Мудрость приходит после поражений чаще, чем после побед. — С камешка на камешек через бурный поток. — Откровение посла. — Талисман, спрятанный на Пирамиде Солнца. — Затворники.
Глава I
Игры ацтеков
В Мехико, в знаменитом антропологическом музее — мозаичное панно: ацтеки играют в мяч. Еще немного, и он окажется за заветной чертой. На лицах тех, кто готовится торжествовать победу, одушевление. Спокойны лица проигрывающих: они знают, что их ждет.
…Ацтеки, древнее индейское племя, некогда вторгшееся с севера в пределы современной Мексики, создали самый совершенный для своего времени календарь, построили удивительные храмы и известные всему миру пирамиды Солнца и Луны. У основания этих пирамид в дни Обновления устраивались ритуальные игры, в том числе и игры в мяч. Сходились друг с другом две, как сказали бы сегодня, команды. Да только донести мяч до чужих пределов надо было необычным способом: его нельзя было ловить, по нему можно было только бить — локтем, коленом или лбом. Победителей ждал пирс музыкой и танцами, а побежденные… По освященному столетиями закону они были обязаны кончить счеты с жизнью.
Начинался торжественный ритуал перехода в царство теней. По верованиям ацтеков проигравшие превращались на том свете в богов — свободных, могущественных и справедливых. Вот как — богами становились не победители (земные триумфы и на небесах способны затуманивать взор), богами становились побежденные. Не потому ли, что только им было дано познать меру истинных переживаний, говоря иными словами, — меру всего и вся? С давних времен известно — мудрость приходит к человеку после проигрышей, поражений и неудач куда чаще, чем после побед, сопровождаемых звуками тимпанов и литавр и восторженными приветствиями быстрой на смену настроений толпы.
Все зависит оттого, как воспринимать поражения. Трагический эпизод Олимпийских игр 1964 года в Токио: финиш марафона. Вторым на стадион вбегает японец. Но у самой императорской ложи его перегоняет соперник. Японец берет лишь третье место, не может перенести печали и, по свидетельству профессора В. Кузнецова, делает харакири.
После мексиканского чемпионата мира 1970 года было немало людей, готовых делать харакири и советовать другим последовать их вдохновляющему примеру.
* * *
Футбол, как сколок, как подобие жизни, несет в себе все ее малые радости и многие печали. Футбольная фортуна, неулыба по натуре, кладет глаз лишь на того, кто идет к пели, трудясь неброско да терпел и во, и дарит счастливый час через несчастливые годы испытаний.
Точка, которую я поставил в этом месте повествования, совпала по времени с началом телевизионного рассказа о невиданной победе мексиканской сборной над сборной Бразилии… Такие нахлынули воспоминания, так быстро побежало перо, восстанавливая их, что я, признаться, не уследил за окончательным счетом — не то 4:3, не то 3:2, да разве в нем было все дело? Мексиканцы начали переход через бурную, грозную бразильскую реку от камешка к камешку тридцать один год назад, в шестьдесят восьмом, на Олимпиаде, продолжили у себя же на чемпионате мира-70 и продолжили в девяностом… тоже на моих глазах. Много раз менялся состав национальной сборной, один тренер уступал место другому, славные победы на счету мексиканцев, вот только до бразильцев никак не могли дотянуться. Настал, настал заветный час! В 1999-м. Ликование, охватившее страну, не поймет тот, кто не знает, что такое все забивающая футбольная радость.
* * *
Мексиканец любит свою родину громогласно, придавая на помощь языку руки. Он хочет, чтобы весь мир знал о переполняющем его чувстве. В час закрытия Олимпиады-68 происходит не предусмотренная протоколом сцена. На поле прорывается нескладный малый с цветастым платком. Бойскауты по привычке бросаются вдогонку, но потом какое-то шестое чувство подсказывает им, что надо остановиться. «Дали разойтись лоботрясу?» — думаю в сердцах, но тот поднимает платок, и стадион замирает. Пожилой степенный господин, сидящий слева от меня, перестает беседовать с дамой. Оба они лучше меня знают, что сейчас произойдет. Парень опускает руку с платком, и все сто, а может быть, и сто двадцать тысяч — зрители, продавцы, жандармы и помогающие им бойскауты — на минуту-другую превращаются в единый прекрасно спевшийся хор: «Ме-хи-ко, Ме-хи-ко! Та-та-та, Ме-хи-ко, Ме-хи-ко!» — несется, чуть не разрывая барабанные перепонки, над стадионом. От степенности соседа не остается и следа: глаза горят, вздувается жилка на шее, а его спутница что есть силы стучит тонкими каблуками по бетонному полу, словно задавшись целью оставить на нем вмятины.
Нескладный дирижер прыгает, размахивает руками, кувыркается и покидает поле довольный собой. В воздух летят сомбреро.
Любовь мексиканца к своей родине и возвышенна, и трогательна.
— Вы приедете к нам, узнаете нашу страну, ее людей, ее обычаи, полюбите ее и почувствуете, как трудно расставаться с ней. — Я услышал эти слова от посла Мексики в СССР Хосе Е. Иттуриага. За чашкой кофе он совсем по-домашнему сказал, что скучает по Мексике. Хотя вручил свои верительные грамоты… лишь накануне.
Любой успех, любая победа мексиканца вызывает в душах его соотечественников бурный отклик. Какими робкими безголосыми дилетантами выглядят по сравнению с ними итальянские тиффози, которым принадлежит безусловное первое место в Европе.
