Санкт-Петербург - вид с мансарды высокого доходного дома в стиле модерн: поверх крыш золотые вертикали Адмиралтейства, Исаакия, Петропавловского собора, - со снижением точки обозрения возникает сеть рукавов Невы и Каменный остров с небольшим особняком в стиле модерн в саду, куда проникает наш взор.
В гостиной госпожа Ломова показывается; она явно что-то изображает или декламирует, прослышав голоса, - это входят новые владельцы, - она прячется, то есть исчезает в портрете, который висит тут же.
Полина и Потехин, новые владельцы, обходят дом, с объятиями и поцелуями.
ПОТЕХИН. Не сон ли это?
ПОЛИНА. Кажется, только сейчас у нас начался медовый месяц, который не очень-то удался из-за венчания в церкви, как в старину, и свадебного путешествия в Венецию...
ПОТЕХИН. Было слишком жарко и много впечатлений от картин, скульптур, зданий и их интерьеров, и мы, смеясь, от секса воздерживались...
ПОЛИНА. А любовь не требовала усилий, достаточно взгляда и родной речи, звучащей столь интимно на чужбине.
Бродят по комнатам и этажам, не включая света, в сумерках белой ночи, так интереснее, да поцелуям нет конца, как будто все внове.
ПОЛИНА.Что ты делаешь?
ПОТЕХИН. Хочу.
ПОЛИНА. Сейчас? Здесь?
ПОТЕХИН. Сейчас и здесь.
ПОЛИНА. Постой. Там кто-то прошел.
ПОТЕХИН. Кто? Сегодня мы одни. Завтра подъедут охранник, садовник и экономка, с которыми надо разобраться.
ПОЛИНА. Нет, поди посмотри.
Потехин выходит на лестницу, спускается в гостиную на втором этаже, где висит портрет Евгении Васильевны Ломовой кисти Ореста Смолина, первой хозяйки дома, супруги архитектора Игнатия Ломова. Шелк и тюль ее платья, элегантного и баснословно дорогого, излучающие свет, как драгоценные камни, не казались чем-то особо примечательными по сравнению с лицом молодой женщины, еще совсем юной, с тонкими чертами, слегка удлиненным и узким, с черными узлами волос на голове, с черными глазами, бездонными, полными каких-то особенных мыслей, - от них оставалось впечатление живых глаз, которых уже не забыть.
Белая ночь освещала гостиную. Евгения Васильевна следила глазами за ним, казалось, сейчас она поднимется с кресла.
ПОТЕХИН (невольно поклонившись). Добрый вечер!
Дама с портрета хранила молчание, но мысли ее, казалось, приняли иное направление, и она о чем-то задумалась.
ПОЛИНА. Кто здесь?
ПОТЕХИН. Никого. Это я поздоровался с госпожой Ломовой. Совершенно как живая.
ПОЛИНА. Кажется. При свете дня можно подумать, портрет не вполне закончен.
ПОТЕХИН. Идем скорее.
ПОЛИНА. Куда?
ПОТЕХИН. В спальню. Начинаем медовый месяц в старинном особняке, который принадлежит нам.
ПОЛИНА. Чудесно.
В сумерках белой ночи спальня - видна в отдалении, Полина и Вениамин поспешно раздеваются, то и дело бросаясь в объятия друг друга...
Интерьер дома в стиле модерн. Потехин, высокого роста, лет 40, с бородкой, и Станислав Назимов, Стас, плотный мужчина небольшого роста, обходят дом.
СТАС. А вы не боитесь? Коттедж на Каменном острове, не какой-то новодел с усеченной крышей, а старинный особняк в стиле модерн со сохранившимся интерьером и убранством, вплоть до канделябров с позолотой, найденных в тайнике, майолика и картины. Еще сад с оранжереей... Это целая усадьба!
ПОТЕХИН. Волков бояться, в лес не ходить.
СТАС. Ваша смелость всех изумляет и внушает всякие мысли.
ПОТЕХИН. Всякие мысли? Ну, ну, ясно.
СТАС. Я был бы рад сохранить свою должность при вас.
ПОТЕХИН. А я могу довериться вам?
СТАС. Думаю, да. (Рассмеявшись.) Если я служил верой и правдой уголовнику, который, правда, обратился, в церковь ходил, заменил электропроводку в храме, то, что же мне вам не служить? Вы милые люди.
ПОТЕХИН. Но внешность бывает обманчива.
СТАС. Я прямо скажу. Коли ваша внешность обманчива, тем более я должен остаться при вас.
ПОТЕХИН. Почему?
СТАС. Вы знаете, охраной дома занимался я, превратив его в неприступную крепость. Так что за шефом охотились прямо в городе, куда он выезжал редко.
ПОТЕХИН. И достали легко. Оставайтесь здесь, если нет причин уйти.
СТАС. Причин нет, но вы знаете? Место уединенное и тихое, а в тихом омуте черти водятся. Место явно заколдованное, с привидениями.
ПОТЕХИН. Что?
СТАС. Но, может быть, у вас они не объявятся?
ПОТЕХИН. Идем в оранжерею. Что за человек садовник?
СТАС. Профессор. Обнищала наука.
(Выходят из дома.)
В столовую входят Полина и экономка Нина Игоревна.
НИНА ИГОРЕВНА. Ой! Не хочу я наговаривать. Не хочу вас пугать. (Машет короткими пухлыми руками.)
ПОЛИНА. Нина Игоревна! Ах, что такое?
НИНА ИГОРЕВНА. Вы сколько дней и ночей здесь провели?
ПОЛИНА. Ни одного дня и только одну ночь. Только, о, какая это была безумная ночь!
НИНА ИГОРЕВНА. Вот, вот! А что я говорю? Этот дом полон мертвецов, оживающих к ночи! Да и как быть иначе? Здесь был детский сад, а занявшись ремонтом, домом завладел уголовник, который разбогател на грабежах и убийствах, о чем узнала я по телевидению после его убийства, а то все думала, что наговаривают, голоса никогда не повысит, спокоен и приветлив со всеми, не старый еще, а совершенно лысый, его и звали Лысый.
ПОЛИНА. Дом полон мертвецов? Да, бросьте!
НИНА ИГОРЕВНА. Вот увидите!
ПОЛИНА. Да, полно, Нина Игоревна! Мертвецам костей не собрать, чтобы возвращаться в дома, где они некогда жили.
НИНА ИГОРЕВНА. Им костей не надо. Они нарисованы еще при жизни и с картины сходят, и бродят здесь.
ПОЛИНА. Привидения, что ли?
НИНА ИГОРЕВНА. Слыхала их голоса, а заглядывать в замочную скважину не стала, не имею охоты. С мертвецами нельзя водиться. Это же нечисть.
ПОЛИНА. Ну, вы и дальше не заглядываете в замочную скважину, и вам ничего не будет.
НИНА ИГОРЕВНА. Шутите.
Входят Потехин с Коробовым.
ПОТЕХИН. Нам пива.
КОРОБОВ. Мне звонил художник, который и занимался этими картинами, подчищал от пыли, а рисунки и акварели из папки заключил собственноручно в рамки... Он этим так увлекался, что дневал и ночевал на чердаке, пока шел ремонт, а затем и чердак, пробив окна на крышу, превратили в мансарду, по его проекту... Никто лучше Морева вам не расскажет о картинах и первых владельцах...
ПОЛИНА. И о привидениях?
ПОТЕХИН. Приведите его, хорошо?
Все расходятся, воцаряется ночь...
ГОЛОС ПОЛИНЫ (с веселым дыханием). Что происходит? Призраки бродят по дому и разговаривают? И это не сказка?
ГОЛОС ПОТЕХИНА. Разве вся наша жизнь не сказка?
ГОЛОС ПОЛИНЫ. Как у Лысого?
ГОЛОС ПОТЕХИНА. Ну, нет!
Интерьер дома в стиле модерн. В гостиную входят Морев, широкоплечий и ладный по шагу, в джинсах и полувере, еще молодой человек, и Потехин. Останавливаются у портрета госпожи Ломовой.
ПОТЕХИН. Что здесь происходит?
МОРЕВ(с легкой усмешкой). Изображение человека словно оживает и заговаривает... Возможно, оно сходит с холста, и тогда словно видишь его в яви, как в кино, в сумерках ночи, как игру теней, что принимают, видимо, испокон века за привидения.
ПОТЕХИН. Да, нечто похожее я видел... Но что это значит?
МОРЕВ. Возможно, всего лишь игра света...
ПОТЕХИН. Всего лишь мерещится? А голоса?
МОРЕВ. И голоса могут мерещиться, не правда ли? Нет, тут несомненно нечто иное. Картина - это особая, в цвете, светотень, воссоздающая лицо человека, его глаза, улыбку... У одних это просто изображение, у гениальных художников - магия света и жизни, как природа творит все живое. Когда эта магия присутствует в картине, она может излучать изображение в пространство, и мы воспринимаем портрет как живое воссоздание человека, который может, вероятно, явиться вновь в самой жизни.
ПОТЕХИН. И это происходит здесь?
Оглядываются вокруг - интерьер, как и фасад, в этом доме заключал не просто уют старины, но и живое дыхание давно ушедшей эпохи, будто время повернуло вспять.
МОРЕВ. Я наблюдал неоднократно. И другие видели нечто такое. Правда, я не придавал особого значения этим происшествиям, поскольку здесь я мог прикладываться к бутылкам с отборными винами сколько угодно. Значит, и другие тоже.
ПОТЕХИН (рассмеявшись). Я не каждый день пью, да и то мало.
МОРЕВ. Когда всего вдоволь, ничего особо уж не хочется?
ПОТЕХИН. Нет, запой у меня в работе. А с тех пор, как поселились здесь, и в любви.
МОРЕВ. Еще бы! Здесь же Эдем, сотворенный архитектором из всех прельстительных и таинственных мотивов модерна, что завораживает и пьянит, как наркотик. Или и любовь - как наркотик?
ПОТЕХИН. Конечно! И сильнейший!
МОРЕВ. В вашем случае, успех и богатство, воплощенные в этом доме.
ПОТЕХИН. Пожалуй. Поэтому возможны и у меня галлюцинации, хотите сказать?
МОРЕВ. А мадам?
ПОТЕХИН. Все эти происшествия меня не очень тревожат, скорее завлекают тайной. Так и жена моя. Она слышала голоса... И был случай, когда в столовой, вместо экономки, возник дворецкий. Она чуть в обморок не упала.
МОРЕВ. Ничего страшного, а страшно. Такова жизнь. Ничего страшного - до смерти, а смерти не минуешь.
ПОТЕХИН. Полина тоже хотела поговорить с вами. Но, знаете, меньше всего о привидениях, а о тех людях, чьи портреты были найдены в чулане. Точнее, о доме и стиле модерн вообще.
МОРЕВ. А вы?
ПОТЕХИН. Меня занимает лишь портрет госпожи Ломовой.
МОРЕВ. Портрет или она сама?
ПОТЕХИН. Она сама, разумеется. Но на портрете.
МОРЕВ. А на рисунках?
ПОТЕХИН. Это она?!
Морев направляется к лестнице, и они поднимаются на третий этаж.
МОРЕВ. Чулан на чердаке, пятый угол которого был замурован, сохранил массу мелких вещей и предметов от разграбления.
Теперь он представлял мансарду с окнами на крыше и напоминал музей. Бюро из карельской березы, кресла, диван перемежались со столами, на которых под стеклом красовались драгоценные украшения, а по стенам висели небольшие картины - гравюры и рисунки карандашом, гуашью, темперой и акварелью, - среди которых выделялись работы Ореста Смолина, по всему, с натуры, а моделью служила одна и та же особа.
То сидела она, полуприкрывшись, обнаженная до бедер, в позе Венеры кого-то из старых мастеров, то лежала совершенно голая, в позе естественной и целомудренной, как на пляже, разве что без купальника, то стояла, высокая, стройная, в позе, чуть вольной, может быть, от того, что одна нога была отодвинута и приподнята, как если бы молодая женщина, скорее крупнотелая девушка, переступала на месте, полная жизни, даже с впечатлением тяжести ее крупных ног.
Лицо не было отчетливо прорисовано, но овал, выражение, глаза - все как будто указывало на то, что это та же самая женщина, еще совсем юная, скорее девушка, которая воссоздана в портрете госпожи Ломовой.
ПОТЕХИН. Это она? Но здесь не молодая женщина, скорее еще девушка.
МОРЕВ. И в полном цвету, какой женщине уже не быть, пусть она прекрасней, но иначе.
ПОТЕХИН. И лицо не прорисовано.
МОРЕВ. Нарочно. Это она. И не она. Создается удивительное впечатление, когда вольно или невольно наглядевшись на портрет дамы в роскошном платье в гостиной, входишь в мансарду, где, привлеченный обнаженной моделью, узнаешь в ней ту, но моложе, простодушней, с затаенной тенью смущения и стыда, что она из гордости не обнаруживает, как желание прельстить собою.
ПОТЕХИН. Нет, это не госпожа Ломова.
МОРЕВ. Тут возникает загадка. Над портретом госпожи Ломовой Смолин работал в 1909-1910 годах. Вскоре после ее приезда в Петербург и замужества. Тут целая история...
ПОТЕХИН. Прошу вас остаться на ужин. (Он повел художника вниз.) Тогда вы и поведаете нам обо всем. А пока не хотите ли выпить и закусить, по русскому обычаю?
МОРЕВ. Охотно.
В просторном вестибюле показался Назимов, который и составил компанию художнику, а Потехин, заговорив по мобильнику, ушел к себе в кабинет.
К дому подъехала иномарка. Назимов заторопился к выходу, с ним вышел в сад и Морев. Из машины вышла Полина.
СТАС. Павел Морев, художник.
ПОЛИНА (протягивая руку). Здравствуйте!
Полина в костюме светло-серого цвета, казалось, ничем непримечательном, как и ее лицо, но пиджак подчеркивал ее плечи с их хрупким и нежным изяществом столь неожиданно, что Морев рассмеялся.
ПОЛИНА. Что?
Взглянула дружелюбно, будто они не только что познакомились, а давно знают друг друга.
МОРЕВ. Это дизайн или у вас такие плечи?
Художник рассматривал ее с ног до головы, будто собирался писать ее портрет. Полина его так и поняла и с неуловимыми движениями, исполненными изящества, сняла пиджак - не то, чтобы показаться ему в кофте, а входя в дом и не теряя ни минуты переодеться. В дверях однако не преминула оглянуться, словно желая узнать, удостоверился ли он в том, что его занимает: это дизайн или у нее такие плечи? Взгляды их встретились: он явно любовался ею. Боже!
Назимов качает головой.
Столовая в вечерних сумерках. Полина зажигает свечи. Входят Потехин и Морев.
ПОТЕХИН. Кто у нас еще будет?
ПОЛИНА. Стас и садовник.
МОРЕВ. Садовник?
ПОЛИНА. Он доктор наук, он профессор, я знаю.
Полина повела плечом, что же делать, мол, если он у нас садовник.
МОРЕВ. Да, да, профессор, который нуждается в дополнительном заработке… После долгой болезни жены и ее смерти, он остался один с тремя детьми школьного возраста, - и тут эта работа в оранжерее и саду явилась, конечно, благом для него. Ему здесь, когда нужно, помогают его дети.
Тут вошли Стас и садовник Коробов, худой, высокого роста, с тонкими чертами лица, с щетиной черной бородки и бакенбардов, в которых проступали седеющие иглы, а на голове же мягкие, каштанового цвета волосы, слегка вьющиеся; черные глаза, - смолоду был, верно, красавцем, но теперь он горбился, исхудал, постарел от испытаний, к которым был явно не готов, всем щедро наделенный природой.
МОРЕВ. Должен сказать, в начале XX века в свечах не видели никакой романтики, как в газовых фонарях, тускло освещавших улицы. Настоящей романтикой веяло и сияло от электричества. А также от трамваев, заменивших конку, от автомобилей и аэропланов.
КОРОБОВ. И уж, конечно, от синема.
МОРЕВ. Восприимчивость к явлениям природы, жизни и искусства была обострена до крайности, до болезненности и мистики; острое чувство красоты - до уродства и юродства. Все наивно, блистательно и таинственно до восторга и жути, что нашло воплощение в стиле модерн - и в архитектуре, - здесь вы совершенно в серцевине этого стиля, - и в живописи, и в театре...
КОРОБОВ. Хорошо сказано. В сердцевине стиля модерн!
Полина и Потехин, переглянувшись, тоже рассмеялись. Полина была в легком платье без рукавов, точно нарочно для художника, плечи как плечи, что он в них нашел. Или все-таки дизайн?
МОРЕВ. Евгения Васильевна родилась в богатой купеческой семье в Москве, училась в гимназии и приехала в столицу к тетушке графине, чтобы выезжать в свет... Но тут выяснилось, что графиня, обобранная и покинутая его сиятельством картежником и шулером, не имела доступа в высший свет, где Евгения хотела явиться в ослепительном блеске парижских нарядов. Однако у графини была ложа, и Евгения показалась в театре, где ее появление мало кто заметил, кроме одного молодого человека, которого она хорошо знала еще в Москве...
В гостиную в сиянии белой ночи входят Ломов и Евгения, они словно осваиваются в новом доме, в пантомиме проступает характер взаимоотношений между ними.
ПОЛИНА. Это был Ломов?
