Солнце припекает, в классе пыльно и жарко, дышать нечем. Шведский сегодня ведет другая учительница. Она проверяет присутствующих, называя имя за именем. Дожидается ответа, кивает и медленно повторяет имя. С каждым кивком очки соскальзывают с переносицы, она поправляет их указательным пальцем и читает дальше.

У меня болит голова, и эти кивки раздражают. Как и Терес с Андреасом, которые сидят передо мной и все время лапают друг друга.

— Элиас Страндшё.

— Я.

Как только я открываю рот и произношу слово, головная боль усиливается. Учительница кивает, очки соскальзывают.

— Элиас, — медленно произносит она, внимательно глядя на меня и поправляя очки. — Моего деда звали Элиас. Красивое имя. Довольно необычное.

— Хватит! — пищит Терес, уворачиваясь от Андреаса и радостно хихикая.

Был бы у меня пульт управления, я бы убавил громкость и писка этого, и хихиканья. Еще бы мне темную комнату и кровать.

— А я что? Я ничего, — Андреас изображает оскорбленную невинность, продолжая тыкать Терес пальцем.

Я бросаю взгляд на сидящего рядом Тоббе. Он многозначительно качает головой, возмущенно вздыхая.

На перекличку уходит почти пол-урока. Я-то не против: чем короче урок, тем лучше. Головная боль все сильнее, солнце все жарче. Вот бы кому-нибудь в голову пришла гениальная идея открыть окно.

— Интересная вещь — имена, — говорит учительница, обводя взглядом класс. — К сожалению, у нас в Швеции люди почти не запоминают имен.

Она обходит стол и, сев на него, принимается болтать ногами. Лишь бы не задевала пятками стол — от стука я распадусь на молекулы.

— Кто-нибудь запомнил, как меня зовут?

Необычный вопрос. И задан необычно. Не для проверки, не чтобы поставить кого-то на место, не ради придирки. А просто чтобы обратить внимание на явление.

— Какие будут варианты? Не стесняйтесь! — говорит она, кивая, и очки снова соскальзывают вниз.

— Астрид Линдгрен, — тихо, но вполне слышно произносит Антон и смеется над своей потрясающей шуткой.

— Нет уж, подумайте, — отвечает учительница, поправляя очки.

Антон не умеет думать.

— Карина, — предполагает Йенни.

— Близко, но не совсем верно.

— Карин! — выкрикивают Сара и Терес в один голос. От их визга в голове нарастает такая волна головной боли, что А зажмуриваюсь.

— Правильно. Хорошо, — отвечает учительница.

Я подпираю голову ладонями и массирую виски, пытаясь представить, что нахожусь в темной комнате.

Учительница рассказывает о приемах запоминания, о том, как можно мысленно создать образ имени. Что-то пишет на доске — не знаю что. Я сижу, закрыв глаза и массируя виски, боль утихает на несколько секунд — и на том спасибо.

— Прозвища — тоже интересная вещь, — говорит она.

— У нас тут шведский или имяведение? — бормочет Антон.

— А что?

— Просто интересно. У меня по расписанию шведский, а не изучение имен.

Антон оглядывается по сторонам, надеясь, что его выдающуюся реплику оценят по достоинству, но не находит поддержки. Взгляд растерянно бегает по классу.

— Имена — это ведь большая часть языка, — говорит учительница, поправляя очки.

— Но все равно… — отвечает Антон.

«Но все равно». Прекрасный аргумент, когда других нет. Учительницу это, кажется, ничуть не задевает, и она продолжает в том же духе:

— Родители иногда дают детям нелепые прозвища. Моя мама звала меня в детстве «Карин-крольчонок». Однажды она назвала меня так при друзьях. Кажется, мне было тринадцать. И я чуть не умерла от стыда.

Кое-кто в классе смеется.

— А ваши мамы дают вам прозвища?

Боль впивается с новой силой, как лезвие бритвы. Я снова опускаю голову на ладони, массирую виски.

— Например, ты, Элиас, — тебя мама как называет?

Я открываю глаза, смотрю на ладони, а их как будто три — одна, маленькая, в середине. Я раздвигаю руки — теперь их снова две.

— Элиас, ты слышал мой вопрос? Я спросила, как тебя называет мама.

Я медленно поднимаю голову, руки падают на парту. Пустота. Вакуум. Гулкое эхо. Только солнце палит сквозь окна. Да почему же никто не задернет эти несчастные гардины!

— Конечно, если не хочется, можно не отвечать.

В ее голосе впервые слышится неуверенность, как будто она теряет контроль над ситуацией.

— Может быть, твоя мама и не придумала для тебя прозвища, — продолжает она.