И грустят мексиканцы тоже по-своему.
Глава II
Мед и чили
Сегменты футбольного мяча похожи своими очертаниями на пчелиные соты. Для одних они наполнены медом, для других — мексиканским чили, по сравнению с которым кавказская аджика выглядит лакомством «на третье».
Что такое переполненная чаша терпения, можно было увидеть в тот день и час, когда на стадионе «Ацтека» закончился матч Япония—Мексика за третье олимпийское место. Японцы, умеющие сохранять достойную невозмутимость, прыгали козлятами вокруг форварда Камамото, забившего два гола, а их соперники покидали поле, не поднимая глаз. Вспенилась стадионная чаша, в несчастных летело все, что оказывалось под рукой уязвленного до глубины души страдальца. А когда до этого хозяева Олимпиады проиграли болгарам — 2:3, по верхнему ярусу трибуны растянули длинное, метров в шестьдесят черное траурное полотнище с черепом и костями. Предвидели результат и злоехидно заготовили впрок?
Те дни и следовало принять за исходную точку терпеливого тридцатилетнего движения ктриумфу-99.
В прибрежных городах есть поверье: хочешь вернуться, брось в море монетку. А если хочешь увидеть снова полюбившийся город в горах, говорят, надо что-то закопать. Я поднялся на Пирамиду Солнца и спрятал в расщелине, заросшей травой, крохотную металлическую модель стадиона «Ацтека».
Талисман сработал! Я нашел его без труда через два года: сборная СССР четвертый раз завоевала право выступать в финале мирового розыгрыша.
* * *
Ладно притерлась к динамическому веку придуманная в неторопливом веке игра. Королевой спорта называют легкую атлетику, но король у него один, завоевать хоть однажды корону, значило быть прославленным до конца жизни. Подготовка к чемпионату становилась во всех, без исключения, странах делом национальной значительности. «Пусть у нас пока еще не все в порядке с экономикой, жизненным уровнем, социальным обеспечением, зато посмотрите, как наши гоняют мяч и какие забивают голы!» Все остальное, пусть на время, забывается. А пока мир, затаив дыхание, ждет, что же случится там, в Мексике.
Два раза подряд чемпионам и становились бразильцы, превосходство их техники и тактики стало неоспоримым, и пошла гулять по континентам «бразильская манера», и только на одном острове учились по-своему, упорно развивая свой стиль, не стесняясь брать лучшее у других. Тем островом была Англия, давшая в 1966 году нового чемпиона. Прежние горели жаждой мщения. Все другие мечтали об одном: «набросать бразильцам». Не этим ли жила и Мексика, сумевшая подобрать ассорти что надо? Все знали, как готовились бразильцы. Мало кто знал — как мексиканцы, под семью увесистыми замками хранились ее тайны.
Новое поколение мастеров высшего класса все ближе подходило к некоей черте у самого потолка, и для того, чтобы определить действительно сильнейшего в борьбе равных, приходится выдумывать разные хитрости. В легкой атлетике, к примеру, счет давно перескочил с десятых долей секунды на сотые, а в бобслее или горных лыжах чемпионов определяют л ишь тысячные ее частицы. Мексиканский вариант усложнения выглядел так: игры на высоте 2.300 метров при средней температуре — тридцать градусов. Это, разумеется, в тени, а играть-то под солнцем, которое не прячется за облаками словно для того, чтобы посмотреть, а что это такое происходит на земле, из-за чего теряют люди головы?
Можно сказать без преувеличения: в создании трудностей организаторы чемпионата преуспели ничуть не меньше устроителей авторалли Лондон—Мехико протяженностью 26.500 километров. Там из 96 машин до финиша доплелись 23, на этом все и закончилось.
Здесь из бесчисленного множества команд, соревновавшихся в разных концах земли, финиша достигли 16. Но теперь только все и началось.
Глава III
Манифестация на крупнейшем проспекте мира
Взлетели над стадионом «Ацтека» воздушные шары, извещая об открытии чемпионата. Это было красивое и яркое зрелище. Но потом по путям, проложенным шарами, начал часто летать мяч. Но это было уже не такое впечатляющее зрелище: форварды били по воротам, а мяч устремлялся в поднебесье. Может быть, и он не привык к такой атмосфере?
Мексика—СССР. Было ясно, что подогреваемые публикой соперники с первых минут пойдут на яростный штурм, чтобы подавить оборонительные порядки, открыть счет, придать настроение себе, трибунам, всей стране. Значит, в изначальной стадии состязания нашим надо было проявить свои не столько созидательные, сколько разрушительные способности, на плечи Шестернева, Капличного и Кавазашвили выпали нагрузки, только держись!
Во втором тайме сборной СССР предстояло показать, с чем же она на самом деле приехала в горы. Не раз после ударов Бышовца и Асатиани ёкали мексиканские сердца. Да были неуязвимы ворота. Как те, так и другие.
Но зато потом наши отыгрались на команде Бельгии, вколотив четыре мяча… Не составила особого труда победа над Сальвадором, а затем счастливый, как казалось тогда, жребий определил нам в соперники не «этих ужасных бразильцев», а скромных уругвайцев, которых обыгрывали уже, ни много ни мало, пять раз. Воспоминания тешили душу и… придавали команде избыточную самоуверенность.
