое место где я и Фли работали над песнями несколькими годами раньше. Я был так накачан, что представлял опасность для самого себя, выцарапывая дыры на своем теле, и конечно я ни от кого не мог скрыть свое состояние, поэтому нанял такси, чтобы добраться до аэропорта. Я сохранил горстку порошка, который я собирался взять с собой. Не проблема в том, чтобы подняться с этим на борт, но я боялся мексиканской таможни, поэтому решил спрятать дозы в кассетном отделении моего бумбокса.

Когда я приземлился в Мехико, все еще был под кайфом. В аэропорте была установлена таможенная система, по которой ты становишся на линию, нажимаешь кнопку, и получаешь либо зеленый, либо красный свет. Если загорается зеленый, ты спокойно идешь домой. Конечно же, вышел красный. Я подошел к столу, парни с таможни смотрели на меня с большим подозрением. Он обыскал мою сумку, карманы и затем сказал:

— Позволь осмотреть твое стерео.

Мое сердце быстро забилось. Мне совсем не хотелось быть арестованным за провоз героина в Мексику. Он заглянул в отделение для батереек, которое считалось тайником, затем он попытался включить стерео. Он нажимал на все кнопки, он уже почти добрался до кнопки «eject», когда повернулся ко мне и сказал

— Включи его.

Я переключил на CD, нажал «play» и заиграли The Jackson 5 Greatest Hits. Он пропустил меня

Я забронировал комнату в «Вестин», современном отеле, который был отделан в духе мексиканской постройки из красной глины. Я расположился на кровати, вколол последний героин, а затем, укутавшись, заказывал обслуживание в номер, смотрел спутниковое телевидение, чувствуя себя одиноким, разбитым и раскаявшимся. Я все-таки смог заставить себя спуститься вниз и искупаться в океане, после того как три дня лежал в кровати, ел и пытался снова стать человеком. Я должен был окрестить свою душу. Я спустился к бассейну и попытался поплавать, но я постоянно наталкивался на людей, которые хотели поговорить со мной, но я совсем не был к этому готов. Во время этого путешествия я подружился с пеликаном, который повредил крыло о сеть рыбака. Он стал талисманом бассейна. Я сидел там и кормил его, разговаривая с ним. Мы были двумя созданиями, пытающимися излечить свои раны. Я даже пытался написать песню об этом пеликане.

В какой-то момент, я предпринял глупую и ошибочную попытку позвонить Джейми, хотя в сердцах знал, что наши отношения закончились. Но она все еще оставалась моим лучшим другом и катализатором моей жизни. «Я здесь, я одинок, я болен и я устал, мне больно и я разбит, и я в отчаянии. Ты хочешь приехать?» Она прилетела на следующий день, и мы провели несколько славных дней вместе, оставаясь в кровати и разговаривая.

Кабо стал местом моего излечения. Я оставался «чистым» несколько дней, срывался, проваливал все дело, затем возвращался, регистрировался в той же комнате, и начинал все сначала, что является одним из лучших определений сумасшествия — делать одно и то же снова и снова и ожидать, что результат будет другим. Мексика — это лучшее место для усталости. Я действительно считал себя удачливым, имея возможность приехать туда и лежать под голубым небом.

В начале февраля 1996 года мы начали трехступенчатый двухмесячный тур по Штатам. Мы собирались открыть тур в «Колизее Нассау» на Лонг-Айленде, но в день, когда мы приехали, в Нью-Йорке разразилась невообразимая буря, и город лежал под снегом. Метро и такси не работали, поэтому Фли и я пошли пешком из нашего отеля до нижнего Ист-Сайда, чтобы поесть в «Кухне Анджелики», восхитительном вегетарианском ресторане. Позже в этот же день я встретил Гая О в «Спай Бар» в Сохо. Там было полно девушек, но большинство из них были слишком по-ньюйоркски ошеломительными и трудными в общении. Затем мы увидели немного подвыпившую девушку, одетую в ярко-красное платье, дополненное причудливым полосатым ремнем в стиле 80-х. Она стояла, погруженная в свои мысли, около пианино, изображая откровенную пантомиму на песню Бьорк. Я подумал, что для этого требуется слишком много наглости, поэтому подошел и представился. Ее звали Кристина, она была моделью родом из Айдахо, проживающей в Нью-Йорке. У нее были волосы натурального оранжево-красного цвета, изумительно привлекательная белая кожа и огромная грудь, слишком большая и пышная для топ-модели.

Я пригласил ее на концерт, и она спросила, может ли она взять с собой свою соседку, которая, как оказалось, была большой фанаткой Oasis. Это было время, когда Oasis были самой популярной группой, проникающей в каждый уголок Америки. Я намеренно проигнорировал этот феномен, но по пути в Колизей все, о чем могла говорить соседка Кристины это об Oasis, о том брате и об этом брате. Мы пробрались сквозь снег к Колизею, и я вздохнул с облегчением, когда увидел, что зал полон понимающей публикой.

Той ночью я начал встречаться с Кристиной, что было хорошим знаком, так как прошло уже немало времени с тех пор, как я чувствовал подобную связь с кем-либо. Я не был в нее влюблен, но она была милой девушкой, и мы определенно были сексуально совместимы. Я не знаю, был ли это ее запах или ее энергия, но когда мы оказывались в постели, я чувствовал себя рядом с ней обкуренным вампиром.

