1

Как обычно, обед в Синди Лу являл собой весьма обильную трапезу и посему приводил в состояние приятной дремоты. Начался он с тарелки бобов с маслом и только что выловленными речными креветками, что скорее походило на кашу, чем на суп. В приготовлении этого блюда Белла затмевала всех остальных поварих. Затем подавалось жаркое — тонкие, нежнейшие кусочки телятины, тушенные в густом соусе, а к ним — рисовые хлопья и кукуруза. За блюдом с сыром следовал зеленый салат, и завершал все один из знаменитых испанских кремов Люси, который она гордо внесла в столовую. Как и многие виргинки ее времени и социального положения, Люси ежедневно сама готовила десерт для всей семьи, за исключением тех случаев, когда была больна. А испанский крем был ее шедевром.

Клайд должным образом оценил десерт, с удовлетворенным видом насытившегося человека поднялся из-за стола и вместе с женой направился из комнаты. На пороге он поцеловал Люси в щеку и двинулся прямо к своему излюбленному плетеному креслу, стоящему под раскидистым дубом между домом и фонтаном. Вообще-то было нежелательно регулярно дремать после обеда, равно как и постоянно отдавать предпочтение уютному креслу, поскольку и то и другое являлось предательским признаком надвигающегося старения, что, естественно, вовсе не нравилось ему. Однако кресло было страшно удобным, а послеобеденная дремота столь приятна! Так зачем же отказывать себе в первом и отгонять второе?

И все же не следует, подумал он, ежедневно погружаться в кресло и дремать. В конце концов, старение — это еще не преклонные годы. Действительно, ведь любое продвижение вперед дополнительно несет с собой определенный прогресс. И тот человек, каким он был сейчас — счастливый супруг, обожаемый приемный отец, землевладелец, состоятельный, уважаемый гражданин, — весьма далек от уличного бродяги, игравшего в кости намного лучше своих приятелей, которые — все до единого! — были не в ладах с законом. А если вспомнить, что он был лучшим карточным шулером, проделавшим свой путь от самых дешевых притонов Сент-Луиса и плохоньких корабликов, забитых торговцами, врачами, проститутками и продавцами лотерейных билетов, до шикарных игорных залов роскошных речных пароходов. Со временем этот профессиональный игрок превратился в поставщика для маркитантов, а когда речные пароходы уступили место канонеркам, стал спекулировать табаком и хлопком, и первыми его компаньонами на Юге стали люди, припрятавшие добро, и дельцы, которые с радостью встречали чужака, расплачивающегося золотом, всегда у него имеющимся.

Клайду Бачелору часто казалось, что его третье превращение ознаменовало собою величайший шаг вперед, и совсем не потому, что он значительно увеличил свое состояние, последовав за победоносной Объединенной армией на побежденный Юг, а потому, что нашел другие, лучшие формы для обогащения. Это произошло в Виргинии, когда он познакомился с Люси Пейдж и уговорил ее выйти за него замуж. Несомненно, это было значительным успехом для человека, которого она, вероятно, не считала джентльменом и уж совершенно справедливо могла воспринимать как врага.

Он услышал ее голос раньше, чем увидел ее саму, и ему было забавно рассказывать ей — уже после того, как они достаточно хорошо познакомились, чтобы немного подразнить, — что сначала он влюбился в голос, а не в женщину. А поскольку голос этой женщины был довольно необычным, то подобное заявление, скорее всего, не должно было показаться экстравагантным.

Клайд проходил по Франклин-стрит, как вдруг услыхал из-за стены сада всхлипывания, а затем — нежные слова утешения:

— Не плачь, миленький. Ну, поешь чего-нибудь завтра.

— Ты мне говорила это еще вчера!

— Знаю, и ведь сегодня ты ел, не так ли? Немного, правда, но все-таки поел. А завтра будет еще больше еды, я точно знаю.

— Но я хочу есть сейчас!

— Если ты, как хороший мальчик, сейчас пойдешь спать, то забудешь о голоде. А я почитаю тебе «Шестилетие Сьюзи», пока ты не уснешь.

— Это девчачья книжка! И еще — это книжка янки! Так сказал папа. И я не хочу, чтобы ты мне ее читала!

— Мне очень жаль, миленький. Тогда я почитаю тебе «Дика и его кота».

— Но я го-о-о-олоден!

Клайд не вытерпел. Он подошел к воротам сада и бесцеремонно постучал в них.

Хныканье тут же прекратилось, за ним послышались легкие быстрые шаги, сопровождаемые слабым звуком чьих-то совсем маленьких ножек, потом раздался скрежет отодвигаемой задвижки и поворачиваемого ключа. Ворота открылись, и взору Клайда предстала светловолосая девушка на фоне клумбы с ярко цветущей глицинией. Рядом с нею стоял бледный мальчуган с капризным выражением лица, дергающий ее за розовато-лиловую муслиновую юбку.

Сочувствие к ребенку пропало у Клайда так же быстро, как и возникло, ибо мальчишка относился к тому сорту детей, которые хнычут при любой возможности и независимо от того, голодны они или нет. А вот к девушке он испытал совершенно другое чувство. Все в ней оказалось таким же красивым, как и ее голос: светлые волосы, серые глаза, чистая, гладкая кожа, выражение лица, манера вести себя. К тому же эта хрупкая красота никоим образом не означала отсутствия твердости духа. Как показалось Клайду, эта девушка ни за что не заплачет, если будет голодна; видно, она из тех, кто трудности встречает лицом к лицу, сдержанно улыбаясь при этом.

— Добрый вечер, — поздоровалась она, ничем не показывая, что удивлена появлением возле ее дома незнакомого мужчины.

— Добрый вечер, — механически отозвался Клайд.

И тут он почувствовал, что ему совершенно нечего сказать ей. Девушка же без всякого раздражения или нетерпения стояла в ожидании, когда он что-нибудь произнесет. Однако противный мальчишка снова потянул ее за юбку и захныкал:

— Чего надо этому человеку? Зачем он сюда пришел?

— Помолчи, Бушрод. Сейчас джентльмен нам все расскажет, — мягко проговорила девушка, приглаживая взъерошенные волосы мальчишки.

— А он янки?

— Ну конечно же, нет, миленький! Все янки носят форму, голубую форму.

Ее простодушие и безыскусственность подействовали на Клайда обезоруживающе, и он решил, что ему ничего не остается, как действовать в открытую, поэтому выложил правду.

— Боюсь, что не должен вас обманывать, — произнес он. — Я из Сент-Луиса и в настоящее время… э-э-э… связан с Объединенной армией, хотя и не в качестве военного. Так что, полагаю, вы вполне можете считать меня янки. Но я случайно подслушал, как малыш плачет, и мне показалось, что он сказал, будто голоден. Понимаете, случилось так, что у меня имеется доступ… ну, в общем, к огромному количеству всякой провизии. Поэтому надеюсь, что, может быть…

— Он — янки!!! — пронзительно завопил мальчуган. — Почему ты не прогонишь его отсюда? Папа был бы очень недоволен!

— Мое предложение никоим образом не означает бесцеремонность или дерзость с моей стороны, — поспешил договорить Клайд, с досадой чувствуя, что заливается краской. — Это было просто…

— Ну, что вы, я уверена, что вы действуете из самых лучших побуждений, — спокойно отозвалась девушка. — Вы очень любезны. И я с огромной благодарностью приму все, что вы сможете любезно предложить нам. Мой малыш и вправду очень голоден. А муж сильно болен. Он был четыре раза ранен, и каждая новая рана оказывалась серьезней предыдущей, но всякий раз он возвращался на линию фронта. Теперь же его принесли домой… передохнуть.

Ее муж! Конечно, Клайд мог бы сообразить! Однако, несмотря на предательские следы усталости на лице, эта женщина выглядела не старше восемнадцати лет; и если этот ужасный мальчишка — ее сын, а не брат, как вначале предположил Клайд, то, значит, она по меньшей мере лет на пять старше восемнадцати. Но, в конце концов, это его не касается, и Клайд никак не мог понять, зачем он попусту тратит время, думая об этом. А дело было в том, что если ребенок голоден, то сама она, несомненно, еще голоднее, поскольку, чтобы накормить ребенка, она сама ничего не ела, и, сказав, что мужа принесли домой передохнуть, разумеется, имела в виду, что он прибыл домой умирать. Хм, если же он умрет, то эта женщина станет вдовой, очаровательной молодой вдовой, а это уж, черт побери, другое дело!

— Мне известно, что я нахожусь на Франклин-стрит, — поспешно проговорил он. — Но случилось так, что я не заметил номера вашего дома. И фамилию…

— Номер дома — двадцать один. Двадцать один. Запад. А фамилия Пейдж. Меня зовут Люси Пейдж, а это мой сынишка — Бушрод. А мой муж — Форрест Пейдж, он полковник в штабе генерала Ли… то есть был.

Достав из кармана жилета небольшую записную книжку, в которую был вставлен крошечный карандашик, Клайд быстро записал адрес.

— Благодарю вас, миссис Пейдж, — сказал он, пряча записную книжку. — Я пришлю вам немного… деликатесов. Пришлю незамедлительно. Надеюсь, они возбудят аппетит больного.

— Они, вероятно, спасут ему жизнь, — еще более спокойным тоном проговорила Люси. — Вы проявите огромное благородство, сэр, прислав продукты. Вы, верно, сами не осознаете, насколько мы сейчас нуждаемся в них.

Какое-то неизмеримое ощущение счастья охватило Клайда, когда он слушал ее, словно ему не расположение оказали, а даровали благословение.

— Если позволите, я зайду завтра, чтобы удостовериться, что моя скромная посылка дошла благополучно. А также осведомиться о здоровье полковника, — сказал Клайд.

— Благодарю вас. Я буду ждать вашего визита, — ответила Люси.

Она так и стояла возле ворот, не закрывая их, и, предположил он, стояла там до тех пор, пока не затихли его быстрые удаляющиеся шаги. У него не было ощущения, что она с нетерпением ожидала его ухода — напротив, не будь подобная мысль фантастической, ему могло бы показаться, что она смотрела ему вслед до тех пор, пока он не скрылся из виду, и прислушивалась, как это делает женщина только в одном случае: когда мужчина много для нее значит…

* * *

Вот так это и началось вскоре после падения Ричмонда. Позднее Клайд Бачелор по необходимости часто выезжал на север в связи со своими сделками, а тем временем в большом сером доме на Западной Франклин-стрит не было недостатка ни в чем, поскольку он регулярно посылал туда что-нибудь и всякий раз, бывая в городе, заходил «удостовериться, что посылка дошла благополучно, и осведомиться о здоровье полковника». Клайд ни разу не видел полковника (хотя тот чудесным образом чувствовал себя лучше, правда, все еще не мог вставать для приема гостей), зато познакомился с матерью Люси миссис Виргинией Кэри, потерявшей мужа и всех четырех сыновей на этой войне. Их плантаторский дом сгорел во время налета Дэлгрена, и теперь она жила вместе с уцелевшей дочерью Люси и ее мужем Форрестом Пейджем в их ричмондском доме. Клайд полагал, что полковника унижают его щедрые дары и он не стал бы принимать их, если бы не сынишка, да и миссис Кэри едва ли рада визитам незваного янки и согласилась видеться с ним только для того, чтобы он не встречался с Люси наедине.

По прошествии некоторого времени деловые контакты Клайда потребовали довольно длительного отсутствия в Ричмонде, а одна его поездка затянулась настолько, что когда он, вновь вернувшись, поспешил прямо с биржи на Франклин-стрит, то увидел там рабочих, перекрашивающих большой серый дом в яркие, кричащие тона. Ворота были открыты, и повсюду сновали какие-то люди, тоже явно рабочие. Он ускорил шаг и бросился к входной лестнице.

Сквозь зияющий главный вход он увидел совершенно пустой вестибюль, когда-то очень изящный, ведущий в двойную гостиную. Пройдя в заднюю часть дома, Клайд чуть не столкнулся с испачканным пылью и штукатуркой дородным мужчиной, очевидно, подрядчиком. Тот удивленно воззрился на Клайда и недовольно спросил:

— Что вы тут шатаетесь?

— Я пришел к миссис Кэри и миссис Пейдж, — спокойно ответил Клайд.

Мужчина скрипуче рассмеялся.

— A-а, тогда вы ошиблись дверью. Этот дом принадлежит Россу Хадсону.

— Россу Хадсону!

В ужасе Клайд не сдержался и повторил это имя. Сам он не был особо щепетильным в своих делах, но никогда не опускался до уровня этого коварного дельца с дурной репутацией, проворачивающего махинации совместно с врагами собственного народа. Взгляд подрядчика стал агрессивным.

— Да, да, именно так я и сказал. И теперь вы знаете, что Кэри с ее шатией здесь нету и больше не будет, а посему, может, вы уберетесь отсюда и дадите мне работать?

Клайд быстро вышел из дома. Он был не просто обозлен — его терзало беспокойство. Почти все его знакомства в Ричмонде были исключительно деловыми, и он избегал спрашивать кого-либо о Люси. Тем не менее он поборол себя и, задав несколько осторожных вопросов на бирже, вскоре выяснил следующее: полковник Форрест Пейдж скончался, оставив свою вдову почти без единого цента. Закладная лишала семью права пользоваться домом, и его продали с аукциона. Миссис Пейдж с матерью вернулись на плантацию. Но как же они смогут прожить там? Вот что хотелось знать Клайду. Ведь дом на плантации сгорел, верно? Да, да, дом на плантации Кэри, Амальфи, сгорел. Однако до замужества миссис Кэри была Софи Пейтон, а плантаторский дом Пейтонов, под названием Сорренто, стоял на повороте от Джеймса к Амальфи и был все еще пригоден для жилья, то есть более или менее пригоден. После смерти Александра Пейтона, который больше гордился своей библиотекой, нежели урожаями, дом сильно обветшал и, не будучи разрушен во время войны, пришел в прескверное состояние. Вот там теперь и жили миссис Кэри и миссис Пейдж.

Клайд взял напрокат коляску с лошадью и отправился в путешествие по отвратительной дороге, колея которой уже успела заполниться жирной рыжей грязью. Он выехал рано утром, и хотя расстояние от Ричмонда до поворота на Сорренто, слабо подходящего под описание подъездной дороги к плантации, было якобы всего десять миль, он добрался до цели только к вечеру. Он ехал и ехал по полям, некогда сказочно плодородным, но теперь пустым и бесплодным; затем въехал в тенистую рощу, где ветви дубов почти касались его лица, но так еще и не обнаружил признаков дома или чего-нибудь, напоминающего подъезд к нему. Наконец, когда он решил было, что безнадежно заблудился, ветви деревьев словно распахнулись — и он очутился на лужайке, заросшей по краям густым кустарником, а за ней увидел красивый фасад особняка, который, несмотря на упадок, смотрелся величественно и строго.

Подстегнув уставшую лошадь, он направил ее по широкой, заросшей травой дорожке, ведущей к главному входу. Шнурок колокольчика бессильно болтался, однако звонок сработал. Клайд услышал, как звонко задребезжал колокольчик, а затем звук повторился, будто перенесенный эхом на далекое расстояние. Правда, пока Клайд не позвонил трижды, никто ему не ответил. Только после третьего звонка он услышал шаркающие шаги, медленно и неуверенно приближающиеся к двери. Наконец отодвинулся засов, при этом послышалось чье-то недовольное бормотание, и дверь отворилась. Взору Клайда предстал неряшливый, очень старый и очень дряхлый негр.

— Дома ли миссис Кэри и миссис Пейдж? — осведомился Клайд.

Негр приложил к уху ладонь и прошепелявил:

— Простите, шер. Плохо шлышу.

— Дома ли миссис Кэри и миссис Пейдж?! — повторил Клайд. На этот раз он кричал.

— О, да, да. Будьте любезны, пройдите в гоштиную! Што мне шкажать миш Шофи? Хто пришел?

— Скажи, пришел мистер Клайд Бачелор.

— Миштер Хайд, да, да. Миш Шофи, конешно, будет ошень рада увидеться с вами.

Разумеется, приход Клайда ее вовсе не обрадовал. Да, она была безупречно учтива, ибо условности и положение не позволяли ей вести себя иначе. Она приняла соболезнования по поводу смерти зятя. Да, все обстояло весьма печально. Казалось, полковник начал постепенно выздоравливать… и всех это очень воодушевило. Вообще-то он был почти ее ровесником… Но тут дала себя знать старая рана, она открылась, и в нее попала инфекция. Да, прошло уже почти полгода… Во время траура они с дочерью вернулись на плантацию.

Поскольку Клайд еще ни разу не видел миссис Кэри не в трауре, то он испугался, что Люси будет буквально погребена под траурным одеянием. Он вспомнил, какой свежей она всегда выглядела, какой милой была в серо-лиловых одеждах, и ему была ненавистна мысль о том, что теперь она с ног до головы в черном. Однажды она чуть ли ни извиняющимся тоном объяснила ему, что мужа угнетают черные цвета возле его постели и поэтому она не носит темного, хотя по обычаю должна носить, ведь погибли ее отец и братья. Что ж, теперь это неизбежно — Люси будет в черном. Между тем отвращение при этой мысли смягчалось осознанием скрытого за этим трауром содержания: ведь Люси больше не была женой другого человека и, в конце концов, после долгого ожидания с тех пор, как он впервые услышал ее голос за стеною сада, он сам мог бы сделать ей официальное предложение руки и сердца.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, что я явился нарушить ваше уединение. Ваше или вашей дочери, — проговорил он. — Но прежде чем я уйду, мне бы хотелось засвидетельствовать ей мое почтение.

— Мне очень жаль, но в настоящее время моя дочь не в состоянии встречаться с кем-либо.

— Она больна? — с тревогой спросил Клайд.

— Нет, не совсем так… Но, разумеется, она совершенно убита горем и…

Клайд перебил ее.

— Я буду предельно тактичен и не произнесу ничего, что могло бы прибавить ей горя, — поспешно сказал он.

— Я еще не закончила, мистер Бачелор. Моя дочь совершенно убита горем, и, кроме того, ей пришлось перенести самое серьезное испытание, какое выпадает на долю женщины. Менее двух недель тому назад после продолжительных родов, вне всякого сомнения, удлинившихся вследствие потрясения, связанного с потерей мужа, она родила девочку. И теперь все еще лежит в полном изнеможении.

Первой реакцией Клайда на эти слова была едва скрываемая ярость. Так, значит, этот герой сражений, несмотря на слабость и раны, все же оказался способен зачать ребенка! Клайд был убежден, что Люси не стала бы пренебрегать своими супружескими обязанностями, но неужели она исполняла их охотно? А может быть, и радостно принимала объятия умирающего человека?! Клайду стало не по себе при мысли, что ребенок мог явиться результатом подчинения, такой ребенок намного неприятнее, чем рожденный в супружеской радости.

Тут Клайд почти устыдился своего возмущения и с печалью признался себе, что не ощущает никакой ревности или зависти. На мгновение он забыл, что именно сейчас Люси должна быть объектом его самого глубокого сочувствия. Она ведь понесла огромную утрату и, конечно же, любила мужа, иначе не вышла бы замуж за этого человека. И родила ему ребенка «после продолжительных родов» на этой уединенной плантации. Возможно, ей помогала неопытная, неграмотная повивальная бабка из цветных. Да тут и сомневаться нечего! Миссис Кэри не преувеличивала, сказав, что дочь пребывает в полном изнеможении. Кроме того, он почувствовал, что мать с дочерью находятся в еще более затруднительном положении, нежели в Ричмонде. Обивка на мебели вытерлась и разошлась по швам, в гостиной было неимоверно холодно, и миссис Кэри не предложила ему ничего выпить и закусить с дороги. Он знал, что такого прежде ни за что не случилось бы. Каким бы нежеланным гостем он ни был, ему обязательно предложили бы что-нибудь выпить и поесть, если бы таковое имелось, равно как имелся бы и тот, кто все это подал бы ему. Действительно, все на этой некогда зажиточной плантации говорило о страшной нищете. На этот раз он не осмелился предложить помощь, но с собой он захватил корзинку с вином. Он привез вино как знак вежливости, считая, что может подарить его, мотивируя тем, что ввоз подобного продукта еще не разрешен через Атлантику, а он по счастливой случайности натолкнулся на такое доброе вино. Миссис Кэри не отклонила подарка и после едва ощутимой паузы даже попросила Клайда откупорить одну из бутылок, чтобы вместе оценить вкус этого урожая. Однако он вежливо отказался, сказав, что уже поздно, а ему не хотелось бы возвращаться в Ричмонд затемно по незнакомым дорогам. Раз он не смог повидаться с Люси и немедленно помочь ей, то его приезд потерял всякий смысл.

Однако Клайд был не из тех, кто долго терпит поражение. На следующий день он написал Люси письмо, выражая сожаление, что не смог повидаться с ней, а также надеясь, что в следующий его приезд в Ричмонд состояние здоровья позволит ей принять его. Ответ пришел с задержкой, поскольку письма с плантации претерпевали несколько «пересадок», прежде чем добраться до места назначения, однако, когда письмо пришло, он решил тут же отправиться в Сорренто. Люси очень сожалела, что не встретилась с ним. И вообще если бы она знала, что он заезжал, то настояла бы на встрече с ним, чтобы показать ему своего красивого ребенка. Она назвала девочку Кэри, поскольку больше никого по прямой линии не осталось, чтобы продолжать фамилию семьи. Люси уверяла, что мистер Бачелор нашел бы малышку очаровательной, и надеялась, что он не станет откладывать свой следующий визит настолько, что девочка успеет достаточно подрасти. Кроме того, сама Люси с огромной радостью встретится с ним, чтобы лично поблагодарить за восхитительное вино, придавшее ей сил во время ее выздоровления. Также ей хотелось бы показать ему плантацию, которую все же стоит посмотреть, хотя, разумеется, ее нельзя сравнить с тем, что было до войны. И еще она оставалась его искренним и благодарным другом, Люси Пейдж.

Именно последние строки письма и подстегнули Клайда незамедлительно отправиться в Сорренто. Вообще-то его вовсе не интересовала малышка, он просто был склонен верить в ее очарование, как в очарование любого другого ребенка, безумно обожаемого матерью, считающей, что ее дитя самое красивое на свете. Когда Клайда ввели в гостиную, он увидел Кэри в колыбельке, стоящей рядом со стулом матери. За спиной девочки была подоткнута подушка, хотя Кэри уже могла обходиться и без нее. При этом она, раскачиваясь из стороны в сторону, что-то тихо мурлыкала. Ее чудесно вылепленная головка в мягких завитках волос сияла, как будто увитая золотыми нитями, а голубые глаза блестели в какой-то тайной детской радости. Вместо противного, неприятного ребенка, которого ожидал увидеть Клайд, он обнаружил очаровательное создание. Заметив, что он смотрит на нее, девочка рассмеялась и протянула к нему свои пухленькие, как у херувимчика, ручки, желая, чтобы он взял ее к себе на колени. С этой секунды он и стал ее рабом…

В тот же день Клайд сделал Люси предложение. Он знал, что, по всем стандартным условностям, оно последовало слишком рано, и также понимал, что кому-то его сватовство может показаться дерзостью и самонадеянностью. Но не дерзил же он, предлагая ей пищу, так что вряд ли нужно считать дерзостью предложение безопасности ей и ее детям, с вечной любовью в придачу.

Она выслушала его очень серьезно, с учтивостью и вниманием, которые проявила бы, попроси он ее и о чем-либо другом. Кэри была с ними в комнате все это время, и, когда малышка начала проявлять признаки беспокойства, Люси взяла ее на руки и стала успокаивать. Затем снова опустила в колыбельку, где девочка свернулась уютным клубочком и заснула, а молодая мать посмотрела на Клайда поверх колыбели со спящим ребенком и проговорила:

— Я предполагала, что вы попросите меня выйти за вас замуж. И ваше предложение очень большая честь для меня!

Ее серьезный голос показался ему музыкой.

— Очень большая честь? — переспросил он удивленно.

— Да, разумеется. Любая женщина бывает польщена, когда достойный человек предлагает ей стать его женой, хозяйкой его дома, предлагает носить его имя и…

Тут она впервые зарделась и замолчала.

— Вы же не знаете, достойный я человек или нет, — импульсивно произнес он. — И я не могу предложить вам фамилию, подобную Кэри или Пейдж. Я еще почти ничего вам о себе не рассказывал. А должен бы. Вы имеете право все знать обо мне.

— Позднее, если мы оба решим, что лучшее для нас — это пожениться, я обо всем узнаю, — сказала она. — Однако вы перебили меня… вернее, я сама запнулась. А я хотела сказать, что любой женщине польстит, если достойный человек предлагает ей стать его женой, хозяйкой его дома, предлагает носить его имя… и быть матерью его детей. Потом я остановилась, поскольку собралась кое-что добавить к сказанному, а это сообщение не очень для меня приятно. Перед тем как родилась Кэри, у меня случилось два выкидыша, и долгое время я не беременела. Вообще то, что это произошло, показалось мне чудом. Да, это чудо, что я вновь забеременела и смогла родить Кэри в срок. Наверное, тут не обошлось без того, что я очень сильно хотела ее. И твердо решила не потерять. Когда начались роды, рядом никого не было, кроме мамы и старой, дряхлой негритянки. Они сделали все, что смогли… но случилось и много плохого. Поэтому я проконсультировалась с врачом. Как любой нормальный мужчина, вы захотите иметь собственных детей, а я, вероятно, не смогу родить их вам.

Он с горящим взором наклонился к ней и с чувством взял за руку.

— Почему меня должны волновать мои собственные дети, если у меня будет Кэри? Ведь она никогда не видела отца… и всегда будет считать им меня. Разве вы не видите, мы с ней уже подружились?! Заметили, как она протянула ко мне ручки, как только я вошел? Я сделаю ее своей наследницей. Я только хотел сказать… мне хотелось бы попросить вас лишь об одном — позвольте мне дать ей мое имя. Конечно, оно не представляет собой ничего великого… даже очень хорошего. Я, разумеется, не могу отнять у нее имя отца, если оно так много значит.

— А Бушрода вы тоже сделаете вашим наследником?

Тут Клайд заколебался. Он никак не мог побороть неприязнь к мальчику, возникшую при первой их встрече; напротив, казалось, со временем она даже усилилась. Однако он понимал, что, ответив «нет», он может потерять все шансы заполучить Люси, ведь она ни за что не допустит дискриминации между своими детьми.

— Конечно, — поспешно ответил он, стараясь затушевать начальное колебание. — Разумеется, я сделаю для мальчика все, что смогу. А смогу я позволить себе дать ему хорошее образование, обеспечить хороший старт в любой профессии, которую он изберет. Мне очень этого хочется.

— Благодарю вас, — сказала Люси и встала. — По-моему, нам больше не следует сегодня обсуждать это. Вы не сочтете меня неблагоразумной, если я попрошу немного времени, чтобы обдумать ваше предложение? Возможно, и вам тоже надо все обдумать. Видите ли, ведь это весьма важный шаг для нас обоих.

— Мне больше ничего не нужно обдумывать. Я хочу сделать этот шаг, как только смогу. Но, безусловно, я не стану торопить вас против вашей воли.

— Благодарю вас, — во второй раз произнесла она. — В ваш следующий визит к нам я постараюсь ответить более определенно… если, конечно, вы не приедете к нам в скором времени…

* * *

Он дал Люси на размышление полгода, а сам тем временем писал ей исполненные плохо сдерживаемого волнения письма, на которые она отвечала очень дружески, никак не касаясь кое-каких любовных пассажей, что нет-нет да проскальзывали в его посланиях. Также он присылал ей разные отвечающие приличиям и условностям подарки: нотные листы, классические романы в матерчатых переплетах и атласные коробки конфет. Она принимала подарки без возражений, однако, когда он вложил в конфеты брошь, она возвратила ему ее без всяких объяснений, очевидно, считая, что это лишнее. Тем не менее в свой приезд он захватил брошь с собой и, хотя не очень надеялся, что она примет ее, дерзко протянул брошь Люси. Причина, по которой она на этот раз приняла брошь, удивила его не меньше, чем сам факт принятия подарка.

— Мне не понравилось, когда я обнаружила брошь среди конфет, словно с вашей стороны предложить ее мне постыдно, как с моей стороны — постыдно ее принять, — проговорила она. — Однако сейчас, когда вы принесли ее открыто, — это другое дело.

— Могу я надеть ее на вас?

— Я еще не готова носить ее. Когда же буду готова, то с радостью разрешу вам это.

— Вы сказали, когда! Неужели это действительно означает?..

— Могу я задать вам несколько вопросов?

На какое-то время он впал в панику. Теперь придется рассказать ей все, — подумал он. — Я предполагал, что однажды мне придется это сделать. Если бы только можно было дождаться, когда мы поженимся!

Но вслух ответил:

— Безусловно.

— Где мы будем жить после нашей свадьбы? — спросила она. — Вполне естественно, что вы почти ничего не рассказывали о ваших делах, да и не было оснований о них рассказывать. Похоже, большинство дел у вас в Виргинии. Знаете, есть причины, по которым я бы предпочла жить где-нибудь в другом месте, если это возможно. Видите ли, в этом краю нашему браку будут сильно противиться и Кэри, и Пейджи. Надеюсь, я не причинила вам боли своими словами. На мой взгляд, для нас намного лучше будет поселиться где-нибудь в другом месте. Конечно, из-за этого моя мать на некоторое время останется одна, до тех пор, пока я не найду кого-нибудь из родственников, кто вызвался бы приехать сюда и жить с ней, — кого-нибудь, кто подходил бы ей. И, если мне удастся найти такого человека, это будет разрешением всей проблемы.

— Надеюсь, все получится. И смею заверить, вы не причинили мне боли, я полностью согласен с вами, что нам лучше жить где-нибудь еще. А вам хотелось бы жить в Луизиане?

— Ну… не знаю! Ведь я никогда не думала об этом. А с чего вы вдруг спросили?

— Я думал об этом очень долго. Мне хотелось этого очень давно. Но я думал не просто о Луизиане. А об определенной плантации рядом с Миссисипи. Я имел в виду определенный дом.

— Я слышала об этих домах на берегу реки Миссисипи. Мне рассказывали, что они такие же красивые, как и наш дом в Виргинии, что они классические по стилю. В таком доме живет один наш родственник по имени Конрад. Это наши дальние родственники… по линии Вашингтонов. А вам известно, что первые Конрады — единственные, кроме Вашингтонов, кто похоронен в Маунт-Вернон?

— Мне ничего не известно насчет захоронения в Маунт-Вернон, но про дом я знаю. Его прозвали Коттедж, поскольку в нем всего лишь двадцать комнат. — На какой-то миг в его глазах засверкали искорки, а губы изогнулись в веселой усмешке. — Но дом, в котором я хочу жить, не классический по стилю. Он похож на речной пароход.

— Похож на речной пароход!

— Да. Некоторые люди, путешествовавшие вверх и вниз по Миссисипи в золотые дни пароходства, решили, что ничто не сравнится с «плавучими дворцами», как они их называли. И тогда эти люди стали строить дома, которые как можно больше должны были походить на пароходы. Это не классический стиль, как вам кто-то сказал. Этот стиль архитектуры назвали «пароходная готика».

— Пароходная готика!

— Да. По-моему, довольно интригующе, не так ли?

— Да, звучит интригующе, — медленно отозвалась она. — Кто же строит такие дома? Отставные капитаны?

— Иногда отставные капитаны, а иногда — владельцы пароходов. Вообще-то капитан и владелец нередко бывают одним и тем же лицом. Нередко капитаны участвовали в подготовке чертежей и наблюдали за постройкой судов, которыми они потом командовали, и уже давно находились на борту, когда судно впервые спускали на воду. Но дома в стиле «пароходной готики» главным образом начали строить богатые плантаторы, путешествовавшие по реке по своим делам. Дом, который мне захотелось иметь, был построен плантатором по фамилии Лабусс. Но я узнал, что он так и не жил в нем, наверное, умер еще до окончания строительства.

— Значит, дом не занят? И его продают?

— Не знаю. Но без труда могу разузнать. Ведь поездка в Луизиану не займет много времени. Кроме того, я съезжу туда с огромным удовольствием. Я ведь уже сказал вам, что всегда хотел жить именно там.

— Вы уже потратили так много времени!

— Я потратил много времени, путешествуя на речных пароходах… Очень много своего времени. Это было до войны. И я неоднократно проплывал мимо этого дома. Видел, как его строили. Точнее, я видел еще приготовления к его строительству. Место удивительно красивое — можно сказать, необычно красивое: это холм, отлого поднимающийся от реки гораздо дальше, чем обычно на Юге. Вид чарующий. Дом как бы выдается вперед. Когда его строили, я видел, что там вырубили густые ивовые заросли. Потом я видел нечто, страшно напоминающее кротовые кочки на открытом пространстве. Это оказались печные трубы и очаги, оставшиеся после того, как стены сгорели. Вскоре я заметил на этом месте рабов, копающих ямы, — они добывали известь для раствора. Еще позже я наблюдал, как начали возводиться стены, как они становились все выше и выше.

Он рассказывал это так быстро, взволнованно и трепетно, что заразил своим рассказом и Люси. Она наклонилась вперед и слушала, затаив дыхание. Ее бледные щеки покрылись легким румянцем.

— Я словно наяву вижу все это, Клайд, когда вы рассказываете, — сказала она, в свою очередь тоже взволнованно.

— Разве? Неужели? Да неужели я смог?.. Ну так вот, когда дом, о котором я говорю, был достроен до конца, он оказался самым восхитительным особняком, какой я когда-либо видел на свете.

— И вы хотите, чтобы этот дом стал вашим? И хотите привести меня туда как невесту?

— Да, да, именно этого я и хочу! В мире для меня больше ничего не существует!

И впервые он попытался обнять ее. Но она выскользнула из его рук и покачала головой.

— Пожалуйста, не сейчас, Клайд. Дайте мне еще полгода.

— О Боже, Люси! Я и так ждал столько времени!

— Неужели вы не можете подождать еще немного?

— Наверное, смогу. Но, честно говоря, мне бы очень не хотелось.

— Для меня так важно увериться во всем! Я боялась, что если вы не сможете подождать, то ответ мой будет «нет».

— Ну, конечно, в таком случае…

* * *

Почему-то следующие полгода оказались легче предыдущих. Несмотря на молчаливое неодобрение миссис Кэри, Клайд уже наведывался в Сорренто в качестве если и не одобренного, то признанного поклонника. Он осознавал, что для такого человека, как он, быть принимаемым в качестве гостя на такой плантации — это честь; и хотя гостеприимство не несло с собой особых привилегий, теперь он понимал, как, по логике вещей, мог проиграть, если бы в первый день приезда сюда не повел бы себя странно, если не сказать — бестактно. Дорога через плантацию, идущая по некогда плодородным полям и по-прежнему густым лесам, простиралась на пять миль от воротного столба до высокого холма, спускающегося к Джеймс, где располагались дом и парк, и даже без Амальфи поместье имело превосходнейшие пропорции. Огромный кирпичный дом был выстроен по проекту Томаса Джефферсона вскоре после его возвращения из Франции; основная часть дома соединялась крытыми галереями с раскинувшимися по обе стороны крыльями. Все это создавало эффект величественности и респектабельности. Кроме того, Клайд поражался чудесам, уже принадлежащим Люси. Она собрала всех негров, рассеянных по разным местам и сбитых с толку, и привела их домой. И все принялись за дело. Землю вспахали и начали посадку. Траву подрезали, разбили клумбы с цветами, починили кирпичные стены. Внутри дома тоже произошли огромные изменения: его вымыли, вычистили, заново отделали. И хотя, обновленный, он утратил атмосферу ветхости и угрюмости, как отметил Клайд, все же его обстановка, в основном, оставалась прежней, если не считать того, что изношенные места на шторах и мебельной обивке были аккуратно починены и чьи-то искусные руки отремонтировали сломанные стулья, кресла и столы. Он не обращал особого внимания на обстановку или украшения в какой-либо комнате и не стал бы этого делать вовсе, если бы случайно не подслушал разговор Люси с матерью однажды утром, когда он спустился вниз, а они полагали, что он все еще спит.

— Ты не должна продавать этот высокий комод на ножках, Люси. Ведь это фамильная ценность.

— Да, фамильная ценность, но семьи кузена Тома Картера. Том отдал мне его, когда вступил в кавалерию Стюарта, и сказал, что я могу делать с этим комодом все, что мне заблагорассудится. И, если понадобится, я продам и другие вещи. Даже те, что принадлежали Форресту. Лучше содержать вещи в должном порядке, чем позволить всему пойти прахом. И уж, определенно, лучше вновь сделать плантацию продуктивной, нежели оставить такой, чтобы дети снова голодали. И вообще я сама не желаю больше голодать. И не буду!

— Никогда бы не поверила, что ты можешь быть такой бесчувственной, Люси.

— И такой рассудительной, не так ли? Мне очень жаль, мама, что вы не одобряете моих действий. И мне не хочется причинять вам боль. Но скажите, что более достойно: продать комод, даже несколько комодов или вступить в брак по расчету?

— Я считаю, что у тебя будет не одна возможность выйти замуж, Люси. Если только ты немного подождешь. Честно говоря, я абсолютно уверена, что ты выйдешь замуж. Только человек с дурными манерами мог сделать предложение вдове столь рано. Мужчина, принадлежащий к твоему классу, отнесся бы к смерти с должным уважением.

Клайд не слышал ответа Люси, ибо поспешил вернуться к себе. Он не особенно стыдился, что невольно подслушал чужой разговор. Но понимал, что весьма рисковал: узнай Люси, что он подслушивал, она была бы очень разочарована и огорчена, а ее мать пришла бы в ярость. В целом тем не менее он был доволен, что подслушал их. Правда, ему не нравилось, что Люси продавала что-то из мебели и других принадлежащих ей вещей, и он сожалел, что не обладает властью запретить ей приносить подобные жертвы. С другой стороны, он понял, что если Люси и принимает его предложение, то никак не из-за его денег, а потому, что он все-таки затронул ее сердце, конечно, не так сильно, как ему бы хотелось, но по крайней мере достаточно, чтобы предпочесть его тем поклонникам-увальням, которым не хватило пороху приблизиться к ней.

Когда он спускался вниз во второй раз, к завтраку, к нему с криками радости, уже довольно устойчиво держась на ножках, подбежала малышка Кэри. Очутившись в столовой, он увидел, что в камине за металлической решеткой, вычищенной до блеска, ярко полыхают дрова — раннее утро было довольно холодным, — а Люси сидит за столом, сервированным сверкающим столовым серебром, и ожидает его. Он подсадил маленькую Кэри на стульчик и стал кормить ее овсянкой, а тем временем они с Люси пили кофе и ели домашнюю колбасу с яйцами, собранными этим утром.

Этот день стал переломным. Он породил в Клайде чувство довольства и умиротворения, а в подобном состоянии он мог позволить себе смотреть сквозь пальцы даже на поведение Бушрода, который до этих пор был для него занозой. Мальчишка стал не таким шумным и беспокойным, как когда был совсем маленьким, однако выглядел угрюмым и почти не разговаривал с гостем. Теперь Клайду удавалось не обращать на это внимания, да и отстраненность Люси все меньше и меньше беспокоила его. Хотя она продолжала вести себя по отношению к нему уклончиво, Клайд понимал, что это не из-за кокетства, а из осторожности. Она настойчиво старалась вести себя честно со всеми: с матерью, с семьей покойного мужа, с детьми и больше всего — с самим Клайдом. Она была совершенно искренна, заявив, что он предлагает ей больше, чем она сможет дать ему взамен. Но в конце концов капитулировала: да, она выйдет за него замуж осенью, сказала она. Если он желает, то может в любое удобное для него время отправиться в Луизиану разузнать, продается ли дом, о котором он так мечтает. Если продается, она уедет вместе с ним, чтобы жить в этом доме…

Он вернулся из поездки, раскрасневшийся от триумфа, и с гордостью предъявил документы на обладание плантацией Синди Лу. Люси взглянула на бумаги, затем положила их на стол, словно они ничего не значили, и впервые по собственной воле обвила руками его шею.

— О, я так рада, что ты вернулся! — воскликнула она. — Я ужасно скучала по тебе! — приговаривала она, подняв к нему лицо.

Так и не поняв, сколько времени продолжалось их объятие, он первый ослабил его; он, а не она.

— Люси, — проговорил он, сам удивляясь своему странному тону, — Люси… я бы никогда не спросил у тебя прежде такое… Знаю, ты в некотором роде очень любишь меня, я уже давно это понял. Знаю также, что ты доверяешь мне. Ты уверена, что я всегда буду хорошим мужем тебе и хорошим отцом твоим детям. Ты выходишь за меня замуж не из-за моих денег. Я не оскорблю тебя подобным предположением. И не из благодарности за ту малую помощь, что я оказал тебе. Пойми, мне очень трудно и странно говорить это, но, я верю, ты испытываешь ко мне некоторое уважение, хотя, Бог свидетель, я не заслуживаю этого. Но я никогда и не мечтал, что ты полюбишь меня… что ты полюбишь меня так, как я люблю тебя, а я никогда так не любил… то есть до сих пор.

— О, ну конечно же, я люблю тебя! — воскликнула Люси и снова обняла его.

Это был великий, самый великий момент в его жизни. Но он мог быть еще более великим, если бы состоялся до его поездки в Луизиану.

 

2

Свадьба праздновалась в гостиной Сорренто в присутствии очень небольшого количества гостей. Люси спросила Клайда, есть ли у него родственники или близкие друзья, которых ему хотелось бы пригласить; когда он ответил ей отрицательно, она сочувственно прошептала, что только теперь начинает понимать, какой одинокой была его жизнь, и что она надеется на резкие перемены к лучшему в его жизни. Ей явно не приходило в голову, что он бродяга, без роду и без племени, и отнюдь не отсутствие знакомых вынуждает его никого не знакомить с нею. Что касается ее родственников, то большинство Пейтонов, Кэри и все Пейджи не одобряли этого брака и нашли повод не присутствовать на бракосочетании. Клайд не заслужил такого отношения, однако это совершенно не волновало его, и он обрадовался тем немногим, кто приехал единственно для того, чтобы потом, вернувшись домой, распространить известие, что кузина Софи Кэри, должно быть, ошиблась в оценке мистера Бачелора или они, видимо, неверно ее поняли, ведь он оказался весьма представительным, по-настоящему красивым мужчиной, с изысканными манерами и вел разговор как истинный джентльмен. В конечном счете не совсем справедливо осуждать его лишь за то, что он янки и приехал из Сент-Луиса. Всем известно или должно быть известно, что Миссури, как и Мэриленд, в значительной степени симпатизировали южанам, пусть даже их пограничные жители и продолжают примыкать к сторонникам Федерации. И как печально, что его семью расстреляли, как и большинство семей в Виргинии.

Среди родственников, высказывавших свое мнение наиболее усердно, была старшая сестра миссис Кэри — мисс Милдред Каски, которую сначала пришлось долго уговаривать явиться на свадьбу и на неопределенное время остаться в Сорренто. Ее брат, Эдмонд Каски, принадлежал к небольшой, но достаточно заметной группе бывших офицеров-конфедератов, которые предпочли эмигрировать в Мексику, нежели присягнуть на верность правительству Соединенных Штатов. Мисс Каски с братом оказались единственными прямыми родственниками миссис Кэри. Эдмонд, как и его глубокочтимый лидер Кирби-Смит, женился на мексиканке и вел удобную и спокойную, мирную жизнь. Милдред с радостью воспользовалась случаем и вернулась из изгнания в родные пенаты. Повод был удачно подсказан ей замужеством Люси и необходимостью для ее кузины Софи иметь компаньонку. Меньше всего мисс Каски собиралась выражать свое одобрение жениху, положившему конец ее ссылке, но впоследствии, к своему облегчению, она поняла, что могла бы и это сделать, причем не предавая своих убеждений.

Клайд осознавал, что произвел на родственников, присутствующих на свадьбе, хорошее впечатление, в особенности на кузину Милдред. Также он понимал и причины, заставившие остальных родственников не явиться. Но он не испытывал особой радости в отношении первой, равно как и не расстраивался из-за последних, ибо все его мысли были сосредоточены на Люси. Она была поразительно красива в наряде невесты — в шелковом платье гранатового цвета, с драгоценностями из гранатов. Когда он сделал ей комплимент по поводу того, как она выглядит, она, покраснев и смутившись, сказала, что наряд не новый — это платье «второго дня» ее матери, что бережно хранилось в сундуке. Она сама перешила его на себя. Раньше Клайд никогда не слышал о платье «второго дня», поэтому Люси, еще сильнее зардевшись, объяснила ему, что платье «второго дня» всегда входило в приданое любой богатой невесты в Виргинии, то есть каждой невесты, которая… выходила замуж в первый раз. Конечно, на свадьбу такая невеста надевает белое платье и фату, но также положено иметь не менее красивое цветное платье, чтобы надевать потом… на следующий день. Свадебное платье миссис Кэри было очень красиво, как и все ее приданое, поскольку в то время, когда она выходила замуж, в семье было много-много денег. Может быть, когда-нибудь малышка Кэри наденет это свадебное платье. Во всяком случае, Люси на это надеялась. Сама она не могла надеть его, поскольку… Она замолчала, покрывшись красными пятнами.

— Ну, по-моему, платье гранатового цвета восхитительно! — заверил ее Клайд. — Правда, правда, оно идет тебе намного больше, нежели белое.

Но он не сказал, что действительно предпочитает видеть ее в платье гранатового цвета, ибо не мог лгать Люси и, разумеется, как всякий мужчина, предпочел бы жениться на девственнице, нежели на вдове. Но, как он давно заметил, очень многое в Люси было девственным и непорочным. В частности, ее неспособность без смущения разговаривать обо всем, касающемся секса. Еще она была убеждена, что жгучие ласки и страстные чувства полагается сдерживать… Именно эти черты начисто отсутствовали у Доротеи Лабусс. В иные моменты Клайд опасался, что даже после свадьбы Люси не сможет испытать удовольствия самозабвения, что не считалось постыдным для женщины благородного происхождения, хотя она ожидала от мужчины требования полного повиновения ему. Она никогда не забудет предписания, что всем руководит муж, а жена должна ему лишь соответствовать. Однако Клайду будет недостаточно такой уступчивости, ведь Люси уже демонстрировала ее своему первому мужу. Ему же хотелось, чтобы она перестала считать любовь неким сантиментом и признала в ней жизненную силу, мощи и величия которой нельзя постичь, не отвечая друг другу взаимностью. Потом он еще упрекнет себя за подобные желания и напомнит себе, до чего беспредельно счастлив он был, обретя ее совершенно.

Свадебная церемония весьма впечатляла. Гостиная, в которой происходило бракосочетание, была украшена осенними листьями, что создавало гораздо больший эффект пространства, чем если бы она была переполнена недовольными родственниками. В дверях толпились слуги, их черные физиономии светились от радости. Совершал бракосочетание пожилой священник — дородный мужчина с пышными волосами, такими же белоснежными, как и его одеяние. Малышка Кэри держала букет, и даже угрюмость Бушрода временно испарилась, он играл роль мальчика-пажа, причем играл безупречно. Поскольку близких родственников-мужчин уже не было в живых, невесту вывела миссис Кэри, и это добавило торжественности случаю; а после объявления Люси и Клайда мужем и женой пожилой священник крепко поцеловал невесту в лоб и выразил надежду, что она будет счастлива с мужем в своем новом доме. Затем ее поцеловал Клайд, тоже довольно крепко, ибо был очень тронут происходящим; после этого Люси поцеловали мать, дети и остальные родственники. Несколько родственников Люси поцеловали и Клайда, заметив при этом, что теперь он член их семьи и имеет честь быть их кузеном. Постепенно торжество уступило место пиршеству. Все прошли в столовую выпить шампанского, которое достал Клайд. Затем все столпились вокруг невесты, разрезавшей торт, испеченный ею самой. Потом кто-то предложил потанцевать в холле, послали негритенка за старой скрипкой, и дряхлый дядюшка Симеон запиликал виргинскую кадриль, лансье и вальсы и играл до тех пор, пока все чуть не попадали с ног от усталости и кто-то не сказал, что уже настало время жениху с невестой уезжать.

Клайд предложил для свадебного путешествия большое турне по Европе, но Люси отвергла это предложение, сказав, что Кэри еще слишком мала, чтобы оставлять ее на столь длительное время, а брать с собой в такое длинное путешествие тоже нельзя. Поэтому лучше подождать, когда девочка станет немного постарше. Однако Люси не возражала на время оставить детей в Сорренто с бабушкой и кузиной Милдред, чтобы кузина позднее привезла их в Луизиану. Люси согласилась на второе предложение Клайда — отправиться на их медовый месяц в Нью-Йорк. Путешествие предстояло утомительнейшее: сначала подскакивающий на ухабах экипаж из Сорренто до Ричмонда; затем старомодный поезд из Ричмонда в Аквию; затем колесный пароходик из Аквии до Вашингтона, потом опять поезд из Вашингтона до Джерси-Сити и, наконец, — паром до Нью-Йорка. До Ричмонда Люси немного поспала на плече у Клайда, который держал ее за талию все время, пока экипаж яростно подпрыгивал на ухабах в темноте ноябрьской ночи. И это все после танцев! Потом ей удалось более или менее удобно вздремнуть в каюте пароходика. Люси отвергла предложение Клайда сделать остановку в Ричмонде, а он не настаивал, догадавшись, что воспоминания последних лет для нее настолько болезненны, что ей никоим образом не хотелось связывать их с медовым месяцем. Неприятна ей была и мысль об остановке в Вашингтоне, ибо она по-прежнему считала этот город местом, где состоялся заговор, за которым и последовало поражение Юга. Клайд прекрасно понимал и это. Однако продолжительная поездка до крайности утомила ее, и, несмотря на все старания Люси скрыть усталость, когда они добрались до Пятой авеню, Клайд понял, что ее силы на пределе. Ее изнеможение стало очевидным, не успели они отойти от регистрационной стойки отеля. Фойе, украшенное изысканными фресками и выложенное мраморными плитками, было переполнено модно одетыми людьми, вокруг витал запах сигарного дыма, смешение голосов приводило в смущение и завораживало. Звенел колокольчик — и сразу же в разных направлениях устремлялись множество служителей отеля исполнять не терпящие промедления приказы. Портье предупредительными криками прокладывали себе путь через толпу, неся огромные чемоданы и тюки. Люси, прижавшись к Клайду, смотрела на него с немой мольбою. Он уверенно провел ее к мраморной стойке, отгораживающей офисы, расположенные сзади, и вписал их имена в журнал регистрации, несколько предыдущих страниц которого уже было заполнено именами постояльцев, прибывших за этот день. Клерк взглянул на подпись и услужливо наклонил голову.

— Здравствуйте, сэр. Здравствуйте, мадам. Надеюсь, вам понравится люкс, зарезервированный для вас. Мы постараемся тщательно исполнять все ваши распоряжения и пожелания, мистер Бачелор.

— А какие распоряжения ты им дал? — шепотом спросила Люси, когда клерк потянулся за огромным ключом и позвонил коридорному.

— Я сказал, что они должны нам обеспечить все удобства, и думаю, так и будет. Вот сюда, дорогая. Нет, нет, тебе не придется подниматься по этой гигантской лестнице. Слева от тебя есть лифт.

— Я… по-моему, я не вполне понимаю тебя.

— Лифт — это своего рода клетка, которая поднимается при помощи особых приспособлений с одного этажа на другой. И как раз здесь, в отеле на Пятой авеню, был установлен первый в стране лифт. Да ты не бойся! Он совершенно безопасен и экономит массу времени и сил. Я же вижу, что ты до смерти устала. Но через минуту мы скроемся от этого гвалта, и ты сможешь как следует отдохнуть.

К ним присоединился элегантно одетый служащий отеля, представившийся мистером Путхаммером, одним из управляющих. Он взял их ключ и сообщил, что с огромной радостью покажет им номер-люкс. К тому же он сам хотел бы убедиться, что там все в порядке. Продолжая отдавать приказы нагруженным багажом коридорным, он вместе со своими подопечными вышел из лифта и повел их через огромный коридор, освещенный ослепительным газовым светом и застланный таким толстым ковром, что ноги бесшумно утопали в его густом ворсе. Вскоре он остановился, взглянул на номер, обозначенный на дощечке орехового дерева, вставил огромный ключ в разукрашенный замысловатый замок, широко распахнул двойные двери и с низким поклоном отступил, пропуская в номер молодоженов.

За холлом находилась вторая дверь, ведущая в просторную гостиную, обставленную с чрезвычайной роскошью и украшенную множеством цветов. В величественном мраморном камине ярко полыхал огонь. В центре гостиной стоял уже накрытый для обеда стол с белоснежной скатертью и сверкающими серебряными приборами, а из блестящего ведерка, наполненного льдом, торчало горлышко бутылки шампанского, обвернутое золотой фольгой. По обеим сторонам гостиной виднелись открытые двери, одна из которых вела в спальню с гигантской кроватью орехового дерева, а вторая — в гардеробную с комодом, увенчанным высоким зеркалом, и столиком для бритья. Клайд быстро обошел все помещения, удостоверившись, что повсюду расставлены цветы и зажжены камины и что за гардеробной имеется ванная комната. Однако Люси стояла словно вкопанная на пороге, а когда Клайд подошел к ней, она внезапно схватила его руку и издала восклицание, исполненное такого изумления и радости, что Клайду показалось, будто вся ее усталость и тревоги напрочь позабыты.

— О Клайд, да это же… да это же словно видение волшебной страны! Ты уверен, что все это не мираж? Как ты думаешь, мы вообще существуем?

Клайд крепко сжал ее руку и выразительно взглянул на мистера Путхаммера.

— Номер превосходен, — заявил Клайд. — Если нам что-нибудь понадобится, мы позвоним. Желаю вам спокойной ночи.

* * *

— Этот болван совсем заморочил мне голову, и я даже не перенес тебя на руках через порог, — проговорил Клайд, выпуская Люси из объятий, в которые заключил ее, как только закрылась дверь за подобострастным управляющим и ухмыляющимися коридорными. — Ну ничего, я сделаю это в Синди Лу. В конце концов, мы же отправимся в наш настоящий дом! А это только временная остановка в пути.

— Мне все это кажется волшебной страной, — упорно твердила Люси. Она уже довольно уверенно расхаживала по номеру под опытным руководством Клайда, время от времени издавая восторженные крики. Однако, когда он предложил вызвать горничную, чтобы та распаковала их вещи, Люси отрицательно покачала головой. — У меня не займет никакого времени их распаковать, — сказала она.

— Но ты очень устала. И, разумеется, я не могу позволить тебе распаковывать мои вещи.

— Можешь, можешь. Ведь теперь я твоя жена.

— Да, теперь ты моя жена. А это значит, что ты даже и пальцем не шевельнешь, если тебе этого не захочется.

— Но мне хочется!

В итоге они договорились, что он распакует свой саквояж в гардеробной, она свои вещи — в спальне, а потом, переодевшись из дорожной одежды в robe d’intéricur, они вновь встретятся в гостиной и Клайд позвонит, чтобы принесли ужин. Все доставленные им блюда она нашла деликатесными и изысканными, но он заметил, что ела Люси очень мало, в то время как он жадно поглощал яства, с удовольствием запивая их большими глотками шампанского. На ее красивое лицо снова вернулись усталость и измождение, на нем не было заметно следов восхищения, и тут Клайд осознал, что это выражение ее лица не только результат усталости. Когда в последний раз официант бесшумно покинул номер, Клайд поднялся из-за стола и протянул к ней руки.

С его стороны несправедливо было бы сказать, что Люси подошла к нему медленно или что в ее поведении было какое-нибудь сомнение. Она была красива, нежна, она улыбалась, она была полностью послушна, однако в ней напрочь отсутствовала та непосредственность, которая столько значила для него. И он проговорил с нежностью:

— Люси! Люси, дорогая! Совсем недавно ты сказала мне, что теперь ты моя жена… Словно мне надо об этом напоминать! Словно сегодня не самый великий день в моей жизни! Но сказала так, будто это значит, что мне нужно, чтобы ты угождала мне. Я уже пытался объяснить тебе, что не только не ожидаю этого, но и не хочу! И не позволю! Мне надо сказать тебе еще кое-что. Я не хочу иметь покорную жену и еще менее — смиренную. По-моему, слово «повиноваться» следует исключить из брачных отношений. Ты страшно устала. Ты проделала длинное, утомительное путешествие, и все это после огромного напряжения — подготовки к свадьбе и самой свадьбы. Если тебе хочется отдохнуть, иди в спальню, закрой дверь, ложись и знай, что никто и ничто не нарушит твоего сна. Вот чего я хочу. И никогда, никогда я даже мысленно не упрекну тебя за это, никогда не вспомню.

— Но… — нерешительно начала Люси.

— Пожалуйста, позволь, я закончу, дорогая. Я говорю все это очень серьезно и пытаюсь при этом быть совершенно искренним. Все, что мне нужно, — это чтобы ты была спокойна. Но я не уверен, что сейчас это так. Боюсь, ты не заснешь спокойно. Боюсь, ты встревожена не только ощущением, что ты несправедлива ко мне… Кстати, я уже просил тебя навсегда забыть об этом… но и мыслью, что ты не исполнила свое предназначение как женщина. И ты не сможешь… пока я не помогу тебе в этом. Для такой женщины, как ты, это просто инстинкт — сопротивляться физическому союзу, которого мужчина инстинктивно ищет. По крайней мере это основной инстинкт. Стоит его преодолеть… и тебе захочется этого так же сильно, как и мне.

— Но… — снова начала Люси.

— Я еще недоговорил, милая. Мне необходимо еще кое-что пояснить тебе. Если я смогу. Мне бы хотелось, чтобы ты рассталась с мыслью, что для женщины… я имею в виду такую женщину, как ты… постыдно ощущать страсть и выказывать ее. И для мужчин, и для женщин вполне естественно и нормально разделять любовный пыл полностью, а это никогда у них не получится, если желание и страсть односторонние. Это должно быть обоюдным. У нас будет именно так, если ты доверишься мне.

— О Клайд, я верю тебе и вверяю себя тебе! И я так благодарна… так благодарна тебе за эти слова! Никто не говорил мне такого прежде. Никто не объяснял… никто не открыл мне… Правда, я совсем не устала, нет! И я не боюсь и не стыжусь. Я хочу, чтобы ты пришел ко мне и остался со мной, и хочу побороть это инстинктивное сопротивление. Мне так хочется, чтобы наше желание было обоюдным, и я знаю, что так оно и будет. Я готова к этому.

* * *

Так роскошный номер-люкс превратился в арену нескончаемых восторгов, ибо, как Клайд и обещал Люси, их брак быстро стал союзом обоюдных желаний и обоюдных наслаждений. Клайд также не забывал о еде и прохладительном для Люси. При его бережном и любовном отношении усталость от путешествия у Люси быстро прошла, и она очень скоро пустилась в рейд по магазинам, достопримечательностям и театральным спектаклям. Все это Клайд наметил заранее. Платье из шелка гранатового цвета прекрасно, снова заметил Клайд. (Она взяла его в поездку, ибо оно лучшее из всего, что у нее было.) Однако больше ей никогда не придется перешивать себе платья. Они незамедлительно найдут тех, кто считается лучшими портными, к тому же Люси должна будет заказать себе полный комплект новых нарядов. Украшения из гранатов были на ней, и Клайд понимал, что она очень дорожит ими, как фамильными драгоценностями. Но у нее должны быть и иные драгоценности — бриллианты, другие драгоценные камни, которые они вместе выберут в знаменитых ювелирных домах Тиффани, Йонга и Эллиса. И не следует пренебрегать постельным бельем и прочими домашними принадлежностями для Синди Лу. Чепуха, о чем это она говорит? Ах да, ведь такими вещами, как постельное белье, должна заниматься невеста? Что ж, именно об этом он и хотел ее попросить! О да, конечно же, она тратит свои собственные деньги! Разве она еще не поняла, что деньги, которые он дает ей со дня свадьбы, — ее собственные и что он никогда не согласится подсчитывать ее расходы?!

От походов по магазинам, предпринимаемых Люси в одиночестве, у нее захватывало дух. Теперь она прекрасно понимала, почему заведение Лорда и Тэйлора, расположенное на углу улиц Гранд и Кристи, называлось одним из архитектурных чудес Манхэттена. Оно имело огромную центральную залу, увенчанную куполом, а гигантские окна были так же красивы, как в соборе Святого Патрика. Вначале Люси имела предубеждение против Лорда и Тэйлора, главным образом из-за того, что одним из самых почитаемых и расточительных клиентов этого заведения был Авраам Линкольн, и она заявила, что предпочла бы делать покупки у Арнолда Констэбла, имевшего и в самом деле исключительную клиентуру. Но все же она не выдержала и снова вернулась к Лорду и Тэйлору, а еще заходила и к Стюартам, и Маккрири, и Херну, находя в каждом из этих магазинов присущее только ему одному обаяние, которое полностью удовлетворило бы ее вкус, если бы она не видела других заведений.

Однако Клайд вскоре заметил, что восхитительные магазины — лишь одна из достопримечательностей Нью-Йорка и они просто не смогут обойти и осмотреть все до единого. Не надо даже и пытаться это сделать, поскольку Люси очень устанет и не сможет пойти вечером в театр. Да как же она может устать, отвечала Люси, если все ей дается с такой легкостью? Ведь ей ничего не приходится делать, и она чувствует себя просто неблагодарной лентяйкой, которая завтракает в постели, затем лениво принимает ванну и одевается, садится за стол, чтобы отведать превосходные блюда, даже не позаботившись об их приготовлении, сервировке стола и стоимости, а потом для того, чтобы преодолеть всего несколько кварталов, они с Клайдом садятся в экипаж. И сейчас она искренне удивлена: как он позволяет ей дойти пешком до театра на Пятой авеню, расположенного прямо за их отелем!

Они пошутили над этим, посмеялись, Клайд предложил донести ее до театра и, наверное, сделал бы это, если бы не знал, что Люси страшно не любит привлекать к себе внимание. Но все-таки, переходя улицу, он не сдержался и крепко прижал ее к себе, а когда в зале постепенно стал гаснуть свет, отражающийся в зеркальном паркете красного дерева, он не выпускал ее руки, так и сжимая ее в течение всего спектакля «Много шума из ничего». При этом опьяняющая близость Люси действовала на него гораздо сильнее, чем очарование Мэри Скотт Сиддонз в роли Беатриче.

После посещения театра они всегда ужинали в «Метрополитене», «Сент-Никола» или у Дельмонико. Люси тяжело вздыхала и роптала, когда краем глаза видела чек на десять долларов за блюдо с грудкой цыпленка; впоследствии Клайд всегда прятал от нее чеки, всякий раз поддразнивая ее, говоря, что он и не догадывался раньше, что женился на скряге.

Наконец они отправились в знаменитую оперу в Музыкальной академии, на величественную и неповторимую постановку «Вильгельма Телля», в которой мадам Виоль пела Матильду. Это тот самый случай, сказал Клайд, когда Люси должна надеть самое сногсшибательное платье и все свои потрясающие драгоценности. Поэтому она надела украшение из рубинов и бриллиантов и атласное платье с пурпурным отливом, отделанное черным бархатом и розовым ручным кружевом. Его только что доставили от Софи Дьеден. Платье было сшито по самой последней моде, с едва обозначенным кринолином, но с намеком на турнюр и подчеркивало прелести Люси, преподнося ее фигуру так выгодно, как ни один наряд, который она надевала прежде, особенно в домашней обстановке. Люси старалась поглубже запахнуть на себе пелерину из белого лебяжьего пуха, но та постоянно распахивалась, а когда она заняла свое место в центре ложи, со всех концов зала на нее уставились театральные бинокли и послышались тихие слова восхищения. Она сильно покраснела, и Клайд понял, что Люси совсем не разделяет его удовольствия от этой дани восхищения ее красотой. После представления, за ужином, она задала ему вопрос, которым в очередной раз доказала свою инстинктивную нелюбовь к публичности. Правда, она выразилась весьма тактично, словно бы размышляла вслух:

— По-моему, ничто не может превзойти великолепия этой оперы. Ты не считаешь, что мы достаточно всего повидали и…

— Что ты хочешь сказать, милая?

— Ну, я думала… только думала, конечно… не начать ли нам готовиться к отъезду из Нью-Йорка. Ты ведь говорил, что хотел бы отпраздновать Рождество в Синди Лу. И мне бы этого очень хотелось.

— Хорошо, мы как следует обдумаем это. Но все равно нам не надо так спешить, как будто там тебя ждет масса дел. Когда дом освобождали, там навели безупречный порядок.

— Ты имеешь в виду мадам Лабусс?

— Да, конечно. Она же его бывшая владелица. Тебе известно это. — Он понял, что ответил резко и поспешно, но ничего не мог с собой поделать. Вдруг он испугался, что каким-то образом выдал свое замешательство, и лицо его покраснело, а не приняло того бесстрастного выражения, какое он умел делать прежде при любых обстоятельствах. — Она проследила, чтобы дом был тщательнейшим образом вычищен и убран, — скороговоркой продолжил он. — Думаю, она лично приложила руку к его уборке, ведь у нее осталась всего одна служанка — негритянка по имени Белла, которая оказалась великолепной кухаркой. — Он замолчал, чтобы отпить глоток вина. — Однако по приезде ты увидишь, что дом полностью укомплектован прислугой. Когда эта Белла почуяла, что происходит, она созвала туда всю свою родню, а родственников, должен сказать, у нее немало. Я не мог оставаться там надолго, чтобы разузнать, что они из себя представляют… поскольку Доро… мадам Лабусс очень хотелось уехать во Францию, как только с продажей дома все уладится, но…

— Да, конечно же, ей хотелось уехать, — сочувственно проговорила Люси. Она, к счастью, не заметила его оплошности. — Я понимаю, как это мучительно: оставаться рядом со своим прежним домом, когда он уже принадлежит другим людям. Помню, как я чувствовала себя, покидая Ричмонд!

— Да, да, совершенно верно, — проглотив комок в горле, согласился Клайд. — Но, как я уже сказал, она уехала немедленно. Однако я говорил о другом: мне хотелось удостовериться, что у тебя будут хорошие слуги. Так вот, мистер Гилберт Леду, нотариус, засвидетельствовавший продажу, познакомил меня с миссис Серджет. Она вдова очень видного врача, раньше практиковавшего в тех местах. Уверен, Люси, что тебе она очень понравится. И хотя она значительно старше тебя, думаю, вы с ней подружитесь. Я сразу приметил, что у вас с ней много общего. Сейчас она живет совершенно одна, очень скромно и тихо, но дом у нее очаровательный. Однако боюсь, что бедняжке пришлось продать многое из своих драгоценностей, поскольку в доме не осталось ничего особенно красивого и привлекательного, если не считать коллекции старинных ночников поистине превосходной работы. Она очень гордится этой необычной коллекцией, единственным, что оказалось нетронутым. Она утверждала, что намеревается подарить тебе что-нибудь на выбор из этой коллекции в качестве свадебного подарка. Мне показалось, что эта дама обладает не только незаурядным воспитанием и утонченным вкусом, но и значительной расторопностью. Я спросил ее, не согласится ли она кое-чему подучить домашнюю прислугу, чтобы приготовить Синди Лу к твоему приезду, и она ответила, что сделает это с огромным удовольствием. Естественно, я, если можно так выразиться, подвел под свою просьбу материальный базис. Не просил ее делать это как одолжение.

— Надеюсь, ты действовал деликатно, подобно тому, как ты предложил нам присылать деликатесы, когда мы голодали, — благодарно посмотрев на мужа, проговорила Люси. — Весьма вероятно, что ты спасаешь и ее от голода. Ты всегда делаешь людям добро, не правда ли, Клайд?

— Ну, не всегда и, конечно, не всем, — улыбнулся он. — Но, как я уже говорил, я сделаю так, чтобы ты ни разу даже пальцем не пошевелила, если тебе самой не захочется. По прибытии в Синди Лу тебе ничего не придется делать, кроме как войти в твой новый дом и насладиться им.

— Но нам надо начать готовиться к этой поездке заблаговременно, верно?

— Да, мы можем начать заниматься этим прямо сейчас, если хочешь. По-моему, тебе придется по вкусу путешествие по океану. Ведь мы можем сесть на пароход, который идет от Нью-Йорка прямо до Нового Орлеана. Этот путь быстрее, удобнее и, кстати, намного приятнее. Сейчас очень хорошие пароходы, и у тебя не будет никаких причин почувствовать усталость. Уверяю тебя.

— Ты хочешь сказать, что мы совсем не поедем по Миссисипи?

— Почему совсем… мы же можем добраться по Миссисипи от Нового Орлеана до Синди Лу.

— Но, Клайд, я так предвкушала, что мы проделаем весь путь от Сент-Луиса по реке! Один из моих кузенов, Стэнард Дейнджерфилд — тот, что живет в Луисвилле, — писал мне о новом плавучем дворце под названием «Ричмонд». Он путешествовал на нем в прошлом году и пишет, что еще никогда не видел ничего подобного. Я считала само собой разумеющимся, что мы отправимся в Луизиану по реке, поскольку ты так много времени провел на ней и так сильно ее любишь. И я хотела спросить, а не могли бы мы отправиться на «Ричмонде»?..

Она замолчала, глядя на него одновременно со смущением и мольбой. И его это удивило: до сих пор он предвосхищал каждое ее желание; сейчас же она высказала вполне обоснованную просьбу, и он пока не знал, что ответить, не говоря уже о том, как выполнить ее. Ведь Люси по-прежнему не имела никакого понятия о том, как он проводил время на Миссисипи; но однажды ей придется узнать: он собирался поведать ей все без утайки… Однажды. Но не сейчас. Пока он не докажет, что стоит ее сильной любви. В то время, как он обдумывал слова для ответа, она продолжала:

— Кроме того, я надеялась, что ты покажешь мне Сент-Луис. Ты был в Сорренто, был в том, что осталось от Амальфи. Ты говорил, что тебе интересно взглянуть на те места, где я родилась, выросла, где жила той счастливой жизнью, пока… мы все не узнали, что такое война. Мне же было бы интересно побывать в тех местах, где вырос ты.

Клайд понимал, что она чуть не сказала: «…пока меня не уговорили выйти замуж за человека, которого я не любила». Обычно упоминание об этом принудительном браке вызывало у него такое сильное возмущение, что он не мог думать ни о чем ином, пока его гнев не стихал. Он со странным испугом подавлял свое возмущение. Когда он все же попытался ответить на ее первое предложение, его мысли стремились к компромиссу. И в самом деле, ему надо было заехать в Питтсбург, чтобы проверить, как там идут затеянные им новые дела. Посему, если первую часть путешествия они проделают на поезде, а потом пересядут на один из пароходиков до Каира или даже до Мемфиса, опасность, что все раскроется, будет ничтожно мала. Опасность же представляли большие плавучие дворцы, на которых он раньше действовал. Кроме того, у него никогда не было «подставного лица» или постоянного партнера. Только в очень редких случаях он объединялся с одним членом преступного братства, чтобы успешно осуществить какой-нибудь особый проект. И еще он поразительно умел маскироваться. Кем он только не был, делая свою карьеру: и лесорубом, и правительственным чиновником, и богатым плантатором. Причем он так отменно играл ту или иную роль, что раскрыть его истинное лицо было практически невозможно. Если же такое и случалось, он редко попадал в настоящую неприятность. Он гордился своей ловкостью, которая частично была у него прирожденной, а кроме того, совершенствовалась с опытом и длительной практикой. Поэтому он всегда предпочитал выигрыши, достигнутые посредством мастерства, нежели обмана, мошенничества и всяческих манипуляций, и получал гораздо большее удовольствие от игры с искусным противником, чем с сосунком. И, безусловно, пробудь они на борту «Ричмонда» хоть несколько дней, ему кое-что, несомненно, удастся… А раз они будут находиться на пароходе поскромнее, то, наверное, он сможет убедить Люси, что неразумно пускаться во всевозможные сложности, чтобы пересесть на пароход покрупнее… Да, он был почти уверен, что подобный план удастся безболезненно…

Решительным движением он подозвал официанта, вручил ему чек и поднялся из-за стола. Возвращаясь в отель, он не произнес ни слова, а как только они вошли к себе, прямиком направился в гардеробную. Когда он присоединился к Люси, та уже лежала в постели. Даже в полумраке Клайд уловил тревогу на ее лице. Она протянула к нему руки и нежно проговорила:

— Дорогой, я тебя чем-то обидела, верно? Знай же, я не намеревалась этого делать. Но тем не менее извини меня. Я скорее умру, чем причиню тебе боль.

