Книга третья
Весна 1897 — весна 1918
14
Кредит продлен
Довольно долгое время после смерти Кэри Клайд совершенно не понимал, как он когда-то мог желать, чтобы Синди Лу была переполнена веселящимися гостями. Не считая Ларри, он не хотел видеть здесь никого и безумно жаждал тишины и уединения.
Не то чтобы он хоть на секунду подумал, что его теща и ее пожилая кузина намеренно злоупотребляют его гостеприимством; он вполне понимал, с какой неохотой миссис Софи доверяет совсем свежие могилы дочери и внучки его одинокой опеке. Также он понимал, как ревностно относится старая дама к тому, что Клайду доверена опека над ее правнуком. Он видел, что кузина Милдред полностью разделяет чувства его тещи. Однако в поведении этих двух старух, одетых в черное, не было и намека, будто они считают, что он постарается преодолеть печаль и, наконец решительно забыв о ней, начнет с надеждою вглядываться в будущее; напротив, они уважали и понимали его одиночество и невосполнимую утрату так же, как и он уважал и почитал их горе. Однако теперь присутствие посторонних людей в этом мрачном, печальном доме всякий раз раздражало его. И не важно, кем был тот или иной человек. Клайда по-прежнему заполняли мысли о его умерших любимых. И он жаждал воссоединиться с ними в покое и мире.
Он уже достиг такого состояния, что неотложность этого желания стала огромной, и он почти решил признаться в этом теще. Однако она освободила его от надобности говорить об этом, когда однажды вечером, выходя вместе с ним из столовой, вдруг сказала, что желала бы побеседовать с ним наедине, как только ему будет удобно. С годами глубочайшая бездна, разделяющая Клайда и старую даму, затянулась, но, хотя он очень высоко ценил ее и считал, что она больше не сердится на него, как это было в начале их брака с Люси, их отношения нельзя было назвать теплыми. И Клайд ответил теще с обычной вежливостью, которой всегда отличались их отношения:
— В любое время, когда это будет удобно вам. Может быть, вам угодно сделать это прямо сейчас?
— Благодарю. Мне бы этого очень хотелось.
Кузина Милдред пробормотала, что у нее легкая головная боль и ей хотелось бы уйти, если кузина Софи и кузен Клайд не возражают. Они, разумеется, не возражали, и кузина Милдред поспешно направилась к лестнице.
— Может быть, зажжем камин в библиотеке, — предложила миссис Софи. — В это время года довольно прохладно… вы не находите? В любом случае, с камином будет повеселее.
Клайд не входил в библиотеку с того дня, как погибла Люси; дверь туда даже не открывали. Как и в их спальню, в которой они провели столько лет и которая была их личной, неприкосновенной комнатой. Оставшись один, Клайд большую часть времени проводил в кабинете, но не мог же он пригласить туда тещу. К тому же она была права: для доверительной беседы подходила именно библиотека.
Он открыл дверь и посторонился, чтобы пропустить старую даму. Очевидно, здесь забыли закрыть ставни, во всяком случае, сейчас они были распахнуты и в комнату лился поздний вечерний солнечный свет. Все вокруг было в незыблемом порядке, однако этот порядок был домашним, а не официальным: возле письменного стола по-прежнему стояла корзина, в которую Люси бросала бумагу; рядом со столом ее любимый стул, а на другом столе — поменьше — лежала книга, которую Клайд читал ей вслух, когда они в последний раз были здесь вместе. Библиотека вся была наполнена присутствием Люси, однако это присутствие не имело никакого отношения к закрытому гробу и к тлетворному запаху гостиной. Клайд почувствовал пришедшее к нему облегчение, почти благодарность, когда наклонился, чтобы поднести спичку к аккуратно сложенным поленьям. Удостоверившись, что огонь занялся, он выпрямился и увидел тещу уже сидящей. Как только он протянул руку за стулом, она заговорила, даже не дождавшись, чтобы он тоже сел.
— Сегодня утром я получила три письма, и мне хотелось бы обсудить их с вами, — сообщила она. — Одно из писем пришло от моего управляющего. Он пишет, что я очень нужна в Сорренто. И чем быстрее я буду там, тем лучше. Поэтому я была бы вам весьма обязана, если бы вы сделали все необходимые приготовления к нашему с Милдред отъезду. Как только вы забронируете нам места, мы будем готовы уехать.
— Завтра с самого утра я прослежу за этим, миссис Софи. Но, как вы понимаете, я займусь этим немедленно не потому, что мне бы очень хотелось вашего скорейшего отъезда.
Он надеялся, что говорит вполне убедительно, по крайней мере совершенно искренне. Ему ведь и вправду не хотелось торопить ее — это было бы негостеприимно и несправедливо. Но вновь остаться в Синди Лу одному!..
— Да, я понимаю, — спокойно промолвила старая дама; и тут он внезапно осознал, что она и вправду понимает его. — Конечно же, если бы здесь что-то было не в порядке, я бы не уехала, — продолжала она. — Но, на мой взгляд, здесь довольно удовлетворительно. Слуги у вас опытные и преданные. Тьюди стала превосходной нянькой. И не думаю, что теперь она нуждается в каких-либо советах по уходу за Ларри, однако, если вдруг ей понадобится помощь, она всегда может обратиться к миссис Сердж или к доктору Брингеру. Кроме того, Ларри — очень бодрый, энергичный и здоровый мальчик. Сомневаюсь, что у вас возникнут какие-либо проблемы, связанные с его здоровьем. Я знаю, что вы будете присматривать за ним с чрезвычайной тщательностью. Вы завоевали мое доверие, Клайд, за столь долгие годы. Я поняла, что в браке с вами Люси обрела истинное счастье и что вы были настоящим отцом ее дочери. Вы ни разу никоим образом не подвели ее и никогда не подведете Ларри, в этом я абсолютно уверена.
— Благодарю вас, — тихо проговорил Клайд.
— Так что мне бы хотелось побеседовать с вами кое о чем, что не связано с нынешним благосостоянием Ларри. Мне бы хотелось поговорить о его будущем.
— О его будущем? — переспросил Клайд.
— Да. Разумеется, я допускаю, что он будет одним из ваших наследников. Но я решила так или иначе в интересах полной справедливости не делать его одним из моих наследников.
— Боюсь, что я не вполне вас понимаю, миссис Софи. Вы, конечно, правы, предполагая, что он будет моим наследником. Но…
Она предупредительно подняла руку, перебивая зятя, и этот жест был скорее величественным, нежели невежливым.
— Позвольте, я объяснюсь. Вам, безусловно, известно, что Люси хотела, чтобы Сорренто и Амальфи унаследовал Бушрод. Когда Кэри покинула Виргинию, она была слишком маленькой и никогда не испытывала каких-то особенных чувств к моим плантациям, ибо все ее интересы находились в Луизиане. Кроме того, ее обеспечили всем вы и ее муж. Поэтому между мною и Люси уже была как бы негласная договоренность, что Кэри вообще не будет иметь доли в моей собственности. Однако мы не запечатлели наш уговор на бумаге… насколько мне известно. А вам?
— Мне ничего не известно. Мы с Люси ни разу не обсуждали этого вопроса… Ну, если не считать того, что вы только что мне сказали: Люси хотела, чтобы Сорренто и Амальфи достались Бушроду. Похоже, это весьма справедливое решение.
— Вы уверены, что Люси не оставила ни завещания, ни даже какой-нибудь памятной записки?
— Абсолютно уверен. Она никогда не говорила об этом. Полагаю, если бы она оставила какие-либо бумаги, я обязательно знал бы об этом. Она никогда ничего не делала скрытно… и я уверен, что она не могла бы такого сделать. Она всегда обо всем рассказывала мне, делилась всеми своими мыслями и уважала мое мнение. Безусловно, она спросила бы моего совета, и мы вместе проконсультировались бы у адвоката. У нас… мы имели обычай делать все вместе, ничего не утаивая друг от друга.
— Знаю, — кивнула миссис Софи, и снова Клайд почувствовал ее полное понимание. — И тем не менее в подобном деле мы должны быть крайне предусмотрительными. Полагаю, вы не осмотрели ее письменного стола… или еще какого-нибудь места, где она могла хранить бумаги?
— Нет. Я не прикоснулся ни к чему, принадлежащему ей. Я… я не могу.
— Может быть, вам угодно, чтобы это сделала я? Я ведь понимаю, насколько это болезненно и мучительно для вас, Клайд. Мне тоже это весьма тяжело. Однако для вас — это первый опыт такого рода, а мне, к несчастью, уже приходилось сталкиваться с подобными вещами, и неоднократно. Если это поможет вам… или немного успокоит… то можете полностью довериться мне… и я просмотрю ее бумаги и решу, что с ними делать, как и разберу ее одежду…
— Благодарю вас, — произнес он. — Это очень помогло бы мне… и принесло бы великое облегчение.
— Что ж, давайте-ка теперь вернемся к вопросу о наследстве. При создавшемся положении вещей по моему завещанию я оставляю все Люси. Вообще-то вначале я думала несколько иначе: что я должна бы оставить все Бушроду в соответствии с желанием Люси. Теперь же я не уверена, что это было бы верно. Конечно, правильно то, что Кэри вовсе не интересовалась моими плантациями и не нуждалась в них. Но теперь больше не идет речь о Кэри… дело теперь в ее сыне. Как вы думаете, он сможет позаботиться о них и нужны ли они ему вообще?
— Я никогда еще не думал о Ларри в связи с Сорренто и Амальфи. Я всегда связывал его только с Синди Лу. Но теперь, раз вы заговорили об этом, я считаю, что он смог бы позаботиться о них, равно как и нуждаться в них. Я сделаю для него все, что в моих силах, и, как вы понимаете, у меня достаточно средств, чтобы обеспечить ему безбедное существование. Но ведь никогда нельзя быть ни в чем уверенным на сто процентов. Однажды я почти разорился, и, если бы не Люси, мне никогда бы не удалось подняться на ноги… Кроме того, я уже немолод. Я… ну, хотя мне не хотелось бы признаваться в этом, но я приближаюсь к довольно почтенному возрасту. И если я умру…
— Уверяю вас, что вы не умрете, и уверяю, что больше вы не разоритесь, так что вы сумеете дать Ларри все необходимое в жизни, даже если и не окружите его полнейшей роскошью. В то же время я не могу с легкостью лишить его виргинского наследства. С другой стороны, если бы Бушрод был единственным наследником Сорренто и Амальфи, то это, возможно, упростило бы вам все.
— Не вполне понимаю вас.
— Я знаю, вы обещали Люси, когда женились на ней, что оба ее ребенка станут вашими наследниками и получат по равной доле. Кэри умерла, и то, что при обычных обстоятельствах перешло бы к ней, естественно, переходит к ее сыну. Но Бушрод жив. И, безусловно, будет ожидать своей доли.
Клайд поднялся, пряча руки за спиной так, чтобы теща не заметила его конвульсивно сжатых кулаков. Доля Бушрода! Словно этот мерзавец уже не получил суммы, намного большей, чем причитается такому негодяю, — огромные деньги, которыми Клайд расплатился за ричмондские долги Бушрода, потом еще двадцать тысяч, вымогательством выуженные у отчима перед самой свадьбой Кэри! Клайд понимал, что если бы он посвятил во все это миссис Софи, то она сочла бы любое данное им обещание касательно Бушрода давным-давно более чем выполненным. Однако как рассказать ей, что ее единственный любимый внук (и единственное слабое место в ее броне) был с позором изгнан из клуба джентльменов, членство в котором тоже являлось частью виргинского наследства, чем так сильно гордилась старая дама? Как можно сказать ей о том, кем на самом деле был Бушрод — карточным шулером или шантажистом?
— Безусловно, Бушрод будет ожидать своей доли, мэм, — произнес Клайд учтиво, хотя несколько напряженно. — И, разумеется, он получит ее. Обещание есть обещание.
— Знаете, я прекрасно понимаю, что вы чувствуете по этому поводу. Собственно, оттого я и коснулась этой темы. Я имела это в виду, когда сказала вам, что, возможно, смогу предложить нечто порядком упрощающее ситуацию. Еще до появления Ларри на свет Люси хотела, чтобы Бушрод унаследовал всю виргинскую собственность, на долю в которой сейчас Ларри имеет полное право, — продолжала миссис Софи. — Мне очень хочется исполнить все желания Люси, да и вы, безусловно, согласитесь, что так и нужно сделать. Но было бы явно несправедливо по отношению к Ларри, если он после отказа ему в виргинском наследстве будет еще ожидать, что ему отказано и в части луизианского наследства. Иными словами, Бушроду надо дать понять, что если он становится полновластным владельцем Сорренто и Амальфи, то любые его притязания на долю в Синди Лу автоматически аннулируются. Вот что я подразумевала, когда говорила вам, что можно полностью и для всех облегчить ситуацию.
Несколько секунд Клайд тупо смотрел на нее. Волна облегчения и благодарности охватила его, когда он слушал старую даму, буквально лишив дара речи. С характерным для нее спокойствием, которым миссис Софи всегда отличалась в беседах с зятем, она окинула его ответным взглядом. Однако первым нарушил молчание Клайд.
— Миссис Софи, — хрипло произнес он, — я хочу сказать вам, что Господь был бесконечно добр не только в том, что подарил мне сердце Люси. Еще он был добр ко мне тем, что познакомил меня с вами.
— Спасибо за эти слова, — ответила она. — Я знала о ваших чувствах к Люси и осознавала, почему вы к ней так относитесь. Насколько я понимала… — Она отвернулась, но не настолько быстро, чтобы он не заметил слез на ее внезапно смягчившемся лице. — Вы… вы очень великодушны в своей оценке меня, Клайд. Ну что ж, все-таки вернемся к завещанию, — продолжала она. — Я предприму все необходимые юридические шаги, и как можно быстрее. Разумеется, при обычных обстоятельствах следовало бы посоветоваться с Бушродом. Но раз он не счел нужным явиться незамедлительно — а я считаю, что ему следовало бы поступить именно так, — то, полагаю, учитывая мой возраст, никаких отсрочек в столь важном деле быть не должно. Посему я намерена заняться им сразу… почти сразу. Однако мне пришло в голову, что, по-видимому, у меня есть союзник, которого вы не учли, и будет лучше, если я переговорю и с ней.
— Союзник? — удивленно переспросил Клайд и сел.
— Да. Меня не удивило бы, если бы Мейбл тайно желала примирения. Мы же разговариваем очень искренне друг с другом, Клайд, так почему бы нам откровенно не признать, что в жизни Мейбл наверняка было не очень-то много поклонников? Она не… она совсем не относится к тому типу женщин, которые очень сильно привлекают мужчин. — На этот раз Клайд заметил в глазах тещи искорки. — А Бушрод начал ухаживать за ней тогда, когда она почти достигла того возраста, когда любая женщина — даже красивая — осознает, что ее чары постепенно гаснут. И, должно быть, его отношение показалось ей ухаживанием сказочного принца, — невозмутимо продолжала миссис Софи. — Какими бы ни были его недостатки как мужа, я не сомневаюсь, что и после женитьбы он проявил себя весьма очаровательным молодым человеком. И я совершенно не понимаю, как Мейбл могла позволить себе лишиться его… гм… дружбы. — Миссис Софи немного помолчала и продолжила вновь: — Имеется еще одна сторона в этом деле, и она тоже может оказаться полезной для нас. Многие богатые нью-йоркцы, похоже, открыли Виргинию, так сказать, только что. И они покупают или намереваются купить огромное количество поместий Старого доминиона. Это и вправду поразительно. Вообще-то я совершенно не понимаю, зачем им внезапно понадобилось выступать в роли провинциальных джентри, но факт остается фактом. — И снова Клайд уловил в этих мудрых старых глазах веселый огонек. — По-моему, Мейбл доставила бы огромную радость перспектива обосноваться с мужем в качестве землевладельцев. И вот я предложила бы следующее: если бы Мейбл и Бушрод согласились забыть прошлые обиды, построили бы дом в развалинах Амальфи, по оригинальному плану, более отвечающему нынешним потребностям? Этот дом стал бы их домом. А потом, после моей смерти, они бы перебрались в мой дом — если захотят — или сохранили бы его для своих потомков, если таковые будут. На мой взгляд, у них еще могут быть дети. Ведь Мейбл не такая старая, какой выглядит. Но даже если бы она была и старше, то материнство ей совсем не заказано.
— Да, совершенно верно, — пробормотал Клайд. Он никогда не представлял себе Мейбл в роли потенциальной матери и сейчас весьма неохотно сделал это. Поскольку перед ним мысленно восстали прекрасные образы воплощенного материнства, какими были Люси и Кэри. Еще он подумал, что если у Бушрода с Мейбл будет ребенок, то в свое время могут возникнуть какие-либо сложности с тем, чтобы виргинская собственность или ее часть перешли во владение Ларри. Но он тут же напомнил себе, что вряд ли это будет очень важно, если добиться стопроцентной уверенности, что никто никогда не сможет претендовать на бесспорное право Ларри на владение Синди Лу… И тут Клайд понял, что не слышал последних слов тещи.
— …намереваюсь сделать некоторую оговорку, — услышал Клайд, и все его внимание переключилось на ее слова. — То есть условие, заключающееся в том, что все дети Мейбл и Бушрода или дети от брака Бушрода, в который он вступит в случае смерти Мейбл, могли бы унаследовать Амальфи и Сорренто. Однако если Бушрод умрет, не оставив потомства, то собственность автоматически переходит к Ларри.
— Понятно, — произнес Клайд. Он больше ничего не добавил. Он чувствовал, что ему не надо ничего добавлять к сказанному. Однако тут же понял, что миссис Софи так не считает, поскольку она продолжила:
— Теперь, когда эти вопросы мы уладили, насколько это можно уладить в течение одного разговора, я считаю своим долгом обсудить с вами и остальные письма, полученные мною этим утром. Полагаю, вы не забыли того, что я сказала вам совсем недавно. Я сказала вам, что знаю причину, по которой Бушрод не приехал домой немедленно. Мне известно это из его письма, ибо одно из трех писем — от Бушрода. Похоже, у него брюшной тиф — к счастью, случай не тяжелый, и причин для тревоги нет. Но в то время, когда пришла телеграмма о смерти матери, у него была горячка, и его врач, доктор Норчард, похоже, оказавшийся человеком здравомыслящим, решил, что будет лучше не сообщать больному столь прискорбное известие до тех пор, пока он не окрепнет. Поэтому доктор задержал телеграмму. Правда, я не знаю, почему Бушрод, получив наконец телеграмму, не попросил Норчарда отбить ответную, но, вероятно, у него были на это причины, и серьезные. Письмо Бушрода было написано до того, как вы послали вторую телеграмму, в которой извещали о смерти Кэри. Вероятно, через день-два вы сами все узнаете от него. Наверное, понадобится некоторое время, прежде чем Бушрод достаточно окрепнет, чтобы выдержать путешествие через океан, — продолжала миссис Софи. — И, если вы не будете возражать, я напишу ему письмо, где предложу перед отъездом в Синди Лу заехать ко мне в Сорренто. Я бы безотлагательно поставила его в известность о нашем с вами договоре. Полагаю, я смогу представить все в таком виде, что Бушрод сразу поймет свои преимущества и все дело будет улажено без каких бы то ни было отсрочек.
— Неплохая мысль, — заметил Клайд.
— Итак, теперь о третьем письме, — продолжала миссис Софи. — Оно от Пьера де Шане, который хочет выразить свои соболезнования всей семье. Однако это не только письмо-соболезнование. В нем также содержится несколько довольно скверных новостей.
Клайд быстро поднял голову.
— Разумеется, узнав о наших великих утратах, все в замке Монтерегард были глубоко потрясены. Однако беднягу мистера Винсента эти известия поразили более остальных, особенно известие о смерти его единственного сына, и, как часто случается в таких обстоятельствах, его психическое состояние оказало прискорбное воздействие на физическое. С ним случился удар. В конце концов он в некотором роде оправился, но, видимо, не совсем, ибо с трудом говорит и частично парализован. Все время за ним нежно ухаживает миссис Винсент, пытаясь подбадривать его. Конечно, и речи быть не может, чтобы он отправился в долгий путь.
— Мне очень жаль, — единственное, что смог сказать на это Клайд. Однако в глубине души ему было почти безразлично. Конечно, он жалел Винсента Ламартина, который долгое время был его хорошим другом. Конечно, жалел, что горе привело Ламартина к такому удару. Но он не сожалел о том, что Винсентам не удастся скоро вернуться домой, ведь ему, стало быть, не придется делить с ними Ларри. Он мысленно заглянул в будущее и «очами своей души» уже видел миссис Винсент, которую никогда не заботила Виктория, отказывающейся от своих прав на нее в пользу Ларри — за вознаграждение, разумеется, но все же отказывающейся. И он мысленно уже представлял себе, как он уговорит сделать то же самое Арманду. Да, в один прекрасный день Виктория, как и Синди Лу, станет принадлежать Ларри. Он вполне обошелся бы без виргинского наследства. И стал бы одним из богатейших людей Луизианы. Его дедушка, Клайд Бачелор, обеспечил бы ему это…
— Разумеется, вам очень жаль, и я прекрасно понимаю ваши чувства, — снова услышал он старую даму. Поначалу он даже не уловил, что она понимает. Сейчас он пребывал в таком далеком будущем, что впервые со дня смерти Люси совершенно забыл о настоящем. И, прежде чем вновь собраться с мыслями, он увидел, как теща медленно поднялась со стула, сказала, что им больше нечего обсуждать, и пожелала ему приятно провести день.
* * *
Спустя неделю миссис Софи и кузина Милдред отбыли в Виргинию. А пока миссис Софи, как и обещала, разобрала все вещи Люси. Среди бумаг покойной не было найдено ни одного важного документа. У себя Люси хранила только письма, когда-либо полученные от матери, Клайда, Кэри и Бушрода. Все они были разложены на маленькие аккуратные стопочки. Миссис Софи сообщила Клайду, что его письма и письма Кэри она оставила в письменном столе Люси, а остальные, с его позволения, хочет увезти с собой. А большую часть одежды Люси миссис Софи постепенно раздарила.
Расставаясь на железнодорожной станции, ни Клайд, ни старая дама не заговорили о будущей встрече. Оба понимали, что если эти встречи вообще когда-нибудь состоятся, то будут очень редкими. Но не из-за взаимного недоброжелательства, ибо после долголетнего антагонизма, в лучшем случае холодного отношения друг к другу, они наконец пришли к обоюдному уважению и пониманию. Это было очевидно при их прощании.
По дороге со станции домой Клайд зашел на кладбище и положил цветы на могилу Кэри. Теперь это стало его ежедневным обрядом. Источником его сильнейшего страдания было то, что он не имел права настоять, чтобы Кэри была похоронена в Синди Лу, как Люси. Ведь ему была известна давно устоявшаяся традиция, предписывающая жене лежать рядом с мужем в смерти, как и в жизни; нарушение этой традиции непременно вызвало бы великое недовольство по всей округе. Поэтому Клайду пришлось подавить свое желание, не высказывая его никому, но впервые в жизни он ощущал столь сильные муки: из-за внутреннего сопротивления этому и из-за того, что теперь Кэри, казалось, находилась от него намного дальше, чем Люси. Но постепенно он нашел успокоение в осознании, что Люси в месте своего последнего упокоения находится одна — значит, это место как бы всецело стало ее личным святилищем, равно как его успокаивала мысль о том, что Кэри сейчас покоится в величественном склепе, что было ее посмертным семейным долгом.
Он приближался к торжественному склепу Винсентов с необычайным спокойствием, чего не было раньше. Обычно высокие металлические ворота подъездной дороги, ведущей к кладбищу, были закрыты и открывались только для того, чтобы пропустить похоронную процессию. Пешеходы же проходили на кладбище через ворота поменьше, каковых на кладбище имелось двое — по обеим сторонам главного входа. Главные ворота открывались с большим трудом из-за их массивности и огромного веса, к тому же их створки были подвешены на одинаково тяжелых цепях, при помощи которых они автоматически запирались. И скорбящему родственнику приходилось вдвойне трудно, ибо, как правило, он был нагружен множеством цветов. Сейчас Клайд возблагодарил Господа за то, что нашел главные ворота открытыми. Он медленно прошел на кладбище, держа в одной руке огромный букет белых азалий, а в другой — пурпурных ирисов.
Участок Винсентов располагался не очень далеко от ворот. Клайд увидел возвышающийся надгробный памятник: саркофаг венчала красивая мраморная урна; все было выполнено со строгой простотой, если не считать этой урны и колонн с каннелюрами в каждом углу, которые, в свою очередь, венчали погребальный свод, настолько величественный, что тут же возникла мысль о храме с полным фасадом из колонн и искусно вырезанными в камне факелами. На одной из каменных ступеней, ведущих к бронзовой двери, возвышалась вторая урна, очень похожая на первую, но открытая, полная цветов, принесенных только вчера. Однако они уже не были достаточно свежими, чтобы удовлетворить Клайда. Он вынул их, поменял воду, после чего любовно расположил в урне пурпурные и белые цветы, принесенные с собой. Правда, он не был искусен в составлении букетов, ведь этим всегда занималась Люси. И как превосходно у нее это получалось… Но нехватку опыта он возмещал терпением и любовью. И когда он повернулся, чтобы уйти, урна снова расцвела неповторимой красотой свежераспустившихся цветов.
* * *
Войдя в сад, Клайд увидел Тьюди, которая уводила Ларри домой с прогулки. Малыш был без шапочки, и солнечные лучи играли в его волосах, таких же глянцевитых и черных, как у отца, делая их еще более блестящими. Ларри энергично звенел серебряной погремушкой, подвешенной к лямке, поддерживающей его бодрую пухленькую фигурку, и, как всегда, лицо деда осветилось радостью. К тому же Клайд наблюдал признаки прогресса, не замеченные им прежде.
— О, я не знал, что он научился сидеть прямо без посторонней помощи! — восхищенно проговорил Клайд. — Ну да, он же почти не касается мягких подушечек, что у него за спиной!
— Ага! Вовсе! — гордо воскликнула Тьюди. — Немного времени пройдет, и он начнет потихоньку ходить! Ни разу еще не видела такого умненького малыша. А какой он сильненький!
— Как ты думаешь, он сможет сидеть на высоком стуле?
— Ну да, так же, как и в коляске!
— Вот и прекрасно. Вынеси из кладовой высокий стул миссис Кэри и поставь его в столовой. Теперь мы с Ларри будем обедать вместе.
Нежно обняв малыша, он обернулся, чтобы посмотреть в сторону небольшого огороженного места, где покоилась Люси. Затем направился было туда, но остановился, решив, что сможет посетить жену позже, когда закончит дневные дела. Ведь сколько дел требовало внимания, ибо ему довольно долго пришлось пренебрегать ими. Ему доверили Ларри, и он должен, не щадя своих сил, с честью выполнить возложенные на него обязанности. Он может по-настоящему служить усопшим только после того, как выполнит свой долг по отношению к живым.
Вернувшись в дом, он прошел к себе в кабинет. Откинув крышку бюро, открыл сейф. Все записи в гроссбухе были в полном порядке и закончены в тот день, когда они в последний раз работали вместе с Люси, — в день ее гибели. Когда он собрал нужные бумаги, к которым так долго не притрагивался, и занялся подсчетами и выписками, результаты получились настолько ободряющими, что он более осмысленно, чем когда-либо, задумался о том, с какой целью позволил Валуа Дюпре заговорить с ним о продаже той узкой полоски земли в задней части плантации, где находится гравий. Он не признался тогда, у смертного одра Кэри, что продал эту землю, но легко поймал ее на слове, считая, что вопрос уже исчерпан и теперь он может делать все что угодно, чтобы сократить то огромное бремя долгов, с которыми ему помогала справиться Люси, а затем снова пойти в гору. И неизбежно он рассказал Люси об этой продаже, и она стала помогать ему с бухгалтерскими книгами, и ей необходимо было вносить в них все дебеты и кредиты. Тогда Люси восприняла это известие с традиционным спокойствием, сказав (именно то, что Клайд сказал Кэри во время их последнего разговора), что в их жизни было столько всяческих сокровищ, что им не нужно больше выискивать их.
И вот, глядя на свои бухгалтерские книги, Клайд впервые подумал, что, возможно, когда-нибудь он будет в состоянии выкупить обратно этот участок земли, где он сидел однажды на солнышке и, покуривая, наблюдал, как дочурка роет и роет землю, пока не устанет до смерти, не отбросит лопатку и не бросится в его объятия, чтобы уютно устроиться в них… И вообще, похоже, Дюпре не очень-то заинтересован в этом участке. Во всяком случае, он даже еще не начал промывать гравий, не говоря уже о том, чтобы грузить и транспортировать его. При ближайшей же встрече Клайд обязательно заговорит со своим старым приятелем об этом…
Чем больше он работал над не тронутыми со дня гибели Люси счетами, тем больше у него появлялось причин для бодрости. Было готово к отправке более двух тысяч «морковок» крепкого черного табака — за них можно получить весьма круглую сумму, тем более сейчас, когда две семьи — Гилельмосы и Расселы — борются за господство в посредничестве при продаже черного табака, в то время как раньше Расселы контролировали весь рынок сбыта. Плантации сахарного тростника тоже принесли обильный урожай. Сырец продавался по три с половиной цента, а если подсчитать все, то Клайд может выручить сорок тысяч долларов после уплаты пошлины за обработку. Ну, разумеется, налог на землю, рабочую силу, расходы на удобрения и другие расходы, но все равно прибыль намного превышала все его ожидания.
В течение нескольких часов Клайд, не поднимая головы, напряженно работал над бухгалтерскими книгами. Но, когда Джек пришел сообщить, что обед накрыт, он поднял голову и улыбнулся.
— Полагаю, сегодня я буду обедать с неким молодым джентльменом, Джек? — проговорил он.
— Ну, конечно же, сэр, конечно! — улыбаясь в ответ, произнес Джек.
15
Известия, которые Клайд получал из-за границы прямо и косвенно, продолжали казаться ему чрезвычайно важными.
Миссис Софи написала ему почти сразу. Когда она ехала в поезде, она как следует поразмыслила над их разговором в библиотеке, писала старая дама. В результате этих размышлений она решила проехать через Нью-Йорк, поскольку посчитала, что ей необходимо увидеться с мистером Стодартом и Мейбл немедленно. И это ей показалось даже более важным, чем улаживание ситуации с Сорренто. Она нашла мистера Стодарта более чем готовым к сотрудничеству; действительно, он счел ее предложение весьма великодушным, заметив, что находит его чрезвычайно выгодным для его дочери. У миссис Софи не было возможности переговорить с самой Мейбл, и по очень простой причине: узнав, что Бушрод заболел брюшным тифом, она тут же отправилась во Францию. Как только ужасная болезнь позволила Бушроду взять перо в руки, он отправил Мейбл умоляющее и трогательное письмо. Он писал, что страшно нуждается в ней теперь, когда он болен и одинок в этой чужой стране; кроме того, ее присутствие поможет ему пережить печаль от великой утраты, которую он претерпел, лишившись матери и сестры. Это было воистину красивое письмо, и Мейбл оно чрезвычайно тронуло…
Миссис Софи не писала, что мистер Стодарт тоже был очень тронут, и Клайд не без некоторого мрачного удовлетворения подумал, что вряд ли можно одурачить сурового старика, прекрасно понимающего, что присылаемое зятю денежное содержание совершенно не соответствует его расточительному образу жизни и единственный возможный способ для Бушрода повысить свой «доход» состоит в примирении с женой во время выздоровления.
Наконец Мейбл написала Клайду сама и в самых победительных формулировках выразила свою радость. Она писала, что у них с Бушродом — настоящий второй медовый месяц. Они счастливы на прекрасной вилле с огромным количеством слуг и с великолепной меблировкой. Эта вилла находится в Ментоне, где они собираются остаться до тех пор, пока Бушрод полностью не поправит здоровье. А потом они не спеша отправятся домой; они не будут торопиться и по дороге посетят различные города, ведь она не была еще в стольких местах, а Бушрод страстно желает показать их ей… среди них и знаменитый немецкий курорт минеральных вод…
Клайд улыбнулся, прочитав это письмо. Хотя он не слыл знатоком географии, ему не нужно было сообщать, что Ментон расположен неподалеку от Монте-Карло. Еще Клайд подумал, что Бушрод не станет «восстанавливать свои силы» в долгих путешествиях до тех пор, пока не истощит их широкими перспективами, предоставляемыми казино… А потом, после «культурного» времяпрепровождения, посвященного посещению музеев и кафедральных соборов, он, несомненно, вновь «переутомится», и ему потребуется отдых на таком курорте, где игорные залы весьма успешно сочетаются с минеральными ключами. Во всяком случае, Клайд очень сильно сомневался, что Мейбл с Бушродом вернутся в Соединенные Штаты до осени; а потом будет вполне логично для них отправиться прямо в Сорренто, где они без промедления смогут ознакомиться с проектами нового дома в Амальфи. А это означало, что они вряд ли приедут в Синди Лу до Рождества. Все это не могло не радовать Клайда.
