Сбывшееся пожелание. — Записки прыгающего майора. — Раскаленная Олимпиада. — Футбол глазами самоизгнанников. — 63 удара по воротам, и ни одного гола! — Новая встреча с югославами: реванш.
Глава I
Как я там оказался
Для того, чтобы попасть на край света, надо было написать плохой роман. Назывался он «Стесненные воды» и в искаженном свете представлял райскую жизнь моряков дальнего плавания. Министру морского флота он не понравился. Министр мог точно и изящно формулировать руководящие мысли. Обведя подчиненных суровым взглядом, спросил:
— А на хрена нам такое писательское шефство? Не послать ли их союз куда подальше?
Прошло сто дней, и пожелание осуществилось. Правда, послали не весь союз, а только одного писателя. В Австралию.
— Это вам подарок от нас за полезную книгу, — сказал новый министр Борис Павлович Трунов во время дружеского чаепития. — Мы рекомендовали ее к чтению в наших учебных заведениях. Теплоход «Белоруссия» уходит через тридцать шесть дней. Я распорядился срочно оформить выездные документы. Вам будет на что посмотреть. Желаю счастливого плавания.
Я провел на борту знаменитого лайнера четыре с половиной месяца и познакомился со многими русскими австралийцами… Были среди них певец, публицист и литературовед Анатолий Афанасьев, ведущий в Мельбурне регулярные радиопередачи «Россия в литературе и искусстве»; сиднейские бизнесмены Глеб Кондаков и Георгий Распопин, которые нашли верного товарища в лице внука прославленного капитана «Варяга» изобретателя-профессионала Михаила Руднева и сумели наладить производство ультрасовременных холодильных установок; инженер-электрик Борис Волничанский и его милая супруга Франциска, чей гостеприимный дом в Мельбурне открыт для гостей из России. А еще тогда, в восемьдесят девятом, допелось познакомиться в новозеландском Окленде с двумя седоусыми, сохранившими юношескую стать преподавателями колледжей Виктором и Павлом… Павел попросил его фамилии не называть, не назову и фамилии Виктора.
О судьбах этих соотечественников, много хлебнувших в годы войны, я рассказал в очерках «Из записок антипода», сегодня же не могу не вспомнить о них, потому что все они видели Олимпиаду 1956 года, а на той Олимпиаде — футбол, о котором, как оказалось, мы, дома, знали далеко не все.
Два чувства сталкивались и боролись друг с другом в их душах. Как русские они желали победы своим. Но как изгнанники из безжалостной страны, понимали: эти победы послужат возвышению социализма, которого боялись и который ненавидели. Могут ли быть объективными их оценки?
То, что услышал, надо было как следует проверить. То, что проверить не удалось, следовало безжалостно отбросить.
Что и сделал.
* * *
— Скажите, не приходилось ли вам читать книгу Ференца Пушкаша «Записки прыгающего майора»? — спросил Павел. — Очень любопытна, она переведена на разные языки.
— Только слышал о ней.
— Я мог бы и подарить ее вам, но этого не сделаю, потому что она относится к разряду антисоветской литературы. А у вас ведь наказывают даже за чтение Библии? — Павел вопросительно вскинул глаза.
Я вспомнил совет древнего мудреца: «Не всякую правду надо говорить, но не надо говорить неправду» и промолчал. Между тем…
Неделю назад схлопотал строгий выговор второй помощник капитана теплохода «Белоруссия» Константин Никольский. Его наказали за то, что он получил Священное писание прямо у трапа из рук миссионера. Сделал это Константин по моему неосторожному примеру, факт передачи был зафиксирован офицером безопасности, меня бы наказали тоже, ноя, хоть и числился членом экипажа, ушел в плавание с командировкой союза писателей и спецкора «Правды». А у Никольского на берегу оставалась семья и неработающая жена; строгий выговор означал долгое отлучение от зарубежных рейсов. Я чувствовал свою вину перед ним, мой долгий и скучный разговор с капитаном оказался бесполезным. Зато полтора месяца спустя помог отвести беду начальник управления кадров Л. В. Пилипенко, понимавший не хуже меня позор спущенного с самого верха указания: «Библия относится к разряду антисоветской литературы… ввоз ее в СССР карается законом».
Вот по таким законам жила огромная страна в самом конце восьмидесятых годов.
Мои глубоко верующие австралийские и новозеландские собеседники знали о гонениях на религию в СССР достаточно хорошо… Могли быть объективным их взгляд на олимпийских посланцев страны, где царили такие порядки?
