1

Мансарда с окном на крыше высоко над городом. В комнату входит Эста в вечернем платье; из передней слышен голос Дианы: «Ты лучше смотри за своей любимицей!» Эста приоткрывает окно, откуда виден город сверху, весь в лунном сиянии, с золотым блеском крестов. Возвращается хозяйка Серафима Ефимовна, Фима, няня Эсты.

- Простудишься ты, Эста. Схватишь насморк. А ангел прилетит, его увидишь и так; вся горница засветится!

Эста с недоумением:

- О чем ты, няня? Ты меня пугаешь.

- Ты нынче вся сияешь, как невеста. Лишь нет фаты. Уж сняли с головы? Жди нареченного теперь со страхом, то будет ангел или бес, кто знает?

Эста, закрывая окно:

- Ну, няня, напророчишь мне беду.

- О, Боже, упаси!

- Ты мне не рада?

Фима улыбается:

- Тебе всегда я рада, ты же знаешь. С театра ты заедешь - прямо праздник. Но в чем, голубушка, ты провинилась?

- Ни в чем. Все это козни Афродиты. Теперь она поссорилась и с сыном. - Переодевается для сна.

Фима с усмешкой:

- Лукавый ангелочек с крылышками, он всюду сеет похоть и разврат…

- Да, да, ты об Амуре говоришь, с его иным прозваньем Купидона… Но он на самом деле не такой, и имя настоящее – Эрот!

Фима без обиняков:

- Амур, иль Купидон, или Эрот – один ведь черт соблазнов и греха!

Эста, укладываясь в постели:

- Ну, это у него такая слава.

Фима, перекрестив барышню, уходит на кухню, где обыкновенно спит в холодную пору.

Поверх коротких занавесок видны белые облака в лунном сиянии. И вдруг, как птица с вышины, снаружи у окна является Леонард.

Эста, вскакивая и открывая окно:

- Как вы меня нашли? И почему на крыше вы?

Леонард, весьма сердитый:

- Вас увезли. Куда? Отправившись по крышам, видя город, как на ладони, я увидел вас, ваш образ, как из света… О, Психея!

- И вправду я Психея? Это сон! Ночь бракосочетания Психеи с неведомым еще ее супругом? - Словно вовлекается в сказку.

Психея не видела его, но осязать руками, губами, ногами не только могла, а стремилась невольно, желая понять, с кем же пребывает на брачном ложе; по всему, сомнений нет, юноша, прекрасно сложенный, с нежнейшей кожей, трепетный, влекомый к ней любовным томлением, все более разгорающимся до страсти.

- О, как прекрасна, как прелестна ты в сияньи глаз и женской красоты!

- Меня ты видишь? Ах, и я тебя! Как! Это не во сне? Не сказка это?

Фима за дверью:

- Да, с кем ты разговариваешь, Эста?

Эста, вскакивая на ноги, шепотом:

- Беги! - Громко. - Да, что такое? Я сейчас! - Открывает окно.

Леонард, поспешно одеваясь и вскакивая на подоконник:

- Меня ты гонишь, испугавшись няни?

Эста с ужасом:

- Что было здесь? О, Боже!

Фима, вбегая в комнату:

- С нами Бог! Прочь! Изыди, сгинь, Сатана!

Леонард скатывается и падает с крыши.

2

Квартира, в которой живет Леонард. Комната с камином. Леонард лежит на черном диване с высокой спинкой. Стук в дверь. Входит Аристей, одетый, как англичанин.

- Приветствую тебя, мой друг. Ты жив!

Леонард, словно бы сонный:

- Откуда вы? И кто? Из-за границы? Английский лорд?

Аристей смеется:

- Нет, милый мой, я принц. Рассказывать не стану, не поверишь. Я рад тебе. Но что еще случилось? На гребне счастья новая беда?

Леонард, словно просыпаясь:

- Ах, как я рад! Я знал, увижусь с вами. Присутствие здесь ваше ощущал и прежде я, а ныне зримо видел еще со сна, и вы мне улыбнулись. Что, вам открыта жизнь моя?

Аристей, прохаживаясь по комнате: - Не знаю. Но иногда, в просвете бытия я вижу что-то, словно бы виденья в сиянии небес иль тихих вод.

Но о тебе я слышал от княгини. Как ты в окно вломился, будто спьяну, до смерти напугав старушку с Эстой, и вдруг скатился с крыши и пропал.

Леонард, расхохотавшись превесело:

- Ах, даже так! И непременно спьяну?

- Ну, значит, все-таки не Сатана из преисподней прилетал, а некто, кого страшатся люди, даже боги?

- О, Феб! В кого ты превратил Эрота пророчеством своим?

Аристей, схватывая новую мысль:

- Иль он предвидел, как в мире христианском первосущность Эрота претерпеет измененья?

Леонард с интересом:

- Он в мире христианском Люцифер? Не мог поверить я!

- Скажи, как Эста?

- Упавши с крыши, я унесся в гневе, низринутый, казалось, в самый Ад. Бог весть, когда, вернувшись, я зашел к Ефимовне. Но Эсты не застал. Записку от Дианы мне вручили. - Показывает.

Аристей читает: «Ради всего святого, если это для вас не пустой звук, прошу оставить в покое Эсту. Когда она придет в себя и ежели пожелает объяснений от вас, я дам вам знать. Диана».

Леонард в тоске:

- Свиданье символическое было задумано. Но Эсту увезли! С отчаянья унесся я куда-то и вижу вдруг ее в окне мансарды…

Старушка приняла за Сатану!

И Эста испугалась с нею, словно я превратился тут же в Люцифера!

Аристей, утверждаясь в своей догадке:

- Эрота первосущность претерпела метаморфозы в мире христианском. Ты Люцифер, мой друг, не Сатана, ведь это темное начало, зло, в тебе же свет, как от Венеры в небе!

Леонард с сомнением:

- Но Люцифер-то вы, я Ариман, так по природе и Эрота будет…

Аристей, рассмеявшись:

- То христианская традиция, а есть классическая, да еще, ты знаешь, ренессансная, - не станем мы замыкаться ни в одну из них. Но мне пора. Увидимся еще.

Леонард, задумываясь о новой напасти, в какой оказался:

- Я рад, что вы вернулись. Буду вашим я спутником, как бес растленья, или сам Люцифер, несущий свет познанья…

Аристей церемонно раскланивается и уходит.

1

1

Дом Легасова. Кабинет. Легасов, входит Аристей.

- Ах, это вы! Нетрудно вас узнать. А говорят, какой-то англичанин из Индии, с кем я веду дела.

Аристей деловито:

- С какой бы стороны ни подойти, у нас есть общие дела, выходит. Приветствую я вас, мой компаньон!

- Боюсь, обрадовать мне нечем вас.

- Лишен я прав и состоянья, да? Но вы-то процветаете, надеюсь. Поговорим однако о делах мы позже. Как Диана?

Легасов важно:

- Что Диана?

- Здорова?

- Так себе. Благодарю.

- А Эста?

Легасов, оживляясь:

- Не слыхали?

- Что такое?

- Беднажка! Боже! Все Эрот, Эрот. Да ныне все у нас перевернулось… Эротика туманит всем мозги. Ну, это понимаю. Но свихнуться такой хорошенькой - на этом самом?

- Скажите толком, что еще случилось?

Легасов, выйдя из-за стола:

- Представьте: в кабачке с его угаром дается представленье о Психее, все ищущей Амура по столетьям и странам, - есть у нас такая пьеска.

Как водится, ей нужен идеал, какого на земле и не бывает. Романтика с эротикой в придачу.

В разгаре представленья входит в зал гречанка в белой тунике из шелка, в сандалиях, в плаще пурпурном, словом, красавица, богиня красоты со взором неземным, - все замерли в испуге словно, в сладостном волненьи.

Она же спрашивает, как нарочно, не видел ли Эрота кто? И в слезы! Идет, пошатываясь от конвульсий, от встрясок в теле, будто бы пьяна, уж явно не в себе.

И смех, и ужас по залу пронеслись: «Психея! Боже!» И шутки, и аплодисменты с «Браво!»

Она ж в испуге пригрозила местью Эрота за обиды ей, Психее, в гримасах диких в бешенство впадая.

Там оказался, к счастью, наш знакомый, он дал нам знать и Эсту сам привез, притихшую от слабости и боли - не тела, а души в ее тревогах, что вынести, пожалуй, тяжелей.

Аристей, вздохнув:

- Позвольте свидеться мне с Эстой.

- Нет. Я б не желал, чтоб вы искали встречи с Дианой тоже.

- Понимаю вас. Но все же свидеться я должен с ними. От них узнаю, как мне быть, что делать.

Легасов, вынимая часы:

- Простите, все дела. Мне надо ехать.

Выходят из кабинета; на площадке лестницы Эста. Взглянув на Легасова, Аристей раскланивается.

Эста, рассмеявшись:

- Не уходите, Аристей! Диана и я, вы знаете, мы рады вам.

Легасов поспешно уходит.

- Вестей от вас мы долго не имели. Боялись худшего.

Входят в гостиную.

- Диана в церковь вдруг зачастила; мы молились Богу о всех, кто страждет в тюрьмах и скитаньях.

- Скажите, Эста, что случилось с вами по вашему, конечно, разуменью?

- Боюсь, вступила я в игру Эрота всерьез, ну, и попалась, как девчонка, на радость Сатане, как говорится, - с откровенной улыбкой. - Да вы с Дианой не скучали, а?

Нет, нет, шучу; на языке все гадость двусмысленная вертится и пуще, как будто вывалялась вся в грязи. - Выбегает в смятеньи.

Аристей, достав блокнот с брелком:

- Ну, что такое?

Даймон шепотом:

- Можешь ты спасти Психею, воссоздав чудесный образ.

- Но почему Психею, а не Эсту?

- Нет, девушку спасти уже нельзя, в безумье впав, она Психеей стала, и этот образ, как спасенье, ей.

Аристей усомнился:

- Как мой рисунок может воссоздать и плоть, и кровь, и память поколений?

Даймон рассудительно:

- Гармония частей дает эффект, - как в жизни, и в искусстве, - красоты, феномен, как в цветке, материальный и эстетический, уже духовный, что в идеале образ человека, из света сотканный его венец.

- Так, это личность проступает в свете, как на картинах, и она жива? Что если, как принцесса?

- Опыт, знаешь, не завершен. Но спящая принцесса, как «Спящая Венера» Тициана или Джорджоне, что-то ведь и значит? - Замирает с возмущенным видом.

Бесшумно входит Эста и зачарованно глядит на нэцкэ.

Аристей, набрасывая на листе блокнота карандашом:

- Возможно, Эста, видели рисунок с античной группы: нимфа и сатир, - она столь хороша, как Афродита, сатир же тянется рукою к ней?

Эста с телодвижением, словно готова сейчас скинуть с себя все:

- Нужна ведь обнаженная модель!

Аристей с крайним смущеньем:

- Нет, нет, просить о том не смею я. Да вижу я, угадываю ясно, ведь грация во всех изгибах тела, как танец, обнажает естество…

Эста, пребывая по всему в чудесном настроении:

- Ну да, потом проверить можно будет, насколько вы все угадали верно.

Аристей удивленно:

- А в козлоногом вижу я Эрота!

- Конечно.