Перед тем как вкусить чили от итальянцев, хозяева чемпионата берут верх в малозапомнившейся встрече с Бельгией.
И тогда… Я опишу последствия этой победы, чтобы помочь читателю составить хотя бы отдаленное представление, что могло произойти в Мексике почти три десятилетия спустя после долгожданного выигрыша у бразильцев.
Я ехал в предполуночный час по проспекту Реформы в «Шевроле». Хотя правильней сказать, что ехал не в машине, а на ней… На радиаторе, одним словом. Миновали несколько полицейских постов, но нас никто не остановил за грубейшее нарушение правил дорожного движения. Наоборот, на меня смотрели с укоризной и недоумением раньше, когда я спокойно стоял в поющей, орущей, свистящей, от души веселившейся толпе и, стараясь не обращать на себя внимания, смотрел, как дама лет тридцати пяти била палкой в металлический бидон из-под бензина, время от времени выкрикивая: «Ме-хи-ко, Ме-хи-ко!» Ей вторили дочка дошкольного возраста и муж, обладатель высокодекольтированного черепа и приятного баритонального баса. Подумал невольно: нам бы научиться так радоваться после пусть даже крохотного, но приятного пустяка. А то все грустим да грустим.
За два года до того, в дни Олимпиады, я познакомился с одним спортивным всезнайкой, молодым журналистом Арнолдо. Встретились снова. Он пришел в отель со свежим номером и большими разводами вокруг глаз: «делал газету». Рядовая со спортивной точки зрения победа над бельгийцами вытеснила с первых двух полос все прочие материалы.
— В отличие от других газет мы опубликовали не только полный отчетов игре… фотографии тоже хороши, не правда ли? — но и отклики из Пуэбла, Толуки и Таско.
Арнолдо назвал первым в этом списке город Пуэбла не случайно. Он лишь «чуть-чуть» не успел доучится в одном из двух здешних университетов, слишком уж отвлекали разные политические «мероприятия»… И хотя указали ему на дверь без излишних церемоний, любовь к родному городу и его одноименной команде сохранил неомраченной. Со страшной силой радовался ее не таким частым победам, когда же она теряла очки, он вместе с ними терял смысл жизни.
Даже когда был молодым, он, несмотря на свой комсомольский задор, никогда не вмешивался в драки, возникавшие на стадионах, ибо считал их извращением святой любви к святой игре. Тут автор хотел бы заметить, что, посмотрев футбол на разных широтах — от шестидесятых северных (Швеция) до сороковых южных (Новая Зеландия), ни разу не услышал возгласа: «Мы вас повесим!». Есть на свете немало людей, считающих, что футбол, как и родину, надо любить молча, душой, не бия себя в грудь, а «иноверца» — по физиономии. Право же, не стоит делить все человечество на приверженцев твоей команды и недоносков.
…Манифестации по поводу скромной победы над бельгийцами длятся несколько дней. Около четырехсот увечий — нормальная, предвиденная плата за всенародную радость. Страна древних ацтеков полна надежд и желаний сравнить свою футбольную силу с теми, кого называют волшебниками мяча.
Увы, на пути станет Италия, лежащая в стороне от латино-американских перекрестков. Что поделать, надо ждать лучших времен.
Утихает столица. Снова превращается в обычную дорогу с нормальным движением самый большой в мире проспект Реформы.
За Мексику итальянцам мстит — в финале! — соседка-Бразилия. У ее команды — новый стиль, чуть более рациональный, чуть менее красивый. Зато как красив первый гол, забитый Пеле в цирковом прыжке, как неподражаем новый герой чемпионата Жаир, показывающий, сколь далеко может простираться власть укротителя над непокорным мячом.
Снова бурлит и неистовствует «Реформа», придет ли когда-нибудь свой футбольный праздник на эту улицу?
Терпеливо ждала своего часа Мексика.
Ждала тридцать лет. И дождалась! Победа над бразильцами в финале Кубка Конфедерации летом 1999 года превратилась в праздник национального масштаба. Глядя на торжественную телепередачу из Мехико, невольно подумал: дождемся ли мы часа своего?
Глава IV
Фаланстера и отель за колючей проволокой
Веря в грядущее справедливое переустройство мира, знаменитый утопист Шарль Фурье описал сочиненную им Фаланстеру, город счастливых, хорошо понимающих друг друга граждан… Кругом раскинутся фруктовые сады, поля, оранжереи…
«Будут жить в Фаланстере 1620 человек, вызывая зависть и горячее желание к подражанию у близких и дальних соседей».
Но почему такое странное число назвал Фурье?
— Мне понадобилось много лет, чтобы вывести его. Я пришел к убеждению: в подлунном мире существует 810 человеческих характеров. Нужно, чтобы в городе будущего жило по меньшей мере два одинаковых нрава и темперамента. Только при этом и возникнут серии по страсти, в которых каждый сможет со всей полнотой удовлетворить свои наклонности и проявить способности.
810 различных характеров? Может быть, их больше, может быть, меньше, психологи спорят, житейская же мудрость утверждает: что ни человек, то характер.