Павел пересказал книгу Ференца Пушкаша. Автор не без юмора повествует о том, как служа в венгерской армии, он ни разу не шагал в строю, не участвовал в маневрах и не стрелял на полигоне, а путь от рядового до майора прошел в составе знаменитой футбольной команды «Гонвед» (это слово переводится как «защитник отечества»). Удивляться такому возвышению не следует: перед глазами венгерских руководителей были возведения лучших советских хоккеистов, футболистов, борцов (также не служивших под ружьем) не то что в майорские — полковничьи чины… Москва подавала пример, ему ли было не следовать младшим братьям? Весьма подробно рассказывает Пушкаш о том, с каким энтузиазмом была встречена победа сборной Венгрии на Олимпийских играх 1952 года в Хельсинки. «На пути к финалу мы оставили мокрое место от шведов, вколотив в их ворота по три мяча в каждом тайме, а в решающем матче без труда (2:0) одолели югославов, которые были измотаны двумя тяжелыми играми с русскими». Уже дома Пушкаш узнал о печальной судьбе, постигшей советскую олимпийскую команду. «Я никогда не симпатизировал русским, но их футболистов жалел. Так бывает, когда в область спорта врываются со всеми своими амбициями недалекие политики. Могли ли я и мои товарищи предполагать, что через четыре только года такая же судьба постигнет и команду Венгрии?»
…Игры в Австралии проходили в разгар здешнего лета — в декабре. А за несколько месяцев до того в Венгрии вспыхнул антисоветский, жестоко подавленный путч. Из страны уехали многие известные писатели, артисты, спортсмены. Был среди них и Пушкаш. Но его и «на краешке Европы» достала «рука Москвы»: по настоянию федерации футбола СССР ФИФА дисквалифицировала перебежчика на полтора года, и лишь «отмотав срок», он появился в мадридском «Реале», где и заблистал с новой силой.
Чем объясняла советская пресса отсутствие на Олимпийских играх в Мельбурне футболистов Венгрии?
Доложить о подготовке футболистов к Играм на заседании национального олимпийского комитета было поручено одному из его руководителей Куташу. Не знаю, краснел ли он от стыда, понимая, что его вранью не верит никто, но заявил категорично: «Анализ состояния дел в команде свидетельствует о низком уровне ее подготовки. Есть предложение на Олимпийские игры ее не посылать». За предложение проголосовали с «глубоким единодушием».
А вот версия, которая представляется более правдоподобной (ее и высказывают мои собеседники):
— Австралийские газеты писали, что Будапешт не прислал свою команду по приказу из Москвы, Советы, получившие пощечину от ненавистных им югославов на предыдущей Олимпиаде, боялись теперь второй пощечины от сильных по-прежнему венгров. Правда, Сталина уже не было. Но его «методы убеждения» не ушли вместе с ним в небытие. Проиграй советская сборная венграм, ее разгоном дело бы не ограничилось. Разогнали бы весь их спортивный комитет».
— Зато другие венгерские команды сражались против советских с невероятным упорством и ожесточением, — вспоминал Борис Волничанский.
— Я смотрел матч ватерполистов, — говорил Виктор. — Была ужасная драка. Венгры разнесли наших по всем правилам, даже одного мяча не пропустили, а вколотили четыре. А ведь советская уже тогда слыла одной из сильнейших в мире. На ее тренеров и игроков после встречи лучше было не смотреть. Выглядели в полном смысле слова как в воду опущенные. Венгры и выиграли тот турнир, а русские заняли лишь третье место.
— То же самое произошло и на фехтовании, — заметил Георгий. — И советская команда по эспадрону считалась первой в мире, но в поединке с венграми дрогнула. Проиграла, если не ошибаюсь, 7:9. И в этом виде соревнований — команда против команды — посланцы Будапешта взяли первое место и с высшей ступени пьедестала почета сверху поглядывали на сборную СССР, разместившуюся на третьей ступени.
Таким образом игры в Мельбурне превращались не только в спор лучших спортсменов, но и самых дрянных политиков… Мне нетрудно было про себя согласиться с этим умозаключением.
Все эти воспоминания служили лишь прелюдией к коллективным рассказам о событиях на футбольных полях Мельбурна.
Глава II
Кошмарный матч с Индонезией
Вспомним, что представлял собой олимпийский турнир-56.
По идее в финальной его части должны были участвовать шестнадцать команд, желающих оказалось чуть больше, после серии не слишком напряженных и азартных игр были определены все претенденты, но, к конфузу организаторов, «поиграть на краю света» захотели лишь одиннадцать. Китайской Народной Республике не понравилось приглашение на Игры Тайваня. Египту не понравилось участие Великобритании, Франции и Израиля, «плетущих заговоры против арабского мира». Сняли свои заявки Турция и Южный Вьетнам, которым не нравилось международное положение вообще.
