1

Как обычно, обед в Синди Лу являл собой весьма обильную трапезу и посему приводил в состояние приятной дремоты. Начался он с тарелки бобов с маслом и только что выловленными речными креветками, что скорее походило на кашу, чем на суп. В приготовлении этого блюда Белла затмевала всех остальных поварих. Затем подавалось жаркое — тонкие, нежнейшие кусочки телятины, тушенные в густом соусе, а к ним — рисовые хлопья и кукуруза. За блюдом с сыром следовал зеленый салат, и завершал все один из знаменитых испанских кремов Люси, который она гордо внесла в столовую. Как и многие виргинки ее времени и социального положения, Люси ежедневно сама готовила десерт для всей семьи, за исключением тех случаев, когда была больна. А испанский крем был ее шедевром.

Клайд должным образом оценил десерт, с удовлетворенным видом насытившегося человека поднялся из-за стола и вместе с женой направился из комнаты. На пороге он поцеловал Люси в щеку и двинулся прямо к своему излюбленному плетеному креслу, стоящему под раскидистым дубом между домом и фонтаном. Вообще-то было нежелательно регулярно дремать после обеда, равно как и постоянно отдавать предпочтение уютному креслу, поскольку и то и другое являлось предательским признаком надвигающегося старения, что, естественно, вовсе не нравилось ему. Однако кресло было страшно удобным, а послеобеденная дремота столь приятна! Так зачем же отказывать себе в первом и отгонять второе?

И все же не следует, подумал он, ежедневно погружаться в кресло и дремать. В конце концов, старение — это еще не преклонные годы. Действительно, ведь любое продвижение вперед дополнительно несет с собой определенный прогресс. И тот человек, каким он был сейчас — счастливый супруг, обожаемый приемный отец, землевладелец, состоятельный, уважаемый гражданин, — весьма далек от уличного бродяги, игравшего в кости намного лучше своих приятелей, которые — все до единого! — были не в ладах с законом. А если вспомнить, что он был лучшим карточным шулером, проделавшим свой путь от самых дешевых притонов Сент-Луиса и плохоньких корабликов, забитых торговцами, врачами, проститутками и продавцами лотерейных билетов, до шикарных игорных залов роскошных речных пароходов. Со временем этот профессиональный игрок превратился в поставщика для маркитантов, а когда речные пароходы уступили место канонеркам, стал спекулировать табаком и хлопком, и первыми его компаньонами на Юге стали люди, припрятавшие добро, и дельцы, которые с радостью встречали чужака, расплачивающегося золотом, всегда у него имеющимся.

Клайду Бачелору часто казалось, что его третье превращение ознаменовало собою величайший шаг вперед, и совсем не потому, что он значительно увеличил свое состояние, последовав за победоносной Объединенной армией на побежденный Юг, а потому, что нашел другие, лучшие формы для обогащения. Это произошло в Виргинии, когда он познакомился с Люси Пейдж и уговорил ее выйти за него замуж. Несомненно, это было значительным успехом для человека, которого она, вероятно, не считала джентльменом и уж совершенно справедливо могла воспринимать как врага.

Он услышал ее голос раньше, чем увидел ее саму, и ему было забавно рассказывать ей — уже после того, как они достаточно хорошо познакомились, чтобы немного подразнить, — что сначала он влюбился в голос, а не в женщину. А поскольку голос этой женщины был довольно необычным, то подобное заявление, скорее всего, не должно было показаться экстравагантным.

Клайд проходил по Франклин-стрит, как вдруг услыхал из-за стены сада всхлипывания, а затем — нежные слова утешения:

— Не плачь, миленький. Ну, поешь чего-нибудь завтра.

— Ты мне говорила это еще вчера!

— Знаю, и ведь сегодня ты ел, не так ли? Немного, правда, но все-таки поел. А завтра будет еще больше еды, я точно знаю.

— Но я хочу есть сейчас!

— Если ты, как хороший мальчик, сейчас пойдешь спать, то забудешь о голоде. А я почитаю тебе «Шестилетие Сьюзи», пока ты не уснешь.

— Это девчачья книжка! И еще — это книжка янки! Так сказал папа. И я не хочу, чтобы ты мне ее читала!

— Мне очень жаль, миленький. Тогда я почитаю тебе «Дика и его кота».

— Но я го-о-о-олоден!

Клайд не вытерпел. Он подошел к воротам сада и бесцеремонно постучал в них.

Хныканье тут же прекратилось, за ним послышались легкие быстрые шаги, сопровождаемые слабым звуком чьих-то совсем маленьких ножек, потом раздался скрежет отодвигаемой задвижки и поворачиваемого ключа. Ворота открылись, и взору Клайда предстала светловолосая девушка на фоне клумбы с ярко цветущей глицинией. Рядом с нею стоял бледный мальчуган с капризным выражением лица, дергающий ее за розовато-лиловую муслиновую юбку.

Сочувствие к ребенку пропало у Клайда так же быстро, как и возникло, ибо мальчишка относился к тому сорту детей, которые хнычут при любой возможности и независимо от того, голодны они или нет. А вот к девушке он испытал совершенно другое чувство. Все в ней оказалось таким же красивым, как и ее голос: светлые волосы, серые глаза, чистая, гладкая кожа, выражение лица, манера вести себя. К тому же эта хрупкая красота никоим образом не означала отсутствия твердости духа. Как показалось Клайду, эта девушка ни за что не заплачет, если будет голодна; видно, она из тех, кто трудности встречает лицом к лицу, сдержанно улыбаясь при этом.

— Добрый вечер, — поздоровалась она, ничем не показывая, что удивлена появлением возле ее дома незнакомого мужчины.

— Добрый вечер, — механически отозвался Клайд.

И тут он почувствовал, что ему совершенно нечего сказать ей. Девушка же без всякого раздражения или нетерпения стояла в ожидании, когда он что-нибудь произнесет. Однако противный мальчишка снова потянул ее за юбку и захныкал:

— Чего надо этому человеку? Зачем он сюда пришел?

— Помолчи, Бушрод. Сейчас джентльмен нам все расскажет, — мягко проговорила девушка, приглаживая взъерошенные волосы мальчишки.

— А он янки?

— Ну конечно же, нет, миленький! Все янки носят форму, голубую форму.

Ее простодушие и безыскусственность подействовали на Клайда обезоруживающе, и он решил, что ему ничего не остается, как действовать в открытую, поэтому выложил правду.

— Боюсь, что не должен вас обманывать, — произнес он. — Я из Сент-Луиса и в настоящее время… э-э-э… связан с Объединенной армией, хотя и не в качестве военного. Так что, полагаю, вы вполне можете считать меня янки. Но я случайно подслушал, как малыш плачет, и мне показалось, что он сказал, будто голоден. Понимаете, случилось так, что у меня имеется доступ… ну, в общем, к огромному количеству всякой провизии. Поэтому надеюсь, что, может быть…

— Он — янки!!! — пронзительно завопил мальчуган. — Почему ты не прогонишь его отсюда? Папа был бы очень недоволен!

— Мое предложение никоим образом не означает бесцеремонность или дерзость с моей стороны, — поспешил договорить Клайд, с досадой чувствуя, что заливается краской. — Это было просто…

— Ну, что вы, я уверена, что вы действуете из самых лучших побуждений, — спокойно отозвалась девушка. — Вы очень любезны. И я с огромной благодарностью приму все, что вы сможете любезно предложить нам. Мой малыш и вправду очень голоден. А муж сильно болен. Он был четыре раза ранен, и каждая новая рана оказывалась серьезней предыдущей, но всякий раз он возвращался на линию фронта. Теперь же его принесли домой… передохнуть.

Ее муж! Конечно, Клайд мог бы сообразить! Однако, несмотря на предательские следы усталости на лице, эта женщина выглядела не старше восемнадцати лет; и если этот ужасный мальчишка — ее сын, а не брат, как вначале предположил Клайд, то, значит, она по меньшей мере лет на пять старше восемнадцати. Но, в конце концов, это его не касается, и Клайд никак не мог понять, зачем он попусту тратит время, думая об этом. А дело было в том, что если ребенок голоден, то сама она, несомненно, еще голоднее, поскольку, чтобы накормить ребенка, она сама ничего не ела, и, сказав, что мужа принесли домой передохнуть, разумеется, имела в виду, что он прибыл домой умирать. Хм, если же он умрет, то эта женщина станет вдовой, очаровательной молодой вдовой, а это уж, черт побери, другое дело!

— Мне известно, что я нахожусь на Франклин-стрит, — поспешно проговорил он. — Но случилось так, что я не заметил номера вашего дома. И фамилию…

— Номер дома — двадцать один. Двадцать один. Запад. А фамилия Пейдж. Меня зовут Люси Пейдж, а это мой сынишка — Бушрод. А мой муж — Форрест Пейдж, он полковник в штабе генерала Ли… то есть был.

Достав из кармана жилета небольшую записную книжку, в которую был вставлен крошечный карандашик, Клайд быстро записал адрес.

— Благодарю вас, миссис Пейдж, — сказал он, пряча записную книжку. — Я пришлю вам немного… деликатесов. Пришлю незамедлительно. Надеюсь, они возбудят аппетит больного.

— Они, вероятно, спасут ему жизнь, — еще более спокойным тоном проговорила Люси. — Вы проявите огромное благородство, сэр, прислав продукты. Вы, верно, сами не осознаете, насколько мы сейчас нуждаемся в них.

Какое-то неизмеримое ощущение счастья охватило Клайда, когда он слушал ее, словно ему не расположение оказали, а даровали благословение.

— Если позволите, я зайду завтра, чтобы удостовериться, что моя скромная посылка дошла благополучно. А также осведомиться о здоровье полковника, — сказал Клайд.

— Благодарю вас. Я буду ждать вашего визита, — ответила Люси.

Она так и стояла возле ворот, не закрывая их, и, предположил он, стояла там до тех пор, пока не затихли его быстрые удаляющиеся шаги. У него не было ощущения, что она с нетерпением ожидала его ухода — напротив, не будь подобная мысль фантастической, ему могло бы показаться, что она смотрела ему вслед до тех пор, пока он не скрылся из виду, и прислушивалась, как это делает женщина только в одном случае: когда мужчина много для нее значит…

* * *

Вот так это и началось вскоре после падения Ричмонда. Позднее Клайд Бачелор по необходимости часто выезжал на север в связи со своими сделками, а тем временем в большом сером доме на Западной Франклин-стрит не было недостатка ни в чем, поскольку он регулярно посылал туда что-нибудь и всякий раз, бывая в городе, заходил «удостовериться, что посылка дошла благополучно, и осведомиться о здоровье полковника». Клайд ни разу не видел полковника (хотя тот чудесным образом чувствовал себя лучше, правда, все еще не мог вставать для приема гостей), зато познакомился с матерью Люси миссис Виргинией Кэри, потерявшей мужа и всех четырех сыновей на этой войне. Их плантаторский дом сгорел во время налета Дэлгрена, и теперь она жила вместе с уцелевшей дочерью Люси и ее мужем Форрестом Пейджем в их ричмондском доме. Клайд полагал, что полковника унижают его щедрые дары и он не стал бы принимать их, если бы не сынишка, да и миссис Кэри едва ли рада визитам незваного янки и согласилась видеться с ним только для того, чтобы он не встречался с Люси наедине.

По прошествии некоторого времени деловые контакты Клайда потребовали довольно длительного отсутствия в Ричмонде, а одна его поездка затянулась настолько, что когда он, вновь вернувшись, поспешил прямо с биржи на Франклин-стрит, то увидел там рабочих, перекрашивающих большой серый дом в яркие, кричащие тона. Ворота были открыты, и повсюду сновали какие-то люди, тоже явно рабочие. Он ускорил шаг и бросился к входной лестнице.

Сквозь зияющий главный вход он увидел совершенно пустой вестибюль, когда-то очень изящный, ведущий в двойную гостиную. Пройдя в заднюю часть дома, Клайд чуть не столкнулся с испачканным пылью и штукатуркой дородным мужчиной, очевидно, подрядчиком. Тот удивленно воззрился на Клайда и недовольно спросил:

— Что вы тут шатаетесь?

— Я пришел к миссис Кэри и миссис Пейдж, — спокойно ответил Клайд.

Мужчина скрипуче рассмеялся.

— A-а, тогда вы ошиблись дверью. Этот дом принадлежит Россу Хадсону.

— Россу Хадсону!

В ужасе Клайд не сдержался и повторил это имя. Сам он не был особо щепетильным в своих делах, но никогда не опускался до уровня этого коварного дельца с дурной репутацией, проворачивающего махинации совместно с врагами собственного народа. Взгляд подрядчика стал агрессивным.

— Да, да, именно так я и сказал. И теперь вы знаете, что Кэри с ее шатией здесь нету и больше не будет, а посему, может, вы уберетесь отсюда и дадите мне работать?

Клайд быстро вышел из дома. Он был не просто обозлен — его терзало беспокойство. Почти все его знакомства в Ричмонде были исключительно деловыми, и он избегал спрашивать кого-либо о Люси. Тем не менее он поборол себя и, задав несколько осторожных вопросов на бирже, вскоре выяснил следующее: полковник Форрест Пейдж скончался, оставив свою вдову почти без единого цента. Закладная лишала семью права пользоваться домом, и его продали с аукциона. Миссис Пейдж с матерью вернулись на плантацию. Но как же они смогут прожить там? Вот что хотелось знать Клайду. Ведь дом на плантации сгорел, верно? Да, да, дом на плантации Кэри, Амальфи, сгорел. Однако до замужества миссис Кэри была Софи Пейтон, а плантаторский дом Пейтонов, под названием Сорренто, стоял на повороте от Джеймса к Амальфи и был все еще пригоден для жилья, то есть более или менее пригоден. После смерти Александра Пейтона, который больше гордился своей библиотекой, нежели урожаями, дом сильно обветшал и, не будучи разрушен во время войны, пришел в прескверное состояние. Вот там теперь и жили миссис Кэри и миссис Пейдж.

Клайд взял напрокат коляску с лошадью и отправился в путешествие по отвратительной дороге, колея которой уже успела заполниться жирной рыжей грязью. Он выехал рано утром, и хотя расстояние от Ричмонда до поворота на Сорренто, слабо подходящего под описание подъездной дороги к плантации, было якобы всего десять миль, он добрался до цели только к вечеру. Он ехал и ехал по полям, некогда сказочно плодородным, но теперь пустым и бесплодным; затем въехал в тенистую рощу, где ветви дубов почти касались его лица, но так еще и не обнаружил признаков дома или чего-нибудь, напоминающего подъезд к нему. Наконец, когда он решил было, что безнадежно заблудился, ветви деревьев словно распахнулись — и он очутился на лужайке, заросшей по краям густым кустарником, а за ней увидел красивый фасад особняка, который, несмотря на упадок, смотрелся величественно и строго.

Подстегнув уставшую лошадь, он направил ее по широкой, заросшей травой дорожке, ведущей к главному входу. Шнурок колокольчика бессильно болтался, однако звонок сработал. Клайд услышал, как звонко задребезжал колокольчик, а затем звук повторился, будто перенесенный эхом на далекое расстояние. Правда, пока Клайд не позвонил трижды, никто ему не ответил. Только после третьего звонка он услышал шаркающие шаги, медленно и неуверенно приближающиеся к двери. Наконец отодвинулся засов, при этом послышалось чье-то недовольное бормотание, и дверь отворилась. Взору Клайда предстал неряшливый, очень старый и очень дряхлый негр.

— Дома ли миссис Кэри и миссис Пейдж? — осведомился Клайд.

Негр приложил к уху ладонь и прошепелявил:

— Простите, шер. Плохо шлышу.

— Дома ли миссис Кэри и миссис Пейдж?! — повторил Клайд. На этот раз он кричал.

— О, да, да. Будьте любезны, пройдите в гоштиную! Што мне шкажать миш Шофи? Хто пришел?

— Скажи, пришел мистер Клайд Бачелор.

— Миштер Хайд, да, да. Миш Шофи, конешно, будет ошень рада увидеться с вами.

Разумеется, приход Клайда ее вовсе не обрадовал. Да, она была безупречно учтива, ибо условности и положение не позволяли ей вести себя иначе. Она приняла соболезнования по поводу смерти зятя. Да, все обстояло весьма печально. Казалось, полковник начал постепенно выздоравливать… и всех это очень воодушевило. Вообще-то он был почти ее ровесником… Но тут дала себя знать старая рана, она открылась, и в нее попала инфекция. Да, прошло уже почти полгода… Во время траура они с дочерью вернулись на плантацию.

Поскольку Клайд еще ни разу не видел миссис Кэри не в трауре, то он испугался, что Люси будет буквально погребена под траурным одеянием. Он вспомнил, какой свежей она всегда выглядела, какой милой была в серо-лиловых одеждах, и ему была ненавистна мысль о том, что теперь она с ног до головы в черном. Однажды она чуть ли ни извиняющимся тоном объяснила ему, что мужа угнетают черные цвета возле его постели и поэтому она не носит темного, хотя по обычаю должна носить, ведь погибли ее отец и братья. Что ж, теперь это неизбежно — Люси будет в черном. Между тем отвращение при этой мысли смягчалось осознанием скрытого за этим трауром содержания: ведь Люси больше не была женой другого человека и, в конце концов, после долгого ожидания с тех пор, как он впервые услышал ее голос за стеною сада, он сам мог бы сделать ей официальное предложение руки и сердца.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, что я явился нарушить ваше уединение. Ваше или вашей дочери, — проговорил он. — Но прежде чем я уйду, мне бы хотелось засвидетельствовать ей мое почтение.

— Мне очень жаль, но в настоящее время моя дочь не в состоянии встречаться с кем-либо.

— Она больна? — с тревогой спросил Клайд.

— Нет, не совсем так… Но, разумеется, она совершенно убита горем и…

Клайд перебил ее.

— Я буду предельно тактичен и не произнесу ничего, что могло бы прибавить ей горя, — поспешно сказал он.

— Я еще не закончила, мистер Бачелор. Моя дочь совершенно убита горем, и, кроме того, ей пришлось перенести самое серьезное испытание, какое выпадает на долю женщины. Менее двух недель тому назад после продолжительных родов, вне всякого сомнения, удлинившихся вследствие потрясения, связанного с потерей мужа, она родила девочку. И теперь все еще лежит в полном изнеможении.

Первой реакцией Клайда на эти слова была едва скрываемая ярость. Так, значит, этот герой сражений, несмотря на слабость и раны, все же оказался способен зачать ребенка! Клайд был убежден, что Люси не стала бы пренебрегать своими супружескими обязанностями, но неужели она исполняла их охотно? А может быть, и радостно принимала объятия умирающего человека?! Клайду стало не по себе при мысли, что ребенок мог явиться результатом подчинения, такой ребенок намного неприятнее, чем рожденный в супружеской радости.

Тут Клайд почти устыдился своего возмущения и с печалью признался себе, что не ощущает никакой ревности или зависти. На мгновение он забыл, что именно сейчас Люси должна быть объектом его самого глубокого сочувствия. Она ведь понесла огромную утрату и, конечно же, любила мужа, иначе не вышла бы замуж за этого человека. И родила ему ребенка «после продолжительных родов» на этой уединенной плантации. Возможно, ей помогала неопытная, неграмотная повивальная бабка из цветных. Да тут и сомневаться нечего! Миссис Кэри не преувеличивала, сказав, что дочь пребывает в полном изнеможении. Кроме того, он почувствовал, что мать с дочерью находятся в еще более затруднительном положении, нежели в Ричмонде. Обивка на мебели вытерлась и разошлась по швам, в гостиной было неимоверно холодно, и миссис Кэри не предложила ему ничего выпить и закусить с дороги. Он знал, что такого прежде ни за что не случилось бы. Каким бы нежеланным гостем он ни был, ему обязательно предложили бы что-нибудь выпить и поесть, если бы таковое имелось, равно как имелся бы и тот, кто все это подал бы ему. Действительно, все на этой некогда зажиточной плантации говорило о страшной нищете. На этот раз он не осмелился предложить помощь, но с собой он захватил корзинку с вином. Он привез вино как знак вежливости, считая, что может подарить его, мотивируя тем, что ввоз подобного продукта еще не разрешен через Атлантику, а он по счастливой случайности натолкнулся на такое доброе вино. Миссис Кэри не отклонила подарка и после едва ощутимой паузы даже попросила Клайда откупорить одну из бутылок, чтобы вместе оценить вкус этого урожая. Однако он вежливо отказался, сказав, что уже поздно, а ему не хотелось бы возвращаться в Ричмонд затемно по незнакомым дорогам. Раз он не смог повидаться с Люси и немедленно помочь ей, то его приезд потерял всякий смысл.

Однако Клайд был не из тех, кто долго терпит поражение. На следующий день он написал Люси письмо, выражая сожаление, что не смог повидаться с ней, а также надеясь, что в следующий его приезд в Ричмонд состояние здоровья позволит ей принять его. Ответ пришел с задержкой, поскольку письма с плантации претерпевали несколько «пересадок», прежде чем добраться до места назначения, однако, когда письмо пришло, он решил тут же отправиться в Сорренто. Люси очень сожалела, что не встретилась с ним. И вообще если бы она знала, что он заезжал, то настояла бы на встрече с ним, чтобы показать ему своего красивого ребенка. Она назвала девочку Кэри, поскольку больше никого по прямой линии не осталось, чтобы продолжать фамилию семьи. Люси уверяла, что мистер Бачелор нашел бы малышку очаровательной, и надеялась, что он не станет откладывать свой следующий визит настолько, что девочка успеет достаточно подрасти. Кроме того, сама Люси с огромной радостью встретится с ним, чтобы лично поблагодарить за восхитительное вино, придавшее ей сил во время ее выздоровления. Также ей хотелось бы показать ему плантацию, которую все же стоит посмотреть, хотя, разумеется, ее нельзя сравнить с тем, что было до войны. И еще она оставалась его искренним и благодарным другом, Люси Пейдж.

Именно последние строки письма и подстегнули Клайда незамедлительно отправиться в Сорренто. Вообще-то его вовсе не интересовала малышка, он просто был склонен верить в ее очарование, как в очарование любого другого ребенка, безумно обожаемого матерью, считающей, что ее дитя самое красивое на свете. Когда Клайда ввели в гостиную, он увидел Кэри в колыбельке, стоящей рядом со стулом матери. За спиной девочки была подоткнута подушка, хотя Кэри уже могла обходиться и без нее. При этом она, раскачиваясь из стороны в сторону, что-то тихо мурлыкала. Ее чудесно вылепленная головка в мягких завитках волос сияла, как будто увитая золотыми нитями, а голубые глаза блестели в какой-то тайной детской радости. Вместо противного, неприятного ребенка, которого ожидал увидеть Клайд, он обнаружил очаровательное создание. Заметив, что он смотрит на нее, девочка рассмеялась и протянула к нему свои пухленькие, как у херувимчика, ручки, желая, чтобы он взял ее к себе на колени. С этой секунды он и стал ее рабом…

В тот же день Клайд сделал Люси предложение. Он знал, что, по всем стандартным условностям, оно последовало слишком рано, и также понимал, что кому-то его сватовство может показаться дерзостью и самонадеянностью. Но не дерзил же он, предлагая ей пищу, так что вряд ли нужно считать дерзостью предложение безопасности ей и ее детям, с вечной любовью в придачу.

Она выслушала его очень серьезно, с учтивостью и вниманием, которые проявила бы, попроси он ее и о чем-либо другом. Кэри была с ними в комнате все это время, и, когда малышка начала проявлять признаки беспокойства, Люси взяла ее на руки и стала успокаивать. Затем снова опустила в колыбельку, где девочка свернулась уютным клубочком и заснула, а молодая мать посмотрела на Клайда поверх колыбели со спящим ребенком и проговорила:

— Я предполагала, что вы попросите меня выйти за вас замуж. И ваше предложение очень большая честь для меня!

Ее серьезный голос показался ему музыкой.

— Очень большая честь? — переспросил он удивленно.

— Да, разумеется. Любая женщина бывает польщена, когда достойный человек предлагает ей стать его женой, хозяйкой его дома, предлагает носить его имя и…

Тут она впервые зарделась и замолчала.

— Вы же не знаете, достойный я человек или нет, — импульсивно произнес он. — И я не могу предложить вам фамилию, подобную Кэри или Пейдж. Я еще почти ничего вам о себе не рассказывал. А должен бы. Вы имеете право все знать обо мне.

— Позднее, если мы оба решим, что лучшее для нас — это пожениться, я обо всем узнаю, — сказала она. — Однако вы перебили меня… вернее, я сама запнулась. А я хотела сказать, что любой женщине польстит, если достойный человек предлагает ей стать его женой, хозяйкой его дома, предлагает носить его имя… и быть матерью его детей. Потом я остановилась, поскольку собралась кое-что добавить к сказанному, а это сообщение не очень для меня приятно. Перед тем как родилась Кэри, у меня случилось два выкидыша, и долгое время я не беременела. Вообще то, что это произошло, показалось мне чудом. Да, это чудо, что я вновь забеременела и смогла родить Кэри в срок. Наверное, тут не обошлось без того, что я очень сильно хотела ее. И твердо решила не потерять. Когда начались роды, рядом никого не было, кроме мамы и старой, дряхлой негритянки. Они сделали все, что смогли… но случилось и много плохого. Поэтому я проконсультировалась с врачом. Как любой нормальный мужчина, вы захотите иметь собственных детей, а я, вероятно, не смогу родить их вам.

Он с горящим взором наклонился к ней и с чувством взял за руку.

— Почему меня должны волновать мои собственные дети, если у меня будет Кэри? Ведь она никогда не видела отца… и всегда будет считать им меня. Разве вы не видите, мы с ней уже подружились?! Заметили, как она протянула ко мне ручки, как только я вошел? Я сделаю ее своей наследницей. Я только хотел сказать… мне хотелось бы попросить вас лишь об одном — позвольте мне дать ей мое имя. Конечно, оно не представляет собой ничего великого… даже очень хорошего. Я, разумеется, не могу отнять у нее имя отца, если оно так много значит.

— А Бушрода вы тоже сделаете вашим наследником?

Тут Клайд заколебался. Он никак не мог побороть неприязнь к мальчику, возникшую при первой их встрече; напротив, казалось, со временем она даже усилилась. Однако он понимал, что, ответив «нет», он может потерять все шансы заполучить Люси, ведь она ни за что не допустит дискриминации между своими детьми.

— Конечно, — поспешно ответил он, стараясь затушевать начальное колебание. — Разумеется, я сделаю для мальчика все, что смогу. А смогу я позволить себе дать ему хорошее образование, обеспечить хороший старт в любой профессии, которую он изберет. Мне очень этого хочется.

— Благодарю вас, — сказала Люси и встала. — По-моему, нам больше не следует сегодня обсуждать это. Вы не сочтете меня неблагоразумной, если я попрошу немного времени, чтобы обдумать ваше предложение? Возможно, и вам тоже надо все обдумать. Видите ли, ведь это весьма важный шаг для нас обоих.

— Мне больше ничего не нужно обдумывать. Я хочу сделать этот шаг, как только смогу. Но, безусловно, я не стану торопить вас против вашей воли.

— Благодарю вас, — во второй раз произнесла она. — В ваш следующий визит к нам я постараюсь ответить более определенно… если, конечно, вы не приедете к нам в скором времени…

* * *

Он дал Люси на размышление полгода, а сам тем временем писал ей исполненные плохо сдерживаемого волнения письма, на которые она отвечала очень дружески, никак не касаясь кое-каких любовных пассажей, что нет-нет да проскальзывали в его посланиях. Также он присылал ей разные отвечающие приличиям и условностям подарки: нотные листы, классические романы в матерчатых переплетах и атласные коробки конфет. Она принимала подарки без возражений, однако, когда он вложил в конфеты брошь, она возвратила ему ее без всяких объяснений, очевидно, считая, что это лишнее. Тем не менее в свой приезд он захватил брошь с собой и, хотя не очень надеялся, что она примет ее, дерзко протянул брошь Люси. Причина, по которой она на этот раз приняла брошь, удивила его не меньше, чем сам факт принятия подарка.

— Мне не понравилось, когда я обнаружила брошь среди конфет, словно с вашей стороны предложить ее мне постыдно, как с моей стороны — постыдно ее принять, — проговорила она. — Однако сейчас, когда вы принесли ее открыто, — это другое дело.

— Могу я надеть ее на вас?