Вспомнив это, зададимся вопросом: будет ли большим преувеличением сказать, что настроение, а значит и боеспособность футбольной команды в значительной степени зависят от того, какой импульс получат ее характеры в дни подготовки к труднейшему розыгрышу. Игроки непохожи. У одного — повышенная потребность в общении, он не мыслит существования без шутки, озорства, без приятельства, общение необходимо ему для самоутверждения. Его стихия — игра дерзкая, быстрая, комбинационная. А другой замкнут, живет в своем внутреннем мире, на поле он самый добросовестный, способный долго и неутомимо делать свое непростое (как правило, оборонительное) дело. Третий — великий и неисправимый задавака: забив гол, он бежит не к партнеру, от которого получил безукоризненный пас (оставалось носком протолкнуть мяч в ворота), чтобы поблагодарить его, а бежит к трибуне, всем своим видом показывая: глядите, какой я молодец! Четвертый же, лихо проводящий домашние матчи, сникает в трудной игре на чужом стадионе, вгоняя ничего не понимающих тренеров в глубокую ипохондрию.
…В неторопливое, размеренное время родилась пословица: чтобы узнать человека, с ним надо съесть пуд соли. К нашим дням она не подходит. Мы всюду сталкиваемся с необходимостью все быстрее узнавать человека в авиации, науке, коммерческом предприятии, взявшемся за новое дело, в футболе, наконец: как он выдерживает перегрузки, насколько подготовлен к принятию самостоятельных решений, как реагирует на быстро меняющиеся ситуации, насколько коммуникабелен, стоек ли в часы поражений, подстерегающих любую неординарную личность?
Есть сферы бытия, где можно загадывать на долгие годы.
Спорт такого растянутого по времени прогнозирования не терпит просто потому, что короток спортивный век. Как же важно отыскать юношу, не боящегося заявить о себе, готового превосходить жизненные и спортивные нормативы, которые кажутся привычными для других, не охочих перегибаться… И разве это не искусство из искусств — зарядить его благородной уверенностью в победе?
Можете вспомнить талантливого человека с уживчивым и податливым характером? Если и вспомните, он наверняка не из спорта. Тут надо под таким напряжением жить, что человек с легким нравом убежит. Значит, и футболу нужны люди упорные (но они часто бывают излишне упрямы) и азартные (а эти бывают чрезмерно вспыльчивы). Ничего не поделаешь, надо уметь работать с разными характерами.
И сделать все, чтобы они не устали друг от друга в дни долгого и трудного испытания, именуемого розыгрышем.
Не сникли подгнетом перегрузок.
Не засохли!
* * *
Вернувшись домой, я опубликовал в «Советском спорте» статью «Затворники», после которой меня попросили написать еще… объяснительную записку. О ней чуть позже, а пока — фрагменты из статьи.
«Убежден, что советские футболисты проиграли матч команде Уругвая задолго до той минуты, когда мчавшийся во весь дух к нашим воротам голландский судья неожиданно засчитал гол… Весь стадион, кроме продувной этой бестии, видел, что тремя секундами ранее мяч успел погостить за лицевой линией поля.
Проиграли раньше.
— Дородный полицейский с блестящей бляхой на груди и допотопным кольтом на боку, не обращая внимания на пресс-удостоверение, бесхитростно выясняет, не могу ли я подарить ему советский футбольный значок, и когда узнает, что могу, отпирает калитку. А говорили, чтобы попасть в команду, нужно получить разрешение чуть ли не самого департамента полиции.
У ребят постные лица и глаза очень усталых людей. Что за чертовщина? Неужели нельзя было придумать что-нибудь, чтобы выглядели они повеселее? Отвечает ли кто-нибудь за настроение в команде? У кого спросить, почему нет стола для пинг-понга? Оказалось, что посольство было готово прислать его, но ни у одной из сторон не нашлось пятнадцати долларов на перевозку. Почему нет шахмат, за исключением того комплекта, который привез с собой Гавриил Качалин? Почему нет в команде хотя бы крошечной библиотечки? Почему игроки не выезжают в город, кто придумал такой странный режим?
Говорят об одном «мероприятии, направленном на повышение боевого духа команды». Мероприятием называется широченная стенная газета, выпущенная туристами-бодрячками. Называется «Шайбу-шайбу!» Футболисты к ней и близко не подходят: «Не перепутали ли нас с хоккеистами, у которых завидная жизнь… всего-то три или четыре соперника в мире?» Главная мысль стенгазеты: «Когда в воротах Кавазашвили и Яшин, ни Пеле, ни Жаирзиньо не страшен».
За шахматной партией спрашиваю у Гавриила Качалина, не кажется ли ему, что затворничество начинает тяготить футболистов?
Тренер долго обдумывает ход. А может быть, обдумывает ответ. Вроде бы через силу вспоминает об одном предупреждении полиции.
Я уже успел услышать о нем от руководства нашей делегации: просили быть предельно бдительными и опасаться возможных провокаций. Из анонимных звонков якобы следовало, что кто-то кого-то собирается похитить. Особенно упорно распространялись эти слухи перед матчем Мексика—СССР — не для того ли, чтобы вывести игроков из равновесия? Мехико город неспокойный, взрывной, предупреждение выглядело серьезным. Мне же казалось, что ему были только рады наши футбольные начальники: когда все игроки на привязи, рядом, под боком, ими легче руководить, их легче воспитывать, нарушения режима механически исключаются. Забывали о том, что сенсорный голод — отсутствие новых впечатлений, однообразие бытия — злейший враг перед напряженным состязанием. Игроки уставали друг от друга. И от самих себя уставали. И от бесконечных опостылевших напоминаниях об ответственности предстоящих баталий, о доверии, которое необходимо оправдать. О том же, что свои командировочные и наградные футболисты получат лишь в том случае, если пробьются в полуфинал, сказали только один раз. Но это откровение запомнилось лучше всех других. Игроки не имели ни одного песо на карманные расходы. Других таких команд на чемпионате не было. (Делая небольшое отступление от первоначального текста, не могу не заметить, что домашняя закрепощенность отзывалась пагубным эхом на противоположном конце земли).