Ранее в том туре я упал со сцены. Мы играли новые песни с «One Hot Minute», которые не занимали много концертного времени, я уже исполнил половину моего танца с закрытыми глазами, когда я споткнулся об один из мониторов. Я упал со сцены, пролетел 8 футов, ударился головой о цементный пол и потерял сознание. Когда я пришел в себя, я был благодарен, что я в сознании, но моя голова была наименьшей проблемой. Перед тем как я споткнулся, моя нога запуталась в микрофоном шнуре, и при падении шнур повел себя как петля и оторвал икроножную мышцу от кости. Поднимаясь наверх, я думал, что смогу справиться с ранением головы, но когда я поднялся на сцену, моя нога не работала. Я закончил концерт на одной ноге и обратился в больницу. Голова получила несколько швов, но нога стала черно-голобо-зеленой и дико непропорциональной. Они «обули» меня в ногу из гипса с большим количеством ремешков. Мне пришлось выступать остаток тура с этой ногой, что было совсем не смешно.

После второй части тура у нас был двухнедельный перерыв. Перед туром Шерри Роджерс переехалa в Сан-Франциско и завязала отношения с Луисом Матье, который переехал из Лос-Анджелеса к ней. Я часто приезжал к ним, мы ходили на встречи и наведывались в салоны татуировки. Я сблизился с Луи. Он был наполовину мексиканцем, наполовину евреем и стопроцентным психопатом. Он был сумасшедшим внутри, но спокойным снаружи. Он начал работать у нас, отвечая на звонки в Blood Sugar доме, затем мы взяли его с собой в тур как барабанного техника, по существу, мы придумывали для него работу, потому что он нам очень нравился.

В старших классах Луи был дилером конопли, затем подсел на героин. Он годами впустую сражался с наркотиками, но к тому моменту он был чист уже много лет. Луи был добрым, щедрым, он мог пожертвовать своими интересами, чтобы помочь, доходя до того, что он становился как бы оборонительной машиной для помощи, чтобы ему не пришлось сталкиваться со своей жизнью. Но он был хорошим другом в дороге, мы делили трезвость и любовь к музыке.

И только в последнюю очередь Луи был активным человеком. Когда у группы был двухнедельный перерыв, я решил поспособствовать тому, чтобы Луи и Шерри поехали со мной на Гаваи, что они не могли себе тогда позволить. Шерри была любительницей приключений, но Луи согласился неохотно. Мы арендовали дом на солнечной стороне Мауи. Каждый день я и Шерри гуляли перед домом, занимались дайвингом, плавали милю туда и обратно. Луи тем временем сидел на пляже, курил, пил кофе, разгадывал кроссворды, отвергая красоту природы, которая его окружала.

Однажды во время нашего путешествия я и Луи обедали в сказочном отеле, внезапно в моей голове промелькнула мысль: «Луис, я слышу свадебный марш в твою честь». Он признался, что чувствует то же самое. Несколькими днями позже, почти за несколько дней до отъезда, в обеденное время я задремал, а когда проснулся, то дом показался мне пустым. Кроме того, ни Луи, ни Шери не было, я начал ходить по комнатам и выкрикивать «Луи? Шери?»

В конце концов, я открыл дверь в их спальню, чтобы посмотреть, не дремлют ли они. Я увидел Луи в медленных движениях любви с Шери, обнаженный мужчина на обнаженной женщине. Я сразу же закрыл дверь и чувствовал себя ужасно из-за того, что вошел к ним. Девятью месяцами позже родился их сын Кеш, который еще больше привязал меня к этой семье. Больше ни один ребенок не может сказать «О да! Дядя Тони присутствовал при моем зачатии».

Мы закончили тур по Штатам на Западном побережье. Рассуждая над тем, что мы взяли 4 года перерыва и что настроение поп-музыки радикально изменилось, было приятно видеть, что люди все еще заинтересованы в том, что мы делаем. Мы собирали стадионы, это был не самый продаваемый тур в нашей карьере, но наш новый материал получал теплый прием везде, куда бы мы ни приехали.

Кристина прилетела на несколько дней ко мне в Сиэтл. У группы была свободная ночь, а в городе играли Oasis. Их дирекция позвонила и пригласила нас на концерт, но никто не хотел идти кроме Кристины. К тому времени Oasis были в полном расстройстве. Братья постоянно дрались, тут и там отменялись концерты. Но мы пришли, и перед началом концерта мы зашли за кулисы и встретились с солистом. Он представился, и я сказал:

— Привет, Ян.

— Нет, Лайам.

Мы пережили всю «Ян-Лайам» путаницу. Затем мы вышли, чтобы посмотреть концерт. Это было потрясающе, если не считать того, что было просто очевидно, что они ненавидят друг друга. На сцене они были вялыми. Хотя песни и исполнение были хорошими.

В середине программы Кристина выпила пару бутылочек пива и так возбудилась, что решила сделать мне минет. Мы забрели за кулисы. Большинство дверей было закрыто, но я нашел одну открытую. Она находилась под сценой и вела к электрощиту для всего зала. Там были все эти рычаги, выключатели и кнопки. Итак, мы расположились на полу, сняли одежду и начали заниматься сексом. Там была прекрасная атмосфера; мы могли слышать приглушенный звук группы, играющей наверху. В какой-то момент мы слишком расшалились и натолкнулись на рычаг, и неожиданно погас свет. Я подскачил и кинулся к щиту, убежденный что мы отключили звук и свет на целой площадке. Я яростно рванул рычаг, и свет снова включился. Я понял, что мы обесточили только ту комнату, но всего один рычаг отделял нас от того, чтобы концерт вынужденно прекратился из-за секса под сценой.

С Кристиной было весело, наши физические отношения были чудесными, но я не был влюблен в нее, чтобы считать ее своей настоящей девушкой. Несколько месяцев спустя, перед тем как мы вернулись к туру по Европе, я сказал ей, что не могу с ней больше встречаться. Она расстроилась, а Гай О был просто вне себя.