— Я еще не готова носить ее. Когда же буду готова, то с радостью разрешу вам это.

— Вы сказали, когда! Неужели это действительно означает?..

— Могу я задать вам несколько вопросов?

На какое-то время он впал в панику. Теперь придется рассказать ей все, — подумал он. — Я предполагал, что однажды мне придется это сделать. Если бы только можно было дождаться, когда мы поженимся!

Но вслух ответил:

— Безусловно.

— Где мы будем жить после нашей свадьбы? — спросила она. — Вполне естественно, что вы почти ничего не рассказывали о ваших делах, да и не было оснований о них рассказывать. Похоже, большинство дел у вас в Виргинии. Знаете, есть причины, по которым я бы предпочла жить где-нибудь в другом месте, если это возможно. Видите ли, в этом краю нашему браку будут сильно противиться и Кэри, и Пейджи. Надеюсь, я не причинила вам боли своими словами. На мой взгляд, для нас намного лучше будет поселиться где-нибудь в другом месте. Конечно, из-за этого моя мать на некоторое время останется одна, до тех пор, пока я не найду кого-нибудь из родственников, кто вызвался бы приехать сюда и жить с ней, — кого-нибудь, кто подходил бы ей. И, если мне удастся найти такого человека, это будет разрешением всей проблемы.

— Надеюсь, все получится. И смею заверить, вы не причинили мне боли, я полностью согласен с вами, что нам лучше жить где-нибудь еще. А вам хотелось бы жить в Луизиане?

— Ну… не знаю! Ведь я никогда не думала об этом. А с чего вы вдруг спросили?

— Я думал об этом очень долго. Мне хотелось этого очень давно. Но я думал не просто о Луизиане. А об определенной плантации рядом с Миссисипи. Я имел в виду определенный дом.

— Я слышала об этих домах на берегу реки Миссисипи. Мне рассказывали, что они такие же красивые, как и наш дом в Виргинии, что они классические по стилю. В таком доме живет один наш родственник по имени Конрад. Это наши дальние родственники… по линии Вашингтонов. А вам известно, что первые Конрады — единственные, кроме Вашингтонов, кто похоронен в Маунт-Вернон?

— Мне ничего не известно насчет захоронения в Маунт-Вернон, но про дом я знаю. Его прозвали Коттедж, поскольку в нем всего лишь двадцать комнат. — На какой-то миг в его глазах засверкали искорки, а губы изогнулись в веселой усмешке. — Но дом, в котором я хочу жить, не классический по стилю. Он похож на речной пароход.

— Похож на речной пароход!

— Да. Некоторые люди, путешествовавшие вверх и вниз по Миссисипи в золотые дни пароходства, решили, что ничто не сравнится с «плавучими дворцами», как они их называли. И тогда эти люди стали строить дома, которые как можно больше должны были походить на пароходы. Это не классический стиль, как вам кто-то сказал. Этот стиль архитектуры назвали «пароходная готика».

— Пароходная готика!

— Да. По-моему, довольно интригующе, не так ли?

— Да, звучит интригующе, — медленно отозвалась она. — Кто же строит такие дома? Отставные капитаны?

— Иногда отставные капитаны, а иногда — владельцы пароходов. Вообще-то капитан и владелец нередко бывают одним и тем же лицом. Нередко капитаны участвовали в подготовке чертежей и наблюдали за постройкой судов, которыми они потом командовали, и уже давно находились на борту, когда судно впервые спускали на воду. Но дома в стиле «пароходной готики» главным образом начали строить богатые плантаторы, путешествовавшие по реке по своим делам. Дом, который мне захотелось иметь, был построен плантатором по фамилии Лабусс. Но я узнал, что он так и не жил в нем, наверное, умер еще до окончания строительства.

— Значит, дом не занят? И его продают?

— Не знаю. Но без труда могу разузнать. Ведь поездка в Луизиану не займет много времени. Кроме того, я съезжу туда с огромным удовольствием. Я ведь уже сказал вам, что всегда хотел жить именно там.

— Вы уже потратили так много времени!

— Я потратил много времени, путешествуя на речных пароходах… Очень много своего времени. Это было до войны. И я неоднократно проплывал мимо этого дома. Видел, как его строили. Точнее, я видел еще приготовления к его строительству. Место удивительно красивое — можно сказать, необычно красивое: это холм, отлого поднимающийся от реки гораздо дальше, чем обычно на Юге. Вид чарующий. Дом как бы выдается вперед. Когда его строили, я видел, что там вырубили густые ивовые заросли. Потом я видел нечто, страшно напоминающее кротовые кочки на открытом пространстве. Это оказались печные трубы и очаги, оставшиеся после того, как стены сгорели. Вскоре я заметил на этом месте рабов, копающих ямы, — они добывали известь для раствора. Еще позже я наблюдал, как начали возводиться стены, как они становились все выше и выше.

Он рассказывал это так быстро, взволнованно и трепетно, что заразил своим рассказом и Люси. Она наклонилась вперед и слушала, затаив дыхание. Ее бледные щеки покрылись легким румянцем.

— Я словно наяву вижу все это, Клайд, когда вы рассказываете, — сказала она, в свою очередь тоже взволнованно.

— Разве? Неужели? Да неужели я смог?.. Ну так вот, когда дом, о котором я говорю, был достроен до конца, он оказался самым восхитительным особняком, какой я когда-либо видел на свете.

— И вы хотите, чтобы этот дом стал вашим? И хотите привести меня туда как невесту?

— Да, да, именно этого я и хочу! В мире для меня больше ничего не существует!

И впервые он попытался обнять ее. Но она выскользнула из его рук и покачала головой.

— Пожалуйста, не сейчас, Клайд. Дайте мне еще полгода.

— О Боже, Люси! Я и так ждал столько времени!

— Неужели вы не можете подождать еще немного?

— Наверное, смогу. Но, честно говоря, мне бы очень не хотелось.

— Для меня так важно увериться во всем! Я боялась, что если вы не сможете подождать, то ответ мой будет «нет».

— Ну, конечно, в таком случае…

* * *

Почему-то следующие полгода оказались легче предыдущих. Несмотря на молчаливое неодобрение миссис Кэри, Клайд уже наведывался в Сорренто в качестве если и не одобренного, то признанного поклонника. Он осознавал, что для такого человека, как он, быть принимаемым в качестве гостя на такой плантации — это честь; и хотя гостеприимство не несло с собой особых привилегий, теперь он понимал, как, по логике вещей, мог проиграть, если бы в первый день приезда сюда не повел бы себя странно, если не сказать — бестактно. Дорога через плантацию, идущая по некогда плодородным полям и по-прежнему густым лесам, простиралась на пять миль от воротного столба до высокого холма, спускающегося к Джеймс, где располагались дом и парк, и даже без Амальфи поместье имело превосходнейшие пропорции. Огромный кирпичный дом был выстроен по проекту Томаса Джефферсона вскоре после его возвращения из Франции; основная часть дома соединялась крытыми галереями с раскинувшимися по обе стороны крыльями. Все это создавало эффект величественности и респектабельности. Кроме того, Клайд поражался чудесам, уже принадлежащим Люси. Она собрала всех негров, рассеянных по разным местам и сбитых с толку, и привела их домой. И все принялись за дело. Землю вспахали и начали посадку. Траву подрезали, разбили клумбы с цветами, починили кирпичные стены. Внутри дома тоже произошли огромные изменения: его вымыли, вычистили, заново отделали. И хотя, обновленный, он утратил атмосферу ветхости и угрюмости, как отметил Клайд, все же его обстановка, в основном, оставалась прежней, если не считать того, что изношенные места на шторах и мебельной обивке были аккуратно починены и чьи-то искусные руки отремонтировали сломанные стулья, кресла и столы. Он не обращал особого внимания на обстановку или украшения в какой-либо комнате и не стал бы этого делать вовсе, если бы случайно не подслушал разговор Люси с матерью однажды утром, когда он спустился вниз, а они полагали, что он все еще спит.

— Ты не должна продавать этот высокий комод на ножках, Люси. Ведь это фамильная ценность.

— Да, фамильная ценность, но семьи кузена Тома Картера. Том отдал мне его, когда вступил в кавалерию Стюарта, и сказал, что я могу делать с этим комодом все, что мне заблагорассудится. И, если понадобится, я продам и другие вещи. Даже те, что принадлежали Форресту. Лучше содержать вещи в должном порядке, чем позволить всему пойти прахом. И уж, определенно, лучше вновь сделать плантацию продуктивной, нежели оставить такой, чтобы дети снова голодали. И вообще я сама не желаю больше голодать. И не буду!

— Никогда бы не поверила, что ты можешь быть такой бесчувственной, Люси.

— И такой рассудительной, не так ли? Мне очень жаль, мама, что вы не одобряете моих действий. И мне не хочется причинять вам боль. Но скажите, что более достойно: продать комод, даже несколько комодов или вступить в брак по расчету?

— Я считаю, что у тебя будет не одна возможность выйти замуж, Люси. Если только ты немного подождешь. Честно говоря, я абсолютно уверена, что ты выйдешь замуж. Только человек с дурными манерами мог сделать предложение вдове столь рано. Мужчина, принадлежащий к твоему классу, отнесся бы к смерти с должным уважением.

Клайд не слышал ответа Люси, ибо поспешил вернуться к себе. Он не особенно стыдился, что невольно подслушал чужой разговор. Но понимал, что весьма рисковал: узнай Люси, что он подслушивал, она была бы очень разочарована и огорчена, а ее мать пришла бы в ярость. В целом тем не менее он был доволен, что подслушал их. Правда, ему не нравилось, что Люси продавала что-то из мебели и других принадлежащих ей вещей, и он сожалел, что не обладает властью запретить ей приносить подобные жертвы. С другой стороны, он понял, что если Люси и принимает его предложение, то никак не из-за его денег, а потому, что он все-таки затронул ее сердце, конечно, не так сильно, как ему бы хотелось, но по крайней мере достаточно, чтобы предпочесть его тем поклонникам-увальням, которым не хватило пороху приблизиться к ней.

Когда он спускался вниз во второй раз, к завтраку, к нему с криками радости, уже довольно устойчиво держась на ножках, подбежала малышка Кэри. Очутившись в столовой, он увидел, что в камине за металлической решеткой, вычищенной до блеска, ярко полыхают дрова — раннее утро было довольно холодным, — а Люси сидит за столом, сервированным сверкающим столовым серебром, и ожидает его. Он подсадил маленькую Кэри на стульчик и стал кормить ее овсянкой, а тем временем они с Люси пили кофе и ели домашнюю колбасу с яйцами, собранными этим утром.

Этот день стал переломным. Он породил в Клайде чувство довольства и умиротворения, а в подобном состоянии он мог позволить себе смотреть сквозь пальцы даже на поведение Бушрода, который до этих пор был для него занозой. Мальчишка стал не таким шумным и беспокойным, как когда был совсем маленьким, однако выглядел угрюмым и почти не разговаривал с гостем. Теперь Клайду удавалось не обращать на это внимания, да и отстраненность Люси все меньше и меньше беспокоила его. Хотя она продолжала вести себя по отношению к нему уклончиво, Клайд понимал, что это не из-за кокетства, а из осторожности. Она настойчиво старалась вести себя честно со всеми: с матерью, с семьей покойного мужа, с детьми и больше всего — с самим Клайдом. Она была совершенно искренна, заявив, что он предлагает ей больше, чем она сможет дать ему взамен. Но в конце концов капитулировала: да, она выйдет за него замуж осенью, сказала она. Если он желает, то может в любое удобное для него время отправиться в Луизиану разузнать, продается ли дом, о котором он так мечтает. Если продается, она уедет вместе с ним, чтобы жить в этом доме…

Он вернулся из поездки, раскрасневшийся от триумфа, и с гордостью предъявил документы на обладание плантацией Синди Лу. Люси взглянула на бумаги, затем положила их на стол, словно они ничего не значили, и впервые по собственной воле обвила руками его шею.

— О, я так рада, что ты вернулся! — воскликнула она. — Я ужасно скучала по тебе! — приговаривала она, подняв к нему лицо.

Так и не поняв, сколько времени продолжалось их объятие, он первый ослабил его; он, а не она.

— Люси, — проговорил он, сам удивляясь своему странному тону, — Люси… я бы никогда не спросил у тебя прежде такое… Знаю, ты в некотором роде очень любишь меня, я уже давно это понял. Знаю также, что ты доверяешь мне. Ты уверена, что я всегда буду хорошим мужем тебе и хорошим отцом твоим детям. Ты выходишь за меня замуж не из-за моих денег. Я не оскорблю тебя подобным предположением. И не из благодарности за ту малую помощь, что я оказал тебе. Пойми, мне очень трудно и странно говорить это, но, я верю, ты испытываешь ко мне некоторое уважение, хотя, Бог свидетель, я не заслуживаю этого. Но я никогда и не мечтал, что ты полюбишь меня… что ты полюбишь меня так, как я люблю тебя, а я никогда так не любил… то есть до сих пор.

— О, ну конечно же, я люблю тебя! — воскликнула Люси и снова обняла его.

Это был великий, самый великий момент в его жизни. Но он мог быть еще более великим, если бы состоялся до его поездки в Луизиану.

 

2

Свадьба праздновалась в гостиной Сорренто в присутствии очень небольшого количества гостей. Люси спросила Клайда, есть ли у него родственники или близкие друзья, которых ему хотелось бы пригласить; когда он ответил ей отрицательно, она сочувственно прошептала, что только теперь начинает понимать, какой одинокой была его жизнь, и что она надеется на резкие перемены к лучшему в его жизни. Ей явно не приходило в голову, что он бродяга, без роду и без племени, и отнюдь не отсутствие знакомых вынуждает его никого не знакомить с нею. Что касается ее родственников, то большинство Пейтонов, Кэри и все Пейджи не одобряли этого брака и нашли повод не присутствовать на бракосочетании. Клайд не заслужил такого отношения, однако это совершенно не волновало его, и он обрадовался тем немногим, кто приехал единственно для того, чтобы потом, вернувшись домой, распространить известие, что кузина Софи Кэри, должно быть, ошиблась в оценке мистера Бачелора или они, видимо, неверно ее поняли, ведь он оказался весьма представительным, по-настоящему красивым мужчиной, с изысканными манерами и вел разговор как истинный джентльмен. В конечном счете не совсем справедливо осуждать его лишь за то, что он янки и приехал из Сент-Луиса. Всем известно или должно быть известно, что Миссури, как и Мэриленд, в значительной степени симпатизировали южанам, пусть даже их пограничные жители и продолжают примыкать к сторонникам Федерации. И как печально, что его семью расстреляли, как и большинство семей в Виргинии.

Среди родственников, высказывавших свое мнение наиболее усердно, была старшая сестра миссис Кэри — мисс Милдред Каски, которую сначала пришлось долго уговаривать явиться на свадьбу и на неопределенное время остаться в Сорренто. Ее брат, Эдмонд Каски, принадлежал к небольшой, но достаточно заметной группе бывших офицеров-конфедератов, которые предпочли эмигрировать в Мексику, нежели присягнуть на верность правительству Соединенных Штатов. Мисс Каски с братом оказались единственными прямыми родственниками миссис Кэри. Эдмонд, как и его глубокочтимый лидер Кирби-Смит, женился на мексиканке и вел удобную и спокойную, мирную жизнь. Милдред с радостью воспользовалась случаем и вернулась из изгнания в родные пенаты. Повод был удачно подсказан ей замужеством Люси и необходимостью для ее кузины Софи иметь компаньонку. Меньше всего мисс Каски собиралась выражать свое одобрение жениху, положившему конец ее ссылке, но впоследствии, к своему облегчению, она поняла, что могла бы и это сделать, причем не предавая своих убеждений.

Клайд осознавал, что произвел на родственников, присутствующих на свадьбе, хорошее впечатление, в особенности на кузину Милдред. Также он понимал и причины, заставившие остальных родственников не явиться. Но он не испытывал особой радости в отношении первой, равно как и не расстраивался из-за последних, ибо все его мысли были сосредоточены на Люси. Она была поразительно красива в наряде невесты — в шелковом платье гранатового цвета, с драгоценностями из гранатов. Когда он сделал ей комплимент по поводу того, как она выглядит, она, покраснев и смутившись, сказала, что наряд не новый — это платье «второго дня» ее матери, что бережно хранилось в сундуке. Она сама перешила его на себя. Раньше Клайд никогда не слышал о платье «второго дня», поэтому Люси, еще сильнее зардевшись, объяснила ему, что платье «второго дня» всегда входило в приданое любой богатой невесты в Виргинии, то есть каждой невесты, которая… выходила замуж в первый раз. Конечно, на свадьбу такая невеста надевает белое платье и фату, но также положено иметь не менее красивое цветное платье, чтобы надевать потом… на следующий день. Свадебное платье миссис Кэри было очень красиво, как и все ее приданое, поскольку в то время, когда она выходила замуж, в семье было много-много денег. Может быть, когда-нибудь малышка Кэри наденет это свадебное платье. Во всяком случае, Люси на это надеялась. Сама она не могла надеть его, поскольку… Она замолчала, покрывшись красными пятнами.

— Ну, по-моему, платье гранатового цвета восхитительно! — заверил ее Клайд. — Правда, правда, оно идет тебе намного больше, нежели белое.

Но он не сказал, что действительно предпочитает видеть ее в платье гранатового цвета, ибо не мог лгать Люси и, разумеется, как всякий мужчина, предпочел бы жениться на девственнице, нежели на вдове. Но, как он давно заметил, очень многое в Люси было девственным и непорочным. В частности, ее неспособность без смущения разговаривать обо всем, касающемся секса. Еще она была убеждена, что жгучие ласки и страстные чувства полагается сдерживать… Именно эти черты начисто отсутствовали у Доротеи Лабусс. В иные моменты Клайд опасался, что даже после свадьбы Люси не сможет испытать удовольствия самозабвения, что не считалось постыдным для женщины благородного происхождения, хотя она ожидала от мужчины требования полного повиновения ему. Она никогда не забудет предписания, что всем руководит муж, а жена должна ему лишь соответствовать. Однако Клайду будет недостаточно такой уступчивости, ведь Люси уже демонстрировала ее своему первому мужу. Ему же хотелось, чтобы она перестала считать любовь неким сантиментом и признала в ней жизненную силу, мощи и величия которой нельзя постичь, не отвечая друг другу взаимностью. Потом он еще упрекнет себя за подобные желания и напомнит себе, до чего беспредельно счастлив он был, обретя ее совершенно.

Свадебная церемония весьма впечатляла. Гостиная, в которой происходило бракосочетание, была украшена осенними листьями, что создавало гораздо больший эффект пространства, чем если бы она была переполнена недовольными родственниками. В дверях толпились слуги, их черные физиономии светились от радости. Совершал бракосочетание пожилой священник — дородный мужчина с пышными волосами, такими же белоснежными, как и его одеяние. Малышка Кэри держала букет, и даже угрюмость Бушрода временно испарилась, он играл роль мальчика-пажа, причем играл безупречно. Поскольку близких родственников-мужчин уже не было в живых, невесту вывела миссис Кэри, и это добавило торжественности случаю; а после объявления Люси и Клайда мужем и женой пожилой священник крепко поцеловал невесту в лоб и выразил надежду, что она будет счастлива с мужем в своем новом доме. Затем ее поцеловал Клайд, тоже довольно крепко, ибо был очень тронут происходящим; после этого Люси поцеловали мать, дети и остальные родственники. Несколько родственников Люси поцеловали и Клайда, заметив при этом, что теперь он член их семьи и имеет честь быть их кузеном. Постепенно торжество уступило место пиршеству. Все прошли в столовую выпить шампанского, которое достал Клайд. Затем все столпились вокруг невесты, разрезавшей торт, испеченный ею самой. Потом кто-то предложил потанцевать в холле, послали негритенка за старой скрипкой, и дряхлый дядюшка Симеон запиликал виргинскую кадриль, лансье и вальсы и играл до тех пор, пока все чуть не попадали с ног от усталости и кто-то не сказал, что уже настало время жениху с невестой уезжать.

Клайд предложил для свадебного путешествия большое турне по Европе, но Люси отвергла это предложение, сказав, что Кэри еще слишком мала, чтобы оставлять ее на столь длительное время, а брать с собой в такое длинное путешествие тоже нельзя. Поэтому лучше подождать, когда девочка станет немного постарше. Однако Люси не возражала на время оставить детей в Сорренто с бабушкой и кузиной Милдред, чтобы кузина позднее привезла их в Луизиану. Люси согласилась на второе предложение Клайда — отправиться на их медовый месяц в Нью-Йорк. Путешествие предстояло утомительнейшее: сначала подскакивающий на ухабах экипаж из Сорренто до Ричмонда; затем старомодный поезд из Ричмонда в Аквию; затем колесный пароходик из Аквии до Вашингтона, потом опять поезд из Вашингтона до Джерси-Сити и, наконец, — паром до Нью-Йорка. До Ричмонда Люси немного поспала на плече у Клайда, который держал ее за талию все время, пока экипаж яростно подпрыгивал на ухабах в темноте ноябрьской ночи. И это все после танцев! Потом ей удалось более или менее удобно вздремнуть в каюте пароходика. Люси отвергла предложение Клайда сделать остановку в Ричмонде, а он не настаивал, догадавшись, что воспоминания последних лет для нее настолько болезненны, что ей никоим образом не хотелось связывать их с медовым месяцем. Неприятна ей была и мысль об остановке в Вашингтоне, ибо она по-прежнему считала этот город местом, где состоялся заговор, за которым и последовало поражение Юга. Клайд прекрасно понимал и это. Однако продолжительная поездка до крайности утомила ее, и, несмотря на все старания Люси скрыть усталость, когда они добрались до Пятой авеню, Клайд понял, что ее силы на пределе. Ее изнеможение стало очевидным, не успели они отойти от регистрационной стойки отеля. Фойе, украшенное изысканными фресками и выложенное мраморными плитками, было переполнено модно одетыми людьми, вокруг витал запах сигарного дыма, смешение голосов приводило в смущение и завораживало. Звенел колокольчик — и сразу же в разных направлениях устремлялись множество служителей отеля исполнять не терпящие промедления приказы. Портье предупредительными криками прокладывали себе путь через толпу, неся огромные чемоданы и тюки. Люси, прижавшись к Клайду, смотрела на него с немой мольбою. Он уверенно провел ее к мраморной стойке, отгораживающей офисы, расположенные сзади, и вписал их имена в журнал регистрации, несколько предыдущих страниц которого уже было заполнено именами постояльцев, прибывших за этот день. Клерк взглянул на подпись и услужливо наклонил голову.

— Здравствуйте, сэр. Здравствуйте, мадам. Надеюсь, вам понравится люкс, зарезервированный для вас. Мы постараемся тщательно исполнять все ваши распоряжения и пожелания, мистер Бачелор.

— А какие распоряжения ты им дал? — шепотом спросила Люси, когда клерк потянулся за огромным ключом и позвонил коридорному.

— Я сказал, что они должны нам обеспечить все удобства, и думаю, так и будет. Вот сюда, дорогая. Нет, нет, тебе не придется подниматься по этой гигантской лестнице. Слева от тебя есть лифт.

— Я… по-моему, я не вполне понимаю тебя.

— Лифт — это своего рода клетка, которая поднимается при помощи особых приспособлений с одного этажа на другой. И как раз здесь, в отеле на Пятой авеню, был установлен первый в стране лифт. Да ты не бойся! Он совершенно безопасен и экономит массу времени и сил. Я же вижу, что ты до смерти устала. Но через минуту мы скроемся от этого гвалта, и ты сможешь как следует отдохнуть.

К ним присоединился элегантно одетый служащий отеля, представившийся мистером Путхаммером, одним из управляющих. Он взял их ключ и сообщил, что с огромной радостью покажет им номер-люкс. К тому же он сам хотел бы убедиться, что там все в порядке. Продолжая отдавать приказы нагруженным багажом коридорным, он вместе со своими подопечными вышел из лифта и повел их через огромный коридор, освещенный ослепительным газовым светом и застланный таким толстым ковром, что ноги бесшумно утопали в его густом ворсе. Вскоре он остановился, взглянул на номер, обозначенный на дощечке орехового дерева, вставил огромный ключ в разукрашенный замысловатый замок, широко распахнул двойные двери и с низким поклоном отступил, пропуская в номер молодоженов.

За холлом находилась вторая дверь, ведущая в просторную гостиную, обставленную с чрезвычайной роскошью и украшенную множеством цветов. В величественном мраморном камине ярко полыхал огонь. В центре гостиной стоял уже накрытый для обеда стол с белоснежной скатертью и сверкающими серебряными приборами, а из блестящего ведерка, наполненного льдом, торчало горлышко бутылки шампанского, обвернутое золотой фольгой. По обеим сторонам гостиной виднелись открытые двери, одна из которых вела в спальню с гигантской кроватью орехового дерева, а вторая — в гардеробную с комодом, увенчанным высоким зеркалом, и столиком для бритья. Клайд быстро обошел все помещения, удостоверившись, что повсюду расставлены цветы и зажжены камины и что за гардеробной имеется ванная комната. Однако Люси стояла словно вкопанная на пороге, а когда Клайд подошел к ней, она внезапно схватила его руку и издала восклицание, исполненное такого изумления и радости, что Клайду показалось, будто вся ее усталость и тревоги напрочь позабыты.

— О Клайд, да это же… да это же словно видение волшебной страны! Ты уверен, что все это не мираж? Как ты думаешь, мы вообще существуем?

Клайд крепко сжал ее руку и выразительно взглянул на мистера Путхаммера.

— Номер превосходен, — заявил Клайд. — Если нам что-нибудь понадобится, мы позвоним. Желаю вам спокойной ночи.

* * *

— Этот болван совсем заморочил мне голову, и я даже не перенес тебя на руках через порог, — проговорил Клайд, выпуская Люси из объятий, в которые заключил ее, как только закрылась дверь за подобострастным управляющим и ухмыляющимися коридорными. — Ну ничего, я сделаю это в Синди Лу. В конце концов, мы же отправимся в наш настоящий дом! А это только временная остановка в пути.

— Мне все это кажется волшебной страной, — упорно твердила Люси. Она уже довольно уверенно расхаживала по номеру под опытным руководством Клайда, время от времени издавая восторженные крики. Однако, когда он предложил вызвать горничную, чтобы та распаковала их вещи, Люси отрицательно покачала головой. — У меня не займет никакого времени их распаковать, — сказала она.

— Но ты очень устала. И, разумеется, я не могу позволить тебе распаковывать мои вещи.

— Можешь, можешь. Ведь теперь я твоя жена.

— Да, теперь ты моя жена. А это значит, что ты даже и пальцем не шевельнешь, если тебе этого не захочется.

— Но мне хочется!

В итоге они договорились, что он распакует свой саквояж в гардеробной, она свои вещи — в спальне, а потом, переодевшись из дорожной одежды в robe d’intéricur, они вновь встретятся в гостиной и Клайд позвонит, чтобы принесли ужин. Все доставленные им блюда она нашла деликатесными и изысканными, но он заметил, что ела Люси очень мало, в то время как он жадно поглощал яства, с удовольствием запивая их большими глотками шампанского. На ее красивое лицо снова вернулись усталость и измождение, на нем не было заметно следов восхищения, и тут Клайд осознал, что это выражение ее лица не только результат усталости. Когда в последний раз официант бесшумно покинул номер, Клайд поднялся из-за стола и протянул к ней руки.

С его стороны несправедливо было бы сказать, что Люси подошла к нему медленно или что в ее поведении было какое-нибудь сомнение. Она была красива, нежна, она улыбалась, она была полностью послушна, однако в ней напрочь отсутствовала та непосредственность, которая столько значила для него. И он проговорил с нежностью:

— Люси! Люси, дорогая! Совсем недавно ты сказала мне, что теперь ты моя жена… Словно мне надо об этом напоминать! Словно сегодня не самый великий день в моей жизни! Но сказала так, будто это значит, что мне нужно, чтобы ты угождала мне. Я уже пытался объяснить тебе, что не только не ожидаю этого, но и не хочу! И не позволю! Мне надо сказать тебе еще кое-что. Я не хочу иметь покорную жену и еще менее — смиренную. По-моему, слово «повиноваться» следует исключить из брачных отношений. Ты страшно устала. Ты проделала длинное, утомительное путешествие, и все это после огромного напряжения — подготовки к свадьбе и самой свадьбы. Если тебе хочется отдохнуть, иди в спальню, закрой дверь, ложись и знай, что никто и ничто не нарушит твоего сна. Вот чего я хочу. И никогда, никогда я даже мысленно не упрекну тебя за это, никогда не вспомню.