Едва команда прибывает на тренировочную базу «Астурия», ее руководители придирчиво проверяют, надежно ли заперла полиция все ворота, двери и калитки. Полдень, немилосердно палит солнце. Над зеленым полем поднимается пар. Тренировка идет до изнеможения. Если уж Яшин едва стоит на ногах, вы можете себе без труда представить, как выглядят другие, бегавшие. После такой «зарядки» необходима основательная нервная разрядка. Команда возвращается в отель. Снова запираются двери и ворота. И снова все мысли о футболе — за обедом, во время индивидуальных собеседований, у двух телевизоров и потом до утра — во сне».
Глубоко чту тренера Качалина. На его месте я отказался бы работать в таких условиях. Никому ничего не объясняя, остался бы дома. Но может быть, и он не предполагал, в каких условиях по велениям озабоченного начальства придется жить и готовиться к играм его команде (ремарка-2000).
«Психологическая усталость пока не бросается в глаза, но уже дает о себе знать. Один форвард не разговариваете другим. Просто не замечает его. Тот, другой, участвуя в закрытом тренерском опросе и предлагая свой вариант сборной, не назвал первого, затаившего обиду. Надо было что-то предпринять, чтобы привести в норму разладившиеся отношения. Мне говорят (привожу высказывание дословно): «Пришлось провести определенную работу с «вычеркнутым» нападающим, чтобы он не обижался и начал играть коллективно. Он дал обязательство играть коллективно».
Видимо, не очень много проку было в «определенной работе».
Я подумал об этом в тот самый момент матча с уругвайцами, когда все висело на волоске, и когда наш обиженный форвард вдруг оказался с мячом близ чужой штрафной площадки. Перед ним был лишь один защитник. А на правом фланге ждал паса наш никем не прикрытый игрок, если бы он получил мяч, вышел бы один на один с вратарем. Но ласа не последовало; Владевший мячом попытался обвести защитника и проиграл поединок. Ждавший передачу горестно всплеснул руками. Это был тот самый форвард, который предлагал «свой вариант».
— Что стряслось с вашей сборной? — спрашивал французский футбольный обозреватель Жан Ферран, поставивший СССР после матча с бельгийцами в число призеров чемпионата.
— Почему ваши выглядели такими утомленными? — интересовался турецкий комментатор Гюндуз Килич, лишь неделю назад написавший в своей газете: «Следите за русскими!».
— Показалось, что нападающих вдруг взяли да заколдовали, — говорил корреспондент агентства «Рейтер» Роберт Эванс, до переезда в Мексику пять лет работавший в Москве. — Почему они играли так э-э… безвольно?
Мне хотелось ответить: «Потому, что все они устали от футбола, от затворничества да еще друг от друга».
Как случилось, что в подготовке команды к труднейшему испытанию взяли верх давно отжившие нормы и представления о том, что такое характер, настроение, искусство боевой закалки?
В команде были люди не просто из разных клубов, были люди разных национальностей, а это значило — темпераментов, наклонностей, привычек. Одинаковые интонации, одинаковые рекомендации и, главное, один и тот же режим, опостылевший всем, из чьих это, хотелось бы знать, «научных разработок»? О футболистах заботились с неуклюжей подозрительностью суетливой и опасливой бабушки, спокойной за внуков лишь когда они рядом, под надзором. А если внукам за двадцать и они приехали в интереснейший город, который им не разрешают посмотреть? Как должны чувствовать себя внуки?
Для них готовили блюда известные кулинары, прибывшие из Москвы. А молодцы испытывали голод, тот самый, сенсорный, которого так боятся психологи, готовящие космонавтов к долгому отрыву от земли. На дальнем краю планеты, где другая природа, другой климат, где пульсируют волнения и тревоги крупнейшего в мире спортивного противоборства, он был опасен вдвойне. А еще молодцы испытывали жажду: ни до, ни после тренировки они не имели права взять в гостиничном буфете бутылку прохладительного напитка, хотя бы в счет будущего гонорара… Было еще неизвестно, получат ли они этот гонорар вообще.
Беседую с Антонио Чечи, уругвайским корреспондентом бразильской газеты «Фолья да маньяна». Его рекомендуют как человека, много лет знакомого с южноамериканским футболом. Спрашиваю, как проводят тренировочные сборы бразильцы.
— Это искусство сложное. Скажу только, что руководители команды стараются учитывать наклонности и интересы каждого игрока… Не потакать им, а учитывать их. О футболе не принято говорить слишком много. Строго выбираются фильмы, преимущественно развлекательные и смешные. На сборах всегда бывают пинг-понг, карты, шахматы, гитары.
Ну и, разумеется, экскурсии — без них бразильцы просто зачахли бы.
— Скажите, пожалуйста, господин Чечи, а есть ли сегодня в составе бразильской делегации кто-либо, отвечающий за настроение?
— Да, в делегации несколько таких специалистов.
…Мы проиграли матч с командой Уругвая задолго до того как печально прозвучал финальный свисток негодника-судьи.