МОРЕВ (кивнув). У Ломова с Евгенией была предыстория: еще будучи учащимся Московского училища живописи, ваяния и зодчества и проживая в доме купца Колесникова, дальнего родственника, он был влюблен в Евгению и был вынужден, не без скандала, съехать и поселиться в гостинице. Еще первый его дом строился, он уже нашел заказ в столице, переживающей строительную лихорадку. Это был настоящий Клондайк для архитекторов, и Ломов с головой ушел в работу.
ПОТЕХИН. Как это похоже на наше время!
МОРЕВ. Архитектура как искусство вряд ли присутствует в современных зданиях. Стиль модерн в контурах зданий, весьма причудливых, в материалах, с использованием камня, в украшениях с мотивами флоры и фауны быстро оформился и требовал лишь неожиданных вариаций. Небольшие особняки и высокие доходные дома росли, как грибы, и самой изощренной конфигурации окон, балконов, верха с башенками и куполами, что отдавало готикой и барокко, с витражами и колоннами, только посвященными не богам и властителям, а человечеству, как выражались встарь, то есть общей массе людей. В этом ощущалась человечность, что находило выражение в физиономии дома и в его убранстве, так что дом становился как бы портретом архитектора или владельца.
КОРОБОВ. Да, в домах в стиле модерн нередко проступает физиономия живого создания!
МОРЕВ. Но вернемся к Ломову, который за несколько лет сделался весьма состоятельным человеком. Он уже подумывал о строительстве собственного дома, рисуя его для души, и в это-то время судьба снова свела его с Евгенией Васильевной. Казалось, она совсем не изменилась, стала лишь более полнокровной, чем старшеклассница-гимназистка, а он раздался в плечах, слегка располнел, череп и челюсти налились силой, на ровном поле щек румянец, что называется мужчина в самом соку. И Евгения, я думаю, не устояла на этот раз, не видя вокруг себя титулованных особ. Тетушке графине предстояло уломать брата выдать дочь за Ломова. Но решающим аргументом послужил этот дом, который начал строить архитектор для себя и чему весьма удивился Василий Иванович Колесников, оказывается, малый не промах!
Как только закончился ужин, Коробов поспешил восвояси, да и красноречие художника пошло на убыль, как только вышли в сад.
Сад. Опустилась или взошла восхитительная белая ночь...
ПОТЕХИН. Ваш рассказ основан на документах?
Морев лишь всплеснул руками.
ПОЛИНА (кутаясь в шаль). Такое впечатление, что вы это все о себе рассказывали.
МОРЕВ. Нет, скорее о вас. У меня, увы, другая история!
ПОЛИНА. Увы? Вы нас заинтриговали.
МОРЕВ. Меня же больше занимает история художника Ореста Смолина. Здесь прозвучала ее предыстория.
ПОЛИНА. О, как интересно! Тысяча и одна ночь.
ПОТЕХИН. Однако нам предстоит в субботу принимать гостей.
ПОЛИНА. Будет вечеринка в связи с новосельем. Приглашения разосланы. Мы знаем, вы не женаты. Приходите с подружкой.
МОРЕВ. Спасибо. Но будет много народу...
ПОЛИНА. Нет, в основном, бизнес-элита.
ПОТЕХИН. С нею хлопот не оберешься. Напрасная затея.
МОРЕВ. Вечеринка по-американски?
ПОЛИНА. Что-то в этом роде. Напитки и закуска, без всякого русского застолья. Себя показать и на других посмотреть.
ПОТЕХИН. Ярмарка тщеславия.
Потехин, потянувшись, поцеловал жену.
МОРЕВ. Таков свет!
Морев поднял было руку распрощаться, как вдруг его внимание привлекло зрелище на лужайке у беседки, реконструированной по сохранившимся рисункам.
Колонны из розового мрамора полукругом венчал купол, фриз которого был изукрашен античным орнаментом, - над беседкой свисали деревья, с просветами неба, и она имела вид сцены. Там бегали маленькие дети, обычные дети, в белых платьицах и матросках, однако очень похожие на херувимов и амуров.
Столики и кресла, на которых не всюду сидели, многие прохаживались, исчезая за деревьями; на виду у всех в кресле, вынесенном из гостиной, с особой формы спинкой, восседала еще довольно молодая женщина, с выражением лица и повадками то ли старушки, то ли больной, в атласном платье, в бриллиантах, - это была графиня Гликерия Ивановна Муравьева, тетушка Евгении Васильевны, которая была тут же, она не сидела за столиком, как ее муж господин Ломов, который один и ел, кажется, за всех и пил, она прохаживалась в роскошном платье и шляпке, а ее сопровождал тонкий, с нею одного роста, изящный, с нежным выражением лица молодой человек, которого все звали Серж, - это был граф Муравьев, но не муж Гликерии Ивановны, а племянник ее мужа.
ПОЛИНА. Ах, что же это?
ПОТЕХИН. Начинается.
МОРЕВ. Сидит в кресле в атласном платье графиня Муравьева.
ПОТЕХИН. А вот госпожа Ломова! Ну, в точь, как на портрете.
Послышалась речь, как в тишине летнего дня далеко слышно.
ЕВГЕНИЯ. Серж!
МОРЕВ. Серж, племянник графа.
Мужчина, одетый в сюртук особого покроя, брюки с галунами, подливал в бокалы гостей вино и отходил.
ПОЛИНА. Это дворецкий!
Экономка, которую звали Фаина Ивановна, полная, невысокого роста, весьма похожая на Нину Игоревну, следила за прислугой с тем, чтобы гости ни в чем не испытывали недостатка.
ФАИНА ИВАНОВНА. Кузьма, где Марианна?
КУЗЬМА. Фаина Ивановна, она не в моем подчинении.
ФАИНА ИВАНОВНА. И не в моем. Она горничная госпожи. Однако, когда гости, ей следовало бы нам помогать.
КУЗЬМА. Она и развлекает господ своими прелестями. Вчера из деревни, где всего набралась.
ФАИНА ИВАНОВНА. А тебе завидно.
КУЗЬМА. Конечно. Будь она поскромней, я бы на ней женился.
ФАИНА ИВАНОВНА. Разве ты ей не дядя?
КУЗЬМА. Не родной.
Показывается из беседки молодая девушка в темно-коричневом платье с белым передником, светлорусая, на голове веночек из фиалок.
ФАИНА ИВАНОВНА. Марианна! Мы работаем, а ты развлекаешься, как господа?
МАРИАННА. Приходил батюшка, принес лукошко, чтобы я собрала пожертвования у гостей. Я и обошла всех.
КУЗЬМА. А веночек к чему?
МАРИАННА. Так праздник! А с венком больше дают.
КУЗЬМА. Любишь покрасоваться.
МАРИАННА. Да и вы, Кузьма Петрович, умеете покрасоваться.
КУЗЬМА. Служба.
Объявились музыканты, и в беседке начались танцы для детей, впрочем, закружились и взрослые. Граф уговаривал Евгению Васильевну повальсировать, та отказывалась, зная, что супруг ее с трудом выносит его сиятельство.
МОРЕВ. Это пикник.
ПОТЕХИН. Среди ночи?
ПОЛИНА. Там сияет день. Фантастика.
МОРЕВ. Там сияет столь яркий свет...
ПОЛИНА. ... что, кажется, это Рай?
МОРЕВ. Там сияет столь яркий свет, что просвечивает кое-кого насквозь, скелет проступает, видите?
ПОТЕХИН. Это мертвецы? О, черт!
МОРЕВ. Пикник мертвецов. Ничего себе.
Морев посмотрел на Полину и Потехина, они-то живые?
ПОТЕХИН. Госпожа Ломова была актрисой?
МОРЕВ. Нет. Но ведет себя, как актриса, не правда ли?
ПОТЕХИН. Что если мы к ним подойдем?
Потехин вышел на лужайку в сторону госпожи Ломовой, которая, прогуливаясь с графом, все время что-то декламировала.
Полина, не думая удерживать мужа, в испуге схватилась рукой за Морева и рассмеялась:
ПОЛИНА. Теперь видите, я не оттуда?
Морев коснулся ее плеча.
ПОЛИНА. Что вы делаете? Ах, да! Все хотите убедиться: это дизайн или такие плечи?
МОРЕВ. Простите, ради Бога! Что-то детское заключено в ваших плечах и побуждает на детские поступки.
ПОЛИНА. Что-то детское?
МОРЕВ. Нет. Здесь вся нежность вашей души, о которой вы и не подозреваете.
ПОЛИНА. Вы Дон-Жуан?
МОРЕВ. Нет. Я художник.
ПОЛИНА (как будто с сожалением). А-а...
МОРЕВ. Как! Вы разочарованы?
ПОЛИНА. Не для себя, а за вас. Мне кажется, вы одиноки... Хотя это странно...
Вдруг Потехин споткнулся, упал и поднялся, точно вне себя, и тут видения исчезли, и воцарилась обыкновенная белая ночь.
Квартира в мансарде высокого доходного дома в стиле модерн. Входит Морев, в глубине мастерской уголок Летнего сада - то ли изображение, то ли реальность, Морев словно входит в нее и видит двух женщин: Бельская Ирина Михайловна и Юля о чем-то заспорили; Морев поклонился, Ирина Михайловна кивнула и отошла в сторону, а Юля подошла к художнику у мольберта.
МОРЕВ. Что-нибудь случилось?
ЮЛЯ. Что-нибудь? (Рассмеялась.) Детский вопрос.
МОРЕВ. Детские вопросы задают влюбленные.
ЮЛЯ. Мы влюблены?
Юля в брюках и кофточке молодежного фасона, но блещущих благородством, с ухоженным лицом, заключающим весь изыск и шарм ее облика, похоже, решила вывести его на чистую воду.
МОРЕВ. Мы? Я-то люблю вас.
ЮЛЯ. Как! Вы любите меня?
Юля кинулась ему на шею, заставив его отбросить кисть и обнять ее. Из глаз ее полились слезы - от счастья и от сознания, что оно невозможно, поздно, все вокруг переменилось, даже в Летнем саду пустынно и пусто.
МОРЕВ. Я люблю вас, но вы, кажется, выходите замуж. (Сладостно было ее обнимать и мучительно.)
ЮЛЯ. Это тебя не касается. Я люблю тебя и любила, знаешь, все эти удивительные годы.
Она первая поцеловала его, и у нее словно закружилась голова.
МОРЕВ. Как вдруг из Золушки превратилась в принцессу!
ЮЛЯ. Нет, удивительны эти годы, мне теперь представляется, твоим присутствием в моей жизни, я даже не совсем сознавала это, в редкие наши встречи ты одаривал меня счастьем, я не знала, что это любовь. Именно любовь из Золушки превратила меня в принцессу, как ты выразился. Это ты во мне видишь принцессу, поскольку ты мой принц.
МОРЕВ. А жених?!
ЮЛЯ. Он не принц.
МОРЕВ. Так, ты не выходишь за него замуж?
ЮЛЯ. Увы, выхожу.
Морев остановил ее за плечи, нежно-мягкие, отдающие лаской любви и счастья:
МОРЕВ. И чего же ты от меня хочешь?!
Она потерлась плечами об его руки, отзываясь на его “ты” с благодарностью.
ЮЛЯ. Ничего. Я люблю тебя и, мне кажется, всегда буду любить, как буду любить нашу юность, промелькнувшую столь бстро... Как сон, как утренний туман...
МОРЕВ. Это прощание?
ЮЛЯ. Да.
Она расстегнула третью пуговицу кофточки.
МОРЕВ. Что ты делаешь?
ЮЛЯ. Чего же ты испугался? (Она схватила его руку и при-жала к груди.) Я хочу, чтобы ты коснулся меня.
МОРЕВ. А потом что мне делать?
ЮЛЯ. Захочешь большего? Я твоя.
МОРЕВ. Я ничего не понимаю. Я хочу переговорить с Ириной Михайловной.
ЮЛЯ. Она в курсе. Я играю в открытую. Два-три свидания. Ты мне не откажешь. (Слезы струились из ее глаз.)
МОРЕВ. Боже! Что происходит?
ЮЛЯ. Вот письмо, которое я приготовила на случай, если не решусь заговорить. Там все. До встречи!
Слезы исчезли, глаза сияли, как не сияют все сокровища мира, ибо излучали всю прелесть жизни в сердцевине ее красоты.
Пока звучит письмо, озвученное голосом девушки, признание в любви и прощание, с какой-то мукой и невысказанной тайной, происходит любовная сцена, полная неги, веселья и слез, несколько эпизодов из двух-трех свиданий, с мелодией из мобильника, возвращающей влюбленных к действительности.
ГОЛОС ЮЛИ. Мне бы переписать письмо Татьяны к Онегину, но, увы, я не столь наивна и чиста, какой была, кажется, вчера, - стремительные перемены вокруг, как бывают при катастрофах, а им нет числа, разлучают нас...
Изваяния Родена в мраморе из Эрмитажа оживают в нескольких эпизодах, в которых невозможно усмотреть порнографию и даже эротику в урезанных кадрах, а любовь и красота в живых картинах, перешедших в вечность.
ГОЛОС ЮЛИ. Почему, почему мы упустили лучшие мгновенья нашей весны? Все наша несвобода! Или, наоборот, свобода? И, тем не менее, отчего же столько счастья в моих воспоминаниях о юности с твоим присутствием в ней? Я позвоню. Ты не откажешь мне. Два-три свидания и больше ничего!
Часть интерьера дома в стиле модерн и часть сада. Облака наплыли на солнце где-то над Финским заливом, воцарились в саду ранние сумерки, точно обещая темную ночь, вскоре просиявшую в небесах светлее дня. Гости разбрелись по саду и дому, который был открыт для обозрения.
Три солидных господина держатся вместе. Показывается молодой человек, стройный, худощавый, с правильными чертами лица, с красивыми глазами, настороженно-упорно следящими, казалось, за всем, что движется, как собака или кошка, при этом оставаясь вполне спокойным. Его многие узнают, но стараются не замечать, чему он усмехается с торжеством, свысока окидывая взором всех вокруг. Его сопровождают две женщины, одна довольно молодая, другая по-настоящему молодая, схожие, как мать и дочь. Прозвучало и его имя:
ГОСПОДИН-1. Это Деборский. Ермил Деборский.
ГОСПОДИН-2. Как! Это он?!
ГОСПОДИН-3. Он. А какой семейственный: приехал на вечеринку с женой и тещей.
ГОСПОДИН-1. Мафиози - народ семейственный. Это мы праздников без свободы не признаем.
ГОСПОДИН-3. А с кем ты?
ГОСПОДИН-1. С секретаршей. На работе у нас все чинно. Пусть работают. А здесь - посмотрим. И умница, и красавица... Вот она!
Показывается полнотелая дама, как говорится, кровь с молоком.
Павел Морев находился при картинах, как Владимир Коробов в оранжерее, чтобы при необходимости давать разъяснения гостям. Впрочем, картинами мало кто интересовался, и он то и дело спускался в сад к столикам, чтобы выпить и закусить. Рядом с ним остановилась дама и, высматривая что-то на столе, проговорила вполголоса:
БЕЛЬСКАЯ. Вот не ожидала увидеть вас здесь!
МОРЕВ. Ирина Михайловна!
БЕЛЬСКАЯ. Тсс! (Оглядывается.) Лучше вам не привлекать внимания некоторых.
МОРЕВ. Юля здесь?!
БЕЛЬСКАЯ. Здесь. Но не ищите ее и не заговаривайте с нею, прошу вас. Если она вам по-прежнему дорога.
МОРЕВ. Что это вы делаете с нами?
БЕЛЬСКАЯ. Так я и знала! Никто не забыт и ничто не забыто.
И тут Морев увидел Юлю рядом с хозяйкой; обе поглядывали в их сторону, затем Юля подошла к матери.
ЮЛЯ. Здесь есть, говорят, картинная галерея.
Юля взглянула на Морева ласковым взглядом - привета и любви, прошло три года, она не изменилась, разве что больше блеска и шарма, эта чистота облика и стиля, модерн, тяготеющий к классике, подумал художник, это то, чем она жила, чем фотомодели зарабатывают деньги, нечто исчерпывающе модное, за которым, может быть, пустота.
МОРЕВ. Да, есть картинная галерея. Она в моем веденьи, как оранжерея - садовника. Вы туда заглядывали?
ЮЛЯ (прямо изливая на бедного художника пылающую нежность из глаз). Да, она превосходна!
МОРЕВ. Еще бы! Садовник-то не простой, а доктор наук, профессор.
БЕЛЬСКАЯ. В самом деле? Действительно, в нем что-то есть.
Ирина Михайловна оглянулась в сторону оранжереи, сияющей светом южного дня.
МОРЕВ. Прошу желающих на экскурсию.
Но за ним никто не последовал, кроме матери и дочери.
Потехин привечал Деборского, как и других гостей, но он раза два подходил к нему, словно ожидая особого отношения к себе, наконец, без обиняков заговорил о подельнике Лысого. Звали его Крот по фамилии его Кротов.
ДЕБОРСКИЙ. У меня был Крот. Ему бы все сидеть, да попал под амнистию. Вы знаете, он был правой рукой Лысого и претендует на часть его наследства, что присвоили, по его понятиям, вдова, - и до нее он грозится добраться, - и новый владелец этого дворца.
ПОТЕХИН. Крот? Я не знал и Лысого.
ДЕБОРСКИЙ. Я против вас ничего не имею.
ПОТЕХИН. Я тоже.