Осталось одиннадцать команд. А если вспомнить, что Германия, чемпион мира, прислала в Мельбурн второразрядный состав, с мнением радиокомментатора Вадима Синявского: «у сборной СССР будут три опасных соперника — Румыния, Болгария и Югославия» трудно было не согласиться.
Но ошибся и Синявский, что случалось с ним нечасто.
Он скинул со счета Индонезию. Незадолго до Олимпиады эта команда гостила у нас, и клубные команды делали с ней все, что только заблагорассудится: счетчики, дежурившие у табло, едва успевали менять цифры.
Борис:
— После того, как Советы выиграли очень трудный матч с германцами — 2:1, всем казалось, что игра с индонезийцами будет легкой прогулкой.
Вот как выглядела «прогулка» в рассказах очевидцев. Они высказывают общее предположение: другой такой встречи история футбола еще не знала и вряд ли когда-нибудь узнает. Ее нельзя было смотреть без слез.
Наши начали поединок лихо и размашисто. На второй минуте последовал первый удар по воротам, а на третьей — второй… Кажется, на тридцать пятой минуте двадцать пятый удар потряс штангу. А куда ему положено, мяч никак не хотел залетать.
— Можно было подумать, что индонезийцы дали себе слово не переходить на русскую половину поля и придерживались этой тактики до конца тайма. Наши форварды начали хвататься за головы и слегка переругиваться друг с другом. Индонезийцы уходили на перерыв с высоко поднятыми, а наши — с опушенными головами. Никто ничего не понимал, — рассказывал Павел. — Всем было ясно, передохнув немного и услышав подобающие случаю слова от тренера Гавриила Качалина и многочисленных прикрепленных, русские заиграют раскованно. На второй минуте последовал первый удар в перекладину, на четвертой — прямо в руки вратаря.
…Австралийская спортивная газета подсчитала: «За сто двадцать минут русские ударили по воротам 63 раза и подали три десятка корнеров. Но пробить железобетонную защиту доблестных индонезийцев им так и не удалось».
А незадолго до конца едва не случилась трагедия. Соперники решили сыграть ва-банк, и их левый инсайд, чудом проникнув в штрафную площадку, от души стукнул по воротам замерзшего Яшина. Мяч просвистел рядом со стойкой.
— Вот было бы дело, подумали мы с тоской, — вспоминал Глеб. — После такого позора возвращались бы русские футболисты домой как самые разнесчастные неудачники.
Австралийская, да и мировая пресса, выпустили немало ядовитых стрел в сборную СССР.
Вот что довелось услышать годы спустя из уст Вадима Синявского (я работал над очерком о нем, который включил в книгу «Окинь противника взглядом»):
— На следующий день возник спор: следует ли переводить футболистам все, что написано о них, или поберечь их самолюбие? Разделили мнение Александра Гомельского, тренера баскетбольного, хорошо знавшего в каком слове в какую минуту нуждается игрок. «Мы должны думать не о том, как уберечь ранимые души доблестных футболистов, а о том, как уберечь престиж страны. Сколько бы побед ни одержали в других вида спорта, продуем футбол — смажем все, и оправдания не будет. Надо не только перевести слово в слово, что написала сегодня газета «Сан» (более издевательских отчетов в жизни не читал), но еще попросить переводчиков кое-что и прибавить… от себя… Никто проверить не сможет, нужна безжалостная критика разгильдяйства». Конечно, — добавил Синявский, — я не мог не соглашаться с молодым, но уже известным тренером, а кошки на душе скребли: вдруг ребята расклеятся еще больше? К счастью, холодный душ подействовал.
Были приняты и хирургические меры: Беца заменил Масленкин, Рыжкина — Ильин, Исаева — Иванов. А вот почему место Яшина в воротах занял Разинский, было мало кому понятно… Яшин-то в чем виноват?
Из газетного отчета: «Перемены в линии нападения быстро изменили характер атак. Русские форварды, поддерживаемые полузащитниками, играют свободнее, острее. В глухой защите появляются одна трещина задругой. Спасая положение, индонезийцы беспорядочно отбиваются. Советские получают право на угловой. Ильин навешивает мяч на штрафную площадку, и Сальников, опередив двух опекунов, из очень трудного положения забивает долгожданный гол… Теперь ни у кого нет сомнения в исходе игры».