Тем временем он несколько раз узнавал, как идут дела у Винсентов. Первое из писем пришло от Арманды, которая писала, что отец совершенно сдал; однажды доктор вышел из комнаты больного с траурным выражением лица и сказал, что было бы вернее послать за священником. Спустя примерно десять дней Клайд получил письмо от миссис Винсент, где она писала, что, несмотря на то, что имело место соборование, ее дорогой супруг в конце концов оправился и у него даже несколько восстановилась речь, хотя в физическом отношении он совершенно беспомощен. Вообще-то, — продолжала она, — сейчас я пишу к вам в соответствии с желанием Ламартина. Совершенно ясно, что наша поездка во Францию затянется, и если потом он и сможет вернуться на Викторию, то уж никак не сможет управлять ею. В свете этих обстоятельств, поскольку плантация имеет для бедного Ламартина огромное значение, как и для нас с Армандой, то, может, вы возьмете на себя управление ею на деловой основе? Вы ведь уже долгое время, по сути дела, управляете ею. И дорогой Ламартин, и бедняжка Савой всегда полагались на ваш совет и вашу помощь, и мне известно, что с тех пор, как мы переживаем нашу великую утрату, вы играете весьма активную роль. Мы весьма благодарны вам за ваши добрые дела, но не можем же мы и впредь бесконечно позволять себе принимать вашу доброту. Так что мы очень высоко оцениваем вашу поддержку, и если бы вы могли сообщить нам ваши условия на будущее, при которых подобный договор был бы не только справедливым, но и выгодным с вашей точки зрения, мы были бы только рады.
Вот она и пришла… та возможность, на которую он так долго надеялся. Уже несколько раз он сажал Ларри на плечо и ходил с ним через парк и фруктовый сад к конюшням и маслобойне. А совсем недавно он начал сажать Ларри на седло перед собой, отправляясь верхом к сушильне табака и к помещению, где варили кленовый сахар. Вот и сегодня он впервые со своей драгоценной ношей уехал далеко-далеко в поле — они миновали обугленные останки Монтерегарда, от которых Клайд поспешно отвел глаза, и в конце концов очутились возле огромного дома Винсентов, на их обширной плантации. Малыш сидел на лошади так же прямо, как в коляске или на высоком стуле, и совершенно не выказал страха, когда Корица, любимая лошадь Клайда, сменила прогулочный аллюр на иноходь. Напротив, Ларри издал радостное гуканье. И Клайд, крепко обнимавший малыша одной рукой, поднял вторую и, сделав ею широкий жест, проговорил, натянув поводья:
— Однажды это будет твоим, Ларри. Все! Но когда это станет твоим, это будет стоить намного дороже. Намного! Я прослежу за этим.
Ларри снова довольно загукал и заколотил крошечной ручонкой по луке седла. Клайд уже знал: это означает, что мальчику захотелось, чтобы они поехали побыстрее. Тут же лошадь пошла энергичнее, и до конца поездки они объехали обе плантации. Потом, уже поздно вечером, Клайд, уложив Ларри спать, провел несколько часов за подсчетами. Перед тем, как самому лечь в постель, он написал письмо миссис Винсент, где сообщил, что весьма польщен ее просьбой, что подобная просьба — это огромная честь, оказанная ему миссис Винсент, и что он с радостью принял бы управление Викторией на деловой основе, предложив оплату за это в количестве пяти тысяч в год. Он прикинул, что если будет действовать аккуратно, то сможет постепенно выплатить закладную за Синди Лу и еще останется достаточно денег на жизнь ему и Ларри с дохода от его собственных урожаев. Ему удастся даже кое-что откладывать на образование Ларри. А все, что он получит от Виктории, можно потихоньку собирать, чтобы в конце концов приобрести Викторию для себя… для Ларри. Если все пойдет хорошо, то через десять лет у него будет пятьдесят тысяч долларов плюс проценты, а имея пятьдесят тысяч… Даже если он не доживет до того времени, когда Ларри станет взрослым… хотя десять лет-то он смог бы протянуть. Сможет и должен.
* * *
Время текло, и у Клайда становилось все больше оснований поздравить себя с умением предвидеть. Бушрод и Мейбл прибыли в Нью-Йорк в самом конце октября, затем почти сразу же отправились в Сорренто в обществе некоего знаменитого архитектора, который был беспредельно счастлив возможности сконструировать дом со всеми современными усовершенствованиями, но по типу прежнего особняка, стоявшего когда-то в Амальфи. По словам архитектора, нет смысла тянуть время и работу — можно начать, как только проект дома будет одобрен. И если повезет, то фундамент следует заложить еще до того, как замерзнет грунт. А по завершении нулевого цикла строительство дома можно продолжить зимою. Мейбл с Бушродом прибыли в Синди Лу поздней осенью, хотя миссис Софи и Клайд считали, что они должны были приехать еще предыдущей весной. Полагая, что она больше никогда не приедет в Синди Лу, с ними прибыла миссис Софи. Кузина Милдред последовала ее примеру. В самый последний момент и мистер Стодарт решил присоединиться к ним, вновь предложив свой личный автомобиль. Посему Синди Лу была полна гостей, но на этот раз Клайда совсем не обременяло их присутствие. Даже Бушрод, который вел себя безукоризненно, не был бельмом на глазу; что касалось пасынка, то Клайд мог себе позволить позабыть былые обиды теперь, когда будущее его внука полностью обеспечено. Миссис Софи оформила новое завещание, причем так, как они и договорились с Клайдом во время их последнего разговора. Клайд также написал завещание, по которому Синди Лу завещалась непосредственно Ларри. Похоже, Бушрод, Мейбл и мистер Стодарт были весьма удовлетворены договором Клайда и миссис Софи на будущее. Даже условие, по которому Амальфи и Сорренто переходят к Ларри в случае, если Бушрод умрет, не оставив ни одного потомка, рожденного в браке, освященном церковью, не вызывало тяжелых чувств. То, что Ларри когда-нибудь сможет стать владельцем виргинских плантаций, не имело такого огромного значения: у него и без этого было всего предостаточно, да еще кое-что в Синди Лу и Виктории на черный день. Кроме того, дед так усердно и профессионально занялся его развитием, что можно было без труда допустить способность Ларри в будущем самому позаботиться о себе. Сейчас мальчик уже говорил несколько слов, почти ежедневно его словарный запас пополнялся, а физическое развитие ни в чем не уступало умственному. Он уже ходил, не спотыкаясь и не падая, а смешно переваливаясь из стороны в сторону, причем с таким достоинством, что каждый, кто его видел, не мог удержаться от восторженной улыбки. Его розовые щеки лоснились, а голубые глаза весело сверкали под буйной черной непослушной шевелюрой. Он был крепеньким ребенком, его телосложение восхищало всех, кто за ним наблюдал. Внешность у него была яркая, равно как и ум замечательный…
Клайд взволнованно выслушивал восторженные восклицания миссис Софи, чувствуя похвалу в каждом слове старой дамы. Кузина Милдред буквально таяла от умиления; мистера Стодарта, мрачно заявившего, что он никогда не любил маленьких детей и не понимает, как они могут внушать такой восторг, вскоре заметили за дружелюбной беседой с малышом, а спустя несколько дней он тоже выражал нескрываемое восхищение, добавляя при этом, какой это прекрасный мальчуган.
В конечном итоге визит родственников стал неожиданно гармоничным и приятным настолько, что Клайд, к собственному удивлению, предложил продлить его до Рождества. Он заказал в Новом Орлеане праздничное дерево и даже представить себе не мог, что Ларри останется без рождественского дерева, хотя еще не кончился год траура. Клайд решил также украсить дом гирляндами из веточек рвотного чая с алыми ягодками и серебряными листьями, как это всегда делала Люси. Потом, разумеется, негры, как обычно, разведут огромный праздничный костер из розовых прутьев и плавника. Они разведут его внизу затапливаемой зоны, между рекой и дамбой обвалования, совсем рядом с рекой. А потом зажгут праздничное дерево и выставят подарки. Сухие поленья станут весело потрескивать, повсюду засверкает фейерверк, и несколько минут всем будет казаться, что происходит артподготовка. И Ларри так обрадуется и… Чепуха, ну, разумеется, его нельзя укладывать спать, пока он достаточно не насмотрится на праздничный костер! Если он и ляжет спать часиком позже, то никакого вреда в том не будет. Кроме того, они зажгут дерево в пять часов; а в это время года вечер наступает уже в шесть, поэтому после шести будет совершенно темно…
Миссис Софи и кузину Милдред не пришлось долго уговаривать остаться на празднества. Однако мистер Стодарт с искренним сожалением заявил, что непременно должен вернуться в контору. Мейбл и Бушрод получили телеграмму от архитектора, где сообщалось, что в Амальфи придется пожертвовать одной из гостевых спален, если его клиентам угодно иметь гардеробные. Еще архитектор по-прежнему настаивает на сохранении размера и формы бывшего дома, однако он не может взять на себя ответственность за это, не посоветовавшись с клиентами и не получив их одобрения. Поэтому трое из гостивших в Синди Лу уехали, но при подобных обстоятельствах никаких обид не было. К тому же Клайд тайно признался себе, что его и в самом деле искренне радует присутствие двух старушек и он будет очень сожалеть, когда они уедут. Ведь уже несколько раз миссис Софи говорила, что им с кузиной Милдред надо бы вернуться в Виргинию, но каждый раз Клайд уговаривал ее подождать до тех пор, пока погода не изменится к лучшему. Погода не улучшалась до февраля, и однажды Клайд нехотя вручил миссис Софи газету с кричащим заголовком, крупными буквами сообщавшим о том, что в Гаванском порту затонул «Мэн». На это старая дама ответила, что теперь ей действительно пора домой.
— Это означает, что будет война, Клайд. Если это произойдет… вернее, когда это произойдет… виргинцы немедленно предложат свои услуги правительству. Так по меньшей мере этот конфликт может стать неприятностью, способной неожиданно обернуться благом. Конечно, это откроет новые раны, но и затянет те старые, которые намного хуже. Вы обнаружите очень много уцелевших в армии конфедератов, состязающихся друг с другом, чтобы заверить президента Мак-Кинли в поддержке. И вы найдете там сыновей тех мужчин, что погибли за Дело, проигранное заранее. Безусловно, среди первых будет Бушрод. Мне нельзя находиться вне плантации, когда он уедет.
Первое же письмо от миссис Софи, полученное Клайдом после ее отъезда в Сорренто, подтверждало правильность ее предположения. Бушроду удалось поступить в добровольческую кавалерию под командованием генерала Джозефа Уилера, который был другом его отца и деда. Вскоре в Тампу к нему приехала Мейбл, она явно наслаждалась ситуацией, сидя в кресле-качалке на веранде отеля «Тампа Бэй», выпивая огромное количество чая со льдом в беспрестанной болтовне с женами, матерями и сестрами других добровольцев. Когда кавалерия поднималась на борт парохода, отправляющегося на Кубу, она помахала на прощание мокрым носовым платочком и возвратилась в Амальфи. Бушрод вошел в число нескольких, избранных «Воинственным Джо», и сопровождал его, когда отважный генерал, пробравшись сквозь бушующие буруны к берегу, наконец высадился в Дайкири; потом Бушрод вместе с Уилером ходил в разведывательный рейд в глубь побережья. После того как стало очевидно, что позиция, предписанная генералом Шефтером для добровольческой кавалерии, возможно, будет последней в их жизни, Бушрод оказался одним из тех офицеров, выразивших вслух свое недовольство и предпринявших маневр, впоследствии названный «единственным в своем роде в военных анналах». В этой операции Уилер, взявший с собой тысячу человек и окруженный с флангов людьми генерала Доусона, спровоцировал бой с испанскими войсками. Отчаянность этой акции не уступала риску и полностью скомпенсировалась за счет ее успеха, поэтому каждый ее участник был объявлен героем.
С приближением лета Мейбл все больше и больше волновалась. Бушрода отметили в приказе за выдающуюся храбрость, проявленную под вражеским огнем, и Мейбл начинала мысленно представлять себе, как президент награждает его Медалью Конгресса, а она стоит рядом с супругом. Бушрод легко ранен в плечо, и она укладывает его в постель, где он пролежит несколько дней.
Наконец война кончилась, и Мейбл, как и сотни других истерических женщин, устремилась в лагерь Мохок встречать возвратившегося героя. Этот приезд женщин добавил головной боли генералу Уилеру. Ведь условия в лагере были отвратительными; воды почти не было, не говоря уже о страшной антисанитарии, обычных болезнях и неудобствах. Энтузиазм Мейбл сменился злобой и всяческими выпадами. И с минимальной задержкой она «освободила» своего героя от армии Соединенных Штатов. Никогда, заявила она, никогда она не согласится на его отъезд из Амальфи! Наконец он возвратился в дом своих предков, который Мейбл сделала для него как можно красивее и держала неприкосновенным до его приезда. Ведь остаток жизни они будут жить здесь в мире и согласии, свято поддерживая незыблемые традиции прошлого и играя надлежащую роль среди местного джентри.
К несчастью, Бушрод совершенно не разделял взглядов своей добродетельной супруги. Ее энтузиазм скорее раздражал, нежели стимулировал его; к тому же суматоха, связанная с его прибытием, не спадала и стала надоедать ему, посему он вздохнул с облегчением, получив от генерала Уилера приглашение сопровождать его в инспекционной поездке на Юг, которая включала в себя ряд торжеств. А еще больше он обрадовался возможности позже отправиться с генералом на Манилу. Итак, Мейбл в одиночестве встречала новое столетие, ибо миссис Софи жила не с ней, а Бушрод возвратился с Филиппин лишь спустя месяц. Затем, побыв в Виргинии только для того, чтобы удостовериться, что все в имении в полном порядке, Бушрод снова уехал, отправившись еще на ряд торжеств, которые в конце концов привели его в Новый Орлеан.
Естественно, прибыв в Новый Орлеан, он счел нужным заглянуть в Синди Лу. Клайд быстро узнал об этом и принял пасынка. Но одна неделя сменялась другой, а Бушрод, похоже, и не думал уезжать. Видимо, ему нравилось находиться здесь, и Клайд стал задумываться, почему Бушроду так понравилась провинциальная жизнь Луизианы, если всем известно, что сельская жизнь в Виргинии ему скучна. Однако Клайд не очень долго ломал голову над этой загадкой, и в большей мере оттого, что в данный момент занимался ликвидацией судоходной компании «С&L».
* * *
Покончив с последними формальностями, связанными с ликвидацией компании, Клайд вернулся в Синди Лу из Нового Орлеана в состоянии ужасной усталости и подавленности. Разумеется, сейчас компания была уже не та, что раньше. Они с Люси быстро осуществили свое решение продать все баржи и буксиры и ограничились только тем, что фрахтовали пароходы в сезон перевозки хлопка. Эти сезонные «возрождения» их пароходства оплачивали расходы на так называемый офис в задней части здания на улице Св. Петра, где сидел старенький, сгорбленный бухгалтер, который выполнял также роль управляющего, ревизора и привратника. Даже когда железные дороги угрожали сожрать их маленький бизнес по перевозке хлопка, все равно у них оставался договор с несколькими плантаторами, и в тяжелые времена они с Люси имели достаточный доход, чтобы обеспечить кое-какое особенное угощение по случаю годовщины их свадьбы. После смерти Люси Клайд отложил приличную сумму на образование Ларри, причем он откладывал ее в один и тот же день, ежегодно. Однако прибыль от пароходной компании сейчас приближалась почти к нулевой отметке, и, хотя плантация давала денег достаточно, чтобы у него не было повода отказаться от этой устоявшейся традиции, все равно Клайд больше не мог делать вид, что эти деньги идут от доживающей свой век компании. В каком-то смысле он понимал, что именно флаг компании был памятником Люси, хотя он развевался лишь в короткие периоды осени, и он был очень привязан к компании, с тех пор как она стала единственной собственностью, которой они по луизианским законам владели с Люси совместно. Но все сильнее Клайд ощущал, что уже способен с надеждой взглянуть в будущее, а не только с печалью вспоминать прошлое. Война окончилась, наступил мир, и все вступили не только в новый год, но и в новое столетие. Так неужели лучше навечно закрыться в задней комнате, фанатически веря, что когда-то эта закрытая дверь откроется вновь?
Возвращаясь из города в Синди Лу, Клайд твердил себе, что на этот вопрос существует единственный ответ. Надо думать о будущем, а не ждать у моря погоды. Он поступил мудро, и Люси, будь она сейчас с ним, первая посоветовала бы ему поступить так. Добравшись наконец домой и окунувшись в бурные радостные объятия Ларри, он вышел на галерею, как теперь всегда делал перед сном, и долго всматривался в якорные огни, мерцающие на Люси Бачелор. Они показались ему тусклыми. Возможно, ему просто показалось… надо утром поговорить об этом с Джеком, но сейчас он не мог поверить, что что-то на самом деле скверно.
По его распоряжению вечернюю еду для Ларри не стали задерживать, дожидаясь, когда Клайд вернется. И Тьюди, накормив малыша, положила его в кровать. Бушрод, как обычно, отсутствовал. Он отправился на соседнюю плантацию, где огромный музыкальный ящик, сменивший теперь негритянский оркестр, будет играть танцевальные мелодии и где Бушрод станет знаменитостью вечера. Однако Бушрод не закрыл двери в свою комнату и, по-видимому, забыл закрыть окно, поскольку образовался сквозняк и холодный воздух проникал в вестибюль. Взяв лампу, Клайд вошел в пустую спальню пасынка с одной лишь мыслью — обнаружить источник сквозняка и положить ему конец.
Но, оказавшись внутри, он остановился и осмотрелся вокруг. В комнате был жуткий беспорядок. Закрыв окно и поставив лампу, Клайд стал почти машинально собирать разбросанную одежду. Тут его внимание привлек прямоугольный сверток в коричневатой оберточной бумаге, перевязанный белой веревкой и с наклеенной на нем синей этикеткой. Сверток лежал на столе в центре комнаты. Форма свертка показалась Клайду очень знакомой, хотя он не сразу понял, что это такое. Рассеянно он поднял сверток и внимательно прочитал этикетку.
Компания «Самая последняя новинка», — прочитал он с отвращением и дикой яростью и, трясущимися от злобы пальцами развязав веревку, развернул бумагу. Перед его взором предстало две дюжины карточных колод… точно таких же, какие он извлекал ловким мановением руки много раз и много лет назад в дружеской игре, протекавшей в комнатах отдыха джентльменов на плавучих кораблях.
16
Первым его побуждением было бросить карты в камин, оставив лишь одни упаковки, чтобы Бушрод, вернувшись после бурной ночи, обнаружил их предательски пустыми. Однако следующая мысль была более трезвой: Клайд понял, что в столь серьезной ситуации так поступать нельзя. Лучший выход из подобного положения не отыскивается немедленно, и уж по меньшей мере совсем не лучшее решение — уничтожать то, что может впоследствии стать весьма ценной уликой в непредвиденных обстоятельствах. Он аккуратно завернул карты, положил сверток на место и, больше не делая никаких усилий по наведению порядка в этом диком хаосе, покинул спальню Бушрода и медленно спустился в игорную залу. Там он налил себе неразбавленного виски, уселся поудобнее и стал медленно потягивать его, пока не услышал на улице шорох колес, а за ним — шаги на дорожке, усыпанной гравием. Спустя несколько секунд дверь открылась и вошел Бушрод.
Он, несомненно, являл собой впечатляющее зрелище. Военная форма только подчеркивала его безупречную фигуру; бледность придавала тонким чертам лица нечто байроническое, а темные круги под глазами вовсе не говорили о внутреннем распаде, напротив, они только добавляли его внешности романтизма.
— Что-то не так? — осведомился Бушрод, небрежным кивком отвечая на приветствие отчима и направляясь к небольшому бару.
— Не знаю. А что, что-то должно быть не так?
— Вообще-то никаких особых причин для волнений нет. Если не считать, что уже довольно поздно и обычно я не встречаюсь с тобой в такое время. Увидев здесь свет, я подумал: а вдруг тебе не совсем хорошо? Вот я и не поднялся к себе, а отправился прямо сюда.
— Весьма ценю твою заботу о моем здоровье. Мне кажется, я помню другой случай, заставивший тебя прийти в эту комнату. Совсем другой. Пожалуйста, не вини меня, если я по-прежнему связываю твое присутствие здесь с весьма неприятным разговором. Не то чтобы сейчас есть какая-то реальная связь с этим. Хотя вообще-то я и в этот раз должен передать тебе кое-какие деньги.
— Деньги?
— Да. Я хотел дать их тебе утром, однако если я сделаю это не утром, а сейчас, то мы рассчитаемся намного быстрее. Сегодня после обеда навигационная компания «C&L» ликвидирована… Точнее, ликвидировано то, что от нее осталось. Парни Кули выкупили название, оставив мне то, что я отложил в банк от прошлогодних перевозок, а также выплатили мне достаточно круглую сумму за уже подписанные контракты — достаточную, чтобы покрыть расходы на будущий урожай…
Бушрод взглянул на отчима, в его глазах отразился внезапный интерес.
— И часть этой кругленькой суммы будет моей? — поинтересовался он. — Только не надо недоговаривать и держать меня в каком-то подвешенном состоянии! Какова же моя доля?
— Шестьсот восемьдесят четыре доллара с мелочью.
— О! — Бушрод опустил глаза и забарабанил пальцами по столешнице.
Клайд смотрел на него с презрением.
— Когда ты говоришь «о!» таким тоном, это, как правило, означает: «И это все?» Отвечаю: да, это все. И сколько бы это ни было, по закону ты имеешь право затребовать именно столько. Ясно?
— Нет, не ясно. Если ты считаешь, что я собираюсь сидеть без денег и позволить тебе обвести меня вокруг пальца, то ты глубоко ошибаешься.
— Хорошо. Попытаюсь объяснить. Пароходная компания была основана после того, как мы с твоей матерью поженились, в результате чего она стала нашей совместной собственностью, половина на половину, ее и моя. Это была наша единственная совместная собственность. Плантацию же я купил до нашей свадьбы. То есть плантация принадлежит только мне, поскольку по закону является отдельным личным имуществом.
— Знаю. По наполеоновскому кодексу, который так щедро обеспечивает защиту замужних женщин!
Бушрод проговорил это глумливым тоном, в котором чувствовалось бесконечное презрение к отчиму. Но Клайд не замедлил ответить:
— Совершенно верно. Как верно и то, что пятьдесят тысяч долларов, которые я выдал матери за время нашего брака, принадлежали ей. Я не мог ни взять их, ни принудить ее, чтобы она дала мне из них какую-нибудь часть.
— Пятьдесят тысяч долларов!
— Вообще-то, по правде говоря, там была гораздо большая сумма. Твоя мать очень умело вложила эти деньги благодаря советам Ламартина Винсента и других. И она сделала это, не советуясь со мной, — я даже не знал об этом. Я не знал о существовании этой суммы до тех пор, пока ты не высосал из меня почти всю мою последнюю наличность во время нашей последней встречи в этой зале.
— Тогда к чему вся эта пустая болтовня насчет каких-то шестисот долларов, если мне причитается по меньшей мере четвертая часть от более чем пятидесяти тысяч?
— По закону тебе не причитается ничего.
— Ну, это мы еще посмотрим.
— Разумеется. Но лучше для тебя будет узнать о своем положении от меня. Итак, разъясняю. Все, чем я владел, я заложил перед замужеством Кэри, чтобы построить ей дом и устроить такую свадьбу, на какую она рассчитывала. Эти ссуды были необходимы из-за неудачной сделки с хлопком, а все деньги, полученные с пароходства, ушли на содержание плантации. И посему, когда ты шантажом выудил у меня двадцать тысяч, я был разорен. А ведь это были единственные деньги, с которыми я мог начать все сначала. Но ты украл их у меня.
— Это была маленькая частица того, что ты должен был мне дать, и ты прекрасно это знаешь. Насколько тебе известно, мы с Кэри обладали равными долями во всем и…
— Если понадобится, мы обсудим это как-нибудь в другой раз. Дай мне продолжить. Итак, в тот день, когда Кэри с Савоем отправились в свадебное путешествие, я был полностью разорен. И не знал, как изменить положение, если бы не твоя мать… Она предложила мне помощь. Я объяснил ей ситуацию, сказал, что помочь тут уже нельзя, поскольку я полностью исчерпал свой кредит и с головой в долгах, настолько, что даже заложил будущий урожай. И тут она предложила мне не только деньги, которые я выдавал ей раньше, но и всю прибыль, полученную ею путем мудрого вложения капитала. И этот доход прибавился к первоначальной сумме.
— Ты хочешь сказать, что все эти деньги растрачены в связи с твоим неправильным управлением делами?
— С тех пор мы с Люси управляли делами вдвоем. Благодаря ей мы расплатились с моими долгами и разобрались с другими самыми безотлагательными выплатами. Мы приобрели различное необходимое оборудование и до конца года были уже в прибыли. Будь она жива, то не только плантация, которую она помогла возродить, но и деньги, ставшие ее доходом, были бы совместной собственностью. Но она… ее нет.
— Как это влияет на причитающиеся ей деньги?
— Это значит, что на момент ее смерти мы были практически неплатежеспособны. Это значит, что наши долговые обязательства, наши долги превышали наши активы. Это значит, что наше имущество в таком виде, в каком оно было, являло собой не что иное, как не оплаченные и не могущие быть уплаченными долги.
— Но они ведь уплачены?
— Да, операция последнего года наконец-то устранила последние ссуды, которые нам пришлось сделать, чтобы оплатить закладные. И впервые Синди Лу — свободна. Но по закону это никак не влияет на долю твоей матери в общем имуществе.
— Мы еще посмотрим, может быть, найдется какой-нибудь закон на свете!
— Посмотрим. Вообще-то об имуществе твоей матери все знает судья Кретьен. Он назначил оценщика, тот задокументировал свой рапорт насчет имущественной несостоятельности твоей матери. Но, поскольку ты находился за границей, я попросил его задержать дела. Так что, если тебе угодно опротестовать документы, ты в любое время можешь это сделать. А пока, поскольку плантация платежеспособна, я наконец смог ликвидировать судоходную компанию, и ни один суд не заставит меня отдать тебе хоть часть этого. Я приготовился ко всему.
— Кому же останутся твои деньги?
— Ларри. Я оставляю ему их как его воспитатель. Мы составили договор с твоей бабушкой… после похорон… Ларри станет наследником всей Синди Лу.
— Воспитатель?
— Ну, опекун, если тебе больше нравится это слово. Однако в Луизиане опекуна несовершеннолетнего называют воспитателем. Я не думаю, что барристеру следует это объяснять.
— Выходит, ты не можешь стать законным опекуном моего племянника?
— Я — нет. Официально. Но я разговаривал с судьей Кретьеном из окружного суда и также написал об этом деле миссис Винсент. Миссис Винсент, отвечая мне, заверила, что ее муж согласен и полностью удовлетворен таким положением дел. Насколько тебе известно, мистер Винсент парализован. Однако, к счастью, его разум абсолютно ясен.
— Неужели он единственный, кто мог бы возражать?
— Совершенно верно, с тех пор, как твоя бабушка уже заверила меня, что она не возражает. Ну как, может быть, теперь ты признаешь мою правоту?
Они посмотрели друг другу в глаза. Бушрод пожал плечами.
— Насчет моей доли с вырученных денег от сегодняшней сделки, — ответил он. — Но, полагаю, я могу просто просмотреть бухгалтерские книги, так, ради формальности. Чтобы еще раз проверить расчеты.
— Безусловно. Вообще-то по моей просьбе Валуа Дюпре приготовил свидетельство, заверенное у нотариуса. Он был уверен, что ты этого потребуешь, и у тебя есть полное право перепроверить расчеты.
— Конечно, проверю. Ну, раз мы подошли к этой точке беседы, то мне хотелось бы услышать от тебя заявление о том, что ты признаешь мои права на владение частью этой плантации.
— Ты не владеешь ни дюймом этой плантации. И никогда не будешь владеть. Ты письменно согласился, что, если Амальфи и Сорренто останутся твоей собственностью, то ты отказываешься от любых притязаний на долю в Синди Лу.
— Как ты уже сказал несколько минут назад, совершенно верно. Но все-таки ты делаешь ошибку, причем огромную. Я владею всей задней частью плантации, той полоской земли, что идет вдоль ручья, где Кэри когда-то искала сокровища… да так и не нашла! — Вдруг из сада донесся неприятный, пронзительный крик. Бушрод подпрыгнул. — Боже, ну почему ты не избавишься от этих проклятых павлинов?! От такого шума даже праведник напьется!
— Ну, ты меня просто изумляешь, — медленно произнес Клайд. — Не тем, что спрашиваешь о павлинах. Я знаю, тебе они не нравятся, зато их любит Ларри, и я буду их держать. Меня удивляют твои слова о той полоске земли. Мне известно, что старик Дюпре не продавал тебе этой собственности, а никто другой не имеет на нее права. На этот раз, похоже, ты не лжешь. Выходит, кто-то облапошил тебя. Вместо того чтобы продать тебе золотой слиток, или алмазный прииск в Бразилии, или ключ к реке, кто-то продал тебе кусок Синди Лу, который не стоит ни цента. Превосходно!..
— Его продал мне штат Луизиана! Я приобрел его за налоги. Если ты думаешь, что можешь подшучивать над этим, то милости прошу!
— Я не собираюсь над этим шутить. Однако мне хотелось бы узнать поподробнее.
— С радостью объясню. Дюпре обнаружил гравийную насыпь, оказавшуюся намного лучше твоей. Она находится неподалеку от Нового Орлеана — на реке Танджипахоа, совсем рядом с песчаной отмелью. Ну, и очень просто понять, как Дюпре все это рассчитал. Здесь находится участок земли возле ручья, и этот участок никому не стоил ни цента, если не считать гравия. Он не захотел попусту тратить на него деньги. Естественно, он не собирался продавать тебе его обратно, да и никому, собственно, этот участок не был нужен. Тогда он решил отдать его штату, передать за налоги. Мой тесть, не говоря уже о моей дражайшей супруге, довольно скупо снабжал меня деньгами, однако, так или иначе, мне удавалось все же иметь некоторую наличность. Поэтому у меня хватило денег, чтобы, не долго думая, купить этот участок, причем за гроши. Теперь он мой. Понимаешь? Часть Синди Лу принадлежит мне! И я вызываю тебя на игру в покер, где ставлю кусок земли у ручья, а ты против него — остальную плантацию. Вот и поглядим, чья возьмет!
— И ты полагаешь, я соглашусь на этот бред? В конце концов, ты сам только что назвал свой участок ничего не стоящим, за исключением этого гравия. А похоже, никому в этих краях гравий не нужен.
— Да, я так говорил, и это правда… в общих чертах. Но поскольку это дело касается тебя, то получается так, что этот участок имеет и другую цену. Ведь именно там вы с Кэри проводили столько времени, и все там связано с нею в твоих мыслях… Может быть, там и есть сокровища. Ну, я имею в виду те, за которыми охотились вы с Кэри. Но ты должен признать, что это весьма и весьма сомнительно. Тем не менее ничего сомнительного нет в том, что этот клочок земли может стать золотой жилой для меня. Я смог бы открыть там игорный дом, салон, танцевальный зал, может быть, номера наверху. И все это по соседству с Синди Лу, вернее, на земле, раньше принадлежащей Синди Лу. Ну, что ты скажешь на это?
Клайд покачал головой и несколько минут стоял, погруженный в размышления.
— Не знаю, — спокойно ответил он наконец. — На мой взгляд, если бы я был героем, то назвал бы подобное предприятие неподобающим для офицера и джентльмена. Но, будучи старым речным игроком, я смотрю на это иначе. Я просто не понимаю, зачем тебе надо рисковать такой золотой жилой, какую ты только что описал, против доли на плантации. Ведь игорный притон, пивная и публичный дом принесли бы намного больше выгоды. Ставки здесь явно неравны.
— Тогда назови твои ставки.
— Хорошо. Я сыграю с тобой в покер на твой участок у ручья. И письменное заявление от тебя, в котором ты признаешь имущественную несостоятельность твоей матери на момент ее смерти. Против этого я ставлю передачу тебе доли со всех доходов Синди Лу, начиная с этого времени.
— И какова эта доля?
— Треть от всего, что ежегодно будет переходить к Ларри или ко мне, как к его воспитателю. Даже ты должен понимать, что его-то я не стану обманывать.
— А что это за идея о признании несостоятельности моей матери?
— Когда имущество твоей матери было оценено как несостоятельное, судья Кретьен захотел, чтобы ты присутствовал. Это для того, чтобы ты смог, если бы захотел, принять свою долю несостоятельного имущества. Я попросил его попридержать это дело до твоего возвращения. Если ты подпишешь признание этой несостоятельности и подтверждение факта отсутствия общности имущества, то судья Кретьен может вынести решение о том, что на это имущество больше нет претендентов, как это было на момент смерти твоей матери… Итак, это против трети всех доходов с Синди Лу во все времена. Что скажешь?
Бушроду не удалось скрыть внезапного ликования, охватившего его с головы до ног.
— Вот те на! Ну что ж, по рукам! — воскликнул он. — И как договоримся? Победитель забирает все с первой сдачи?
— Победитель, забирающий все с первой сдачи, не испытывает ничего, кроме удачи. Мы же будем играть на фишки и до тех пор, пока один из нас не прикупит комбинацию, которая разобьет противника подчистую.
— Это мне подходит. Первая сдача, последняя сдача… выкладываем все: пехоту, конницу, тяжелую артиллерию и открываем огонь!
— После твоей совсем недавней и столь блестящей военной карьеры ты, разумеется, должен знать, что такие вещи не делаются за одну минуту. Кроме того, документы надо подготовить, а, как ты только что сам заметил, сейчас уже поздно. Что насчет завтрашнего вечера?
— Завтра я занят. Нейкинзы и их кузины дают званый ужин, а потом в Доналдсвилле будут танцы. Я проведу ночь там.
