— Ну так что? — спросила Анна. — Попросишь прощения у Юлии?

— Да, попрошу.

Вчера, угощая кексом Анну, которая сидела за нашим столом и чесала под носом тоненьким пальчиком, я решился. Пойду домой к Юлии сразу после школы и попрошу прощения — за сломанный мизинец, за глупые слова, за…

Я нашел ее имя и номер телефона на сайте клуба джиу-джитсу. Потом позвонил в справочную и узнал адрес по номеру телефона. Я вдохнул полной грудью, почувствовал, как легкие наполнились кислородом и силой.

Весь день шел дождь, вода струилась серым занавесом по стеклам. Но когда мы вышли из школы, дождь перестал. Тоббе смотрит в небо, я следую за его взглядом: тонкие полоски рваных облаков быстро бегут, растворяясь в синеве.

— Хочу в город поехать, — говорит Тоббе. — Похоже, можно на велике.

— Я тоже в город.

Мы обмениваемся взглядами, которые означают: тогда поедем вместе.

Велосипеды, конечно, мокрые, но у Тоббе есть тряпка. Вытерев седло своего велика, он бросает ее мне. Я тру тщательно, досуха: не очень-то хочется оказаться перед Юлией с мокрым пятном на заднице.

— А что там случилось с Андреасом? — спрашивает Тоббе, пока я вожусь с седлом. — Ну, вчера, на футбольном поле.

Как тут объяснишь? Сцена ревности? Слишком много воздуха в легких? Мыльная опера? Сон?

— Не знаю… — отвечаю я, бросая тряпку обратно Тоббе.

— Если не хочешь, не рассказывай…

— Да нет, — перебиваю я. — Просто сам толком не понял.

Мы трогаемся с места.

— Кажется, дело в Терес, — говорю я и жду удивленного взгляда. Но напрасно. — Наверное, Андреас взбесился, когда мы вместе вошли в класс. Да еще и опоздали оба.

Тоббе кивает.

Я умолкаю. Надо подумать об этом — я как-то не успел, голова была занята другими вещами.

— Не знаю… Может быть, Терес сказала ему, что мы с ней недавно сидели и говорили в библиотеке. Серьезно говорили, кстати.

На этот раз Тоббе смотрит на меня удивленно: то ли из-за моих слов, то ли потому, что мы вообще вот так разговорились.

— Точнее, говорила больше она, — добавляю я, глядя в небо. Странно, что эти рваные полоски облаков так быстро бегут, хотя здесь, внизу, почти безветренно. — Но говорила хорошо.

Тоббе замедляет шаг:

— Терес хорошо говорила?

По голосу слышно, что для него это полная фантастика.

— Ага.

Мы идем дальше. Мне хочется рассказывать, поэтому я и рассказываю:

— Она говорила о том уроке шведского, помнишь, у нас еще замена была? Учительница, которая все спрашивала про имена. И я не смог ничего ответить.

Тоббе задумчиво кивает. Он знает, что я имею в виду. И раз уж слова сказаны, пути назад нет.

— Значит, Терес может что-то дельное сказать…

Похоже, он примеривается к этой мысли, пытается к ней привыкнуть.

— А Андреас дико ревнивый…

Да, пожалуй, лучше и не скажешь.

— Что поделаешь, — отвечаю я.

— Да уж, — Тоббе качает головой.

— Это мне Терес показала, как надо орать, — усмехаюсь я.

— На Андреаса?

— Нет, на ветер.

Тоббе опускает ногу на педаль, чтобы оттолкнуться и поехать, но тут же останавливается:

— Чего?

— Попробуй сам, — снова усмехаюсь я. — Отлично действует.

Мы садимся на велики и едем рядом по велосипедной дорожке. Тоббе коротко смеется, как будто гавкает:

— Да вы просто чокнутые!

Я принимаю его слова как знак симпатии.

— А ты, кстати, что в городе будешь делать? — спрашивает Тоббе.

Нет, об этом я говорить не стану. Хватит на сегодня откровений. В другой раз.

— Кое-что, — с улыбкой отвечаю я.

— Кое-что… тогда понятно, — усмехается Тоббе.

— А ты зачем едешь?

— Кое за чем, — поддразнивает он.

Найти дом Юлии не так просто. Это угловое здание, расположенное на перекрестке двух улиц. Чтобы разобраться, где какой номер, мне приходится зайти в несколько подъездов и со двора, и с улицы.

