Я слышу пение в подъезде и тут же понимаю, что это отец. Поднимаюсь с этажа на этаж, и чем ближе я к нашей квартире, тем громче становится звук. Игра прерывистая и немного фальшивая — наверное, отец пытался изобразить нечто иное. Но ему весело, это сразу слышно.

Как только я добираюсь до нашего этажа, открывается дверь квартиры напротив. Это она: волосы, лоб, нос — мама Анны. У нее в руках пакет с мусором. Я останавливаюсь.

— Привет, — говорит она.

— Здрасте, — отвечаю я, вспоминая темно-голубые стены. Успокаивающие, умиротворяющие.

Она закрывает за собой дверь.

— Ой, кстати, спасибо, что пустил к себе Анну.

— Да ничего.

— Она забыла ключ. И за кекс спасибо, — смеется она.

И я смеюсь вместе с ней. Этот чертов кексик, видимо, будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

Она начинает спускаться по лестнице.

— Знаете что, — говорю я ей вслед.

Она останавливается:

— Что?

Я слышу, как отец играет на саксофоне. Эта женщина — волосы, лоб, нос — тоже слышит, но для нее в этом звуке нет ничего особенного.

— Вы очень похожи на одного человека.

— Правда? На кого?

Я смотрю на нее. Прислушиваюсь к звукам, доносящимся из нашей квартиры. В выходные пойду на джиу-джитсу, скорей бы пятница.

— Не могу вспомнить.

— Ясно, — улыбается она.

Подождав еще немного, она продолжает спускаться по лестнице. Через пару шагов снова останавливается и оборачивается.

— Не на Джулию Робертс случайно?

Я мотаю головой:

— Нет.

— Жаль. Если вспомнишь — скажи.

— Хорошо, скажу.

Только на пороге нашей квартиры я слышу, что отец поставил ту пластинку, ту песню — «Shame on you, if you can’t dance too».

Я плотно закрываю дверь и громко здороваюсь, надеясь перекричать музыку, чтобы не напугать отца внезапным появлением.

Заглядываю в свою комнату: там лежит пустой футляр от саксофона. Отец услышал, что я пришел, но не прекращает играть: выходит в прихожую и смотрит на меня, выпучив глаза и надув щеки. Песня заканчивается, но он не выпускает мундштук саксофона изо рта, прислушивается к звукам в комнате, выжидает. Песня начинается с начала, и отец снова принимается играть. Интересно, в который раз?

Я иду на кухню выпить воды. На разделочном столе лежит коробка с разными эсками для саксофона. Отец хорошо подготовился, запасся материалом. Я отправляюсь в гостиную, сажусь в кресло и смотрю на него, слушаю.

Он чуть ли не в трансе. В некоторые ноты попадает сразу, остальное никуда не годится. Я киваю в такт музыке, вспоминая, что отец и уговорил меня начать играть на саксофоне, потому что это была его давняя мечта. Он рассказывал мне, что всегда хотел играть сам, но взял лишь несколько уроков в юности.

Песня заканчивается, и отец выключает музыкальный центр. Он садится в кресло, губы у него краснее обычного и чуть припухли.

— Боже мой, — выдыхает отец, прикрыв рукой рот. Вид у него довольный, как у марафонца после удачно пройденной дистанции. Вот мой отец: сидит с довольным видом в кресле, откинувшись назад и раздвинув ноги.

— Ничего, что я взял? — спрашивает он, подняв саксофон.

— Ничего. Можешь не отдавать. Оставь себе.

Отец смотрит на инструмент, держа его в вытянутой руке.

— Боже ты мой, — усмехается он, потом встает и открывает балконную дверь. Во дворе работает какая-то машина, отец выходит на балкон. Стоит там несколько секунд, потом заглядывает в комнату.

— Иди сюда, Элиас.

— Что там?

— Иди сюда, поймешь.

Я выхожу на балкон. Мы стоим бок о бок.

— Чувствуешь? — спрашивает отец.

Я не понимаю, о чем речь.

— Вдохни! — он делает мощный вдох через нос.

Я делаю, как он, — и правда чувствую. Запах травы. Машина всколыхнула его, извлекла из-под зимнего покрова, пробудила от забытья. Такой сильный, такой зеленый. Эта глубокая зелень напоминает о темной голубизне стен в комнате Юлии.

Отец опирается на перила. Я вдруг осознаю, что ни разу не видел, как он стоит на этом балконе, облокотившись на перила. Весь его вид говорит о том, что он здесь живет. Да, именно так: вид человека, который здесь живет. И которому нравится здесь жить. И нравится запах травы. Я делаю, как он. Опираюсь на перила, наклоняюсь вперед.

— Кажется, у меня роман, — говорит отец, оглядывая двор.

А я, кажется, догадывался. Но боялся. Чего я боялся? Что отец бросит меня ради нее? Что увлечется слишком сильно? Что она придет сюда и станет командовать? Я не знаю. Не знаю, чего боялся. Но сейчас, в эту минуту, мне не страшно.

Я жду продолжения. Но отец стоит, облокотившись о перила, оглядывает двор и больше ничего не говорит. Просто стоит, как хозяин поместья, который оглядывает свои владения. И я оглядываю наши земли вместе с ним.

У меня, может быть, тоже роман.