— Тогда послезавтра. Любое удобное для тебя время, кроме ночи.
— Договорились. Послезавтра. Но учти, я буду очень внимателен, и предупреждаю: не стоит устраивать всякие фокусы во время игры! Меня не проведешь, подсунув для отвода глаз сахарную лошадку.
— Фокусы? Словно мне это понадобится! А вот тебе я посоветую не разыгрывать никаких штучек со мной. Поскольку я знал все эти проделки еще задолго до твоей успешной «карьеры» в Уэстморлендском клубе. Ну ладно, это к делу не относится. В среду буду ждать к восьми часам.
* * *
Клайд натянул поводья так легко, что они шлепали по спине Корицы, и ехал, сам не сознавая куда. Его расслабленная поза в кабриолете была такой же вялой, как и поступь кобылки, когда она легко бежала по знакомой дороге, обгоняя облачко пыли, поднимаемое ее копытами. Была среда, раннее утро. С одной стороны дороги тянулась бесконечная низкая насыпь дамбы. С другой простирались поля, тут и там разделяющиеся замшелыми виргинскими дубами, декоративным кустарником и группками хижин, от ветра и пыли приобретшими такой же серебристо-серый цвет, как кипарисовые изгороди, окружающие их. У одной из таких хижин Клайд остановил Корицу и громко постучал рукояткой кнута о кабриолет.
— Ма Лу! — крикнул он. — Ма Лу, пошевели-ка своими костями!
Тут же из-за угла хижины появилась огромная негритянка. Ее кривые ноги были босы, а бесформенное выцветшее ситцевое платье придавало ее туловищу еще больший объем.
— О, благослови вас Иисус, мистер Клайд, вы всегда здесь желанный гость, — проговорила она, просияв. — Добро пожаловать! Позвольте-ка, я открою калитку.
— Не нужно, Ма Лу. Я только проезжал мимо и заглянул на секундочку. Но я хотел бы на обратном пути получить от тебя сахарную лошадку.
Огромная негритянка стояла, подпирая жирный локоть ладонью, другой ладонью она прикрыла рот, когда пронзительно рассмеялась.
— Не вам ли нужна эта сахарная лошадка, сэр? — смеялась она, брызгая во все стороны слюной. — Наверное, разыгрываете старую Ма Лу, верно?
— Да не делай вид, будто знаешь, зачем мне понадобилась лошадка, — ответил Клайд, улыбаясь женщине. — Мне нужна лошадка, а зачем — это тебя совсем не касается.
— Значит, вам нужна всего-навсего лошадка, такая, какие мы делаем каждый день для наших деток, мистер Клайд?
— Точно. И я очень скоро заеду за ней, так что пошевеливайся!
Клайд кивнул на прощание, натянул поводья и дал команду Корице. Лошадка мирно поскакала вдоль реки по направлению к «Гранд-отелю» Пьера Маре. С тех пор как речное судоходство пошло на убыль, эта гостиница процветала за счет страховых агентов и коммивояжеров, или, как они любили себя называть, «Рыцарей Крепкой Хватки». Теперь они разъезжали по округе в своих колясках, поскольку пароходов становилось все меньше и меньше, а интервалы в их расписании все увеличивались. В одной из задних комнат «Гранд-отеля» часто устраивалась игра в покер, и заезжие торговцы находили это занятие весьма приятным, приезжая сюда от скуки на воскресную ночь и оставаясь до понедельника. А это значит, что и бар бывал переполнен. Клайд, привязав Корицу к старой аркообразной стойке, вошел внутрь и приобрел колоду карт.
Он обнаружил Ма Лу ожидавшей его у покосившейся ограды. В огромной черной руке она с гордостью сжимала что-то, завернутое в белую ткань и напоминающее маленькую тряпичную куклу. Клайд извлек из кармана молескинового жилета серебряный доллар и вручил негритянке, выслушав от нее восторженные благодарности. Затем уселся в кабриолет, расслабился и направил Корицу сквозь сгущающиеся сумерки к дому.
17
Клайд с удовольствием поужинал, причем достаточно рано, чтобы с ним мог поужинать и Ларри. В то время, как Дельфия уже стала быстро уставать и была уже не такой расторопной, старая Белла, всегда славившаяся медлительностью, не утратила своего мастерства и опыта, и блюда у нее до сих пор получались восхитительными. Клайд, грустно вздохнув, отодвинулся на стуле от стола.
— В мои лета человек уже не может справиться с таким обилием пищи, — произнес он. — Учти это, Ларри, и помни, когда станешь таким же старым, как я. Судя по тому, как ты управляешься со своей едой, похоже, тебя следует предупредить.
Веселый смех Ларри дал понять деду, что мальчик понял его, однако дедушка шутил, даже когда намеревался говорить абсолютно серьезно. Крепко обняв деда, Ларри вырвался от Тьюди и с веселым криком куда-то убежал. Клайд с любовью посмотрел ему вслед и повернулся к Джеку.
— Кофе принеси в игорную залу. Зажги дрова в камине и печное отопление. Днем-то было жарковато, но, похоже, сейчас порядком похолодало… Пока я не жду мистера Бушрода, поскольку он должен прийти примерно через час, но, когда придет, передай, что я ожидаю его.
— Я уже зажег камин, сэр. Мне показалось, что вам этого захочется.
В игорной зале было благодатно тепло. Все вокруг умиротворяло и радовало душу: уютное потрескивание поленьев весело смешивалось с мурлыканьем тяги печного отопления. Огромная центральная лампа-жирандоль была зажжена и отрегулирована так, что свет падал только на карточный стол, остальная комната оставалась погруженной в полутьму. Клайд в превосходном расположении духа уселся в кресло напротив камина и блаженно вытянул ноги. На сервировочный столик возле него Джек поставил поднос с небольшим кофейничком, вазочку с колотым сахаром, графин с бренди и светло-желтую кружку, которую Клайд тут же наполнил ароматным горячим напитком. Затем на кофейной ложечке он пропитал бренди кусочек сахару. Джек щепочкой поворошил угли и, когда щепочку охватило пламя, поднес крошечный костерок к сахару. Голубое пламя тут же заиграло наверху кусочка, а потом охватило его по краям и заплясало в ложечке. Клайд держал этот факел до тех пор, пока сахар не опал, превратившись в булькающий сироп, и только тогда опустил его в кофе, размешал ароматную смесь и с явным удовольствием сделал глоток.
— Сегодня ночью только одну порцию, — повернулся он к Джеку. — Однако будь на кухне и жди, даже после прихода мистера Бушрода. Возможно, позднее ты мне понадобишься.
Его и без того превосходное настроение все улучшалось. И не имеет значения, что скоро придет Бушрод, напротив, теперь у Клайда это настроение надолго, и он страстно ожидал начала игры. Он сразу понял, что, какие бы методы игры ни задумал его пасынок, он должен был принять меры предосторожности для их удачного воплощения еще до того, как бросил вызов отчиму. Если бы Бушрод этого не сделал, он не разговаривал бы с Клайдом так уверенно и дерзко. Пока что тщательное изучение карт и фишек, хранившихся в инкрустированной шкатулке, не выявило ничего необычного. Карты были теми же, из колод «Пароход и Конгресс», которые Клайд всегда хранил там, и большинство колод совершенно новые, с нетронутыми гербовыми марками. Итак, с этим покончено.
Тщательный осмотр комнаты Бушрода также не обнаружил чего-либо подозрительного. Свертка, на который Клайд случайно натолкнулся по возвращении из Нового Орлеана, на месте не было; однако этого и следовало ожидать. Несомненно, Бушрод взял колоды с собой, когда отправился в Доналдсвилл на бал, собираясь ночь и следующий день провести с Нейкинзами и их кузинами с соседней плантации. И этот временной интервал, безусловно, в значительной степени будет посвящен покеру. Однако здесь, в Синди Лу, Бушрод готовился к самой важной игре в своей жизни… Так что же все-таки он приготовил?
Ответ на эту головоломку был настолько прост, что Клайд поразился, как он не нашел его сразу, а ведь до этого он провел бессонную ночь, беспокойно и раздраженно ворочаясь под одеялом, проклиная свою неспособность найти разгадку этой тайны, которую вдруг так внезапно раскрыл: ну, конечно же, обнаруженный им сверток с колодами не единственный в доме! Должен быть по меньшей мере еще один, а возможно, и несколько, откуда Бушрод и достанет колоду для игры с Клайдом. Он был слишком проницателен, чтобы не догадаться: отчим наверняка заподозрит, что он может принести такую колоду в игорную залу в самый последний момент. Крапленые карты должны быть уже здесь и лежать так, чтобы Клайд, сам того не зная, невольно ввел бы их в игру. Однако он внимательно изучил содержимое шкатулки — все, казалось, было в полном порядке. Погоди-ка!.. Казалось… Казалось, было… Так, значит, что-то должно быть!
Клайд поспешно оделся, снова вернулся в игорную залу, опять достал из инкрустированной шкатулки нераспечатанную колоду и, нахмурившись, вперился взглядом в неповрежденную гербовую марку, запечатывающую колоду. Затем он аккуратно подковырнул ее ногтем, извлек содержимое и осторожно приподнял перочинным ножом клапаны вощеной упаковки, в которую завернуты колоды. Одного мимолетного взгляда ему хватило, чтобы понять: самые обычные решетчатые «рубашки» были помечены знакомым узорчиком, так что любой, кому известен ключ, мог прочесть ценность каждой карты по «рубашке» так же просто, как и по ее лицевой стороне. Но как же нетронутая правительственная печать?.. Ну, конечно! У Бушрода наверняка имеются фальшивые (а может быть, и украденные) гербовые марки, чтобы заменить ими порванные, после того как он пометит колоду и запечатает ее в подлинные упаковки «Парохода и Конгресса». М-да, старинная уловка!
Что ж, кто предостережен, тот вооружен! Опытный игрок, зная о крапленых картах, используемых против него, сможет их прочесть так же, как и некрапленые, и имеет потрясающее преимущество перед шулером, который и понятия не имеет об осведомленности намеченной им жертвы. Клайд размышлял о том, что же намеревался предпринять Бушрод при решающей сдаче. Крапленые карты были уже уложены, как и крапленая колода. И Бушрод сдаст эту сдачу. Он должен сбросить подтасованные карты для себя, чтобы произвести фальшивую перетасовку, будучи готовым подменить подсъем Клайда, когда будет собирать карты. Клайд сделал две покерные сдачи с верха подмененной колоды и перевернул эти карты. Ну, конечно, так оно и есть! «Полный дом» — три дамы и две четверки. Это предназначалось Клайду. Бушрод получил бы сдачу в виде двух королей, двух десяток и бубновой пятерки. Очевидно, он полагал, что Клайд не возьмет прикупа. И тогда Бушрод возьмет его. Итак, он сбросит пятерку бубен и получит… Клайд щелчком перевернул следующую карту… Третий король. Таким образом, три короля и две десятки Бушрода перебьют трех дам и две четверки Клайда. Все это старо, как мир, однако простофили по-прежнему покупаются на подобные приемы.
Клайд быстро «перелистал» колоду, чтобы вытянуть четвертую даму, находившуюся очень далеко внизу, под аккуратно уложенными сдачами. Принеся карту к себе в кабинет, он вставил в ручку тончайшее стальное перо и разбавил водой несколько капель красных чернил. Перевернув карту решетчатой «рубашкой» вверх, он приступил к работе с помощью лезвия ножа и ручки. Дело продвигалось медленно, ведь за один раз ему удавалось сделать не больше одного укола лезвием или ручкой. Но по окончании работы отметки на «рубашке» дамы треф превратили ее в четверку; и хотя глаза Клайда очень устали, они блестели радостным огоньком, когда он вернулся в игорную залу и подменил этой дамой одну из двух четверок, предназначенных для него.
Он оставил колоду в том же виде, в каком обнаружил, снова запечатав ее первоначальной пергаминовой оберткой, которую заклеил каплей гуммиарабика из бутылочки, стоящей у него на письменном столе. Аккуратно вложив карты в их плоскую коробочку, он не мог восстановить порванную гербовую марку. Однако это не имело очень большого значения, поскольку Бушроду наверняка потребуется новая колода, и он попросит Клайда достать ее из шкатулки, иначе ему просто не было смысла заменять крапленые колоды на подлинные, которые находились на полочке. И вот, положив колоду на ее полочку, Клайд через задний коридор вышел в садик при кухне, где на верхушке изящного столбика висел колокольчик. Он резко дернул за шнур, и, только колокольчик зазвенел, Клайд увидел стремительно направляющегося к нему помощника конюха.
— Запряги в кабриолет Корицу и Сахар, — приказал Клайд. — И не важно как, но сделай это побыстрее.
Какая жалость, думал он, ожидая кабриолет, что ему не с кем поделиться этой редкой шуткой. Ага, значит, Бушрод не позволит, чтобы кто-нибудь надул его, так? Он принял поводья из рук маленького негритенка, смерил одобрительным взглядом тонкие колеса кабриолета и отправился по направлению хижины Ма Лу и «Гранд-отеля» Пьера Маре.
* * *
Но все это было несколько часов назад, а сейчас он сидел в огромном кресле, умиротворенно глядя на тлеющие угольки и с несказанным наслаждением попивая кофе. Он остался сидеть, когда в залу вошел Бушрод.
— Привет! Ох, какой холод стоит на реке! — воскликнул тот, протягивая озябшие руки к гостеприимному теплу, исходящему от каминной решетки. — Нейкинзы устроили обед на открытом воздухе, и из-за ветра я продрог до мозга костей.
— Хочешь кофе?
— Нет, благодарю. Но добрый глоток даже самого дрянного джина был бы королевским средством от гриппа.
Клайд указал на бар розового дерева.
— Полагаю, ты найдешь там все, что тебе нужно, — проговорил он. — Кстати, коли тебе нездоровится, я не стану возражать, чтобы мы отложили игру до тех пор, пока…
— Нет, черт подери! — Бушрод залпом осушил стакан бурбона и причмокнул от удовольствия. — Неси карты и фишки.
Клайд поднялся, поставил на стол шкатулку с картами, поднял крышку и начал отсчитывать фишки.
— На мой взгляд, двух сотен долларов будет вполне достаточно, — предложил он только для того, чтобы посильнее завести Бушрода. — Разумеется, я имею в виду — для разминки. Вероятно, один из нас разыграет «победителю-достается-все» еще до того, как фишки израсходуются.
С этими словами Клайд вытащил из внутреннего кармана сюртука потрепанное портмоне свиной кожи и извлек оттуда сложенный листок бумаги.
— Здесь заявление, по всей форме, — сказал он. — То есть деньги, выплаченные на счет Лоуренса Винсента от плантации Синди Лу, от продажи, ренты, урожаев, выплаченные непосредственно ему или его воспитателю во время его несовершеннолетия; сумма в размере одной трети от каждой выплаты в течение семи дней будет передана Бушроду Пейджу либо его поверенному. — И Клайд через стол бросил документ Бушроду, который, коротко изучив его, пожал плечами.
— Я и ожидал, что документ будет выглядеть вполне логично, — заметил он. — Не начать ли нам нашу вечеринку?
— Начнем, когда у меня будет твое письменное согласие, — ответил Клайд, по-прежнему стоя. — Пусть ставки находятся на столе. До тех пор, пока перед тобой не будет документа и фишек, мы не дотронемся до карт.
— Да какого черта тебе тревожиться? Разве я смогу тебя надуть в таком деле?
— Ничего не знаю. Получается, тебе нечего предъявить мне. На этом, джентльмены, игра закончена, так? На этот раз публику здесь представляю я один. Принеси из кабинета все необходимое для документа — бумагу, чернила, ручку — и составь мне подписанное заявление, что ты подтверждаешь имущественную несостоятельность твоей матери на момент ее смерти, а также отказ от прав на участок возле ручья. Вот когда ты положишь эти документы вместе с твоими фишками на стол, тогда мы и начнем играть. Но не раньше. И мы не станем играть твоими картами. Я специально съездил к Маре и купил новую колоду. По-моему, вряд ли стоит спрашивать, почему я не доверяю тебе. Ответ прост: не доверяю и не доверял, черт побери! И не буду доверять никогда, ибо это все равно, что носить воду решетом.
Бушрод, не говоря ни слова, прошел в кабинет и вернулся с блокнотом линованной бумаги 34,3 х 43,2 см, ручкой и флакончиком фиолетовых чернил. Затем он небрежным почерком написал оба документа, размашисто подписался и зачитал их вслух. Клайд кивнул, Бушрод аккуратно вырвал оба листка из блокнота и каждый подержал несколько секунд над каминной лампой, чтобы высохли чернила. Потом положил документы рядом со своими разноцветными фишками.
— Ну как, ты удовлетворен? — осведомился он.
— Нельзя сказать, что я трепещу от восторга… Однако мы можем начать игру в любое время. Вот колода. Тасуй сам. Потом снимем, чтобы определить, кто будет сдавать. Сдает тот, кто подрежет под старшую карту, разумеется.
Не говоря ни слова, Бушрод вскрыл новую колоду, сорвал с карт пергаминовую обертку, отложил ее вместе с двумя джокерами в сторону и проворно перетасовал карты, делая это с мастерством, приобретенным долгой практикой. Затем ловко разложил их веером на сукне стола.
Клайд выложил валета против червовой шестерки Бушрода. Когда он опять тасовал карты, его лицо было невыразительным, как белая свежевыкрашенная стена, однако за этой непроницаемой маской скрывался интерес: с какой целью Бушрод заменил одну из крапленых колод на эту, некрапленую. Но ему не пришлось долго пребывать в раздумьях. С первой же сдачи вместе с двумя картами Бушрод небрежно швырнул на стол две фишки по десять долларов.
— Если хочешь посмотреть, как сегодня вечером приходит удача, то я возьму парочку сверху, — произнес он. Тут тишину ночи прорезал оглушительный противный крик. — Черт бы побрал этих павлинов! Если бы слово было за мной, то они живо оказались бы на рынке со скрученными шеями!
— Однако слово не за тобой, — отрезал Клайд и предложил: — А что касается твоих карт, то меня это вовсе не волнует. На этот раз я не стану вытягивать против твоих.
— Ты что, хочешь сказать, что весь мой выигрыш будут составлять мои же две десятидолларовые купюры? — испытующе спросил Бушрод. — И это с тремя-то тузами? — Он начал было показывать карты, но вдруг, словно доведенный до страшной ярости, разорвал карты на куски и бросил их на пол. Затем проделал то же самое с картами, которые сбросил, и смахнул обрывки со стола. — Понадобится новая колода. И, кстати, как видишь, я не боюсь играть твоими картами, хотя, похоже, ты боишься играть моими. Достань любую колоду из твоего ящичка, мне абсолютно все равно!
Клайд поднял крышку шкатулки и, не глядя, извлек оттуда одну из колод. Ловко проведя ногтем большого пальца по верхнему краю колоды, будто бы вскрывая гербовую марку, он вытащил карты и кинул их, как они были, в пергаминовой упаковке, через стол Бушроду. Тот снял упаковку, убрал двух джокеров и снова бросил карты на стол.
После того он решительно перетасовал карты, ловко перебирая их проворными гибкими пальцами, прежде чем предложил подснять колоду. Все это он проделывал с таким видом, словно ожидал, что и на этот раз Клайд откажется торговаться. Однако Клайд протянул руку и разделил колоду. Казалось, он изо всех сил старается разложить свои фишки самым педантичным образом, по старшинству; но тем не менее от него не ускользало ни одно движение Бушрода, когда тот снимал: кончик его левого мизинца проник между двумя частями колоды и, прикрыв колоду правой рукой, он ловко пощелкивал по ней, отчего создавалось впечатление, что он просто-напросто достает первую карту для сдачи. Клайд взял карты, которые сдал ему Бушрод, осторожно сжал сдачу по краям и изучил ее, затем сложил и положил карты на стол перед собой «рубашками» вверх. У него были четыре дамы и единственная четверка, как он и распределил карты днем.
— Я сорву банк с этой первой сдачи, — спокойно произнес он. — Хочешь, чтобы я это сделал сейчас или после того, как ты вытянешь?
Бушрод изучил свои карты, поерзал на стуле, и на лице его появились нерешительность и сомнение.
— Гм, это означает, что у тебя хорошие карты, — задумчиво проговорил он. — Черт подери! Хорошие карты с первой сдачи, и мне нечего делать… У меня нет другого выхода… поскольку мне нельзя сбросить карты, как это ни печально. Но мне не хочется думать, что две пары — это так печально… а более хорошие карты в колоде. Так что нет никакой разницы, когда ты сорвешь банк.
— Почему ты так чертовски уверен, что у меня хорошие карты? — бросил вызов Клайд. Он снова поднял свои карты и стал пристально рассматривать их, словно ища в них ободрения. Со стороны можно было подумать, что Клайд полностью погружен в свои мысли, когда он укладывал карты на стол «рубашками» вверх, одну рядом с другой, одну рядом с другой… но так, чтобы каждая «рубашка» была отчетливо видна. — Ведь у меня, возможно, четыре одинаковые и пустышка или, может быть, вообще сплошное дерьмо… А может, у моих карт тяжелый случай кори, стоит на них взглянуть повнимательнее. Ты никогда не поверишь, что человек — азартный игрок, если он полагается на удачу. Поэтому у меня и возникает искушение показать тебе пару фокусов, причем просто из любви к искусству. Но что бы у меня ни было — флеш, четыре одинаковые или просто нелепая мечта, — никакой разницы нет. Поэтому если ты собрался вытягивать, то выкладывай немедленно всю наличность.
Бушрод исподтишка взглянул на карты, аккуратным рядом лежавшие перед Клайдом «рубашками» вверх. Ошибки быть не могло. И все же Бушрод ощущал легкий холодок сомнения. А вдруг по какому-то нелепому невезению что-то будет не так… Но нет, крап на «рубашках» показывал ему, что у отчима «полный дом» — три дамы и две четверки. Тем не менее Бушрод несколько раз проглотил комок в горле, прежде чем швырнул свои письменные заявления на зеленое сукно перед Клайдом.
— Кончил! — произнес он, хотя и без особой уверенности. — А теперь сколько карт? — Он поднял колоду и держал ее перед Клайдом наготове, ожидая требования карт.
— Прикупа не надо. Ты был прав. Я сыграю тем, что у меня есть.
— Именно так я и думал, — самодовольно проговорил Бушрод, — и совсем не предполагал, что ты пойдешь на какой-нибудь трюк. Вот почему я собрался вытянуть одну карту к моим двум парам. Если у тебя на руках стрит, флеш или маленький «полный дом», то я смогу достаточно улучшить свое положение, чтобы сорвать банк. Хотя я не смогу этого сделать, если у тебя четыре одинаковых или флеш-рояль. Итак, мне надо вытянуть… королей и десятки. — Он взглянул на свои карты, щелчком отбросил в сторону пятую карту — червовую пятерку и медленно начал вытягивать из лежащей на столе колоды верхнюю карту, пока не смог прочитать ее. Потом он резко перевернул ее и, с силой ударив кулаком по столу, бросил карту на стол. — Король! — взволнованно вскричал он. — Двадцать сладких миль рельсовых путей, и три короля идут по ней! — запел он, победоносно поглядывая на карты Клайда, аккуратным рядом лежащие перед ним. — Ну, говори! Так кто из нас будет спать сегодня ночью на дамбе? Покажи мне свои хорошие карты, не требующие прикупа!
Клайд поочередно перевернул карты лицом вверх: червовая дама, бубновая дама, пиковая дама, червовая четверка… Он поднял глаза на Бушрода, прежде чем перевернуть последнюю карту, ту самую, чья крапленая «рубашка» означала, что это четверка, тогда как на самом деле лицо карты явило собой стилизованное изображение трефовой дамы с трехлепестковым цветком в руке.
— О Бушрод! — произнес Клайд. — Что с тобой? У тебя физиономия зеленая, как жабье брюхо.
— Н-н-но… — промычал Бушрод, но вовремя взял себя в руки; он чуть не потянулся через стол за дамой. — Я думал… Я хотел…
— Мне очень хорошо известно, чего ты хотел. — Впервые за весь вечер Клайд усмехнулся. Он перевернул даму и бросил ее через стол так, чтобы она опустилась перед Бушродом «рубашкой» вверх. — Ты хочешь сказать, что крап на «рубашке» в четыре пятнышка? Должно быть, эти парни из Самой последней новинки оказались на редкость невнимательными.
— Ты… у тебя эта карта была с самого начала!
— По всей видимости, я должен был ее иметь. Когда ты гостил у Нейкинзов, я совершил небольшую разведку… и, видит Бог, я мог бы не наткнуться на крапленую колоду, карты в которой были уложены старинным дедовским методом, вышедшим из моды примерно тогда, когда Макклеллан проиграл на президентских выборах. Поэтому я решил на твоего опоссума напустить лису. Ну, а остальное тебе известно. — Клайд отодвинул карты в сторону и, взяв документ о передаче денег, разорвал его на мелкие кусочки. — Я провел очень приятный вечер, — продолжал он. — И знаешь, стоило немного поволноваться, чтобы показать тебе, что не надо зарываться, когда дело касается игры или чего-нибудь в этом роде. И вот еще что, давай-ка раз и навсегда проясним одну деталь. Мне все равно, поверишь ты мне или нет, но запомни: я никогда не обманывал тебя в том, что принадлежало тебе, и на этот раз не собираюсь. Но сегодня вечером ты не выиграл ничего. И твое отречение от доли этой собственности просто остается в силе, как это уже было договорено, когда ты согласился на условия твоей бабушки стать единственным наследником Амальфи и Сорренто. А прав на участок у ручья у тебя не больше, чем у живущей там полевой мышки.
18
Неожиданно в комнате воцарилась тишина, и в полутьме за пределами яркого конуса света от лампы эта тишина становилась особенно ощутимой. Когда отчим произнес последние слова, Бушрод бросил взгляд на сложенный листок бумаги, только что возвращенный ему Клайдом. Бушрод понимал, что взгляд этот явно выдает его мысли. И тихо забарабанил пальцами по полированному краю стола.
— То, что ты сказал, не вполне понятно, но, очевидно, ты веришь в это, — ровно заметил Бушрод. — Я имею в виду твои слова по поводу того, что мои притязания на участок у ручья ничего не стоят.
— Совершенно верно, — согласился Клайд.
— И ты возвращаешь мне это… — Он поднял документ и снова бросил его на стол. — Возвращаешь по своей воле. Я ведь не просил тебя об этом.
— Верно, не просил.
— Другими словами, какое бы право я ни имел на участок у ручья — большое, маленькое и тому подобное, — это право по-прежнему принадлежит мне. Ты согласен?
— Да, действительно. Но ты не имеешь права притязать ни на что больше, если я не поднесу это тебе на серебряном блюдечке с голубой каемочкой. Поскольку то, что ты называешь твоим правовым титулом, — это по-прежнему не больше, чем мыльный пузырь, и я тебе достаточно ясно сказал об этом.
— А я достаточно ясно говорю тебе, что это — золото. Я купил у штата Луизиана этот участок у ручья.
— У тебя есть веские причины так считать. Я же с тобой не соглашусь. Однако, к счастью это или к несчастью — смотри сам, — право собственности, данное тебе штатом Луизиана, стоит не дороже спички для сожжения бумажки, на которой оно написано. И если ты захочешь меня выслушать, то я охотно тебе все объясню.
— Полагаю, я ничего не потеряю, если выслушаю тебя. Кроме того, мне весьма интересно послушать, какого рода небылицу ты состряпаешь, чтобы постараться доказать мне, что правовой титул, полученный мною непосредственно от штата Луизиана, стоит не дороже спички.
— На самом деле все очень просто, — начал Клайд. — Вся неразбериха получилась всего лишь из-за одной прискорбной ошибочки, совершенной клерком. Но, чтобы все объяснить, мне придется немного вернуться в прошлое. Путаница началась сразу после возвращения твоей сестры из Европы, в самом начале девяносто шестого года. Когда она выходила замуж, я был на грани разорения… Да, с деньгами у меня тогда было очень туго… Ну, ты, наверное, догадаешься отчасти, почему. И год спустя я еще не был вне опасности, хотя твоя мать помогла мне всем, чем могла… Действительно, нам пришлось страшно экономить, чтобы привести все в порядок, пока впереди не забрезжит: свет. Да, мы понимали, что, если нам удастся сэкономить побольше наличности, чтобы сделать кое-какие усовершенствования…
— Надеюсь, мы не говорим сейчас о правовых титулах на имущество, приобретенное при продаже за неуплату налогов? Я говорю о моем приобретении части Синди Лу у ручья, сделанном два года назад на продаже за неуплату налогов.
— А о чем ты думал, когда покупал его?
— Думал, черт побери! Я купил его!
— Прекрасно. Мы очень скоро подойдем и к этому. Итак, теперь об участке возле ручья. Старик Дюпре очень долго приставал ко мне, чтобы я продал ему этот участок. Я никогда не стал бы даже слушать об этом, поскольку считал, что Кэри придает большое значение этой земле. Но, вернувшись домой из Европы, она вела себя и говорила так, словно этот участок уже не интересует ее. И вот, поскольку нам с твоей матерью нужны были наличные для кое-каких усовершенствований на плантации, я сообщил Валуа Дюпре, что готов продать ему этот участок с гравием.
— Ну, это мне уже известно. Я знаю, он купил этот участок у тебя, также мне известно, что он дал истечь сроку уплаты налогов.
— Да, он так и сделал, — поспешно перебил пасынка Клайд. — Но они еще не истекли. Это-то я и пытаюсь объяснить.
— Он это сделал! Они не истекли! Да о чем ты тут говоришь? К чему ты клонишь?
— Ты поймешь, если удосужишься выслушать меня до конца, — невозмутимо продолжал Клайд. — Дюпре купил у меня этот участок в апреле девяносто шестого, и было согласовано, что он берет на себя налоги на год — до девяносто седьмого. Все оформили честь по чести, Дюпре передали правовой титул, что и было запротоколировано в здании суда. На деньги, вырученные с этой продажи, мы вывели Синди Лу из плачевного состояния. Потом мы с матерью поняли, что нам чрезвычайно повезло и теперь нам уже все нипочем. Уже летом нам не пришлось так сильно экономить каждый цент.
— Я по-прежнему утверждаю, что все это — какая-то бессмыслица! А суть состоит в том, что ты продал участок у ручья человеку по имени Дюпре, который просрочил уплату налогов.
— Сейчас я подойду и к этому. В конце весны девяносто шестого мы все были обеспокоены беременностью Кэри, приготовлениями к свадьбе Арманды и к приезду де Шане. И вот в разгар суматохи Дюпре является ко мне и сообщает, что нашел еще один участок с гравием… и что он намного ближе к Новому Орлеану, чем наш. Он предложил продать этот участок мне обратно. И опять буквально надоел со своим предложением. Мне пришлось ответить ему, что я испытываю слишком серьезные денежные затруднения, чтобы покупать этот участок.
— Эй, ты ведь только что сказал, что ваши дела пошли хорошо и как раз в это время вам не надо было экономить каждый цент!
— Я сказал, что тогда нам не приходилось так сильно экономить каждый цент. Тогда мы решили, что уже справились с трудностями. Но все-таки нам еще приходилось сокращать расходы. Поэтому я отказался от предложения Дюпре, хотя он дошел уже до того, что предложил продать мне этот участок за доллар, причем этот доллар он сам бы мне и одолжил.
— И все-таки ты отказался?
— Я ожидал, что ты не поймешь. Да, да, именно так я и поступил. Я делал все, что мог, чтобы сохранить оставшуюся часть Синди Лу в полном порядке, но так, чтобы по возможности платить поменьше налогов. И Валуа, в отличие от тебя, понял мои соображения. Он наконец сказал, что раз я не хочу приобретать этот участок, то он откажется от него. Пользы от участка он не получал и даже не удосужился зарегистрировать все это в своей бухгалтерии. Он еще не заплатил налогов за первый год и не собирался платить их впредь… эти налоги или еще какие-нибудь.
— Вот мы наконец и подошли к этому. Значит, он не платил налогов, верно?
— Совершенно верно, не платил. И если бы некий клерк из офиса Фернана Лемье, один старый налоговый инспектор, не сделал бы ошибки, то, может быть, тогда этот участок у ручья и стоил того, чтобы играть на него в покер с неимоверным рвением. Но пойми, если ты, конечно, в состоянии: продажа этого участка Валуа Дюпре была запротоколирована в суде, и покупатель взял на себя налоги за девяносто шестой год.
— Я прекрасно понимаю. Да, и он их не платил. Он никогда не платил ни этих, ни каких-либо других налогов за этот участок.
— Совершенно верно. Но ему посылали налоговые декларации. Клерк в офисе Лемье видел, что в учетной книге сделана соответствующая запись, чтобы шериф посылал Валуа Дюпре в Новый Орлеан уведомления… Полагаю, тебе известно, что в Луизиане собирает налоги шериф, а налоговый инспектор только подсчитывает их.
— И если эти уведомления были высланы в надлежащее время, то где же тут ошибка?
— Клерк все-таки совершил ее. Он забыл сделать вторую запись о том, что моя налоговая декларация должна быть сокращена на сумму, полученную от Дюпре. Поэтому в апреле девяносто седьмого, когда ему посылали декларацию, они прислали декларацию и мне, но с прежней суммой — с суммой, основанной на том, что я владею всей Синди Лу, то есть Синди Лу и участком у ручья.