Через дорогу есть небольшой парк: кажется, я там играл сто лет назад. Смутно припоминаю, как карабкался по старой круглой «паутинке» из железа — точно помню, что ладони потом пахли металлом. Я видел этот дом миллион раз, но ни разу не думал о том, что в нем тоже живут люди со своими повседневными хлопотами и заботами. На первом этаже есть пара магазинов и фотоателье, но я ни разу не поднял голову и не задумался о том, что происходит на остальных трех этажах.

Я поднимаюсь на третий этаж, сердце бьется как сумасшедшее — от ходьбы по лестницам и от чего-то еще. В доме есть старинный лифт с дверцами и решеткой, но ехать на нем неохота — не хочу слишком быстро оказаться у двери Юлии. Чтобы привыкнуть к этой мысли, поднимаюсь по лестнице. И все-таки до нужной квартиры я добираюсь быстро, слишком быстро.

Не представляю, какой у Юлии распорядок дня, и звонить, чтобы узнать, будет ли она дома именно в это время, я не стал. Боялся запутаться в объяснениях или струсить. Время у меня есть: если ее не окажется дома, могу прогуляться по городу и вернуться позже. И еще прогуляться, если понадобится. А потом еще и еще.

Дом старый, я раньше в таких не бывал. Тонкие деревянные двери с двумя створками, матовыми стеклами, через которые ничего не видно. Я и не думал, что у нас в городе еще есть такие дома и такие двери. Рядом со входом большая кнопка. Можно подумать, что выключатель, — но нет, когда я нажимаю, кнопка оказывается звонком. В квартире раздается резкий и громкий сигнал, звук проникает сквозь тонкие двери и отзывается эхом в подъезде. Наверное, его слышно даже в фотоателье и на улице.

Приближаются шаги, их слышно уже за несколько метров. В окошке движется какая-то тень. Дверь открывается, на пороге стоит Фредрик. По словам Анны, брат Юлии. Я поверил, а она ведь могла ошибиться. С чего это я вдруг слушаю девчонку, которая даже про имя свое наврала?

— Здоро во, — говорит Фредрик.

— Привет, — отвечаю я.

Слава богу, что мне хватило ума не повторять за ним. Если бы я тоже выдал «здорово», это прозвучало бы очень странно.

Да кто бы он ни был — ее парень, брат или телохранитель, — мне все равно. Была у меня тут недавно перепалка из-за девчонки, и ничего, справился. Правда, с Фредриком будет непросто — он все-таки занимается восточными единоборствами. Я пытаюсь вспомнить какой-нибудь защитный прием из тех, что мы пробовали на джиу-джитсу. Ничего не идет на ум. Но дело надо довести до конца, во что бы то ни стало.

— Юлия дома? — я стараюсь говорить по-взрослому. Почти получается.

— Нет, — отрезает он. Как-то упрямо, как будто показывая, что не намерен мне помогать. Он не очень-то умеет общаться с людьми. Эта мысль придает смелости, и я решаю ни за что не сдаваться.

— Ты не знаешь, когда она вернется?

— Скоро.

Так же коротко. И так же упрямо. Я вычеркиваю охранника из списка возможных ролей. Ведет себя непрофессионально.

— Как скоро? — не отступаю я. — Через час? Или через неделю?

Фредрик пожимает плечами.

— Не знаю. Может, через час…

Вычеркиваю и бойфренда. Будь он парнем Юлии и окажись у нее дома, то уж знал бы, когда она вернется.

— Ладно, понятно.

Не успеваю я договорить, как Фредрик захлопывает дверь прямо у меня перед носом, да так, что стекло звякает.

Спускаюсь по лестнице. В подъезде раздается эхо моих шагов. Я слышу, как внизу открывается и закрывается входная дверь, слышу, как рывком трогается с места лифт. На втором этаже он проезжает мимо меня. В маленьком зарешеченном окошке мелькает лицо Юлии. Она на меня не смотрит. Я поворачиваю назад, бегу вверх по лестнице, хочу догнать ее, прежде чем она войдет в квартиру, — неохота снова звонить и встречаться с Фредриком, едва распрощавшись.

Лифт едет медленно, я обгоняю его. Когда Юлия выходит на площадку, я уже поджидаю возле ее двери, переводя дух. Вижу, что гипса нет, только левая рука немного тоньше и бледнее правой. Сердце опять колотится, но исключительно из-за пробежки по лестнице.

— Привет, — выдыхаю я.

— Привет, — удивленно отвечает Юлия.