А потом последовали голы Иванова, Нетто и снова Сальникова и… «светловолосые взяли реванш». Но почему реванш? Да потому, что пресса назвала первый сенсационный, двумя нолями закончившийся матч победой индонезийцев. Спорить с этим было трудно.
Чудеса, которые сотворила советская команда в самом начале турнира и которые надо было брать в большие кавычки, сменились настоящими чудесами, позволившими ей склонить на свою сторону симпатии даже самых явных недоброжелателей.
— Она показала бойцовский характер, — заметил Георгий. — Когда нам плохо, только тогда мы и доказываем, на что способны. А ведь было очень худо после того, как болгары вколотили нам гол.
Произошло это в дополнительное время. А советская команда играла вдесятером.
В ту пору у футбола было два отличных от нового времени правила: одно глупое и одно мудрое. «Где — какое» — читатель догадается без труда.
Во втором тайме защитник Тищенко в борьбе за мяч неловко упал, и без посторонней помощи подняться уже не мог. У него оказалась переломанной ключица. Поле он покинул, а вместо него не вышел никто: замены были запрещены. Зато другой закон давал нашим крохотный шанс: забитый в дополнительное время гол не считался золотым: доиграть третий — тридцатиминутный — сеанс надо было до конца. На поле вернулся забинтованный Тищенко, его участие в игре было формальным, но поступок мужественного человека придал команде новые силы: заиграли самоотверженно — за себя и за него. До финального свистка оставалось несколько минут, болгары, до того непринужденно поколотившие англичан (6:1), видели себя уже в финале, когда Стрельцов, наш техничный и неутомимый Стрельцов, перехитрив вратаря, забивает ответный гол. До конца игры около минуты. Неужели и завтра придется доигрывать этот двухчасовой матч, тратя последние силы перед решающей игрой с югославами? Когда пишу «последние силы», ничуть не преувеличиваю: ведь игра с индонезийцами заняла ни много ни мало двести десять минут.
Но…
Мяч получает… нет не так, Тищенко, перешедший на левый край, его не получает, перебинтованному товарищу никто не решается пасовать. Он просто оказывается близ мяча. И увидев открывшегося Татушина, делает лучшую в своей жизни передачу. А Татушин забивает свой самый памятный в жизни гол.
Наблюдатель не мог не обратить внимание на поразительную схожесть встреч советских и болгарских футболистов в дни Олимпийских игр последних четырех лет. И в Хельсинки болгары вели 1:0, вели в дополнительное, быстро сокращавшееся время, да наша команда успела не только сравнять счет, но и выйти вперед.
И все же что стоили пережитые испытания по сравнению с теми, которые обещал финальный матч?
Или не ждала советская команда этой встречи с югославами все четыре года после Хельсинки? Или не горела желанием отомстить?
Глава III
Расчет
Прежде чем перейти к рассказу о финальном поединке и предоставить слово Анатолию Афанасьеву, расскажу коротко об этом незаурядном человеке. Его обидела родная страна, обидела крепко и незаслуженно, а он сказал:
— Когда закончился матч с Югославией, мы были счастливы.
…Отец Анатолия Леонтий Тимофеевич, директор киевской средней школы № 3 ушел на войну в один из первых ее дней, и погиб, защищая Ростов. А дед-инвалид Трофим Антонович, вскоре после того как Ржищев захватили фашисты, выпил для храбрости, вышел на базарную площадь и, подняв вверх костыль, гаркнул: «Русские всегда били немцев, и этих побьем!» Его расстреляли. В те же примерно дни пятнадцатилетнего Толю схватили во время облавы и отправили на принудительные работы в Германию, в городок Вольсбург близ Брауншвейга. Освоил профессию токаря. Хоть и не за колючей проволокой жил, унижений и мытарств испытал сполна. В мае сорок пятого услышал от пожилого сородича: «Толян, не спеши возвращаться. Ты пил чай из немецкой чашки, тебе этого дома никогда не простят».
«Что ты слушаешь фашистского прихвостня? — молвил друг Федор. — Родина ждет нас, не сомневайся, едем!»
Много лет спустя Афанасьев узнал, как приветили Федора дома. На допросе спросили: «А почему не пустил пулю в лоб, когда брали в плен? Был ранен? Но другие не сомневались, как поступить». Кончил Федор жизнь двадцативосьмилетним, не в чужом — в «родном» лагере.
С женой Людмилой Анатолий встретился в лагере для перемешенных лиц, в Германии. Теперь у них большая семья.
Не с глазу на глаз рассказывает о себе Афанасьев. Рассказывает в доме Бориса Волничанского в присутствии многих русских, и у меня нет основания не верить ему.