Еще один урок на все футбольные времена».
Глава V
Реакция
Поздним вечером того дня, когда были опубликованы «Затворники», позвонил редактор «Советского спорта» Н.С. Киселев. Бывший тассовец, он и любил, и знал спорт, да только одним не мог сравниться с В.А. Новоскольцевым. Владимир Андреевич имел очень важные связи в высоких правящих кругах и свой щит от всевозможных невзгод, подстерегающих человека на таком посту. Среди многих достоинств, которыми наградила его жизнь, было одно, бравшее верх над всеми прочими: он был зятем секретаря ЦК КПСС П.Н. Поспелова, долгое время возглавлявшего «Правду». Уход родственника с политической сцены совпал (как-то так уж получилось) с доносом, который написал на Новоскольцева его ближайший сподвижник, тоже наделенный немалыми способностями за исключение модной: он не умел писать ничего кроме приказов о выговорах и увольнениях (что делал от души). Так надеялся еще больше возвыситься на журналистском поприще, но его услуг не оценили и прислали человека со стороны. Первое время Киселеву работалось легко, а потом работаться стало трудно: газету хотели лишить главного права, которое у нее было — пусть на относительную, но самостоятельность и независимость (опять же относительную) суждений. Делаю это небольшое отступление, чтобы читателю стало ясно, почему таким упавшим тоном разговаривал со мной Киселев.
— Только что позвонили домой из отдела и выразили недоумение (так и сказали) «Затворниками». Надо будет кое-что сделать, хорошо бы нам встретиться завтра.
За полтора года до того, в день, когда меня приняли в союз писателей, я из «Советского спорта» ушел, продолжая, однако, сотрудничать с ним. Слишком уж большую роль сыграла в моей жизни газета, и я обязан был сделать все, чтобы избавить ее от неприятностей. «Звонили из отдела» звучало куда серьезнее, чем «из Спорткомитета». Это — ЦК.
При встрече Николай Семенович сказал, не называя фамилий:
— Нашу публикацию признали недостоверной и неуместной. Хорошо еще, что я вычеркнул из статьи упоминание о том, что футболистам за все время пребывания в Мексике не дали и песо. Обвиняют в том, что мы высмеяли заботу о безопасности спортсменов. Утверждают, ссылаясь на отчет руководителя делегации, что в коллективе были нормальные товарищеские отношения. А неудачу объясняют предвзятым судейством матча с уругвайцами. Одним словом, надо написать объяснительную записку. Хотел бы попросить вас помочь мне.
— Предстоит оправдываться, что ли? Пусть обяжут федерацию футбола или Спорткомитет прислать официальное опровержение. Мы и ответим на него по всем правилам. На страницах газеты. А то привыкнут ждать извинений за каждый критический материал, у вас начнется несладкая жизнь.
— Они упрекают вас и в том, что вы нарушили запрет на общение журналистов с командой и проникли в тщательно охраняемый объект (так и сказали) с помощью взятки полицейскому.
— Советский футбольный значок, без сомнения, преступная взятка. А что касается запрета, он — еще одно свидетельство того, как были изолированы футболисты даже от своих соотечественников: руководители делегации не хотели, чтобы кто-то узнал, как бездарно готовились к главным играм чемпионата.
— И все же просил бы вас написать проект объяснительной записки.
— Я с охотой напишу не записку, а новую статью после официального опровержения.
— Вы ставите меня в затруднительное положение, — сказал Киселев. Расстались мы холодно.
Не знаю, отправил ли в конце концов свою записку Николай Семенович (мы после этого долго не виделись), во всяком случае, на страницах газеты опровержения я не встретил. Да и что было опровергать?
Запомнились слова, как бы между прочим произнесенные Киселевым:
— Днем позвонили и из федерации футбола, очень эмоционально отозвались о статье и авторе. Но к их протестам я уже успел привыкнуть за короткий срок.
А мне еще только предстояло привыкать. Чья-то мстительная рука вычеркнула автора «Затворников» из состава специализированной туристской пресс-группы, отправлявшейся на чемпионат-74 в Аргентину.
— Если хотите, поборемся, — сказал секретарь союза писателей СССР Ю.Н. Верченко. — Мы как-то не привыкли, чтобы так относились к нашим представлениям.
— А для чего, Юрий Николаевич, мне бы этих злопамятных граждан не хотелось просить ни о чем.
— Ну, как знаешь. Смотри только, чтобы самому не стать затворником.
Так уж случилось, что поездки на чемпионаты мира, представлявшие собой ни что иное, как подарки судьбы, сопровождались маленькими и большими «домашними неприятностями», тоже связанными с любимой игрой. Рассказ пойдет не о том, как жилось и работалось тренерам, а как жилось журналистам и писателям, соприкасавшимся со взрывоопасной темой. Тоже — пусть небольшая, но выразительная примета нравов тех дней.
В 1966-м, когда начался новый всплеск солнечной активности, вызвавший труднообъяснимые события на земле, журнал «Крокодил» объявил меня лауреатом ежегодного конкурса и издал в своей библиотеке скромную книжку спортивных рассказов. Они интересны, быть может, не столько сами по себе, сколько тем, как интерпретировались «наверху».
Рассказ «Вперед — назад!»
«Команда забила гол и не знала, как ей быть дальше.