Аристей, отрывая лист:

- Дело сделано? - Передает Эсте, та весело смеется. - Рисунок, как вещь разоблачительную, лучше, пожалуй, уничтожить?

Эста с веселым любопытством:

- Нет! Но что имело место здесь? Иль волшебство с участьем старца со светящим взором? Сеанс леченья? Я пришла в себя! В чем заключается участье старца? Он водит кончиком карандаша?

Аристей, уверовав нежданно в силу даймона:

- Рисунок мой, со всею гаммой мыслей и чувств при восприятии модели, что для него проект для воссозданья живого образа из нитей света.

Эста, догадываясь:

- Воссоздана я как Психея?

- Да.

- И нечто уж случилось и с Эротом?

Аристей с удивлением:

- Похоже, да.

- Прекрасно! Но теперь в нем видят ведь скорее Люцифера? Переродился он? А как же я?

Входит Диана, одетая, как всегда, изысканно и нарядно.

- Прекрасно! Неужели, Аристей, у вас нет больше дела, чем возиться с мальчишкой, что чинит уже разбой?

Эста, весело и легко завертевшись:

- Диана, не поверишь, я здорова!

Диана, разглядывая рисунок:

- А это что? Как! Вы с нее писали?

Аристей:

- Диана, здравствуй!

Эста смеется:

- Объясню все позже. - Уходит с рисунком.

Аристей в досаде:

- Рисунок с древнегреческой скульптуры. Я лишь придал вакханке и сатиру черты влюбленных наших - им на счастье. Здесь красота, веселость - как катарсис.

Диана, порывисто обнимая его и целуя:

- Я снова вся люблю тебя. Но это надолго ли? Я все теряю силы; ты возвращаешь к жизни на мгновенье, чтоб лишь продлить мне муки бытия.

- Я должен завершить портрет, Диана.

- Нет, нет! Ведь я почти призналась в том, что увлеклась тобой. Теперь что делать? Признаться, пала я? Мне ничего не будет, но тебя опять упрячут без всякой видимой вины, ты знаешь.

Аристей, поднимая голову:

- Я никого на свете не боюсь. Лишь смерти я, небытия боялся во веки вечные. Не быть всю вечность, как будто не было меня на свете?

Будь мотыльком с сознаньем мирозданья, творения безвестного творца, и то бы возроптал; я человек и равен буду познанной Вселенной. И это не бахвальство, если б знала! – Усмехнувшись вдруг. - Да мне ведь друг теперь сам Сатана.

Диана, отходя от него:

- Вы все еще не наигрались, Боже! Так знай, на исповеди я была, с раскаяньем я обрела смиренье без страха и упрека смерть принять.

И снова ты смутил мне душу счастьем любви безумной - Сатане на радость.

- Что слышу я от Евы просвещенной? Какой в России нынче век идет?

- О, не смущай мне душу, Аристей! Чего ты хочешь от меня?

Аристей с мыслью в глазах:

- Любви и счастия, сказал бы я, но это не цель для высшей жизни и стремлений, во что мы ныне все вовлечены в России, устремленной в мир грядущий в оковах и порывах небывалых, впервые впереди Европы всей, клонящейся, как Древний Рим, к закату, с рожденьем новым в красоте...

- Увы!

Аристей сосредоточен:

- Взыскуя совершенства, как бессмертья, в бореньях, в неустанном восхожденьи достиг вершин, где свет творит идеи и образы земного бытия, наверное, недаром и хранит.

Поверить трудно, я в сомненьях тоже...

Причастный к тайнам, я обрел бессмертье и дар творить живую жизнь из света.

- В смиренье впала я, а вы - в гордыню. Великий грех.

- Да, Люциферов грех. Монахиней заговорила Ева. Вступайте в монастырь. Я вас найду...

- Чтоб душу погубить мою?

- Спасти! - В досаде выбегает вон.

- Творец небесный!

2

Аристей с головой ушел в работу и не заметил, как прошла весна, и настало лето красное, душное и пыльное в городе, и с опозданием засобирался на поиски дачи, не уверенный, по какой из линий железной дороги выехать. В дверь постучали, и прислуга сказала, что его спрашивают.

- Кто?

- Дама.

- Какая дама?

- Молодая, красивая, богатая.

Он уже отвык от посещений тех, кто связан с революцией, но потаенную жизнь, дорожа уединением, продолжал.

- Проси.

Вошла Диана с независимым видом, одетая, как всегда, изысканно и нарядно, и Аристей тотчас забыл, где он находится, словно повстречал ее на людях, и его могут не заметить, поскольку есть все основания считать, что им недовольны. Не выражая ни удивления, ни смущения, соответственно, как и она, он поклонился. Дверь за нею затворили, Диана огляделась .

- Мы одни, - сказал Аристей. - Какими судьбами?

- Здравствуй! - глаза ее заблестели. - Ну, во-первых, портрет мой не окончен. Если вам все равно, мне - нет. Вы забыли о нем? Покажите мне его.

- А во-вторых? - Аристей прошел за стол, за шкаф в поисках холста. - Ну, а во-вторых, проезжала мимо.

- Как кстати!

- Просто я собираюсь уехать в Савино.

- Надолго? - он вынул холст.

У Дианы чуть не вырвалось с языка: «Навсегда!»

- Как! Портрет готов?

- Готов? Как я мог работать над ним без вас? А, впрочем, - Аристей сам удивился, - чего же здесь недостает, кроме фона? Мне не хотелось воспроизводить кресло, на котором вы сидели, и часть интерьера, всю эту излишнюю роскошь... Я предполагал сделать фон нейтральным. Но с какой стати? Представим: вы сидите на террасе сельского дома, а за вами открытые пространства реки, леса, неба, откуда вы собственно родом. Вы весьма кстати проезжали мимо.

- Рада слышать! - улыбнулась молодая женщина, однако тут же деловито заметила, что пригласить его на дачу она не может. - Я должна оберегать Эсту от вас и от Леонарда. Надеюсь, вы меня понимаете? - вдруг спросила она с вызовом.

- Нет, - покачал головой Аристей. - Садитесь. Нам необходимо объясниться.

- Да-а?

- И это, конечно, единственная причина, почему вы решились на наше свидание, за которое я бесконечно благодарен вам. Милая, милая Диана! Я давно влюблен в вас, и вы прекрасно это знаете, - с этими словами он подошел к ней, протягивая руки и ожидая, что она бросится ему на шею.

Взволнованная донельзя, Диана все же не потеряла самообладания и, прищурив глаза, сказала с вызовом:

- Вы ошибаетесь. Я приехала не на свидание. Если бы было так, я бы не стала играть в прятки, как вы любите.

- Значит, я один играл в прятки, а вы не при чем? - рассмеялся Аристей. - Ах, да, Эрот!

- Что Эрот?

- Он-то разыграл нас.

- Нет, говорят о Люцифере, - невольно рассмеялась Диана, вспомнив сцену в Эдеме.

- И правда! - Аристей тоже рассмеялся и взял ее за руку.

Диана выдернула руку и проговорила тихо:

- Дьявол. Зачем ты с Эсты, видя, что она не в себе, писал нимфу?

- Боже правый! Да это рисунок с древнегреческой скульптуры. Я воспроизвел его, придав нимфе и сатиру черты Эсты и Леонарда, что весьма забавляло Психею. Здесь красота и греческая веселость в чистом виде. Если угодно, катарсис, что излечивает от отчаянья и безумия. Вы удовлетворены?

Диана впервые, как вошла к нему, смутилась и, пряча лицо, приласкалась.

- Могу ли я быть удовлетворена, - шепотом проговорила она, - если я еще ничего не получила после стольких головокружительных порывов и решений - ни портрета, ни... Я потеряла голову. Но это ненадолго. Как хорошо! Я теряю силы, а ты возвращаешь меня к жизни.

- Я приеду к вам на дачу с портретом, - целуя молодую женщину, Аристей деловито сказал.

- Невозможно. Мы там будем у всех на виду. Скажу больше: муж заподозрил нечто относительно нас и поддразнивает меня. Правда, похоже, он думает, что я ни на что не решаюсь. Поэтому я и не скрываю, что немножко увлеклась тобой.

- Немножко?

- Как я должна была сказать? Я люблю тебя, как самую жизнь, что оставляет меня ежечасно? Это я прервала сеансы, чтобы ты ничего не заметил или не вообразил. Как видишь, я играю в открытую.

Аристей покачал головой.

- Когда он поймет, что я пала, я и в этом признаюсь, и вся вина падет на него же самого, поскольку сам взял на себя обязательство перед Богом и людьми руководить мною во всем. Мне ничего не будет. Зато с тобой он может посчитаться как-нибудь. Берегись.

- Я никого не боюсь, - серьезно отвечал Аристей. - Ты знаешь, теперь мне сам черт друг.

- Что-о?

- С Леонардом происходят дивные вещи.

- Он еще не наигрался в Эрота?

- Он не играл, - возразил Аристей. - Или играл, как и ты, в открытую. И знаешь, почему ему не везет?

- Почему?

- Потому что он пребывает в чуждом для него мире. Эрот - божество языческое, или, лучше сказать, как Платон, демон, связующее начало между людьми и богами. А вокруг христианский мир, где Эрот пребывает в изгнанничестве, униженный и оклеветанный, ибо все, что с ним связано - грех, начиная с первородного греха. Словом, в сем мире он изначально есть тот, кого именуют Сатаной.

- Неужели это правда? Вы серьезно? - Диана испуганно вздрогнула и отпрянула от Аристея. - То-то он до смерти напугал Фиму. Это ужас что такое. Мне давно пора.

- Так и уходишь, - с сожалением вздохнул Аристей.

- А что же делать? Я теперь и любви боюсь, как и смерти. Лучше, чем в Эдеме, вряд ли уже будет.

- Диана, не бойся смерти. Я верну тебя к жизни, - невольно произнес Аристей, взглядывая на нэцкэ на столе. Даймон весь засветился, словно ожил и задвигался.

- Что это? Это и есть ваш талисман, о котором Эста рассказывает чудеса? Мне пора. Мы увидимся, когда портрет будет кончен, с фоном, какой вам заблагорассудится запечатлеть.

- Когда вы уезжаете?

- Ближе к осени, - Диана задумалась. - Или со дня на день.

- В таком случае, я приеду с портретом в Савино.

- Нет, прошу вас, - забеспокоилась Диана. - Лучше пусть портрет останется у вас, - на ее глазах показались слезы, и она испуганно прижалась к нему. И он понял, что она приехала увидеться с ним на прощанье.

1

Петергоф. Берег моря у дачной местности. Аристей и Леонард. На холме одна из дач в два этажа с башенкой привлекает внимание художника. Это дача Легасова в стиле модерн.

Аристей переглядывается с Леонардом:

- Видать, костюминированный вечер. Мы ехали сюда?

Они случайно встретились у вокзала, Леонард, заговорив с Аристеем, последовал за ним.

- Я ехал с вами. Поскольку нас не приглашали, вряд ли нам будут рады… Что ж, мы разыграем у моря публику потехи ради!

- Явиться хочешь в новом амплуа?

На берегу моря с выступающими из-под воды валунами и песками, подступающими к обнаженным корням сосен, выстроившихся полукругом, создавая как бы естественную сценическую площадку, двое мужчин - один в светлом дачном костюме, другой - в легкой сине-белой блузе - останавливают двух барышень в летних платьях и шляпках.