— Не могу поверить, что ты ушел от этой девчонки. Она первая из тех, с кем ты был, была внимательна к тебе. Она дарит тебе цветы. Она любит тебя. Она прекрасна. Она сексуальна. Она умна.

Но если этого не чувствуешь, то этого бесполезно. Когда я порвал с ней, она сказала

— О, это действительно хреново. Я надеялась, что эти отношения куда-нибудь приведут, но я понимаю. По крайней мере, у нас был замечательный секс.

Я сказал что-то вроде «Вот это характер!..»

После Западного побережья у нас было несколько недель перед туром по Австралии и Новой Зеландии. Мы начинали в Новой Зеландии, и возвращение туда заставило меня понять, что это то место, где я хочу иметь дом вдали от дома. Каким-то образом я связался с экс-игроком в регби, который стал стареющим, упрямым, проворным агентом по недвижимости. В перерыве между концертами он отвез меня посмотреть на фермерский дом, занимающий площадь в 169 акров, с видом на Кай-Пара-Бэй, который находился в часе и пятнадцати минутах езды к северо-западу от Окленда. Мы приехали туда в самый чудесный солнечный день. Я влюбился в это место, хотя гавань Кай-Пара — самые необитаемый воды, куда приплывают размножаться величественные белые акулы. Это бурная гавань.

Суть дома вдали от дома была в том, чтобы купить дом возле чистого, спокойного, приветливого участка воды, где бы я смог плавать и нырять. Понятия не имею, почему я выбрал то место, потому что ничего такого там не было. Но вид гавани был потрясающей, разнообразной, психоделической чашей цветов. И этот агент извел меня намеками на аукцион, который должен проходить во время моего тура в Австралии. «У тебя есть один единственный шанс приобрести его. Дом уйдет быстро, в нем заинтересовано много людей. Я буду держать тебя в курсе и оформлю заявку для тебя.» И так далее и тому подобное.

Я был на телефоне из Австралии, а он был на аукционе. «Миллион долларов. Больше. Больше. Кто-то предлагает 1.7». Я говорил что-то вроде «Отлично. Предлагай два». Сдедующее, что вы узнаете, так это то, что я заплатил за это место вдвое дороже, чем оно стоило. Когда я вернулся, люди начали говорить, что они не знали, что кто-то хочет его купить, что все эти новозеландские бизнесмены спят друг с другом, но я не знал, правда ли все это.

Мы закончили двухнедельную часть тура, и все кроме меня вернулись в Штаты. Я вернулся в Новую Зеландию, зарегистрировался в трехзвездочном отеле и попытался закрыть это дело, что стоило мне почти миллиона долларов. Я дожидался фермера, который продал мне то место, чтобы достать денег и переехать на Золотое побережье Австралии, где всегда солнечно. В это время я думал: «Почему, черт возьми, эти фермеры оставляют самые прекрасные уголки рая ради переполненного Золотого побережья, которое похоже на пляж Майами, только дешевле?» Вскоре я узнал почему. Выяснилось, что я видел дом в один из немногих дней в году, когда там не идут дожди. Триста дней в году деревню буквально заливало. Там господствовала облачная, дождливая, промозглая, бушующая, своеобразная «Англия в плохой день» погода.

В итоге фермер выехал, я подписал бумаги и открыл счет в Окланде. Я нанял смотрителя, так как люди в Новой Зеландии известны своей привычкой въезжать и занимать пустующую деревенскую собственность. Там сохранился менталитет Дикого Запада. Он должен был следить за собственностью и гарантировать, что никто не вселиться в дом и не разграбит имущество.

Пришло время для возвращения домой и подготовки к европейскому туру. Перед тем как отправиться в Европу, мы играли на первом «Tibetan Free Fest» в Сан-Франциско. Хотя подбор групп был замечательным и включал Smashing Pumpkins, The Beastie Boys, Foo Fighters, Beck, Bjork, Rage Against The Machine, это шоу оказалось неудачным для нас. У нас возникли некоторые проблемы со звуком, но это было стоящее дело, и мы не придали этому большого значения. После была вечеринка, на которой я случайно встретил Айон и попытался извиниться за то, что был таким говнистым парнем, когда мы жили вместе. Я впервые попытался что-то исправить, но было глупо пытаться пойти на контакт в такой обстановке, она имела полное право назвать меня задницей и попросить оставить ее в покое.

Когда мы приехали в Европу в последних числах июня, все выглядели оптимистами, частично из-за того, что я не принимал наркотики во время туров. Мы ощущали особую братскую связь друг с другом. Единственной явной проблемой было нежелание Дэйва играть ради музыки, а Фли было нужно именно такое желание. Он скучал по тем временам, когда кто-нибудь мог позвонить ему и сказать «Приходи ко мне домой, давай поиграем немного». Дэйв таким не был. Ему было свойственно «Почему я должен приходить и играть с тобой? Разве мы должны написать песню?». Трещина становилась все больше. Но с другой стороны, Дэйв и Чед стали очень близки.

Мы начали тур с Будапешта. Все восторгались Прагой, но для меня Будапешт был намного более интересным городом, более экзотическим и диким, совсем недавно вырвавшимся из коммунистической хватки. В Праге мы выступали в маленьком клубе. Он был переполнен, а я собрался сделать сальто. Я был немного не в себе и приземлился на один из мониторов. Когда я пытался встать, мое тело не слушалось меня. Нам пришлось закончить сет и вынести меня оттуда, так как я испытывал мучительную боль. На следующий день я не мог даже пошевелиться. Я видел вокруг себя нескольких специалистов, но казалось, что никто из них не мог определить, что я сделал со своей спиной. Поэтому они привязали к моей спине растяжки, и следующие несколько концертов я провел практически полностью без движения.