— И ты заплатил? Ты не помчался со всех ног в суд, что расположен в здании монастыря, и не скандалил там до тех пор, пока кто-нибудь не исправил эту ошибку? Да за какого же простака ты меня принимаешь? Так знай же, я никогда не поверю в эту байку!
Голос Бушрода звенел от гнева и презрения.
— Я же сказал, что все объясню. И, хотя мне совершенно наплевать, веришь ты или нет, скажу: да, я уплатил всю сумму целиком. Это было сразу после того, как твоя мать, сестра и Винсент Савой погибли страшной смертью. И пока твоя бабушка не уехала из Синди Лу, я даже не заглянул в мои учетные книги. Ведь после смерти твоей мамы я ходил как в воду опущенный, ничего не соображая. Когда же я вернулся к реальности и начал просматривать счета, то сразу увидел, что в них содержится ошибка. Но, поскольку деньги были уже уплачены, я решил до поры до времени оставить все как есть. Я все еще был и не в настроении, и недостаточно здоров, чтобы забивать себе голову дополнительными проблемами.
— А ведь всего за год до этого, летом, ты не удосужился выложить за этот участок какой-то вшивый доллар, чтобы выкупить его обратно!
Клайд мгновенно поднял глаза на пасынка.
— Я не собирался быть объектом благотворительности для Валуа Дюпре ни тогда, ни в любое другое время, — парировал он. — К тому же я не попрошайка и не шантажист. Когда я намереваюсь что-либо покупать… Ох, да какого черта! Я уже сказал, ты все равно не поймешь! Однако, может быть, ты понял меня, когда я говорил о том, что в девяносто шестом году мы сделали намного больше, чем предполагали. Я имею в виду твою мать и себя. Перед урожаем мы еще не могли сказать, увидим ли мы свет впереди. Но в тот год мы сняли невиданный урожай сахарного тростника и получили за наш сахар самые высокие цены, даже с учетом средств, потраченных на помол и гранулирование сахара Винсентов. И урожай табака тоже был превосходным. Наконец-то все у нас пошло как надо. И весною девяносто седьмого мы не только увидели впереди свет, но и справились со всеми передрягами. Действительно, все было так, словно жизнь прекрасна и удивительна… пока пожар… — Голос Клайда задрожал, и он замолчал. Но сразу же взял себя в руки. — Ах, это не имеет к тебе никакого отношения, — резко произнес он, пристально глядя на пасынка заблестевшими глазами. — Тебя касается лишь то, что раз я платил налоги за всю Синди Лу, то, следовательно, никаких просроченных налогов за участок у ручья не было.
— Ну, это лишь твоя точка зрения.
— По правде говоря, нет. Когда старый Фернан Лемье узнал об ошибке в его записях, с ним чуть не случился удар. Он уволил клерка, виновного в этом, и предложил шерифу послать Валуа Дюпре квитанцию за оплату налогов задним числом. В общем, мое предложение — подождать, пока все не утихнет и не встанет на свои места, он воспринял очень скверно. А на следующий день скончался от сердечного приступа.
— Значит, дело не улажено. Именно это я и хотел сказать. Участок был выставлен штатом на продажу, и я купил его.
— Как я уже говорил, у тебя имеются все основания так полагать. Но я не советовал бы тебе на это рассчитывать. Видишь ли, когда я вновь прибыл в Новый Орлеан, то заглянул к Валуа и объяснил ему, что случилось. Еще я сказал ему, что готов купить обратно участок у ручья за ту сумму, которую он уплатил мне в самом начале. Он ответил отрицательно, сказав, что уже называл мне цену за этот участок, и цена эта — один доллар, не больше и не меньше, и он будет стойко придерживаться именно этой цены. И если я хочу приобрести участок за эту сумму, то добро пожаловать, сделка состоится. В это время он небывало разбогател на продаже строительных материалов, его шхуны доставляли ракушечник, песок и гравий прямо от озера к его пристаням на Нью-Бейзин-канале. Поэтому я понял, раз он уперся на своем, то не уступит иначе, вот я и купил обратно участок у ручья.
— За доллар?
— Совершенно верно.
— Не будет ли слишком дерзко с моей стороны осведомиться о том, что же сталось с твоим мнением, что никогда нельзя принимать подачки или как ты еще это назвал?
— Тогда, когда я покупал этот участок, у меня было достаточно денег, в этом-то и вся разница. Это случилось ранней весной девяносто восьмого, а девяносто восьмой стал для меня еще одним урожайным годом. И я приобрел участок за доллар не потому, что у меня не было больше денег. Если ты не видишь разницы, то, полагаю, вообще нет смысла доводить этот разговор до конца.
— Хорошо. Но, что бы ты ни говорил, ничто не меняет того обстоятельства, что старший шериф выставил эту землю на продажу за задолженность по налоговому обложению и что я купил ее и владею ею.
— Лемье, старший налоговый инспектор, умер. Его клерк, допустивший ошибку, уволен. Молодой Сигурд Хайман, которого выбрали преемником Лемье, и его штат сотрудников ничего не знают об этом. Им известно только то, что записано в их официальных отчетах. А согласно этим отчетам, некоторое количество участков — среди которых и участок у ручья — находилось в состоянии задолженности. Так что Хайман передал шерифу полный список той собственности, которая должна быть продана за налоги. Естественно, если бы какая-либо из этой собственности была записана на мое имя, то я видел бы уведомление или кто-нибудь сообщил бы мне об этом. Однако этого не было. Имя Валуа Дюпре мало что говорит кому-нибудь из местных, а я не смотрел в этот список по очень простой причине: ведь мои-то налоги все уплачены. Я не охочусь за землями людей, не уплативших налоги. По-видимому, это ты охотишься за подобной землей.
— Разумеется, ты имеешь полное право думать о моих мотивах что тебе угодно. Но это не меняет факта, что я купил этот участок.
— Этот факт меняет то, что первоначально участок у ручья приобрел я, а в официальном отчете записано, что задолженность по налогам не выплачена.
— А где же запись об этой покупке? Первая покупка была запротоколирована в суде. А как же насчет второй покупки… если она вообще имела место?
— Прежде чем Валуа удосужился запротоколировать ее… или это сделал за него его поверенный, разразилась война. Молодой Дюпре находился в полку полковника Билли Дюфора, и их первыми послали на Кубу. Отец парня не думал тогда о каком-то ничтожном клочке бумаги… о том, чтобы его зарегистрировать. Его поверенный первым делом занимался вопросами, связанными с сыном Дюпре, находившимся на Кубе. Поэтому об участке забыли. Потом же, когда война кончилась, Дюпре и я забыли о регистрации передачи участка из одних рук в другие, хотя молодой Валуа, когда сделка была завершена, подписывал обычный акт продажи со всеми оговорками: и о том, что заплачен был один доллар, и прочее, и прочее. Так что ошибка в учетной книге налогового инспектора никогда не была исправлена. И еще, поскольку налоговые извещения теперь будут направляться тебе, то, возможно, эта ошибка никогда не будет исправлена, до нашей со стариком Валуа смерти. Но вообще-то это совершенно не важно.
— Ну, что-то будет важно, иначе я…
Клайд, не торопясь, поднялся со своего места.
— Иначе что ты? — небрежно осведомился он. — Ну, ну, договаривай же, Бушрод. Давай-давай. Итак, что ты сделаешь?
— Человек имеет свои права, — угрюмо произнес Бушрод. — И я не собираюсь стоять тут, как полнейший болван. Тебе не припомнить такого дня, когда удалось бы запугать меня… даже когда я был ребенком. А сейчас…
— А сейчас ты — отважный герой, а я — всего лишь дряхлый старик? — усмехнулся Клайд, искренне забавляясь тем, что пасынок взирал на него с не менее искренним удивлением. — Дряхлый я или нет, но я предполагаю сохранить мое здоровье и силы до тех пор, пока Ларри не станет достаточно взрослым, чтобы самому позаботиться о себе… Нет, постой! — крикнул он, заметив, что Бушрод собирается что-то сказать. — Уж будь любезен потерпеть и дать мне договорить. Ты ведь отказался от всех притязаний на права или долю их в Синди Лу, когда мы с твоей бабушкой договорились, что в этом случае Ларри не будет претендовать ни на какую часть виргинской собственности. Но ты попытался проникнуть с заднего хода, а потом решил пойти на еще больший обман. Если бы твой правовой титул на участок у ручья и имел какую-то юридическую силу, то ты проиграл мне его сегодня в покер, причем пытаясь надуть меня при помощи совершенно детских трюков, которыми не обмануть и школьного учителя, не говоря о профессиональном игроке. Иными словами, ты утратил все права на любую часть Синди Лу, я даже не знаю, как давно.
— Твои поучения интересуют меня не более, чем истинное состояние твоих дел, — проговорил Бушрод, вставая. — Если тебе надо с кем-то поговорить, то беседуй со стенкой. А я пойду спать.
— И все же ты поймешь, что лучше выслушать меня, — резко заявил Клайд. Бушрод, собравшийся было уходить, повернулся вполоборота, выжидая.
— Как я уже говорил, ты утратил какие бы то ни было права или возможность притязания их рассматривать, — ровно продолжал Клайд, — однако я всегда привык платить за то, что мне нужно. А мне нужно одно — чтобы Ларри был подальше от таких, как ты. Поэтому я сделаю вот что: пока ты будешь находиться в стороне от Синди Лу, я буду выплачивать тебе денежное содержание — такое, что тебе не придется бедствовать или предпринимать те или иные способы свести концы с концами. Этого, конечно, тебе не хватит, чтобы жить в личных апартаментах в «Гибсон-хаусе» или в «Уолдорфе»… Но, возможно, тебе удастся с помощью лести или, наоборот, подлости вынудить Мейбл платить тебе содержание, чтобы ты держался подальше и от Амальфи, хотя ей бы, видит Бог, этого очень не хотелось. Два денежных «пособия» обезопасят тебя от всего на свете, кроме твоей собственной глупости. А прежде чем ты уйдешь, я хочу преподнести тебе небольшой подарок. Вообще-то ты недавно сам упоминал об этом.
С этими словами Клайд большим и указательным пальцами извлек из кармана жилетки белую сахарную лошадку и швырнул ее на ярко освещенный стол. Где-то в глубине сада снова прозвучал раздирающий душу, пронзительный вопль павлина. Лицо Бушрода исказилось от ярости — он бросил сахарную лошадку в камин и стремительно выскочил из залы.
* * *
Уже много позже Клайд, ворочаясь в беспокойном старческом сне, пробудился от взволнованных криков павлинов. Он чувствовал: что-то происходит, но предшествующие события вытянули из него все силы, и он решил не вставать и не расследовать происходящего в саду. Однако утром, спустившись вниз после осмотра пустой комнаты Бушрода, он узнал от Джека, что все павлины найдены в саду мертвыми. Ночью какой-то негодяй свернул им красивые шеи.
Только после того, как он распорядился, чтобы их захоронили и овладевшая им ярость смешалась с осознанием того, что разрушено еще одно счастливое звено в его жизни, он вспомнил, что собирался поговорить с Джеком о якорных огнях. К этому времени у него накопилось очень много дел, и, разумеется, подсознательно он воспользовался занятостью как поводом для отсрочки: ему не хотелось верить, что на борту Люси Бачелор что-то не так. Ведь Люси по-прежнему была важнейшим звеном, связывающим его с прошлым. Джек сказал, что не заметил в ней никаких изменений. Однако, когда они отправились на пароход вдвоем, оба поняли, что где-то наверняка образовалась слабая течь и что Люси постепенно оседает. Прежде чем прибыл специалист, чтобы обнаружить причину этой беды, Люси безнадежно затонула.
19
Клайд совершенно не удивился, обнаружив Ларри, играющим в кубики — это было излюбленное времяпрепровождение мальчика. Его не удивило и то, что Ларри принес кубики в его кабинет, вместо того чтобы играть ими в детской, как обычно. Клайд всегда поощрял желание мальчика общаться с ним, и не было причины, почему бы Ларри не мог решить, что ему всегда рады в кабинете, и не перенести туда место своих игр, что он с радостью и сделал.
Сейчас Ларри был очень занят: он раскладывал кубики в два аккуратных ряда возле письменного стола деда. Он перекладывал их с превеликой осторожностью. Когда же он наконец поднял голову и посмотрел на Клайда, дед заметил, что щеки мальчугана порозовели, а глаза блестят.
— Это алфавитные кубики! — сказал Ларри. — Ты мне не говорил об этом, а вот тетя Эми сказала. — В его голосе не было упрека. Ведь обожаемый дедушка выглядел в его глазах всегда хорошим и не мог сделать что-нибудь не так. Он не мог совершить такого упущения. — Она удивилась, что ты не научил меня буквам, — взволнованно продолжал Ларри. — Так вот, она меня научила им! Теперь я умею называть их всех до единой! Да! А — Б — В — Г — Д… — И Ларри без единой ошибки мелодичным голосом прочел весь алфавит до конца. — Она меня научила еще кое-чему, — победоносно заключил он. — Вот ты удивишься! Смотри, как я составил кубики!
Клайд нагнулся. У него уже было не такое острое зрение, как в молодости, и сначала то, что он увидел, показалось ему непонятным. Однако, получше сфокусировав взгляд на разложенных перед ним кубиках, он увидел, что они поставлены таким образом, что один ряд составляет слово «ЛАРРИ», а второй — «ПАПА». Ларри всегда называет его папой, а не дедушкой. И вот теперь мальчуган знает, как складывать это слово и свое имя!
— Превосходно! — с радостью произнес Клайд, прочистив перехваченное горло. — Ну, ты и впрямь удивил меня, Ларри! Если бы ты знал, какой это приятный сюрприз для меня! А ты умеешь складывать еще какие-нибудь слова?
— Ага, и много. Сейчас покажу.
Он ловко разрушил два ряда кубиков и принялся составлять другие. Ч-Е-Л-О-В-Е-К, М-А-Л-Ь-Ч-И-К, С-О-Б-А-К-А, К-О-Ш-К-А, К-У-Р-И-Ц-А, С-В-И-Н-Ь-Я, К-О-Р-О-В-А — читал Клайд подряд по мере появления этих слов. И тут Ларри немного запутался. Он пытался составить слова Д-О-М и Л-О-Ш-А-Д-Ь, но сбился и теперь был немного сконфужен. Клайд поднялся со стула и встал рядом с мальчиком на колени.
— Может быть, я могу помочь… — нерешительно предложил он.
— О папа, правда? Тетя Эми сказала, что она думает, ты мог бы помочь мне. И еще она сказала, что хочет попросить тебя дать мне букварь.
— Ну, конечно же, я помогу! И букварь будет. Просто я не знал…
До самого ужина они с Ларри ползали по полу, составляя и разбирая кубики. А после ужина, когда Клайд вслух читал Ларри «Сказки братьев Гримм», он часто останавливался и просил мальчика показать те слова, которые он уже знает. Это было великой радостью для обоих. Однако плохо было то, что мальчик переволновался и никак не хотел отправляться спать. Он больше не спал в детской под присмотром Тьюди. Теперь он спал на принадлежавшей когда-то его матери узенькой кровати, которую сейчас поставили рядом с огромной кроватью деда. Только вот на этот раз Клайд, сидя на своей кровати, без конца делал серьезные замечания внуку.
— Ларри, уже очень поздно. Тебе не захочется завтра утром ездить верхом на Тофиле, если ты сейчас не угомонишься.
— Да я высплюсь, папочка! Мне всегда нравилось кататься на Тофиле. Ты же знаешь это, папа! А сейчас я подумал еще об одном слове. Если бы здесь были мои кубики, я бы показал тебе его.
— Кубики остались в кабинете, милый. Ты сможешь все показать мне завтра.
— Но я могу сказать тебе это сейчас, верно, папа? Это такое хорошее слово.
— Ну ладно, скажи мне его сейчас. Но, как только ты мне его скажешь, мне бы хотелось, чтобы ты повернулся на бочок и…
— П-А-Р-О-Х-О-Д.
Клайд промолчал. Не важно, что в темноте почти ничего не видно. Дело в том, что ему показалось, будто и с его голосом тоже что-то произошло.
— Разве не красивое слово, папа? Разве оно не понравилось тебе?
— Да, — наконец промолвил Клайд. — Да, по-моему, оно очень красивое. Да, оно мне очень-очень понравилось.
* * *
Наконец Ларри уснул, а Клайд лежал неподалеку, погрузившись в думы. Да, ему следовало бы понять, что ребенок, который уже великолепно ездит верхом и плавает, достаточно вырос, чтобы научиться читать книги. А он даже не подумал об этом. Разумеется, он был благодарен Эми, но и немало раздосадован, что ей пришлось как бы напомнить ему об этом. И с утра ему первым делом надо посмотреть в библиотеке, нет ли там старого букваря. Ведь у Кэри, безусловно, должен был быть букварь. Да, теперь он вспомнил, Люси учила ее читать по книге с удивительным названием «Праздничный альбом» Уорнера; потом они читали издания Макгуффи — «Моя первая книга»… вторая… третья. Тогда дети повсюду занимались по этим книгам. Но, может быть, сейчас есть уже что-то более новое, современное? Он должен обязательно навести справки.
Ларри, конечно, понадобятся и другие вещи, кроме букваря. Грифельная доска. Грифельные карандаши. Мел. И если он будет учиться писать, то будет учиться и считать. Гм, о счете он пока не упоминал. Что ж, похоже, Эми не опередила Клайда со счетом. А Ларри быстро научится и считать тоже. Клайд почему-то в этом был совершенно уверен. Они с Ларри проведут много времени вместе, сидя над арифметическими задачками. Возможно, мальчик научится читать и писать по-французски, когда будет учиться писать и читать по-английски. Клайд знал, что так учился в свое время Савой; и если бы он был жив, то, конечно, пожелал бы, чтобы сын учился по такой же методике, как и отец. Может быть, следует написать миссис Винсент письмо, спросить совета? Ведь она имеет право выразить свое мнение по поводу обучения единственного ребенка ее единственного сына и ожидать, что к этому мнению прислушаются с уважением. Клайд решил написать ей на следующий же день. Однако, видимо, и ему самому надо начинать разрабатывать какую-то программу по обучению Ларри, поскольку Клайд не был уверен, что миссис Винсент быстро ответит на его письмо. Ибо с каждым годом письма от нее приходили все реже и реже, а когда приходили, то были какими-то отчужденными. Болезнь бедного Ламартина все больше прогрессирует, он уже стал совершенно беспомощным инвалидом. Спустя два года после рождения наследника Пьера Ламартина, которого они называли Пьеро, Арманда родила еще одного ребенка — на этот раз девочку. Ее назвали Джанина. Похоже, миссис Винсент теперь была полностью занята только больным мужем, а также гордостью за дочь и беспредельным обожанием своих французских внуков. Она почти не вспоминала в своих письмах о сыне Савоя, и иногда Клайд даже думал, нет ли у нее для этого каких-нибудь особых причин, однако он старался избегать подобных мыслей. Порой миссис Винсент с некоторым самодовольством упоминала о примирении между ветвями семьи де Шане, которого добилась Арманда, и описывала периодические визиты в Монтерегард единокровной сестры Пьера княгини д’Амблю с дочерьми — Жозефиной, ныне баронессой де Курвилль, и Изабеллой, недавно вышедшей замуж за Жиля де Лорна. Старый маркиз скончался, и теперь главой семьи стал Пьер; а его сын Пьеро по-прежнему оставался единственным потомком мужского пола, о чем миссис Винсент писала с некоторым разочарованием, однако всем остальным она явно была удовлетворена. У Жозефины росла любимая малышка — дочь Луиза, немного младше Пьеро и чуть старше Джанины, и трое детей чудесно проводили вместе время. По-видимому, миссис Винсент нравилась Луиза, поскольку девочка была прекрасной подружкой в играх для остальных детей, и, несмотря на то, что миссис Винсент явно любила рассказывать о ее лестных родственных связях с такими семьями, как д’Амблю, де Курвилли и де Лорны, Клайд не сомневался, что ее беспредельное удовольствие основывалось скорее на гордости чужим престижем, нежели на истинной привязанности к этим людям. Тем не менее подобное окружение постепенно все больше отдаляло ее от Ларри, которого, судя по всему, она не считала себе ровней. Она имела весьма смутное представление о внуке и, видимо, не желала, чтобы его уже бледный образ стал для нее более ощутимым и реальным. Клайду, конечно, надо написать ей о том, что он собирается сделать все необходимое для обучения Ларри; тем не менее он считает, что должен заблаговременно сообщить ей о том, о чем она сама, безусловно, написала бы в своем запоздалом письме. Миссис Винсент будет весьма сожалеть, что так долго оставляла без ответа такое милое письмо от Клайда, но бедный Ламартин требует к себе все больше и больше внимания. К тому же у детей была свинка (к счастью, в легкой форме, но кто мог ожидать этого, ведь симптомы болезни появились так неожиданно!). Ах да, о Ларри! Ну, разумеется, у Савоя всегда был хороший наставник и воспитатель. Ну, конечно, это прекрасное решение! Ларри тоже нужен воспитатель…
Лежа без сна в темноте, Клайд долго думал и пришел к решению отбросить мысль о воспитателе. Тем не менее на следующий вечер, после того как Ларри вдоволь поплавал у старой запруды и потом послушно отправился спать, Клайд вскочил на коня и отправился на берег, чтобы в спокойной обстановке посовещаться с миссис Сердж.
Она сказала, что ожидала его приезда. Но не хотела торопить его и каким-либо образом вмешиваться. Однако уже настало время принимать решение, откладывать это нельзя. Что бы она посоветовала? А как бы он отнесся к Джефферсон-колледжу? Обычно мальчиков не принимают туда, пока они не достигли десяти или двенадцати лет, однако в особых случаях делаются исключения. И речи быть не может, ответил Клайд пылко. Он не имеет возможности ежедневно привозить Ларри в монастырь и отвозить его обратно и не хочет препоручать это кому-то еще. Кроме того, для мальчика это слишком продолжительная и трудная поездка.
Миссис Сердж удержалась и не сказала, что ей известны первоначальные намерения Клайда, а его приезд к ней — обычный знак вежливости. Тем не менее, когда он ушел, она улыбнулась сама себе. Теперь, когда он вынужден, Клайд наверняка будет очень хорошим учителем.
* * *
Уроки проходили успешно с самого начала. Клайд освободил от мебели спальню первого этажа и устроил там классную комнату. Ларри очень понравились букварь, грифельная доска, тетрадь с прописями, пенал со всем его содержимым, разноцветные мелки. Он обрадовался при виде маленького письменного столика, поставленного рядом с огромным столом деда.
У них не было обычного школьного расписания уроков, они назначали их довольно беспорядочно, в зависимости от того, когда оставалось время после дел на плантациях. Ларри почти всегда сопровождал Клайда в поездках верхом, если дед объезжал урожаи. Клайд восхищался тем, как великолепно мальчуган держится в седле. Он был словно рожден для этого. Ларри уже перерос толстенького пони, на котором учился ездить верхом, и Клайд купил ему в Теннесси Тофилу. С самого начала между маленьким наездником и лошадью установились полное понимание и взаимная любовь. Тофила инстинктивно чувствовала, чего от нее хотел Ларри, и выполняла его требования с такой же энергией и живостью, с какими мальчик предъявлял их. Дня не проходило, чтобы Ларри не провел несколько часов в седле, и он не считал, что уроки должны прерывать его столь привычные занятия, а Клайд не видел никакой причины этому возражать.
Хотя уроки были крайне нерегулярными, все же их было не меньше (если не больше), чем если бы Ларри посещал школу. И суббота не становилась автоматически выходным днем просто потому, что это суббота; а если в субботу шел дождь, то Клайд с Ларри, проводя иногда целый день в классе, с лихвой наверстывали пропущенные в пятницу часы занятий, когда они брали корзину для пикника, если день был хороший, и в легкой коляске отправлялись на ручей, где ловили огромных болотных раков. Еще они ходили к пресловутому гравию, где по-прежнему покоилось так и не добытое сокровище, если, конечно, оно вообще было там, о чем упрямо продолжали твердить негры, и Клайд наблюдал, как Ларри копает гравий. Вот так же он наблюдал за Кэри, которая раскапывала его более четверти века назад…
Но тем не менее, несмотря на все перерывы и помехи, «научные знания» Ларри накапливались намного быстрее, чем ожидал Клайд. Летом, когда на улице стоял нестерпимый зной, в классной всегда было прохладно и жаркий полдень превращался в самое приятное для занятий время; а зимой, когда темнело очень рано, а на полях и на берегу стоял мороз, до чего же тепло и уютно было в классной! Клайд с Ларри зажигали все свечи и камины, усаживались каждый за свой письменный стол и занимались до тех пор, пока Ларри не начинал тереть глаза или говорить: «Папочка, я есть хочу». Тогда они поднимались наверх, где их ожидал ужин, и очень часто после ужина Клайд немедленно отправлялся спать, а Ларри следовал его примеру. И поскольку оба ложились спать очень рано, они очень рано и поднимались поутру. И так было всю зиму, пока весенние солнечные лучи не согревали землю своим ласковым светом и не наступало тепло.
Таким образом, за зиму Ларри на полной скорости преодолел весь букварь и быстро погрузился в «Мою первую книгу». Помимо этого он запоминал каждое прочитанное слово и научился писать многие из них. Также он мог считать, складывать и вычитать. Часто в классную заходила миссис Сердж и тихонечко сидела, наблюдая за их занятиями. Она не могла нарадоваться на огромные успехи Клайда в качестве учителя и Ларри — ученика и, похвалив обоих мужчин, с улыбкой покидала их.
* * *
И вот в конце концов в их классной появился еще один посетитель — отец Легран, пастор церкви Св. Михаила в монастыре. Клайд принял святого отца почтительно, предложил ему сесть.
— Мы уже кончаем, отец, — сказал он. — Если не возражаете, то перед тем, как подняться наверх, мы закончим этот урок. А потом, надеюсь, вы не откажетесь от чего-нибудь прохладительного.
— Благодарю вас, — вежливо отозвался отец Легран. — С большим удовольствием.
— Продолжай читать, — велел внуку Клайд.
Ларри с радостью закончил рассказ, который ему очень нравился. Это был интересный рассказ о лошади по кличке Черная Красавица. Мальчик, тщательно выговаривая слова, громко прочитал его, а когда закончил, то перевел взгляд с деда на гостя в надежде увидеть на их лицах удовольствие. И он не ошибся.
— Какая красивая история, — с восторгом проговорил отец Легран. — Мне никогда не случалось слышать ее прежде. Ты доставил мне огромное удовольствие, Ларри. Я обязательно найду какую-нибудь сказку или историю, которой ты не знаешь, и пришлю вам с дедушкой, чтобы вы могли вместе прочитать ее. Вот ты знаешь, к примеру, историю о Давиде и Голиафе?
— Нет, сэр, — ответил Ларри.
— Или историю о Данииле, оказавшемся во рву со львами?
— Нет, сэр, — снова ответил Ларри.
— Ну что ж, у меня есть книга, в которой описываются эти истории. В следующий раз, когда я буду на берегу, обязательно загляну к вам и принесу эту книгу.
— Огромное вам спасибо, сэр, — быстро ответил Ларри. Он не сомневался, что разговаривает учтиво, однако, по-видимому, что-то было не так, поскольку дедушка заговорил и тут же перестал, так как священник покачал головой. Но все-таки, наверное, ничего плохого не случилось, поскольку дедушка и пастор спустя несколько секунд заулыбались. А Ларри вытащил все свои сокровища и, закрыв крышку письменного стола, соскользнул со стула.
— Предлагаю теперь подняться наверх, отец, — произнес дедушка. И так как он выделил последнее слово, Ларри тут же заметил: дед назвал священника не «сэр», а «отец». И Ларри был в душе очень благодарен деду, что тот обратил внимание на его ошибку таким тактичным способом, не прибегая к упрекам. Ведь сознание этой ошибки очень смутило мальчика. — Однако, — продолжал Клайд, — возможно, вам угодно пройти в игорную залу. Мы с Ларри обычно перекусываем именно там… по крайней мере между обедом и ужином. В нынешнее время у нас так мало посетителей, что, боюсь, гостиная закрыта. Но, разумеется, если вы предпочитаете…
— Благодарю вас, мистер Бачелор. Я вообще благодарю вас, что вы приняли меня.
Джек и остальные слуги, должно быть, догадались, что пастор и хозяин направляются в игорную залу, поскольку на центральном столе уже стояли стакан молока и серебряная корзиночка с фруктовыми пирожными, а рядом — кофейный сервиз. Однако Клайд, не обращая внимания на кофе, подошел к бару и осведомился у священника, что тому угодно выпить.
— Если у вас еще остался бурбон от Пейна… — нерешительно проговорил гость.
— Разумеется. И вы не смогли бы сделать более удачный выбор.
Когда Клайд разливал бурбон, жидкость издавала сочный булькающий звук. Мужчины взяли стаканы и уселись в мягкие кресла у камина. Ларри устроился возле игорного стола, поглощая пирожные и запивая их молоком. Дедушка с гостем завели беседу, не подключая к ней Ларри.
— Сколько времени прошло с тех пор, как вы в последний раз заходили в этот дом, — сказал Клайд. — Похоже, очень много, святой отец.
— Да, я не был здесь с тех пор, как…
— С тех пор, как умерла Кэри. Вы были столь любезны приходить сюда поддерживать ее во время последней болезни, хотя она даже не была вашей прихожанкой.
— Мне нужно было прийти. Я хотел тогда прийти. Я очень любил Кэри и всегда считал, что она отчасти принадлежала к нашей пастве. В конце концов, ведь я выдавал ее замуж за Савоя Винсента и я крестил ее сына. — Он с улыбкой посмотрел на Ларри, и мальчику от этого доброго взгляда захотелось улыбнуться священнику в ответ. — Но потом… Мне не хотелось нарушать ваше уединение. Не хотелось быть незваным гостем…
— Что вы! Вы никогда не были бы незваным гостем. Я с радостью принял бы вас. Это было бы так же любезно с вашей стороны, как и все ваши остальные деяния. Конечно же, мне следовало догадаться пригласить вас. Боюсь, я очень невнимателен ко многим вещам.
— Не невнимательны. Вероятно, забывчивы. Тем не менее я решил, что настало время немножко освежить вашу память. Видите ли, поскольку я крестил Ларри, мне известно, сколько ему сейчас лет. И поскольку его крестные родители не делают этого, то я подумал, что должен исправить упущение и напомнить, что Ларри обязательно должен ходить в церковь и побыстрее выучить катехизис…
Наступила тишина, на этот раз долгая.
— Конечно, вы совершенно правы, святой отец. В следующее воскресенье я сам приведу Ларри в церковь Святого Михаила. И потом буду приводить его каждое воскресенье.
— Я не сомневаюсь в этом, мистер Бачелор.
— Теперь я хочу сказать относительно катехизиса. Боюсь, что вначале Ларри придется выучить еще кое-что. Боюсь, что он очень смутится.
— Я не позволю этого, уверяю вас. Мы проследим, чтобы он выучил эти вещи, если еще не знает их. Но, может быть, он знает… Подойди-ка сюда, Ларри.
Ларри обошел огромный стол и остановился между дедушкой и пастором. Пастор обнял мальчика за плечи и спросил:
— У тебя каждый год было праздничное дерево на Рождество?
— Да, сэр… да, святой отец.
— И ты украшал его и получал много подарков?
— Да, святой отец.
— Ты знаешь о том, что есть особая причина, почему мы делаем все это на Рождество?
— Да.
— И ты знаешь, почему?
— Да. Мне рассказала об этом Тьюди. Она сказала, что Рождество — это, ну, вроде дня рождения.
— Понятно. Что ж, Тьюди была права. Она сказала тебе, чей это день рождения?
— Да. Она рассказала, что на Рождество родился один мальчик по имени Иисус. Это случилось очень-очень давно. Еще она рассказала, что его родители были бедняки и родился он в хлеву, где было много разных животных — коров, овец и ослов. Но его мама очень обрадовалась, когда он родился, как обрадовались и другие люди. Они были пастухи. И тоже очень бедные. Они принесли ребенку много-много подарков. И еще там были люди… то есть они были вроде людей и их называли ангелами. И еще была звезда.
— Вижу, что Тьюди очень хорошо рассказала тебе о Рождестве. Я принесу тебе книгу, где все написано об этом, там же есть рассказ и о Давиде… А теперь скажи мне еще кое-что, Ларри. Тьюди учила тебя молитвам?
— Да, святой отец.
Ларри показалось, что дедушка что-то быстро сказал, словно в удивлении, как было и тогда, когда Ларри назвал ему все буквы алфавита.
— Ну, и какой молитве она научила тебя в самом начале?
— Сперва она научила меня произносить: «Господи Боже наш! Подай мне мирный и спокойный сон и пошли мне Твоего ангела-хранителя, который укрывал бы меня и оберегал бы мою душу от всякого зла…»
— И ты понимаешь, что значит эта молитва?
— Ну… в общем-то, нет. Но я произношу ее на ночь всякий раз, потому что Тьюди просила меня об этом. А потом, в прошлом году, когда я стал спать в комнате папы, она научила меня еще двум молитвам. Одна начинается «Отче наш», а вторая — «Радуйся, Богородица». Вы хотите, чтобы я прочитал вам их?
— Нет, не сейчас, Ларри. Но ты ведь всегда читаешь их, каждую ночь перед сном и утром, когда просыпаешься, верно?
— Да, святой отец.
И снова Ларри показалось, что дедушка издал какой-то звук, но когда повернулся, то увидел, что Клайд неподвижно сидит и молчит.