Ирина Михайловна, видя, что в мансарде никого, да и в коридоре, она как бы замешкалась там, а Юля кинулась на шею Мореву и стала его целовать, смеясь сквозь слезы. Морев знал, что они попали под видеонаблюдение, отпрянул от нее и направился к выходу; Юля вскрикнула и бросилась за ним, решив, что он ее знать не хочет, он схватил ее и укрылся с нею за дверью.
МОРЕВ. Тсс! Здесь все просматривается и прослушивается.
ЮЛЯ. Ты любишь меня?
МОРЕВ. Больше жизни.
ЮЛЯ. Боже! Я пропала.
МОРЕВ. Почему?
ЮЛЯ. Тем лучше. Найди место, где нас никто не увидит.
МОРЕВ. Сейчас?
ЮЛЯ. Сейчас. Другого случая может не быть.
МОРЕВ. Хорошо. Найди повод заглянуть в уборную под античность и спальню, интерьер которой разрисован на темы Эдема. Я буду в гостиной и буду знать, куда ты уходишь.
ЮЛЯ. В Эдем?!
В коридоре послышались голоса подвыпивших гостей, это было кстати.
Ирина Михайловна вышла с дочерью в сад, чтобы Деборский не терял их надолго из поля зрения, иначе забеспокоится, и тогда он становился непредсказуем. Она пыталась образумить дочь:
БЕЛЬСКАЯ. Нацеловалась - и будет! А секса тебе хватает.
ЮЛЯ. Я люблю его! Ты это прекрасно понимаешь. Однако заставляешь меня играть непостижимо странную роль. Это сон! Я хочу проснуться.
БЕЛЬСКАЯ. У тебя отличная роль светской дамы. А я лучшую пору жизни провела в психлечебнице, получая гроши. Вот это сон, который снится, как кошмар.
Деборский подошел к ним, Юля оставила его с тещей, а сама заговорила с хозяйкой, это отвечало их интересам, с переходом из криминальных сфер к бизнес-элите.
Как только Юля заикнулась о баснословной спальне, Полина взяла ее под руку, и они поднялись в Эдем, старинный и милый, не то, что современные, гостиничного типа, апартаменты нуворишей, где даже супружеские воздыхания отдают грехом.
ЮЛЯ. Эдем! Настоящий Эдем! Он прав.
ПОЛИНА. Он прав? Кто? Вы, наверное, имеете в виду художника?
ЮЛЯ. Да!
ПОЛИНА. Он вам понравился?
ЮЛЯ. Больше, чем понравился. Я люблю его и давно, со студенческих лет...
ПОЛИНА. Вы его любите?
ЮЛЯ. Мы не виделись вот уже три года, а словно вчера расстались. Это похоже на сон, как мы встретились здесь, в вашем восхитительном доме. (Слезы из глаз.)
Полина увела ее в свою уборную, воистину артистическую, разукрашенную под античность.
ПОЛИНА. А он что?
ЮЛЯ. И он любит меня по-прежнему, мне на горе и радость!
Полина растерялась; однако она сообразила, что это признание прозвучало здесь и сейчас недаром.
ПОЛИНА. Что я могу для вас сделать?
ЮЛЯ. Он где-то здесь.
ПОЛИНА. Хорошо.
Полина выглянула в переднюю, как из спальни дверь отворилась, и Юля исчезла.
ПОЛИНА. Ничего себе!
Дверь в спальню не закрыли плотно, вероятно, давая понять, что несчастные влюбленные ей доверяют и ничего, кроме объяснений, ну, объятий и поцелуев, не будет. И она осталась в уборной, как в полной тишине, не желая прислушиваться, она поняла, замирая от волнения, чуть ли не в шоке: там вершилось таинство любви и обладания, не менее волнующее и жуткое, чем таинство смерти.
Полина почувствовала головокружение и приступы рвоты, подошла к раковине и схватилась за нее, чтобы не упасть. Прельстительная, греховная, сладостная тишина, как ночь в пространствах Земли, заполнилась вдруг голосами из сада и дальних комнат. Это запустили фейерверк.
Полина направилась к выходу, с тревогой и надеждой раздумывая, что приступ тошноты, возможно, это симптом зарождения в ней новой жизни. Так ли?
Морев и Юля погрузились словно в омут и очнулись лишь от треска и вспышек петард.
ЮЛЯ. Чудесный сон! Но надо вернуться. Уходи скорей. Меня схватятся и станут искать.
МОРЕВ. Юля! Мне кажется, ты не в себе!
ЮЛЯ. Это от счастья! А бывает, от страданий. Это мучительно. Уходи. Мне сразу станет легче. Я боюсь за тебя. Уходи!
Юля буквально вытолкнула его в дверь из спальни, а сама вернулась в уборную, где никого не было. Приведя себя в порядок, она направилась к выходу, где показалась Полина, и они вместе вышли в сад, - фейерверк, вспыхнув последними огнями, померк.
ПОЛИНА. Ты расцвела, как маков цвет. Он так хорош? Прости! Я лишь предполагаю, что у вас там происходило, по волнению, которое нахлынуло на меня. Не думала, что у него с тобой дело так далеко зашло.
ЮЛЯ. Дальше некуда.
ПОЛИНА. Но вы крайне неосторожны.
ЮЛЯ. Нет, мы встретились здесь у вас совершенно случайно. Он горд. Он не станет искать со мною встреч, да и добра от этого не будет, он знает.
ПОЛИНА. Ты любишь его?
ЮЛЯ. Если я еще способна любить, то только его.
ПОЛИНА. Как это понимать? Так серьезно?
ЮЛЯ. Я думала, все прошло, как прошла юность наша. Да, жили мы в другой стране, которой нет.
К ним подошли Ирина Михайловна и Ермил Деборский.
БЕЛЬСКАЯ. Очаровательная вечеринка!
ДЕБОРСКИЙ. Отличная вечеринка!
Гости стали разъезжаться.
Назимов, проводив Ермила Деборского, с облегчением вздохнул:
СТАС. Уф! Пронесло, слава тебе, Господи!
ПОЛИНА. Что такое?
СТАС. Ермил - громила, каких свет не видывал. А спроса с него нет, он дебил.
ПОТЕХИН (уводя в сторону жену).. Кличка у него такая - Дебил.
СТАС. Без врача-психиатра он ни шагу.
ПОЛИНА (оглядываясь). Это его теща.
СТАС. Хрен редьки не слаще!
Потехин с женой у оранжереи, в которой горел яркий свет; пора ее закрыть и отпустить домой садовника. К ним вышел Коробов.
КОРОБОВ. Я сосну здесь немножко, а утром приведу в порядок сад и возьму отгул.
ПОТЕХИН. А где художник?
ПОЛИНА. Не знаю.
ПОТЕХИН. Стас видел его, знаешь, с кем?
ПОЛИНА. С кем?
ПОТЕХИН. С женой Деборского.
ПОЛИНА. И с тещей, вероятно.
ПОТЕХИН. О ней нет речи.
ПОЛИНА. Что он видел?
ПОТЕХИН. Морев уводил жену Деборского в сторону, зная о видеонаблюдении, а та тянулась к нему, добиваясь, ясно, чего. Стерва! А не подумаешь.
ПОЛИНА. О, нет! С этим видеонаблюдением явно перебор. Просто они знали друг друга до ее замужества, учились вместе. А в этом доме прошлое оживает, и воспоминание становится явью.
Они вошли в дом, продолжая обмениваться впечатлениями от гостей.
ПОТЕХИН. Этот Деборский в самом деле дебил.
ПОЛИНА. Как!
Оказавшись наедине, они невольно потянулись друг к другу.
ПОТЕХИН. Внешне, как все. Было одно дело, которое всплыло в связи с другим недавно. Еще юношей он убил двух мужчин, которых запутала его мать...
ПОЛИНА. Как! Ты хочешь сказать, это он?
ПОТЕХИН. Оставшись один, он попал под опеку врача-психиатра.
ПОЛИНА. Вениамин, пожалей меня. У меня ум за разум: эта милая женщина...
ПОТЕХИН. Среди ее пациентов попадались весьма состоятельные люди. Кто-то кому-то задолжал, как не помочь, если есть такая возможность, такая сила, как Дебил, совершенно неподсудная, с иммунитетом депутатов и президентов стран. Выбить долг - Дебил это зарубил у себя на носу, это его пунктик, здесь его гениальность, действует проще простого - и безошибочно, как лунатик ходит по крыше.
ПОЛИНА. Как! Вениамин! И с таким человеком ты ведешь дела?!
ПОТЕХИН. Нет, я веду дела с Бельским.
ПОЛИНА. Это муж Ирины Михайловны?
ПОТЕХИН. Да. Фирма у них солидная. Бельский в отъезде и прислал сопровождать жену и дочь на нашу вечеринку зятя. Я слыхал о Дебиле, но не знал всей его подноготной до сего дня, пока не затребовал всей информации. Ну, Бог с ним!
ПОЛИНА. С ним не Бог, а дьявол, если он таков.
ПОТЕХИН. Я сейчас.
Полина поднялась в спальню, где ничто не говорило о свидании влюбленных, столь сильно на нее подействовавшем, до тошноты. Может быть, здесь ничего не было, кроме нескончаемой истомы любви и нежности, что влюбленные ощущают в объятиях друг друга?
Потехин, проходя через гостиную, ощутил на себе знакомый взгляд и обернулся: на него смотрела госпожа Ломова, явно выдвигая профиль с поверхности холста, захлопала ресницами и полуоткрыла рот от удивления и смеха.
ПОТЕХИН. Добрый вечер!
ЕВГЕНИЯ (прищуривая глаза). Как! Уже вечер?
Гостиную заливал полуденный свет. Потехин невольно отступил в сумерки ночи.
Гостиную заливал полуденный свет. Евгения Васильевна шевельнулась в кресле с чувством неловкости. Орест Смолин стоял перед нею за мольбертом.
СМОЛИН. Что случилось?
ЕВГЕНИЯ. Знаете, мне показалось, что я в сию минуту пробудилась.
СМОЛИН. Так бывает, в тишине летнего дня в деревне, - а здесь у вас, как в деревне, - таинственной и беспредельной, когда вдруг душа, как на зов или звук, отзывается, встрепенувшись, как от сна или думы. Я просыпаюсь много раз на дню.
ЕВГЕНИЯ. С вами ясно. Уходя в работу с головой, вы часто забываете, где находитесь. А я куда ухожу? У меня и дел-то никаких нет.
СМОЛИН. Вы не производите впечатление праздного человека. Хозяйке такого дома приходится вертеться, и вы постоянно заняты.
ЕВГЕНИЯ. Визиты, прогулки, поездки по магазинам не ахти какое занятие.
СМОЛИН. Скучно?
ЕВГЕНИЯ. Нет, скуки я не знаю, но во всем этом нет ничего увлекательного, захватывающего, как в вашей работе.
СМОЛИН. В моей работе принимаете участие и вы. Вообще в душе вашей идет какая-то работа, поэтому за светскими обязанностями вы не скучаете.
ЕВГЕНИЯ. Откуда вы столько знаете обо мне?
СМОЛИН. Занимаясь вот уже полгода одним вашим платьем?
ЕВГЕНИЯ. Я немного училась живописи. Мне понятны ваши усилия.
СМОЛИН. Благодарю вас! Редко модели проявляют такое понимание усилий художника, как вы. Тем более досадно, что я никак не могу закончить этот портрет.
ЕВГЕНИЯ. Мы уезжали, сеансы надолго прерывались. Затем вы находили меня другой. И я вас не узнавала. И проходили дни и месяцы, пока мы не попадали в прежнюю колею.
Он остановился, испытывая досаду, что разговорился.
СМОЛИН. На сегодня, пожалуй, все.
ЕВГЕНИЯ. Теперь вы пробудились?
СМОЛИН. Да. (Мысль вслух вослед модели.) И вижу, вы прекраснее, ослепительнее, чем этот жалкий портрет!
Евгения ушла к себе переодеться, позвав горничную. Помогая госпоже одеться, девушка вдруг покатилась со смеху.
ЕВГЕНИЯ. Марианна! Чему ты смеешься?
МАРИАННА. Я думаю, вы удивитесь, как я. Этот художник, не закончив вашего портрета, просит меня попозировать ему...
ЕВГЕНИЯ. Ему нужна натура, я слышала об этом.
Евгения оделась в новое платье, с виду простое, как у курсисток.
МАРИАННА. Ему нужна я, в чем мать родила.
Марианна, широким шагом отходя от зеркалов, сделала движение руками, будто сбрасывает с себя одежду.
ЕВГЕНИЯ. Художникам это бывает нужно.
МАРИАННА. Но он же работает над вашим портретом и никак не может закончить. А зачем нужна ему еще я?
ЕВГЕНИЯ. Для других нужд. Ну, для другой какой картины.
МАРИАННА. Это разрешение?
ЕВГЕНИЯ. Если ты готова, пожалуйста.
МАРИАННА. Я не знаю, сумею ли? Это же не в платье сидеть в кресле, как вы.
ЕВГЕНИЯ. Что платье, когда он видит тебя насквозь.
МАРИАННА. Ничего не видит, кроме вашего платья, с которым возится уже полгода. И платья не видит.
ЕВГЕНИЯ. О чем ты?
МАРИАННА. Видит одну вас.
ЕВГЕНИЯ. Я и говорю: видит тебя насквозь.
МАРИАННА. А я-то вижу: он влюбился в вас по уши. Поэтому тянет с портретом, делая вид, что платье не дается. А на самом-то деле, это вы ему не даетесь.
Евгения направилась было к выходу и обернулась.
ЕВГЕНИЯ. Ты понимаешь, о чем говоришь? И с тебя он будет писать, с обнаженной, думая вовсе не о том, что тебя занимает.
МАРИАННА. Что меня занимает? Мне и так хорошо у вас.
ЕВГЕНИЯ. Это твой возраст и добрый нрав. Это и заметил в тебе Орест.
МАРИАННА. Он видел меня, когда я выходила из ванны.
ЕВГЕНИЯ. Как! Ты принимала ванну к его приходу нарочно?
МАРИАННА. Вы велели мне приготовить ванну для него. Это в ту пору, когда он здесь дневал и ночевал в ожидании сеанса, а вы все заняты были, и он писал всех ваших домочадцев. Я приготовила ему ванну, а он все не идет. Я взяла и окунулась. Слышу идет, я вскочила, он входит; я замерла, а он прищурился и так хорошо любуется, затем щелкнул пальцами, мол, иди, хорошего помаленьку. С тех пор у него засела мысль в голове писать с меня.
ЕВГЕНИЯ. Прекрасно! Ведешь себя, как субретка, откуда и набралась? Смотри же! Приедет мой отец, заметит что, отправит в деревню.
МАРИАННА. Что мне художник? Он в вас влюблен.
ЕВГЕНИЯ. Прекрати! Это не шутки. Молись, чтобы он влюбился, пока будет писать с тебя.
МАРИАННА. А вам не будет жалко?
ЕВГЕНИЯ. Чего?
МАРИАННА. Ну, не знаю.
ЕВГЕНИЯ. Иди, иди. Я сейчас выйду в сад.
Сад. Нередко после сеанса Евгения Васильевна выходила на прогулку по саду или просто проводить художника. С некоторых пор Ореста Смолина смущали эти прогулки, и он спешил раскланяться. Она протягивала руку для пожатия.
ЕВГЕНИЯ. До завтра.
СМОЛИН. А завтра сеанса не будет.
ЕВГЕНИЯ. Не будет? У вас свидание?
СМОЛИН. Нет, это у вас благотворительный концерт.
ЕВГЕНИЯ. А разве вы не можете придти на благотворительный концерт? Я приглашала всех, кого могла, смела пригласить, а вас нет? Там будет выступать Шаляпин.
СМОЛИН. Я боюсь вам надоесть, прежде чем окончу портрет.
ЕВГЕНИЯ. Если бы вы могли мне надоесть, давно бы надоели. Но вы мне интересны, как в первый день, когда я от робости и стеснения ни слова не вымолвила.
СМОЛИН. А глядели свысока, как, впрочем, и сейчас смотрите.
ЕВГЕНИЯ. Свысока - это маска. Она к вам не относится. Я на вас смотрю снизу вверх. Вы такой умный.
СМОЛИН. Умный? Я вам двух слов толком не сказал.
ЕВГЕНИЯ. Вы сказали мне больше двух тысяч слов. Я счет потеряла.
СМОЛИН. Как! Вы считали?
ЕВГЕНИЯ. Считала, чтобы в точности знать, довольны вы своей работой или нет. Или: довольны вы мною или нет. Это не всегда совпадало. Ну, в общем, ваше настроение я легко угадываю.
СМОЛИН. Сейчас у меня какое настроение?
ЕВГЕНИЯ. Вы светитесь от радости и готовы поцеловать мне руку.
СМОЛИН. Почему руку?
ЕВГЕНИЯ. Я ошиблась? Вы хотите меня поцеловать в губы?
СМОЛИН. Да. Вы же сами сказали, что вы смотрите на меня снизу вверх.
ЕВГЕНИЯ. Да.
СМОЛИН. Вы согласны?!
ЕВГЕНИЯ. Это же игра. Вы поймали меня на слове.
СМОЛИН. Нет, я поцелую вас всерьез - в наказание вам.
ЕВГЕНИЯ. Играть не умеете? Все всерьез.