Я был полностью недееспособен, я даже не мог сидеть прямо, такой сильной была боль. В каждом городе, в который мы приезжали, я умолял нашего менеджера, Тони Сэлинджера, найти кого-нибудь, остеопата, хиропрактика, шамана, кого-нибудь, кто мог бы мне помочь. Я был прикован к постели пока мне не нужно было выходить на сцену. Именно в тот момент я вспомнил совет, который мне дала Кэрол Брог, моя школьная учительница по актерскому мастерству. Она играла Питера Пена на Бродвее, когда подхватила ужасный желудочный вирус, но она подвязала пеленку и страдала от диареи все представление, потому что, чтобы не случилось, шоу должно продолжаться.

Мы выступали в Бельгии, когда Тони привел полного, слащавого, горластого парня, который ввалился в мою дверь, говоря что-то по-фламандски. Он оказался остеопатом. Я подумал: «Господи, еще один шарлатан, который даже не собирается что-либо делать». Он осмотрел меня, поставил на ноги и обошел вокруг, затем сказал мне ложиться в кровать. Этот парень, похожий на шар для боулинга, продолжил работу надо мной. Он поднял мою ногу, налег на нее всем своим весом, и оп, все в моей спине с треском встало на место. Это было как будто из сломанной куклы я превратился в совершенно новую. Оказалось, что у меня был смещен крестец.

Я выздоровел, и теперь наши выступления проходили на ура. Франция была потрясающей, затем мы поехали в Англию, где играли на стадионе «Уэмбли». Это был лучший концерт, который мы играли с Дэйвом. Гай О был там, так как взял на себя обязанность устроить мою личную жизнь. Весной он присутствовал на вечеринке на яхте в Лос-Анджелесе и встретил девушку из Лондона. Он заверил меня, что она в точности мой тип. Итак, он отразил нападки других парней на яхте и взял ее номер для меня. После «Уэмбли»-шоу он познакомил меня с этой девушкой по имени Ракель. Он был прав — она сразу же меня покорила. Я решил снять комнату в отеле и зависнуть в Лондоне, несмотря на то, что остальные отправились домой.

Следующей ночью мы вышли с Ракель поужинать, а затем гуляли по парку. Внезапно мы начали зажигать и это получило продолжение. Мы вернулись в ее квартиру и занялись любовью, она была потрясающей, как и обещал Гай О, и несколько особенной девушкой. Мы находились в любовном экстазе, когда она сказала мне

— Я должна сказать тебе, что это просто фантастика, потому что последний человек, с которым я занималась сексом, это твоя бывшая подружка Айон. Кстати, ты мне понравился намного больше.

Из трех миллионов девушек в мире, я занялся сексом именно с той, с которой была Айон. Иронией в этой ситуации было то, что когда я впервые встретил Джейми, она являлась частью мирка Beastie Boy благодаря своему парню. Пока она крутилась возле них, встретила Адама и Айон, которые были тогда женаты. И как только Адам вышел из комнаты, она устремилась к Джейми со страстным поцелуем. Оказалось, что к тому времени Адам и Айон жили каждый своей жизнью, но я нашел занимательным, что мы с Айон предпочитаем одинаковый тип женщин. Я остался с Ракель еще на несколько дней, но пришло время возвращаться домой.

Также настало время для очередного наркотического кутежа. Рано или поздно это должно было случиться, потому что я не заботился о себе. Я думаю, что интимная связь с девушкой, с которой я не собирался завязывать серьезные отношения, послужила этому началом. В моем распоряжении было немного времени, и я был один в доме, который превратился во «дворец для ширяний». Это продолжалось две недели, затем я поехал в Кабо-Сан-Лукас, чтобы как обычно проспать дня три, отказываться от наркотиков, объедаться и плавать. Один и тот же отель, та же комната и та же программа «Northern Exposure» по кабельному.

Когда я вернулся из Кабо, Луи забрал меня в аэропорту и нянчился со мной. После возвращения я пробыл в его доме несколько дней, когда зазвонил телефон. Это была моя тетушка Мики, одна из самых любимых, вторая старшая из четырех сестер по материнской линии. Она была в истерике, повторяя снова и снова:

— Стив умер. Стив умер.

Я предположил, что умер ее сын, так как и ее сына, и ее внука звали Стив. Я спросил ее, какой именно Стив, а она всхлипнула:

— Стив твоей матери.

Внезапно частичка меня, находящаяся в Мичигане испарились. Он был парнем, который сплотил нашу семью и дал нам любящий дом, он был внимательным, заботливым, трудолюбивым, честным, выносливым человеком. Он вырастил Джули и Дженни, собак, кошек и лошадь, моя мама любила его, им было так хорошо вместе. Я подумал «О черт! Мой отчим в 51 год заработал чертов сердечный приступ в саду в 2 часа дня».

Я благодарил Бога, что не узнал эту новость, сидя в комнате мотеля где-то в городе, покуривая крэк из трубки, сделанной из фольги. Я снова был чист, с еще одной попыткой за пазухой. Оказалось, что я был единственным с ясной головой; все остальные были уничтожены, ошеломлены и потрепаны. Состоялась огромная погребальная церемония, церковь доверху была забита жителями Гранд Рапидс, которые пришли попрощаться со Стивом и выказать свое уважение к этому необыкновенному горожанину. Моя семья поручила мне сказать речь. Не составило никакого труда написать о парне вроде него. Для такого ребенка как я, который все время присматривал за своей матерью, Стив, появившийся на горизонте, был большим облегчением. Это было что-то вроде «Ладно, теперь я снова могу становиться мальчишкой и мне не придется больше волноваться о матери, чувствующей свою вину». Это был запоминающийся момент: видеть церковь, заполненную сотнями и сотнями людей, и все мы испытывали любовь и признательность по отношению к этому человеку.