— Когда ты их читаешь, ты становишься на колени?
— Нет. Раньше становился, когда спал в детской, потому что Тьюди тоже становилась на колени подле меня. Но когда я перебрался в комнату дедушки, то он ничего не говорил мне насчет того, чтобы вставать на колени. Так что я читаю их в постели.
— Что ж, ты правильно делаешь, читая их в постели. Ведь не важно, в каком месте ты их читаешь. Главное, что ты молишься. Просто иногда легче читать молитвы на коленях, вот и все. Ведь, когда мы оказываемся в постели, нам часто так сильно хочется спать, что не удается хорошенько помолиться.
— Я думал об этом. Но…
Ларри вопросительно посмотрел на деда. Внезапно он почувствовал сильную усталость, но не приятное утомление, как после проведенного на свежем воздухе дня, а другую усталость, словно он вот-вот расплачется. Он уже давно не плакал и надеялся, что и сейчас ему удастся удержаться от слез. Он подумал, что если они сейчас заговорят о чем-то другом, а не о молитвах, то он не заплачет… Или, может быть, им не придется говорить о чем-то еще… о чем-то, что Ларри по меньшей мере не совсем понимал. Может быть, отец Легран сейчас уйдет и оставит их с дедушкой наедине…
Очевидно, отец Легран и сам понял, что ему лучше удалиться, поскольку он поднялся с кресла, по-прежнему обнимая Ларри за плечи. Он сказал, что весьма доволен визитом и теперь, когда вновь обрел дорогу в Синди Лу, он уверен, что его посещения будут более частыми. А пока он надеется обязательно увидеть мистера Бачелора и Ларри в церкви Св. Михаила… Кстати, он не забудет о книге.
После его ухода Клайд долго молчал, и Ларри показалось, что он уснул. Мальчик попытался успокоить себя мыслью о том, что папа тоже сильно устал и не надо его тревожить. Но вот Клайд заворочался в кресле, и Ларри, тут же стремительно подбежав к нему, запрыгнул к нему на колени.
— Боюсь, мне следовало бы научить тебя очень многим вещам, а я этого не сделал, — печально произнес Клайд. — И я все больше и больше понимаю, что…
— Ну, папа, полно тебе, ведь ты меня столькому научил! Ты научил меня всему, что я теперь знаю, кроме алфавита и молитв.
— Да, но я должен был научить тебя и этому. Мне не следовало бы ждать, когда это сделают за меня пожилая дама и невежественная цветная девушка…
— По-моему, тетушка Эми и Тьюди были очень рады научить меня чему-нибудь, пока ты учил меня чему-то еще, правда ведь?
— Да, не сомневаюсь, они-то рады. А вот я — нет.
— Не понимаю, почему? А я-то думал, что ты обрадуешься… Мы смогли заниматься на всех этих интересных уроках только потому, что я выучил алфавит. А теперь, когда ты знаешь об этих молитвах, мы могли бы читать их вдвоем, правда? Каждый вечер, перед сном. Громко. И встав на колени. Тогда мы будем уверены, что не будем читать их очень сонными.
* * *
Этой ночью впервые с тех пор, как Клайд сбежал из сиротского приюта, будучи тогда почти ровесником Ларри, он встал на колени возле кровати и стал молиться Богу. Ларри вторил ему. А потом, по-прежнему вторя друг другу, хотя Клайд многократно пропускал слова, они прочитали «Радуйся, Богородица».
20
Когда Ларри исполнилось двенадцать, его привели к первому святому причастию. А следующей осенью он поступил в Джефферсон-колледж как пансионер.
Первое расставание стало ужасным ударом и для мальчика, и для Клайда. Хотя на осознание этого у Клайда ушло довольно много времени, он в конце концов понял, что Ларри, несомненно, требуются более хорошие учителя и товарищи-сверстники. Сперва в классе катехизиса мальчик вел себя очень робко, но постепенно он обзавелся несколькими друзьями. И теперь эта дружба развивалась.
Учебный год был долгим: начинался он в сентябре и завершался в июне. На Пасху каникул не было, лишь короткие каникулы на Рождество. В первое воскресенье каждого месяца Ларри разрешали уезжать домой, а по остальным воскресеньям и четвергам к нему разрешалось приезжать Клайду. Эти короткие визиты были скорее мучительными, нежели радостными. И оба считали дни от сентября до Рождества и от Рождества до июня. А потом каждую минуту, проводимую ими вдвоем, они считали самой счастливой. И никому из них даже в голову не приходило, что Ларри может захотеть погостить у кого-нибудь из своих школьных приятелей или пригласить кого-нибудь из них в Синди Лу. Они наслаждались обществом друг друга и были безумно счастливы после столь долгих разлук. И посему никто из них не нуждался в обществе кого-нибудь еще. Но однажды, уже привычно отклонив несколько приглашений, Ларри упомянул об одном таком приглашении деду. Причем упомянул совершенно случайно, мимоходом. Клайд быстро ответил:
— Если тебе захочется поехать домой к Блайсу Бержерону, Ларри, то, надеюсь, ты обязательно съездишь туда. Полагаю, ты не считаешь, что должен приезжать в Синди Лу.
— Ну, конечно же! Я не должен… Я хочу приезжать в Синди Лу!
— Если тебе не хочется ехать с Блайсом, почему бы тебе не пригласить его к себе? — спросил Клайд.
— Потому что мне не хочется, чтобы здесь был кто-нибудь еще, кроме тебя. Мне достаточно видеться с Блайсом и другими мальчиками в колледже.
Если бы он не успевал в играх, то такое настойчивое желание чаще находиться вдали от школьных товарищей можно было объяснить отсутствием между ними понимания. Однако Ларри был прирожденным спортсменом, его сельская жизнь на плантации только развила в нем его природные таланты. Он выступал на соревнованиях по бейсболу и баскетболу, а его удивительное ныряние в плавательном бассейне было источником тайной зависти и постоянного подражательства. Ларри всегда считался почти лидером класса, хотя он и не был заводилой, и, возможно, то, что он никуда не призывал своих сверстников, мешало его более широкой популярности среди них. А возможно, этому мешали его вежливые отказы присоединяться к дискуссиям, хотя эти отказы совершенно не являлись следствием отсутствия интереса к вопросам, вызывающим разногласия. Просто, если дело доходило до спора, Ларри предпочитал обдумать все сам или спокойно обсудить проблему с дедом. Как только его школьные товарищи выплескивали на него сложные вопросы, он всякий раз казался погруженным в книгу, лежащую перед ним, и выражение его лица, когда он отрывался от нее, было точно таким же, какое бывало в подобных случаях у Клайда — совершенно бесстрастное. Дома же, после беседы с дедом, он, бывало, долго сидел молча, обдумывая сказанное, или седлал лошадь, вскакивал на нее и в полном одиночестве уезжал в сторону болот.
Он так же вежливо, но очень твердо отклонял приглашения присоединиться к любой группе в колледже. Он глубоко почитал религию, относился к ней с превеликим уважением, но по-прежнему робел, если дело касалось молитв. Он не смущался, когда колледж посещал часовню в полном составе; однако ему было трудно подойти к причастию, пока это не сделают другие; он старался быть незаметным в толпе. Его молитвами были те, которые они с Клайдом дома читали перед сном.
* * *
Прошло два с половиной года учения Ларри в Джефферсон-колледже, когда скончался его дедушка мистер Винсент, а бабушка с тетей Армандой приехали в Викторию, привезя тело покойного для захоронения его в семейном склепе в монастыре. Клайд встречал их на станции, куда они прибыли в сопровождении служанки-француженки. На них были самые длинные и плотные вуали, какие Клайд видел когда-либо в жизни. Такие траурные вуали считались признаком чрезвычайно дурного вкуса даже здесь, в провинции. Клайд привез миссис Винсент и Арманду на Викторию и помог им с организацией похорон, которые, согласно их обоюдному желанию, были самыми пышными из всех, когда-либо имевших место в монастыре. Правда, никаких обсуждений по этому поводу не было; спустя несколько дней после погребения обе дамы остались в полном уединении, якобы пребывая в состоянии совершенной прострации. Однако они позвали к себе Клайда — сначала одного, а потом вместе с Ларри, которому в колледже дали специальное разрешение на время уехать в связи со скорбным событием. Но только Ларри должен быть как можно скорее уведен Тайтиной из затемненных комнат, поскольку у скорбящих дам ужасный вид. Спустя неделю новый муж Тайтины, Бесси, принес в Синди Лу письмо. Это было короткое послание, написанное по-французски и весьма оригинальное: если мистер Бачелор примет во внимание вспышки неутешного горя, которые вряд ли они смогут удержать из-за недавней тяжелой утраты, перенесенной ими, равно как и поймет противоречивость чувств, вызванных видом их бывшего дома… то мадам Винсент и мадам маркиза де Шане будут рады принять его в пять часов следующего дня.
Пока Клайд читал это послание, его губы все больше кривились. На следующий день Клайд надел черный костюм, которого уже давно не носил, но по этому случаю очистил его от нафталиновых шариков, чтобы, как положено, присутствовать на похоронном обряде, и, перед тем как спуститься вниз, подмигнул своему отражению в зеркале. Корица и Сахар были покрыты черными сеточками с черными же кистями, прежде чем их запрягли в кабриолет; на козлах ожидал Наппи в черной ливрее, которой он не надевал давным-давно. В руке он держал кнут, украшенный черным шелковым бантом. Да, действительно, все было готово (причем самым наилучшим образом) к a visite de condoleance. И когда Клайд наконец появился в гостиной Виктории, он, как и ожидал, обнаружил там ставни наглухо закрытыми, а мебель — покрытой черными чехлами.
Миссис Винсент и Арманда вошли в гостиную вдвоем. Их траурное одеяние было явно от самого лучшего портного и сшито по моде, еще не достигшей берега: нижние юбки настолько сужались книзу, что обе дамы передвигались с трудом. Верхние же юбки имели настолько широкие складки, что создавалось ложное впечатление огромных бедер. Клайд, ожидавший прихода хозяек стоя, со скорбным видом направился к дамам, и миссис Винсент протянула ему руку таким образом, что Клайд понял: она ждет от него поцелуя, а не рукопожатия. Арманда сделала то же. Клайд никогда не скрывал своей неприязни к этому общепринятому жесту приветствия, однако решил, что при подобных обстоятельствах следует соответствовать тем манерам, которых от него ожидают. Тем не менее, когда миссис Винсент заговорила с ним по-французски, он покачал головой и учтиво, но твердо ответил:
— Мне очень жаль, мадам, но, верно, вы забыли, что я никогда не умел говорить по-французски и понимаю на нем лишь несколько слов. Посему я бы очень просил вас изъясняться на английском.
— Уже так давно… — начала миссис Винсент, глубоко вздыхая. Она оглядела затемненную комнату, коснулась уголком платочка глаз и присела на крошечный диванчик, а это означало, что Арманда должна сесть рядом с ней, Клайд же — в ближайшее кресло.
— Да, да, очень давно… Мне очень жаль, что мы встретились при столь печальных обстоятельствах. Я всегда считал Ламартина одним из моих лучших друзей.
— Он был лучшим другом, лучшим мужем и лучшим отцом…
И миссис Винсент в поисках подтверждения взглянула на дочь, которая до сих пор не проронила ни слова. Клайд заметил, что с годами Арманда стала еще молчаливее.
— Мне бы очень хотелось помочь вам хоть чем-нибудь, — произнес Клайд. — Надеюсь, что вы нашли дом в полном порядке, как и слуг.
— Конечно, желательно бы уволить Тайтину и Бесси. Как видите, у нас своя французская служанка, и работает она превосходно. Ее зовут Леония… Но раз мы заехали так ненадолго…
— Неужели? Я надеялся, что теперь, когда вы…
Миссис Винсент предупредительно подняла руку.
— Не забывайте, что у Арманды дети. Разумеется, их бабушка и дедушка очень заботятся о них, и княгиня с бароном заверили нас, что будут очень часто заезжать в Монтерегард во время нашего отсутствия. Но, даже несмотря на это, материнское сердце…
— Понимаю. За Пьеро и Джаниной хороший уход, и, безусловно, вам не о чем беспокоиться. Но вы еще не виделись с Ларри. Полагаю, он вам очень понравится… вы будете им гордиться. Он прекрасный мальчик.
— Ах да, Ларри… Конечно же, я должна увидеться с ним перед отъездом. Мне известно, что вы привезли его сюда, но это так быстро… Может быть, мы смогли бы встретиться как-нибудь на следующей неделе…
— Это может быть или в четверг, или в воскресенье, да и то ему делается уступка, учитывая непредвиденные обстоятельства. В его колледже очень строго насчет отпусков, но, разумеется, Ларри обязательно отпустят на похороны. Если бы вы мне точно сказали, какой день вам удобен, я заранее договорился бы с ректором. Я объясню ему, что вы не сможете остаться здесь до каникул. То есть если вы уверены, что не сможете остаться, то…
— О да, безусловно! — Впервые за все время миссис Винсент заговорила с некоторым воодушевлением. — Поэтому давайте-ка наметим следующее воскресенье. А пока расскажите мне о Ларри… Ведь времени у нас так мало, так мало… И полагаю, нам не стоит его тратить впустую. И еще, на мой взгляд, мне следует сразу сообщить вам о завещании моего покойного супруга. Ему было угодно, чтобы Ларри унаследовал все, что перешло бы к бедняжке Савою, если бы тот был жив. Это четвертая часть всей собственности. Уверена, вы согласитесь, что это весьма и весьма щедро.
— Да, мадам, разумеется.
— Что же касается остальных трех четвертей собственности… — Миссис Винсент вновь посмотрела на Арманду, которая еле заметно пошевелилась, хотя по-прежнему сидела молча. — Мы с Армандой пришли к согласному мнению, что нам хотелось бы постоянно проживать в новоорлеанском доме. Я не предвижу никаких обстоятельств, при которых мы захотели бы вернуться сюда. Конечно, такая вероятность тоже не исключена, но нежелательно тратиться на смотрителей, налоги и всякие ремонты. Я была бы беспредельно благодарна вам, если бы вы продолжали следить за нашей плантацией и в будущем, как это делали до сих пор. Вот нам и пришло в голову, что, может быть, вы согласитесь, как опекун Ларри, отказаться от его прав на долю в этой собственности в обмен на более крупную долю в Виктории. Если я не ошибаюсь, это вполне сопоставимо с договоренностью касательно его наследства в Синди Лу.
— Я был бы рад обоим предложениям, мадам: продолжать наблюдать за новоорлеанской собственностью и поменять долю в ней Ларри на большую долю в Виктории, — ответил Клайд, ничего не говоря по поводу последней части разговора и даже не выказывая любопытства, откуда ей известно о его договоренности с миссис Софи.
— Рада это слышать. И раз этот вопрос так легко и быстро урегулирован, мы можем сразу перейти к другому вопросу, который, как мне кажется, тоже нуждается в согласовании. Ни мне, ни Арманде не желательно оставлять за собой владение Викторией. Вам не хотелось бы купить наши права на нее для Ларри?
Вот, наконец, и настал тот миг, та возможность, над которой Клайд долго и тщательно раздумывал и которую с нетерпением ожидал. В его мыслях теперь не было места для сомнений: миссис Винсент догадывалась о том, насколько сильно он хотел, чтобы у Ларри была своя плантация, и поэтому сейчас она шла на непростую сделку; для того, чтобы договориться с безутешной вдовой, Клайд был вынужден предложить цену гораздо большую, чем плантация стоила в долларах и центах. Сейчас миссис Винсент словно позабыла о горе утраты и начала мелочно торговаться, превратившись в обыкновенную жадную старуху, намеревающуюся выудить у него как можно больше. Но наконец они договорились, и сумма того стоила. Когда миссис Винсент со своей молчаливой дочерью спустя две недели отправилась обратно во Францию, Ларри стал неоспоримым владельцем Виктории.
А пока Ларри, сопровождаемый Клайдом, нанес визит своей бабушке, как и было договорено, в воскресенье. По дороге к миссис Винсент Клайд предупредил мальчика, что обе дамы сочтут обязательным, чтобы он поцеловал им руки, и очень гордился внуком, когда тот выполнил столь непривычный для него ритуал без какого бы то ни было смущения. Еще Клайд постарался объяснить, что бабушка стала настоящей француженкой и очень светской дамой, а его тетя неразговорчива и будет все время молчать и что, наверное, будет лучше, если он обратится к миссис Винсент как к «мадам» и подождет, не предложит ли она сама ему называть ее grand’mere. Мадам Винсент и вправду сделала подобное предложение, хотя и несколько запоздало. Она указала Ларри на банкеточку, стоящую против ее диванчика, и, когда тот уселся, задала ему ряд вопросов, не давая дочери произнести ни единого слова. Все выглядело так, словно та вообще не присутствовала при их беседе.
— Так, значит, ты еще один мой внук, Ларри. По-моему, ты выше ростом, чем мой французский внук Пьеро. Ну, разумеется, ведь ты на полгода старше его. И вообще ты кажешься мне очень крупным для твоего возраста. Тебе говорили об этом раньше?
— Да, мадам.
— И ты больше похож на мать, нежели на отца, хотя волосы у тебя не ее. Они у тебя прямые и черные, а у твоей матери были золотые и вьющиеся. Полагаю, тебе и об этом говорили?
— Да, мадам.
— Весьма прискорбно, что ты лишился родителей, когда был совсем маленьким. Но ведь ты даже не помнишь их?
— Да, но у меня всегда был папа.
Он повернулся, взглянул на Клайда, и глаза мальчика загорелись страстной любовью. Действительно, ничто в этом визите не смущало его. Он сидел на банкеточке прямо, но свободно, скрестив ноги и положив руки на колени, и когда не смотрел на Клайда, то смотрел прямо в лицо бабушке. Он не ерзал, не волновался и не разглядывал комнату. Клайд, знавший о природной робости мальчика, которую тот никак не мог побороть, страшно боялся за Ларри в этой беседе. Однако теперь он почувствовал облегчение, смешанное с бесконечной гордостью за внука. Если он не ошибался, миссис Винсент смотрела на мальчика проницательно и жестко, словно оценивая его, но было совершенно очевидно, что он не замирал перед нею от ужаса, а, напротив, держался с достоинством и спокойствием.
— Папа? — удивленно переспросила миссис Винсент, выпучив глаза, словно это слово поразило ее до глубины души или загнало в полнейший тупик. — Ах да… ты хочешь сказать — дедушка! А я-то сразу никак не могла понять, о ком ты говоришь. Ну, полагаю, в подобных обстоятельствах… — Она слегка пожала плечами и потом только вспомнила, что Ларри не следовало бы называть ее «мадам». — Конечно, это вы с дедушкой между собой условились, что ты будешь его так называть, — покровительственным тоном промолвила она. — Но я хочу попросить тебя, чтобы ты не называл меня «мадам». В конце концов, я же твоя бабушка.
— И как вам угодно, чтобы я вас называл? Grand’mere?
— Да, так будет совершенно правильно. Ты хорошо знаешь французский?
— Да, grand’mere.
— Достаточно хорошо, чтобы вести со мной разговор?
— Думаю, да.
— Ну-ну, что ж, посмотрим. Vous etudiez quoi а present?
С этой минуты Клайд мог понять их разговор только в общих чертах. Он понимал, что миссис Винсент спрашивает Ларри об учебе и школьных товарищах, о том, чем он занимается во время отдыха. Ларри послушно и вежливо отвечал бабушке, хотя и не очень подробно. Затем Клайд заметил, что лицо мальчика внезапно вспыхнуло, и впервые за все время он услышал нерешительный ответ. Очевидно, случилось что-то не то, и Клайд попытается узнать, что именно. Но после. К счастью, вовремя появилась Тайтина, которая принесла кофе и пирожные, и миссис Винсент предложила угощение Ларри. Когда получилось так, что он должен был передать пирожное Арманде, он улыбнулся и сказал:
— Жаль, что с вами не смогли приехать Пьеро и Джанина, тетя Арманда. Мне бы очень хотелось познакомиться с ними.
Очевидно, Арманду тронули его слова, ибо она наконец нарушила свое молчание:
— Спасибо, Ларри. Нам показалось не совсем удобным везти их в Луизиану. Но, возможно, как-нибудь ты навестишь нас в Монтерегарде и вот тогда и познакомишься с ними.
Клайд заметил, что с большой радостью принял бы дам на ужине или обеде в Синди Лу перед их отъездом. К сожалению, на этот раз Ларри уже не сможет присутствовать, но, может быть, им еще раз захочется взглянуть на старый дом.
Не успела миссис Винсент выразить формальные сожаления, как Арманда, ко всеобщему удивлению, сказала, что была бы очень рада съездить туда и что, пожалуй, лучше устроить прием вечером, поскольку днем они будут очень заняты, разбирая всякие личные вещи, которые не станут продаваться вместе с домом. Клайд ответил, что прекрасно все понимает, и осведомился, не подойдет ли им среда, половина седьмого вечера. Он даже почувствовал некоторое облегчение, когда Арманда заговорила о вечере, ведь при свете свечей не так будет бросаться в глаза запущенность Синди Лу, как при свете дня. Прошло слишком много времени с тех пор, как он производил некоторые обновления в доме. Но это было еще до смерти Люси. А теперь ковры обтрепались, большинство обивки выцвело. К тому же дом снаружи заново не покрасили, а старая краска довольно сильно облупилась. И теперь дом имел весьма обшарпанный вид, разительно отличающийся от всего того великолепия, которым он блистал тогда, когда Арманда была еще девочкой. Что ж, теперь Виктория куплена, за нее уплачено, и Клайд мог бы начать те улучшения, которые возвратили бы Синди Лу прежнюю элегантность и снаружи, и внутри.
Эти мысли засели у Клайда в голове уже в конце визита. Когда Ларри подошел попрощаться с Армандой, она нагнулась и поцеловала его в щеку. Миссис Винсент последовала примеру дочери, однако она не выразила никакой надежды когда-нибудь встретиться с внуком вновь. Она поблагодарила Клайда за то, что тот привел к ней Ларри, и добавила, что рада видеть мальчика в прекрасном здравии, а также рада узнать, что Ларри неплохо учится. Правда, она при этом выразила легкое недовольство тем, что мальчик уехал из родного дома таким маленьким и что, как ей кажется, у него очень мало друзей-сверстников. Может быть, этим и была вызвана краска на щеках Ларри. Возвращаясь обратно в монастырь, Клайд как можно небрежнее осведомился у внука, понравилось ли ему говорить по-французски и о чем они беседовали с бабушкой.
— Да так… — отозвался Ларри. — Она задавала столько вопросов… нравится ли мне латынь, есть ли у меня еще какие-нибудь способности…
— Какие-нибудь способности?
— Да. Хороший ли у меня голос, умею ли я играть на каком-нибудь инструменте или рисовать картины. Я ответил, что пою в хоре, но очень редко, немного играю на пианино, но сказал, что ни то, ни другое мне не нравится и я не собираюсь всю жизнь этим заниматься. Еще сказал, что хорошо знаю латынь, поскольку выучил французский, а это помогает. Однако буду очень рад, когда пройду это. Тогда она спросила, что же мне нравится.
— Ну, и ты ответил…
— Я ответил, что люблю читать и ездить верхом. На что она сказала, что оба эти занятия достаточно уединенные… именно такие слова она употребила. Похоже, ей больше понравилось бы, если бы я все время находился в толпе. Я ответил, что ненавижу толпу. И тогда она заметила, что говорила не о толпе. Оказывается, она имела в виду общество.
— Какого рода?
— Ну… званые обеды и все такое прочее. Она сказала, что ей бы хотелось, чтобы я ходил на танцы… где бывают девушки.
Так вот почему он так внезапно покраснел! Как и большинство детей, выросших в деревне, Ларри много знал о сексе, однако никогда не задавал об этом лишних вопросов и особо не любопытствовал. Насколько Клайд понимал, Ларри по-прежнему смотрел на все глазами подростка. И Клайда рассердили вопросы миссис Винсент, пусть даже она задавала их совершенно без задних мыслей. Он попытался не выказать раздражения, продолжая говорить как можно небрежнее:
— Полагаю, кое-кто из твоих школьных друзей поприсутствует у тебя дома на званых обедах. Думаю, и мальчики, и девочки собираются на такие вечеринки.
— Да, я тоже так думаю.
— Видишь ли, в любое время, как ты захочешь, ты можешь устроить такую вечеринку в Синди Лу.
— Я вовсе не хочу устраивать какую-нибудь вечеринку в Синди Лу. Все, что мне нужно от других мальчиков, я нахожу в школе, папа. И я не хочу видеть никаких девочек. Если бы мне этого хотелось, я бы сказал тебе.
Клайд понял, что настаивать на продолжении разговора бессмысленно, и поэтому остаток дороги они провели в полном молчании.
* * *
Маленький ужин прошел так, как и предполагалось. Клайд пригласил также миссис Сердж, а перед этим попросил ее помочь Дельфии расстелить скатерть, поставить фарфор и серебро и как следует проветрить столовую залу, которая долгое время была заперта. В погребе нашлось несколько запыленных бутылок доброго старого вина, и Клайд лично отобрал бутылки для стола. После ужина, поскольку беседа никак не клеилась, миссис Винсент предложила: раз их четверо, можно сыграть в бридж, хотя она лично считает, что карточные игры несовместимы с трауром. Ни Клайд, ни миссис Сердж прежде не играли в бридж, хотя и слышали о нем, и миссис Винсент не пыталась скрыть своего удовольствия, когда рассказывала, что уже много лет играет в бридж во Франции. В комнате установили карточный стол и принесли две колоды карт. Миссис Винсент сразу же высказала удивление, что карты слишком большие и давно вышедшие из моды. Еще она добавила, что им придется пользоваться самодельными карточками для учета очков. Потом беспредельно снисходительным тоном стала объяснять правила игры. Затем высказала мнение, что вряд ли будет справедливо, если она даст партнерам снимать, поскольку тогда она окажется в паре с Армандой. Лучше будет, если они с Армандой, каждая, возьмут себе по одному из новичков.
— …М-да, — сказала она тремя часами позже, когда на самодельных карточках для учета очков было записано, что Арманда с Клайдом значительно опередили ее и миссис Сердж. Она, миссис Винсент, всегда считала дочку отменным игроком, лучше всех из семьи де Шане. Бридж был частью ежедневного расписания в Монтерегарде, однако Арманда часто находила предлог не участвовать в игре и играла только в случае, если срочно был нужен четвертый партнер. Вдвойне удивительно, что она такой хороший игрок…
Когда Клайд собирал карты, он случайно взглянул на Арманду, и его испугало выражение ее лица. Видимо, она расслабилась, не следила за собой, и лицо ее выражало бесконечное отчаяние. До сих пор Клайда просто раздражало ее постоянное молчание; теперь же он впервые задумался о том, что стоит за этим. Ведь Арманда симпатичная, дружелюбная, не лишенная вдохновения и живости девушка, и, в отличие от бабушки, она очень нежно прощалась с Ларри. И еще она никогда не поддерживала самодовольных замечаний матери по поводу Монтерегарда, никогда не похвалялась многочисленными знатными родственниками мужа и самим мужем. Ее муж… Клайд опять встретился взглядом с Армандой и внезапно понял, что нашел ответ на свой вопрос: перед ним была несказанно несчастная женщина, а причиною ее несчастья был муж. Она ушла в себя, ибо ей не хотелось страдать больше того, что она уже выстрадала. Молчание стало ее защитной броней…
Клайд вложил старинные карты обратно в коробочки и проследовал за гостями из комнаты. Миссис Винсент и миссис Сердж шли впереди, погруженные в оживленный разговор о сходных достоинствах бриджа и виста. Клайд сделал шаг назад и прошептал:
— Мне бы хотелось отдать вам кое-что, принадлежавшее Кэри. Она очень любила вас, Арманда. И я знаю, что ей очень хотелось, чтобы у вас осталось что-то на память о ней. Разумеется, почти все… погибло. Однако сохранилось несколько мелочей, с которыми она никогда не расставалась… Они недорогие, и она считала, что, надевая их, выглядит почти как девочка. Поэтому она и носила их после замужества. Некоторые из них — довольно симпатичные… Вот, например, маленький фермуар с бирюзой и жемчугом. Если это что-то значит для вас…
— Очень много значит! Вы даже не представляете, сколько!
— В таком случае, я могу принести вам его завтра? В какое время вам будет удобно?
— Если вы не возражаете, я предпочла бы прийти сама. Когда maman будет отдыхать.
Клайд согласно кивнул и снова направился вперед. И вовремя, ибо миссис Винсент уже протягивала руку для поцелуя.
— Какой превосходный вечер, дорогой Клайд! Действительно, скажу вам, никто не может заменить старых друзей. И от мысли, что так скоро нам придется расстаться, мне становится очень грустно.
Если бы он счел ее слова искренними, то ему пришлось бы весьма обеспокоиться, ибо еще не были переданы окончательные документы, удостоверяющие право собственности Ларри на Викторию. Однако Клайд хорошо знал, что подобные высказывания миссис Винсент — лишь часть ее позы. Чем дольше он наблюдал за ней, тем больше презирал за алчность, фальшивость и претенциозность.
Арманда не сказала ему, когда мать изволит отдыхать, однако он счел само собой разумеющимся, что это бывает днем, после обеда. Он приказал Дельфии еще раз как следует убрать в комнате, вытереть пыль и приготовить кофейный сервиз. Сразу же после обеда он сменил костюм, в котором объезжал плантации, и, взглянув на себя в зеркало, удовлетворенно хмыкнул. Его фигура по-прежнему была стройной, а костюм из альпаки был скроен великолепно и подогнан по его широким плечам и узким бедрам так же безупречно, как и прошлый костюм из поплина в мелкий рубчик цвета бургундского вина. Цвет лица Клайда, был, как и в былые годы, свеж, а пышные волосы не поредели, хотя из рыжевато-золотых превратились в серебристо-белые. Густые брови над глубоко посаженными глазами тоже были седыми, как и тщательно подстриженные усы. Пальцы стали тоньше — печатка теперь свободно надевалась, однако тщательно ухоженные руки внушали окружающим, что их владелец — человек уважаемый, решительный и все еще полный жизненной энергии.
На этот раз Клайд не отправился, как обычно, в кабинет, чтобы поработать над бухгалтерскими книгами, а расположился в гостиной, ожидая гостью. Безделушки, которые Кэри оставила себе после замужества, лежали в элегантной резной шкатулке, Клайд решил предложить Арманде самой выбрать что-нибудь из них, а не просто отдать фермуар, и все. Может быть, она предпочтет взять что-нибудь еще, да и в любом случае, Клайд предложил Арманде этот подарок лишь для того, чтобы найти повод для разговора с ней. Если, конечно, она захочет беседовать с ним. Он считал, что она обо всем догадалась и согласится поговорить с ним, иначе она приняла бы его на Виктории, а не вызвалась сама прийти в Синди Лу. Однако время неумолимо шло, а Арманда все не появлялась. Отложив в сторону шкатулку, Клайд взглянул на часы. Уже начало шестого. Наверное, что-то задержало Арманду или помешало ей уйти. Возможно, она даже передумала приходить. В любом случае, было уже слишком поздно для ее визита. Выходит, ему следует пойти в кабинет и заняться гроссбухами. Надо сказать Дельфии, чтобы та унесла кофейный сервиз, но позднее он, видимо, захочет перекусить, так что пусть сделает сандвичи и принесет в кабинет.
Стемнело рано, и в воздухе слышались раскаты грома. Иногда небо прорезали молнии. Вскоре пошел дождь. Клайд убедился, что ставни и окна закрыты как следует, разложил книги в радиусе света, падающего от лампы, и уселся за счета. Результаты были обнадеживающие. Не то слово — удовлетворительные. Даже после уплаты миссис Винсент довольно необоснованной, чрезмерной суммы, которую алчная дама вытянула из Клайда за Викторию, а также учитывая жалованье ее управляющему, они с Ларри по-прежнему оставались в весьма устойчивом положении. После смерти Люси он ни разу не закладывал свои урожаи, а закладная на дом давно уже была выкуплена. Его немного беспокоили грядущие расходы. Ведь надо заметно обновить дом. На следующий год необходимо нанять художника, но более сложно придется, когда будет обновляться и ремонтироваться водопровод. Земля тоже нуждается во внимании. Ведь помимо дома надо заново вызвать к жизни и прилегающий к нему сад и парк.
Клайд настолько погрузился в расчеты и планы на будущее, что не заметил, как поначалу несильный дождь превратился в настоящий ураганный ливень. Началась буря. Какое-то время дождь мощными потоками обрушивался на дом, с грохотом молотил в ставни и низвергался по сточным трубам. Ветер тоже усилился; оконные рамы и ставни скрипели под его напором. Неожиданно шумно распахнулась дверь. Клайд, не сразу даже поняв, что это дверь в его кабинет, стремительно подскочил к ней, чтобы запереть на замок. Затем инстинктивно отпрянул — на пороге стояла женщина в совершенно мокрой одежде и с вуалью на лице. Она протягивала к нему руки.
21
Все произошло за какие-то доли секунды. Арманда не успела откинуть назад вуаль, как Клайд узнал свою гостью.
— О, мое дорогое дитя! Что же вы делаете в такую-то бурю? Зачем вы вообще вышли из дома? Я ждал вас несколько часов тому назад! Да вы же промокли до нитки. Пойдемте же, я отведу вас к Дельфии. Она отыщет для вас сухое платье, а потом вам немедленно надо выпить чего-нибудь горячего.