Леонард (как Ариман):

-Прекрасный вечер, барышни прекрасны! Позвольте с вами мне заговорить, поскольку вижу интерес взаимный… Вам приглянулся мой приятель явно, и вы, как Ева, в том, конечно, правы. Могу его представить: Люцифер!

Девушек звали, как стало ясно из их болтовни, Маша и Глаша.

Маша воскликнула:

- Ах, боже!

Глаша переспросила:

- Люцифер? Он, что же, дьявол?

Аристей смущенно проворчал:

- И так всегда.

Леонард со смешком, очень подвижный:

- Нет, милые мои! Да разве он похож на дьявола?

Маша резонно заметила:

- Кто знает, мы ведь дьявола в глаза не видели, но слышали немало.

Глаша усомнилась:

- Нет, нет, он не похож на дьявола, скорей внушает мне доверье он, хотя есть странность в нем. Уж очень грустен и больно уж серьезен он. Как Демон.

Леонард в восторге:

- О, милая, ты к истине близка, гораздо больше, чем представить можешь.

Внизу у воды собирается публика с возгласами «Артисты? Комедианты!»

Маша проявила осведомленность:

- А хороша ли истина? Не он ли в Эдеме Еву соблазнил сорвать запретный плод, вкусить его с Адамом, и наших прародителей изгнал из Рая Бог?

Леонард удивленно:

- Нет, не совсем так было. Ведь если о соблазнах говорить, по чести, это по моей уж части.

Глаша с хитрецой:

- Ну, это мы заметили. А кто ты?

Леонард обратился, словно в зал:

- Эдем! Мужчина, женщина нагие, невинные, как дети. В чем же счастье? В трудах лишь только и в молитвах Богу?

Так это ж монастырь, никак не Рай, когда бы не взросло познанья древо. И им-то привлечен, явился ангел, наскучив в небесах все петь псалмы, а с ним и я, по ангельскому чину, как подмастерье или паж веселый; и за мои проказы Люциферу все доставалось, я ж в тени держался.

Маша строго:

- Проказы с Евой ты творил, а, бес?

- Да, да! Ведь Люцифер все больше Еве о красоте Эдема толковал и даже приодел, ну, так, слегка, из света соткав дивные шелка, в те первообразы вещей от века вы драпируетесь, и заблистала праматерь прелестью неотразимой, что даже ангельская рать слеталась полюбоваться ею…

Люцифер, я думаю, влюбился в ученицу, и Ева не осталась равнодушна; и весь Эдем благоухал и пел, и нега, и томленье разносились с волненьем, с грустью и тоскою, чего терпеть, по правде, не могу.

Голоса из публики:

- Однако, как он разошелся. Бес! Как обезьяна, гибок и подвижен! А речь ведет опусную. Потеха!

Леонард с живостью:

- Поведал я Адаму анекдот про змия, возбудив в нем вожделенье и ревность к Люциферу, по сему Адам наш впал в смятенье, даже в ярость и на жену набросился, срывая с нее одежды и пугая змием, пока ему не предалась она, как мужу своему и господину.

Голоса из публики:

- Нет, это уж бесстыдство! Да, кощунство! Сюда полиция сейчас нагрянет. Ах, лучше от греха подальше! Тсс!

Леонард с упоением:

- Они спознались в сладостных объятьях и упились восторгами, мне в радость. И в чем же счастие Эдема, если не в первой брачной ночи и любви?!

Глаша с волнением:

- Вот как на самом деле было, значит.

Маша смеется:

- И ты поверила? Все это сказки, чтоб головы нам легче задурить.

Глаша не возражает:

- Хотя и старомодно, но приятно. Вы так нам не назвали ваше имя.

Леонард с важностью:

- По-разному зовут. Я - Ариман.

Глаша:

- Ах, бес растленья!

Леонард с горделивым смиреньем:

- Да, я бес растленья, желанный столь для твари, утомленной то яствами, то скукой, то работой, но чаще и сильнее вожделеньем. Что вас томит сейчас? Я призван вами. И в чем моя вина? Я ваш слуга и властелин. Вся тварь земная служит с охотой превеликой мне!

Маша пугаясь:

- Нет, это сумашедший, я боюсь! И друг его, наверное, того...

Глаша, обращаясь к Аристею:

- Нет, я не тварь дрожащая и бесу служить не стану ни за что на свете.

Леонард к Аристею:

- Ну, вечная история, ты, где?

Аристей, глядя на море:

- В начале и в конце - времен и века.

Дивная, в полнеба заря освещает мир, столь же реальный, сколь и баснословный в своей беспредельности во времени и пространстве, точно спали все преграды между видимыми и невидимыми сферами бытия.

Раздаются аплодисменты. Среди публики ряд лиц в маскарадных костюмах.

Две дамы в масках приближаются к комедиантам, что вновь привлекает внимание публики. В одной из них Леонард узнает Эсту, та отшатывается от него, и между ними разыгрывается пантомима.

ЛЕОНАРД, протягивая руки: почему вы бежите меня?

ЭСТА В МАСКЕ, отступив назад, выражает молча явное недоумение, мол, как ей не бежать от столь назойливого преследования.

ЛЕОНАРД, переходя на язык жестов, выражает уверенность, что знает, кто она, и вы меня, надеюсь.

ЭСТА В МАСКЕ очень мило вскидывает чудную головку как бы с возгласом: а кто же я? Нет, нет, вы ошибаетесь, я вас не знаю.

ЛЕОНАРД соглашается, мол, хорошо он ее не знает, его-то нельзя не знать, ведь собрались здесь, если не чествовать его, во всяком случае, поглязеть на меня.

ЭСТА В МАСКЕ: О, да, обдавая его всего холодом.

ЛЕОНАРД застывает, словно схваченный крещенским морозом, весь в инее или во льду, что издает звон.

Диана в чудесной полумаске Аристею:

- Что вздумалось разыгрывать вам здесь? Вы у полиции уже на мушке, жандармы явятся без промедленья.

Аристей смеется:

- Не мы разыгрываем публику, прообразы ее исканий вышли наружу с новым обращением…

- Мы погружаемся в средневековье?

- Скорей в закат эпохи Возрожденья в России, так неузнанной еще…

ЭСТА В МАСКЕ, выражая великую грусть и печаль в простых шагах, как искуснейшая балерина: а знаешь ли ты, за время твоих странствий боги Греции умерли?

ЛЕОНАРД, делая высокие прыжки вокруг: как! Боги Греции умерли?!

ЭСТА В МАСКЕ, убегая от него: неужели нельзя было хоть изредка возвращаться на родину? Ты мог забыть несчастную Психею, но родину и ее богов - как? Это не проходит даром. Твоя душа претерпела изменения. Желая добра, ты служишь злу. И вот ты являешься Сатаной, в ком люди видят врага рода человеческого. Зачем тебе чужая личина? Славы она тебе не принесет. А хулы и клеветы и за Эротом тянется бесконечно.

ЛЕОНАРД, делая в крайнем отчаянии и восхищении ряд головокружительных прыжков: О, Психея! Премудрая, милая, божественная! Упреки твои справедливы. Ужасно, если я первопричина гибели богов!

Аристей показывает Леонарду на неведомо откуда взявшийся остров из южных морей, с кипарисами, неподалеку от берега.

Голоса из публики:

- Что это там? Мираж? Фата-Моргана! Что происходит? Это представленье?

Возникает, как на сцене, каменистая возвышенность с разрушенным храмом, с остовами колонн под голубым небом полуденного края, куда Леонард переходит, казалось, по валунам. На склоне холма и в воде всюду лежат груды удивительных камней - туловища, ноги, головы, руки беломраморных статуй.

Диана в маске, хватая Эсту за руку, словно боясь, что та последует за Леонардом, Аристею:

- Что дальше? Вас ведь схватят вновь.

Аристей, смеясь, радуясь нежданным приключениям:

- На остров никто не вступит, кроме нас. Прощайте!

Голоса из публики:

- Полиция! Дворцовая охрана. Комедианты! Доигрались! Боже!

На дорожке среди сосен показывается конная полиция… Аристей, не касаясь ногами поверхности воды, перебирается на другой берег, и остров из южных морей исчезает, как корабль в сиянии вод и небес. Публика, словно очнувшись от наваждения, разбегается. Диана и Эста, как зачарованные, в масках, стоят у моря.

2

Разрушенный храм. Остовы колонн, часть стены и пол, покрытый слоем земли и заросший кустами, - все здесь обвито плющом, выпускающим новые побеги и цветы как будто на глазах.

Леонард находит в густой траве статую сатира, который, впрочем, может сойти за Диониса или Пана, и вносит ее в храм.

Знатная дама с сопровождающими ее особами, одетыми если и проще, но во всем подстать ей, наблюдают за юношей, посмеиваясь одинаково и заговаривая разом, как Хор из трагедии, а роль предводительницы Хора берет на себя Левкиппа, как зовут знатную даму.

Хор женщин:

- Откуда взялся он такой, с прозваньем, которое нам лучше и не знать. Поверим ли Асклепии- колдунье? Он демон? Разве страшный так уж очень?

Левкиппа, стараясь быть посерьезней:

- Но демон ведь лукав, не забывайтесь. Как искуситель Евы, он обрел над нами, всеми женщинами, власть, погибельную для души и тела, сладчайшую и горькую, как смерть.

Хор женщин:

- Вы правы, да. Но стоит поразмыслить, как ясно нам, что гибельная власть Эрота милого одна желанна и сладостна настолько, если даже ввергает в горе и приводит к смерти.

Левкиппа:

- Ну, что ж, бегите в горы к тем несчастным, вообразившим, что они вакханки, и пляшут, скинув платья, исступленно под дудки пастухов в рогах сатиров.

Хор женщин:

- Не о Дионисе ведем мы речь. Уж лучше с юношей заговорите. Как видно, он бездомный, - приюти! Пускай с собою нет ни стрел, ни лука, уж отблагодарить найдет он способ.

Левкиппа недовольно:

- Смеетесь вы? В языческие басни я верить не должна.

Хор женщин:

- Но отчего же? Они ничем не хуже притч и сказок из Библии, преданий старины соседних стран, не Греции, увы!

С гор несет эхо: «Эвое!»

Левкиппа смотрит на склоны гор с любопытством:

- Все тянет вас одеться в козьи шкуры, обвить венками головы, запеть и заплясать, вопя: «Воскрес Дионис! Воистину воскрес!» И: «Эвое!»

Хор женщин:

- Левкиппа, удержав нас от безумств, была права; из города несутся, как на охоту, всадники и псы.

Левкиппа с тревогой:

- О, юноша, кто б ни был ты, укройся!

Леонард приветливо:

- О, госпожа, я здесь не для того, чтоб прятаться. И от кого ж, скажите?

Левкиппа, показывая рукой в сторону:

- Правитель города и стража злая, в бесчинствах озверевшая совсем. Не миновать беды. Облава будет на женщин, упоенных сладострастьем свободы, счастья на земле весенней, безумных и веселых, но гонимых, как боги Греции и изваянья.

Леонард, взглядывая на горы, с изумлением:

- На празднество явился сам Дионис в венке из винограда и с тимпаном, и с тирсом, что увит плющом в цвету! Куда же страже - против сына Зевса?