— Но… — нерешительно начала Люси.

— Пожалуйста, позволь, я закончу, дорогая. Я говорю все это очень серьезно и пытаюсь при этом быть совершенно искренним. Все, что мне нужно, — это чтобы ты была спокойна. Но я не уверен, что сейчас это так. Боюсь, ты не заснешь спокойно. Боюсь, ты встревожена не только ощущением, что ты несправедлива ко мне… Кстати, я уже просил тебя навсегда забыть об этом… но и мыслью, что ты не исполнила свое предназначение как женщина. И ты не сможешь… пока я не помогу тебе в этом. Для такой женщины, как ты, это просто инстинкт — сопротивляться физическому союзу, которого мужчина инстинктивно ищет. По крайней мере это основной инстинкт. Стоит его преодолеть… и тебе захочется этого так же сильно, как и мне.

— Но… — снова начала Люси.

— Я еще недоговорил, милая. Мне необходимо еще кое-что пояснить тебе. Если я смогу. Мне бы хотелось, чтобы ты рассталась с мыслью, что для женщины… я имею в виду такую женщину, как ты… постыдно ощущать страсть и выказывать ее. И для мужчин, и для женщин вполне естественно и нормально разделять любовный пыл полностью, а это никогда у них не получится, если желание и страсть односторонние. Это должно быть обоюдным. У нас будет именно так, если ты доверишься мне.

— О Клайд, я верю тебе и вверяю себя тебе! И я так благодарна… так благодарна тебе за эти слова! Никто не говорил мне такого прежде. Никто не объяснял… никто не открыл мне… Правда, я совсем не устала, нет! И я не боюсь и не стыжусь. Я хочу, чтобы ты пришел ко мне и остался со мной, и хочу побороть это инстинктивное сопротивление. Мне так хочется, чтобы наше желание было обоюдным, и я знаю, что так оно и будет. Я готова к этому.

* * *

Так роскошный номер-люкс превратился в арену нескончаемых восторгов, ибо, как Клайд и обещал Люси, их брак быстро стал союзом обоюдных желаний и обоюдных наслаждений. Клайд также не забывал о еде и прохладительном для Люси. При его бережном и любовном отношении усталость от путешествия у Люси быстро прошла, и она очень скоро пустилась в рейд по магазинам, достопримечательностям и театральным спектаклям. Все это Клайд наметил заранее. Платье из шелка гранатового цвета прекрасно, снова заметил Клайд. (Она взяла его в поездку, ибо оно лучшее из всего, что у нее было.) Однако больше ей никогда не придется перешивать себе платья. Они незамедлительно найдут тех, кто считается лучшими портными, к тому же Люси должна будет заказать себе полный комплект новых нарядов. Украшения из гранатов были на ней, и Клайд понимал, что она очень дорожит ими, как фамильными драгоценностями. Но у нее должны быть и иные драгоценности — бриллианты, другие драгоценные камни, которые они вместе выберут в знаменитых ювелирных домах Тиффани, Йонга и Эллиса. И не следует пренебрегать постельным бельем и прочими домашними принадлежностями для Синди Лу. Чепуха, о чем это она говорит? Ах да, ведь такими вещами, как постельное белье, должна заниматься невеста? Что ж, именно об этом он и хотел ее попросить! О да, конечно же, она тратит свои собственные деньги! Разве она еще не поняла, что деньги, которые он дает ей со дня свадьбы, — ее собственные и что он никогда не согласится подсчитывать ее расходы?!

От походов по магазинам, предпринимаемых Люси в одиночестве, у нее захватывало дух. Теперь она прекрасно понимала, почему заведение Лорда и Тэйлора, расположенное на углу улиц Гранд и Кристи, называлось одним из архитектурных чудес Манхэттена. Оно имело огромную центральную залу, увенчанную куполом, а гигантские окна были так же красивы, как в соборе Святого Патрика. Вначале Люси имела предубеждение против Лорда и Тэйлора, главным образом из-за того, что одним из самых почитаемых и расточительных клиентов этого заведения был Авраам Линкольн, и она заявила, что предпочла бы делать покупки у Арнолда Констэбла, имевшего и в самом деле исключительную клиентуру. Но все же она не выдержала и снова вернулась к Лорду и Тэйлору, а еще заходила и к Стюартам, и Маккрири, и Херну, находя в каждом из этих магазинов присущее только ему одному обаяние, которое полностью удовлетворило бы ее вкус, если бы она не видела других заведений.

Однако Клайд вскоре заметил, что восхитительные магазины — лишь одна из достопримечательностей Нью-Йорка и они просто не смогут обойти и осмотреть все до единого. Не надо даже и пытаться это сделать, поскольку Люси очень устанет и не сможет пойти вечером в театр. Да как же она может устать, отвечала Люси, если все ей дается с такой легкостью? Ведь ей ничего не приходится делать, и она чувствует себя просто неблагодарной лентяйкой, которая завтракает в постели, затем лениво принимает ванну и одевается, садится за стол, чтобы отведать превосходные блюда, даже не позаботившись об их приготовлении, сервировке стола и стоимости, а потом для того, чтобы преодолеть всего несколько кварталов, они с Клайдом садятся в экипаж. И сейчас она искренне удивлена: как он позволяет ей дойти пешком до театра на Пятой авеню, расположенного прямо за их отелем!

Они пошутили над этим, посмеялись, Клайд предложил донести ее до театра и, наверное, сделал бы это, если бы не знал, что Люси страшно не любит привлекать к себе внимание. Но все-таки, переходя улицу, он не сдержался и крепко прижал ее к себе, а когда в зале постепенно стал гаснуть свет, отражающийся в зеркальном паркете красного дерева, он не выпускал ее руки, так и сжимая ее в течение всего спектакля «Много шума из ничего». При этом опьяняющая близость Люси действовала на него гораздо сильнее, чем очарование Мэри Скотт Сиддонз в роли Беатриче.

После посещения театра они всегда ужинали в «Метрополитене», «Сент-Никола» или у Дельмонико. Люси тяжело вздыхала и роптала, когда краем глаза видела чек на десять долларов за блюдо с грудкой цыпленка; впоследствии Клайд всегда прятал от нее чеки, всякий раз поддразнивая ее, говоря, что он и не догадывался раньше, что женился на скряге.

Наконец они отправились в знаменитую оперу в Музыкальной академии, на величественную и неповторимую постановку «Вильгельма Телля», в которой мадам Виоль пела Матильду. Это тот самый случай, сказал Клайд, когда Люси должна надеть самое сногсшибательное платье и все свои потрясающие драгоценности. Поэтому она надела украшение из рубинов и бриллиантов и атласное платье с пурпурным отливом, отделанное черным бархатом и розовым ручным кружевом. Его только что доставили от Софи Дьеден. Платье было сшито по самой последней моде, с едва обозначенным кринолином, но с намеком на турнюр и подчеркивало прелести Люси, преподнося ее фигуру так выгодно, как ни один наряд, который она надевала прежде, особенно в домашней обстановке. Люси старалась поглубже запахнуть на себе пелерину из белого лебяжьего пуха, но та постоянно распахивалась, а когда она заняла свое место в центре ложи, со всех концов зала на нее уставились театральные бинокли и послышались тихие слова восхищения. Она сильно покраснела, и Клайд понял, что Люси совсем не разделяет его удовольствия от этой дани восхищения ее красотой. После представления, за ужином, она задала ему вопрос, которым в очередной раз доказала свою инстинктивную нелюбовь к публичности. Правда, она выразилась весьма тактично, словно бы размышляла вслух:

— По-моему, ничто не может превзойти великолепия этой оперы. Ты не считаешь, что мы достаточно всего повидали и…

— Что ты хочешь сказать, милая?

— Ну, я думала… только думала, конечно… не начать ли нам готовиться к отъезду из Нью-Йорка. Ты ведь говорил, что хотел бы отпраздновать Рождество в Синди Лу. И мне бы этого очень хотелось.

— Хорошо, мы как следует обдумаем это. Но все равно нам не надо так спешить, как будто там тебя ждет масса дел. Когда дом освобождали, там навели безупречный порядок.

— Ты имеешь в виду мадам Лабусс?

— Да, конечно. Она же его бывшая владелица. Тебе известно это. — Он понял, что ответил резко и поспешно, но ничего не мог с собой поделать. Вдруг он испугался, что каким-то образом выдал свое замешательство, и лицо его покраснело, а не приняло того бесстрастного выражения, какое он умел делать прежде при любых обстоятельствах. — Она проследила, чтобы дом был тщательнейшим образом вычищен и убран, — скороговоркой продолжил он. — Думаю, она лично приложила руку к его уборке, ведь у нее осталась всего одна служанка — негритянка по имени Белла, которая оказалась великолепной кухаркой. — Он замолчал, чтобы отпить глоток вина. — Однако по приезде ты увидишь, что дом полностью укомплектован прислугой. Когда эта Белла почуяла, что происходит, она созвала туда всю свою родню, а родственников, должен сказать, у нее немало. Я не мог оставаться там надолго, чтобы разузнать, что они из себя представляют… поскольку Доро… мадам Лабусс очень хотелось уехать во Францию, как только с продажей дома все уладится, но…

— Да, конечно же, ей хотелось уехать, — сочувственно проговорила Люси. Она, к счастью, не заметила его оплошности. — Я понимаю, как это мучительно: оставаться рядом со своим прежним домом, когда он уже принадлежит другим людям. Помню, как я чувствовала себя, покидая Ричмонд!

— Да, да, совершенно верно, — проглотив комок в горле, согласился Клайд. — Но, как я уже сказал, она уехала немедленно. Однако я говорил о другом: мне хотелось удостовериться, что у тебя будут хорошие слуги. Так вот, мистер Гилберт Леду, нотариус, засвидетельствовавший продажу, познакомил меня с миссис Серджет. Она вдова очень видного врача, раньше практиковавшего в тех местах. Уверен, Люси, что тебе она очень понравится. И хотя она значительно старше тебя, думаю, вы с ней подружитесь. Я сразу приметил, что у вас с ней много общего. Сейчас она живет совершенно одна, очень скромно и тихо, но дом у нее очаровательный. Однако боюсь, что бедняжке пришлось продать многое из своих драгоценностей, поскольку в доме не осталось ничего особенно красивого и привлекательного, если не считать коллекции старинных ночников поистине превосходной работы. Она очень гордится этой необычной коллекцией, единственным, что оказалось нетронутым. Она утверждала, что намеревается подарить тебе что-нибудь на выбор из этой коллекции в качестве свадебного подарка. Мне показалось, что эта дама обладает не только незаурядным воспитанием и утонченным вкусом, но и значительной расторопностью. Я спросил ее, не согласится ли она кое-чему подучить домашнюю прислугу, чтобы приготовить Синди Лу к твоему приезду, и она ответила, что сделает это с огромным удовольствием. Естественно, я, если можно так выразиться, подвел под свою просьбу материальный базис. Не просил ее делать это как одолжение.

— Надеюсь, ты действовал деликатно, подобно тому, как ты предложил нам присылать деликатесы, когда мы голодали, — благодарно посмотрев на мужа, проговорила Люси. — Весьма вероятно, что ты спасаешь и ее от голода. Ты всегда делаешь людям добро, не правда ли, Клайд?

— Ну, не всегда и, конечно, не всем, — улыбнулся он. — Но, как я уже говорил, я сделаю так, чтобы ты ни разу даже пальцем не пошевелила, если тебе самой не захочется. По прибытии в Синди Лу тебе ничего не придется делать, кроме как войти в твой новый дом и насладиться им.

— Но нам надо начать готовиться к этой поездке заблаговременно, верно?

— Да, мы можем начать заниматься этим прямо сейчас, если хочешь. По-моему, тебе придется по вкусу путешествие по океану. Ведь мы можем сесть на пароход, который идет от Нью-Йорка прямо до Нового Орлеана. Этот путь быстрее, удобнее и, кстати, намного приятнее. Сейчас очень хорошие пароходы, и у тебя не будет никаких причин почувствовать усталость. Уверяю тебя.

— Ты хочешь сказать, что мы совсем не поедем по Миссисипи?

— Почему совсем… мы же можем добраться по Миссисипи от Нового Орлеана до Синди Лу.

— Но, Клайд, я так предвкушала, что мы проделаем весь путь от Сент-Луиса по реке! Один из моих кузенов, Стэнард Дейнджерфилд — тот, что живет в Луисвилле, — писал мне о новом плавучем дворце под названием «Ричмонд». Он путешествовал на нем в прошлом году и пишет, что еще никогда не видел ничего подобного. Я считала само собой разумеющимся, что мы отправимся в Луизиану по реке, поскольку ты так много времени провел на ней и так сильно ее любишь. И я хотела спросить, а не могли бы мы отправиться на «Ричмонде»?..

Она замолчала, глядя на него одновременно со смущением и мольбой. И его это удивило: до сих пор он предвосхищал каждое ее желание; сейчас же она высказала вполне обоснованную просьбу, и он пока не знал, что ответить, не говоря уже о том, как выполнить ее. Ведь Люси по-прежнему не имела никакого понятия о том, как он проводил время на Миссисипи; но однажды ей придется узнать: он собирался поведать ей все без утайки… Однажды. Но не сейчас. Пока он не докажет, что стоит ее сильной любви. В то время, как он обдумывал слова для ответа, она продолжала:

— Кроме того, я надеялась, что ты покажешь мне Сент-Луис. Ты был в Сорренто, был в том, что осталось от Амальфи. Ты говорил, что тебе интересно взглянуть на те места, где я родилась, выросла, где жила той счастливой жизнью, пока… мы все не узнали, что такое война. Мне же было бы интересно побывать в тех местах, где вырос ты.

Клайд понимал, что она чуть не сказала: «…пока меня не уговорили выйти замуж за человека, которого я не любила». Обычно упоминание об этом принудительном браке вызывало у него такое сильное возмущение, что он не мог думать ни о чем ином, пока его гнев не стихал. Он со странным испугом подавлял свое возмущение. Когда он все же попытался ответить на ее первое предложение, его мысли стремились к компромиссу. И в самом деле, ему надо было заехать в Питтсбург, чтобы проверить, как там идут затеянные им новые дела. Посему, если первую часть путешествия они проделают на поезде, а потом пересядут на один из пароходиков до Каира или даже до Мемфиса, опасность, что все раскроется, будет ничтожно мала. Опасность же представляли большие плавучие дворцы, на которых он раньше действовал. Кроме того, у него никогда не было «подставного лица» или постоянного партнера. Только в очень редких случаях он объединялся с одним членом преступного братства, чтобы успешно осуществить какой-нибудь особый проект. И еще он поразительно умел маскироваться. Кем он только не был, делая свою карьеру: и лесорубом, и правительственным чиновником, и богатым плантатором. Причем он так отменно играл ту или иную роль, что раскрыть его истинное лицо было практически невозможно. Если же такое и случалось, он редко попадал в настоящую неприятность. Он гордился своей ловкостью, которая частично была у него прирожденной, а кроме того, совершенствовалась с опытом и длительной практикой. Поэтому он всегда предпочитал выигрыши, достигнутые посредством мастерства, нежели обмана, мошенничества и всяческих манипуляций, и получал гораздо большее удовольствие от игры с искусным противником, чем с сосунком. И, безусловно, пробудь они на борту «Ричмонда» хоть несколько дней, ему кое-что, несомненно, удастся… А раз они будут находиться на пароходе поскромнее, то, наверное, он сможет убедить Люси, что неразумно пускаться во всевозможные сложности, чтобы пересесть на пароход покрупнее… Да, он был почти уверен, что подобный план удастся безболезненно…

Решительным движением он подозвал официанта, вручил ему чек и поднялся из-за стола. Возвращаясь в отель, он не произнес ни слова, а как только они вошли к себе, прямиком направился в гардеробную. Когда он присоединился к Люси, та уже лежала в постели. Даже в полумраке Клайд уловил тревогу на ее лице. Она протянула к нему руки и нежно проговорила:

— Дорогой, я тебя чем-то обидела, верно? Знай же, я не намеревалась этого делать. Но тем не менее извини меня. Я скорее умру, чем причиню тебе боль.

— О ангел мой милый, ты не причинила мне боли, — поспешно ответил он и с этими словами опустился около нее на колени. — Но… Помнишь, как еще очень давно, перед нашим обручением, я хотел рассказать кое-что о себе, а ты остановила меня? Ты сказала, что у нас будет достаточно времени, когда ты выйдешь за меня замуж… то есть если согласишься. А потом, похоже, ни разу не было подходящего момента. Но я не зря старался быть достойным тебя, дорогая, знаю, ты поверишь мне.

— Конечно же, я верю. Я верю всему, что ты говоришь. И не хочу, чтобы ты что-то рассказывал мне, если ты сам считаешь, что момент еще не наступил.

— Ты уверена, что тебе так хочется?

— Уверена, как и в том, что люблю тебя всем сердцем и душою!

— Хорошо, — с трудом проговорил он, вновь проглатывая тяжелый комок в горле. — Тогда я не буду стараться многое рассказать тебе сегодня. Расскажу лишь кое-что. В Сент-Луисе ничто не сможет заинтересовать тебя, если ты хочешь увидеть места, связанные с моим детством или счастьем. Ибо таких мест там нет. Первый свой дом, какой я помню, — это сиротский приют. Еще помню, что в нем было очень плохо и бедно. Думаю, мне известно, кто была моя мать, однако об отце я совсем ничего не знаю. Женщина, которая, как я считаю, была моей матерью, перестала приходить ко мне, когда мне было около десяти лет. Я спрашивал о ней, но никто из приюта так и не ответил, где она и что с ней. Я ждал ее, ждал, когда она придет снова, но так и не дождался. Тогда я сбежал из приюта. Я надеялся найти ее, но так и не смог, а потом бросил бесплодные поиски. Тем временем мне надо было позаботиться о себе, что я и сделал. И должен сказать, у меня это неплохо получилось.

— О Клайд, не надо больше ничего рассказывать! Я не вынесу этого! И, уж конечно, нам не надо ехать в Сент-Луис… никогда… никогда… никогда!!!

И она заплакала, горюя о его несчастном сиротском детстве. Ее совершенно не шокировало его сомнительное происхождение, и она не видела ничего постыдного в том, что он даже не знал своего отца. Единственные чувства, охватившие ее по отношению к нему, были сострадание и бесконечная доброта…

Наконец, успокоившись и выплакавшись, она высвободила руку, немного отодвинулась в сторону и сунула руку под подушку.

— Ой, у меня нет ни одного носового платка, — снова чуть не заплакав, проговорила она. — Ну, почему у женщины никогда его нет под рукой, когда он ей особенно нужен? Ты не можешь дать мне платок, Клайд? Они у меня в верхнем ящичке комода… О, спасибо тебе, милый.

Она улыбнулась ему, и улыбка эта была приглашением. Он понял, что печаль ее прошла и теперь она готова доказать ему свою любовь иным способом, что ей сейчас хочется, чтобы он не стоял рядом на коленях, а заключил ее в объятия. И когда он сделал это, восторг, с которым она приняла его, даровал ему не только исступленное ответное чувство, ожидаемое им, но и твердую уверенность, что в любви жены он найдет наслаждение, способное побороть и как бы скомпенсировать все прошлые печали и горести, выпавшие на его долю. Да, воистину он открыл новые небеса и новую землю. Еще ни разу Люси не принадлежала ему настолько полно, как в следующие мгновения.

 

3

Итак, вопрос о поездке в Сент-Луис больше не поднимался, но спустя несколько дней Клайд сообщил Люси, что он предварительно заказал им места в одном из «Серебряных дворцов», курсирующих по Центральной Пенсильванской железной дороге между Нью-Йорком и Питтсбургом. Поезд отходит в понедельник. Клайд полагал, что Люси без труда заметит огромную разницу с первой их поездкой по железной дороге, когда они поездом добирались от Ричмонда в Аквию, а затем от Вашингтона до Джерси-Сити. «Серебряные дворцы» считались не менее удобными, чем самые роскошные пароходы, и могли предложить все, что угодно: некий мультимиллионер по фамилии Стодарт вложил несметные богатства в расширение сети железных дорог и больше всего на нынешней фазе их развития. Кроме того, Люси не придется быть пленницей купе в течение двадцатичетырехчасового путешествия, ибо расписание настолько удобно рассчитано, что путешественники имеют возможность размяться за обедом в Гаррисбурге и за ужином в Алтуне. С другой стороны, если Люси предпочтет ехать ночью в одном из новеньких пульмановских спальных вагонов, то они смогут выехать из Нью-Йорка на «Пасифик-экспресс» в семь вечера, а до Питтсбурга добраться примерно к десяти утра. Ну, и что она думает по этому поводу?

Он уловил, что выбор дается ей с трудом, и чуть-чуть любовно поддразнил ее, когда ее окончательным решением стало отправиться днем. Клайд точно не знал почему: хотелось ей посмотреть новые места или ей не нравилось, что придется одеваться и раздеваться в поезде. И он спросил ее об этом. Люси ответила, очаровательно покраснев, что ей вовсе не придется раздеваться; она только сменит дорожный костюм на темное домашнее платье и чуть ослабит корсет. Конечно, утром возникнут неизбежные неудобства… Он рассмеялся и сказал, что благоразумнее отправляться в постель со всеми удобствами, в пеньюаре. Кстати, в пульмане спится намного лучше, чем в отеле на Пятой авеню. Но при этом он понял, что ей этого не очень хотелось, и не стал настаивать. Не мог же он, в конце концов, убеждать ее, что в поезде у них будут раздельные комнаты для переодевания. Ведь им придется делить купе, а несмотря на то, что они уже несколько недель муж и жена, они еще так и не видели друг друга обнаженными. Люси воспитана в понятиях, что женщина из общества не должна обнажать свое тело больше, чем это общепринято, даже при муже и собственном враче. Клайд надеялся, что однажды она откажется и от этого, как уже отказалась от былого представления о супружеских отношениях. Однако он понимал, что время для этого еще не настало.

Итак, они сошлись на «Серебряном дворце» и в понедельник в девять утра покинули Нью-Йорк. Деревья уже сбрасывали листву, и ровная голая местность, утратившая свою осеннюю красочность, являла собой беспросветно скучное и унылое зрелище в течение нескольких часов их поездки; однако Люси сначала была заворожена великолепием и комфортностью вагона, а затем наслаждалась ранее неведомыми ей впечатлениями от ужина на железнодорожной станции.

— Тебе намного больше понравится в Питтсбурге, — заметил Клайд. — Там более стильно и поразительно фешенебельно. И еще одно: кроме пассажиров постоянные посетители этого заведения — местная аристократия. Владелец ресторана полковник Ангер — весьма добродушный и гостеприимный джентльмен, хотя на первый взгляд этого не скажешь. Он высокий, стройный, с выправкой военного. А вот его супруга — полная противоположность ему: толстенькая, низенькая и всегда носится по обеденной зале с попугаем на руке.

— Почему же она так себя ведет? — поинтересовалась Люси.

— Понятия не имею. Кстати, как и все остальные. Никто не знает причины этого. Но, несмотря на некоторые странности миссис Ангер, ресторан на этой станции превосходен. Я свожу тебя туда, и ты сама в этом убедишься.

Захваченные увлекательной беседой об Ангерах и их ресторане, они покончили с ужином в Гаррисбурге и вернулись в свой «Серебряный дворец». Рано наступившие сумерки помешали им любоваться горным пейзажем, а поезд, слегка подпрыгивающий и раскачивающийся на стыках рельсов, все больше и больше укачивал их. Люси не смогла спать, положив голову на плечо Клайда, как в экипаже на пути от Сорренто к Ричмонду. Правда, элегантные сиденья поворачивались таким образом, что пассажиры могли оказаться лицом к лицу, однако невозможно было сделать так, чтобы усталые путешественники могли прижаться друг к другу. К тому времени, как они добрались до места назначения, было далеко за полночь, и Клайд видел, что Люси очень устала. Его беспокойство еще больше усилилось, когда им пришлось пробираться сквозь привокзальную толпу, следуя за управляющим гостиницы «Мононгахла», который встречал поезд и громким голосом оповещал о местонахождении ожидающего их омнибуса.

— Ну вот, скоро будем на месте, — успокоил Клайд Люси, когда они взобрались по ступенькам в омнибус и втиснулись на узенькие места, расположенные по всей длине салона с каждой стороны. Она кивала и улыбалась, но он понимал, что она не слышит его, поскольку он не кричал, а говорил тихо. Несмотря на поздний час, мальчишки-газетчики пронзительно выкрикивали последние новости, на дороге скандалили подвыпившие мужчины, водители трамваев оглашали проезжую часть колокольчиками, а возницы почем зря ругали тучных, неповоротливых лошадей, с трудом продвигающихся по булыжной мостовой. Этот беспрерывный шум ошеломлял, поскольку из-за прокопченного воздуха было трудно разобрать, откуда исходят все эти звуки. Копоть и сажа от железной дороги, словно капли дождя, ударяли в окно омнибуса, и даже когда часть запруженной улицы оказывалась видна под газовыми фонарями, защищенными стеклянными колпаками, все равно освещение это было скудным, поскольку темнота рассеивалась только на очень коротком расстоянии от источника света.

Громоподобное «тпрру!», провозглашенное возницей, ознаменовало конец поездки, и он что есть силы натянул поводья. По обеим сторонам входа в отель «Мононгахла» располагались табачные лавки; затем шел длинный внутренний коридор, вдоль стен которого тянулись плюшевые диванчики. Коридор приводил в вестибюль, находившийся в задней части здания. Там уже плюш был вытеснен кожей. Клайд попытался как можно скорее пройти регистрацию и разобраться с багажом.

— Мне очень жаль, но лифта здесь нет, — проговорил он, когда они с Люси подошли к огромной лестнице. — А наш номер на самом верху. Нет и личных ванных, хотя нет другого такого же города, где ванные комнаты нужны больше всего на свете.

Но все же я раздобыл нам люкс, и если подняться наверх… словом, я раздобыл для нас две комнаты, и одна из них некоторым образом может служить гостиной. Боюсь, что после отеля на Пятой авеню ты весьма разочаруешься «Мононгахлой».

— Может быть, но то была сказочная страна, — промолвила Люси, опираясь на перила. — Мы же не рассчитывали, что все время будем жить в волшебной стране; я по крайней мере. Мне будет достаточно, если здесь окажется хотя бы половина той роскоши. — Она говорила это бодро и жизнерадостно, и Клайд не усомнился в ее искренности. — А ты знаешь, что большинство жителей Виргинии думают, что Питтсбург до сих пор кишит индейцами? — спросила она, когда они достигли середины второго пролета. — Я и сама так считала и по дороге от вокзала сюда все высматривала их на улице. И очень много увидела.

— Ты видела много индейцев?! — воскликнул Клайд, от изумления останавливаясь.

— Да, дорогой. Я попыталась было сосчитать, но потом бросила это занятие, поскольку их оказалось очень много. Я просто дождаться не могу, когда напишу об этом домой. Но все это были деревянные индейцы возле магазинов, торгующих сигарами!

Раздался ее смех, свежий, веселый и звонкий. Когда они наконец добрались до своего подобия люкса, задыхаясь от утомительного подъема, она вновь посмотрела на Клайда и опять рассмеялась.

— Все это — новые впечатления, — проговорила она. — И больше всего меня восхищает и просто очаровывает то, что большинство из них появилось тогда, когда я вышла за тебя замуж!