— О ангел мой милый, ты не причинила мне боли, — поспешно ответил он и с этими словами опустился около нее на колени. — Но… Помнишь, как еще очень давно, перед нашим обручением, я хотел рассказать кое-что о себе, а ты остановила меня? Ты сказала, что у нас будет достаточно времени, когда ты выйдешь за меня замуж… то есть если согласишься. А потом, похоже, ни разу не было подходящего момента. Но я не зря старался быть достойным тебя, дорогая, знаю, ты поверишь мне.

— Конечно же, я верю. Я верю всему, что ты говоришь. И не хочу, чтобы ты что-то рассказывал мне, если ты сам считаешь, что момент еще не наступил.

— Ты уверена, что тебе так хочется?

— Уверена, как и в том, что люблю тебя всем сердцем и душою!

— Хорошо, — с трудом проговорил он, вновь проглатывая тяжелый комок в горле. — Тогда я не буду стараться многое рассказать тебе сегодня. Расскажу лишь кое-что. В Сент-Луисе ничто не сможет заинтересовать тебя, если ты хочешь увидеть места, связанные с моим детством или счастьем. Ибо таких мест там нет. Первый свой дом, какой я помню, — это сиротский приют. Еще помню, что в нем было очень плохо и бедно. Думаю, мне известно, кто была моя мать, однако об отце я совсем ничего не знаю. Женщина, которая, как я считаю, была моей матерью, перестала приходить ко мне, когда мне было около десяти лет. Я спрашивал о ней, но никто из приюта так и не ответил, где она и что с ней. Я ждал ее, ждал, когда она придет снова, но так и не дождался. Тогда я сбежал из приюта. Я надеялся найти ее, но так и не смог, а потом бросил бесплодные поиски. Тем временем мне надо было позаботиться о себе, что я и сделал. И должен сказать, у меня это неплохо получилось.

— О Клайд, не надо больше ничего рассказывать! Я не вынесу этого! И, уж конечно, нам не надо ехать в Сент-Луис… никогда… никогда… никогда!!!

И она заплакала, горюя о его несчастном сиротском детстве. Ее совершенно не шокировало его сомнительное происхождение, и она не видела ничего постыдного в том, что он даже не знал своего отца. Единственные чувства, охватившие ее по отношению к нему, были сострадание и бесконечная доброта…

Наконец, успокоившись и выплакавшись, она высвободила руку, немного отодвинулась в сторону и сунула руку под подушку.

— Ой, у меня нет ни одного носового платка, — снова чуть не заплакав, проговорила она. — Ну, почему у женщины никогда его нет под рукой, когда он ей особенно нужен? Ты не можешь дать мне платок, Клайд? Они у меня в верхнем ящичке комода… О, спасибо тебе, милый.

Она улыбнулась ему, и улыбка эта была приглашением. Он понял, что печаль ее прошла и теперь она готова доказать ему свою любовь иным способом, что ей сейчас хочется, чтобы он не стоял рядом на коленях, а заключил ее в объятия. И когда он сделал это, восторг, с которым она приняла его, даровал ему не только исступленное ответное чувство, ожидаемое им, но и твердую уверенность, что в любви жены он найдет наслаждение, способное побороть и как бы скомпенсировать все прошлые печали и горести, выпавшие на его долю. Да, воистину он открыл новые небеса и новую землю. Еще ни разу Люси не принадлежала ему настолько полно, как в следующие мгновения.

 

3

Итак, вопрос о поездке в Сент-Луис больше не поднимался, но спустя несколько дней Клайд сообщил Люси, что он предварительно заказал им места в одном из «Серебряных дворцов», курсирующих по Центральной Пенсильванской железной дороге между Нью-Йорком и Питтсбургом. Поезд отходит в понедельник. Клайд полагал, что Люси без труда заметит огромную разницу с первой их поездкой по железной дороге, когда они поездом добирались от Ричмонда в Аквию, а затем от Вашингтона до Джерси-Сити. «Серебряные дворцы» считались не менее удобными, чем самые роскошные пароходы, и могли предложить все, что угодно: некий мультимиллионер по фамилии Стодарт вложил несметные богатства в расширение сети железных дорог и больше всего на нынешней фазе их развития. Кроме того, Люси не придется быть пленницей купе в течение двадцатичетырехчасового путешествия, ибо расписание настолько удобно рассчитано, что путешественники имеют возможность размяться за обедом в Гаррисбурге и за ужином в Алтуне. С другой стороны, если Люси предпочтет ехать ночью в одном из новеньких пульмановских спальных вагонов, то они смогут выехать из Нью-Йорка на «Пасифик-экспресс» в семь вечера, а до Питтсбурга добраться примерно к десяти утра. Ну, и что она думает по этому поводу?

Он уловил, что выбор дается ей с трудом, и чуть-чуть любовно поддразнил ее, когда ее окончательным решением стало отправиться днем. Клайд точно не знал почему: хотелось ей посмотреть новые места или ей не нравилось, что придется одеваться и раздеваться в поезде. И он спросил ее об этом. Люси ответила, очаровательно покраснев, что ей вовсе не придется раздеваться; она только сменит дорожный костюм на темное домашнее платье и чуть ослабит корсет. Конечно, утром возникнут неизбежные неудобства… Он рассмеялся и сказал, что благоразумнее отправляться в постель со всеми удобствами, в пеньюаре. Кстати, в пульмане спится намного лучше, чем в отеле на Пятой авеню. Но при этом он понял, что ей этого не очень хотелось, и не стал настаивать. Не мог же он, в конце концов, убеждать ее, что в поезде у них будут раздельные комнаты для переодевания. Ведь им придется делить купе, а несмотря на то, что они уже несколько недель муж и жена, они еще так и не видели друг друга обнаженными. Люси воспитана в понятиях, что женщина из общества не должна обнажать свое тело больше, чем это общепринято, даже при муже и собственном враче. Клайд надеялся, что однажды она откажется и от этого, как уже отказалась от былого представления о супружеских отношениях. Однако он понимал, что время для этого еще не настало.

Итак, они сошлись на «Серебряном дворце» и в понедельник в девять утра покинули Нью-Йорк. Деревья уже сбрасывали листву, и ровная голая местность, утратившая свою осеннюю красочность, являла собой беспросветно скучное и унылое зрелище в течение нескольких часов их поездки; однако Люси сначала была заворожена великолепием и комфортностью вагона, а затем наслаждалась ранее неведомыми ей впечатлениями от ужина на железнодорожной станции.

— Тебе намного больше понравится в Питтсбурге, — заметил Клайд. — Там более стильно и поразительно фешенебельно. И еще одно: кроме пассажиров постоянные посетители этого заведения — местная аристократия. Владелец ресторана полковник Ангер — весьма добродушный и гостеприимный джентльмен, хотя на первый взгляд этого не скажешь. Он высокий, стройный, с выправкой военного. А вот его супруга — полная противоположность ему: толстенькая, низенькая и всегда носится по обеденной зале с попугаем на руке.

— Почему же она так себя ведет? — поинтересовалась Люси.

— Понятия не имею. Кстати, как и все остальные. Никто не знает причины этого. Но, несмотря на некоторые странности миссис Ангер, ресторан на этой станции превосходен. Я свожу тебя туда, и ты сама в этом убедишься.

Захваченные увлекательной беседой об Ангерах и их ресторане, они покончили с ужином в Гаррисбурге и вернулись в свой «Серебряный дворец». Рано наступившие сумерки помешали им любоваться горным пейзажем, а поезд, слегка подпрыгивающий и раскачивающийся на стыках рельсов, все больше и больше укачивал их. Люси не смогла спать, положив голову на плечо Клайда, как в экипаже на пути от Сорренто к Ричмонду. Правда, элегантные сиденья поворачивались таким образом, что пассажиры могли оказаться лицом к лицу, однако невозможно было сделать так, чтобы усталые путешественники могли прижаться друг к другу. К тому времени, как они добрались до места назначения, было далеко за полночь, и Клайд видел, что Люси очень устала. Его беспокойство еще больше усилилось, когда им пришлось пробираться сквозь привокзальную толпу, следуя за управляющим гостиницы «Мононгахла», который встречал поезд и громким голосом оповещал о местонахождении ожидающего их омнибуса.

— Ну вот, скоро будем на месте, — успокоил Клайд Люси, когда они взобрались по ступенькам в омнибус и втиснулись на узенькие места, расположенные по всей длине салона с каждой стороны. Она кивала и улыбалась, но он понимал, что она не слышит его, поскольку он не кричал, а говорил тихо. Несмотря на поздний час, мальчишки-газетчики пронзительно выкрикивали последние новости, на дороге скандалили подвыпившие мужчины, водители трамваев оглашали проезжую часть колокольчиками, а возницы почем зря ругали тучных, неповоротливых лошадей, с трудом продвигающихся по булыжной мостовой. Этот беспрерывный шум ошеломлял, поскольку из-за прокопченного воздуха было трудно разобрать, откуда исходят все эти звуки. Копоть и сажа от железной дороги, словно капли дождя, ударяли в окно омнибуса, и даже когда часть запруженной улицы оказывалась видна под газовыми фонарями, защищенными стеклянными колпаками, все равно освещение это было скудным, поскольку темнота рассеивалась только на очень коротком расстоянии от источника света.

Громоподобное «тпрру!», провозглашенное возницей, ознаменовало конец поездки, и он что есть силы натянул поводья. По обеим сторонам входа в отель «Мононгахла» располагались табачные лавки; затем шел длинный внутренний коридор, вдоль стен которого тянулись плюшевые диванчики. Коридор приводил в вестибюль, находившийся в задней части здания. Там уже плюш был вытеснен кожей. Клайд попытался как можно скорее пройти регистрацию и разобраться с багажом.

— Мне очень жаль, но лифта здесь нет, — проговорил он, когда они с Люси подошли к огромной лестнице. — А наш номер на самом верху. Нет и личных ванных, хотя нет другого такого же города, где ванные комнаты нужны больше всего на свете.

Но все же я раздобыл нам люкс, и если подняться наверх… словом, я раздобыл для нас две комнаты, и одна из них некоторым образом может служить гостиной. Боюсь, что после отеля на Пятой авеню ты весьма разочаруешься «Мононгахлой».

— Может быть, но то была сказочная страна, — промолвила Люси, опираясь на перила. — Мы же не рассчитывали, что все время будем жить в волшебной стране; я по крайней мере. Мне будет достаточно, если здесь окажется хотя бы половина той роскоши. — Она говорила это бодро и жизнерадостно, и Клайд не усомнился в ее искренности. — А ты знаешь, что большинство жителей Виргинии думают, что Питтсбург до сих пор кишит индейцами? — спросила она, когда они достигли середины второго пролета. — Я и сама так считала и по дороге от вокзала сюда все высматривала их на улице. И очень много увидела.

— Ты видела много индейцев?! — воскликнул Клайд, от изумления останавливаясь.

— Да, дорогой. Я попыталась было сосчитать, но потом бросила это занятие, поскольку их оказалось очень много. Я просто дождаться не могу, когда напишу об этом домой. Но все это были деревянные индейцы возле магазинов, торгующих сигарами!

Раздался ее смех, свежий, веселый и звонкий. Когда они наконец добрались до своего подобия люкса, задыхаясь от утомительного подъема, она вновь посмотрела на Клайда и опять рассмеялась.

— Все это — новые впечатления, — проговорила она. — И больше всего меня восхищает и просто очаровывает то, что большинство из них появилось тогда, когда я вышла за тебя замуж!

* * *

Этими словами, сказанными так искренне и так душевно, она, сама того не сознавая, освободила его от опасений, иногда появлявшихся во время поездки через горы. В Нью-Йорке его заботили лишь ее комфорт и удовольствия, и он был уверен, что каждое его слово радовало ее, поскольку за каждым высказанным словом стояли любовные мысли и обещания. Здесь, в Питтсбурге, он впервые задумался о другом и опасался высказать это, чтобы она не возмутилась. Но вот сейчас он вновь уверился, что она не станет возмущаться или обижаться на него. Чуть позже, спустя день после их приезда, за завтраком он спросил, не хочет ли она съездить на Пойнт. Пойнт, неуверенно переспросила Люси. Да, ответил Клайд, это место слияния Мононгахлы и Аллегейни, где они образуют реку Огайо. И питтсбургцы очень гордятся Пойнтом, называя его Золотым треугольником. Это одна из достопримечательностей Питтсбурга, и им обязательно надо выкроить время, чтобы взглянуть на нее. Но сначала ему нужно зайти в литейную, а оттуда — на верфь. Ему надо немедленно встретиться с фабрикантами железных изделий, кораблестроителями, грузоотправителями и другими промышленниками…

Поздно вечером, вернувшись в отель, он извинился, что не смог с ней поужинать и даже не послал записку, поскольку деловые знакомые пригласили его в Ньювелл, а там в разговорах незаметно прошло целых три часа. Он подумал, что Люси, наверное, решила так долго его не дожидаться и отправилась обедать одна. Но она сказала, что не стала этого делать, ибо обрадовалась возможности успокоить совесть, написав письмо матери. Ведь она так долго не писала. Ей было очень стыдно, что, будучи в Нью-Йорке, она совсем позабыла о миссис Кэри. Зато теперь написала совершенно обо всем: о роскошном отеле, об удивительных магазинах, театрах, ресторанах — в общем, обо всех достопримечательностях. На это письмо у нее ушел практически весь день, так много надо было рассказать. А когда она отправила его, то устроилась возле окна, глядя на заход солнца, воистину неповторимый. Кроме того, языки пламени из камина отбрасывали отблеск на стены, отчего зрелище становилось еще прекраснее. И она зачарованно смотрела на все это — еще одно, доселе не изведанное впечатление. И еще одно потрясение, с улыбкой осведомился Клайд. Да, она даже вообразить не могла, что насыщенный красный цвет может быть таким величественным, неповторимым и столь впечатляющим. Возможно, Клайд тоже видел сегодня закат и этот прекрасный цвет, но поскольку видел его не впервые, то не обратил на него никакого внимания. И пропустил такую красоту. Но она полагает, что он слишком устал после такого утомительного и долгого рабочего дня…

Он заверил Люси, что совсем не устал, однако для посещения Пойнта уже слишком поздно, а другого занятия для них он не придумал и сразу после ужина уселся за письменный стол, за которым весь день просидела Люси, и начал исписывать листки бумаги колонками цифр. Иногда она тихонько подсаживалась к нему с каким-то вышиванием, но он был настолько погружен в свои расчеты, что не замечал ее; когда же наконец поднял голову от исписанных листков, лежавших перед ним, то увидел, что остался один, и тут осознал, что даже не заметил, когда она ушла. М-да, для молодожена подобное поведение недопустимо, решил он и поспешил присоединиться к Люси. Она встретила его с такой искренней радостью и теплотою, словно он вообще не покидал ее на целый день и не провел весь вечер за своими подсчетами.

Проснувшись, они не поверили, что за окном утро, настолько пасмурным был день. И действительно, Клайд даже не удосужился взглянуть на часы, пока не подремал сладко еще с полчасика. Он ничуть не сомневался в том, что еще не время вставать, — такая темень стояла на улице. В наказание за эту невольную поблажку потом ему пришлось лететь сломя голову, ибо он опаздывал на очень важную деловую встречу. С полудня пошел сильный дождь и лил как из ведра до самого вечера. На этот раз Клайд не забыл отправить Люси записку, чтобы предупредить, что задерживается. Он уверял себя, что Люси снова занята письмами, хотя и сомневался, что она может исписывать страницу за страницей для кого-то, кроме матери, и впервые подумал, не ведет ли она дневник. Он полагал, что большинство женщин это делают, и очень надеялся, что Люси тоже последует этой моде, ибо тогда у нее должно уходить на это много времени, как и на обдумывание новых впечатлений. Когда же наконец вымокший до нитки Клайд явился, то вручил ей влажную газету, указав на неприметную статью с малюсенькой гравюрой, а над ней заголовок «Речные суда».

— Из Мемфиса до Нового Орлеана, — прочитала она, следя за его пальцем, — выйдет пароход «Гонец» под командованием капитана Джесси Дина. Он отправится вверх по реке, заходя во все промежуточные порты. Отправляется вместе с приливом. Так, значит, пароход, на котором мы пойдем, это «Гонец»? — осведомилась она.

— Да, надеюсь. Если он не отправится слишком скоро.

— Но здесь же не говорится, когда он отходит. Только сказано, что с приливом. Чего-то я не понимаю…

— Конечно же, не понимаешь. Ведь пароходы на Огайо не имеют расписания, как океанские лайнеры. Они отходят и приходят в зависимости от состояния реки. Если ливень продолжится, то «Гонец» отойдет очень скоро. А это значит, что мне придется постоянно находиться в литейных и на верфи, чтобы успеть завершить свои дела до его отхода. А еще это значит, что если дождь прекратится, то мы можем не успеть на «Ричмонд». Поэтому нам лучше относиться к этому ливню, как к Божьему промыслу, и не забывать о том, что нет худа без добра, пусть даже из-за непогоды ты сидишь в отеле, как в клетке.

Оставив ее дочитывать газетную статью, он отправился в спальню сменить мокрую одежду и привести себя в порядок. Когда он вернулся в безукоризненном костюме, с посвежевшим от бритья лицом и набриолиненными волосами, она все еще читала газету с несколько озадаченным видом.

— Собирайся к ужину. Мне надо как следует поесть, полагаю, и тебе тоже. И пока мы будем есть, я объясню тебе все насчет прилива — большого повышения, как называют его старые капитаны.

Позже, когда они сидели в уютном, приятном ресторане и вкушали заказанных Клайдом устриц и тушеное мясо, он продолжил:

— Дожди в этих местах — явление сезонное, и они очень сильно влияют на судоходство по реке. Старожилы утверждают, что подъем реки почти впрямую зависит от количества осадков, соответственно — сколько дюймов осадков выпало, на столько футов и поднялась река.

— У них что, имеется постоянная официальная сводка того, сколько дюймов осадков выпало?

— Ну, сейчас она ведется не так тщательно и научно, как раньше это делал Томас Джефферсон, приятель твоего дедушки. Но в самом конце Маркет-стрит стоит старинный каменный индикатор с метками, показывающий глубину воды в футах за самой ближайшей отмелью. Как только эта штука отмечает подъем, на берегу сразу начинается суматоха. Все продукты, что хранятся на складах, поспешно спускают на грузовые платформы, и начинается погрузка. Как раз прошлым вечером, когда я пришел туда, там царила полная неразбериха. На мой взгляд, дождь лил намного сильнее обычного, и река уже поднялась… достаточно для легкого суденышка. Однако для «Гонца» нужно намного больше.

— И сколько же?

— Точно не знаю. Скажу завтра, когда вернусь.

* * *

— Четыре с половиной фута, — сообщил он Люси на следующий вечер. — Даже если дождя больше не будет — похоже, что небо прояснилось надолго, — «Гонец» сможет выйти утром в субботу. Об этом объявлялось в вечерней газете.

Суббота вполне устраивала Клайда: ему как раз хватило времени привести в порядок все свои дела.

На следующее утро он сказал, что ему надо съездить в Шузетаун, а на эту поездку уйдет практически весь день. Из Аллеган-сити они отправятся по железной дороге, проедут мост на Федерал-стрит, еще шестнадцать миль на поезде до Шузетаун-лайн, а потом пересекут реку на пароме. Если Люси хочет посмотреть на судостроительный завод, то такая возможность у нее будет.

Люси с готовностью и радостью согласилась. По дороге она весело болтала о каких-то пустяках. Как только они прибыли на верфь, Клайд отыскал для нее нечто вроде укрытия под одним из навесов, поставил туда стул и расстелил на нем свой красивый льняной носовой платок. Она довольно долго восседала на нем, вдыхая едкий запах стружки и опилок, пакли и дегтя и наблюдая за Клайдом: он ловко взбирался на деревянные шпангоуты, очень похожие на гигантскую грудную клетку. Рабочие ловко обтесывали сверкающие дубовые детали. Повсюду слышался тяжелый звук металлических ударов. Наконец, спустя длительное время Клайд вернулся к Люси в сопровождении довольно щеголеватого молодого человека, которого представил как мистера Сайреса Тетчера, одного из сотрудников. Мистер Тетчер официально поклонился миссис Бачелор и, сделав несколько стереотипных замечаний по поводу погоды и удивительного процветания Питтсбурга, вытащил из кармана маленький кожаный блокнотик и стал записывать туда какие-то данные, сообщаемые ему Клайдом. Люси совершенно ничего не понимала в том, что говорил ее муж мистеру Тетчеру. Это продолжалось несколько минут; затем мистер Тетчер опять поклонился, даже более официально, чем в первый раз, и попросил у миссис Бачелор прощения за то, что ему необходимо быть в конторе. Он еще раз извинился — если подобные вещи требуют извинения, — сказав, что было бы неплохо, если бы мистер Бачелор отправился в контору вместе с ним. Но сначала они отведут Люси к мистеру Портеру, добавил он, указывая на большой белый дом владельца верфи, расположенный на холме. Мистер и миссис Портер с огромной радостью примут миссис Бачелор, они уже ожидают ее. Также он уверен, что и миссис Бачелор получит удовольствие от знакомства с ними…

Когда Клайд спустя некоторое время зашел за Люси, то обнаружил ее за столом, уставленным Вустером, с удовольствием распивающей превосходный чай в обществе гостеприимных хозяев. Ее радость при виде его была столь очевидна, что он вновь упрекнул себя за то, что мало времени проводит с женой. Чтобы убедиться в правильности своей догадки, Клайд как-то спросил Люси, не ведет ли она дневник, и после ее признания, что она записывает кое-какие маленькие секреты в старенькую тетрадь, купил ей роскошный блокнот в кожаной обложке с крошечным золотым карандашиком и запирающейся застежкой в виде сердца. Судя по всему, блокнот ей страшно понравился, и она сказала ему, что, кажется, в него ей легче и свободнее записывать свои мысли, чем прежде. Он ни разу не повел ее, как обещал, в фешенебельный ресторан «Юрион депот» и, несмотря на то, что некоторые фабриканты и судовладельцы, с кем ему приходилось часто встречаться по делам, приглашали его с миссис Бачелор к ним домой на ужин, говоря при этом, что их жены были бы очень рады с ней познакомиться, он всегда уклонялся от этих приглашений. Он предпочитал никуда не водить Люси, обуреваемый тревогой, как бы она не услышала чего-то, на его взгляд, лишнего. Вот и сегодня Портерам с трудом удалось уговорить его присоединиться к чаю. На этот раз отказаться было просто невозможно, Клайд понимал это и, когда гостеприимные хозяева, прощаясь, радушно приглашали навестить их еще раз, с огромным облегчением осознал, что его тайна по-прежнему в безопасности.

Было совсем темно, и ночная смена уже начала свою работу при фонариках. Эта верфь, вообще-то самая крупная из всех питтсбургских верфей, работала в полную силу, сказал Клайд Люси, когда они возвращались к парому. И добавил, что еще ни одна верфь не могла угнаться за этой с выполнением заказов. Разумеется, многие предсказывали обреченность великих дней пароходства, считая, что война ускорила крах этого великого дела. И уже повсеместно началось строительство железных дорог. Клайд же полагал, что даже мельком брошенный взгляд на активную деятельность, кипящую на верфи сегодня вечером, должен убедить Люси, что все эти мрачные пророчества ошибочны. Да, конечно, в довоенные годы эти плавучие корабли временно водили по Миссисипи канонерки. Но теперь будут построены суда крупнее и лучше, и дело вновь станет процветать. Да, начнется быстрый подъем пароходства, он не сомневается в этом…

Когда на следующее утро они прибыли на борт «Гонца», ему пришлось признать, что возрождение былой славы пока лишь рисуется его воображению. Береговая полоса была серая, однообразная и намного грязнее остальной части города, к тому же со всех сторон доносился жуткий шум. Клайду пришлось помогать Люси пробираться среди грузовых платформ, груженных изделиями из стекла и металла, огромными мотками бумаги и ящиками с виски; а когда они все же добрались до сходней, то им пришлось испытать на себе нападение портовой шпаны, слоняющейся по берегу, наблюдающей за пассажирами и отпускающей в их адрес всяческие скабрезные замечания.

Он надеялся, что все изменится к лучшему, как только они окажутся на борту «Гонца», но почти сразу понял, что «Гонец» — совсем не то судно, какое ему следовало бы избрать для первого путешествия Люси по реке. Когда они поднимались по широкой лестнице, их буквально затолкали в весьма сомнительной толпе пассажиров, а клерк в небольшом офисе слева от входа, даже не застланном ковром, отнесся к ним без особой учтивости и небрежно протянул ключ от каюты, буркнув, что теперь этот ключ как бы приписан к ним. Спускаясь мимо пузатой печки в ресторан, где уже были накрыты столы для обеда, Клайд еще больше засомневался насчет достоинств «Гонца»; когда же он открыл дверь в каюту и увидел две узенькие койки, встроенную полочку с тазом и кувшином, а также треногий табурет, заполняющий и без того скудное пространство между койками, разочарование Клайда превратилось в острую неприязнь и раздражение.

— Тут какая-то ужасная ошибка, дорогая. Я заказывал люкс. Люкс для молодоженов. Разумеется, на этом судне он не должен быть слишком уж роскошным, но по крайней мере намного лучше этой дыры. Подожди меня всего несколько минут, хорошо? А если носильщики с нашим багажом придут прежде, чем я вернусь, вели им вынести багаж на палубу. Вот тут немного денег им на чай. А потом за нашими вещами присмотрит стюард.

И он поспешно удалился, оставив Люси сидеть на треногом табурете. Клайд снова направился в офис. Клерк, прежде просто неучтивый, на этот раз вел себя нагло и дерзко, как показалось Клайду, ибо сам был в бешенстве. Да, ему известно, что мистер Бачелор заказывал люкс, но случилось так, что в свое свадебное путешествие отправился кузен капитана. И кузен капитана Дина, который к тому же является его помощником, вместе с супругой уже заняли каюту, предназначенную для мистера Бачелора. А вообще они прибыли на судно еще ночью и до сих пор не проснулись, с гнусной усмешкой добавил клерк.

Оставалось только устроить сцену, для чего было множество оснований и чего Клайду безумно не хотелось… А в остальном он был бессилен. И, поклявшись про себя, что клерк, капитан и узурпировавшая их каюту парочка еще пожалеют о содеянном, он вернулся к Люси. Весь их багаж аккуратной кучкой лежал у входа, а сама Люси стояла рядом с дверью на палубу и смотрела в маленький квадратный иллюминатор. Она сразу подошла к нему и протянула большую часть денег, оставленных им на чаевые.

— Носильщики не ожидали столько, — сказала она. — Разумеется, я не знала, сколько тут принято платить, и они мне сказали. Ты слишком щедр со всеми, Клайд, и это твой единственный недостаток. Они отказались отнести багаж вниз на палубу… Сказали, что из-за этого у них могут возникнуть неприятности. Вот я и подумала, пусть они занесут его в каюту. В конце концов, наша это каюта или нет? Ведь наша же, верно? И, по-моему, эти коечки весьма занятны, немножко напоминают купе поезда, на котором мы ехали ночью, правда? А помнишь, как ты смеялся, подумав, что мне не понравится одеваться и раздеваться в спальном вагоне? Вот у тебя будет еще одна возможность посмеяться, ибо на этот раз мне придется делать это на пароходе! А вообще-то меня совершенно не волнует, сколько шуток ты отпустишь в мой адрес, поскольку, по-моему, мы оба будем веселиться! Кроме того, ведь не будем же мы все время проводить в этой каюте. Тебе, разумеется, захочется сходить в бар, побеседовать с другими мужчинами, а я с удовольствием познакомлюсь с кем-нибудь из дам. Не сомневаюсь, что здесь найдется хоть несколько человек, более или менее благопристойных и подходящих для общения, хотя пока мы таких, увы, и не видели. А сейчас мне бы хотелось посмотреть, что творится снаружи, отсюда почти ничего не видно. Почему бы до обеда нам не побыть на палубе?

Он не мог сказать ей, что рассчитывал на люкс не столько из-за комфорта, сколько из-за полнейшего уединения. В просторном люксе, который он предвкушал, они смогли бы проводить практически все время; однако и речи не может быть о том, чтобы все время находиться в этой убогой крохотной каютке. Да, им придется отправиться на палубу, ничего не поделаешь, и наивная радость Люси при виде различных «достопримечательностей», мимо которых они проплывали, на короткое время отвлекла Клайда от неприятных мыслей.

«Гонец» тяжело, но упорно шел вниз по течению, когда вдруг они подверглись именно тому испытанию, которого так опасался Клайд.

В то время как они стояли рядышком, поставив локти на белый поручень, позади раздался тихий голос:

— Прошу прощения, сэр. Прошу прощения, мадам.

Люси вздрогнула от неожиданности, обернулась и тихо вскрикнула. Клайд же, повернувшись медленно и степенно, увидел стройного, с иголочки одетого мужчину, который учтиво кланялся им, держа на уровне пояса бобровую шапку.

— Полковник Баллу? — осведомился незнакомец.

— Нет, сэр. Меня зовут Бачелор, — ответил Клайд с исключительным спокойствием, осознавая, что нервничает сильнее, чем Люси.

— А меня зовут Фанчо, майор Анри Фанчо из Нового Орлеана. Прошу прощения, если ошибся. Но я мог бы поклясться, что мы с вами были попутчиками на «Затмении» в пятьдесят девятом или шестидесятом. Я понимаю, что это случилось довольно давно, но все же…

— Уверяю вас, что вы ошиблись, приняв меня за… как вы там сказали… ах, да, за некоего полковника Баллу. Как я уже сказал, меня зовут Бачелор, Клайд Бачелор.

— Но ваше сходство с тем джентльменом, с которым я имел честь познакомиться, просто поразительно. Вы вполне бы могли быть его единокровным братом или кузеном…

— Очень сожалею, но не имею счастья являться ни тем, ни другим. А сейчас, если вы позволите…

Он предложил Люси руку. Она взяла его под руку и послушно повернулась, чтобы уйти, не забыв прежде произнести:

— Доброе утро, майор Фанчо.

Впервые ее незыблемая, врожденная учтивость раздражала Клайда. Ведь он достаточно ясно дал ей понять, что не желает иметь ничего общего с человеком, подошедшим к ним, и все же она так любезно ответила этому мерзавцу, словно они с Клайдом были близкими друзьями! Клайд повел ее в каюту и своим поведением выдал очень многое, как и тогда, когда она невинно предложила поехать на праздничный обед в Сент-Луис. Но, еще не дойдя до каюты, он понял, что ведет себя совершенно неправильно. Причем уже второй раз. Ну разумеется, они были знакомы, Фанчо и он. Действительно, в шестидесятом он находился на борту «Затмения» в образе некоего полковника из Алабамы по имени Мелвин Баллу. Кстати, это была одна из его самых успешных ролей! Клайд и Фанчо, который притворялся чиновником, занимающимся хлопком, плыли вместе на «Затмении», и за Фанчо числилось убийство. Посему надо немедленно найти его и поговорить начистоту.

— Извини, дорогая, — проговорил Клайд, когда они оказались на пороге каюты, и, решив, что ему надо сказать еще что-нибудь, добавил: — Ты, как всегда, оказалась совершенно права. Я хоть немного должен побыть в баре. И сейчас, похоже, наступил как раз такой момент. Ты выглядишь довольно усталой. По-моему, тебе не помешает небольшой отдых.

Он быстро поцеловал Люси и оставил ее, про себя проклиная свою непоследовательность. Затем поспешно двинулся по коридору, по которому только что удалился майор. Клайд спиной почувствовал обеспокоенный и удивленный взгляд Люси. Он быстро миновал главный салон для отдыха пассажиров, группку дам, собравшихся в оранжерее, мужчин, толкавшихся возле курительной, с одной стороны которой располагался офис неучтивого клерка, а с другой было нечто вроде ниши, перекрывающейся стойкой и завершающейся зеркалом. Эта стойка, как догадался Клайд, и служила баром: он был огорожен медными перилами, прикрепленными к полу металлическими подпорками, давно нуждающимися в полировке. У стойки уже находились пять или шесть пассажиров, использующих эти перильца как скамеечку для ног. Кое-кто уже выпил по глоточку, отмеренному барменом из бочонка с виски. С облегчением Клайд заметил, что нужный ему человек не только присутствует среди клиентов бара, но и расположился с самого края стойки, куда можно без труда подойти.

— Мне бы хотелось перекинуться с вами парой слов с глазу на глаз, — скороговоркой сказал Клайд. — Как только это будет возможно. Полагаю, в караульном помещении. Похоже, сейчас там никого нет.

— И неудивительно. Это самое холодное место на пароходе. Но как вам будет угодно. Ведите же меня, прошу вас. Я последую за вами.

Выходя на палубу, Клайд потуже запахнул сюртук. Затем повернулся и посмотрел в лицо человеку, представившемуся ему и Люси майором Фанчо.

— Я позвал вас сюда, чтобы сообщить, что вы совершили огромную ошибку, заговорив со мной. И еще большую ошибку вы совершили, обратившись ко мне как к Баллу, хотя это не мое имя, — холодно проговорил Клайд. — И не надо повторять эти ошибки. Вы очень обяжете меня, Петтигру, если больше никогда не подойдете ко мне и не обратитесь ко мне ни разу.

— Теперь меня зовут Фанчо. Майор Фанчо из Нового Орлеана. Вот что я подумал: если и совершена ошибка, то совершил ее вовсе не я. А теперь послушайте вы меня. Здесь находится один денежный мешок из Огайо, весьма пухленький, он так и просится, чтобы его подоили и пощипали. Но нам надо смотреть в оба за капитаном Дином, поскольку он ведет себя так, словно пароход и воскресная церковная школа — это одно и то же. Однако бармен — наш человек. Скажу откровенно, с нами едет и впрямь богатая штучка. Тут хватит на множество стекляшек для дамы, которая…

— Убедительно прошу вас, не совершайте третьей ошибки, Петтигру!

— Фанчо, я же сказал! А если я не сочту нужным распевать по вашему поводу псалмы перед этой милой дамой?

— Тогда случится большая неприятность. Мне, видимо, придется в Хелене обратиться к властям и поведать им нечто весьма интересное насчет убийства помощника судебного исполнителя в шестидесятом году. По-моему, это было в шестидесятом… во всяком случае, тогда вы путешествовали на «Затмении»… Или же я найду способ спровоцировать вас на то, чтобы вы напали на меня при свидетелях, и убью вас — в целях самообороны. Думаю, мне не стоит напоминать вам, Петтигру, что я — человек слова.

— Фанчо, черт возьми! Полагаю, вы понимаете, что я смог бы поведать властям такую же историю, только в ней не я буду фигурировать, а вы.

— Вы не совсем правы. Я никогда никого не убивал… пока.

Несколько секунд они пристально смотрели друг другу в глаза. Фанчо первым не выдержал взгляда стальных глаз Клайда. Он лишь пожал плечами, но презрительное замечание, которое он намеревался произнести, так и замерло на его губах. Вместо этого он, напротив, проговорил очень вежливо:

— Я не вижу в дальнейшей беседе никакой пользы для нас обоих. Всего хорошего, мистер Бачелор.

— Всего хорошего… майор Фанчо.

* * *

Что ж, будь что будет! Правда, похоже, на «Гонце» неприятностей больше не предвидится ни от Фанчо, ни еще от кого-нибудь подобного. Но все же Клайд не был в этом полностью уверен и потому постоянно нервничал. В прошлом, путешествуя по Огайо, он решил, что эта красивая река заслуживает свое индейское имя, но тогда был сезон, когда отмели реки, щедро заросшие лесом, были ослепительно зелеными, а теперь голые ветви торчали на фоне серого неба, трава пожухла и была какого-то мышиного цвета. Не переставая, дул холодный, пронзительный восточный ветер, временами налетали даже хлопья снега, и подолгу сидеть на палубе или даже прогуливаться по ней было очень холодно. В каюте же оказалось не намного лучше. Ранний обильный обед подавался невообразимо неряшливо. Пища была тяжелой, жирной и к тому времени, как ее подавали, — едва теплой. Хотя Люси ничего не говорила по этому поводу, он не мог не заметить, как она удивлена невкусностью пищи и огромным количеством маленьких овальных тарелочек, расставленных перед нею.

— Ты получаешь затонувшую еду, — шепнул Клайд на ухо Люси. — И конечно, ее подают в стиле речного парохода. Дин — один из тех капитанов, кому не нужно, чтобы хоть один дюйм скатерти продемонстрировал то, что ели на первый завтрак. Чем больше кожуры, тем прекрасней пир, тем больше расстройства желудка впоследствии и тем меньше интереса к будущей пище. По крайней мере это его идея.

— Затонувшая еда? Кожура?

— Да. Предполагается, что пассажиры так сильно наедаются во время обеда, что их можно сравнить с затонувшим кораблем, а эти ванночки для птиц: в одной — картошка и свекла, во второй — бобы, в следующих кукуруза — называются кожурой.

— Наверное, кому-то приходится мыть очень много посуды?

— А это капитана совсем не волнует.

Вопреки надеждам Люси, их попутчики оказались весьма невеселыми людьми, а те, кто сидел с ними за столом, — совсем печальными. Это были двое покупателей хлопка из Новой Англии, по всей вероятности, братья, чьи выдающиеся кадыки устрашающе выпирали из-под целлулоидных воротничков, а руки были синими от холода и потрескавшимися. Еще был некий светловолосый молодой человек, имеющий внешность скорее буколическую, нежели пасторскую, несмотря на черные одежды. Его сопровождала плоскогрудая молодая женщина с мрачным, тестообразным ребенком. Еще была солидная массивная матрона, пышный шиньон которой вполне соответствовал целому каскаду ее подбородков, причем эта почтенная женщина была, как в броню, затянута в корсет; рядом с ней — бледная светская дама, довольно глупая и с неестественно яркими пятнами румян на морщинистых щеках. Ее пальцы унизывало огромное количество колец, причем очень дешевых; все они довольно нелепо смотрелись на ее костлявых руках с выступающими венами. Одетый в черное молодой человек все-таки выдал свою принадлежность к клиру, хорошо поставленным и звучным голосом подозвав стюарда, ожидавшего со сложенными руками, когда трапеза закончится, будет сказано «Аминь» и стюарды смогут разойтись, чтобы облегчить душу. Ребенок вжался в сиденье и отказывался есть, а бледная плоскогрудая женщина тщетно уговаривала его сделать это и умоляюще глядела на супруга в ожидании помощи, но тоже тщетно. Продавцы хлопка проглотили свой обед, едва обмолвившись словом друг с другом и с остальными, отодвинули стулья, встали и исчезли в направлении бара. А полная матрона непрерывно болтала с бледной светской дамой.

— Вы только послушайте про эту мадам Пурье и ее трех племянниц! — злорадно говорила почтенная матрона. — Подумать только, так хвалиться их «рафинированностью». А на самом-то деле… Тоже мне племянницы! Да все они шлюхи! Она выстроила их гуськом, отвела в каюты и распорядилась, чтобы еду им приносили туда. Я ничуть не завидую и любезно разрешаю вам передать ей мои слова. Тоже мне племянницы!

— Ни стыда, ни совести! — согласилась светская дама. — Однако сейчас всем приходится с этим мириться. Такие уж времена. Знаете, скажу вам совершенно искренне, вы бы видели их вечера на эспланаде, когда они проезжали в роскошных, сверкающих экипажах с таким нахальством, которое трудно представить. И я сказала мужу, что нам надо переехать с эспланады, да, что у нас совсем юные дочери, им не годится видеть подобные вещи никогда. Но он сказал, что не желает переезжать туда, где живут Américains. Я сказала, что война, конечно, сильный удар, но эти саквояжники захватили буквально все, даже «Сент-Луис-отель». И что нам лучше бы жить среди Américains, которые не янки.

И она посмотрела в сторону Люси, словно относя ее к этой проклятой категории. Люси с улыбкой, но уверенно взглянула на нее в ответ, затем обратилась к Клайду:

— Помнишь, дорогой, ты называл мне фамилию служанки твоей знакомой мадам Серджет? Я, кажется, забыла ее. Ах да, Рэндолф! Что-то я прежде не знала никаких Рэндолфов в Луизиане. Ведь так мало кавальеров сочетались браком с креолами. И, уж конечно же, после семей Ли…

И она опять недоговорила. Вставая из-за стола, она любезно поклонилась обеим дамам, безмолвно разглядывающим ее.

— Нам будет очень приятно встретиться с вами за ужином, — сказала Люси, взяв Клайда под руку. — А потом на концерте. Ведь здесь будет концерт, не правда ли?

Несколько смущенные, женщины подтвердили, что вечером должен состояться концерт, с нетерпением ожидаемый ими. Потом воцарилась тишина, во время которой дамы смотрели вслед удаляющейся супружеской паре. Потом снова защебетали.

— Ну, конечно же, сейчас они говорят о нас, — недовольно сказала Люси, когда они с Клайдом оказались там, откуда их нельзя было услышать. — Я выдала себя своим незнанием, что такое кожура, вот они и решили, что я на реке впервые. К тому же боюсь, что мы с тобой не ведем себя и не выглядим как люди, женатые уже давно. Но разве тебя это волнует? Меня вовсе нет! По-моему, половина радости невесты заключается в том, чтобы заставлять таких вот женщин завидовать себе.

— О Люси! Никогда бы не подумал, что ты такая! Правда, не подумал бы никогда, что ты сможешь поставить на место таких вот женщин. Причем всего-то одним небрежным замечанием. Я и представления не имел…

— Что у меня есть чувство юмора? И что я могу злорадствовать? Или что тебе удастся хорошо провести со мной время? Я хочу сказать — когда мы не в сказочной стране и когда не занимаемся любовью. Как же это было недальновидно с твоей стороны, Клайд! — продолжала она с улыбкой. — Да если бы, что бы там ни случилось, мы плохо проводили время, тогда не стоило и жениться!

— Знаешь, я готов поклясться чем угодно, что стоило, — убежденно заверил он.

* * *

Клайд не сделал ничего, чтобы хоть как-то скрасить монотонное времяпрепровождение Люси в Питтсбурге, но все же ей иногда удавалось коротать утомительные послеобеденные часы и будничные вечера с ним. Он уже понял, что она почти не разбирается в различных играх, хотя, как она рассказала, в ненастную погоду они с отцом, бывало, играли в шахматы. Ее отец очень любил шахматы и всегда выигрывал. Может быть, и Клайду понравится играть в шахматы? Клайд попытался сделать игру как можно интереснее, но легко выиграл у Люси, и так они просидели до самого вечера, а потом она сказала, что ей хотелось бы осмотреть рулевую рубку и чтобы он объяснил ей кое-какие ее секреты. Когда Клайд отвел Люси туда и все объяснил, то, к удивлению, она разобралась в этих премудростях без труда. За ужином она тихо, но умело общалась с угрюмым ребенком, который, похоже, замучил собственных родителей, но оказался одновременно хорошим слушателем и интересным рассказчиком. Люси проговорила с ним большую часть ужина. Светловолосый молодой человек представился Ревьюрендом Таддеусом Уиллсвудом, только совсем недавно посвященным в духовный сан и направляющимся в Арканзас, где ему поручено объехать ряд церквей, расположенных за Маркет-стрит. Его супруга Мария — бывшая учительница деревенской школы близ фермы своего отца. Продавцы хлопка имели более скудные биографии, но выразили мнение, услышать которое из их уст было довольно необычно: что, мол, надо организовать компанию из четырех человек. Матрона продолжала обсуждать с бледной светской дамой своих попутчиков, но уже не так язвительно, как прежде. Очевидно, замечание Люси насчет Рэндолфов не прошло незамеченным. Клайд сиял от тайной гордости, сопровождая жену на неизбежный концерт и усаживаясь рядом с ней. Когда концерт кончился, уже наступило раннее утро, которое они сочли самым подходящим временем, чтобы лечь спать, и, обменявшись с женой полушутливыми-полусерьезными замечаниями насчет их «разделения», Клайд взобрался на верхнюю койку и уснул в более философском расположении духа, чем то, на какое он вообще считал себя способным.

Не успев окончательно погрузиться в глубокий сон, он проснулся оттого, что пароход стоит. К тому же никаких звуков, обычно знаменующих собой приближение к суше, не слышалось, и длительное знакомство Клайда с любым видом бедствия на воде тут же привело его в состояние тревоги. Ему не хотелось без надобности будить Люси, и в то же время было бы непростительно не выяснить причины незапланированной остановки судна. Двигаясь как можно быстрее и в надежде, что он не потревожит Люси, Клайд соскользнул на пол. Но она уже проснулась.

— Что-нибудь случилось, Клайд?

— Не думаю. Но собираюсь разузнать. Не волнуйся. Я сразу вернусь, что бы там ни было.

Разговаривая с Люси, он натягивал брюки и надевал поверх ночной рубашки сюртук. Когда он вошел в залу для отдыха пассажиров, она была безлюдна. Он дошел почти до бара, прежде чем увидел одного из матросов, обслуживающих каюты: он сметал с пола осколки нескольких разбитых бутылок.

— Что случилось? — озабоченно осведомился Клайд.

Матрос тупо уставился на него, потом рассмеялся каким-то каркающим смехом.

— Да ничего такого. Просто капитану Дину хочется, чтобы мы останавливались по воскресеньям, а капитан Дживс, его братец, ему потакает. Вы, наверно, с ним прежде не ходили. Как наступит субботняя полночь, он просто останавливает пароход у отмели, где бы мы ни находились, и стоит так до следующей полуночи. Да, да. У него всякие дела, видите ли. И еще он любит, когда мы сходим на берег и отправляемся в церковь. Молитвы, гимны, проповеди и все такое прочее. Так-то вот!

— Но мы ведь даже не добрались до Уилинга, — недовольно говорил Клайд Люси, с грохотом захлопывая за собой дверь каюты. — Если и дальше так будет продолжаться, то мы всю жизнь проведем на этой реке.

— Полно, милый! Потише! Ты так всех перебудишь! Значит ли это, что мы не успеем пересесть на «Ричмонд»?

— Вполне возможно. Однако у нас в запасе пара дней, если я все верно подсчитал.

— Тогда все в порядке. Ты же говорил, что тебе не хотелось бы ждать в Каире. Еще ты говорил, что это гнусная дыра, где тина покрывает даже стены домов.

— Да, верно. Каир довольно грязен. Ведь его каждую весну заливает сразу две большие реки. Первые поселенцы, пытавшиеся обосноваться там, бросили это дело, посчитав его безнадежным, так же поступил и второй отряд пионеров. Но, похоже, третьи все же надеются удержаться на этом месте. По-моему, они заслуживают некоторого уважения.

— Разумеется, заслуживают. И мне не кажется, что Джеймстаун или даже Ричмонд выглядят намного моложе Каира. Но раз все это так малопривлекательно, то не лучше ли нам продолжить идти на «Гонце»? Тем более что у нас в запасе два дня, а капитан останавливается лишь на один день, — так почему мы не успеем пересесть на «Ричмонд»?

— Люси, сейчас ты очень логична.

— Прости, пожалуйста.

— И очень красива.

— Благодарю.

* * *

Воскресенье выдалось не такое уж скверное, как ожидал Клайд. Капитан Дин с непринужденностью старого знакомого прочитал кое-что из Священного писания, а молодой священник произнес простенькую, но довольно трогательную проповедь. Хотя большинство пассажиров приготовились к исполнению псалмов, оказалось, что почти никто не знает старых добрых гимнов, и когда наконец добровольцы все-таки нашлись, Люси, немного поколебавшись, сказала, что попытается наиграть мелодии, если больше никто не может. Под влиянием ее манеры вести себя очень солидно салон вскоре огласился звуками: «Вперед, вперед, Христово воинство» и «Да здравствует сила Христова имени». Скоро к хору присоединились все. Вдохновленная и ободренная этим, Люси согласилась играть и дальше, другие гимны — «Всегда будь со мной» и «Веди нас, благотворный свет!». Пассажиры спели и эти гимны, после чего напряжение, царившее в начале поездки, совершенно спало и все пришли в прекрасное расположение духа. Пассажиры начали прогуливаться по палубам, указывая друг другу на разные интересные виды вдоль реки, а в понедельник уже объединились в различные маленькие группки. Начались всяческие игры. Продавцы хлопка из Новой Англии все-таки организовали мужскую компанию из четырех человек, а в помещении, где собирались дамы, образовался кружок шитья, члены которого щедро обменивались как образцами выкроек, так и различными сплетнями. Несмотря на то, что Клайд неохотно расставался с Люси и ему не хотелось, чтобы она постоянно присоединялась к дамам, она изредка все же делала это, вежливо отклоняя его возражения, настаивая на том, что ей тоже хочется обзавестись знакомыми, и не забывая еще раз посоветовать ему проводить побольше времени с другими мужчинами.

— Мне не хочется проводить время с другими мужчинами. Мне хочется проводить все свободное время только с тобой. Прости, но я не чувствую, что ты хочешь того же, — немного извиняющимся тоном заметил Клайд. Когда же она полусерьезно, полуигриво запротестовала, сказав, что он несправедлив, он добавил: — Не обращай на меня внимания, дорогая. По-моему, все эти дни я встаю не с той ноги, но я не могу встать иначе из-за этой проклятой койки. К тому же тебя на ней нет. От этого мне все видится в черном цвете. Конечно, мне хочется, чтобы ты была общительна, тебе хочется этого от нас обоих, а я веду себя, как какой-то неотесанный малый. Но ты не можешь заставить меня поверить, что большинство этих старых кошек интересны тебе. К примеру, что ты скажешь насчет этой боевой лошади за нашим столиком? Кажется, ее зовут миссис Голдуайт? А ее креольская подружка мадам Лефевр? Судя по их замечаниям за обедом, они совершенно не ведают, что такое христианская добродетель.

— Ну-у-у… Я соглашусь с тобой, что эта парочка — отпетые сплетницы. Однако остальные…

— Меня не волнуют остальные. Что ты скажешь по поводу этих сплетниц?

Он заметил на ее лице удивление. Ему не следовало бы выпаливать этот вопрос так резко. Не удивительно, что она была несколько обескуражена. Но теперь уже слишком поздно брать свои слова обратно.

— Ну-у-у, — протянула она снова. — К примеру, они обсуждали молодого священника-методиста, который сидит за нашим столиком и прочитал такую милую и трогательную проповедь. Они утверждают, что он совершенно не годен для того, чтобы совершать богослужение.

— Равно как и юные подопечные мадам Пурье на самом деле не ее племянницы? — вставил Клайд вопросительным тоном. — Вообще-то священник мне по душе, хотя, как он читает молитвы, мне не нравится. Есть в его голосе что-то такое, словно он просит Всевышнего благословить только наш столик, а остальных предоставить их судьбе… Ну, что еще скажешь?

— Очень много они болтали о молодом человеке из Дейтона. По-моему, его зовут Персиваль Фремонт. Они отзывались о нем тоже не очень любезно. Говорили, что он весь надушен и набит деньгами — кажется, его отец владеет предприятием по отливке труб, что молодой человек швыряет деньги направо и налево. Тем не менее мистер Голдуайт не думает, что у этого юноши остались деньги, поскольку каждый день он играет в карты и кости и потому что…

— Да, да, я слушаю…

— Потому что большую часть времени с ним играет майор Фанчо. Ну это… это тот самый джентльмен, который заговорил с тобой, как только мы отошли от Питтсбурга. С тех пор я его не видела, разве только издалека. Может быть, ты уже и не помнишь…

— Нет, нет, я помню. И что с ним? Что о нем говорят?

— Это еще один человек, о ком наши сплетницы думают, что он выдает себя за другого. Они утверждают, что он назывался агентом по продаже сахара из Нового Орлеана, а сам не кто иной, как профессиональный игрок с весьма скверным послужным списком, если так можно выразиться. Поскольку… поскольку он мошенничает при игре. И еще устраивает драки. Они говорят, что их нисколько не удивит, если капитан Дин снимет его с парохода.

Впервые у Клайда не нашлось немедленного ответа. А Люси, с лица которой постепенно исчезло удивление, после секундной паузы продолжила:

— Мне показалось, ты был довольно холоден с ним в то утро. По правде говоря, ты был с ним откровенно груб. Но, разумеется, я поняла тогда, что на это должны быть веские причины. И теперь я знаю, что это за причины.

Клайд проглотил знакомый тяжелый комок в горле. Возможно, наступил тот самый момент полной исповеди, которого он ожидал. И наступил куда скорее, чем он надеялся. Клайд попытался рассмеяться, но это ему не удалось.

— Интересно, а посреди всех этих скандальных историй ты не слышала ли чего-нибудь, порочащего… нас? Если так, то, естественно, тебе пришлось подслушивать, ибо эти старые гарпии не осмелились бы что-нибудь высказать тебе в лицо.

— О, как раз они сказали! Сказали! И не порочащее, а приятное! Разумеется, они сразу вычислили в нас молодоженов, но это была моя вина. Помнишь, как я была шокирована обедом, приготовленным в пароходном стиле. Если бы я не выказала своего недоумения, то, вероятно, им показалось бы странным, что ты не проводишь большую часть времени за игрою в карты или беседуя в баре. Но я возбудила их подозрения. Миссис Голдуайт выпалила: «Когда мужчина все время жмется к жене, словно он — больной котенок, а она — горячий кирпич, даже в то время, как эти костлявые кентерберийские сестры вышибают клавиши из несчастного старенького пианино, это значит, что он — или молодожен, или святой. А я скажу вам, что полковник Бачелор являет собой слишком приятное зрелище для святого».

Люси кончила изображать старую сплетницу, рассмеявшись звонко и так беззаботно, что Клайд невольно тоже рассмеялся. С самого начала он понимал, что у нее необычный нрав, чрезвычайно приятный, но он считал его скорее серьезным, нежели веселым; с первого дня их супружества веселость и приветливость ее характера возрастали все больше и больше, и Люси совершенно не реагировала на его недавнюю раздражительность, которой она действительно не заметила.

— Миссис Голдуайт постоянно называла тебя «мой симпатичный полковник», пока я не поправила ее, сказав, что ты связан с армейским департаментом по поставкам, причем имеешь там большое влияние как гражданское лицо, и никогда не имел военного чина. Мое объяснение ее полностью удовлетворило, хотя я так и не сказала ей, к поставкам какой армии ты имеешь отношение. Наверное, мне стоило бы сказать. Однако…

Пока у нее не возникло никаких подозрений и догадок о его прошлом. И все-таки она не посмела признаться, что человек, которого она любит, связан с армией федератов. Несмотря на всю ее нежность, страстную любовь и обожание, ей все же было трудно это признать; и она по-прежнему пыталась сделать все возможное, чтобы забыть об этом.

— Ты… ты не стыдишься меня, Клайд… за то, что я не рассказала ей… всего? — взволнованно спросила Люси.

Он попытался как можно красноречивее заверить ее, что любого рода стыд совершенно чужд тому храму любви, в который он поместил ее. А позднее, в более спокойный момент он вдруг ни с того ни с сего сказал ей, что вообще-то почти никто не рассказывает полной правды о себе и, наверное, не расскажет. Однако потом он громко рассмеялся и заметил, что пока и сам не рассказал ей всей правды о себе, но не сомневается, что миссис Голдуайт все разнюхает и передаст ей прежде, чем они доберутся до Каира. Люси ответила, что миссис Голдуайт почти перестала говорить о нем, поскольку очень сильно взволнована насчет своего предсказания относительно майора Фанчо, ибо оно оказалось правдивым.

— Похоже, он устраивал драки между неграми с нижней палубы и ставил на победителей. А прошлой ночью в качестве приза он выставил огромную бутыль виски. Но на этот раз условия драки были таковы: драться нужно только ногами и со связанными руками.

— Люси, я не удивляюсь, что тебя поражают подобные рассказы, но не стоит так волноваться. Эти негры вправду получают удовольствие от таких драк. И, как я уже догадался, в самый неподходящий момент туда явился капитан Дин?

— Да, или в самый подходящий момент, как хочешь, так и называй. Как бы там ни было, он приказал майору Фанчо немедленно убираться с парохода. Он даже не стал дожидаться следующей пристани. Просто подвел пароход к берегу, как в ту субботнюю ночь, только на этот раз ты не проснулся.

— Да, не проснулся… — растерянно повторил Клайд. — Что ж, поступок капитана Дина меня вовсе не удивляет. Капитаны судов довольно часто поступают так в подобных обстоятельствах.

Он говорил все это небрежно, но его небрежность была напускной. На самом деле он с трудом скрывал пришедшее к нему облегчение. С уходом Фанчо внимание миссис Голдуайт переключилось на кого-то другого, а Каир уже не за горами, и посему ему почти нечего опасаться на «Гонце». Больше не надо прижиматься к Люси, как больному котенку к горячему кирпичу, или постоянно сидеть в затхлой маленькой каюте за неудобным столиком, делая вид, что работает. И он начал более свободно передвигаться по пароходу, общаясь с пассажирами.

Теснота их каюты сделала немало для того, чтобы у Люси уменьшилось чувство неловкости из-за невозможности уединиться, но Клайд все-таки понимал, что она не полностью избавилась от него. Посему, щадя ее застенчивость, Клайд утром и вечером выходил прогуляться по палубе, чтобы дать ей возможность переодеться в их крохотной каюте. Поначалу его прогулки носили более или менее уединенный характер, его наружность не вдохновляла на фамильярное знакомство; однако, когда он стал появляться на палубе чаще и с не таким строгим, неприступным видом, к нему постоянно присоединялся кто-нибудь из мужчин. Прогуливаясь, они беседовали об обоюдно интересующих их вещах. Клайду понравились такие беседы, и он дожидался и предвкушал их и поэтому был несколько разочарован, когда перед самым подходом к Каиру, выйдя на палубу, почувствовал, как внезапно у него с головы сорвали шляпу. Он тут же повернулся с недовольным восклицанием и увидел стоящую рядом девушку. Спиной она оперлась о борт парохода, а руки опустила вдоль тела. Было слишком темно, чтобы он мог как следует разглядеть черты ее лица. Волосы же ее показались ему только частью окружающей темноты. Однако на белом лице выделялись губы, а кожа, казалось, светилась сама по себе. Девушка приблизилась к нему, и тогда Клайд увидел, что волосы ее очень черные, а талия невероятно тонкая. И внезапно перед его глазами словно наяву пронесся эпизод, который он что было сил старался предать забвению и с огромной надеждою верил, что он никогда больше не оживет в его памяти. Клайд резко отодвинулся от девушки. Но та схватила его за руку.

— Разве вам не хочется получить вашу шляпу, мсье? — спросила она. — Ведь мадам может поинтересоваться, где вы ее оставили.

— Как и ваша тетушка, наверное, поинтересуется, где вы находитесь, — холодно отозвался он, — что, безусловно, случится, если, конечно, не она послала вас сюда. Хотя я совершенно уверен, что вы пришли сами. Если не ошибаюсь, вас ведь берегут до Нового Орлеана.

— А что вы мне дадите, если я верну вам шляпу, в результате чего у вас не будет никаких недоразумений с мадам?

— По-моему, лучше будет, если вы отдадите ее мне без всяких условий. Поскольку я могу причинить вам куда больше неприятностей, чем вы мне. Поверьте уж мне, пожалуйста, ибо это чистейшая правда.

Девушка со смехом отняла руку, быстро подскочила к борту парохода и собралась было швырнуть шляпу в воду. Однако Клайд оказался проворней. Он едва не перелетел через перила, но поймал шляпу. Затем крепко схватил девушку за запястье.

— Нет, я не стану причинять вам боль, — произнес он, заметив, что веселье на ее лице сменилось страхом. — Однако я дам вам один совет. В следующий раз, когда мужчина ясно даст вам понять, что не намерен якшаться в девицами вашего сорта, не надо подшучивать над ними. Ибо все может обернуться не так хорошо для вас.

И он тяжелой походкой направился прочь, почему-то сильнее злясь на себя, нежели на девушку. Ведь она вывела его из себя больше, чем следует, и даже не тем, что уловила в нем некие постыдные желания, а тем, что смогла вызвать воспоминания о желании, давно канувшем в Лету.

Он возвратился в пассажирский салон, миновал его и добрался до своей каюты, где обнаружил, что Люси еще не легла, как, бывало, обычно в столь поздний час. Она была в пеньюаре, открывающем ее белоснежную шею, сидела на краю койки и расчесывала свои уже расплетенные волосы, золотыми волнами ниспадавшие на ее плечи. Волосы были настолько длинны, что закрывали и руки. Впервые Клайд видел ее волосы совсем распущенными, хотя уже давно страстно желал увидеть их именно такими, но красота этого зрелища намного превзошла его ожидания. Он наклонился, положив руки ей на плечи, и стал медленно опускать их ниже и ниже, все тесней прижимаясь к любимой. Затем рывком поднял Люси на руки и заключил в крепкие объятия.

Внезапно он ощутил в ней еле заметную перемену, такую слабую, что не мог понять сразу, что это. Но в следующий момент он осознал, что это было: он почувствовал, как напряглась ее грудь, чего не случалось раньше, с тех пор, как они поженились. Он чуть отстранился от Люси и взглянул на нее. В каюте стоял полумрак, но он знал, хотя и не мог этого видеть, что Люси сейчас зарделась и что прелестный розовый цвет окрасил не только ее лицо и шею, но и прекрасную, преображенную естественным возбуждением грудь. Тем не менее Люси не отстранялась от него и не пыталась спрятать лицо, как делала это еще совсем недавно. Напротив, вместо этого она ответила на его взгляд, и в ее глазах он прочел любовь, желание и обожание.

— Я… я нарочно дожидалась тебя, — промолвила она. — Мне не надо так много времени, чтобы расчесать волосы. Но я подумала, что, может быть, если ты придешь как раз в то время, когда я их расчесываю, то сделаешь именно то, что ты сейчас и сделал. Конечно, конечно, еще слишком рано, хотя это могло произойти и сразу… то есть если бы это произошло… Но я надеюсь… верю… о, только бы Господь оказался добр к нам! Я ведь молилась об этом! В ту первую ночь, как только ты уснул, я лежала и молилась. Не спала… а молилась, молилась! И не только о том, чтобы у нас был ребенок, но и о том, чтобы ты полностью избавил меня от страха делать это, чтобы ты открыл мне, что значит быть женщиной!

Он молчал, ибо не мог говорить от счастья, не мог высказать свою любовь. В этот раз, после того как она мирно и покойно уснула, он лежал, счастливый и взволнованный, без сна. И совершенно не важно — хотя он никогда не скажет ей об этом, — что она не сможет родить ему нормального, доношенного ребенка. Он никогда не скажет ей даже слова упрека, настолько глубоко он тронут ее словами, поведением и тем, как она все это говорила. И хотя он тоже надеялся, что их первое соитие станет плодоносным, но действовал он все же больше ради себя. Ведь если бы он задумался как следует, то захотел бы избавить ее от перспективы страданий при родах, но нет же, ему надо было немедленно доказать свою мужественность, ему потребовалось еще одно доказательство своей способности отнимать у упрямой судьбы все, что может предложить жизнь. И в своем браке, как и во всем другом, он оказался победителем.

 

4

Был разгар утра, когда «Гонец» повернул к каирской пристани, пробираясь к своему месту среди пароходов, плотным рядом выстроившихся вдоль всей длины Коммершэл-стрит. Помощник капитана уже скомандовал матросам, чтобы они подготовили трап к тому моменту, когда судно завершит свой поворот против течения. Раздался хриплый гудок парохода, словно испуганный оркестр своими беспорядочными звуками ознаменовал приближение «Гонца» к берегу. Начались обычное столпотворение и суматоха. На невысокой набережной несколько юных оборванцев с ликованием подкатывали телеги с сеном к небольшому железнодорожному пути, а пыхтящий локомотивчик тянул взад и вперед закопченные грузовые вагончики.

— Посмотри на берег! — торжествующе воскликнул Клайд. Они с Люси остановились у того же самого поручня, где стояли, когда отправлялись из Питтсбурга. Клайд с восхищением указывал рукой на длинный ряд пароходов и маленький пыхтящий паровозик. — Ну, теперь-то ты понимаешь, почему я в корне не согласен со всеми этими нытиками, утверждающими, что золотые дни пароходства канули в Лету? Видишь, эта железная дорога вон там — первая, что построена во всю длину Миссисипи и бежит все время вдоль нее. Она идет от Чикаго. Ну что, разве покончено с пароходами? Я прошу тебя, только посмотри еще раз на берег!

Просьба Клайда, высказанная столь торжественно, завершилась легким восклицанием Люси. Клайд проследил за взглядом жены и увидел, что она рассматривает берег. Ее взгляд миновал однообразный городок, направился вниз по течению и, наконец, остановился там, где река, более могучая и грязная, чем Огайо, отражалась в лучах солнца.

— Да, да! — громко провозгласил Клайд. — Это отец всех вод. Тебе сейчас не удастся увидеть место слияния Миссисипи и Огайо, которое находится вон там, слева, из-за этого скопища пароходов. Но ты обязательно его увидишь, когда мы отправимся отсюда на юг. А если нам повезет, то это может случиться всего через несколько часов.

Им действительно улыбнулось счастье, ибо, сойдя на сушу, они узнали у управляющего пристанью, что «Ричмонд» прибудет сюда после обеда.

— Да, в самом деле времена изменились, — степенно добавил управляющий. — Еще не так давно мы не смогли бы ответить вам, придет ли он вообще. Но сейчас сообщения передают по телеграфу из Сент-Луиса. И о большинстве событий мы узнаем еще до того, как они происходят, вот так-то. Да, сэр. А «Ричмонд» прибудет точно после обеда. В любом случае на все уйдет часа два, и вам нет смысла носить с собой ваши саквояжи. Я с удовольствием присмотрю за багажом, пока вы с вашей очаровательной супругой будете приятно проводить время, гуляя по нашему прекрасному городу.

— Огромное вам спасибо, — сказал Клайд. — Мы сделаем именно так, как вы предлагаете. И если вы любезно позволите нам оставить у вас наши вещи, то это будет просто неоценимая услуга с вашей стороны… Не правда ли, Люси? Кстати, тебе не хочется пройтись? А я бы с удовольствием посмотрел, как они здесь перегружают груз с одного судна на другое. Это как раз по пути в форт.

— Конечно.

Она ответила без всякого колебания, однако они прошли совсем немного, когда Клайд понял, что, с ее точки зрения, подобная прогулка — это большая ошибка. Огромные лошади тащили платформы с тяжелым грузом, и повсюду клубилась неимоверная пыль, такая, что из-за этой серой плотной завесы совершенно не было видно реки. Из-под колес телег с пронзительным визгом разбегались тощие свиньи, преследуемые блохастыми дворняжками, оглашающими воздух свирепым лаем.

— Наверное, нам все-таки лучше пойти в гостиницу, — предложил Клайд.

— Ну… наверное. По крайней мере мне. Правда, мне так не хотелось пропустить что-нибудь интересное. Все такое непривычное. Однако эта грязь и пыль…

Кратчайшим путем он отвел ее в гостиницу и устроил в люксе. Убедившись, что Люси удобно, он оставил ее в номере, чтобы продолжить свои исследования местных методов разгрузки и погрузки; вернувшись, он стал рассказывать обо всем Люси с неменьшим восторгом, чем в самом начале дня.

— Вот что я подумал, — говорил он. — Они никогда не смогут как следует перегружать багаж из вагонов на пароход, пока не подведут рельсовые пути к реке, поскольку река тут два раза в год имеет разный уровень — в весенний разлив она наполовину затопляет дома, а в сентябрьскую засуху тут песчаные заносы. Поэтому груз приходится перегружать с вагонов на подводы, а уже с подвод на пароход, и, как понимаешь, за все это надо платить, и немало. На мой взгляд, местным ребятам надо решить, что им выгоднее — возить груз по железной дороге или пароходами. Если бы выбирал я, то вложил бы деньги в пароходство, и беспроигрышно… А может, даже в буксирные баржи, чтобы дать им возможность… Ну да ладно, что это я разговорился, когда ты, верно, помираешь с голоду после всех этих часов ожидания. Пойдем-ка пообедаем.

Обед был удивительно вкусным и обильным, просто роскошным. Когда они выходили из ресторана, день уже был в полном разгаре. Служащий, следивший за рекой из северного окна мансарды отеля, сообщил, что «Ричмонд» миновал остров, а это значило, что нельзя терять времени. Клайд оплатил счет, и они с Люси поспешили за своим багажом на пристань.

Когда «Ричмонд» появился в поле зрения, его четко очерченный силуэт с горделиво вращающимися колесами настолько грациозно и легко покоился на водной глади, что скорее напоминал некий эфемерный, неземной корабль, скользящий к волшебному берегу, нежели мощный речной пароход, медленно приближающийся к грязной городской пристани. Клайд, наблюдавший за Люси почти так же внимательно, как она следила за пароходом, заметил, что у нее перехватило дыхание и вырвался вздох восхищения. Она сказала ему тогда в Нью-Йорке, что он привез ее в сказочную страну, но сейчас он понял, что все тогдашнее великолепие померкло для нее перед тем, что она видела сейчас.

От него не утаилось и то, что это состояние не прошло у нее и тогда, когда они медленно поднялись на борт «Ричмонда» и, миновав главную палубу, направились к своей каюте. Все чудеса, известные ей, и те, в которые она едва могла поверить, сейчас, окружив, очаровали ее. На полу лежал алый ковер с толстенным ворсом, простиравшийся по всей длине широкой, похожей на канал кают-компании. Мебель из красного дерева была изысканно украшена резьбою и зачехлена атласом. Она увидела огромный концертный рояль, тоже из красного дерева и тоже с искусной резьбою. Всюду поблескивали позолоченные люстры, с которых, сверкая, спускались хрустальные подвески, на стенах висели позолоченные зеркала. Лепнина, причудливая резьба по дереву, маркетри, деревянные панели с прикрепленными на них изображениями достопримечательностей Ричмонда — города, чье имя носил этот роскошный пароход, — и еще виды Нового Орлеана, порта его приписки. Люси нашла руку Клайда и крепко сжала ее, не проронив ни слова. Она почти не осознавала, что вокруг них двигаются группки других пассажиров, носильщики спешат с багажом, стюарды с подносами уже по стойке «смирно» застыли подле столов с белоснежными скатертями, а оркестр, состоящий из цветных музыкантов, исполняет какую-то незамысловатую, но бодрящую мелодию. Клайд раньше Люси заметил некоего мужчину приятной наружности, который сначала бросил на них быстрый взгляд, а затем двинулся к ним с распростертыми объятиями.

— Люси! А я все смотрю и смотрю, ты ли это?! Я ведь думал, что ты в Сент-Луисе, и когда, очутившись там, не застал тебя, то…

И, не закончив фразы, он заключил ее в объятия и расцеловал в обе щеки. Отпустив ее, он протянул руку Клайду.

— Мистер Бачелор… или, может быть, сразу начну называть вас кузеном Клайдом? Стэнард Дейнджерфилд из Сапфировых холмов к вашим услугам! Как вы, наверное, уже поняли, мы с Люси близкие родственники. Весьма сожалею, что никак не смог присутствовать на вашей свадьбе… Возникли ужасные осложнения на ипподроме. Но смиримся с этим! Я получил письмо от кузины Софи, где она написала, что по моему совету рассказала вам о «Ричмонде»… Очень рад вас видеть!

Он долго тряс руку Клайда, явно радуясь встрече и сияя от удовольствия, попеременно глядя то на Люси, то на ее мужа.

— Вы уже видели вашу каюту? — продолжал он, не давая им времени ответить на приветствие. — Нет? Ну… после того, как Люси там обоснуется, вы найдете меня в баре. Я буду вас там ждать. Да, да, знаю, знаю, у вас медовый месяц! Но даже если это и так, мужчина все равно нуждается во встречах с другими мужчинами, хотя бы ненадолго и хотя бы только для того, чтобы после этих встреч еще больше оценить свою красавицу супругу, когда вернется к ней. А у вас жена красавица, это так! И знаете, замужество очень идет ей! Я еще никогда не видел Люси такой очаровательной, как теперь. Будь я даже стариком и не имей с ней родственных отношений, все равно разделил бы вашу крайнюю неохоту оставлять такую женщину! Но со мной на пароходе находятся несколько моих друзей, и мне хотелось бы познакомить вас с ними. Они вам обязательно понравятся, и, уверен, вы им — тоже. Давайте встретимся в баре… ну, скажем, через полчасика? Да, между прочим, капитан Нил надеется увидеть вас за его столиком. А пока…

Он дружелюбно помахал рукой на прощание и исчез в направлении бара. Люси смотрела на Клайда и широко улыбалась.