— Пожалуйста, не волнуйтесь. Я уйду сразу же, как только смогу… как можно быстрее, ведь я…
— Уйдете? Вы и шагу не ступите из дома, пока не кончится буря! Вообще-то лучше будет, если Дельфия отведет вас прямо в постель. А как только дождь позволит, я отошлю вашей матери записку.
— Пожалуйста, мистер Бачелор! Как только дождь кончится, я должна буду уйти. Я не хочу, чтобы мама узнала, что я вообще выходила из дому. Собственно, поэтому я и не смогла выйти раньше… Она не спала сегодня после обеда, и я постоянно была у нее на глазах. Все было так, словно она догадалась о нашем уговоре. Однако она рано легла спать из-за бури. Она страшно боится грозы и почему-то считает, что в постели ей будет безопаснее. Она забрала к себе в комнату Леонию, а я ее подкупила, чтобы та ничего не рассказала маме о моей отлучке. Такое случается уже не в первый раз. Однако мне бы хотелось, чтобы о моем визите не знал никто из ваших слуг. Вам же известно, как эти негры любят сплетничать между собой. Пожалуйста, сделайте так, чтобы никто из них ничего не узнал.
Она откинула насквозь промокшую вуаль и, склонившись к очагу, выжала из нее воду. Затем сняла пелерину и как следует встряхнула ее. Клайд с облегчением увидел, что довольно плотные плащ и пелерина Арманды смогли неплохо защитить ее от холодного ливня. Однако волосы Арманды ниспадали на плечи мокрыми черными волнами. Также Клайд понял, что ее обувь промокла. И разумеется, она очень сильно продрогла; если он не уговорит ее принять от него необходимую помощь, то она подхватит серьезную болезнь.
— Вы можете по крайней мере снять туфли и просушить их у камина? — мягко спросил он. — Вы же знаете, они высохнут в мгновение ока! — Он взял с подноса, принесенного Наппи, чистую салфетку и протянул ей. — Вот, возьмите и вытрите волосы. И, пожалуйста, выпейте немного горячего кофе и съешьте сандвич. Вы ведь не откажетесь перекусить со мной немного, верно? Я так еще и не ужинал.
И, не дождавшись ответа, он подкинул дров в камин, который вскоре разгорелся и заиграл веселыми языками пламени. Потом, подойдя к бару, Клайд извлек оттуда два хрустальных стаканчика. Арманда сняла туфли и немного приподняла подол узкой юбки, потом села поближе к огню и взяла стакан с напитком. Однако, когда Клайд предложил ей сандвич, она отрицательно покачала головой.
— Нет, благодарю вас. Мне, правда, не хочется есть. Я пришла только для того, чтобы поговорить с вами.
— Я догадался. Но вы с таким же успехом могли подождать до завтра. Как я уже говорил, я просто ужаснулся, увидев вас в такую бурю!
— Завтра maman будет угодно, чтобы я все время находилась с ней, как и сегодня. Нам надо упаковать очень много вещей, ведь мы собираемся скоро уезжать. Полагаю, вас не особенно волнуют фарфор, постельное белье и тому подобные вещи, раз вы приобрели и дом, и землю для Ларри.
— В общем-то, да. Во всяком случае, не настолько, чтобы делать из этого предмет спора. Но, между прочим, некоторые из этих вещей принадлежат Ларри по праву, а за остальное я заплатил. Когда ваша мама говорила о желании взять личные вещи, я полагал, что она подразумевала… ну, разные небольшие украшения, семейные фотографии и прочие мелочи, имеющие для нее особенное значение. Я не думал, что она имела в виду ценные вещи и мебель.
— Да, я вас понимаю. Но, знаете, если вы не хотите, чтобы продажа отсрочилась… или вообще не состоялась, я бы на вашем месте не стала высказывать какие-либо возражения. Это первое, о чем я хотела поговорить с вами.
— Спасибо, Арманда. Что ж, я обдумаю ваши слова. Мне не нравится, когда меня обманывают. Простите, конечно, что я упоминаю в таком контексте вашу уважаемую матушку. Я еще ни разу не позволял кому-либо уйти, обманув меня. Пока. Но, возможно, на этот раз… Да, да, я обдумаю то, что вы мне сказали. И это все, что вы хотели мне сказать?
— Нет. Мне хотелось поговорить с вами о том, о чем мне не удавалось поговорить больше ни с кем и, видимо, вообще больше никогда не удастся.
— Я весьма польщен вашим желанием довериться мне.
— Мне придется вернуться в очень далекое прошлое… в то время, когда я обручилась с Пьером. Я знала, что он был влюблен в Кэри, и я по-прежнему мирюсь с этим, как с неизбежным…
Взгляд, которым она сейчас смотрела на Клайда, не был взглядом отчаяния; это был просящий, умоляющий взгляд. И Клайд ответил ей намного мягче, чем говорил до этого:
— Вы хотите поведать мне, почему вы так поступили, Арманда?
— Да. Да. Поначалу я сделала это потому, что мне так хотелось. Я боялась, что останусь старой девой. Мне очень долго никто не делал предложения. К тому времени я уже не страдала от непомерного горя по своему мальчику, умершему от тропической лихорадки. Прошло так много времени! Честно говоря, мое горе было совсем недолгим. Все это выдумки maman, чтобы объяснить, почему я не принимаю поклонников… поклонников, которых на самом-то деле вовсе не существовало. Все мои знакомые девушки уже вышли замуж, — продолжала Арманда. — Даже Кэри, которая так долго раздумывала, пока решилась… Ну, это потому, что у нее было слишком много поклонников, это ее и смущало. И все-таки она сделала неверный выбор. Я не хочу сказать ничего плохого о Савое, если не считать, что он был слишком мягким человеком, в отличие от меня. Савой был мужчина не для Кэри. Если бы он подходил ей во всем, то не добивался бы столько времени ее руки, к тому же и не потерял бы ее так скоро. Ей подходил Пьер. Вот он был мужчина для Кэри. Она поняла это, как только увидела его, и он тоже понял это.
— Она не была знакома с Пьером до того, как вышла замуж за Савоя, Арманда. И она… она взяла себя в руки… Она не была несчастна и была хорошей женой Савою. Он никогда ни о чем не догадывался. Не понимаю, как об этом догадались вы.
— Последнее было всего лишь предположением. Вы с Кэри были настолько близки, что я не понимала, как ей удавалось все скрывать от вас поначалу. Но я-то знала, что чувствует Кэри, ибо мне были известны чувства Пьера. Это было то, с чем вы не смогли бы справиться. Я знала, что Пьер приходил сюда в надежде заполучить ее. И мне известно, что Пьер женился на мне с досады… из чувства злости… Он вообще мог не жениться на мне. Я знала это и все же приняла его предложение. И не потому, что не хотела оставаться в старых девах, а потому, что действительно полюбила его. Полюбила его всем сердцем и душой! Потом, спустя какое-то время, мне показалось, что он тоже любит меня.
— Мне очень жаль, Арманда, что все так обернулось.
— А я и не заслуживаю того, чтобы все обернулось как надо. Потому что существует еще одна причина, почему я приняла его предложение. Я приняла предложение Пьера, чтобы отнять его у Кэри. Я считала, что, сделав это, я обрету победу. И я… я злорадствовала. Видите ли, у нее было так много поклонников, а я чуть не осталась старой девой и в конце концов решила отнять у нее человека, которого хотела она и который хотел ее…
Клайд нагнулся и взял Арманду за руку.
— Любовь — удивительная и странная штука, дитя мое, — произнес он. — Она выделывает с нами со всеми странные вещи. И если ты действительно полюбила Пьера, то тебе не следует винить себя за это.
— Мне действительно очень понравился Пьер, но я оказалась фальшивой подругой! Я знала, как сильно переживала Кэри, и мне было очень жаль ее. Нет, я не заслужила счастья! Но почему-то мне кажется, что я не заслужила и быть такой несчастной, как сейчас.
— Почему бы тебе не расстаться с мужем, Арманда? Почему бы тебе не вернуться домой?
— Я… я не могу. Я не могу оставить своих детей. И не могу увезти их с собой. Даже на короткое время. Вы совершенно не представляете себе, какое давление может оказывать эта французская семья. И… и к тому же, теперь я — француженка. Выйдя замуж за Пьера, я лишилась своего гражданства. И потом, мама… По-моему, отец помог бы мне, если бы оставался здоров. Но он не сумел помочь даже себе. А мама была слишком сурова с ним. Среди нас она одна такая суровая. На вид-то она кажется такой хрупкой, а на самом деле у нее несгибаемая, железная воля.
— Мне бы хотелось что-нибудь…
— Нет, нет… Я не должна была внушать вам мысль о том, что Пьер… дурно обращается со мной. Это не так. Он очень учтив со мной… большую часть времени. Болезненно учтив, я бы сказала. Однако, когда Кэри умерла… ну, для него это было страшное потрясение, особенно то… как она умерла. И он… и он потерял контроль над собой… он сказал мне, что Кэри была единственной женщиной, которую он любил. Правда, позже он извинился. И никогда больше не говорил мне ничего подобного. Но мне все время кажется, что ему хочется это сказать… и я раздражаю его. Видите ли, я во всем не подхожу под его чопорные французские стандарты, в соответствии с которыми, как он считает, должна вести себя его жена и мать его сына. И ему всегда кажется, что я недостаточно уважительно отношусь к его матери.
Наступило длительное молчание. В комнате воцарилась тишина. Наконец Клайд хрипло спросил:
— А ты не уважаешь его мать, Арманда?
— Я этого не говорила. По крайней мере мне не хотелось бы показывать это. К тому же она очень мало бывает в замке, потому что большую часть времени проводит в Париже. Выходит, это не так уж сложно… почти не сложно… но все-таки я не уважаю ее! Вот вы познакомились с нею, покупая этот дом, а потом встречались с ней, когда она приезжала на Викторию в гости. Вы уважаете ее?
И вновь воцарилось длительное молчание.
— Нет, — наконец проговорил Клайд. — Но вам никому не следует говорить о моих словах.
— Я не скажу никому. И больше ничего не спрошу, только один вопрос. Если бы вы ответили на него, это могло бы мне помочь. Вы знаете, как жить с тайной и чувствовать, что вам приходится так жить по вашей собственной вине?..
* * *
Когда буря наконец утихла и Арманда удалилась в ночь, Клайд вспомнил, что он так и не вручил ей фермуар.
Больше ему не удалось встретиться с ней наедине, а когда он провожал их с матерью на станцию, она снова была молчаливой элегантной французской дамой высшего общества, которая обращалась с ним почти как с совершенно незнакомым человеком. Трудно было поверить, что именно эта женщина тайно ото всех пришла к нему в страшную бурю, сидела, растрепанная и промокшая, у камина, изливая ему душу…
Только летом, когда Ларри приехал на каникулы, они вместе вошли в дом на Виктории и объехали верхом всю плантацию.
Они проезжали мимо сарая для мулов и складов для сахарного тростника, которые сменялись темной линией деревьев, а та, в свою очередь, переходила в кромку болота. Клайд был одет в элегантные бриджи и сверкающие сапоги ручной работы и, несмотря на уже преклонные годы, весьма красиво и ловко сидел на своем мерине. Из-под широких полей плетеной шляпы он временами поглядывал на изящного, стройного юношу, гарцующего рядом на гнедом жеребце. Черт возьми, какая огромная разница между этим красивым мальчиком и тем беспризорником Клайдом, что всеми правдами и неправдами вырвался из низкопробных пивнушек Сент-Луиса, чтобы проложить себе дорогу к благородному и уважаемому положению землевладельца! Ларри никогда не придется сражаться за свое место в этом жестоком мире! И никогда не придется вырабатывать в себе хорошие качества и добродетель, ибо они заложены в нем с самого рождения. Вот теперь мистер Клайд Бачелор взял с собой любимого внука, чтобы показать ему владения, приобретенные для него бывшим беспризорником, бывшим игроком и бывшим спекулянтом.
Они в молчании миновали стены из зеленого и пурпурного тростника и приблизились к тяжелым воротам, ведущим к огороженной лужайке, отделяющей земли Виктории от земель Синди Лу. Ларри ловко спрыгнул на землю, чтобы открыть ворота для деда, который проехал внутрь.
— Не закрывай их, Ларри. Не нужно, — сказал Клайд. — Знаешь, вообще-то я мог бы сразу же после покупки снести эту ограду. Ведь нет никакого смысла всем повозкам и экипажам всякий раз останавливаться и открывать и закрывать эти ворота. Я просто подумал, что, наверное, неплохо было бы, чтобы ты находился рядом со мной, когда мы откроем эти ворота навсегда.
— Спасибо, папа. Спасибо, что подождал меня. Это так здорово с твоей стороны! От этого я чувствую себя так, словно… Ну, полагаю, ты понимаешь, что я хочу сказать.
— Да… и я тоже хочу тебе кое-что сказать. На все, что я покажу тебе, ты смотри повнимательнее, поскольку теперь все это принадлежит тебе. Наверное, лучше нам отправиться на Индейский курган, оттуда все видно намного лучше. К тому же, там можно немного передохнуть.
Они оба очень любили Индейский курган. Ни в Синди Лу, ни на Виктории таких не было, зато по соседству их возвышалось несколько. Очевидно, давным-давно их воздвигли аборигены, чтобы наблюдать весною спад уровня воды в реке, затопляющей округу. Ларри с готовностью последовал совету Клайда. Они приподнялись в седлах, и лошади за несколько минут послушно донесли их до места. Наверх пришлось взбираться по отлогому откосу. Вокруг росли молодые каркасы. Достигнув вершины кургана, Клайд похлопал внука по плечу.
— Как тебе известно, вон там — основная часть полей, — проговорил он, указывая. — Но не надо сбрасывать со счетов и лесной массив, что находится вон там, вдали. Я уверен, что в один прекрасный день кипарисов в округе будет недоставать, и тогда тебя ожидает настоящее богатство. Но никогда не спеши с продажей. Подожди, пока…
— Я подожду до тех пор, пока вы не продадите его, сэр, — проговорил Ларри совсем недавно обретенным баритоном. До этого он не называл Клайда иначе, чем «папа» или «па». И все-таки в этом «сэр» Клайд ощутил какое-то необычное тепло.
— Я не собираюсь слишком долго здесь задерживаться, — спокойно произнес Клайд. — Нет, нет, только не думай об этом! — добавил он, когда ему показалось, что Ларри захотел перебить его. — Я не спешу умирать и думаю продержаться еще столько, сколько мне предоставит наш добрый Создатель, правда, с годами становясь все более капризным и докучливым. С другой стороны, я же миновал семидесятилетие, как говорится в Библии. Очень скоро мне стукнет семьдесят восемь. Так что давай смотреть фактам в лицо. Я и рассказываю тебе все это потому, что однажды — и не важно, скоро или нет — все это окажется под твоим руководством. Я всю жизнь так надеялся иметь все это и руководить такой огромной… назовем это империей… ведь тут больше восьмидесяти тысяч акров земли! Но мне уже поздно этим заниматься. Все, что мог, я сделал — собрал все это воедино, и ты обязан понимать, для кого. Это — твоя империя. Эти поля и кипарисы. Сахарная мельница, что возле дамбы. Она расположена именно там, поскольку в один из дней баржи доставят тебе сахарный тростник, чтобы его перемолоть. Вот этот большой дом тебе придется держать в отменном состоянии, так как однажды ты передашь его своему сыну или дочери в качестве свадебного подарка. Разумеется, я надеюсь, что Синди Лу ты оставишь и сохранишь для себя. Но никаких ворот! Отныне все это — единое место, одна империя, и она — твоя.
Он замолчал, ибо был слишком взволнован, чтобы продолжать говорить. Внук тоже молчал, поэтому Клайд добавил:
— Ну как, Ларри, хотелось бы тебе чего-нибудь еще, чего-то особенного? Ибо если у тебя есть какая-нибудь просьба, то мне бы хотелось, чтобы ты попросил меня об этом. Нет никаких причин, почему бы мне ее не исполнить. Это доставит мне огромное удовольствие.
— Хорошо, папа. Я скажу. Мне бы очень хотелось иметь собаку. Ты ведь знаешь, что у меня никогда ее не было.
Собаку! Да, ведь и вправду, в Синди Лу никогда не было собаки. И теперь, когда Ларри упомянул о ней, Клайд никак не мог понять, почему он не предложил внуку завести собаку еще давным-давно. Ведь собака очень нужна не только мальчику, но и ему самому, когда Ларри подолгу отсутствует в Синди Лу, что неизбежно. Клайд в это время остается на плантации совершенно один. А если будет собака…
— Ну, конечно же, Ларри! Конечно же, у тебя должна быть собака! Тебе давно бы следовало ее иметь. Завтра мы обязательно ее подыщем. Как ты думаешь, какую собаку тебе хотелось бы?
Нет, Ларри еще не думал. Они немного поспорили насчет собак, но, так и не придя ни к какому соглашению, решили, что спешить не следует. А завтра у них будет масса времени. Однако Клайд задал Ларри еще один вопрос:
— Знаешь, Ларри, спрашивая тебя о том, чего ты хочешь, я вовсе не имел в виду собаку. Я, конечно, не считаю, что собака — это пустяк. Но все же я не ее имел в виду, задавая тебе этот вопрос. Я подразумевал что-то, что потребует действительно крупных вложений и серьезно повлияет на твое будущее. У тебя есть пожелания такого рода?
— Н-ну… есть. Правда, я не знаю, имеет ли это отношение к «вложениям», как ты выразился только что, однако я иногда задумывался о…
— Я слушаю, Ларри.
— О судах. Я имею в виду — о твоих судах. Все они пропали еще до того, как я мог бы запомнить, ты знаешь… Но я наблюдал за рекой. Очень часто. И по сей день наблюдаю. И вижу, что на ней в последнее время появляется все больше и больше буксирных судов. Ты ведь тоже это заметил, верно? Если бы у нас было несколько таких судов, у тебя и у меня…
22
— Не знаю, какое дело мы могли бы начать на реке, Ларри. Ведь это будет означать очень крупные денежные вложения, а доходы весьма сомнительны, поскольку суда будут ходить параллельно железным дорогам — черт их задери! — эти дороги идут вдоль большинства притоков нашей реки. А еще шоссейные дороги! Благодаря гравию с каждым годом они становятся все лучше и лучше. И больше!
— Откуда мы могли бы начать?
— С ручьев, проходящих сквозь заболоченную местность. Они проходят по болотистой местности, где нельзя круглогодично поддерживать трассу и где колесный транспорт может пройти только во время засухи.
— Понятно. Что ж… ну и где мы могли бы начать, с какого ручья?
— Сейчас я выскажу тебе свои соображения, а потом ты мне — свои. Я слышал, что в озере Верре затонул старый заднеколесный пароход «Моллюск». Разумеется, эта развалина будет продаваться дешево. И вот я подумал, что можно связаться с «Пиломатериалами» Теше и Компанией по делам плантаций, заключить сделку, на основании которой я купил бы эту развалюху, вытащил бы ее, отремонтировал и начал использовать для транспортировки по контракту сахарного тростника с Дубового ручья и других мелких водных путей, протекающих по округе Франклина. Ты понимаешь, что наше судно можно использовать только как буксир? И если «Пиломатериалы» Теше и Компания по делам плантаций согласились бы предоставить баржи и платить семьдесят центов за тонну в день с начала октября до начала января, то, полагаю, мы могли бы получить прибыль примерно… Ну, там посмотрим.
Клайд развернулся на своем вертящемся кресле и, склонившись над письменным столом, начал подсчеты.
— Итак, сто долларов в месяц — капитану. По-моему, я знаю одного человека, который как нельзя лучше подходит для такой работы. Его зовут Кловис Бурже. Я впервые имел с ним дело еще в Морган-сити, где раньше располагалась верфь для судов на мелководье. Он там испытывал новые суда. Но больше не стали строить новых пароходов, и никто не знал, когда… Кловис же все время жил в Медисон-вилле, где находится судостроительный завод, выпускающий буксиры, суда для ловли креветок и тому подобное. Да он спит и видит, как снова возьмется за штурвал, и к тому же он знает, где раздобыть грамотного лоцмана, а уж вдвоем они смогут отстоять двадцатичетырехчасовые вахты, как и остальная команда. Лоцману придется платить семьдесят пять долларов, двум смазчикам — по шестьдесят, двум кочегарам — по сорок пять, то же самое — коку, восьми палубным матросам — каждому по тридцать, а юнге — пятнадцать. — Клайд быстро сложил цифры. — Итого — шестьсот восемьдесят пять долларов. Естественно, людей надо кормить, а судну понадобится горючее — древесина. Это обойдется в двести пятьдесят долларов, еда и горючее — девяносто. Ну, допустим некоторые отклонения в расчетах, и тогда получится, скажем, тысяча пятьдесят долларов в месяц. При этом наш чистый доход должен быть примерно двадцать долларов в день.
— Это ведь довольно неплохо, верно?
— Это чертовски неплохо! Даже если мне придется под контракт брать ссуду, чтобы вытащить «Моллюска» и привести его в надлежащее состояние, то мы сможем расплатиться за все в течение года, поскольку к окончанию сахарного сезона мы должны заключить еще один контракт.
— На что?
— На транспортировку кипарисовых бревен с Бычьего ручья и других водных путей, проходящих через лес к лесопилке Паттерсона, стоящей совсем рядом с тем местом, где ручей Теше впадает в Атчафалайю.
— Ты сказал, даже если тебе придется одалживать деньги. А тебе придется их одалживать?
Клайд снова занялся цифрами.
— Не придется, если нам удастся кое-где сэкономить. Теперь, когда куплена Виктория, я хотел немного подправить Синди Лу. Однако если мы на какое-то время отложим…
— А что ты хотел подправить в Синди Лу?
— Ну, разве ты не замечаешь, как износился дом? Ведь ничто практически не обновлялось в нем очень давно. А если быть точным — семнадцать лет. Тогда у меня была полоса неудач — за два года до смерти твоей бабушки. Нам пришлось считать каждый цент, и, если бы не твоя бабушка, я никогда бы не выкрутился. Она была восхитительна в делах и во всем другом. После ее смерти я почти не заботился о доме, долгое время не следил, как идут дела. Теперь, кажется, это не имеет значения ни для меня, ни для тебя. Ведь это совершенно разные вещи: когда в доме живет женщина и когда в нем живут старик и маленький мальчик.
— Да, наверное, ты прав.
— И только потом я стал понимать, что стыдно, чтобы дом, стоящий на берегу, выглядел такой развалиной. И тогда же стал подумывать, а не приобрести ли для тебя Викторию. Мне казалось более важным обеспечить будущее, чем тратить деньги… на обновление старого.
— По-моему, ты и в этом был прав.
— А сейчас, если мы с тобой становимся партнерами…
— Я бы все-таки предпочел приобрести пароход, папа, чем всякие украшательства. Мне хочется иметь его больше всего на свете.
Голос молодого человека дрожал от волнения и желания. Его черно-белый сеттер Наффи тихо лежал на ковре рядом, уткнувшись головой в лапы, и вдруг встревоженно поднял голову и замахал хвостом так, словно хотел задать неприятный вопрос или затеять сомнительное веселье. Сеттер, первоначально прозванный Договорились из-за того, что Ларри буквально выпросил его, быстро получил уменьшительную кличку Наффи и хотя был членом их семьи всего несколько недель, однако уже полностью приноровился к характеру хозяина. По теперешнему тону Ларри он понял, что спор предвещает что-то не очень хорошее, и был не совсем уверен в окончании дискуссии полным согласием. Клайд нагнулся и потрепал пса по голове. Он, конечно, понимал, что Наффи принадлежит Ларри; Наффи тоже знал об этом, как и все остальные домочадцы. Однако между ним и Клайдом возникли крепкая дружба и взаимопонимание.
— Все в порядке, Наффи, — проговорил Клайд, почесывая собаку за ухом, и, выпрямившись, обратился к внуку: — Если ты действительно так сильно хочешь пароход…
— Да, папа, я действительно очень хочу его.
— Тогда мы купим «Моллюска» и задействуем его. Я свяжусь с Фредом Бенксом из «Пиломатериалов» Теше и с Компанией по делам плантаций. Причем свяжусь незамедлительно. Если мы с ними придем к соглашению, то нам надо быть готовыми начать действовать этой же осенью.
* * *
И вот почти через десять лет после того, как Клайд решил, что навсегда и бесповоротно покинул реку, он вновь возвратился на нее. Первые контракты на транспортировку сахарного тростника по различным водным путям до Франклина и сплав кипарисовых бревен от Бычьего ручья до Паттерсона сменились новыми, другими и более выгодными контрактами: буксировкой барж с Профит-айленда на Миссисиппи, что чуть выше Батон-Ружа, до Морган-сити на Атчафалайе; транспортировкой гранулированного сахара из Гленвайлда и необработанного риса из Теше до Нового Орлеана. А на обратном пути они перевозили, главным образом, основные товары широкого потребления. И все это делалось при помощи старенького заднеколесного пароходика. Потом для Ларри наступил момент гордости: Клайд сообщил ему, что пора бы им расширять дело — надо брать напрокат баржи и возить кипы хлопка с Оуачиты-ривер, а потом забирать бакалейные товары, сухие продукты и тому подобное на севере, в Камдене, Арканзасе, и перевозить их на том участке, что против течения.
Тем временем Ларри почти закончил среднюю школу, и в самом ближайшем будущем его ожидало возвращение в Синди Лу. Он не видел ни малейшего смысла, как он сказал сам, еще четыре года терпеть частые и строгие ограничения Джефферсон-колледжа. Тогда Клайд предложил ему более удобный выход из положения, точнее, полную перемену в жизни — отправиться в один из крупных восточных колледжей. А ведь единственное, чего хотелось мальчику, — это уехать из Луизианы, хотя он ни разу не заговаривал об этом. Он всегда думал только о том, чтобы его разлука с дедом была бы не такой долгой. Если па был искренен, говоря, что хочет, чтобы Ларри постепенно помогал ему управлять плантацией, и если они стали настоящими партнерами в новой судоходной компании «С&L», тогда есть единственное место, где он хочет жить, — это Синди Лу!
С огромным трудом Клайду удалось уговорить внука принять в качестве компромисса Тулан. Клайд утверждал, что если Ларри поступит в колледж там, то у него будет больше свободы действия, чем в Джефферсон-колледже: хотя Новый Орлеан находился намного дальше монастыря, Ларри мог почаще приезжать домой и оставаться там подольше. И действительно, он так и поступал, насколько позволяли его «школьные» предписания. Абсолютной правдой было то, что Клайд собирался расстаться с браздами управления плантациями, однако, намереваясь сделать это, он хотел быть окончательно уверенным, что внук совершенно готов взять на себя всю ответственность за это нелегкое дело. В двадцать один год Ларри будет намного лучше подготовлен к выполнению такой задачи, нежели в семнадцать — и не просто потому, что возмужал и мог увереннее распоряжаться определенной властью, но еще и потому, что за этот четырехлетний период он очень многому научился в колледже и вообще в жизни, и все это могло помочь ему стать хорошим управляющим. А именно этому и хотел научиться Ларри. Что ж, и в сахарном деле имелась своя химия, которую необходимо было знать. Ларри не был химиком по сахару и мог бы нанять такого человека. Однако юноша страстно желал сам изучить все азы и фазы сахарного производства; он не хотел походить на плантаторов, лишь принимающих отчеты и заключения о делах от своих подчиненных. И с этой целью он будет постигать секреты бизнеса: различные законы и правила по заключению контрактов, складское дело, импорт и экспорт товара, бухгалтерское дело — все это он изучит для того, чтобы не зависеть от доморощенной бухгалтерии, к которой приходилось прибегать Клайду.
Что касается их партнерства, то, разумеется, таковое имело место, однако Клайд предвидел дальнейшие контракты, даже еще более выгодные, чем предыдущие, при этом очень отличающиеся по своему характеру. Сам Клайд уже не был уверен, что обладает достаточными знаниями, чтобы иметь дело со все более изменяющимся и расширяющимся рынком сбыта, но он не сомневался, что таковыми знаниями теперь владеет Ларри. Внук всегда расспрашивал его о рынках сбыта. Клайд рассказывал ему о нефти! Нефть! Именно нефть вновь приведет реку к ее былой славе! И однажды они с Ларри прогуляются на поле Евангелины, и, если больше не возникнет разговора о том, чтобы навсегда оставить колледж, они отправятся туда именно этим летом, как только Ларри окончит занятия.
Надо признаться, что перспектива этого путешествия оказала намного большее влияние на решение Ларри, чем добрый совет по поводу курсов сахарной «химии». Клайд понял это, но не придавал большого значения, пока все шло хорошо. Это путешествие наконец состоялось и, в общем, имело огромный успех. Кроме того, поскольку Клайд очень мудро выбрал время — конец лета, то в результате Ларри поступил в колледж без особых возражений. И еще было замечательно, что Ларри сумел побороть свою подростковую нерешительность и скрытность. В Тулане он начал усердно заниматься, весьма отличился в спорте и стал более охотно общаться со своими сокурсниками, чем в Джефферсон-колледже. Он даже вступил в некое братство и посещал танцы. Хотя он не сдружился с кем-либо, как Давид и Ионафан, и не нашел себе девушки, равно как и не пользовался особым вниманием с их стороны, Клайд все же чувствовал, что мальчик движется в правильном направлении.
Ускорению этого прогресса способствовало неожиданное появление Арманды де Шане. Миссис Винсент недавно скончалась, и Арманда приехала одна в Новый Орлеан. Да, она прибыла совершенно одна, если не считать ее служанки Леонии. Арманда открыла дом на Елисейских полях, долгое время стоявший запертым, и обосновалась там, по-видимому, на неопределенное время. Своим знакомым она не давала никаких объяснений, хотя любопытство их было велико. Она лишь коротко заявила, что здесь у нее есть некоторые дела, связанные с актом распоряжения домом, которыми, по ее мнению, намного лучше заняться лично, нежели через переписку. Однако, когда знакомые немного на нее нажали, она добавила, что ее сын Пьеро учится в колледже, дочь Джанина находится в монастыре Сакре-Кёр и в данный момент никто из ее детей в ней не нуждается, посему она посчитала, что будет лучше вернуться в ее старый дом одной. Она всегда надеялась, что в любое время сможет снова поселиться в нем. И вот, сообщив это, она в дальнейшем вежливо, но искусно воздерживалась от предоставления какой-либо еще информации. Она не искала уединения, а приглашала гостей, наносила ответные визиты без проволочек, используя для этой цели очень красивый экипаж, и почти всегда надевала черную бархатную пелерину, отороченную горностаевым мехом, однако, как всем было известно, Арманда вовсе не считала такую накидку траурной. Она являлась на мессу в кафедральный собор, ходила на встречи в луизианский «Атеней» и принимала приглашения на различные неофициальные светские вечера. Она всегда украшала любое собрание, на котором присутствовала, элегантностью своей одежды, яркой внешностью и умением вести острые, хотя и осмотрительные беседы. Кроме того, она часто открывала светские обеды и небольшие партии в бридж, изысканные в полном смысле этого слова. Еще задолго до того, как Арманду стали признавать как опытную во всех отношениях и очаровательную хозяйку, она дала понять Ларри, что в ее доме он самый желанный гость, когда бы он ни пришел. И еще убедила юношу в том, что он волен приводить туда своих друзей без всякого стеснения.
Первое письмо, в котором Арманда приглашала его к себе, дошло до него тогда, когда он еще даже не знал о появлении тетушки в городе. И Ларри ответил ей с быстротой и учтивостью, что, в общем-то, не было характерным для университетского братства. Он искренне привязался к своей тетушке еще во время их первой встречи в Виктории и даже немного жалел ее, сам не зная почему. Позднее он рассказал об этом деду, и Клайд, ничем не предавая Арманды, поведал юноше, что тот прав: жизнь его тети сложилась не очень счастливо, и, к сожалению, они ничем не могут ей помочь. Единственное, чем можно хоть как-то утешиться, — большинство ее невзгод произошло не по ее вине. С того времени Ларри очень часто думал о тете в надежде, что дедушка ошибается и что однажды наступит тот день, когда они смогут стать ей полезными. Об этом же он размышлял, и мгновенно откликнувшись на ее приглашение, но почувствовал одновременно облегчение и удивление, когда нашел ее не такой печальной, как раньше; и что было очевидно — ей совсем не требовалось от него никакой помощи, напротив, она жаждала сделать все от нее зависящее, чтобы каким-то образом украсить его жизнь в колледже.
— Она сказала, что если я хочу, то могу в воскресенье остаться у нее на ужин, — сказал Ларри деду, приехав домой на уик-энд. — И не только я… я могу привезти с собой столько людей, сколько захочу. Я ответил ей, что почти всегда на воскресенье езжу в Синди Лу. На это она сказала, что все в порядке и я могу приехать к ней в следующий раз. Она дала мне понять, что ей действительно хочется, чтобы я приезжал.
— Очень рад это слышать. И послушай, Ларри, ты ведь знаешь, что не обязан приезжать в Синди Лу каждое воскресенье. Ты ведь знаешь…
— Я знаю одно, и мы без конца уже обсуждали это прежде, не надо возвращаться к этому вновь. Мы с тетей Армандой условились на среду. Я приду к ней на ужин в эту среду, а со мной придут Блайс Бержерон и еще один парень, который мне нравится. Его зовут Гус Гальо. Это не значит, что я буду посещать тетю каждую среду, но она дала мне понять, что я могу приезжать к ней всегда, когда захочу. Она даже предложила приготовить несколько комнат, чтобы я мог называть их моими… или я сам могу все приготовить… спальню и, может быть, еще одну комнату, где мы с приятелями могли бы играть в карты, веселиться или заниматься еще чем-нибудь, что нашей душе угодно. Она сказала, что ей очень неуютно и неприятно одной в таком огромном доме. А ведь ты знаешь, это огромный дом, такой же большой, как наш.