* * *

Этими словами, сказанными так искренне и так душевно, она, сама того не сознавая, освободила его от опасений, иногда появлявшихся во время поездки через горы. В Нью-Йорке его заботили лишь ее комфорт и удовольствия, и он был уверен, что каждое его слово радовало ее, поскольку за каждым высказанным словом стояли любовные мысли и обещания. Здесь, в Питтсбурге, он впервые задумался о другом и опасался высказать это, чтобы она не возмутилась. Но вот сейчас он вновь уверился, что она не станет возмущаться или обижаться на него. Чуть позже, спустя день после их приезда, за завтраком он спросил, не хочет ли она съездить на Пойнт. Пойнт, неуверенно переспросила Люси. Да, ответил Клайд, это место слияния Мононгахлы и Аллегейни, где они образуют реку Огайо. И питтсбургцы очень гордятся Пойнтом, называя его Золотым треугольником. Это одна из достопримечательностей Питтсбурга, и им обязательно надо выкроить время, чтобы взглянуть на нее. Но сначала ему нужно зайти в литейную, а оттуда — на верфь. Ему надо немедленно встретиться с фабрикантами железных изделий, кораблестроителями, грузоотправителями и другими промышленниками…

Поздно вечером, вернувшись в отель, он извинился, что не смог с ней поужинать и даже не послал записку, поскольку деловые знакомые пригласили его в Ньювелл, а там в разговорах незаметно прошло целых три часа. Он подумал, что Люси, наверное, решила так долго его не дожидаться и отправилась обедать одна. Но она сказала, что не стала этого делать, ибо обрадовалась возможности успокоить совесть, написав письмо матери. Ведь она так долго не писала. Ей было очень стыдно, что, будучи в Нью-Йорке, она совсем позабыла о миссис Кэри. Зато теперь написала совершенно обо всем: о роскошном отеле, об удивительных магазинах, театрах, ресторанах — в общем, обо всех достопримечательностях. На это письмо у нее ушел практически весь день, так много надо было рассказать. А когда она отправила его, то устроилась возле окна, глядя на заход солнца, воистину неповторимый. Кроме того, языки пламени из камина отбрасывали отблеск на стены, отчего зрелище становилось еще прекраснее. И она зачарованно смотрела на все это — еще одно, доселе не изведанное впечатление. И еще одно потрясение, с улыбкой осведомился Клайд. Да, она даже вообразить не могла, что насыщенный красный цвет может быть таким величественным, неповторимым и столь впечатляющим. Возможно, Клайд тоже видел сегодня закат и этот прекрасный цвет, но поскольку видел его не впервые, то не обратил на него никакого внимания. И пропустил такую красоту. Но она полагает, что он слишком устал после такого утомительного и долгого рабочего дня…

Он заверил Люси, что совсем не устал, однако для посещения Пойнта уже слишком поздно, а другого занятия для них он не придумал и сразу после ужина уселся за письменный стол, за которым весь день просидела Люси, и начал исписывать листки бумаги колонками цифр. Иногда она тихонько подсаживалась к нему с каким-то вышиванием, но он был настолько погружен в свои расчеты, что не замечал ее; когда же наконец поднял голову от исписанных листков, лежавших перед ним, то увидел, что остался один, и тут осознал, что даже не заметил, когда она ушла. М-да, для молодожена подобное поведение недопустимо, решил он и поспешил присоединиться к Люси. Она встретила его с такой искренней радостью и теплотою, словно он вообще не покидал ее на целый день и не провел весь вечер за своими подсчетами.

Проснувшись, они не поверили, что за окном утро, настолько пасмурным был день. И действительно, Клайд даже не удосужился взглянуть на часы, пока не подремал сладко еще с полчасика. Он ничуть не сомневался в том, что еще не время вставать, — такая темень стояла на улице. В наказание за эту невольную поблажку потом ему пришлось лететь сломя голову, ибо он опаздывал на очень важную деловую встречу. С полудня пошел сильный дождь и лил как из ведра до самого вечера. На этот раз Клайд не забыл отправить Люси записку, чтобы предупредить, что задерживается. Он уверял себя, что Люси снова занята письмами, хотя и сомневался, что она может исписывать страницу за страницей для кого-то, кроме матери, и впервые подумал, не ведет ли она дневник. Он полагал, что большинство женщин это делают, и очень надеялся, что Люси тоже последует этой моде, ибо тогда у нее должно уходить на это много времени, как и на обдумывание новых впечатлений. Когда же наконец вымокший до нитки Клайд явился, то вручил ей влажную газету, указав на неприметную статью с малюсенькой гравюрой, а над ней заголовок «Речные суда».

— Из Мемфиса до Нового Орлеана, — прочитала она, следя за его пальцем, — выйдет пароход «Гонец» под командованием капитана Джесси Дина. Он отправится вверх по реке, заходя во все промежуточные порты. Отправляется вместе с приливом. Так, значит, пароход, на котором мы пойдем, это «Гонец»? — осведомилась она.

— Да, надеюсь. Если он не отправится слишком скоро.

— Но здесь же не говорится, когда он отходит. Только сказано, что с приливом. Чего-то я не понимаю…

— Конечно же, не понимаешь. Ведь пароходы на Огайо не имеют расписания, как океанские лайнеры. Они отходят и приходят в зависимости от состояния реки. Если ливень продолжится, то «Гонец» отойдет очень скоро. А это значит, что мне придется постоянно находиться в литейных и на верфи, чтобы успеть завершить свои дела до его отхода. А еще это значит, что если дождь прекратится, то мы можем не успеть на «Ричмонд». Поэтому нам лучше относиться к этому ливню, как к Божьему промыслу, и не забывать о том, что нет худа без добра, пусть даже из-за непогоды ты сидишь в отеле, как в клетке.

Оставив ее дочитывать газетную статью, он отправился в спальню сменить мокрую одежду и привести себя в порядок. Когда он вернулся в безукоризненном костюме, с посвежевшим от бритья лицом и набриолиненными волосами, она все еще читала газету с несколько озадаченным видом.

— Собирайся к ужину. Мне надо как следует поесть, полагаю, и тебе тоже. И пока мы будем есть, я объясню тебе все насчет прилива — большого повышения, как называют его старые капитаны.

Позже, когда они сидели в уютном, приятном ресторане и вкушали заказанных Клайдом устриц и тушеное мясо, он продолжил:

— Дожди в этих местах — явление сезонное, и они очень сильно влияют на судоходство по реке. Старожилы утверждают, что подъем реки почти впрямую зависит от количества осадков, соответственно — сколько дюймов осадков выпало, на столько футов и поднялась река.

— У них что, имеется постоянная официальная сводка того, сколько дюймов осадков выпало?

— Ну, сейчас она ведется не так тщательно и научно, как раньше это делал Томас Джефферсон, приятель твоего дедушки. Но в самом конце Маркет-стрит стоит старинный каменный индикатор с метками, показывающий глубину воды в футах за самой ближайшей отмелью. Как только эта штука отмечает подъем, на берегу сразу начинается суматоха. Все продукты, что хранятся на складах, поспешно спускают на грузовые платформы, и начинается погрузка. Как раз прошлым вечером, когда я пришел туда, там царила полная неразбериха. На мой взгляд, дождь лил намного сильнее обычного, и река уже поднялась… достаточно для легкого суденышка. Однако для «Гонца» нужно намного больше.

— И сколько же?

— Точно не знаю. Скажу завтра, когда вернусь.

* * *

— Четыре с половиной фута, — сообщил он Люси на следующий вечер. — Даже если дождя больше не будет — похоже, что небо прояснилось надолго, — «Гонец» сможет выйти утром в субботу. Об этом объявлялось в вечерней газете.

Суббота вполне устраивала Клайда: ему как раз хватило времени привести в порядок все свои дела.

На следующее утро он сказал, что ему надо съездить в Шузетаун, а на эту поездку уйдет практически весь день. Из Аллеган-сити они отправятся по железной дороге, проедут мост на Федерал-стрит, еще шестнадцать миль на поезде до Шузетаун-лайн, а потом пересекут реку на пароме. Если Люси хочет посмотреть на судостроительный завод, то такая возможность у нее будет.

Люси с готовностью и радостью согласилась. По дороге она весело болтала о каких-то пустяках. Как только они прибыли на верфь, Клайд отыскал для нее нечто вроде укрытия под одним из навесов, поставил туда стул и расстелил на нем свой красивый льняной носовой платок. Она довольно долго восседала на нем, вдыхая едкий запах стружки и опилок, пакли и дегтя и наблюдая за Клайдом: он ловко взбирался на деревянные шпангоуты, очень похожие на гигантскую грудную клетку. Рабочие ловко обтесывали сверкающие дубовые детали. Повсюду слышался тяжелый звук металлических ударов. Наконец, спустя длительное время Клайд вернулся к Люси в сопровождении довольно щеголеватого молодого человека, которого представил как мистера Сайреса Тетчера, одного из сотрудников. Мистер Тетчер официально поклонился миссис Бачелор и, сделав несколько стереотипных замечаний по поводу погоды и удивительного процветания Питтсбурга, вытащил из кармана маленький кожаный блокнотик и стал записывать туда какие-то данные, сообщаемые ему Клайдом. Люси совершенно ничего не понимала в том, что говорил ее муж мистеру Тетчеру. Это продолжалось несколько минут; затем мистер Тетчер опять поклонился, даже более официально, чем в первый раз, и попросил у миссис Бачелор прощения за то, что ему необходимо быть в конторе. Он еще раз извинился — если подобные вещи требуют извинения, — сказав, что было бы неплохо, если бы мистер Бачелор отправился в контору вместе с ним. Но сначала они отведут Люси к мистеру Портеру, добавил он, указывая на большой белый дом владельца верфи, расположенный на холме. Мистер и миссис Портер с огромной радостью примут миссис Бачелор, они уже ожидают ее. Также он уверен, что и миссис Бачелор получит удовольствие от знакомства с ними…

Когда Клайд спустя некоторое время зашел за Люси, то обнаружил ее за столом, уставленным Вустером, с удовольствием распивающей превосходный чай в обществе гостеприимных хозяев. Ее радость при виде его была столь очевидна, что он вновь упрекнул себя за то, что мало времени проводит с женой. Чтобы убедиться в правильности своей догадки, Клайд как-то спросил Люси, не ведет ли она дневник, и после ее признания, что она записывает кое-какие маленькие секреты в старенькую тетрадь, купил ей роскошный блокнот в кожаной обложке с крошечным золотым карандашиком и запирающейся застежкой в виде сердца. Судя по всему, блокнот ей страшно понравился, и она сказала ему, что, кажется, в него ей легче и свободнее записывать свои мысли, чем прежде. Он ни разу не повел ее, как обещал, в фешенебельный ресторан «Юрион депот» и, несмотря на то, что некоторые фабриканты и судовладельцы, с кем ему приходилось часто встречаться по делам, приглашали его с миссис Бачелор к ним домой на ужин, говоря при этом, что их жены были бы очень рады с ней познакомиться, он всегда уклонялся от этих приглашений. Он предпочитал никуда не водить Люси, обуреваемый тревогой, как бы она не услышала чего-то, на его взгляд, лишнего. Вот и сегодня Портерам с трудом удалось уговорить его присоединиться к чаю. На этот раз отказаться было просто невозможно, Клайд понимал это и, когда гостеприимные хозяева, прощаясь, радушно приглашали навестить их еще раз, с огромным облегчением осознал, что его тайна по-прежнему в безопасности.

Было совсем темно, и ночная смена уже начала свою работу при фонариках. Эта верфь, вообще-то самая крупная из всех питтсбургских верфей, работала в полную силу, сказал Клайд Люси, когда они возвращались к парому. И добавил, что еще ни одна верфь не могла угнаться за этой с выполнением заказов. Разумеется, многие предсказывали обреченность великих дней пароходства, считая, что война ускорила крах этого великого дела. И уже повсеместно началось строительство железных дорог. Клайд же полагал, что даже мельком брошенный взгляд на активную деятельность, кипящую на верфи сегодня вечером, должен убедить Люси, что все эти мрачные пророчества ошибочны. Да, конечно, в довоенные годы эти плавучие корабли временно водили по Миссисипи канонерки. Но теперь будут построены суда крупнее и лучше, и дело вновь станет процветать. Да, начнется быстрый подъем пароходства, он не сомневается в этом…

Когда на следующее утро они прибыли на борт «Гонца», ему пришлось признать, что возрождение былой славы пока лишь рисуется его воображению. Береговая полоса была серая, однообразная и намного грязнее остальной части города, к тому же со всех сторон доносился жуткий шум. Клайду пришлось помогать Люси пробираться среди грузовых платформ, груженных изделиями из стекла и металла, огромными мотками бумаги и ящиками с виски; а когда они все же добрались до сходней, то им пришлось испытать на себе нападение портовой шпаны, слоняющейся по берегу, наблюдающей за пассажирами и отпускающей в их адрес всяческие скабрезные замечания.

Он надеялся, что все изменится к лучшему, как только они окажутся на борту «Гонца», но почти сразу понял, что «Гонец» — совсем не то судно, какое ему следовало бы избрать для первого путешествия Люси по реке. Когда они поднимались по широкой лестнице, их буквально затолкали в весьма сомнительной толпе пассажиров, а клерк в небольшом офисе слева от входа, даже не застланном ковром, отнесся к ним без особой учтивости и небрежно протянул ключ от каюты, буркнув, что теперь этот ключ как бы приписан к ним. Спускаясь мимо пузатой печки в ресторан, где уже были накрыты столы для обеда, Клайд еще больше засомневался насчет достоинств «Гонца»; когда же он открыл дверь в каюту и увидел две узенькие койки, встроенную полочку с тазом и кувшином, а также треногий табурет, заполняющий и без того скудное пространство между койками, разочарование Клайда превратилось в острую неприязнь и раздражение.

— Тут какая-то ужасная ошибка, дорогая. Я заказывал люкс. Люкс для молодоженов. Разумеется, на этом судне он не должен быть слишком уж роскошным, но по крайней мере намного лучше этой дыры. Подожди меня всего несколько минут, хорошо? А если носильщики с нашим багажом придут прежде, чем я вернусь, вели им вынести багаж на палубу. Вот тут немного денег им на чай. А потом за нашими вещами присмотрит стюард.

И он поспешно удалился, оставив Люси сидеть на треногом табурете. Клайд снова направился в офис. Клерк, прежде просто неучтивый, на этот раз вел себя нагло и дерзко, как показалось Клайду, ибо сам был в бешенстве. Да, ему известно, что мистер Бачелор заказывал люкс, но случилось так, что в свое свадебное путешествие отправился кузен капитана. И кузен капитана Дина, который к тому же является его помощником, вместе с супругой уже заняли каюту, предназначенную для мистера Бачелора. А вообще они прибыли на судно еще ночью и до сих пор не проснулись, с гнусной усмешкой добавил клерк.

Оставалось только устроить сцену, для чего было множество оснований и чего Клайду безумно не хотелось… А в остальном он был бессилен. И, поклявшись про себя, что клерк, капитан и узурпировавшая их каюту парочка еще пожалеют о содеянном, он вернулся к Люси. Весь их багаж аккуратной кучкой лежал у входа, а сама Люси стояла рядом с дверью на палубу и смотрела в маленький квадратный иллюминатор. Она сразу подошла к нему и протянула большую часть денег, оставленных им на чаевые.

— Носильщики не ожидали столько, — сказала она. — Разумеется, я не знала, сколько тут принято платить, и они мне сказали. Ты слишком щедр со всеми, Клайд, и это твой единственный недостаток. Они отказались отнести багаж вниз на палубу… Сказали, что из-за этого у них могут возникнуть неприятности. Вот я и подумала, пусть они занесут его в каюту. В конце концов, наша это каюта или нет? Ведь наша же, верно? И, по-моему, эти коечки весьма занятны, немножко напоминают купе поезда, на котором мы ехали ночью, правда? А помнишь, как ты смеялся, подумав, что мне не понравится одеваться и раздеваться в спальном вагоне? Вот у тебя будет еще одна возможность посмеяться, ибо на этот раз мне придется делать это на пароходе! А вообще-то меня совершенно не волнует, сколько шуток ты отпустишь в мой адрес, поскольку, по-моему, мы оба будем веселиться! Кроме того, ведь не будем же мы все время проводить в этой каюте. Тебе, разумеется, захочется сходить в бар, побеседовать с другими мужчинами, а я с удовольствием познакомлюсь с кем-нибудь из дам. Не сомневаюсь, что здесь найдется хоть несколько человек, более или менее благопристойных и подходящих для общения, хотя пока мы таких, увы, и не видели. А сейчас мне бы хотелось посмотреть, что творится снаружи, отсюда почти ничего не видно. Почему бы до обеда нам не побыть на палубе?

Он не мог сказать ей, что рассчитывал на люкс не столько из-за комфорта, сколько из-за полнейшего уединения. В просторном люксе, который он предвкушал, они смогли бы проводить практически все время; однако и речи не может быть о том, чтобы все время находиться в этой убогой крохотной каютке. Да, им придется отправиться на палубу, ничего не поделаешь, и наивная радость Люси при виде различных «достопримечательностей», мимо которых они проплывали, на короткое время отвлекла Клайда от неприятных мыслей.

«Гонец» тяжело, но упорно шел вниз по течению, когда вдруг они подверглись именно тому испытанию, которого так опасался Клайд.

В то время как они стояли рядышком, поставив локти на белый поручень, позади раздался тихий голос:

— Прошу прощения, сэр. Прошу прощения, мадам.

Люси вздрогнула от неожиданности, обернулась и тихо вскрикнула. Клайд же, повернувшись медленно и степенно, увидел стройного, с иголочки одетого мужчину, который учтиво кланялся им, держа на уровне пояса бобровую шапку.

— Полковник Баллу? — осведомился незнакомец.

— Нет, сэр. Меня зовут Бачелор, — ответил Клайд с исключительным спокойствием, осознавая, что нервничает сильнее, чем Люси.

— А меня зовут Фанчо, майор Анри Фанчо из Нового Орлеана. Прошу прощения, если ошибся. Но я мог бы поклясться, что мы с вами были попутчиками на «Затмении» в пятьдесят девятом или шестидесятом. Я понимаю, что это случилось довольно давно, но все же…

— Уверяю вас, что вы ошиблись, приняв меня за… как вы там сказали… ах, да, за некоего полковника Баллу. Как я уже сказал, меня зовут Бачелор, Клайд Бачелор.

— Но ваше сходство с тем джентльменом, с которым я имел честь познакомиться, просто поразительно. Вы вполне бы могли быть его единокровным братом или кузеном…

— Очень сожалею, но не имею счастья являться ни тем, ни другим. А сейчас, если вы позволите…

Он предложил Люси руку. Она взяла его под руку и послушно повернулась, чтобы уйти, не забыв прежде произнести:

— Доброе утро, майор Фанчо.

Впервые ее незыблемая, врожденная учтивость раздражала Клайда. Ведь он достаточно ясно дал ей понять, что не желает иметь ничего общего с человеком, подошедшим к ним, и все же она так любезно ответила этому мерзавцу, словно они с Клайдом были близкими друзьями! Клайд повел ее в каюту и своим поведением выдал очень многое, как и тогда, когда она невинно предложила поехать на праздничный обед в Сент-Луис. Но, еще не дойдя до каюты, он понял, что ведет себя совершенно неправильно. Причем уже второй раз. Ну разумеется, они были знакомы, Фанчо и он. Действительно, в шестидесятом он находился на борту «Затмения» в образе некоего полковника из Алабамы по имени Мелвин Баллу. Кстати, это была одна из его самых успешных ролей! Клайд и Фанчо, который притворялся чиновником, занимающимся хлопком, плыли вместе на «Затмении», и за Фанчо числилось убийство. Посему надо немедленно найти его и поговорить начистоту.

— Извини, дорогая, — проговорил Клайд, когда они оказались на пороге каюты, и, решив, что ему надо сказать еще что-нибудь, добавил: — Ты, как всегда, оказалась совершенно права. Я хоть немного должен побыть в баре. И сейчас, похоже, наступил как раз такой момент. Ты выглядишь довольно усталой. По-моему, тебе не помешает небольшой отдых.

Он быстро поцеловал Люси и оставил ее, про себя проклиная свою непоследовательность. Затем поспешно двинулся по коридору, по которому только что удалился майор. Клайд спиной почувствовал обеспокоенный и удивленный взгляд Люси. Он быстро миновал главный салон для отдыха пассажиров, группку дам, собравшихся в оранжерее, мужчин, толкавшихся возле курительной, с одной стороны которой располагался офис неучтивого клерка, а с другой было нечто вроде ниши, перекрывающейся стойкой и завершающейся зеркалом. Эта стойка, как догадался Клайд, и служила баром: он был огорожен медными перилами, прикрепленными к полу металлическими подпорками, давно нуждающимися в полировке. У стойки уже находились пять или шесть пассажиров, использующих эти перильца как скамеечку для ног. Кое-кто уже выпил по глоточку, отмеренному барменом из бочонка с виски. С облегчением Клайд заметил, что нужный ему человек не только присутствует среди клиентов бара, но и расположился с самого края стойки, куда можно без труда подойти.

— Мне бы хотелось перекинуться с вами парой слов с глазу на глаз, — скороговоркой сказал Клайд. — Как только это будет возможно. Полагаю, в караульном помещении. Похоже, сейчас там никого нет.

— И неудивительно. Это самое холодное место на пароходе. Но как вам будет угодно. Ведите же меня, прошу вас. Я последую за вами.

Выходя на палубу, Клайд потуже запахнул сюртук. Затем повернулся и посмотрел в лицо человеку, представившемуся ему и Люси майором Фанчо.

— Я позвал вас сюда, чтобы сообщить, что вы совершили огромную ошибку, заговорив со мной. И еще большую ошибку вы совершили, обратившись ко мне как к Баллу, хотя это не мое имя, — холодно проговорил Клайд. — И не надо повторять эти ошибки. Вы очень обяжете меня, Петтигру, если больше никогда не подойдете ко мне и не обратитесь ко мне ни разу.

— Теперь меня зовут Фанчо. Майор Фанчо из Нового Орлеана. Вот что я подумал: если и совершена ошибка, то совершил ее вовсе не я. А теперь послушайте вы меня. Здесь находится один денежный мешок из Огайо, весьма пухленький, он так и просится, чтобы его подоили и пощипали. Но нам надо смотреть в оба за капитаном Дином, поскольку он ведет себя так, словно пароход и воскресная церковная школа — это одно и то же. Однако бармен — наш человек. Скажу откровенно, с нами едет и впрямь богатая штучка. Тут хватит на множество стекляшек для дамы, которая…

— Убедительно прошу вас, не совершайте третьей ошибки, Петтигру!

— Фанчо, я же сказал! А если я не сочту нужным распевать по вашему поводу псалмы перед этой милой дамой?

— Тогда случится большая неприятность. Мне, видимо, придется в Хелене обратиться к властям и поведать им нечто весьма интересное насчет убийства помощника судебного исполнителя в шестидесятом году. По-моему, это было в шестидесятом… во всяком случае, тогда вы путешествовали на «Затмении»… Или же я найду способ спровоцировать вас на то, чтобы вы напали на меня при свидетелях, и убью вас — в целях самообороны. Думаю, мне не стоит напоминать вам, Петтигру, что я — человек слова.

— Фанчо, черт возьми! Полагаю, вы понимаете, что я смог бы поведать властям такую же историю, только в ней не я буду фигурировать, а вы.

— Вы не совсем правы. Я никогда никого не убивал… пока.

Несколько секунд они пристально смотрели друг другу в глаза. Фанчо первым не выдержал взгляда стальных глаз Клайда. Он лишь пожал плечами, но презрительное замечание, которое он намеревался произнести, так и замерло на его губах. Вместо этого он, напротив, проговорил очень вежливо:

— Я не вижу в дальнейшей беседе никакой пользы для нас обоих. Всего хорошего, мистер Бачелор.

— Всего хорошего… майор Фанчо.

* * *

Что ж, будь что будет! Правда, похоже, на «Гонце» неприятностей больше не предвидится ни от Фанчо, ни еще от кого-нибудь подобного. Но все же Клайд не был в этом полностью уверен и потому постоянно нервничал. В прошлом, путешествуя по Огайо, он решил, что эта красивая река заслуживает свое индейское имя, но тогда был сезон, когда отмели реки, щедро заросшие лесом, были ослепительно зелеными, а теперь голые ветви торчали на фоне серого неба, трава пожухла и была какого-то мышиного цвета. Не переставая, дул холодный, пронзительный восточный ветер, временами налетали даже хлопья снега, и подолгу сидеть на палубе или даже прогуливаться по ней было очень холодно. В каюте же оказалось не намного лучше. Ранний обильный обед подавался невообразимо неряшливо. Пища была тяжелой, жирной и к тому времени, как ее подавали, — едва теплой. Хотя Люси ничего не говорила по этому поводу, он не мог не заметить, как она удивлена невкусностью пищи и огромным количеством маленьких овальных тарелочек, расставленных перед нею.

— Ты получаешь затонувшую еду, — шепнул Клайд на ухо Люси. — И конечно, ее подают в стиле речного парохода. Дин — один из тех капитанов, кому не нужно, чтобы хоть один дюйм скатерти продемонстрировал то, что ели на первый завтрак. Чем больше кожуры, тем прекрасней пир, тем больше расстройства желудка впоследствии и тем меньше интереса к будущей пище. По крайней мере это его идея.

— Затонувшая еда? Кожура?

— Да. Предполагается, что пассажиры так сильно наедаются во время обеда, что их можно сравнить с затонувшим кораблем, а эти ванночки для птиц: в одной — картошка и свекла, во второй — бобы, в следующих кукуруза — называются кожурой.

— Наверное, кому-то приходится мыть очень много посуды?

— А это капитана совсем не волнует.

Вопреки надеждам Люси, их попутчики оказались весьма невеселыми людьми, а те, кто сидел с ними за столом, — совсем печальными. Это были двое покупателей хлопка из Новой Англии, по всей вероятности, братья, чьи выдающиеся кадыки устрашающе выпирали из-под целлулоидных воротничков, а руки были синими от холода и потрескавшимися. Еще был некий светловолосый молодой человек, имеющий внешность скорее буколическую, нежели пасторскую, несмотря на черные одежды. Его сопровождала плоскогрудая молодая женщина с мрачным, тестообразным ребенком. Еще была солидная массивная матрона, пышный шиньон которой вполне соответствовал целому каскаду ее подбородков, причем эта почтенная женщина была, как в броню, затянута в корсет; рядом с ней — бледная светская дама, довольно глупая и с неестественно яркими пятнами румян на морщинистых щеках. Ее пальцы унизывало огромное количество колец, причем очень дешевых; все они довольно нелепо смотрелись на ее костлявых руках с выступающими венами. Одетый в черное молодой человек все-таки выдал свою принадлежность к клиру, хорошо поставленным и звучным голосом подозвав стюарда, ожидавшего со сложенными руками, когда трапеза закончится, будет сказано «Аминь» и стюарды смогут разойтись, чтобы облегчить душу. Ребенок вжался в сиденье и отказывался есть, а бледная плоскогрудая женщина тщетно уговаривала его сделать это и умоляюще глядела на супруга в ожидании помощи, но тоже тщетно. Продавцы хлопка проглотили свой обед, едва обмолвившись словом друг с другом и с остальными, отодвинули стулья, встали и исчезли в направлении бара. А полная матрона непрерывно болтала с бледной светской дамой.

— Вы только послушайте про эту мадам Пурье и ее трех племянниц! — злорадно говорила почтенная матрона. — Подумать только, так хвалиться их «рафинированностью». А на самом-то деле… Тоже мне племянницы! Да все они шлюхи! Она выстроила их гуськом, отвела в каюты и распорядилась, чтобы еду им приносили туда. Я ничуть не завидую и любезно разрешаю вам передать ей мои слова. Тоже мне племянницы!

— Ни стыда, ни совести! — согласилась светская дама. — Однако сейчас всем приходится с этим мириться. Такие уж времена. Знаете, скажу вам совершенно искренне, вы бы видели их вечера на эспланаде, когда они проезжали в роскошных, сверкающих экипажах с таким нахальством, которое трудно представить. И я сказала мужу, что нам надо переехать с эспланады, да, что у нас совсем юные дочери, им не годится видеть подобные вещи никогда. Но он сказал, что не желает переезжать туда, где живут Américains. Я сказала, что война, конечно, сильный удар, но эти саквояжники захватили буквально все, даже «Сент-Луис-отель». И что нам лучше бы жить среди Américains, которые не янки.

И она посмотрела в сторону Люси, словно относя ее к этой проклятой категории. Люси с улыбкой, но уверенно взглянула на нее в ответ, затем обратилась к Клайду:

— Помнишь, дорогой, ты называл мне фамилию служанки твоей знакомой мадам Серджет? Я, кажется, забыла ее. Ах да, Рэндолф! Что-то я прежде не знала никаких Рэндолфов в Луизиане. Ведь так мало кавальеров сочетались браком с креолами. И, уж конечно же, после семей Ли…

И она опять недоговорила. Вставая из-за стола, она любезно поклонилась обеим дамам, безмолвно разглядывающим ее.

— Нам будет очень приятно встретиться с вами за ужином, — сказала Люси, взяв Клайда под руку. — А потом на концерте. Ведь здесь будет концерт, не правда ли?