— Стэн — мой любимый кузен, — со счастливым выражением лица проговорила она. — Я так и думала, что мы, скорее всего, встретимся с ним на этом пароходе. Ты ведь тоже рад этой встрече, не так ли, Клайд? Ведь ты помнишь, я тебе рассказывала о нем и говорила, что он первый посоветовал…

— Да, конечно, помню, — ответил Клайд. Ему не следовало бы отвечать ей так резко, не стоило бы. Но его мысли пришли в беспорядок. Примерно то же самое произошло с ним и при встрече с Фанчо. Однако Стэнард Дейнджерфилд не мошенник, не грязный подонок, он не притворяется какой-нибудь известной персоной или военным высокого звания — этот человек по-настоящему искренен, доброжелателен и приятен во многих отношениях. Он относится к той породе людей, с кем Клайд никогда не состоял в дружеских отношениях, но кого всю жизнь хотел иметь рядом в качестве друга. Как же ему принимать эту дружбу теперь, когда наконец она ему предложена? А еще те, другие мужчины, о которых говорил кузен Люси… Ведь нет никакой уверенности, что кто-нибудь из них — по крайней мере один — не узнает его, Клайда, чьей жертвой он мог однажды оказаться? Ведь и такое возможно… А капитан «Ричмонда», Нил, уже много лет водит этот пароход по реке. И их с Клайдом дорожки не раз пересекались прежде. Теперь, когда они снова пересекутся, не совершит ли он чего-нибудь, не скажет ли чего, что прольет свет на их былое знакомство?

Клайд был настолько погружен в неприятные мысли, что совершенно не следил за названиями на каютах, мимо которых проходил, и если бы Люси не остановилась у двери с табличкой «Виргиния», то он прошел бы и мимо этой двери.

— Да, да, вот и наша каюта, — торопливо произнес он. — Я подумал, что тебе понравится хотя бы мысленно вернуться в «Старый доминион».

Эта каюта, в отличие от каюты на «Гонце», оказалась просторной и совершенно роскошной. Узорчатой тканью были отделаны стол с мраморной столешницей и красивый платяной шкаф с зеркалом. В задней части каюты богато расшитая портьера скрывала двойной умывальник с фарфоровым туалетным прибором, а рядом — огромную двуспальную кровать с безупречно белыми льняными простынями, поверх которых лежало стеганое шелковое одеяло. Здесь они снова будут спать вместе, а не томиться порознь, каждый на узенькой неудобной койке. В этой постели — как он планировал — они будут есть вкусную еду в комфорте и уединении. И в этой же постели он наконец сообщит ей главную новость, которую пока тщательно скрывает от нее. Он скажет: «Значит, «Ричмонд» полностью отвечает твоим ожиданиям, не так ли? Меня это очень радует. Согласен, это превосходное судно. Но подожди, ты еще не видела Люси Бачелор!.. — И тут, когда она поднимет на него глаза, полные изумления, он продолжит: — Наверное, ты огорчалась, когда я был невнимателен к тебе в Питтсбурге, когда все время отсутствовал, общаясь с молодым Тетчером, который, кстати, намного опытнее, чем кажется с первого взгляда. И еще я все время пропадал с судовладельцами, фабрикантами железных изделий и прочими людьми, с кем ты даже не встречалась. А я завершал задуманное. Заканчивал работу над отделкой и прочим. Договаривался насчет оплаты…» И тогда она, затаив дыхание, бросится в его объятия, смеясь и плача одновременно из-за этого самого главного, можно сказать, кульминационного подарка — парохода, носящего ее имя.

Разумеется, вся эта сцена разыграется именно так, как он мысленно представлял себе; и в своей триумфальной фразе он ничем не выдаст внутреннего волнения. И, разумеется, Люси потом вновь устроится рядом, положив голову ему на плечо, он обнимет ее и будет держать в своих объятиях до тех пор, пока она не погрузится в умиротворенный сон. Естественно, впредь они будут завтракать в постели, и никто не сочтет неучтивым, что они завтракают наедине. И еще он думал о том, что чем скорее он сделает свое неизбежное признание, тем лучше будет для всех.

— Ну, что ж, пожалуй, я пойду. — Он старался говорить как можно более легкомысленным тоном, что ему не совсем удалось, как он и опасался. — Не успели мы взойти на борт «Гонца», как ты настояла, чтобы я отправился в бар, утверждая, что это именно то место, где мне следует находиться. На этот раз я надеялся воздержаться от такого похода, но, коль твой кузен Стэн предложил мне встретиться в баре, то, думаю, мне следует появиться там по крайней мере в начале нашего путешествия. И не подумай, что для меня предпочтительнее находиться там, нежели здесь, с тобой. Я вернусь как можно скорее, во всяком случае, не собираюсь оставлять тебя в каюте, словно в клетке, как тогда на «Гонце».

— Не спеши. Я знаю, что у вас с кузеном Стэном найдется, что сказать друг другу. К тому же мне надо распаковать вещи. Как ты думаешь, розовое тюлевое платье в черный горошек, что я надевала к черной тюлевой кофточке, — подходящий наряд для капитанского стола?

И, тихонько напевая «Лорену», она открыла маленький дорожный сундучок и стала рыться в нем. Клайд видел, что она беспредельно счастлива за этим занятием, очевидно, предвкушая предстоящий праздничный вечер. Выйдя, он миновал кают-компанию и вошел в бар. Там он прежде всего увидел огромную, написанную маслом картину, изображающую римскую вакханалию так, как, видимо, представлял ее себе современный живописец. За стойкой красного дерева, уставленной сверкающей стеклянной посудой и бесконечными рядами бутылок, стоял главный бармен Билли со своими двумя помощниками, деловито принимавшими заказы. Бар уже был переполнен посетителями, однако Клайд сразу же приметил Дейнджерфилда и его собеседника, выделявшихся среди остальных. Родственник Люси был безупречно выбрит, а ярко-розовый цвет его лица только подчеркивал светлые густые волосы, зачесанные со лба назад. Его дородность скорее усиливала достоинства его внешности, нежели преуменьшала их. Наглухо застегнутое пальто цвета вереска полностью скрывало того же тона сюртук, зато выгодно оттеняло аскот бронзового цвета, небрежно повязанный под безукоризненным воротничком. У Стэнарда не было ни перстня, ни колец, однако концы аскота были скреплены булавкой, увенчанной крупной черной жемчужиной, а когда он сунул руку в карман брюк, то извлеченный оттуда носовой платок оказался очень красивым. Клайд также заметил черную шелковую ленточку чехольчика для часов, украшенного крупным драгоценным камнем в золотой оправе. Собеседник Дейнджерфилда был почти лыс, и казалось, что кожа на его куполообразной голове натянута до предела. Крайне худой, почти изнуренный, этот человек походил на ученого, который большую часть времени проводит в помещении. Лишь его глубокие голубые глаза светились огромной жизненной энергией.

— Согласен, — говорил Дейнджерфилд своему приятелю. — Никакой выгоды нельзя извлечь на Метайре. Да и вообще пока там крутится не так уж много денег. Сами понимаете, пяти лет не прошло, как кончилась война. А вот на этом жеребчике из Саратоги я мог бы взять большой куш, после того как его должным образом натаскали на зимних скачках в Новом Орлеане… А! Кузен Клайд! А я все думаю, где вы так задержались! Да чего там, собственно, думать… Картерет, позвольте вам представить мистера Клайда Бачелора из Синди Лу, плантации Луизианы. Он совсем недавно женился на моей кузине Люси Пейдж из Сорренто… Ну, вы знаете, это дочь Софи. И, естественно, мистер Бачелор попадает прямо в наши ряды… Кузен Клайд, это мой друг — судья Картерет Пейн-Франкфорт. Когда я говорю «друг», это не просто пустые слова или там оборот речи… И вы в этом скоро сами убедитесь, присоединившись к нам выпить его кукурузного виски! Мой друг захватил с собой порядочные запасы его. Во всяком случае, вполне достаточные для нас и наших друзей на время путешествия. И так он делает всякий раз, когда мы куда-нибудь отправляемся. А кроме того, он отбирает для меня пару бочек с каждого ежегодного перегона. И так уже десять лет. Когда же я их опустошаю, то отсылаю порожние бочки ему, он их наполняет вновь и вновь посылает в Сапфировые холмы. И опять, и опять… Тем же занимались и наши отцы. Некоторым бочкам уже по пятьдесят лет. Первые были изготовлены из доброго кентуккского белого дуба. Эй, Билли, джулеп для мистера Бачелора! Убежден, что такого вы ни разу не пробовали прежде!

— Слушаюсь, сэр! — отозвался Билли. — Значит, Особый Исключительный для мистера Бачелора. Слушаюсь, сэр!

Клайд улыбнулся и протянул руку судье.

— Весьма рад познакомиться с вами, сэр. Возможно, когда вы с мистером Дейнджерфилдом навестите нас в Синди Лу, я сумею должным образом ответить на ваше гостеприимство… хотя уверен, что не смогу вас угостить таким же превосходным бурбоном.

— Почему не сможете? — спросил Картерет Пейн. — Да я буду распоследним хамом, если не пришлю в Синди Лу хоть одну бочку в качестве моего подарка новому дому родственников Стэна!

— Ваш Особый Исключительный, мистер Бачелор, — вмешался Билли, подавая Клайду высокий стакан с чем-то зеленым и очень ароматным. В какую-то секунду Клайд оказался лицом к лицу с барменом и заметил, что у усы Билли тщательно завиты, набриолинены и покрашены, а бриллиант на алом галстуке даже крупнее, чем у Клайда до его встречи с Люси. Клайд прекрасно понимал, что для того, чтобы удержаться на этой работе, Билли приходится кого-то крепко «подмазывать» довольно крупной суммой. Разумеется, Клайд встречал Билли и раньше, но, сделав вид, что он не знает его, взял стакан, пробормотал: «Благодарю!» — и присоединился к Дейнджерфилду и Пейну. Втроем они отошли от стойки и уселись за свободный столик, стоящий среди других, за которыми сидели мужчины, играя в карты или просто о чем-то оживленно беседуя.

— Только что я рассказывал судье о жеребчике, какого взял на пароход, — проговорил Дейнджерфилд. — Я обязательно должен вам его показать. Знаете, вы увидите такое сокровище в конском обличье, какого не видели ни разу в жизни. Я назвал его Сапфировое небо. Люси, конечно, тоже захочет взглянуть на него. Она превосходно разбирается в лошадях, к тому же прекрасная наездница — да иначе и быть не могло с ее происхождением. И, как большинство виргинцев, она безумно любит землю. Она будет вместе с вами объезжать урожаи. Конечно, придется ей изучить как следует сахарный тростник и черный табак… Ведь вы их выращиваете, верно? Уверяю вас, она быстро всему обучится. Когда я думаю о том, что она пережила, чтобы возвратиться в Сорренто… на землю…

Он замолчал, задумчиво глядя в свой джулеп. Клайд был благодарен ему за эту передышку в беседе, ибо она приняла несколько иной оборот, чем тот, которого он ожидал. Он мгновенно забыл обо всех своих волнениях, когда разговор зашел о лошадях. Лошади! Как же он не подумал о них? Ведь Люси надеялась обнаружить лошадей в Синди Лу, превосходных оседланных лошадей, а он ничего не сделал для их приобретения!

— Кстати, вчера я случайно узнал, что Дункан Кеннер уступает их конюшню в Эшланде. Конечно, я не знаю, что вам нужно, кузен Клайд… может быть, ваше пастбище уже перегружено. Но мне пришло в голову, что для вас это может оказаться довольно удачной штукой.

Дейнджерфилд снова задумчиво посмотрел в свой джулеп и, сделав большой глоток, помахал рукой какому-то знакомому, только что вошедшему в бар. Новоприбывший перевел взгляд с Дейнджерфилда на Клайда, а потом, вместо того чтобы подойти к их столику, о чем-то оживленно заговорил с Билли. Клайд ощутил на себе взгляд вошедшего мужчины и почувствовал, как кровь бросилась ему в голову. Не могло быть и речи о том, чтобы позволить происходящему идти своим чередом и ему с Дейнджерфилдом спокойно обсуждать старый бурбон и превосходных лошадей. Однако, несмотря на принятое решение, Клайда останавливало упоминание о Кеннере. Вновь он невольно вспомнил свой первый приезд в Синди Лу и то, как Доротея хвалилась посещением этой красивой, находящейся рядом плантации, именуемой Эшланд, рассказывая, что ее владелец ездил в Европу в качестве посланника Джефферсона Дэвиса. Клайд знал, что позднее вся эта собственность была конфискована, и хотя, в конечном счете, как он слышал, потом все возвратили законным владельцам, они не могли не связывать свои вновь обретенные владения с печальными воспоминаниями и поэтому предпочитали проводить большую часть времени где-нибудь в другом месте. Но Клайд никогда не слышал об их конюшнях. Судя по словам Дейнджерфилда, эти конюшни, вне всякого сомнения, были превосходны. И его новообретенный родственник прав: для него это было бы удачной штукой.

Посему он ответил:

— Нет, отнюдь, пастбище у меня не перегружено. Я имею в виду конюшню. А вы не смогли бы связаться с Кеннером немедленно и… Нельзя ли у него купить все это?

Дейнджерфилд беззаботно рассмеялся.

— Вам хотелось бы оседлать довольно трудное дело, верно? Только, ради Бога, не сочтите это за скверный каламбур. Конечно же, я могу связаться с Кеннером и свяжусь, если вам угодно. Мы с ним родственники, некоторое время я даже служил под его началом за границей, после того как было решено, что меня лучше использовать в роли дипломата, нежели солдата. Что ж, ладно, как я уже сказал, я с ним свяжусь, если вы этого хотите. Но если нам дорого время, то, думаю, мне лучше телеграфировать из Мэмфиса в Новый Орлеан моему агенту Мойсу Ривере и попросить его заняться вашим делом. То есть выбрать то, что вам подойдет. Вы мне не подкинете идею, какие лошади вас устроили бы?

— Нет, но я был бы весьма благодарен за совет.

Клайд уловил, что судья оценивающе посмотрел на него. Однако на сей раз Клайд оставил это без внимания, а Дейнджерфилд, очевидно, не нашел ничего странного в столь скором и необычном признании Клайда.

— Ну, тогда я бы посоветовал… наверное… Двух прогулочных лошадей для вас, дрессированную на аллюр оседланную кобылку для Люси, парочку одномастных хакни для экипажа, шотландского пони для Бушрода… Нет, погодите! Двух шотландских пони! Для Кэри тоже, а пока она не станет постарше, обоих пони можно использовать в двуколке гувернантки. Вас устроит такой выбор?

— Безусловно! А если вы еще попросите вашего агента переправить лошадей пароходом прямо в Синди Лу, то это меня устроит еще больше.

— Считайте, что все уже сделано. А сейчас что скажете, если мы спустимся и поглядим на Сапфировое небо?

— С преогромным удовольствием.

— Вы к нам присоединитесь, судья?

— Боже мой, старина, я достаточно насмотрелся на лошадей на берегу, чтобы мне лазить по всему пароходу для того, чтобы еще раз взглянуть на жеребчика, появление на свет которого я даже имел счастье наблюдать. Дайте же мне передохнуть! Ибо я как раз собрался заказать еще один джулеп — ведь никто не может летать с одним крылом. Вы уж с мистером Бачелором простите меня за то, что я не пойду с вами по второму разу.

— А в виде исключения вы собираетесь выпить еще один джулеп и на берегу, верно? Ладно, мы вас прощаем… и присоединимся к вам потом, по второму разу.

Дейнджерфилд поставил стакан на столик и поднялся. Не спеша он прошел между столиками, всякий раз останавливаясь и заговаривая со знакомыми, представляя всем Клайда как своего родственника. Вместо того чтобы выйти на палубу, он направился к кают-компании.

— Давайте-ка по пути заглянем в мою каюту, — предложил он. — Она не такая роскошная, как у вас с Люси, но вполне удобная, как, собственно говоря, и все каюты на «Ричмонде». — Отворив дверь в каюту, которая и в самом деле оказалась просторной и уютной, он добавил: — Присаживайтесь и будьте как дома. У меня здесь припасено немного бурбона судьи. Что-то не хочется готовить джулеп или посылать за ним. А маленький глоточек спиртного никогда не помешает недолгому разговору.

С этими словами он принес бутылку и два стакана, разлил спиртное и уселся рядом с Клайдом за небольшой столик. Смакуя напиток, произнес:

— Должен заметить, что, когда бурбон настолько хорош, я предпочитаю пить его в чистом виде. А как вы?

— Великолепный бурбон, — согласился Клайд. — И честно вам скажу, я действительно еще никогда не пробовал ничего подобного, мистер Дейнджерфилд.

— Мистер Дейнджерфилд? А я с самого начала стал называть вас кузеном Клайдом. Разве это неправильно?

— Более чем правильно. Это… это… — Клайд недоговорил и отпил еще глоток. — Дело в том, просто не знаю, как сказать… Я пока не совсем уверен, что вам захочется, чтобы я называл вас кузеном Стэнардом.

— Кузеном Стэном, — поправил Дейнджерфилд. — У нас в семье давным-давно поняли, что Стэнард — труднопроизносимо. А теперь и вы, разумеется, входите в семью. Но я, кажется, понимаю, что вас беспокоит. Нет, нет, не перебивайте! — Он предупредительно поднял руку, предвидя возражения. — Позвольте мне досказать. Вы, несомненно, подумали, что я вас спутал с кем-то, кто известен как человек… с хорошей репутацией в прошлом. Хочу сказать вам прямо. Черт возьми, я делал все возможное, чтобы попасть на вашу свадьбу, но, раз уж так получилось, что мне не удалось этого сделать, хочу исправить это сейчас. Прямо сейчас! И начну с того, что скажу: я счастлив наконец-то познакомиться с вами, с человеком, женившимся на моей кузине Люси… с человеком, который отправился со своей невестой в первое путешествие по реке.

Несколько секунд Клайд невидящим взглядом смотрел в свой стакан и наконец, по-прежнему не отводя глаз от напитка, медленно произнес:

— Надеюсь, вам никогда не представится случая изменить ваше мнение о том, как вы счастливы, что познакомились со мной. Вы даже представить себе не можете, насколько ваши слова важны для меня.

— Я и не собираюсь менять своего мнения. И, по-моему, я еще способен распознать разницу между ястребом и рабочей лошадью. Кроме того, если нам придется когда-нибудь ворошить прошлое, то у меня у самого совесть не очень-то спокойна. Никто из нас и понятия не имел, какие трудности выпали на долю кузины Софи и Люси… Если бы мы узнали, то у них было бы все, в чем они нуждались. Конечно, вы можете возразить, сказав, что это отчасти и их вина — эта чертовская гордость, помешавшая им дать знать родне, что они нуждаются в помощи. Но в большей мере виновата родня, даже не удосужившаяся поинтересоваться ими. И помочь. А вы это сделали.

— Я не заслуживаю никакой благодарности за это. Я приехал в Сорренто потому, что влюбился в Люси. И, естественно, с тех пор, как я влюбился в нее…

— «Можно давать без любви, но нельзя любить не давая», верно? Да, мне известна эта старая пословица. Но к моему случаю ее применить нельзя. Давно, очень давно я был влюблен в мою кузину Софи. Но с тех пор, как она встретилась с Виргином Кэри, она не посмотрела ни на одного другого мужчину. Кроме того, я был моложе ее, и она относилась ко мне как к родственнику, не иначе. Но для меня все было иначе! Для меня она была самой красивой женщиной на свете, хотя вы, верно, даже и предположить такого не можете, видя ее сейчас, после перенесенных ею горя, страданий и унижений… Вот… во всяком случае, я так никогда и не женился. И после войны так и не съездил в Виргинию узнать, нельзя ли что-нибудь сделать для нее. Я должен возвратиться в Сапфировые холмы как можно скорее, больше я оттуда никуда не езжу… Ну, если не считать разных деловых поездок, связанных с преумножением моего капитала, с продажей сена в Луисвилл и табака в Сент-Луис. — Он с грохотом поставил стакан на стол и с жаром продолжал: — Да одного только взгляда на Люси мне оказалось достаточно, чтобы узнать все, что мне нужно. Ее щеки налились румянцем, в глазах появился какой-то звездный блеск! Она всегда была красивой девушкой, но как бы немного скованной, если вы понимаете, что я имею в виду… не натянутой или напыщенной, а слишком серьезной. Но она была бледна, как полотно, и настолько хрупка, что, казалось, вот-вот переломится пополам. Вы же все это изменили. Конечно, вы нарядили ее в роскошные одежды, украсили великолепными драгоценностями, но, черт побери, ведь и Форрест Пейдж тоже делал это, и постоянно! Он же был богатым человеком, когда началась война, и я тогда видел Люси… она была еще невестой. Но, Боже, какая разница между той Люси и сегодняшней — вы себе представить не можете! Да она просто сияет от счастья… от счастья, которое дали ей вы! Даже если вы ничего больше не сделаете… не важно, что… все равно сразу видно, что вы — человек, на которого можно положиться. По крайней мере таково мое мнение, а я весьма редко ошибаюсь.

— Благодарю вас, — сказал Клайд. — Я… я тоже вижу, что она счастлива. И, разумеется, вы понимаете, как мне не хочется, чтобы случилось что-нибудь, что омрачит или как-нибудь преуменьшит ее счастье. Я буду делать все для Люси, чтобы она была счастлива всегда…

— Безусловно, если бы вы были сами по себе, то располагали бы полной свободой действий и вам не пришлось бы вести себя очень осторожно. Но раз теперь все обстоит как оно есть, то вы не можете себе позволить рисковать, чтобы ваши планы расстроились… Наверное, я говорю сложными метафорами, но я понимаю вас, а вы — меня. И мы, как говорится, доведем дело до конца, понимаете?

Клайд был глубоко тронут, настолько глубоко, что с радостью ушел бы, закончив разговор на этой ноте. Но он понимал, что помимо Стэна Дейнджерфилда с его мнением и чувствами есть и другие люди, с которыми ему придется иметь дело и с чьим мнением считаться.

— Вы говорили, что капитан Нил пригласил нас с Люси за его столик… — начал Клайд.

— Совершенно верно. Я тоже буду сидеть с вами. Я уже закинул удочку Нилу. Когда я ему все объяснил, он признался сначала, что не знаком ни с моей кузиной, ни с ее супругом. Но мы с капитаном уже много лет не разлей вода, и он просто оскорбил бы меня, не пригласив за свой столик мою кузину и ее нового мужа. Посему все договорено и остается в силе, обещаю вам это со всей уверенностью.

* * *

Когда Клайд вернулся в «Старый доминион», то увидел, что Люси уже переоделась к ужину в розовое тюлевое платье в черный горошек, а также приготовила ему нужный костюм. Он заметил, что ее совершенно не обеспокоило его отсутствие, как это было и на «Гонце», и тут ему пришло в голову, что она вообще ни разу не выказала тревоги, не призналась, что догадывается о его знакомстве с Фанчо. Но что сейчас, когда он отправился в бар с ее кузеном, она чувствовала себя совершенно иначе, чем тогда, когда он неожиданно встретился со своим былым знакомцем. Теперь он особенно не вдавался в этот вопрос и не позволял себе тяготиться им, ибо, имея на своей стороне Дейнджерфилда, он мог встретиться лицом к лицу с любой неожиданной ситуацией и позаботиться о себе. Он по-прежнему намеревался однажды все рассказать Люси; а пока, безусловно, она кое о чем догадывается, но не выдает своих чувств, это-то и было самым главным. Дейнджерфилд прав: щеки ее покрыл румянец, а в глазах горели звезды. Она вся светилась от счастья.

С наступлением вечера казалось, что Люси еще больше заискрилась весельем и радостью. В их компании за капитанским столиком кроме Стэнарда Дейнджерфилда и судьи были английский писатель с женой, прославленная итальянская певица, включившая в свое концертное турне Мэмфис и Новый Орлеан, вместе с ней ехала в качестве ее дуэньи престарелая родственница; бывший сенатор из Миссисипи с дочерью, которая, пока не окончилась война, жила во Франции, но вот теперь вернулась домой в Натуез. Обслуживание и decor во всех отношениях были достойны такого выдающегося общества. Этот незаурядный ужин был подан отнюдь не в «пароходном стиле». На столе стояли исключительные по красоте и отделке серебряные приборы с позолотой и выгравированной буквой «К», а роскошный фарфор и хрусталь с такой же точно маркировкой сделали бы честь любому, самому изысканному заведению. С той секунды, как были развернуты накрахмаленные салфетки, начался весьма приятный и непринужденный разговор, который так и струился до тех пор, пока капитан не приказал освободить пространство для танцев. Бывший сенатор сразу же попросил Люси о величайшей чести потанцевать с ним, а Клайд не менее учтиво обратился с тем же к дочери сенатора, подчеркнув свою просьбу изысканным поклоном. Степенные кадрили и лансье перемежались веселыми бодрыми польками и томными вальсами, и вся танцевальная программа завершилась легкомысленным «ручейком». Все в огромной зале пребывали в превосходном расположении духа, а когда прославленная итальянская дива согласилась сесть за рояль и исполнить одну из своих знаменитых арий, то очевидная непревзойденность ее таланта вызвала общий приступ беспредельного восторга.

В заключение капитан, пожелав своим гостям спокойной ночи, тактично заметил им, что надеется за завтраком не увидеть ни одной замужней дамы, а только неженатых джентльменов. Таким образом, Клайд с Люси впервые завтракали в своей каюте вдвоем за столиком с мраморной столешницей, и все было, как Клайд и представлял себе: томно и интимно. Ему даже удалось намекнуть, что им следует воспользоваться ванными для дам и джентльменов соответственно, а также парикмахерской, расположенной неподалеку, после чего они завершили одевание и вышли на палубу.

— Тебе надо обязательно взглянуть на пейзаж. Ты увидишь, как он теперь изменился.

— Как это изменился?

— Ну, мы же находимся очень далеко от берегов, и это естественно, поскольку река здесь намного шире, поэтому теперь кажется, что пароход идет намного медленнее, чем тогда, когда мы шли по Огайо… Хотя, замечу, «Ричмонд» идет с весьма приличной скоростью. И до Мэмфиса у нас не будет продолжительных стоянок в крупных городах. Еще ты увидишь, какие разные Луисвилл и Цинциннати. Видишь, теперь миля за милей идут густые заросли тополей и ивняка. Но почему-то мне этот ландшафт не кажется скучным и монотонным. И никогда не казался таковым. Во всем этом есть какое-то умиротворение — если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Да, я прекрасно тебя понимаю. После обеда я собираюсь с другими дамами отправиться на наблюдательную площадку, чтобы выпить там по чашечке шоколада и посмотреть оттуда на местность. А до обеда ты можешь встретиться с кузеном Стэном и сенатором. Я слышала вчера, когда вы прощались, как сенатор приглашал тебя к себе.

Сенатор пригласил его выпить, английский писатель втянул в беседу о черном табаке, но именно Стэн Дейнджерфилд предложил сыграть в покер и послал Билли за картами и фишками. Стэн сообщил, что за столом их соберется шестеро: сенатор Флетчер, вернувшийся миссисипец; английский писатель, имени которого Клайд никак не мог запомнить; Кларк — «капитан» Кларк, которого Стэн поприветствовал взмахом руки в баре во время их первой встречи с Клайдом и который равнодушно присоединился к другой компании; судья Пейн, сам Стэн и Клайд. Был момент, когда Билли, утратив всю свою невозмутимость, уставился на Клайда. Тот даже не взглянул на бармена.

— Проснитесь, Билли! — проревел «капитан» Кларк. — Вы что, не слышите, что говорит мистер Дейнджерфилд? Нам нужны две новые колоды и коробка фишек.

— Да, да, конечно, сэр, я мигом!

Оцепенелость бармена сразу же исчезла, и, получив желаемое, Кларк передал судье красную, белую и синюю фишки со словами:

— Раздавайте их, у нас такая приятная игра, что, по-моему, господин судья, вы добьетесь успеха… Или, может, мистер Бачелор хочет банковать?

Клайд отрицательно покачал головой, почти рассеянным взглядом наблюдая за тем, как Кларк распечатывает колоды — одну синюю, одну красную. Он сорвал с них упаковку, щелчком выкинул джокеров и начал тасовать. Да, да, карты были крапленые. Клайд сразу определил это по их рубашкам, что видел через стол. Однако Кларк самым честным образом перетасовал их. Возможно, где-то у себя он и скрывал некрапленую колоду, которую мог подсунуть в нужный момент, когда начнется игра. В то же время Клайд прекрасно понимал, что, судя по картам, ему нипочем не выиграть, но одновременно ему хотелось не дать Кларку ободрать как липку кого-нибудь из других игроков.

Игра и сопровождающий ее разговор протекали мирно. Сенатор Флетчер говорил:

— Мне кажется, ничего нельзя добавить к нашему мнению, что французы как нация — аморальны. Но в то же время мы имеем право судить о Франции по откликам посетивших Париж американцев не более, чем наши английские кузины имеют право судить об Америке по тому, что они смогли увидеть в Бауэри.

Судья Пейн извлек из сигарной коробки светлую «кларо». Кларк, держа в одной руке готовую к раздаче колоду, церемонно протянул судье через стол зажженную спичку. При этом он наклонился и уронил несколько своих фишек на пол. После того как судья прикурил, Кларк помахал спичкой, чтобы затушить ее, и нагнулся за фишками. И Клайд понял, что в этот ничтожно короткий момент, когда действия Кларка скрыты от остальных, ибо он шарил под столом в поисках рассыпанных фишек, колода будет заменена на другую, в которой карты уже подобраны в заведомо нужном порядке. То есть будет заменена на традиционную некрапленую колоду шулера.

По рубашкам карт, находящихся на столе, Клайд вычислил, что жертвой для мошенничества избран сенатор Флетчер. Это было понятно, ибо Кларк не знал наверняка, кто такой Клайд Бачелор, что он за птица на самом деле, и посему ни за что не стал бы рисковать надуть его, равно как и избирать своей жертвой одного из тех, кто, видимо, был как бы под защитой — его родственника и друга. Значит, оставались только писатель Гриндл — Клайд наконец услышал его имя, когда к нему обращались остальные — и сенатор Флетчер. Писатель, однако, был слишком неопытным игроком, чтобы завлекать его в распланированную ловушку, посему в качестве жертвы избран сенатор Флетчер.

Клайд заметил, что Флетчер полностью сменил прикуп — получив карты, при помощи которых он побил бы все что угодно, кроме четырех одинаковых или полного флеша. Пейн, Дейнджерфилд и Гриндл остались при своих, Клайд же имел пять неоднородных пик, а Кларк — четверку, пятерку, шестерку и семерку червей. Такой ряд и определял планируемую шулером драму для Флетчера, это было ясно как день. И сенатор, с самого начала имевший почти непобедимый набор, будет разбит наголову. Да и Клайд, наверное, тоже был бы побежден с таким прикупом и такими картами на руках, если бы не был опытным игроком. Флетчер идет в открытую и потом потребует долю выигрыша. Тем временем Кларк, сделав вид, что охвачен тревогой и досадой, и сетуя на скверные карты, с которыми он не имеет права покинуть игру, вынудит обоих своих противников повышать ставки, тем самым они станут продолжать сражаться друг против друга. Когда все деньги окажутся на столе, Клайд с сенатором должны будут не брать прикупа, а остаться при своих; вот тут-то Кларк и сбросит одну из своих пяти карт, но эта карта будет вытянута вместо тройки либо восьмерки червей, давая ему победоносный полный флеш.

Клайд вздрогнул при мысли о долларах, которыми ему придется пожертвовать, но в его взгляде, брошенном на кузена Стэна, была твердая уверенность, когда тот откинул свои карты после того, как сенатор Флетчер выложил на кон сотню долларов со словами:

— Какой-нибудь мелкий чиновник или слабодушный приказчик в магазине для своего же блага вышел бы из игры. Ибо такое называется «Только для мужчин» — сотня долларов, а может быть, и больше…

— Поднимаю еще на сто, — флегматичным тоном проговорил Клайд.

— Для меня это слишком круто, — сказал судья, бросая свои карты на середину стола.

Гриндл, немного поколебавшись, последовал его примеру, а Кларк посмотрел на свои карты с притворным выражением скорби.

— Да, нечего делать зайчишке, пойманному волкодавом, — простонал он. — А бросить я не имею права. Так успокойте же бедного сироту, джентльмены. Я должен объявлять.

Приближался кульминационный момент. Гора разбросанных на столе купюр и фишек росла с каждой секундой. Наконец ставка была объявлена, и Кларк, взяв колоду, повернулся к сенатору.

— Карты? — спросил он.

— Я буду играть этими, — победоносно произнес миссисипец, и Кларк согласно кивнул.

— Не сомневаюсь, вам повезет, — сказал он, затем обратился к Клайду: — Карты?

Вместо того чтобы ответить «остаюсь при своих», Клайд поднял руку с картами прямо к глазам и, отчаянно посмотрев на присутствующих, чуть ли не жалобно воскликнул:

— Боже мой, я пропустил взятку! — и в показном припадке ярости швырнул свои карты к тем, что уже лежали в центре стола, прорычав: — Дайте-ка мне пять новых карт. Придется мне расплачиваться за привилегию взглянуть на другую взятку, хотя у меня нет даже и призрачного шанса что-нибудь поиметь!

Кларк выглядел так, словно подавился сказанным. Заявление Клайда означало, что ни тройка, ни восьмерка червей не помогут Кларку и теперь к нему перейдут две самые высшие карты, — его взятка в результате окажется ничего не стоящей чепухой.

— Я жду, «капитан», — произнес Клайд невозмутимо. — Пять карт, пожалуйста.

С задумчивым видом Кларк сдал карты, при этом бросив прощальный взгляд на свои, а потом проделал свою планируемую игру, перевернув четыре червы картинкой вверх и вытащив пятую карту — трефу, — протянул колоду сенатору.

— Сдавайте мне карту, сэр, — сказал он. — Верхнюю, самую верхнюю, и если с ней все будет в порядке, то игра моя, если же нет… то как нажито, так и прожито, сказал солдат, за одну ночь продувший весь свой месячный заработок — целых семь долларов… Так, так, хорошо, еще одну трефу, будьте добры. Ах, я боялся, что так оно и будет, но, джентльмены, флеш, как видите, не удался…

— Говорил же вам, что я играл «Только для мужчин», — перебил его Флетчер, пододвигая к себе разбросанные карты, фишки и банкноты. — Полагаю, теперь я смогу выкупить закладную, когда вернусь в старую добрую Октиббену. — С этими словами он стал пересчитывать свой выигрыш.

Клайд поднялся из-за стола.

— А я-то надеялся, что и мне кое-что перепадет, — признался он, согретый взглядом понимания — и восхищения — со стороны кузена Стэна. — На то, что сейчас лежит перед сенатором, я мог бы купить для миссис Бачелор очень даже славную безделушку.

— Давайте не будем прерывать игру… Вы не можете бросить ее сейчас и уйти, — с тревогой в голосе заговорил Кларк.

— Все мы иногда попадаем впросак, — усмехнулся Дейнджерфилд, тоже вставая и дружелюбно похлопывая Клайда по плечу. — Полагаю, мы достаточно наигрались. К тому же я собираюсь спуститься — взглянуть, как там обходятся с моим Сапфировым небом. Кто-нибудь желает ко мне присоединиться?

Клайд изо всех сил старался скрыть радостное ощущение от результата игры. Конечно же, Кларк никогда не узнает, действовал Клайд рассчитанно или просто на этот раз карты сложились не так, как ему нужно. И поэтому он не сумеет понять, что произошло в действительности. Однако, выходя вместе с кузеном Стэном из бара, Клайд посмотрел в зеркало и увидел в нем отражение Билли, стоявшего к ним спиной. Под крашеными усами бармена сияла широкая и ехидная усмешка.

* * *

Ко всеобщему сожалению, знаменитая певица сошла в Мэмфисе. И, к огорчению, тоже всеобщему, судно покинули сенатор Флетчер с дочерью, высадившиеся на берег в Натуезе. Но, в конце концов, Натуез находился не так уж далеко от любого места в Луизиане, и они всегда, когда захотят, смогут посетить ту или иную плантацию. Все, что предстало взорам пассажиров как Натуез, было лишь рядом кирпичных домов, стоящих впритирку друг к другу, словно ступеньки вдоль круто поднимающейся дороги, вырезанной в утесе. Клайд сказал Люси, что это пригород Натуез-под-Горой, а сам город с реки не виден, ибо расположен за вершиной утеса. Как узнала Люси впоследствии, Батон-Руж тоже был выстроен в скале. Основные достопримечательности этого города ей удалось увидеть, и среди них — полуразрушенный замок в псевдонорманнском стиле, где до войны располагалось законодательное собрание. Замок был виден с реки довольно отчетливо. На фоне горизонта и равнины, расстилающейся позади покрытых туманом болот, это зрелище было просто захватывающим. Люси стояла на палубе, о чем-то оживленно болтая с кузеном Стэном, а Клайд тем временем сошел с парохода на берег, чтобы телеграфировать об их скором прибытии в Синди Лу. Уходя, Клайд услышал, как Дейнджерфилд сказал Люси:

— Это значит, дорогая, что он устраивает тебе королевский прием. Воображаю, какое это будет зрелище, особенно увиденное с «Ричмонда»!

— Почему бы тебе не сойти с нами и не разделить этого удовольствия? Ты же знаешь, тебе будут рады.

— Потом, дорогая, позднее, — с улыбкой ответил Дейнджерфилд. — Я все продумал. Конечно, это было бы прекрасно. Но зачем я вам нужен в первую ночь в вашем новом доме? Не будь глупенькой, Люси!

Клайд не слышал конца разговора и позже спросил Люси, о чем она беседовала с кузеном Стэном, когда он уходил.

— Он сказал, что души во мне не чает… что, поскольку у него нет своей дочери, то ему бы очень хотелось, чтобы ею стала я. Я была так тронута этим, Клайд! Ведь он говорил это искренне!

— Не сомневаюсь. Я тоже весьма тронут.

— А потом он сказал еще кое-что. Он сказал: «Мне нравится твой муж. Очень нравится. Конечно, поначалу я готов был принять его в семью только из-за тебя. Но теперь с радостью его принимаю уже по собственному желанию. На этот раз, Люси, ты обрела настоящего мужчину. Он никогда не подведет и даже ничем не разочарует тебя. Само собой разумеется, ты тоже никогда не подведешь и не разочаруешь его». Вот так-то.

— И что ты ответила? — проглотив знакомый комок в горле, с трудом произнес Клайд.

— Я ответила, что он прав. И еще я сказала, что знаю: теперь все беды, неудачи и разочарования моей жизни остались позади. И навсегда.

* * *

Была почти полночь, когда «Ричмонд» прошел излучину и всеобщему взору внезапно открылся дом в Синди Лу. От бельведера до самого фундамента в каждом окне горел свет, а вдоль перил огромной винтовой лестницы светились небольшие фонарики. Эта величественная лестница вела с галереи прямо в парк. По обеим сторонам спускающейся уступами дороги между домом и берегом стояли негры батраки, высоко держащие в руках факелы. Их яркий свет пересекался и смешивался со светом от сигнальных фонарей, установленных вдоль трапа. Когда Люси ступила на берег, учтиво поддерживаемая под руку капитаном Нилом, она на миг остановилась, восхищенным взором окинув открывшееся ей зрелище. Ее молчание говорило само за себя и было много выразительнее восторженного восклицания при виде такого чуда. Потом, по-прежнему не произнося ни слова, она повернулась и посмотрела на величественный узор, создаваемый мерцающими огоньками, которые очерчивали ходовую рубку и палубу «Ричмонда», словно крошечные светлячки. Клайд не посмел нарушить словами этот волшебный момент. Но наконец ее сверкающий от восторга взгляд встретился с его глазами, и в нем Клайд прочитал единство их мыслей: земля и река, судно и дом — все это было частями одного-единого целого, равно как и частями их взаимной любви и обеих их жизней.

 

5

«Ричмонд» издал последний, протяжный, предупредительный гудок, капитан Нил вернулся на мостик, гребные колеса начали вращаться, и величественный пароход медленно заскользил прочь, отражаясь многочисленными огнями в темной воде.

Клайд и Люси провожали взглядами клубящийся столб дыма из трубы «Ричмонда», настойчиво продвигавшегося вперед, пока тот не скрылся из виду. Волшебный миг завершился. Клайд повернулся к встречающим их неграм и поприветствовал их.

— Добрый вечер, — бодро начал он. — Мисс Люси… миссис Бачелор и я рады видеть всех вас. Однако только утром вы сможете поближе и получше познакомиться с ней. А пока… — Он повернулся к Люси. — Ты извини меня, дорогая, но мне надо распорядиться насчет багажа. — Затем, повысив голос, позвал: — Джек, ты где, Джек?

— Здесь, сэр! — раздался из темноты низкий мелодичный голос.

— Тогда подойди сюда, — произнес Клайд. Он отвел слугу к нагромождению тюков, саквояжей, чемоданов и сумок, выгруженных носильщиками с «Ричмонда», и оттуда его голос слышался, как еле различимое бормотание. Он был уверен, что до Люси не долетает его взволнованный шепот, когда обращался к слуге: — Джек, быстро отвечай, прибыли ли лошади? Ты только кивни, если да, или помотай головой, если они еще не прибыли. — И когда Джек произвел желанный жест, сопровождаемый искренней широкой улыбкой, Клайд вернулся к Люси и, нежно взяв ее под руку, горячо проговорил: — Пойдем, дорогая! Я просто не могу дождаться, когда наконец-то перенесу тебя через порог на руках!

* * *

Когда он опустил ее на пол в гостиной, которая была не тускло освещена, как в первое его посещение, а залита светом всех хрустальных люстр, так что колоннада и украшенные фресками стены прямо-таки переливались всеми своими красками в этом сверкании, Люси восторженно оглядела залу и сказала, что она как никогда уверена в том, что Клайд намерен поселить ее в волшебной стране. Тут Клайд сообразил, что Люси страшно устала. И предложил ей не осматривать сейчас весь дом, а сразу же отправиться наверх, куда он ее отведет спать, а уж наутро они вместе могут устроить «инспекционную прогулку» и по дому, и по окружающему его парку. Она охотно согласилась, сказав, что такой великолепный план ее абсолютно устраивает. Белла приготовила ей огромную мраморную ванну, которой Клайд особенно гордился, и вскоре Люси уютно устроилась среди подушек на гигантской постели с балдахином из голубого атласа.

Клайд не сожалел о том, что усталость Люси стала поводом для отсрочки, ибо предвидел это. Он приготовил все очень тщательно, так, чтобы все его расходы наилучшим образом оправдались. Он установил красивые книжные шкафы и решил предупредить Люси, что намеренно не полностью заставил их книгами, так же поступив и с другой обстановкой: он хотел окончательно убедиться в том, что ей не захочется привезти сюда что-нибудь из Сорренто. Поэтому утром он почувствовал огромное облегчение, когда Люси, лишь мельком взглянув на огромную квадратную комнату, расположенную слева от главного входа, сказала ему, что у них еще будет уйма времени обсудить все, если что-то не так. Потом они вернулись в холл и прошли на галерею.

— Какая красота! — восторженно воскликнула она.

И в самом деле, вид с галереи открывался изумительный: газоны аккуратно подстрижены, фонтаны играют многоцветными струями, деревья и кусты стоят стройными рядами, цветы неспешно распускаются, хотя еще не пришло время пышного цветения, природа словно предвидела появление хозяйки. Люси захотелось пройти из парка во фруктовый сад, а оттуда она направилась в конюшню. Лошади, которых Мойс Ривера доставил в целости и сохранности на полных парах, уже стояли там, и их одну за другой выводили для восторженной инспекции Люси. Она прошептала Клайду свои сожаления о том, что теперь ей нельзя выезжать верхом. К счастью, она не могла тогда предвидеть выкидыш, который случится в самом начале будущего года и временно омрачит ее счастье, надолго ограничив ее деятельность на открытом воздухе.

А пока Люси весьма интересовало и занимало исправление несоответствий и упущений в содержимом библиотеки. Красивые книжные шкафы были заполнены наскоро, и Клайд сразу понял, что их недостаточно. Миссис Кэри считала, что Люси имеет полное право взять из Сорренто все отцовские книги, а книги, принадлежавшие полковнику Пейджу, должны быть сохранены для Бушрода, настаивала она. В свой выбор Люси включила не только классические романы, пьесы и новеллы, что читал ей когда-то вслух долгими зимними вечерами еще дедушка, но и «Медицинскую энциклопедию», с которой ее постепенно знакомила мать, а также книгу стихов Байрона, еще не прочитанную ею, и несколько книг по праву, каких она никогда не читала. Она любила рассматривать старинные толстые тома с корешками из телячьей кожи или замши, стоявшие на красивых полках. Они с Клайдом просто обожали эту огромную квадратную залу, откуда убрали игорный стол — Люси постепенно заполнила ее гигантским глобусом, строгими мраморными бюстами и старинными гравюрами. Клайд не меньше Люси гордился их библиотекой, внимательно следил за книжными распродажами (часто результатом растраченного состояния) и, действуя согласно советам Люси, приобретал там всякие вещи для пополнения ее коллекции. Все эти приобретения делались продуманно и со смыслом. Проходило время, сменялись времена года, но Клайд так и не завершил мечты строителя этого дома, который, по словам Доротеи, собирался сделать из него центр наслаждений и развлечений, и не только для его хозяев, но и для всех их друзей.

Дело в том, что в начале супружеской жизни у четы Бачелоров было не очень-то много визитеров. Правда, довольно часто у них на несколько дней останавливался кузен Стэн, обычно проездом по пути в Кентукки. Он всегда привозил с собой атмосферу бодрости, веселья и бочки с бурбоном судьи Пейна. Не менее часто в гости приезжали капитан Нил и офицеры Люси Бачелор и ее пароходов-сестер, построенных вскоре после Люси — Кэри Пейдж и Софи Пейтон. Однако единственной дамой, живущей в непосредственной близости и относившейся к Люси как к самой близкой подруге, была миссис Сердж. Она часто навещала их. Но Люси недостаточно свободно говорила по-французски, хотя писала и читала отменно. К тому же Люси прекрасно понимала, что барьер между ней и соседями автоматически воздвигает ее принадлежность к англиканской, а не к католической церкви. Да и сложный период реконструкции не располагал к веселым праздничным встречам и взаимному хождению в гости. Все это скорее забавляло, нежели огорчало Люси, и она снисходительно улыбалась тому, что креолы считают себя стоящими на более высокой социальной ступени, чем род Кэри. Если же она и тосковала по более частому дружескому общению, к которому привыкла в Виргинии, то никогда не высказывала этого вслух, посему Клайду и в голову не приходило, что она иногда скучала. Она вела себя так, словно ей вполне хватает его общества, а его любовь совершенно удовлетворяет ее. Как условились раньше, кузина Милдред Каски привезла в Луизиану обоих детей, как только молодожены окончательно обосновались; однако, возвращаясь в Виргинию после продолжительных визитов в Синди Лу, Милдред увозила с собой Бушрода. И так случилось, что он бывал в Синди Лу сравнительно редко. С общего согласия было решено, что ему лучше посещать виргинскую школу, где он сможет получить более полное образование, а в Синди Лу он будет приезжать в гости на каникулы. Однако большую часть каникул мальчик проводил в Сорренто, что было вполне естественно, если учесть, что Сорренто когда-то станет его собственностью, в связи с чем ему надо познакомиться с ним как можно лучше. Поэтому иногда мать, сестра и отчим месяцами не видели его.

По-видимому, Люси не беспокоило это, ибо она никогда ничего не говорила по поводу долгого отсутствия сына, а для Клайда ничего не могло быть лучше, нежели проживание Бушрода в Виргинии. Это его вполне устраивало. Мальчик довольно быстро избавился от своих не совсем приятных привычек: он больше не хныкал и не дулся, а его манеры стали чрезвычайно приличными для его возраста. Землисто-желтый цвет лица, бывший у него в раннем детстве, теперь сменился благородной бледностью, что придавало его и без того приятной внешности некое драматическое очарование. У него были темные проницательные глаза, выразительный рот и внимательное выражение лица. Высокий и стройный, он был исключительно пропорционально сложен и, несмотря на подверженность лени, превосходно играл в теннис, ездил верхом с беспечностью прирожденного наездника и танцевал почти с профессиональным совершенством. Учился он не блестяще, но вполне удовлетворительно и, не будучи особенно популярным среди однокашников своего пола, пользовался огромным успехом у их сестер, чьи родители по некоторым причинам, каких они не собирались объяснять, относились к нему с меньшим восторгом. Бабушка души в нем не чаяла, мать снисходительно относилась к его провинностям, и только Кэри никогда не чувствовала к нему должного уважения, которое, как правило, младшие сестры испытывают к старшим братьям, а также между Бушродом и Клайдом по-прежнему не было взаимопонимания.

А вот Кэри к своему отчиму относилась совершенно иначе, нежели к брату. В известном смысле она была ему даже большим другом и компаньоном, нежели Люси, ибо малышка просто ходила за ним по пятам, пока мать тщательно приглядывала за прислугой и вообще занималась огромным домом; когда же Кэри стала постарше, она начала ездить с Клайдом верхом повсюду, куда бы он ни направлялся — объезжать плантацию или просто прокатиться по берегу реки. Люси больше не ездила верхом. Она с самого начала отказалась от этого: несмотря на мнение врача, что вряд ли еще сможет иметь ребенка, она все же надеялась подарить Клайду его собственного сына. Однако ее надежды оказывались тщетными… Она еще долгое время цеплялась за них, и вновь повторяющиеся разочарования были единственной тучей, омрачавшей ее счастье, а она не могла и не хотела терпеть над собой ее постоянную тень. Врач рекомендовал ей совершенно отказаться от поездок верхом: в основном, ее здоровье было в порядке, таким оно и останется, если она не будет утомляться. Но, управляя даже не норовистой, а послушной лошадью, она очень легко может устать, поскольку поездки верхом слишком тяжелы для ее ограниченных сил.

Поэтому с Клайдом повсюду ездила Кэри. Он рассказывал ей о местных событиях, об управлении Синди Лу; он знакомил ее с землей, с ее традициями, когда они объезжали урожаи вдоль полос, разделяющих поля. Клайд брал с собой Кэри на пробные дамбы, которые возводились, чтобы защитить поля от весеннего половодья. Было очевидно, что он безумно любит девочку. В самом деле, ему никогда не надоедало прогуливаться вместе с ней по округе, разглядывая то и дело меняющуюся панораму ландшафта, открывая ребенку секреты местности, указывая на ее великолепия. И действительно, вдвоем они всегда обнаруживали что-нибудь удивительное, что-нибудь необычное, чтобы потом вместе же обсудить увиденное…

Разумеется, осенью их внимание часто привлекал сахарный тростник, на который они смотрели, чуть ли не затаив дыхание, временами издавая восторженные возгласы при виде рядов высоченных стеблей, падающих на землю под ударами сверкающих ножей. Позже, в середине декабря, когда приближалось время помола, их внимание переключалась на черный табак. Для Кэри черный табак являл собой самое интересное, во всяком случае, был намного более захватывающим зрелищем, нежели сахарный тростник, и девочка наблюдала за черным табаком с самого посева до его уборки.

Девочку интересовало все. Она выискивала любые предлоги для того, чтобы зайти на склад, причем по нескольку раз на дню — понаблюдать, как пакуется табак после обработки прессом. То и дело слышалось: «Ну, пожалуйста, папочка! Ну, можно мне посмотреть?!» Правда, иногда Клайд отказывал ей, но все же чаще Кэри добивалась своего. Ведь он души в девочке не чаял и не мог отказать ей ни в чем.

* * *

Источником бесконечной радости для маленькой Кэри были также дикие животные, водившиеся в окрестностях. Клайд не мог сам как следует ознакомить Кэри со всеми этими птичками и зверушками, поскольку родился и вырос не в сельской местности, однако он прилагал всяческие усилия, чтобы узнать о них от Люси, соседей и негров, и потом с гордым видом передавал новообретенные познания Кэри. Он делал это, как только узнавал что-либо новое.

Но больше, чем звери и птицы, изумляли Кэри человеческие существа, обитающие здесь. Например, Моппи, сморщенная негритянка, всегда носившая бесформенное одеяние из ситца и три шляпы, насаженные друг на друга. Всякий раз, когда Моппи встречала Клайда с Кэри на берегу, она срывала с головы сразу две шляпы, переворачивала их и протягивала одну Клайду, а вторую Кэри, при этом произнося только: «Подайте!» — каким-то льстивым, вкрадчивым голосом. Клайд всегда бросал в протянутую ему шляпу серебряный доллар, а другой доллар протягивал Кэри, чтобы та могла подать его Моппи. И тогда костлявая негритянка бормотала благословения, которые должны быть ниспосланы на их головы, и приговаривала, что все ее заклинания — истинная правда и непременно сбудутся.

Кроме Моппи с ее тремя шляпами была еще некая Милли Сью, настолько же толстая, насколько Моппи — худая. Милли никогда ничего не клянчила и всегда держала в огромной черной руке маленький белый цветочек. Милли Сью была замечательна тем, что могла обойти многочисленные пчелиные улья и ни разу не быть ужаленной. К пчелам она обращалась не иначе, как «мои маленькие родственнички». Иногда Клайд с Кэри заходили в хижину к Милли, чтобы узнать, будет ли она собирать у своих пчелок мед пальмы сабаль, и если получали утвердительный ответ, то просили Беллу испечь кукурузные оладьи на завтрак. Ведь ничто в мире не может сравниться с кукурузными оладьями, политыми медом.

Еще они часто встречали на берегу торговку лекарственными травами тетушку Вики, которая собирала листья сассафраса, а потом толкла их у себя в хижине, предварительно высушив в тени. Еще она искала на болотах всякие травы, а из них варила лекарственные отвары, весьма высоко ценящиеся в округе. Кэри была очень здоровой девочкой, но в редчайших случаях ее недомогания тетушка Вики немедленно приходила в Синди Лу с каким-нибудь из своих отваров, и Люси, не колеблясь, поила им дочку. Эти отвары не приносили ей ничего, кроме пользы, и всегда помогали.

Люси совершенно не старалась оберегать Кэри от шумной и суматошной жизни, происходящей вокруг, и Клайда это радовало. Девочка непринужденно чувствовала себя среди женщин, набивающих матрасы черным мхом, готовящих еду или гладящих тяжелыми утюгами одежду. Еще свободнее ощущала себя Кэри среди их детишек. Она любила играть с негритятами, резвящимися прямо на земле пыльных дворов, и они отвечали ей такой же любовью. А появление на свет каждого нового розово-коричневого ребенка приводило Кэри в неистовый восторг, хотя ее неизменно озадачивало, что их матери бывали подчас не очень-то довольны этим прибавлением, не говоря уже о случае, когда Ма Лу, четырнадцатилетняя дочка Джинни Лу, делавшая восхитительных сахарных лошадок для всех ребятишек округи, внезапно явилась домой с малышом. Тогда Джинни Лу долго ворчала, как это плохо, что Ма Лу нашла в кустах мальчика, но что поделаешь, в наше время все девушки — грешницы.

— Моппи, наверное, тоже пожелала счастья Ма Лу, — с завистью сказала Кэри Клайду. — Но уж точно — она пожелала ей счастья большего, чем мне. Мне ведь так сильно хочется братика! И я ищу, ищу его в кустах и никак не найду там никакого ребеночка. Ничего, в следующий раз, когда я встречу Моппи…

* * *

В отличие от Клайда, Кэри любила землю, ее урожаи и все, ее населяющее, намного больше, чем реку. Клайд мог бы, конечно, научить девочку любить и реку, если бы чаще и подробнее рассказывал о ней или однажды взял бы Кэри с собой в одну из поездок на пароходе, чтобы показать все красоты и чудеса реки. Но он все еще помнил ту, довольно безобидную историю во время своего свадебного путешествия, которая, однако, могла иметь нехорошие последствия. Поэтому не хотел рисковать, чтобы не состоялись какие-нибудь неожиданные встречи или открытия и, не дай Бог, у Кэри не появились какие-либо подозрения. Даже по прошествии стольких лет Люси никогда ни о чем не вспоминала, однако он прекрасно понимал, что она о чем-то догадывается. И он был благодарен Господу, что Кэри полностью доверяет ему и с ней уж ему никогда не выпадет подобного испытания. Когда отмечался первый рейс Люси Бачелор, Кэри не исполнилось еще и трех лет. Она была слишком мала, чтобы принимать участие в торжествах по поводу спуска Люси. Но ее взяли на борт полтора года спустя, когда на воду спустили Кэри Пейдж. Шлюпки были разрисованы огромными павлинами, на ветру гордо трепетали флаги, а приход Кэри был возвещен выстрелом из пушки. Такова была ее первая остановка в Синди Лу. Все было весьма зрелищно, почти театрально. Кэри тогда даже сделала малюсенький глоточек шампанского из чаши, из которой потом пил капитан, а затем и все присутствовавшие на празднике. Однако спустя несколько лет Кэри призналась, что все происходившее тогда было для нее лишь страшным смешением шумов, радостных восклицаний и колокольного звона. Это единственное, что ей запомнилось из праздника. Когда же пароход подошел к берегу под восторженные вопли веселых пассажиров и команды, Кэри, до смерти уставшую, водили по пароходу из одного конца в другой. Но ничего, кроме этой страшной усталости, она не запомнила. Потом, когда спустя два года на воду спустили Софи Пейтон, в центре всеобщего внимания оказалась не Кэри, а ее бабушка. Большинство гостей казались Кэри глубокими стариками, и она удивлялась их безудержному веселью, хотя смутно догадывалась, что, наверное, так оно и должно быть…

Втайне Клайд одобрял такую реакцию дочери, поэтому впоследствии прекратились веселые высадки на берег и помпезные спуски на воду, ибо его интерес переключился с плавучих дворцов на буксирные суда и баржи, а они не нуждались в рекламе. Когда менялись какие-либо условия, Клайд всегда поступал только так, чтобы было выгодно лично ему, и, хотя он уже построил и запустил три превосходнейших парохода, ставших самыми прославленными на Миссисипи, и делал на них огромные деньги, несмотря на расширение сети железных дорог и мрачные предсказания его потенциальных противников, он всегда был готов переключить свое внимание на какую-нибудь иную форму транспортировки по реке. В результате он основал внутригосударственную судоходную компанию, назвав ее «C&L», вкладывая деньги в новую флотилию пароходов, ходивших под флагом его дома; кроме того, он открыл весьма солидный офис в Новом Орлеане, близ набережной Бьенвилль-стрит, где находился целый штат сотрудников: начальник порта, стюард, бухгалтер и целый сонм канцелярских работников. Выгода от этого предприятия, как и от всех предыдущих, сказалась немедленно и была весьма впечатляющей. И когда начали прибывать огромные партии товаров и продуктов — таких, как зерно из Миссурийского речного бассейна, железо и уголь из Питтсбурга, хлопок с Юга, — он по-прежнему сбивал цену железнодорожникам, получая огромную процентную прибыль.

Хотя периодически в Новом Орлеане требовалось его личное присутствие, Клайд почти всеми делами новой компании управлял из Синди Лу. Кабинет, примыкающий к бывшей игорной зале, был вполне просторен для ведения дел и оборудован должным образом: шведское бюро, весьма вместительный сейф и множество стульев. Кроме того, первый этаж помимо различных помещений, переоборудованных Клайдом для особых нужд, а также прачечной, винного погреба и чуланов включал в себя еще и четыре спальни, ванную и гостиную, вполне подходящую для приема деловых посетителей. Клайд мог вызывать к себе своих подчиненных в Синди Лу, когда ему заблагорассудится, зная, что все будет сделано как надо и при этом ничем не нарушатся уединение и покой Люси. Это устраивало его как нельзя лучше. Он был удовлетворен своими последними успехами, и в то же время ему все меньше и меньше хотелось даже на короткое время покидать дом и семью. И чем реже Кэри видела баржи, буксиры и работающих на них людей, тем больше он радовался.

С годами он все серьезнее убеждался в том, что его умолчание и сомнения в отношении собственного прошлого были очень мудрыми. Наверное, менее мудрым было выражать сомнения по поводу целесообразности новых дамб. Однажды весною он спонтанно высказал свои тревоги.

— Эти дамбы, наверное, великолепные штуки, — проговорил он, покачивая головой и вглядываясь в заросшую клевером дамбу. — Но, боюсь, и у них свои изъяны. Сейчас, весною, когда река разливается, это происходит постепенно, к тому же она разливается не очень сильно. Никогда еще не было большой глубины. Но со временем она поднимается все выше и выше. И если дамба прорвется — а это непременно случится рано или поздно, — то опасность и вред будут весьма велики.

— Как это дамба прорвется?

— Всегда есть опасность, что образуется брешь в дамбе, то есть большая трещина, куда с силой направятся турбулентные воды и, пройдя через эту брешь, растекутся по всей местности. Причем растекутся стремительным потоком. С тех пор как мы тут живем, такого пока не случалось, и надеюсь, что не случится. Однако мне бы хотелось быть более уверенным в этом.

— А что такое тур-бу-лент-ные, папа?

— Ну, стремительные… необузданные. Когда вода становится безудержным потоком, водопадом. Такое может случиться после очень холодной зимы, когда с севера пойдет много талых вод и река раздуется до ненормальных размеров.

— Никогда не подумаешь, что эта река может стать тур-бу-лент-ной, ведь правда? Она выглядит такой спокойной и плавной.

— Да она такая и есть сейчас. Но стоит поставить дамбы, и начинаются беспокойства. Там множество всяких трещин, прорывов, а часто и вовсе заболачивается, зарастает мхом, ну и тому подобное. Вообще на этой реке много всякого случалось, в том числе и несчастий. Раньше, давным-давно, на красивые пароходы нападали банды пиратов, кочевавших по реке. Они подкрадывались на яликах, отнимали у пароходного казначея сейф, а у пассажиров — золото и драгоценные украшения.

— О папа, как интересно! — Кэри восторженно смотрела на Клайда. — Ты хочешь сказать, что и вправду были речные пираты? И что все это не сказки? Белла мне тоже рассказывала о пиратах, но я посчитала все ее рассказы выдумкой.

— Не знаю, что тебе рассказывала о них Белла, но речные пираты в самом деле были. Безжалостные, очень злобные, и, наверное, стоило огромных трудов избавить от них реку. Ведь скрывались они на болотах или небольших островках. И могли там прятаться подолгу. Но в конце концов капитаны пароходов стали устанавливать на полубаках небольшие пушки, и благодаря этим мерам пиратство резко пошло на убыль. В свое время все эти негодяи разбежались, если не были схвачены или убиты.

— Белла рассказывает, что были пираты, которые убивали людей. Она говорит, что они даже потрошили своих жертв, чтобы бедняги, когда их потом топили, опускались на дно реки. Говорит, что был такой пират по имени Маррелл: он хвастался, что никто из ограбленных им людей никогда больше не показывался на реке и не мог давать показания в суде.

— Надо мне побеседовать с Беллой насчет историй, что она рассказывает тебе, — сердито проговорил Клайд.

— О папа, пожалуйста, не надо! Ну, пожалуйста!

— Кэри, я…

— Но, папа, ты же сам только что сказал, что эти пираты были по правде! Неужели ты никогда не слышал о мистере Маррелле?

— Да, разумеется, я о нем слышал.

— Ну, вот видишь! Так расскажи мне о нем!

— Он весьма прискорбно закончил свою жизнь, чего вполне и заслужил. — Клайд старался говорить как можно серьезнее. — Он был очень хвастлив и хотел удивить историями из своего грозного прошлого одного новичка, недавно вступившего в его банду. На самом же деле этот новичок был переодетым сыщиком. И выдал его властям. Маррелла осудили за кражу рабов и посадили в тюрьму. Там он заболел чахоткой и умер еще совсем молодым человеком.

— Да, но разве прежде он не прожил потрясающую жизнь? С опасностями и приключениями? Разве он не плавал по реке на пароходах, выдавая себя за другого человека? Ведь он все время маскировался! А разве он не путешествовал в Мексику?

— Да, конечно. Но, как я уже говорил…

— Ведь он воровал золото и драгоценности, верно? Не только рабов! Белла рассказывает, что он вел удивительную жизнь, имея такие огромные деньги! Она говорит, что их у него было так много, что он никогда не смог бы их потратить, сколько бы ни прожигал. И еще она говорит, что часть этих денег он где-то спрятал. Она говорит, что он закопал свои сокровища прямо здесь, в Синди Лу!

Кэри смотрела на отчима искрящимися от веселого восторга глазами, и в ней не было ни капли страха или ужаса. Клайд, проклиная себя за то, что, сам заговорив о пиратах, только добавил красок к россказням Беллы, попытался изменить тему:

— Ну, насчет добычи пиратов всегда ходили всевозможные легенды. А неграм очень нравится приукрашивать их. Но на твоем месте я бы не стал начинать раскопки, чтобы найти эти сокровища, Кэри.

— Значит, тебе тоже известно об этом, папа?

— Да. И я даже слышал о том, где, предположительно, они закопаны. Вон там — в самой дальней части плантации, где очень много гравия и поэтому земля совершенно неплодородная.

— А почему бы нам не пойти туда и не раскопать этот клад?

— Мы могли бы, конечно, но у нас ничего не выйдет, если не считать того, что мы доработаемся до боли во всем теле. Ведь нам придется снимать огромный пласт гравия, прежде чем мы докопаемся до чего-нибудь.

— Ну, если тебе не хочется копать, то почему бы мне самой этого не сделать?

— Да нет, я вовсе не возражаю. Ты же знаешь, мы с тобой везде вместе. Но вот что я тебе скажу: как-нибудь, когда я не буду очень занят с урожаем сахарного тростника, а ты не станешь подлизываться, чтобы я взял тебя с собой на табачный склад, мы отправимся к этому гравию. Я буду сидеть и покуривать, а ты тем временем будешь копать. Если доберешься до спрятанного клада, найдешь его, то можешь взять себе весь до капельки. Ну, как тебе такая сделка?

— О папа, это прекрасно! Мне так не терпится начать!

Уже через неделю Кэри удалось уговорить Клайда отвести ее к этому гравию. Но не прошло и часа раскопок, как она была готова признаться, что устала и с удовольствием отправилась бы домой выпить чаю, — они ведь могли бы прийти сюда еще раз. И они действительно приходили еще два или три раза. Со временем эти экскурсии становились все реже и реже, и после того, как в один из своих нечастых приездов над ними начал посмеиваться Бушрод, Кэри отказалась от этой затеи. Иногда они с Клайдом касались темы сокровищ, но полусерьезно. Кэри стали интересовать более жизненные материи, она почувствовала свою косвенную ответственность за то, что отчим и мать живут в уединении, которое, в свою очередь, находят весьма приятным. Но Кэри считала, что ей надо срочно принимать какие-то меры.

Когда ей исполнилось десять лет, она стала посещать школу при монастыре Святого сердца, расположенном неподалеку от реки. И с той же легкостью, с какой она покорила сердце Клайда, очаровала своих учителей и соучениц. Вскоре Кэри свободно и непринужденно разговаривала по-французски, так же свободно, как и по-английски, ходила в гости к школьным подругам, проживающим на плантациях по соседству, навещала и плантации, расположенные довольно далеко. Вполне естественно, что эти визиты надо было возвращать; и хотя многие из самых консервативно настроенных креолов еще сомневались, принимать ли гостеприимство чужаков, их дочери и сыновья, наведывающиеся в Синди Лу, возвращались оттуда такими сияющими от радости, что заставляли своих родителей искренне завидовать им.

Как они хорошо провели время в доме Кэри! А ведь и вправду! Там теннисный корт, поле для крокета, там можно сыграть в воланы и много-много другого! А после игры они пили чай. Чай, а не кофе! И вообще миссис Бачелор пьет чай каждый день, а не только когда у нее гости. И если хорошая погода, то пьет его на террасе, если же плохая — то в гостиной. А во время еды ты видишь, как рядом разгуливают павлины. И громко, пронзительно и противно кричат. А иногда они подскакивают в воздухе, распустив свой огромный великолепный хвост. А как-то их видели сразу, наверное, восемь или десять штук, они с горделивым видом расселись на цистерне. А ночью они сидят на деревьях, и у тебя возникает какое-то странное чувство, что с наступлением темноты они становятся белыми и похожими на привидения. По крайней мере негры утверждают, что привидения похожи на них. И вообще все это ерунда, будто павлины — к несчастью. Миссис Бачелор делает из оброненных ими перьев веера, расставляет их огромными пучками в вазах, которые стоят на камине в гостиной, и вообще она бы не стала этого делать, если бы павлины приносили неудачу в Синди Лу! Она очень красивая леди и всегда очень вежлива со всеми. И такая милая! А мистер Бачелор тоже веселый и бодрый. Когда полил дождик и нельзя было играть в теннис или кататься на лошадях, он повел всех в огромную залу, где они играли в домино, а потом он показывал карточные фокусы. Он знает их так много, и они страшно здорово у него получаются! А потом был роскошный ужин с устрицами, салатом из цыпленка, домашнее печенье, сладкие булочки, все виды бланманже и разных кремов, и даже мороженое, и по меньшей мере три вида пирожных! В Синди Лу десять домашних слуг, и по ним даже не видно, что они много трудятся и поздно кончают свою работу. А иногда это бывает очень поздно, если почти до утра гости танцевали в огромной зале, освещенной разноцветными фонариками, и, конечно же, было очень весело! А Кэри просто волшебно танцует…

Клайд представлял себе родителей, которые с затравленным видом и поджатыми губами выслушивали все это, и если это были люди строгих правил, то, наверное, они позволяли себе замечания о тех, у кого теперь много денег, и о сомнительном источнике этого состояния. Клайду доставляло немалое удовольствие сознавать, что эти крепкие орешки понимали: рано или поздно им придется разрешить своим детям гостить в Синди Лу, если они хотят спокойной жизни. Еще большее удовольствие он получил, узнав о том, что в то время, как они продолжали колебаться и сомневаться, их кулаки непроизвольно сжимались.

В 1884 году в Новый Орлеан прибыли дочери генерала Ли, чтобы присутствовать на открытии монумента отцу и на карнавале. И вдруг, беседуя с кем-то из сопровождающих почетных гостей, когда наступило временное затишье, одна из дочерей генерала неожиданно задала ошеломляющий вопрос, поставивший многих в тупик:

— А я надеялась встретить здесь мисс Кэри Пейдж. Вы, разумеется, знакомы с ней?

— Боюсь, что нет. Но, конечно же, это необходимо сделать. Как зовут ее отца?

— Ее отец скончался. Это был полковник Форрест Пейдж, один из выдающихся сподвижников моего отца. Да, действительно, он отдал свою жизнь за дело, заранее обреченное на неудачу. Но он не погиб в бою, хотя был ранен четыре раза. Он умер позже от полученных ран.

— Меня очень огорчает то обстоятельство, что дочь столь отважного и выдающегося офицера не включена в число приглашенных по случаю церемонии открытия памятника. Я вообще не понимаю, как такое могло произойти! Как такое можно проглядеть, как мы могли не знать о том, что эта молодая леди теперь живет в Новом Орлеане! Если вы сообщите мне ее адрес, я прослежу за тем, чтобы это досадное упущение было немедленно исправлено. Мы отправим курьера, дабы он вручил ей приглашение на церемонию и последующее празднество.

— Насколько мне известно, она живет не в Новом Орлеане, а на плантации неподалеку отсюда. Однако семьи, проживающие у реки, обычно приезжают в Новый Орлеан на карнавал, не так ли? А миссис Пейдж, бывшая мисс Люси Кэри, дочь генерала Виргина Кэри, вышла замуж вторично спустя некоторое время после смерти полковника. Если я не ошибаюсь, ее второго мужа зовут Клайд Бачелор, а их плантация называется Синди Лу. Но дети ведь от первого брака и, разумеется, носят знаменитую фамилию своего отца. Сына зовут Бушрод, и сейчас он учится в Виргинском университете. Я с ним несколько раз встречалась… Вообще-то мы с ним и его сестрой дальние родственники по линии Вашингтонов. Но я ни разу не видела дочь полковника Пейджа, которая намного моложе брата. А мне очень хотелось бы познакомиться с ней.

Сопровождающий мисс Ли мужчина с облегчением вздохнул.

— О, я начинаю понимать… почему произошло это досадное упущение, — проговорил он и поспешно добавил: — Разница в фамилии, видите ли. У нас не было оснований предположить, что мисс Пейдж может проявить какой-либо интерес к открытию монумента. По-моему, все сочли само собой разумеющимся, что эта юная леди — родная дочь мистера Бачелора. А он со своей супругой, миссис Бачелор, живет довольно уединенно. К тому же, судя по вашим словам, мисс Кэри Пейдж должна быть… гм… очень юной. А у нас не принято приглашать на карнавал девушек моложе шестнадцати лет.

