Бывает, едете вы всей семьёй куда-нибудь на другой конец обитаемого мира к каким-то дальним (и географически, и генеалогически) родственникам. Из единомышленников — одна только младшая, вредная до невозможности, из развлечений — какой-то хлам позапрошлой эпохи, когда звёзды были молодыми. Мысли о вялотекущем путешествии угнетают, общение с семьёй раздражает, неведомые дальние тебе вообще не упёрлись: ведь сколько всего интересного можно было бы сейчас делать, так нет же!

И вот, где-то на середине фиолетовой в крапинку тоски под названием «взрослые-таки вырвались, но на приличный отдых не скопили», решает себя проявить высшая справедливость! И ваша колымага тарахтит от каждого чиха! И приходится остановиться на оживлённой станции, на перекрёстке всех мыслимых маршрутов и культур, куда стекаются путешественники, а с ними разнообразнейшие истории и диковинки. Вот тут-то и понимаешь, что быть подростком — безумно интересно!

Пока старшие болбочат над драндулетом и торгуются с туповатым ремонтником, я зову мелкую. Агауга недовольно топорщит иглогребень и булькает:

— Ну чего?

— Поплякали гулять!

— А как же вурки?

— А вуркам не скажем!

Она задумчиво перемигивает розовыми клиушками. Я ей вечно завидую: у меня клиушки жёлтые и совсем не такие слизкие.

— А на что гулять, если вуркам не скажем?

Я встряхиваю верёвочку с чусиками. Весь оборот копила.

— Я хочу себе щенрика. Или хвырёнка.

— Вурки тебя ощиплют и в реактор запихнут.

— А вот и нет! Они мне когда чусики дарили на начало оборота, булькнули: «Выбери себе, что хочешь».

Агауга болтает пляками:

— Сомневаюсь, что они имели в виду «тащи в дом мелких разумных».

— Не хочешь — сиди тут, — надуваю я фыхар. Тогда она соглашается и поспешно выковыривается наружу.

Мы медленно чвякаем по межпланетной станции, разевая квыри и восторженно гугукая. Сколько вокруг разных существ! Даже не поймёшь, где у них фыхар, что у них вместо иглогребня и зачем им столько пляк. Цвета всевозможные, голоса невообразимые, отовсюду чужая речь.

— Вот тут-то нам и пригодится уррисский! Не зря пять оборотов учили!

Застенчиво подплякиваю к высокому прохожему, напоминающему лысого щенрика, и болбочу, стараясь не коверкать уррисские сигналы:

— Многоуважаемоея разумноея! Будь столь любезнона подсказать мне, где находится лавка-где-можно-приобрести-домашнюю-живность-не-для-питания.

Незнакомец в два раза сморщивается и выпячивает что-то вроде распухшего квыря. Начинает со страшным акцентом гугнить. Я переспрашиваю, потом примерно уясняю и прощаюсь.

— Благодарю тебя, доброея разумноея! Пусть твой путь будет лёгок, а начинание успешно!

Я уважительно расставляю пляки. Вроде, моя форма прощания не может обидеть представителя другой системы. Прохожий пружинит с занятным скрипом, потом распрямляется во весь рост. Вот и хорошо.

Поспешно отступаю, пока не успела сделать, сблолботнуть или подумать какую-нибудь бестактность. Разговоры звёздных странников на уррисском всегда очень краткие и по делу — именно по этой причине.

Мы с Агаугой не сразу доплякиваем до нужного места. Приходится пару раз остановиться и уточнить направление, да и вообще, на станции столько интересностей, что клиушки расщепляются и хочется потрогать, понюхать, обчамкать всё-всё-всё, что видишь вокруг. По дороге я то и дело передумываю насчёт подарка себе любимой, но твёрдо беру себя в квыри и упорно плякаю за щенриком. Или, может, лучше всё-таки гвугаря? Только чтобы породистого.

Ну вот, наконец, и зоомагазин. Мелкая гугукает и тянет меня в его влажное нутро.

— Теперь я буду булькать! — заявляет она. — А ты молчи и учись!

Агауга подчвякивает к волнующемуся возвышению, на котором перебирает пляками и квырями продавец. Он толстый, многослойный и мягкий на вид.

— Приветствуем тебя, уважаемоея разумноея! Моя ближайшая-родственница-моего-порядка-моего-пола хочет приобрести интересную домашнюю живность для постоянного пользования. Будь столь любезнона, помоги нам сделать выбор.

Мелкая что-то напутала с тонами и не там растянула звуки. Тоже мне, молчи и учись! Даже я едва поняла, что она булькнула.

Продавец пузырится и болбочит в ответ, на куда более чистом уррисском:

— Приветствую и вас, молодые разумные! Я сужу, вы с Араукана, а значит, имеете право говорить со старшими, держать при себе деньги и совершать розничные покупки. Это удовлетворительно.

Он гудит, и на свет выплывает несколько клеток, аквариум, полый кристалл, свёрток и прочие контейнеры.

— Вы сделали любопытный заказ. Но если клиент любит опасную живность, моя задача — помочь емуей определиться.

Я обеспокоенно распрямляю и укладываю иглогребень. Показалось, или он булькнул «опасную»? Значит, Агауга не так применила тоны и растягивания. Мелкая тоже пожимает иглогребнем, но исправить ошибку не решается. Иначе не спасёт никакая подчёркнутая уррисская вежливость.

Успокаивающе касаюсь розовых клиушек мелкой. Ничего страшного. Посмотрим опасных, а потом попросим обычных. Щенрика там или гвугаря. Или хвырёнка. Пятнистого.