Вернувшись в Лос-Анджелес, как-то я сидел дома и удостоился одного из тех периодических сумасшедших звонков Линди. Он звонил из своей квартиры/офиса в Студио Сити; покуривая меритс, он рассказал мне, что «Молсон Бир» предлагает нам миллион долларов за концерт на Северном полюсе для победителей каких-то соревнований. Они также собирались использовать наше имя и музыку несколько месяцев, чтобы продвинуть товар в Канаде. Это было не первое подобное предложение от большой корпорации. Спустя год после Under The Bridge, МакДональдс предложили целую рекламную компанию по продаже гамбургеров с использованием этой музыки. Они предлагали два миллиона, но мы не хотели, чтобы наша группа ассоциировалась с ними.

Предложение «Молсон» было интересным потому что: первое — они бы не использовали наши изображения, и второе — это была только радио-кампания в Канаде. По существу, наше музыка крутилась бы много раз в день. Я думаю, что в нашей деятельности это было время, когда наша неприкосновенность была не такой священной, как сейчас; плюс, мы все хотели побывать на Северном Полюсе. «Молсон» сделали заманчивое предложение. Нам предоставлялся личный самолет и приличное жилье. Концерт был примерно для сотни человек, нас бы доставили туда и обратно, нам пришлось бы лететь на край земли и увидеть Северное Сияние. Мы взвесили все «за» и «против» и согласились.

Мы прилетели в Монреаль и пересели там на самолет побольше, чтобы пролететь еще восемь часов на север. Мы прибыли в пункт назначения, где единственным местом для обитания оказался заброшенный учебный барак для новобранцев, который в честь кита-единорога назвали Нарвал. Здесь не было города, только горстка коренных жителей, которые обитали здесь с давних времен. Мы прибыли за день до концерта, поэтому успели немного покататься на снегоходах, также нам показали Северный полюс с борта вертолета. Нас изумила красота бело-голубого пейзажа бесплодной земли. Предполагалось провести концерт на палубе русского ледокола, но даже несмотря на то, что было первое сентября, снаружи было морозно с порывами ветра до 50 узлов, поэтому площадку перенесли в товарный склад.

Мы гордимся тем, что мы профессионалы. Когда мы играем, мы выкладываемся полностью. Но было что-то в самой атмосфере, что не позволило сделать нормальное шоу, где ты выходишь на сцену и расшибаешься в лепешку. Мы вышли на площадку, и я посмотрел на ту сотню людей, которые поднялись со своих мест, все они были одеты в свою забавную маленькую одежду и держали в руках бутылки с надписью «Молсон», и все это напомнило мне плохую офисную вечеринку. Я взял микрофон, заиграла музыка, пришло время петь, но я не мог перестать смеяться. Абсурдная природа шоу-бизнеса захлестнула меня, и я не мог взять себя в руки. В конце концов я собрался, но между песнями я возвращался на 13 лет назад и вспоминал наши комические сценки, насмехался над публикой, веселиться с публикой. По крайней мере подшучивания было столько же, сколько и музыки. Я не знаю, как долго мы играли, но я был рад, когда все это закончилось. Той же ночью мы прилетели домой.

Когда мы вернулись в Лос-Анджелес, я отправился «на Марс» со своей личной миссией, в чумовые загулы, которые поглотят следующие несколько месяцев. Я срывался на неделю, и хотя идея употребления становилась для меня невыносимой и я хотел остановиться, я не мог, что является книжным определением зависимости. Все это дерьмо случилось бы со мной за время моих ходок. Во время одного из кутежей, у меня закончились наркотики в 4:30 утра. В то время я не пользовался банкоматом; когда мне нужны были деньги, я шел в банк и снимал большую сумму с кредитки или заходил в офис American Express, где мог снять 10 000 долларов за раз. Но в тот момент у меня не было ни денег, ни порошка, и мне ужасно хотелось принять.

Что у меня в действительности было, так это прекрасный белый «стратокастер» c автографами Rolling Stones. Томми Моттола подарил мне его, когда я пытался заключить контракт с Sony/Epic. Я рассудил, что в центре за эту гитару я смогу получить по крайней мере дозу на пару сотен. Итак, я отправился на тускло освещенные аллеи, где люди продают свой товар, но застал только одного парня, работающего в такое позднее время.

— Что я могу получить за это? — спросил я, предлагая гитару. Он пожал плечами:

— Ничего!

— Нет, нет, ты не понимаешь! — настаивал я. — Эта гитара с автографами Rolling Stones.

— Dinero, señor, el dinero! — повторял он. Он был новичком из-за границы, и очевидно не говорил по-английски и ничего не смыслил в Rolling Stones.

— Но она ценная, — протестовал я.

Наконец, он предложил мне самую жалкую дозу героина, какую я когда-либо видел.

— Нет, больше! — умолял я, но он дал понять, что или это, или ничего. Я был таким разбитым, что обменял подписанную гитару на наркотики, которые доставят удовольствие только на 10 минут.

Во время таких заходов меня поддерживал Боб Тиммонс, который постоянно пытался уговорить меня снова лечь в «Эксодус». Также я чувствовал любовь моей новой подруги, этой беловолосой коммунистки-хиппи по имени Глория Скот. Впервые я увидел Глорию, когда она произносила речь на собрании в Голливуде, во время моей первой попытки трезвости в 80-х. Тогда она сказала, что всю свою жизнь была ковбойшей-наркоманкой, ворующей таблетки и обманывающей. Также она рассказывала о 60-х и Алене Гинсберге.

