Они собрались втроём на кухне. Древняя, как сама смерть, старушенция маячила у окна, толстый неопрятный мужик в бессильной тоске взирал на холодильник, крепкий дед с зачёсом на лысине и блёклыми глазами рассеянно прислушивался к непрерывному стуку и дребезгу.

— Ой, недоброе дело дети удумали, — проскрипела бабка, больше по привычке тряся головой.

— Какие они тебе дети, Матвевна? — равнодушно обронил зачёсанный дедуля, просто чтобы что-то сказать.

— Да как по мне, все вы будто дети малые. Зря, говорю, Ася с Вовой этот ремонт затеяли.

— Кто платит, тот и музыку заказывает, — буркнул неопрятный. — Нашего мнения всё равно никто не спросил бы, даже будь мы…

— А я считаю, всё они правильно делают. Дом старый, если им не заниматься, развалится, совсем как ты, Матвевна.

— Ой-ой, кто бы говорил! На тебя дунь-плюнь, и ты улетишь.

— Ну и дунула бы, — сказал толстяк.

Все трое криво улыбнулись чему-то своему. Повисла тишина, как тысячи раз до этого. Тишина становится главным средством общения — раньше или позже.

— Да я и не то чтобы против, — протянула Матвевна, чуть передвигая всякие чашечки и солонки согласно собственному представлению о порядке. — Просто шумно очень.

— Так это ж только днём. Да и вообще, не вечно же они будут долбить.

— Да-а. Не вечно… — отозвалась старуха. Помолчали. — А за окном — сирень…

— А в холодильнике — пиво, — скорбно пробасил толстый.

* * *

Розоватые свечки каштанов облетели. В бывшей коммуналке уже который день не было электричества — капремонт в своём апогее. Молодые поехали пожить к друзьям.

Матвевна оглядывала комнату.

— Что твоё Мамаево побоище.

Дедок с зачёсом пнул вывороченную паркетину.

— Новые полы скрипеть не будут.

— Это да. Тихо станет. А Илюша где?

Старуха всегда была очень ласкова с пузатым любителем пива. Внук, как-никак.

— Делся куда-то. Молодые выбросили его любимое кресло. Может, обиделся и ушёл…

Матвевна трясуче покачала головой. Заоконный фонарь лёгкими отрывистыми штришками окрасил жидкие волосы, будто хной.

— Жаль.

— Жаль.

Помолчали.

— Всё переделали нехристи черномазые. Дома родного не узнаю.

— Нехристи черномазые, зато работают задёшево.

— Дёшево-то дёшево, да как бы не упёрли чего.

— А ты следи, старая.

— Да я… что я могу?

Непонятно зачем пошебуршала целлофаном, обернувшим массивный шкаф. Она давно уже взяла привычку бесцельно бродить по комнатам, переставлять, перекладывать, перевешивать вещи. Наверное, это от старости. И брошенности.

— Заснуть бы…

* * *

— Украли, украли!

Старушка ураганом носилась по комнатам, опрокидывала вёдра из-под штукатурки, взметала тучи пыли, ворошила сорванные обои.

— Украли, украли!

— Что украли? — бросился к ней дед.

— Шкатулку, шкатулку мою украли! Последнее, последнее украли, чурки, нехристи, гады поганые!

Матвевна прижала к лицу узловатые руки в набухших венах и коричневых точках. Нет ничего стыднее старческих слёз. Но Матвевна не плакала. Давно уже. Давно.

* * *

Дед гладил такие ровные, такие чужие стены. Как и Матвевна, теперь и он не узнавал родного дома. Полы не скрипели и не щерились щелями, в рассохшиеся рамы не задувал вездесущий ветер, потолки потеряли желтоватые узорные пятна от добрососедских потопов. Всё было новое, чужое, даже холодное, кажется. Только часы — старые часы, которые он с таким трудом достал когда-то через третьи руки, — только они привычно отсчитывали время, ободряюще тикали из-под слоя строительной пыли. Они будто говорили: «Ты здесь. Я здесь. Я здесь — ты здесь. Я есть — ты есть. Ты стар — старьё. И я — старьё. Ты стар — и я. Исто-рия».

Дед смотрел с балкона на тую, которую посадил под окном давным-давно. Теперь она так вымахала, что закрыла весь вид. Ася не раз намекала, что неплохо бы спилить. Вова отнекивался только из лени.

«Ты стар — и я. Исто-рия».

* * *

Тёплым июньским вечером Ася и Вова пили чай на новенькой кухне. Глаза молодой горели.

— Видишь, как хорошо стало, когда избавились от рухляди? Так свежо, просторно, стильно! Не стыдно и гостей позвать на новоселье.

— Угу, — поддакнул Вова, жуя пирожок.

— И главное, всё очень функционально. И чисто. Ни пятен, ни разводов, ни протёртостей, ни дыр! Полы не скрипят, обои и плинтуса не отходят, батареи беленькие, никаких тебе ржавых бород! Сантехника вся новенькая, работает хорошо, трубы не гудят, не хрипят… Как же я об этом мечтала…

Она даже всплеснула руками от избытка чувств. Муж кивнул и взял ещё пирожок.

— Одно удовольствие в такой квартире жить! Только я тут подумала…

Вова поднял густые (не в пример волосам) брови.

— Часы… я знаю, они тебе дороги, наверное, как память, но вот в нашем интерьере…

— Да ничего они мне не дороги. Тут же коммуналка была, дед какой-то жил. Его часы. Хочешь — выкидывай.

— Спасибо, милый!

Она порывисто чмокнула мужа в шершавую щёку и кинулась снимать опостылевшие часы.

Слегка качнулась занавеска — будто от лёгкого движения, будто от едва заметного вздоха.