— Нет, по-моему, ее возраст как раз подходящий. Да, да, я уверена, что ей должно быть по меньшей мере шестнадцать, если даже не больше. Мне известно, что на Пасхальной неделе она собирается поступать в университет.

— Уверяю вас, мисс Ли, что специальное приглашение будет передано с особым курьером, даже если место назначения находится на полпути к Батон-Руж, а не на соседней улице.

Тогда обо всем этом Клайд, конечно, не знал, но постепенно ему удалось собрать информацию по кусочкам из самых различных источников. Ему доставляло удовольствие заниматься этим. И впоследствии Кэри никогда не забывали включать в пригласительный список участников карнавала, а на нескольких самых замечательных балах она была королевой красоты. Впервые она появилась на таком балу, когда королевой карнавала избрали ее одноклассницу и лучшую подругу Арманду Винсент, семья которой владела плантацией Виктория, располагающейся прямо за Синди Лу, у реки. И в тот же год стало общеизвестно, что брат Арманды, Савой, без ума влюбился в Кэри Пейдж.

Разумеется, обе семьи в один прекрасный день узнали о чувствах молодого человека, и ни одна из них не была особенно счастлива в связи с этим. Отец Савоя и Арманды Ламартин Винсент давно приглядывался к Клайду Бачелору, причем весьма внимательно, поскольку оба занимались одним и тем же — черным табаком; Винсенты всегда были учтивы по отношению к семье Бачелоров. Однако семьи не наносили друг другу визитов, пока это не начала делать молодежь, и, несмотря на то, что Ламартин с женой, как и все остальные, пали жертвами очарования Кэри, они все же смирились весьма неохотно, ибо считали, что эта девушка не подходит для союза с их сыном. С другой стороны, хотя Клайд с Люси не находили никаких недостатков ни в интеллекте, ни в характере Савоя и считали его весьма привлекательным, они пришли в ужас от мысли, что их обожаемая дочь станет членом семьи, не оценившей ее должным образом. Так что обе семьи были взаимно удовлетворены, когда Кэри с каждым годом все больше отклоняла ухаживания Савоя.

У нее было множество других поклонников, причем большинство из них лучше Савоя подходили для брака с ней, по мнению ее матери и отчима. В свои редкие приезды в Луизиану Бушрод привозил с собой своих приятелей студентов, и едва ли не каждый из них тут же влюблялся в Кэри. После ее первой Пасхальной недели количество этих влюбленных удвоилось, потом утроилось, и так случалось каждую весну, когда она возвращалась из университета. Когда же Бушрод приступил к своей юридической практике в Ричмонде, где его ожидало очень много благоприятных возможностей для успешной карьеры, его знакомства, естественно, стали приумножаться. И тем самым увеличивалось число поклонников его сестры. Даже в штате, где Ли считали великим генералом, главным образом, из-за того, что о нем хорошо отзывался Борегард, исторические фамилии молодых воздыхателей Кэри имели значительный вес, а их постоянные приезды в Синди Лу весьма поднимали ее престиж. Молодые креолы, которые в прошлом не решались ухаживать за девушкой или в силу своей природной осторожности, или — что было чаще — из-за страха перед родителями, теперь вились вокруг Кэри, как мотыльки; да и их родители теперь в большинстве случаев охотно позволяли им это делать. Иногда Клайд, души не чаявший в падчерице, спрашивал ее, как она находит Валуа Дюпре, Нила Стюарта или Андреса Сантану, и обычно в ответ она усаживалась к нему на колени и, поглаживая его по волосам, с улыбкой говорила:

— А не пытаешься ли ты поскорее избавиться от меня, а, папочка? Да зачем мне выходить замуж, если мне так превосходно дома! Здесь я так счастлива! И как я могу заботиться о каком-то другом мужчине, когда у меня есть ты и я хочу заботиться только о тебе?!

— Ну, ты могла бы заботиться о нем несколько иначе, милая.

— Знаешь, когда это случится со мной, я дам тебе знать. И расскажу тебе самому первому, о ком идет речь. Это будет нашей тайной. Твоей и моей. А сейчас я поведаю тебе первую тайну. — С этими словами она прижалась к нему еще теснее и прошептала на ухо: — Знаешь, папа, а ведь это ты роняешь в моих глазах всех мужчин, поскольку ты такой великолепный! И я стараюсь найти кого-нибудь, кого можно было бы хоть сравнить с тобой, но до сих пор не могу найти. Боюсь, все мои попытки пока тщетны.

* * *

Сколько же лет минуло с тех пор, как Кэри впервые заговорила с ним об этом? Стараясь вывести себя из приятной апатии, Клайд пытался вспомнить. Пять? Нет, наверняка больше! Десять? Да, похоже, именно так. Кэри еще не умела как следует ходить, когда он купил Синди Лу и женился на ее матери. Это произошло в шестьдесят девятом. А сейчас — девяносто четвертый. Савой влюбился в Кэри, когда ей было шестнадцать, а сейчас ей двадцать шесть. Невозможно, невероятно, но тем не менее это правда. Клайд откинулся в своем удобном кресле, с нежностью размышляя о Кэри и желая, чтобы она пришла к нему и поболтала с ним сейчас, после того как он немного вздремнул. Да ладно… сейчас он зайдет в дом посмотреть, чем занимается Люси, милая, дорогая его Люси… нет, не надо, она, наверное, отдыхает. Похоже, теперь она все больше и чаще нуждается в отдыхе. Она чувствует себя не так хорошо, как раньше, и это чрезвычайно беспокоит его. Ему нельзя забывать, что она уже не молодая женщина, как прежде…

— Я разбудила тебя, папа? Или ты все еще дремлешь?

Он поднял глаза и увидел перед собой Кэри, о которой только что думал с такой любовью. Он смотрел на нее с ощущением радости и удовлетворения, понимая, что взгляд его полон любви, ибо с каждым днем она казалась ему все более и более красивой. Волосы ее были светлые, как у матери, но в них поблескивало золото. Она причесывала их на прямой пробор, а на лбу оставляла короткую вьющуюся челочку. И эти милые завитки напоминали ему о прелестных вьющихся локонах, обрамлявших ее личико, когда она была еще совсем крошкой. Эти локоны совершенно не потеряли своей красоты и остались нежными, как шелк. Волосы были такие густые, что ей приходилось укладывать их в большой узел на затылке. Глаза у нее не серые, как у Люси, а ярко-ярко голубые, и когда она чему-нибудь особенно радуется, в них зажигаются веселые искорки. Таких голубых глаз Клайд не видел ни разу в жизни. Вот сейчас она наверняка чем-то взволнована или очень сильно обрадована, потому что глаза ее искрятся. Щеки у Кэри всегда розовые, но сейчас они пылают, а в осанке, похоже, появилась какая-то новая, доселе не свойственная ей грация. На Кэри было белое платье, которое она часто надевала — воротник-стоечка, юбка клиньями и пышные рукава с буфами, по самой последней моде. На поясе замысловатая пряжка, и, хотя талия, будучи достаточно тонкой, все же не отвечала старинным стандартам, Кэри это совершенно не заботило. В поясе имелось несколько маленьких дырочек, при помощи которых его можно было затянуть и потуже, но девушка никогда не пользовалась этой возможностью. Однажды она сама сообщила отчиму, что талия у нее двадцать два дюйма…

Она была так же красива, как и мать в ее годы, но красива своею, особенной красотой. В ней было больше блеска — не только в глазах, но и во всем облике; в ней было больше бодрости, жизненной энергии. Естественно, ведь Кэри никогда не приходилось экономить каждый пенс и ухаживать за немощным инвалидом; к тому же она никогда не голодала и не рожала детей в муках затянувшихся родов. Она никогда не лишалась будущих детей из-за того, что у нее не хватило сил доносить их. И, что самое главное, ее воспитывал человек, который объяснил ей, что в искреннем и откровенном разговоре на любую тему нет ничего зазорного и недостойного светской дамы…

— Хочу поведать тебе один секрет, папа, — игриво произнесла Кэри. Она уселась ему на колени и с улыбкой посмотрела прямо в глаза. Затем приблизила лицо вплотную к его лицу и прошептала в самое ухо: — Я решила выйти замуж за Савоя Винсента, папа.

 

6

Представленный счет

Клайд оцепенел и какое-то время не мог вымолвить ни слова. Много лет он ожидал, когда же она наконец скажет, что влюблена; много лет он говорил себе, что ей уже давно пора выйти замуж, вот только нет достойного претендента. Хотя нельзя же бесконечно откладывать замужество на неопределенный срок. Ее сердце оставалось незатронутым слишком долго, и Клайд уже втайне надеялся, что так и не найдется мужчины, который сможет покорить ее. А значит, он никогда ее не потеряет. Теперь же, когда он узнал, что все-таки ошибался, это известие потрясло его.

Похоже, Кэри уловила состояние Клайда, так как, поуютнее устроившись у него на коленях, без малейшего признака нетерпения ждала, что скажет отчим. Наконец он поцеловал ее и после небольшой паузы смог заговорить.

— Ну… что ж… это… это прекрасно! — воскликнул он. — Уверен, ты будешь очень счастлива. Савой — хороший мальчик, я бы сказал, он прекрасный мужчина. Лучшего выбора ты не сумела бы сделать. Надеюсь, мама тоже так считает?

— Я ей еще ничего не говорила. Она отдыхает. Кроме того… разве ты забыл, папочка, ведь я обещала — и не раз, — что ты будешь первым, кому я расскажу об этом? Но, разумеется, маме обо всем известно… я хочу сказать, она, конечно, догадывается. Женщины вообще скорее догадываются о таких вещах, нежели мужчины… равно как мужчины лучше разбираются во многих других делах! — Она растрепала ему волосы. — Кстати, Савой уже знает о моем решении… или скоро узнает. После обеда я послала в Викторию Джека с запиской.

Она поцеловала отчима, легко соскользнула с его колен, придвинула еще один стул и, усевшись поудобнее, взяла Клайда за руку.

— Как только мама спустится вниз, а Савой доберется сюда из Виктории, мы проведем официальный семейный совет, — сказала она. — Но что ты думаешь, ведь мы с тобой можем начать разрабатывать кое-какие планы, пока все не собрались?

— Если я не ошибаюсь, ты сама давно уже составила все планы. И просто хочешь сообщить мне о них, для того чтобы я был готов с ними согласиться к тому времени, когда появятся мама с твоим женихом. Я тебе нужен на тот особый случай, если вдруг они будут против чего-нибудь возражать. Ну как, я прав?

— А ты довольно догадлив, — рассмеялась она. — Ну что ж, я считаю, что нам надо жениться примерно на Рождество или, может быть, на Новый год. Конечно, свадьба будет устроена дома, поскольку Савой — католик, а я нет. Наша гостиная — превосходное место для свадебного торжества, не так ли?

— Да, я тоже так думаю. Пока никаких возражений не имею.

— Ну, разумеется, Винсенты предпочли бы, чтобы наше с Савоем бракосочетание состоялось в церкви, так же как им хотелось бы, чтобы я была креолкой, — продолжала Кэри с характерной для нее прямотой. — Однако у нас будет такая роскошная свадьба, что они забудут об этих маленьких неприятностях! Конечно, поведешь меня ты и…

— Ты уверена, что это должен быть я, а не Бушрод, дорогая? В конце концов, он твой родной брат, а я всего-навсего…

— Не смей так говорить! — возмутилась Кэри. — Ты мой родной и настоящий отец — единственный, какого я когда-либо знала, и единственный, какой мне нужен. Нет ни одной девушки, для кого отец значил бы больше, чем ты для меня! Конечно, я надеюсь, что Бушрод приедет на свадьбу. По-моему, Савой хочет попросить его быть шафером. Но я не рухну с разбитым сердцем, если вдруг в самый последний момент он сообщит, что не сможет выбраться. По-моему, он наконец завел возлюбленную, и если ей не захочется ехать в Луизиану, то, наверное, и он не захочет покидать ее.

Клайд имел свое личное мнение на этот счет: он знал, что у Бушрода было уже несколько возлюбленных, если их так можно называть. Позднее до Синди Лу дошли слухи, что он ухаживает за одной баснословно богатой девушкой из Нью-Йорка, и Клайду совсем не нравились эти слухи. Из того немногого, что до него дошло, он узнал, что девушку зовут Мейбл Стодарт и что ее отец, Джордж Стодарт, железнодорожный магнат. Клайд не думал, что эта девушка принадлежит к тому типу, который отвечает несколько «вычурному» вкусу Бушрода, или что она особенно соответствует «социальному образцу» Ричмонда. Однако все это не было серьезной причиной для беспокойства, и Клайд без особого труда выкинул эти мысли из головы. Он всегда так делал в подобных случаях.

— Но почему же ей не захочется приехать на свадьбу, дорогая? — тут же спросил он. — По-моему, ей должно быть очень интересно встретиться с семьей Бушрода на таком празднике.

— Ну-у-у, давай обсудим это потом. Мы что-то отвлеклись. А я говорила о том, что поведешь меня ты. И приедет Бушрод или нет, неважно, зато я почти уверена, что бабушка наконец-то прибудет в Синди Лу. Она обещала мне приехать, когда я буду выходить замуж. А бабушка, уж точно, произведет огромное впечатление на Винсентов и на всех остальных. Мамочка такая мягкая, нежная… Ей всегда было так хорошо с тобой, как и мне. Но вот бабушка даст всем понять, что она — урожденная Пейтон, что ее покойный муж не кто иной, как генерал Кэри, и что наша семья состоит в родстве с Вашингтонами и Ли как по мужской, так и по женской линии. По правде сказать, она собиралась навестить Конрадов, будучи в Луизиане, а это произведет уже совсем другое впечатление. Знаешь, между прочим, я собираюсь надеть ее свадебное платье… если, конечно, влезу в него. По-моему, я не смогу этого сделать, если его не распустить. Понадобится достаточно атласа, чтобы расширить корсаж!

Кэри снова рассмеялась, а Клайд с грустью подумал, как тихо станет в Синди Лу, когда здесь перестанет раздаваться этот звонкий, веселый смех.

— Если свадьба состоится на Новый год, то я смогу надеть венок из белых камелий, — продолжала Кэри. — Они так красиво будут смотреться с бабушкиным розовым ручным кружевом! Мы украсим камелиями и кружевной воротник, и фату… украсим ими всю процессию. Я буду держать в руке огромный букет. Конечно же, подружкой невесты у меня будет Арманда, она понесет букет розовых камелий. У нее будет головной убор из них и ими украшено платье. Обязательно бледно-голубое. А другие подружки невесты будут в темно-голубых платьях, и камелии у них будут не бледно-розовые, а почти красные. Ну, ты уже представил, как мы все будем выглядеть, папа?

— Конечно же! Вы будете самыми красивыми на свете, что я еще могу сказать!.. Ведь все твои друзья и подружки — красивые молодые люди. Хотя никто из них не может сравниться с тобой. Ты среди своих подружек выделяешься, как горящая в темноте свеча…

— Кстати, раз уж ты заговорил о свечах; вокруг непременно будут гореть канделябры и люстры. И будет сказочный ужин со множеством шампанского. А потом танцы, танцы, танцы… на любой вкус!

Тут на террасу вошел павлин и гордо направился к ним, распустив свой пестрый хвост.

— Посмотри на этого щеголя! — воскликнула Кэри. — Не удивительно, что в народе говорят «важный, как павлин»! Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь был таким нарядным. Мне пришла в голову одна мысль — почему бы процессию не украсить опахалами из павлиньих перьев? Не понимаю, как это я раньше до этого не додумалась? Тебе не кажется, что это будет просто потрясающе?

— Да, вполне. Но, знаешь, милая, есть примета, что павлиньи перья приносят неудачу.

— То же самое некоторые говорят об опахалах! Помнишь, когда я была еще маленькой, ты говорил мне, что почти каждый человек в чем-то суеверен, но суеверия не всегда оправдываются? Будем надеяться, что ни одна из приглашенных на свадьбу девушек не относится с предубеждением к павлиньим перьям, потому что я хочу сделать эти опахала. И веера! Я так и вижу их, словно воочию. Как прекрасно это будет смотреться во время бала… И еще их можно использовать во время менуэта, когда танцующие будут в нарядах всех цветов радуги! А в середине бала мы с Савоем стремительно прорываемся к выходу и уезжаем в карете, украшенной лентами и цветами. Савой всегда говорил, что хочет провести наш медовый месяц в Европе. И мне тоже хочется поехать туда. Мы, не торопясь, объедем всю Европу, посетим и Францию, и Италию и будем ходить туда, куда захочется, а не осматривать достопримечательности по путеводителю, как это обычно делается. Савой постоянно рассказывает мне о родственниках и друзьях их семьи, об их приглашениях. А одно приглашение пришло от маркизы де Шане. Она приглашает нас погостить у нее в замке.

— Маркиза де Шане?

— Да, ты ее знаешь! Это та самая дама, у которой ты купил наш дом, когда она была мадам Лабусс. Ты наверняка слышал, что по возвращении во Францию она снова вышла замуж! Она постоянно переписывается с Винсентами. Ну, это вполне понятно, ведь долгое время она была их соседкой, а ее нынешний муж к тому же приходится им дальним родственником. И она в своих письмах настоятельно приглашает в гости. Савой считает, что мы обязательно должны к ней заехать. Он уверен, что будет очень интересно погостить у французской маркизы в замке. И я так думаю. Правда, папа, как это должно быть увлекательно! Что случилось? У тебя такой вид, словно тебе не нравится эта идея!

— Ничего не случилось, — отозвался Клайд довольно резко. — Просто я вдруг подумал, что тебе, наверное, следовало бы узнать побольше об… об этой маркизе, прежде чем вы решите остановиться в ее доме. В конце концов, прошло довольно много времени с тех пор, как Винсенты видели ее.

— Да, конечно, но она прислала фотографии — свои, мужа и сына. Она очень красивая, папа! Разве ты этого не заметил, когда общался с ней?

— Ну, насколько я могу припомнить, она показалась мне весьма привлекательной. Однако я бы не сказал, что ее можно назвать красавицей.

— Да ты просто тогда этого не замечал, потому что был влюблен в маму, ведь правда? И ты не видел тогда в мадам Лабусс никого, кроме человека, продающего тебе дом, который тебе понравился… По-моему, на фотографии она очень красива; ее муж и сын мне также понравились!

— Сколько же лет ее сыну? И не будет ли он представлять собой угрозу для Савоя, раз он такой красавец? А? Савой об этом не подумал?

— Не говори глупостей, папа! Я не знаю, сколько лет Пьеру де Шане… Ну, наверное, он приблизительно моего возраста… Нет, конечно же, нет, он немного моложе! К тому же Савой прекрасно знает, что если я решила, то не передумаю! Кроме того, после свадьбы я и не посмотрю ни на какого молодого маркиза. Вот так-то вот! И еще обещаю, что, прежде чем остановиться в замке, мы съездим туда и как следует приглядимся ко всему вокруг, в том числе и к его титулованным обитателям. Но все же я совершенно уверена, что нам захочется погостить у них. Естественно, подобный визит весьма удлинит наше путешествие, так что мы довольно долго будем странствовать. И я подумала, может быть, тем временем ты построишь нам дом?

— Разве тебе будет плохо жить дома после того, как ты выйдешь замуж, Кэри?

— Да нет, конечно! Я буду просто счастлива. Но, если мы будем жить в Синди Лу, это может не понравиться Винсентам, а если поселимся на Виктории, это может не понравиться тебе с мамой. Мы с Савоем прекрасно понимаем это… и мы все время будем ощущать некую вину, хотя на самом деле ни в чем не будем виноваты. Оттого… Я считаю, что нам будет лучше в нашем собственном доме, где мы будем делать все, что нам заблагорассудится. Разумеется, если есть какая-то причина, по которой тебе не хочется строить для нас дом…

— Ну, конечно же, никакой такой причины у меня нет! — с чувством произнес Клайд. — Конечно же, я сделаю все, что от меня зависит, только бы тебе было хорошо, Кэри. Я готов сделать все для твоего счастья, милая… Но ведь ты не захочешь, чтобы этот дом находился далеко отсюда, правда?

— Да нет же, нет! Мне хочется, чтобы наш дом стоял здесь, на нашей земле. Ведь так и будет, верно, папа? То есть он будет стоять или на нашей земле, или на земле Винсентов. Савой никогда не хотел быть никем, кроме как плантатором, и мне хочется того же. В конце концов, он же сын плантатора, а я — дочь плантатора, и мы оба всегда жили на плантациях. И счастливо жили! Совершенно естественно, что мы хотим пойти по стопам наших отцов.

— Ламартин Винсент, человек значительно важнее меня, и я не знаю, польстит ли ему, что ты приравниваешь нас друг к другу.

— Ну, разумеется, Виктория намного больше Синди Лу. Я знаю, там выращивается очень много сахарного тростника и черного табака. Но ведь дом или парк Виктории нельзя даже сравнивать с нашими! О, у них же нет сада с камелиями! И ты, верно, забыл о сокровищах, зарытых на нашей земле.

— Возможно, насчет зарытых сокровищ произошла ошибка. Я имею в виду место их нахождения. Может быть, они зарыты на земле Виктории, а вовсе не на нашей.

— О, да такого быть не может! Как ты можешь такое говорить, папочка? Мы всегда считали, что сокровища — наши, я и сейчас так считаю! Ты всегда говорил, что однажды мы найдем их, и не очень далеко от того самого места, где мы сейчас с тобой сидим!

— Я уже давно не говорю этого, Кэри. В конце концов, вот уже почти четверть века мы живем в Синди Лу, а намека на сокровища так и не обнаружили.

— Это все потому, что ты не хочешь искать вместе со мной, а я устаю копать в одиночестве! Но ведь это не значит, что ты перестал думать о них, правда, папа?! Конечно, всякий раз, когда кто-нибудь подшучивает над нами…

Очевидно было, что она все еще цепляется за свою детскую мечту, которая с самого начала так воодушевляла ее. Ну что ж, в конце концов, ее непоколебимая, безусловная вера в зарытые сокровища является как бы основанием неоспоримой веры в него самого. И посему, если он не останавливается ни перед чем и лезет вон из кожи, чтобы не поколебать одно, так зачем же ему расшатывать другое? И он проговорил:

— Знаю, милая, знаю. Мы с тобой не будем терять надежды. Я в любое время, когда ты скажешь, отправлюсь с тобой и вновь буду наблюдать, как ты копаешь. Ну а пока не поговорить ли нам лучше о доме, который я для вас построю? Как я понимаю теперь, он будет стоять на нашей земле… ведь, мне кажется, ты выбрала именно ее. Поэтому не сомневаюсь, что ты уже решила, и каким он должен быть. Ведь так?

— И опять ты выказываешь весьма незаурядную догадливость. Мне хотелось бы что-нибудь похожее на этот наш дом, только, конечно, поменьше и попроще. Нам с Савоем не понадобится бальная зала, поскольку мы ведь всегда сможем воспользоваться здешней. Поэтому нам не нужен целый этаж, а вместе с ним галерея и огромная лестница с поручнями. И мне бы хотелось, чтобы дом был не цветной, а белый, как этот, — белый и сверкающий. И еще хочу садовую беседку в парке, как в Сорренто, — в Виргинии такое почему-то называют бельведером. О да, я уже все как следует продумала и словно воочию вижу дом, который ты выстроишь для меня!

Она наклонилась к нему и крепко сжала его руки. Он в ответ тоже сжал ее руки в волнующем пожатии и, кивнув, поднялся.

— Ну, наверное, дом не будет идеальным, — произнес он с извиняющейся улыбкой, — но я сделаю все, чтобы тебе понравилось. Постараюсь сделать все, как тебе хочется, дорогая. А теперь давай-ка разыщем маму. Верно? Ей наверняка захочется перекинуться с тобой словечком до приезда Савоя.

* * *

Войдя в холл, они увидели, что им навстречу из гостиной направляется Люси. Клайд смотрел на жену с тем же восхищением, что не покидало его многие годы. Как и у многих светловолосых женщин, седина была почти незаметна в ее все еще роскошных, пышных волосах; просто теперь Люси казалась более светлой блондинкой, чем в молодости. Кожа ее осталась такой же нежной, как и раньше, а пальцы, унизанные красивыми кольцами, подаренными ей Клайдом, — такими же изящными; природная грация делала ее стройную фигуру величавой, но такой же обольстительной, как в молодости, и хотя теперь, кажется, такие фигуры не в моде, для Клайда она была все той же, что когда-то заставила его потерять голову, причем навсегда. Вспышка страсти к Доротее была настолько же короткой, насколько любовь к Люси — долговечной. Клайд пронес эту страстную любовь через годы. Вот и сейчас он пришел в радостное волнение от очарования жены, к которому никак не мог привыкнуть.

Люси сказала, что хотела спуститься на террасу, чтобы выпить вместе с ними чаю. Но, похоже, скоро начнется дождь. Поэтому она предлагает пить чай в библиотеке. Это лучше, чем подвергать себя риску бежать в дом под дождем, едва уютно расположившись за чашкой хорошего чая.

И муж, и дочь отметили важность того обстоятельства, что она предложила выпить чаю не где-нибудь, а именно в библиотеке. Оба отметили это, ибо библиотекой пользовались довольно редко, и если уж собирались там, то всегда по особому случаю. Люси устроилась в огромном кресле, чтобы выслушать Кэри. Она не перебивала дочь, ничего не говорила, а лишь внимательно слушала, как девушка рассказывает о своих планах. Закончив, Кэри взволнованно обратилась к матери с тем же вопросом, который совсем недавно задала отчиму:

— Неужели ты не догадывалась обо всем этом?

Люси улыбнулась этим словам, и Клайд обнаружил в ее улыбке нечто доселе неведомое ему.

— Ну, конечно же, я все видела, Кэри, — как всегда, спокойно ответила Люси. — И, безусловно, мы с папой постараемся проследить, чтобы все было так, как тебе хочется. Однако я все время думаю…

— Мама, наверное, ты просто хочешь сказать, что ты рада! Ведь ты столько раз сама говорила, как сильно тебе нравится Савой!

— Да, мне очень нравится Савой, я очень люблю его. Надеюсь, что и ты очень его любишь. Однако у тебя было огромное количество поклонников, а иногда при подобных обстоятельствах бывает так, что девушка, будучи очень польщена таким вниманием, вместе с тем приходит в некоторое замешательство, пропуская при этом благоразумный выбор. Я беспрестанно думаю о том, что, если ты так сильно любишь Савоя, неужели тебе понадобилось десять лет, чтобы почувствовать и понять это?

— Но ты ведь тоже долго заставляла папу ждать!

— Отнюдь не десять лет. И вовсе не потому, что мне понадобилось много времени, чтобы понять, люблю ли я его. Я поняла, что люблю, примерно через десять минут после нашего знакомства.

Ни разу за все годы их супружества Клайд не слышал от нее подобных слов. И теперь, когда он услышал их, его сердце бешено заколотилось в груди от неимоверного счастья.

— Тем не менее тогда было много всяких причин, которые, к преогромному счастью, отсутствуют в твоем случае, Кэри… А главная из этих причин — то, что я была тогда замужем за другим человеком, насколько тебе известно, милая, — продолжала Люси. — И я не считаю, что буду виновата или неверна по отношению… к покойному, если сейчас признаюсь, что никогда не любила своего первого мужа так, как я любила… и продолжаю любить своего второго супруга.

И снова сердце Клайда чуть не выскочило из груди от счастья.

— Я была… я была очень молода, выходя замуж за Форреста Пейджа, — говорила Люси. — Он был моим родственником — у нас в Виргинии это называется «близкая родня». Он добровольно поступил на службу в армию конфедератов сразу же после падения форта Самтера. Вам все это хорошо известно. Однако вы совершенно не представляете себе, какое давление оказывали на меня, чтобы я вышла за него замуж перед его уходом на войну. И нажимал на меня не только Форрест, но и… все остальные. Меня убеждали, что если я не соглашусь немедленно выйти за него замуж, то, может быть, он никогда не узнает того чувства, которое мужчина испытывает, обладая женой и зачиная новую жизнь… будущего ребенка.

Так, значит, Люси никогда не испытывала истинного чувства к Форресту Пейджу и ее брак с ним был жертвой в прямом смысле этого слова! Сейчас она призналась в том, что Клайд всегда подозревал: ее связали брачными узами по принуждению, а дитя, которого они зачали на свадебном ложе, являло собой не более чем результат решения мужчины доказать свою власть над женой перед уходом на смерть! Чувство отвращения к полковнику Форресту Пейджу долго затмевалось в Клайде его любовью к Кэри и совершенным счастьем с Люси. Теперь же он внезапно вновь ощутил прилив гнева и почувствовал новую ярость и отвращение к отцу Бушрода, да и к самому Бушроду тоже.

— Мне так жаль, что на тебя оказывали это ужасное давление, мамочка, а еще более грустно от мысли, что мой отец стал причиной твоих страданий. — Клайд отметил про себя, как тщательно подбирала Кэри слова, произнося эту маленькую речь. Сейчас она назвала Форреста Пейджа своим отцом, она никогда раньше не говорила этого не потому, что ей не хотелось ранить чувства отчима, а потому, что это была болезненная тема. — Однако совершенно честно хочу сказать, что не понимаю, какая связь существует между тем, что ты только что рассказала, и моим решением выйти замуж за Савоя. Ведь никто не принуждает меня это делать и никто не оказывает на меня никакого давления.

— Да нет, я совершенно не то хотела сказать. Посмотри, кроме Арманды, все твои ровесницы-подруги давно уже замужем.

Молодой человек, с которым была обручена Арманда, скончался от желтой лихорадки накануне свадьбы. Со времени этой трагедии прошло уже много лет, Арманде делали предложения руки и сердца неоднократно, едва ли не столько же, сколько и Кэри, но она не принимала их, считая само собою разумеющимся, что ее сердце навсегда похоронено в могиле вместе с возлюбленным женихом.

— Твои подружки уже посмеиваются над тобой, что ты всегда выступаешь в роли подруги невесты и никогда — в роли самой невесты. И они начинают интересоваться, не находишься ли ты на грани того, чтобы остаться старой девой. Конечно, глупо думать так о тебе, но все же в этом нет ничего удивительного. А Савой все просит и просит твоей руки. Ведь он на редкость привлекательный и достойный молодой человек… Вот я и стала удивляться, почему ты до сих пор не уступишь ему. Я и сегодня не убеждена окончательно, что ты действительно любишь его. Ты только готова к любви, как и любая другая нормальная девушка твоего возраста. Савой тебе нравится больше, нежели другие молодые люди, которых ты знаешь. И еще я заметила, что ты с нетерпением стремишься реализовать свои возможности…

Произнося эти весьма откровенные речи, Люси не покраснела, и, что еще более странно, это вышло у нее чисто по-женски. Люси как бы давно где-то хранила эти слова про запас и наконец высказала их, вот почему они так разительно отличаются от ее предшествующих замечаний. Лицо Кэри залилось румянцем, и Клайд подметил, что скорее от досады, чем от смущения.

— Если ты действительно считаешь, что Кэри следует еще немного подождать, прежде чем принять окончательное решение, Люси… — начал он мягко, но тут дверь распахнулась и в библиотеку довольно бесцеремонно ворвался Савой Винсент. Похоже, он не заметил присутствия родителей Кэри, ибо бросился к ней и заключил ее в объятия.

— О дорогая! — во весь голос закричал он. — О Кэри, я самый счастливый человек на земле! — Тут он замолчал, ибо стал целовать ее, а она целовала его в ответ, и слова уже не имели для них никакого значения.

* * *

Клайд молча вывел Люси из библиотеки и закрыл за собой дверь. Он предложил жене подняться наверх и, если ее в самом деле сильно беспокоит все происходящее, обсудить это вдвоем в их апартаментах. Но Люси ответила отрицательно, добавив, что и без того, похоже, наговорила лишнего. Она понимает, что Кэри уже приняла решение… Нельзя забывать о том, что им надо быть честными по отношению к Савою. Сейчас Кэри дает ему обещание, поэтому надо готовиться к праздничному ужину. Может быть, Клайд сходит в винный погреб и извлечет оттуда бутылку их лучшего шампанского, чтобы должным образом охладить его? А может быть, стоит достать две бутылки, поскольку кто-нибудь неожиданно может заглянуть к ним. И вообще надо как следует все приготовить, вдруг вечером придут мистер и миссис Винсенты…

Ужин получился весьма праздничным и роскошным, как и надеялась Люси. Неожиданных гостей не было. Разумеется, явились мистер и миссис Винсент, чтобы выразить свою радость по поводу известия, которым с ними в спешке поделился сын, прежде чем отправиться в Синди Лу. Их легко уговорили остаться на ужин, поэтому за столом собрались все шестеро. Стол был празднично сервирован: сверкало серебро, сиял севрский фарфор, и эти роскошь и великолепие вкупе с превосходными блюдами создавали атмосферу настоящего пира. Кэри коротко объявила свои планы на будущее, и все согласились с тем, что эти планы прекрасны. Не вполне доволен был только Савой, да и то лишь в одном пункте: ему хотелось, чтобы свадьба состоялась поскорее. Однако Кэри отрезала, что не даст ему лишить ее радости быть помолвленной, и еще спросила, как же папа сможет построить им дом, если они поставят его в известность о свадьбе в самый ее канун? А как она подготовит приданое? Ведь, безусловно, понадобится некоторое время, чтобы собрать великое множество всяких вещей, о которых мужчина просто не имеет понятия! В этом ее всецело поддержала миссис Винсент, и три женщины, выйдя из-за стола, удалились, дабы составить список гостей, предметов, вещей и вообще обговорить всевозможные темы, столь милые женскому сердцу, когда речь заходит о свадьбе. Мужчины, как только дамы покинули их, отправились выкурить по сигаре, выпить бренди и побеседовать о политике и урожаях; бывшая игорная комната, которую Клайд обставил и переоборудовал на свой вкус, была не менее превосходным местом для послеобеденных бесед, чем офис, прилегающий к ней, подходил для деловых встреч. Клайд приказал выложить полы в бывшей игорной зале и в кабинете старинным розовым кирпичом, обнаруженным поблизости от дома еще очень давно, ведь Маршан Лабусс сам изготовлял и обжигал кирпичи в специальной печи. В центре игорной залы Клайд поставил огромный круглый стол, сделанный из просмоленного дерева, доставленного с лесопилки Грейнмерси. Из этого же дерева известным краснодеревщиком Брунсвиком из Цинциннати был сделан и бильярдный стол, причем его дизайн разрабатывал сам Клайд. На стенах висели гравюры Каррира и Айвза, изображающие разнообразные речные сцены, а над камином — огромное, написанное маслом полотно с изображением Люси Бачелор. Эту картину Клайд любил особо. Однако источником самой большой гордости Клайда был переносной бар красного дерева, где хранилось впечатляющее количество превосходного спиртного: графины с ликерами, бутылки с виски, фляжки с бренди. За квадратными «фасадами» бутылок с голландским джином выстроился ряд бутылок с вином, поставленных так, чтобы горлышки были чуть опущены книзу. Там же сверкали бокалы, стаканы и фужеры самых разнообразных форм и на любой, самый требовательный вкус. Клайд открыл бар и повернулся к собеседникам.

— К вашим услугам, джентльмены. Что желаете? Я предлагаю поднять бокалы за сегодняшнее счастливое событие, а также за не менее счастливое и удачливое будущее. У меня еще сохранилось немного… совсем немного бутылок «Наполеона». Полагаю, сегодня весьма подходящий повод, чтобы откупорить одну из них. А как вы считаете?

— М-да… не может быть! — восхищенно воскликнул мистер Винсент, отпивая глоток и согревая ладонями фужер с божественным напитком. — Не многие мужчины могут похвастаться, что пили такой напиток в день своей помолвки, — повернулся он к сыну. — Ну что ж, за твое здоровье и здоровье твоей будущей супруги, сынок!

— Ты не мог бы поднять этот бокал только за Кэри, папа, чтобы я выпил тоже?

— Да, и почему бы не выпить просто за будущее? — предложил Клайд. — За светлое и счастливое будущее всех, кого мы любим и кто любит нас?

— Обязательно, — согласился мистер Винсент чуть-чуть недовольно: он не привык, чтобы его поправляли сын или собеседники, а особенно такие, к которым он относился немного снисходительно, как, например, к Клайду Бачелору.

Но Савой с раскрасневшимся лицом произнес:

— Благодарю вас, сэр! — При этом он смотрел прямо в глаза своему будущему тестю. — Я… я не знаю, как полагается ответить на ваши слова, но очень ценю все, что вы сделали, и еще больше — то, что вы сказали.

Клайд почувствовал, что тоже краснеет, и не знал, отчего — от смущения, или от радости, или сразу от того и другого, однако это произошло. Он всегда втайне гордился тем, что внешне совершенно не соответствовал распространенному представлению о «типичном игроке», который непременно рисовался с узким смуглым лицом, немного землистого оттенка, неизменно одетым в костюм из тонкой блестящей ткани и очень редко снимающим высокую шелковую шляпу. С другой стороны, его не менее радовало, что Савой так сильно похож на «типичного креола»: у него прекрасной лепки черты лица и темные глаза под коричневыми бровями, чуть поднимающимися к вискам, такие же черные волосы, довольно длинные и вьющиеся на концах. Савой всегда безупречно одевался, однако его нельзя было назвать щеголем, тем более хлыщом, ибо одевался он со вкусом. Вне всякого сомнения, он был аристократом «с прирожденными манерами». От него словно исходил какой-то внутренний свет, свидетельствуя, что перед вами человек безупречный как в поступках, так и в мыслях, не говоря уже о внешности. И Клайд поднял свой бокал.

— Ну что ж, выпьем за безоблачное и счастливое будущее всех, кого любим мы и кто любит нас, — церемонно проговорил он.

* * *

Период помолвки выдался счастливым для обоих, но особенно для Кэри. Савой с нетерпением ожидал окончания этого времени, поэтому был не так весел, как девушка, однако Кэри всегда удавалось развеять его грусть своим очарованием. Что же касается ее самой, то она наслаждалась всем, что было связано с ее обручением: добродушными насмешками подружек, веселыми чаепитиями и завтраками в ее честь, гигантским солитером от Тиффани, торжественно надетым ей Савоем на безымянный палец левой руки, походами по магазинам за простынями, полотенцами и скатертями; ей радостно было вышивать узоры на панталонах и лифах-чехлах, надеваемых на корсет; большинство гофрированных нижних юбок, пеньюаров с длинными рукавами готовилось в монастыре, однако некоторые из них были сделаны Кэри и Люси собственноручно. А особенно ее радовал вышитый вручную «свадебный набор» из тончайшего батиста с кружевной отделкой. Она с волнением наблюдала, как начинали рыть котлован для фундамента ее будущего дома, и с еще большим волнением следила за тем, как ее дом растет прямо на глазах — просторный и удобный, именно такой, как ей хотелось. А когда разослали свадебные приглашения и один за другим посыпались всевозможные подарки, она настояла на том, чтобы открывать каждый сверток самой.

За все время лишь одно облачко немного омрачило ее счастливое настроение, но Клайд отогнал это облачко от нее. Сразу после помолвки она незамедлительно написала Бушроду приглашение и получила, можно сказать, все, кроме положительного ответа. Разумеется, Бушрод прислал ей массу дорогих подарков, однако написал, чтобы она не рассчитывала на его присутствие на свадьбе. Он ссылался на то, что его дела в Ричмонде идут не совсем хорошо, просто он не писал об этом матери, не желая ее волновать, а отчиму ничего не сообщил, чтобы тот не подумал, будто бы он нуждается в помощи. Но, по правде говоря, он чертовски поиздержался и у него почти нет денег; и если бы ему удалось скопить достаточную сумму, то, наверное, он перебрался бы в Нью-Йорк, чтобы попробовать там поправить свои дела, поскольку Нью-Йорк все же не мелкий провинциальный Ричмонд.

Кэри показала полученное письмо Клайду, который прочитал его с каменным лицом и затем протянул обратно падчерице. Некоторое время он молчал, и его лицо походило на изваяние. Затем сказал, что хочет немного поразмыслить над прочитанным, пока же надеется, что все это не станет известно Люси. Вскоре он заявил, что ему необходимо съездить на север по одному небольшому, но безотлагательному делу. И поскольку ему надо торопиться, то пусть лучше Кэри останется дома, он поедет на этот раз один. А потом, если Кэри сможет ненадолго расстаться с Савоем и если она хочет, они могут съездить вместе в Нью-Йорк и сделать там последние закупки для ее приданого. Вернувшись Клайд выбрал подходящую минуту для конфиденциальной беседы с Кэри, сказав, что ему хочется прогуляться с ней, чтобы посмотреть, как продвигается строительство нового дома.

— Во время поездки на север я решил, что нужно посетить Ричмонд и заглянуть к Бушроду, — вдруг небрежно бросил он.

— О папочка, я ужасно рада, что тебе это удалось! Ну, и что ты выяснил, у него и вправду серьезные неприятности?

— Да, я все выяснил, но расскажу тебе только при одном условии: это станет нашим с тобой секретом.

— Ну, конечно!.. Ведь ты имеешь в виду, чтобы это было секретом от мамы?

— Причем я категорически настаиваю на этом, — подчеркнул Клайд с серьезным выражением лица, пристально глядя в глаза падчерицы. — Ты обещаешь?

— Да, папа.

— У Бушрода огромные долги. Я заплатил их, однако полностью с ним согласен, что ему лучше оставить Ричмонд.

— Но почему, папа?

— Потому что там он не может больше похвалиться добрым именем.

— Добрым именем… Я что-то не понимаю, папа. Но ведь по окончании университета у него было так много всяких предложений!

— Я знаю. Имя само по себе практически не имеет никакого значения. Речь идет совершенно о другом. Теперь он может принять только одно предложение — уехать целым и невредимым. В действительности дело обстоит так: его попросили уйти из фирмы Кастиса и Даббни. И уже изгнали из Уэстморлендского клуба.

— Но почему, папа?!

— Потому что… Н-ну, милая, его изгнали оттуда из-за азартных игр.

— Но ведь многие мужчины играют в азартные игры, папа. И очень многие залезают в долги.

— Знаю, знаю, Кэри. Но люди, которых ты имеешь в виду, не мошенничают.

— Неужели ты хочешь сказать, что Бушрод мошенничал?

— Да, именно это я и подразумевал.

Она в ужасе уставилась на него. Он попытался улыбнуться ей обнадеживающе, однако это ему плохо удалось.

— Очень жаль, что мне пришлось рассказать все это именно тебе, дорогая. Если бы я мог, то ничего не рассказал бы. Я боялся, что как-нибудь все само выплывет наружу, — продолжал Клайд как можно мягче. — Пока, к счастью, это не получило широкой огласки… ну, до того, как Бушрод написал тебе. Так что мне удалось все замять. Видимо, скандала не будет. Но я очень надеюсь, что Бушрод усвоил этот урок. По крайней мере я так думаю. Разумеется, он был страшно унижен и посрамлен…

— Ты имеешь в виду, из-за его поступка или из-за того, что об этом стало известно?

— И первое, и второе, полагаю. Но теперь он берет как бы новый старт. Ты ведь знаешь об этой девушке — Мейбл Стодарт. Пожалуй, женитьба на ней будет для него весьма полезным делом. Поскольку ее отец принадлежит к упрямым, несгибаемым и правильным людям. Ему, разумеется, не пришлась бы по вкусу всякая болтовня вокруг имени его зятя. Думаю, что Бушрод очень хочет жениться на Мейбл.

— Но перед женитьбой он обязан рассказать ей о содеянном! И ее отцу тоже!

— Н-ну… Может, ему и следовало бы это сделать. Но, по-моему, лучше не надо. Вряд ли это пойдет на пользу. А вот вреда принесет очень много.

— Ты хочешь сказать, что это нарушит все его планы на будущее? — с презрительно осведомилась Кэри.

— Да, и не только это. Если он действительно решил начать новую жизнь, то на таком прошлом ничего нельзя построить.

Он взял ее под руку, и они медленно двинулись вниз по дороге.

— Тебе не нужно беспокоиться насчет Бушрода, — убедительно сказал он. — Я уже говорил, что расплатился с его долгами и утряс все недоразумения, чтобы он мог спокойно покинуть Ричмонд. И я прослежу, чтобы в Нью-Йорке он сумел хорошо начать сначала. Ну, разумеется, следующий шаг — за ним самим. Давай подождем и посмотрим, окажется ли он на должной высоте, прежде чем мы сможем взглянуть на него иначе, чем сейчас. Повторяю еще раз: ни в коем случае не выдавай его маме. А я просто скажу ей, что Бушрод переехал, подыскав работу получше. Неужели ты станешь возражать против моего решения?

* * *

Кэри неохотно согласилась и больше не заговаривала о Бушроде по собственной инициативе, не выдала своих мыслей по его поводу, когда Люси, взволнованная, сияя от радости, сообщила ей о письме от Бушрода, в котором тот пишет, что собирается жениться и надеется видеть их всех на его свадьбе в самом ближайшем будущем. Клайд сразу прикинул, что это весьма кстати, поскольку они смогут и присутствовать на свадьбе, и сделать окончательные приобретения для приданого Кэри. Бушрод также написал письмо Савою, прося его стать одним из шаферов.

И вот состоялось весьма волнующее путешествие в Нью-Йорк, хотя, как мягко выразилась Люси, Стодарты оказались не совсем такие, как ожидалось. Они были строгие баптисты с очень суровыми представлениями о забавах и развлечениях: Мейбл, к примеру, никогда не играла в карты, никогда не танцевала и не ходила в театр, у нее не было ни одной близкой подруги. На столе Стодартов никогда не появлялось спиртное, равно как они сами никогда ничего не пили в гостях, если им предлагали. Да и Мейбл стала для них источником изумления: она была грузная и бесцветная. Ее манеры были далеки от изящества, а речь оказалась косноязычной. Все это делало Мейбл абсолютно непривлекательной. По возвращении с первого официального посещения огромного мрачного особняка Стодартов на Пятой авеню Кэри высказала Клайду свое мнение о свадьбе брата:

— Если мама считает, что я не люблю Савоя, то мне очень интересно, что она думает по поводу Бушрода! Ни один мужчина не смог бы влюбиться в такую девушку! Хм, девушку! Да я бьюсь об заклад, что ей лет сорок, не меньше! И еще держу пари, что до Бушрода у нее не было ни одного предложения!

— Не надо, Кэри. Она ведь единственный ребенок у своего отца-вдовца который к тому же уже весьма в годах. Надо учитывать это, когда говоришь о Мейбл.

— Не знаю, что ты имеешь в виду, но мне ее отец совершенно не понравился. Он показался мне тяжелым, угрюмым и противным стариком.

— Да, разумеется, милая. А еще он — мультимиллионер, а Мейбл, по всей вероятности, — его единственная наследница.

— Значит, ты считаешь, что Бушрод женится на ней только из-за ее денег?

— Ну, а ты как считаешь?

Им обоим было сложно представить себе иную причину женитьбы Бушрода, а вот Люси с Савоем, которые ничего не ведали о финансовом положении Бушрода, были сильно озадачены, ибо Бушрод всегда любил хорошеньких, молодых и веселых девушек. Кроме того, не зная скрытой причины женитьбы Бушрода на Мейбл, Люси, даже несмотря на его безупречное поведение, беспокоилась, нет ли у сына еще какой-нибудь красивой молодой девушки. Однако Люси держала свои мысли при себе. И все, с кем она беседовала, даже мистер Стодарт, который и в самом деле оказался тяжелым и угрюмым стариком, ощущали на себе ее неотразимое обаяние и доброту. Но все же магнат понимал, что гости из Луизианы по-своему расценили женитьбу сына на его дочери. Мейбл настояла, чтобы бракосочетание происходило в церкви, причем со всей возможной роскошью и помпой. Ей хотелось, чтобы все ее знакомые увидели, какой лакомый кусочек в виде красавца Бушрода она отхватила. Ее сердце трепетало от гордости и триумфа, когда она торжественно шествовала по проходу в церкви под руку с женихом под завистливыми взглядами подруг. Но, к превеликому сожалению, неотразимая красота жениха не могла компенсировать полного отсутствия таковой у невесты. И плотная кружевная вуаль, атласное платье и огромный букет цветов только подчеркивали грузность ее фигуры и невыразительность лица, еще больше отдаляя иллюзию молодости и красоты. Так называемые подружки невесты, все примерно ее ровесницы, были либо коренастые и низкорослые, как она, либо высоченные и худющие, как щепки; а их яркие розовые платья смотрелись на них нелепо, поскольку совершенно не соответствовали их возрасту. Одна лишь Кэри, главная подружка невесты, являла собой привлекательное зрелище в этой унылой свадебной процессии. Только Кэри, ее мать, отчим и сам жених придали своим видом слабый блеск вялому, бесцветному приему, последовавшему за брачной церемонией. Ибо остальные гости представляли собой весьма печальное сборище. Когда наконец жених с невестой удалились, мистер Стодарт, внезапно оказавшись в полном одиночестве, стал настойчиво уговаривать своих новых родственников остаться с ним поужинать. Люси было бесконечно жаль этого потерянного, одинокого старика, и она по доброте сердечной приняла приглашение.

Ее решение пришлось остальным весьма некстати. Савой с Кэри ужасно скучали за столом, им не терпелось уйти, и, хотя мистер Стодарт не заметил этого, обеспокоенный иными мыслями, Люси быстро уловила состояние молодых людей и заволновалась. Клайд, который весьма чувствительно относился ко всему, что могло бы потревожить ее душевное спокойствие, в эти минуты меньше обычного ощущал тревогу жены, ибо мистер Стодарт почти сразу же вовлек его в довольно острую беседу.

— Видимо, кофе мы выпьем в гостиной, — сказал неожиданно мистер Стодарт и, повернувшись к Клайду, продолжил: — Знаете, теперь, когда Мейбл вышла замуж, я намерен делать все, как мне нравится, в том числе — пить кофе в гостиной. И слуг приучу к этому… Однако сегодня у меня столько различных мыслей… Миссис Бачелор, вы не будете столь добры сами разлить кофе?

Люси ответила, что с удовольствием, уселась на низенькую банкетку и занялась серебряным сервизом, поставленным перед нею дворецким. В огромной мрачной зале было очень прохладно, и она невольно взглянула в сторону камина, подумав, не предложить ли разжечь его: может быть, яркое пламя хоть как-то развеселит всех? Но тут она заметила, что очаг камина, как и каминная доска, буквально завален белыми розами, уже отчасти утратившими свою первозданную свежесть. И Люси не захотелось даже намекать на то, чтобы их убрали оттуда, поскольку почувствовала, что и огонь вряд ли улучшит всеобщее настроение. Кэри с Савоем сидели на диванчике, стоящем в тускло освещенном углу, а Клайд выбрал себе весьма неудобный стул и вновь ухватился за нить разговора, прерванного, когда они переходили из столовой в гостиную.

Но о чем бы они ни говорили — о речном судоходстве и его прибыльности, о железных дорогах, хлопке, табаке и политике, — Клайд все больше убеждался в бесполезности их спора. Да и как можно заставить этого старого фанатика, безвылазно сидящего, словно в заточении, в своем огромном угрюмом доме, уразуметь, что значит широкая, залитая солнцем река для человека, проведшего на ней всю молодость и избороздившего ее вдоль и поперек? Да и способен ли этот Крез, который мерит все на доллары и центы, представить себе триумф бродяги и искателя приключений при виде собственного флага на трех самых роскошных пароходах, курсирующих между Миннеаполисом и Новым Орлеаном, не говоря уже о целой флотилии барж и буксиров? Разумеется, спорить с этим стариком совершенно бессмысленно. Это было ясно с самого начала — не следовало и втягиваться в эту бесплодную дискуссию. Клайд взглянул на Люси, и она сразу поднялась; по-видимому, она давно ожидала сигнала к уходу из этого мрачного дома. С присущими ей учтивостью и изяществом Люси пожелала хозяину спокойной ночи, поблагодарив за гостеприимство. Однако, когда они сели в наемный экипаж, который повез их в «Мюррей хилл-отель», Клайд заметил, как осунулось от усталости ее лицо. Люси даже дрожала от переутомления. И не удивительно, с раздражением подумал он, в этом гигантском особняке стоял жуткий холод, как в могиле. И зачем они так долго там задержались? Надо немедленно уложить ее в постель! Однако Кэри, похоже, совершенно не чувствовала усталости, ибо сообщила, что они с Савоем намереваются отправиться в «Хоффман-хауз», чтобы отужинать с шампанским.

— Если мамочка так сильно устала, мы могли бы поехать туда вдвоем с Савоем, а ты остался бы с мамой. Можно, папа? Я знаю, что в Нью-Йорке очень многие девушки ужинают тет-а-тет со своими женихами.

Люси и Клайд переглянулись.

— Почему бы и нет, — проговорила Люси после некоторого колебания. — Поезжайте, конечно, если вечер вам кажется незавершенным без ужина с шампанским.

— Да, да, именно так я и думаю.

Кэри говорила истинную правду: именно ночного ужина с шампанским и других разнообразных сумасбродств не хватало ей сейчас, она чувствовала, что теперь это ей просто необходимо. Она уже давно составила свою собственную расточительную программу, делавшую их поездку в Нью-Йорк волнующей и пышной, и эта программа не имела ничего общего со свадьбой Бушрода. Да и сам Клайд со своего собственного свадебного путешествия настойчиво утверждал, что Нью-Йорк — то самое место, где тратят деньги. Собственно, ни на что другое он и не годен, говорил Клайд. Но никогда еще его траты не достигали таких размеров, как на этот раз. Отчасти это происходило потому, что раньше у него не находилось причин для подобных расходов. Ведь Люси во время их медового месяца вела себя совершенно иначе, чем дочь, напротив, всем своим поведением она вынуждала Клайда тратиться как можно меньше, а именно — сообразно с ее скромными вкусами. Кэри же вдохновляла его на все более и более значительные траты.

Но все эти расходы не доставляли Клайду ничего, кроме чувства беспредельной радости. Он полностью согласился с Кэри, что они не должны наводить мистера Стодарта на мысль, будто у них есть недостаток в деньгах, и посему банкеты и развлечения Бачелоров в канун свадьбы Бушрода были настолько же широки, насколько они оказались убоги у Стодартов, а подарки жениху и невесте Бачелоры делали часто и очень дорогие. Позже, после отъезда Бушрода и Мейбл в свадебное путешествие, Клайд взял на себя заботу о нарядах и развлечениях Кэри. Ему хотелось, чтобы она как следует развлеклась, насладилась Нью-Йорком, посмотрела все модные спектакли, посетила самые дорогие рестораны и танцевала с Савоем сколько ее душе угодно.

Хотя Люси и не признавалась в этом, но она все больше чувствовала усталость, и наконец это стало настолько очевидно, что семейство было вынуждено возвратиться в Луизиану. За время их отсутствия строительство дома для Кэри завершилось, и теперь девушка наслаждалась зрелищем, ибо дом превзошел все ее ожидания. В его архитектуре все-таки ощущалось влияние «пароходной готики», но она была несколько модифицирована и упрощена. Центральная лестница, ведущая из цокольного этажа на первый, не разделялась на два отдельных пролета, хотя из-за своей ширины и изящества была весьма впечатляющей. Колонны с каннелюрами не окружали весь дом, вытянутый в длину и приземистый, а лишь обрамляли главный вход. От центральной части в обе стороны отходило два крыла. Коротенькую галерею украшала строгая балюстрада. С одной стороны от входа располагалась библиотека, с другой — гостиная, как и в Синди Лу; но здесь и библиотека, и гостиная были прямоугольными и значительно меньших размеров. На ширину обеих комнат простиралась столовая, за ней находился небольшой холл, потом кухня и задний выход. В каждом крыле дома имелась просторная квадратная спальня с отдельным будуаром и ванной. Кэри с Савоем будут занимать одно крыло, и, хотя второе крыло вроде бы предназначалось для гостей, все понимали, что в будущем оно станет детской. В доме было немало и других комнат, намного просторнее, чем это могло показаться со стороны, а наверху располагалась третья ванная со всеми удобствами — для гостей. Да, да, очень скоро Кэри сможет расставить в доме мебель, выбранную в Нью-Йорке, которую погрузят на пароход и доставят по первому ее требованию. Кэри наслаждалась этой перспективой. Ей очень хотелось полностью обставить собственный, новый дом еще до того, как они с Савоем отправятся в Европу, чтобы по возвращении они смогли бы сразу в нем поселиться. И ей хотелось всем распорядиться самой, поскольку она считала, что если приготовлениями займется кто-нибудь другой, то обязательно что-то будет не так. Вскоре она целиком погрузилась в приготовления к свадьбе, бывшей уже совсем не за горами. Как она и предсказывала, ее бабушка, категорически отказавшаяся присутствовать на свадьбе внука, женившегося на янки, согласилась приехать на ее свадьбу с джентльменом с Юга. Старая леди привезла с собой роскошное, цвета слоновой кости свадебное платье тридцатых годов и ревностно следила за некоторыми коррективами, которые вносила в платье ее внучка. Еще она, как все и ожидали, возобновила отношения с Конрадами, чем произвела должное впечатление на Винсентов. В общем, она делала, что хотела, не приноравливаясь к заведенному в Синди Лу порядку, впрочем, никому не создавая при этом неудобств — ни себе, ни окружающим. Ее невозмутимость, чувство собственного достоинства, элегантность полностью компенсировали ее старомодность, а ее хорошо поставленный голос, осанка и горделивость, с которой она держала голову, производили впечатление на каждого, кто входил с ней в контакт. Семейство Бачелоров и без того пользовалось всеобщим уважением в округе, а старая леди придала ему еще большую значительность. Так было до приезда Бушрода с молодой женой, после которого все резко переменилось.

Старуха была явно не на стороне Мейбл, хотя та, несомненно, обожала своего супруга, да и он вел себя по отношению к ней безупречно. Но Мейбл приехала в Луизиану, настроенная снисходительно, если не сказать — пренебрежительно. Ничто не вызывало у нее восхищения, ничто не радовало — все казалось плохим и неудобным. Она заявила, что по утрам привыкла пить кофе в постели, а после обеда предпочитает вздремнуть. Ей не понравилась Айви, служанка-квартеронка, специально приставленная к ней: она сочла, что девушка слишком ленива, неопытна и неуважительна. Мейбл все время ворчала по поводу ночных застолий и танцев в Синди Лу. Она постоянно рассуждала о вреде невоздержанности к спиртным напиткам и неприличии вальса. Когда же она намекнула, что, возможно, Айви находится в недвусмысленной связи кое с кем из мужчин семейства Бачелоров и их соседей, Клайд больше не мог сдержать всевозраставшего раздражения. Он позвал Бушрода к себе в кабинет, примыкающий к зале, и сказал, что весьма сожалеет, но, поскольку, несмотря на все усилия создать для Мейбл максимум удобств, ей все-таки не нравится в Синди Лу, по-видимому, им следует поселиться в городском отеле. Наверное, она так и не сможет привыкнуть в жизни на плантации.

— Я бы не хотел, чтобы ты через меня приказывал моей жене, — дерзко ответил Бушрод.

— Прекрасно. В таком случае, я поговорю с нею сам, без посредников.

— Этого я тоже не советовал бы делать.

— Почему же? В конце концов, это мой дом, а она оскорбляет мое гостеприимство.

— Она не признает гостеприимства в твоем духе. А раз дело принимает такой оборот, то и мне оно тоже не нравится.

— Выходит, я прав: всем нам будет намного лучше, если вы с Мейбл покинете Синди Лу.

— Хочешь учинить скандал прямо перед свадьбой Кэри?

— Никакого скандала не будет, если ты просто предложишь Мейбл посмотреть Новый Орлеан. Конечно, кое-кто немного удивится, что вы предпочли Синди Лу «Сент-Чарлз-отель», но это удивление у них тут же пройдет, когда они вспомнят об особенных и исключительных вкусах янки.

— Мне не нравится, что ты упрекаешь мою жену в «исключительных вкусах янки». Кстати, я вполне могу и сам устроить скандал, причем совсем по другому поводу.

— О, в этом я абсолютно не сомневаюсь! На это ты способен! Если не ошибаюсь, ты уже устроил скандал в Ричмонде, и не так давно.

— Дело не во мне. Это касается тебя.

— Вокруг меня нет ничего скандального и быть не может. Тебе известно это так же хорошо, как и то, что Мейбл было бесполезно, да и непристойно намекать на такие вещи.

— Я не имею в виду Айви… или что-нибудь в этом роде с твоей стороны. Я имел в виду… твою более раннюю «карьеру». И если Кэри так серьезно восприняла мои ричмондские грешки, то как же тогда она отнесется к твоей продолжительной — и весьма успешной! — деятельности на миссисипских пароходах задолго до войны?

— Если ты расскажешь Кэри что-нибудь, что сможет пошатнуть ее веру в меня, я убью тебя! Советую в это поверить, ибо я, точно, так и сделаю!

С этими словами Клайд вскочил — выплеснулась наружу ненависть, которую он столько лет сдерживал. Бушрод же оставался сидеть со спокойным видом. Он лишь чуть-чуть отстранился, инстинктивно избегая физического насилия. Взглянув на разъяренного отчима, он еле заметно усмехнулся.

— Тогда уж, точно, никакого скандала не будет, — саркастически произнес Бушрод. — М-да, придется отдать тебе должное: пока никто практически ничего не знает. Пока. Мне неизвестно, что ты наговорил матери перед вашей свадьбой, неизвестно мне и то, о чем она догадывается, но, по-моему, она догадывается об очень немногом. Мне кажется, твои аристократические соседи креолы более догадливы, судя по той осторожности, с какой они признавали в нас людей своего круга. Но все же они так ни о чем и не прознали. Кэри тоже не имеет ни малейшего представления об истинном положении дел. Верно, стрясется большая беда, если что-то выплывет наружу после столь многолетнего успешного утаивания, да вдобавок ко всему — прямо в канун ее свадьбы с отпрыском старинной уважаемой семьи.

Конечно же, я знаю обо всем уже довольно давно, — продолжал Бушрод, в то время как Клайд внутренне весь кипел от гнева. — Фактически я догадался об этом, когда ты впервые демонстрировал мне и другим ребятам карточные фокусы… Как видишь, выходит, ты виноват, что мне так понравились азартные игры, поскольку ты первый пробудил во мне интерес к ним. Мне, наверное, следовало бы сказать, что ты должен гордиться: я оказался довольно способным учеником. Мне часто хотелось сказать тебе, что мне все понятно. Что я все знаю. Однако я дожидался подходящего момента. И я решил, когда немного повздорил со своими аристократическими приятелями в Ричмонде, что, если ты не захочешь помочь мне, я открою тебе все. Однако мое письмо к Кэри вынудило тебя тут же приехать в Виргинию, как я и рассчитывал. Поэтому я стал ожидать другого критического момента. И вот сейчас я безумно рад, что этот момент наступил. Наконец-то я его дождался!

— То есть наконец-то ты уберешься отсюда, сегодня же, и не покажешься до самой свадьбы Кэри! — взревел Клайд. — Чего тебе надо от меня?!

— Ага, значит, не показываться до свадьбы Кэри, так? Я понял тебя. Видишь ли, я весьма восприимчив к намекам. Значит, так. Мой тесть оказался ужасным скрягой. В общем-то, он доволен, что вынудил нас с Мейбл жить вместе с ним в его гигантском мавзолее, иначе он остался бы совершенно один. Но, знаешь, он одержим некой странной идеей: он считает, что мужчина обязан содержать свою жену, даже если этот мужчина — бедняк, а отец жены — современный Мидас. Словом, я мог бы просто тратить немного наличных денег и не стал бы мучиться угрызениями совести, принимая их. В конце концов, если я не ошибаюсь, когда ты женился на моей матери, то обещал ей, что нам с Кэри всего будет доставаться поровну. Ты уже промотал на Кэри целое состояние, просто угождая ее капризам. И ничего никогда не сделал для меня, за исключением того, что послал меня в школу, чтобы я не путался у тебя под ногами, ну, и уплатил мои ничтожные долги в Ричмонде, да и то лишь для того, чтобы не разразился скандал. Что ж, на этот раз для того, чтобы я не путался у тебя под ногами и чтобы избежать более крупного скандала, тебе придется заплатить немного больше. Наверное, если я скажу: двадцать тысяч долларов — это будет вполне скромная цифра.

— Я дам тебе эту сумму сразу же после того, как Кэри отправится в Европу, если ты заткнешь свою поганую пасть.

— Черта с два! Ты дашь мне эти деньги сейчас, причем — наличными. А потом заплатишь за люкс в «Сент-Чарлзе», где ты так настойчиво собираешься поселить нас с Мейбл. И, разумеется, тебе придется оплатить все наши случайные мелкие расходы в Новом Орлеане.

Наглость этого требования подчеркивалась еще и тем, что, выкладывая свои условия, Бушрод с преспокойным видом оставался сидеть в кресле и чуть заметная улыбка не сходила с его губ.

— Хорошо, — ровным голосом согласился Клайд. — Я отдам все… сейчас… при условии, что ты и твоя жена немедленно покинете Синди Лу и не вернетесь сюда до дня бракосочетания Кэри, а после ее свадьбы покинете это место навсегда. Ты получишь двадцать тысяч долларов и ни цента больше. А это означает, что тебе не стоит подписывать счета в Новом Орлеане, ошибочно считая, что я уплачу по ним как по «случайным и мелким».

С этими словами он подошел к сейфу. Его тяжелая наружная дверца не была заперта, и, открыв ее, Клайд отпер внутреннюю дверцу ключиком, прикрепленным к цепочке для часов. В одном отделении сейфа виднелась шкатулка с драгоценностями. Из другого Клайд извлек черную лакированную коробочку, вынул оттуда несколько пачек банкнот, проверил маркировки на коричневых бумажных лентах, опоясывающих пачки, и швырнул их на письменный стол.

— Здесь десять тысяч долларов, — коротко произнес он.

— Я назвал сумму в двадцать тысяч, — возразил Бушрод и, увидев, что Клайд потянулся к ручке и чернильнице, поспешно добавил: — И никаких чеков. Только наличными!

— Разумеется, ни о каких чеках не может быть и речи, — глядя с откровенным презрением на пасынка, проговорил Клайд. — Ведь чеки возвращаются банком, когда они аннулируются, верно? Неужели ты подумал, что я пойду на такой огромный риск, чтобы твоя мать случайно узнала о чем-нибудь? Но в доме имеется всего десять тысяч, теперь они твои. Я также собираюсь выписать в судоходную компанию «C&L» распоряжение о выплате его предъявителю десяти тысяч долларов наличными. И это будет все. Больше ни цента. И никаких так называемых «случайных» расходов, никаких выплат в будущем.

Теперь Клайд был так же спокоен, как и пасынок. Больше оба не промолвили ни слова. Когда Бушрод повернулся и вышел из кабинета, Клайд так и остался стоять возле открытого сейфа.

* * *

С отъездом Мейбл и Бушрода напряжение в Синди Лу тут же спало, вернулась атмосфера гармонии с налетом приятного волнения. Приехал кузен Стэн, и на плантации воцарилось веселье, сдобренное лучшим вином судьи, которое кузен, как всегда, не забыл прихватить с собой. Из Нью-Йорка в личном автомобиле прибыл мистер Стодарт, которому неожиданно взбрело в голову приобрести сахарный завод в Виргинии; а потом он вдруг сделал широкий жест, передав этот завод в собственность жениху и невесте. Когда Мейбл с Бушродом вернулись из Нового Орлеана, они ничем не выдали своего возмущения этим щедрым жестом и до самой последней минуты не только охотно, но и усердно старались быть чем-либо полезными. И вот наконец настал главный день. Рассвет был холодным, но ясным; в воздухе витала бодрящая свежесть, действующая на всех вдохновляюще. Камелии были в разгаре цветения, и когда невеста с подружками уже оделись, Люси водрузила на их головы венки и протянула им букеты, не забыв украсить цветами вуали и корсажи. И вот наконец она послала за бабушкой, чтобы та посмотрела, какие все красивые, перед тем как спуститься вниз. Оставшись с Кэри наедине, она положила руки на плечи дочери и ласково заглянула ей в глаза.

— Не сердись на меня, что я сомневалась в твоей любви к Савою, — проговорила она. — Я просто не вынесу, если ты уйдешь от меня с какой-нибудь затаенной обидой. Со временем ты поймешь, что я хотела тебе такого же счастья в браке, как у меня.

— Я все понимаю, мамочка! Сначала я не понимала, а теперь все, все понимаю! — с чувством ответила Кэри.

Несколько секунд они стояли обнявшись, с повлажневшими от слез глазами. Потом расцеловались. И, уходя от матери, Кэри не нуждалась в уточнении, о каком из своих браков та говорила.

* * *

Уже совсем рассвело, когда разъезжались последние гости: танцы и веселье царили почти всю ночь. Особенный восторг и аплодисменты вызвал многоцветный менуэт, ибо такого танца еще не было ни на одной из свадеб в этих краях. Девушки медленно скользили по полу, обмахиваясь веерами в такт музыке, а потом их, словно пушинку, лихо подхватывали партнеры. Сейчас девушкам помогали садиться в ожидавшие их кабриолеты, экипажи и кареты.

Люси, стоя в дверях, с улыбкой махала всем на прощание платочком, пока последние гости не скрылись из виду. Однако Клайд, стоявший рядом, не мог не заметить сильной бледности и других признаков утомления на ее лице. Он обнял ее, нежно прижал к себе и поцеловал в щеку.

— Ну вот, наконец-то все кончилось. А теперь я собираюсь как следует отдохнуть и выспаться и знаю, что тебе тоже не помешает это. — И не успела она произнести слова протеста, как он легко подхватил ее на руки, отнес наверх и с победным видом опустил на пол уже у кровати, возле которой ожидала Люси ее служанка Дельфия. Клайд, уходя из спальни жены, прощально помахал рукой квартеронке и произнес: — Спокойной ночи, Дельфия… вернее, утро… Миссис Бачелор позвонит, чтобы ей принесли кофе. Нет, подожди-ка минуточку. Поставь-ка ячменный отвар около ночника, какой миссис Сердж подарила на прошлое Рождество миссис Бачелор. Горячее пойдет ей только на пользу, и выпить его надо прямо сейчас. А потом миссис Бачелор поспит.

Дельфия понимающе кивнула и удалилась. Когда служанка ушла, ее хозяйка уютно устроилась среди мягких подушек, и, как только дверь закрылась, Клайд вылил в чашечку содержимое небольшого чайника с нарисованными на нем птичками и протянул ее Люси, нежно приговаривая при этом:

— Дорогая, постарайся выпить все, если сможешь. Я знаю, тебе необходимо выпить это.

Чтобы его не огорчать, Люси глоток за глотком с трудом выпила отвар; и, хотя она сразу послушно улеглась, когда он принял пустую чашку у нее из рук, прошло еще довольно много времени, прежде чем он услышал ее спокойное дыхание и убедился, что она наконец уснула.

Сняв ботинки, он взял их в руки и на цыпочках вышел из спальни Люси. Стараясь ступать как можно осторожнее, спустился вниз, прошел холл, где на полу валялись уже увядшие цветы, и вошел в обеденную залу. На столе возвышались пустые бутылки из-под шампанского и лежали печальные остатки огромного свадебного торта, наспех прикрытого на ночь мятой белой скатертью. Только тут он надел ботинки и, пройдя на кухню, приготовил себе кофе. С чашкой в руке добравшись до кабинета, он подбросил поленьев в затухающий камин и отпер письменный стол. Достав из ящика свои гроссбухи, он долгое время сидел, пристально глядя на них, так и не притронувшись к кофе.

Клайд был разорен. Он ни разу не смог отказать Кэри ни в чем, чего бы ей ни хотелось, уверенный, что всегда сумеет дать ей желаемое. Что ж, и она не сомневалась в этом до самого дня своей свадьбы, до того дня, как она покинула его. Ей и в голову не приходило, что Большой Дом уже заложен и что также пришлось заложить будущие урожаи, чтобы построить и обставить ее дом и купить ей приданое. Он сомневался, что она слушала его, когда он рассказывал Стодарту о рискованной авантюре с хлопком. И он радовался, что у нее не было ни тени подозрения насчет состояния его финансов. Она надолго и хорошо обеспечена. Однако теперь ему надо подумать о ее матери — о Люси, которая почти ни о чем его не спрашивала, слепо доверяя ему, а сейчас безмятежно спала, не ведая о том, что над этими доверием и спокойствием нависла очень серьезная опасность.