Всадники останавливаются у храма; правитель приветствует знатную даму настороженно. Звуки флейты и возгласы вакханок разносятся над долиной горной речки.

Правитель угрюмо:

- А это кто? Там что еще такое?! - Части стражников знаком велит помчаться в горы.

Леонард, вскарабкиваясь на высокую сосну:

- Могу сказать, что происходит там.

Правитель:

- Что видишь там, как на духу, поведай!

Леонард:

- Сплетают женщины венки и пляшут; иные на деревьях, точно я, сидят, без страха выпасть, словно птицы, и желуди, морозцем схваченные и ныне сладкие, едят, как дети.

Там много и детей, им праздник - в радость.

Правитель, бросая взор на женщин:

- Какой же нынче праздник, черт возьми!

Леонард:

- Там празднество в честь бога, что страдал и умер, и с весною вновь воскрес.

- Да ты о ком? О сыне Божьем?

- Да. О сыне Зевса.

Правитель с удивлением:

- Как! Не о Христе ты? О сыне Божьем, что страдал и умер, чтобы затем воистину воскреснуть?

Леонард:

- Многоразличны божества и схожи.

Правитель:

- Эй! Нет богов, один есть Господь Бог.

- А сын его?

- О нем я говорю.

- Ну, значит, их уж два. И Дух святой.

- Известно, троица. В трех лицах Бог!

Леонард:

- Как Будда многорукий, многоногий?

- Какой еще там Будда? Нет такого!

- Многоразличны божества и схожи. Я о Дионисе, чей праздник ныне, и сам он с тирсом водит хоровод из пляшущих сатиров и вакханок.

Правитель грозно:

- Эй! Не рассказывай-ка басни мне о вакханалиях. Отсюда вижу: бесстыдство и разврат средь бела дня. Ночей им мало. Ведьминский шабаш!

Схватить Диониса! А женщин этих как ведьм с отродьем истребить огнем.

А ты слезай-ка. Не могу взять в толк я, кто ты, язычник или еретик? Но по всему Диониса поклонник, смутьяна и развратника, который за бога выдает себя. Слезай!

Леонард, рассмеявшись свысока:

- Не смей приказывать, я не мальчишка. Язычники и даже христиане, что рушили прекраснейшие храмы, по мне вы варвары. Я же эллин!

Вам красота неведома. Природа для вас всего лишь юдоль скорби… Жизнь - бесценный дар - для вас лишь суета.

Влечет вас будущая жизнь, спешите! Зачем чините суд над всеми, кто своих богов чтит свято и поныне?

- А христиан преследовали мало?

Показываются три всадника из-за деревьев, один из них - Аристей в козьей шкуре, с венком из винограда на голове. Правитель спешивается, то же самое делает Аристей.

Правитель отдает приказание:

- Чтоб не было недоразумений, как с юношей, что на сосну взобрался, скажу я прямо, арестован ты. Теперь же отвечай, как на духу, кто ты и что ты делал среди женщин?

Аристей (как Дионис):

- Я арестован? Не смеши, Пенфей!

Правитель:

- Меня зовут не так.

- Так будешь им, преследуя Диониса и женщин, среди которых, знаешь, мать твоя.

- Ты лжешь! Связать Диониса к сосне, дровами обложить и сжечь смутьянов. - Стражникам. - Вы возвращайтесь в лес с моим приказом: собак на ведьм, всех изловить, изрезать…

Стражники:

- Все будет сделано. А матушка?

Правитель:

- Когда она в безумье впала тоже, пусть первая запляшет, как в Аду! Все видит Господь и простит он нас!

Хор женщин:

- Пенфей! К тебе пристанет это имя. Остановись! Затеял с кем войну? Никак в тебя вселился Сатана. Недаром предки славились твои жестокостью; твой дед ведь был пиратом, отец же - кондотьером, объявившим себя врагом и церкви, и Христа.

Разграбив Грецию, как чужеземцы, семья твоя взяла на откуп город; теперь размахиваешь ты мечом за веру ли Христову, трудно верить.

Раскаявшийся грешник церкви люб. Замаливай грехи отца и деда смиреньем и молитвою, не кровью!

Правитель:

- Я поступаю, как угодно Богу. Ведь он принес не слово нам, а меч. И вам я не советую бросаться словами - языков лишитесь разом.

Хор женщин:

- О, юноша! Сейчас он вниз сорвется. Что там такое видишь ты, скажи?

Леонард:

- Закалывают пиками детей и женщин; тут же в бешенстве собаки тела их рвут на части; кровь струится, что дождь над грудой туловищей, ног, как боги здесь повсюду. То охота на женщин бедных лютого зверья.

Правитель:

- Эй, замолчи! Уж лучше помолись-ка, пока не поздно. В Ад ведь угодишь. А там идет святое, знаешь, дело - охота настоящая на ведьм! - Подает знак поджечь костер вокруг сосны.

Аристей, привязанный к сосне; Леонарду:

- Приветствую тебя с началом странствий! Огонь займется, спустишься сюда, развяжешь руки мне, и мы спасемся, во пламени поднявшись до небес.

Костер разгорается со всех сторон, пламенем охвачена сосна; юноша падает вниз, как вдруг две фигуры, явно демонские, взлетают ввысь, и мгновенно поднимается буря, с брызгами дождя, и все погружается во тьму, с проблесками молний на все небо.

1

Аристей очнулся от ласковых прикосновений волн и света. Он лежал наполовину на земле и в воде, не веря, что жив. Наконец он открыл глаза, приподнимая голову, - что это? Ослепительная картина вспыхивает перед ним: такой чистый, девственно чистый песок и такое синее, голубое, лазурное море, перед которым бледнеет даже небо, и все вокруг окутано ленивой, благоуханной дымкой летнего утра.

Почти у самого берега по склонам гор устремленные вверх кипарисы. Он вскочил на ноги, полуобнаженный, готовый побежать, не помня себя от радости, как в детстве, по влажному песку далеко-далеко, как в полной тишине послышался смешок, то был Леонард; он сидел на песке, тоже полуобнаженный, а на солнце сушилась одежда, по всему, его, но кафтан, камзол, сапоги - вещи явно старинные.

- С благополучным прибытием! - усмехнулся Леонард, грустный, вообще печальный.

- Мы в Италии? - догадался Аристей.

- Думаю, да.

И тут, взглядывая в сторону моря, куда смотрел Леонард, Аристей ужаснулся: вода далеко ушла, и мелкая лагуна с обнаженными островками земли и валунов, была усеяна трупами - более десятка - моряков в большинстве, среди которых выделялись тела господ и слуг, одетых на один манер, первые - богаче, с изысками моды, вторые - проще, и уже совсем далеко, за скалами высокого острова виднелись остов и мачта судна, потерпевшего крушение.

Леонард поднялся, слегка размялся и схватился за шелковый кафтан, встряхивая его.

- Аристей, как видите, я подобрал себе одежду. Вам тоже следует это сделать без промедленья. Здесь поблизости город, не говоря о селениях в горах. После кораблекрушения поживиться всегда есть чем, и очень скоро побежит сюда всякий люд, готовый обобрать как мертвых, так и живых, чудом уцелевших, как мы. Нам лучше убраться отсюда как можно скорее. Берите оружие, какое попадется. Здесь, кстати, несколько мешочков с дукатами и кинжал. Без оружия и злата мы пропадем.

Аристей, весьма озадаченный, нахмурился, а Леонард рассмеялся и повторил с уверенностью:

- Без оружия и злата нам и шагу не вступить. Или мы бедными пилигримами поплетемся по Италии, прося милостыню Христа ради?

- Ты прав! - воскликнул Аристей, встряхивая с себя остатки неги от сна и прекрасного утра. Он прошелся по мелкой воде от одного трупа до другого, пока не высмотрел по длине и комплекции мертвеца под стать ему, одетого весьма щегольски, при шпаге; сбоку, на ремне, под полой кафтана висела кожаная сумка с бумагами и золотыми скудо; на среднем пальце левой руки большой перстень с алмазом. Это был еще молодой мужчина с бородой, коротко стриженной, чем-то неуловимо похожий на него, и Аристей вдруг понял, что это не знатный синьор, не купец, а художник. Казалось, это его труп, и ему предстояло раздеть самого себя, чтобы облачиться в свою же одежду, только иной эпохи, весьма далекой от той, когда он родился и жил.

- С ума можно сойти! - однако пришлось поторопиться, ибо показались три всадника, как оказалось, трактирщик со слугами, который с живостью их приветствовал и предложил им остановиться у него в гостинице. Все вышло весьма кстати.

В ожидании заказанного обеда они придумали себе имена и занятия, отчасти по бумагам, какие им достались. Одного звали теперь Леон Селина, другого Антонио Ноцци.

Их позвали к столу. Входя в общую залу, они обратили внимание на знатного синьора, который уже откушал и, оставаясь за столом, спокойно глядел в окно. Он обернулся, глаза его, черные, живые, осветились светом интимной, как бы про себя, радости, и весь облик, можно сказать, старика, некрасивого и усталого, преобразился, обвеян тихой сердечностью, достоинством и благородством. Он в самом деле испытывал радость, видя потерпевших крушение, о чем все здесь говорили с ужасом.

Аристей и Леонард невольно поклонились в ответ на, хотя и безмолвное, но весьма красноречивое приветствие. Не успели они сесть за стол, как сей синьор, подчиняясь порыву, произнес:

- Я рад за вас и радуюсь на вас. И благодарю Господа вместе с вами!

Воспользовавшись случаем, путешественники представились, чтобы тотчас завести знакомство, в их положении, может быть, не бесполезное. Добродушный синьор тут же назвал себя:

- Мессер Филиппо Альфани.

Слово за слово, выяснилось, что мессер Альфани, врач и философ, направляется во Флоренцию, где неподалеку находится его вилла. Как путешествующие они смело забросали мессера Альфани вопросами, нередко немало удивляя его. По имени папы, а также короля Франции, выходило, что шел новый XVI век со старыми бедствиями в виде войн и чумы. Им хотелось узнать, где живет в настоящее время Леонардо да Винчи? Не во Флоренции? А Микеланджело? А Рафаэль да Урбино в Риме?

Мессер Альфани отвечал предположительно и уклончиво, точно слава сих знаменитых художников для него не столь бесспорна, однако предложил ехать с ним, указывая на выгоды, потому что дорога им, очевидно, неведома и не совсем безопасна, да и ему, хотя его, как всегда в подобных поездках, сопровождают вооруженные слуги, все веселее будет.

Разумеется, такое предложение путешественнки с благодарностью приняли. Но трактирщица знаками явно предостерегала новых постояльцев слишком уж доверять мессеру Альфани, и когда тот вышел, чтобы поторопить слуг, вполголоса, словно не обращаясь непосредственно к ним, проговорила:

- Я бы не доверилась мессеру Альфани. Ведь он, говорят, чернокнижник. Он не живет в наших краях, не здесь его поместья, но как только он приезжает, непременно что-то неслыханное случается, как нынешняя буря и ужасная непогода, не говоря о кораблекрушении.