— Да, знаю. Мы с твоей бабушкой раньше часто бывали там в гостях. — Клайд мог бы добавить, что ему тоже неуютно одному в большом доме, однако он промолчал. Он сидел тихо, гладя по голове Наффи и слушая Ларри, который говорил с несвойственной ему эмоциональностью.
— Тетя Арманда говорит, что помнит, когда туда приходили вы с бабушкой. Она очень надеется, что ты придешь к ней в гости, и специально просила меня передать, что очень сильно любит тебя, па. И еще просила передать… Она сказала, что привезла из Франции много всяких вещей… вещей, действительно принадлежащих Виктории.
— Ну, это весьма разумно со стороны твоей тетушки. Да, да, весьма разумно и справедливо. Еще до того, как ты сказал мне об этих вещах, я думал, что мы должны предоставить Викторию в распоряжение твоей тети. Может быть, ей захочется приезжать туда в конце недели или оставаться там подольше.
— Я думаю, ей захочется там бывать, — сказал Ларри. — Она собирается занимать ложу в опере целый сезон — мне кажется, она не сделала бы этого, если бы не намеревалась провести здесь по меньшей мере зиму. Она предложила мне приходить в ложу и приводить моих друзей. В любое время. Только я должен предупреждать ее насчет этого заранее, чтобы ложа не была занята. Еще она говорила, что, может быть, и тебе захочется вновь посетить оперу — она считает, что ты слишком давно там не был.
— Она права, мой мальчик. Много времени утекло с тех пор… Помню, когда твоя мама была совсем еще юной леди, мы впервые привели ее в оперу. Никогда не забуду, какой она была в день своего первого выхода в свет. На ней было белое тюлевое платье, украшенное лилиями, и она походила на сказочную принцессу. На твоей бабушке было старинное платье из розового муара, а на шее — бриллиантовое ожерелье, и она… она выглядела, как королева! Они сидели рядом в первом ряду ложи, которая была вся в цветах, их специально для таких случаев доставляли туда… Мы всегда держали ложу открытой, потому что так любила твоя мама… В антрактах туда заходил твой папа… будущий папа… и то же самое делали его многочисленные соперники — Валуа Дюпре, я имею в виду младшего, Нил Стюарт, Андрес Сантана, — я даже не помню, сколько их было! Однако никто из них не мог соперничать в настойчивости с твоим отцом, хотя все они пытались заставить себя выслушать. — Клайд немного помолчал, и Ларри тоже, понимая, что тогда были самые счастливые дни в жизни его деда, и замечая также, что старик в последнее время все чаще и чаще вспоминает о них. — Ну, разумеется, для тети больше подойдет закрытая ложа, нежели открытая, — наконец проговорил Клайд таким тоном, словно он неохотно возвращается к настоящему, но осознает, что это следует сделать. — В конце концов, она же более или менее в трауре. Конечно, мне очень лестно, что она приглашает меня в качестве ее сопровождающего. Но если мне придется выходить в город, то следует подумать кое о какой одежде, не так ли? Кстати, а как у тебя с костюмами? Ты же понимаешь, что следующим, о чем заговорит с тобой тетя, будут галстуки и фраки. Будто я не знаю…
* * *
Последующие события оказались именно такими, как и предполагал Клайд. Для него с Ларри настал торжественный момент, когда они оба, элегантные, в безупречно сшитых фраках, стояли позади Арманды, которая в роскошном вечернем платье королевского пурпура вошла в закрытую ложу при уже собравшемся «французском обществе». Тогда все креольское население города толпой устремилось к зданию оперы, украшенному со всех сторон флажками и знаменами. Четвертым человеком, присутствующим на вечере Арманды, была юная девушка из очень состоятельной и влиятельной семьи, достаточно симпатичная, чтобы произвести впечатление, но недостаточно, чтобы затмить Арманду, выглядевшую поистине потрясающе. Ее не могла затмить даже сама опера, очень милая постановка «Таис». Клайд с гордостью думал о том, что они с Ларри здесь вдвоем и оба, оказывается, во всех отношениях соответствуют друг другу, не только объезжая верхом поля или нефтерождения, но и пребывая в театральной ложе в качестве сопровождающих красивой женщины, на представлении, где находится весь высший свет города и где всем известен ее выбор.
Его радость, что дела обернулись таким образом, была настолько велика, что он поддался уговорам продлить свое пребывание в Новом Орлеане еще на несколько дней, чтобы выступить в роли хозяина на одном небольшом званом обеде, даваемом Армандой. Она всячески подчеркивала, что весьма польщена его присутствием, и, естественно, эта польщенность все возрастала, вдохновляемая ее непревзойденным гостеприимством. Так продолжалось до последнего дня его визита, когда остальные гости отбыли. Арманда переложила роль гостеприимного хозяина на своего доверенного друга вплоть до последнего вечера.
После того как слуги, приведя весь дом в порядок, отправились спать, не забыв подкинуть дров в камины и оставить напитки и сандвичи, Клайд умиротворенно сидел в кресле, куря сигару, а Арманда, извинившись, вышла переодеться в домашнее платье, в котором чувствовала себя намного уютнее. Когда она вернулась, взору Клайда явилось очаровательное зрелище: она была в пеньюаре из белоснежного шифона, завязывающемся у самой шеи, а талию и запястья украшали бантики из шелковой ленты.
— Давненько мы так не сиживали вдвоем у камина, не правда ли, дядя Клайд? — с улыбкой спросила она.
— Да, дорогая… — согласился он. — Для этого времени года погода стоит необычно мягкая и приятная, а ведь какая была буря в ту ночь, насколько я помню.
— Это единственное, что вы помните, дядя Клайд?
— Нет. Помню, как я беспокоился тогда, что ты сильно простудишься. Разве ты забыла? Ты ведь вся промокла до нитки… Тебе вообще не следовало выходить из дома в такое ненастье.
— Но мне так хотелось повидаться с вами, что буря для меня не имела никакого значения. И я… я не простудилась. Я вообще редко простужаюсь. Тем не менее тогда я была безумно несчастна, и мне хотелось довериться вам. Высказать вам все… Вы помните?
— Да, я и это помню.
— Ну так вот, теперь я вовсе не несчастна, но мне бы хотелось довериться вам вновь. Вы не возражаете?
— Дорогая, ну, конечно же, я не возражаю! Я почту за честь выслушать тебя.
— Наконец-то я оставила Пьера. Смерть maman все значительно упростила для меня. Не стану перед вами притворяться, утверждая, что эта утрата явилась для меня страшным ударом, и мне не хотелось притворяться перед кем-либо еще… Вот, собственно, почему я старалась не обсуждать это. С каждым годом понятия maman становились все более пошлыми и снобистскими, с ней было почти невозможно иметь дело, она к тому же стала очень жадной. Ну, не будем говорить о ней, да покоится ее душа в мире. Она высказала свое последнее желание — роскошные похороны, захоронение на Пер-Лашез и мраморный монумент на удивление всем, кто его увидит. Так вот, — продолжала Арманда, — после грандиозного погребения maman все стало намного проще. Дети — оба — сейчас находятся в закрытой школе, а каникулы во Франции чрезвычайно короткие. Мы с Пьером пришли к дружественному соглашению: после этого года Пьеро и Джанина каждое лето будут ненадолго уезжать в Соединенные Штаты, или до тех пор, пока Джанина не вырастет, я буду возвращаться во Францию, ну, как окажется более удобно. Тем временем я присмотрю в Париже подходящую квартиру или небольшой дом, и, когда Джанина станет достаточно взрослой, чтобы выходить в свет, она сможет делить свое время между моим pied-a-terre и Монтерегардом. Ничего драматического между мной и Пьером не произошло; надо отдать ему справедливость — он не пытался создать мне никаких осложнений. Разумеется, он никогда не был охотником за состоянием, ведь у него больше денег, чем у меня, а у меня их, надо сказать, предостаточно. При необходимости мы будем показываться вместе и вести себя очень осторожно, чтобы не рисковать ни нашим браком, ни счастьем наших детей. Разумеется, Пьер поступил бы более благоразумно, если бы позаботился о том, чтобы мне остаться с ним.
Впервые в ее словах прозвучала горечь. Когда она говорила о матери, в ее тоне слышалась только простая констатация факта. Но вскоре она опять заговорила легко и спокойно.
— По-моему, человек, который действительно делал все, чтобы облегчить мою ситуацию, — это племянница Пьера Жозефина де Курвилль. Она и ее муж Жан уже давно условились разойтись. И она просветила меня, до чего все это, в сущности, может быть просто. Разумеется, им не так сложно, как нам, поскольку у них только один ребенок — Луиза. Они всегда оставляли ее подолгу в Монтерегарде, ей очень нравилось оставаться со своей бабушкой — княгиней д’Амблю. Ну, это вполне естественно, поскольку у нее нет кузенов, не считая Пьеро и Джанины, и нет ни сестер, ни братьев. Она учится в закрытой школе, тоже — в Сакре-Кёр, в одном классе с Джаниной. Они буквально не-разлей-вода.
— Да, похоже, подобный договор вполне логичен.
— Неужели?
— Логичен, но не очень приятен. В нем мало любви…
Арманда поднялась, поправляя свой прекрасный белый пеньюар.
— Дядя Клайд, знаете, кто вы? Вы — старый сентиментальный человек. Вам нравится притворяться суровым и непреклонным, а на самом деле у вас доброе, мягкое сердце. Конечно, мне следует признаться, что меня это вовсе не удивляет, ведь у вас был счастливый брак. Я хочу сказать, по-настоящему счастливый. Единственный в своем роде… я больше такого не встречала. И вы прекрасно знали, что у Кэри все совершенно не так. О нет, я не должна упоминать об этом. Тем не менее, позвольте, я скажу вам еще кое-что: вы самый великолепный и удивительный джентльмен из всех, кого я когда-либо встречала в жизни. И если бы я не боялась пойти против церковных правил, то — не знаю, не знаю! — я бы постаралась женить вас на себе! Как вы думаете, можно выйти замуж за дядю, если дядя всего-навсего фиктивный дядя? Не знаю. Вы понимаете, я просто шучу. Но я вас очень люблю! И Ларри тоже люблю. Спокойной ночи, дядя Клайд!
* * *
Шло время, и Арманда становилась все более и более признаваемым членом их маленькой семьи как с точки зрения Клайда, так и с точки зрения Ларри. Она с радостью согласилась проводить почти все уикэнды на Виктории; и постепенно в доме на Виктории, как и в доме на Елисейских полях, стали появляться различные удивительные признаки ее присутствия. Она часто приезжала и в Синди Лу, продолжая приглашать к себе Ларри и его друзей. Когда в Тулане закончился весенний семестр, она сказала Ларри, что он должен пригласить друзей и на Викторию — молодой человек с радостью откликнулся на это; а потом частые гости стали охотно появляться и в Синди Лу. Весь июль на старых плантациях веселились молодые люди, которым еще не исполнилось и двадцати. Юноши и девушки кочевали с одной плантации на другую, но теперь они делали это чаще на «фордах» модели «Т», нежели верхом. В старом бассейне устраивались заплывы, на берегу проводились пикники. Молодежь шумно ужинала пивом с креветками, жареной рыбой и мясом, собиралась и гуляла в лесочке, играла в теннис на лужайке; каждый вечер в бальной зале танцевали под виктролу, а в особых случаях приглашали негритянский ансамбль. Как бывало, повсюду светили разноцветные фонарики, но сейчас молодежь танцевала уже не польки и шотландки — танцы былых времен. Самыми излюбленными танцами теперь стали уанстеп, фокстрот и такие сложные экзотические танцы, как танго и матчиш, которые умели хорошо исполнять только очень ловкие танцоры. Арманда танцевала великолепно и охотно показывала всякие новые па и неизвестные элементы танцев. Ларри с его все увеличивающейся «шайкой» большему научились от нее, нежели друг от друга; и среди них не было ни одного юноши, который не гордился бы тем, что побывал ее партнером. Однако Арманда не пропускала и партнеров своего возраста. Казалось, вокруг нее постоянно вьются представительные мужчины лет сорока или пятидесяти. Клайд даже не мог понять, откуда они появлялись, откуда у них столько свободного времени и почему они кажутся ему сравнительно молодыми. Если, будучи юной, Арманда была лишена мужского внимания, то теперь, напротив, его было в избытке, и Клайд действительно стал подумывать, а не происходит ли это потому, что она одинока. Похоже, никого не волновало, что девушки были без сопровождающих, ибо их матери, приезжающие в гости на плантацию, убеждались, что Арманда исправно выполняет роль воспитательницы; но Клайд все-таки настоял на присутствии там миссис Сердж, да и сам подолгу находился в бальной зале.
— Вы должны танцевать, дядя Клайд, — сказала ему как-то вечером Арманда, еле переводя дыхание и без сил падая рядом с ним после бурного танца. — Вы, разумеется, знакомы с Родни Эшем? — почти сразу спросила она, указывая на мужчину, с которым только что танцевала. — Родни, принесите мне немного пунша. Я просто умираю от жажды! — И, когда одетый с иголочки, утонченный, светский джентльмен удалился, чтобы исполнить ее просьбу, она проговорила с задорной улыбкой: — Все теперь танцуют!
— Да, действительно, похоже, что это так, — суховато ответил Клайд. — И все-таки в восемьдесят…
— Полно вам, вы не выглядите на восемьдесят! Вам можно дать лет шестьдесят, не более! А многие шестидесятилетние мужчины переживают самые лучшие в своей жизни времена!
— Возможно, хотя я и сомневаюсь. Если это даже и так, не забывайте, что им действительно шестьдесят, а не с виду.
— Не всегда, — небрежно возразила Арманда. — Ах, да совсем не в этом дело! Ладно, не важно. Правда, дядя Клайд, мне так хотелось бы потанцевать с вами!
— М-да, тяжело сопротивляться столь соблазнительному приглашению. Однако, по-моему, лучше устоять.
Родни Эш вернулся с пуншем, а негритянский ансамбль заиграл «Я иду к Дублинскому заливу». Арманда, по-видимому, забыв, что минуту назад умирала от жажды, вскочила со своего места как раз вовремя, ибо к ней уже протягивал руки следующий партнер.
День рождения Арманды приходился на конец июля, и, когда она заговорила о его праздновании на Виктории, Клайд спросил, не разрешит ли она ему устроить этот званый вечер в Синди Лу. Она слегка заколебалась.
— Это очень любезно с вашей стороны, дядя Клайд, и я очень ценю ваше предложение. Но, стараясь не задеть ваших чувств, я хочу сказать: не кажется ли вам, что званый вечер — это нечто немного старомодное? А мне бы хотелось устроить что-нибудь поистине веселое и…
— Мы сделаем все, как тебе хочется, Арманда. И ты отнюдь не ранишь мои чувства. Должен признаться, что мне бы, конечно, хотелось устроить все по старинке. Но ничего не поделаешь: похоже, эпоха элегантности сменяется эпохой суматохи и веселья… А я так люблю элегантность и связанную с нею утонченность во всем. Ты… ты помнишь мою жену?
— Конечно! Она была самой красивой леди из всех, каких я только знала.
— Да, конечно, такой, как она, никто уже не сможет быть. Но почему-то я не предполагал…
— Что это изменение к худшему? Возможно, в глубине души мы с вами не такие уж разные, как вам кажется, дядя Клайд. Возможно, эти перемены только в наших привычках. — Арманда рассмеялась, а Клайд снисходительно улыбнулся. Даже не снисходительно, а одобряюще. — И возможно… Да что там возможно! Наверняка потом снова будут перемены, и на этот раз — к лучшему, — продолжила Арманда. — И все-таки…
— И все-таки, надеюсь, ты разрешишь мне устроить твой день рождения. Мы пригласим ансамбль из Нового Орлеана, будет много шампанского и джина, куча гостей. Все будет так, как ты скажешь.
— Хорошо, дядя Клайд. Если вы действительно хотите этого, то я не против. Потому что вы такой добрый! Ну, вы сами знаете!
Празднование дня рождения оказалось настолько веселым, что превзошло самые сокровенные надежды Арманды. Всю ночь гости танцевали под джазовый оркестр, специально для такого события доставленный из Нового Орлеана. Посередине стола водрузили огромную чашу с пуншем, чье содержимое, напичканное самыми изощренными приправами, постоянно пополнялось. Арманда предстала перед всеми в бирюзовом шифоновом платье, расшитом золотой нитью, с широким золотым поясом, в тон золотой ленте, скрепляющей ее роскошные черные волосы, и золотым серьгам. Когда в четыре часа утра она подошла к Клайду, чтобы пожелать ему спокойной ночи и за все поблагодарить, она была такой же свежей и веселой, как в восемь часов вечера, когда праздник только начинался…
В следующий раз он увидел ее, когда она вошла к нему в кабинет с бледным, как мел, лицом и спросила, видел ли он сегодняшнюю газету.
— Нет, пока еще не видел, — ответил он. — Должен признаться, что после твоего дня рождения я немного устал, поэтому решил отдохнуть и пока еще ничем не занимался. Садись, Арманда, выпей со мной джулеп.
— Вы читали об убийстве эрцгерцога сербского? Ну, прежде читали, я имею в виду… Вам известно об этом?
— Да, но это всего лишь очередной мятеж на этих Балканах. Два года назад там уже был один. Похоже, этим людям нравится убивать друг друга.
— Дядя Клайд, вы, верно, не понимаете, что я пытаюсь вам внушить. Франция вступила в войну… в войну с Германией. Мне надо возвращаться — я должна как можно скорее быть дома.
На этот раз никто из них не обратил внимания на то, что она назвала Францию «домом». Клайд с трудом поднялся, пытаясь успокоить ее. Но слова, полные страха, отчаяния и волнения, так и слетали с губ Арманды, и она не слышала его.
— Пьер — в запасе, его немедленно призовут. В конце концов, Пьер — мой муж, и, что бы там ни было, я люблю его. И всегда любила, хотя пыталась делать вид, что это не так. А Пьеро только семнадцать лет, ему не придется отправляться на войну сейчас, но вскоре придут и за ним, а я не знаю, где он и в безопасности ли. И Джанина тоже! Дядя Клайд, вы же поможете мне поскорее добраться до дома, правда?
* * *
Ларри и Клайд отправились с Армандой в Нью-Йорк, поскольку оттуда корабли отходили чаще, чем из Нового Орлеана. Для нее не составило труда немедленно забронировать каюту, так как в эти дни большинство людей спешили не на восток, а на запад. Устроив Арманду в фешенебельном люксе на «Луизитании», делавшей остановку в Гавре, они заверили ее, что причин для беспокойства нет: все вокруг говорят, что война кончится в течение трех месяцев.
Как и многие их знакомые американцы, Клайд с Ларри оказались плохими провидцами. Жиля де Лорна убили в первой битве при Марне, а его жену Изабеллу — в Париже, когда снаряд угодил в церковь Св. Жерве, куда она отправилась помолиться за упокой его души. Жан де Курвилль был послан с военной миссией в Вашингтон, и на обратном пути во Францию в корабль, на котором он возвращался, попала торпеда. Его вдова Жозефина, весьма далекая от состояния безутешности, очень быстро вышла замуж за штабного офицера, с которым уже некоторое время состояла в интимных отношениях. Пьер де Шане был легко ранен, а его сыну Пьеро повезло меньше: он получил серьезнейшее ранение на Ипре, и, хотя молодой человек физически поправился быстрее отца, последствия взрыва давали о себе знать еще несколько месяцев, и ему пришлось пролежать некоторое время в госпитале, прежде чем он возвратился на фронт. Арманда навещала его так часто, как только ей это позволяли, и полностью взвалила на себя управление Монтерегардом, а также ответственность за благосостояние всех женщин и детей поместья и соседней деревни. Еще она приглядывала За Джаниной и своей племянницей Луизой, ибо штабной офицер ясно дал понять, что ему не улыбается брать на себя бремя отчима. Мать Пьера осталась в парижской квартире; по-видимому, она не претерпевала ни невзгод, ни лишений, однако не собиралась помогать справиться с таковыми кому-то еще. Обе девочки поддерживали Арманду изо всех сил. И вот не прошло и трех лет со дня возвращения Арманды во Францию, как Ларри вошел в кабинет деда (это случилось в конце апреля) и сообщил Клайду о том, что Соединенные Штаты вступили в войну, а сам он со дня на день собирается на военную службу.
23
Клайд согласно кивнул. На улице стоял знаменитый восточный холод, и он сидел в кресле у камина со стаканом виски в руке. Перед ним лежала стопка писем.
— Конечно, ты поступишь на военную службу, Ларри, — проговорил он. — Ты не был бы мужчиной, если бы не желал исполнить свой долг. Но, поверь, нет смысла так спешить. Я… я знаю, о чем говорю. Давай-ка сначала разберемся, где ты нужен больше.
— Послушай, па, если ты предполагаешь рассказывать мне, насколько важно убрать урожай и что я больше нужен здесь, дома, то так не пойдет. Я не милашка, шатающаяся возле кондитерской лавки в надежде получить конфетку или мороженое. Я — мужчина, а армии нужны мужчины.
— Верно. Но взгляни на все немного по-другому. Война — это несчастье, такое же несчастье, как прорыв дамбы или кораблекрушение. Если прорвет дамбу и все, кто захочет помочь починить ее, ринутся туда сломя голову, то, уверяю тебя, ничего хорошего из этого не получится. Каждый должен направлять свои усилия туда, где они будут наиболее эффективны. Ты сам прекрасно это понимаешь. Все, о чем я тебя прошу, — это подождать, пока мы не услышим, чего хотят наши вашингтонские лидеры.
— Но мы знаем, что им понадобятся люди!
— Однако мы не знаем — где. Вот ты, например, говоришь об армии. А может быть, сейчас люди больше требуются на флоте? Первоочередная наша задача — это переправить армию через океан и после того, как она достигнет места назначения, снабжать ее всевозможными поставками. К тому же нам предстоит накормить половину земного шара. Всего сахара, что произрастает повсюду — здесь, на Кубе, на Филиппинах, — будет недостаточно. Для урожая этого года уже слишком поздно, но на следующий год мы должны перезасадить табачные поля сахаром: можно обойтись без табака, а вот без сахара — нет. Вот что я имел в виду. И все, о чем я прошу тебя, — это только подождать. Подожди, посмотрим, чего хочет Вашингтон. Несколько недель не сыграют никакой роли. А тем временем ты получишь свою ученую степень.
— Да что она будет значить, как не кусок бумаги?
— Ты неправ. Это очень даже важно. Это видимый и осязаемый факт, свидетельство того, кто ты есть на самом деле, чем занимался, перед тем как получить этот «кусок бумаги», как ты изволил выразиться. Вот у меня никогда не было такого документа, поскольку я никогда не занимался такими делами. Помнишь, как однажды я тебе сказал, что надеялся управлять… ну, своего рода империей? Помнишь? Так вот, не мог я управлять ею, поскольку у меня не было того, что позволяет это делать. Однако я знал, что, когда ты станешь немного старше, ты сможешь управлять ею, если будешь двигаться в верном направлении.
Ларри, стоявший рядом с камином, пнул полено, которое тут же ярко заполыхало, и повернулся к деду как раз в тот момент, когда тот с трудом собирался встать. Сейчас старику давалось это труднее, чем на Рождество. Тогда он опирался только на один подлокотник. Теперь же — на оба. Но Ларри знал, что дед не хочет ни от кого помощи, что признание его одряхления и слабости сильно ранит его гордость. Наконец Клайд поднялся и положил руку на плечо молодого человека.
— Я не часто торговался с тобой, Ларри, но на сей раз, видимо, придется, — произнес он. — Итак, давай договоримся: если Вашингтон не заговорит ко времени окончания тобой университета и ты по-прежнему сочтешь нужным поступать так, как хочешь поступить сейчас, то я сам скажу тебе — отправляйся, вступай в армию. Хотя, на мой взгляд, это как раз тот случай, когда тебе нужно последовать за лидером, но не в какой-либо игре.
* * *
В следующем месяце Вашингтон заговорил о прохождении выборочной воинской службы. Тем не менее Ларри не поднимал этого вопроса вновь до тех пор, пока не стал обладателем «ничего не значащего листка бумаги». Но в первый же вечер в Синди Лу после нескольких приветственных слов Ларри протянул деду диплом, торжественно отсалютовал и с улыбкой остановился напротив старика.
— Прекрасно, прекрасно, — тоже улыбаясь, произнес Клайд и осторожно положил диплом на письменный стол. Затем выдвинул ящик стола и достал оттуда коробку сигар. — Пойди-ка скажи Наппи, пусть принесет нам кофе. Мы должны устроиться поудобнее, чтобы поговорить.
— Но на этот раз нам не о чем говорить. Ты же сказал…
— Я знаю, что я сказал, и всегда стараюсь сдерживать свои обещания. Если ты хочешь сейчас же отправиться в армию, я не буду пытаться остановить тебя, как делал прежде. Я учитываю, что тебе намного лучше призваться добровольно, а не ожидать, пока тебя призовут осенью, когда тебе стукнет двадцать один. Но все же я хочу кое о чем побеседовать с тобой. Итак, как я уже говорил, если ты сходишь и попросишь Наппи принести нам кофе…
Ларри довольно резко покинул кабинет Клайда. Было нетрудно заметить, что он чуть ли не с яростью выслушал деда, чего не бывало еще ни разу. Однако Клайд невозмутимо наблюдал, как молодой человек уходит. Когда внук вернулся в кабинет, сигара во рту старика мерно горела, а сам Клайд сидел в вертящемся кресле.
— Мне бы хотелось спросить у тебя, что ты думаешь по поводу расширения кухонного сада, — спросил Клайд, умиротворенно попыхивая сигарой. — Еда скоро станет чрезвычайно важным делом. Как тебе известно, сахар и мука уже распределяются по карточкам. Мы могли бы выращивать капусту на этом клочке земли.
— Еда, конечно, очень важное дело, однако я пока не понимаю, какое отношение к победе в войне имеет капуста, — мрачно произнес Ларри.
— Капуста — это только начало. Я так считаю, поскольку то, что не успеют съесть, следует превратить в квашеную капусту, которую можно есть всю зиму. На севере устраивают погреба для картошки, свеклы и тому подобного. Мы вот не можем, к сожалению, этого делать, поскольку у нас зимы не очень холодные… О, вот и кофе.
Несколько минут они пили ароматный напиток в полнейшем молчании. Затем его нарушил Ларри.
— Полагаю, после снятия урожая капусты на эти же грядки можно высаживать сладкий картофель, па, — нерешительно проговорил молодой человек. — И, безусловно, нет лучшей еды для человека и животного, чем ямс. Я не собираюсь напоминать тебе, что превосходное сено для мулов и молочных коров получается из виноградной зелени, и мы могли бы выпускать на поля парочку поросят, чтобы они рыли себе корешки, оставшиеся в земле.
— Превосходная мысль, — произнес Клайд, поставил чашку на стол и снова взял сигару, которую на какое-то время откладывал в сторону. — Послушай, Ларри, мог бы я когда-нибудь подумать, что следующей зимой мне стукнет восемьдесят четыре… если я доживу, конечно?
— Перестань, па, это всего лишь календарь! На самом деле ты здесь самый молодой человек из всех!
— Даже принимая во внимание, что я по-прежнему передвигаюсь сам и могу о себе позаботиться, восемьдесят три — это предостаточно, и мы с тобой оба это понимаем. Обычно, когда молодой человек отправляется на войну, вопрос заключается в том, останется ли он жив, вернется ли домой. Однако, когда на войну уходишь ты… В конце концов, мы не знаем, сколько времени продлится эта война, не правда ли? Да, провожая твою тетушку, мы ошиблись в прогнозах… Итак, вопрос в том, буду ли я еще здесь, когда ты вернешься. Однако, доживу я или нет до твоего возвращения с войны, я не могу больше нести на своих плечах ношу в виде двух плантаций.
— Мне бы следовало сказать «нет», па. Никто не ожидает этого от тебя. Но сейчас здесь так много слуг…
— Много слуг для того, чтобы выполнять мои распоряжения, когда я скажу, что мне нужно, это да, — согласился Клайд. — Но одно дело — сказанное, а другое — задуманное. То есть делать — это одно, но думать — другое. Пример тому то, что сейчас придумал ты. Я имею в виду твое предложение насчет сладкого картофеля. Возможно, ты и не осознаешь этого, но ведь практически это ты управлял плантациями все последнее лето, во время каникул. То одно предложение, то другое. Ну, как тогда, когда я заговорил о капусте: ты тут как тут со своим планом о сладком картофеле… А ведь это весьма полезно! И никто здесь не додумался бы до этого. И некому взять бразды правления в свои руки.
— Септим мог бы, если бы остался.
— И да, и нет, — вновь невозмутимо произнес Клайд. Он сразу заметил в голосе внука зависть. Септим Прюдхоум, смуглый рослый молодой акадианец, бывший смотритель в Синди Лу, при первой же возможности поспешил записаться в морской флот, а он, Ларри Винсент, находился по-прежнему здесь, на плантации Синди Лу! Дюмайн, этот пузатый человечек средних лет, занимающий ту же должность, что и Септим, только на Виктории, без колебаний заявил, что сомневается, был ли поступок Септима вызван только патриотическим рвением, ибо Септим встречался с одной девушкой, которая угрожала ему тем, что беременна от него, а ему она просто наскучила. Клайд рассуждал иначе. — Конечно же, Септим — человек образованный, ведь он изучал в университете агрономию или что-то в этом роде. К тому же он был превосходным первым помощником. Не знаю, каков он в роли лоцмана или капитана, а мне не нужно напоминать тебе, что мы нуждаемся в ком-нибудь, кто знает реку так же хорошо, как и плантации.
В этой ситуации нашелся еще один момент, который Ларри был вынужден признать чрезвычайно важным. Незадолго до войны в Европе была основана некая организация, известная под названием «Корпорация: коммерческие растворители». Она использовала мелассу, как и зерно, для начального брожения при производстве ацетона. И меласса из Луизианы, и вест-индская меласса были теперь приспособлены для изготовления боеприпасов на нескольких фабриках, стоящих рядом с верхними рукавами Миссисипи-ривер в Иллинойсе. Вест-Индскую мелассу доставляли океанскими судами в Новый Орлеан, там ее грузили на баржи (среди которых были и баржи, принадлежащие новой судоходной компании «C&L») и против течения привозили на фабрики по изготовлению боеприпасов вместе с мелассой из Луизианы. Никто, разумеется, не хотел принижать значение реки, но именно война помогала ей вновь возвратиться в качестве торговой артерии золотых дней ее славы.
— И капитан Бурже может помочь во всем этом, — продолжал Клайд, заметив, что Ларри задумался над последним его замечанием. — Честно говоря, он сейчас вполне способен управиться с этой частью шоу, если так можно выразиться. А сын Дюмайна Жорж знает достаточно, чтобы обеспечить мне остальную необходимую помощь, хотя ему всего семнадцать лет. Он поработает с тобой этим летом и кое-чему научится. Они не призовут тебя, пока тебе не исполнится двадцать один, а это произойдет в октябре. Мы к тому времени или чуть позднее приступим к помолу, а старик Дюмайн с Треджем присмотрит за сахарным заводом. В общем-то, люди, конечно, найдутся. Не скажу, что без тебя будет лучше… Но тебе виднее, как поступить. Больше не произнесу ни слова, чтобы удержать тебя, если после всего того, что я растолковал тебе, ты решишь, не дожидаясь двадцати одного года, записаться в добровольцы…
Ларри прокашлялся.
— Ты прав, па, не в первый раз и не в последний. Дадим-ка мы кайзеру Вильгельму облегченно вздохнуть, сообщив ему, что Ларри Винсент вступит в армию не раньше октября.
* * *
Задолго до рассвета промозглым ноябрьским утром Ларри прибыл к зданию суда в монастыре для призыва на военную службу, зарегистрировавшись двумя месяцами раньше и посетив доктора Дуссана, медэксперта призывников, засвидетельствовавшего, что он совершенно здоров.
Еще примерно двадцать военнообязанных из прихода Св. Джеймса явились в то же самое время к шерифу Дорнье, председателю местной призывной комиссии; Ларри был знаком с несколькими из них, вернее, с двумя, не считая Блайса Бержерона, его однокашника по Джефферсон-колледжу. Один из них был Трейси Диксон, высокий, довольно хилый юноша со светлыми волосами, чей отец работал чиновником в офисе колониальной сахароочистительной фабрики в Грейнмерси; а второй — Генри Лабурр, авторемонтник в гараже Лютчера. Трейси остался в Джефферсон-колледже на университетский курс и получил диплом бакалавра в предыдущем июне, закончив при этом курс морали и естественной философии. Генри, низенький, коренастый и уже носивший густые усы, чтобы казаться старше, был вынужден оставить учебу, после того как его отец, бригадир лесопилки, погиб при несчастном случае на работе. Генри начал работать, чтобы содержать многочисленную семью. Ларри знал, что Генри не очень рад, что его призвали; с другой стороны, он знал, что Генри и в голову не пришло бы попросить отсрочку или заявить, что он отказывается нести воинскую повинность по вполне уважительным причинам.