Он потянулся к ней, и они поцеловались. В глазах ее искрился смех, а затем просияла нежность. Она переступила с одной ноги на другую, при этом оставаясь с ним на одной высоте. Она молча смотрела на него, словно не в силах отвести глаз, как зачарованная. Что-то детское.
СМОЛИН (уходя, мысли вслух). Боже! Она любит меня? Или это игра? Ну, конечно! И ты играй!
Сцена имеет продолжение во времени. Теперь они чаще прогуливались одни в саду.
ЕВГЕНИЯ. Я снова как будто проснулась.
Евгения огляделась вокруг: они остановились у ледника - небольшого холма с дверью в подземелье, где лед с реки не таял почти все лето. Здесь высились сосны.
СМОЛИН. Я знаю, что вам приснилось.
ЕВГЕНИЯ. Что?
СМОЛИН. Как мы с вами поцеловались.
ЕВГЕНИЯ. В самом деле? Подъехал Игнатий. Маскарад назначен на субботу. Приходите. Мне в голову не пришло посылать вам пригласительный билет, разрисованный вами.
СМОЛИН. Среди ваших гостей, не зная никого, что мне делать?
ЕВГЕНИЯ. Приходите. Я буду в платье по вашему рисунку.
СМОЛИН. Коломбиной? А ваш муж Арлекином? Значит, быть мне несчастным Пьеро.
ЕВГЕНИЯ. Отчего же несчастным?
СМОЛИН. Он влюблен безнадежно в Коломбину.
ЕВГЕНИЯ. Прекрасно!
СМОЛИН. Ничего прекрасного в этом не вижу.
ЕВГЕНИЯ. Это же маскарад. Игра!
СМОЛИН. Это для вас игра. А для несчастного Пьеро - не до игры.
ЕВГЕНИЯ. Вы влюблены в меня?
СМОЛИН. Вы влюблены в меня?
ЕВГЕНИЯ. А Арлекин?
СМОЛИН. Варианты сюжета могут быть бесконечны.
ЕВГЕНИЯ. Все дело в том, что нам вздумается разыграть? Это мне нравится. Нет никакой необходимости, чтобы Коломбина, влюбленная в Пьеро, собралась выйти замуж за Арлекина. С какой стати?
СМОЛИН. Арлекин, вероятно, богат и имеет положение в обществе. А Пьеро - всего лишь поэт.
ЕВГЕНИЯ. Это же по пьесе Шницлера, сюжетом которой воспользовался Мейерхольд. Нет, мы разыграем все по-своему. Нет никакой необходимости в том, чтобы Пьеро и Коломбина покончили жизнь самоубийством.
СМОЛИН.. Мы забыли о графе! Ему пристало быть Арлекином.
ЕВГЕНИЯ. Нет, он просто один из друзей Пьеро.
СМОЛИН. Влюбленный тоже в Коломбину?
ЕВГЕНИЯ. Он влюблен, говорят, в вас, Орест.
СМОЛИН. Не думаю. Зачем бы это мне?
ЕВГЕНИЯ. Я рада это слышать.
Евгения одарила его взором, исполненным любви и ласки.
Смолин покачал головой.
ЕВГЕНИЯ. Простите! Вот уж не думала, что я столь любопытна. Вы можете сказать, как осваивается Марианна в новой роли? От нее не добиться толку. Смеется и все.
СМОЛИН. И стыдно, и забавно - вот и смеется. Всякая новая поза смешит ее до упаду.
ЕВГЕНИЯ. В самом деле забавно! ( В глазах молодой женщины мелькнуло нечто вроде зависти.) Вообще-то она не очень смешлива, скорее себе на уме и склонна к огорчениям.
Интерьер дома в стиле модерн в наши дни. Вечер.
Вениамин переоделся в легкую спортивную форму - пройтись по саду и даже сделать пробежку, чтобы снять томление духа и тела. И вдруг всплески воды послышались из ванной комнаты. Кто это? Вениамин быстро прошел к двери, полуприкрытой, как нарочно, и увидел молодую женщину, выходящую из ванны. Она его не заметила, поскольку смотрела на себя в зеркале, перед которым, ну, принимать разные позы, что ее весьма забавляло, это для нее была всего лишь легкая игра, а не соблазн и грех.
Что-то знакомое... И тут Вениамин узнал госпожу Ломову, по стати очень похожую на девушку с рисунков Ореста Смолина.
ПОТЕХИН. Это сон?
ЕВГЕНИЯ. Это вы мой сон!
Госпожа Ломова, устыдившись, прикрываясь руками, похожа на Афродиту, словно богиня любви и красоты приняла облик современной женщины.
ПОТЕХИН. Значит, мы оба видим один и тот же сон?
ЕВГЕНИЯ. Выходит, так.
Госпожа Ломова оделась в халат, завязала пояс и подняла руки поправить волосы, отливающие сиянием черного жемчуга.
ПОТЕХИН. Вы готовитесь ко сну?
ЕВГЕНИЯ. Во сне ко сну?! Чтобы, наконец, проснуться? А это мысль!
Госпожа Ломова прошла к выходу. Потехин отступил и пропустил чудесную особу, затаивая дыхание от волнения.
ПОТЕХИН (мысли вслух). Сказка! Тысяча и одна ночь! Что же это будет?
Госпожа Ломова заглянула в спальню и прикрыла снова дверь.
ПОТЕХИН. Там кто-то есть?
ЕВГЕНИЯ. Там мой муж. Я не хочу спать. Он тяжел и неповоротлив и все, что он проделывает со мной, очень мало похоже на любовь.
ГОЛОС ЛОМОВА. Дорогая!
ЕВГЕНИЯ. Попалась пташка. Теперь не отстанет, пока не заснет.
ПОТЕХИН. Не уходите, ради Бога! Я не вынесу этого.
ЕВГЕНИЯ. И я не вынесу, если вы будете здесь торчать. Уходите-ка восвояси. Еще встретимся. Ведь я знаю, что мы живем в одном и том же доме, лишь с разницей во времени.
ПОТЕХИН. И правда!
ЕВГЕНИЯ. Вы счастливее нас. Мы - как пленники в нашем доме, в котором живут другие.
ГОЛОС ЛОМОВА. Дорогая!
ЕВГЕНИЯ. Сейчас, сейчас!
ПОТЕХИН. Я не вынесу этого!
ЕВГЕНИЯ. Ага! А каково мне? Бросаете на меня влюбленные взгляды, а сами весь пыл любви и страсти отдаете другой.
ПОТЕХИН. Она - жена.
ЕВГЕНИЯ. А там - мой муж. Кстати, где ваша жена?
ПОТЕХИН. Уехала в Москву.
ЕВГЕНИЯ. В Москву? В Москву! В Москву!
ГОЛОС ЛОМОВА. Дорогая!
ЕВГЕНИЯ. Иду!
ПОТЕХИН. Но вы ведь любите художника.
ЕВГЕНИЯ. Тсс! Кто вам сказал? Это совсем не то.
ПОТЕХИН. Это вы позировали ему обнаженной?
ЕВГЕНИЯ. Вовсе нет. Это он писал с Марианны, нашей горничной.
ПОТЕХИН. А думал о вас.
Из спальни пронесся храп.
ЕВГЕНИЯ. Заснул наконец. Теперь ночь моя принадлежит вам.
ПОТЕХИН. Сказка!
ЕВГЕНИЯ. Но не я. Вы погубите меня, если прикоснетесь ко мне.
ПОТЕХИН. Не сметь вас коснуться!
ЕВГЕНИЯ. В чем горе? Неужели вы не умеете любить без обладания, грубых ласк с соитием, что вы называете, как босяки... Нет, мне не выговорить этого слова.
ПОТЕХИН. Как выражаются босяки? Трахнуть?
Молодая женщина вздрогнула, точно он коснулся ее.
ЕВГЕНИЯ. Это же убийственно для любви, нежного цветка неги и отрады, как удар кнутом.
ПОТЕХИН. Да, вы правы! Я и люблю вас, как подросток.
ЕВГЕНИЯ. Прекрасно! Так любил меня художник.
ПОТЕХИН. Вы сказали: “Теперь ночь моя принадлежит вам”. Что я могу сделать для вас?
ЕВГЕНИЯ. Давным-давно, целый век, не была в театре.
ПОТЕХИН. Театры уже закрыты.
ЕВГЕНИЯ. Уже так поздно?
В саду сиял день, там люди, Евгения узнает свой мир, Ореста.
ПОТЕХИН. Что там?
ЕВГЕНИЯ. Кажется, подготовка к празднеству - будут представления живых картин, мелодекламация, маскарад...
ПОТЕХИН. Это как райский уголок! Мы можем туда выйти?
ЕВГЕНИЯ. Конечно. В день маскарада...
ПОТЕХИН. Как! Разве это возможно?
ЕВГЕНИЯ. А как мы с вами здесь встретились?
ПОТЕХИН. Вы мой удивительный сон!
Госпожа Ломова села к роялю. Зазвучала “Лунная соната” Бетховена. В саду теперь сияла белая ночь и ни души.
ЕВГЕНИЯ. Мы можем выйти на прогулку.
Музыка продолжала звучать. Госпожа Ломова, прогуливаясь с Потехиным в саду, предалась воспоминаниям. Она вбежала в беседку и обернулась: ее облик менялся, как на снимках, сделанных в разное время.
ЕВГЕНИЯ. Я еще училась в гимназии, когда ощутила те веяния, как веяния весны, что называли декаденством. Все было не так. Я радовалась подснежникам ранней весной, самым скромным цветам на лугу в середине лета, ценя эту радость и уже испытывая грусть, что миг этот пройдет, уже минул, безвозвратно канув в бездну времени. Когда этот возвышенный и тонкий строй чувств называли с возмущением декаденством, меня это не пугало. Я знала чистоту моих устремлений. Более правильное слово привилось позже: модерн. Я думаю, юность всегда проповедует модерн, что бы под ним ни понималось: пушкинская хандра, декаданс - это неприятие жизни, ее утвердившихся форм, поскольку мир обновлен, когда в жизнь вступает новое поколение, с порывами к свободе, к красоте, к любви. И мы, как чеховские герои, восклицали: “Здравствуй, новая жизнь!”
ПОТЕХИН. Мы вступали в жизнь с подобными же чувствами. Только это назвали диссиденством. А мы стремились к тому же, что и вы: к свободе, к красоте, к любви.
ЕВГЕНИЯ. Может быть, поэтому мы с вами здесь сошлись, как встарь и ныне? (Меняясь в облике, старея на глазах.) То, в чем видели проявления декаданса, было на самом деле модерн с культом прекрасного в жизни, как в искусстве, как на сцене, в живописи, в архитектуре, в предметах интерьера, при этом с обостренным ощущением скоротечности дня, весны, двух-трех лет юности, с неизбежными утратами и смертью. И все это пронеслось, оглянуться не успели, быстрее, как несется поезд, скорее, чем мы ожидали. Увы! Увы!
ПОТЕХИН. Увы!
ЕВГЕНИЯ. Я покинула Россию еще до войны и революции, словно в предчувствии изгнания уже не находила себе места в отчизне своей, над которой полыхали грозы и серебряные зори, самые настоящие, пугающая и умиляющая красота природы!
Госпожа Ломова взглянула в небеса, где сияли серебряные зори белой ночи и надвигалась гроза.
Потехин предложил вернуться в дом в испуге при мысли, как бы госпожа Ломова не превратилась и вовсе в ветхую старушку и не рассыпалась на его глазах.
К счастью, госпожа Ломова, едва вошли, оказалась в халате, во всей силе ее молодости, как на портрете.
ЕВГЕНИЯ. Меня клонит в сон.
Госпожа Ломова склонила голову на плечо Потехина, он заключил ее в объятия, но она исчезла, он стоял один в ванной комнате, в его руках шелковый халат, мягкий на ощупь, казалось, заключающий в себе все сладострастие Востока в тысячелетиях. Тот же самый - из сна? Ну да! Халатов у Полины много, он не всегда замечал, когда она меняла их, чтобы предстать перед ним в новом облике.
Ванная комната с остатками старинной майолики на стене. Полина, приняв ванну, надевает на себя халат, висевший тут же под рукой, и удивляется: он был явно уже в плечах и длиннее, да и шелк скорее старинный, чем современный. Она снимает его и осматривает: “Это не мой халат!” - брезгливо бросает его в сторону и проходит в гардеробную, босая и голая.
Вениамин, словно почувствовав неладное, тут как тут.
ПОТЕХИН. Ай, ай!
ПОЛИНА. Не подходи!
ПОТЕХИН. Что случилось?
ПОЛИНА. Это ты скажи, что случилось. Там чей халат?!
ПОТЕХИН. Разве не твой?
ПОЛИНА. Не мой! Так, чей он?
ПОТЕХИН. Он висел там, когда ты уехала.
ПОЛИНА. Вот это мой. Но, может быть, достала и не успела надеть? Идем скорее. Я страшно соскучилась по тебе.
ПОТЕХИН. И я.
Однако он не заторопился, тихая нежность, легкие прикосновения, - он сбросил одеяло, будто давно не видел ее голой.
ПОЛИНА. Что такое? Ты когда приступишь к делу?
ПОТЕХИН. Тебе это не нравится?
ПОЛИНА. Отчего же? Нравится. Но как-то стыдно.
ПОТЕХИН. Я влюблен в тебя.
ПОЛИНА. Боюсь, не в меня. (Прикрывшись.) О ком-то все думаешь.
ПОТЕХИН. Если кто-то мне нравится - и не только в жизни, но и в кино из актрис, чаще заморских, - наших красавиц не умеют показывать, - все это переходит на тебя.
Он снова раскрыл ее и ласкал, касаясь и обрисовывая ее груди, и стан, и туловище, живот, будто впервые ощутил в них пленительные формы женственности и любви.
ПОЛИНА. Перестань!
ПОТЕХИН Ты не любишь меня, если избегаешь моей ласки, в которой больше нежности и любви, чем в сексе, разнузданном, поспешном, с переменой позиций, будто это восточное единоборство.
ПОЛИНА. Ты устал. Так и скажи.
ПОТЕХИН. Это ты устала, если ничего не хочешь, кроме секса.
Полина вскочила на ноги и побежала в ванную комнату.
ПОЛИНА. Где этот халат? Я сюда бросила.
ПОТЕХИН. Мистика.
ПОЛИНА. Какая мистика? Это значит, в доме женщина. Я сейчас подниму тревогу. Пусть ее приведут ко мне!
ПОТЕХИН. В доме есть женщина. Это госпожа Ломова. Она сходит иногда с холста... А в ночь, когда ты уехала в Москву, она принимала ванну и вышла в халате, который остался здесь... Ты же не поверишь мне! А я еще многое мог бы рассказать. В спальне лежал ее муж и все звал: «Дорогая!» А мы вышли в сад на прогулку... Я думал, это сон.
ПОЛИНА. А халат откуда взялся? И куда исчез? Вениамин, неужели ты морочишь мне голову? А ведь я дознаюсь.
ПОТЕХИН. Я думал, это сон. Но налицо смещенье времени. Они там затевают маскарад. Значит, и нам надо устроить празднество. И мы можем встретиться в яви.
ПОЛИНА. Уф! Поверить невозможно, но чудеса имеют место?
Крупным планом лица Потехина и Морева - телефонный разговор.
ПОТЕХИН. Знаете, обстоятельства вынуждают меня быть с вами вполне откровенным. Да и с кем, если не с вами? Словом, я провел ночь с госпожой Ломовой, правда, не смея ее касаться. Все было предельно реально. Она разыграла целый спектакль. А звоню вот по какому поводу. Там затевают маскарад, который и мы можем увидеть, как она явилась передо мною в яви.
МОРЕВ, Значит, надо устроить вечер в стиле ретро?
ПОТЕХИН. В стиле ретро - это мысль! Вы не возьметесь за устройство такого вечера? Разумеется, за соответствующее вознаграждение.
МОРЕВ. Охотно. Только не за устройство вечера, а за костюмы.
ПОТЕХИН. А устройство кому поручить?
МОРЕВ. Я думаю, Коробову с его детьми. Их тоже надо одеть в стиле ретро, как и других участников, коих не должно быть много.
ПОТЕХИН. Отлично. Приезжайте в любое время и начинайте работать.
Поскольку вечер ожидался совершенно необычный, пригласили лишь самый узкий круг гостей, так сказать, посвященных в тайны дома с явлением оживающих мертвецов. Полина заказала костюмы по рисункам Морева и для садовника и его детей, Назимов, разумеется, тоже заказал себе костюм.
Крупным планом лица Полины и Юли - телефонный разговор.
ЮЛЯ. Говорят, у вас будет вечер в стиле ретро, с вызыванием духов, это так?
ПОЛИНА. Тайны мы не делаем, но вызыванием духов не станем заниматься. Вы хотите принять участие?
ЮЛЯ. Очень. Я уже нарисовала маскарадные костюмы себе, маме и Ермилу. Остается лишь заказать.
ПОЛИНА. Я понимаю, но опасаюсь за Морева. И за тебя. Ты ведь знаешь, кто твой муж. Как ты с ним ладишь?
ЮЛЯ (рассмеявшись). Я, признаться, боюсь его. Репутация его известна. Но Ермил со мной мил, не ради рифмы, со мной он прост и внимателен. Он любит меня. Да и я по природе вещей люблю его.
ПОЛИНА. По природе вещей?