— Свою рекомендацию я основываю на собственном суждении о том, что может считаться опасным на Араукане, и предлагаю эту услугу безвозмездно и без намерения обидеть, — заученно тараторит он в регистре уррисского для юридических контрактов.

Потом замолкает и смотрит на меня, будто чего-то ожидая. Ну конечно!

— Я принимаю рекомендацию как таковую, непредвзято и добровольно! — откликаюсь я в том же регистре. Мелкая одобрительно сплющивает фыхар.

Ко мне прижурчает полый кристалл. Внутри что-то клубится и вихрится.

— Это у обыкновенный, — гордо бугрясь, поясняет продавец. — Очень редкое существо. Издаёт звуки, приятные для слуха большинства арауканцев. Излучает энергию. Опасным становится в период размножения, когда разряды становятся мощнее и бьют по движущимся объектам. Неприхотлив и миловиден.

Я изучаю у обыкновенного. Интересно, можно его приспособить, чтобы колымагу заряжал? То-то вурки будут довольны!

— Вот это, — продолжает продавец, подталкивая ко мне свёрток, — аламанский шфрыгль. Очень занятное существо, ещё никто не сумел зафиксировать всех его трансформаций. Они происходят каждые семь уррисских дней. Жаль, что именно сегодня он закуклился. Об этом звере можно написать не один научный труд, очень непредсказуемое и, если можно так выразиться, изобретательное создание. Минус: нужен многофункциональный, крепкий вольер с широким диапазоном условий. И пищу каждый раз приходится подбирать новую. И если вырвется, много мороки. Опасен, смертельно опасен.

Мы с мелкой отодвинулись от шфрыгля. Показалось, что он на нас смотрит.

— Вот в этой симпатичной коробочке синелапый аилоид. Плюётся солью. Насколько я знаю, она разъедает покровы арауканцев?

Агауга чуть не выколупалась из магазина. Удержала её только необходимость соблюсти все правила вежливости.

— Вот этот красавец агрессивен, силён и ограниченно разумен. Породистые лючонги — удовольствие не из дешёвых. В ярости они не разбирают своих и чужих, поэтому ценятся как бойцовские животные. В других отношениях практически бесполезны.

Зверёк порыкивает, играет мускулами многочисленных пляк, мощно грохается на пол клетки и рвёт подстилку, разбрасывая в стороны мелкие клочки.

— А это кто такой? — зачарованно булькает Агауга. Её квырь указывает на последнюю, самую крепкую клетку.

— Уууу, уважаемоея! Ты выбралола опаснейшее животное в обитаемом мире.

Обчамкиваю опаснейшее животное. Сравниваю с теми, которых нам уже представили. Как-то не впечатляет. Вон, бойцовский лючонг хотя бы на прутья бросается, а этот сидит, почти не движется и смотрит.

— Как оно называется?

— Тщще-ло-ек! — внушительно клокочет продавец, выпуская струйки жёлтого пара.

— Он не выглядит опасным, — болбочу я.

— Араукан находится на отшибе, и до вас они пока не добрались. Один тщще-ло-ек, возможно, хрупок и тщедушен, но когда их много, они налетают жадно и безжалостно, подминая или сметая всё и вся. Я бы не стал его предлагать вам, уважаемые, но вы просили опасных животных. И вот.

Существо бледно-розового цвета, с четырьмя пляками, со странными наростами и совсем не слизкое, вызывает что-то вроде брезгливой жалости. Тщще-ло-ек распрямляется и подчвякивает к толстой прозрачной стене, отделяющей его от мира.

— А что он умеет? — спрашиваю я, будто против воли. Агауга предостерегающе раздувает фыхар и раскрывает иглогребень.

— Он разумный. Знает несколько фраз на уррисском. Если с ним заниматься, выучит ещё. Умеет издавать забавные звуки и прыгать.

— Прыгать! — изумляется мелкая.

Прикладываю квырь к прозрачной стене клетки. Тщще-ло-ек повторяет движение и с трудом скрежещёт:

— Приветствую тебя, многоуважаемоея клиент.

Голос его звучит приятно, необычно и грустно.

— Скажи, сведущеея продавец, как за ним ухаживать?

Агауга хлопает фыхаром и чуть слышно хрипит: «Ты что!» — но я не обращаю внимания.

— Для арауканцев труда не составит. У вас на планете приемлемые для тщще-ло-ека условия. Для жизни ему нужны воздух, вода, пища. Для здоровья свет, движение и общение. Кормить можно смесью для щенриков или хвырят. Если ты, достопочтенноея клиент, приобретаешь этот экземпляр, в подарок идёт брошюра по уходу.

— Я беру, — булькаю я. — Сколько, многоуважаемоея?

* * *

Алекс покачивался в прозрачной коробке. Арауканский подросток тащил его прочь из ненавистного магазина, весело бормоча на своём языколомном наречии. Второй инопланетный детёныш, кажется, был недоволен покупкой. Алекс старался не думать, что будет, если родителям не понравится такое приобретение или если новая игрушка вскоре наскучит этому странному существу, слепленному из всего, что есть в природе неприятного.

Он силился наслаждаться редкими лучами чужих звёзд, а мысли просто отбросить. Когда ты один против всех и не можешь повлиять на события, мысли — это только удары молотка по тонкой перегородке, отделяющей тебя от безумия.

А ещё он заставлял себя не думать о прошлом. О том, как всё было роскошно, лихо и красиво. Особенно по сравнению с тем, где и кем он оказался сейчас. Не думать. В этом спасение.

Все знали, что Империя Людей умеет воевать и убивать. Мало кто знал, как быстро, изощрённо и надёжно она умеет избавляться от предателей.