Несколько смущенные, женщины подтвердили, что вечером должен состояться концерт, с нетерпением ожидаемый ими. Потом воцарилась тишина, во время которой дамы смотрели вслед удаляющейся супружеской паре. Потом снова защебетали.

— Ну, конечно же, сейчас они говорят о нас, — недовольно сказала Люси, когда они с Клайдом оказались там, откуда их нельзя было услышать. — Я выдала себя своим незнанием, что такое кожура, вот они и решили, что я на реке впервые. К тому же боюсь, что мы с тобой не ведем себя и не выглядим как люди, женатые уже давно. Но разве тебя это волнует? Меня вовсе нет! По-моему, половина радости невесты заключается в том, чтобы заставлять таких вот женщин завидовать себе.

— О Люси! Никогда бы не подумал, что ты такая! Правда, не подумал бы никогда, что ты сможешь поставить на место таких вот женщин. Причем всего-то одним небрежным замечанием. Я и представления не имел…

— Что у меня есть чувство юмора? И что я могу злорадствовать? Или что тебе удастся хорошо провести со мной время? Я хочу сказать — когда мы не в сказочной стране и когда не занимаемся любовью. Как же это было недальновидно с твоей стороны, Клайд! — продолжала она с улыбкой. — Да если бы, что бы там ни случилось, мы плохо проводили время, тогда не стоило и жениться!

— Знаешь, я готов поклясться чем угодно, что стоило, — убежденно заверил он.

* * *

Клайд не сделал ничего, чтобы хоть как-то скрасить монотонное времяпрепровождение Люси в Питтсбурге, но все же ей иногда удавалось коротать утомительные послеобеденные часы и будничные вечера с ним. Он уже понял, что она почти не разбирается в различных играх, хотя, как она рассказала, в ненастную погоду они с отцом, бывало, играли в шахматы. Ее отец очень любил шахматы и всегда выигрывал. Может быть, и Клайду понравится играть в шахматы? Клайд попытался сделать игру как можно интереснее, но легко выиграл у Люси, и так они просидели до самого вечера, а потом она сказала, что ей хотелось бы осмотреть рулевую рубку и чтобы он объяснил ей кое-какие ее секреты. Когда Клайд отвел Люси туда и все объяснил, то, к удивлению, она разобралась в этих премудростях без труда. За ужином она тихо, но умело общалась с угрюмым ребенком, который, похоже, замучил собственных родителей, но оказался одновременно хорошим слушателем и интересным рассказчиком. Люси проговорила с ним большую часть ужина. Светловолосый молодой человек представился Ревьюрендом Таддеусом Уиллсвудом, только совсем недавно посвященным в духовный сан и направляющимся в Арканзас, где ему поручено объехать ряд церквей, расположенных за Маркет-стрит. Его супруга Мария — бывшая учительница деревенской школы близ фермы своего отца. Продавцы хлопка имели более скудные биографии, но выразили мнение, услышать которое из их уст было довольно необычно: что, мол, надо организовать компанию из четырех человек. Матрона продолжала обсуждать с бледной светской дамой своих попутчиков, но уже не так язвительно, как прежде. Очевидно, замечание Люси насчет Рэндолфов не прошло незамеченным. Клайд сиял от тайной гордости, сопровождая жену на неизбежный концерт и усаживаясь рядом с ней. Когда концерт кончился, уже наступило раннее утро, которое они сочли самым подходящим временем, чтобы лечь спать, и, обменявшись с женой полушутливыми-полусерьезными замечаниями насчет их «разделения», Клайд взобрался на верхнюю койку и уснул в более философском расположении духа, чем то, на какое он вообще считал себя способным.

Не успев окончательно погрузиться в глубокий сон, он проснулся оттого, что пароход стоит. К тому же никаких звуков, обычно знаменующих собой приближение к суше, не слышалось, и длительное знакомство Клайда с любым видом бедствия на воде тут же привело его в состояние тревоги. Ему не хотелось без надобности будить Люси, и в то же время было бы непростительно не выяснить причины незапланированной остановки судна. Двигаясь как можно быстрее и в надежде, что он не потревожит Люси, Клайд соскользнул на пол. Но она уже проснулась.

— Что-нибудь случилось, Клайд?

— Не думаю. Но собираюсь разузнать. Не волнуйся. Я сразу вернусь, что бы там ни было.

Разговаривая с Люси, он натягивал брюки и надевал поверх ночной рубашки сюртук. Когда он вошел в залу для отдыха пассажиров, она была безлюдна. Он дошел почти до бара, прежде чем увидел одного из матросов, обслуживающих каюты: он сметал с пола осколки нескольких разбитых бутылок.

— Что случилось? — озабоченно осведомился Клайд.

Матрос тупо уставился на него, потом рассмеялся каким-то каркающим смехом.

— Да ничего такого. Просто капитану Дину хочется, чтобы мы останавливались по воскресеньям, а капитан Дживс, его братец, ему потакает. Вы, наверно, с ним прежде не ходили. Как наступит субботняя полночь, он просто останавливает пароход у отмели, где бы мы ни находились, и стоит так до следующей полуночи. Да, да. У него всякие дела, видите ли. И еще он любит, когда мы сходим на берег и отправляемся в церковь. Молитвы, гимны, проповеди и все такое прочее. Так-то вот!

— Но мы ведь даже не добрались до Уилинга, — недовольно говорил Клайд Люси, с грохотом захлопывая за собой дверь каюты. — Если и дальше так будет продолжаться, то мы всю жизнь проведем на этой реке.

— Полно, милый! Потише! Ты так всех перебудишь! Значит ли это, что мы не успеем пересесть на «Ричмонд»?

— Вполне возможно. Однако у нас в запасе пара дней, если я все верно подсчитал.

— Тогда все в порядке. Ты же говорил, что тебе не хотелось бы ждать в Каире. Еще ты говорил, что это гнусная дыра, где тина покрывает даже стены домов.

— Да, верно. Каир довольно грязен. Ведь его каждую весну заливает сразу две большие реки. Первые поселенцы, пытавшиеся обосноваться там, бросили это дело, посчитав его безнадежным, так же поступил и второй отряд пионеров. Но, похоже, третьи все же надеются удержаться на этом месте. По-моему, они заслуживают некоторого уважения.

— Разумеется, заслуживают. И мне не кажется, что Джеймстаун или даже Ричмонд выглядят намного моложе Каира. Но раз все это так малопривлекательно, то не лучше ли нам продолжить идти на «Гонце»? Тем более что у нас в запасе два дня, а капитан останавливается лишь на один день, — так почему мы не успеем пересесть на «Ричмонд»?

— Люси, сейчас ты очень логична.

— Прости, пожалуйста.

— И очень красива.

— Благодарю.

* * *

Воскресенье выдалось не такое уж скверное, как ожидал Клайд. Капитан Дин с непринужденностью старого знакомого прочитал кое-что из Священного писания, а молодой священник произнес простенькую, но довольно трогательную проповедь. Хотя большинство пассажиров приготовились к исполнению псалмов, оказалось, что почти никто не знает старых добрых гимнов, и когда наконец добровольцы все-таки нашлись, Люси, немного поколебавшись, сказала, что попытается наиграть мелодии, если больше никто не может. Под влиянием ее манеры вести себя очень солидно салон вскоре огласился звуками: «Вперед, вперед, Христово воинство» и «Да здравствует сила Христова имени». Скоро к хору присоединились все. Вдохновленная и ободренная этим, Люси согласилась играть и дальше, другие гимны — «Всегда будь со мной» и «Веди нас, благотворный свет!». Пассажиры спели и эти гимны, после чего напряжение, царившее в начале поездки, совершенно спало и все пришли в прекрасное расположение духа. Пассажиры начали прогуливаться по палубам, указывая друг другу на разные интересные виды вдоль реки, а в понедельник уже объединились в различные маленькие группки. Начались всяческие игры. Продавцы хлопка из Новой Англии все-таки организовали мужскую компанию из четырех человек, а в помещении, где собирались дамы, образовался кружок шитья, члены которого щедро обменивались как образцами выкроек, так и различными сплетнями. Несмотря на то, что Клайд неохотно расставался с Люси и ему не хотелось, чтобы она постоянно присоединялась к дамам, она изредка все же делала это, вежливо отклоняя его возражения, настаивая на том, что ей тоже хочется обзавестись знакомыми, и не забывая еще раз посоветовать ему проводить побольше времени с другими мужчинами.

— Мне не хочется проводить время с другими мужчинами. Мне хочется проводить все свободное время только с тобой. Прости, но я не чувствую, что ты хочешь того же, — немного извиняющимся тоном заметил Клайд. Когда же она полусерьезно, полуигриво запротестовала, сказав, что он несправедлив, он добавил: — Не обращай на меня внимания, дорогая. По-моему, все эти дни я встаю не с той ноги, но я не могу встать иначе из-за этой проклятой койки. К тому же тебя на ней нет. От этого мне все видится в черном цвете. Конечно, мне хочется, чтобы ты была общительна, тебе хочется этого от нас обоих, а я веду себя, как какой-то неотесанный малый. Но ты не можешь заставить меня поверить, что большинство этих старых кошек интересны тебе. К примеру, что ты скажешь насчет этой боевой лошади за нашим столиком? Кажется, ее зовут миссис Голдуайт? А ее креольская подружка мадам Лефевр? Судя по их замечаниям за обедом, они совершенно не ведают, что такое христианская добродетель.

— Ну-у-у… Я соглашусь с тобой, что эта парочка — отпетые сплетницы. Однако остальные…

— Меня не волнуют остальные. Что ты скажешь по поводу этих сплетниц?

Он заметил на ее лице удивление. Ему не следовало бы выпаливать этот вопрос так резко. Не удивительно, что она была несколько обескуражена. Но теперь уже слишком поздно брать свои слова обратно.

— Ну-у-у, — протянула она снова. — К примеру, они обсуждали молодого священника-методиста, который сидит за нашим столиком и прочитал такую милую и трогательную проповедь. Они утверждают, что он совершенно не годен для того, чтобы совершать богослужение.

— Равно как и юные подопечные мадам Пурье на самом деле не ее племянницы? — вставил Клайд вопросительным тоном. — Вообще-то священник мне по душе, хотя, как он читает молитвы, мне не нравится. Есть в его голосе что-то такое, словно он просит Всевышнего благословить только наш столик, а остальных предоставить их судьбе… Ну, что еще скажешь?

— Очень много они болтали о молодом человеке из Дейтона. По-моему, его зовут Персиваль Фремонт. Они отзывались о нем тоже не очень любезно. Говорили, что он весь надушен и набит деньгами — кажется, его отец владеет предприятием по отливке труб, что молодой человек швыряет деньги направо и налево. Тем не менее мистер Голдуайт не думает, что у этого юноши остались деньги, поскольку каждый день он играет в карты и кости и потому что…

— Да, да, я слушаю…

— Потому что большую часть времени с ним играет майор Фанчо. Ну это… это тот самый джентльмен, который заговорил с тобой, как только мы отошли от Питтсбурга. С тех пор я его не видела, разве только издалека. Может быть, ты уже и не помнишь…

— Нет, нет, я помню. И что с ним? Что о нем говорят?

— Это еще один человек, о ком наши сплетницы думают, что он выдает себя за другого. Они утверждают, что он назывался агентом по продаже сахара из Нового Орлеана, а сам не кто иной, как профессиональный игрок с весьма скверным послужным списком, если так можно выразиться. Поскольку… поскольку он мошенничает при игре. И еще устраивает драки. Они говорят, что их нисколько не удивит, если капитан Дин снимет его с парохода.

Впервые у Клайда не нашлось немедленного ответа. А Люси, с лица которой постепенно исчезло удивление, после секундной паузы продолжила:

— Мне показалось, ты был довольно холоден с ним в то утро. По правде говоря, ты был с ним откровенно груб. Но, разумеется, я поняла тогда, что на это должны быть веские причины. И теперь я знаю, что это за причины.

Клайд проглотил знакомый тяжелый комок в горле. Возможно, наступил тот самый момент полной исповеди, которого он ожидал. И наступил куда скорее, чем он надеялся. Клайд попытался рассмеяться, но это ему не удалось.

— Интересно, а посреди всех этих скандальных историй ты не слышала ли чего-нибудь, порочащего… нас? Если так, то, естественно, тебе пришлось подслушивать, ибо эти старые гарпии не осмелились бы что-нибудь высказать тебе в лицо.

— О, как раз они сказали! Сказали! И не порочащее, а приятное! Разумеется, они сразу вычислили в нас молодоженов, но это была моя вина. Помнишь, как я была шокирована обедом, приготовленным в пароходном стиле. Если бы я не выказала своего недоумения, то, вероятно, им показалось бы странным, что ты не проводишь большую часть времени за игрою в карты или беседуя в баре. Но я возбудила их подозрения. Миссис Голдуайт выпалила: «Когда мужчина все время жмется к жене, словно он — больной котенок, а она — горячий кирпич, даже в то время, как эти костлявые кентерберийские сестры вышибают клавиши из несчастного старенького пианино, это значит, что он — или молодожен, или святой. А я скажу вам, что полковник Бачелор являет собой слишком приятное зрелище для святого».

Люси кончила изображать старую сплетницу, рассмеявшись звонко и так беззаботно, что Клайд невольно тоже рассмеялся. С самого начала он понимал, что у нее необычный нрав, чрезвычайно приятный, но он считал его скорее серьезным, нежели веселым; с первого дня их супружества веселость и приветливость ее характера возрастали все больше и больше, и Люси совершенно не реагировала на его недавнюю раздражительность, которой она действительно не заметила.

— Миссис Голдуайт постоянно называла тебя «мой симпатичный полковник», пока я не поправила ее, сказав, что ты связан с армейским департаментом по поставкам, причем имеешь там большое влияние как гражданское лицо, и никогда не имел военного чина. Мое объяснение ее полностью удовлетворило, хотя я так и не сказала ей, к поставкам какой армии ты имеешь отношение. Наверное, мне стоило бы сказать. Однако…

Пока у нее не возникло никаких подозрений и догадок о его прошлом. И все-таки она не посмела признаться, что человек, которого она любит, связан с армией федератов. Несмотря на всю ее нежность, страстную любовь и обожание, ей все же было трудно это признать; и она по-прежнему пыталась сделать все возможное, чтобы забыть об этом.

— Ты… ты не стыдишься меня, Клайд… за то, что я не рассказала ей… всего? — взволнованно спросила Люси.

Он попытался как можно красноречивее заверить ее, что любого рода стыд совершенно чужд тому храму любви, в который он поместил ее. А позднее, в более спокойный момент он вдруг ни с того ни с сего сказал ей, что вообще-то почти никто не рассказывает полной правды о себе и, наверное, не расскажет. Однако потом он громко рассмеялся и заметил, что пока и сам не рассказал ей всей правды о себе, но не сомневается, что миссис Голдуайт все разнюхает и передаст ей прежде, чем они доберутся до Каира. Люси ответила, что миссис Голдуайт почти перестала говорить о нем, поскольку очень сильно взволнована насчет своего предсказания относительно майора Фанчо, ибо оно оказалось правдивым.

— Похоже, он устраивал драки между неграми с нижней палубы и ставил на победителей. А прошлой ночью в качестве приза он выставил огромную бутыль виски. Но на этот раз условия драки были таковы: драться нужно только ногами и со связанными руками.

— Люси, я не удивляюсь, что тебя поражают подобные рассказы, но не стоит так волноваться. Эти негры вправду получают удовольствие от таких драк. И, как я уже догадался, в самый неподходящий момент туда явился капитан Дин?

— Да, или в самый подходящий момент, как хочешь, так и называй. Как бы там ни было, он приказал майору Фанчо немедленно убираться с парохода. Он даже не стал дожидаться следующей пристани. Просто подвел пароход к берегу, как в ту субботнюю ночь, только на этот раз ты не проснулся.

— Да, не проснулся… — растерянно повторил Клайд. — Что ж, поступок капитана Дина меня вовсе не удивляет. Капитаны судов довольно часто поступают так в подобных обстоятельствах.

Он говорил все это небрежно, но его небрежность была напускной. На самом деле он с трудом скрывал пришедшее к нему облегчение. С уходом Фанчо внимание миссис Голдуайт переключилось на кого-то другого, а Каир уже не за горами, и посему ему почти нечего опасаться на «Гонце». Больше не надо прижиматься к Люси, как больному котенку к горячему кирпичу, или постоянно сидеть в затхлой маленькой каюте за неудобным столиком, делая вид, что работает. И он начал более свободно передвигаться по пароходу, общаясь с пассажирами.

Теснота их каюты сделала немало для того, чтобы у Люси уменьшилось чувство неловкости из-за невозможности уединиться, но Клайд все-таки понимал, что она не полностью избавилась от него. Посему, щадя ее застенчивость, Клайд утром и вечером выходил прогуляться по палубе, чтобы дать ей возможность переодеться в их крохотной каюте. Поначалу его прогулки носили более или менее уединенный характер, его наружность не вдохновляла на фамильярное знакомство; однако, когда он стал появляться на палубе чаще и с не таким строгим, неприступным видом, к нему постоянно присоединялся кто-нибудь из мужчин. Прогуливаясь, они беседовали об обоюдно интересующих их вещах. Клайду понравились такие беседы, и он дожидался и предвкушал их и поэтому был несколько разочарован, когда перед самым подходом к Каиру, выйдя на палубу, почувствовал, как внезапно у него с головы сорвали шляпу. Он тут же повернулся с недовольным восклицанием и увидел стоящую рядом девушку. Спиной она оперлась о борт парохода, а руки опустила вдоль тела. Было слишком темно, чтобы он мог как следует разглядеть черты ее лица. Волосы же ее показались ему только частью окружающей темноты. Однако на белом лице выделялись губы, а кожа, казалось, светилась сама по себе. Девушка приблизилась к нему, и тогда Клайд увидел, что волосы ее очень черные, а талия невероятно тонкая. И внезапно перед его глазами словно наяву пронесся эпизод, который он что было сил старался предать забвению и с огромной надеждою верил, что он никогда больше не оживет в его памяти. Клайд резко отодвинулся от девушки. Но та схватила его за руку.

— Разве вам не хочется получить вашу шляпу, мсье? — спросила она. — Ведь мадам может поинтересоваться, где вы ее оставили.

— Как и ваша тетушка, наверное, поинтересуется, где вы находитесь, — холодно отозвался он, — что, безусловно, случится, если, конечно, не она послала вас сюда. Хотя я совершенно уверен, что вы пришли сами. Если не ошибаюсь, вас ведь берегут до Нового Орлеана.

— А что вы мне дадите, если я верну вам шляпу, в результате чего у вас не будет никаких недоразумений с мадам?

— По-моему, лучше будет, если вы отдадите ее мне без всяких условий. Поскольку я могу причинить вам куда больше неприятностей, чем вы мне. Поверьте уж мне, пожалуйста, ибо это чистейшая правда.

Девушка со смехом отняла руку, быстро подскочила к борту парохода и собралась было швырнуть шляпу в воду. Однако Клайд оказался проворней. Он едва не перелетел через перила, но поймал шляпу. Затем крепко схватил девушку за запястье.

— Нет, я не стану причинять вам боль, — произнес он, заметив, что веселье на ее лице сменилось страхом. — Однако я дам вам один совет. В следующий раз, когда мужчина ясно даст вам понять, что не намерен якшаться в девицами вашего сорта, не надо подшучивать над ними. Ибо все может обернуться не так хорошо для вас.

И он тяжелой походкой направился прочь, почему-то сильнее злясь на себя, нежели на девушку. Ведь она вывела его из себя больше, чем следует, и даже не тем, что уловила в нем некие постыдные желания, а тем, что смогла вызвать воспоминания о желании, давно канувшем в Лету.

Он возвратился в пассажирский салон, миновал его и добрался до своей каюты, где обнаружил, что Люси еще не легла, как, бывало, обычно в столь поздний час. Она была в пеньюаре, открывающем ее белоснежную шею, сидела на краю койки и расчесывала свои уже расплетенные волосы, золотыми волнами ниспадавшие на ее плечи. Волосы были настолько длинны, что закрывали и руки. Впервые Клайд видел ее волосы совсем распущенными, хотя уже давно страстно желал увидеть их именно такими, но красота этого зрелища намного превзошла его ожидания. Он наклонился, положив руки ей на плечи, и стал медленно опускать их ниже и ниже, все тесней прижимаясь к любимой. Затем рывком поднял Люси на руки и заключил в крепкие объятия.

Внезапно он ощутил в ней еле заметную перемену, такую слабую, что не мог понять сразу, что это. Но в следующий момент он осознал, что это было: он почувствовал, как напряглась ее грудь, чего не случалось раньше, с тех пор, как они поженились. Он чуть отстранился от Люси и взглянул на нее. В каюте стоял полумрак, но он знал, хотя и не мог этого видеть, что Люси сейчас зарделась и что прелестный розовый цвет окрасил не только ее лицо и шею, но и прекрасную, преображенную естественным возбуждением грудь. Тем не менее Люси не отстранялась от него и не пыталась спрятать лицо, как делала это еще совсем недавно. Напротив, вместо этого она ответила на его взгляд, и в ее глазах он прочел любовь, желание и обожание.

— Я… я нарочно дожидалась тебя, — промолвила она. — Мне не надо так много времени, чтобы расчесать волосы. Но я подумала, что, может быть, если ты придешь как раз в то время, когда я их расчесываю, то сделаешь именно то, что ты сейчас и сделал. Конечно, конечно, еще слишком рано, хотя это могло произойти и сразу… то есть если бы это произошло… Но я надеюсь… верю… о, только бы Господь оказался добр к нам! Я ведь молилась об этом! В ту первую ночь, как только ты уснул, я лежала и молилась. Не спала… а молилась, молилась! И не только о том, чтобы у нас был ребенок, но и о том, чтобы ты полностью избавил меня от страха делать это, чтобы ты открыл мне, что значит быть женщиной!

Он молчал, ибо не мог говорить от счастья, не мог высказать свою любовь. В этот раз, после того как она мирно и покойно уснула, он лежал, счастливый и взволнованный, без сна. И совершенно не важно — хотя он никогда не скажет ей об этом, — что она не сможет родить ему нормального, доношенного ребенка. Он никогда не скажет ей даже слова упрека, настолько глубоко он тронут ее словами, поведением и тем, как она все это говорила. И хотя он тоже надеялся, что их первое соитие станет плодоносным, но действовал он все же больше ради себя. Ведь если бы он задумался как следует, то захотел бы избавить ее от перспективы страданий при родах, но нет же, ему надо было немедленно доказать свою мужественность, ему потребовалось еще одно доказательство своей способности отнимать у упрямой судьбы все, что может предложить жизнь. И в своем браке, как и во всем другом, он оказался победителем.

 

4

Был разгар утра, когда «Гонец» повернул к каирской пристани, пробираясь к своему месту среди пароходов, плотным рядом выстроившихся вдоль всей длины Коммершэл-стрит. Помощник капитана уже скомандовал матросам, чтобы они подготовили трап к тому моменту, когда судно завершит свой поворот против течения. Раздался хриплый гудок парохода, словно испуганный оркестр своими беспорядочными звуками ознаменовал приближение «Гонца» к берегу. Начались обычное столпотворение и суматоха. На невысокой набережной несколько юных оборванцев с ликованием подкатывали телеги с сеном к небольшому железнодорожному пути, а пыхтящий локомотивчик тянул взад и вперед закопченные грузовые вагончики.

— Посмотри на берег! — торжествующе воскликнул Клайд. Они с Люси остановились у того же самого поручня, где стояли, когда отправлялись из Питтсбурга. Клайд с восхищением указывал рукой на длинный ряд пароходов и маленький пыхтящий паровозик. — Ну, теперь-то ты понимаешь, почему я в корне не согласен со всеми этими нытиками, утверждающими, что золотые дни пароходства канули в Лету? Видишь, эта железная дорога вон там — первая, что построена во всю длину Миссисипи и бежит все время вдоль нее. Она идет от Чикаго. Ну что, разве покончено с пароходами? Я прошу тебя, только посмотри еще раз на берег!

Просьба Клайда, высказанная столь торжественно, завершилась легким восклицанием Люси. Клайд проследил за взглядом жены и увидел, что она рассматривает берег. Ее взгляд миновал однообразный городок, направился вниз по течению и, наконец, остановился там, где река, более могучая и грязная, чем Огайо, отражалась в лучах солнца.

— Да, да! — громко провозгласил Клайд. — Это отец всех вод. Тебе сейчас не удастся увидеть место слияния Миссисипи и Огайо, которое находится вон там, слева, из-за этого скопища пароходов. Но ты обязательно его увидишь, когда мы отправимся отсюда на юг. А если нам повезет, то это может случиться всего через несколько часов.

Им действительно улыбнулось счастье, ибо, сойдя на сушу, они узнали у управляющего пристанью, что «Ричмонд» прибудет сюда после обеда.

— Да, в самом деле времена изменились, — степенно добавил управляющий. — Еще не так давно мы не смогли бы ответить вам, придет ли он вообще. Но сейчас сообщения передают по телеграфу из Сент-Луиса. И о большинстве событий мы узнаем еще до того, как они происходят, вот так-то. Да, сэр. А «Ричмонд» прибудет точно после обеда. В любом случае на все уйдет часа два, и вам нет смысла носить с собой ваши саквояжи. Я с удовольствием присмотрю за багажом, пока вы с вашей очаровательной супругой будете приятно проводить время, гуляя по нашему прекрасному городу.

— Огромное вам спасибо, — сказал Клайд. — Мы сделаем именно так, как вы предлагаете. И если вы любезно позволите нам оставить у вас наши вещи, то это будет просто неоценимая услуга с вашей стороны… Не правда ли, Люси? Кстати, тебе не хочется пройтись? А я бы с удовольствием посмотрел, как они здесь перегружают груз с одного судна на другое. Это как раз по пути в форт.

— Конечно.

Она ответила без всякого колебания, однако они прошли совсем немного, когда Клайд понял, что, с ее точки зрения, подобная прогулка — это большая ошибка. Огромные лошади тащили платформы с тяжелым грузом, и повсюду клубилась неимоверная пыль, такая, что из-за этой серой плотной завесы совершенно не было видно реки. Из-под колес телег с пронзительным визгом разбегались тощие свиньи, преследуемые блохастыми дворняжками, оглашающими воздух свирепым лаем.

— Наверное, нам все-таки лучше пойти в гостиницу, — предложил Клайд.

— Ну… наверное. По крайней мере мне. Правда, мне так не хотелось пропустить что-нибудь интересное. Все такое непривычное. Однако эта грязь и пыль…

Кратчайшим путем он отвел ее в гостиницу и устроил в люксе. Убедившись, что Люси удобно, он оставил ее в номере, чтобы продолжить свои исследования местных методов разгрузки и погрузки; вернувшись, он стал рассказывать обо всем Люси с неменьшим восторгом, чем в самом начале дня.

— Вот что я подумал, — говорил он. — Они никогда не смогут как следует перегружать багаж из вагонов на пароход, пока не подведут рельсовые пути к реке, поскольку река тут два раза в год имеет разный уровень — в весенний разлив она наполовину затопляет дома, а в сентябрьскую засуху тут песчаные заносы. Поэтому груз приходится перегружать с вагонов на подводы, а уже с подвод на пароход, и, как понимаешь, за все это надо платить, и немало. На мой взгляд, местным ребятам надо решить, что им выгоднее — возить груз по железной дороге или пароходами. Если бы выбирал я, то вложил бы деньги в пароходство, и беспроигрышно… А может, даже в буксирные баржи, чтобы дать им возможность… Ну да ладно, что это я разговорился, когда ты, верно, помираешь с голоду после всех этих часов ожидания. Пойдем-ка пообедаем.

Обед был удивительно вкусным и обильным, просто роскошным. Когда они выходили из ресторана, день уже был в полном разгаре. Служащий, следивший за рекой из северного окна мансарды отеля, сообщил, что «Ричмонд» миновал остров, а это значило, что нельзя терять времени. Клайд оплатил счет, и они с Люси поспешили за своим багажом на пристань.