К тому времени она была «чиста» уже почти 10 лет. Я думал: «Эта дамочка лучшая из всех, кого я встречал. Она вульгарна и не пытается быть слащавой, говоря «Да пошел ты, если тебе не нравится то, что я говорю, ублюдок, потому что я была там». Она говорила, что ее высшей силой был Руйл Янг. Впоследствие она говорила «Я живу в однокомнатном доме в пригороде Венеции с 1967. Я имела дело с Джимом Моррисоном еще до того, как ты начал гадить в свои ползунки. Единственное, что есть у меня в доме, так это постеры Че Гевары, Нейла Янга и постер Red Hot Chili Peppes с носками на членах.» После собрания я подошел к ней и сказал, что для меня честь находиться на ее стене рядом с Нейлом. Мы стали хорошими друзьями, как Гарольд и Моуди, но без любовной истории.

Когда я начал сдавать позиции, отчаялся и попытался изолироваться, я перестал отвечать на звонки. Время от времени я проверял почту и находил там открытку с изображением индейца-воина. На обратной стороне Глория писала «Никогда не сдавайся. Ты боец и ты победишь то, против чего восстал. Я верю в тебя. Я никогда тебя не забуду, и ты не забывай себя.» Я прочитал это, сидя на кухне, и подумал «Есть человек, который верит, что я выиграю эту битву».

Приблизительно в это же время мне приснилось, что я еду в 4:30 утра, в этот мрачный час, когда солнце еще и не думает показываться. Утро было пасмурным и дождливым, а я проезжал перекресток Мелроуз и Сан Винсент. Улицы были пусты, я ехал очень быстро, скрепя тормозами на поворотах, очевидно спеша куда-то с неистовым рвением. Должно быть, я хотел принять дозу, потому что несся так, будто моя жизнь зависела от этого. Было очень жутко, темно и дождливо, и я был в машине один, я все ехал и ехал, но внезапно из ниоткуда появилась рука — оп! — схватила за руль и начала драться со мной за управление машиной. Я пытался рассмотреть, что за человек сидит рядом, но он сидел сгорбившись, а шляпа скрывала его лицо, поэтому я не смог узнать дьявольского человека. Мы продолжали двигаться, и мне стало страшно от того, что я увидел. Когда мы проезжали фонарь, свет прояснил лицо незванного гостя. И это был я. Пугливая ухмылка появилась на моем лице, я держал руль, повторяя «Я сделаю тебя. Я сделаю тебя. Я сделаю тебя.»

Ближе к концу октября я лег в «Эксодус» снова, на этот раз смирившись с этим. В тот день мне позвонил Боб Форрест.

— Как дела? — спросил он. Я чувствовал себя, как гангстер в одной из этих «копы-и-воры» погонь.

— Я собираюсь убраться из этого места, — пошутил я. Я дразнил его, будучи по характеру человеком, который играет вне сцены, пытается относиться несерьезно к трудностям и игнорирует то положение, в котором оказался. Боб сказал:

— О, правда? Это звучит бредово. Ты уверен, что все в порядке?

— Да, я собираюсь остаться здесь и посмотреть, что получится.

В ту ночь я остался. На следующее утро я проснулся и почувствовал тягу выйти и снова ширнуться. Поэтому я схватил все мои вещи и сказал «пока» медсестре Кетти, которая была единственным нормальным человеком в клинике. Все остальные были трюкачами.

Я вышел в коридор, и женщина, курирующая то крыло здания, остановила меня на полпути и стала напротив.

— И куда ты собрался? — спросила она.

— Вы знаете куда, я просто не готов пройти реабилитацию сейчас, поэтому я ухожу, — ответил я.

— Ты не можешь уйти, — сказала она категорично. — Мы не позволим тебе уйти.

— Я хочу посмотреть, как вы меня остановите, — сказал я и сделал несколько шагов к выходу. Но она бросилась ко мне.

— Нет, мы закрываем двери. Мы собираемся доставить тебя в твою комнату, — пригрозила она.

— Закрываете двери? Тогда я выброшу свою сраную кровать через окно и уйду, когда захочу. И ты, дамочка, ничего не сможешь сделать.

О чем она говорила? Клиника не была закрытой. Я был там добровольно и мог уйти, когда бы мне этого захотелось. Или я только так думал.

— На этот раз у меня действительно есть что сказать.

Мне хотелось провалиться. Внутри меня звучал серьезный голос. Мне нужно было достать немного денег, взять такси и подождать пока я договорюсь с Флако на углу. Затем мне была нужна комната в мотеле. У меня были важные планы. Но все это вылетело в окно, когда она нажала кнопку. Внезапно появилось несколько огромных ребят, подходящих ко мне из каждого угла. Они схватили меня как маленькую тряпичную куклу и потащили по коридору.

— Эй, что происходит? Парни, пустите меня! У меня есть важные дела!

Я громко возмущался, но они проигнорировали меня и протащили через несколько электронных, похожих на тюремные, дверей в отдельную комнату, известную как психокамера. Это было оно. Заключение. В камере-тюрьме для чокнутых, из которой не убежать. Я требовал объяснений:

— Что происходит, черт возьми?

— Теперь ты под замком. Ты будешь здесь следующие 72 часа, пока мы будем за тобой наблюдать. — сказал один из бегемотов. Он мог также сказать 72 года. Для меня 72 часа было недопустимо. Если бы он сказал 10 минут, я бы мог с этим смириться. Но у меня были срочные дела снаружи.