Я пытаюсь понять выражение ее лица. Что прячется за удивлением, за веснушками? Злость? Раздражение? Радость? Ничего. Полное равнодушие. Я уже не совсем уверен, что начатое надо довести до конца. Не знаю толком, что предпринять дальше.

— Ты сняла гипс, — говорю я.

Юлия поднимает левую руку, глядя на нее:

— Да. Точнее, мне его сняли в больнице. Я только что оттуда.

— Прости.

— Что?

Ненавижу себя. Ненавижу за то, что я такой недотепа, что я поспешил, что я в пятьсот раз хуже, чем Фредрик, умею общаться с людьми. Не так все должно было произойти.

— Прости, что сломал тебе палец.

Юлия усмехается, но в глазах у нее недоумение:

— Ладно… но ты ведь уже просил прощения.

Я решительно мотаю головой:

— Нет. Не просил.

Она опять усмехается, но как-то неуверенно:

— Разве?..

На первом этаже хлопает дверь. Кто-то вызывает лифт. Мы смотрим, как он едет вниз. У меня возникает чувство, что как только лифт опустится до первого этажа, мое время истечет.

— Я хотел попросить прощения. Потому что вовремя не попросил.

Юлия смотрит на меня — внимательно, изучающе, и лицо уже не такое равнодушное. Взгляд на мгновение становится очень искренним.

— Ты пришел, чтобы попросить прощения за палец?

— Да, и еще кое за что, — быстро добавляю я, пока время не вышло.

— За что же? — говорит Юлия, подчеркивая каждое слово. — Что…

Она умолкает. Лифт почти доехал до первого этажа, я подбираю слова — новые, менее неуклюжие. Но не нахожу. В голове становится пусто. Я открываю рот: может быть, тогда слова сами найдутся? Нет, их по-прежнему нет, а лифт остановился.

Юлия легонько водит носком ботинка по полу, вперед — назад, звук в пустом подъезде выходит гулкий. Она смотрит на свой ботинок, потом на меня:

— Может, войдем?

Я киваю. Мы оказываемся в большой прихожей, которую я мельком видел за спиной у Фредрика.

— Привет! — кричит Юлия.

— Привет, — доносится откуда-то голос Фредрика.

Юлия разувается и снимает куртку, я тоже. Голос приближается:

— Заходил тот парень, который живет в бабушкином доме, и я сказал, что…

Фредрик выходит в прихожую.

— …Ой.

Он смотрит на меня удивленно и немного смущенно. Делает что-то вроде взмаха рукой, похоже на танец.

— Ну да… — произносит он, еще раз взмахивает рукой и уходит.

«В бабушкином доме». Тогда сомнений нет: Фредрик — брат Юлии.

Она смотрит на меня, приподняв брови.

— Я заходил несколько минут назад, — поясняю я. — Когда спускался по лестнице, увидел, что ты поднимаешься на лифте.

Юлия сосредоточена, но лицо кажется таким нежным. Хочется протянуть руку и потрогать, провести пальцем по переносице, по веснушкам, по плавному изгибу бровей, а дальше палец пусть сам решает, куда двигаться.

— Пойдем ко мне, — говорит Юлия.

Обои в ее комнате темно-голубые — успокаивающего, умиротворяющего цвета: это первое, что я замечаю. У стены стоит большая кровать с высокими спинками. В другом конце комнаты — письменный стол. Большое окно выходит в парк. Форточка приоткрыта, в комнате еще чувствуется запах утреннего дождя.

— Присаживайся, — приглашает Юлия.

Единственное место, куда можно присесть, если не считать пола, — это кровать. Я сажусь на самый край, в изножье, и всем застывшим телом чувствую, что выгляжу как смущенный дурак впервые в гостях у дамы.

Юлия перекладывает какие-то книги и одежду, осторожно двигая левой рукой, а потом вдруг запрыгивает на кровать, в изголовье.

— Хочешь подушку?

Сначала я думаю, что она предлагает лечь на кровать. Но увидев, как Юлия садится, подложив подушку и облокотившись на спинку, повторяю за ней и усаживаюсь напротив.

Мы сидим в комнате Юлии, на ее кровати в окружении темно-голубых стен, повернувшись лицом друг к другу и вытянув ноги. И я уже не кажусь себе зрителем, я чувствую себя участником происходящего, это не похоже на кино, не похоже на сон. Все происходит здесь и сейчас, со мной. Мы смотрим друг на друга.