Когда «Ричмонд» появился в поле зрения, его четко очерченный силуэт с горделиво вращающимися колесами настолько грациозно и легко покоился на водной глади, что скорее напоминал некий эфемерный, неземной корабль, скользящий к волшебному берегу, нежели мощный речной пароход, медленно приближающийся к грязной городской пристани. Клайд, наблюдавший за Люси почти так же внимательно, как она следила за пароходом, заметил, что у нее перехватило дыхание и вырвался вздох восхищения. Она сказала ему тогда в Нью-Йорке, что он привез ее в сказочную страну, но сейчас он понял, что все тогдашнее великолепие померкло для нее перед тем, что она видела сейчас.

От него не утаилось и то, что это состояние не прошло у нее и тогда, когда они медленно поднялись на борт «Ричмонда» и, миновав главную палубу, направились к своей каюте. Все чудеса, известные ей, и те, в которые она едва могла поверить, сейчас, окружив, очаровали ее. На полу лежал алый ковер с толстенным ворсом, простиравшийся по всей длине широкой, похожей на канал кают-компании. Мебель из красного дерева была изысканно украшена резьбою и зачехлена атласом. Она увидела огромный концертный рояль, тоже из красного дерева и тоже с искусной резьбою. Всюду поблескивали позолоченные люстры, с которых, сверкая, спускались хрустальные подвески, на стенах висели позолоченные зеркала. Лепнина, причудливая резьба по дереву, маркетри, деревянные панели с прикрепленными на них изображениями достопримечательностей Ричмонда — города, чье имя носил этот роскошный пароход, — и еще виды Нового Орлеана, порта его приписки. Люси нашла руку Клайда и крепко сжала ее, не проронив ни слова. Она почти не осознавала, что вокруг них двигаются группки других пассажиров, носильщики спешат с багажом, стюарды с подносами уже по стойке «смирно» застыли подле столов с белоснежными скатертями, а оркестр, состоящий из цветных музыкантов, исполняет какую-то незамысловатую, но бодрящую мелодию. Клайд раньше Люси заметил некоего мужчину приятной наружности, который сначала бросил на них быстрый взгляд, а затем двинулся к ним с распростертыми объятиями.

— Люси! А я все смотрю и смотрю, ты ли это?! Я ведь думал, что ты в Сент-Луисе, и когда, очутившись там, не застал тебя, то…

И, не закончив фразы, он заключил ее в объятия и расцеловал в обе щеки. Отпустив ее, он протянул руку Клайду.

— Мистер Бачелор… или, может быть, сразу начну называть вас кузеном Клайдом? Стэнард Дейнджерфилд из Сапфировых холмов к вашим услугам! Как вы, наверное, уже поняли, мы с Люси близкие родственники. Весьма сожалею, что никак не смог присутствовать на вашей свадьбе… Возникли ужасные осложнения на ипподроме. Но смиримся с этим! Я получил письмо от кузины Софи, где она написала, что по моему совету рассказала вам о «Ричмонде»… Очень рад вас видеть!

Он долго тряс руку Клайда, явно радуясь встрече и сияя от удовольствия, попеременно глядя то на Люси, то на ее мужа.

— Вы уже видели вашу каюту? — продолжал он, не давая им времени ответить на приветствие. — Нет? Ну… после того, как Люси там обоснуется, вы найдете меня в баре. Я буду вас там ждать. Да, да, знаю, знаю, у вас медовый месяц! Но даже если это и так, мужчина все равно нуждается во встречах с другими мужчинами, хотя бы ненадолго и хотя бы только для того, чтобы после этих встреч еще больше оценить свою красавицу супругу, когда вернется к ней. А у вас жена красавица, это так! И знаете, замужество очень идет ей! Я еще никогда не видел Люси такой очаровательной, как теперь. Будь я даже стариком и не имей с ней родственных отношений, все равно разделил бы вашу крайнюю неохоту оставлять такую женщину! Но со мной на пароходе находятся несколько моих друзей, и мне хотелось бы познакомить вас с ними. Они вам обязательно понравятся, и, уверен, вы им — тоже. Давайте встретимся в баре… ну, скажем, через полчасика? Да, между прочим, капитан Нил надеется увидеть вас за его столиком. А пока…

Он дружелюбно помахал рукой на прощание и исчез в направлении бара. Люси смотрела на Клайда и широко улыбалась.

— Стэн — мой любимый кузен, — со счастливым выражением лица проговорила она. — Я так и думала, что мы, скорее всего, встретимся с ним на этом пароходе. Ты ведь тоже рад этой встрече, не так ли, Клайд? Ведь ты помнишь, я тебе рассказывала о нем и говорила, что он первый посоветовал…

— Да, конечно, помню, — ответил Клайд. Ему не следовало бы отвечать ей так резко, не стоило бы. Но его мысли пришли в беспорядок. Примерно то же самое произошло с ним и при встрече с Фанчо. Однако Стэнард Дейнджерфилд не мошенник, не грязный подонок, он не притворяется какой-нибудь известной персоной или военным высокого звания — этот человек по-настоящему искренен, доброжелателен и приятен во многих отношениях. Он относится к той породе людей, с кем Клайд никогда не состоял в дружеских отношениях, но кого всю жизнь хотел иметь рядом в качестве друга. Как же ему принимать эту дружбу теперь, когда наконец она ему предложена? А еще те, другие мужчины, о которых говорил кузен Люси… Ведь нет никакой уверенности, что кто-нибудь из них — по крайней мере один — не узнает его, Клайда, чьей жертвой он мог однажды оказаться? Ведь и такое возможно… А капитан «Ричмонда», Нил, уже много лет водит этот пароход по реке. И их с Клайдом дорожки не раз пересекались прежде. Теперь, когда они снова пересекутся, не совершит ли он чего-нибудь, не скажет ли чего, что прольет свет на их былое знакомство?

Клайд был настолько погружен в неприятные мысли, что совершенно не следил за названиями на каютах, мимо которых проходил, и если бы Люси не остановилась у двери с табличкой «Виргиния», то он прошел бы и мимо этой двери.

— Да, да, вот и наша каюта, — торопливо произнес он. — Я подумал, что тебе понравится хотя бы мысленно вернуться в «Старый доминион».

Эта каюта, в отличие от каюты на «Гонце», оказалась просторной и совершенно роскошной. Узорчатой тканью были отделаны стол с мраморной столешницей и красивый платяной шкаф с зеркалом. В задней части каюты богато расшитая портьера скрывала двойной умывальник с фарфоровым туалетным прибором, а рядом — огромную двуспальную кровать с безупречно белыми льняными простынями, поверх которых лежало стеганое шелковое одеяло. Здесь они снова будут спать вместе, а не томиться порознь, каждый на узенькой неудобной койке. В этой постели — как он планировал — они будут есть вкусную еду в комфорте и уединении. И в этой же постели он наконец сообщит ей главную новость, которую пока тщательно скрывает от нее. Он скажет: «Значит, «Ричмонд» полностью отвечает твоим ожиданиям, не так ли? Меня это очень радует. Согласен, это превосходное судно. Но подожди, ты еще не видела Люси Бачелор!.. — И тут, когда она поднимет на него глаза, полные изумления, он продолжит: — Наверное, ты огорчалась, когда я был невнимателен к тебе в Питтсбурге, когда все время отсутствовал, общаясь с молодым Тетчером, который, кстати, намного опытнее, чем кажется с первого взгляда. И еще я все время пропадал с судовладельцами, фабрикантами железных изделий и прочими людьми, с кем ты даже не встречалась. А я завершал задуманное. Заканчивал работу над отделкой и прочим. Договаривался насчет оплаты…» И тогда она, затаив дыхание, бросится в его объятия, смеясь и плача одновременно из-за этого самого главного, можно сказать, кульминационного подарка — парохода, носящего ее имя.

Разумеется, вся эта сцена разыграется именно так, как он мысленно представлял себе; и в своей триумфальной фразе он ничем не выдаст внутреннего волнения. И, разумеется, Люси потом вновь устроится рядом, положив голову ему на плечо, он обнимет ее и будет держать в своих объятиях до тех пор, пока она не погрузится в умиротворенный сон. Естественно, впредь они будут завтракать в постели, и никто не сочтет неучтивым, что они завтракают наедине. И еще он думал о том, что чем скорее он сделает свое неизбежное признание, тем лучше будет для всех.

— Ну, что ж, пожалуй, я пойду. — Он старался говорить как можно более легкомысленным тоном, что ему не совсем удалось, как он и опасался. — Не успели мы взойти на борт «Гонца», как ты настояла, чтобы я отправился в бар, утверждая, что это именно то место, где мне следует находиться. На этот раз я надеялся воздержаться от такого похода, но, коль твой кузен Стэн предложил мне встретиться в баре, то, думаю, мне следует появиться там по крайней мере в начале нашего путешествия. И не подумай, что для меня предпочтительнее находиться там, нежели здесь, с тобой. Я вернусь как можно скорее, во всяком случае, не собираюсь оставлять тебя в каюте, словно в клетке, как тогда на «Гонце».

— Не спеши. Я знаю, что у вас с кузеном Стэном найдется, что сказать друг другу. К тому же мне надо распаковать вещи. Как ты думаешь, розовое тюлевое платье в черный горошек, что я надевала к черной тюлевой кофточке, — подходящий наряд для капитанского стола?

И, тихонько напевая «Лорену», она открыла маленький дорожный сундучок и стала рыться в нем. Клайд видел, что она беспредельно счастлива за этим занятием, очевидно, предвкушая предстоящий праздничный вечер. Выйдя, он миновал кают-компанию и вошел в бар. Там он прежде всего увидел огромную, написанную маслом картину, изображающую римскую вакханалию так, как, видимо, представлял ее себе современный живописец. За стойкой красного дерева, уставленной сверкающей стеклянной посудой и бесконечными рядами бутылок, стоял главный бармен Билли со своими двумя помощниками, деловито принимавшими заказы. Бар уже был переполнен посетителями, однако Клайд сразу же приметил Дейнджерфилда и его собеседника, выделявшихся среди остальных. Родственник Люси был безупречно выбрит, а ярко-розовый цвет его лица только подчеркивал светлые густые волосы, зачесанные со лба назад. Его дородность скорее усиливала достоинства его внешности, нежели преуменьшала их. Наглухо застегнутое пальто цвета вереска полностью скрывало того же тона сюртук, зато выгодно оттеняло аскот бронзового цвета, небрежно повязанный под безукоризненным воротничком. У Стэнарда не было ни перстня, ни колец, однако концы аскота были скреплены булавкой, увенчанной крупной черной жемчужиной, а когда он сунул руку в карман брюк, то извлеченный оттуда носовой платок оказался очень красивым. Клайд также заметил черную шелковую ленточку чехольчика для часов, украшенного крупным драгоценным камнем в золотой оправе. Собеседник Дейнджерфилда был почти лыс, и казалось, что кожа на его куполообразной голове натянута до предела. Крайне худой, почти изнуренный, этот человек походил на ученого, который большую часть времени проводит в помещении. Лишь его глубокие голубые глаза светились огромной жизненной энергией.

— Согласен, — говорил Дейнджерфилд своему приятелю. — Никакой выгоды нельзя извлечь на Метайре. Да и вообще пока там крутится не так уж много денег. Сами понимаете, пяти лет не прошло, как кончилась война. А вот на этом жеребчике из Саратоги я мог бы взять большой куш, после того как его должным образом натаскали на зимних скачках в Новом Орлеане… А! Кузен Клайд! А я все думаю, где вы так задержались! Да чего там, собственно, думать… Картерет, позвольте вам представить мистера Клайда Бачелора из Синди Лу, плантации Луизианы. Он совсем недавно женился на моей кузине Люси Пейдж из Сорренто… Ну, вы знаете, это дочь Софи. И, естественно, мистер Бачелор попадает прямо в наши ряды… Кузен Клайд, это мой друг — судья Картерет Пейн-Франкфорт. Когда я говорю «друг», это не просто пустые слова или там оборот речи… И вы в этом скоро сами убедитесь, присоединившись к нам выпить его кукурузного виски! Мой друг захватил с собой порядочные запасы его. Во всяком случае, вполне достаточные для нас и наших друзей на время путешествия. И так он делает всякий раз, когда мы куда-нибудь отправляемся. А кроме того, он отбирает для меня пару бочек с каждого ежегодного перегона. И так уже десять лет. Когда же я их опустошаю, то отсылаю порожние бочки ему, он их наполняет вновь и вновь посылает в Сапфировые холмы. И опять, и опять… Тем же занимались и наши отцы. Некоторым бочкам уже по пятьдесят лет. Первые были изготовлены из доброго кентуккского белого дуба. Эй, Билли, джулеп для мистера Бачелора! Убежден, что такого вы ни разу не пробовали прежде!

— Слушаюсь, сэр! — отозвался Билли. — Значит, Особый Исключительный для мистера Бачелора. Слушаюсь, сэр!

Клайд улыбнулся и протянул руку судье.

— Весьма рад познакомиться с вами, сэр. Возможно, когда вы с мистером Дейнджерфилдом навестите нас в Синди Лу, я сумею должным образом ответить на ваше гостеприимство… хотя уверен, что не смогу вас угостить таким же превосходным бурбоном.

— Почему не сможете? — спросил Картерет Пейн. — Да я буду распоследним хамом, если не пришлю в Синди Лу хоть одну бочку в качестве моего подарка новому дому родственников Стэна!

— Ваш Особый Исключительный, мистер Бачелор, — вмешался Билли, подавая Клайду высокий стакан с чем-то зеленым и очень ароматным. В какую-то секунду Клайд оказался лицом к лицу с барменом и заметил, что у усы Билли тщательно завиты, набриолинены и покрашены, а бриллиант на алом галстуке даже крупнее, чем у Клайда до его встречи с Люси. Клайд прекрасно понимал, что для того, чтобы удержаться на этой работе, Билли приходится кого-то крепко «подмазывать» довольно крупной суммой. Разумеется, Клайд встречал Билли и раньше, но, сделав вид, что он не знает его, взял стакан, пробормотал: «Благодарю!» — и присоединился к Дейнджерфилду и Пейну. Втроем они отошли от стойки и уселись за свободный столик, стоящий среди других, за которыми сидели мужчины, играя в карты или просто о чем-то оживленно беседуя.

— Только что я рассказывал судье о жеребчике, какого взял на пароход, — проговорил Дейнджерфилд. — Я обязательно должен вам его показать. Знаете, вы увидите такое сокровище в конском обличье, какого не видели ни разу в жизни. Я назвал его Сапфировое небо. Люси, конечно, тоже захочет взглянуть на него. Она превосходно разбирается в лошадях, к тому же прекрасная наездница — да иначе и быть не могло с ее происхождением. И, как большинство виргинцев, она безумно любит землю. Она будет вместе с вами объезжать урожаи. Конечно, придется ей изучить как следует сахарный тростник и черный табак… Ведь вы их выращиваете, верно? Уверяю вас, она быстро всему обучится. Когда я думаю о том, что она пережила, чтобы возвратиться в Сорренто… на землю…

Он замолчал, задумчиво глядя в свой джулеп. Клайд был благодарен ему за эту передышку в беседе, ибо она приняла несколько иной оборот, чем тот, которого он ожидал. Он мгновенно забыл обо всех своих волнениях, когда разговор зашел о лошадях. Лошади! Как же он не подумал о них? Ведь Люси надеялась обнаружить лошадей в Синди Лу, превосходных оседланных лошадей, а он ничего не сделал для их приобретения!

— Кстати, вчера я случайно узнал, что Дункан Кеннер уступает их конюшню в Эшланде. Конечно, я не знаю, что вам нужно, кузен Клайд… может быть, ваше пастбище уже перегружено. Но мне пришло в голову, что для вас это может оказаться довольно удачной штукой.

Дейнджерфилд снова задумчиво посмотрел в свой джулеп и, сделав большой глоток, помахал рукой какому-то знакомому, только что вошедшему в бар. Новоприбывший перевел взгляд с Дейнджерфилда на Клайда, а потом, вместо того чтобы подойти к их столику, о чем-то оживленно заговорил с Билли. Клайд ощутил на себе взгляд вошедшего мужчины и почувствовал, как кровь бросилась ему в голову. Не могло быть и речи о том, чтобы позволить происходящему идти своим чередом и ему с Дейнджерфилдом спокойно обсуждать старый бурбон и превосходных лошадей. Однако, несмотря на принятое решение, Клайда останавливало упоминание о Кеннере. Вновь он невольно вспомнил свой первый приезд в Синди Лу и то, как Доротея хвалилась посещением этой красивой, находящейся рядом плантации, именуемой Эшланд, рассказывая, что ее владелец ездил в Европу в качестве посланника Джефферсона Дэвиса. Клайд знал, что позднее вся эта собственность была конфискована, и хотя, в конечном счете, как он слышал, потом все возвратили законным владельцам, они не могли не связывать свои вновь обретенные владения с печальными воспоминаниями и поэтому предпочитали проводить большую часть времени где-нибудь в другом месте. Но Клайд никогда не слышал об их конюшнях. Судя по словам Дейнджерфилда, эти конюшни, вне всякого сомнения, были превосходны. И его новообретенный родственник прав: для него это было бы удачной штукой.

Посему он ответил:

— Нет, отнюдь, пастбище у меня не перегружено. Я имею в виду конюшню. А вы не смогли бы связаться с Кеннером немедленно и… Нельзя ли у него купить все это?

Дейнджерфилд беззаботно рассмеялся.

— Вам хотелось бы оседлать довольно трудное дело, верно? Только, ради Бога, не сочтите это за скверный каламбур. Конечно же, я могу связаться с Кеннером и свяжусь, если вам угодно. Мы с ним родственники, некоторое время я даже служил под его началом за границей, после того как было решено, что меня лучше использовать в роли дипломата, нежели солдата. Что ж, ладно, как я уже сказал, я с ним свяжусь, если вы этого хотите. Но если нам дорого время, то, думаю, мне лучше телеграфировать из Мэмфиса в Новый Орлеан моему агенту Мойсу Ривере и попросить его заняться вашим делом. То есть выбрать то, что вам подойдет. Вы мне не подкинете идею, какие лошади вас устроили бы?

— Нет, но я был бы весьма благодарен за совет.

Клайд уловил, что судья оценивающе посмотрел на него. Однако на сей раз Клайд оставил это без внимания, а Дейнджерфилд, очевидно, не нашел ничего странного в столь скором и необычном признании Клайда.

— Ну, тогда я бы посоветовал… наверное… Двух прогулочных лошадей для вас, дрессированную на аллюр оседланную кобылку для Люси, парочку одномастных хакни для экипажа, шотландского пони для Бушрода… Нет, погодите! Двух шотландских пони! Для Кэри тоже, а пока она не станет постарше, обоих пони можно использовать в двуколке гувернантки. Вас устроит такой выбор?

— Безусловно! А если вы еще попросите вашего агента переправить лошадей пароходом прямо в Синди Лу, то это меня устроит еще больше.

— Считайте, что все уже сделано. А сейчас что скажете, если мы спустимся и поглядим на Сапфировое небо?

— С преогромным удовольствием.

— Вы к нам присоединитесь, судья?

— Боже мой, старина, я достаточно насмотрелся на лошадей на берегу, чтобы мне лазить по всему пароходу для того, чтобы еще раз взглянуть на жеребчика, появление на свет которого я даже имел счастье наблюдать. Дайте же мне передохнуть! Ибо я как раз собрался заказать еще один джулеп — ведь никто не может летать с одним крылом. Вы уж с мистером Бачелором простите меня за то, что я не пойду с вами по второму разу.

— А в виде исключения вы собираетесь выпить еще один джулеп и на берегу, верно? Ладно, мы вас прощаем… и присоединимся к вам потом, по второму разу.

Дейнджерфилд поставил стакан на столик и поднялся. Не спеша он прошел между столиками, всякий раз останавливаясь и заговаривая со знакомыми, представляя всем Клайда как своего родственника. Вместо того чтобы выйти на палубу, он направился к кают-компании.

— Давайте-ка по пути заглянем в мою каюту, — предложил он. — Она не такая роскошная, как у вас с Люси, но вполне удобная, как, собственно говоря, и все каюты на «Ричмонде». — Отворив дверь в каюту, которая и в самом деле оказалась просторной и уютной, он добавил: — Присаживайтесь и будьте как дома. У меня здесь припасено немного бурбона судьи. Что-то не хочется готовить джулеп или посылать за ним. А маленький глоточек спиртного никогда не помешает недолгому разговору.

С этими словами он принес бутылку и два стакана, разлил спиртное и уселся рядом с Клайдом за небольшой столик. Смакуя напиток, произнес:

— Должен заметить, что, когда бурбон настолько хорош, я предпочитаю пить его в чистом виде. А как вы?

— Великолепный бурбон, — согласился Клайд. — И честно вам скажу, я действительно еще никогда не пробовал ничего подобного, мистер Дейнджерфилд.

— Мистер Дейнджерфилд? А я с самого начала стал называть вас кузеном Клайдом. Разве это неправильно?

— Более чем правильно. Это… это… — Клайд недоговорил и отпил еще глоток. — Дело в том, просто не знаю, как сказать… Я пока не совсем уверен, что вам захочется, чтобы я называл вас кузеном Стэнардом.

— Кузеном Стэном, — поправил Дейнджерфилд. — У нас в семье давным-давно поняли, что Стэнард — труднопроизносимо. А теперь и вы, разумеется, входите в семью. Но я, кажется, понимаю, что вас беспокоит. Нет, нет, не перебивайте! — Он предупредительно поднял руку, предвидя возражения. — Позвольте мне досказать. Вы, несомненно, подумали, что я вас спутал с кем-то, кто известен как человек… с хорошей репутацией в прошлом. Хочу сказать вам прямо. Черт возьми, я делал все возможное, чтобы попасть на вашу свадьбу, но, раз уж так получилось, что мне не удалось этого сделать, хочу исправить это сейчас. Прямо сейчас! И начну с того, что скажу: я счастлив наконец-то познакомиться с вами, с человеком, женившимся на моей кузине Люси… с человеком, который отправился со своей невестой в первое путешествие по реке.

Несколько секунд Клайд невидящим взглядом смотрел в свой стакан и наконец, по-прежнему не отводя глаз от напитка, медленно произнес:

— Надеюсь, вам никогда не представится случая изменить ваше мнение о том, как вы счастливы, что познакомились со мной. Вы даже представить себе не можете, насколько ваши слова важны для меня.

— Я и не собираюсь менять своего мнения. И, по-моему, я еще способен распознать разницу между ястребом и рабочей лошадью. Кроме того, если нам придется когда-нибудь ворошить прошлое, то у меня у самого совесть не очень-то спокойна. Никто из нас и понятия не имел, какие трудности выпали на долю кузины Софи и Люси… Если бы мы узнали, то у них было бы все, в чем они нуждались. Конечно, вы можете возразить, сказав, что это отчасти и их вина — эта чертовская гордость, помешавшая им дать знать родне, что они нуждаются в помощи. Но в большей мере виновата родня, даже не удосужившаяся поинтересоваться ими. И помочь. А вы это сделали.

— Я не заслуживаю никакой благодарности за это. Я приехал в Сорренто потому, что влюбился в Люси. И, естественно, с тех пор, как я влюбился в нее…

— «Можно давать без любви, но нельзя любить не давая», верно? Да, мне известна эта старая пословица. Но к моему случаю ее применить нельзя. Давно, очень давно я был влюблен в мою кузину Софи. Но с тех пор, как она встретилась с Виргином Кэри, она не посмотрела ни на одного другого мужчину. Кроме того, я был моложе ее, и она относилась ко мне как к родственнику, не иначе. Но для меня все было иначе! Для меня она была самой красивой женщиной на свете, хотя вы, верно, даже и предположить такого не можете, видя ее сейчас, после перенесенных ею горя, страданий и унижений… Вот… во всяком случае, я так никогда и не женился. И после войны так и не съездил в Виргинию узнать, нельзя ли что-нибудь сделать для нее. Я должен возвратиться в Сапфировые холмы как можно скорее, больше я оттуда никуда не езжу… Ну, если не считать разных деловых поездок, связанных с преумножением моего капитала, с продажей сена в Луисвилл и табака в Сент-Луис. — Он с грохотом поставил стакан на стол и с жаром продолжал: — Да одного только взгляда на Люси мне оказалось достаточно, чтобы узнать все, что мне нужно. Ее щеки налились румянцем, в глазах появился какой-то звездный блеск! Она всегда была красивой девушкой, но как бы немного скованной, если вы понимаете, что я имею в виду… не натянутой или напыщенной, а слишком серьезной. Но она была бледна, как полотно, и настолько хрупка, что, казалось, вот-вот переломится пополам. Вы же все это изменили. Конечно, вы нарядили ее в роскошные одежды, украсили великолепными драгоценностями, но, черт побери, ведь и Форрест Пейдж тоже делал это, и постоянно! Он же был богатым человеком, когда началась война, и я тогда видел Люси… она была еще невестой. Но, Боже, какая разница между той Люси и сегодняшней — вы себе представить не можете! Да она просто сияет от счастья… от счастья, которое дали ей вы! Даже если вы ничего больше не сделаете… не важно, что… все равно сразу видно, что вы — человек, на которого можно положиться. По крайней мере таково мое мнение, а я весьма редко ошибаюсь.

— Благодарю вас, — сказал Клайд. — Я… я тоже вижу, что она счастлива. И, разумеется, вы понимаете, как мне не хочется, чтобы случилось что-нибудь, что омрачит или как-нибудь преуменьшит ее счастье. Я буду делать все для Люси, чтобы она была счастлива всегда…

— Безусловно, если бы вы были сами по себе, то располагали бы полной свободой действий и вам не пришлось бы вести себя очень осторожно. Но раз теперь все обстоит как оно есть, то вы не можете себе позволить рисковать, чтобы ваши планы расстроились… Наверное, я говорю сложными метафорами, но я понимаю вас, а вы — меня. И мы, как говорится, доведем дело до конца, понимаете?

Клайд был глубоко тронут, настолько глубоко, что с радостью ушел бы, закончив разговор на этой ноте. Но он понимал, что помимо Стэна Дейнджерфилда с его мнением и чувствами есть и другие люди, с которыми ему придется иметь дело и с чьим мнением считаться.

— Вы говорили, что капитан Нил пригласил нас с Люси за его столик… — начал Клайд.

— Совершенно верно. Я тоже буду сидеть с вами. Я уже закинул удочку Нилу. Когда я ему все объяснил, он признался сначала, что не знаком ни с моей кузиной, ни с ее супругом. Но мы с капитаном уже много лет не разлей вода, и он просто оскорбил бы меня, не пригласив за свой столик мою кузину и ее нового мужа. Посему все договорено и остается в силе, обещаю вам это со всей уверенностью.

* * *

Когда Клайд вернулся в «Старый доминион», то увидел, что Люси уже переоделась к ужину в розовое тюлевое платье в черный горошек, а также приготовила ему нужный костюм. Он заметил, что ее совершенно не обеспокоило его отсутствие, как это было и на «Гонце», и тут ему пришло в голову, что она вообще ни разу не выказала тревоги, не призналась, что догадывается о его знакомстве с Фанчо. Но что сейчас, когда он отправился в бар с ее кузеном, она чувствовала себя совершенно иначе, чем тогда, когда он неожиданно встретился со своим былым знакомцем. Теперь он особенно не вдавался в этот вопрос и не позволял себе тяготиться им, ибо, имея на своей стороне Дейнджерфилда, он мог встретиться лицом к лицу с любой неожиданной ситуацией и позаботиться о себе. Он по-прежнему намеревался однажды все рассказать Люси; а пока, безусловно, она кое о чем догадывается, но не выдает своих чувств, это-то и было самым главным. Дейнджерфилд прав: щеки ее покрыл румянец, а в глазах горели звезды. Она вся светилась от счастья.

С наступлением вечера казалось, что Люси еще больше заискрилась весельем и радостью. В их компании за капитанским столиком кроме Стэнарда Дейнджерфилда и судьи были английский писатель с женой, прославленная итальянская певица, включившая в свое концертное турне Мэмфис и Новый Орлеан, вместе с ней ехала в качестве ее дуэньи престарелая родственница; бывший сенатор из Миссисипи с дочерью, которая, пока не окончилась война, жила во Франции, но вот теперь вернулась домой в Натуез. Обслуживание и decor во всех отношениях были достойны такого выдающегося общества. Этот незаурядный ужин был подан отнюдь не в «пароходном стиле». На столе стояли исключительные по красоте и отделке серебряные приборы с позолотой и выгравированной буквой «К», а роскошный фарфор и хрусталь с такой же точно маркировкой сделали бы честь любому, самому изысканному заведению. С той секунды, как были развернуты накрахмаленные салфетки, начался весьма приятный и непринужденный разговор, который так и струился до тех пор, пока капитан не приказал освободить пространство для танцев. Бывший сенатор сразу же попросил Люси о величайшей чести потанцевать с ним, а Клайд не менее учтиво обратился с тем же к дочери сенатора, подчеркнув свою просьбу изысканным поклоном. Степенные кадрили и лансье перемежались веселыми бодрыми польками и томными вальсами, и вся танцевальная программа завершилась легкомысленным «ручейком». Все в огромной зале пребывали в превосходном расположении духа, а когда прославленная итальянская дива согласилась сесть за рояль и исполнить одну из своих знаменитых арий, то очевидная непревзойденность ее таланта вызвала общий приступ беспредельного восторга.