Я смотрю на учительницу. На доске у нее за спиной написано «Карин». У нее карие глаза. Легко запомнить: карие — Карин. Наверное, надо потом сказать ей об этом, после урока. Хотя говорить — ужасно трудное занятие. Я замечаю, что стиснул зубы, крепко сжал челюсти.

— Не в этом дело, — отчетливо слышится голос Терес, сидящей передо мной.

Она поворачивается с выражением лица, которого я прежде не видел. Не то чтобы я целыми днями наблюдал за ней, но такого точно не замечал. Она как будто повзрослела: даже не поверишь, что она по пьяни может валяться в сугробах.

— Скажи как есть, Элиас, — произносит это взрослое лицо совсем уже не писклявым голосом. — Скажи как есть.

Лицо горит. И с той стороны, где солнце не светит, тоже. В классе абсолютно тихо. Я смотрю по сторонам, не поворачивая головы. Вижу некоторых одноклассников. Все молчат: одни смотрят прямо перед собой, другие — на меня и Терес. Тоббе слишком близко, чтобы я мог его разглядеть, не поворачиваясь, но я знаю, что он опустил голову. Терес все еще смотрит на меня.

Мне совсем не трудно глядеть ей в глаза — наоборот, это меня успокаивает.

Учительница Карин ерзает на месте, ей явно не по себе. Я понимаю, что ситуация для нее сложная, из такой трудно найти выход. Думаю, что теперь предпринять, что мне полагается сделать — может быть, выйти из класса?

— Ладно, давайте… не будем об этом, — говорит учительница. — Давайте лучше кое-что сделаем.

Она оглядывает класс, словно пытаясь понять, насколько мы готовы к сотрудничеству.

— Письменное упражнение на тему ваших… — быстрый взгляд в мою сторону, — ваших имен.

Она делает паузу, но никто не возражает. Даже Антон.

— У всех есть ручка и бумага?

На смену штилю сперва приходит легкая рябь: все поворачиваются друг к другу, к сумкам, висящим на спинках стульев, ищут нужные предметы. Затем волны становятся сильнее: «Мне не на чем писать!» и «Дашь ручку?» Гомон усиливается. А потом все утихает и становится как обычно — может быть, только атмосфера немного мягче.

— У тебя есть листок? — осторожно спрашивает Тоббе. — А то я могу дать.

Лицо обращено ко мне, но он не смотрит в глаза. Я беру листок из его блокнота.

Терес отвернулась, я смотрю ей в спину. Вижу, как Андреас наклоняется к ней, что-то шепчет на ухо, смеется. Слышу тихое: «Прекрати!» — но уже не писклявым голосом и без радостного хихиканья. У спины тоже взрослое и серьезное выражение.

— Как я уже сказала, тема — ваши имена. Напишем небольшой текст.

Учительница Карин выводит слова на доске, показывая нам пример. Она пишет свое имя, фамилию и название улицы.

— Первое слово начинается с первой буквы имени. Второе слово — со второй. И так далее. Если хотите, можно добавить город и страну. В общем, что пожелаете.

Учительница смотрит на нас. Очки скользят вниз, она их поправляет.

— Всем понятно?

В голове стучит. Больно до тошноты. Я пишу свое имя, адрес. Добавляю «Лулео», «Норботтен», «Мир». Совсем как в детстве, когда у меня спрашивали, где я живу. В конце я всегда говорил «Вселенная» или «Млечный Путь».

— Писать о чем-то определенном? — спрашивает Тоббе.

— Нет, о чем угодно. О чем захотите.

После урока все спешат в коридор, я пытаюсь слиться с потоком. Иду не первым и не последним, стараюсь быть незаметным. Но оказавшись за порогом класса, уже не забочусь об этом. Голова болит так, что нет сил спешить, да и урок этот был последним по расписанию.

Я слышу шаги за спиной.

— Элиас.

Это она, учительница Карин. Я останавливаюсь и оборачиваюсь. Она стоит передо мной, прижав к груди папку, на плече висит сумка. Я жду, когда она поправит очки, но напрасно.

— Кажется, я случайно затронула сложную для тебя тему.

— Ничего, — отвечаю я, и слова сразу отзываются пульсирующей болью в голове.

— Я, конечно, этого не хотела.

Смотрю на нее, прищурившись от боли, и понятия не имею, что сказать.

— Не знаю, в чем тут дело, но понимаю, что проявила бестактность, и… может быть, ты хочешь об этом поговорить?

Я качаю головой. Довольно. Уроки закончились. Спасибо, до свидания.

— Как бы то ни было, прошу прощения.

— Все в порядке… — отвечаю я, быстро взглянув на нее, и иду прочь. По дороге вижу Терес: она сидит на скамейке в коридоре и смотрит прямо на меня — тем же взглядом, что и на уроке.