— Ты ведь еще что-то хотел сказать? — помолчав, спрашивает Юлия.

Да. И скажу я это как следует, правильно.

— Да, хотел. Хочу.

Я сижу лицом к окну, но парка мне не видно — мы слишком высоко: я вижу только верхушки деревьев и небо — голубое, ярко-голубое.

— Хочу попросить прощения за то, как вел себя на днях. Когда ты принесла кекс.

Слово «кекс» вдруг кажется ужасно смешным и каким-то безобидным: сразу представляешь себе старушек за кофейным столом. Я не могу сдержать улыбку, хотя Юлия смотрит на меня очень серьезно. Стараюсь сосредоточиться, чтобы продолжить.

— Глупость я тогда сказал.

Сглатываю ком.

— И глупо, что не попросил тебя остаться.

В этой темно-голубой комнате так тихо, и еще этот запах дождя. Как будто именно здесь все может начаться.

— Я не привык… не привык к гостям у нас дома.

Юлия медленно кивает. Чуть шевелит левой рукой, смотрит на свой мизинец — странное, наверное, ощущение, когда только что сняли гипс.

— Бабушка не просила меня отнести кекс. Я сама решила пойти к тебе. Сама так захотела.

Это серьезный и важный разговор. Может быть, даже самый серьезный разговор за всю мою шестнадцатилетнюю жизнь. Но это слово «кекс» — я просто не могу. Меня разбирает смех, я не могу сдержаться. Юлия изумленно смотрит на меня.

— Прости, — еле выговариваю я сквозь смех. — Просто… просто так смешно, что мы говорим про кекс, как будто… как старушки, которые сели пить кофе и поссорились…

Юлия улыбается.

— Ты только послушай: кекс. Кексик. Совсем как… пупсик.

Она смеется. Мы смеемся над кексиком. Это так здорово. Так здорово, что и для этого нашлось время и место. Мои ноги лежат совсем рядом с ногами Юлии, и мы еще какое-то время хихикаем, а потом смех понемногу утихает и мы возвращаемся к тому, о чем говорили, — к тому, что Юлия сказала перед тем, как я засмеялся. Что она сама захотела прийти ко мне.

— Мне вообще нелегко поверить, что кто-то решил прийти ко мне по своей воле. А уж если это ты, то совсем трудно.

На покрывале рельефные полоски. Я провожу пальцем по одной из них, как хотел бы провести по лицу Юлии.

— Но я правда сама захотела, — повторяет Юлия, глядя мне в глаза.

Меня бросает в жар, и щеки Юлии как будто горят. За окном, треща, пролетает сорока. Передает привет из внешнего мира.

— Дома все время только я и отец. День за днем. Только он и я.

Юлия открывает рот и вдыхает, чтобы что-то сказать, но передумывает. Долго смотрит в окно, потом снова на меня.

— Я думал, что Фредрик — твой парень.

— Что? Мой парень?!

Юлия заливисто смеется, слегка пиная мою ногу.

— Мой парень! Почему ты так подумал?

Я ерзаю и поправляю подушку под спиной.

— Да просто Буссе что-то такое сказал на тренировке. Я не так понял. А потом… увидел вас вместе, когда праздновали Вальборг, и еще… во дворе…

Юлия перестает смеяться и смотрит на меня, задумавшись.

— Конечно, если не знать… то можно подумать и такое.

— И поэтому я…

Дальше говорить трудно — как будто надо раздеться догола, открыть самое сокровенное, рискуя опозориться, выставить себя на посмешище. Но я хочу все сказать, прямо сейчас.

— Поэтому я так с тобой и разговаривал. Грубо. Потому что я думал, что Фредрик — твой парень, а значит… надо соблюдать дистанцию.

Все, сказал. Пусть теперь смеется.

Юлия не смеется. Она опускает ладонь на мою голень. Я рад, что не на ступню. Вдруг у меня носки потные.

— Ничего страшного, Элиас, — она немного гладит мою ногу, — но хорошо, что ты сказал.

И снова по телу растекается тепло. Облегчение, теплое облегчение. И мне нравится прикосновение ее руки. Я еще больше откидываюсь назад, на подушку в изножье кровати. За парком находится вокзал, я слышу скрип поезда, который трогается с места, но мне не хочется никуда ехать, хочется оставаться здесь.

Юлия задерживает дыхание, перестает гладить мою ногу.

— А твоя мама… что…

Я ждал этого вопроса, я знал, что он прозвучит. Вопрос совсем не странный, вполне понятный вопрос. Я всматриваюсь в темно-голубой цвет, стараясь запомнить его, сохранить внутри.