ЮЛЯ. Когда мы поженились и поселились в большой квартире, купленной и разубранной к нашей свадьбе, мы словно обезумели, трахались дни и ночи до дурноты.
ПОЛИНА (покачав головой не без изумления). А сейчас?
ЮЛЯ. Он великолепен и неутомим. Как лев. И любит меня одну. Я благодарна ему.
ПОЛИНА. А художник?
ЮЛЯ. Что художник? Нет, тут и сравнивать нельзя. Разные миры. Лев живет по законам джунглей. А Морев - человек в полном смысле слова.
ПОЛИНА. Он знает, что ваш муж не пощадит его, едва что заметит?
ЮЛЯ. Ермил без команды ничего ему не сделает.
ПОЛИНА. Чьей команды?
ЮЛЯ. Мамы или моей. Я сказала больше, чем нужно. Впрочем, все знают, что он дебил.
ПОЛИНА. И вы, смеясь, говорите об этом?
ЮЛЯ. Что делать? Сдается мне, что наше время - время дебилов - от художников и писателей, вы знаете, что они пишут, до бизнесменов и президентов.
ПОЛИНА. Это ужасно. Но в чем-то, увы, вы правы.
ЮЛЯ (со слезами на глазах и в голосе). О вечере я узнала случайно, от портнихи.
ПОЛИНА. Значит, ваше явление на маскараде будет для него сюрпризом, как вы встретились у нас на вечеринке?
ЮЛЯ. Да! Это лучше всего.
ПОЛИНА. Нас ожидают еще не такие сюрпризы. Но чудеса - это ведь всего лишь покров тайны любви и смерти.
Дом в стиле модерн и сад погружены в вечерние сумерки; на лужайке у оранжереи столики с напитками и угощеньями - пикник на фоне южных растений.
Всем распоряжается Коробов, ему помогают его дети, будто они принимают гостей. Полина и Вениамин довольны - меньше для них забот, они будут всего лишь участниками маскарада, который обещал всевозможные приключения.
Коробов в светлом дачном костюме и в пенсне напоминал Чехова, словом, профессора его времени, а дети его - студент, гимназистка и гимназист - с веселостью подыгрывали ему.
МОРЕВ(в обличье Пьеро). Вот профессор и его семья!
Юля явилась в маске и чудесном платье Коломбины, как с картины Константина Сомова. И она сразу атаковала Пьеро.
ЮЛЯ. Милый Пьеро!
МОРЕВ. О, Коломбина!
ЮЛЯ. Вижу, вижу, вы рады мне. А пригласить забыли.
МОРЕВ. Я здесь более случайный гость, чем вы, Коломбина.
Проносятся звуки флейты и рожков, и проступают деревья, а под сенью ветвей беседка, увитая вся вьюном с белыми колокольчиками.
На пьедестале высилось изваяние, вне всякого сомнения, Афродиты классической эпохи.
СТУДЕНТ. Это скульптура или обнаженная женщина?
ГИМНАЗИСТКА. Статую нельзя назвать беломраморной, она скорее розовая, как женское тело.
КОРОБОВ. В древности статуи окрашивали.
ГИМНАЗИСТ. Там стоит живая женщина. Прямо страх!
Морев и Юля, выбежав в сад, как только там объявились раженые, обратили внимание на Пьеро и Коломбину, одетых во всем под стать им.
МОРЕВ. Это художник Орест Смолин и госпожа Ломова.
ЮЛЯ (в бархатной полумаске). Как! Разве это не представление?.
МОРЕВ. Для нас похоже на представление, но это маскарад, который имел место еще в начале века.
ЮЛЯ. Разыгрываешь? (В беспокойстве.) Как это может быть?
Морев взял Юлю за руку, словно желая ее успокоить. Она отняла руку и оглянулась: где-то здесь в любой момент мог появиться ее муж.
ЮЛЯ. О привидениях я слышала, но это же... Нет, держись от меня поодаль, милый, пока не отыщешь для нас укромное место.
Между тем при первых звуках флейты сатиры погнались за нимфами, полуодетыми для приличия, - вскрики, восклицания, - полное впечатление вакханалии, что даже неловко наблюдать, да и не видать ничего толком.
За нимфой погнался Арлекин в костюме полувоенного образца, в треуголке.
ЛОМОВ (как Арлекин). О, нимфа! Постой!
МАРИАННА (как нимфа). Мне бежать достойней, чем падать навзничь в объятиях сатира, да тут же явится другой и третий. Как не надоест!
ЛОМОВ (как Арлекин). Я отбил тебя от разнузданных зверей, с копытцами, косматых. Ты моя!
МАРИАННА (как нимфа). Мне кажется, я всем им отдавалась без стыда.
ЛОМОВ (как Арлекин). То сон! Ты моя!
Арлекин обнимает нимфу, прижав ее к стволу дерева. Она хватается руками за сучья и подтягивается, вскрикивая от его поцелуев по всему ее телу - от плеч и грудей до живота, и, ускользая, отталкивает ногами.
Арлекин грохнулся наземь, нимфа спустилась и, вместо того, чтобы убежать, поставила ногу на грудь ему - в вольной позе, вся открытая его альчущему взору.
МАРИАННА. Признайте себя побежденным, сударь!
ЛОМОВ. Отдайся!
МАРИАННА. При всех меня можно лишь лицезреть. А отдамся я лишь милому.
ЛОМОВ. Кто твой милый?
МАРИАННА. Ясно, кто. Вот только Коломбина заигралась с ним. Вам игра, а нам слезы?
Нимфа убежала прочь, вскрикивая то ли от смеха, то ли от слез. Арлекин поднялся, загораясь ревностью и гневом. Перед ним, как вкопанный, встал дворецкий.
ЛОМОВ. Чего тебе?
КУЗЬМА. Публики набежало.
ЛОМОВ. Откуда?
КУЗЬМА. С улицы, видимо. Всем страх как любопытно, что здесь происходит. Есть и ряженые, вроде вас.
ЛОМОВ. Где хозяйка?
КУЗЬМА. Как мне знать? Все в масках.
ЛОМОВ. А меня как узнал?
КУЗЬМА. Как не узнать? Сам натягивал на вас треклятый мундир.
ЛОМОВ. А нимфу ты признал?
КУЗЬМА. А как же!
ЛОМОВ. Ты следил за нами, олух! Я знаю, ты неравнодушен к Марианне.
КУЗЬМА. А кто к ней равнодушен? Нимфа!
Евгению в ее прекрасном театральном платье и полумаске сопровождал Орест, с ними был Серж в женском платье и шляпке, что ему вполне шло и что весьма забавляло троицу, поскольку граф то и дело атаковал мужчин и вскоре у него объявились поклонники, удивленные, восторженные и даже нахальные.
ЕВГЕНИЯ (глядя сквозь прорези полумаски таинственно и нежно).. Серж действует на мужчин сильнее, чем мы, женщины. А на вас?
СМОЛИН. Это эффект маски. Вы сейчас для меня самая восхитительная загадка и счастье.
ЕВГЕНИЯ. Но вы же знаете, что это я!
Она рассмеялась, касаясь кончиком свернутого веера его руки, при этом ее губы приоткрылись, словно готовились к поцелую.
СМОЛИН. Я вас знаю, кажется, как никто.
ЕВГЕНИЯ. Вы меня знаете? Тогда в чем загадка?
СМОЛИН. Самая восхитительная! В этом все дело.
ЕВГЕНИЯ. И это счастье для вас?
СМОЛИН. Да.
ЕВГЕНИЯ. Вы меня любите?
СМОЛИН. Ну, это совсем банально, как ваше замужество.
ЕВГЕНИЯ. Но мое замужество было отнюдь не банально, а исключительно.
СМОЛИН. Бедный студент превратился в маркиза от архитектуры и привел в свой дом маркизу наших дней?
ЕВГЕНИЯ. Сказка!
СМОЛИН. Буржуазная сказка, в основе которой деньги и расчет.
ЕВГЕНИЯ. Деньги и расчет не исключают любви.
СМОЛИН. Разжигают аппетит, хотите сказать?
ЕВГЕНИЯ. Аппетит?
СМОЛИН. Страсть к хорошим вещам, драгоценностям, к дикованному дому, что сходит за любовь почище, чем любовь...
ЕВГЕНИЯ. Ромео и Джульетты?
СМОЛИН. Нет, Макбета и леди Макбет.
Эта сцена в отдалении от беседки, где продолжались вакхические пляски, привлекла внимание Потехина, который искал случая встретиться с госпожой Ломовой, но та не замечала его среди зрителей, которые естественно соблюдали дистанцию, как перед сценой или картинами, живыми картинами.
ЕВГЕНИЯ. Я ожидала, что вы скажете: почище, чем любовь Ромео и Джульетты.
СМОЛИН. Такова моя любовь к вам. Вы в моих глазах по-прежнему юны, будто и не выходили замуж.
ЕВГЕНИЯ. Это вы юны душой по-прежнему. А я-то давно замужем.
СМОЛИН. Это видимость. Вы по-прежнему юны, какой росли в Москве, вернее, в подмосковном имении, как Марианна.
ЕВГЕНИЯ. Вы же не знали меня в ту пору.
СМОЛИН. Я вижу вас в ту пору сквозь нынешнюю скуку вашей жизни, ваш внутренний образ, что воплощает Марианна чисто телесно. Поэтому я рисую с нее, но вас - вне светской условности и скуки.
ЕВГЕНИЯ. Я непременно должна просмотреть ваши рисунки.
СМОЛИН. Вы с нею одного роста, тонки и стройны и на лицо похожи, как сестры. Только вы умны, изнежены роскошью, она же простодушна.
ЕВГЕНИЯ. Как сестры? Мы из одной деревни. Там девки все под стать Марианне, а мужики - под стать моему отцу. Там народ красивый, свободный, будто крепостного права не было и в помине.
СМОЛИН. Сказка!
ЕВГЕНИЯ. Ни фига! Так выражается Марианна. Не верите?
СМОЛИН. Нет, я вам верю. Вы правдивы в каждом слове и взгляде. Вас полюбить страшно.
ЕВГЕНИЯ. Страшно?
СМОЛИН. Не полюбить, узнав вас, невозможно.
ЕВГЕНИЯ (рассмеявшись). Боже! Это же вы разыгрываете Коломбину как Пьеро. А я развесила уши!
СМОЛИН. Если вы принимаете мои признания за игру, играйте и вы, Коломбина! Пока Арлекин носится, как сатир, за нимфой.
ЕВГЕНИЯ. Иногда я думаю, это затея Арлекина, чтобы девушка служила вам моделью, а ему - какая есть. Признайтесь, милый Пьеро, он бывает на ваших сеансах!
СМОЛИН. О, Коломбина! Я вам мил?
ЕВГЕНИЯ. Милый Пьеро! Я готова это повторить тысячу раз.
СМОЛИН. Пьеро вам милее, чем Арлекин?
ЕВГЕНИЯ. В тысячу раз.
СМОЛИН. Разыгрываете меня?
ЕВГЕНИЯ. Я вступаю в игру, как вы того хотели, мой милый Пьеро.
СМОЛИН. Прекрасно! Прекрасно! Что дальше? Кто автор этой пьесы, хотел бы я знать.
ЕВГЕНИЯ. Импровизация, милый Пьеро, - это самое увлекательное дело в любви.
СМОЛИН. На остров Афродиты!
ЕВГЕНИЯ. Но там Арлекин носится за нимфой.
СМОЛИН. Я знаю, где мы можем укрыться от всех. Только вы решитесь ли, Коломбина?
ЕВГЕНИЯ. Где, милый Пьеро?
СМОЛИН. В чулане на чердаке.
ЕВГЕНИЯ. Чудесно, милый Пьеро! Встретимся там через час.
СМОЛИН. Час! Это вечность.
ЕВГЕНИЯ. Через полчаса.
СМОЛИН. Это еще одна вечность.
ЕВГЕНИЯ. Через четверть часа, если успею добежать, прячась от всех.
СМОЛИН. Сейчас я туда и буду вас ждать три вечности. Придете?
ЕВГЕНИЯ. Приду непременно, милый Пьеро.
Евгения уходит, попадая в окружение других масок.
СМОЛИН. Обманет. Что ж. В чулане я повешусь. О, боги! Разыгрался. Как! Неужели вправду придет?! Свидание в чулане среди старых вещей. Это ж, как в детстве. Сказка!
Юля с началом вакханалии у изваяния Афродиты готова была присоединиться к ней. Она несколько раз пыталась скинуть с себя платье, Морев с трудом удержал ее, да только благодаря тому, что к ним подошла Полина.
Потехин, потеряв из виду госпожу Ломову, издали в Юле узнал ее и устремился к ней. Но тут показался Деборский, и Юля оставила Морева, чтобы не сводить его с мужем.
ПОТЕХИН. Это вы?
ЮЛЯ. Это я. Вот в чем я уверена вполне, так в том, что я - это я. А вы - это вы?
ПОТЕХИН. Несомненно я - это я.
ЮЛЯ. Не хотите ли принять участие в празднестве, сударь?
ПОТЕХИН. Хочу! С вами, да!
ЮЛЯ. Бежим!
ПОТЕХИН. Куда?
ЮЛЯ. Туда, где беснуются сатиры и нимфы!
ПОТЕХИН. На сцену? Нельзя. Лучше найти нам укромное место.
ЮЛЯ. Укромное место? Ха-ха-ха! Забавно!
Полина и Морев, заметив маневр Вениамина, столь естественный для маскарада, застыли, вперяя взоры сквозь прорези полумасок, - художник всплеснул руками, она повела плечами, на что он сразу отреагировал:
МОРЕВ. Как это у вас выходит?
ПОЛИНА. Вы все про дизайн?
МОРЕВ. Матушки-природы. Невыразимая прелесть!
ПОЛИНА. Что-то никто ее не замечал, кроме вас.
Полина отошла в сторону, он - за нею.
МОРЕВ. Да и я прежде не очень обращал внимание на женские плечи. Все больше на лицо и глаза, ну да и на туловище, в брюках как обнаженное. Но ничего выразительнее женских плеч теперь я не вижу у женщин, в них вся их слабость и нежность. А у вас это - как невыразимая прелесть.
ПОЛИНА. Можно подумать: вы влюблены в мои плечи?
МОРЕВ. Да. Но поскольку ваши плечи - это вы, если хотите, я влюблен в вас.
ПОЛИНА. Хочу ли я?
МОРЕВ. Ничего страшного. Я бываю влюблен и в глаза, и в нос, и, как Пушкин, в ножки.
ПОЛИНА. А у Юли во что вы влюблены? Не отвечайте, если не хотите. Я спросила в шутку, как в шутку вы мне твердите о моих плечах.
МОРЕВ. Если что мне нравится, то вовсе не в шутку. А у Юли - в ее щиколотки.
ПОЛИНА. Да, и я заметила, у Юли прелестные щиколотки.
МОРЕВ (рассмеявшись). Как выразились бы американцы, сексуальные!
ПОЛИНА. И про мои плечи вы так думаете?
МОРЕВ. Что я думаю, я сказал. А если уж нужно употребить это определение, это ваше лицо, обыкновенно серьезное, втайне сексуально, что, думаю, далеко не все замечают.
ПОЛИНА. И слава Богу!
Показались Деборский и Ирина Михайловна. Он потерял из виду Юлю и забеспокоился.
ДЕБОРСКИЙ (показывая). Это кто?
МОРЕВ. Я думаю, это госпожа Ломова и художник, который писал ее портрет.
ДЕБОРСКИЙ. Вот дают! Ну и маскарад. Надо к ним выйти!
МОРЕВ. Лучше не надо. Нельзя касаться их. Это действует на них разрушительно. Похоже на убийство.
ДЕБОРСКИЙ. Убийство? Это хорошо. Убийство - это необходимый результат. Решение всех проблем.
Деборский ринулся, как из зрительного зала на сцену, где шло представление, вдруг все исказилось, как в картинах с нарушением и ломкой форм вещей и фигур, и исчезло. Деборский упал и поднялся сам не свой. Ирине Михайловне помогли увести его. Юли не видать, Морев отправился на поиски.
Полина инстинктивно поспешила в дом, погруженный в сумерки белой ночи, лишь кое-где горел свет... Послышались голоса с интонациями из прошлого. Это были Евгения и Марианна.
МАРИАННА. А где Орест?
ЕВГЕНИЯ. Поди поищи его, знаешь где? В чулане.
МАРИАННА. Вы смеетесь надо мной.
ЕВГЕНИЯ. Скорее над Орестом. Скажу тебе по секрету: Коломбина назначила свидание Пьеро в чулане на чердаке. Но я-то не пойду.
МАРИАННА. Куда вам!
ЕВГЕНИЯ. А ты бы пошла?
МАРИАННА. Ну да.
ЕВГЕНИЯ. Сейчас.
МАРИАННА. Но он ведь ждет вас.
Шум и крики из сада заставили их выбежать из дома. Полина поднялась на третий этаж: что если там, вместо мансарды, все еще чулан. И там Орест.
ПОЛИНА. Орест?
ГОЛОС СМОЛИНА (как эхо). О-ре-ст?
Дверь открылась, дверь мансарды, освещенной в окна светом белой ночи.
Полина все еще чувствовала присутствие Ореста, пока отзвук его голоса не пропал во времени.
Мансарда Ореста Смолина. Колокольчик. Орест открывает дверь, входят Марианна и госпожа Ломова.
СМОЛИН. Евгения Васильевна! Какими судьбами?