Разумеется, в столь бедственное положение он угодил не только из-за щедрых трат на Кэри и той роскоши, которой он настойчиво окружал Люси. Несмотря на то, что его Синди Лу было единственным судном, перевозившим за один раз самое большое количество хлопка — более девяти тысяч кип, он слишком медленно и слишком поздно вложил деньги во флотилию, ходившую под флагом «C&L». Время от времени он подумывал о возможности продажи своих барж и буксиров, чтобы брать напрокат другие, когда это может понадобиться. И действительно, он уменьшил количество подобных судов в своем флоте и теперь просто брал напрокат добавочные суда, когда наступал пик сезонных перевозок по реке. Ему даже удалось оплатить из текущих доходов расходы по их эксплуатации. Однако он никак не мог решиться бросить судовладение полностью и не соглашался переделать Люси Бачелор или Кэри Пейдж под баржу, как это было сделано с Софи Пейтон. От природы весьма далекий сантиментам, тем не менее он необычайно гордился этими судами, потому что они были старейшими пассажирскими судами на реке. Им не только удалось избежать обычных бед, вызываемых нежданными препятствиями, столкновениями, пожарами и другими коллизиями; они доказали всем этим циникам и зубоскалам, что те глубоко заблуждались насчет недолговечности пароходов. А теперь…

Клайд вытащил из кармана сюртука телеграмму и долго рассматривал ее. Она пришла за день до свадьбы Кэри, и по счастливой случайности он разглядел ее среди огромной кипы поздравительных телеграмм и открыток для Кэри и Савоя. Но и тогда он не стал сразу читать ее, положив в карман рядом с носовым платком. Она так и осталась лежать там, пока Клайд не полез за платком и случайно не достал ее вместе с ним. Он развернул листок, и в глаза ему бросились страшные слова:

КЭРИ ПЕЙДЖ И ЕЩЕ ДВАДЦАТЬ ПАРОХОДОВ ЗАТЕРТЫ ЛЬДАМИ ВОЗЛЕ СЕНТ-ЛУИСА ТОЧКА ПОЛНЫЕ ПОТЕРИ И ПОДРОБНОСТИ ПИСЬМОМ

Ему не нужно было читать письмо, чтобы понять, что произошло. Похожая катастрофа имела место возле Сент-Луиса и прежде, и однажды он присутствовал при этом. В холодные зимы в этой части Миссисипи льды формируются на глубине в два-три фута, а после внезапного подъема воды начинают двигаться. Некоторые пароходы, находившиеся тогда в порту, кое-как пробились к берегу, остальные же были сорваны с места швартовки и унесены льдами аж до нижней дамбы. Когда же льды пошли быстрее, дамбу снесло и начался затор; огромные ледяные куски обрушивались на пароходы с высоты примерно двадцати — тридцати футов и буквально хоронили их под своей массой. Тогда Клайд был еще совсем молодым человеком и постарался забыть об этом несчастье, так же как он старался забыть и о других тяжелых зрелищах, которые ему довелось видеть в своей жизни. И вот сейчас, когда он сидел за письменным столом, ему показалось, что он опять слышит жуткий грохот рушащегося льда и смертоносный скрежет ледяной лавины.

Клайд резко поднялся, разорвал телеграмму на мелкие клочки и швырнул их в камин. Он попытался собраться с мыслями, но они не успокоили его, ибо вызвали в воображении печальное зрелище тонущей и ломающейся под грудами льда Кэри Пейдж. Ему понадобятся годы, прежде чем он поправит свое финансовое положение, и то в случае невиданных доселе урожаев и рекордных цен на сахар и табак. Его финансовые ресурсы сейчас были крайне ограничены, а алчность ненасытного пасынка сожрала почти все, что у него оставалось. Ведь эти двадцать тысяч долларов, отданные Бушроду, составляли почти всю его наличность. У него оставались какие-то центы после того, как было уплачено по счетам расходов на свадьбу.

В эти минуты он думал о единственном способе, который мог бы спасти Люси от нищеты. Сидя в одиночестве за письменным столом с нетронутой чашкой кофе, Клайд взирал на свои гроссбухи, понимая, что если он не отыщет иного способа, то ему вновь придется прибегнуть к старому в надежде остаться не раскрытым, несмотря ни на что.

 

7

В конце концов, устав до изнеможения, Клайд провалился в сон прямо в своем вращающемся кресле.

Вместе с первыми признаками пробуждения он ощутил какую-то странную тревогу, но спросонья не мог сообразить, где он находится и как попал сюда. Беспокойно повращав головой и немного поморгав, он наконец скорее ощутил, чем увидел солнечные лучи, проникающие в кабинет. Только спустя некоторое время он осознал, что подле стола стоит Люси и смотрит на него сверху вниз взглядом, полным сочувствия и любви.

Он тут же вскочил на ноги, при этом что-то неразборчиво и громко воскликнув. Вид его был одновременно смущенным и извиняющимся. В то же время он почти машинально стал собирать разбросанные по столу документы и рассовывать их по папкам и гроссбухам.

— Я… должно быть, я неожиданно уснул, — пробормотал он в полном замешательстве.

— Да, и надеюсь, что ты хорошо отдохнул, — отозвалась Люси. — Тебе необходимо было сделать это. Я принесла тебе немного кофе. Я решила, что тебе, наверное, захочется выпить его прямо здесь, не дожидаясь, когда его принесут наверх.

По-видимому, она совершенно не удивилась, застав его в такой час за письменным столом перед разбросанными бумагами. Она также не увидела ничего необычного в том, что он по-прежнему одет в костюм, в котором был на свадьбе Кэри. Она взяла с подноса кофейник и налила ему кофе. Поставив кофейник на небольшой столик возле письменного стола, протянула Клайду чашку.

— До чего вкусный кофе, — проговорил он, отпив изрядный глоток. Затем, благодарно взглянув на Люси, добавил: — Но тебе не надо было беспокоиться, дорогая. Ведь ты сама очень устала.

— Да нет, я превосходно себя чувствую. Благодаря твоей заботе я прекрасно выспалась. И проспала очень долго. А потом успела навести некоторый порядок в доме. Когда ты поднимешься наверх, то увидишь, что все уже убрано и вычищено.

— Не хочешь ли ты сказать, что тратила силы, убирая весь вчерашний беспорядок?!

— Нет, дорогой, мне не пришлось особенно перенапрягаться. Просто я присматривала за тем, как это делают слуги. Хотя вообще-то я бы охотно и сама немного поработала. Ты меня так сильно избаловал, что с каждым днем я становлюсь все более ленивой. И если ты не против, то я хотела бы вести более активный образ жизни. Теперь, когда наша Кэри вышла замуж, думаю, самое время внести кое-какие изменения.

С этими словами она уселась в кресло, стоящее между маленьким столиком и письменным столом, и налила себе кофе. Потом налила и Клайду, который уже выпил одну чашку. Снова проглотив кофе и смотря на жену глазами, в которых застыли замешательство и тревога, он нерешительно и медленно произнес:

— Я не совсем понимаю, что ты хочешь этим сказать, Люси. Конечно, я готов сделать все, чтобы тебе было как можно лучше, и я постараюсь это сделать. Но ведь ты знаешь, что очень слаба и…

— Я понимаю, силы мои ограничены. Но я просто подумала, нужно ли нам теперь постоянно устраивать в доме такие пышные и богатые приемы. Я хочу сказать, что раньше мы делали это, в основном, из-за Кэри. Когда мы только поселились здесь, мы же почти не принимали гостей. Но вот Кэри повзрослела, и ей захотелось общаться с молодежью, развлекаться… Пока Кэри за границей, я бы с радостью насладилась тишиной и спокойствием, если, конечно, тебе это не покажется скучным. Разумеется, иногда мы можем принимать наших знакомых. Но, наверное, не стоит устраивать большие приемы или ездить в длительные путешествия. Всегда можно объяснить это тем, что я недостаточно хорошо себя чувствую. Но ни в коем случае не беспокойся, милый, это вовсе не так! Я вполне здорова, чтобы подумать и заняться тем, что меня интересует.

— Чем, например, дорогая?

— Ну, скажем, садом, если ты не возражаешь. Я занялась бы им сама, вместо того чтобы просить садовника делать то, что мне приятно сделать самой. Раньше, в юности, я очень часто возилась в саду. И теперь мне снова очень хотелось бы заняться этим.

— Тебе еще чего-нибудь хочется? — спросил Клайд, кивая.

— Да. Мне кажется, что я могла бы немного ездить верхом. Ты же знаешь, я прекратила эти поездки, главным образом, из-за того, что не хотела рисковать… ну, когда мы еще надеялись… Теперь, когда все надежды позади, наверное, я могла бы немножко ездить верхом. Тогда доктор Брингер посоветовал мне не тратить силы на такие поездки и вообще отказаться от очень многих вещей. Но, как я уже сказала, теперь я могла бы объезжать плантацию вместо Кэри. Уверяю, я ни во что не буду вмешиваться. В Амальфи, когда я немного повзрослела, я всегда объезжала плантацию с папой и братьями. И меня очень бы обрадовало, если бы здесь, в Синди Лу, я могла делать то же самое. Объезжать вместе с тобой плантацию…

— И я был бы очень рад. И больше никогда, никогда даже и не подумай, что мне может быть скучно с тобой. Если где-нибудь и есть более интересное общество, чем ты, то я такого не знаю. — Он улыбнулся и изумился тому, что улыбка получилась не вымученной, а искренней, хотя всего лишь несколько часов назад он полагал, что уже больше никогда не улыбнется так. — Но, безусловно, нам придется подобрать тебе подходящую лошадь, — продолжал он. — И еще: ты должна пообещать мне, что не будешь переутомляться… и если почувствуешь усталость, то тут же сообщишь мне об этом. Боюсь, поначалу тебе будет нелегко, ведь ты так давно не ездила верхом. Однако это, разумеется, пройдет.

— Да, да, поначалу мне будет трудно, а может, даже и болезненно! — со смехом проговорила Люси, весело взглянув на Клайда. Потом приподняла крышку кофейника и заглянула внутрь. — О, похоже, мы за разговором выпили весь кофе! Как ты думаешь, может, нам теперь лучше подняться? Уверена, что тебе хочется принять ванну, а я пока приготовила бы тебе свежий костюм. К тому же мне надо распорядиться, чтобы Белла взяла кое-какие продукты, а то мы останемся сегодня без еды. Мне совершенно не хочется, чтобы такое случилось. Особенно когда подумаю о том, как приятно будет перекусить в библиотеке в полдень. Знаешь, что я еще сделала? Поставила там столик с раздвижными ножками и откидной крышкой. Прямо напротив камина. На двоих.

* * *

Этот день ознаменовал собой начало новой эпохи: теперь библиотека стала для них центром жизни. У пылающего огня после вкусной неторопливой трапезы спонтанно возникали беседы, приводившие их к дискуссиям по поводу множества вещей, которые, похоже, совсем не занимали их прежде. И вот в один прекрасный день Люси затронула тему, поначалу испугавшую Клайда, но потом, напротив, по-новому, удачно повернувшую их супружескую жизнь.

— Знаешь, похоже, у меня слишком много свободного времени, — заметила как-то вечером Люси. Уже довольно давно она усердно занималась садом, особое внимание уделяя камелиям, которые сейчас были в полном цветении; и, поскольку им удалось без труда подобрать ей подходящую лошадь, она регулярно объезжала с Клайдом плантацию. Он отметил, что Люси превосходно разбирается во всех вопросах, связанных с землей. Клайд не предполагал в ней подобных способностей. — Так вот, я и подумала, что помогу тебе с твоими расчетными книгами, — продолжала она. — У меня это вовсе не отнимет много времени. Видишь ли, когда-то меня всему этому научил отец. Я часто помогала ему с его гроссбухами, будучи еще совсем девочкой. А позже, когда он и братья погибли, я сама вела отчетность и в Сорренто, и в Ричмонде.

— Спасибо, Люси, что ты подумала об этом. Но я предпочел бы вести свои гроссбухи сам. Это чисто мужское занятие. — Он тут же пожалел, что ответил так категорично, но Люси застала его врасплох своим предложением. И он поспешил сгладить свой ответ. — Прости меня, пожалуйста, за столь резкий тон, но я никогда не думал, что женщины на виргинских плантациях занимались подобной работой, — сказал он. — Однако я прекрасно понимаю, что такое могло иметь место во время войны. Это было необходимо. Но все же, наверное, твой отец скорее хотел просто хорошей тренировки ума для дочери даже тогда, когда в такой работе не было необходимости. В Луизиане ситуация совершенно иная. Это как разница между отношениями отца с дочерью и мужем и жены. Ну, ты, верно, понимаешь, что я имею в виду…

Она взяла пяльцы и занялась вышиванием. Люси была превосходной вышивальщицей, Клайд всегда восхищался ее тончайшей, изумительной работой. Ему никогда даже в голову не приходило, что раньше она совершенно не умела вышивать и научилась этому из-за отсутствия других занятий. Причем овладела этим искусством в совершенстве. Только сейчас он понял это. И подумал, что, наверное, ей действительно хочется заняться бухгалтерией, причем она явно предпочла бы это занятие вышиванию.

— Дело в том, — наконец выдавил он, — что мои гроссбухи пребывают в довольно скверном состоянии. Будь я хорошим бухгалтером, я бы с гордостью предъявил их тебе. Но, к сожалению, бухгалтер из меня плохонький.

— Собственно говоря, я предложила свою помощь после того, как мельком заглянула в эти документы тем утром, после свадьбы Кэри. Они в полном беспорядке. И я подумала, а не привести ли их в порядок. Но это лишь предложение…

— Люси, мне не хотелось тебе говорить… очень не хотелось… но в конце концов, наверное, все-таки будет лучше, если я скажу. Мои счета находятся в плохом состоянии не потому, что я не умею их вести. Я прекрасно разбираюсь в бухгалтерии. Но теперь в моих гроссбухах довольно много совершенно нежелательных для нас записей. Да, в самом деле, на сегодня там столько записей красными чернилами, что мои бухгалтерские книги словно залиты кровью.

— Ну, так бывает время от времени у каждого делового человека, верно? Ведь это не так уж серьезно, когда у него много ресурсов и хорошие кредиты?

— Боюсь, что это не так. У меня ничтожное количество ресурсов и очень плохие кредиты… Их совсем может не остаться, если мои кредиторы узнают, что я не в состоянии оплатить даже текущие обязательства. А это может случиться в любой день.

Люси отложила пяльцы, придвинулась поближе к мужу и взяла его за руку.

— Ты не хотел мне ничего рассказывать, это естественно, и для меня было бы нежелательно узнать то, что тебе хотелось скрыть. Я все прекрасно понимаю. И я всегда говорила тебе об этом. Но теперь, когда ты уже рассказал мне так много, разве не лучше открыть остальное?

— Полагаю, ты права. Тем более что я смогу выразить все одной-единственной фразой. Я по уши в долгах.

— Значит, эти долги должны быть уплачены.

— Разве ты не поняла, что я только что сказал тебе? — скороговоркой спросил он. — Я не могу расплатиться с долгами. У меня совершенно не осталось денег, мне нечем расплачиваться. Дом уже заложен. Заложен даже будущий урожай. Я разорен. И ничего не могу изменить. Я в тупике. Мне некуда обратиться за помощью.

— Ты же знаешь, что всегда можешь обратиться к кузену Стэну. Он только будет рад оказать тебе помощь.

— Я припоминаю, что он не помогал вам с матерью, когда вы чрезвычайно нуждались в помощи.

— Клайд, он не знал об этом. Мы ничего ему не говорили.

— Потому что были слишком гордыми, чтобы рассказать ему о своей беде! Так почему ты считаешь, что у меня нет никакой гордости?!

— Что ты, дорогой! Мне даже в голову такое не приходило! У тебя есть гордость. Огромная гордость. Наверное, ты даже слишком горд… как и мы были тогда… Но, пожалуйста, выслушай меня, Клайд. То, что я сказала, — истинная правда. Кузен Стэн только обрадуется возможности помочь тебе. Но я очень рада, что, не желая ничего открывать ему, ты по крайней мере рассказал о своих сложностях мне. Потому что я смогу помочь. Может быть, ты позволишь мне помочь тебе? Ты что, забыл о моих деньгах?

— Твоих деньгах? Каких еще деньгах?

— О деньгах, которые ты давал мне, с тех пор как мы поженились. Ты всегда говорил, что эти деньги — мои.

— Конечно же, это были твои деньги. Но это же просто-напросто деньги «на булавки».

— Тогда, милый, ты должен представить себе целую гору булавок, причем каждая из них украшена драгоценным камнем. И еще на те деньги мне удавалось одеваться, одевать Кэри и вести домашнее хозяйство. Так я и решила вначале, что ты ожидаешь от меня именно этого. Потом я поняла, что ты даже и не думал, чтобы я тратилась на дом. Ты настаивал, чтобы я покупала так много платьев себе и Кэри, что мне ничего другого и не оставалось. Разумеется, время от времени я делала подарки подругам, знакомым, иногда занималась благотворительностью. Но не могла же я истратить больше тысячи долларов в год… обычно я и тысячи-то не тратила.

— Не тратила… Боже мой, Люси, я же выдал тебе в общей сложности пятьдесят тысяч! Выходит, твой годовой приход составлял больше двух тысяч в год, и так в течение двадцати пяти лет! Если же ты не тратила эти деньги, то, ради всего святого, ответь, что же ты с ними делала?!

— Я копила и вкладывала их. Вернее, за меня это делал мистер Винсент. Ты же сказал, что и слышать об этом не желаешь. Так вот, с того первого раза, как я заикнулась о деньгах, я больше не заговаривала с тобой о них. Но решила, что, наверное, будет правильно поговорить об этом с мистером Винсентом, поскольку он намного лучше меня разбирается в том, как распоряжаться средствами. Частично я вложила деньги в государственные ценные бумаги и акции гомстедов, частично — в акции железнодорожной компании… железнодорожной компании мистера Стодарта. А часть положила в сберегательный банк… Я хочу сказать — в два-три сберегательных банка. Мистеру Винсенту показалось, что так будет безопаснее.

Клайд, ошеломленный, смотрел на Люси, не веря своим ушам.

— Так вот, если мы возьмем из сберегательного банка… из каждого… ну, скажем, чтобы сумма составила в итоге пятнадцать тысяч… Смогли бы эти деньги удовлетворить некоторых твоих срочных кредиторов? Я думаю, смогли бы, ведь верно? — спросила она настойчиво. — И тогда, как только с твоими счетами все снова будет в порядке, ты ведь сможешь решить, как тебе употребить оставшиеся деньги, чтобы вернуть обратно Синди Лу, судоходную компанию и прочее? Ты ведь тогда все поставишь на свои места, как это было прежде, до того, как долги выбили тебя из колеи? Уверена, что как-нибудь мы справимся с этой затруднительной ситуацией, а посему не стоит тебе беспокоиться. Ты согласен?

— Нет. Я не могу позволить, чтобы ты ссужала мне деньги. Если чему-то и суждено случиться, то пусть между нами все останется так, как это есть на данный момент.

— Но, милый, я не собираюсь давать тебе взаймы. И совсем не это предлагаю. Я просто даю тебе эти деньги… отдаю обратно, вернее… даю по той же самой причине, по которой ты давал мне их много лет. Потому что знаю, ты нуждаешься в них… и потому, что мне хочется, чтобы у тебя было все, как ты хочешь.

Он попытался сказать что-нибудь, но не смог проронить ни слова. Наконец он все же обрел голос.

— Люси… я… я… — начал он. Но не сумел закончить фразу. Он не мог сказать, что не разрешит ей расплачиваться за его долги, которые он наделал из-за своего упрямого нежелания признать, что золотые дни пароходства закончились; которые возникли из-за того, что он беспрестанно потакал всем прихотям Кэри и настаивал, чтобы Люси жила в роскоши, к которой сама она была совершенно равнодушна. Он никогда не догадывался, что Люси порой мысленно не исключала чрезвычайных обстоятельств, возникших сейчас. Значит, она с самого начала предвидела, что и такое может случиться и когда-нибудь он станет нуждаться в ее помощи, чтобы спасти их дом — его и ее дом. И она приготовилась к этому, причем приготовилась не только с предусмотрительностью и пониманием, но и с непоколебимой любовью к нему. Он не должен оскорбить эту любовь. Единственное, что он смог сделать, — это заключить ее в крепкие объятия, прижать к сердцу, при этом не произнося ни слова и благодаря Господа за то, что ему и не нужно ничего ей говорить.

И ей никогда не узнать о том ужасном искушении, которое овладело им в то страшное утро после свадьбы Кэри, о том, как близок он был к тому, чтобы поддаться дьявольскому соблазну, мучившему его, и как чудесным способом ему удалось его избежать.

* * *

С этого дня Клайд без всяких сомнений разрешил Люси помогать ему с бухгалтерией. Каждое утро он отправлялся в объезд плантации, а она в это время приводила в движение все домашнее хозяйство. Потом до обеда они в его кабинете вместе занимались подсчетами, после чего Люси немного отдыхала, а чуть позднее работала в саду, Клайд же тем временем во второй раз объезжал плантацию; затем они вновь возвращались в кабинет, дабы еще покорпеть над гроссбухами.

Спустя несколько месяцев, когда Клайд заканчивал подробное письмо агенту-посреднику в Сент-Луис, описывая благоприятные перспективы грядущего урожая черного табака, Люси с удовлетворенным видом, подняв взор от гроссбуха, взглянула на мужа. Она не проронила ни слова, пока он не сложил листы бумаги, не засунул их в плотный светло-желтый конверт и тщательно не запечатал его. Когда наконец он покончил с этим делом, Люси победоносно улыбнулась и сообщила:

— Думаю, тебе будет отрадно узнать, что наконец-то впервые за столь длительное время нам больше не приходится использовать красные чернила. Я хочу сказать, что наконец-то мы можем записать деньги в приход, а не в расход. Разумеется, у нас еще остались кое-какие долги, с которыми надо разобраться, однако теперь мы можем оплатить их из прибыли.

— Как я рад… и благодарен. Если бы не ты, страницы этой книги продолжали бы краснеть… Однако использовать деньги, полученные нами в приход, на то, чтобы расплатиться с прежними долгами, — это еще не значит получить прибыть. Мы ее не получим, пока я не перестану вести себя как сентиментальный упрямец. Посему я прекращаю быть таковым немедленно.

— Не совсем понимаю, о чем ты, дорогой. Кроме того, мне очень нравится, когда ты бываешь сентиментальным. Мне бы не хотелось, чтобы ты перестал себя так вести.

— Я не перестану быть сентиментальным по отношению к тебе. Но я не собираюсь больше оставаться верным пароходству… только потому, что никак не могу забыть о золотых днях, когда речное пароходство находилось в зените. Сейчас я вполне осознаю, что на самом-то деле оно приходит в упадок. Это пароходство заберет у нас все, что мы выручим за табак и сахарный тростник, до последнего цента. Да, да, на содержание судоходной компании «С&L» у нас должны уйти все наши деньги. А мы не можем этого себе позволить. И не позволим.

— Но, Клайд, нам нельзя… мы не должны…

— Да нет же, дорогая, нам можно. И мы должны. Но, ради Бога, дай мне досказать до конца. Сперва мы продадим все суда: все баржи, все буксиры и все пароходы, которые все еще ходят под нашим флагом. И по-прежнему останемся при деле, но только при таком, что станет оправдывать себя. А именно, мы будем заниматься судоходством только на время перевозки хлопка. Просто мы будем фрахтовать суда на это время. У нас не останется больше никаких забот, кроме как их использовать. Ведь есть бесконечное количество рек поменьше Миссисипи — Арканзас, Уошито, Йозу, — куда еще не добрались железные дороги и где по-прежнему необходимы суда. Так вот, мы продадим наши суда и получим кое-какие наличные деньги, какие потратим на оборудование плантации, чтобы полностью ее модернизировать.

— Гм, тем самым мы сможем несколько сократить наше портовое заведение в Новом Орлеане, не так ли? — задумчиво произнесла она. — Я имею в виду клерков, агентов по фрахтовке…

— Сократить? Да мы можем полностью избавиться от них! Ведь нам вполне хватит конторы в каком-нибудь деловом здании на Набережной. Посадим в нее одного-единственного бухгалтера, вот и все. Никакого огромного штата сотрудников, никаких выплат на содержание и ремонт большого здания — в общем, никаких лишних расходов. Нам с тобой нужно напрочь избавиться от всех не приносящих выгоды дел, оставить только те, что приносят прибыль. Вместо того чтобы разрываться на части, зарабатывая деньги на тростнике и табаке и тут же отдавая их на содержание «C&L», мы будем иметь третий источник прибыли, который прибавим к остальным двум, причем будем иметь прекрасный доход от этого нового капитала. И получим его прямо сейчас, когда мы нуждаемся в нем.

— Дорогой, я никогда бы не попросила об этом… хотя я прекрасно понимаю, как ты прав сейчас… но не мог бы ты сделать для меня одно одолжение?

— Только одно?

— Да… хотя… это очень большое одолжение! Ты пообещаешь мне, что не станешь продавать Люси Бачелор… ради меня?

— Обещать тебе не продавать… — С этими словами он поднялся из-за стола и, обойдя его, прижал жену к себе. — Неужели ты думаешь, что тебе удастся пустить пыль в глаза старику? — нежно проговорил он. — Нет, дорогая, у тебя это не получится. Неужели ты не понимаешь, что я предпочел бы лишиться ноги, чем Люси Бачелор? Тебе захотелось оградить меня от волнений, ведь ты знала, что я никогда бы сам ничего не сказал. Поэтому ты и говоришь… так, будто этим я сделаю тебе одолжение. Так вот, знай: ни за что на свете я не продам Люси Бачелор. Ни за что на свете, любимая! Мы доставим ее из Нового Орлеана вместе со старой командой и устроим для всех в округе небывалый банкет, чтобы повсюду сверкали свечи и постоянно играл оркестр! А потом пришвартуем ее там, у главного канала, откуда она впервые сошла на воду, и полностью отремонтируем. Она навечно останется на воде под реющим флагом «C&L» и всегда будет с нами, с нашими детьми и внуками, а потом с их детьми и внуками… Пока продолжается жизнь!

* * *

Итак, весь флот баржей и буксиров был продан, а Люси Бачелор доставили в Синди Лу, туда, откуда в первый раз она спустилась на воду. Иногда, когда заканчивался зной дневной и все труды уж были позади, Клайд с Люси поднимались на борт Люси Бачелор и ужинали там вдвоем, а порой даже оставались ночевать. Но, независимо от того, отправлялись они на Люси или нет, Джек каждый вечер зажигал якорные огни и каждое утро гасил их, при этом не забывая подняться на борт, чтобы убедиться, что все в порядке. Перед самым сном Клайд с Люси всегда выходили на галерею и вглядывались в сумерки — в эти ободряющие огоньки.

Шло время. С каждым днем Клайд все больше и больше изумлялся исключительной проницательности и дальновидности Люси в отношении дел. Но более всего его удивляло уменьшение расходов на жизнь, когда Люси взялась за это. Стол ломился от яств, как и прежде, но теперь почти все продукты были с плантации. Правда, вина, хотя и доброкачественные, не были марочными, и среди них очень редко появлялось шампанское. Не было и многолюдных званых обедов, как и званых вечеров для узкого круга. В конце концов, двое молодых слуг, которые предпочитали нескончаемые веселые пирушки Кэри скучному нынешнему времяпрепровождению, начали разными способами демонстрировать свое неудовольствие. Когда это случилось, Люси высказала предположение, что они могут быть более полезными для миссис Винсент, любившей большую часть времени проводить в Новом Орлеане. Результаты не замедлили сказаться, ко всеобщей радости, и эта первая брешь в рядах их домашнего служебного персонала, похоже, логически вела к появлению следующей бреши.

— Разумеется, Белла, Джек и Дельфия очень бы огорчились, расставшись с нами, да и нам было бы невесело, — заметила как-то вечером Люси. — Но, по-моему, остальные только обрадуются, если перейдут в новый дом Кэри перед ее приездом. С самого начала она будет видеть вокруг себя знакомые дружеские лица, да и нам не придется попусту тратить время и силы, подыскивая ей каких-то незнакомых слуг. Как тебе эта мысль, Клайд?

— Думаю, это было бы превосходно! — отозвался он. — Полагаю, мы можем обойтись и тремя слугами, которые свыклись с нашим образом жизни… Ну, а если их окажется недостаточно, то, думаю, Айви с радостью останется у нас, несмотря на то, что она помоложе и менее опытная, нежели Белла, Джек и Дельфия. По-моему, Кэри только обрадуется, если остальные слуги перейдут к ней, как ты говоришь.

— Ну, тогда в следующий раз при встрече с миссис Винсент, я спрошу ее, одобряет ли она эту идею. Если она согласится, я переговорю насчет этого плана со слугами.

— А ты не подумала посоветоваться и с Кэри?

— Разумеется, я думала об этом. Но не знаю, принесет ли это большую пользу.

Люси отвернулась, и, хотя Клайд не услышал ее вздоха, он прекрасно понял, что беспокойство материнского сердца заставляет ее вздыхать. Кэри очень мало писала. Она не написала не только с борта парохода — а Люси с таким нетерпением ожидала этого письма! — она очень мало писала и после. К тому же письма Кэри не содержали почти никаких новостей. В основном, они были короткими и восторженными. Все божественно, изумительно, волшебно… Кэри с ума сходила от Франции. В конечном счете случилось так, что из-за этого «сумасшествия» Кэри с Савоем изменили свои планы и не собирались ехать в какую-нибудь другую страну по крайней мере в настоящее время. Они надолго задержались на Ривьере, ибо солнце там восхитительное, а жизнь — прекрасна и весела. Все развлечения и увеселения были чрезвычайно дорогостоящими и роскошными, ну а что касается оперы в Монте-Карло!.. Разве кому-нибудь после посещения этой оперы может прийти в голову хотя бы упомянуть французскую оперу в Новом Орлеане! А сколько яхт в гавани Ниццы! На нескольких они с Савоем уже побывали. По сравнению с тем, что они там видели, Южный Яхт-клуб — просто ничтожная забегаловка! И так далее, и тому подобное…

Но, несмотря на все соблазны, молодая чета к весне все же наконец добралась до Парижа, и, хотя в своих письмах Кэри больше не упоминала о солнечном свете, жизнь в Париже оказалась даже веселее, чем на Лазурном берегу. Когда после Дня взятия Бастилии они покинули столицу, началось их турне по всем друзьям и знакомым Винсентов, владеющим замками. Некоторое время от Кэри приходили лишь открытки с видами Нормандии и берегами Луары. И вот наконец молодожены добрались до Монтерегарда — поместья де Шане в Приморской Шаранте. Люси получила что-то более или менее похожее на письмо. В нем Кэри писала следующее:

Дорогие папа и мама!

Это самое удивительное место, в котором мне когда-либо довелось побывать. До замка вы добираетесь через восхитительный дубовый лес, увитый плющом, и нечто магическое и завораживающее видится вам в солнечных лучах, с трудом пробивающихся сквозь густую листву. Вот наконец вы подъезжаете к величественному каменному порталу, который ведет вас в мощеный внутренний двор, а тот, в свою очередь, ведет к широким воротам. Над вами возвышается башня с часами. Это очень похоже на башню в каком-нибудь средневековом городе. Вы наконец попадаете во второй дворик, больше первого, а за ним — прекрасный треугольный сад, примыкающий уже к самому замку.

Вы входите в очень впечатляющий каменный вестибюль с широкой изогнутой лестницей, по одну сторону которой расположены библиотека со множеством книг (столько книг я не видела еще ни у кого во Франции) и старинная кухня, превращенная ныне в столовую залу и вся увешанная сверкающей медной посудой. В библиотеке и в столовой высоченные потолки с причудливой росписью, и когда вы попадаете туда, то вам кажется, что на свете не может быть ничего величественнее и прекраснее. Но так вам только кажется, потому что вы еще не побывали в гостиной в стиле Людовика XVI, кабинете в стиле Людовика XV и спальне в стиле Людовика XIII, которая находится наверху. Ведь все это вы увидели только в самом начале!

Нам пришлось быстро умыться с дороги и спуститься вниз, поскольку де Шане ожидали нас в гостиной, куда уже доставили закуску и напитки, но не огромное количество, как это сделали бы у нас, а изящненькие бисквиты и бутылочное вино под названием Пино, о котором мы никогда даже и не слышали. Ну, конечно же, ведь Приморская Шаранта находится в провинции Коньяк, и Пино — это смесь коньяка со свежими виноградными соками — действительно очень вкусное. Что касается самих де Шане… то у меня просто нет слов! Старый маркиз (вообще-то он не такой уж старый, но мне приходится называть его старым маркизом, чтобы отличать от Пьера) — это самый учтивый джентльмен, которого я когда-либо встречала. Какие манеры, какой вкус! Маркиза же, наверное, мамина ровесница, но в это никогда не поверишь. В волосах у нее ни одной сединки, на лице — ни одной морщинки… А какая фигура! Маркиза такая веселая, энергичная, все время говорит разные забавные вещи и всех заставляет смеяться. В ее обществе никто не остается замкнутым или неловким. Ее сын очень похож на нее… я хочу сказать, что он такой же красивый и очень общительный. Оказывается, ему всего лишь двадцать пять лет, но никогда не скажешь, что это так! Юноши континента выглядят намного взрослее, чем мальчики у нас дома, и намного утонченнее. Он восхитительный наездник, и мне было очень весело, когда я выезжала с ним покататься верхом. Знаете, меня всегда немного огорчало и разочаровывало, что Савоя не интересуют лошади, но, конечно же, невозможно, чтобы в одном человеке сочеталось все на свете, и все же Савой совершенен… Он оказался именно таким, как я и ожидала. Он не думает ни о чем, кроме моего счастья, поэтому очень обрадовался, что я нашла человека, готового сопровождать меня в этих длительных прогулках верхом, которые я так люблю и которые для Савоя — одно лишь мучение. А сам он вместе со старым маркизом (который совсем не старый) прогуливается по замку и парку, пока мы с Пьером катаемся по лесу.

Вы никогда в жизни не видели такого леса. По нему можно кататься бесконечно, причем всякий раз — по другой дороге. Или, если хотите, вы можете привязать лошадь к одной из старинных каменных скамеек, со всех сторон окруженных высокой зеленой травою, так что кажется, будто они спрятаны здесь для какой-то тайны, и прогуливаться по узкой петляющей тропинке, с одной стороны которой струится речка, еле видная из-за густого кустарника, а с другой — какие-то доисторические пещеры, которые, чем дальше ты идешь, становятся все больше и загадочнее. Самая большая называется Кафедральная, поскольку у нее высоченный сводчатый потолок и длинные узкие коридоры, разбегающиеся в разных направлениях. Пьер сказал, чтобы я никогда не заходила ни в один из этих коридоров, ибо могу заблудиться или что-нибудь в этом роде. Я спросила его, заходил ли кто-нибудь в них, но Пьер так и не ответил. Он поведал мне легенду о Голубом озере, образовавшемся у входа в пещеры. Как гласит легенда, несколько столетий тому назад леди де Шане, у которой умер возлюбленный, утопилась в этом озерце, и в том месте забил ключ. Разумеется, все это глупые сказки и суеверия, но я считаю эту легенду очаровательной, не правда ли?

Кто угодно может приходить к озерцу и устраивать около него пикники. Мы видели множество горелых веток от костров, а также свежий хворост, кем-то заботливо принесенный для будущего костра. Еще мы увидели неубранный мусор, разные обертки, осколки бутылок. Кто-то вел себя здесь бесцеремонно. Пьер сказал, что кроме окрестных жителей сюда иногда приезжают цыгане и что они никогда не злоупотребляют гостеприимством этого места и не воруют, и вообще являют собой очень красивое зрелище, когда ночью собираются вокруг своих бивачных костров, за которыми они тщательно следят. Еще Пьер рассказывал, до чего весело приходить к ним, разделять с ними ужин, сваренный в открытых котелках, а потом вместе с ними петь и танцевать. По его словам и выражению лица видно было, что он часто веселился с цыганами, поэтому я спросила, были ли у него среди них подружки, и тут он рассмеялся и сказал «да, действительно, были» и что, мягко выражаясь, он лишился невинности из-за одной цыганской девушки. Я не совсем поняла его слова и уже по возвращении в замок, когда мы оказались с Савоем в спальне (которая в стиле Людовика XIII), я спросила его, что это означает. Савой очень сильно рассердился. А затем сказал, что, вне всякого сомнения, Пьер соблазнил какую-нибудь молоденькую беззащитную цыганскую девушку. Увлек ее в одну из этих страшных пещер и соблазнил там, воспользовавшись тем, что девушка без ума влюбилась в него. Потом мы с Савоем даже немного поссорились, поскольку, судя по тону, которым Пьер рассказывал эту историю, именно цыганка соблазнила его, а не наоборот. И все-таки, что бы там ни случилось, все это было давным-давно, да и вообще многие люди поступали во сто раз хуже, и поэтому совершенно не следует из-за этого ссориться. Кроме того, Савой был так нежен, что мне вовсе не хотелось ссоры.

Чего мне ни в коем случае нельзя пропустить, так это здешней знаменитой охоты, считает Пьер. В замке до сих пор хранятся весьма живописные средневековые костюмы для охоты, и я думаю, что мы обязательно должны вернуться в Париж… если мы вообще уедем из замка! Но, похоже, мы просто откладываем наш отъезд со дня на день, хотя мне очень даже надо вернуться в Париж, чтобы купить кое-что из одежды, поскольку все наряды из моего приданого уже вышли из моды.

Ну, что ж, верно, на этот раз вы не пожалуетесь на то, что я не написала обстоятельного, длинного письма. Да, да, я все понимаю и считаю, что вы вправе сетовать на то, что я не пишу чаще и подробнее. Но, наверное, милые мои папочка и мамочка, вы сами писали немного писем во время вашего медового месяца. Так ведь? А поскольку вы не были во Франции, то просто не можете понять, до чего трудно здесь выкроить хоть минутку для чего-нибудь вроде написания письма. Хотя нет на свете ничего лучше старого, доброго и сонного Синди Лу, где по многу лет не случается ничего волнительного.

Бесконечно люблю вас обоих.

Ваша Кэри.

P.S. Маркиза хотела бы передать папе, что она вспоминает о нем с чувством глубокой радости. По-моему, она была немного задета, когда я сказала ей, что, похоже, папа не очень хорошо помнит ее, потом я сильно сожалела, что разоткровенничалась. Еще она просила меня передать вам, что надеется в недалеком будущем иметь удовольствие познакомиться с мамой. Если старый маркиз почувствует, что в силах временно покинуть замок, то в будущем году де Шане, наверное, приедут в Луизиану, чтобы нанести нам ответный визит. Не правда ли, это было бы восхитительно?

Это письмо Клайд с Люси получили за несколько недель до их разговора насчет слуг, и с тех пор от Кэри не было ни весточки. Наверное, они с Савоем до сих пор гостят у де Шане, если, конечно, не вернулись в Париж, чтобы пополнить вышедший из моды гардероб Кэри; в любом случае, было совершенно ясно, что они останутся в замке на сезон охоты. Значит, вряд ли вернутся домой к Рождеству, а Клайд с Люси втайне надеялись, что молодожены приедут ранней осенью. Кроме того, это письмо во многих отношениях вселяло беспокойство, и Люси с Клайдом, оба, волновались, причем не признаваясь друг другу в своих тревогах, которые были довольно разными. Привыкшие к взаимному доверию, на этот раз они сочли нужным не обмениваться своими тревожными мыслями друг с другом.

* * *

Когда идея Люси о слугах в новом доме была «предъявлена на рассмотрение» миссис Винсент, последняя сказала, что это превосходно. Еще она добавила, что у нее просто от сердца отлегло, когда она узнала, что Люси проявляет такую огромную заботу по поводу комфорта Кэри и Савоя. Лично ей хотелось бы побольше времени проводить в Новом Орлеане; она считает, что обязана делать это из-за Арманды. Хотя не только естественно, но и вполне понятно, что Арманда так долго горевала и будет еще долго горевать по умершему жениху, все же, наверное, для такой молодой девушки было бы огромной ошибкой навечно похоронить свое сердце. И миссис Винсент считает, что если Арманда начнет побольше выходить в свет, то, вероятно, познакомится с кем-нибудь, кто привлечет ее внимание и будет достоин ее.

Люси всей душой соглашалась с этим. До свадьбы дочери она видела в Арманде лишь неутешную возлюбленную, но в скором времени ей тоже начало казаться, что дни безутешной скорби девушки, видимо, сочтены. И вправду Арманда по-прежнему была красавицей — с каштановыми волосами, огромными карими глазами и очень светлой кожей, которой отличался и ее брат. Однако ей уже двадцать восемь, и ее красота может рано угаснуть, если не помочь ей расцвести посредством замужества и материнства. И, поскольку по соседству с плантацией явно чувствовалась нехватка подходящих молодых людей, то, похоже, вполне логичным выходом был Новый Орлеан. Люси горячо заверила миссис Винсент, что сделает все возможное, чтобы по возвращении из странствий молодожены нашли самую теплую заботу и комфорт. Когда слугам рассказали об их переходе в новый дом, они, как Клайд и предвидел, пришли в восторг от такого известия. И вскоре Люси стала часто заходить в дом Кэри, снабжая его всяческой провизией и прилагая много сил, чтобы еще лучше украсить его. Поскольку Кэри, любившая собирать цветы для развлечения и украшения комнат, искренне призналась, что она не относится к девушкам, разбирающимся в садоводстве, Люси намеревалась лично заняться разбивкой парка для дочери.

Люси послала Кэри письмо, где просила ее написать, как идут дела. В душе Люси надеялась этим письмом вызвать в дочери желание встретиться с матерью очно. Однако весьма короткое ответное письмо, написанное явно в большой спешке, не указывало на признаки такого желания у Кэри. Она, разумеется, обрадовалась вестям о будущем парке вокруг ее дома, но ее интересовало, помнит ли папа, что особенно ей хотелось иметь летний домик, похожий на бельведер в Сорренто. Теперь ей хочется иметь такой домик больше, чем когда-либо, ибо он станет напоминать ей о красивой летней беседке возле замка. Естественно, у них не будет полного сходства. Но, кстати, она решила назвать свой дом Монтерегард, а не Туника, как предложил папа. Она не находит ничего романтического в этом индейском слове, даже несмотря на то, что это название ассоциируется с местностью. К тому же название Монтерегард будет все время напоминать ей о самых счастливых днях в ее жизни.

В своем ответе Люси успокоила Кэри насчет летнего домика: она прежде не упоминала о нем, поскольку полагала, что Кэри восприняла бы как само собой разумеющееся то, что все ее пожелания касательно дома будут выполняться Этьеном Маре, который во всех деталях воспроизвел летний домик в Сорренто. А находится домик в дальнем конце сада и расположен просто идеально, поскольку станет поводом для коротких прогулок. Люси была уверена, что Кэри обрадуется этому. А что касается названия, то, разумеется, Кэри имеет полное право назвать домик так, как ей угодно. Люси опустила то обстоятельство, что Клайда немного разочаровал отказ от названия Туника…

На Рождество от путешественников пришла телеграмма с праздничными поздравлениями, а перед самым Новым годом Клайд с Люси послали молодым ответную телеграмму, в которой поздравили их с годовщиной свадьбы. Но поскольку в рождественской поздравительной телеграмме от молодых не было даже упоминания о намерении вернуться домой, то стало ясно, что на Новый год они тоже не приедут. Когда Винсенты с Бачелорами по обычаю вместе встречали Новый год, мистер Винсент заговорил об этом.

— Надеюсь, никто из вас не сочтет меня скрягой, — произнес он, сперва посмотрев на Клайда, потом на Люси, — но я написал Савою письмо, где сообщил ему, что не намерен больше оплачивать его путешествие в Европу… начиная с данного момента, я хочу сказать. Их нет дома уже год, и, на мой взгляд, Савой слишком надолго утратил связь с тем, что происходит на плантации… если не считать потраченных им средств, вырученных с нее… да, да, он действительно очень задерживается. И потом, мальчик чрезвычайно расточителен. Буду с вами совершенно откровенным, он исчерпал свой аккредитив всего за полгода. И попросил меня о втором. Я выполнил его просьбу. Теперь же, когда он просит меня о третьем, я приказываю ему возвращаться домой.

— Вот именно, словно Савой — наш единственный ребенок! — поспешно вмешалась миссис Винсент. — На святки Арманда хочет поехать в Новый Орлеан и остаться там до Марги грас. Да и мне хотелось бы отправиться с ней. Ведь столько времени прошло с тех пор, как мы проводили в городе весь карнавальный сезон. Послезавтра мы с ней планировали уехать из Виктории, и к нам присоединится Ламартин, как только покончит с помолом. Разумеется, мы были бы очень рады, если бы и Савой с Кэри приехали к нам и остались на бал, хотя бы на один. Им тоже это, несомненно, понравилось бы. Но раз его отец собирается уехать, то, наверное, вдвойне важно, чтобы Савой большую часть времени проводил на плантации. И хотя мы очень не любим постоянно твердить об этом, но тут вопрос расходов. Желательно, чтобы Арманда хорошо развлеклась в Новом Орлеане, к тому же ей не мешало бы обновить гардероб. Кстати, не исключено, что может возникнуть вопрос о ее приданом. Нам придется обеспечить и его.

Бачелоры заверили гостей, что они прекрасно понимают их и полностью с ними согласны.

Позднее, оставшись одни, Клайд с Люси разговорились более откровенно. Клайд сказал, что во всем виноват он; если бы он так сильно не потакал всем прихотям Кэри, то, наверное, девочка не стала бы такой расточительной. Он сам показал ей дурной пример, и вот… Им обязательно нужно дать ей понять, что они находятся на грани разорения, и надо помешать ей довести своего супруга до неразумных действий. Но это еще не все, отозвалась Люси, большая любезность со стороны миссис Винсент сообщить им, что она всегда рада принять Савоя с Кэри во время карнавала. Хотя, вне всякого сомнения, место Савоя — на плантации, где он должен оставаться во время отсутствия отца. И, разумеется, Кэри должна быть с мужем. Не пристало ей рассматривать жизнь как вереницу праздников и веселых мгновений, ибо жизнь — это не сплошная радость. Она уже достаточно взрослая, чтобы понять это. И, конечно же, нехорошо, что она до сих пор не задумалась о ребенке. Это разрешило бы столько всяких проблем…

Они проговорили в таком духе несколько часов. Но никто из них ни разу не высказал своих дурных предчувствий и опасений, а ведь у обоих на душе было очень неспокойно.

* * *

В начале февраля Савой и Кэри все-таки прибыли домой. Перед этим Савой написал отцу удрученное письмо, сообщив, что им не удалось зарезервировать билеты на немедленный рейс, но в конце концов все же повезло, и они взяли билет на «Ксению», которая шла из Бордо прямо до Нового Орлеана. Конечно же, они предпочли бы добираться домой на «Турени» — новейшем и самом быстроходном пароходе Французской пароходной линии, который шел от Гавра до Нью-Йорка, где они провели бы несколько дней, прежде чем добраться домой на поезде, однако это было бы сопряжено с дополнительными расходами. Савой понимал, что может вызвать негодование со стороны отца. Он и не помышлял отнестись к отцу неуважительно, но, как и Клайд, считал просто невозможным отказывать Кэри во всех ее прихотях, хотя, в отличие от Клайда, молодой человек еще не осознал, что подобного рода действия весьма и весьма неблагоразумны. Он продолжал утверждать, что Кэри, естественно, пожелает остаться в Новом Орлеане до Марги грас и только после они приедут домой. С лица Савоя не сходило гордое выражение при виде восторженных взоров, обращенных на Кэри во время балов. Она не пропускала ни одного бала и совершенно не задумывалась о том, что Арманде, может быть, не очень приятно видеть успех невестки, пользующейся намного большей популярностью, чем она.

Кэри и в самом деле вызвала сенсацию. Она всегда была модной, элегантной и красивой, однако теперь вокруг нее распространялась некая soignée, совершенно отсутствовавшая в ней ранее. Волосы она стала носить на новый манер: вместо завиточков, собранных чуть повыше затылка, теперь она зачесывала их наверх и завиточки со лба тоже зачесывала наверх, создавая, таким образом, высокий «помпадур», и эта ультрамодная прическа, абсолютное новшество для Нового Орлеана, весьма выделяла ее среди остальных девушек, которые, тоже будучи очень симпатичными, теперь не могли сравниться с ней в этой потрясающей неповторимости. Ее очевидное отличие от остальных юных представительниц женского пола усугублялось и самыми модными парижскими туалетами, которые показывали ее фигуру в самом выгодном свете, при этом прекрасно гармонируя с удивительного цвета волосами. Для каждого бала у Кэри находилось новое бальное платье, и всякий раз платье было моднее, изысканнее и причудливее предыдущего. К тому же она надевала очень красивые драгоценности, и с каждым разом их количество увеличивалось. Повсюду стали ходить разговоры о том, что некоторые наряды Кэри Винсент стоят намного дороже, чем это было принято или прилично для молодой замужней женщины. Правда, эти разговоры не дошли до Савоя, а спустя некоторое время вовсе прекратились.

Родители Савоя, всегда старавшиеся относиться к Кэри по-доброму, а теперь встревоженные, сдержанно переглядывались. Они не могли допустить, чтобы в их семейном кругу (и тем более за его пределами) решили, что они недовольны невесткой и что к этому недовольству быстро примешалось разочарование и даже неприязнь, когда балы, на которые они возлагали такие надежды в связи с Армандой, превратились лишь в легкие мизансцены для Кэри. Клайд с Люси, прибывшие в Новый Орлеан для встречи молодоженов и задержавшиеся там, поскольку Винсенты уговорили их погостить в их просторном доме на Елисейских полях, были серьезно озабочены, хотя и по разным причинам. Они не могли не гордиться потрясающим успехом дочери. Но Люси беспокоила неугомонность Кэри, и они с Клайдом были очень задеты тем, что она настойчиво хотела продлить свое пребывание в Новом Орлеане, вместо того чтобы устремиться в новый дом, который родители так заботливо готовили к ее возвращению. Всякий раз, когда ей предлагали отправиться в Синди Лу, она находила новый повод, чтобы продолжить свой нескончаемый раунд веселья.

— Ну, мамочка, ты же знаешь, как мне не хочется пропустить парад Нептуна! Говорят, будут показывать павлинов, и конечно же…

— Не сомневаюсь, что все будет очень красиво и необычно. Но ты так давно не видела наших собственных павлинов, милая Кэри.

— Но они же будут там всегда! Ведь не разлетелись же они за время моего отсутствия, верно?

— Конечно же, они не разлетелись. Но теперь, когда ты уже повидала Атланта и Мома…

— И эльфов Оберона, и первую нереиду! Ну, мамочка, неужели ты думаешь, что я смогу уехать, так и не побывав на празднике Нептуна и Вакха? И на Королевском параде? Ты же прекрасно знаешь, мама, кто не был в Новом Орлеане до Марди грас, тот, можно сказать, вообще не был на карнавале!

— Но ты приедешь домой хоть к пепельной среде?

— Мы с Савоем хотим пойти в церковь в пепельную среду. Мы же всегда ходили в этот день в церковь. А помнишь того богатого холостяка из Вашингтона, Уолласа Эшби, у него обычай — давать в пепельную среду роскошный обед. И он пригласил к себе на обед и нас. Пригласил впервые. По-моему, это довольно смело с его стороны, не правда ли? Я имею в виду то, что он дает обед в пепельную среду. Это как бы некий вызов. Все просто с ума сходят, когда приходят к нему в гости, ведь он удивительно гостеприимный хозяин, и все произойдет в такой торжественный день… Это ужасное испытание для всех набожных католиков, да и для некоторых англикан тоже.

— Вряд ли мистер и миссис Винсент одобрят то, что вы приняли это приглашение, Кэри.

— Ну, не знаю, мамочка. Вообще-то, да, думаю, они не одобрят. И Арманда тоже, но, с другой стороны, ее же не пригласили туда! Знаешь, в конце концов, мы с Савоем имеем право жить, как нам заблагорассудится, мы же взрослые люди. Верно? Кроме того, должны же мы где-то пообедать, а в среду не будет парохода. Ведь «Стелла Уайлдз» не уйдет до пятницы.

— Выходит, вы приедете в пятницу?

— Ну, разумеется, если ты настаиваешь…

* * *

Люси не только не настаивала — она не промолвила в ответ ни слова, просто отвернулась. И Савой с Кэри прибыли домой в пятницу. На этот раз они явно поспешили, поскольку, как выразилась Кэри, после окончания карнавала Новый Орлеан перестал подавать признаки жизни. Ей понравился новый дом, однако она не выказала ликующего восторга, какого ожидали от нее родители. Она оставила нераспакованные вещи в вестибюле и, даже не отдав никаких распоряжений слугам, вскочила на коня и долго-долго где-то каталась. Но на этот раз она не объезжала поля, чтобы проследить за урожаями, как раньше, а бесцельно скакала галопом по берегу реки взад и вперед. Клайд почувствовал, что происходит что-то не то, причем дело явно серьезное. Однако он не стал напрямик спрашивать Кэри, что случилось, решив выяснить причину такого беспокойства всяческими окольными путями.

И вот однажды, когда Кэри вновь с самого утра отправилась бесцельно блуждать верхом по окрестностям, он подъехал к ней и, сделав вид, что повстречал ее совершенно случайно, небрежно осведомился, помнит ли она еще о зарытых сокровищах.

— Ну… не знаю, как и сказать, — отозвалась она и посмотрела на него равнодушно. — В последнее время я как-то не задумывалась об этом. Разумеется, я уже достаточно повзрослела, чтобы понять, что вряд ли мы сможем до чего-нибудь докопаться, наугад отрывая огромный пласт гравия. Но ведь Маррелл существовал на самом деле, не так ли? И, возможно, он действительно закопал награбленные сокровища однажды ночью. Думаю, что когда-нибудь мы могли бы взять старинную карту, компас или еще что-нибудь в этом роде и… Что ты говоришь? Не надо? Почему?

— Потому что, полагаю, этот драгоценный клад у нас в руках, но его не надо выкапывать. Вовсе не надо. Валуа Дюпре — я говорю не о твоем бывшем женихе, а о его отце — высказал мысль, что сокровища лежат прямо у всех на виду, а мы много-много лет проходим мимо них, не обращая внимания.

Кэри пожала плечами.

— Я никогда не считала Валуа Дюпре своим женихом, и тебе хорошо известно это. Прошу тебя, больше не упоминай его в этой связи. И давно ли его отец, политик-горожанин, стал разбираться в сельских землях? Я вообще не понимаю, как он мог разузнать о сокровищах, закопанных в Синди Лу!

— Довольно просто. Я постоянно говорю тебе, что я уже старик и теперь меня сломать намного легче, чем раньше. А Валуа Дюпре-младший хотя и не такой красавец, как Савой, я признаю это, но парень симпатичный и, кстати, многообещающий молодой адвокат. Что касается Дюпре-отца, то он отнюдь не напоминает этакого босса с пивным брюшком и хотя интересуется политикой, но находит время сыграть в картишки, причем и в шутку, и на деньги. Я сам рассказал ему про Синди Лу.

— Но зачем?

— Деньги и нужда… В тот день я кое-что потерял на беговой дорожке в Метайре… Нет, погоди, это было в другом месте… да, да, это произошло за Эспланадой. Теперь вспомнил! Молодой Валуа участвовал в Джентльменских Скачках и победил. Вот его отец и пригласил несколько человек домой, чтобы отметить это дело. А после обеда мы сели играть в карты.

— И тогда ты тоже проиграл?

— Боюсь, ты абсолютно права. Именно это я и сделал. Ну вот, проиграв, таким образом, и на ипподроме, и за игорным столом, я пошутил насчет полевой мышки моего типа, попавшей в лапки городским мышам. Ну и, продолжая в том же шутливом духе, сказал, что мне и вправду, видимо, придется раскапывать сокровища, спрятанные у меня на плантации, — гравий копать или не гравий… все равно. И тут замечаю, что Валуа-старший навострил уши, как терьер. Я понял, что упоминание о сокровищах заинтересовало его, нашел повод задержаться после того, как остальные гости разошлись, и рассказал ему о том, как Маррелл, видимо, использовал ручьи и болота в верхней части озера Маурепас в качестве убежища. А это, как ты знаешь, — Кровавая речка, Слепая речка, ручей Дружок, да и наш ручей на болоте. Каждый из наших негров, сказал я, мог бы поклясться, что по крайней мере один из кладов Маррелла до сих пор лежит где-то в земле у нашего ручья. И еще я сказал, что россказни негров нельзя опровергнуть, поскольку та часть Синди Лу покрыта толстенным слоем гравия, который никто не смог бы перекопать, а если кто и взялся бы за это дело, то вскапывание такого количества гравия обошлось бы дороже самого клада. Тут Дюпре обозвал меня полным идиотом, сказав, что я ищу клад под землей, тогда как на самом-то деле он лежит на поверхности. Похоже, гравий стоит кучу денег, особенно если он находится где-нибудь неподалеку от Нового Орлеана. Большинство судов, что приходят в Новый Орлеан, — это пароходы, не нуждающиеся в таком типе балласта, как у парусных судов. Ведь у пароходов механизмы сами по себе тяжелые, и не представляет труда накачивать воду в диптанки или, наоборот, выкачивать ее из них. Вот почему в Новый Орлеан больше не возят гранитные блоки и для мощения улиц приходится где-то выискивать булыжники или использовать кирпичи. Нельзя же оставить городские дороги в грязи, а на переходах через улицы пользоваться камнями, брошенными посередине. И жители стали использовать раковины моллюсков или гравий, если могли где-нибудь раздобыть его. Промытый гравий — отличное покрытие и не стирается полностью, как это происходит с раковинами.

— Выходит, Дюпре имел в виду, что сам гравий — это клад? — равнодушно заметила Кэри.

— Совершенно верно. Поскольку тут этого гравия целые горы. Его можно будет промывать, погружать на шхуны и отправлять прямо в Новый Орлеан через Карондельский канал или Новый Базен. Короче говоря, когда вы с Савоем путешествовали по Европе, Дюпре нанес нам с мамой визит и после осмотра территории посулил мне весьма кругленькую сумму за заднюю часть Синди Лу, я имею в виду ручей — ту единственную часть, которую мы всегда считали бесполезной, поскольку на гравии ничего нельзя вырастить. Мне следовало бы сказать — бесполезной за исключением твоих сокровищ.

— Ну, и как, ты принял его предложение?

— Конечно, нет. Он называл меня простофилей и так далее, но добавил, что его предложение остается в силе и я могу в любое время обратиться к нему, если передумаю, поскольку города все больше нуждаются в гравии, необходимом на магистралях, на дорожных заставах и так далее и тому подобное. По-моему, Дюпре просто счел, что я набиваю цену, а я не стал его разубеждать.

— На самом деле у тебя была иная причина? Ты оставил этот клочок земли у ручья, за который тебе предлагали довольно крупную сумму, думая, что я по-прежнему верю и надеюсь когда-нибудь откопать зарытые там сокровища?

— Н-ну, отчасти… только отчасти, разумеется. А больше потому, что Синди Лу очень много для меня значит… и для всех нас. Продать какую-нибудь часть плантации… это для меня как продать неотъемлемую часть нашей семьи. Понимаешь?.. А ты по-прежнему веришь в эти сокровища, Кэри?

— Ну, поскольку-постольку. Я не уверена, что стану их искать. Сейчас, все эти дни, я чувствую себя довольно несчастной… Ты не возражаешь, папочка, если я побуду немного одна? Похоже, мы почти добрались до дома, а мне хотелось бы сделать еще пару кругов, перед тем как вернуться. Прости, но сейчас мне хочется быть одной, мне не очень хорошо, когда кто-то рядом.

И она больно огрела хлыстом коня, который встал на дыбы, а потом помчался вперед с головокружительной скоростью. Клайд не попытался догнать Кэри; он был до глубины души потрясен и совершенно сбит с толку. Ему не хотелось верить в слова, что глубоко ранили его душу. Как могла она быть несчастной, когда по выражению лица и чуть заметному движению руки ее желания немедленно исполнялись?! Он видел, что Кэри вовсе не шутила. Да, она сказала это всерьез и с горечью в голосе. Безусловно, что-то не так. Происходит нечто скверное. На этот раз он не может и не должен ходить вокруг да около. Ему следует спросить ее обо всем напрямик, без обиняков. Спросить, что за беда стряслась с ней…

Но, когда он задал ей этот вопрос, она не подошла к нему и не устроилась уютно на его коленях, как делала это до замужества. Вместо этого она остановилась напротив, нервно теребя кружевной носовой платочек. Потом не менее нервно начала крутить его вокруг пальца. Клайд заметил, что платочек весь измятый и мокрый. Значит, она плакала! А ведь это было так непохоже на нее!

— Милая, дорогая моя девочка, скажи, что случилось? Ты же знаешь, что можешь рассказать мне обо всем, обо всем на свете, и я пойму тебя.

— Хорошо, — сурово промолвила она. — Тем более что однажды мне все равно придется рассказать тебе все. Наверное, даже лучше, если я расскажу это сейчас.

— По-моему, это будет намного лучше. Потому что чем скорее я узнаю о твоих неприятностях, тем скорее смогу что-нибудь предпринять, чтобы разобраться с ними.

— С этим уже ничего не поделаешь.

— Может быть. Но мне все-таки прежде хотелось бы узнать, в чем дело.

— Ну, ведь ты ничего не можешь поделать с тем, что я не хотела уезжать из Франции, так? А если бы я вообще не захотела уехать оттуда?

— О, ну, конечно же, — снисходительно рассмеялся Клайд. — Конечно же, тебе не хотелось покидать Францию! Еще бы! Ты провела там много времени, а главное — была там в свой медовый месяц. Любая девушка, если бы могла, захотела бы продлить свой медовый месяц. Глядя на Савоя, я думаю, что он еще долгое-долгое время будет вести себя как жених! У вас было прекрасное путешествие, и теперь, когда вы с ним приехали в ваш собственный дом — который, по-моему, тебе понравился, ведь мы старались сделать все, как тебе хотелось, — теперь ты думаешь о том, стоило ли так долго отсутствовать.

— Нет, я так не думаю и не буду так думать. Меня глодало одно-единственное желание — как можно дольше не приезжать сюда. Мне хотелось бы остаться там, во Франции. А дома я совершенно ничему не рада.

— Почему, Кэри?!

— Я уже сказала тебе. Потому что я не хотела уезжать из Франции. И не хотела тебе говорить об этом, пока окончательно не убедилась, что ничего не могу с собой поделать. А не хотелось мне покидать Францию потому, что я влюблена в Пьера де Шане.

* * *

Если бы она вдруг ударила его изо всех сил по лицу, он был бы менее потрясен. Однако ему все же удалось заговорить почти сразу:

— Не смей говорить об этом матери! Ни в коем случае! Если она о чем-нибудь догадается, это убьет ее!

— Я не хочу, чтобы она о чем-нибудь догадывалась. Я и тебе ничего не собиралась рассказывать. Ты меня просто вынудил на этот разговор. Хотя я не думаю, что если мама о чем-нибудь узнает, то это убьет ее. Ведь она же влюбилась в тебя, когда была еще замужем за моим отцом, верно?

— Не смей делать подобных сравнений, Кэри! Ты вышла замуж за Савоя по своей собственной воле в двадцать семь лет и после его терпеливого десятилетнего ожидания! Никто тебя не неволил и не заставлял выходить за него замуж! Вспомни, мама предупреждала тебя, что если ты не любишь Савоя, то не надо заставлять его столько ждать. И, Бог тому свидетель, она пыталась отговорить тебя от вашего брака только по этой причине, а вовсе не потому, что имела что-то против Савоя! Сама она вышла замуж в шестнадцать лет и фактически по принуждению. Через неделю после свадьбы муж покинул ее, уйдя на войну. И возвратился домой весь израненный, чтобы в конце концов умереть. Когда я впервые увидел твою маму, он был уже безнадежно больной инвалид. И она никогда не вела нормальной, счастливой супружеской жизни. Тем не менее я даже не заикнулся о том, что люблю ее, до тех пор, пока ее муж не скончался. Насколько я помню, прошло уже полгода с его смерти, когда я впервые признался ей в любви. Я никогда не сделал бы этого, пока он жив, да она меня и слушать-то не стала бы. Боже мой, да я ни разу не встречался с ней наедине, пока был жив ее муж! И вот ты пытаешься оправдать свое возмутительное признание, ища сходства между тем, что было с мамой и что случилось с тобой!

— Я только сказала, что она влюбилась в тебя, когда была еще замужем за моим отцом. И не вдавалась ни в какие подробности, не говорила ничего подобного тому, в чем ты меня сейчас упрекаешь. По-моему, ты совершенно не понял меня… Ладно, что бы там ни было, не стоит произносить столь длинные речи о любви.

С этими словами она повернулась, явно намереваясь выйти из комнаты. Клайд загородил ей дорогу и положил руку на ее плечо.

— Да, ты права, наверное, не стоит много говорить об этом, вообще не стоит произносить длинных речей, однако нам с тобой надо немедленно во всем разобраться. Повторяю — немедленно. Поэтому сядь, Кэри. Ты не хотела мне об этом рассказывать, пока сама не убедишься, что ничего с этим не можешь поделать. Из твоих слов вытекает, что ты пыталась что-то предпринять. Мне хотелось бы знать — что.

— Я кое-что прочла, — ответила она, не обращая внимания на его предложение сесть и по-прежнему стоя в такой позе, словно готовилась при первом же удобном случае сбежать.

— Что именно ты читала?

— Я читала кое-какую литературу, из которой пыталась узнать все касательно развода…

— Развода!

— Да. Но не могу сказать, что многое узнала. Я считала, что найду что-нибудь нужное в старинных юридических книгах дедушки Пейтона, однако мне это не удалось.

— Тебе вовсе не стоит корпеть над подобного рода литературой. Поскольку обо всем могу рассказать тебе я. Причем прямо сейчас. И я скажу, что ни один суд не разведет тебя с Савоем. Ни один и нигде. Ведь он не был неверен тебе. Он не оскорбляет, не бьет тебя. Он не запойный пьяница. Он не совершал никаких преступлений. Он страстно влюблен в тебя и пронес свою любовь через многие годы. Он ни разу не взглянул на другую женщину! Кроме того, насколько мне известно, у него нет ни одного серьезного недостатка. В жизни мне приходилось встречаться со многими мужчинами, и должен сказать тебе, Кэри, что такие, как Савой, встречаются один на тысячу. Но даже если ты и найдешь основания для развода и сможешь где-нибудь развестись, то ты станешь на всю оставшуюся жизнь парией, как разведенная женщина.

— Так вот куда ты клонишь, произнося еще одну длинную речь! Причем совершенно бесполезную. Я не говорила, что имею что-то против Савоя. Я признаю все его достоинства и совершенства. Но, на мой взгляд, все они донельзя утомительны и скучны. Если бы он был хоть немножко дерзким и отчаянным, он не был бы таким скучным. Я не собираюсь немедленно разводиться с ним. Но надеюсь, что когда-нибудь я смогу доказать ему необходимость развестись со мной.

Невольно Клайд с такой силой сжал ее плечо, что она, слабо вскрикнув, опустилась в кресло. Только тогда он понял, что причинил ей боль.

— Я не хотел сделать тебе больно, Кэри, — произнес он, но его голос был таким же жестким, как и его жест. — И все же я хочу разобраться с этим делом. И прояснить все до конца. Неужели ты имеешь в виду, что теперь у Савоя есть основания для развода?

Кэри молчала.

— Ну так что? — неумолимо и настойчиво вопрошал Клайд.

— Н-н-нет… Нет… не совсем.

— Ты хочешь сказать, что этот… этот француз признавался тебе в любви, а ты слушала его, и все?

— Не совсем.

— В таком случае, что ты имеешь в виду?

— Н-ну… мы немного флиртовали. Он меня поцеловал… раз или два. Ну, может быть, больше. Я не дала ему пощечины. Мне показалось, что я должна поцеловать его в ответ. А когда мы верхом катались по лесу… Ну, ведь мужчине нетрудно обнять девушку, когда их лошади идут совсем рядом. Ну, ты понимаешь. А потом… там эти знаменитые пещеры. Два или три раза мы спешивались, чтобы осмотреть их. И, разумеется, много танцевали. А ведь танец может быть и безразличным, и многозначительным, ты, конечно, это понимаешь. Иногда в лес приезжали цыгане и останавливались там табором. Они приглашали нас на их праздники. И вот как-то, когда мы с Пьером танцевали, танец стал для нас… многозначительным.

Что-то похожее на отвращение, смешанное со страхом, овладело Клайдом при этих словах. На душе стало скверно: он решительно не мог поверить в то, что его обожаемая приемная дочь, воспитанная в лучших традициях, взращенная в ласке, любви и заботе, получавшая буквально все, чего хотела, его возлюбленная дочь, чья мать являет собой образец благородства и утонченности, настолько уронила свое достоинство.

— Знаешь, Кэри, если бы я услышал о тебе такое от кого-нибудь еще, я не поверил бы, — произнес Клайд. — И заставил бы этого человека отвечать за низкую ложь. Я с самого начала был прав, сказав, что, если твоя мама об этом узнает, она умрет от разрыва сердца. Ты, верно, была ослеплена этим… этим вашим взаимным увлечением. Ежели нет, то тебе скоро придется признать подобное поведение достойным осуждения. И уяснить, что мужчина, виноватый во всем случившемся, — презренная скотина.

— Я не разрешаю тебе отзываться о Пьере подобным образом! Он не скотина и не хам! Он умный, красивый, воспитанный и образованный джентльмен.

— Поверю, что в твоих глазах он выглядит именно таким. Однако никогда не поверю, что он выглядит так же для кого-либо еще… ну, не считая его матери. И ты думаешь, что если тебе удастся добиться развода с Савоем, то Пьер де Шане женится на тебе? — с сарказмом в голосе спросил Клайд.

— Ну, разумеется! Он безумно любит меня! Он буквально сходит с ума от меня! И говорил мне это вновь и вновь… беспрестанно!

— Не сомневаюсь. Однако говорил ли он тебе, что если бы ты была свободна или если бы стала свободной, то он хотел бы жениться на тебе?

— Ну, не именно этими словами…

— Не именно этими словами! — передразнил ее Клайд. — Вот-вот! Разумеется! И, естественно, никогда он их не произнесет! Вне всякого сомнения, ему просто захотелось иметь тебя в качестве экспоната его коллекции многочисленных любовниц. Безусловно, он был весьма удивлен и разочарован, что ты не поддалась его очарованию так же быстро и полностью, как большинство женщин, кого он когда-либо возжелал. Однако он никогда не женится на разведенной женщине, тем более разведенной из-за него. Ведь муж этой женщины, естественно, призовет его к ответу. А он ни за что не захочет и не простит скандала, в который его вовлекут, скандала, касающегося незаконной любовной связи! Поверь мне, Кэри. Я знаю, о чем говорю.

— Не сомневаюсь! И прекрасно понимаю, что ты хочешь этим сказать! Но я больше не выдержу. Ты не возражаешь, если я уйду?

Она встала, с вызовом глядя на него. Он стремительно подошел к двери и прислонился к ней спиной.

— Я не позволю тебе выйти отсюда, если ты не дашь мне честного слова, что ничего не расскажешь об этом ни матери, ни Савою, ни кому бы то ни было.

— Ну, это несложно. Ведь я всегда рассказываю тебе то, что не сказала бы больше никому, и на этот раз будет так же, если, конечно, ты не вынудишь меня к обратному.

— Превосходно. Однако мне бы хотелось, чтобы ты пообещала еще кое-что. Я хочу, чтобы ты пообещала впредь вести себя так, словно ничего не произошло. Мои подозрения ты уже возбудила. Вскоре ты возбудишь подозрения мамы и твоего мужа. Тогда они станут задавать тебе вопросы, как это только что сделал я, и подобно мне тоже найдут способ вынудить тебя на них ответить. Вот после этого начнутся настоящие неприятности. А точнее — беда.

— Хорошо. Я сделаю все от меня зависящее и буду вести себя как послушная дочь и преданная супруга. Тебя удовлетворяет мой ответ?

— По-моему, так и должно быть.

Он отошел в сторону и открыл ей дверь. Впервые они расставались, не сказав друг другу приветливого «до свидания» и не обменявшись ласковым взглядом. С тяжелым сердцем он смотрел ей вслед. Однако он оказался беззащитным перед той стрелой, которую напоследок выпустила в него Кэри, уже находясь в коридоре.

— Впрочем, я не смогу долго притворяться, — сказала она. — Сегодня утром я получила от Пьера письмо, где он пишет, что они с матерью решили не откладывать своего визита в Соединенные Штаты до следующей осени. Старый маркиз чувствует себя неважно и не сможет выехать с ними, но они тем не менее приедут. Наверное, они уже в океане. Если так, то на следующей неделе они будут в Нью-Йорке, а еще через неделю — в Новом Орлеане. Разумеется, они намереваются приехать и на Викторию. Тогда Пьер лично расскажет о своих намерениях. Возможно, он покажется тебе более убедительным, чем я.