Кто знает, чем мессер Альфани занимался всю ночь в полуразрушенном языческом храме в горах, облюбованном, к тому же, некромантами. Может, и он вызывал духов? А того хуже, демона? Мы суеверны, всего боимся, да верим в Христа, нашего спасителя. А ученые мужи роются в подвалах и склепах и с превеликой радостью извлекают на свет божий голых женщин и мужчин, стыд и грех. Мало того. Их вносят в свои сады и дома. Мессер Альфани хвастал, что и у него в саду много древностей и есть даже та самая Венера, которую у нас называют не иначе, как белой дьяволицей. Недаром чернокнижник, хотя и слывет искусным врачом. Никак сам дьявол ему помогает.

Аристей и Леонард переглядывались молча и, наконец, расхохотались, напугав добрую женщину. Аристей достал из мошны несколько золотых скудо, лишь смутно догадываясь об их достоинствах, и у трактирщицы загорелись глаза, и она забыла о своих страхах.

Мессер Альфани помог своим новым спутникам купить лошадей, и после недолгих сборов они выехали, сами вооруженные, в сопровождении вооруженных до зубов молодцов. Мчались то во весь опор, то, разговорившись, едва плелись, и все же добрались до виллы Альфани необыкновенно быстро, к немалому удивлению мессера Альфани и его слуг.

- Черт ли погонял наших лошадей! - вскричал он с горделивым торжеством.

Была уже ночь, и хозяин, устроив гостей, сам улегся спать, оставив решение загадок на будущее.

2

В окна верхнего этажа виллы Альфани открывались широкие виды - реки, лугов, гор. Голубело небо, полное света, хотя солнце клонилось к закату. У мессера Альфани собрались его друзья по случаю его возвращения. После ужина, весьма обильного, он еще раз представил своим друзьям гостей, рассказав о грозной буре, разыгравшейся на воде и на земле, как по мановению могучего мага, - при сих словах он улыбнулся загадочно, - о кораблекрушении, которое он наблюдал воочию, благодаря молниям, прорезавшим небо и море, и о поистине чудесном спасении двух чужестранцев, владеющих всеми языками, какие он знает, а может, всеми языками, какие есть на свете.

- Постойте, мессер Альфани, - прервал хозяина каноник, - при всем моем величайшем уважении к учености наших гостей, позвольте усомниться в том, что едва ли возможно знать все языки, какие есть на свете. Это доступно Богу и, утверждают, дьяволу.

- Вы совершенно правы, отец мой. Я выразился подобным образом ради закругления фразы и выражения глубочайшего уважения учености мессера Селина и равно маэстро Ноцци. Они знают все. Они ведают о книгах, которые или не изданы, как мне доподлинно известно, или даже не написаны, а существуют пока лишь как робкий замысел.

- Пожалуй, ты опять несешь вздор ради закругления фразы, - заметил с лукавым видом каноник.

Все рассмеялись.

- На этот раз я только сказал, чтобы вы обратили на то внимание. Каждый человек гордится, принимая знатных гостей, а столь необычных, уверяю вас, не приходилось видеть у себя ни герцогу, ни папе. Но лучше всего нам назначить тему для беседы, в которой примут и наши гости, - заключил мессер Альфани.

- Тема для беседы уже прозвучала за ужином, - рассмеялась превесело весьма красивая женщина, которую все звали запросто Катарина. - Любовь!

Все согласились, и слово было предоставлено мессеру Селину.

- Признаюсь, любовь как тема для беседы и сама по себе, - заговорил Леонард с видимым волнением, - меня смущает. Ведь мы касаемся здесь самых сокровенных наших переживаний, с чем формируемся мы, можно сказать, еще в утробе матери, с появлением на свет, с восприятием природы и жизни. Сама любовь рождает нас, любовь ведет нас по ступеням, как говорит у божественного Платона Сократ устами премудрой Диотимы, к высшей красоте.

Обширные комментарии к «Пиру» Платона написаны вашим соотечественником Марсилио Фичино, основателем Платоновской академии во Флоренции, так что мне не стоит повторять то, что вам хорошо известно, можно сказать, из первых рук. Я же коснусь того обстоятельства в судьбе Эрота, величайшая сущность которого - стремление к красоте, что до сих пор оставалось в тени и философами, насколько мне известно, не обсуждалось. Разве что только у Апулея в его чудесной сказке о Психее как бы ненароком Эрот предстает не амурчиком или купидоном, этаким мальчонком-несмысленышем, не ведающим, что творит, посылая направо и налево золотые стрелы, прислуживая скорее матери в ее вседневных и всенощных делах, чем проявляя свою природу и предназначение, о чем поведала премудрая Диотима.

Как вы знаете, Эрот у Апулея предстает поначалу неким чудовищем, как оповестил дельфийский оракул, в чем заключалось не только иносказание, но и пророчество, а затем юношей, мужем прекрасной Психеи, что не может не иметь далеко идущих последствий, ибо ребенок, каковым и поныне изображают Амура, мог обернуться в объятиях Психеи разве что ее дитятей.

- В самом деле! - воскликнула Катарина.

- Разве это не случилось с девой Марией? - заулыбались мужчины. - Мы слушаем вас, мессер Селин. Вы действительно вопрос поставили совершенно по-новому.

- Я хочу сказать, - продолжал Леонард, невольно переглянувшись с Аристеем, - Эрот рано или поздно должен был возмужать, чего боялся Зевс, опасаясь за свою власть. А возмужав, к тому же, не поладив с матерью, преследовавшей ни в чем перед ней неповнную невестку свою, он умчался за пределы мира, где самодержавно правил упомянутый Зевс, или Юпитер, какое из его имен привычнее звучит для вашего слуха.

- Эрот отправился в странствия? - улыбнулась Катарина.

- Увы, это случилось.

- Отчего же увы? Разве Эрот не всюду самый желанный гость? Или он не мог вернуться? - промолвила синьорина, дочь мессера Альфани, которая и была за хозяйку в доме отца после смерти матери.

- Как же без Эрота могли обходиться и люди, и боги? - рассмеялись все невольно.

- В том-то и дело, - вздохнул с печалью мессер Селин. - За время отсутствия Эрота боги умерли. Искусства пришли в упадок, а люди, словно впавшие в беспамятство, приняли новую веру. Отказываясь от прежних богов, они возненавидели их прекрасные изваяния. Богиню любви и красоты, как вы знаете, прозвали белой дьяволицей. При таковых обстоятельствах уже неудивительно, что Эрота, я имею в виду не амурчика с крылышками, а юношу, мужа несчастной Психеи, принимают не иначе, как за дьявола, богоотступника и искусителя Евы. Но поскольку от Эрота исходит сияние, как от всех богов олимпийских, сотканных как бы из чистейшего света, в чем и сущность божественной красоты, его прозвали Денницей, сыном зари, Люцифером. И чего только не наговорили про него, пугая людей. Эрот предстал в глазах людей тем чудовищем, что провиделся дельфийскому оракулу, кого все боятся, однако без него также не могут жизнь свою устроить, ибо глубочайшая его сущность осталась та же - любовь, стремление к красоте.

Все притихли, ведь прозвучало нечто совершенно неожиданное.

- Как! Вы утверждаете, что Эрот и Люцифер - один и тот же демон? - не без вызова спросил каноник.

- Это всего лишь догадка, - улыбнулся мессер Селин, - которая стоит того, чтобы над нею хорошенько поразмыслить, не правда ли?

Леонард снова переглянулся с Аристеем, поскольку его подмывало прямо заявить: «Я не утверждаю. Я есть!»

Мессер Альфани, словно уловив невысказанную мысль, поспешил закруглить вечер.

- Тема слишком нова и необычна, чтобы продолжать обсуждение без соответствующей подготовки, - сказал он, и с ним согласился каноник.

3

Мессер Альфани предался вдохновенным трудам, разрабатывая идеи, подсказанные Люцифером. Сколько головокружительных открытий он совершил! Он исписал с десяток журналов с рисунками и вычислениями. Работал он, как никогда, плодотворно и быстро, но и страшно уставал.

И тогда к нему входил спутник Люцифера, собственно его слуга по прозванию Ариман и говорил:

- Теперь самое время, мессер Альфани, предаться веселью.

- Пошел к черту! Я устал и хочу спать. Только, боюсь, не засну, столь велико волнение величайших озарений. Боже, как я был счастлив, уносясь в высшие сферы познания час, полчаса тому назад!

- Понимаю, - не без ехидства отвечал Ариман. - Я, мессер Альфани, от черта и сам черт. Куда мне податься? Человеческая природа такова, полноты вдохновения и счастия она с трудом выносит. Божество покидает ее, и она, как свинья, с хрюканьем бросается в ближайшую лужу, чтобы освежиться, и грязь ей мила. Поступай и ты согласно природе, и усталость как рукой снимет.

- Что ты предлагаешь?

- Пришли художники с подружками. Я пригласил их на обед от вашего имени. Стол накрыт в саду, среди виноградников. Сам Вакх явится на пирушку в сопровождении сатиров и менад.

- Я знаю, ты возьмешь на себя роль Вакха. А кем я предстану там?

- Силеном.

- Старым пьяницей?

- Которого окружают нимфы, чудесные создания, готовые всячески увеселять старого кутилу. С ними ты снова будешь весел и молод, ибо они воплощают силы природы, устремленные к вечному обновлению. Кстати, уже который день порывается проникнуть в дом каноник Берталуччи.

- А ну его!

- Пожалуй, не отстанет. Прими его. Он заподозрил нечто неладное. Напуган, обеспокоен, как бы сдуру не донес куда следует. Надо его успокоить, если он ваш друг, как уверяет, или усыпить его бдительность, если он стукач по трусости либо по убеждению.

- Да я лучше напугаю святошу до смерти, чтобы он рта не раскрыл больше.

- Никаких преступлений, мессер Альфани! Люцифер, вопреки всем наветам на него, этого не выносит, да и для занятий науками необходимо никем не нарушаемое уединение. Исчезновение каноника встревожит монахов, и они как бы не осадили виллу, где и так происходят столько чудес, что слухи, видимо, дошли до настоятеля монастыря.

- Хорошо, будь по-вашему. Каноник - мой друг, и я, надеюсь, он придет в полное восхищение от моих открытий. Пусть входит.

Мессер Селин впустил каноника, а сам ушел.

- Альфани! - вскричал каноник. - Твой дом всегда был для меня открыт. Даже в твое отсутствие слуги, по твоему приказанию, пускали меня охотно, и я с увлечением читал книги, которых я не могу держать в монастырской библиотеке по разным соображениям. Ты и раньше запирался от всех, чтобы никто не помешал твоим занятиям магией. Но нынче, мне кажется, ты пленник, - каноник перешел на шепот, близко подходя к Альфани, который вышел из-за стола к нему навстречу, любезный и важный, словно достиг новых глубин в познании тайн магии и колдовства.

- Нет, мой друг, успокойся, я не пленник. Я с головой ушел в науки и уже сделал столько открытий, что у тебя закружится голова, если я скажу даже о самой малой толике их. Высказывались предположения, что Земля имеет форму яйца или шара. Так оно и есть. Земля - шар, который к тому же вращается вокруг своей оси, как волчок, и ты стоишь на ней то вверх головой, то вниз...

- И не падаю? - каноник покачнулся и не упал.

- Скажу я больше. Ты думаешь, Земля пребывает в центре мира, ан нет. Она вращается вокруг солнца, как и другие планеты, и таких миров, как солнечная система, во Вселенной великое множество.