Евгения не отвечает, с любопытством осматриваясь вокруг.
Марианна прошла в комнату, где она обычно раздевалась, и присела в кресле. Орест даже не взглянул на нее, а бывал ведь всегда с нею приветлив, как с барышней.
На столе Евгения заметила листы, которые поразили ее.
ЕВГЕНИЯ. А эти рисунки с Марианны?
СМОЛИН. Да, как видите.
ЕВГЕНИЯ. Ах, что я вижу?! Это вы с меня писали? Когда? Где вы меня видели?
СМОЛИН. Это все я писал с Марианны. Вас я видел лишь такой, как в портрете, или сейчас.
ЕВГЕНИЯ. А лицо едва намечено. Почему?
СМОЛИН. Здесь главное - фигура, стать, поза. Это этюды с натуры, а не портрет или картина.
ЕВГЕНИЯ. И на лицо скорее здесь я, а не Марианна, признайтесь?
СМОЛИН. В чем я должен признаться? В том, что влюблен в вас? Это правда. Это не преступление.
ЕВГЕНИЯ. Зачем вам это понадобилось?
СМОЛИН. Что?
ЕВГЕНИЯ. Писать с Марианны.
СМОЛИН. Я говорил вам.
ЕВГЕНИЯ. Но почему я узнаю себя?
СМОЛИН. И о том я говорил вам. Я в Марианне угадываю вашу юность. Ваши слова доказывают, что я не ошибся. Напрасно вы сердитесь и устраиваете допрос.
ЕВГЕНИЯ. Я не сержусь на вас. Но все это очень странно. На ваш взгляд, мы с Марианной - близнецы или двойняшки.
СМОЛИН. Нет, вы совсем разные. Но типаж, чисто природный, один. Ничего в этом нет странного. Человеческих типов на чисто природном уровне не так уж много. Я знаю и другую причину, отчего вы в рисунках с Марианны узнаете себя.
ЕВГЕНИЯ. Другую причину?
СМОЛИН. Есть общие типы и у художников. Так у Тициана одного типа женщины, у Ренуара - другого. Видимо, вы - мой тип женщин, или я уже так свыкся с вашим обликом, что все женщины на вас похожи в моих глазах.
ЕВГЕНИЯ. Оказывается, вы умеете не только молчать, но и говорить.
Они совсем забыли о девушке. И тут Марианна, о которой забыли, весьма задетая, не зная, что делать? уйти? куда? - вдруг, не без вызова в движениях и переживаниях, разделась и явилась в мастерской, тотчас оттеснив госпожу Ломову на второй план. Орест рассмеялся и взялся за карандаш, показывая рукой, какую позу ей принять.
ЕВГЕНИЯ (приподнимаясь). Мне уйти?
МАРИАННА. Нет, вы нам не мешаете, не правда ли, Орест? Как я не мешала, когда он писал с вас.
ЕВГЕНИЯ. Есть же разница.
МАРИАННА. И весьма существенная.
Евгения опустилась в кресло у стола, на котором лежали листы с рисунками; Орест писал сидя на табурете, картон с бумагой на коленях; обнаженная девушка, казалось, вольным шагом вступала по земле, освещенной солнцем. Молодость и свобода - как вызов действительности с ее ужасами, там сцена, здесь реальность, как в театре. Живая картина, которая проступает тут же на листе. Что-то чудесное, чем живут художники, часто в нищете. Соприкосновение с вечностью.
Слышно, как захлопнулась с металлическим звоном дверь лифта, зазвенел колокольчик звонка; Орест, подняв указательный палец, мол, замрите, вышел в прихожую.
ГОЛОС СМОЛИНА. Игнатий Григорьевич!
Евгения поднялась и, показывая знаками, что ее здесь нет, скрылась в другой комнате. Орест заглянул в комнату и, пригласив войти Ломова, уселся продолжать работу, как ни в чем не бывало, но Марианна зарделась.
Ломов уселся за стол, где сидела его жена, и с веселым видом уставился на девушку.
ЛОМОВ. Хороша? Хороша! Ей-богу, хороша! Я удивляюсь на вас, Орест Алексеевич, как вы спокойно можете глазеть на ее прелести? Диана!
СМОЛИН. Вот правильно сказали. Диана.
ЛОМОВ. Она Диана, ну а вы-то мужчина или нет?
СМОЛИН. Здесь дамы, Игнатий Григорьевич.
ЛОМОВ. Дамы? Где это они?
СМОЛИН. Дианы разве вам мало?
ЛОМОВ. Ах, здесь Фаина Ивановна?
СМОЛИН. Нет.
ЛОМОВ. Приехала одна?
СМОЛИН. Нет.
ЛОМОВ. Ну, что вы заладили нет и нет.
СМОЛИН. Вы по какому делу?
ЛОМОВ. Хотел купить ряд ваших вещей. Вот этих.
СМОЛИН. Не продаются. Это же черновые наброски.
ЛОМОВ. Подарите.
СМОЛИН. Это пожалуйста.
МАРИАННА (делая знаки Ломову уйти). Ради Бога, не надо.
СМОЛИН. Я сейчас.
Орест поднялся и прошел в другую комнату. Ему не хотелось, чтобы Евгения Васильевна подумала, что Ломов бывает у него с тех пор, как он начал писать с Марианны. Пусть сам ей объяснит, зачем забрел сюда.
СМОЛИН. Зачем вы скрылись?
ЕВГЕНИЯ (стоя у окна). Какой прекрасный вид! А от высоты у меня голова кружится. Простите меня. Сама не знаю, зачем я к вам приехала.
СМОЛИН. Я думал, это свидание.
ЕВГЕНИЯ. А занялись Марианной. Нет, это не свидание. Я подвезла ее и из любопытства поднялась к вам.
СМОЛИН. Так и муж ваш из любопытства подъехал - второй раз. Он решил купить рисунки с Марианны.
ЕВГЕНИЯ. Он к ней неравнодушен, я знаю. А вы?
СМОЛИН. Я неравнодушен к вам.
ЕВГЕНИЯ. Вы их нарочно оставили одних?
СМОЛИН. Нет, чтобы выйти с вами к ним. Впрочем, Игнатий Григорьевич, вероятно, ушел.
В самом деле, как только художник удалился, Ломов двинулся на девушку, а та поспешно накинула на себя халат.
МАРИАННА. Тсс! Здесь мадам.
ЛОМОВ. Чем это вы занимаетесь, а?!
МАРИАННА. Тсс!
ЛОМОВ. Она знает, что я здесь?
МАРИАННА. Нет, кто-то пришел, она и спряталась.
ЛОМОВ. Хорошо, я ухожу во избежание сцен. Боже! Как я тебя хочу!
Ломов сорвал поцелуй с ее губ, она позволила, чтобы он поскорей убрался.
Ломов ретируется, однако в его сердце закрадывается подозрение: не уловка ли все это - портрет, работа над которой длится второй год, рисунки с обнаженной горничной, столь похожей по стати на его жену, - уловка для связи?!
Орест и Евгения вернулись: Ломова в самом деле нет.
МАРИАННА. Я не сказала, что вы здесь. Одна дама, вот и все. Наверное, на сегодня все.
Смущенный художник всплескивает руками, Марианна уходит одеться.
ЕВГЕНИЯ. Я потому к вам заглянула, что хотела попрощаться. В газетах пишут о болезни моего отца, может быть, всего лишь слухи... Уезжаю в Москву.
СМОЛИН. И я. Там открывается выставка...
Интерьер дома в стиле модерн в начале XX века. Марианна и Фаина Ивановна убирают со стола в столовой после чаепития.
МАРИАННА. Фаина Ивановна, что мне делать? Я бы уехала в деревню, да меня там не примут, ославят без всякой на то причины.
ФАИНА ИВАНОВНА. Я бы нашла тебе место.
МАРИАННА. У Ореста? Ни за что.
ФАИНА ИВАНОВНА. Напрасно не воспользовалась случаем. Упустила ты свою фортуну. Найду место...
МАРИАННА. Место... А здесь я жила, как дома.
ФАИНА ИВАНОВНА. Ну и оставайся, пока не гонят. Мы служим у господ. Мы не крепостные, но подневольные.
МАРИАННА. А как же мне быть с Игнатием Григорьевичем?
ФАИНА ИВАНОВНА. Он страдает. Он ищет у тебя утешения?
МАРИАННА. Да.
ФАИНА ИВАНОВНА. А тебе его жалко?
МАРИАННА. Не очень. Я знаю, чего он от меня хочет.
ФАИНА ИВАНОВНА. А ты как?
МАРИАННА. Еще чего! До сих пор пугала, что все скажу госпоже. А теперь он уверен, что она сошлась с художником и в том винит меня, будто я их свела.
ФАИНА ИВАНОВНА. Он возьмет тебя. Уж точно. Он упрямый.
МАРИАННА. Как же быть?
ФАИНА ИВАНОВНА. Так уступи хоть с пользой.
МАРИАННА. Как это?
ФАИНА ИВАНОВНА. Как субретка. Пусть снимет тебе квартиру и вообще обеспечит. Я бы с тобой поселилась и вела твое хозяйство.
МАРИАННА. С какой стати он это сделает?
ФАИНА ИВАНОВНА. Приспичит, сделает. Тебе надо не ломаться, как до сих пор, а наоборот, раззадорить его, и тогда он на все пойдет.
МАРИАННА. Напрасно я вас не послушалась с Орестом. А здесь-то все хуже.
ФАИНА ИВАНОВНА. Кто знает? Может статься, еще войдешь во вкус.
МАРИАННА. Что значит, во вкус?
ФАИНА ИВАНОВНА. Сделаешься настоящей субреткой, живущей в свое удовольствие за счет влюбленных господ. А однажды выйдешь за кого-нибудь из них замуж. И такое бывает.
Марианна уходит и бродит по дому, то и дело вытирая слезы. Между тем за окнами темнеет, поднимается ветер, дождь, молнии сверкают и проносится гром.
Входит Ломов, пьяный и весь мокрый. Марианна встречает его вместо дворецкого.
ЛОМОВ. Ты знаешь, какая штука? И Орест уехал в Москву...
МАРИАННА. Позвать дворецкого?
ЛОМОВ. Не надо. Не уходи.
МАРИАННА. Бедненький.
Игнатий развеселился, девушка позволяла ему больше, чем всегда, и сама целовала его.
ЛОМОВ. Прими ванну со мной. Я обещаюсь, не буду тебя домогаться, пока сама не захочешь.
МАРИАННА. Хорошо. Идемте. Готовить вам ванну - входит в мои обязанности. Но не более того
Входят в ванную комнату. Марианна пускает воду, выказывая нарочито соблазнительные позы.
ЛОМОВ. Божественно прекрасна! Диана! (Он обнимает ее.)
МАРИАННА. Диана? А сами думаете, небось, субретка?
ЛОМОВ. Ты знаешь, кто такая субретка?
МАРИАННА. Конечно. Как горничной мне с вами нельзя иметь дело, это же ясно. Просто глупо.
ЛОМОВ. Разумно. Хорошо, будь субреткой. Я сумею вознаградить тебя. (Он целует ее, она отвечает, смеясь.)
МАРИАННА. Щедро?
ЛОМОВ. Весьма щедро, если ты в самом деле невинна, как вела себя до сих пор.
МАРИАННА. Ага! Значит, в ход идет и моя невинность. Вознаграждение должно возрасти.
ЛОМОВ. Хорошо, Мари! Ты мила и пикантна. Поторговаться никогда не мешает. Но в переговорах принимает участие и некто третий.
МАРИАННА. Дьявол, что ли? Но не здесь же!
ЛОМОВ. Я приду к тебе.
МАРИАННА. На сегодня все, Игнатий Григорьевич! Примите ванну и ложитесь спать. Спокойной ночи!
Плутовка ушла. В самом деле, превращается на глазах в субретку. О, дщери Евы!
Но Игнатий Ломов не унялся и постучался к ней.
МАРИАННА. Кто там?
ЛОМОВ. Это я!
МАРИАННА. Уходите.
Он постучал громче, не смущаясь никого. Марианна, пристыженная, что так его раззадорила, впускает его, чтобы он не поднял шум на весь дом.
Зазвонил телефон. Трубку сняла Полина. Звонила Ирина Михайловна.
БЕЛЬСКАЯ. Вы знаете, вчера в ночь, - что за это была волшебная ночь, вы умеете устраивать вечеринки, - куда-то запропастилась моя дочь.
ПОЛИНА. Как запропастилась?
БЕЛЬСКАЯ. Поскольку она встретилась снова у вас с Моревым, я решила, что бес их попутал. С ними это бывало.
ПОЛИНА. Бывало?
БЕЛЬСКАЯ. Я сказала Ермилу, что Юленьке сделалось нехорошо, и она уехала домой. Куда там! Дома ее нет, на звонки не отвечает. Не отвечает и Морев. Я думала, она увезла его на дачу. Наплела что-то Ермилу и уложила его спать. А спать он любит, как дитя. Приехала на дачу, и там ее нет. Теперь у меня единственная надежда: она у вас.
ПОЛИНА. У нас?!
БЕЛЬСКАЯ. Укрылись где-то и забыли обо всем на свете.
ПОЛИНА. Ирина Михайловна, у нас невозможно спрятаться. Служба безопасности обнаружила бы.
БЕЛЬСКАЯ. Вы уверены?
ПОЛИНА. Абсолютно.
БЕЛЬСКАЯ. Коли так, я не знаю, что делать. Придется сказать Ермилу. Возможно, это похищение. У него врагов достаточно.
ПОЛИНА. Ирина Михайловна, что если Юля сама устроила это похищение? То есть захотела скрыться.
БЕЛЬСКАЯ. Она у меня разумная девочка. Я вам еще позвоню.
Полина, разговаривая по мобильнику, выходит в сад, где увидела худую, сутулую фигуру профессора, который был так хорош в его взаимоотношениях с детьми.
ПОЛИНА. Скажите, Владимир Семенович, вы знали Морева достаточно хорошо?
КОРОБОВ. Да, вроде да. Он любит цветы и рисовал много в оранжерее.
ПОЛИНА. Он мог уехать с Юлей за границу?
КОРОБОВ. Думаю, нет.
ПОЛИНА. Почему?
КОРОБОВ. По очень простой причине. У него нет денег.
ПОЛИНА. А у Юли есть.
КОРОБОВ. Но это и разлучило их. То, что разлучило, не может соединить.
ПОЛИНА. Но куда-то они уехали?
КОРОБОВ. Вы мне не поверите: они просто остались там.
ПОЛИНА. Где там?
КОРОБОВ. В том мире, который возникал здесь, в саду, ведь недаром.
ПОЛИНА. В самом деле? Но там, это значит умереть здесь?
КОРОБОВ. Умереть здесь не значит ли воскреснуть там? Этот вопрос нельзя считать решенным.
Зазвонил мобильник у Полины.
ПОЛИНА. Простите.
ГОЛОС ПОТЕХИНА. Деборский заявил, что это мы их спрятали. Это мы им помогли бежать. Предлагает найти, пока не поздно.
ПОЛИНА. Стас уверяет, что в доме никого нет.
ГОЛОС ПОТЕХИНА. Деборский твердит: Юленьке ничего не будет. Она неподсудна, как и он. А художник - труп. Найдите их! Иначе вы станете заложниками в собственном дворце.
ПОЛИНА. Боже!
ГОЛОС ПОТЕХИНА. Хвастает. Он мне надоел.
Полина, заторопившись, прошла в дом.
Мансарда Ореста Смолина. Входят Марианна и Фаина Ивановна с вещами.
МАРИАННА. Зачем вы привезли меня сюда?
ФАИНА ИВАНОВНА. Хочешь уехать в деревню?
Фаина Ивановна спрятала вещи Марианны в дальний угол мастерской, чтобы не огорошить художника, а постепенно подготовить, небось, не выставит такую девушку из дома. Между тем они принялись наводить порядок в квартире, навели такой уют, что сразу стало ясно присутствие в ней женщины. Фаина Ивановна вышла за продуктами для приготовления праздничного ужина, когда пришел Орест. Он не мог узнать своего холостяцкого жилища. И тотчас почувствовал, что он не один.
СМОЛИН. Кто здесь?
В комнате рядом с кухней, предназначенной для прислуги, на кровати, полусидя, опустив голову на бок, спала Марианна. В это время в дверь позвонили, пришла Фаина Ивановна.
СМОЛИН.. Что случилось?
ФАИНА ИВАНОВНА. А ничего! Вам прислали то ли служанку, то ли натурщицу. А вы не рады?
СМОЛИН. Это же Марианна!
ФАИНА ИВАНОВНА. А кто же еще? А что она говорит?
СМОЛИН. Она спит.
ФАИНА ИВАНОВНА. Умаялась. Ну, я пойду. Закупила вам припасы. Разберетесь сами.
СМОЛИН. Сколько я вам должен?
ФАИНА ИВАНОВНА. Это на ее деньги. Евгения Васильевна собиралась написать письмо, да затруднилась. И махнула рукой. Я собрала ее вещи и привезла к вам. Не в деревню же ей уехать. Господа хорошие, а она виновата.
Фаина Ивановна ушла. В переднюю вышла Марианна, пунцовая со сна, как дети.
СМОЛИН. Хорошо, хорошо, Марианна, будьте, как дома! Я забежал на минуту. У нас будет время переговорить обо всем на досуге.
МАРИАННА. Не уходите! Ведь и мне придется уйти.