…Для того, чтобы вести радиопередачи о русской литературе, ее надо не просто любить, ее надо хорошо знать. Мне, филологу по образованию, вдвойне интересны беседы с таким человеком.
Рассказывая о заключительном матче СССР—Югославия, он высказывает мысль, кажущуюся неожиданной:
— Вы знаете, я не люблю слова «болельщик», укоренившееся в русской речи за последние годы. Оно из какого-то очень низкого лексического ряда. И пришло на смену бытовавшему до войны слову «прижимальщик»: «Этот прижимает за «Динамо», а тот — за «Спартак»». Но в тот день я и все мои старые русские друзья и новые австралийские знакомые с невероятной силой болели за наших. Каждый острый моменту их ворот откликался тревожным предчувствием, каждая атака порождала надежды. Никогда я не желал ни одной другой команде победы так, как в тот дождливый летний декабрьские день. Гол, забитый на сорок восьмой минуте моим тезкой Ильиным, вижу так отчетливо, будто и не прошло с тех пор столько лет.
Вся советская страна слушала Вадима Синявского с превеликим вниманием. У наших футболистов еще не было побед в крупных международных турнирах, эта могла и должна была стать первой. Голос Синявского часто пресекался, человек, повидавший войну, присутствовавший при капитуляции армии Паулюса в Сталинграде, и известивший о ней мир, должен был, казалось, владеть и нервами, и голосом. Он умел это делать в жизни, да не умел на футболе. Сегодня он понимал, что передает важнейший свой послевоенный репортаж. За тысячи километров от Мельбурна ловлю его слова, стараюсь не пропустить ни одного, да разве передашь на бумаге его интонации? Он всем своим существом там, на поле, в игре. У него замирает дыхание, когда левый крайний югославов Муич с близкого расстояния бьет по воротам, Синявский уже знает, чем кончился прорыв, мы еще нет, он дает нам помучиться несколько секунд, после чего произносит многозначительную фразу:
— Но у нас в воротах Яшин.
Так, напряжение слушателей спадает, значит, ничего страшного не произошло. А не произошло, потому что:
— Яшин в акробатическом броске отводит мяч за линию ворот. Югославы подают корнер, наша зашита действует с предельным напряжением. Но растерянности в ее действиях нет… Простите, я поспешил… Совершенно необязательно было давать соперникам право на новый угловой удар. Хорошо, что Башашкин выигрывает воздушную дуэль… Полузащита прижата к воротам… Но вот наконец взрываются и наши футболисты. Быстрой комбинацией они выводят на прорыв Ильина… он бьет с ходу, очень сильно… да только прямо в руки вратаря Раденковича.
В конце первого тайма настроение комментатора заметно поднимается. Нашим удается выровнять игру. А с третьей минуты второго тайма нам начинает рассказывать о футболе счастливый человек. Пять форвардов-спартаковцев волной накатываются на чужие ворота… У защитников разбегаются глаза: кого стеречь, какую зону оберегать? Отрываются от опекуна Татушин, получает мяч, обыгрывает бросившегося в ноги хавбека.
Синявский: — Татушин длинным высоким пасом в штрафную площадь выводит вперед Исаева. Пробует перехватить мяч Раденкович, — а дальше — скороговорка… Словно предчувствуя, чем кончится атака, комментатор спешит, призывая Исаева последовать его примеру: — Наш форвард на долю секунды опережает голкипера, удар? Нет, удара нет, можно было попробовать, Исаев поступает мудрее, он видит как выходит на удачную позицию Ильин, пас безукоризнен, Ильин, ай да молодчина Ильин! Слета, в прыжке направляет мяч в ворота. Гол! Гол, такой желанный и выстраданный!
Наши одержали достойную победу. И ее приветствовал переполненный стадион. И на Родине было торжество. И не только на Родине.
— На глаза навернулись слезы, — сказал Павел.
— Мы плакали, — сказал Борис.
— Мы в тот день немного выпили, — сказал Анатолий.
— Мы в тот день выпили хорошо, — сказал Виктор.
В летопись отечественного спорта вошли игравшие тот матч: Лев Яшин («Динамо»), Борис Кузнецов («Динамо»),
Анатолий Башашкин (ЦДСА), Михаил Огоньков («Спартак»), Анатолий Масленкин («Спартак»), Игорь Нетто («Спартак») и пятерка форвардов-спартаковцев Борис Татушин, Анатолий Исаев, Никита Симонян, Сергей Сальников и Анатолий Ильин. И никто не забыл Гавриила Качалина и других членов команды… Они тоже были достойны того, чтобы выпить за них хорошо.