В заключение капитан, пожелав своим гостям спокойной ночи, тактично заметил им, что надеется за завтраком не увидеть ни одной замужней дамы, а только неженатых джентльменов. Таким образом, Клайд с Люси впервые завтракали в своей каюте вдвоем за столиком с мраморной столешницей, и все было, как Клайд и представлял себе: томно и интимно. Ему даже удалось намекнуть, что им следует воспользоваться ванными для дам и джентльменов соответственно, а также парикмахерской, расположенной неподалеку, после чего они завершили одевание и вышли на палубу.

— Тебе надо обязательно взглянуть на пейзаж. Ты увидишь, как он теперь изменился.

— Как это изменился?

— Ну, мы же находимся очень далеко от берегов, и это естественно, поскольку река здесь намного шире, поэтому теперь кажется, что пароход идет намного медленнее, чем тогда, когда мы шли по Огайо… Хотя, замечу, «Ричмонд» идет с весьма приличной скоростью. И до Мэмфиса у нас не будет продолжительных стоянок в крупных городах. Еще ты увидишь, какие разные Луисвилл и Цинциннати. Видишь, теперь миля за милей идут густые заросли тополей и ивняка. Но почему-то мне этот ландшафт не кажется скучным и монотонным. И никогда не казался таковым. Во всем этом есть какое-то умиротворение — если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Да, я прекрасно тебя понимаю. После обеда я собираюсь с другими дамами отправиться на наблюдательную площадку, чтобы выпить там по чашечке шоколада и посмотреть оттуда на местность. А до обеда ты можешь встретиться с кузеном Стэном и сенатором. Я слышала вчера, когда вы прощались, как сенатор приглашал тебя к себе.

Сенатор пригласил его выпить, английский писатель втянул в беседу о черном табаке, но именно Стэн Дейнджерфилд предложил сыграть в покер и послал Билли за картами и фишками. Стэн сообщил, что за столом их соберется шестеро: сенатор Флетчер, вернувшийся миссисипец; английский писатель, имени которого Клайд никак не мог запомнить; Кларк — «капитан» Кларк, которого Стэн поприветствовал взмахом руки в баре во время их первой встречи с Клайдом и который равнодушно присоединился к другой компании; судья Пейн, сам Стэн и Клайд. Был момент, когда Билли, утратив всю свою невозмутимость, уставился на Клайда. Тот даже не взглянул на бармена.

— Проснитесь, Билли! — проревел «капитан» Кларк. — Вы что, не слышите, что говорит мистер Дейнджерфилд? Нам нужны две новые колоды и коробка фишек.

— Да, да, конечно, сэр, я мигом!

Оцепенелость бармена сразу же исчезла, и, получив желаемое, Кларк передал судье красную, белую и синюю фишки со словами:

— Раздавайте их, у нас такая приятная игра, что, по-моему, господин судья, вы добьетесь успеха… Или, может, мистер Бачелор хочет банковать?

Клайд отрицательно покачал головой, почти рассеянным взглядом наблюдая за тем, как Кларк распечатывает колоды — одну синюю, одну красную. Он сорвал с них упаковку, щелчком выкинул джокеров и начал тасовать. Да, да, карты были крапленые. Клайд сразу определил это по их рубашкам, что видел через стол. Однако Кларк самым честным образом перетасовал их. Возможно, где-то у себя он и скрывал некрапленую колоду, которую мог подсунуть в нужный момент, когда начнется игра. В то же время Клайд прекрасно понимал, что, судя по картам, ему нипочем не выиграть, но одновременно ему хотелось не дать Кларку ободрать как липку кого-нибудь из других игроков.

Игра и сопровождающий ее разговор протекали мирно. Сенатор Флетчер говорил:

— Мне кажется, ничего нельзя добавить к нашему мнению, что французы как нация — аморальны. Но в то же время мы имеем право судить о Франции по откликам посетивших Париж американцев не более, чем наши английские кузины имеют право судить об Америке по тому, что они смогли увидеть в Бауэри.

Судья Пейн извлек из сигарной коробки светлую «кларо». Кларк, держа в одной руке готовую к раздаче колоду, церемонно протянул судье через стол зажженную спичку. При этом он наклонился и уронил несколько своих фишек на пол. После того как судья прикурил, Кларк помахал спичкой, чтобы затушить ее, и нагнулся за фишками. И Клайд понял, что в этот ничтожно короткий момент, когда действия Кларка скрыты от остальных, ибо он шарил под столом в поисках рассыпанных фишек, колода будет заменена на другую, в которой карты уже подобраны в заведомо нужном порядке. То есть будет заменена на традиционную некрапленую колоду шулера.

По рубашкам карт, находящихся на столе, Клайд вычислил, что жертвой для мошенничества избран сенатор Флетчер. Это было понятно, ибо Кларк не знал наверняка, кто такой Клайд Бачелор, что он за птица на самом деле, и посему ни за что не стал бы рисковать надуть его, равно как и избирать своей жертвой одного из тех, кто, видимо, был как бы под защитой — его родственника и друга. Значит, оставались только писатель Гриндл — Клайд наконец услышал его имя, когда к нему обращались остальные — и сенатор Флетчер. Писатель, однако, был слишком неопытным игроком, чтобы завлекать его в распланированную ловушку, посему в качестве жертвы избран сенатор Флетчер.

Клайд заметил, что Флетчер полностью сменил прикуп — получив карты, при помощи которых он побил бы все что угодно, кроме четырех одинаковых или полного флеша. Пейн, Дейнджерфилд и Гриндл остались при своих, Клайд же имел пять неоднородных пик, а Кларк — четверку, пятерку, шестерку и семерку червей. Такой ряд и определял планируемую шулером драму для Флетчера, это было ясно как день. И сенатор, с самого начала имевший почти непобедимый набор, будет разбит наголову. Да и Клайд, наверное, тоже был бы побежден с таким прикупом и такими картами на руках, если бы не был опытным игроком. Флетчер идет в открытую и потом потребует долю выигрыша. Тем временем Кларк, сделав вид, что охвачен тревогой и досадой, и сетуя на скверные карты, с которыми он не имеет права покинуть игру, вынудит обоих своих противников повышать ставки, тем самым они станут продолжать сражаться друг против друга. Когда все деньги окажутся на столе, Клайд с сенатором должны будут не брать прикупа, а остаться при своих; вот тут-то Кларк и сбросит одну из своих пяти карт, но эта карта будет вытянута вместо тройки либо восьмерки червей, давая ему победоносный полный флеш.

Клайд вздрогнул при мысли о долларах, которыми ему придется пожертвовать, но в его взгляде, брошенном на кузена Стэна, была твердая уверенность, когда тот откинул свои карты после того, как сенатор Флетчер выложил на кон сотню долларов со словами:

— Какой-нибудь мелкий чиновник или слабодушный приказчик в магазине для своего же блага вышел бы из игры. Ибо такое называется «Только для мужчин» — сотня долларов, а может быть, и больше…

— Поднимаю еще на сто, — флегматичным тоном проговорил Клайд.

— Для меня это слишком круто, — сказал судья, бросая свои карты на середину стола.

Гриндл, немного поколебавшись, последовал его примеру, а Кларк посмотрел на свои карты с притворным выражением скорби.

— Да, нечего делать зайчишке, пойманному волкодавом, — простонал он. — А бросить я не имею права. Так успокойте же бедного сироту, джентльмены. Я должен объявлять.

Приближался кульминационный момент. Гора разбросанных на столе купюр и фишек росла с каждой секундой. Наконец ставка была объявлена, и Кларк, взяв колоду, повернулся к сенатору.

— Карты? — спросил он.

— Я буду играть этими, — победоносно произнес миссисипец, и Кларк согласно кивнул.

— Не сомневаюсь, вам повезет, — сказал он, затем обратился к Клайду: — Карты?

Вместо того чтобы ответить «остаюсь при своих», Клайд поднял руку с картами прямо к глазам и, отчаянно посмотрев на присутствующих, чуть ли не жалобно воскликнул:

— Боже мой, я пропустил взятку! — и в показном припадке ярости швырнул свои карты к тем, что уже лежали в центре стола, прорычав: — Дайте-ка мне пять новых карт. Придется мне расплачиваться за привилегию взглянуть на другую взятку, хотя у меня нет даже и призрачного шанса что-нибудь поиметь!

Кларк выглядел так, словно подавился сказанным. Заявление Клайда означало, что ни тройка, ни восьмерка червей не помогут Кларку и теперь к нему перейдут две самые высшие карты, — его взятка в результате окажется ничего не стоящей чепухой.

— Я жду, «капитан», — произнес Клайд невозмутимо. — Пять карт, пожалуйста.

С задумчивым видом Кларк сдал карты, при этом бросив прощальный взгляд на свои, а потом проделал свою планируемую игру, перевернув четыре червы картинкой вверх и вытащив пятую карту — трефу, — протянул колоду сенатору.

— Сдавайте мне карту, сэр, — сказал он. — Верхнюю, самую верхнюю, и если с ней все будет в порядке, то игра моя, если же нет… то как нажито, так и прожито, сказал солдат, за одну ночь продувший весь свой месячный заработок — целых семь долларов… Так, так, хорошо, еще одну трефу, будьте добры. Ах, я боялся, что так оно и будет, но, джентльмены, флеш, как видите, не удался…

— Говорил же вам, что я играл «Только для мужчин», — перебил его Флетчер, пододвигая к себе разбросанные карты, фишки и банкноты. — Полагаю, теперь я смогу выкупить закладную, когда вернусь в старую добрую Октиббену. — С этими словами он стал пересчитывать свой выигрыш.

Клайд поднялся из-за стола.

— А я-то надеялся, что и мне кое-что перепадет, — признался он, согретый взглядом понимания — и восхищения — со стороны кузена Стэна. — На то, что сейчас лежит перед сенатором, я мог бы купить для миссис Бачелор очень даже славную безделушку.

— Давайте не будем прерывать игру… Вы не можете бросить ее сейчас и уйти, — с тревогой в голосе заговорил Кларк.

— Все мы иногда попадаем впросак, — усмехнулся Дейнджерфилд, тоже вставая и дружелюбно похлопывая Клайда по плечу. — Полагаю, мы достаточно наигрались. К тому же я собираюсь спуститься — взглянуть, как там обходятся с моим Сапфировым небом. Кто-нибудь желает ко мне присоединиться?

Клайд изо всех сил старался скрыть радостное ощущение от результата игры. Конечно же, Кларк никогда не узнает, действовал Клайд рассчитанно или просто на этот раз карты сложились не так, как ему нужно. И поэтому он не сумеет понять, что произошло в действительности. Однако, выходя вместе с кузеном Стэном из бара, Клайд посмотрел в зеркало и увидел в нем отражение Билли, стоявшего к ним спиной. Под крашеными усами бармена сияла широкая и ехидная усмешка.

* * *

Ко всеобщему сожалению, знаменитая певица сошла в Мэмфисе. И, к огорчению, тоже всеобщему, судно покинули сенатор Флетчер с дочерью, высадившиеся на берег в Натуезе. Но, в конце концов, Натуез находился не так уж далеко от любого места в Луизиане, и они всегда, когда захотят, смогут посетить ту или иную плантацию. Все, что предстало взорам пассажиров как Натуез, было лишь рядом кирпичных домов, стоящих впритирку друг к другу, словно ступеньки вдоль круто поднимающейся дороги, вырезанной в утесе. Клайд сказал Люси, что это пригород Натуез-под-Горой, а сам город с реки не виден, ибо расположен за вершиной утеса. Как узнала Люси впоследствии, Батон-Руж тоже был выстроен в скале. Основные достопримечательности этого города ей удалось увидеть, и среди них — полуразрушенный замок в псевдонорманнском стиле, где до войны располагалось законодательное собрание. Замок был виден с реки довольно отчетливо. На фоне горизонта и равнины, расстилающейся позади покрытых туманом болот, это зрелище было просто захватывающим. Люси стояла на палубе, о чем-то оживленно болтая с кузеном Стэном, а Клайд тем временем сошел с парохода на берег, чтобы телеграфировать об их скором прибытии в Синди Лу. Уходя, Клайд услышал, как Дейнджерфилд сказал Люси:

— Это значит, дорогая, что он устраивает тебе королевский прием. Воображаю, какое это будет зрелище, особенно увиденное с «Ричмонда»!

— Почему бы тебе не сойти с нами и не разделить этого удовольствия? Ты же знаешь, тебе будут рады.

— Потом, дорогая, позднее, — с улыбкой ответил Дейнджерфилд. — Я все продумал. Конечно, это было бы прекрасно. Но зачем я вам нужен в первую ночь в вашем новом доме? Не будь глупенькой, Люси!

Клайд не слышал конца разговора и позже спросил Люси, о чем она беседовала с кузеном Стэном, когда он уходил.

— Он сказал, что души во мне не чает… что, поскольку у него нет своей дочери, то ему бы очень хотелось, чтобы ею стала я. Я была так тронута этим, Клайд! Ведь он говорил это искренне!

— Не сомневаюсь. Я тоже весьма тронут.

— А потом он сказал еще кое-что. Он сказал: «Мне нравится твой муж. Очень нравится. Конечно, поначалу я готов был принять его в семью только из-за тебя. Но теперь с радостью его принимаю уже по собственному желанию. На этот раз, Люси, ты обрела настоящего мужчину. Он никогда не подведет и даже ничем не разочарует тебя. Само собой разумеется, ты тоже никогда не подведешь и не разочаруешь его». Вот так-то.

— И что ты ответила? — проглотив знакомый комок в горле, с трудом произнес Клайд.

— Я ответила, что он прав. И еще я сказала, что знаю: теперь все беды, неудачи и разочарования моей жизни остались позади. И навсегда.

* * *

Была почти полночь, когда «Ричмонд» прошел излучину и всеобщему взору внезапно открылся дом в Синди Лу. От бельведера до самого фундамента в каждом окне горел свет, а вдоль перил огромной винтовой лестницы светились небольшие фонарики. Эта величественная лестница вела с галереи прямо в парк. По обеим сторонам спускающейся уступами дороги между домом и берегом стояли негры батраки, высоко держащие в руках факелы. Их яркий свет пересекался и смешивался со светом от сигнальных фонарей, установленных вдоль трапа. Когда Люси ступила на берег, учтиво поддерживаемая под руку капитаном Нилом, она на миг остановилась, восхищенным взором окинув открывшееся ей зрелище. Ее молчание говорило само за себя и было много выразительнее восторженного восклицания при виде такого чуда. Потом, по-прежнему не произнося ни слова, она повернулась и посмотрела на величественный узор, создаваемый мерцающими огоньками, которые очерчивали ходовую рубку и палубу «Ричмонда», словно крошечные светлячки. Клайд не посмел нарушить словами этот волшебный момент. Но наконец ее сверкающий от восторга взгляд встретился с его глазами, и в нем Клайд прочитал единство их мыслей: земля и река, судно и дом — все это было частями одного-единого целого, равно как и частями их взаимной любви и обеих их жизней.

 

5

«Ричмонд» издал последний, протяжный, предупредительный гудок, капитан Нил вернулся на мостик, гребные колеса начали вращаться, и величественный пароход медленно заскользил прочь, отражаясь многочисленными огнями в темной воде.

Клайд и Люси провожали взглядами клубящийся столб дыма из трубы «Ричмонда», настойчиво продвигавшегося вперед, пока тот не скрылся из виду. Волшебный миг завершился. Клайд повернулся к встречающим их неграм и поприветствовал их.

— Добрый вечер, — бодро начал он. — Мисс Люси… миссис Бачелор и я рады видеть всех вас. Однако только утром вы сможете поближе и получше познакомиться с ней. А пока… — Он повернулся к Люси. — Ты извини меня, дорогая, но мне надо распорядиться насчет багажа. — Затем, повысив голос, позвал: — Джек, ты где, Джек?

— Здесь, сэр! — раздался из темноты низкий мелодичный голос.

— Тогда подойди сюда, — произнес Клайд. Он отвел слугу к нагромождению тюков, саквояжей, чемоданов и сумок, выгруженных носильщиками с «Ричмонда», и оттуда его голос слышался, как еле различимое бормотание. Он был уверен, что до Люси не долетает его взволнованный шепот, когда обращался к слуге: — Джек, быстро отвечай, прибыли ли лошади? Ты только кивни, если да, или помотай головой, если они еще не прибыли. — И когда Джек произвел желанный жест, сопровождаемый искренней широкой улыбкой, Клайд вернулся к Люси и, нежно взяв ее под руку, горячо проговорил: — Пойдем, дорогая! Я просто не могу дождаться, когда наконец-то перенесу тебя через порог на руках!

* * *

Когда он опустил ее на пол в гостиной, которая была не тускло освещена, как в первое его посещение, а залита светом всех хрустальных люстр, так что колоннада и украшенные фресками стены прямо-таки переливались всеми своими красками в этом сверкании, Люси восторженно оглядела залу и сказала, что она как никогда уверена в том, что Клайд намерен поселить ее в волшебной стране. Тут Клайд сообразил, что Люси страшно устала. И предложил ей не осматривать сейчас весь дом, а сразу же отправиться наверх, куда он ее отведет спать, а уж наутро они вместе могут устроить «инспекционную прогулку» и по дому, и по окружающему его парку. Она охотно согласилась, сказав, что такой великолепный план ее абсолютно устраивает. Белла приготовила ей огромную мраморную ванну, которой Клайд особенно гордился, и вскоре Люси уютно устроилась среди подушек на гигантской постели с балдахином из голубого атласа.

Клайд не сожалел о том, что усталость Люси стала поводом для отсрочки, ибо предвидел это. Он приготовил все очень тщательно, так, чтобы все его расходы наилучшим образом оправдались. Он установил красивые книжные шкафы и решил предупредить Люси, что намеренно не полностью заставил их книгами, так же поступив и с другой обстановкой: он хотел окончательно убедиться в том, что ей не захочется привезти сюда что-нибудь из Сорренто. Поэтому утром он почувствовал огромное облегчение, когда Люси, лишь мельком взглянув на огромную квадратную комнату, расположенную слева от главного входа, сказала ему, что у них еще будет уйма времени обсудить все, если что-то не так. Потом они вернулись в холл и прошли на галерею.

— Какая красота! — восторженно воскликнула она.

И в самом деле, вид с галереи открывался изумительный: газоны аккуратно подстрижены, фонтаны играют многоцветными струями, деревья и кусты стоят стройными рядами, цветы неспешно распускаются, хотя еще не пришло время пышного цветения, природа словно предвидела появление хозяйки. Люси захотелось пройти из парка во фруктовый сад, а оттуда она направилась в конюшню. Лошади, которых Мойс Ривера доставил в целости и сохранности на полных парах, уже стояли там, и их одну за другой выводили для восторженной инспекции Люси. Она прошептала Клайду свои сожаления о том, что теперь ей нельзя выезжать верхом. К счастью, она не могла тогда предвидеть выкидыш, который случится в самом начале будущего года и временно омрачит ее счастье, надолго ограничив ее деятельность на открытом воздухе.

А пока Люси весьма интересовало и занимало исправление несоответствий и упущений в содержимом библиотеки. Красивые книжные шкафы были заполнены наскоро, и Клайд сразу понял, что их недостаточно. Миссис Кэри считала, что Люси имеет полное право взять из Сорренто все отцовские книги, а книги, принадлежавшие полковнику Пейджу, должны быть сохранены для Бушрода, настаивала она. В свой выбор Люси включила не только классические романы, пьесы и новеллы, что читал ей когда-то вслух долгими зимними вечерами еще дедушка, но и «Медицинскую энциклопедию», с которой ее постепенно знакомила мать, а также книгу стихов Байрона, еще не прочитанную ею, и несколько книг по праву, каких она никогда не читала. Она любила рассматривать старинные толстые тома с корешками из телячьей кожи или замши, стоявшие на красивых полках. Они с Клайдом просто обожали эту огромную квадратную залу, откуда убрали игорный стол — Люси постепенно заполнила ее гигантским глобусом, строгими мраморными бюстами и старинными гравюрами. Клайд не меньше Люси гордился их библиотекой, внимательно следил за книжными распродажами (часто результатом растраченного состояния) и, действуя согласно советам Люси, приобретал там всякие вещи для пополнения ее коллекции. Все эти приобретения делались продуманно и со смыслом. Проходило время, сменялись времена года, но Клайд так и не завершил мечты строителя этого дома, который, по словам Доротеи, собирался сделать из него центр наслаждений и развлечений, и не только для его хозяев, но и для всех их друзей.

Дело в том, что в начале супружеской жизни у четы Бачелоров было не очень-то много визитеров. Правда, довольно часто у них на несколько дней останавливался кузен Стэн, обычно проездом по пути в Кентукки. Он всегда привозил с собой атмосферу бодрости, веселья и бочки с бурбоном судьи Пейна. Не менее часто в гости приезжали капитан Нил и офицеры Люси Бачелор и ее пароходов-сестер, построенных вскоре после Люси — Кэри Пейдж и Софи Пейтон. Однако единственной дамой, живущей в непосредственной близости и относившейся к Люси как к самой близкой подруге, была миссис Сердж. Она часто навещала их. Но Люси недостаточно свободно говорила по-французски, хотя писала и читала отменно. К тому же Люси прекрасно понимала, что барьер между ней и соседями автоматически воздвигает ее принадлежность к англиканской, а не к католической церкви. Да и сложный период реконструкции не располагал к веселым праздничным встречам и взаимному хождению в гости. Все это скорее забавляло, нежели огорчало Люси, и она снисходительно улыбалась тому, что креолы считают себя стоящими на более высокой социальной ступени, чем род Кэри. Если же она и тосковала по более частому дружескому общению, к которому привыкла в Виргинии, то никогда не высказывала этого вслух, посему Клайду и в голову не приходило, что она иногда скучала. Она вела себя так, словно ей вполне хватает его общества, а его любовь совершенно удовлетворяет ее. Как условились раньше, кузина Милдред Каски привезла в Луизиану обоих детей, как только молодожены окончательно обосновались; однако, возвращаясь в Виргинию после продолжительных визитов в Синди Лу, Милдред увозила с собой Бушрода. И так случилось, что он бывал в Синди Лу сравнительно редко. С общего согласия было решено, что ему лучше посещать виргинскую школу, где он сможет получить более полное образование, а в Синди Лу он будет приезжать в гости на каникулы. Однако большую часть каникул мальчик проводил в Сорренто, что было вполне естественно, если учесть, что Сорренто когда-то станет его собственностью, в связи с чем ему надо познакомиться с ним как можно лучше. Поэтому иногда мать, сестра и отчим месяцами не видели его.

По-видимому, Люси не беспокоило это, ибо она никогда ничего не говорила по поводу долгого отсутствия сына, а для Клайда ничего не могло быть лучше, нежели проживание Бушрода в Виргинии. Это его вполне устраивало. Мальчик довольно быстро избавился от своих не совсем приятных привычек: он больше не хныкал и не дулся, а его манеры стали чрезвычайно приличными для его возраста. Землисто-желтый цвет лица, бывший у него в раннем детстве, теперь сменился благородной бледностью, что придавало его и без того приятной внешности некое драматическое очарование. У него были темные проницательные глаза, выразительный рот и внимательное выражение лица. Высокий и стройный, он был исключительно пропорционально сложен и, несмотря на подверженность лени, превосходно играл в теннис, ездил верхом с беспечностью прирожденного наездника и танцевал почти с профессиональным совершенством. Учился он не блестяще, но вполне удовлетворительно и, не будучи особенно популярным среди однокашников своего пола, пользовался огромным успехом у их сестер, чьи родители по некоторым причинам, каких они не собирались объяснять, относились к нему с меньшим восторгом. Бабушка души в нем не чаяла, мать снисходительно относилась к его провинностям, и только Кэри никогда не чувствовала к нему должного уважения, которое, как правило, младшие сестры испытывают к старшим братьям, а также между Бушродом и Клайдом по-прежнему не было взаимопонимания.

А вот Кэри к своему отчиму относилась совершенно иначе, нежели к брату. В известном смысле она была ему даже большим другом и компаньоном, нежели Люси, ибо малышка просто ходила за ним по пятам, пока мать тщательно приглядывала за прислугой и вообще занималась огромным домом; когда же Кэри стала постарше, она начала ездить с Клайдом верхом повсюду, куда бы он ни направлялся — объезжать плантацию или просто прокатиться по берегу реки. Люси больше не ездила верхом. Она с самого начала отказалась от этого: несмотря на мнение врача, что вряд ли еще сможет иметь ребенка, она все же надеялась подарить Клайду его собственного сына. Однако ее надежды оказывались тщетными… Она еще долгое время цеплялась за них, и вновь повторяющиеся разочарования были единственной тучей, омрачавшей ее счастье, а она не могла и не хотела терпеть над собой ее постоянную тень. Врач рекомендовал ей совершенно отказаться от поездок верхом: в основном, ее здоровье было в порядке, таким оно и останется, если она не будет утомляться. Но, управляя даже не норовистой, а послушной лошадью, она очень легко может устать, поскольку поездки верхом слишком тяжелы для ее ограниченных сил.

Поэтому с Клайдом повсюду ездила Кэри. Он рассказывал ей о местных событиях, об управлении Синди Лу; он знакомил ее с землей, с ее традициями, когда они объезжали урожаи вдоль полос, разделяющих поля. Клайд брал с собой Кэри на пробные дамбы, которые возводились, чтобы защитить поля от весеннего половодья. Было очевидно, что он безумно любит девочку. В самом деле, ему никогда не надоедало прогуливаться вместе с ней по округе, разглядывая то и дело меняющуюся панораму ландшафта, открывая ребенку секреты местности, указывая на ее великолепия. И действительно, вдвоем они всегда обнаруживали что-нибудь удивительное, что-нибудь необычное, чтобы потом вместе же обсудить увиденное…

Разумеется, осенью их внимание часто привлекал сахарный тростник, на который они смотрели, чуть ли не затаив дыхание, временами издавая восторженные возгласы при виде рядов высоченных стеблей, падающих на землю под ударами сверкающих ножей. Позже, в середине декабря, когда приближалось время помола, их внимание переключалась на черный табак. Для Кэри черный табак являл собой самое интересное, во всяком случае, был намного более захватывающим зрелищем, нежели сахарный тростник, и девочка наблюдала за черным табаком с самого посева до его уборки.

Девочку интересовало все. Она выискивала любые предлоги для того, чтобы зайти на склад, причем по нескольку раз на дню — понаблюдать, как пакуется табак после обработки прессом. То и дело слышалось: «Ну, пожалуйста, папочка! Ну, можно мне посмотреть?!» Правда, иногда Клайд отказывал ей, но все же чаще Кэри добивалась своего. Ведь он души в девочке не чаял и не мог отказать ей ни в чем.

* * *

Источником бесконечной радости для маленькой Кэри были также дикие животные, водившиеся в окрестностях. Клайд не мог сам как следует ознакомить Кэри со всеми этими птичками и зверушками, поскольку родился и вырос не в сельской местности, однако он прилагал всяческие усилия, чтобы узнать о них от Люси, соседей и негров, и потом с гордым видом передавал новообретенные познания Кэри. Он делал это, как только узнавал что-либо новое.

Но больше, чем звери и птицы, изумляли Кэри человеческие существа, обитающие здесь. Например, Моппи, сморщенная негритянка, всегда носившая бесформенное одеяние из ситца и три шляпы, насаженные друг на друга. Всякий раз, когда Моппи встречала Клайда с Кэри на берегу, она срывала с головы сразу две шляпы, переворачивала их и протягивала одну Клайду, а вторую Кэри, при этом произнося только: «Подайте!» — каким-то льстивым, вкрадчивым голосом. Клайд всегда бросал в протянутую ему шляпу серебряный доллар, а другой доллар протягивал Кэри, чтобы та могла подать его Моппи. И тогда костлявая негритянка бормотала благословения, которые должны быть ниспосланы на их головы, и приговаривала, что все ее заклинания — истинная правда и непременно сбудутся.