* * *

Кэри не выказывала особого энтузиазма устроить новоселье немедленно. Вместо этого она заявила, что предпочла бы устроить большой званый обед немного позже, когда окончательно обоснуется в новом доме. Клайду после вспышки откровения падчерицы было нетрудно догадаться, что эта отсрочка означает лишь одно: Кэри ждет приезда де Шане. Еще Клайд подумывал о том, что Кэри собирается устроить настолько пышный прием, насколько это позволит обстановка. От этой мысли он приходил в полное смятение. Он никак не мог выбросить из головы разговор, произошедший у них с Кэри. И постепенно пришел к выводу, что ему следует отнестись к этому ужасному открытию совершенно иначе, нежели раньше: вместо того чтобы укорять падчерицу, а Пьера де Шане — осуждать, ему должно выражать сочувствие и понимание. И, конечно, не оправдывая поведения Кэри или поведения маркиза, он мог бы убедить ее, что слишком хорошо знает, к каким ужасным последствиям приводит подобное внезапное ослепление страстью… Потом он мог бы самым убедительным образом заверить ее, что, к счастью, подобные приступы страсти почти всегда продолжаются недолго, и когда со временем жертвы обстоятельств приходят в себя, то обычно прежде всего осознают, что их душевное и умственное помрачение не имело ничего общего с истинной любовью и беззаветной страстью.

Чем больше Клайд думал об этом, тем серьезнее убеждался в необходимости еще раз поговорить с Кэри — уже в другом тоне. Однако возможность такого разговора все время ускользала от него. Когда молодожены вернулись из свадебного путешествия, было решено, что через день они будут заходить к родителям на чай или на обед, и Клайд предполагал как-нибудь на несколько минут отвести Кэри в сторону под каким-либо предлогом. Но вот уже трое суток прошло со времени их бурной беседы, а от молодых не было ни слуху, ни духу. Как можно небрежнее Клайд осведомился у Люси, не случилось ли чего в Монтерегарде. Ее ответ был абсолютно спокойным:

— Если бы что-нибудь случилось, мы немедленно узнали бы об этом либо от Савоя, либо от кого-нибудь из негров. На мой взгляд, мы слишком навязчивы, Клайд. Мы все время хотим присматривать за Кэри. А ведь она уже взрослая женщина. Разумеется, мы страшно скучали по ней, и вполне естественно, что мы стараемся наверстать упущенное. С другой стороны, так же естественно для нее хотеть проводить время наедине с мужем. Вспомни нас с тобой после свадьбы. Хотела ли я видеть кого-нибудь, кроме тебя?

— Что ж, наверное, ты права.

Разговор переключился на другую тему, но Клайд по-прежнему не мог выкинуть из головы мыслей о Кэри, и на следующее утро, когда Люси занялась делами по дому, он во время объезда плантации остановился возле Монтерегарда. Савой был дома и радостно приветствовал тестя. Однако Клайд заметил, что молодой человек явно чем-то озабочен.

— Похоже, Кэри не совсем хорошо себя чувствует, — сказал он. — Она лежит в полной прострации уже несколько дней и жалуется на сильную головную боль. Я говорил, что надо сообщить вам с матушкой, но Кэри упрямо твердит, что мигрень пройдет очень скоро и ей не хочется волновать маму.

— Ты посылал за доктором Брингером?

— Нет, Кэри не захотела. Она уверяет, что просто понервничала и сильно устала и что ей хочется побыть одной. — Теперь встревоженное выражение на лице Савоя стало заметнее. — И вот она лежит с закрытыми глазами, хотя приказала закрыть все ставни. И ничего не ест. Когда я подхожу к ее постели, то не знаю, спит она или только делает вид, что спит, поскольку она не хочет разговаривать.

Сперва Клайд был склонен думать, что недомогание Кэри являет собой просто некую форму гнева и что она притворяется, чтобы никого не видеть. Однако он быстро отбросил это предположение как несостоятельное. Кэри была слишком энергичной и неугомонной, чтобы терпеливо пролежать несколько дней в постели, с закрытыми ставнями, если она и вправду не больна. Наказав Савою постоянно держать его в курсе дела, Клайд поспешил в Синди Лу.

К его удивлению, Люси восприняла известие о Кэри совершенно спокойно. Когда Клайд ворвался к ней, чтобы рассказать о своем визите в Монтерегард, Люси сидела в библиотеке, читая письмо. Подняв на мужа глаза, она жестом попросила его подождать и продолжала чтение. Тогда Клайд сказал, что с Кэри не все благополучно, но она ответила, что ничего серьезного случиться не могло, пусть он не волнуется. Он выжидал, надеясь, что, закончив чтение, Люси обсудит с ним симптомы недомогания Кэри более подробно. Но, когда она во второй раз подняла глаза от письма, ясно понял, что она сейчас больше занята его содержанием, нежели мыслями о дочери.

— Если хочешь, я сегодня после обеда зайду навестить Кэри. А сейчас я хотела бы поговорить с тобой насчет вот этого письма, которое только что получила от Бушрода. Если, конечно, у тебя есть время.

— Ну, конечно же, — отозвался Клайд, усаживаясь рядом с женой и стараясь подавить в себе чувство глубокой неприязни лишь от простого упоминания о пасынке. — Что, Бушроду тоже нездоровится?

— Нет, очевидно, со здоровьем у него все в порядке, и — что весьма странно — он пребывает в превосходном расположении духа.

— Почему ты говоришь «весьма странно»? Ведь Бушрод всегда пребывает в прекрасном расположении духа, не так ли?

— Да, совершенно верно. Но мне трудно понять, как он может сейчас оставаться в подобном состоянии. Судя по тому, что написано в этом письме, они с Мейбл расстались.

— Расстались?!

— Да. И, разумеется, я потрясена этим известием.

Люси все еще сжимала в руке письмо, и, хотя Клайд намеренно избегал смотреть на нее пристально, он услышал легкий шелест бумаги, а это говорило о том, что рука, держащая конверт, дрожит. Голос Люси тоже дрожал.

— Очевидно, главная причина его настроения в том, что о разводе и речи быть не может, поскольку это противоречит принципам Мейбл, — продолжала Люси, тщетно стараясь говорить спокойно. — Лично я не могу поверить, что эта бедняжка все еще крепко любит его. Но из слов Бушрода ясно, что она, похоже, считает его поведение очень скверным. Вот это мне не совсем понятно. Может быть, будет лучше, если ты все прочтешь сам.

И она протянула ему листки с фирменной «шапкой» «Хоффман-хауса», а сама сложила руки на коленях. Пока Клайд читал, она сидела неподвижно, опустив голову.

Дорогая мама!

Пишу тебе эти строки перед самым моим отъездом во Францию. Не правда ли, это вполне справедливо по отношению ко мне, если учесть, что Кэри провела за границей целый год? Я тоже надеюсь объехать многие города, хотя, к превеликому несчастью, мой маршрут не будет включать в себя посещение исторических замков, поскольку у меня нет с собой рекомендательных писем от всяких благородных семейств Франции, какие были у нее. И еще мое путешествие будет разительно отличаться от поездки Кэри, ибо оно никоим образом не будет носить характера медового месяца. Напротив, я отправляюсь совершенно один.

Дело в том, что мы с Мейбл очень во многом расходимся и после многочисленных споров, которые ни к чему не привели, решили расстаться. Разумеется, с ее отцом мы совершенно расходимся во взглядах на все, и этот фанатичный скупердяй постоянно упрекал меня (причем в присутствии Мейбл) за каждую самую крошечную сумму, потраченную мною без его одобрения или разрешения. В результате после его ухода она начинала читать мне нотации на ту же самую тему — словом, я сыт этим по горло! В конце концов, я приказал ей заткнуться. Тогда она вся в слезах побежала к отцу, и вскоре он убедил свою драгоценную доченьку, что от меня следует избавиться. С его полного одобрения я переехал в «Хоффман-хаус», где мне очень все нравится. Но, пробыв тут некоторое время, я решил, что, поскольку ничто не удерживает меня в Нью-Йорке, неплохо бы мне прокатиться в Европу. Я высказал это предложение мистеру Стодарту. Вначале он ответил, что это может быть для него довольно накладно (в финансовом отношении), однако я все же убедил его, что это обойдется ему намного дешевле, нежели я буду слоняться где-нибудь поблизости. Он посоветовался с каким-то скучным, замшелым и старым адвокатом, чтобы все вышло в интересах его и дочери, однако я тоже не сидел сложа руки и тоже занимался этим делом и считаю, что неплохо учился в старом добром университете на юридическом факультете, поскольку сделал все во всех отношениях лучше, если не считать того, что наша разлука не официальна, чего бы мне очень хотелось.

Пока что я направляюсь в Париж, но не знаю, сколько времени пробуду там, и, хотя считаю, что следующей моей остановкой будет Монте-Карло, я в этом не уверен, посему, когда вы будете мне писать, то пишите по адресу: Бэринг Бразерз, до востребования.

Твой любящий сын

Бушрод Пейдж

— Ужасно, — прошептала Люси. — Но, думаю, на самом деле все обстоит намного хуже, чем он пишет. Да, наверное, все обстоит еще хуже. Может быть, тут замешан ребенок. Наверное, произошел открытый разрыв. И, наверное, дело дошло до развода. Мне кажется, это убьет меня!

— Ради Бога, дорогая, постарайся не внушать себе таких скверных мыслей. Абсолютно ясно, что никакого открытого разрыва нет, а тем более развода, — убеждал ее Клайд, искренне надеясь, что говорит правду. Он по-прежнему держал письмо Бушрода, но думал сейчас о Кэри.

— Разумеется, Мейбл относится именно к тому типу женщин, которых я никогда не выбрала бы для Бушрода, но она очень высоко ценит его… Да что я такое говорю… Каждая женщина думает о своей невестке то же, что и я, когда единственный сын женится, — продолжала Люси. — Видимо, то же думает женщина и о мужчине, за которого выходит замуж ее единственная дочь. Я очень стараюсь внушить себе, что — благодарение Господу! — Савой оказался именно таким, какого только можно пожелать. Лучшего мужа для нашей дочери мы никогда бы не нашли, правда? Но, похоже, Кэри чем-то взволнована и недовольна.

— Вот увидишь, она скоро успокоится. Просто она осваивается в новом доме, — проговорил Клайд, вновь надеясь, что говорит правду. — Знаешь, мне кажется, что ей было бы лучше вообще не ездить за границу, — добавил он. — Все эти заграничные зрелища сильно вывели ее из равновесия.

— Да, по-моему, ты совершенно прав. Я тоже подумала, что ей не следовало ездить во Францию. И Бушроду тоже не надо бы туда ехать. Я просто в смятении! В свете огромного позора, связанного с тем, что они живут раздельно, со стороны Бушрода весьма неблагоразумно покидать Нью-Йорк, когда он с таким огромным трудом наладил свою практику. Он не потеряет всех своих клиентов? А на что он будет жить, оказавшись в Европе? Если Кэри с Савоем потратили такую уйму денег, что пришлось даже вмешаться мистеру Винсенту, то я не понимаю, как Бушрод…

— Люси, мне очень неприятно говорить тебе это, а тебе — услышать, но, насколько я понял, мистер Стодарт заплатил Бушроду, чтобы от него избавиться.

— Он ему заплатил!

— Да. Иными словами, Бушрод стал некоего рода… гм… неудачником из состоятельной семьи, которому присылают деньги. И пока он будет находиться в Европе — или где-то еще, но на значительном расстоянии от Нью-Йорка, — мистер Стодарт будет постоянно снабжать его денежным пособием. Однако, если он вернется или попытается… попытается восстановить брачные узы, старик перестанет давать ему деньги. А Бушрод явно предпочитает деньги, а не Мейбл.

— Но он не должен брать эти деньги! Он мог бы вернуться домой! Он мог бы жить с нами и заниматься юридической практикой в Луизиане.

— Да, безусловно, — проговорил Клайд, сдерживаясь, чтобы не крикнуть: «Боже, это невозможно!» Поэтому в дальнейшем он очень осторожно подбирал слова. — Но ему придется тогда изучить кодекс Наполеона, а ведь он разительно отличается от общего права Англии. Кроме того, основать практику здесь у него займет намного больше времени, чем в Нью-Йорке. И боюсь, что он не согласился бы на это. Ведь это значило бы признать поражение, а мужчины этого не любят. В последний раз он приезжал сюда на автомобиле с тестем-миллионером и молодой женой — единственной наследницей своего отца. Для него было бы крушением — приехать опять, но в одиночестве и объяснять соседям, почему это произошло. Кроме того, сейчас мы с тобой уже не живем красиво и на широкую ногу. Мы стараемся жить как можно скромнее, а Бушрод любит роскошь. Сомневаюсь, что ему понравилась бы наша простая жизнь в Синди Лу.

— Да, ты прав, дорогой, — согласилась Люси. — И мы не смогли бы изменить наш образ жизни только ради того, чтобы угодить Бушроду. Потому что, когда это…

— Потому что пока мы только лишь держимся на поверхности, — сказал Клайд. — Едва. И у нас нет лишних денег, ты ведь прекрасно это знаешь, дорогая. Но благодаря тебе, я думаю, мы не утонем. Я никогда не сумею сказать тебе, дорогая Люси, что для меня означает вести такую жизнь. Быть все время в напряжении… Но я хочу сказать тебе еще кое-что. Знаешь, последний год в Синди Лу — самый счастливый год в моей жизни, несмотря на все треволнения и беды. Потому что мы стали еще ближе друг другу. И меня не обрадует, если кто-нибудь третий — неважно кто — будет отнимать часть твоего времени и внимания.

— Для меня это тоже самый счастливый год в моей жизни. И я тоже чувствую, что мы стали намного ближе друг другу. Но это произошло не потому, что между нами не было никого третьего, а потому, что наконец-то ты позволил мне делить с тобой не только твои радости и успехи, но и твои тяготы и беды. Ведь ты знаешь, что такого не было никогда после нашей свадьбы. Разве ты не помнишь? Мы сами делаем друг друга богаче или беднее, лучше или хуже.

— Но до нашей свадьбы ты очень сильно бедствовала. Тебе пришлось пройти через множество трудностей. И я не хочу, чтобы ты вновь терпела нищету и несчастья.

— Знаю. И я всегда знала об этом. И всегда хотела, чтобы ты тоже никогда не ощущал…

— Чего?

— Ну, мне не показалось, что мы бедствуем с прошлого года. Действительно бедствуем, я имею в виду. И я очень обрадовалась деньгам, которые пришли к нам от земли, от нашей собственной земли, а не… а не откуда-нибудь еще.

Сначала он испытующе посмотрел на нее, всем своим видом вынуждая ответить. Потом, не выдержав, выпалил:

— Что ты хочешь этим сказать, Люси?

— Наверное, я и без того сказала больше, чем следовало бы. И мне не хотелось задавать тебе окольные вопросы или вынуждать тебя на откровенность; правда, не хотелось, Клайд. Просто сейчас я сказала не подумав. Почти не подумав. Но мои слова шли прямо из сердца. И вот мне кажется, что теперь, когда мы стали гораздо ближе друг другу, чем прежде, когда мы стали делиться всем — как хорошим, так и плохим, — теперь я могла бы поделиться с тобой и своими мыслями.

— Конечно. Ты можешь это сделать. И не только можешь, но и должна. Я сам хочу этого. Я очень долго ждал этого момента, и вот он настал. Я хочу сказать, что ты тоже должна все знать о моих мыслях. О моих мыслях и обо мне. — Он стоял напротив нее, сложив руки на груди и пристально глядя ей в глаза. — Мое детство прошло на улицах. И добывание денег у меня получалось намного лучше, чем у кого-нибудь другого из нашей шайки. Особенно хорошо это получалось у меня в дешевых пивнушках, когда я достаточно подрос и меня перестали оттуда выгонять. А потом я понял, что любое судно может стать для меня золотом, хотя — Бог свидетель — ни одно из них таковым не оказалось.

Внезапно слова полились из его уст сами собой, причем так легко и быстро, что речь перестала подчиняться строгой логике. Он рассказал ей о «понимании» между ним и капитанами пароходов, на которых он «работал»; о барменах, с которыми вступал в сговор; о всевозможных способах и устройствах для перемешивания и снятия карт; об играх, где за какую-то ночь проигрывались и выигрывались тысячи долларов; о вложении выигранных денег в рискованные, почти невероятные дела, по счастливой случайности оказывавшиеся успешными; о разнообразных маскировках, к которым он часто прибегал, чтобы не быть узнанным или обнаруженным. Правда, он не сказал ей (хотя и мог), что, в основном, его успех был обусловлен невероятным опытом в игре, а не пристрастием к совершению бесчестных поступков. Еще он не стал напоминать ей о том, что, в общем, азартные игры не считались большим грехом и что картежники, обретающиеся на пароходах, были просто «ангелами» по сравнению с некоторыми другими «джентльменами». Иными словами, Клайд ничего не приукрашивал, не выставлял в качестве своего оправдания различные обстоятельства, вынуждавшие его ловчить. Поэтому рассказ получился не грязной, неприятной историей, а откровенным жизнеописанием, способным лишь растрогать слушателя своей искренней Простотой и драматизмом содержания. Люси слушала его молча, сложив руки на коленях. Ее лицо лишь немного было приподнято и обращено в сторону мужа. Все время она пристально смотрела на него. И даже когда он замолчал, чтобы перевести дух, она не промолвила ни слова.

— А потом… потом пошли канонерки, — продолжал он. — Затем… ну, я не знаю, сможешь ли ты вынести ту часть рассказа, что касается моих занятий во время войны и сразу после нее. Сейчас я рассказал тебе о том, чем я занимался на реке, но не знаю, удастся ли мне объяснить, почему мне казалось, что нам лучше жить не в Виргинии.

— Не надо, дорогой. По-моему, я все это знаю. По крайней мере догадываюсь. И я давно догадывалась кое о чем из твоего рассказа. Когда после нашей свадьбы кузина Милдред везла сюда детей… ну, ты же знаешь, что большинство женщин любят в свободное время поболтать друг с другом, и, конечно же, они занимаются этим день-деньской на пароходе. Если бы кузина Милдред поверила в то, что она услышала в Своей поездке, она ни за что не рассказала бы об этом мне. Кроме того, ты ей очень нравишься. И она восприняла это как отвратительные, мерзкие сплетни. И была предельно возмущена. Она пришла тогда в страшное негодование.

— Выходит… все эти годы… ты знала?

— Я не сказала — знала. Я сказала — догадывалась.

— И ты любила меня, несмотря на эти свои догадки?!

— Ничего не поделаешь, — улыбнулась Люси. — Я полюбила тебя с самого начала. Ты знаешь это.

Она встала и обняла его. Ее чистый, искренний взгляд встретился с его взглядом.

— И все-таки справедливо, что эти деньги пропали. И как хорошо, что ты мне все рассказал о себе. Правда, Клайд? Теперь это не тайна, которая тяжелым бременем должна была пасть на мои плечи. Я очень боялась этого прежде. Все эти годы ты очень старался делать все как надо и весьма преуспел. Но теперь, когда ты облегчил душу и рассказал мне все…

Люси недоговорила, ибо сочла, что это ни к чему. Она, очевидно, решила, что ее последние слова говорят сами за себя и что Клайд воспринял их как само собой разумеющееся, ведь он признался во всем и теперь его сердце не тяготит больше бремя вины, сознание, что он что-то скрывает от нее. Однако сам Клайд знал, что это совсем не так и что его сердце не облегчилось на самом деле. Потому что он ничего не рассказал жене о Доротее.

* * *

Между тем это его признание отвлекло мысли Люси от Бушрода, и Клайд был очень рад этому. Но день тянулся медленно, и по прошествии нескольких часов Клайду становилось все яснее, что Люси продолжает размышлять над этим взволновавшим ее письмом, погружаясь в тот позор, который оно принесло с собой. Клайд понял, что она непрестанно думает о письме, причем мысли эти почти затмили впечатление от его исповеди, и что письмом она обеспокоена больше, нежели болезненным состоянием Кэри, о котором Клайд ей напомнил. Позже он напомнил еще раз, сказав, что она обещала заглянуть в Монтерегард; когда же Люси впервые за много месяцев пожаловалась на усталость, ему стало ясно, что его любимая жена совершенно изнурила себя эмоционально. И он перестал просить ее отправиться к дочери, настояв на том, чтобы она отдохнула. Убедившись, что Люси, устроившись поудобнее, задремала, Клайд сам отправился в Монтерегард.

На галерее его встретил Савой, Клайд заметил, что выражение тревоги на лице молодого человека сменилось выражением гордости. Савой просто сиял от счастья. Он сообщил, что приходил доктор Брингер. Нет, нет, беспокоиться не о чем, совершенно не о чем. Сейчас Кэри бодрствует, и ей хотелось бы повидаться с отцом. Она хочет поговорить с ним…

Клайд стремительно спустился в холл, подошел к двери будуара и постучал. Будуар вел в просторную спальню, расположенную в левом крыле дома. Кэри сама выбрала это крыло для себя. Войдя, Клайд заметил, что ставни открыты, и при ярком свете видно было, насколько элегантна и роскошна обстановка спальни падчерицы. В то же время в комнате ощущался беспорядок. На туалетном столике валялись разные безделушки, в шезлонге — мятая одежда, и, хотя Кэри уже неделю пребывала дома, почти все свободное пространство занимали саквояжи, сумки и чемоданы, которые она не удосужилась распаковать. Кровать выглядела так, словно ее несколько дней не убирали, на самой Кэри был несвежий розовый атласный пеньюар, открывающий шею и руки, а волосы ее неопрятной и беспорядочной массой раскинулись по плечам. Она восседала среди подушек, глядя на отчима с тем же дерзким вызовом, с каким разговаривала с ним несколько дней назад.

— Ну, надеюсь, теперь-то ты удовлетворен! — язвительно и гневно проговорила она вместо приветствия.

— Я рад, что сейчас ты чувствуешь себя лучше, Кэри, — уклончиво отозвался Клайд.

— Рад, что я чувствую себя лучше! — злобно передразнила она. — Отнюдь! Я не чувствую себя лучше! И долгое время не буду чувствовать себя лучше! Но я проснулась, если ты именно этого хотел. Все в порядке, этот старый докторишка разбудил меня.

— Прости, если он потревожил тебя. Мне показалось, что это необходимо.

— Вовсе это не нужно! Если бы ты не настоял, Савой не послал бы за ним. И я смогла бы отдохнуть по крайней мере еще несколько дней. А теперь Савой ведет себя так, словно прежде ни разу в жизни не испытывал радости.

— Кэри, ты же знаешь, что Савой очень волновался по поводу твоего недомогания. Поэтому он и послал за доктором Брингером. И сделал он это отнюдь не для того, чтобы рассердить тебя. Если он радуется, то это оттого, что тебе действительно стало лучше, как его заверил доктор.

— Он радуется сообщению доктора, что я беременна! И его совершенно не волнует, как ужасно я чувствую себя сейчас и как скверно придется мне в дальнейшем! О, сколько мне придется вынести! Он месяцами с самой свадьбы твердил мне, что надеется, мечтает… А потом ходил мрачный, когда его надежды не оправдывались! Что ж, наконец-то он добился своего! А я, видимо, буду чувствовать себя так же, как сейчас, если не хуже, очень долго, судя по словам доктора Брингера. Не смогу скакать верхом, танцевать… делать то, что мне так нравится! Не смогу устраивать званые вечера и сама не смогу никуда пойти. Я даже не могу посмотреть на еду и пройти по комнате, чтобы не испытать при этом тошноты. А потом я совсем отяжелею и стану отвратительно бесформенной. Да, папочка, ты оказался прав! Пьер де Шане не захочет жениться на мне. Он даже не захочет видеть меня, и я не стану винить его за это!

 

8

Гневные пророчества Кэри насчет всевозможных неудобств в будущем не замедлили оправдаться. Подобно многим другим женщинам, обладающим отменным здоровьем, она начала быстро расплываться, как это бывает при беременности. С самого начала ее мучили нестерпимые головные боли, казавшиеся нескончаемыми и достигавшие со временем такой силы, что она чуть ли не кричала. Ее отвращение к пище выразилось в постоянной тошноте по утрам, очень скоро превратившейся в почти непрерывную рвоту. Ее душевное смятение вредно сказывалось на физическом состоянии. Врач никак не мог облегчить ее страдания или помочь ей, и однажды, после очередного визита к Кэри, он высказал свои мысли Савою:

— Должен признать, молодой женщине всегда трудно при беременности, однако то, что происходит с Кэри, я наблюдаю впервые… Полагаю, нет необходимости напоминать вам, что ее не следует оставлять одну.

— Мы только рады поочередно находиться около нее. Но, похоже, ей не хочется этого.

— Что ж… Хочется ей или нет, все же лучше, чтобы вы находились при ней. И под «вами» я подразумеваю любого члена семьи, Савой, может быть, миссис Сердж, если она зайдет… В общем, кто угодно из вас. Кстати, мне известно, что ваши слуги долгое время прослужили у Бачелоров, они способные, умелые и преданные, и вы полностью можете положиться на них. Но я не стал бы им слишком доверять именно в это время.

— Вы не сказали этого матери Кэри, так?

— Пока нет. Но после сегодняшнего осмотра вашей жены, на мой взгляд, будет лучше, если вы прислушаетесь к моему совету.

Доктор ушел, оставив Савоя в сильнейшем расстройстве. Он вошел в комнату жены, сел возле кровати и с сочувствием и угрызениями совести посмотрел на Кэри. Если она и почувствовала его присутствие, то никак не показала этого. Однако, когда позднее в спальню на цыпочках и почти бесшумно вошла Тайтина, сестра Айви, и стала приводить в порядок комнату, Кэри внезапно вскочила на кровати и закричала:

— Разве я не говорила, чтобы меня оставили в покое?! И мои вещи тоже! Мне действует на нервы это постоянное хождение!

— О нет, миссис Кэри, просто когда в последний раз тут побывала миссис Люси, она сказала: «Ох, как плохо, что вещи все разбросаны!» И велела, чтобы я быстро-быстро зашла и привела все в порядок. А то она может выгнать меня из дома и послать в поле.

— Я пошлю тебя в поле, если ты не будешь слушаться моих приказаний! Это мой дом, и ты работаешь на меня!

— Ага, миссис Кэри, — нерешительно проговорила Тайтина. — Но миссис Люси мне приказала, чтобы у вас в комнате не было comme ci, commeca и что я должна привести все в порядок.

— А я приказываю тебе убираться вон!

С этими словами Кэри схватила оставленный Савоем на прикроватном столике требник и запустила им в Тайтину. Она промахнулась, однако это возымело действие. Служанка, подхватив кипу мятой одежды, стремительно выскочила из спальни и больше не приходила. Она не зашла даже, чтобы позвать Савоя обедать. Лишь Люси привела ее спустя несколько часов. Войдя вместе со служанкой в комнату, она похлопала зятя по плечу и сказала:

— Пойди перекуси чего-нибудь, Савой. Я уже пообедала и хорошо отдохнула перед тем, как выйти из Синди Лу. По вечерам я буду оставаться с Кэри до тех пор, пока ей не полегчает.

Савой поднялся, нерешительно взглянул на жену, но, поскольку та по-прежнему не обращала на него никакого внимания, он вымученно улыбнулся теще и вышел из спальни, стараясь при этом не шуметь. Люси повернулась к Тайтине.

— Ну, Тайтина, дай-ка, я погляжу, как ты убралась в спальне, — сказала Люси, когда дверь за Савоем закрылась. — А пока подай мне гребень, я расчешу миссис Кэри волосы. Потом я ее искупаю, а ты поможешь мне одеть на нее чистую ночную рубашку и перестелить постель.

— Я не хочу, чтобы Тайтина расхаживала тут и шумела! — гневно проговорила Кэри. — Я уже сказала ей об этом. И вообще, мама, мне бы хотелось, чтобы ты не распоряжалась моими слугами. И тебе тоже не надо прикасаться ко мне. Я желаю побыть одна! Оставьте меня в покое!

— Я не стану, как ты выразилась, распоряжаться твоими слугами тогда, когда ты сможешь руководить ими сама. А пока этим должен заниматься кто-то другой, вполне логично, что этим человеком буду я. Извини, если я чем-то рассердила тебя, Кэри. Также мне очень жаль, что ты не хочешь, чтобы я ухаживала за тобой. Но я действую по распоряжению доктора. Он и без того довольно долго разрешал нам оставлять тебя без посторонней помощи, но сейчас ничего не поделаешь… пора мне поухаживать за тобой. Это ведь делается для твоего же блага. Как ради твоего же блага мы долго не мешали тебе.

Тайтина уже подала Люси щетку и гребень. Люси наклонилась над кроватью дочери, повернула Кэри лицом к себе и начала расчесывать ей волосы на пробор.

— В будущем мы сможем делать это, даже когда ты заснешь, — ласково приговаривала она. — Тогда это не будет тебя беспокоить. Ой, прости! Какой скверный колтунчик попался! Но нам нельзя больше оставлять твои волосы в таком состоянии! А ты знаешь, Кэри, что у тебя самые красивые волосы, какие я когда-либо видела? У них есть все — и цвет, и естественная волнистость, и мягкость, и к тому же они настолько длинные, что ты смогла бы на них сесть. Не думаю, что еще у кого-нибудь есть такие волосы.

Она упорно продолжала говорить; ее не останавливали ни гробовое молчание Кэри, ни непрерывные приступы рвоты у нее, пока золотые волосы дочери не улеглись на измятую ночную рубашку двумя длинными мягкими и пышными косами. После этого она отдала гребень и щетку Тайтине, которая уже успела как следует прибрать в комнате и вытереть пыль.

— Ну а теперь принеси-ка мне большой таз с теплой водой, махровую мочалку и несколько мягких полотенец… И еще, Тайтина, погляди… там, на комоде у миссис Кэри должен стоять флакон одеколона… вот, вот, именно этот флакончик. Если налить немножко одеколона в воду, она будет приятно пахнуть и, кроме того, освежать тело, да так, что при этом не подхватишь простуду. Потом подашь мне свежую ночную рубашку, ты знаешь, ту, с рукавами… Разве ее нет в большом шкафу? Нашла? Вот и умница. Где лежат чистые простыни, ты, конечно, знаешь. Как только мы закончим купать миссис Кэри, мы их тут же постелим. — И Люси повернулась к дочери. — Разве ты забыла, дорогая, как я купала тебя, когда ты была маленькой девочкой и болела лихорадкой? Разумеется, это было не слишком часто, поскольку ты росла очень здоровенькой. А сейчас ты — здоровая молодая женщина. Я знаю, до чего противна эта тошнота, но она будет донимать тебя всего несколько недель… а потом ты о ней совершенно забудешь. Я знаю, что говорю, сама перенесла это. Знаешь, пока твой папа не пришел и не сказал мне, как плохо ты себя чувствуешь, я и не думала об этом… а вспомнила только сейчас. Я вспомнила о том времени, когда тоже была беременна. И еще я вспомнила, как радовалась и гордилась тем, что ожидаю ребенка. И мне это очень помогало.

— А я вот совершенно не радуюсь и не испытываю никакой гордости. Мне все это противно! — пробормотала Кэри.

— Чепуха! Просто тебе обидно, ведь ты предвкушала радость от встречи с твоими друзьями из Франции. Наверное, ты до сих пор несколько разочарована, что не сможешь повидаться с ними. Видимо, они на некоторое время остановятся в Новом Орлеане. А потом приедут в Викторию. Не огорчайся. Может быть, к тому времени ты почувствуешь себя значительно лучше. Я же сказала, что тошнота продлится не так долго, а после того, как ребеночек начнет шевелиться, она вовсе прекратится. Ее почти никогда не бывает после шевеления плода. Вот… Ну, давай постараемся больше не разговаривать. Я просто посижу здесь и погляжу за тобой, а когда ты начнешь засыпать, смочу тебе губы водой. Совсем немножко. И потихонечку буду их смачивать время от времени. Ты даже не будешь этого замечать, просто станешь облизывать губы и машинально проглатывать воду. А завтра вечером, может быть, я принесу немного мясного бульона и накормлю тебя таким же способом.

* * *

Прошло некоторое время, прежде чем Кэри смогла принимать мясной бульон, однако она больше не избегала встреч с мужем, матерью и служанкой. Единственным человеком, которого она упорно не допускала к себе, был Клайд, и после нескольких слабых увещеваний и просьб Савой и Люси перестали упрашивать ее встретиться с отчимом. Хотя Клайда очень больно ранило поведение падчерицы, он догадывался, что она все еще сердита на него за то, что сама же призналась в своей безрассудной страсти к Пьеру де Шане, и что она единственным доступным ей способом пытается сравняться с отчимом в его бескомпромиссной позиции насчет Пьера. Однако первым делом Клайда, как обычно, волновала Люси.

— Намного больше я беспокоюсь о твоем здоровье, нежели о состоянии Кэри, — напрямик сказал он ей. — Доктор Брингер говорит, что знает многих женщин, которые поначалу чувствуют себя так же скверно, как Кэри, а потом наверстывают потерянное, поедая огромное количество пищи. И при этом еще умудряются месяцами кормить младенцев. Он считает — и я с ним в этом полностью согласен, — что каждый день сидеть возле кровати Кэри для тебя довольно утомительно.

— А мне показалось, что именно он посоветовал не оставлять ее в одиночестве. Савой присматривает за ней по ночам. Я видела, как он спит у подножия ее кровати. Вернее, не спит, а полудремлет, вытянув ноги. Он никогда не уходит из ее комнаты раньше девяти утра, пока не придет миссис Сердж. А она остается у Кэри до тех пор, пока не приду я. Знаешь, Клайд, по-моему, это Савою с миссис Сердж не стоит так подолгу задерживаться у нее. А со мной все в порядке, правда. Не забывай, мне не впервые в жизни приходится ухаживать за кем-то, и ничего со мной не случится.

— Но тогда ты была моложе, — тихо возразил он. Клайд нечасто говорил о ее первом браке, стараясь реже напоминать о нем даже косвенно; и всегда испытывал жгучую ревность, когда Люси вспоминала об этом. — Но я не понимаю, почему миссис Винсент или Арманда не могут вернуться в Викторию, чтобы сменить тебя хотя бы на несколько дней?

— Почему? Разве ты уже забыл? Ведь на прошлой неделе в Новый Орлеан приехали де Шане. Естественно, и у миссис Винсент, и у Арманды нет ни минуты свободного времени. У них у самих хлопот полон рот…

Разумеется, Клайд ни на секунду не забывал о приезде де Шане. Об их прибытии сообщалось и в письмах к Винсентам, и в газетах, причем пресса освещала их приезд с величайшей помпой. Винсенты были весьма рады своим именитым гостям, оказавшимся во всех отношениях очаровательными. И им было неловко, что Савой и Кэри — и, конечно же, мистер и миссис Бачелор — не смогут быть рядом при встрече гостей и на всяческих торжествах в их честь. Миссис Винсент решила, что неплохо начать с пышного приема, чтобы де Шане смогли завести множество весьма приятных знакомств, причем в самое короткое время. Подобное торжество уже имело место, после чего гостей засыпали приглашениями в оперу, на скачки и так далее. Теперь же Винсенты планировали целую вереницу званых обедов, первый состоится в следующий вторник. Приглашенных — восемнадцать человек, причем все приняли приглашение с явным удовольствием. Было очевидно, что Винсенты грелись в лучах славы, окружающей именитых гостей, и хотя они, разумеется, очень-очень сожалели о том, что бедняжка Кэри, к несчастью, нездорова, да еще в столь знаменательный момент, это сожаление явно не тяготило их. Что касается Клайда, он считал, что Винсенты могли бы выделить немного времени и приехать в Викторию навестить невестку. Но, как он и предполагал, они никак не могли оставить гостей, уже представленных всему светскому обществу. Клайд высказал свои соображения Люси. Когда же она ясно дала понять, что не разделяет мнения мужа, он пробурчал что-то неразборчивое и сменил бы тему разговора, если бы она не продолжила его, сказав:

— Вообще-то, честно говоря, по мне — так лучше бы они вообще не приезжали в Викторию. Зачем они здесь нужны, к тому же сейчас? Мне кажется, чем спокойнее будет Кэри, тем лучше.

— Я согласен с тобой, в основном. Однако совершенно не понимаю, почему Кэри может расстроить или взволновать встреча со свекровью.

— Не думаю, что Кэри когда-либо была близка с миссис Винсент, Клайд. И не думаю, что когда-либо будет.

— Ну, они же лучшие подружки с Армандой.

— Да, разумеется, но вряд ли Арманда сейчас в том настроении, чтобы выступить в роли хорошей сиделки. Она сама пребывает в волнениях и беспокойстве.

— Полагаю, этим ты хочешь сказать, что она охотится за женихом?

— Ну, я бы не стала выражать свою мысль именно так. Хотя… д-да, именно это я и подразумевала. Не то чтобы она хочет выскочить замуж за любого встречного, только ради замужества. Однако если ей повстречается подходящий мужчина, то не думаю, что она заставит его слишком долго ожидать после того, как он сделает ей предложение.

Когда спустя несколько дней Люси сообщила ему, что вновь получила письмо от миссис Винсент, где последняя сообщает, что надежды Арманды осуществились, он взял из рук жены письмо без особого интереса или любопытства.

— Гм, выходит, наконец-то она нашла себе мужа! Что ж, я очень рад это узнать.

Люси молчала. Клайд мельком взглянул на нее и погрузился в чтение.

Дорогая Люси!

Наконец после стольких лет, когда мы обращались друг к другу лишь формально, теперь пишу к Вам с такой радостью на сердце, которую испытывала бы, если бы делилась радостными новостями с любимой сестрой. И Вы поймете мои чувства, ибо Вам тоже известно, что это такое — испытывать несравненную радость за свое любимое дитя. Да, да, у меня действительно радостное известие! С нашего согласия и при полном одобрении матери маркиза, выразившей готовность принять и полюбить Арманду как собственную дочь, моя любимая девочка помолвлена с маркизом Пьером де Шане…

— О Господи! — невольно вырвалось у Клайда. И сразу же, испугавшись, что восклицание выдало его глубокое потрясение от этого известия, Клайд поспешно добавил: — Но почему, ведь они лишь едва знакомы?! Он не пробыл в Новом Орлеане и двух недель! За столь короткое время она не могла как следует узнать его.

— Для того чтобы два человека влюбились друг в друга, не нужно много времени, — отозвалась Люси со спокойствием, которое, однако, не имело ничего общего с ее обычной безмятежностью. — И мы с тобой знаем это. Продолжай же читать, Клайд.

Это была любовь с первого взгляда, причем с обеих сторон. Действительно, Арманда и Пьер утверждают, что первый брошенный друг на друга взгляд определил их дальнейшую судьбу. Тем не менее, из уважения к convenances, Пьер ожидал неделю, прежде чем попросить у моего мужа руки Арманды. И, естественно, Ламартин не возражал. Ведь этот союз во всех отношениях подходящий. Пьер — потомок одной из старинных и блестящих французских фамилий; к тому же он единственный наследник весьма солидного состояния и великолепного имения. А сам он учтивый, очаровательный, воспитанный и остроумный…

«В последний раз именно так его описывала мне Кэри, — подумал Клайд, и все его существо содрогнулось и застонало от страшной душевной боли. — Теперь он собирается жениться на лучшей ее подруге, и у бедняжки не будет утешения даже в том, что он не хочет видеться с ней из-за ее недомогания и потери фигуры. Бедная девочка, ведь она видела причину лишь в этом… На самом деле все обстоит иначе. Он не захотел встретиться с ней еще до того, как не смог устоять перед Армандой! Да, теперь не осталось почти ничего, что смогло бы исцелить ее израненную гордость».

…и, разумеется, молодой человек абсолютно comme il faut во всех отношениях. После беседы с Ламартином Пьер телеграфировал своему отцу — все это до того, как он формально просил руки Арманды. Однако его взгляд уже говорил о его любви к ней, хотя губы еще не произносили признания, и Арманда спокойно ожидала, когда же он заявит ей о своей любви.

— Боже! — вновь вырвалось у Клайда, и на этот раз он не почувствовал желания умерить свой пыл. — Она и вправду ожидала десять дней или что-то в этом роде! Ну, ничего не скажешь, терпение этой девушки не что иное, как чудо, верно, Люси?

— Совершенно верно, — ответила Люси с таким же странным спокойствием, как и раньше. — Она слишком долго ждала, пока случится нечто подобное. И тебе не стоит так скоропалительно осуждать ее за такое поведение. Совсем недавно ты говорил — шутя — об ответе на девичью молитву. Ну так вот, каждая девушка молится о Прекрасном Принце, независимо от того, признается она в этом или нет. Однако ни одна девушка не осмеливается ожидать, что на ее молитву Господь ответит буквально. Ведь Арманда получила не только «учтивого, очаровательного, воспитанного и остроумного», она также получила титул, состояние, легендарный замок…

— А не может случиться так, что она получила отпетого мерзавца?

— По-моему, такую вероятность нам следует отвергнуть. Не думаю, что мы с тобой можем судить об этом. Ведь верно?

И она пристально посмотрела ему в глаза. «Значит, она догадывалась, — вновь подумал Клайд. — Она догадывалась из-за письма от Кэри. Она догадывалась, а я — нет. Читая эти письма, я думал об одном — о Доротее, которая была просто кокеткой и распутницей и устроила свое гнездышко на деньги, полученные от меня. Люси, которую я боготворю, сейчас страдает от забот и волнений, чего совсем не стоило бы ей делать. И еще письма от Кэри пугали меня. Я боялся, что Доротея приедет сюда и скажет или сделает нечто такое, что выдаст меня, и Люси узнает о моем проступке спустя столько лет. Вот что означали для меня эти письма. И сейчас я еще не освободился от своих опасений. Они не отстанут от меня, пока Доротея не вернется во Францию. А может быть, мне вовсе не следует бояться. Может быть, ее визит повлечет за собой какие-нибудь последствия… Кто знает? Что ж, пока Люси не догадалась обо мне и Доротее, — слава Богу. Однако она догадывалась насчет Кэри и Пьера…»

Голос Люси вывел его из раздумий.

— Ты не закончил читать, Клайд, — напомнила она.

И он снова принялся за письмо.

Старый маркиз прислал свое благословение и сообщил, что прибудет на свадьбу. Раньше он чувствовал себя недостаточно хорошо, чтобы покинуть имение ради простого visite de politesse. Однако свадьба — это совсем другое дело. Так что мы планируем ее на конец весны. Она будет проходить в кафедральном соборе. Как все-таки нехорошо, что Кэри не сможет быть в свадебном кортеже, который мы хотим устроить как можно пышнее! Арманда всегда хотела, чтобы Кэри была ее главной подружкой на свадьбе, но при подобных обстоятельствах…

«Что ж, она обойдется хотя бы без этого унижения. Ей не придется идти на свадьбу, где надо будет болтать, смеяться и притворяться. После всего ей будет отрадно скрываться здесь, в этом убежище, которое ей предоставляет ее темная спальня, и она будет рада тому, что ей нельзя покидать свою белоснежную постель… И может быть, наконец-то она обрадуется рождению ребенка, ибо малыш избавит ее от мыслей о Пьере де Шане и о том, что этот негодяй сотворил с ней».

…то есть при подобных обстоятельствах это невозможно. Тем не менее с этой же почтой мы отправили и ей, и Савою письма, где выражаем надежду, что она отпустит Савоя от своего ложа, чтобы он смог приехать в Новый Орлеан поздравить сестру и будущего зятя, с которым он, конечно, находится в нежной дружбе.

Итак, пока я прощаюсь с Вами, дорогая Люси. Очень скоро напишу еще, чтобы сообщить, как развиваются события. А тем временем буду с нетерпением ожидать Вашего ответа, ибо знаю, что в нем я обнаружу такую же радость, какая владеет всем моим существом.

Остаюсь преданным и любящим другом

Ваша Аурелина Винсент

— Значит, она написала Савою и Кэри письма и отправила этой же почтой, — сказала Люси, беря у Клайда письмо и вкладывая его обратно в конверт.

— Да. Когда ты сегодня увидишься с Кэри… — Он почти сказал «ты поймешь, что она получила его», но вовремя остановился.

— Когда я увижусь с Кэри, то скажу ей, что Савой должен немедленно отправиться в Новый Орлеан, — сказала Люси. — Разумеется, я не смогу оставить Кэри. Но думаю, что тебе надо поехать с Савоем.

— Будь я проклят, если поеду!

— Это же необходимо сделать, Клайд, — настаивала Люси. — Правда?

— Нет, мне очень жаль, Люси, но как раз именно это относится к тому немногому, что…

— В таком случае, поеду я. И мне придется оставить Кэри с миссис Сердж. Или, несмотря на запрещение доктора Брингера, препоручить ее кому-нибудь из служанок. Честно говоря, думаю, что ничего не будет плохого, если это сделать прямо сейчас. Не будет, уверена, никакого вреда. Позднее я сделаю все необходимое, когда пойду в Монтерегард… в мнимый Монтерегард. А пока начну готовиться к отъезду в Новый Орлеан, куда отправлюсь с Савоем.

Она поднялась и повернулась, чтобы уйти. Она делала все неспешно, выражение ее лица было совершенно бесстрастным. Он шагнул к ней и нежно взял за локоть.

— Послушай, Люси, если… если ты считаешь, что так нужно, то, конечно, поеду я, чтобы ты смогла остаться с Кэри. Но поверь, это будет самое трудное, что когда-либо выпадало мне в жизни. Я имею в виду эту поездку.

— Да, — медленно отозвалась она. — Я считаю, что так нужно.

И тут он понял, что просить его об этом было для нее намного труднее, нежели ему исполнить ее просьбу.

Люси пошла с ним, чтобы помочь ему собраться. Она доставала из гардероба свежие рубашки и протягивала ему, а он аккуратно укладывал их в саквояж, когда в комнату неожиданно вошла Дельфия и протянула ему записку, нацарапанную карандашом на крошечном клочке бумаги. Записка состояла всего лишь из одной фразы:

Дорогой папа, ты не будешь так добр зайти ко мне?

Кэри

Он оставил Люси одну упаковывать его вещи и чуть ли не бегом бросился в Монтерегард. Тайтина, открывшая ему дверь, сообщила, что мистер Савой уснул и с мисс Кэри находится миссис Эми. Он быстро пересек холл и чуть не столкнулся с миссис Сердж, ожидавшей его на пороге.

— По-моему, Кэри действительно стало намного лучше, — скороговоркой прошептала она. — Она едва взглянула на письма, поскольку до сегодняшнего дня ее все время мутило, но два письма, которые пришли утром, она прочитала по нескольку раз. Потом потребовала листок бумаги — написать вам, чтобы вы пришли. Мне кажется, то, что она не хотела видеться с вами до сих пор, — просто плод ее болезненных фантазий. Поэтому такая перемена представляется мне неплохим знаком, не правда ли?

— Надеюсь, вы правы. Лучше я все расскажу вам после разговора с ней.

Он учтиво наклонил голову и прошел в комнату падчерицы, осторожно прикрыв за собою дверь. Кэри полусидела на кровати. Ее лицо было почти таким же белым, как наволочки на подушках, под глазами виднелись громадные черные круги. Несколько недель назад он не поверил бы, что такая перемена может произойти с человеком, полным жизненных сил и энергии, и от прискорбного зрелища у него защемило сердце. Но, несмотря на трагические изменения, эта бледная женщина, протягивающая к нему исхудавшие руки, была его Кэри… да, да, его Кэри, которую он уже счел утерянной для себя навсегда и которая теперь возвращалась к нему чудесным образом. Он заключил ее в объятия. Она уткнулась в его плечо, и слезы заструились из ее глаз нескончаемым потоком.

— Савой ни о чем не догадывается, и мы не должны ему ничего говорить… никогда, — запинаясь, проговорила она. — По-моему, мама догадалась, но я не осмелилась ей ничего рассказать… а вдруг она ни о чем не догадывается… ведь ее сердце и без этого разбито известиями о Бушроде. Но ты знаешь. И ты понимаешь. О папочка, ты так сильно нужен мне! Не подведи меня, папочка!

 

9

Савой не отправился в Новый Орлеан немедленно, а когда он все же неохотно выехал туда, так получилось, что он поехал один. Люси не стала настаивать на том, чтобы с ним поехал Клайд. Она не стала этого делать, поняв, как много значит для Кэри присутствие здесь отчима. Она решила через несколько дней поехать сама, а пока отправила с Савоем поздравительные письма и соответствующие подарки. В письме к миссис Винсент она сообщала, что обязательно прибудет в Новый Орлеан, чтобы лично поздравить маркиза и выразить наилучшие пожелания Арманде. Она написала, что приедет тут же, как только позволит здоровье Кэри и когда она удостоверится, что дочь действительно пошла на поправку. А пока она искренне поздравляла маркиза, не забыв при этом добавить, что с нетерпением ожидает знакомства с ним и рада, что наконец-то Прекрасный Принц нашел дорогу к Арманде, пробравшись к ней сквозь дремучий лес стольких поклонников. А ведь этот «лес» казался непроходимым…

Искреннее и сердечное содержание письма было вдвойне убедительным, ибо оно сопровождалось огромной коробкой с разноцветными, красиво упакованными, элегантно завернутыми камелиями и футлярчиком с крупной бриллиантовой брошью в форме сердца — не только неимоверно дорогой, но к тому же имеющей исключительно романтическую историю: она была подарена прапрапрабабушке Люси по случаю ее помолвки с одним из придворных самого Карла I. Тогда же этот придворный, бывший фаворитом короля, получил в подарок и земли в Виргинии. В любом случае при виде такого подарка будущая маркиза не могла не отметить, как высоко оценено ее новое положение. Арманда приняла драгоценный подарок с превеликим восторгом.

— Это и вправду очень любезно со стороны твоей тещи — сделать мне такой подарок, — сказала она Савою после того, как с восторженным восклицанием открыла маленький изысканный футляр с брошью. — Тем более что у нее у самой есть дочь и, возможно, будет внучка… а может быть, и несколько! По-моему, это очень щедро с ее стороны!

— Да, я согласен с тобой, — кивнул Савой. — Полагаю, Кэри тоже, ведь, безусловно, миссис Бачелор посоветовалась с ней. И Кэри, конечно же, сказала, что будет очень рада, если ее мама подарит эту брошь тебе.

— Кэри — просто ангел! — воскликнула Арманда, прикалывая брошь. Затем она повернулась к жениху, стоявшему рядом, и добавила: — Я так рада, что она уже замужем… иначе, я знаю, у меня не было бы никакого шанса!

— Я считаю твою золовку очаровательной, — без колебаний проговорил Пьер. — Но все же ангел — это ты. Ты — coeur de mon coeur! Ты тот ангел, которого я с такой надеждой разыскивал на земле и наконец-то обрел. А ведь я никогда не думал, что найду этого ангела, прежде чем попаду на небеса!

Тут он нагнулся к Арманде и, не обращая внимания на Савоя, пренебрегая тем, что их помолвка станет официальной лишь по прибытии старого маркиза, впился в ее губы долгим и страстным поцелуем. Савой резко повернулся и покинул комнату. Он считал подобные ласки очень дурным вкусом, да и вообще был не в настроении. То, что его сестра принимала преждевременные открытые проявления страсти и отвечала на них, мать чрезмерно роскошествовала, а отец не скрывал своей радости от грядущей свадьбы Арманды, — все это вызывало у Савоя отвращение, равно как и сам маркиз, показавшийся ему столь очаровательным и обаятельным в своем замке. Теперь же Пьер казался Савою очень напыщенным и чопорным, словно он старался поразить новоорлеанцев вообще, а их, Винсентов, — в частности, своею неповторимостью и значительностью. Савой находил утомительными и тривиальными нескончаемые дискуссии по поводу будущей свадьбы. Он пытался успокоиться, внушая себе, что его нервозность вызвана беспокойством о Кэри, которую он покидал очень неохотно, и, несмотря на два успокаивающих письма (одно — от доктора Брингера, второе — от Клайда), он с возрастающим нетерпением стремился домой. Теперь, когда Кэри ждала ребенка, он страстно хотел постоянно находиться рядом с ней, хотя и иначе, чем тогда, когда ей было совсем скверно. Она по-прежнему лежала в постели, по-прежнему была очень слаба, по-прежнему ее мутило, однако теперь тошнота стала не такой сильной, и она могла понемножку принимать кое-какую пищу, если ее давали, перед тем, как она засыпала. Кроме того, теперь интервалы между тошнотой стали больше, и Кэри с удовольствием слушала, как отчим читал ей вслух. Или с интересом наблюдала за тем, как мать раскладывала перед ней детскую одежду, которая переходила в их доме от поколения к поколению. Они с радостью обсуждали, чем очень скоро пополнят ее. Савой же думал о том, как хорошо было бы сидеть рядом с Кэри и самому читать ей. Хотя чтец из него был очень неважный. А вместо этого…

Перед отъездом домой он согласился, что ему следовало бы остаться в Новом Орлеане до тех пор, пока Люси не приедет сюда, в дом его родителей на Елисейских полях, иначе ему придется искать повод отправиться к жене, несмотря на хорошие отзывы о ее здоровье. Так сказать, он метался до тех пор, пока наконец не пришло известие о скором приезде тещи. Савой буквально расцеловал письмо. Кэри понемногу поправлялась, и все надеялись, что не за горами то время, когда она сможет встать с постели и сидеть в шезлонге. А потом ее, безусловно, можно будет выводить на галерею, чтобы она погрелась на солнышке и подышала свежим воздухом, а уж потом надо будет думать о соответствующей пище и специальной гимнастике для подкрепления сил. Естественно, как ее мать, Люси должна будет все время находиться рядом, чтобы присматривать за дочерью, и она считает, что Винсенты и де Шане понимают, почему она ограничит свой визит всего тремя днями. Ей по-прежнему нравилось путешествовать по реке, и поэтому, если Винсентам будет удобно, она прибудет в следующий понедельник на «Стелле Уайлдз» и вернется обратно на этом же пароходе.

Савой встречал Люси на пристани и буквально засыпал ее всевозможными вопросами, на которые ей все же удалось дать удовлетворительные ответы, хотя в них все время чувствовалось огромное желание поскорее добраться до места и передохнуть. Когда Люси наконец оказалась в доме Винсентов, она очень мало рассказывала о Кэри; напротив, она с превеликим вниманием слушала бесконечные рассказы и споры о приданом Арманды, о свадебной церемонии и следующем за нею приеме, что Савой считал весьма утомительным. Хотя Люси не внесла никаких предложений, а только высказала некоторые соображения по поводу предстоящей свадьбы, всем они показались очень полезными, и в процессе их реализации ей пришлось лишь робко предложить свою помощь. Пьер назвал ее самой очаровательной женщиной d’une certaine age (разумеется, кроме его матери и будущей тещи), которую он когда-либо встречал на своем жизненном пути. Миссис Винсент с радостью приняла этот косвенный комплимент своим зрелым прелестям, ибо она сама искренне восхищалась Люси; маркиза, оставшись однажды наедине с сыном, что бывало крайне редко, высказалась более сдержанно.

— Я понимаю, что тебе хочется быть учтивым с этими людьми, mon cher, — сказала она сыну. — Но не надо при этом говорить неправду. Должна признать, что миссис Бачелор по-своему очень красива. Но в ней нет шика. Могу поклясться, что ее платью по меньшей мере два года, хотя за это время французская мода добирается и до Нью-Йорка. А ее руки — это руки рабочей женщины. Я вижу, что она очень много времени проводит в саду. И если бы она действительно заботилась о своей внешности, то обязательно надевала бы перчатки, копаясь в земле.

— Вероятно, ее и вправду не занимает внешность. Наверное, она считает важным что-то другое.

— Что может быть важнее для любой женщины — то есть для любой женщины, обладающей нормальным тщеславием и естественными женскими инстинктами?

— Не буду делать вид, что знаю. Однако я понимаю, что такие женщины есть.

— Она почти не носит драгоценностей, — продолжала маркиза. — Лишь несколько почти ничего не стоящих украшений, которые выглядят так, словно это фамильные вещи, ценные только из-за сантиментов. А я ведь отчетливо помню, как Кэри, когда гостила у нас, говорила, что отчим буквально заваливал мать драгоценностями. Интересно, что же она с ними со всеми делает?

— Наверное, хранит их в сейфе. Мне известно, что некоторые женщины именно так и поступают.

— Истинное место для драгоценностей — это женская шея, грудь и мочки ушей. И, разумеется, руки. — С этими словами маркиза изящно пошевелила пальцами, унизанными великолепными кольцами. Да так, что бриллианты поймали свет и заиграли всеми гранями. Затем она почти ласкающим движением коснулась своих ушей, в которых сверкали огромные серьги. — Так вот, мой мальчик, драгоценностям не место в несгораемом шкафу. А ты как считаешь, Пьер?

— И вновь отвечу, что я не стану делать вид, будто разбираюсь в этом, однако мне известно, что некоторые женщины считают именно так.

— Ладно… Скажу одно: похоже, Кэри не придерживается взглядов своей матери. Когда она гостила у нас, я еще подумала, что ее драгоценности достойны похвалы. Они не потрясающие, но весьма недурны. Честно говоря, я тогда даже удивилась, что их было так много и что они подобраны с огромным вкусом. Помнится, она сказала, что большинство ее старинных камней были оправлены у Картье, когда молодожены находились в Париже… Она посчитала, что меньше заденет чувства матери, если камни оправят за границей и после ее свадьбы, нежели бы это сделали у Тиффани, когда они с матерью ездили в Нью-Йорк за покупками. Но все же, по-моему, чувства миссис Бачелор были затронуты. Ибо она относится к тому сорту людей, которые ставят чувства превыше вкуса, как ты, наверное, уже понял, увидев ее украшения… Что ж, меня радует здравый смысл. Надеюсь, что и Арманда не отстанет от нее.

— Если ты рассматриваешь здравый смысл с точки зрения драгоценностей, то я совершенно уверен, что не разочарую тебя. Ее мама уже дала мне понять, что Арманду в качестве свадебного подарка ожидает парюра, и не менее красивая, чем Савой подарил Кэри, а возможно, и еще более красивая.

— Твой отец, наверное, будет недоволен такими тратами… Вот если бы она, к примеру, настаивала на каком-нибудь значительном ремонте в замке, то тут он не сказал бы ни слова. Однако меня скорее обрадовало бы обратное. Всем своим поведением Арманда показывает, что она обладает здравым смыслом… здравым смыслом и сильным духом. Мне бы вовсе не понравилась глупенькая и сентиментальная невестка.

— Ведь ты не находишь Арманду глупой, правда?

— Ну, в общем-то… пока нет. Но, похоже, она не очень умеет заявить о себе. Вот Кэри намного бодрее… вернее, была бодрее. Как это неприятно, что у нее недомогание, и именно в это время. Когда я планировала эту поездку, я предвкушала, что услышу ее веселую беззаботную болтовню… надеюсь, ты тоже.

— «Homme propose…» — начал было Пьер. Однако мать перебила его:

— Признаюсь, не думала, что некто ехал в Соединенные Штаты, чтобы сделать предложение лучшей подруге Кэри. Я предполагала, что его первоначальные намерения были менее благородными… и, определенно, более темпераментными. Сомневаюсь, что Бог был расположен к тому, чтобы сделать бедняжку Кэри enceinte. По-моему, мы должны винить в том Савоя, который, Господь тому свидетель, весьма глуп. К счастью, он оказался не подозрителен и по характеру не впечатлителен. Ладно… Безусловно, все к лучшему. У Арманды прекрасное происхождение и значительное приданое. Она красива и благодарна тебе за то, что ты обратил внимание на нее. Она будет очень послушна и станет тебе весьма представительной женой. Будет обожать замок, а ее присутствие там позволит мне проводить много времени в Париже. Наверняка у нее будет столько детей, сколько ты пожелаешь, и она никогда ни на что не пожалуется. Насколько я знаю, креольские женщины очень плодовиты. И ты не услышишь от нее упреков из-за маленьких измен, которые ты станешь совершать, когда она будет ждать ребенка… воспримет их как само собой разумеющееся. Ее мать оставит тебе привилегию посвятить твою невесту во многие тайны и не забудет сказать дочери, что на маленькие проказы мужа надо смотреть сквозь пальцы, пока он не совершает их открыто. Вообще тебе давно пора было подумать о женитьбе, и, наверное, даже хорошо, что Кэри беременна. Да, как я уже говорила, похоже, все обернулось не так уж плохо.

* * *

Однако маркиза не чувствовала себя настолько удовлетворенной, как пыталась это показать, и ее сын, превосходно знающий характер матери, видел это. Разумеется, она наслаждалась тем впечатлением, которое произвела на общество, когда-то оказавшее ей весьма холодный прием; а в женитьбе сына на богатой и ослепленной любовью девушке маркиза заранее угадывала определенные преимущества. Но ей пока что не удалось испытать острых ощущений, которых она так ожидала. Ведь она считала само собой разумеющимся, что большую часть времени они проведут на Виктории, рядом со здешним Монтерегардом и Синди Лу. Она представляла, как ее сын возобновит ухаживания за Кэри, и все приятные, хотя и рискованные последствия этого флирта. Ведь не может же Савой вечно пребывать в состоянии слепоты, рано или поздно он вызвал бы Пьера на дуэль, а Пьер — один из лучших фехтовальщиков Парижа. Да и Клайд с его недалекой добродетельной супругой тоже не могут до бесконечности находиться в полном неведении и, конечно же, придут в ужас от одной только мысли, что честное имя их обожаемой дочери может быть замешано в crime passionnel. К тому же маркизе не очень хотелось Наносить им удар, интригуя против Кэри. Вообще-то девушка ей нравилась; однако эта симпатия не была настолько сильной, чтобы перевесить чувство длительно вынашиваемой в сердце обиды на Клайда, который остался верен своей суженой, даже несмотря на свою «маленькую» измену. Маркиза так и не простила ему этой верности и навечно затаила в душе злобу на ту, другую, что сумела завладеть им. Теперь, когда она познакомилась с Люси, ее обида и возмущение возросли, как никогда. И она чувствовала не что иное, как оскорбление, нелепость того, что мужчина, стоящий перед выбором между Доротеей Лабусс и Люси Пейдж, выбрал вторую и не только сделал ее своей избранницей, но и окружил постоянной, неизменной любовью и обожанием в течение четверти века. Безусловно, настало время сравнять счет.

Кроме того, мысленно маркиза представляла себе, что этот счет можно сравнять не только окольным путем — через Кэри, но и непосредственно — через самого Клайда. В конце концов, он всего-навсего мужчина и, стало быть, не защищен от искушения. Маркиза осознавала это лучше всех. Наверняка в течение этой монотонной, рутинной жизни, которую Клайд избрал для себя, какие-нибудь соблазны вставали перед ним… И она не хотела упустить такой момент. Момент, когда она сможет разбередить и вновь зажечь в нем тлеющие угольки чувства.

Но, пока Кэри заточена в своей темной спальне, Клайд останется в Синди Лу, а Винсенты будут говорить, что сейчас нет никакого смысла ехать на Викторию. Вскоре из Франции приедет маркиз и состоится свадьба, а потом Арманда с Пьером отправятся в свадебное путешествие на медовый месяц. Присутствие маркиза — разумеется, помеха для нее, может быть, не столь серьезная, однако все же связанная с некоторыми осложнениями. Кроме того, маркиз пожелает сделать эту поездку в Соединенные Штаты как можно короче, поскольку он не любит надолго уезжать из замка, покидать свои леса, луга и болота. А у нее не отыщется предлога как-нибудь продлить свой визит. И тогда Клайд с Люси будут жить-поживать, ведя свое существование, подобно Дэрби и Джоан.

Больше всего Доротее досаждал этот спокойный, безоблачный домашний уют, в котором жили Клайд и Люси. Маркизе безумно хотелось хотя бы один раз — всего один раз! — потревожить эту гладь. Она мечтала хоть на миг нарушить их спокойствие. Ведь этого было бы вполне достаточно, чтобы расшатать, разрушить в Люси чувство безопасности и уверенности в завтрашнем дне; чтобы испытать чувства Клайда и доказать, что она все еще обладает хоть и слабой, но опасной властью. Маркиза поднялась из кресла, в котором сидела, когда беседовала с сыном и размышляла о своих обидах, и подошла к огромному псише, стоявшему там, где было побольше света. Маркиза долго и критически разглядывала свое отражение. Результаты этого пристального изучения не только вселили в Доротею уверенность в себе, но и воодушевили. Ибо она увидела то, что хотела, еще раз убедившись в своей способности по-прежнему возбуждать страсть и желание.

Ей было ясно, что эта страсть может быть настолько же мимолетной, насколько сильной она была ранее; однако даже по прошествии стольких лет воспоминания об этом острым ножом пронзали ее сердце, и она страстно хотела ее возобновления. Ведь это желание в ней все еще не угасло. Кажется, она по-прежнему ощущает ласковые пальцы Клайда на талии, по-прежнему чувствует тот порыв во всем теле, с которым она кинулась в его объятия. Его господство над нею было столь велико, а ее ответ на его ласки — так необуздан и страстен… не надо было никаких слов для того, чтобы выразить их взаимное понимание и влечение друг к другу.

Она помнила те короткие мгновения между его поцелуями, когда ей удавалось прошептать: «Но я же еще не показала вам весь дом! Может быть, второй этаж вам не подойдет…» И вот они вместе поднимаются по лестнице. Он держит ее за руку, крепко прижимая к себе… Затем они входят в комнату, и вскоре его руки вновь обвиваются вокруг ее талии… Он ликующе рассмеялся, обнаружив, что ее талия в самом деле очень тонка. И ей даже не надо носить корсет… а ее уступчивость в саду оказалась молчаливым согласием, сравнимым лишь с абсолютной несдержанностью…

Спустя несколько часов Клайд пробудился от глубокого сна и пробормотал, что ему пора в гостиницу. Затем, уже полностью одетый, он стоял перед ней в полумраке зарождающегося рассвета, запоздало осведомляясь, есть ли в доме кто-нибудь из слуг, кто мог бы знать о его присутствии и, значит, о его уходе. И она снова заверила его, что оставила у себя единственную служанку — Беллу, но у той муж и целый выводок детей, так что дом будет пуст до полудня. Собак тут тоже нет, почему их лай и не выдаст ухода гостя. Правда, соседи иногда корят ее, утверждая, что женщине не следует оставаться одной в таком огромном доме — мало ли что может случиться, тем более что дом стоит на отшибе. Однако Доротея никогда ничего не боялась и даже гордилась своей храбростью. И вот сейчас она может возблагодарить Бога: если бы она была пугливой и боялась своей собственной тени, то никогда бы ей не пришлось получить столь чудесную награду за свое мужество…

Ответ Клайда на ее восторженное заявление о том, что они одни, был гораздо менее пылким, нежели его предыдущее поведение. Хозяйка ожидала иного. А расстался он с ней почти грубо: без теплых уверений, что еще появится, и даже не обняв на прощание. Казалось, ему не терпится поскорее уйти. Правда, это могло быть еще и из-за приближающегося рассвета.

Она вновь стала мягко погружаться в сон, когда вспомнила его слова, произнесенные перед тем, как она упала в его объятия, ведь в доказательство доброго доверия он заранее уплатил ей пять тысяч долларов, чтобы скрепить сделку по продаже дома. А потом совсем не говорил ни о деньгах, ни о Синди Лу. Какой это был бы мрачный фокус судьбы, если бы он передумал, если бы захотел, чтобы она так и осталась на плантации, не возвращалась во Францию! Трепеща от сомнений и тревоги, Доротея устремилась к окну, раздвинула тяжелые занавеси, впуская в комнату дневной свет. Потом растерянно осмотрелась вокруг. Однако ей не пришлось долго искать. На туалетном столике она заметила конверт, прислоненный к зеркалу. У нее было много таких конвертов в письменном столе. Наверное, Клайд, пока она спала, вытащил оттуда один из них. Конверт был запечатан, и на нем значилось ее имя. Суетливыми движениями она вскрыла его и сосчитала лежащие там тысячедолларовые купюры. Затем еще раз пересчитала деньги, полагая, что ошиблась при подсчете… или Клайд ошибся. В конверте находилось не пять купюр, а шесть. И тут она поняла…

Следующие три или четыре дня она тщетно ожидала его возвращения. Когда же наконец Клайд появился, он пришел не пешком и не один, а приехал в красивом экипаже в сопровождении некоего Гилберта Леду, одного из лучших нотариусов в округе. На этот раз приезд Клайда выглядел очень формально, словно они виделись впервые и покупка-продажа Синди Лу просто в их обоюдных интересах. И все. Он с радостью сообщил, что все формальности, связанные с передачей собственности, утрясены, сейчас он готов передать мадам Лабусс все необходимые бумаги и надеется, что она тоже готова к этому. Еще он сказал, что они сошлись на сумме в пятьдесят тысяч долларов и что он уплатил авансом пять тысяч. Значит, согласно его подсчетам, он должен сорок пять тысяч, которые готов уплатить немедленно. Клайд разложил перед ней деньги, а нотариус начал оформлять документы. Ей нужно поставить подпись вот здесь, здесь и здесь…

Все завершилось быстро, она едва могла поверить, что это произошло. И она задала вопросы, только касающиеся небольшой задержки, связанной с подготовкой к ее отъезду.

— Мне понадобится совсем немного времени, чтобы сложить вещи. Если я попрошу на это неделю, вам не покажется это слишком долго?

— Разумеется, нет. Мне бы не хотелось создавать вам неудобства ни под каким видом.

— Значит, скажем, десять дней?

— Прекрасно. За это время я смогу ознакомиться с местными условиями, прежде чем мы переедем жить сюда.

— Вы хотите, чтобы дом был закрыт, когда я уеду? Или можно оставить здесь Беллу в качестве смотрительницы? Правда, она ленива и довольно бестолкова, как и все негры в округе, но, насколько мне известно, она ни разу ничего не украла. Чего нельзя сказать о других. К тому же она очень хорошо знает дом и может оказаться весьма полезной.

— Хорошо, согласен. И еще: мне хотелось бы, чтобы дом привели в полный порядок. Поскольку осенью я намереваюсь привезти сюда мою невесту. По-моему, я не говорил вам, что помолвлен.

— Нет, не говорили, — быстро ответила Доротея и испугалась, что ее слова могут выдать не удивление, а настоящий шок, вызванный его заявлением. Она крепко сжала губы, стараясь больше не проронить ни слова.

— Ох, совсем выскочило из памяти, — совершенно спокойно проговорил Клайд. — Я уже спрашивал у мистера Леду, не мог бы он посоветовать мне какую-нибудь даму по соседству, которая выразила бы охоту понаблюдать за тем, как готовят дом для миссис Бачелор. И он посоветовал мне обратиться к вдове врача, миссис Сердж, которую, полагаю, вы знаете, поскольку она живет не очень далеко отсюда. Когда я имел удовольствие посетить вас, я заехал и к миссис Сердж; к счастью, она согласилась помочь мне. Я полностью положился на нее в том, что касается найма слуг. И, несомненно, ей захочется оставить тут Беллу, которая, по вашим словам, честна и хорошо знает дом. Очевидно, она не только готовила вам, но и выполняла всякую другую работу. И вот о чем хочу вас спросить. Как вы считаете, если ее избавить от другой работы и кое-чему подучить, смогла бы она стать настоящей, первоклассной кухаркой? Поскольку мне кажется очень важным, чтобы у нас была кухарка, причем хорошая. Моя невеста утверждает, что если у кормила власти стоит превосходная кухарка, то с остальными слугами очень просто иметь дело.

— Должна вам напомнить, мсье, что я — француженка, а французская кухня — это особое, замечательное искусство. Для того чтобы Беллу кое-чему подучить, не нужна ни миссис Сердж, ни кто-либо еще. Я сама могу преподать ей подобные уроки.

Сейчас ее голос дрожал от гнева; она не могла сдерживаться, да и не заботилась об этом. Так, значит, эта бесцветная вдова врача, этот хладный столп праведности — Эми Сердж за свою высокую квалификацию в подобных делах избрана для подготовки дома к приезду целомудренной невесты! Теперь эта ханжа Эми будет повсюду шнырять в Синди Лу, заглядывать в каждый уголок, выискивая пыль, а может быть, и выскребать до блеска полы, поскольку не доверит этого черномазым. Они же придут ей на помощь только после того, как она покажет им, как все надо делать! Но что хуже всего: она повсюду распространит слухи, что дом содержался скверно, что повсюду пыль и грязь, всевозможный мусор.