- Нет, нет, постой, - взмолился каноник, у которого в самом деле закружилась голова. - Я всегда с великим почтением относился, Альфани, к твоему уму и познаниям. Я готов согласиться, что ты превзошел в познании природы Аристотеля и Птоломея. Но истинно ли то, что тебе открылось? Не от дьявола ли сия премудрость? Не он ли нашептал тебе столько несусветных вещей, явно противоречащих как положениям науки, так и установлениям церкви?

- Ты прав, мой друг Джованни, - с восхищением признался мессер Альфани. - Ты даже не подозреваешь, до какой степени ты прав. Скажу-ка я тебе, как на духу, только это между нами, поклянись.

- Помилуй! Когда я разглашал чужие тайны?

- Тайну исповеди ты хранишь, может быть. А что если тебе взбредет в голову исповедаться кардиналу Содерини?

- Хорошо, если ты хочешь, я поклянусь на Библии, - каноник завертел головой, не находя нигде книги.

- Не ищи, - рассмеялся мессер Альфани. - Я ее вынес из комнаты и положил под лестницу.

- Как! Ты решился допустить до себя дьявола? - испуганно произнес каноник.

- Джованни, ты отлично знаешь, что тот, кто, как я, всецело предался занятиям магией, за высшее достижение почитает явление самого дьявола на его заклинания. От мелких бесов толку мало. Поклянись же! Иначе я больше тебе ничего не скажу.

- А как, Альфани?

- Клянись Люцифером. Именно он у меня в гостях.

- Творец небесный! Нет, я не поклянусь Сатаной. Он лжец и обманщик. Не хочу я быть его слугой, - вдруг выпрямился с весьма грозным видом каноник Джованни Берталуччи.

- Так, будешь им, как только разгласишь тайну, какую я открыл тебе. В горах... когда я вызывал духов, как ты слышал, сделалась страшная буря, - то явился на мой зов Люцифер. Я испугался и не помня себя сбежал. Но Люцифер принял облик одного из моих гостей, другой - его прислужник Ариман. Так что два демона теперь мне служат. Один питает мой ум, другой ублажает мою плоть.

- Ты пропал, Альфани! Ты будешь вечно гореть в Аду, - закачал головой бедный каноник.

- Ты знаешь, не так страшен черт, как его малюют. Из этого следует, что и в Аду, если я туда попаду, не так будет горячо, как уверяют, да и черти отнесутся ко мне с большим почтением, небось, чем к кардиналам и папам.

- Альфани, сын мой, покайся, пока не поздно, - каноник умоляюще сложил руки.

- Нет, отец мой, поздно. Я слишком далеко зашел. Я отпал от Бога, как некогда сам Люцифер. Не ужасайся. Я не один такой. Поговаривают о связях с дьяволом Леонардо да Винчи. Божественный Микеланджело поклоняется всем богам и не одному из них в особенности. Почему Рафаэля никто не обвинит в святотатстве, когда он портреты милых итальянок, нередко своих возлюбленных, выдает за деву Марию? Все это недаром. Поговаривают о воскрешении богов Греции и Рима. Да почиет Иисус или возрадуется, что он не один и в сонме богов займет достойное место. Да это уже и случилось, что видно на картинах и росписях во дворцах и храмах.

- Альфани, ты сходишь с ума. Опомнись. Покайся. Я обещал кардиналу спасти твою душу. Что касается твоих гостей, кто бы они ни были, им лучше скрыться, чтобы ты по крайней мере не пострадал за гостеприимство и любовь к магии.

- Ах, вот как обстоит дело, - мессер Альфани тотчас оценил вполне реальную опасность. Однако он ничуть не испугался, веря во всемогущество Люцифера. Альфани пригласил к столу каноника, к прощальному ужину. Самое время отправиться в странствия, решил он, явить себя миру как величайший маг и ученый.

Но Аристей и Леонард, не склонные играть роль духов, вызванных заклинаниями мессера Альфани, покинули его на постоялом дворе по пути в Рим, когда тот пожелал, чтобы явилась перед ним сама Елена, прекраснейшая из смертных женщин.

1

В Милане, куда добрались не без приключений, они сняли дом, собственно мастерскую для художника, которого потянуло к работе неудержимо. Между тем пронеслись слухи о мессере Альфани, который продал душу дьяволу. Беднягу схватили слуги одного из самых влиятельных кардиналов, после чего им пришлось спешно покинуть Рим, где им посчастливилось, правда, лишь мельком увидеть Рафаэля, шедшего по улице в сопровождении друзей и подмастерьев, как знатный господин со свитой. Молодой, с простодушным лицом и взглядом, как «Савояр с сурком» Антуана Ватто, он весело поглядел им вслед, когда с возгласом «Виват, Рафаэль!» они промчались на конях мимо, опасаясь погони и ареста.

- Что же будет с Альфани? - Аристей вздохнул. - Ты не мог бы его спасти?

- Вряд ли, - задумался Леонард. - Ну, а если вызволить из тюрьмы, что дальше?

- Да, он станет нам обузой.

- В конце концов, мессер Альфани сам выбрал свою судьбу. Если чистосердечно покается, его простят. Ну, если не кардинал, то Господь Бог.

- А что если нам самим явиться к кардиналу Содерини и поднять на смех Альфани с его магией? - рассмеялся Аристей.

- Нет! Поднять на смех нашего мага и чернокнижника нам не удастся. В магию здесь верят все, и кардинал, убрав Альфани, пожелает сам сговориться с нами. Чего он потребует от нас?

- Кажется, ясно, чего. Уж не знаний, надо думать, а власти.

- Пропал Альфани.

Вскоре Аристей познакомился с художниками, посещая их мастерские и приглашая их к себе на вечеринки. Однажды, в самый разгар веселья, один из гостей, только что прибывший из Рима, случайно упомянул о сожжении на костре чернокнижника, обвиненного в связях с дьяволом.

- Мессер Альфани? - Аристей переглянулся с Леонардом.

- Да. Его так именно и звали, - подтвердил художник. - Он рассказывал...

История Альфани уже широко распространилась по свету. Все смеялись, но не без веры и страха.

- Он покаялся? - спросил Аристей, снова переглянувшись с Леонардом, который не всегда принимал участие в пирушках художников, то есть, перекусив и выпив вина, он обыкновенно уходил бродить.

- Нет! Он ожидал, наверное, что дьявол явится за ним. Спасти или окончательно погубить. Ведь он заключил с ним договор, заложив свою душу. И дьявол действительно явился, вне всякого сомнения. Страшное дело он учинил. Переломал несчастному руки и ноги и шею свернул. Все на месте и все болтается, как у куклы на нитках. В таком виде его и выставили на всеобщее обозрение на площади и сожгли во имя спасения его заблудшей души.

- Аминь! - два или три художника перекрестились.

- Так ему и надо, - заговорили притихшие было женщины, подружки художников. - Мало на свете мерзавцев и насильников, ему еще сам дьявол понадобился. Будет! Вы, художники, славные ребята! Веселее глядите. Смерть придет, пусть кости целы, а жизнь оставит нас.

Днем, пока Аристей работал с натурщицами, которые стеснялись или делали вид, становясь при этом весьма невинными и очаровательными, когда входил Леонард, он предпочитал бродить по городу. Однажды перед ним промелькнуло удивительно знакомое лицо то ли с картины Тициана, то ли Джорджоне. Прекрасная модель художника ехала в коляске, взглядывая на него с улыбкой искоса, словно и наяву, как и на полотне, позволяя любоваться ею милостиво и нежно. Настоящая богиня любви и красоты, столь земная!

Леонард настолько забылся, что мигом вскочил на запятки, во все глаза разглядывая красавицу.

- О, богиня! - воскликнул он. - Я видел вас еще ребенком на картине чудесного художника и с тех пор, как теперь только понял, я люблю вас!

- А господин, видно, спятил, - выговорил кучер, взмахивая кнутом.

- Замолчи! - велела госпожа своему человеку и спросила быстро, вполголоса. - Ты, верно, из семейства Риччи?

- Нет, госпожа, - отвечал Леонард, смутившись, что далее последует вопрос, на который с ходу и не ответишь, чтобы тебя в самом деле не сочли за сумашедшего.

- А откуда ты знаешь о картине, когда никому не дано ее видеть, кроме... достойнейшего ее владельца? - спросила она, нахмурившись, словно предостерегая его от обмана и лжи.

- Прекрасная синьора! Это длинная история, - отвечал Леонард, едва удерживаясь на запятках, поскольку кучер хлестнул вместо него лошадей.

- И ты, наверное, жаждешь рассказать ее мне? - улыбнулась дама с легкой гримаской то ли пренебрежения, то ли досады.

Сознавая, что он впутывается в какую-то историю, далеко, может быть, не любовную, Леонард однако уж не мог отступить.

- Я жажду лишь лицезреть вас, сошедшую с полотна богиню, - сказал он с пылким отчаянием во взоре и в голосе.

- Понятно, понятно. А сравнить с картиной не хочешь? - внезапно и превесело расхохоталась дама.

- О, это было бы самое чудесное из всего, что мне привиделось в моих странствиях по свету, - заявил он, казалось, не на шутку заинтриговав прекрасную даму.

- Сойди здесь и жди. Я пришлю за тобой, - прошептала она и сильно толкнула его в плечо, так, что от неожиданности и быстрого бега лошадей Леонард упал и чуть не разбился.

Насмеялись над ним или вправду за ним придут? А ведь похоже на то, что ему назначили свидание! Если даже хотят всего лишь посмеяться над ним, - мало ли влюбленных в нее, и как же ей с ними обходиться, - делать нечего. «Я влип!» - отряхиваясь и улыбаясь во все лицо, с предостережением произнес Леонард.

Возможно, она поначалу думала сразу рассказать о нем мужу, чтобы он сам устроил дознание, а того не оказалось дома, и Леонарда привели именно к ней, обходясь весьма грубо, как с неким злоумышленником. И все-таки он был вознагражден.

Чудесная работа художника предстала перед ним в ее первозданном виде, казалось, еще пахнущая краской и сияющая лаком, еще влажная. А о модели и говорить нечего. Она дома привыкла, видимо, ходить едва одетой. Леонард забыл все на свете, где он, что с ним, он немо, затаенно смотрел на картину с изображением молодой обнаженной женщины, лежащей на постели в самой непринужденной позе, на боку, опершись головкой об руку на подушке, вытянув длинное тело и слегка согнутые в коленях ноги, с глазами, обращенными на зрителя с нежным, дивным вниманием, как бы с вопросом: «Что? Хороша? Ну, да, не я ли прекраснейшая?»

И тут же она расхаживала по ковру босая, ножки, щиколотки - на удивленье, словно самое чудесное в ней, хотя во всем и в целом она являла собою красоту, живую во всей прелести здесь, нетленную там.

- Божество! - воскликнул Леонард, падая на колени.

- Так, ты видел эту картину прежде? - промолвила нежным голосом, словно смягчившись при виде его неподдельного восхищения и восторга, молодая женщина.

- Да, госпожа!

- Здесь? Когда? Здесь святилище любви моего повелителя и возлюбленного. Никто не смеет сюда входить. А вошедши, уходит без головы, - неожиданно воспылав гневом, дама выпалила. - Художник, а он был славный, не хуже Леонардо да Винчи или Рафаэля да Урбино, поплатился жизнью за то, что смел лицезреть мои сокровенные прелести, трудясь над картиной, по заказу моего повелителя. И тебя ждет его участь.