Кроме Моппи с ее тремя шляпами была еще некая Милли Сью, настолько же толстая, насколько Моппи — худая. Милли никогда ничего не клянчила и всегда держала в огромной черной руке маленький белый цветочек. Милли Сью была замечательна тем, что могла обойти многочисленные пчелиные улья и ни разу не быть ужаленной. К пчелам она обращалась не иначе, как «мои маленькие родственнички». Иногда Клайд с Кэри заходили в хижину к Милли, чтобы узнать, будет ли она собирать у своих пчелок мед пальмы сабаль, и если получали утвердительный ответ, то просили Беллу испечь кукурузные оладьи на завтрак. Ведь ничто в мире не может сравниться с кукурузными оладьями, политыми медом.

Еще они часто встречали на берегу торговку лекарственными травами тетушку Вики, которая собирала листья сассафраса, а потом толкла их у себя в хижине, предварительно высушив в тени. Еще она искала на болотах всякие травы, а из них варила лекарственные отвары, весьма высоко ценящиеся в округе. Кэри была очень здоровой девочкой, но в редчайших случаях ее недомогания тетушка Вики немедленно приходила в Синди Лу с каким-нибудь из своих отваров, и Люси, не колеблясь, поила им дочку. Эти отвары не приносили ей ничего, кроме пользы, и всегда помогали.

Люси совершенно не старалась оберегать Кэри от шумной и суматошной жизни, происходящей вокруг, и Клайда это радовало. Девочка непринужденно чувствовала себя среди женщин, набивающих матрасы черным мхом, готовящих еду или гладящих тяжелыми утюгами одежду. Еще свободнее ощущала себя Кэри среди их детишек. Она любила играть с негритятами, резвящимися прямо на земле пыльных дворов, и они отвечали ей такой же любовью. А появление на свет каждого нового розово-коричневого ребенка приводило Кэри в неистовый восторг, хотя ее неизменно озадачивало, что их матери бывали подчас не очень-то довольны этим прибавлением, не говоря уже о случае, когда Ма Лу, четырнадцатилетняя дочка Джинни Лу, делавшая восхитительных сахарных лошадок для всех ребятишек округи, внезапно явилась домой с малышом. Тогда Джинни Лу долго ворчала, как это плохо, что Ма Лу нашла в кустах мальчика, но что поделаешь, в наше время все девушки — грешницы.

— Моппи, наверное, тоже пожелала счастья Ма Лу, — с завистью сказала Кэри Клайду. — Но уж точно — она пожелала ей счастья большего, чем мне. Мне ведь так сильно хочется братика! И я ищу, ищу его в кустах и никак не найду там никакого ребеночка. Ничего, в следующий раз, когда я встречу Моппи…

* * *

В отличие от Клайда, Кэри любила землю, ее урожаи и все, ее населяющее, намного больше, чем реку. Клайд мог бы, конечно, научить девочку любить и реку, если бы чаще и подробнее рассказывал о ней или однажды взял бы Кэри с собой в одну из поездок на пароходе, чтобы показать все красоты и чудеса реки. Но он все еще помнил ту, довольно безобидную историю во время своего свадебного путешествия, которая, однако, могла иметь нехорошие последствия. Поэтому не хотел рисковать, чтобы не состоялись какие-нибудь неожиданные встречи или открытия и, не дай Бог, у Кэри не появились какие-либо подозрения. Даже по прошествии стольких лет Люси никогда ни о чем не вспоминала, однако он прекрасно понимал, что она о чем-то догадывается. И он был благодарен Господу, что Кэри полностью доверяет ему и с ней уж ему никогда не выпадет подобного испытания. Когда отмечался первый рейс Люси Бачелор, Кэри не исполнилось еще и трех лет. Она была слишком мала, чтобы принимать участие в торжествах по поводу спуска Люси. Но ее взяли на борт полтора года спустя, когда на воду спустили Кэри Пейдж. Шлюпки были разрисованы огромными павлинами, на ветру гордо трепетали флаги, а приход Кэри был возвещен выстрелом из пушки. Такова была ее первая остановка в Синди Лу. Все было весьма зрелищно, почти театрально. Кэри тогда даже сделала малюсенький глоточек шампанского из чаши, из которой потом пил капитан, а затем и все присутствовавшие на празднике. Однако спустя несколько лет Кэри призналась, что все происходившее тогда было для нее лишь страшным смешением шумов, радостных восклицаний и колокольного звона. Это единственное, что ей запомнилось из праздника. Когда же пароход подошел к берегу под восторженные вопли веселых пассажиров и команды, Кэри, до смерти уставшую, водили по пароходу из одного конца в другой. Но ничего, кроме этой страшной усталости, она не запомнила. Потом, когда спустя два года на воду спустили Софи Пейтон, в центре всеобщего внимания оказалась не Кэри, а ее бабушка. Большинство гостей казались Кэри глубокими стариками, и она удивлялась их безудержному веселью, хотя смутно догадывалась, что, наверное, так оно и должно быть…

Втайне Клайд одобрял такую реакцию дочери, поэтому впоследствии прекратились веселые высадки на берег и помпезные спуски на воду, ибо его интерес переключился с плавучих дворцов на буксирные суда и баржи, а они не нуждались в рекламе. Когда менялись какие-либо условия, Клайд всегда поступал только так, чтобы было выгодно лично ему, и, хотя он уже построил и запустил три превосходнейших парохода, ставших самыми прославленными на Миссисипи, и делал на них огромные деньги, несмотря на расширение сети железных дорог и мрачные предсказания его потенциальных противников, он всегда был готов переключить свое внимание на какую-нибудь иную форму транспортировки по реке. В результате он основал внутригосударственную судоходную компанию, назвав ее «C&L», вкладывая деньги в новую флотилию пароходов, ходивших под флагом его дома; кроме того, он открыл весьма солидный офис в Новом Орлеане, близ набережной Бьенвилль-стрит, где находился целый штат сотрудников: начальник порта, стюард, бухгалтер и целый сонм канцелярских работников. Выгода от этого предприятия, как и от всех предыдущих, сказалась немедленно и была весьма впечатляющей. И когда начали прибывать огромные партии товаров и продуктов — таких, как зерно из Миссурийского речного бассейна, железо и уголь из Питтсбурга, хлопок с Юга, — он по-прежнему сбивал цену железнодорожникам, получая огромную процентную прибыль.

Хотя периодически в Новом Орлеане требовалось его личное присутствие, Клайд почти всеми делами новой компании управлял из Синди Лу. Кабинет, примыкающий к бывшей игорной зале, был вполне просторен для ведения дел и оборудован должным образом: шведское бюро, весьма вместительный сейф и множество стульев. Кроме того, первый этаж помимо различных помещений, переоборудованных Клайдом для особых нужд, а также прачечной, винного погреба и чуланов включал в себя еще и четыре спальни, ванную и гостиную, вполне подходящую для приема деловых посетителей. Клайд мог вызывать к себе своих подчиненных в Синди Лу, когда ему заблагорассудится, зная, что все будет сделано как надо и при этом ничем не нарушатся уединение и покой Люси. Это устраивало его как нельзя лучше. Он был удовлетворен своими последними успехами, и в то же время ему все меньше и меньше хотелось даже на короткое время покидать дом и семью. И чем реже Кэри видела баржи, буксиры и работающих на них людей, тем больше он радовался.

С годами он все серьезнее убеждался в том, что его умолчание и сомнения в отношении собственного прошлого были очень мудрыми. Наверное, менее мудрым было выражать сомнения по поводу целесообразности новых дамб. Однажды весною он спонтанно высказал свои тревоги.

— Эти дамбы, наверное, великолепные штуки, — проговорил он, покачивая головой и вглядываясь в заросшую клевером дамбу. — Но, боюсь, и у них свои изъяны. Сейчас, весною, когда река разливается, это происходит постепенно, к тому же она разливается не очень сильно. Никогда еще не было большой глубины. Но со временем она поднимается все выше и выше. И если дамба прорвется — а это непременно случится рано или поздно, — то опасность и вред будут весьма велики.

— Как это дамба прорвется?

— Всегда есть опасность, что образуется брешь в дамбе, то есть большая трещина, куда с силой направятся турбулентные воды и, пройдя через эту брешь, растекутся по всей местности. Причем растекутся стремительным потоком. С тех пор как мы тут живем, такого пока не случалось, и надеюсь, что не случится. Однако мне бы хотелось быть более уверенным в этом.

— А что такое тур-бу-лент-ные, папа?

— Ну, стремительные… необузданные. Когда вода становится безудержным потоком, водопадом. Такое может случиться после очень холодной зимы, когда с севера пойдет много талых вод и река раздуется до ненормальных размеров.

— Никогда не подумаешь, что эта река может стать тур-бу-лент-ной, ведь правда? Она выглядит такой спокойной и плавной.

— Да она такая и есть сейчас. Но стоит поставить дамбы, и начинаются беспокойства. Там множество всяких трещин, прорывов, а часто и вовсе заболачивается, зарастает мхом, ну и тому подобное. Вообще на этой реке много всякого случалось, в том числе и несчастий. Раньше, давным-давно, на красивые пароходы нападали банды пиратов, кочевавших по реке. Они подкрадывались на яликах, отнимали у пароходного казначея сейф, а у пассажиров — золото и драгоценные украшения.

— О папа, как интересно! — Кэри восторженно смотрела на Клайда. — Ты хочешь сказать, что и вправду были речные пираты? И что все это не сказки? Белла мне тоже рассказывала о пиратах, но я посчитала все ее рассказы выдумкой.

— Не знаю, что тебе рассказывала о них Белла, но речные пираты в самом деле были. Безжалостные, очень злобные, и, наверное, стоило огромных трудов избавить от них реку. Ведь скрывались они на болотах или небольших островках. И могли там прятаться подолгу. Но в конце концов капитаны пароходов стали устанавливать на полубаках небольшие пушки, и благодаря этим мерам пиратство резко пошло на убыль. В свое время все эти негодяи разбежались, если не были схвачены или убиты.

— Белла рассказывает, что были пираты, которые убивали людей. Она говорит, что они даже потрошили своих жертв, чтобы бедняги, когда их потом топили, опускались на дно реки. Говорит, что был такой пират по имени Маррелл: он хвастался, что никто из ограбленных им людей никогда больше не показывался на реке и не мог давать показания в суде.

— Надо мне побеседовать с Беллой насчет историй, что она рассказывает тебе, — сердито проговорил Клайд.

— О папа, пожалуйста, не надо! Ну, пожалуйста!

— Кэри, я…

— Но, папа, ты же сам только что сказал, что эти пираты были по правде! Неужели ты никогда не слышал о мистере Маррелле?

— Да, разумеется, я о нем слышал.

— Ну, вот видишь! Так расскажи мне о нем!

— Он весьма прискорбно закончил свою жизнь, чего вполне и заслужил. — Клайд старался говорить как можно серьезнее. — Он был очень хвастлив и хотел удивить историями из своего грозного прошлого одного новичка, недавно вступившего в его банду. На самом же деле этот новичок был переодетым сыщиком. И выдал его властям. Маррелла осудили за кражу рабов и посадили в тюрьму. Там он заболел чахоткой и умер еще совсем молодым человеком.

— Да, но разве прежде он не прожил потрясающую жизнь? С опасностями и приключениями? Разве он не плавал по реке на пароходах, выдавая себя за другого человека? Ведь он все время маскировался! А разве он не путешествовал в Мексику?

— Да, конечно. Но, как я уже говорил…

— Ведь он воровал золото и драгоценности, верно? Не только рабов! Белла рассказывает, что он вел удивительную жизнь, имея такие огромные деньги! Она говорит, что их у него было так много, что он никогда не смог бы их потратить, сколько бы ни прожигал. И еще она говорит, что часть этих денег он где-то спрятал. Она говорит, что он закопал свои сокровища прямо здесь, в Синди Лу!

Кэри смотрела на отчима искрящимися от веселого восторга глазами, и в ней не было ни капли страха или ужаса. Клайд, проклиная себя за то, что, сам заговорив о пиратах, только добавил красок к россказням Беллы, попытался изменить тему:

— Ну, насчет добычи пиратов всегда ходили всевозможные легенды. А неграм очень нравится приукрашивать их. Но на твоем месте я бы не стал начинать раскопки, чтобы найти эти сокровища, Кэри.

— Значит, тебе тоже известно об этом, папа?

— Да. И я даже слышал о том, где, предположительно, они закопаны. Вон там — в самой дальней части плантации, где очень много гравия и поэтому земля совершенно неплодородная.

— А почему бы нам не пойти туда и не раскопать этот клад?

— Мы могли бы, конечно, но у нас ничего не выйдет, если не считать того, что мы доработаемся до боли во всем теле. Ведь нам придется снимать огромный пласт гравия, прежде чем мы докопаемся до чего-нибудь.

— Ну, если тебе не хочется копать, то почему бы мне самой этого не сделать?

— Да нет, я вовсе не возражаю. Ты же знаешь, мы с тобой везде вместе. Но вот что я тебе скажу: как-нибудь, когда я не буду очень занят с урожаем сахарного тростника, а ты не станешь подлизываться, чтобы я взял тебя с собой на табачный склад, мы отправимся к этому гравию. Я буду сидеть и покуривать, а ты тем временем будешь копать. Если доберешься до спрятанного клада, найдешь его, то можешь взять себе весь до капельки. Ну, как тебе такая сделка?

— О папа, это прекрасно! Мне так не терпится начать!

Уже через неделю Кэри удалось уговорить Клайда отвести ее к этому гравию. Но не прошло и часа раскопок, как она была готова признаться, что устала и с удовольствием отправилась бы домой выпить чаю, — они ведь могли бы прийти сюда еще раз. И они действительно приходили еще два или три раза. Со временем эти экскурсии становились все реже и реже, и после того, как в один из своих нечастых приездов над ними начал посмеиваться Бушрод, Кэри отказалась от этой затеи. Иногда они с Клайдом касались темы сокровищ, но полусерьезно. Кэри стали интересовать более жизненные материи, она почувствовала свою косвенную ответственность за то, что отчим и мать живут в уединении, которое, в свою очередь, находят весьма приятным. Но Кэри считала, что ей надо срочно принимать какие-то меры.

Когда ей исполнилось десять лет, она стала посещать школу при монастыре Святого сердца, расположенном неподалеку от реки. И с той же легкостью, с какой она покорила сердце Клайда, очаровала своих учителей и соучениц. Вскоре Кэри свободно и непринужденно разговаривала по-французски, так же свободно, как и по-английски, ходила в гости к школьным подругам, проживающим на плантациях по соседству, навещала и плантации, расположенные довольно далеко. Вполне естественно, что эти визиты надо было возвращать; и хотя многие из самых консервативно настроенных креолов еще сомневались, принимать ли гостеприимство чужаков, их дочери и сыновья, наведывающиеся в Синди Лу, возвращались оттуда такими сияющими от радости, что заставляли своих родителей искренне завидовать им.

Как они хорошо провели время в доме Кэри! А ведь и вправду! Там теннисный корт, поле для крокета, там можно сыграть в воланы и много-много другого! А после игры они пили чай. Чай, а не кофе! И вообще миссис Бачелор пьет чай каждый день, а не только когда у нее гости. И если хорошая погода, то пьет его на террасе, если же плохая — то в гостиной. А во время еды ты видишь, как рядом разгуливают павлины. И громко, пронзительно и противно кричат. А иногда они подскакивают в воздухе, распустив свой огромный великолепный хвост. А как-то их видели сразу, наверное, восемь или десять штук, они с горделивым видом расселись на цистерне. А ночью они сидят на деревьях, и у тебя возникает какое-то странное чувство, что с наступлением темноты они становятся белыми и похожими на привидения. По крайней мере негры утверждают, что привидения похожи на них. И вообще все это ерунда, будто павлины — к несчастью. Миссис Бачелор делает из оброненных ими перьев веера, расставляет их огромными пучками в вазах, которые стоят на камине в гостиной, и вообще она бы не стала этого делать, если бы павлины приносили неудачу в Синди Лу! Она очень красивая леди и всегда очень вежлива со всеми. И такая милая! А мистер Бачелор тоже веселый и бодрый. Когда полил дождик и нельзя было играть в теннис или кататься на лошадях, он повел всех в огромную залу, где они играли в домино, а потом он показывал карточные фокусы. Он знает их так много, и они страшно здорово у него получаются! А потом был роскошный ужин с устрицами, салатом из цыпленка, домашнее печенье, сладкие булочки, все виды бланманже и разных кремов, и даже мороженое, и по меньшей мере три вида пирожных! В Синди Лу десять домашних слуг, и по ним даже не видно, что они много трудятся и поздно кончают свою работу. А иногда это бывает очень поздно, если почти до утра гости танцевали в огромной зале, освещенной разноцветными фонариками, и, конечно же, было очень весело! А Кэри просто волшебно танцует…

Клайд представлял себе родителей, которые с затравленным видом и поджатыми губами выслушивали все это, и если это были люди строгих правил, то, наверное, они позволяли себе замечания о тех, у кого теперь много денег, и о сомнительном источнике этого состояния. Клайду доставляло немалое удовольствие сознавать, что эти крепкие орешки понимали: рано или поздно им придется разрешить своим детям гостить в Синди Лу, если они хотят спокойной жизни. Еще большее удовольствие он получил, узнав о том, что в то время, как они продолжали колебаться и сомневаться, их кулаки непроизвольно сжимались.

В 1884 году в Новый Орлеан прибыли дочери генерала Ли, чтобы присутствовать на открытии монумента отцу и на карнавале. И вдруг, беседуя с кем-то из сопровождающих почетных гостей, когда наступило временное затишье, одна из дочерей генерала неожиданно задала ошеломляющий вопрос, поставивший многих в тупик:

— А я надеялась встретить здесь мисс Кэри Пейдж. Вы, разумеется, знакомы с ней?

— Боюсь, что нет. Но, конечно же, это необходимо сделать. Как зовут ее отца?

— Ее отец скончался. Это был полковник Форрест Пейдж, один из выдающихся сподвижников моего отца. Да, действительно, он отдал свою жизнь за дело, заранее обреченное на неудачу. Но он не погиб в бою, хотя был ранен четыре раза. Он умер позже от полученных ран.

— Меня очень огорчает то обстоятельство, что дочь столь отважного и выдающегося офицера не включена в число приглашенных по случаю церемонии открытия памятника. Я вообще не понимаю, как такое могло произойти! Как такое можно проглядеть, как мы могли не знать о том, что эта молодая леди теперь живет в Новом Орлеане! Если вы сообщите мне ее адрес, я прослежу за тем, чтобы это досадное упущение было немедленно исправлено. Мы отправим курьера, дабы он вручил ей приглашение на церемонию и последующее празднество.

— Насколько мне известно, она живет не в Новом Орлеане, а на плантации неподалеку отсюда. Однако семьи, проживающие у реки, обычно приезжают в Новый Орлеан на карнавал, не так ли? А миссис Пейдж, бывшая мисс Люси Кэри, дочь генерала Виргина Кэри, вышла замуж вторично спустя некоторое время после смерти полковника. Если я не ошибаюсь, ее второго мужа зовут Клайд Бачелор, а их плантация называется Синди Лу. Но дети ведь от первого брака и, разумеется, носят знаменитую фамилию своего отца. Сына зовут Бушрод, и сейчас он учится в Виргинском университете. Я с ним несколько раз встречалась… Вообще-то мы с ним и его сестрой дальние родственники по линии Вашингтонов. Но я ни разу не видела дочь полковника Пейджа, которая намного моложе брата. А мне очень хотелось бы познакомиться с ней.

Сопровождающий мисс Ли мужчина с облегчением вздохнул.

— О, я начинаю понимать… почему произошло это досадное упущение, — проговорил он и поспешно добавил: — Разница в фамилии, видите ли. У нас не было оснований предположить, что мисс Пейдж может проявить какой-либо интерес к открытию монумента. По-моему, все сочли само собой разумеющимся, что эта юная леди — родная дочь мистера Бачелора. А он со своей супругой, миссис Бачелор, живет довольно уединенно. К тому же, судя по вашим словам, мисс Кэри Пейдж должна быть… гм… очень юной. А у нас не принято приглашать на карнавал девушек моложе шестнадцати лет.

— Нет, по-моему, ее возраст как раз подходящий. Да, да, я уверена, что ей должно быть по меньшей мере шестнадцать, если даже не больше. Мне известно, что на Пасхальной неделе она собирается поступать в университет.

— Уверяю вас, мисс Ли, что специальное приглашение будет передано с особым курьером, даже если место назначения находится на полпути к Батон-Руж, а не на соседней улице.

Тогда обо всем этом Клайд, конечно, не знал, но постепенно ему удалось собрать информацию по кусочкам из самых различных источников. Ему доставляло удовольствие заниматься этим. И впоследствии Кэри никогда не забывали включать в пригласительный список участников карнавала, а на нескольких самых замечательных балах она была королевой красоты. Впервые она появилась на таком балу, когда королевой карнавала избрали ее одноклассницу и лучшую подругу Арманду Винсент, семья которой владела плантацией Виктория, располагающейся прямо за Синди Лу, у реки. И в тот же год стало общеизвестно, что брат Арманды, Савой, без ума влюбился в Кэри Пейдж.

Разумеется, обе семьи в один прекрасный день узнали о чувствах молодого человека, и ни одна из них не была особенно счастлива в связи с этим. Отец Савоя и Арманды Ламартин Винсент давно приглядывался к Клайду Бачелору, причем весьма внимательно, поскольку оба занимались одним и тем же — черным табаком; Винсенты всегда были учтивы по отношению к семье Бачелоров. Однако семьи не наносили друг другу визитов, пока это не начала делать молодежь, и, несмотря на то, что Ламартин с женой, как и все остальные, пали жертвами очарования Кэри, они все же смирились весьма неохотно, ибо считали, что эта девушка не подходит для союза с их сыном. С другой стороны, хотя Клайд с Люси не находили никаких недостатков ни в интеллекте, ни в характере Савоя и считали его весьма привлекательным, они пришли в ужас от мысли, что их обожаемая дочь станет членом семьи, не оценившей ее должным образом. Так что обе семьи были взаимно удовлетворены, когда Кэри с каждым годом все больше отклоняла ухаживания Савоя.

У нее было множество других поклонников, причем большинство из них лучше Савоя подходили для брака с ней, по мнению ее матери и отчима. В свои редкие приезды в Луизиану Бушрод привозил с собой своих приятелей студентов, и едва ли не каждый из них тут же влюблялся в Кэри. После ее первой Пасхальной недели количество этих влюбленных удвоилось, потом утроилось, и так случалось каждую весну, когда она возвращалась из университета. Когда же Бушрод приступил к своей юридической практике в Ричмонде, где его ожидало очень много благоприятных возможностей для успешной карьеры, его знакомства, естественно, стали приумножаться. И тем самым увеличивалось число поклонников его сестры. Даже в штате, где Ли считали великим генералом, главным образом, из-за того, что о нем хорошо отзывался Борегард, исторические фамилии молодых воздыхателей Кэри имели значительный вес, а их постоянные приезды в Синди Лу весьма поднимали ее престиж. Молодые креолы, которые в прошлом не решались ухаживать за девушкой или в силу своей природной осторожности, или — что было чаще — из-за страха перед родителями, теперь вились вокруг Кэри, как мотыльки; да и их родители теперь в большинстве случаев охотно позволяли им это делать. Иногда Клайд, души не чаявший в падчерице, спрашивал ее, как она находит Валуа Дюпре, Нила Стюарта или Андреса Сантану, и обычно в ответ она усаживалась к нему на колени и, поглаживая его по волосам, с улыбкой говорила:

— А не пытаешься ли ты поскорее избавиться от меня, а, папочка? Да зачем мне выходить замуж, если мне так превосходно дома! Здесь я так счастлива! И как я могу заботиться о каком-то другом мужчине, когда у меня есть ты и я хочу заботиться только о тебе?!

— Ну, ты могла бы заботиться о нем несколько иначе, милая.

— Знаешь, когда это случится со мной, я дам тебе знать. И расскажу тебе самому первому, о ком идет речь. Это будет нашей тайной. Твоей и моей. А сейчас я поведаю тебе первую тайну. — С этими словами она прижалась к нему еще теснее и прошептала на ухо: — Знаешь, папа, а ведь это ты роняешь в моих глазах всех мужчин, поскольку ты такой великолепный! И я стараюсь найти кого-нибудь, кого можно было бы хоть сравнить с тобой, но до сих пор не могу найти. Боюсь, все мои попытки пока тщетны.

* * *

Сколько же лет минуло с тех пор, как Кэри впервые заговорила с ним об этом? Стараясь вывести себя из приятной апатии, Клайд пытался вспомнить. Пять? Нет, наверняка больше! Десять? Да, похоже, именно так. Кэри еще не умела как следует ходить, когда он купил Синди Лу и женился на ее матери. Это произошло в шестьдесят девятом. А сейчас — девяносто четвертый. Савой влюбился в Кэри, когда ей было шестнадцать, а сейчас ей двадцать шесть. Невозможно, невероятно, но тем не менее это правда. Клайд откинулся в своем удобном кресле, с нежностью размышляя о Кэри и желая, чтобы она пришла к нему и поболтала с ним сейчас, после того как он немного вздремнул. Да ладно… сейчас он зайдет в дом посмотреть, чем занимается Люси, милая, дорогая его Люси… нет, не надо, она, наверное, отдыхает. Похоже, теперь она все больше и чаще нуждается в отдыхе. Она чувствует себя не так хорошо, как раньше, и это чрезвычайно беспокоит его. Ему нельзя забывать, что она уже не молодая женщина, как прежде…

— Я разбудила тебя, папа? Или ты все еще дремлешь?

Он поднял глаза и увидел перед собой Кэри, о которой только что думал с такой любовью. Он смотрел на нее с ощущением радости и удовлетворения, понимая, что взгляд его полон любви, ибо с каждым днем она казалась ему все более и более красивой. Волосы ее были светлые, как у матери, но в них поблескивало золото. Она причесывала их на прямой пробор, а на лбу оставляла короткую вьющуюся челочку. И эти милые завитки напоминали ему о прелестных вьющихся локонах, обрамлявших ее личико, когда она была еще совсем крошкой. Эти локоны совершенно не потеряли своей красоты и остались нежными, как шелк. Волосы были такие густые, что ей приходилось укладывать их в большой узел на затылке. Глаза у нее не серые, как у Люси, а ярко-ярко голубые, и когда она чему-нибудь особенно радуется, в них зажигаются веселые искорки. Таких голубых глаз Клайд не видел ни разу в жизни. Вот сейчас она наверняка чем-то взволнована или очень сильно обрадована, потому что глаза ее искрятся. Щеки у Кэри всегда розовые, но сейчас они пылают, а в осанке, похоже, появилась какая-то новая, доселе не свойственная ей грация. На Кэри было белое платье, которое она часто надевала — воротник-стоечка, юбка клиньями и пышные рукава с буфами, по самой последней моде. На поясе замысловатая пряжка, и, хотя талия, будучи достаточно тонкой, все же не отвечала старинным стандартам, Кэри это совершенно не заботило. В поясе имелось несколько маленьких дырочек, при помощи которых его можно было затянуть и потуже, но девушка никогда не пользовалась этой возможностью. Однажды она сама сообщила отчиму, что талия у нее двадцать два дюйма…

Она была так же красива, как и мать в ее годы, но красива своею, особенной красотой. В ней было больше блеска — не только в глазах, но и во всем облике; в ней было больше бодрости, жизненной энергии. Естественно, ведь Кэри никогда не приходилось экономить каждый пенс и ухаживать за немощным инвалидом; к тому же она никогда не голодала и не рожала детей в муках затянувшихся родов. Она никогда не лишалась будущих детей из-за того, что у нее не хватило сил доносить их. И, что самое главное, ее воспитывал человек, который объяснил ей, что в искреннем и откровенном разговоре на любую тему нет ничего зазорного и недостойного светской дамы…

— Хочу поведать тебе один секрет, папа, — игриво произнесла Кэри. Она уселась ему на колени и с улыбкой посмотрела прямо в глаза. Затем приблизила лицо вплотную к его лицу и прошептала в самое ухо: — Я решила выйти замуж за Савоя Винсента, папа.