Неприметная забегаловка. Два мощных бородача. Похожи как братья, только один постарше, с проседью в кудрях, а другой — с прямыми русыми волосами и повязкой на лбу.

— Не умеешь ты пить, дружище, — говорит тот, что с повязкой.

Второй поднимает от кружки мутные, но всё ещё грозные глаза и говорит:

— Это потому, что только дикари пьют, не разбавляя.

— Так ты разбавляй.

— Как это я разбавляй, если ты не разбавляешь? Неуважительно получается. Вот ты меня уважаешь?

— Не сомневайся, — вздыхает русый, уже понимая, что сейчас товарищ по несчастью заведёт свои извечные стенания.

— И я тебя. А они… Я был на вершине мира, а они мне… Аморалку… Исправительные работы… И остальным тоже… Фаня в библиотеке теперь работает, Геша слесарем, Гера почтальон, ему не привыкать. До Адика не добрались, он в своей дыре тихо сидел и сидит, наверно, до сих пор. А я вот думаю, ну Гешу-то, Гешу за что? Он же ничего себе, всё людям, милейший, милейший… А я электрик, представляешь?

— Представляю. Я тоже. И ничего зазорного в этом нет, кем нам ещё быть?

Раскисший бородач чуть покачивается из стороны в сторону и смотрит куда-то сквозь коллегу.

— Но Гешу… Нас-то понятно. Меня за растление малолетних. Ну, может, за то, что папу порезал. А что? Это наше семейное дело, не убил же. Фаню за разжигание розни, а так-то она мудрейшая женщина… Диня отвертелся как-то, всё ему нипочём, всё по кимвалу. Вон, пиво разливает и доволен. Ему эта блевальня — дом родной.

Чернявый толстячок бармен вставляет:

— Я попросил бы!

— Ты мне противен, так и знай!

— То-то ты, папаша, сюда каждый четверг наведываешься и просишь выпить, — отвечает бармен. — Совсем добра не помнишь.

— Четверг наш день! И я всё помню! — страдалец широко размахивается кружкой, расплёскивая бурую жижу в патетическом жесте. — Что мы пили в старые времена! Нектар! Амброзия! А не эти помои…

Вдруг изменяется в лице и отрывисто, хрипло произносит:

— In vino veritas! — потом обрывает себя уже обычным голосом: — А ты замолкни, Ю!

Русый здоровяк предлагает:

— Давай я тебя домой отведу.

Его собутыльник вскидывается:

— Какое ещё домой? Хорошо же сидим! Диня, налей ещё…

Толстячок переглядывается с более трезвым товарищем. Тот пожимает плечами. Попойка продолжается.

— А я им говорю: у меня психическое заболевание. Раздвоение личности. И тут Ю решил поумничать: «Квод лицет Йови, нон лицет бови», значит. А они: покажите, где это сказано в уголовном кодексе! Всю жизнь сломали, сволочи… Электриком…

Булькает пойлом, половину проливая на бороду и на пол.

— Забыли про времена… Вот люди! А я говорю, это про меня всё насочиняли… Я, может, вообще однолюб, хотел жить себе тихонько с женой, музыку писать или коз пасти. Так нет же, общественное мнение, народная любовь, пропади она к Адику. На мне всё держалось, на мне! Неблагодарные… O tempora, o mores! Заткнись, Ю!

— Готов друг, — пропел Диня, протирая стойку.

— Суд истории… Исправительные работы… А кто страну поднимать будет, я спрашиваю? Были великой морской державой, оплотом цивилизации и культуры, а сейчас — позор Европы, в долгах по самую макушку…

— Понеслась… — снова вздохнул русый.

— Люди ведь не просто забыли нас. Сначала позабавились своими сказочками, придумали за нас нашу жизнь. А потом мы им стали не нужны, нас осудили за безнравственность, бросили, бросили! А кто теперь присмотрит за моей солнечной родиной? Кто?

— Не волнуйся, брат, — сказал русый. — Сами присмотрят, не маленькие. И за твоей солнечной, и за моей снежной. Вставай, родной, тебя жена уже заждалась.

Суровый русич поднимает пьяного друга. Диня подаёт рабочую сумку с вышитой на боку молнией.

— Кто бы мог подумать, что над нами свершится суд истории? Суд людей? Vae victis… Сами создали, сами обвинили… Втоптали в грязь и бросили…

Выйдя на свежий воздух, кудрявый бородач встряхивается и внезапно исчезает. Вместо него в локте от земли — золотое облако, и золотые капли дождя проливаются из него куда-то в вышину, вслед сумке с вышитой на боку молнией, воспаряющей медленными спиралями. Русый бородач пожимает могучими плечами, поправляет повязку на лбу. Он не привык оглядываться назад и горевать по былому.

«Ты забыл меня, мой народ, но я тебя не забыл. Я, как и прежде, буду оберегать тебя, ведь для этого ты меня призвал когда-то. Служение тебе — мой высший долг, моя высшая власть. А мой друг будет служить своим солнечным людям. Подумаешь, расклеился. Минутная слабость. Просто Зевс абсолютно не умеет пить».