СМОЛИН. Куда?
МАРИАННА. Не знаю. На улицу.
СМОЛИН. Господи!
Входят в большую комнату, собственно мастерскую художника.
МАРИАННА. Воспользовавшись отсутствием жены, Игнатий взял меня.
СМОЛИН. Экий нахал!
МАРИАННА. Вы не знали?
СМОЛИН. Нет. Нахал! Недаром изображал сатира.
МАРИАННА. Впрочем, я не сопротивлялась. Стало быть, и я недаром изображала нимфу. Давно к этому шло. Вы же со своими рисунками подкузьмили его.
СМОЛИН. Прости.
МАРИАННА. Чего уж там! Мне только жаль, что не вы были моим первым мужчиной.
СМОЛИН. Я?!
МАРИАННА. Конечно. А теперь, после Игнатия, у меня неизбежно будет и второй, а там третий... Быть мне субреткой.
СМОЛИН. А если я?
МАРИАННА. Я бы привязалась к вам всей душой и уже никому бы не досталась.
СМОЛИН. Боже!
МАРИАННА. Как говорит Фаина Ивановна, я упустила мою фортуну.
СМОЛИН. Меньше б слушалась. Добро. Будь здесь хозяйкой.
МАРИАННА. Хозяйкой? Как это?
СМОЛИН. Видишь ли, я уже так хорошо тебя знаю, что не могу предложить тебе быть служанкой и даже экономкой. Это нелепо.
МАРИАННА. Отчего же? Это как раз мне было бы понятно, как играть роль модели.
СМОЛИН. Представим дело так: два человека поселились в одной квартире и ведут одно хозяйство. Вот и будь ты такой же полноправной хозяйкой, как и я. Тем более что у тебя теперь денег даже больше, чем у меня.
МАРИАННА. Мне дали отступного? Покрыли грех муженька?!
СМОЛИН. Это в порядке вещей, но к тебе, Марианна, не относится.
МАРИАННА. Как это?
СМОЛИН. Евгения Васильевна говорит, что, хотя ты считалась ее горничной, она всегда относилась к тебе, как к младшей сестре.
МАРИАННА. Я и есть ее младшая сестра, только сводная.
СМОЛИН. Откуда ты это знаешь?
МАРИАННА. Шептались кумушки. И ко мне относились иначе, чем к прислуге. Я и была рада - свободе, какой не было и у Жени. Ей приходилось учиться, а я присутствовала на ее уроках и все схватывала на лету, и читать и писать научилась почти что сама. Когда это обнаружилось, думали отдать меня в гимназию, но я была из крестьянской семьи и должна была жить в деревне, не в гимназию в Москве ходить.
СМОЛИН (присматриваясь заново к девушке). Недаром я замечал в вас сходство, даже не внешнее, а в стати и повадках.
МАРИАННА. Как! В ваших глазах я в самом деле ее сестра?
СМОЛИН. Да.
МАРИАННА. Как это может быть? (Завертелась и чуть ли не запрыгала по мастерской.) Поверить не могу!
СМОЛИН. Чему ты так радуешься?
МАРИАННА. Уж конечно, не тому, что я ее сестра. Это я знала, кажется, всегда. А тому, что вы поверили!
СМОЛИН. Это так важно?
МАРИАННА. Еще бы! Даже отец мой родной смотрел на меня, как на девчонку из дворни. Сестра держала при себе, как горничную. А в ваших глазах я ничем не хуже ее.
СМОЛИН. Так оно и есть. Я потому стал писать с тебя, когда застрял с ее портретом, что ты воплощала то, что она утаивает в себе, жизненность во всей ее непосредственности и силе. В ней сквозь внешний лоск проступала некая ущербность, что культивируют декаденты ради свободы чувств и духа.
МАРИАННА. Боюсь, теперь и во мне проступит эта ущербность. Была, как цветок; сорванный, хоть в фарфоровой вазе, скоро увянет.
СМОЛИН. Останешься в моих рисунках, как живая, влекущая сердца живых. Приступим к работе!
МАРИАННА. Как! Я к вам нанялась в служанки, а не в натурщицы.
СМОЛИН. Мне не нужны ни служанка, ни натурщица. Мне нужна ты, Марианна. Я даже буду подписывать, с кого писал. С Марианны... Как твоя фамилия?
МАРИАННА. Фамилия? Колесникова.
СМОЛИН. Колесникова?
МАРИАННА. У нас полдеревни Колесниковы.
СМОЛИН. Хорошо. Тебе надо одеться...
МАРИАННА. Как! Раздеваться не надо?
СМОЛИН. Пока не надо. Где твои маскарадные платья?
МАРИАННА. В доме на Каменном острове остались.
СМОЛИН. Надо привезти. Напиши записку к сестре, пусть Фаина Ивановна привезет.
МАРИАННА. К сестре? (Взглядывая на Ореста с мучитель-ной улыбкой.) Орест милый, этим не шутят.
СМОЛИН. Я и не шучу.
МАРИАННА. Она вам сказала?
СМОЛИН. Да. Отец ваш, будучи при смерти, признался.
МАРИАННА. Теперь он здоров, снова забудет.
Марианна заплакала и ушла в свою комнату.
СМОЛИН. Марианна!
МАРИАННА. Орест!
Марианна повернулась к нему, смеясь сквозь слезы. Он впервые обнял ее, а она, схватив его за голову, осыпала его лицо поцелуями.
СМОЛИН. Прекрасно, милая! Мне надо выйти из дома. Пиши записку. Я отдам ее посыльному.
МАРИАННА. Может, сам хочешь поехать на Каменный остров?
СМОЛИН. Может быть. Милый друг, я буду жить, как всегда, не обремененный ни службой, ни семьей, свободный художник.
МАРИАННА. Никто не покушается на вашу свободу, сударь. Вы свободны, свободна и я.
СМОЛИН. Разумеется.
Смеются.
Интерьер дома в стиле модерн. Морев и Юля нашли укрытие на башне за ширмой с изображениями в японском духе, не до конца раздвинутой, где находились кресла, как за кулисами, каковые при необходимости выносились и ставились в полукруг, как перед сценой, что и представлял из себя фонарь-башня. Нарядные шелковые жалюзи спускались до пола. Под ними-то они устроили себе пристанище. Юля была не в себе, но как? Как жаждущая любви и ласки юная особа, ничего более, и он не мог ей ни в чем отказать, взывать к разуму невозможно, ибо и сам упивался негой любви, впадая, быть может, как она, в безумие.
ЮЛЯ (просыпаясь). Мы где, милый?
МОРЕВ (просыпаясь). Не знаю.
Слышны голоса откуда-то с интонацией, как со сцены или с другого времени.
ЮЛЯ. Кто там?
МОРЕВ. Тсс!
Они заглянули в столовую: там Ломов обедал и разговаривал с дворецким.
ЮЛЯ. А что я говорила?
МОРЕВ. Мы здесь и там?
Слышно, как в ворота въехала карета.
ЛОМОВ. Кто там подъехал?
КУЗЬМА. Граф Муравьев и художник.
ЛОМОВ. А что они сделались неразлучны?
КУЗЬМА. Я думаю так: ни один не желает оставить другого наедине с Евгенией Васильевной. Соперники.
ЛОМОВ. Соперники? Да, граф не охотник до женщин. Ему приглянулся художник.
КУЗЬМА. Как это?
ЛОМОВ. Не твоего ума дело.
КУЗЬМА. Конечно, у господ все иначе. Им светских дам мало, им подавай прислугу, а то вовсе... Тьфу-ты.
ЛОМОВ. Не болтай лишнего. Госпожа встречает гостей?
КУЗЬМА. Да, вышла с зонтиком. Идет дождь.
ЛОМОВ. А солнце?
КУЗЬМА. И солнце светит. Все дни сливаются в один, а в какой - не поймешь.
ЛОМОВ. Мы видим то, что было, ты думаешь?
КУЗЬМА. А что же еще?
ЛОМОВ. Нам снится наша жизнь.
КУЗЬМА. Да, это похоже на сон.
ЛОМОВ. Что там видишь?
КУЗЬМА. Не там, уже здесь. Мы за ними идем, как тени.
ЛОМОВ. Мы тени, а они?
КУЗЬМА. Не знаю, они встретились здесь или там.
В гостиную вошли Евгения Васильевна, граф Муравьев и Орест Смолин.
СЕРЖ. Входите, входите. (Открывая дверь в спальню.) Ева приглашает нас в Эдем.
СМОЛИН. Если я Адам, вы дьявол, граф?
СЕРЖ. Выходит, так.
ЕВГЕНИЯ (смеется). Вы дьявол?
СЕРЖ. Дьявол - всего лишь наперсник Адама и его детей.
ЕВГЕНИЯ. Но какая радость или слава быть наперсником?
Евгения взглянула на Ореста ее глубоким взором, в котором ничего, кроме тайны соблазна и греха, кажется, не было.
СЕРЖ. Очень большая. Моя радость вдвое больше, чем ваша с Орестом. Вы бы никогда не решились на это свидание, если бы я не видел в том радости, излучая ее на вас вместе и в отдельности. Я влюблен в вас и моя любовь сводит вас. Здесь цветы, фрукты, шампанское. Вы ожидали нас.
ЕВГЕНИЯ. Мне было крайне любопытно, решится ли приехать Орест на свидание, в котором будет присутствовать третий.
Евгения подошла к художнику, глядя на него влекущей улыбкой.
СЕРЖ. Я не третий, я наперсник. Наперсник, сводя влюбленных, всегда присутствует, пусть за дверью.
СМОЛИН. Так встаньте за дверь.
Орест вспыхнул, весьма недовольный тем, что втянули его в какую-то двусмысленную игру, и кто? Гордая, независимая госпожа Ломова. Любви и восхищения ей мало.
СЕРЖ. Не сердитесь, милый друг. Я встану за дверью. Но нам надо обсудить нашу поездку в Италию.
СМОЛИН. Нашу поездку в Италию?
ЕВГЕНИЯ. Орест! (Взяла его за руку.) Не знаю, как, но именно он добился этого. Он сумел убедить меня, как важно для вас путешествие по Италии...
СМОЛИН. Он предвкушает одно: погрузить нас в омут разврата.
СЕРЖ. В омут любви!
ЕВГЕНИЯ. Какая разница? Я с тобой, милый Орест, готова на все.
СМОЛИН. А что его сиятельство?
ЕВГЕНИЯ. Он влюблен в нас, и в его любви мы освободимся от сковывающего нас стыда. Он всего лишь наперсник, весьма забавный, отнюдь не дьявол.
СМОЛИН. О, боги! Это ты меня уговариваешь?
Орест обнимает и целует госпожу Ломову, казалось, совсем забыв о графе, который, стоя тут же, посылает воздушные поцелуи.
СМОЛИН (отшатывается). Или это из какой-то пьесы?
СЕРЖ. Есть такая пьеса, как говорит Гамлет.
Граф отступает к двери, исчезает за нею, оставив ее полуоткрытой.
Ломов, повелев уйти дворецкому, - их никто не замечал, - ринулся на графа и, засветившись, исчез.
ГОЛОС ЮЛИ. Милый, мы умерли или еще живы?
ГОЛОС МОРЕВА. Увы!
ГОЛОС ЮЛИ. Увы?
ГОЛОС МОРЕВА. Мы вне жизни.
ГОЛОС ЮЛИ. Значит, и вне смерти. Это похоже на купанье в море. Давай не всплывать.
ГОЛОС МОРЕВА. Юля!
ЛОМОВ. Это же сон! (Снова появляясь в яви в гостиной.)
Граф Муравьев прикрывает дверь в спальню.
ЛОМОВ. Что там?
СЕРЖ. Репетиция идет.
ЛОМОВ. Врешь, мерзавец!
СЕРЖ. Милостивый государь, вы с ума сошли!
Ломов влепил оплеуху его сиятельству. На странный звук пощечины из спальни вышли Орест и Евгения, явно смущенные.
СЕРЖ. Вы мне за это ответите.
Граф Муравьев выбежал вон из гостиной.
ЕВГЕНИЯ. Что с ним?
ЛОМОВ. А что с вами?
Ломов тоже вышел из гостиной.
ЕВГЕНИЯ. А что с нами? Мы просто репетировали. Разве нет?
Евгения рассмеялась, взглядывая на Ореста нежно-нежно.
Орест опустил глаза, раскланялся и хотел уйти. На лестнице его поджидал Ломов.
ЛОМОВ. Орест, я прошу вас об услуге - быть моим секундантом в дуэли с Муравьевым.
СМОЛИН. Дуэль? Что-то в Петербурге участились дуэли, некоторые весьма смехотворные, некоторые со смертельными исходами, с явными нарушениями правил. И вы? Причины?
ЛОМОВ. Лучше о них не говорить. Кроме одной. Но о том пусть его сиятельство толкует.
Интерьер дома в стиле модерн в наши дни. Потехин обходит дом при свете дня, осторожно выглядывая из-за угла, как вдруг узнает девушку с рисунков Ореста Смолина. Она принимала разные позы, повернулась вокруг себя, радуясь свободе и легкости, как обычно ведут себя на пляже. И вдруг она взглянула прямо на него, это была Юля. Без шарма фотомодели и светской условности на лице, свобода и чувственная радость бытия!
ПОТЕХИН. Кто здесь бродит, как Ева в Эдеме?
ЮЛЯ. А вы Адам? (С усмешкой.) А похожи на банкира.
ПОТЕХИН. Я и есть банкир.
ЮЛЯ. Совратитель Евы?
ПОТЕХИН. Мы с вами знакомы.
ЮЛЯ. И да, и нет. Я, кажется, должна устыдиться своей наготы.
ПОТЕХИН. Вы пленительны именно в своей наготе!
ЮЛЯ. Но это сон.
ПОТЕХИН. Во сне все можно, не правда ли? Могу я принять ванну с вами?
Они за разговором входят в ванную комнату.
ЮЛЯ (продолжая принимать позы, как модель художника).. С какой стати мне с банкиром принимать ванну?
ПОТЕХИН. Хорошо. Я иначе представлюсь: я владелец этого дома, в котором вы обитаете...
ЮЛЯ. Как Ева в Эдеме? Хорошо. Это будет живая картина «Адам и Ева». Нам нужно яблоко.
ПОТЕХИН. Яблоко? Я сейчас.
Потехин выходит и, прикрыв дверь, звонит из мобильника.
ПОТЕХИН. Стас, я у ванной комнаты. Юля здесь. Одна. Она явно не в себе. Звони Бельской. Пусть одна приезжает за дочерью. Это условие, чтобы никто не пострадал.
ГОЛОС СТАСА. А художник?
ПОТЕХИН. Его не видать. Если объявится, пусть уходит.
ГОЛОС ЮЛИ. Адам! Адам! Где яблоко?
ПОТЕХИН. Черт! Черт!
Кабинет Потехина. Вениамин у себя за столом при свете настольной лампы. Полина в халате заглядывает к нему.
ПОЛИНА. Что нового?
ПОТЕХИН. Постой. Тут дела поважней. Я жду звонка из Лондона и Парижа. Спокойной ночи.
ПОЛИНА. Вряд ли я засну. Жду тебя.
Полина отправилась побродить по дому, где оживают тени, провоцируя их на приключения. В сумерках белой ночи промелькнула мужская фигура, одетая под Пьеро.
ПОЛИНА. Кто здесь? Орест? Морев?
ОРЕСТ-МОРЕВ. Кто меня зовет?
Мужская фигура вернулась, и теперь они оба стояли в свете белой ночи у окон, забранных белым шелком жалюзи, лишь смутно видя друг друга.
ПОЛИНА. Полина. Я здесь хозяйка. Я могу дотронуться до вас?
ОРЕСТ-МОРЕВ. Дотронуться?
ПОЛИНА. Чтобы убедиться, вы мне всего лишь привиделись, или вы вполне реальны.
ОРЕСТ-МОРЕВ. Нет, лучше до меня не дотрагиваться. Это опасно.
ПОЛИНА. В каком смысле? Вы боитесь соблазнить меня?
ОРЕСТ-МОРЕВ. А вы нет?
ПОЛИНА. Я думала, вы фантом, который исчезает, стоит мне коснуться вас.
ОРЕСТ-МОРЕВ. Я могу касаться вас, не исчезая.
ПОЛИНА. Как это?
ОРЕСТ-МОРЕВ. Как ангел.
ПОЛИНА. Попробуйте. Мне еще не приходилось иметь дело с ангелом.
ОРЕСТ-МОРЕВ. Но это же грех. Грех прелюбодеяния.
ПОЛИНА. Тем это и любопытно. Сюда. Я знаю, здесь единственное укромное место.
Они оказались в спальне. Полина раскрыла халат, расстегнула бюстгальтер и обнажила груди, соблазнительные для мужчин, возможно, как память младенческих наслаждений, когда утоление голода отдавало отрадой любви.
ОРЕСТ-МОРЕВ. И ангел не устоял бы перед вами.
Он коснулся руками ее, обрисовывая ее груди, небольшие, упругие, совсем еще девичьи.
ПОЛИНА. В самом деле, вы можете меня касаться. Чудесно!
ОРЕСТ-МОРЕВ. Ваш бюст - воплощение красоты и любви.
ПОЛИНА. Я уже почти богиня.
Полина сняла трусики, узкие, почти исчезающие, может быть, поэтому казались некой нарочитой уловкой, отдающей пошлостью.