Что ж, Доротея не предоставит ей такого удовольствия! Ведь для того, чтобы сложить одежду, ей понадобится не более нескольких часов. А те оставшиеся десять дней, что есть у нее в распоряжении, она потратит на то, чтобы навести в доме такую чистоту, какой в нем доселе никогда не было! И пусть это занятие не из приятных, но не Эми Сердж, а лично она будет ползать на коленях и отдраивать пол до блеска! А перед отъездом она даст званый обед, чтобы доказать этому парвеню, этой грубой скотине, этому нуворишу, который с ней обошелся, как с каким-нибудь барахлом, что она — великосветская дама, да, да, великосветская дама, а не какая-нибудь там кокотка. Он не посмеет отказаться отобедать с ней… даром, что ли, она пригласила на этот обед нотариуса, вдову доктора и Винсентов. Она найдет способ улучить минутку, чтобы отвести одного из гостей в сторонку и с гордым видом возвратить ему лишнюю тысячу долларов, сказав, что такая женщина, как она, может быть, в очень исключительных обстоятельствах и дарит свою благосклонность, но никогда не продает ее…

Вот такие мысли бродили в ее голове в тот момент, когда Клайд учтиво заверял ее, что весьма сожалеет о своих сомнениях в кулинарных способностях Беллы. Просто ему хотелось окончательно удостовериться. Ведь его невеста виргинка, а виргинцы придают огромное значение кулинарному искусству и вообще кухне. Доротея посчитала нужным тут же пригласить визитеров на прощальный ужин, назвав точную дату, которая была назначена по договоренности с миссис Сердж и Винсентами. Клайд и мистер Леду были захвачены врасплох, причем нотариус выдал свое замешательство, а Клайд — нет. Однако они приняли приглашение и покинули мадам Лабусс. Доротея отослала очень красивые пригласительные записочки миссис Винсент и миссис Сердж. Как она и ожидала, дамы приняли приглашение без колебаний. В сильнейшем восторге от своего плана, Доротея, в силу своего характера приходящая в ярость лишь иногда, принялась за работу по уборке дома.

Белла неожиданно оказалась очень полезной. Она не только сама работала с таким рвением, что полностью опровергла мнение хозяйки о своей лености, но и с готовностью привела помощников из своих приятельниц и родичей, которые посредством различных специфических сигналов друг другу узнали о перспективе получить довольно выгодную работу в Синди Лу. И посему они что есть сил старались показать свое умение работать. Неделя не успела закончиться, как весь дом сверкал чистотою, как никогда. И у Доротеи еще оставалось время. Когда она наконец устало опустилась в кресло со своей вышивкой, ей в голову неожиданно пришла еще одна мысль.

Почему бы ей не провести оставшиеся перед прощальным вечером дни как следует и не съездить в Новый Орлеан — купить себе совершенно новые наряды? Ведь теперь денег у нее хватает. Так зачем ей пускаться в путь или давать прощальный обед в старом, вышедшем из моды платье? Да притом в черном. В конце концов, ее супруг скончался восемь лет назад. Она не намерена ходить в трауре всю оставшуюся жизнь; ничего не случится, если она нарядится в мягкие серые тона, или лавандовые, или просто ослепительно белые…

Однако, когда она подошла к рекомендованному ей заведению по пошиву одежды, ее алчный взор ухватил не мягкие серые или лавандовые тона. Ее внимание приковал роскошный наряд, созданный для одной популярной актрисы, которая должна была надеть его в пьесе, где она играла богатую светскую даму. Однако эта актриса скоропостижно скончалась прямо перед премьерой, а наряды ее остались в целости и сохранности у портнихи. Причем целый гардероб.

Он включал в себя платья для прогулки и для выезда в карете, вечерние туалеты, бальные платья, платье для приема в королевском саду, так называемые платья для дома и многое другое. Актриса была ошеломляюще красивой, изящной яркой брюнеткой, и каждый предмет из этой коллекции был сшит так, чтобы как можно выгоднее подчеркнуть ее фигуру и внешность на сцене. И, что самое главное, ни в одном из нарядов не было даже намека на траур. Преобладали яркие красные и зеленые тона, а весь покрой и декольте были настолько вызывающими, насколько позволяли условности. Доротея перемерила весь этот гардероб, и оказалось, что все платья до единого сидят на ней так, словно были для нее сшиты. И вот наконец она стояла перед модисткой, одетая в алое атласное платье с вырезом, полностью открывающим плечи, тугим лифом в обтяжку и длинным шлейфом, тянувшимся от бедер и завершавшимся каскадом оборочек.

— И сколько вы возьмете за все это? — осведомилась Доротея без вступлений.

Модистка вздохнула, задумалась, подсчитала и назвала астрономическую цифру. Обе женщины получали удовольствие от торга. Модистка сообщила, что этот гардероб состоит из эксклюзивных моделей одного парижского дома моделей с мировым именем, что ткани и работа самые лучшие, что подобный стиль войдет в моду только еще послезавтра и вообще подобной коллекции еще ни разу не видели в Новом Орлеане и, возможно, никогда не увидят. Доротея заметила, что в самой глуши Юга есть совсем немного женщин помимо нее, которые с радостью владели бы, но только частью такой дорогой коллекции, и поэтому, если она сама не приобретет ее, то коллекцию придется распродавать по частям, а на это уйдет столько времени, что мода уже будет не послезавтрашней, а скорее, прошлогодней. Потом она намекнула на довольно консервативные вкусы креолок и на объемность их фигур, поскольку они после своей первой молодости склонны к полноте. Но это не самое главное — у многих после войны весьма напряженное финансовое положение. Итак, сколько клиенток явилось к модистке с сумочками, набитыми банкнотами?

Задавая этот вопрос, Доротея расстегнула сумочку, чтобы извлечь оттуда тонкий, как дымка, носовой платочек; потом она защелкнула сумочку, но не раньше, чем модистка смогла увидеть ее содержимое, состоящее из золотых сертификатов. Та очень быстро назвала компромиссную цену. Доротея отрицательно покачала головой и начала расстегивать крючки лифа. Модистка издала жалобный крик, на ее лице появилось такое выражение, словно она разорена; затем сквозь всхлипывания и причитания она проговорила, что у нее просто нет иного выхода, как доставить радость столь очаровательной клиентке и капитулировать. Тогда Доротея снова щелкнула замочком ридикюля.

— Вот и прекрасно. Отошлите эту коллекцию в мои апартаменты в отеле «Сент-Луис». Отошлите всю коллекцию, кроме вот этого платья. Его я буду ожидать завтра. А до завтра мне бы хотелось, чтобы вы внесли в него два небольших изменения. Я хочу, чтобы вы ушили на полтора дюйма талию и сделали декольте пониже.

— Но тогда мадам не сможет надеть его! И появиться так на людях!

— Это ведь моя забота, а не ваша, не так ли?

* * *

Она вышла от портнихи в превосходном настроении и отправилась дальше по магазинам. Купила огромный чемодан, потом еще один, поменьше, специально изготовленный для того, чтобы хранить в нем головной убор, нижнее белье и всевозможные аксессуары. Кроме отделения для шляпок в нем еще имелось особое отделеньице для перчаток, еще одно — для чулок, следующее — для туфель и даже специальное отделение для зонтика. Доротея купила все необходимое для заполнения этих отделений и наконец приобрела новый корсет.

Она попросила изготовительницу корсетов измерить ее талию, потом сняла старый корсет и долго стояла в одной нижней рубашке и шелковых чулках, ожидая, пока ей не подгонят новый. Когда наконец корсет подошел и был надет, она попросила снова измерить ей талию.

— Она теперь на два с половиной дюйма тоньше! — радостно воскликнула корсетница.

— Этого недостаточно. Затягивайте шнуровку до тех пор, пока она не станет еще на дюйм тоньше.

Мастерица громко запротестовала, как обычно это делают корсетницы по разным поводам. Однако повиновалась. Когда шнуровка производила свою жестокую работу над телом Доротеи, та не издала ни звука, корсет стягивался с обеих сторон все туже и туже, пока его края не встретились. И тут корсетница снова померила ее талию и снова закричала, на этот раз от восторга.

— Мадам очень храбрая и заслуживает награды! — сказала она, протягивая Доротее сантиметр и держа палец на той отметке, что обозначала длину ее талии. — Очень мало кто из моих клиенток понимает истину поговорки: «Il faut souffris etze belle!» Наверное, затяни я корсет потуже, мадам уже не вытерпела бы, верно?

— Отчего же? — гордо осведомилась Доротея. Естественно, она испытывала сильные страдания, однако ни за что не позволила бы корсетнице ослабить шнуровку, не говоря уж о том, чтобы снять корсет. Ей казалось, что эта боль сродни боли другой, более глубокой и резкой, которая разрывала ей сердце, и ее поддерживала надежда, что однажды она освободится от всех мук, и это было частью ее плана.

* * *

Твердое убеждение в этом окрыляло ее все время, пока она принимала гостей в тот прощальный вечер. Она была одета в красное атласное платье и понимала, что все взоры устремлены на нее, как она и ожидала. Ее совершенно не расстроило, когда миссис Винсент и миссис Сердж сразу отвели от нее свои смущенные взоры. Она ожидала — по меньшей мере надеялась, — что ей больше никогда не понадобится встречаться с миссис Эми Сердж; а с тех пор, как она добилась от миссис Винсент рекомендательного письма, где ее представляли родственникам де Шане во Франции, эта женщина тоже не представляла больше для нее никакой ценности, став совершенно бесполезной. Да, польза от этой дамы была для Доротеи уже в далеком прошлом. Мистер Винсент был светским, умудренным жизненным опытом мужчиною, его непросто было шокировать (если, разумеется, речь шла не о женщинах его семейства), но тем не менее он не мог представить себе хозяйку дома с обнаженной грудью, подчеркнуто белоснежной на фоне алого лифа, который клинообразно сужался книзу до тончайшей линии талии, чтобы вновь внезапно расшириться под нею. Гилберт Леду был просто местным нотариусом, провинциалом, и его мнение, хорошее оно или плохое, не в счет, хотя, честно говоря, из его глаз не исчезли нескрываемое восхищение и удивление. Единственное мнение, имевшее для нее значение, — это мнение Клайда. И Доротея заметила, что Клайд пребывает в лихорадочном волнении. Он смотрел на нее, чтобы потом отвернуться, но лишь для того, чтобы взглянуть вновь.

Она усадила его за стол так, чтобы он находился напротив нее, что, кстати, было совершенно естественно, ибо теперь хозяином Синди Лу считался Клайд. И хотя Доротея была вполне внимательна и к Гилберту Леду, сидящему слева, и к мистеру Винсенту — справа, она успевала взглянуть на Клайда и уловить его жадный взгляд. Однако она не удостаивала его ответом, лишь изредка едва вскидывая голову. Обед был прекрасным, все хвалили его устроительницу. Клайд тоже сделал Доротее комплимент. И хотя он очень много пил, но почти ничего не ел, равно как и дамы, сидящие по обеим сторонам от него. Доротея спрашивала себя, догадываются ли дамы о смятении его чувств, которое было для нее столь очевидно.

Его алчный, страстный взгляд преследовал Доротею, и когда она предложила дамам вернуться в гостиную выпить чаю, в то время как джентльмены направились выкурить сигару, выпить портвейна и предаться беседе, обычной в таких случаях. Однако на этот раз сигары и портвейн заняли гораздо меньше времени у представителей мужского пола, и Доротея сделала вид, что очень удивлена тем, что мужчины возвратились к дамам. Тогда она предложила им выпить кофе, а потом — сыграть в карты. Ведь неплохо сыграть вшестером в карты… разумеется, только не в покер, в который дамы играть не умели. Но, конечно же, можно за одним столом сыграть в вист, а за другим — в безик или криббидж и при этом почаще меняться партнерами, поскольку такие перемены, возможно, внесут праздничную атмосферу в этот прощальный обед, еще больше сдружив всех друг с другом. Таким образом, обед превратится в длинный званый ужин.

Ее предложение было принято, и сначала в криббидж играли миссис Сердж и Бачелор, а остальная компания, разбившись на пары, играла в вист. Естественно, потом, после смены партнеров, Клайд оказался с Доротеей за маленьким столиком для криббиджа. Учтиво отодвигая стул, чтобы помочь ей усесться, он ловко и незаметно сунул ей в ладонь листок бумаги.

Она не менее искусным жестом спрятала записку в декольте, якобы извлекая носовой платочек. Однако прочитала записку не сразу. Она сделала это только после того, как гости, пожелав ей счастливого путешествия, удалились. Записка содержала только пять слов:

Ты выиграла, черт тебя побери!

Доротея медленно поднялась наверх, по пути потушив свечи и оставив в холле лишь одну лампу, которую прикрутила так, что она светила еле-еле. Затем осмотрела столовую и кухню, удостоверившись, что в доме никого нет. В доме и вправду было пусто, вокруг все сверкало. Дом приведен в полный порядок. Белла со своими помощниками отлично проделала всю работу. Еще раз внимательно осмотрев дом, Доротея подергала ручку входной двери, убедившись, что она заперта не на ключ. Только тогда она отправилась к себе и разделась. Ванну она приняла незадолго до званого обеда и теперь только окропила себя ароматной водой. Затем улеглась на свою огромную императорскую кровать и стала ждать.

Ждать пришлось совсем недолго. Она была уверена, что Клайд не поедет в отель, куда по дороге домой повезет его Гилберт Леду. Но она все-таки не поняла, как ему удалось настолько быстро вернуться, причем не на бричке Леду, а пешком. Она услышала только быстрый топот ног по лестнице, а затем увидела Клайда, буквально ворвавшегося к ней в спальню.

— Ты — дьявол! — прошептал он, сжимая ее в объятиях.

От такого стремительного напора она даже не успела испугаться и почувствовать возмущение столь бесцеремонным вторжением. Сейчас было важно одно: он возвратился и надо одержать победу над ним. Пока они не заговорили, она не чувствовала боли и обиды.

— На этот раз, — прошептала она, прижимаясь к нему, — на этот раз ты останешься.

— Останешься? — с недоумением спросил он. — Что ты подразумеваешь под этим «останешься»?

— Я хочу сказать, что мы предназначены друг для друга судьбой. Я сразу это поняла. А тебе для этого понадобилось так много времени… Но теперь ты тоже должен понять.

— Я знаю одно: завтра утром ты уезжаешь из Луизианы… Вернее, уже сегодня утром. Поэтому у тебя не осталось времени одурачить меня вновь. То, что случилось до этого, — просто вспышка страсти. И я никого не виню в этом, ни тебя, ни себя. Однако ты заранее задумала и подготовила это. И решила завлечь меня в ловушку. Я это понял и тем не менее снова пришел…

— Если бы я не считала, что ты действительно меня любишь… ну, по меньшей мере полюбишь…

Он громко рассмеялся.

— Ничего подобного ты не думала. И ты тоже не влюблена в меня. Тебя просто охватила страсть. О Боже! Я сам поступил как животное! Какое же все-таки я животное!

И он ушел так же стремительно, как и ворвался к ней. Она пыталась задержать его, бросившись ему на шею, говоря, что ради него откажется от всего на свете, даже от возвращения во Францию… Что не станет требовать, чтобы он женился на ней, что никому не расскажет об их связи. Она дошла до того, что обнажилась, чтобы соблазнить его. Однако он вырвался из ее рук и ушел, не промолвив ни слова.

Она не могла простить, что он повел себя с ней, как со шлюхой. Хотя ей и в голову не приходило, что она вела себя именно как шлюха.

* * *

Теперь же, спустя двадцать семь лет, маркиза де Шане стояла напротив псише в доме девушки, на которой собирался жениться ее сын. Причем эта женитьба была заранее спланирована и подготовлена. Однако с момента ее отъезда из Синди Лу до настоящего времени ничто из случившегося не смогло стереть ее страстных воспоминаний и не менее страстного желания мести. А ведь, судя по всему, жизнь ее сложилась не только приятно, но и чрезвычайно удачно. Без всяких приключений она выехала из Луизианы и добралась до Франции. Оказавшись в Париже, остановилась в отеле «Бристоль». Затем, не откладывая в долгий ящик, воспользовалась рекомендательными письмами. Результаты не замедлили сказаться и были весьма успешными, ибо маркиз де Шане, с которым она встретилась почти сразу же, влюбился в нее, как и Маршан Лабусс, — с первого взгляда. И прежде чем франко-прусская война успела наплыть облачком на ее второе цветение, Доротея уже вторично вышла замуж и поселилась — подальше от греха — в Монтерегарде, сделавшись хозяйкой замка. В надлежащее время она подарила маркизу наследника титула и состояния, и маркиз был совершенно удовлетворен. Больше он от нее ничего не требовал. Ничто не нарушало ее спокойствия и не угрожало безопасности ее положения. И все-таки она не была удовлетворена. Оставалась давняя обида, требующая расплаты.

И вот наконец, когда настало время получить «долг», она пришла в некоторое замешательство. В этом огромном новоорлеанском доме она чувствовала себя подавленно и неловко. Ей приходилось глупо улыбаться и отвечать на идиотские вопросы во время бессчетного количества дамских обедов и чаепитий… Приходилось постоянно присутствовать на званых вечерах, делая вид, что ей все нравится… До чего же это утомительно и скучно!

А тут, как гром среди ясного неба, неожиданно пришло письмо от Кэри. Оно пришло спустя несколько дней после отъезда ее матери. Девушка писала, что чувствует себя лучше, хотя не настолько, чтобы отправиться в поездку. Однако с каждым днем ее здоровье улучшается, и она уже ежедневно по нескольку часов просиживает в шезлонге на воздухе. Поскольку сама она не сможет приехать в Новый Орлеан, она очень надеется, что Винсенты и де Шане приедут в Викторию, и как можно быстрее. Савой полностью присоединяется к ее пожеланиям и шлет свой горячий привет.

 

10

По прибытии в Викторию Винсентов и их гостей ожидало неизменное и разнообразно выраженное внимание Люси. Правда, она не смогла их встретить, однако это было скорее знаком деликатности, чем невниманием, ибо она отправилась за цветами, общепризнанно считавшимися лучшими, чем на Виктории. Еще она решила доставить свежих овощей, которые также превосходили своим качеством продукцию соседей. Гостей уже ожидали накрытые столы: ветчина из Сорренто, консервированная и приготовленная излюбленным способом Люси, свежепойманная рыба и один из знаменитых испанских кремов. Также их ожидала вежливая записка, в которой Люси выражала радость по поводу возвращения соседей домой и сообщала, что обязательно появится на следующий день.

И утром она появилась.

Люси прискакала верхом, спокойная, гордая и изящная в своей льняной амазонке. На шляпке развевалась серая вуалька, прелестно гармонирующая с аккуратно уложенными косами. Она спешилась с грациозностью искусной наездницы и, слегка приподняв широкую юбку, с улыбкой поднялась на галерею. Миссис Винсент сидела там, вышивая одежку для будущего малыша. Она занялась этим сразу же после завтрака, и, разумеется, маркиза составила ей компанию. Миссис Винсент сообщила Люси, что джентльмены находятся где-то на плантации. Ее муж, шепнула она гостье, обнаружил, что после столь длительного его отсутствия дел на плантации накопилось просто невпроворот. Поэтому ему понадобилось, чтобы Савой отправился вместе с ним. Пьер, который впервые в жизни увидел сахарный тростник и табачные поля, с интересом присоединился к хозяевам. Ну и, естественно, Арманда с радостью поехала вместе с женихом!

Люси заверила миссис Винсент, что все прекрасно понимает, и выразила надежду, что дамы поймут и извинят ее супруга за отсутствие, поскольку у него тоже масса дел на плантации, почему она и приехала одна. Однако по пути сюда ей удалось заглянуть к дочери, и она рада сообщить, что Кэри пребывает в полном здравии и очень надеется выпить чаю со своей свекровью, маркизой и Армандой после обеда. Правда, доктор Брингер посоветовал ей не принимать много гостей, но в то же время он не против, чтобы Кэри время от времени с кем-нибудь встречалась. Поэтому через день-два Кэри рассчитывает увидеть у себя и джентльменов.

После взаимных приветствий и заверений дамы сели пить чай. Маркиза чувствовала, что все в ней противится приглашению Люси. По правде говоря, она вообще недолюбливала чаепития, а мысль о том, что ей придется пить чай в обществе еще четырех дам, среди которых одна — беременна, а вторая бесконечно вздыхает по отсутствующему жениху, приводила ее в ужас. Равно как и следующие слова Люси.

— Надеюсь, мадам, вы не будете сильно огорчаться при виде вашего бывшего дома, который ныне принадлежит нам, — проникновенно проговорила она. — Вот я никогда не смогла бы вернуться в наш ричмондский дом после того, как он побывал в чужих руках! Поэтому я подумала, что небольшой fête champêtre, может быть… И поскольку война помешала вам разбить сад, и это, безусловно, было для вас очень досадно, то мне показалось, вы обрадуетесь при виде того, что нам удалось сделать… Кроме того, я не могу не показать вам солнечные часы, окруженные розами. Правда, это не моя выдумка — такие часы были еще на плантации моей матери, и это напоминает мне о Сорренто. Еще, как я уже говорила вам в Новом Орлеане, я очень увлеклась разведением камелий, и теперь они растут на большей территории сада. Однако ни одно из этих изменений не вносит нарушения в его первоначальное устройство… как он был при вас. По крайней мере я очень надеюсь, что это так.

— Да, признаюсь, сад очень изменился в лучшую сторону, — поспешно вмешалась миссис Винсент. — Все, увидев его, признают это. Да, да, дорогая, благодаря вам Синди Лу превратилась в самую красивую плантацию в округе. И мне кажется, Люси, ваша мысль о fête champêtre превосходна!

Маркизе ничего не оставалось, как согласиться, но, как и в прошлый раз, она почувствовала, что все ее существо противится этому. Однако она улыбнулась и учтиво ответствовала, что миссис Бачелор ни на секунду не должна беспокоиться, будто при виде своего бывшего дома она испытает боль. Напротив, ей очень хотелось бы его осмотреть. Она знает, что теперь игорная зала переделана под библиотеку и перемещена на первый этаж. Поскольку она сама предложила сделать это во время их первой встречи с мистером Бачелором, то это только к лучшему. Ей весьма интересно взглянуть на это изменение. А что касается бальной залы… Она ведь, как и сад, не была завершена, когда Доротея покинула Луизиану. Как уже верно заметила миссис Бачелор, война причинила столько вреда и стала причиной стольких сложностей! Но она слышала восторженные рассказы о том, как теперь превосходна бальная зала. В конце концов, она служит именно тому, для чего и предназначалась.

— Да, да, Кэри обожает танцевать, и, разумеется, мы старались, чтобы ее желание исполнилось. Сделали все от нас зависящее, — сказала Люси. — Но, естественно, сейчас она не может танцевать, и боюсь, что очень бы огорчилась, если бы мы дали бал, на котором она не сможет присутствовать. На данный момент мы это учли и решили не устраивать бала. Полагаю, вы правильно нас поймете. Не то чтобы это помешало вам осмотреть большую часть дома, как вам хотелось бы… Но теперь, когда мне известно ваше мнение… Я просто подумала, как доставить вам побольше удовольствия… Ну так могу ли я сообщить Кэри, что она увидит вас после обеда? Часикам к пяти? Я бы тоже с радостью ожидала вашего появления…

Она, словно пушинка, легко взлетела на лошадь. И ускакала, помахав на прощание рукою в изящной лайковой перчатке. Вуалька развевалась на ветру. Миссис Винсент смотрела ей вслед с бесконечным восхищением и была очень удивлена, когда, повернувшись к гостье, заметила в ее глазах угрюмость и даже враждебность. Мысленно она стала выискивать причину подобной враждебности и, решив, что нашла эту причину, посчитала нужным отмести ее.

— Люси Бачелор — одна из самых милых женщин, которых я когда-либо знала в жизни, — проговорила она. — И она очень гостеприимный человек. Но вполне понятно, что сейчас все ее заботы и волнения направлены на дочь. Боюсь, что бедняжке на самом деле очень скверно.

Маркиза тут же заверила миссис Винсент, что все в порядке, она с радостью выпьет с Кэри чаю и отправится на пикник. Еще она выразила свои сожаления по поводу того, что девочка чувствует себя хуже, чем написала об этом в письме. Потом она нашла предлог удалиться, сказав, что хочет немного отдохнуть перед обедом. Но, когда дамы садились в фаэтон, отправляясь в Монтерегард на чаепитие, маркиза все еще пребывала в очень дурном расположении духа, вовсе не улучшившемся от перспективы предстоящего скучнейшего времяпрепровождения.

День выдался теплый, приятный, и Кэри принимала гостей на галерее. Она возлежала в шикарном гамаке и была одета в светло-розовый шифоновый пеньюар с кружевами кремового цвета, который очень ей шел. Люси внесла чай на старинном серебряном подносе, перешедшем вместе с другими семейными реликвиями к Кэри в качестве приданого. Безукоризненно одетая служанка подала изящные биточки, фаршированные ветчиной, оладьи с маслом и мармеладом и огромный фруктовый торт. Когда с едою покончили, Кэри предложила маркизе взглянуть на садовый домик, несколько непривычный для этих краев. Она выразила сожаление, что пока в ее саду похвалиться нечем, но уверяла, что при виде сада ее матери маркиза простит ей любое свое разочарование от нового Монтерегарда. Кэри сказала, что очень рада увидеться с миссис Винсент и Армандой, с которыми она не встречалась с тех пор, как вернулась из Франции. Наверняка им хотелось бы застать ее в полном здравии, и она заверяет их, что все обстоит именно так. Если маркизе угодно, мама покажет ей дом. Если, конечно, дамы не желают еще чаю…

Маркизе пришлось признать, что внутреннее убранство дома Кэри, не говоря уже о внешнем, превосходно. Предметы интерьера подобраны с великолепным вкусом. Мебель большей частью английская, старинная и, как фамильное серебро и драгоценности, попала в Луизиану через Виргинию. Однако современная драпировка, яркие ковры и нежного цвета обои несколько смягчали аскетизм и строгость старинных вещей. В общем, к своему глубокому разочарованию, маркиза не обнаружила ничего говорящего об отсутствии вкуса, культуры или традиций. И, когда дамы вернулись к гамаку Кэри, ей ничего не оставалось, как вторить похвалам миссис Винсент, с восторгом выражавшей свое удовольствие от увиденного. Невольно и у маркизы вышло все почти искренне и сердечно. Хотя она не преминула выразить сожаление о том, что Пьер не отправился с ними.

— Надеюсь, вы еще раз придете сюда, — приветливо проговорила Кэри. — Я сумею убедить доктора Брингера, что ваш визит вовсе не утомил меня, а напротив — доставил огромную радость. И прошу вас, передайте мой искренний привет Пьеру и скажите, что мне очень бы хотелось встретиться с ним тоже.

Она поднялась, дошла вместе с гостями до лестницы и во время ходьбы выглядела еще красивее, чем когда лежала в гамаке.

— Я так рада, что вам понравился дом, — сказала она, с гордостью оглядываясь вокруг. — И все же я попросила папу пристроить к заднему крылу дополнительную лестницу, которая вела бы в гостиную. Ведь так удобно будет носить малыша из детской в сад на прогулки. Не нужно выносить его через парадный вход… ну, когда соберутся гости или еще что-нибудь в этом роде. Да и просто это сэкономит время. Как только папа выстроил этот дом, я сказала ему, что в нем все совершенно и я не собираюсь вносить даже малейших изменений в его обстановку, не посоветовавшись с ним. Но вы согласны, что дополнительная лестница — это превосходная мысль?

Все ответили по-разному, но сошлись в одном — да, мысль превосходная. Когда Кэри прощалась с дамами, прискакал Савой, и Кэри уговорила его присоединиться к ним на галерее. Он тут же обнял жену, мать и сестру и, смеясь, осведомился у маркизы, не разрешит ли она ему поприветствовать и ее таким же образом. Затем сообщил, что практически весь день провел в седле, и извинился за свой внешний вид, добавив, что на полях уже тепло. Он нашел Кэри весьма снисходительной к нему, ведь она ни словом не обмолвилась о разрушительном эффекте, произведенном его грязным костюмом при прикосновении к ее кружевному пеньюару. И снова обнял ее, с гордым видом заявив, что никогда не видел ее более красивой, чем в этом пеньюаре… хотя ему следовало бы попросить прощения за то, что он его испачкал. О, разве не прекрасно выкроить свободную минутку и заехать домой передохнуть? Всем дамам было очевидно его полнейшее, доходящее до крайностей обожание жены. И маркиза незаметно смерила его презрительным взглядом: вне всякого сомнения, никто не сможет поколебать у такого круглого дурака веру в его жену.

* * *

На следующий день Савой лично привез приглашения от Кэри. Доктору Брингеру пришлось признать, что его пациентке становится все лучше. Впервые почти за два месяца она сможет сидеть рядом с Савоем за ужином. Кэри еще не совсем уверена, что будет хорошо чувствовать себя днем, и предложила устроить неофициальный ужин в субботу, вместо того чтобы…

— Ничего не поделаешь, — сказала маркиза сыну. — Однако я благодарна Господу, что нам по крайней мере не придется высиживать один из скучнейших воскресных обедов, которые происходят после мессы. Должна заметить, в таких обедах никогда не было ничего интересного, и сомневаюсь, что будет. Похоже, вся эта местность осталась такой же заплесневелой от скуки, какой была и в то время, когда я покинула ее.

— Ну, если ты хочешь вернуться в Новый Орлеан, то только скажи. У меня сложилось впечатление, что миссис Винсент тоже не очень-то нравится деревенская жизнь.

— Совершенно верно… Но ее муж постоянно бубнит, что его контроль здесь необходим. Плантация запущена и прочее. К тому же наверняка это еще одна неразлучная супружеская пара! А еще этот глупый пикник! По-моему, с нашей стороны было бы крайне невежливо уехать в город до того, как он состоится.

— Ты сказала «еще одна неразлучная супружеская пара». Неужели ты мысленно сравнивала Винсентов с Бачелорами?

— Да. А у тебя есть какая-нибудь причина считать неуместным такое сравнение?

— Честно говоря, меня не радует перспектива встречи с мистером Бачелором. Но, в конце концов, миссис Бачелор оставила не только мужа, но и беременную дочь, чтобы приехать в Новый Орлеан и засвидетельствовать тебе свое почтение. А что касается пикника, то он может оказаться не таким уж скучным. Я нахожу общество миссис Бачелор приятным.

Решительно, эти беседы с сыном tete-a-tete ни к чему не приводили…

Савой объяснил отсутствие тестя тем, что тот занят неотложными делами на плантации и никак не может приехать. Об этом раньше говорила и Люси. К тому же Кэри по-прежнему очень зависит от общества отчима, и он проводит с ней каждую минуту, которую ему удается выкроить среди неотложных дел. Однако все эти объяснения казались маркизе обычными предлогами. Она не сомневалась, что Клайд намеренно избегает ее, и уже начала подумывать, что он совсем не приедет, боясь посмотреть ей в глаза, как боялся тогда, когда она случайно увидела его из окна идущим через лужайку с мистером Винсентом.

Она узнала бы его повсюду и сразу. Да, да, узнала бы. Как и в этот раз. Он стал немного полнее, чем в момент их последней встречи, но этот добавочный вес только шел ему, придавая его внешности налет некоей стабильности, присущей уважаемому гражданину. И он с достоинством нес его. Солнечные лучи освещали его непокрытую голову, и Доротея увидела, что светло-рыжеватые волосы остались по-прежнему пышными. Может быть, они довольно сильно поседели, однако на расстоянии это не было заметно, не будет заметно и при близком рассмотрении, как и у его жены. Лицо Клайда было румяным, походка — уверенной и быстрой; в общем, он выглядел лет на десять — пятнадцать моложе своего худощавого и сутулого собеседника. Приблизившись к дому, Клайд и хозяин остановились, и их разговор стал намного оживленнее; а потом они круто развернулись и направились в противоположную от дома сторону. Почти сразу же после их ухода маркиза услышала стук в дверь.

— Миссис передать, коляска есть, — сообщила служанка, явившаяся сразу же на нетерпеливый вызов.

— Коляска?

— Ага. Миссис сказать, вдруг вы забыть кофе пить с миссис Сердж.

Ну, конечно же! Ведь она условилась, что посетит Эми Сердж, которую надеялась больше никогда не увидеть. Однако та зашла (надлежащим образом, корректно и учтиво) и (также должным образом, корректно и учтиво) пригласила маркизу к себе домой. О Боже! Сослаться бы на головную боль и не пойти, остаться в постели на весь вечер… Ведь если она уйдет с миссис Винсент, то Клайд, вне всякого сомнения, выйдет из дома до их возвращения. В любом случае она упустит его. Маркиза схватила зонтик от солнца и вышла из комнаты, с треском захлопнув дверь.

Когда она вернулась, сын приветствовал ее сладкими речами. Оказывается, заходил мистер Бачелор, но даже не заглянул в гостиную, поскольку мистер Винсент уговорил его вначале отправиться на склад. Похоже, урожай табака за прошлый год плохо высушили, и мистеру Винсенту показалось более разумным выяснить причину случившегося прямо на месте, нежели попусту обсуждать этот вопрос где-нибудь еще. Мистер Бачелор очень сожалел, что так и не смог встретиться с дамами, однако он надеется увидеться с ними вечером в субботу в доме дочери и на пикнике, который во вторник устраивает его жена. Пьеру очень понравилась встреча с мистером Бачелором. Мужчины пили великолепный, выше всяческих похвал, джулеп, приготовленный по рецепту миссис Бачелор. К тому же мистер Бачелор оказался превосходнейшим собеседником. Да, да, такого прекрасного собеседника Пьер еще ни разу не встречал с тех пор, как они приехали в Штаты.

Маркизе удалось отделаться от сына, и она вернулась к себе, опять с грохотом захлопнув дверь. Спустя некоторое время она все-таки решила изобразить головную боль. Похоже, боль оказалась настолько сильной, что она не покидала своей комнаты, пока не настала пора отправиться на ужин к Кэри. Тем временем пришло письмо от мужа, сообщавшего о необходимости задержаться с приездом. Он забронировал каюту на «Святом Николае II», отходящем из Бордо, и должен прибыть в Нью-Йорк через две недели после даты написания этого письма. А это означает, что он приедет в самом конце следующей недели.

Определенно, у нее оставалось совсем мало времени. И терять его ни в коем случае нельзя!

* * *

Бачелоры прибыли в Монтерегард до приезда Винсентов и де Шане и уже сидели в симпатичной гостиной, потягивая вермут. На этот раз Кэри была при полном параде: она нарядилась в одно из своих самых модных платьев, купленных в Париже, — из белого шелка в рубчик, украшенного черными кокетливыми бархатными бантиками. И свекровь, и маркиза отметили, что ее фигура пока ничуть не изменилась. Напротив, Кэри выглядела очаровательной, а черный бархатный бант, венчающий ее высокий «помпадур», придавал ее шикарному наряду законченность. Кэри и Савой радостно пригласили родителей и гостей в дом; затем Люси и Клайд вышли вперед, и Люси, как и ожидалось, расцеловала Аурелину в обе щеки, пожала изящную руку маркизы, а затем протянула свою руку для поцелуя сначала мистеру Винсенту, а за ним — Пьеру. Клайд никогда не следовал французскому обычаю целовать даме руки, так что никто от него этого не ожидал; в конце концов, ведь он ни разу не бывал во Франции, сам не креол и женат на виргинке. Оттого всем, кроме маркизы, показалось совершенно естественным, что Клайд радушно пожал руки обоим мужчинам, несколько сдержанно поклонился старшим дамам и крепко обнял Арманду на правах старого друга. После приветствия Савой разлил вермут и стал рассказывать об охотничьих собаках, которых еще не перевез домой из Виктории; а Клайд заговорил с мистером Винсентом о рубке деревьев, произрастающих на болотах. Он заметил, что этого «улучшения» хотелось бы и Кэри. Люси, в свою очередь, поделилась планами проведения пикника. Затем мужчины погрузились в политический спор по поводу сенатора Мак-Кинли и тарифа на сахар, в то время как дамы под руководством миссис Винсент перешли к обсуждению любимой темы — свадьбы. Как это провинциально, с презрением думала маркиза, когда на званых обедах мужчины располагаются в одной стороне, а женщины — в другой.

Та же великолепная служанка, которая подавала чай несколько дней назад, объявила, что ужин готов. Несмотря на небрежное упоминание Кэри, что это будет просто неофициальный ужин, маркизе пришлось признать его безупречность. Ибо ужин был роскошным и весьма впечатляющим. Стол буквально искрился от блеска тончайшего фарфора и тяжелого старинного серебра. Ровный отблеск от свечей падал на дорогую мебель красного дерева. Стол имел круглую форму, и разговор за ним стал более непринужденным, чем в гостиной; однако беседа так и оставалась несколько безличной до тех пор, пока миссис Винсент вновь не коснулась темы свадьбы. Она добавила, что маркиз уже направляется в Соединенные Штаты и поэтому следует сократить их пребывание на Виктории. Разумеется, все останутся до пикника, который с такой любовью и вниманием готовит для них Люси, но как только пикник закончится, им придется как можно скорее возвратиться в Новый Орлеан.

— Дорогая, должен тебе напомнить, что мы с Савоем в этот сезон не уедем с плантации ни на какое время, — заметил мистер Винсент и, повернувшись ко всем присутствующим, добавил: — Я напоминаю об этом супруге каждый год. По меньшей мере десять лет… с тех пор, как Савой стал достаточно взрослым, чтобы помогать мне в наблюдении за урожаями. Однако на мою жену, похоже, эти предупреждения совершенно не действуют.

Тут в разговор вступил Клайд:

— Поскольку у меня нет сына, который мог бы помочь во всех делах, то мне намного хуже, чем вам, Ламартин. Но, конечно же, я приеду на свадьбу, правда, всего на один день, чтобы сразу же, ранним утром вернуться на плантацию. Вот Люси с Кэри намереваются остаться подольше. При условии, что Кэри удастся хорошенько отдохнуть после этого знаменательного события. Кстати, миссис Винсент, как это любезно с вашей стороны — настоятельно просить нас, чтобы мы остановились в вашем доме. Если учесть, что вы будете сильно заняты всяческими приготовлениями. Знаете, никогда не забуду, что творилось у нас дома, когда выдавали замуж Кэри! Полнейший переполох! Может быть, лучше будет, если я напишу в Новый Орлеан и распоряжусь, чтобы нам забронировали номера в «Сент-Чарлзе»?.. Да, да, Люси сказала мне, что вы будете возражать, но все-таки, согласитесь, так будет намного удобнее всем.

Разумеется, миссис Винсент стала возражать, запрещая Бачелорам останавливаться где-либо в другом месте, а не у нее дома. Маркиза тем временем сидела молча, погрузившись в размышления. Несколько секунд назад ей пришло в голову, что она — единственная из присутствующих женщин, к которой Клайд ни разу не обратился непосредственно и с теплотою в голосе. И, словно прочитав ее мысли, он резко повернул голову, и их глаза встретились. Казалось, его взгляд говорил ей: «Итак, ты думаешь, что я боюсь тебя. Так знай же, ты ошибаешься. Перед твоим приездом я как следует подумал о том, как себя вести и что делать. Мне казалось, что я испугаюсь тебя. Но нет, мне вовсе не страшно. Я понял, что ты больше не представляешь угрозы моему счастью. И тебе ничего не удастся сделать, чтобы навредить мне, независимо от того, с какой силой ты будешь стараться это сделать. И еще скажу: ты вовсе не соблазнительна, ты даже не привлекательна. Ты злопамятная, злющая, самодовольная и тщеславная женщина средних лет, чьи злобные мысли написаны на лице и которая красит волосы, чтобы скрыть седину. К тому же ты перебарщиваешь с румянами и часто голодаешь, чтобы казаться поизящнее и помоложе, не осознавая при этом, что из-за этого ты выглядишь намного изможденнее. А причина того, что я не разговариваю с тобой, заключается в том, что мне нечего тебе сказать, равно как и тебе нечего сказать мне. Не смотрю я на тебя потому, что при виде тебя испытываю только неприятные чувства. Вот как все просто. Двадцать семь лет тому назад я уже сказал тебе, что о тебе думаю, а ты, верно, не поверила тогда. И поэтому тебе придется поверить сейчас». Однако вслух он произнес:

— Полагаю, дамам будет небезынтересно узнать, как проходят свадебные церемонии во Франции. Ведь никто из вас ни разу не присутствовал при этом. Может быть, маркиза любезно расскажет нам о французских свадьбах со всеми их очаровательными подробностями? Я бы сам с удовольствием послушал. А вы, Ламартин?

* * *

Когда миссис Винсент объявила, что им пора уходить, маркиза все еще боролась с гневом. Единственным утешением для нее была мысль, что Клайду не удастся ускользнуть от нее на пикнике. Она попросит его показать ей сад, и, будучи хозяином дома, он не сумеет отказать ей в этой просьбе. Но и тут она потерпела крах. Прибыв в Синди Лу, она высказала свою просьбу. Однако было еще рано, и остальные гости пока не прибыли, поэтому Люси не была занята. И, естественно, Клайд счел само собой разумеющимся, что и сама хозяйка отправится с ними. Он мотивировал это также тем, что совершенно не знает названий растений, посаженных женой. Какая жалость, что камелии уже отцвели, ибо они (разумеется, помимо роз) придавали своим роскошным цветением особую прелесть саду. Разумеется, у маркизы тоже есть свой сад во Франции? Поскольку Кэри почти не разбирается в садах, то, может, маркиза расскажет, какие виды растений наиболее успешно произрастают в нем?

— Наверное, Кэри больше всего рассказывала о нашем так называемом forêt de lêgende, — заметила маркиза. — Похоже, он заинтриговал ее больше, чем сад и парк… лес и наши знаменитые пещеры. Перед своим отъездом она тщательнейшим образом исследовала их. Разумеется, Пьер с радостью согласился выступить в роли ее проводника.

— Да, она рассказывала нам о пещерах. Наверное, они весьма впечатляющи. Не удивительно, что Кэри была буквально очарована ими… ну, и, разумеется, ваш сын показал себя великолепным хозяином. Да никто в этом и не сомневался бы даже после случайного с ним знакомства… Ах, Люси! Ты опередила меня! Я как раз подумал о том, что, может быть, маркиза снизойдет и приколет к своему платью одну из твоих чайных роз. Что, Эми уже приехала? По-моему, это так. Правда, больше никого с ней нет. Ну ладно, все равно надо готовиться к приему гостей.

Так что прогулка скомкалась из-за этой противной женщины, всегда появляющейся в неподходящем месте и в неподходящее время. У маркизы больше не будет возможности остаться с Клайдом наедине. Клайд помогал жене принимать гостей, и оказалось, что он весьма опытный и радушный хозяин. Хотя он не удостаивал кого-либо особым вниманием, все гости чувствовали, что он рад каждому персонально. И пикник ни в чем не уступал званому ужину у Кэри, с точки зрения гостеприимства. Маркиза нашла, что красоту сада превозносят не зря. Подали огромное количество шампанского, а затем в изобилии принесли бурбон. Было больше дюжины разновидностей пирожных и сандвичей, салат из цыпленка, холодная ветчина, холодное мясо, желе из креветок, всевозможные кремы. В общем, все было неповторимо вкусно и соблазнительно. Позади дома, на маленьком балкончике второго этажа, расположился негритянский оркестр, исполнявший мелодичные песни; а когда опустились сумерки, в ветвях деревьев зажглись сотни японских фонариков. Вечер был превосходный, и гости задержались надолго, однако маркиза прекрасно понимала, что они не желали расходиться вовсе не из-за того, чтобы доставить удовольствие лично ей, а ради своего наслаждения столь прекрасным вечером. И когда миссис Винсент вторично объявила о том, что пора по домам, маркиза высказала сожаление:

— Миссис Бачелор обещала мне показать дом изнутри. И я бы очень хотела его осмотреть. В конце концов, я ведь жила в этом доме почти десять лет! А до сих пор ни разу не побывала внутри!

— Да, Люси славится своим гостеприимством… Это видно уже из того, что гости никак не желают расходиться! Да и Клайд, если вы заметили, тоже весьма радушный хозяин… Возможно, Кэри покажет вам дом. Я сейчас узнаю, сможет ли она, — сказала Аурелина.

Кэри без колебаний заявила, что будет очень рада показать маркизе дом.

— Как вам будет угодно: начать с первого этажа или сначала подняться наверх? — спросила Кэри, поднимая неимоверных размеров алый зонтик, который лежал на канапе, ибо солнце давно уже скрылось. В этот раз на Кэри было белое свободное платье с кружавчиками и воланами, вышитое мелкими цветочками. Вокруг талии повязан широкий пояс алого цвета.

— Давайте все же начнем снизу, — ответила маркиза. — Мне бы особенно хотелось посмотреть игорную залу. Наверное, отец говорил вам, что это я предложила перенести ее в другое место, как это и сделано сейчас.

— Нет, он мне ничего не говорил. Он вообще очень редко вспоминает о далеком прошлом. Но мама рассказывала об этом. Ну, вот мы и пришли. Надеюсь, вас устроит ее вид. Полагаю, что все выполнено именно так, как вы советовали.

Кэри открыла дверь и чуть отступила, пропуская вперед маркизу. Доротея медленно вошла и осмотрелась. Затем, пожав плечами, проговорила:

— М-да, изменения налицо. Первоначальная обстановка больше отвечала истинному назначению этой залы… ну, не то, чтобы центральный стол нехорош сам по себе. Просто он как-то загромождает помещение, вам не кажется?

— Я бы так не сказала. Но, наверное, это потому, что я очень привыкла к этой зале. Ведь я провела здесь столько лет! И еще, может быть, я так люблю ее потому, что папа сам обставлял ее и мы так хорошо проводили время, играя здесь в разные игры!

Маркиза снова еле заметно пожала плечами.

— Вам не кажется, что эти изображения реки несколько… аляповаты? — осведомилась она, подойдя к стене и критически разглядывая офорты на ней. — Вряд ли стоило вешать их рядом с таким превосходным шкафом, который, как я вижу, не изменен, что меня очень радует. А эта картина, изображающая Люси Бачелор… работа какого-то местного художника?

— Нет. Вообще-то это Эмиль Ботт. Для того чтобы написать эту картину, он специально приезжал в Луизиану. Нам с папой она очень нравится. Конечно, многим не по душе своеобразная манера Ботта… Может быть, осмотрим библиотеку? Она больше заинтересует вас, нежели игорная зала… Ведь наверняка, предлагая поменять комнаты местами, вы уже определили расположение библиотеки, не правда ли?

Маркиза согласилась, что логичным будет следующей осмотреть библиотеку. На этот раз она выразила удовольствие от увиденного; особенно ей понравились огромные глобусы. Однако все в библиотеке носило некий cachet.

— Здесь мне тоже очень нравится, — промолвила Кэри. — Разумеется, библиотека в первую очередь — мамино создание… Как вы понимаете, когда она приехала в этот дом, здесь ничего не было, эта комната оказалась практически пустой, после того как мебель перенесли в игровую залу. Папа с тетей Эми сделали все возможное, чтобы маме здесь понравилось. Они готовили дом к ее приезду, но догадывались, что о библиотеке она предпочтет позаботиться сама. Так и вышло. Правда, тут ощущается ее присутствие?

С этими словами Кэри подошла к окну и выглянула в сад.

— Они с папой превосходная пара, как вам кажется? — обратилась она к маркизе. — Вы только взгляните на них, мадам! Как живописно они смотрятся на фоне этого гигантского дерева, цветов и фонариков, что светятся у них над головами! Как же здесь хорошо! Не удивительно, что никто не хочет расходиться. Никто не хочет возвращаться домой! Все так их любят! Возможно, то, что я сейчас скажу, покажется вам глупым, но их уважают. Их уважают все в нашей округе… Ладно, не хочу быть сентиментальной… просто когда я увидела их, стоящих в саду… Ну что, пойдемте теперь в гостиную?

— Наверное, и гостиная, и столовая совсем мало изменились. Поэтому, может быть, мы осмотрим их позже? Время у нас, надеюсь, будет. А теперь мне бы очень хотелось осмотреть верхний этаж.

— Как вам будет угодно. Конечно, довольно странно, что в таком большом доме всего четыре спальни наверху. Не правда ли? Насколько вам известно, в моем маленьком доме спален больше! Итак, с чего вы хотите начать?

— Мне бы очень хотелось посмотреть спальню, расположенную в задней части дома, справа.

— Как вам будет угодно, — повторила Кэри. — Эта спальня всегда служит гостевой. Вторая задняя комната — спальня моего брата Бушрода. Но он никогда не приезжает сюда надолго, особенно после женитьбы. Он не приехал даже на мою свадьбу. Так что фактически его комната — тоже гостевая. А вот и моя спальня, папа с мамой до сих пор так считают. Я уверена, что они продолжают называть ее моей и теперь, когда я покинула дом, — «комната Кэри». Они никогда не пускают туда гостей… Вот мы и пришли. Вы хотели осмотреть именно эту комнату?

И вновь Кэри распахнула перед маркизой дверь. В спальне был полумрак и только белели цветы, украшающие комнату, однако все свидетельствовало о том, что здесь бывают крайне редко. Маркиза издала легкий крик.

— Но здесь все совершенно изменилось! Тут нет моей красивой мебели! Где же она?

Кэри покачала головой.

— Н-ну, я не знаю. Я помню всегда только эти монастырские кровати. Уверена, не ошибусь, если скажу, что очень многие отзываются о них с неудовольствием. Разве я не говорила вам, что в Луизиане принято иметь огромные кровати? А на таких узких спят только монахини… Когда монастырь был разрушен, те, кто покупал такие кровати, приобретали их только как некий курьез… Ну, разумеется, узкими были «девичьи кровати»… у меня у самой была такая когда-то. И очень миленькая. Я даже сохранила ее и рада этому. Поскольку знаю, что она еще понадобится. Но уже много лет кануло с тех пор, как я сама спала в такой кроватке…

— Да, но куда же исчезла моя старинная мебель? Неужели она вот так просто исчезла?

— Мне очень жаль, но я действительно не знаю, — вновь покачала головой Кэри.

— Тогда я выясню у вашего отца, куда делась моя прекрасная мебель, и попрошу вернуть ее, раз он ее недооценил.

Сейчас в ней внезапно прорвалось накопившееся разочарование последних недель. Стоя на пороге комнаты, в которой ей довелось пережить минуты сказочных наслаждений и которая сейчас выглядела аскетично-строгой и брошенной, маркиза была вне себя от ярости и не могла контролировать свои слова. Кэри ответила спокойно:

— Вы уверены, что действительно хотите этого? Я имею в виду, ведь папа купил у вас все полностью, разве не так… то есть он купил у вас плантацию со всем, что на ней находилось, равно как и дом со всей обстановкой. Или нет? И если какие-то вещи ему не понравились или не понадобились, то разве у него не было права их убрать? Не так ли?

— Вы хотите сказать, что он имел право пустить на дрова мебель, стоявшую у меня в спальне, а на ее место поставить койки для монашек?! Да, да… Да это личное оскорбление! И я обязательно скажу ему об этом, не старайтесь меня отговорить! Я все равно скажу ему, что это личное оскорбление…

— Я и не собираюсь вас отговаривать. Просто я думаю, зачем вам все это…

— Вы спрашиваете, зачем… Позвольте вас заверить, моя прекрасная юная леди, что это еще не все. Вы так хвастались, что на всем здесь лежит отпечаток вашей матери, и вы говорили, насколько ваш отец в округе уважаемый человек. Что ж, должна вам сказать, что отпечатка вашей матери в свое время оказалось недостаточно, чтобы уберечь жениха от измены, и ваш отец не был бы столь уважаем, как вы выражаетесь, если бы я рассказала все, что мне о нем известно! Признаю, что взаимное проявление супружеского обожания весьма трогательно. Однако я в одну секунду могу разрушить эту иллюзию! И обещаю вам, что ваша-то матушка ни за что не простит и не забудет этого! А что касается вашего отца, то он был бы только рад избежать такого позора, уверяю вас!

Она замолчала и, переводя дыхание, пристально смотрела на Кэри расширившимися глазами.

— Не уверена, что я вполне понимаю то, что вы пытаетесь мне внушить, — спокойно отозвалась молодая женщина. — И мне трудно поверить, будто вы хотите обнародовать, что в этой комнате произошло нечто постыдное, когда вы жили здесь… и что в этом замешан мой отец. Вряд ли вы станете об этом рассказывать прилюдно, поскольку если таковое имело место, то, безусловно, в этом также замешаны и вы. А я сомневаюсь, что женщина, выдающая себя за светскую даму, станет разрушать подобную иллюзию заявлением о том, что на самом-то деле она светской дамой не является. Как я уже говорила вам, отец никогда не касался далекого прошлого, и, что бы там ни было, мне известно одно: мой отец не относится к тому сорту мужчин, которых легко соблазнить. Я не сомневаюсь, что когда-то в молодости в его жизнь вторгались женщины, причем самые разные… Однако подобные истории случались в молодости любого мужчины, не так ли? Но в таких случаях мужчина прекрасно разбирается, какого сорта женщина встретилась на его пути. Я хочу сказать, как правило, разбирается. Может быть, отец и ошибся, приняв вас за светскую даму… сперва. Однако он никогда, повторяю, никогда не ошибался в отношении мамы.

— Если вы думаете, что я собираюсь выслушивать ваши оскорбления…

— Я не пытаюсь оскорбить вас. И уже сказала вам, что не собираюсь вас от чего-либо отговаривать. Поступайте, как хотите. Но полагаю, что это любезность с моей стороны — попытаться втолковать вам, что солнце всходит и заходит только над головою мамы. И больше ничьей! Отец всегда так считал, и всегда так будет. Я не хочу сказать, будто это означает, что он никогда не совершал поступков, которых впоследствии приходилось стыдиться… особенно если это было вызвано какой-нибудь провокацией. Он ведь такой же человек, как и все. Но он не стал бы стараться трусливо избежать позора. Если вы действительно хотите выйти в сад и во всеуслышание, громко заявить о том, что он пустил вашу спальную мебель на дрова, то почему бы вам так и не поступить? Давайте же, кричите, если вам угодно!

И, словно вправду вдохновляя маркизу на такой безумный поступок, Кэри закрыла дверь спальни и медленно направилась к лестнице, даже не прихватив своего огромного зонтика от солнца, на который опиралась. При этом она продолжала спокойно и легко говорить:

— Хотя есть одна вещь, насчет которой вы правы. Это о прощении и забвении. Конечно, мама не простила бы папу за что-то случившееся более четверти века тому назад. Ведь и вы не прощаете людей, которых любите. Вы просто любите их. И не стараетесь заставить себя забыть что-то, не имеющее значения. Кроме того, если вы считаете, что подобное заявление захватит маму врасплох или потрясет ее, то, видимо, я должна предупредить вас: вы глубоко заблуждаетесь. Естественно, она никогда не рассказывала мне о подобных вещах, но, если я не ошибаюсь, ей известно все о том, что произошло много-много лет тому назад. Я же не знала об этом до тех пор, пока не так давно случайно не подслушала разговор Беллы с ее дочерью Тайтиной — она теперь моя служанка. Они думали, что я сплю, и к тому же не заметили, что дверь в мою спальню открыта. Оказывается, в этом доме случалось много ситуаций, подобных той, о которой мы с вами говорим. Негры ведь обладают шестым чувством насчет любовных историй, особенно — тайных… А о чем не знают наверняка, о том догадываются, причем на удивление точно, особенно когда их предположения сочетаются с подслушиванием. И тогда они начинают болтать между собой по поводу своих предположений или подслушивать да подсматривать, при этом никто не замечает, что они подслушивают и подсматривают. Рано или поздно кто-нибудь подслушает и их… Ну, что, не угодно ли вам спуститься вниз? В конце концов, тут больше ничего нет из того, что вам хотелось бы увидеть.

Маркиза схватилась за балясину перил.

— Итак, ваша матушка — святая и неприкосновенная особа, — презрительно проговорила она. — Что же касается вас? Возможно, в вашем случае мужчина столкнулся бы с некоторыми трудностями, определяя, к какому сорту женщин относитесь вы, не так ли?

— Почему бы и нет, — не колеблясь, ответила Кэри. — Да, в моем случае такое вполне вероятно. Только с одной поправкой. В моем случае, даже если поначалу я могу дать повод составить неверное представление о себе, то впоследствии я останусь дамой. Вот с чем столкнется мужчина в моем случае. Видите ли, это будет так, поскольку я придерживаюсь своего решения — продолжать жить. Какое-то время я думала, что мне не стоит жить, но, к счастью, поняла свою ошибку прежде, чем стало бы слишком поздно. А кто мне помог, когда рядом не было никого, к кому я могла бы обратиться? Отец! Он настоял на этом. Так что… — оборвала Кэри, ступая на нижнюю ступеньку лестницы. — А поведаю-ка я вам кое-какие соображения отца по поводу проституток.

 

11

Пожелания маркизы немедленно вернуться в Новый Орлеан сразу после пикника, высказанные сыну, она повторила (причем без особой деликатности) своей хозяйке, в которой обнаружила весьма отзывчивого слушателя. Ибо миссис Винсент искренне согласилась с ней, что чем быстрее они уедут, тем лучше, хотя Ламартин постоянно напоминает о необходимости приглядывать за урожаями этого сезона. Да, мужчины совершенно не понимают, до чего сложны приготовления к свадьбе. Как много с этим связано! Кроме того, за землей вполне способны присмотреть Савой с мистером Бачелором; тем более сейчас, когда Виктория и Синди Лу, по сути, дела стали единой плантацией. Теперь, после того как две семьи породнились, ситуация полностью изменилась. Ну, уж если Ламартина не убедят такие веские доводы, то пусть он сам остается на плантации, где слуги, отлично обученные Люси, смогут о нем позаботиться.

Итак, на следующий день после пикника обе дамы, пребывая в полнейшем согласии, отбыли в город. С ними отправились Арманда и Пьер. Мистер Винсент не стал возражать по поводу перспективы относительного уединения на Виктории — фактически его супруга с неудовольствием выразила свое согласие на то, чтобы он наслаждался этим уединением. Кэри тоже сделала вывод, что Савою нравится подобное соглашение, и хотя он прямо не высказал этого, она догадалась сама. И еще она подумала о том, что чем чаще он виделся с де Шане, тем меньше они ему нравились и что он терпел все эти бесконечные обсуждения приготовлений к свадьбе лишь из-за своей неиссякаемой любви к матери и сестре. Однако Кэри еще ни разу не видела его в таком приподнятом настроении, в каком он пребывал, когда наутро после пикника выезжал осматривать поля.

Стоило Савою уехать, и Кэри ощутила, насколько медленно тянется время. Ведь ей понадобилось всего несколько минут, чтобы запустить в ход отлично налаженное домашнее хозяйство. К тому же на этот раз у нее не было никаких срочных дел. Она тяжело вздохнула и, испытывая страшную скуку, захватила корзинку с вышиванием и направилась в летний домик.

Благодаря урокам Люси она стала весьма искусной вышивальщицей. Однако занятие вышиванием никогда не притягивало ее так, как женщин поколения ее матери. Поэтому, сделав несколько стежков, она откладывала работу, рассматривала то, что сделала, без особого вдохновения и снова принималась за вышивание, стараясь не погрузиться в дремоту, поскольку дневные сны постоянно уносили ее туда, откуда ей хотелось бы вырваться. И вот когда ей уже совершенно надоело вышивание, а раздражение от этой бесконечной монотонной работы предельно возросло, она вдруг услышала приближающиеся шаги. Подняв голову, она увидела Пьера, который приближался к ней по тропинке сада.

Кэри мгновенно вскочила на ноги, обуреваемая смешанным ощущением удивления и потрясения, а также, как ни странно, неожиданной радостью.

— Ах, Пьер! — воскликнула она. — А я уж подумала, что ты вернулся в Новый Орлеан. — Только теперь она заметила, что, резко вскочив, уронила корзинку с вышиванием и все содержимое рассыпалось по полу.

Не ответив ей, Пьер нагнулся и начал поднимать подушечку для иголок в виде помидора, точилочку в форме клубники, ножницы в виде птички с длинным раскрывающимся клювом, золотой наперсток, множество наборов иголок и несчетное количество разнообразных ниток. Собрав все рассыпавшиеся предметы и положив их на место, он с учтивым поклоном протянул ей корзинку.

— Предполагалось, что я уеду, — невозмутимо проговорил он наконец. — Однако сегодня утром мама через служанку прислала записку, что у нее разыгралась дикая мигрень. Поэтому о том, чтобы уехать, и речи быть не могло.

— Заходил ли доктор Брингер? — нерешительно спросила Кэри.

— Нет. Бедная мама отказалась советоваться с врачом. Я заходил к ней и понял, что у нее — как это и раньше бывало — сильнейший нервный срыв отчего-то. Похоже, это случилось с ней из-за того, что она увидела свой бывший дом. Ну и, естественно, ее нервная система не выдержала. Лично я совершенно не понимаю, что ее так расстроило. Ни разу я не слышал, чтобы она хоть чуточку была привязана к Синди Лу, равно как ни разу она не высказывала сожалений относительно ее продажи… На самом деле я всегда считал, что покупка твоим отцом Синди Лу была случаем, ниспосланным маме самим Господом. К тому же он и миссис Бачелор содержат дом и плантацию просто прекрасно! Мне дом очень понравился. Можно даже сказать, я был им очарован.

Кэри, которая постепенно начала приходить в себя от столь неожиданного потрясения, молчала. Однако лицо ее ничего не выражало.

— Должен признаться, я очарован всем, что связано с этим местом, — продолжал Пьер. Кэри не предложила ему сесть, но, похоже, он счел само собой разумеющимся, что его приход беспредельно обрадовал ее, и уселся рядом с ней. Только спустя несколько минут она заметила, что он все еще держит в руке вышивание. — Поэтому я весьма обрадовался предлогу: недомогание матушки дало мне возможность подольше задержаться здесь.

— Но, по-моему, на завтра Арманда договорилась со своей портнихой…

— Совершенно верно. Она уехала утренним поездом. А поскольку она не смогла бы уехать одна, а ее мама не хочет показать себя нерадивой хозяйкой, бросив меня тут, то с Армандой отправился мистер Винсент. И сделал это весьма неохотно.

— Но ведь Арманда должна была считать само собой разумеющимся, что и ты поедешь с ней! — воскликнула Кэри.

— Ни в коем случае. Ибо мужчина, проявляющий невнимательность к матери, выглядит весьма плохо и в глазах будущей супруги. Почти не потребовалось никаких аргументов, чтобы убедить Арманду в этом. Она вошла в мое положение еще до того, как я успел объяснить ей его: не могу же я оставить больную мать. Мой долг — оставаться с ней. Это очевидно.

— Не понимаю только зачем. Ты же сказал, что с доктором она видеться не хочет и что у нее часто бывают нервные срывы…

— А! Мне приходится быть более внимательным, чтобы никому не показалось обратное. Однако знаешь что, если Арманде и потребовались какие-то незначительные объяснения, то ты-то в них совсем не нуждаешься.

— Боюсь, я не так проницательна, как ты считаешь. Повторяю, я не вижу ни малейшей причины для тебя не отправиться сегодня с Армандой в Новый Орлеан.

— Но я же совершенно искренне сказал тебе, что буквально очарован этим местом и поэтому очень обрадовался поводу немного тут задержаться.

— Да, разумеется. Но, по-видимому, Армандой ты еще больше очарован, нежели этим местом. Кроме того, ты обручился с нею.

— Совершенно правильным будет твое второе замечание. А что касается первого, то тут требуется внести кое-какие уточнения. Естественно, ты не так наивна, чтобы тебе надо было объяснять истинную причину, почему я столь обрадовался поводу задержаться на Виктории, к тому же без приятного, но несколько мешающего присутствия моей невесты и ее отца.

И Пьер посмотрел на Кэри с очаровательной улыбкой.

— Я не считаю себя абсолютно наивной, — ответила Кэри с холодностью, какой она не ощущала в себе уже очень давно. — И не считаю, что твоя мать тоже наивна… По правде говоря, мне думается, ее нервный срыв вызван кое-чем, что я сказала ей вчера. И раз уж ты такой преданный и любящий сын, то сомневаюсь, что ты станешь относиться ко мне по-прежнему, узнав, что именно я ей сказала. Учитывая это, равно как и недомогание маркизы, с моей стороны было бы несправедливо задерживать тебя здесь. Полагаю, будет намного лучше, если ты вернешься на Викторию и попытаешься что-нибудь предпринять для того, чтобы… смягчить ее страдания.

С этими словами Кэри сделала вид, что собирается встать и положить конец разговору. Пьер наклонился вперед и, не выпуская из рук вышивания, дотронулся до нее.

— Кэри, мне самому необходимо успокоение. Мне нужно, чтобы ты заверила меня, что все поняла.

— Разумеется, я все поняла, — ровно проговорила она, отстраняясь от него. — Даже если девушка и наивна, ей нельзя быть полной простофилей. Я же сказала тебе, что таковой не являюсь.

— Ты отнюдь не простофиля, и, если тебе угодно, я скажу, что не считаю тебя и наивной, — произнес он на удивление спокойно, не пытаясь больше коснуться ее. — Однако я все больше и больше убеждаюсь в том, что ты не поняла… по крайней мере того, чего бы мне хотелось.

— Отлично. Тогда объясни, а я послушаю. Но мне бы хотелось при этом продолжить вышивание. Будь так добр, верни мне мою работу.

Он разложил батист на своих коленях и впервые за все время взглянул на нее.

— Ох, я все так смял! — извиняющимся тоном проговорил он, разглаживая ткань. — Я не понял, что это… подумал, это какая-то рубашка. А теперь вижу, что это одежда для малыша. Так вот почему ты хочешь, чтобы я вернул ее тебе? Значит, когда я буду разговаривать с тобой, ты все время будешь помнить, что ждешь ребенка. Так ведь?

— Отнюдь. У меня просто очень много дел. И мне не нужно никакого напоминания о том, что я ожидаю ребенка… или о том, что я замужем за лучшим мужчиной в мире.

— А разве ты не упрекала себя, что временами, когда вы гостили в замке, ты забывала о своем замужестве и о столь высоких качествах твоего супруга?

— Да. Я очень укоряю себя за это. И всегда буду укорять. По крайней мере я не намерена иметь еще причины для угрызений совести на этот счет.

— И я тоже не хочу этого. Но мне бы не хотелось уйти отсюда, не убедив тебя в том, что происшедшее между нами в прошлом году очень важно для меня и что я не отношусь к этому событию как к одной из приятных любовных интрижек или чему-нибудь в этом роде.

— Если я узнаю о твоем отношении к происшедшему, оно не станет более существенным, Пьер.

— Вот-вот. Это весьма важно для меня, что я и пытаюсь тебе втолковать. Если бы ты дала мне возможность, я бы объяснился. И уверен, для тебя это тоже имеет значение. Знаю, ты чувствовала бы себя намного счастливее в будущем, если бы поняла, что я никогда — даже в мыслях — не считал тебя кокеткой или распутницей. Я считал тебя — и по-прежнему считаю — не только самой желанной, но и самой приятной в обществе женщиной, блестящей, красивейшей женщиной… лучшей, какую я когда-либо встречал в своей жизни! Женщиной, которой я бы гордился, будь она моей женой. Кэри, я говорю сейчас совершенно искренне. Неужели ты не веришь мне?

Она молча отвернулась. И вновь он склонился к ней и взял ее за руки; на этот раз она не отдернула их.

— Ну, пожалуйста, взгляни на меня, Кэри. Пожалуйста, ответь мне. Я спросил, веришь ли ты мне.

— Ты вынуждаешь меня поверить тебе… почти, — прошептала она.

— Этого недостаточно. Я хочу заставить тебя по верить мне… и не почти, а полностью! Потому что, клянусь, я говорю правду! Вот я поклялся тебе — теперь ты поверишь? Неужели нет?

— Д-да, я верю тебе.

— И неужели теперь, когда ты поверила мне, ты не признаешь, что будешь счастливее, чем была, и на долгое время? Счастливее, чем была тогда, когда узнала, что ждешь ребенка? Счастливее, чем узнав о моей помолвке с Армандой? Счастливее, чем тогда, когда решила, что я сбежал от тебя, посчитав наши отношения просто легкой победой?

— Да, — вновь прошептала она.

— Тогда буду с тобой совершенно откровенен. Если бы ты не была замужем, я попросил бы твоей руки и женился бы на тебе. Но поскольку ты несвободна, то я подумал, что со временем смогу уговорить тебя стать моей любовницей… О, ради Бога, только не подумай, что я относился к тебе, как к тем женщинам, с которыми имел мимолетные любовные связи… Нет, нет! Я имею в виду то, что раньше называлось maitresse en titre, то есть — светская дама, которая была совершенно предана своему возлюбленному, понимала и разделяла его положение и, что может тебе показаться странным, была уважаема. Во Франции до сих пор очень много таких женщин.

— И ты хочешь мне внушить, что любовниц этих выдающихся мужчин по-прежнему уважают?

— Да, в известном смысле.

— Это, должно быть, очень странный смысл… Ну, а что касается их мужей?

— Ну, конечно, мужья… — Пьер заколебался. — В подобных случаях мы стараемся не обсуждать позицию мужей, — поспешно произнес он. — Я всего лишь интерпретирую позицию любовника — я имею в виду истинного любовника, а не безнадежного распутника и повесы. И повторяю тебе, когда я ехал в Луизиану, то вынашивал надежду, что сумею уговорить тебя стать моей любовницей… моей обожаемой возлюбленной, высоко уважаемой и ценимой женщиной. Но не успел я сойти на берег, как узнал, что ты беременна.

Он снова разгладил на коленях батистовую ткань, предназначенную для детской одежды.

— Должен признаться, это было ударом. Очень сильным ударом. И не только по моей любви, но и по моей гордости. Я ведь думал, ты с нетерпением ожидаешь меня, считая дни, оставшиеся до нашей встречи.

— Так и было, — прошептала Кэри. — Мне не следовало этого делать, однако я это делала. Я даже корпела над старинными юридическими книгами, пытаясь обнаружить в них что-нибудь, что могло бы стать поводом для нашего развода с Савоем.

Пьер отпустил ее руки и произнес сразу вдруг изменившимся голосом:

— Развода? Тут я должен не согласиться с тобой, Кэри. Если бы ты была свободна, когда мы с тобой встретились, то, как я уже говорил, я был бы счастлив жениться на тебе. Однако жениться на разведенной женщине… А особенно на той, которая сама стала причиной развода с мужем… Это для меня совершенно неприемлемо и невозможно.

— То же самое сказал и отец. Он предсказал именно такую реакцию с твоей стороны, — презрительно проговорила Кэри.

— Ты обсуждала это с отчимом? Весьма сожалею, что ты так поступила, Кэри. И неизбежно у него создалось обо мне очень невысокое мнение. Судя по твоему тону, я догадываюсь, что ему довольно легко удалось настроить тебя против меня. Подожди, дай мне закончить! А я-то считал дни, оставшиеся до нашей встречи, и был уверен, что, когда она произойдет, мне удастся уговорить тебя стать моей любовницей. Думал о том, что мы могли бы с предосторожностями, но постоянно встречаться… в интимной обстановке. Еще я думал, что мне удастся убедить Савоя привезти тебя обратно во Францию в самом ближайшем будущем. И мы бы могли, таким образом, продолжить нашу связь. Я думал об этих волшебных минутах постоянно… И никогда мне даже в голову не приходило, что ты уже беременна… беременна ребенком от Савоя. С другой стороны, это должно было произойти… Это же очевидно, что судьбою тебе предназначено стать mère de famille, а не grand amoureuse. До чего же я был слеп, как же я сразу не догадался об этом! И когда наконец мои глаза открылись, я пришел в великую ярость, несправедливую по отношению к тебе и вполне логичную по отношению к себе. Вполне понятно, что, пребывая в подобном расположении духа, я не устоял и очень быстро и легко подпал под очарование такой девушки, как Арманда.

— Понимаю, — по-прежнему презрительно отозвалась Кэри.

— По-моему, мне не надо убеждать тебя, что она влюбилась в меня с первого взгляда, поскольку и она, и ее мать высказывали одно и то же мнение, — продолжал Пьер, на этот раз не обращая внимания на презрительный тон Кэри. — Ну, и я не только был весьма польщен, что в меня влюбилась такая красивая и образованная девушка, но это также смягчило мою уязвленную гордость. Совершенно инстинктивно я ответил на ее привязанность.

— Пьер, я не считаю, что ты пытался соблазнить ее.

— Разумеется! Джентльмен не делает неуместных предложений невесте, когда она jeune fille bien elevée. Это было бы оскорбительно для его принципов. Кроме того, разве был бы в этом смысл? В любом случае она вскоре станет его женой. Так зачем заранее намеренно преуменьшать удовольствие от первой брачной ночи?