Мы встречаемся взглядами. У Юлии чуть озабоченный вид, она поднимает руку.

— Нет, не убирай, — прошу я.

Она осторожно кладет руку обратно. Я смотрю на верхушки деревьев, на ярко-голубое небо.

— Однажды она вышла из дома. И не вернулась.

Так оно и было. Так оно и есть.

Я жду, будто сейчас что-то случится. Жду, что отяжелею, окаменею, не смогу удержать голову, что шея хрустнет, голова откинется назад и повиснет. Что меня парализует, что дыхание остановится. Я жду, что вот-вот умру, и уже смирился с этой мыслью.

Но я не умираю.

И потолок не обваливается, и стекла не лопаются, на небе не возникает черный вихрь, буря не приближается, град не падает на землю, не прилетает тайфун.

Мы сидим в комнате Юлии. И стены такие же голубые и спокойные, как прежде.

Я смотрю в каре-зеленые глаза Юлии — или зелено-карие? — и в них так много жизни, хотя взгляд совершенно неподвижен и направлен прямо на меня. Жизнь взгляда, целая вселенная внутри зрачка, словно отделена от Юлии. Как будто там, внутри, сосредоточились жизни целых поколений, как будто в ее глазах кроется непостижимое знание, которым она делится, сама о том не зная.

— Однажды она вышла из дома. И не вернулась.

Так оно и было. Так оно и есть. Слова сказаны. Восемь слов. Восемь тяжелых слов. Я думал, что все мои силы уйдут на то, чтобы поймать их, озвучить, выпустить наружу. Но этого не случилось. Вышло удивительно легко: сказал — и все, ничего особенного.

И легкая рука Юлии на моей голени: я чувствую прикосновение, а она, кажется, даже не замечает, что ее пальцы тихонько гладят мою ногу, как крылья бабочки.

— Когда это случилось?

— В сентябре будет три года.

Я думаю: почему же я не кладу ладонь ей на ногу? И тут же кладу. Как же все это удивительно: я сижу на кровати дома у Юлии, мы трогаем друг друга, а я почти ничего о ней не знаю.

— Сколько тебе лет? — спрашиваю я и в ту же секунду чувствую, что вопрос жалкий, а ответ ничего не значит.

— Семнадцать. Учусь в гимназии, первый курс, социальная программа.

Не сейчас, но когда-нибудь я расскажу ей о том, что в ее глазах сосредоточена жизнь многих поколений.

— А тебе сколько лет?

— Шестнадцать.

Можно ли сказать, что теперь мы больше знаем друг о друге? Сообщили друг другу возраст. Можно еще сравнить зубы. И группу крови назвать.

— А учишься где? — смеется Юлия. — Или это секретные сведения?

Я киваю, потом немного наклоняюсь к ней, оглядевшись по сторонам, прикладываю ладонь к губам и шепчу:

— В девятом классе.

Мне хочется спросить ее, когда мы встретимся снова. Вопрос звучит внутри, вертится на языке — и когда мы сидим на ее кровати, и когда мы встаем, и когда я подхожу к окну и смотрю на улицу, когда я оглядываюсь по сторонам, чтобы наверняка запомнить темно-голубой цвет стен, и когда надеваю куртку и обуваюсь. Я должен задать вопрос, пока не вышел из квартиры, иначе будет поздно. Но его так трудно выговорить.

Опуская ладонь на ручку двери, я считаю до трех: раз, два…

— Ты не передумал насчет джиу-джитсу? — спрашивает Юлия.

Я так сосредоточился на своем вопросе, что не сразу понимаю, о чем речь.

— В эти выходные, — добавляет она. — Занятие для новичков.

— Ты там будешь?

Она кивает.

Да, кажется, я передумал. Только что. Хочу на тренировку.

— Я буду помогать тренеру, хотя вот ее ближайшие недели надо беречь, — она поднимает левую руку.

— А меня вообще пустят? Вдруг я еще что-нибудь кому-нибудь сломаю.

— Да, сначала надо всех застраховать на крупные суммы, — смеется Юлия и кладет руку мне на плечо: — Не волнуйся, Элиас. Это не самая страшная травма.

Я быстро опускаю ладонь на ее руку.

— Да, я приду.

Она смотрит на мою руку. Потом на меня, улыбается:

— Тогда увидимся на тренировке.

Да, увидимся на тренировке.