ОРЕСТ-МОРЕВ. Вы богиня!
Она упала на край кровати. Он; раздеваясь, любовался ею, и взгляд его она ощущала по всему телу, вместе с дрожью волнения. Он прилег на нее сверху, и поцеловал в губы, затем, опершись на колени, в груди...
ПОЛИНА. Нет, это не видимость, а вполне реальная, восхительная ласка.
Она стала отвечать, то есть со своей стороны касаться его, и он не исчезал, сладостно нежный и милый, как ангел. Его страсть была воздушна и легка, как поцелуй ребенка, сказал бы поэт.
ПОЛИНА. Как это ты делаешь?
ОРЕСТ-МОРЕВ. Хорошо?
ПОЛИНА. Очень. Так нежно, так упоительно сладко. Потрясающая нежность. Нега страсти. Восторг.
ОРЕСТ-МОРЕВ. Это сон.
ПОЛИНА. Сон?
ОРЕСТ-МОРЕВ. Соитие, как и смерть, прекрасно лишь под покровом сна. Это Аполлон навевает нам сон. А ведь иначе восторжествует Дионис.
ПОЛИНА. Упоительный сон. (Засыпает.)
Спальня. Полина лежит в халате поперек кровати. Входит в сумерках белой ночи Потехин, опускается на кровать...
ПОЛИНА. Орест!
ПОТЕХИН (раскрывая полы халата). Орест? Что здесь было, черт возьми?
ПОЛИНА. Как! Мне всего лишь приснилось?
ПОТЕХИН. Полина, что приснилось?
ПОЛИНА. Тебе лучше не знать.
ПОТЕХИН (вскакивая на ноги). Здесь кто-то был?
ПОЛИНА (поднимаясь тоже). Орест.
ПОТЕХИН. Морев?
ПОЛИНА. Орест.
ПОТЕХИН. И ты, Полина?
ПОЛИНА. Что значит «и ты»?
ПОТЕХИН. Со Стасом мы обнаружили Юлю. Ирина Михайловна приезжала за нею.
ПОЛИНА. А Морев?
ПОТЕХИН. Его мы не нашли. Юля не отвечала на наши вопросы. Я решил, что она потерялась еще ночью одна, а Морев... Как! Он был здесь?
ПОЛИНА. Орест.
ПОТЕХИН. Где он?
ПОЛИНА. Кто?
ПОТЕХИН. Он должен уйти.
ПОЛИНА. На верную смерть?
ПОТЕХИН. Это его дело.
ПОЛИНА. Ты можешь его защитить.
ПОТЕХИН. Нет. Деборский не отстанет тогда и от нас. Он сойдется с Кротом, и тогда мы всего лишимся - и дома, и жизни. Ты этого хочешь?
ПОЛИНА. Нет! На гребне успеха и счастья - всего вдруг лишиться? Боже!
ПОТЕХИН. Это сегодня происходит сплошь и рядом. Если бы не Морев... Он должен уйти.
ПОЛИНА. В таком случае, и я уйду.
ПОТЕХИН. Что ты говоришь? Куда?!
ПОЛИНА. Из этого дома.
ПОТЕХИН. Ты готова оставить меня из-за Морева?!
ПОЛИНА. Нет. Из-за того, что ты готов отдать его в руки Деборского.
ПОТЕХИН. Я тут не при чем. Он не должен был оставаться здесь с его женой.
ПОЛИНА. Если она не в себе. Что было ему делать с нею? Это несчастье.
ПОТЕХИН. Тем более. Он просто должен был позвонить ее матери, чтобы та приехала за нею.
ПОЛИНА. Вероятно, Юля не хотела. Это как в психлечебницу ее поместили бы.
ПОТЕХИН. Это меня не касается. А он еще тут принимается за тебя. Да я сам готов его убить! Дерьмо!
ПОЛИНА. Это был Орест.
ПОТЕХИН. Морев.
ПОЛИНА. Это был сон. Или наваждение, как у тебя с госпожой Ломовой было.
ПОТЕХИН. Значит, столь ты развратна в душе, что лишь обнаруживает сон.
ПОЛИНА. Я развратна? А знаешь, если я развратна, то с тобой. Впрочем, как ты со мной. А с ним все иначе. Он любит. Он любит нежно, наслаждаясь женской красотой до самозабвения, как если бы писал. Вот это любовь! Я это поняла сразу, с первой встречи. Я не поверила себе и лишь посмеивалась, глядя на него и слушая его рассказы о первых владельцах дома, которых он и вызвал к жизни.
ПОТЕХИН. Он маг и волшебник.
ПОЛИНА. Он художник.
ПОТЕХИН. Постой! Ты хочешь сказать, что влюбилась в него с первого взгляда?
ПОЛИНА. Возможно.
ПОТЕХИН. Вот дерьмо.
ПОЛИНА. Кажется, и ты, Вениамин, влюблен.
ПОТЕХИН. В кого?
ПОЛИНА. В госпожу Ломову.
ПОТЕХИН. Это портрет. Это мираж.
ПОЛИНА. Но ты влюблен. Это главное. Вот и я влюблена. Во всем этом при нынешних нравах не было бы ничего такого, кроме отрады и счастья сверх, если бы не это осложнение с Юлей и Деборским.
ПОТЕХИН. Теперь я вижу, это как рок. Слишком все хорошо складывалось.
ПОЛИНА. Но еще удивительнее могло быть! Я пойду приму ванну. (Уходит.)
Потехин идет по дому, разговаривая по телефону.
ПОТЕХИН. Стас, он должен быть здесь. Если ты с ним заодно, найди способ выйти сухим из воды.
Мансарда Ореста Смолина. Марианна прислушивается к грохоту лифта с тревогой. Входит Орест Смолин, серьезный и грустный.
МАРИАННА. Орест?
СМОЛИН.. Была дуэль. Стрелялись Ломов и граф Муравьев. Игнатий убит.
Марианна уходит к себе, чтобы Орест не видел ее в муках слез и досады, а там еще пуще расплакалась, решив, что теряет Ореста.
Орест вошел к ней; она приподнялась с кровати, на которую упала, он обнял ее.
СМОЛИН. Добрая душа.
МАРИАННА. А Женя? Ты ее видел? Как она?
СМОЛИН. В недоумении. Пожимает плечами. Сидит в кресле, принимая позу, как на портрете, глядя перед собой в одну точку.
Марианна невольно рассмеялась и снова залилась слезами.
СМОЛИН. Что ты плачешь?
МАРИАННА. Нет, нет, ничего, кроме досады, я не испытывала к нему последнее время, хотя сама виновата. Уж такая у меня судьба!
Орест понял: девушка оплакивала свою судьбу, - он снова ее обнял, но она, смахивая слезы с лица, отодвинулась от него.
СМОЛИН. Постой.
МАРИАННА. Что?
СМОЛИН. Я не думал о женитьбе, но теперь вижу, что с этим тянуть нечего.
МАРИАННА. Конечно!
Марианна упала на кровать, расплакавшись навзрыд, отбиваясь руками от его прикосновений.
СМОЛИН. Выслушай меня.
МАРИАННА. Что вы хотите еще сказать?!
Забила руками по кровати и по стене она, как в истерике.
СМОЛИН. Выходи за меня замуж, Мари.
МАРИАННА. Что?! Вы любите меня, не ее?!
Она мигом вскочила на ноги.
СМОЛИН.Теперь это ясно мне.
МАРИАННА. Теперь? Почему теперь?
Марианна устремилась из своей комнатки в другие комнаты и мастерскую.
СМОЛИН. Я потому затянул с портретом госпожи Ломовой, что остерегался вступать в ее игру вообще и со мной в особенности. Игра в ее характере и в духе нашего времени. Я недаром потянулся к натуре. В тебе была естественность природы, подлинность юности, чистота...
Орест раздумывал вслух, то и дело привлекая к себе Марианну и вновь отпуская, ибо она нуждалась в движении.
МАРИАННА. Я не была столь чистой, иначе не поддалась бы соблазну... сделаться субреткой.
СМОЛИН. И в этом ты была естественна. Юность идет на риск, как сказано у поэта: "И жить торопится, и чувствовать спешит". Ты и предстала передо мной во всей силе весны. Как было не полюбить тебя?
МАРИАННА. Сказать надо было.
СМОЛИН. Я говорил, твердил о том, как поэты стихами, линиями и красками твоей весны.
МАРИАННА. Уф! Я не думала, что столь трудно выслушивать объяснение... Это объяснение в любви... весне или мне?
СМОЛИН. Да, Мари, я люблю вас от всего сердца, и оно принадлежит вам.
МАРИАННА. Что ж, я отдаю вам себя всю, вместе с моими веснами, какая есть.
Орест, вместо того чтобы обнять ее, потянулся к бумаге и карандашу. Марианна, рассмеявшись, снова заплакала, и тогда он бросил карандаш.
МАРИАННА. Сейчас, что ли? Нельзя ли подождать до ночи, если не до свадьбы?
СМОЛИН. Как хочешь.
МАРИАННА. Не хочу я мешать счастье с горем. Мне надо поехать к сестре.
СМОЛИН. Я отвезу тебя.
МАРИАННА. Нет, я же сказала, не хочу мешать счастье с горем. Я поеду к Жене и останусь у нее до похорон.
СМОЛИН. Ты не сердишься на нее?
МАРИАННА. За что? Ах, да, мне же отказали в доме. И поделом. Зачем же я туда поеду?
И тут загромыхал лифт, и пронесся звонок. Это подъехала Евгения Васильевна.
ЕВГЕНИЯ. Я на минуту. Хотела с тобой свидеться.
Сестры впервые расцеловались, у Марианны слезы, у Евгении лишь ярче заблестели глаза, совершенно необыкновенно выражая боль.
От Марианны Евгения потянулась к Оресту, он не обнял ее, что могло быть всего лишь выражением сочувствия, но и в этом ей отказали. Орест не отводил глаз от Марианны, и та, смахивая слезы, смеялась.
Евгения со вниманием поглядела на них, догадываясь, что здесь произошло, а те и не были в силах скрыть счастье, как влюбленные, которые только-только объяснились.
Евгения заторопилась. Марианна вышла проводить ее.
ЕВГЕНИЯ. Я приехала в город, чтобы увидеться с Сержем. Дала ему денег, чтоб он мог уехать за границу, чтобы избежать ареста и суда. И я уеду.
МАРИАННА. Послушай, он, кажется, из тех, кто предпочитает себе подобных. Ну, ты понимаешь, о чем я говорю.
ЕВГЕНИЯ. Пускай. Он при этом далеко неравнодушен к женщинам. Он любит меня до безумия.
МАРИАННА. Он любит твои деньги.
ЕВГЕНИЯ. Пускай. У меня будет титул. Русская графиня в Париже - это весьма притягательная фигурка. А ты выходи замуж за Ореста, и вы можете поселиться на Каменном острове. Ты же моя сестра. Я всегда так относилась к тебе. Да и Ореста я люблю. Теперь буду любить как брата. Тоже хорошо.
И сестры залились слезами, обнимая друг друга.
Дом в стиле модерн в наши дни. Полина и Коробов у оранжереи. У машины Потехин с мобильником.
ПОЛИНА. Владимир Семенович, Юля могла вообразить, что осталась в начале века, но не Морев. Однако его нет. В доме и в саду все перерыли с собакой.
КОРОБОВ. По секрету... я вывез Морева, здесь его нет.
ПОЛИНА. Слава Богу! Но ему необходимо уехать и тайно. Иначе ему несдобровать. Да и вам. Будьте осторожнее.
ПОТЕХИН (по телефону). С художником я бы сам расчелся, если бы нашел. У меня его нет. С собакой обыскали всюду.
ГОЛОС ДЕБОРСКОГО. Я должен сам убедиться. Сейчас мне море по колено.
ПОТЕХИН. Сожалею. Такое прелестное создание...
ГОЛОС ДЕБОРСКОГО. С вашими маскарадами, с явлениями мертвецов вы окончательно свели ее с ума. Открывайте ворота. Иначе взорву.
ПОТЕХИН. Калитку открою. Войдешь один и без оружия. Войны между нами нет.
ГОЛОС ДЕБОРСКОГО. Добро!
ПОТЕХИН (убирая мобильник). Полина, в дом скорее. Пусть Стас достанет оружие. Юля покончила с собой. Дебил на все способен.
Едва открылась калитка, началась стрельба. Деборский шел с автоматом и крушил все вокруг. Потехин, отходя к двери, достал пистолет. Деборский буквально изрешетил его пулями. Стас, разбив окно, со второго этажа уложил Деборского и двух его охранников.
Показался Коробов с автоматом; из дома вышла Полина в состоянии шока, то есть ощущая себя в подвешенном положении, как фигурки людей на картинах Шагала, а где-то внизу и вдали вспыхивали сцены нынешнего дня, столь протяженного, как вся ее жизнь.
Мансарда в высоком шестиэтажном доме в стиле модерн. Входят Полина в том же светлосером костюме, в котором художник увидел ее впервые, и Морев.
ПОЛИНА. Как! Вся та жизнь Ломовых и Ореста Смолина с Марианной - это ваши фантазии?
МОРЕВ. А картины и рисунки Ореста? Или мои фантазии проступали перед вами в виде оживающих изображений?
ПОЛИНА. Да.
В глубине мастерской, как из дали времен, пока длится диалог, мелькают картины в духе Зинаиды Серебряковой: маленькие дети - мальчик, девочка и совсем маленькая девочка - сидят за большим столом, покрытом белой скатертью, обедают... Это в годы Первой мировой войны. На другой картине - та же самая маленькая девочка лет через десять, с тремя куклами, каштановые волосы, отдающие позолотой, тонкие губы, подбородок, большие черные глаза, на щеках румянец, как с мороза... И две картины: одна - «Балетная уборная. Снежинки», другая - «Девочки-сильфиды», - в одной из юных балерин можно узнать маленькую кроху из времен Первой мировой войны.
Трепетная, прекрасная юность вступает в жизнь вопреки всем тяготам суровых лет. Вероятно, это картины Ореста Смолина, а писал он, видимо, со своих детей, в девочках угадывается облик Марианны.
МОРЕВ. Что если и ваша жизнь в доме в стиле модерн на Каменном острове - всего лишь ваши и мои фантазии, которые сплелись в единый узел?
ПОЛИНА. В единый узел любви? С этим я согласна. Я словно проснулась от сна, в котором меня преследовали сладостные и ужасные дела и события. Сны Золушки о том, как она превратилась в принцессу.
МОРЕВ. В газетах пишут, будто особняк на Каменном острове приобретен с какими-то нарушениями. Что же будет?
ПОЛИНА. Будет судебное разбирательство. Но это, надеюсь, помимо меня, поскольку я еще не вступила в права наследства. И, слава Богу, меньше ненужных, напрасных хлопот.
МОРЕВ. Вы спокойны и даже смеетесь. Это хорошо
ПОЛИНА. Но у меня достаточно денег, чтобы предложить вам совершить поездку в Италию, столь необходимую для художника, как было исстари, один или со мной.
МОРЕВ. Нет, мне Италия не нужна, если ты хочешь быть со мной.
ПОЛИНА. Я хочу быть с тобой, но Италия - это же прекрасно!
МОРЕВ. Быть с тобой прекрасно. А прекрасное, как говорили древние, трудно.
ПОЛИНА. Ты думаешь, тебе будет трудно со мной?
МОРЕВ. О, нет! Но красота, счастье - все это, как взойти на вершину мира, трудно.
ПОЛИНА. Я - красота? Вы смеетесь надо мной. Я всегда ощущала себя Золушкой, и это чувство сохранилось во мне, вопреки внешнему успеху.
МОРЕВ. Правильно. Если Золушка и превращается в принцессу, она в душе остается Золушкой, ибо лишь страдающая душа прекрасна. Иначе она становится пустышкой, попрыгуньей, по Чехову.
ПОЛИНА. Я становлюсь, на ваш взгляд, такой?
МОРЕВ. Нет, нет. В вас есть достоинство, ум, красота...
ПОЛИНА. Опять красота! Я ведь почти дурнушка. Лишь хорошие вещи скрадывают мое уродство.
МОРЕВ. Теперь вы смеетесь над собой. Это правильно. Я говорю о красоте личности, а не лица.
ПОЛИНА. Как трудно с вами разговаривать. Вы все время меня куда-то подбрасываете. А я хожу по земле. Не хочу быть не лучше и не хуже, какая есть.
МОРЕВ. Лучше нельзя быть. Вы в зените возраста, карьеры, красоты.
ПОЛИНА. Опять!
МОРЕВ. И не только вы. Ныне много прекрасных женщин, не говорю о фотомоделях и актрисах, просто на улице, в метро бросаются в глаза. И почти все курят. Прекрасное - трудно.
ПОЛИНА. А нельзя нам просто объясниться в любви?
МОРЕВ. Мы это и делаем.
ПОЛИНА. Хорошо. Скажите, это были вы со мной тогда ночью? Это вас я приняла за Ореста?
МОРЕВ. А он выдавал себя за ангела?
ПОЛИНА. Значит, это были вы.
МОРЕВ. Нет, я бы не стал выдавать себя за ангела.
ПОЛИНА. А откуда в таком случае вы знаете, что он выдавал себя за ангела?
МОРЕВ. Из новелл эпохи Возрождения.
Вид из окна сверху - золотые вертикали Санкт-Петербурга в сиянии неба и вечности.
2006