— О нет. Нет-нет-нет. Свяжитесь с моим адвокатом. Я требую разговора с адвокатом! — кричал я.

— Придурок, заткнись. Кто-то должен прийти и заполнить форму, ты получишь комнату и можешь возмущаться. — сказал мой мучитель.

Я осмотрел коридор. И никто не выходил оттуда. Помещение было закрыто плотно, как барабан. Но за то время, что я стоял в коридоре, я увидел несколько чокнутых пташек, которым удалось попасть в корпус из дворика через скользящие двери из пуленепробиваемого стекла. Я выглянул во двор и увидел голую кирпичную стену, приблизительно в 18 футов высотой. У меня не было никакой возможности взобраться на нее без специальных приспособлений. Затем я увидел баскетбольное кольцо в восьми шагах от стены.

И я увидел свое спасение. Эти болваны оставили меня дожидаться старшую сестру, но в тот же момент подошел доктор. В кармане у него были ручки и стетоскоп, он читал диаграмму. Также огромная связка ключей болталась на его ремне.

— Простите, доктор. Я только что снаружи, оставил там свои сигареты. Можете вы пропустить меня в дворик, чтобы их забрать?

— Я не могу открывать двери. Для этого есть охрана, — пробормотал он.

— Я знаю. Но если вы откроете эту дверь, я выйду на минутку на охраняемую площадь и покурю, — я использовал все возможные техники убеждения, и они сработали. Он открыл дверь, я поблагодарил его. Когда он отвернулся, я бросился на верхушку баскетбольного кольца, стал на заднюю панель, наклонился так далеко, как смог, и прыгнул, зацепившись пальцами за край стены. Еще один дюйм, и я бы впечатался в стену и проломил череп. Я подбросил себя наверх и спрыгнул. Я был свободен.

Я поплелся вниз по тротуару и прошел почти два квартала, прежде чем остановиться и подумать о своих следующих действиях. За мной никто не приходил, и я сделал вывод, что они счастливы избавиться от меня, потому что я поднял такой шум. Затем я осмотрелся и понял, что я стою прямо перед дверями моего банка. Какая удача. Я мог взять кое-какие наличные и начать мое занимательное путешествие.

Я никогда не видел эту служащую лечебницы, которая в тот момент обналичивала чек в банке. Но она уставилась на меня, когда я шел к рабочему столу менеджера.

Он поднял глаза:

— Энтони Кидис! Какая радость! Чем могу помочь?

— Я случайно оказался по соседству и мне нужно немного денег. И, может, вы вызовете мне такси?

— С превеликим удовольствием, — сказал он. — Проходите, садитесь.

Он вызвал такси, я сказал ему, что мне нужна пара тысяч долларов, и все шло хорошо. Я сидел там, в центральной части банка, и думал «Алилуйя! Через 45 минут я поднимусь так же высоко, как самолет», когда внезапно мои радары начали подавать сигналы. Я поднял глаза и увидел тех же громил-ублюдков, которые пристали ко мне в коридоре лечебницы, они шли на меня из всех углов банка. Затем я выглянул в большое стеклянное окно и увидел полицейских, окруживших здание, и медсестер, санитаров и моего друга Гарольда, который работал в лечебнице.

Я поклялся себе, что этим парням придется погоняться за мной. Как только я выберусь на улицу, ни один из этих сосунков не схватит меня, включая и копов. Я запрыгну на крышу автобуса. Я захвачу машину. Я сяду в лодку. Я скроюсь в кустах.

Они не собирались хватать меня. Поэтому я спрыгнул со стула и принялся бежать через банк, снося все на своем пути. Я проскочил через дверь, которая вела в офисную часть банка, но как только я вошел в холл, другие охранники ринулись ко мне.

— Эй, сюда нельзя!

Я побежал в другую сторону, но еще больше парней двигались мне навстречу. Мне было некуда идти, поэтому я подумал «К черту» и пошел навстречу этим парням. Мне удалось сбить с ног несколько охранников и даже выбраться на улицу, но я сдался, когда один из охранников лечебницы блокировал меня и схватил с такой силой, что моя печень была готова выскочить через пятки. В тот момент я был маленькой слабой сукой.

— Легче, приятель, легче, — сказал я. — Почему это вас, ублюдков, так заботит? Позвольте мне просто уйти.

— Нет. Если уж ты выбрался из заключения, мы ответственны за все твои действия, — сказал он мне.

Он также рассказал мне о служащей лечебницы, которая увидела меня в банке и посчитала странным то, что я сидел здесь с менеджером, когда должен был быть в палате. Когда я вернулся из самовольной отлучки, все было так, будто я сбежал из тюрьмы, имелся мой словесный портрет, и все копы района искали меня.

Они надели на меня наручники, усадили в полицейскую машину и отвезли обратно в клинику, где я узнал, что меня посадили под 72 часовой арест, потому что Боб Форрест тревожился из-за нашего с ним разговора. Он позвонил Линди, и они вдолбили себе в голову, что я склонен к суициду, поэтому они попытались взять меня под присмотр. Лечебница могла бы проигнорировать их, но они, возможно, подумали, что им не нужен еще один случай вроде Курта Кобейна. Вся ситуация была довольно нелепой. Я никогда ни слова не говорил о том, чтобы покончить с собой. Я никогда не говорил, что у меня есть оружие. Все, что я сказал голосом гангстера Джимми Кэгни, так это «О, если бы у меня был пистолет, я бы прямо сейчас вышиб свои мозги из этого заведения». Лунатик Боб, затем Король Преувеличения, Слухов и Лжи, заставил круг замкнуться.

И я оказался в заключении. Когда я снова туда попал, я сразу же направился к телефону и позвонил Эрику Гринспену.