- Прекрасно! Я думаю, художник, создавший этот шедевр, умер счастливым, - словно решаясь на смерть, заметил Леонард.

- Откуда ты все знаешь, о, дьявол? - печальная улыбка тронула тонкие губы. - Я одарила его моей любовью, отказав ему в имени и славе, с чем он совершенно смирился и был несказанно счастлив в ночь перед казнью.

- Какая ужасная и прекрасная участь! Скажите мне его имя, госпожа! Пусть слава его обессмертит и вас.

- Нет!

- Его создание припишут другому художнику и без того знаменитому в череде всех будущих веков.

- Ты поэт. Как жаль.

- Почему? - выразил удивление молодой человек.

- Разве ты все еще не понял, что смерть твоя ждет за этой дверью? Но прежде ты скажешь, когда ты услышал об этой картине или видел ее, при чьем посредничестве?

- Не довольно крови? К картине она не пристанет, а вас не насытит. Еще несколько лет, смерть заглянет к вам в эту дверь.

- Ты заговорил теперь, как священник. Кто ты? Не послал ли тебя ко мне мой духовник? Он заботится не о моей душе, а о землях, какие я могу завещать церкви, раскаявшись. Может быть, я раскаюсь, но позже, когда, как ты сказал, смерть заглянет в мою дверь. А пока - здесь не монастырь, а палаццо моего повелителя и возлюбленного. Ты не знаешь, кто он. Ты, верно, чужестранец, коли не знаешь даже моего имени. Тем лучше.

- Да, синьора, я чужеземец. Если я и полюбил вас сверх всякой меры, мне должно удалиться, чтобы не погубить вас. А эту картину я видел еще ребенком много столетий тому вперед.

- Тому вперед? Как это? Разве так говорят? - милостиво заулыбалась прекрасная женщина, как только он заговорил о любви своей к ней, и переспросила еще с большей нежностью, полагая, что он оговорился.

- Если у вас есть возлюбленный муж, то повелитель-то ваш - я, - не удержавшись, заявил Леонард твердым тоном и с гордостью, неожиданной для его тихого с виду нрава. - Ведь я тот, кого вы всегда призываете и всегда поминаете лихом.

- Ты ангел? Ты бес? - словно глаза открыла впервые по-настоящему красавица, ранив юношу окончательно: живая чистота воды и неба, да еще именно женского взгляда, открытого до глубины ее души, проникла в его сердце.

В это время во дворе раздались крики и топот копыт. Хозяйка выглянула в окно, раздвинув деревянные створки, пропускающие отчасти свет, и Леонард узнал голос Аристея, звавшего его: «Эй! Леонард!», весьма ловко гарцуя на коне и увертываясь от рук слуг, пытавшихся его схватить. С ним была на уздечке лошадь его друга. Несомненно случилось нечто из рук вон выходящее, да и здесь разве он не в плену?

- Прощайте, синьора! Не поминайте лихом! - Леонард не мог удержаться и обнял ее, и она, хотя поняла, что он собирается сделать, не позвала на помощь, а дала себя обнять и выпрыгнуть из окна. «Меня зовут Бьянка!» - проговорила она, словно желая ему удачи. На коня Леонард не угодил, как рассчитывал, и его тотчас схватили несколько сильных рук. Аристея тоже стащили с лошади.

Бьянка, стоя у окна, распорядилась:

- Заприте их до прихода герцога! Я думаю, здесь нет злого умысла, а какое-то недоразумение, которое, надеюсь, вскоре разъяснится.

Последняя фраза прекрасной дамы вселила надежду в сердце юноши, влюбленного по уши, к своему удивлению, и он подал знак Аристею не очень беспокоиться, будто Бьянка обещала вступиться за них перед герцогом. Тем не менее с ними обходились грубо и втолкнули в подвал без окон, залитый отчасти водой.

- Замечательно! Нам еще не хватало тюремных мытарств Челлини, - Аристей редко по-настоящему сердился на Леонарда, если случалось тому оплошать, но тут не выдержал. - Что за мальчишество! Вот уж не ожидал.

- Вы-то откуда взялись? - с досадой повел головой Леонард.

Оказалось, Аристей узнал о выходке своего друга, вскочившего на запятки коляски красавицы Бьянки, возлюбленной всесильного герцога, от одного из новых знакомых в Милане, и понял, что ему несдобровать. Он оседлал лошадей, с которыми они не расставались в путешествии, и, не ведая, на что он решился, примчался к палаццо, где жила эта самая Бьянка.

- Я видел ее, - сказал художник. - Мне показывали. Поговаривают, ее писал один молодой художник, замечательно одаренный, а затем исчез.

- Эту историю я знаю. Возможно, меня ждала такая же участь. Но Бьянка - это чудо, а картина, писанная с нее, - величайший шедевр. Все могло быть и иначе. Напрасно вы вмешались, - вздохнул Леонард.

- Ах! Ты вскочил на запятки коляски красавицы, и она привезла тебя с собой? Я прервал ваше свидание? - саркастически вскричал Аристей.

- Тсс! Нам лучше пока помолчать, Аристей. Кто знает, может быть, нас подслушивают?

- Ну и пусть. Все равно с нас потребуют объяснений. И, знай, церемониться не станут. Так, что, не лучше ли нам сразу предстать в подлинном виде, пока не обломали нам руки и ноги, как несчастному Альфани?

- Посмотрим. Ведь я Бьянке что-то сказал о себе. То есть картину, с нее писанную, я видел много сотен лет вперед.

- Хорошо. Лучше нам не прятаться.

Прошло два или три часа, как послышались шаги в пустом гулком коридоре. Дверь открыли, показался придворный при свете лампы, которую держал, верно, тюремщик.

- Господа! - не входя, заговорил спокойно и мило придворный, столь похожий и одеждой, и лицом на графа Кастильоне, друга Рафаэля, который оставил его портрет векам, что Аристей и Леонард с изумлением и радостью переглянулись. - Герцог, мой государь, велел мне разобраться с этим недоразумением, когда вас, как воров, были вынуждены схватить и запереть. Меня зовут Николло Ландино.

Аристей и Леонард, выходя из темной комнаты, раскланялись и назвались своими итальянскими именами. При всей своей выдержке и приветливости придворный побледнел и отступил, но тотчас пришел в себя и быстро принял решение.

- Имена ваши мне известны. О вас спрашивали. В связи с делом мессера Альфани. Вы, господа, меж двух огней. В этих обстоятельствах вам лучше искать покровительства у герцога.

2

Их вывезли куда-то за город, как выяснилось, на виллу герцога, где им предоставили относительную свободу с тем, чтобы они показали, на что способны как поэт и художник. Поскольку мессер Альфани принимал их за Люцифера и Аримана, как дошло до герцога, то им подсказали и тему: «Враг Бога Люцифер».

- Нас принимают за шарлатанов и хотят посмеяться7 - предположил Аристей. - Я готов взяться за кисть. Только, с кого мне писать Люцифера, как не с тебя, мой друг?

- Аристей! А что если мы разыграем из себя комедиантов, которым на крючок попался бедный Альфани, возомнивший себя великим магом? - рассмеялся Леонард. - В том, что он плохо кончил, никто здесь не станет нас винить, а лишь посмеются над беднягой.

- Пожалуй, - согласился художник. - Итак, мы не шарлатаны, а комедианты. Нам предстоит дать представление? Какое?

- Разве нам не дали тему? - поразмыслив, сказал Леонард. - Все весьма кстати. Меня самого тянет продумать историю Люцифера, как некогда - Эрота. Это же непосредственно касается меня, моей судьбы.

- Ты прав, мой друг, - оживился Аристей. - Только нам не следует забывать о том, что мы здесь пленники.

- Да вот конюшни! Мы в любой момент можем ускакать, стоит пробраться к лошадям.

- С нас не спускают глаз дюжие молодцы.

- Мы устроим представление, как бывало у нас в деревне, в сенном сарае. Зачем это, легко доказать. А ваше дело - из сарая сделать театр с небом над сценой, в котором явится сам Господь Бог.

- Ого!

Началась подготовка к театральному представлению. Придворный Николло Ландино, столь похожий на графа Кастильоне, вызвавшись сам присмотреть за странными гостями герцога, с радостью заметил, что они знают превосходно свое дело. И с готовностью содействовал им во всех их начинаниях. Были приглашены актеры. Сенной сарай вычищен, вымыт и весь забран занавесями таким образом, что при свечах представлял весьма обширную сцену с креслами для избранной публики, с видами природного ландшафта и неба, то сияющего, дневного, то ночного, в звездах.

Аристей весь отдался работе, тем более что, по повелению того самого придворного, он ни в чем не знал нужды. Сенной сарай снаружи теперь напоминал обычный балаган бродячих актеров, только поосновательнее, с высокой крышей, с афишами, коих те малевали кое-как, а у Аристея - в духе театральных плакатов начала XX века, настоящие произведения искусства, что сразу оценил придворный, чуткий ко всему, что может удовлетворить взыскательный вкус герцога.

Леонард бродил по окрестностям, в пределах владений герцога; нередко, чтобы его вернуть, стражники приводили ему лошадь, и он с восторгом скакал вокруг виллы, так что конюхи принимали его не за пленника, а за одного из гостей герцога. Между тем он входил и в конюшни, примечая все, чтобы совершить в подходящий момент побег.

Впрочем, эти случаи уже возникали, но Аристей жаждал сотворить нечто удивительное и для эпохи Возрождения, словно заразившись честолюбивым соперничеством знаменитых художников, а Леонард лелеял надежду хотя бы еще раз увидеть Бьянку, влюбленный страстно в ее телесность, столь совершенную, когда она выступает как идея красоты, чистейшая духовность.

Он еще не любил так, очевидно, воздух Италии переменил его совершенно. В его увлечениях с детства всегда обнаруживалась раздвоенность, если угодно, между телом и духом, или моральная рефлексия, когда первоначальная чистота утрачена, а высшая цельность не обретена, что лишь усугублялось его превращениями в Эрота и Люцифера.

Предаться всецело любви? Похитить Бьянку? Она своенравна, самовластна, может и не полюбить его, не откликнуться на его чувство. Как всякого влюбленного, подобные сомнения ввергали его в отчаяние. И вот он тешил себя, кажется, впервые мыслью о том, что как Люцифер мог бы позволить себе все, чего пожелает, обладая нечеловеческим могуществом, тешил себя тем, что предстанет перед красавицей личностью куда более величественной, чем ее господин и возлюбленный герцог.

1

Наконец настал день, когда длинная вереница всадников и карет подъехала к вилле среди гор неподалеку от озера Комо. Актеров заперли в сенном сарае на заднем дворе, чтобы до поры до времени они не попадались на глаза гостям. Леонард лишь сверху, с чердака сарая, откуда через стог сена, вынесенного наружу, можно было перепрыгнуть на крышу конюшень, наблюдал за въездом гостей, среди которых он не нашел Бьянку.

Неужели ее не будет? Или просто он пропустил ее? И вдруг именно она показалась на заднем дворе, с герцогом, который осмотрел балаган снаружи и, видимо, весьма довольный, не стал заглядывать вовнутрь, хотя молодая женщина явно порывалась войти.