Форварды вопросительно посмотрели на капитана. Капитан — на начальника команды. Начальник — на тренера. Тренер хотел что-то сказать, но его перебил прикрепленный.
Прикрепленный достал из портфеля конверте надписью: «Вскрыть лишь в том случае, если наша команда первой забьет гол». Это была инструкция, присланная с нарочным. В конверте, облепленном сургучными печатями, лежал листок с двумя словами: «Вперед — назад!»
— Вперед — назад, — густым басом скомандовал прикрепленный. — Сохранить счет!
Этот клич, прогремевший над боевыми порядками гостей, звал их к новым подвигам.
Теперь штрафная площадка у их ворот была забита, как перрон пригородного вокзала в послеобеденный субботний час.
Прежде чем ударить по мячу, игрокам приходилось торопливо выковыривать его из груды тел.
— Вот это бетон, млел на трибуне главный теоретик защитной системы, автор статьи «Лучше не пропустить, чем забить». Вот это игра! Красота!
— Железо, — вторил ему молодой тренер, автор реферата «Лучше не забить, чем пропустить».
— Железобетон, — находчиво суммировал член президиума федерации, который сделал быструю карьеру благодаря тому, что никогда не высказывал своего мнения.
Форварды костьми ложились под чужих защитников. Два хавбека исполняли роль чистильщиков, а три защитника — роль привратников, не позволяя себе ни на шаг отойти от ворот. Четвертый же защитник приметил пионера в сорок втором ряду и, завладев мячом, давал ему дружелюбный пас.
Шел обычный современный матч.
Но вдруг что-то случилось в идеально налаженной обороне гостей. Их форварды, забыв о своих обязанностях, легкомысленно отошли от ворот едва ли не до самой границы штрафной площадки. Этим воспользовался чужой нападающий, вырвавшийся с мячом вперед.
— Выходи! — отчаянно рявкнул вратарю прикрепленный.
— Не выходи! — посоветовал начальник команды.
— Выходи, чего же ты ждешь? — возмутился прикрепленный и что-то занес в книжку.
— Я же приказывал: «Не выходи», — чертыхнулся начальник.
Когда игра приближалась к концу, судья решил, что пора назначить пенальти.
На следующий день местная газета опубликовала отчетов игре под сенсационным заголовком «Гол с пенальти»: «Когда наши повели со счетом 2:1, тысячи зрителей вскочили со своих мест, подбадривая команду».
На разборе игры тренер проигравшей команды порывался что-то сказать, но его перебил прикрепленный:
— Вратарь играл, как моя бабушка. Защитник № 2 выглядел сосунком, а защитник № 3 (прикрепленный заглянул в записную книжку) вареной курицей. Почему после того, как мы забили гол, девятый номер уходил чуть ли не к центральному кругу? Почему все играли по системе «вперед — назад», а он по системе «вперед»? Разве так играют в футбол? Нет, так в футбол не играют. Все, я кончил.
На следующий день в команду назначили нового тренера.
В беседе с председателем спортивного общества тренер делился планами подготовки молодых игроков.
Председатель рассеянно слушал. Но потом вдруг перебил собеседника:
— Постой, постой, это на сколько же лет рассчитаны твои планы?
— На два-три года.
— Тебя где этому учили? За три года меня могут три раза снять… гм… Очки мне нужны сейчас. Понял? В подмогу тебе дадут нового прикрепленного. — И председатель показал пальцем в потолок. — Понял?
Тренер подумал-подумал и ответил:
— Понял».
Была в той юмористической книжке еще одна невинная миниатюра «Экзамен на философский факультет». Невинная-то невинная, да все зависело от того, как ее рассмотреть и как оценить. Вот она:
«— А теперь я назову имя, а вы образуйте из его букв название месяца, — сказал экзаменатор. — Не торопитесь с ответом, лучше как следует подумайте. Итак, «Густав».
Долгое молчание.
— Кто ответит первым? За смелость ставлю на балл выше.
— Июнь, — отозвался Авоськин.
— Март, — поправил Бедров.
— Разрешите, я отвечу, — с достоинством произнес Забегайло. — Июль.
— Вы хотели, очевидно, назвать соседний месяц, не так ли? Ну-ну, ав…
— Ав…
— Авгу…
— Авгу…
— Август, — взвыл экзаменатор и залпом осушил графин.
Приемные экзамены на философский факультет шли своим чередом. Баскетболист Авоськин, борец Бедров и центрфорвард Забегайло получили проходной балл».
* * *
Представитель комитета по физической культуре и спорту, выступая на конференции спортивных журналистов, сказал:
— Все вы знаете, какие меры предпринимаются в последнее время спортивными, профсоюзными и комсомольскими организациями для претворения в жизнь постановлений партии и правительства о массовом развитии физической культуры и повышения мастерства советских спортсменов. В этой работе мы рассчитываем на постоянную помощь прессы, радио и телевидения. Можно назвать целый ряд изданий, выходящих в Москве, Белоруссии, Азербайджане и Башкирии, которые, руководствуясь указаниями Центрального Комитета партии и Совета Министров СССР, ишут и находят новые формы пропаганды физической культуры, отображения многогранной спортивной жизни. Но, к сожалению, имеются и примеры иного рода. Возьмем, хотя бы, книжку Кикнадзе «Как ходить конем», изданную «Крокодилом». Когда читаешь ее, невольно задаешься вопросом, какие цели ставил перед собой автор? В рассказе «Вперед — назад!» карикатурно изображена всенародно любимая игра футбол. Где, на каком матче, в каком городе встретил автор «прикрепленного», который передает тренеру установку на игру, извлеченную из секретного пакета? Большинство тренеров футбольных команд — люди, имеющие высшее специальное образование, и изображать их такими тупыми (не могу подобрать другого слова) исполнителями чьей-то чужой воли, значит не понимать футбола, не знать его действительных проблем. Это значит, наконец, не любить его (легкий гул возмущения в зале: как это можно не любить футбол? Особенно старается тот энергичный гость Москвы, который мечтает быть избранным в состав президиума федерации спортивной прессы… может быть, на мое место).