— Мне нужно, чтобы мой чертов адвокат пришел сюда и вытащил меня. Я не думаю о суициде. Заберите меня из лечебницы.

Эрик пообещал помочь, но сказал, что это займет некоторое время. В это время мне отвели комнату и круглосуточный надзор у двери. Я даже пытался проверять потолочные вентиляционные лазы, потому что моя жизнь с каждой секундой становилась все более странной и безобразной. На следующий день пришла медсестра и сказала, что я буду освобожден, как только доктор подпишет бумаги. Спустя несколько часов она снова пришла в палату. Я уже подсчитывал, сколько доз героина я бы приобрел, когда она сказала:

— Есть люди, которые хотят повидаться с тобой перед тем, как ты уйдешь.

— Ой, это просто невозможно. Мне уже пора уходить!

В комнату вошел Боб Тиммонс, сопровождаемый парой моих друзей и моей бедной матерью, которая прилетела из Мичигана. Я был недоволен, что кто-то позвонил моей матери, и ей пришлось лететь из Мичигана, чтобы разбираться с моими проблемами. Мне устроили засаду с полностью спланированным вмешательством, и я был совершенно беспомощным парнем. Все, что произносилось мной, было или ложью, или манипуляцией. Все, что я говорил, цепляло, так что я мог психологически доминировать в этой сцене и освободиться, чтобы пойти ширнуться.

— Эй, все хорошо. Я готов исправиться, просто не хочу лежать в клинике. Я уже проходил через это. И, конечно же, я собираюсь пойти и заняться самолечением, и все такое.

Я убедил их, что собираюсь выйти оттуда и поработать над собой. Я не собирался делать ничего такого, но сказал им то, что они хотели услышать, только чтобы выйти из лечебницы.

Мы ушли из лечебницы, и большинство из нас пошли отмечать мое новое начало, которое не было ни новым, ни началом. Все ели, но я только клевал и размазывал еду по тарелке.

— Отлично, теперь мне нужно идти домой и сделать «дневник выздоравливающего», затем я собираюсь встретиться с мамой и улететь с ней завтра домой, вернуться к истокам и поработать над лечением.

— Правда? Ты собираешься? Почему бы мне не пойти с тобой? — предложил мой друг Крис. Я настоял на том, что пойду один.

Я свалил, взял свой мотоцикл, немного денег, прихватил наркотики и зарегистрировался в «Отеле Бонавентура», большом, современном, сказочном отеле в центре Лос-Анджелеса. Прошла неделя с того момента, как я принимал в последний раз, поэтому я отхватил кусок не по зубам. Сразу после дозы меня круто вставило, и плохая идея засветилась в моей голове. Я вернулся к мотоциклу и поехал к дилеру шеви, чтобы купить новую машину. Логика была в том, что если даже только что мне удалось обмануть моих надзирателей, мне все равно нужна машина, чтобы бесцельно ездить и выздоравливать.

Я приехал в представительство в тот момент, как они закрывались.

— Подождите! Подождите! Мне нужна машина. Дайте мне лучший большой черный шеви, что у вас есть.

Все они смотрели скептически на сумасшедшего парня под кайфом, который пришел с улицы, но затем я вытащим мою карту Amex, они проверили ее и их отношение изменилось. Они продали мне милый шеви тахо и были очень счастливы последовать за мной в «Бонавентура» и доставить его.

Следующим утром я решил, что пришло время покорить дорогу, поэтому оставил свой мотоцикл на стоянке отеля, забрался в новенький шеви и направился на восток. Я думал о том, чтобы отправиться в Колорадо или Дакоту, но смог добраться только до восточного Лос-Анджелеса. Я чувствовал себя совсем плохо. Итак, я зарегистрировался в мотеле, и принимал, принимал и принимал, и понимал, что предпринимать длинные поездки не такая уж хорошая идея.

Я вернулся в Беверли Хиллс, поселился в отеле на Робертсон и использовал все наркотики. Дело было в том, что я уже даже не получал кайфа. Я просто не мог уснуть, я был беззащитным, пустым, одиноким, уставшим, злым, запутавшимся и пугающимся мысли о том, что мне придется иметь дело с беспорядком, который я натворил. Я решил, что, возможно, мне стоит вернуться в Мичиган с мамой. Я позвонил в ее отель, но она уехала из города этим утром, взбешенная тем, что я соврал ей. Я сел в свой новый тахо и отправился в аэропорт. Я нашел телефон и позвонил Линди, чтобы извиниться. Когда я был в «Эксодус», яростно пытаясь выбраться из закрытой камеры, я позвонил Линди и обматерил его.

Я прилетел в Мичиган и остановился в мамином загородном доме, пытаясь взять себя в руки еще раз. Это было новое дно для меня. Я был определен в «психокамеру», убежал, меня схватили, постороннее вмешательство, скрылся от надзирателей, облажался, купил машину, думая проехать всю страну, вогнал наркотики в организм и даже не получил кайфа, и теперь я снова был на кушетке моей матери, дрожа от новой ломки.

Я чувствовал себя настолько плохо, что моя мама была вынуждена справляться с еще одним эмоциональным наплывом. Менее чем два месяца назад она похоронила своего спутника и теперь боролась с маленьким слабым пугалом. Но матери никогда не унывают, и она смотрела на все со светлой стороны: я был жив и готов бороться еще раз. Я благодарен за то, что мы поехали в дом дедушки Стива на большой ужин ко дню Благодарения. Я положил себе немного индейки, которая стала первым блюдом за долгое время. Эй, если я могу ширяться, курить крек и глотать таблетки, я могу съесть и чертову тарелку индейки и не волноваться об этом.