— Разумеется, я не вижу никаких причин для этого. Однако я не понимаю, зачем этому джентльмену понадобилось намеренно устраивать так, чтобы жена другого человека оказалась неверна своему мужу. По-моему, Пьер, из этого разговора ничего не получится. Вряд ли твои слова смогут меня в чем-то убедить. Полагаю, ты не станешь больше заходить ко мне, независимо от того, сколько времени проболеет твоя мать. Я просто прикажу слугам говорить, что меня нет дома, если ты придешь. А теперь будь добр, разреши мне снова заняться одеждой для малыша…

Она встала и протянула руку за вышиванием. Несмотря на то, что Пьер крепко сжимал ткань, он все же выпустил ее из рук и отдал Кэри.

— Мне очень жаль расставаться с тобою вот так, — с упреком произнес он, встряхивая головой.

— Мне тоже, — отозвалась она. Однако в ее голосе не чувствовалось ни упрека, ни сожаления. Скорее презрение. — Но, к несчастью, мы не можем сказать друг другу «прощай». Ведь мы еще увидимся на твоей свадьбе.

* * *

Весь Новый Орлеан единодушно сходился в одном: свадьба Пьера де Шане и Арманды Винсент была выдающимся событием весеннего светского сезона.

Для этого события все золотые украшения кафедрального собора вынесли вперед и установили на высоком алтаре, где они сверкали при свете свечей. Архиепископ, человек солидный и степенный, казалось, выглядел еще более внушительно, когда в полном облачении стоял при входе в храм, ожидая прибытия свадебной процессии, приближающейся к нему под звуки «Пророка» Мейербера. Первыми вышагивали одетые в разноцветные средневековые костюмы два огромных солдата швейцарца, участвующие лишь в самых торжественных церемониях. За ними — двенадцать шаферов в официальных вечерних фраках. Далее следовали двенадцать подружек невесты в белых платьях из mousseline de soil; их вуали закреплялись венками из белых роз. Подружки невесты шли парами, соединенными гирляндами из роз. За ними шли две девочки с букетами, тоже с вуальками, увенчанными розами, но одетые не в mousseline de soil, а в блестящий перкаль, который больше соответствовал их нежному возрасту. Вместо гирлянд они несли позолоченные, украшенные ленточками корзины с лепестками цветов, которые они разбрасывали вокруг. За ними под руку с отцом шла невеста. Бриллиантовая диадема венчала ее голову, покрытую фатою из ручного кружева, каскадами ниспадающей на плечи и превращающейся в длинный шлейф; и, наконец, в соответствии с освященной веками традицией завершали процессию мать жениха под руку с женихом и мать невесты под руку с отцом жениха.

Несмотря на то, что сенсация, произведенная де Шане поначалу, ко времени свадьбы уже пошла на убыль, появление в подобной ситуации старого маркиза вместе с молодым снова вызвало восторженные замечания. Они оба выглядели блестяще. Что касается маркизы, ее наряд был умопомрачительно шикарным. Однако наибольшее удивление и даже потрясение вызвало появление в соборе Кэри Пейдж Винсент.

Многие полагали, что она вряд ли вообще явится на свадьбу, а если и придет, то будет одета в какое-нибудь свободное платье, соответствующее ее положению; безотносительно к тому, какая будет погода, она оденется неприметно. Присутствующие дамы деловито прикинули на пальцах сроки и пришли к выводу, что фигура Кэри еще не претерпела заметных изменений.

Кэри вошла в собор под руку с мужем. Органист уже взял аккорды, знаменующие начало особой музыки для свадебного кортежа, и все приготовились к его прибытию; глаза присутствующих устремились к центральному нефу, и самые старшие и набожные из гостей издали громкие вздохи, поскольку вместо чего-нибудь неопределенного на Кэри было платье почти такого же цвета, как ее золотые волосы. Широкие рукава не скрывали запястий, унизанных сверкающими браслетами. Очень глубокое декольте полностью открывало тяжелое золотое ожерелье, а складки атласного лифа были заложены так, что грудь молодой женщины подчеркивалась наивыгоднейшим образом. Если прежде в фигуре Кэри и имелись какие-нибудь незначительные недостатки, то их можно было определить следующим образом: ей не доставало шарма, присущего совершенно созревшей женщине; теперь же изящная округлость ее груди была прекрасна. Голову венчало украшение из двух желтых перьев (явно из крылышек какой-то экзотической птички), соединяющихся у основания желтым бантом. Перышки красиво колыхались над головой Кэри, не только делая ее выше, но и создавая иллюзию быстрого и легкого движения. В руке у Кэри красовался огромный букет желтых роз, перевитый золотыми кисейными ленточками, развевавшимися и трепетавшими, когда она шла по проходу, одаривая всех присутствующих ослепительной улыбкой и приветственно кивая знакомым. Достигнув наконец первого ряда скамеек, она грациозно высвободила руку из руки Савоя, чтобы он успел присоединиться к кортежу, находящемуся в задней части собора, после чего положила букет на сиденье рядом и легко опустилась на колени. Когда она крестилась, браслеты мелодично звенели. Она несколько секунд стояла на коленях в таком положении, чтобы всем были видны ее безупречный профиль и не менее совершенная фигура. Наконец Кэри поднялась, вновь взяла букет и повернулась лицом к проходу именно в тот миг, когда из ризницы показался архиепископ, а органист заиграл торжественный марш из «Пророка».

— До чего красиво она прошла! — прошептал один из кузенов Винсентов своей жене. — Если бы ты меня спросила, кто был гвоздем программы этой свадьбы, то я бы, не колеблясь, назвал жену Савоя.

— Я тебя ни о чем не спрашивала, — раздраженным шепотом отозвалась та. — А вот если бы спросил меня, то я бы тебе ответила, что так привлекать к себе внимание — полнейшее отсутствие вкуса и такта! Да еще на свадьбе! Не говоря уж о ее положении…

— Да ты посмотри на нее! Никто бы никогда даже не догадался о ее положении, если бы всяким старухам не понадобилось вопить об этом во всеуслышание с крыш домов. А то, что она выделяется среди остальных, так женщина с внешностью, как у нее, иначе просто не может. Тут уж ничего не поделаешь. Такая женщина будет всегда выделяться, в любой толпе.

Больше он ничего не смог добавить, поскольку кортеж уже достиг середины прохода и жена злобно ткнула мужа пальцем в бок, а остальные степенные дамы пронзили его ядовитыми взглядами. Завистливые старые гарпии, — подумал он, снова находя взглядом Кэри и любуясь ею. Но спустя несколько минут ему уже трудно было разглядывать молодую женщину, ибо не он один желал этого, продвигаясь по проходу. Через несколько секунд Кэри плотно окружила толпа восхищенных джентльменов.

Когда же он отвернулся, то ему весьма повезло, ибо он случайно услышал то, чего не знал прежде и что временно возместило его разочарование от невозможности созерцать Кэри. Оказывается, просочились слухи, что, несмотря на внешний блеск, свадьба не считается совершенно успешной, с точки зрения жениха и его отца. Старый маркиз очень надеялся, что его дочь примирится с прошлыми обидами и приедет на свадьбу брата вместе с мужем и двумя дочерьми. Его дочь! Но ведь единственный ребенок маркиза — Пьер! Да, Пьер — единственный ребенок маркиза, но от второго брака. Оказывается, маркиз ранее был женат. Его супруга княгиня Аскелина де Гербемон умерла, когда их дочери — тоже Аскелине — было всего несколько недель от роду. Поскольку вдовец решил, что не сумеет справиться с воспитанием младенца столь нежного возраста, то все заботы о бедняжке взяли на себя родители его покойной супруги, и девочка осталась жить в их замке, расположенном на севере департамента Эндр. Ко второй женитьбе маркиза родители покойной Аскелины отнеслись как к мезальянсу и никогда не простили ему того, что он заключил этот брак. С другой стороны, когда родился Пьер, радость маркиза была столь велика, что он не стал очень стремиться возобновить контакт с дочерью; к тому же новоявленная маркиза откровенно дала ему понять, что она не намерена взваливать на себя заботы, связанные с почти взрослой падчерицей. К тому же ей абсолютно не понравилось бы презрительное к ней отношение со стороны каких-то там дряхлых аристократов, возомнивших о себе, что они — лучше ее. Шло время, волнения потихоньку улеглись, и к этому вопросу никто более не возвращался; маленькая Аскелина ни разу не навестила Монтерегард — ни будучи ребенком, ни уже взрослой девушкой — и в конце концов вышла замуж за некоего Этьена д’Амблю, также владельца прекрасного замка. После замужества она весьма учтиво обходилась с отцом, любезно — с кровным братом и вежливо — с мачехой, когда ей доводилось встречаться с ними в свете, однако она ни разу не пригласила кого-либо из них в свое небольшое, но прелестное поместье в Марбиане. Маркиз старался пойти на некоторое rapprochement, но уже было поздно, и только теперь он осознал, насколько нуждается в общении с дочерью. Еще он с горечью задумывался о том, как могли бы внучки скрасить его старость. Но, к сожалению, было поздно! Пьер, очень гордившийся аристократическими связями и огромным состоянием сестры, делал все возможное, чтобы убедить ее в том, как сильно нуждается в ней отец. Тем не менее все его усилия оказались тщетными: княгиня, разумеется, прислала Арманде подобающее в таких случаях письмо и дорогой подарок, однако осталась совершенно непреклонна к просьбам присутствовать на свадебной церемонии. А ведь ее присутствие, несомненно, добавило бы престижа этому и без того, впрочем, знаменательному событию.

Кузену Винсентов, как и его знакомым, рассказывающим эту историю, в полной мере нравилась ее некоторая пикантность, однако это вовсе не уменьшало его желания поболтать с Кэри, и он специально задержался недалеко от нее, надеясь, что на этот раз повезет больше. Между тем его вновь постигло разочарование, поскольку неожиданно подошел Савой и сообщил, что Арманда собирается разрезать свадебный торт и хочет, чтобы Кэри при этом присутствовала. Кэри грациозно подхватила мужа под руку и удалилась с ним, что-то неразборчиво бросив кузену Винсентов через плечо, чего тот совершенно не расслышал, хотя по тону понял, что она сказала что-то очень веселое. Ему тоже захотелось посмотреть, как будут разрезать торт, и он стал напористо протискиваться в столовую залу. Однако там уже собралась огромная толпа, и все его попытки пробиться к столу успехом не увенчались. Он только краем глаза видел Кэри и ее золотое атласное платье и перышки на голове, которые так отчетливо выделяли ее на фоне девушек в белом mousseline de soil. Кое-кто из девушек уже снял вуальки, веночки у некоторых покосились, и из их облика постепенно исчезал налет чего-то неземного, как это было в соборе. Даже у невесты сейчас, при близком рассмотрении, не было столь ошеломляющего вида, как это казалось недавно. Разумеется, кузен Винсентов (поскольку он принадлежал к этой славной фамилии) гордился ее кружевами, так как ни одна семья в Новом Орлеане не обладала большим количеством розовых игольных кружев; еще он гордился бриллиантовой парюрой на ее голове (даже будучи полным дилетантом в гранильном мастерстве, он мог определить ее примерную стоимость). К тому же весьма нечасто в этих местах невеста выходила к жениху, имея на себе полный драгоценный гарнитур: диадему, ожерелье, брошь, серьги и браслеты. И все же, несмотря на роскошные кружева и драгоценную парюру невесты, Кэри излучала такой блеск, что его ничто не могло затмить. Напротив, казалось, что это именно она озаряла все вокруг своим сиянием.

И вдруг сияние погасло, ибо Кэри неожиданно исчезла…

Савой уговорил ее незаметно удалиться, не дожидаясь отъезда жениха и невесты, и вернуться в «Сент-Чарлз». Люси поехала в отель вместе с дочерью, чтобы помочь ей раздеться. Прежде всего она помогла ей снять желтый корсаж, застегивающийся на спине при помощи крючков и петелек, отделанный плотной полоской из тафты, по бокам стягивающийся китовым усом и держащийся на месте при помощи специального, очень сильно стянутого пояса из плотной плетеной ленты, который тоже застегивался на крючочки и петельки. Когда Люси справилась с последними застежками, она стянула корсаж с лифа-чехла, скрывавшего корсет «прямая грудь», и бросила его на ближайший стул.

— Ну вот, дорогая, теперь раздевание займет не больше минуты. Начинай-ка снимать лиф-чехол сама.

Кэри послушно развязала розовую ленточку, которая бежала через петельки вышитой каймы лифа-чехла, и принялась за пуговки, идущие от бантика на груди до талии. Тем временем Люси расстегивала крючки на юбке, и, когда она справилась со всеми крючками, Кэри высвободилась из него. После этого оставалось развязать завязки четырех накрахмаленных нижних юбок. И вот наконец Кэри осталась в одной сорочке, корсете и кружевных панталончиках.

— Перережу-ка я кружева, милая. Так будет быстрее, — предложила Люси.

— Не надо. Если не возражаешь, я сниму и панталоны. А потом прекрасно смогу расстегнуть корсет.

Панталончики тоже завязывались на тесемочки. Узлы были очень крепкими, и женщинам понадобились совместные усилия, чтобы развязать их. Но наконец панталончики бесшумно упали на пол. С тех пор, как Люси мыла Кэри, когда та была больна, она еще ни разу не видела дочь почти обнаженной, и сейчас при виде ее голых бедер обе женщины смутились. Чтобы справиться со смущением, они принялись одновременно расстегивать корсет. Но не успели они начать, как Кэри неожиданно рухнула в обморок.

* * *

— Естественно, этот корсет слишком тугой для нее, — сказала Люси Клайду, когда он вернулся в отель спустя несколько часов. — Да еще этот пояс… Если бы одежда состояла из одной лишь части! Может быть, когда-нибудь такое и будет…

— Дай Бог, — согласился Клайд. — Ей не надо будет надевать такие тесные одежды после рождения ребенка, верно? — И, не дожидаясь ответа, добавил: — Однако должен признаться тебе, Люси, что, когда Кэри вплыла в церковь, это был один из самых счастливых моментов в моей жизни. Пожалуй, я еще ни разу так ею не гордился! Когда я увидел это платье из золотого атласа…

— Да, я прекрасно тебя понимаю, — кивнула Люси. Однако никто из них не догадывался, что причиной обморока Кэри был не только тугой корсет.

 

12

Последний период беременности Кэри был настолько же легок и безболезнен, насколько первые недели — утомительными и мучительными. Как и предсказывала Люси, тошнота прекратилась сразу же, как только плод начал шевелиться, а большинство неприятных симптомов вообще исчезло. Беременность проходила вполне нормально, и фигура Кэри почти не деформировалась до самых родов; она просто стала немного грузнее, чем раньше, однако дополнительная полнота только шла ей. Цвет лица у нее был прекрасный, выражение его — бодрое и веселое, и еще никогда ее манеры не были столь очаровательными и изящными; если ей и не хватало чуть энергичности и живости, то это вполне окупалось мягкостью и грацией. Клайд, с гордостью наблюдавший за падчерицей, постоянно отмечал, что она все больше напоминает мать.

Тем не менее все это время Савой, бесконечно обожающий жену, безумно тревожился. Он постоянно встречался с мужчинами, жены которых мучались при родах, причем все это описывалось со всевозможными ужасающими подробностями, ведь кое-кто при родах скончался. Мысль о том, что Кэри ожидают страдания, в которых будет виновен он, Савой, и страх навсегда потерять ее не давали молодому человеку покоя, преследуя его даже во сне. И когда у Кэри начались схватки, заверения доктора Брингера, что медленные роды предпочтительнее быстрых — когда речь идет о первом ребенке, — только усиливали страхи и без того взволнованного и измученного супруга.

— Почему вы ничего не делаете для нее? Вот уже три часа, как вы приехали, а всего лишь потираете руки, словно всем весьма довольны и собираетесь сказать: «Все нормально, и я думаю, что все будет хорошо через три часа…» И вот я сижу еще три часа, все время смотрю на часы… три часа проходят, а вы вновь говорите мне то же самое! И перестаньте рассказывать мне о первом ребенке! Первый ребенок! Скажу вам, это будет единственный ребенок! Ни за что на свете я не допущу, чтобы Кэри пережила такое еще раз!

Доктор с легкой улыбкой отвернулся, воздержавшись от какого-либо ответа встревоженному мужу, от ответа, который при подобных обстоятельствах у него был один уже на протяжении двадцати лет практики.

Вдруг до них донесся сдавленный, приглушенный крик. Савой подпрыгнул на своем месте.

— Разве вы не можете дать ей хлороформ? Разве нельзя как-нибудь прекратить эти муки, извлечь ребенка при помощи инструментов?

— Да, разумеется, я могу дать ей хлороформ и обязательно дам… вскоре, непременно, но когда он ей действительно потребуется. И, конечно, я могу воспользоваться инструментами. Но я не собираюсь рисковать разорвать ее на куски и нанести вред ребенку, пока уверен, что она может произвести ребенка на свет сама, без постороннего вмешательства. А я считаю, что она может это сделать. И уже вам многократно говорил, что она прекрасно справляется.

И доктор резко отвернулся, с грохотом захлопнув за собой дверь. Спустя несколько минут дверь снова отворилась, и на пороге появилась Люси, которая с жалостью посмотрела на мужа и Савоя, сидевших с несчастными лицами.

— Доктор Брингер говорит, что, похоже, он не сумеет вас убедить, что все идет как надо, — сказала Люси. — Вот он и решил, что если обо всем расскажу вам я, то, может быть, хоть мои слова смогут вас убедить не волноваться так. Разумеется, сейчас Кэри приходится несладко, она сильно страдает от боли. Но вам же известно, что так и должно быть. Однако переносит она это очень мужественно. Она во всем слушается доктора и сама помогает себе. Хотя полагаю, что если она разок-другой закричит, то это принесет ей некоторое облегчение. Поэтому, может быть, вы уйдете в летний домик, чтобы не слышать ее криков? Побудьте там часок-другой.

— Часок-другой? — вторил ей Савой истерически. — Еще часок-другой!!!

— По-моему, как минимум столько и понадобится, — спокойно проговорила Люси. — Вы можете зайти и взглянуть на нее, если хотите. Но не больше минутки. А я тем временем…

— Конечно же, я хочу заглянуть к ней! Может быть, я больше не увижу ее живой… Никогда…

И с этими словами Савой бросился в комнату роженицы. Люси обняла мужа за плечи.

— Надо увести его оттуда. Не думаю, что тебе удастся уговорить его поиграть в криббидж или в шахматы, но если бы все-таки удалось, то это лучшее, что ты можешь сделать для Савоя.

— Я не понимаю, как сам-то способен чем-то заниматься, однако если ты считаешь, что я должен это сделать, то попытаюсь.

— О, у тебя все получится. Спасибо тебе, дорогой.

Клайд, сделав окончательное усилие над собой, собрался с мыслями, успокоился и после недолгих поисков нашел карты, шахматную доску, фигуры и отнес в летний домик, где все положил на канапе. Затем отправился на кухню и там обнаружил слуг в полном сборе, с нетерпением ожидающих развития событий. Он приказал приготовить сандвичи и выпивку и отнести все это в летний домик. Когда Савой присоединился к нему, непричесанный и неопрятный, бормоча какие-то проклятия, Клайд уже ждал его за столом, на котором стояла шахматная доска с расставленными фигурами. Помимо этого, Клайд уже разлил по бокалам виски.

— А, вот и ты, — проговорил Клайд, протягивая зятю стакан практически неразбавленного виски. — Когда ты это проглотишь залпом, посмотрим, сможешь ли ты хоть раз в жизни выиграть у меня. На что будем держать пари? Давай поспорим, что не успеем мы доиграть партию, как Люси принесет нам добрые известия. Ну как?

Савою не хотелось спорить, равно как не хотелось играть в шахматы или криббидж, ему не хотелось и выпивать. Его рука так сильно дрожала, что едва удерживала стакан. Но, что бы там ни было, Клайду удалось одержать победу. Они даже не услышали почти бесшумных шагов Люси, когда она шла по саду. Однако оба резко вскочили, перевернув стол со всем его содержимым, когда Люси наконец появилась и раздался ее радостный голос:

— Красивый крупный мальчик! И Кэри в добром здравии! Она цела и невредима!

* * *

Люси не преувеличивала в своей радости: мальчик оказался превосходным образцом малыша, а Кэри — прекрасной матерью; вместо того чтобы чувствовать крайнее изнурение после родовых схваток, с которыми она победоносно справилась, Кэри, казалось, была приятно возбуждена и весела. Но, разумеется, едва показав новорожденного, лежащего у нее на руках, мужу и отцу, она тут же провалилась в глубокий сон, длившийся так долго, что Савой устал кружить по комнате возле постели жены в ожидании ее пробуждения. Ему крайне не терпелось сказать, как он обожает ее и что она сделала его самым счастливым мужчиной на свете.

Он предполагал, что она покажется ему очень хрупкой и будет казаться хрупкой довольно длительное время; он боялся, что теперь он едва ли осмелится прикоснуться к ней, а даже если и осмелится, то ни за что не сделает этого, ибо она еще долго будет испытывать слабость и раздражение против него, ведь именно он стал причиной ее страданий. Он готовился быть чрезвычайно нежным и очень терпеливым. Лишь спустя некоторое время он наконец поймет, что рождение ребенка не причинило ей никакого вреда, напротив, оно дало ей физическую удовлетворенность — материнство отнюдь не возмутило ее, она буквально упивалась им.

— Зачем ты без конца повторяешь, что ты мне очень обязан? — насмешливо спросила она Савоя как-то вечером. Кэри быстро поняла, что сможет обходиться без нянечки, и начала учить Тьюди — сестру Тайтины — помогать ей с малышом. И, хотя доктор Брингер был весьма консервативен в подобных вопросах, он не стал удерживать ее в спальне так долго, как проделывал это с большинством своих пациенток. Тем не менее он выудил у нее обещание, что завтракать она будет в постели, после обеда отдыхать, а также отправляться спать сразу же после ужина. Она согласилась с доктором, но при условии, что после ужина Савой будет сидеть подле ее постели и разговаривать с ней, пока не наступит нормальное время для сна. Что касается Савоя, то подобное условие только радовало его, ибо он всегда покидал опочивальню жены весьма неохотно. — Разве я не обязана тебе именно тем же, чем и ты мне? — смеясь, добавила она.

— Не знаю, что ты имеешь в виду, дорогая, — отвечал он.

— Ну, ты ведь знаешь, что рождение Ларри не было следствием непорочного зачатия. И ты тоже имеешь к этому отношение.

Они сошлись на том, чтобы имя малышу дал Клайд, у которого не было сына, а он, разумеется, спросил у Люси, как бы ей хотелось назвать ребенка. После секундного замешательства Люси предложила назвать мальчика Лоуренсом. Это имя было распространенным среди Пейтонов и Кэри, равно как и Вашингтонов. Ее любимый брат, тот, который был убит, когда повел свою кавалерию в атаку в сражении при Манассасе, тоже был Лоуренсом, причем последним Лоуренсом Кэри, ибо у него не было собственного сына. Еще были Лоуренс Пейтон в Революцию и Лоуренс Кэри — губернатор в колонии. А вообще первым Кэри, приехавшим в Виргинию, был тот, чьей жене подарил бриллиантовую брошь сам английский король… И этого Кэри тоже звали Лоуренсом. И Люси надеялась когда-то, что и она сама…

Сразу же все согласились, что Лоуренс Кэри Винсент — превосходное имя для новорожденного, и его с должной помпой и торжественностью крестили в приходской церкви при монастыре Св. Михаила. После этой религиозной церемонии последовал роскошный прием в новом Монтерегарде, во время которого малыша, наряженного в одежды из старинных кружев, показывали восхищенным гостям. И все присутствующие согласились, что это крещение было выдающимся событием, поскольку друзья и родственники впервые собрались в новом, только что построенном доме. Кроме того, данное событие служило двум целям: это был званый обед не только в честь крещения малыша, но и прощальный ужин в честь отъезда во Францию миссис Винсент с мужем, которой наконец удалось убедить супруга, что им надо погостить у Пьера с Армандой, к тому же они могли бы навестить и княгиню д’Амблю, ибо Арманде с ее неизменным тактом посчастливилось добиться так долго ожидаемого сближения между двумя ветвями семьи, что до нее никому не удавалось. Это воистину потрясающее событие все рассматривали не иначе, как чудо. И, как миссис Винсент с лукавым видом говорила всем, кто был готов ее выслушать, примерно именно этого ожидала лично она. Да, да, она надеялась и ожидала, что так и будет! Она надеялась, что, как только она увезет мужа, он согласится остаться за границей на очень долгое время… и не только с целью посетить д’Амблю и де Шене, но также и для того, чтобы у него хватило времени окреститься по-французски, как она выразилась. Разумеется, ничего не может быть приятнее и радостнее теперешнего праздника. Но все же, когда крещение происходит в величественной частной церкви при старинном историческом замке… Да, да, следующее крещение в их семье будет исключительно потрясающим!

Все согласились с ней, и, когда торжественный обед по случаю крестин завершился, те же гости, говорившие, что Лоуренс Кэри Винсент — прелестный малыш, за шампанским выразили желание найти для младенца уменьшительное имя. И вполне единодушно решили, каким будет это имя, ибо, когда Кэри подшучивала над Савоем по поводу его участия в производстве такого прелестного ребенка, с ее губ случайно слетело «Ларри».

— Я совсем не подумал об этом имени раньше, — удивленно произнес Савой. — Как не думал о своем участии…

— Выходит, я должна быть благодарна?

— Не думаю, что ты должна быть благодарна… не понимаю, как ты можешь быть благодарна за это. Ведь у тебя была только боль, а у меня — только удовольствие.

— О Савой! Как тебе не идет и в разговоре, и даже в мыслях использовать это старое, забытое клише! Кроме того, судя по тому, что рассказала мне мама, в тот день, когда рождался Ларри, ты не очень-то радовался.

— Нет, но…

— Когда ты говоришь о боли, то подразумеваешь именно это, верно? А что касается удовольствия…

Она замолчала и внимательно посмотрела на него искрящимися глазами.

— Я ужасно медлила, прежде чем наконец решила выйти замуж, не так ли? — спросила она. — Возможно, я также слишком медлила, когда нужно было пользоваться всеми преимуществами замужества. Мне очень жаль. Прости меня.

— Я ни в чем не упрекаю тебя, дорогая. Я только сказал, что понял…

— Что ж, я не стала бы порицать тебя, если бы ты упрекнул меня. Но больше у тебя не будет возможности меня упрекать. Потому что теперь я осознаю все преимущества моего состояния и решила наверстать упущенное время.

Он по-прежнему держал ее руку, которую она протянула ему, и, покрепче сжав ее, поднес к губам.

— Ты не думаешь, что мог бы по-настоящему поцеловать меня? С тех пор как родился Ларри, ты так и не поцеловал меня и прекрасно знаешь это.

Он встал и посмотрел на нее сверху вниз. Никогда еще он не видел в ее лице такого призыва, и, когда он, наклонившись, поцеловал ее, он ощутил страстный призыв в ее губах тоже. Потом он вновь выпрямился и произнес:

— Это… это так рано.

Он проговорил эти слова неразборчиво, заплетающимся языком.

— Неужели? Ты и вправду так считаешь? А мне бы хотелось, чтобы ты подумал, что это вполовину не так рано.

— Да я… я хотел сказать, если… если что-то случилось бы… Это могло бы скверно обернуться для тебя… Пойти тебе во вред… Это я и…

Но, вновь посмотрев в ее глаза и увидев, как она смотрит на него, он позабыл о том, что хотел быть очень терпеливым и мягким. Сейчас он помнил лишь об одном — как сильно он хотел ее.

* * *

Что ж, да, да, сухо признал доктор Брингер, когда Савой с довольно стыдливым выражением лица вновь предстал перед ним. Конечно, это случилось скорее, чем он бы посоветовал, если бы с ним проконсультировались. Однако это случилось не раньше, чем он предчувствовал. Он ожидал, что его позовут примерно в это самое время, с тех пор как Савой бессвязно и настойчиво твердил только об одном ребенке, он ведь не понимал тогда, что глубоко ошибается. Ему бы хотелось проследить за тем, как Кэри вскармливает Ларри все следующее лето, но ребенок был в таком превосходном состоянии, что ему не повредит, если его постепенно начнут поить коровьим молоком. А что касается Кэри, так это же очевидно — она просто создана для материнства. Теперь она совершенно в другом настроении, чем в первый раз, не правда ли? Да, случилось именно так, как он и предполагал. Он сомневается, что и в этот раз она будет испытывать тошноту по утрам. А что касается родов, то, когда придет срок, Кэри, вероятно, весело сбросит комнатные туфельки и произведет на свет младенца.

Не было никаких сомнений — ее настроение изменилось. Когда Кэри сообщила, что очень обрадовалась, узнав о будущем ребенке, она произнесла это тоном, заставившим доктора окончательно увериться, что она именно этого и хочет. А потом она, не упоминая о слабости, тошноте и прочих недомоганиях, заявила, что очень надеется на этот раз родить девочку и назвать ее Люси. Она уже рассказала о своих прожектах матери и отчиму, и те радостно восприняли такое решение. Они не ожидали, что второй ребенок наметится так скоро. Что-то в ее тоне, похоже, вынудило доктора сказать, что он так и думал и на самом деле очень всех их любит и радуется их счастью.

* * *

А спустя некоторое время поздней ночью Савой примчался к доктору Брингеру. Врач совсем недавно лег в постель после очень трудного дня, проведенного с многочисленными больными. Однако Савой умолял его как можно быстрее отправиться в Монтерегард. Ларри, который никогда не болел и часу, внезапно подхватил какую-то странную и ужасную болезнь. Миссис Сердж, пришедшая к ним в гости, сперва сказала, что это всего лишь простуда, и Тьюди с ней полностью согласилась. Они вскипятили на примусе котелок воды и поставили его под одеяло так, чтобы в колыбельку, где лежал ребенок, все время шел пар. Обе женщины утверждали, что после подобной процедуры мальчику быстро полегчает. Но вместо этого Ларри дышал все труднее и труднее. А сейчас, похоже, бедный малыш умирает от удушья…

Пока Савой что-то, не переставая, бессвязно выкрикивал, доктор Брингер успел одеться.

— Пусть Салли немедленно подгонит коляску! — приказал он, спешно набрасывая пальто и прерывая бесконечный поток слов Савоя. — Я буду в Монтерегарде сразу же после вас. А тем временем, друг мой, самое лучшее, что вы можете сделать, это вернуться к Кэри и сообщить ей, что я уже выехал.

* * *

Ларри все еще лежал под самодельным паровым тентом миссис Сердж, когда доктор Брингер вошел в детскую и, склонившись над ребенком, коротко приказал убрать шипящий котелок и примус. Лицо малыша было пурпурно-красным, губы — синими, а дыхание — прерывистым и еле слышным.

— Так я и думал, — резко проговорил врач. — Это дифтерия. Не надо тратить попусту время на всякие лечения, поскольку у меня есть единственный шанс спасти его. Только один! Надо сделать разрез у него в горле и ввести трубку. Если мне удастся сделать это достаточно быстро… Если же нет…

Он не закончил фразу. Кэри уткнулась в грудь Савоя, все ее тело сотрясалось от беззвучных рыданий. Она чувствовала, как тело мужа тоже дрожит под влажной от пота рубашкой. Она поняла, что не найдет в нем поддержки в этот ужасный момент. Напротив, сейчас она сама должна каким-то образом собрать все свои силы, чтобы встретиться лицом к лицу с несчастьем, причем без посторонней помощи.

— Нельзя терять ни секунды! — услышала она доктора, когда подняла голову от плеча мужа. — Сначала надо полностью очистить стол. Да побыстрее! Теперь, миссис Сердж, вы с Тьюди вернетесь на кухню и останетесь там до тех пор, пока я за вами не пошлю. А тем временем поставьте на огонь воду, понадобится кипяток.

Раздавая приказания, он подтащил тяжелый стол с мраморной столешницей поближе к камину. Затем быстро взял с комода две лампы и поставил их на каминную доску.

— Надо побольше света, — бормотал он. — И в то же время я не могу позволить, чтобы кто-нибудь из вас держал эти лампы, поскольку — кто знает — вдруг вы не выдержите и при виде крови уроните ее.

— Крови? — в ужасе переспросил Савой. — При виде крови Ларри! О Господи!

— Tais-toi! — жестко сказал ему доктор, словно разговаривал с непослушным ребенком. — Причитай потом, если придется, Савой. А сейчас жизнь твоего сына зависит от твоего самообладания.

И он продолжал быстро работать. Уже принесли простыню и постелили ее на столе. Вторую простыню, сложенную в несколько раз и превратившуюся в узкую полоску, положили рядом с первой. Сверкающие инструменты дребезжали и позвякивали, когда доктор выкладывал их. Наконец все было готово, и Брингер снял накрахмаленные манжеты, закатал рукава рубашки и направился в ванную. Кэри с Савоем слышали, как он двигается там, включает воду, тщательно моет руки. Но эти звуки казались им какими-то далекими и призрачными. Молодая пара была сосредоточена на мучительном хрипе, доносящемся от кроватки Ларри. Хрип становился все сильнее и сильнее. Только что несчастным родителям казалось, будто доктор действует с невероятной скоростью, сейчас же им почудилось, что он совсем не шевелится, и Савой машинально рванулся по направлению к ванной, тем самым встав у Брингера прямо на пути, когда тот возвращался. Доктор резко мотнул головой, делая Савою знак освободить дорогу, и, вытащив малыша из колыбельки, положил его на стол таким образом, чтобы свернутая в узкую полоску простыня находилась под плечиками Ларри, давая его головке возможность находиться в запрокинутом положении.

— Я сам буду оттягивать его подбородок, при этом поддерживая его, но кому-то из вас придется крепко держать его за руки, — произнес доктор Брингер. — По-моему, лучше это сделаете вы, Савой. Во всяком случае, вы значительно сильнее Кэри. И помните, что, когда я буду делать надрез, ребенок не должен двигаться. Как можно крепче прижимайте его плечи к столу. Если он высвободится или дернется, я могу поранить его… и будет очень плохо, друзья мои.

Савой подошел к столу, наклонился и взял нежные ручки малыша в свои жилистые руки. Но потрясение еще не оставило молодого человека, и он внезапно ослабил хватку, круто отстранился, тяжело осел на пол, схватился за голову и глухо зарыдал.

— О Господи! О Иисусе всемогущий! Я не могу! Не могу этого делать! — кричал он не своим голосом. — Нож в горло малыша! Нет! Нет!

Доктор Брингер отвел от Савоя презрительный взгляд и увидел, что Кэри приближается к мужу. Она положила ему на голову сильную руку.

— Полно, дорогой. Все в порядке, — успокаивающим тоном сказала она. — Не волнуйся. Я прекрасно понимаю, что ты сейчас чувствуешь. — Она взяла задыхающегося малыша за руки и изо всех сил прижала их к столу. — Можете начинать, доктор Брингер, — спокойно проговорила она. — Все будет хорошо. Только поторопитесь, пожалуйста.

Она смотрела на ребенка сверху вниз и удивлялась той силе, с которой тот пытался вырваться. Сейчас она не видела Савоя, который все-таки встал на ноги и отошел. Перед ней были сильные, чистые, узловатые пальцы Брингера, сжимающие подбородок несчастного мальчика, и ослепительно сверкающее отточенное лезвие. Затем она увидела тонкую прямую красную линию там, где прошло это скользящее лезвие. Затем — руку, отворачивающую гладкие блестящие края раны… увидела пульсирующую ткань… потом лезвие направилось вниз и обратно…

Больше она туда не смотрела, ибо ее словно закрутило в каком-то медленном водовороте. Она только зажмурилась так крепко, словно от этого зависела теперь жизнь Ларри… Она действительно боялась, что это именно так. Сейчас она смутно, но безусловно осознавала только одно: она продержится лишь до тех пор, пока не увидит пульсирующую красную рану, узловатые пальцы доктора и сверкающий инструмент. Поэтому она так и не увидела блестящую трубку, которую Брингер ввел в надрез, а также еще одну трубку — поменьше, искусно установленную в большой трубке. Наконец она услышала голос, сказавший:

— Еще минутку. И случится то, что можно считать неправдоподобным.

Но она так и не открыла глаз.

Неожиданно жалкие попытки малыша вырваться прекратились, мучительный хрип Ларри прекратился, и чей-то голос произнес, что ей не надо больше держать малыша. И она ощутила на своем плече чью-то ласковую руку.

Она не сразу узнала голос доктора, потому что теперь этот голос был мягким и очень-очень нежным, а не резким, как совсем недавно. Она также не сразу осознала, что это Савой обнимает ее, поскольку рука, обхватившая ее за плечи, больше не дрожала. Наконец она решилась открыть глаза и, несмотря на поток сдерживаемых доселе слез, заметила сверкающий металл в белой шейке ее сына. Она протерла глаза, чтобы убедиться, что все увиденное ею — не галлюцинация. Ибо сейчас лицо Ларри было не пурпурно-красным, а розовым, как у здорового ребенка. Его тельце больше не содрогалось в муках; напротив — маленькая грудь вздымалась в ровном, мирном, размеренном ритме, а глаза были закрыты так, как это бывает в нормальном, естественном, безмятежном детском сне.

— Это ничего, что он уснул, — с улыбкой произнес доктор Брингер, надевая манжеты и застегивая запонки. — Я так и думал, что он уснет после стольких мучений. Но знайте, теперь он круглосуточно нуждается в тщательнейшем уходе и внимании. Судя по тому, что происходило здесь совсем недавно, боюсь, что вы, Кэри, — единственный человек, кто сумеет ему все это дать. Однако теперь я знаю, что могу полностью положиться на вас.

Доктор начал собирать со стола сверкающие инструменты и складывать их в черный кожаный саквояж. При этом он взял короткую блестящую трубку и поднял ее так, чтобы ее видела Кэри. На Савоя Брингер не смотрел вообще.

— Посредством точно такой же трубочки сейчас дышит ваш малыш, — объяснил доктор. — Верхняя часть горла по-прежнему закрыта искусственной мембраной. Поэтому, естественно, он не сможет кашлять, чтобы прочищать свои дыхательные пути. И в течение следующих десяти дней вам придется делать ему так называемую «очистку». А дыхательная трубочка, такая, как эта, находится внутри большей трубки, которая останется на своем месте до тех пор, пока малыш не выздоровеет. Так вот, маленькую трубочку можно менять, не причиняя при этом никакого вреда Ларри, если она будет касаться только большой трубки, а не самого горла ребенка. Когда, прислушавшись к его дыханию, вы заметите, что трубочка загрязнена, выньте маленькую трубочку и вставьте на ее место вот эту. Перед уходом я покажу вам, как это делается. Потом тщательнейшим образом вымойте старую трубку, которую вы будете использовать при следующей смене. Ларри ничего и не заметит. Разумеется, ему намного проще дышать через трубку, нежели носом или ртом, и когда наступит время все снимать, то сначала нам придется на день блокировать трубку частично, а на другой день — перекрыть ее полностью. К тому времени он уже будет пользоваться своими естественными дыхательными путями, и тогда мы сможем убрать все это оборудование и дать его горлу заживляться. Уверяю вас, шрамик будет почти незаметным…

* * *

И вот больше недели Кэри денно и нощно наблюдала за Ларри, ухаживая за ним, как предписал доктор Брингер. Ни разу она не пожаловалась на утреннюю тошноту или головокружение, хотя было очевидно, что она претерпевала и то, и другое. Однако она ни словом, ни видом не обнаруживала своего состояния. Потом, когда серебряные трубки были безболезненно удалены и Ларри совсем уже пошел на поправку, Кэри внезапно упала в глубокий обморок. Савой отнес ее в кровать и раздел. Когда же она наконец пришла в себя и машинально попыталась встать, то заметила, что рядом с ней сидит не муж, а врач.

— Лежите спокойно, Кэри, — строго произнес доктор Брингер. — Ларри выздоравливает, и все благодаря вашему уходу. Даже в большей степени благодаря вашему уходу, нежели превосходному своему здоровью. Но теперь вам придется препоручить его кому-нибудь еще.

— Да никого же больше нет, кто мог бы ухаживать за ним. Вы сами неоднократно говорили, что Тьюди — превосходная нянечка, но при здоровом ребенке, у нее нет достаточного опыта ухода за больным малышом. А про миссис Сердж вы сказали, что она уже слишком стара, чувствуется возраст, и поэтому…

— Все это, конечно, правильно, но…

— И что же?

— Будьте добры, дайте мне закончить, Кэри. Есть еще ваша матушка. Сколько я ее знаю, она всегда была превосходной нянечкой и сиделкой. С этого дня вам придется разрешить ей брать Ларри на ночь, а не сменять вас на пару часов, как она это делала до сих пор. Теперь его здоровье вне опасности, и, полагаю, он быстро выздоровеет. Тем не менее, хотя и нет необходимости, чтобы кто-то сидел с ним всю ночь, он по-прежнему нуждается в тщательнейшем уходе. А вы не можете сейчас предоставить ему такой уход.

— Нет, смогу.

— А я говорю, что не сможете. Вы вновь можете упасть в обморок — причем в самый неподходящий момент, и это может обернуться плохо не только для вас, но и для Ларри. К тому же теперь вы должны думать и о втором ребенке. Вы же хотите этого ребенка… По-моему, он для вас больше значит, чем Ларри, пока он не родился. И если вы его потеряете, то это будет сокрушительным ударом для вас. Добавлю, что вы поступите весьма неблагоразумно, если будете настаивать на том, что вы только что мне заявили.

Кэри откинулась на подушках.

— Кто сейчас у Ларри? — спросила она.

— Савой и Тьюди. В доме также находится миссис Сердж. Она все еще способна помогать другой нянечке несколько часов без перерыва, днем. Но ночью она уже не в состоянии этим заниматься.

— А мамы там нет?

— Нет. Ларри мирно уснул, так что она вернулась в Синди Лу пообедать с вашим отцом. Я ей сказал, что побуду с вами до ее возвращения. Еще я обещал побеседовать с вами по-отечески и без чьего-либо присутствия. Но отсюда я собираюсь отправиться прямо в Синди Лу, чтобы лично просить вашу матушку вернуться в Монтерегард теперь, когда вы все поняли. Я обещал ей, что обязательно зайду. И скажу ей, чтобы она приготовилась остаться в Монтерегарде на ночь — на несколько ночей. Но сперва мне бы хотелось, чтобы вы дали мне слово, что не покинете постель, пока я не разрешу вам этого. В любом случае, вы понимаете, что не сможете его кормить, когда он поправится достаточно для того, чтобы почувствовать голод. И я благодарен Господу, что перед этим прискорбным событием мы начали поить его коровьим молоком, поскольку теперь вам самой понадобится дополнительное и существенное питание. Но даже если бы вы не были столь изнурены, вам все равно сейчас не хватило бы для него молока. Поэтому ночью пусть его начнет кормить ваша матушка. Я говорю вам правду, Кэри. Тут вопрос не только о вашей пользе, но также о пользе Ларри… и будущего ребенка.

Он с трудом добился от нее нужных обещаний. И вправду это удалось ему нелегко. Лишь когда к ним пришел Савой и заверил Кэри, что малыш мирно спит, только тогда она согласилась остаться в своей комнате по крайней мере до тех пор, пока Ларри своим криком не позовет ее к себе. Но прежде чем это случилось, пришла Люси и успешнее всех остальных заменила Кэри. Раньше Люси никогда не распространялась о всей горечи разочарования, овладевавшего ею всякий раз, когда она безуспешно пыталась подарить Клайду ребенка. Однако теперь она поведала дочери об этом, причем настолько трогательно, что Кэри не смогла сдержать слез, когда слушала рассказ матери. Выплакавшись, она наконец успокоилась, и ее мысли вдруг обратились к тем, еще не рожденным детям, которые обязательно появятся и станут зримым и осязаемым знаком ее удовлетворенности как женщины и ее триумфа как жены. Постепенно жгучее желание обезопасить и сохранить свое будущее овладело всем ее существом, помогая забыть о тревогах и волнениях настоящего.

— Что бы там ни было, у тебя есть папа, а у него — ты, — наконец проговорила Кэри, понимая, что говорит это ни к месту.

— Да, ты совершенно права, — отозвалась Люси. — У меня есть папа, а у него есть я.

— А он не очень возражал, когда ты уходила?

— О нет. Он согласился с доктором Брингером, что я должна идти к тебе. Но он хотел пойти со мной. Я с трудом отговорила его. К тому же в Синди Лу только что приехал Валуа Дюпре… завтра он собирается в Батон-Руж. У них с отцом какая-то очень важная консультация. Да и потом, нет никакого смысла, чтобы отец отвлекался от дел, ухаживая за Ларри… все равно от него тут мало проку. Способность к уходу за малышами не входит в число его многочисленных талантов, — улыбнулась Люси и поднялась. — Ну что ж, по-моему, мне пора в детскую. Полагаю, Ларри, когда проснется и увидит меня, не станет так требовать тебя. В конце концов, он меня знает и мы уже достаточно с ним подружились. Если он будет всем доволен, то я пошлю к тебе Савоя, а мне во всем сможет помочь Тьюди. И пожалуйста, поверь мне, дорогая, с Ларри будет все в полном порядке.

— Да, я верю тебе, мамочка. И спасибо тебе огромное, что ты вот так поговорила со мной. Знаешь, мне очень помог этот разговор.

Они прижались друг к другу и поцеловались, после чего Люси вышла и Кэри осталась в одиночестве. Она лежала в тишине и думала теперь не о больном ребенке, о котором так сильно беспокоилась несколько дней, а о той новой жизни, таившейся внутри нее, о бесконечной любви ее мужа к ней и о запоздалой ответной любви с ее стороны, преобразившей их брачные узы и обещавшей полную гармонию в будущем.

Когда через час Савой вернулся из детской к ней в спальню, то рассказал, что, проснувшись, Ларри совсем не плакал; он действительно узнал бабушку (какой не по летам умненький ребенок!) и очень обрадовался при виде ее. Он даже выпил молоко, которое бабушка дала ему. А потом снова мирно уснул. Миссис Бачелор уже сделала почти все распоряжения и приготовления на ночь. Тьюди принесла еще молока, его поставят в чашечку, подаренную миссис Сердж по случаю крещения Ларри. Там оно постоянно будет нужной температуры, и Ларри всегда сможет выпить его, если вдруг проголодается. А сейчас миссис Бачелор отослала Тьюди спать, пожелав ей хорошенько выспаться, и сама начала готовиться ко сну.

— Так что ни о чем на свете тебе не надо беспокоиться, дорогая моя! — с чувством завершил свой рассказ Савой.

— Да, мне просто не верится… — проговорила Кэри, чувствуя, что проваливается в умиротворяющий сон.

— Может быть, тебе что-нибудь нужно? Ты только скажи, я все принесу.

— Мне ничего не нужно. Единственное, чего мне хочется, — это знать, что ты рядом со мной. А что, уже все ложатся спать, не так ли?

— Да, наступило такое время. Если хочешь, мы можем назвать его «временем ложиться спать».

— Да, мне бы хотелось. Поскольку больше недели…

Больше недели мысли всех домочадцев были прикованы к Ларри. Теперь же наконец они вновь могли думать друг о друге. Так они и уснули, обнявшись.

В том крыле дома, где располагалась детская, Люси некоторое время бодрствовала. Она почти полтора часа сидела у кроватки Ларри, прислушиваясь к его дыханию и время от времени щупая его лобик. Дыхание малыша было ровным и размеренным, а лобик — чуть влажным под нависающими над ним кудряшками. Ужасный период, когда ребенок едва не умер от удушья, миновал, жгучая лихорадка полностью прекратилась. Теперь никто не сомневался, что он будет спокойно спать помногу часов кряду. Кроме того, его колыбелька была придвинута к большой кровати, так что Люси сможет услышать самый слабый его зов. Поэтому ей не нужно больше сидеть возле колыбельки.

Она готовилась ко сну, как обычно, по старинке — спокойно и размеренно. Потом преклонила колени, чтобы вознести молитву Господу Богу, добавив и несколько личных просьб к Всевышнему, касающихся тех, кто был для нее ближе и дороже всех на свете. Еще она возблагодарила Бога за то, что он даровал Ларри излечение от смертельного недуга; за то, что теперь на ее дочь снизошла благодать Господня в виде безграничной любви ее мужа и будущего дитя. Не забыла Люси попросить Господа и о том, чтобы он не обошел в благодати Савоя и Бушрода, заблудшую овцу. Наконец она встала с колен, посмотрела на ребенка и, потушив лампу, легла сама. Лишь мягкий свет от ночничка в форме Мадонны падал на безмятежное личико спящего малыша.

Люси заснула не сразу. Обычно она быстро привыкала к новой обстановке, но сейчас кроме ответственности за спящего младенца она, как ни странно, чувствовала что-то непривычное. Прежде ей не приходилось спать в этой комнате. К тому же уже довольно много времени она не видела Клайда. И сейчас она подумала о нем, ведь он тоже один и тоже наверняка испытывает непривычное чувство, такое же, как и она, — чувство одиночества.

Она старалась успокоиться и расслабиться, но вместо этого беспокойно ворочалась с боку на бок. Потом вновь помолилась, на этот раз произнеся маленькую неопределенную молитву, потом — еще одну; а между молитвами приподнялась на локте и посмотрела вниз, на Ларри. Она отметила, что мальчик даже не передвинулся во сне, оставаясь все в той же позе, в какой она видела его в последний раз. Наконец целительный сон все же овладел ею, и она уснула. И когда резкий порыв ветра, ворвавшегося в окно, уронил ночничок, она не услышала его мягкого стука. К тому же этот звук был приглушен шелковой накидкой, покрывающей комод, на котором ночничок стоял. Ночничок не упал на пол, однако задел чашку, из которой вылилось молоко. Оно соединилось с маслом из лампы, и эта небольшая струйка попала на крошечный горящий фитиль. Второй порыв ветра сильнее разжег горящее масло, и огонь стал распространяться на ближайшие предметы.

Люси так никогда и не узнала, что разбудило ее: громкий ли звук хлопнувшей ставни или пронзительный крик Ларри. Ибо оба звука раздались одновременно, и она, вскочив с кровати, с ужасом увидела, что почти вся комната охвачена огнем и что у нее не осталось ни секунды времени. Ибо поначалу маленькие язычки пламени от фитилька теперь превратились в гигантские волны огня, алчно лизавшие занавески. Путь бегства через гардеробную уже был отрезан, поскольку занялась огнем портьера, закрывающая дверной проем. Люси стремительно выхватила кричащего ребенка из кроватки, завернула его в одеяло и сломя голову побежала к двери, ведущей к задней лестнице.

Тем временем внезапный штормовой ветер достиг размеров урагана, и все, что Люси могла, это с трудом пробраться в сад. Она не рискнула положить Ларри на холодную землю, ведь как только она доберется до летнего домика, они найдут там убежище от ненастья. И она, спотыкаясь, направилась туда. Один раз она упала наземь и с трудом поднялась, не замечая боли, без страха. Она думала только об одном: поскорее добраться до спасительного убежища. Безусловно, ее первая мысль была о ребенке, но вскоре в ее голове мелькнуло еще одно: ей надо вернуться в дом и предупредить остальных.

Она даже не заметила, как оказалась на лестнице, ведущей в летний домик. Покрепче закутав плачущего Ларри в одеяло, она положила его на пол, успев пробормотать несколько успокаивающих слов, резко развернулась и бросилась обратно к дому. Ночная тьма теперь не была ей помехой, поскольку все крыло, где располагалась детская, охватило ревущее пламя, языки которого уже добрались до задней части дома. Люси заметила, что широкая наружная лестница, ведущая на второй этаж, еще цела. Ну, конечно же, она сможет подняться, пробраться в вестибюль и добраться до крыла, где спят Савой и Кэри.

Она подбежала к наружной лестнице и, перескакивая через две ступеньки сразу, достигла входной двери. Двери в Синди Лу никогда не запирались на ключ, но Савой всегда следовал привычке отца — на ночь закрывать дверь на щеколду. В отчаянии Люси всем своим весом навалилась на массивную дверь, но, осознав тщетность своих попыток, изо всех сил застучала кулачком в боковое окно. На этот раз ее усилие увенчалось успехом. От сильного удара стекло разбилось, ей удалось просунуть руку в отверстие и кровоточащими пальцами дотянуться до злосчастной щеколды. Когда дверь открылась, на улицу вырвались черные клубы дыма. Люси переступила порог и стремительно побежала по вестибюлю, пока дым не попал ей в легкие и она не упала.

 

13

Ближе к утру Кэри всегда сквозь сладкий сон протягивала руки к Савою, устраиваясь поуютнее. Это уже стало для нее привычкой. Савой к этому времени неизменно просыпался, ибо инстинктивно чувствовал «час плантатора», привитый ему с самого детства. Однако теперь он оставался неподвижным до тех пор, пока столь милые его сердцу знаки пробуждения жены не вдохновляли его повернуться к ней. Он всегда прижимал ее к себе, утыкался головою в ее грудь, нежно целовал плечи, потом шею и наконец — губы.

Сейчас она проснулась не от поцелуя и не от ласк любимого. Ее вытянутые руки натолкнулись на какую-то странную пустоту. Когда она это полностью осознала, то также почувствовала боль. Причем скорее тупую, чем острую. Эта боль немного напоминала состояние после хлороформа, который ей давали, когда она испытывала последние схватки при родах. Эта боль становилась мягкой, но одурманивающей. Однако такое должно случиться вновь только через несколько месяцев. И Кэри попыталась понять, откуда у нее эта тупая боль, как вдруг кто-то коснулся ее руки и ласково окликнул по имени. Поскольку голос не принадлежал Савою, она неохотно открыла глаза и вдруг увидела отчима, сидящего подле ее кровати. Теперь она поняла, что находится не в Монтерегарде, а в Синди Лу и лежит на той маленькой кроватке, на которой спала до замужества.

— Кэри, — произнес опять голос Клайда. — Кэри, дорогая…

Да, теперь она не сомневалась, что услышала голос отчима, однако он был какой-то необычный, незнакомый. И все вокруг было странно. Она ничего не понимала. Ей совсем не понравились эти озадаченность и смятение, сразу охватившие ее. Она попыталась расспросить обо всем Клайда, но ее собственный голос показался ей необычнее всего, а тупая боль, пронзившая тело, заставила окончательно пробудиться от оцепенения.

— Монтерегард… Монтерегард сгорел… во время бури, неожиданно случившейся ночью, — проговорил Клайд. — И сейчас тебе лучше… тебе лучше пожить дома.

— Но ведь не останется же Савой в Монтерегарде без меня?

— Конечно, конечно. Он тоже в Синди Лу. Но, видишь ли, ему пришлось бороться с огнем. Так что он… сейчас спит.

— Не понимаю… почему же он не спит здесь, рядом со мной?

Она так ничего еще и не поняла, когда вдруг дико закричала. Конечно же, очень плохо, что в Монтерегарде случился пожар, но пожары случаются в плантаторских домах, к счастью — не очень часто. И она была уверена, что отец вскоре отремонтирует любую поломку, связанную с пожаром, и они с Савоем вернутся в Монтерегард и вновь счастливо заживут там. Но как же она попала из Монтерегарда в Синди Лу, не проснувшись и даже ничего не зная о пожаре?

Она попыталась разобраться с этой головоломкой, но не смогла и снова провалилась в тупой сон. Когда она проснулась, боль стала еще сильнее, однако она могла более четко мыслить. Теперь она постепенно начала вспоминать: она, кажется, заснула после многочисленных ночей бодрствования у постели Ларри и… Внезапно она пронзительно закричала.

— А-а-а! Ларри умер! Умер! Ларри умер, а вы мне ничего не говорите!

— Нет, дорогая, Ларри не умер. Его совсем не коснулась опасность. И сейчас он, кажется, спит в комнате Бушрода, а с ним сидит Тьюди. Ведь ты не хочешь, чтобы я разбудил его, когда ему так нужен сон?

— Не верю, не верю! Я не верю, что с ним все в порядке… — причитала Кэри. — И не поверю до тех пор, пока сама не увижу его!

— Кэри, клянусь, что сказал тебе правду. Разве я когда-нибудь лгал тебе?

— Нет, но я не понимаю…

Ей нельзя было больше плакать, и она не стала. Она прикусила губу и теперь пыталась все вспомнить. Да, она заснула, очень крепко заснула после долгих бессонных ночей; а потом проснулась, потому что Савой тряс ее… комната была полна дыма… и дыма было так много, что он задыхался, когда пытался заговорить с ней… старался сказать ей, что дом охвачен пламенем и ей немедленно надо бежать через окно, а сам он проберется через вестибюль в то крыло, где спят мама с Ларри. Он проберется туда по дальней лестнице. Она пыталась возразить ему, но он оборвал ее, сказав, что у них нет времени на споры; затем подхватил ее и поднес к окну… Она с трудом пыталась вспомнить, что же было потом, но никак не могла. И она повернулась к отчиму, который по-прежнему молча сидел возле нее, опустив голову.

— Я потихоньку начинаю вспоминать, папа.

— Не сомневаюсь в этом, только не надо спешить, дорогая…

— Мама отнесла Ларри прямо вниз по новой лестнице, ведь так?

— Да. Именно так она и сделала. Мы так благодарны тебе за идею пристроить эту лестницу. Мама отнесла его прямо в летний домик. Он был там во время бури и огня в безопасности.

— А что мама сделала потом?

— Ну, естественно, после того, как она удостоверилась, что Ларри в полной безопасности, она поспешила предупредить о пожаре вас с Савоем.

— По-моему, когда она прибежала, нас с Савоем уже разбудил дым?

— Да, должно быть, все так и было.

— Савой сказал, что сбегает удостовериться, что с мамой и Ларри все в порядке. Наверное, он встретился с мамой в вестибюле…

— Да, Кэри.

— Значит, она сейчас тоже отдыхает?

— Да, Кэри.

— А что же случилось со мной? Я до сих пор не вполне понимаю…

— Ну… ты сильно ударилась, когда выпала из окна. Возможно, еще не успев упасть, ты потеряла сознание. И еще ты очень сильно наглоталась дыма… даже больше, чем можешь вообразить. Вероятно, именно падение стало причиной твоего обморока… или у тебя была легкая контузия. Мы не знаем точно. Да теперь это и не имеет никакого значения.

— Значит, когда меня нашли, я была без сознания?

— Да. Я сам тебя поднял и перенес сюда. Ты находилась без движения несколько часов, пока не очнулась и не позвала Ларри.

— Выходит, прошло несколько часов?

— Да, Кэри.

— А что-нибудь еще случилось за это время?

— Ну, опять приходил доктор Брингер.

— Опять?

— Да. Конечно же, мы немедленно послали за ним. И он дал тебе какое-то лекарство, чтобы смягчить боль. Потом он еще раз давал тебе это лекарство. И еще даст. Он… мы не позволим, чтобы ты сильно страдала…

— Папа, не хочешь ли ты сказать?..

— Я надеялся, что ты не догадаешься, дорогая. Постарайся очень сильно не горевать. Помни, ведь у тебя есть Ларри.

— Но… — Теперь уже не нужно было кусать губы, ибо, несмотря на то, что она кусала их изо всех сил, они все равно дрожали. — Но ведь на этот раз я была рада!

— Да, Кэри, знаю.

— И Савой был тоже так рад, так рад… И мамочка. Мамочка ужасно расстроится! Видишь ли, папа, она сказала мне, чтобы я была как можно осторожнее, поскольку если у меня случится выкидыш, то, вероятно… Она очень переживает, папочка, что не могла родить тебе ребеночка.

— Она родила мне ребеночка. Она родила мне тебя. Ведь ты мое дитя, Кэри. И всегда была моей. А теперь ты вдвойне моя дочь.

На ее глазах выступили слезы. И внезапно она поняла все.

Все, кроме того, что она сама умирает.

* * *

Она не знала, сколько времени прошло, пока она поняла это, поскольку время теперь для нее ничего не значило. Несколько раз в комнату заходили Тайтина и миссис Сердж и делали, наверное, что-то нужное, как им казалось. Они приносили ей мясной бульон и жидкую овсянку, обмывали ее ароматной водой и переодевали в свежие пеньюары, а также меняли постельное белье. Она послушно принимала эту заботу, но не жаждала их общества и всегда чувствовала тайное облегчение после их ухода. Также она совершенно равнодушно воспринимала бабушку и кузину Милдред, которые приехали из Виргинии и теперь занимали комнату с монастырскими кроватями. Она не получала никакого удовольствия от их рассказов о Сорренто и Амальфи. Когда ежедневно по утрам Тьюди приносила к ней Ларри, она радовалась встрече с ним, но совсем не протестовала, когда доктор Брингер сказал, что ребенку нельзя оставаться с ней подолгу, поскольку он утомляет ее. Она не считала, что ей надо много общаться с малышом, раз была уверена, что с ним все в полном порядке. Также ей не хотелось часто встречаться со священником, венчавшим их с Савоем и крестившим Ларри, и с настоятелем англиканской церкви, которую постоянно поддерживала Люси своими пожертвованиями, а сама Кэри скорее номинально посещала. Она благодарила их всех за то, что навестили, но не предлагала приходить еще. Единственным человеком, которого она хотела видеть около себя, был Клайд.

Опять, как и прежде, они свободно разговаривали обо всем на свете. Так они беседовали еще до замужества Кэри… Она подумала об этом, когда он рассказал ей о похоронах ее матери и мужа… Она подумала также, что после ее смерти ему совершенно не с кем будет вот так поговорить. Она очень беспокоилась за него, понимая, что он останется бесконечно одиноким. Однако беседы с ним не утомляли и не печалили ее; напротив, она даже радовалась, что ей удается немного успокоить отца. Она знала, что он колебался, предоставлять ли себе это успокоение, поскольку спросил доктора Брингера, не причинит ли ей его рассказ какого-нибудь вреда. Он спросил это шепотом, когда оба вышли в вестибюль, но Кэри все-таки удалось услышать ответ врача.

— Вы уверены, что ничто не сможет помочь сохранить ее силы? — спросил Клайд.

— Ей уже нечего сохранять. Сил у нее совсем не осталось. Я делаю все, что от меня зависит, чтобы ей было легче. Даю ей наркотики. Но теперь сделать ее по возможности более счастливой — это уже ваша забота.

Клайд вернулся к ней в комнату и рассказывал ей обо всем до тех пор, пока целительные снадобья не подействовали и она опять не уснула. Когда он, рассказав о случившемся, о Люси, замолчал, она заговорила о будущем и о Ларри:

— Ты сказал мне, что я твоя дочь, папа, и я очень рада, что ты наконец-то сказал мне это, ибо я все время так и считала. Ты сказал, что мама подарила меня тебе. Теперь твоим ребенком должен стать Ларри. Я дарю его тебе.

— Когда Ларри вырастет, я буду совсем старым. Я и сейчас-то чувствую себя стариком.

— Ты не старик. Вот бабушка действительно старая — ей за восемьдесят. И я не могу просить ее взять Ларри. Как и кузину Милдред я не могу просить об этом. А вот ты можешь взять Ларри к себе. К тому же, если у тебя в доме будет ребенок, это сделает тебя моложе. И ты великолепно сможешь позаботиться о нем.

— Конечно же, я сделаю для него все, что в моих силах. Но это может показаться неправильным его бабушке. Она может посчитать, что мальчику будет лучше в Сорренто, нежели здесь. Несмотря на ее столь преклонный возраст, она очень мудра и обладает громадным житейским опытом. И знает, как воспитывать ребенка. Она могла бы дать ему очень правильное воспитание, дорогая.

— Я скажу ей, что мне бы не хотелось, чтобы Ларри уезжал в Сорренто. Скажу, что мне бы хотелось, чтобы он остался здесь… Тогда я была бы уверена, что о нем как следует позаботятся и он получит именно то воспитание, которое ему нужно. Конечно, она — моя бабушка, и я очень уважаю ее, но ведь именно здесь место, которое я так люблю… и Синди Лу — это мой дом. Она непременно поймет меня.

Клайд проглотил застрявший в горле комок.

— Да, наверное, она поймет, дорогая. Но не забывай, что у Ларри есть еще один дедушка… настоящий дедушка.

— Не говори, пожалуйста, «настоящий» таким тоном, папа.

— Больше не буду, Кэри. Однако Ламартин Винсент вправе потребовать мальчика… единственного сына его единственного сына.

— У Арманды тоже может родиться сын. Со дня на день мы должны получить от нее известие.

— Да, совершенно верно.

До этого они не говорили об Арманде, ведь упоминание о ней означало разговор и о Пьере, и, хотя все барьеры в их беседах давно были преодолены, этот барьер до сих пор оставался. После их памятного разговора, произошедшего в летнем домике, Кэри ни разу не упоминала имя Пьера при отце. Но вот теперь наконец она заговорила об этом.

— Знаешь, папа, мне надо кое-что тебе рассказать. Перед своим отъездом отсюда Пьер заходил ко мне. Я хочу сказать, он приходил один. Это случилось утром после пикника, когда его мать почувствовала сильное недомогание и не смогла отправиться обратно в Новый Орлеан. Он пришел через сад и нашел меня в летнем домике. И сделал он это намеренно.

— Если бы я знал об этом, Кэри…

— Да, вот поэтому-то мне и не хотелось, чтобы ты знал… тогда. Но вот почему мне хочется, чтобы ты знал о его приходе теперь. Потому что… видишь ли… он сказал, что любит меня.

— Он не имел никакого права говорить тебе это!

— Да, безусловно. Кстати, ты оказался совершенно прав, он никогда не женился бы на разведенной женщине. Он сам мне это сказал. Еще он сказал, что приехал в Луизиану в надежде, что я стану его любовницей, и что если бы я была не замужем тогда, когда он впервые встретил меня, то он хотел бы жениться на мне. И он никогда не считал меня… ну, такой женщиной, с которой ему было бы приятно завести любовную интрижку или что-то подобное. Он действительно любит меня… И был очень рад сообщить об этом… Но я знала, что у меня самый лучший в мире муж, и делала все, чтобы оказаться достойной его… после того как поняла, насколько я была близка к неописуемой глупости. Но все равно мне было очень трудно… когда я впервые услышала о том, что Пьер любит меня, пусть даже он не имел права сказать мне это.

— Почему, Кэри?

— Потому что я любила его. Я очень старалась справиться с этим чувством, честное слово, папочка. В то скверное для меня время, когда Пьер собрался жениться на Арманде, ты помог мне пережить это. Потом… знаешь, когда муж любит жену так, как любил меня Савой, она просто не может подвести своего мужа. Ей не нужно этого делать, и она не захочет этого. Не станет в ответ на его любовь притворяться или обманывать его. Она ведет себя честно и искренне… Но в то же время…

— Боюсь, я понимаю, что ты хочешь сказать, Кэри.

— Но ведь Савой никогда ничего не знал. И не догадывался.

В первый раз они поговорили вот так, а чуть позднее Кэри провалилась в мирный, покойный сон. Клайд остался сидеть у ее постели; примерно в полночь зашел доктор Брингер, которого срочно вызывали на берег, и вот теперь по дороге домой он решил навестить Кэри. Посмотрев на нее, доктор покачал головой.

— Не думаю, что мне понадобится давать ей еще какое-нибудь лекарство. Разумеется, я останусь и побуду внизу. Но она сейчас не страдает, и не думаю, что будет страдать.

— Да, я тоже так думаю, — отозвался Клайд.

Когда Кэри вновь проснулась, в комнате стояла кромешная тьма. Ни один огонек не нарушал этого черного безмолвия. Но она тут же почувствовала родную руку и потянулась к ней.

— Отец, мне бы хотелось поблагодарить тебя за то, что ты ничего не сказал против Пьера. Конечно, я понимаю, что он не стоит и мизинца Савоя. Но ведь так часто получается, что если тебя полюбил какой-нибудь человек, то ты тоже любишь его.

— Мне это известно, Кэри. Поэтому твоя мама просто полюбила меня.

— Но ведь ты никогда не поступал так, как поступил Пьер…

— Я никогда не пытался завоевать расположение женщины, уводя ее от мужа. Но так уж случилось, что мне это не понадобилось. Однако я совершал в жизни много дурных поступков, чаще всего по необходимости. Люди ведь не безгрешны…

— Я никогда не считала тебя грешником. И не буду. Но раз мы уж коснулись этого… Ты ведь телеграфировал Бушроду, не так ли? Ведь надо, чтобы он знал. Так будет справедливо.

— Я понимаю. Поэтому я телеграфировал ему и дожидаюсь ответной телеграммы. Конечно, он не мог успеть на похороны мамы. Но наверняка он уже в пути и скоро будет дома.

— Надеюсь, что… — Ее голос повис в тишине. Клайд подумал, что, верно, она надеется на то же самое, на что и он, — что Бушрод не успеет к ее последней минуте и им удастся провести этот драгоценный последний миг вдвоем. Но она вновь впала в полуобморочное состояние и так и не сказала, о чем подумала.

В следующий раз, когда Кэри опять заговорила, она коснулась совершенно другой темы:

— Мы ведь никогда не найдем сокровища, верно, папочка?

— Нет. Но это не имеет значения. У нас и без них всего предостаточно.

— Знаю. Но мне бы хотелось и их тоже. Сокровища, зарытые в земле. Именно сокровища, а не грязный гравий сверху. Я никогда не говорила тебе, папа… но я очень обрадовалась, что ты не отдал эту землю Дюпре. И мне очень жаль, что я так вела себя, когда ты рассказывал мне о его предложении.

— Не печалься, Кэри. Я после все понял… когда ты говорила о Пьере.

— Да, но ведь тебе было так больно. Вот о чем я сожалею. Ведь ты ни разу не причинил мне боли. Хотя ты прав… не надо печалиться о зарытых сокровищах. Все это не важно. И я совсем не разочарована, что так и не нашла их. Правда. Меня это не печалит, потому что их найдет Ларри. Я уверена, что он обязательно найдет их. Ведь они, безусловно, там зарыты… Ты не забудешь о моей просьбе насчет Ларри, да, папа? Ведь теперь он твой, и никто не должен отнять его у тебя.

— Да, Кэри, я никогда не забуду о твоей просьбе.

Еще несколько минут они говорили о Ларри. Разум Кэри был совершенно чист и ясен. Хотя от Бушрода не было никаких известий, пришло письмо от Винсентов, где сообщалось, что у Арманды родился сын и его назвали Пьер Ламартин. Кэри была уверена, что теперь Клайду будет гораздо проще оформить опеку над Ларри, и отчим согласился с ней.

Кэри была спокойна и довольна, когда они снова обсуждали этот вопрос, а после вновь погрузилась в глубокий сон. Когда она опять зашевелилась и вытянула руки, Клайд решил, что она ищет во сне Савоя, как это было, когда она очнулась в первый раз после пожара. Однако он ошибся…

— Пьер, — отчетливо проговорила она. — Пьер! — Она на мгновение замолчала, а потом продолжала — по-прежнему ясным и четким голосом: — Какая ужасная тьма в этом коридоре, правда? Ну, конечно, меня предупреждали, что так и будет, что мне нельзя так глубоко забираться в эту пещеру. Немного страшно, правда? Но было бы страшнее, если бы я была одна. А раз ты наконец со мной, дорогой…

* * *

Она умерла у Клайда на руках перед самым рассветом. Он бережно положил ее на подушки и вышел из спальни, осторожно прикрыв за собою дверь. Ощущение того, что ему ни в коем случае нельзя ее беспокоить, было настолько сильным, что он продолжал идти как можно бесшумнее, и пока спускался в сад. Вокруг царили тишина и покой. Утро было очень красивым, первые солнечные лучи уже позолотили траву и цветы; вдруг Клайд с удивлением заметил, что любимые камелии Люси за ночь расцвели. И сад преобразился от этой неземной красоты. Клайд остановился и стал срывать белоснежные цветы с гнущихся под их тяжестью веточек, и, когда он вернулся к Кэри, его руки были полностью заняты ими.

— На этот раз, — пробормотал он, — на этот раз не сумеют спрятать от меня мою милую, пока я не попрощаюсь с ней. И пусть не говорят, что мне нельзя увидеть ее. Я покрою Кэри цветами, пока она лежит в своей постели… покрою цветами ее матери. А потом сяду и буду смотреть на нее. И никто не посмеет потревожить меня. Никто!

С необычайной нежностью он стал раскладывать цветы вокруг неподвижного тела усопшей; он выложил бутонами бездыханную грудь Кэри, положил самый крупный и совершенный цветок меж ее сложенных рук. А потом долго-долго с бесконечной любовью разглядывал дочь. И никогда, даже в самые яркие ее мгновения она не казалась ему более красивой.