Между тем, оратор продолжал:
— В другом рассказе, «Экзамен на философский факультет», автор до предела оглупляет молодых спортсменов, мечтающих расширить свой кругозор, поступить в высшее учебное заведение, стать полноценным строителем социалистического общества. Данная книга уже получила соответствующую оценку в инстанциях, редактору «Крокодила» указано на недопустимость однобокого и предвзятого отображения спортивной жизни.
…Вскоре меня пригласил редактор «Крокодила» М.Г. Семенов. Это был человек безусловно честный и в достаточной степени смелый, хотя и осмотрительный (иначе не продержался бы столько лет). Как бы между прочим рассказал о звонке «по вертушке», посоветовал взять с него пример и не принимать близко к сердцу происшедшего. Поинтересовался, что хочу я предложить журналу в ближайшее время, подписал командировку… А книжку «Пенальти», которую я передал «Крокодилу» года через три, отправили «на консультацию». И сопроводив вежливым письмом, вернули мне обратно. С «футбольной темой», похоже, решили больше не связываться. Мне же поднимать руки вверх как-то не хотелось.
* * *
В 1982 году издательство «Советский писатель» подготовило к печати роман «Игры в футбол». По законам тех лет разрешение на выпуск любой книги о спорте должен был дать комитет физкультуры. Одновременно со мной страдал «проходивший по другому ведомству» писатель Лазарь Карелин. Угораздило же его написать роман «Змеелов» — о ворюгах и проходимцах из министерства торговли. Министерство, что нетрудно было предугадать, наложило на издание произведения, «очерняющего социалистическую действительность», вето.
Наложил «в это» (вспоминаю описку в одной маленькой газете) и комфизкульт, именовавшийся теперь Спорткомитетом (физическая культура как-то незаметно отдалялась на второй, на третий, на пятнадцатый план, ее оттеснял спорт с его борьбой за медали, очки и голы, за пусть показушное, но все же видимое всему миру лидерство на международной арене — завидуй, хваленая Америка!).
Запретителем романа оказался человек, одинаково хорошо разбирающийся как в таинствах художественного творчества, так и в таинствах футбола. Попытайтесь-ка назвать второго представителя СССР, который вместе со Львом Яшиным был отмечен золотым орденом Международной федерации футбола. Тот список невообразимо мал, в нем не нашлось места известнейшим мастерам мяча из Бразилии, ФРГ, Англии, а наших, черт возьми! — двое. Правда, второй не забил за всю свою жизнь ни одного гола. Не потому, что играл вратарем. Форвардом он не играл тоже. А зато был земляком набиравшего власть М.С. Горбачева, другом его неспокойной комсомольской юности. И уже одно это предопределяло карьеру, почести и награды не только всесоюзного масштаба. Марат Грамов…
Наш кавалер получил отличие как тот герой анекдота «Высшая форма блата», который исхитрился выбить себе звание «Мать-героиня». Его вердикт был категоричным: «Пока я председатель Спорткомитета, роман не выйдет… Его автор задался целью дискредитировать и опорочить футбол как одно из средств коммунистического воспитания подрастающего поколения».
А дальше произошло вот что (позволю себе привести короткий отрывок из книги «Тайнопись. События и нравы зашифрованного века», вышедшей в 1998 году).
«Гарий Намченко, заведующий редакцией современной художественной прозы издательства «Советский писатель» сказал по телефону нарочито бодрым тоном:
— Не все потеряно. Будем бороться вместе. Запиши прямой телефон главного цензора, поговори с ним, а потом перезвони ко мне.
Беседовал со мной цензор как с отщепенцем:
— Кто дал вам мой телефон? Почему считаете возможным отрывать меня от работы? В издательстве должны были вам все объяснить. Больше прошу в Главлит не обращаться.
— Могу я отнять у вас одну минуту?
— Минуту можете. Слушаю.
Оказывается, за минуту можно сказать иногда очень много.
На звонок в Главлит откликнулся Немченко:
— Саша, что ты наделал? Что ты сказал тому типу?
— Он сказал то, что думает обо мне, а я — что думаю о нем.
— От директора потребовали минуту назад рассыпать набор. Так-то, брат, желаю тебе новых творческих озарений. Но на всякий случай ближайшие три-четыре дня из дома не выходи, можешь срочно понадобиться. Я еду с версткой в ЦК.
…Там в отделе пропаганды работал давний друг Гария Борис Николаевич Рогатин. Человек, без сомнения, умный, честный, достойный, симпатичный, смелый. Раз уж я не поскупился на определения, читателю должно быть ясно: Рогатин, прочитав книгу, дал разрешение на ее выпуск.
Душевные были времена, безукоризненно бдительны и высоконравственны литературные запретители. Куда исчезли эти милые добрые лица?»