Ларри также был знаком с Тони Манджириано, симпатичным на вид парнем с вечно прилизанными волосами, который был известным дамским угодником и капитаном футбольной команды средней школы Лютчера. Его отец, весьма преуспевающий овощевод, посылал свою капусту, простую и цветную, лук и другие овощи на французский рынок в Новом Орлеане. Тони появился среди призывников в дорогом, прекрасно сшитом костюме, причем к зданию суда его привез отец в сверкающем семиместном туристском автомобиле. С Тони приехал преподаватель английского в средней школе Лютчера Флетчер Траммбулл — миниатюрный человечек лет тридцати, который носил пенсне, висящее на длинной золотой цепочке. Он был единственный из всей группы, кто выглядел испуганным — не изумленным, а именно страшно испуганным; когда он поднимал в присяге правую руку, она явно дрожала, а голос его все время срывался.
Следующий человек, приблизившийся к шерифу Дорнье, не вел себя так, словно очень испуган, но было очевидно его полное смятение, и вскоре выяснилась причина этого: он не понимал и не говорил по-английски, и шерифу Дорнье пришлось произнести для него клятву верности по-французски. Этот был очень низкого роста, с карими глазами, рыжими волосами и веснушчатым носом. Ларри, никогда не встречавший его прежде, вспомнил, что это мальчишка с фермы одного из виноградарей Вашерии. У него было на редкость симпатичное лицо, и он сразу понравился Ларри. За ним вышел еще один не говорящий по-английски угрюмый призывник, видимо, с границы графства. Неопрятный, нечесаный, одетый в рабочий джинсовый комбинезон. Ларри заметил еще одного субъекта, с виду очень тупого, щербатого, с бакенбардами, который, похоже, в сезон ловил креветок. Последний же призывник был настолько невыразительной внешности, что мог бы остаться незамеченным в любой толпе, если бы не его шарообразная голова, ничем не отличающаяся от пушечного ядра, и огромные торчащие уши. Ларри не смог определить ни рода его занятий, ни откуда он прибыл…
Когда все призывники произнесли присягу, шериф Дорнье повел их беспорядочной толпой от здания суда к железнодорожной станции. Эта процессия даже отдаленно не напоминала военного строя. Скоро должен был прибыть поезд, который ночью вышел из Хьюстона и теперь был использован для перевозки новобранцев в Новом Орлеане.
— Итак, вы, все, запомните одно, — говорил по дороге шериф. — Теперь вы в армии, как и будете в ней впредь. Вы сами вступили на доблестный путь генерала Бьюрегарда. Но если вы уже прошли по вашему Новому Орлеану, то теперь вам не сойти с этого пути, иначе вы станете дезертирами. Как только мы прибудем на станцию, я еще раз устрою перекличку и выдам каждому причитающийся билет.
Когда билеты были розданы, парни разошлись в разные стороны. Вскоре Тони был окружен домочадцами в составе всеми обожаемого маленького брата, черноокой красавицы сестры и отца, сердце которого явно разрывалось между гордостью за своего красивого мужчину, ребенка-сына, и болью неминуемого расставания. Мать Генри с трудом сдерживала слезы, но крепко сжимала в исколотых швейной иглою пальцах носовой платок, то и дело поднося его к носу и глазам. Всякий раз, когда Ларри смотрел на нее, у него в горле застревал горький комок. Взяв деда под руку, он отвел его как можно дальше от остальных.
— Мне так много хотелось сказать тебе, па, но почему-то слова застревают в горле, — начал он тихо.
— Не думай сейчас об этом, — быстро отозвался Клайд. Он стоял очень прямо, высоко держа голову и расправив плечи. — Если бы нам пришлось высказать друг другу все, что нам хочется, то никакого времени не хватило бы, дорогой.
— Знаю. Но почему-то мне очень хочется сказать тебе это. Я хочу сказать, что, не имея ни отца, ни матери, я имел и имею намного больше, чем любой из этих парней, у которых, насколько мне известно, есть родители. Я хочу сказать, как много ты значишь для меня, как много ты значишь… я хочу сказать…
— Послушай, Ларри, — перебил внука Клайд. — Ты — мужчина, который отправляется на войну, а я — непокладистый старый пройдоха, который не желает помирать, хотя его время давно уже настало. Так давай же и вести себя соответственно… если сумеем.
— Это ты-то непокладистый старый пройдоха? — выпалил Ларри. — Ты старый обманщик, вот ты кто! Но ты и еще кое-кто, ты для меня — и отец, и мать, и мы оба прекрасно знаем это! И вот сейчас ты дашь мне обещание, что будешь беречь себя, слышишь?! Чтобы никаких этих поездок верхом по полям в мороз, никаких ночных сидений в кабинете! У тебя ведь куча народу, чтобы делать все это за тебя! Тебе надо отдыхать.
— Скажи, пожалуйста, кто из нас уходит туда, где его могут подстрелить? Разве я? Это ты будешь подвергаться опасности. И это у тебя не будет возможности ни на минуту расслабиться. Я-то сделаю все, чтобы дотянуть до твоего возвращения, и единственное, чего мне хочется в этом бренном мире, — это передать тебе всю эту штуковину, что бы ты управлял ею и заботился обо всем, а я тем временем сидел бы на своей костлявой старой заднице и поглядывал бы на реку и баржи. Так что не задерживайся и поскорей побеждай в этой чертовой войне.
Вдали на рельсах замерцал свет и, разрезав утренний туман, осветил их лица, а потом послышался протяжный, скорбный гудок. Ларри проглотил в горле комок, но смог улыбнуться деду, когда пожимал его костлявые пальцы.
— Не важно, что случится, па, но знай, я всегда любил тебя больше всех на свете, — срывающимся голосом произнес он. Потом резко повернулся и медленно поднялся по ступенькам в вагон с сидячими местами.
Одновременно поднялись и остальные. Некоторые несли музыкальные инструменты — гитары, банджо, а один парень даже прихватил аккордеон; кое у кого имелись поношенные сумки-ранцы, только у Тони был красивый новенький чемодан. У одного из молодых людей пальто подозрительно вздулось на груди, и оттуда раздавалось приглушенное толстой тканью бульканье. Когда все поднялись в вагон, сигнальщик махнул фонариком, и поезд медленно пришел в движение. На горизонте уже занимался серый рассвет, но площадь за залитой светом платформой была еще погружена во тьму, и среди этой темноты решительными шагами шел Клайд. Плечи его опустились, а голова поникла. И он с радостью думал о том, что в Синди Лу его дожидается Наффи.
24
— Утро, а особенно раннее, — чертовски не то время, чтобы приезжать в такое место, как Новый Орлеан! — говорил Тони Манджириано. — Я слышал, они загребут нас прямо со станции и быстренько отведут в эти чертовы казармы.
— Тебе бы надо было оказаться с нами, чернокожий, — насмехался кто-то из группы, севшей в поезд в Батон-Руже. — В последнюю ночку мы здорово погудели. Именно здорово! А что мы вытворяли с девчонками! Не знаю, осталось ли во мне достаточно мужского начала, чтобы пройти армейскую проверку…
— Э, тебе не придется проходить проверку, пока они не пошлют тебя к Бьюрегарду, или в Хьюстон, или куда там еще. А к тому времени мы отъедимся, так что можешь не беспокоиться за свое «мужское начало», если у тебя там действительно что-нибудь есть.
— Ты-то не волнуйся за него, мы можем проверить это в любое время, когда пожелаешь.
— Ох, оставьте его лучше для немцев и, ради Бога, заткнитесь, мне спать охота.
Кто-то в конце вагона запел, а остальные подхватили:
Ларри сидел, втиснувшись в сиденье из розового плюша, рядом с тем парнем, у которого огромные уши и шарообразная голова. Теперь этот новобранец добровольно просветил Ларри о своей персоне: его зовут Жюль Робине, он рабочий сахарного завода из Батон-Ружа, семья его живет на берегу близ Паолины, где все выращивают черный табак. Однако уйти из дома и поступить на сахарный завод он решил, соблазнившись огромными заработками, и ему ненавистна мысль поменять свой заработок на какие-то тридцать баксов в месяц. Ведь он экономил деньги, чтобы жениться. Субъект с бакенбардами, сидевший рядом и внимательно прислушивавшийся к их беседе, тоже решил поведать о себе: его вытащили из Манила-вилладж в бухте Баратария, где он отсиживался в надежде избежать призыва; однако власти разузнали о его местонахождении и прислали за ним представителя, чтобы привезти его в Сент-Джеймс. Судя по его словам, он последовал за чиновником без всяких протестов. И вообще, по-видимому, не стоило винить этого парня за попытку уклониться от службы, потому что его работа в рыболовецкой бригаде из Санто-Бахо была ненамного лучше, чем пребывание в армии. Кроме того, по его словам, когда у тебя есть деньги, ты всегда можешь как следует напиться в Мартле Гроув… Но раз уж угодил сюда, то о’кей, ладно, дайте же ему рассказать дальше…
* * *
Поезд, подрагивая на стыках рельсов, миновал Кеннер, потом — огромный овощной склад и через некоторое время подъехал к Карроллтону. Яркое солнце отбрасывало длинные тени на запад, когда вагоны прогрохотали мимо каких-то трущоб и остановились у кирпичного здания станции, на ступенях которой их ожидал дюжий сержант с выдающимся вперед подбородком и в ухарски заломленной фуражке. Он проорал диким голосом:
— Так, все сопливые вон туда — к тому посту!
За спиной Ларри послышался возмущенный ропот:
— Да что он о себе возомнил, этот придурок? Да содрать с него форму, и я, черт возьми, покажу, кому надо вытереть нос!
Однако эти слова были произнесены осторожным шепотом, и новобранцы послушно направились к указанному месту. Сержант поднял руку, призывая к вниманию.
— Слушайте меня, парни! — резко начал он. — Наверное, кое-кто из вас большие шишки в вашем городе. И раньше, наверное, вы указывали людям, что им делать. Но теперь вы в армии, и первое, что вам придется усвоить: вы должны выполнять то, что вам велят. Итак, зарубите себе это на носу! Снаружи вас ожидают грузовики. Они отвезут вас в казармы.
— Эй, а когда мы будем жрать? — раздался откуда-то из толпы язвительный голос.
— Сразу же отвечу. Есть будете, как только доберетесь до казарм.
— К черту еду, когда мы будем пить? — выкрикнул другой голос. За ним последовал хохот. Сейчас они шли по Рампант-стрит, а через дорогу было много забегаловок и магазинов, где торговали спиртным навынос.
Завтрак был обильным и на удивление вкусным. Перед новобранцами стояли блюда с ветчиной и яичницей, миски с овсянкой, кружки с кофе и хлеб с маслом.
— А знаете, неплохо, — заметил кто-то. — Я бы все время жрал такое.
— Лучше не налегай на кофе, — посоветовал один парень, который прежде говорил, что его совершенно не волнует, во сколько они доберутся до Нового Орлеана. — Мне сказали, что они туда подмешивают бром, чтобы некоторым образом повлиять на нашу «природу», а то, не ровен час, еще дезертируешь, после того как какое-то время побудешь в лагере.
— Да ну, по-моему, все это вранье! Ты вообще когда-нибудь думаешь о чем-нибудь еще, кроме своей «природы»?
— Кстати, это не самое плохое — думать о ней. Я просто передаю то, что мне сказали. По мне, так немножко брома просто отвлечет меня от разных мыслей…
— Эй, всем выходить и строиться! — неожиданно пролаял голос с порога. — Ну же, пошли, мошенники!
По этой команде все отправились на отдаленный участок, где им было приказано «погулять». Новобранцы начали бесцельно прохаживаться, собирая сигаретные окурки, спички, куски опавших листьев и тому подобное, а потом бросали это все в мусорные баки. Этим они занимались до обеда, после чего всех собрали гуртом, привели в помещение столовой и накормили жареной ягнятиной, зеленым горошком, отварным картофелем и кофе. Все это им принесли солдаты, служащие при столовой, и новобранцы за едой обсуждали ситуацию в общих чертах.
— По-моему, совсем неплохо! Знаешь, мне, кажется, начинают нравится эти армейские, раз у них даже есть люди, которые прислуживают тебе, когда ты жрешь…
— Как ты думаешь, нам разрешат сегодня вечером выйти в город? Я слышал…
— Ничего у тебя не выгорит, дружище. Сегодня вечером они отправят нас к Бьюрегарду…
И вправду после раннего ужина новобранцев сразу же посадили в поезд, на этот раз — в военный эшелон.
* * *
Поезд остановился в малонаселенной части Батон-Ружа, после чего направился к парому, на котором был перевезен через Миссисиппи под аккомпанемент хриплых пароходных гудков и при свете фонариков стрелочников. В вагоне стихли бодрые песни. В одной части резались в кости; в другой шли нескончаемые разговоры о различных проделках, то и дело сопровождаемые взрывами гомерического хохота. Ларри не стал присоединяться ни к одной из групп и где-то после Морганзы провалился в сон и проспал до рассвета, пока его не разбудил скрежет подпрыгивающих на стыках рельсов вагонов, когда поезд переводили на другой путь на сортировочной станции в Александрии, чтобы отправить дальше по семимильной ветке, заканчивающейся прямо в военном лагере Бьюрегарда. Солнце только начало подниматься, когда поезд окончательно остановился, и тут же проревели команды: «Всем выходить! Да поживей, вы теперь в армии!» Парни тут же повскакивали со своих коек. Их выстроили в четыре шеренги, они стояли, переминаясь с ноги на ногу, чувствуя себя весьма смущенно даже среди своих. Новый сержант — высокий широкоплечий мужчина с плоским животом и покрытым шрамами лицом — волком смотрел на новоприбывших. Поля его шляпы были настолько жесткими, что казалось, они сделаны из металла; манжеты и кокетка на рубахе из саржи были отутюжены до тонкости лезвия бритвы, парусиновые штаны отдраены почти до белизны. Голос звучал хрипло и резко:
— …Когда я вижу шайку таких неопрятных мошенников, разве могу я ожидать, что из такого дерьма получатся солдаты?! Молчать! Прекратить разговорчики в строю! Теперь вы, мошенники, будете слушать только меня, иначе заставлю чистить сортир! Нельзя пытаться научить вас чему-то, если вы не знаете, где у вас право, а где лево. Поэтому будете брать пример с меня!
И вот неуклюжие шеренги новобранцев потянулись к деревянному строению, где за длинными, сбитыми из досок столами сидели множество клерков. Там новобранцев занесли в списки, выдали каждому бумаги и провели к двери в дальнем конце здания, где их разделили на группы поменьше, которые, в свою очередь, направили к другим группам, находящимся на улице и называющимся, как вскоре узнал Ларри, ожидающие назначения. Их группами по восемь человек прикрепили к пирамидальной формы палаткам, стоящим рядами на улице, и сказали, чтобы они разложили свои пожитки на стальных койках, находящихся внутри; а потом, спустя несколько минут, их снова вызвали, выстроили и повели к складу, где выдали по котелку и ложке и дали указания по их использованию. После этого с жестяной миской в одной руке, а в другой — с кружкой, ножом, вилкой и ложкой, они выстроились в длинную очередь за завтраком, который и был съеден с небывалой скоростью. Как только завтрак закончился, их снова отвели к соответствующим палаткам лишь для того, чтобы тут же они промаршировали к голому, напоминающему туннель зданию, где их подвергли тщательному физическому осмотру.
— Вдохнуть, выдохнуть! Отставить левую ногу назад. Так. Теперь правую. Все прекрасно! Пошел! — раздавались отрывистые команды.
Потом последовали проверка зрения и слуха, быстрый осмотр зубов. Потом пальцами потыкали в паху, и снова приказ:
— А теперь нагнуться и раздвинуть ягодицы!
По мере того как шеренга продвигалась, происходил некоторый отбор: одна группа с больными зубами, другая (получившая голубые талончики) — с венерическими заболеваниями, третью же отправили прямо на исходную точку. Между рядами новобранцев и выходом из помещения, к которому упорно продвигалась шеренга, стояли санитары, очевидно, в радостном предвкушении момента, когда они смогут наброситься на свои злополучные жертвы. Один из них крепко схватил Ларри за левую руку и провел на ней две вертикальные линии иголкой, предварительно опущенной на стеклышко, где находилась вакцина от оспы; второй санитар схватил его за правую руку и, оттянув кожу прямо под плечом, ловко вонзил в ткань шприц с подкожным впрыскиванием.
— А теперь выходи и одевайся, Худой! — приказал капрал с усталым лицом. — Да одевайся как следует, поскольку теперь уже долго ты не наденешь гражданского. Поживее! Теперь ты в армии!
Ларри вернулся к скамейке, на которой оставил свою одежду, и попытался одеться побыстрее, но без особого успеха, поскольку, одеваясь, ощутил странное чувство полного смятения. Когда его группа собралась снова, он заметил, что отсутствуют несколько человек: совсем молодой парнишка, игравший на аккордеоне, и угрюмый малый с отвисшими губами, не говоривший по-английски. Да, этих двоих не было, когда все маршировали по направлению к зданию квартирмейстера, где они выстроились у стойки и получили разные предметы одежды: хлопчатобумажные носки, длинные трусы, нижние майки с рукавами, бриджи, рубашки цвета хаки, блузу, шляпу, ленту на шляпу из голубого шнура, тканый ремень, хлопчатобумажную ткань, синие казарменные мешки и три пары башмаков, одна из которых была подбита гвоздями. Как только они вернулись в свои палатки, им приказали переодеться.
Они были уже в форме, когда свирепый свист сержанта снова призвал их построиться перед палатками.
— Отлично, парни! — рявкнул он. — Здесь вы пробудете пару недель и будете ожидать назначения, а пока вам вколют третий укол, против тифа. Теперь слушайте меня внимательно. На соседней улице есть группа, которая считает, что они там что-то из себя представляют, и они прислали записку, что у них есть несколько хороших боксеров. Те из вас, кто разбирается в этом деле, пусть после обеда подойдут ко мне и назовут имя…
Речь сержанта была прервана металлическим грохотом — это один из парней, которого Ларри раньше не замечал, рухнул без сознания на землю. Его котелок со всем содержимым валялся в пыли.
— Отлично, отлично, — проскрежетал сержант. — Те, кто с ним в одной палатке, ну-ка отнесите его и положите на койку. Это всего-навсего укол от тифа, не волнуйтесь… Через несколько часов он будет как новенький. Эй, а вы, остальные, кончайте лыбиться! Вы тоже можете оказаться на его месте, и если не с первого раза, то со второго или с третьего укола. А теперь о койках. Чтобы они всегда находились в полном порядке, были заправлены и все такое прочее. И еще: от каждой палатки выбирается человек, который должен по утрам разжигать печку. Будете делать это поочередно. Остальные подробности потом!
Еще несколько раз во время этой своеобразной лекции раздавались металлические удары, прерывавшие речь сержанта. Наконец он проговорил:
— А теперь, ради Христа, следите за тем, чтобы стоять прямо, и на-а-лево! Мы отправляемся жрать. На-а-алево!
Первых два укола не беспокоили Ларри, но после третьего он ощутил внезапную тошноту и примерно час пролежал на своей койке. Его довольно сильно мутило, однако, в основном, физически он чувствовал себя превосходно и быстро привык к рутинной жизни в лагере. Тем не менее его ужаснула форма, выбранная небрежно и наугад, и поэтому он нанес несколько визитов к портному лагеря, прежде чем полностью удовлетворился своим внешним видом. В общем, чувствовал себя Ларри неплохо, если не считать нескольких приступов сильной зависти к другим парням, получавшим из дома посылки со всяким добром и другими подарками. Ему писали только два человека: Клайд и отец Легран, а единственным человеком, приславшим ему небольшие подарки, была миссис Сердж. Впервые в жизни он осознал, что такое не иметь любимой девушки.
Эта небольшая и периодическая неудовлетворенность тем не менее никоим образом не мешала его рвению и расторопности, с которыми Ларри выполнял все, чего от него требовали, а часто даже и более того; случалось, его спокойное поведение и понятливость вызывали скупую похвалу сержанта, возглавляющего их группу. А когда Ларри предложил свои услуги, сказав, что мог бы управляться с мулами, запряженными в артиллерийские орудия, поскольку на Виктории и Синди Лу у него имелся опыт обращения с этими животными, сержант от души посоветовал ему:
— А теперь слушай меня, Худой. Если ты и вправду неудержимо жаждешь стать нянькой этим мулам, то скажи парням из твоей новой части, что ты пел в церковном хоре, торговал галантерейными товарами или был булочником. Тогда они и припишут тебя к ветеринарам. Скажи им, что возился с мулами всю жизнь, и они назначат тебя писарем или помощником зубного врача.
— Но почему? — искренне удивился Ларри.
— Не знаю. Тут армия. Здесь, в общем-то, нет ни одного надежного правила, кроме как держать рот закрытым, кишечник — открытым и никогда ни на что не подписываться добровольно.
Через день после этого разговора Ларри перевели в роту М 156-го пехотного полка. И потекли четыре месяца тяжелейшей муштры. Каждый день начинался с физзарядки — гимнастических упражнений, в которых со временем стало участвовать и ружье. Когда они подошли к этапу тренировочной батальонной маршировки, Ларри стал капралом. А пока — бесконечная тренировка с ружьем и учения, связанные с рытьем окопов и строительством всевозможных видов укреплений, в том числе укрепление бруствера при помощи скрученных вместе ивовых ветвей. Еще были ходьба на месте и установка пулемета в узких окопах. Этому Ларри учили французский лейтенант, показывающий, как обращаться с пулеметом, разработанным на базе системы французского кавалерийского карабина, и английский главный сержант, инструктор по штыковому бою, который также учил новобранцев пользоваться противогазами. В общем-то, Ларри нравились все эти учения, даже доставляли ему удовольствие, если не считать штыкового боя, по какой-то причине раздражавшего и утомлявшего его. Он не мог объяснить, почему бесконечное повторение выпадов, парирований, бросков вперед и внезапных уколов стало для него чуть ли не жестокой пыткой. Однако он выполнял все приказы беспрекословно, хотя это ни в малейшей степени не избавило его от наставлений англичанина, посылавшего его сражаться с шестифутовым цилиндром из туго скрученных веток, подвешенным к специальному крестообразному каркасу. Его надо было изо всех сил колоть штыком, при этом яростно приговаривая нечто типа: «У, чертов сукин сын, проклятый ублюдок! Я пропорю тебе твое вонючее брюхо!» Англичанину каким-то образом удавалось внушить каждому новобранцу, что этот пучок веток сначала изнасиловал его сестру, а потом проткнул ей живот ножом.
Ларри был благодарен Господу, когда узнал, что больше не услышит всего этого, ибо однажды после обеда роте М было приказано построиться, развернуться, немного промаршировать налево и прийти на специальную площадку-полигон, где их стали обучать бросанию гранат. Инструкторы учили их, что, например, гранату нельзя бросать, как бейсбольный мяч. Еще нельзя резко выворачивать запястье, иначе очень скоро рука бросающего выйдет из строя. Движение должно быть округлым и широким, вот в чем состоит весь фокус, учил их инструктор — шотландец в юбке. Один раз вышло — дальше пойдет легко. Однако у некоторых так и не получился этот ловкий прием: они никак не могли позабыть о технике бросания мяча, усвоенной с детства, и презрительно комментировали движение, демонстрируемое инструктором: «Словно девчонка, бросающая мячик!»
И вот настал день, когда ребята кидали настоящие гранаты. Они разрывались за восточным бруствером, защищающим площадку от осколков. Вдруг воздух прорезал леденящий душу, пронзительный вопль, и все инстинктивно бросились на крик.
— Рота, стой! — заорал лейтенант. — Немедленно в строй! Кто сделает еще шаг, пристрелю! Сержант, возьмите группу из четырех человек и выясните, что произошло, не нужна ли помощь с нашей стороны.
Сержант вызвал к себе Худого, Уайти, Теда и Сэма. «Парами, бе-е-е-гом!» На бегу Ларри увидел мотоцикл, ревущий на том участке, где разорвалась граната. Пока они приближались к месту происшествия, послышался вой сирены «скорой помощи». Однако с земли были подняты лишь какие-то разорванные куски, по которым нельзя было определить, частями чего они являются.
— Это капитан Фосс, — объяснял испуганный капрал. — Он хотел показать бросок одному из парней, приказал идти вперед и бросить гранату. Рука у парня занемела, была напряжена, бросая, он ударился рукой о заднюю часть траншеи… и выронил гранату. Когда граната падала, выскочила чека. Капитан бросился через траншею, ногой оттолкнул парня так, что тот отлетел на дюжину футов, и упал на гранату, прикрыв ее собой… И вот… От него почти ничего не осталось. Поверьте, этот парень знал свое дело… Эх, какой парень…
Глаза капрала внезапно повлажнели, и из них потекли слезы. С искаженным от горя лицом он быстро удалился.
— Пошли, парни, — проговорил сержант. — Надо возвращаться. Тут мы уже ничем не поможем.
Ларри, волоча ноги по земле, присоединился к остальным. Этот несчастный случай, превративший лучшего офицера лагеря в груду кровавых ошметок, с потрясающей внезапностью вселил в Ларри жуткую мысль о том, что война — это ад, кошмар и грязь, что ежесекундно солдат рискует жизнью и что сам он теперь тоже солдат. Раньше он еще не осознавал всего этого настолько отчетливо. И его нынешняя тренировка, муштра, иногда утомительная, иногда вселяющая бодрость и отвагу, не что иное, как приготовление к тому, чтобы лицом к лицу столкнуться со смертельной опасностью, муками, агонией и внезапной гибелью. От осознания этого Ларри пришел в ужас. Сейчас он совершенно трезво оценивал свое нынешнее положение.
Но, поскольку Ларри был молод, здоров и полон сил, поскольку он много работал и крепко спал, в конце концов ему удалось справиться с подавленностью, вызванной трагической смертью капитана Фосса. И Ларри спокойно продолжал свою повседневную жизнь в лагере. Однако он испытывал глубокое сострадание к неуклюжему новобранцу, так неудачно выронившему гранату. Похоже, бедняга готов был разорвать себя на куски. Ларри подумал, что сейчас даже отцу Каллагану будет очень трудно возвращать этого мальчишку к нормальному мировосприятию.
А отец Каллаган (помимо капитана Фосса) был еще одним человеком, которым Ларри восхищался с самого начала пребывания в лагере. До чего удивительный этот священник, размышлял Ларри. Истинный солдат креста! Мощный мужчина с телосложением борца, он понимал, что с ребятами, похоже, нельзя разговаривать без ругательств, он время от времени устраивал турниры по боксу, футбольные матчи и тому подобное, но все же, несмотря на свою суровость, он был буквально нежен, как женщина, по отношению к парням, оказавшимся в госпитале с долгой мучительной «испанкой». И Ларри знал еще кое-что. Он услышал эту историю от рядового Натана Фридберга. Фридберг, гравер с Хелстэд-стрит, сумел все-таки добраться до Нового Орлеана, где нашел работу по своему ремеслу. Он был до того талантлив, что сумел, к примеру, вырезать на серебряной чайной ложечке собор Св. Луиса, однако имел грешок — похваляться своим незаурядным мастерством. И в результате, когда на нескольких ложечках в офицерской столовой обнаружили весьма искусное изображение сортира, то военной полиции не понадобилось много времени, чтобы отыскать виновного; прошло немного времени, как его бросили на гауптвахту, чтобы он обдумал там «на досуге», каково это — злонамеренно портить государственное имущество. Но отец Каллаган, знавший, что приговор пришелся на высокие церковные праздники еврейского календаря, угрожающе предостерег высокое начальство, напомнив о чистилище, и, хотя его слова сопровождались этакой теплой ирландской усмешкой, это обеспечило Фридбергу освобождение из тюремной камеры, и он смог присутствовать на служении Йом Кипура в александрийском храме.
Ларри не знал ни одного офицера, ни одного католика, который был бы так же эрудирован. Наверное, исключение составлял лишь Фрэнк Уоддилл, главный сержант, имя которого уже было внесено в список на повышение до звания лейтенанта. Ларри встречался с Фрэнком в Тулане; частенько не очень холодными зимними вечерами они прогуливались по Уолнут-стрит, доходили до берега реки и сидели в открытой таверне за кружками пива. Фрэнк специализировался в области исследований, касающихся эхолокации, и всегда искал человека, который слушал бы его рассуждения о любимом предмете.
Постепенно Фрэнк возбудил интерес Ларри, и вскоре они стали близкими друзьями; ходить в таверну теперь стало у них в некотором роде традицией. Там они пили пиво и рассуждали насчет исследований в области эхолокации. А потом на какое-то время потеряли контакт друг с другом, правда, не утратив при этом взаимного дружеского чувства. И Ларри очень обрадовался, когда вновь встретился с Фрэнком в лагере. Он надеялся, что, даже став офицерами с крагами из кордовской кожи и золотой тесьмой, вплетенной в шляпу, они все же выкроят время для долгих бесед по вечерам; Фрэнк горячо и с радостью принял приглашение Ларри посетить после войны Синди Лу и вместе поразмыслить, как можно модернизировать сахарный завод на Виктории.
К концу периода обучения Ларри (он уже стал старшим сержантом роты) вместе с остальными новобранцами имел право по вечерам покидать лагерь в любой день, когда им хотелось, при условии, что они перед отбоем будут возвращаться в казармы для поверки.
Иногда они уходили пораньше, чтобы поужинать «У грека» — в небольшом ресторанчике, расположенном прямо через дорогу от городской ратуши, в двух кварталах от Ред-ривер-бридж. А иной раз они просто слонялись небольшими компаниями по улицам или ходили на танцы в клуб под названием «Лось». Большинство сержантов из роты Ларри были старше его и уже женаты, их жены жили в комнатах у «Алека»; эти женатые парни оставляли своих приятелей сразу же, как только добирались до города. Остальные же не посещали группами публичных домов, и никто из них не говорил остальным: «Ладно, к вечеру вернусь на построение». Хотя, если все же кого-то встречали на углу Второй и Мюррей-стрит, когда тот ловил какую-нибудь развалюху, чтобы добраться до лагеря, то все прекрасно понимали, что парень побывал у женщины. Но почти никто никогда не хвалился своими похождениями, не говорил, глупо ухмыляясь, что-то вроде: «Ну, это было весьма недурно, и оно того стоило». Тем не менее все же случилась одна история, которую передавали из уст в уста: один школьный учитель, на первый взгляд казавшийся воплощением чопорности и аккуратизма, на удивление радостно отозвался на попытки завязать дружбу со стороны одного из новобранцев, хотя и не ожидал, что все будет воспринято настолько серьезно. Когда он покидал лагерь, его «возлюбленная» изумила его еще больше, преподнеся ему в качестве прощального подарка Новый завет. За первым кавалером последовал другой, который с не меньшим изумлением получил от «нее» точно такой же прощальный подарок. О происшедшем заговорили, но потом все постепенно утихло, в том числе и изумление. Но Новые заветы почтительно сохранялись…
Устав лагеря позволял к тому времени отпуска к «У Алекса», и мужчины, навещавшие своих жен, уже не походили невесть на что, когда карабкались в кузова грузовиков, отправлявшихся до станции Новый Орлеан. Сколько же времени прошло, думал Ларри. Четыре месяца? Пять? Да, сэр, скоро будет пять. Тем временем по лагерю поползли слухи, что в недалеком будущем 156-й собираются перевести в лагерь Дикс, а уже оттуда — за границу. Большинство знакомых Ларри получали отпуска, чтобы повидаться со своими семьями. Ему сказали, что разрешат это сделать на следующей неделе, и теперь он не думал больше ни о чем, кроме как о своей поездке в Синди Лу, где вновь встретится с дедом.
Однажды вечером Ларри и его первый сержант Пит Споффорд, а также полковой старшина 114-го инженерного полка Джек О’Бэрн отправились в отель «Бентли» в Александрии на обед. Ресторан отеля славился своим обслуживанием и великолепной кухней, а Джек О’Бэрн был в дружеских отношениях с одним официантом-ирландцем. Они были знакомы по Новому Орлеану. И всякий раз, когда Джек собирался что-нибудь «обмыть», для него накрывали любой столик по его желанию — очевидно, так повелось еще с домашних времен, поскольку никто из приглашенных ни разу не видел, как оплачивались подобные пирушки.
Так что трое сержантов, сидя в огромном красивом зале ресторана, наслаждались утками, устрицами, малиновым мороженым и кофе, а после, наевшиеся до отвала и довольные, разгуливали по городскому парку, пока не настало время найти какой-нибудь драндулет, который отвез бы их обратно в лагерь.
— Да, наверное, последний раз мы выбрались вот так… — заметил Ларри, когда они тряслись на ухабах. — У меня отпуск на следующей неделе, а потом…
— У меня для тебя плохая новость, Худой, — прервал его Споффорд. — Не хотел я портить тебе вечер, поэтому не сказал об этом до ужина, но теперь, когда мы едем обратно в лагерь, ты можешь узнать об этом. Тебе не предоставили отпуска.
— Не предоставили?
— Угу. И ты не отправляешься с частью в Дикс. У меня есть для тебя приказ: отправляться в лагерь Мэрритта в Нью-Джерси в качестве курсанта военного училища для подготовки в офицеры. Но это всего лишь военная база, так что ты не проторчишь там долго, Худой. Они отправят тебя пинком под зад прямо в прекрасную Францию, чтобы завершить курсы… И если ты когда-нибудь найдешь там подходящую девушку, то ты просто обязан эти курсы там закончить.