- Надо думать, там не менее удивительно, - произнес герцог, моложавый старик, тоже словно сошедший с полотна одного из знаменитых художников, только в мантии папы. - Нас пригласят, когда все будет готово. Иначе пропадет весь эффект. Идем к гостям.

- Хорошо, хорошо, я сейчас, - и Бьянка прошла за высокий стог сена, точно ожидала увидеть поэта у проема чердака. Он там и стоял. В одно мгновенье Леонард прыгнул на стог и скатился с него вниз. Бьянка, имея множество всевозможных нарядов, надела то платье, в котором он впервые ее увидел, и это влюбленный счел за хороший знак.

- О, владычица! О, мадонна! - Леонард немедля заключил чудесную красавицу в объятия, рискуя вызвать у нее неудовольствие, а у герцога гнев, но одно прикосновение к этой живой нетленной красоте стоило жизни, целого мира, всей Вселенной.

- Будьте осторожны! - прошептала Бьянка. - Здесь кардинал Содерини. Его люди следили за вами. Он утверждает, что вы те самые духи, коих вызвал своими заклинаниями несчастный Альфани, - она оттолкнула его от себя.

- Ну, если мы духи, то пусть нас остерегается кардинал, а не мы его, - рассмеялся бесконечно счастливый поэт, ибо и в том, как Бьянка оттолкнула его, почувствовал ласку. - Как ты прекрасна! С ног до головы - тайна сладчайших прелестей и чудо совершенства. Нет, тебя создал не Бог, а сонм ангелов, влюбленных в тебя, и я, может статься, был среди них.

- Ты в самом деле демон? - вздрогнула молодая женщина. - Падший ангел!

Страх и сожаление прозвучали в ее голосе и промелькнули в ее изумительных глазах. Она отошла, останавливая его жестом.

- Бьянка! Где ты? Идем, идем, - герцог подхватил ее за руку. - Все готово. Сядем обедать после представления.

Леонард в восторге и отчаянье поглядел ей вслед, словно предчувствуя беду.

2

Герцог с именитыми гостями заняли места на сцене сбоку, а простой люд из прислуги, крестьян и стражников стоял поодаль, в полутьме, - все страшно заинтересованные, ибо уже преображение сенного сарая в некий таинственный мир - не театр, а как бы в мироздание воочию с долинами, с горами, с морями, что проступали на свисающих с потолка тканях, с высоким небом, усеянном белыми облаками, ярко освещенными солнцем, или звездами, когда неожиданно наступала ночь, поражало воображение зрителей, поскольку тут великолепная живопись и фреска знаменитых художников словно оживала, раздвигая стены и унося тебя в необозримые дали. Да и тема представления возбуждала у публики нешуточный страх и опасения.

- Явится сам дьявол, - говорили осведомленные.

- Что же это такое будет? - испуганно вскрикивали женщины.

- Искушение и погибель, известное дело.

- Без волшебства здесь не обошлось! - проворчал кардинал Содерини, полнолицый мужчина, еще не старый.

- Полноте, святой отец! Художества в наше время процветают во славу Господа Бога, - подал голос придворный, столь похожий на графа Кастильоне. - Тсс!

На сцене, как крупная птица спускается с небес, явился Люцифер в свободном черно-красном плаще и черной маске.

- Я предстаю в роли поэта и актера, - заговорил он, обводя пронзительным взором зрителей, - чтобы поведать вам мою доподлинную историю... Вы скажете: «У злодея не может быть истории, а об его бунте против Бога мы слыхали». А я скажу: не всякое обвинение - правда. Я сам, гонимый, оклеветанный, думал, что воплощаю зло. Но я творил то, к чему призван своею ангельской природой, - красоту.

Не я запретил вкусить плод с древа познания. Не я свел познание к познанию добра и зла, когда оно, чтобы быть полным и всеобъемлющим, должно быть познанием природы, Космоса в их вечной гармонии. Зло вытекает из нарушения гармонии, и добро, нарушая меру, из лучших побуждений, творит зло.

Адам и Ева рано или поздно вкусили бы запретный плод и без пресловутого змия, поскольку то есть нечто иное, как любовь. И вот первейшая и величайшая сущность жизни - любовь - была названа грехопадением, проклятием человека. Его изгнали из Эдема, а меня объявили богоотступником.

- А разве не так именно и обстоит дело? - надменно проронил кардинал Содерини.

Герцог, улыбнувшись, приложил палец к губам.

- С точки зрения ангелов с верноподданническими замашками, за неимением иных привычек и талантов, я - богоотступник и злодей, разумеется. Но Господь Бог думал иначе, - усмехнулся Люцифер.

- Вот как! - снова подал голос кардинал, на этот раз вполне благодушно, словно принимая правила игры если не Люцифера, то герцога. - А как именно?

- Всевышний, сотворив человека, взрастив в Эдеме пресловутое древо познания, знал, что он сорвет непременно запретный плод, сама природа, а не я или змий, подскажет, и Бог не сделал ничего, чтобы этого не случилось. Значит, Бог по своей воле допустил это, провидя, что я не оставлю тех, кто изгнан из Эдема якобы по моей вине.

Бог не может не ведать, что он творит, иначе он не Бог. Так начинается человеческая история, в которой, как проклятье, тяготеет над судьбами народов и каждого человека пресловутая борьба добра и зла, разрушительная, порождающая все зло на Земле. И его приписывают мне, хотя творят его от имени Бога, церкви и властителей. И все же, все же жизнь торжествует, и вновь воссияла земная красота. И разве этого не видит Бог? Пришло время явиться к нему. Я прошу у Всевышнего аудиенцию.

- Так он примет тебя! - пробормотал кардинал.

На сцене в вышине небес возникает восседающий в тронном кресле старик в тяжелых и пышных одеждах, похожий на одного из знаменитых пап. Кажется, это всего лишь картина, принадлежащая кисти Рафаэля, но кресло опускается, и Господь Бог с усилием приподнимает голову, склоняющуюся на бок, словно он задремал. За ним проступают три архангела.

- Кого Бог послал? - спросил старик, словно он не сам Бог. - В послеполуденное время даже твари на Земле спят, а мне не дают. Куда спешить, если мы пребываем в вечности?

- Всевышний! Явился тот, кого мы не любим, с кем враждуем от века и кто рождает в нас, ангелах, злобу, - заговорил первый архангел, возможно, Рафаил.

- Не любит, вражда, злоба - неужели это из лексикона ангельских созданий? - с легким недоумением вопрошал Бог, словно самого себя.

- С кем поведешься, от того и наберешься, - проворчал с недовольным видом второй архангел, возможно, Михаил.

- Если моя божественная сущность - любовь, о чем вы сами все уши мне прожжужали, - продолжал вопрошать Бог, - то откуда в ней взяться злобе?

- Злобствует дьявол, и мы, против воли, впадаем во гнев, воюя с богоотступником во имя Господа нашего! - заявил с беззаботным видом третий архангел, верно, Гавриил.

- А чего он хочет?

- Он соблазнил сотворенную из ребра Адама Еву. Он повинен в грехопадении человека. Он и поныне только тем и занят, что человека отвращает от молитв и служения Богу. Он научил его различным ремеслам и искусствам, кои некогда процветали у язычников. А роскошь ведет еще к большим соблазнам. Культ золотого тельца, разврат и зло воцарились на Земле.

- Ну, а сын мой, что же, разве не принес себя в жертву во спасение человека? - с недоумением произнес Бог.

- Принес, - усмехнулся первый архангел. - Только дьявол не дремал ни в послеполуденное время, ни ночью.

- А что он еще там сделал?

- Много чего. С утверждением правильной веры кумиры ложные были, естественно, повержены, а ремесла и искусства пришли в упадок. Он возродил их вновь, - заявил второй архангел с возмущением.

- А что же в том плохого? В ремеслах? В искусствах?

- Сына Божьего изображают на картинах не иначе, как голого, распятого на кресте или снятого с креста, стыд и срам.

- А за богородицу всякий художник выдает портрет своей возлюбленной или куртизанки, - рассмеялся третий архангел.

- А слуги мои, священнослужители, куда смотрят? - впадая во гнев, затрасся головой старик.

- Все эти изображения висят открыто в церквях, как и во дворцах первосвященников и королей. Такие ныне времена.

- Постойте! Разве все это говорит не о любви к нам? - Бог искал, повидимому, более справедливой оценки.

- О, да! Ведь изображения распятого висят наравне с кумирами поверженных языческих богов, с их статуями, отрытыми из-под развалин древних строений. Тут уж он постарался, точно он язычник из язычников.

- Кто он?

- Люцифер! О нем речь, - хором произнесли три архангела.

- Пусть взойдет сюда, - велел Господь Бог строгим голосом, чтобы архангелы более не перечили ему. - Я достаточно наслышан об его деяниях от вас, чтобы выслушать и его самого.

Архангелы обменялись выразительными взглядами, весьма недовольные решением Всевышнего, словно он их должен слушаться во всем, и чуть отошли от трона.

3

Люцифер, отошедший влево с явлением Господа Бога, а справа на сцене, как сказано, сидели в креслах герцог и его гости, снова выступил вперед, возвышаясь, словно исполинский дух, высоко над зрителями и вровень с Богом на троне в вышине. Но то проступал, вероятно, его световой образ, излучающий свет, или его тень из света, а сам он в человеческом обличье, от этого не менее суровый и величественный, театрально эффектный, сделал еще два-три шага вперед и заговорил:

- Всевышний! Ты знаешь, я не враг тебе, как о том твердят ангелы здесь, на небе, и церковники на Земле...

- Зачем? Зачем им клеветать на тебя? Как ты это мне объяснишь, Денница? - Бог ласково улыбнулся.

- Впрочем, мне нет до них дела, - отмахнулся Люцифер, желая быть кратким.

- Нет, нет, ты скажи. Я охотно выслушаю тебя. Я так давно не видел тебя, - милостиво вновь улыбнулся Бог.

- Сами они, что эти ангелы, что и церковники ни на что не способны, кроме как восхвалять Господа. Не думаю, что тебе этот фимиам нужен.

- Надоели они мне своими восхвалениями и мольбами до чертиков. Вот они, эти весьма безобидные создания, как всякого рода домовые и лешие, и преследуют их, - с улыбкой сказал Бог, довольный, что пошутил, то есть не совсем еще выжил из ума, как иной раз шепчутся те самые ангельские чины, тесной толпой обступающие трон.

- Им тоже надоели эти самые восхваления без начала и конца.

- Пусть оставят.

- Зато очень выгодно. Не знаю, как ангелы, зато церковники, восхваляя Господа Бога, да в трех лицах, а заодно и богородицу, имеют весьма приличный доход, чтобы жить припеваючи, не говоря о прелести власти над душами паствы, включая и королей. И за эту-то власть на Земле идет нескончаемая война всех против всех, вопреки всем заповедям. Говорят, человек человеку - волк, да волки бывают милосерднее, когда сыты. А все зло, что творят власть имущие, приписывают дьяволу.

- А где ты?

- В этой стихии борьбы добра и зла, что имеет источник, очевидно, в пресловутом древе познания в Эдеме, мне нет места, - отвечал Люцифер с величайшей грустью. - Мой мир - сотворенная тобою природа. Пока те, с именем твоим на устах, но вовсе не в помыслах, домогаются власти, руша все вокруг и истребляя народы, я с теми, кто в поте лица своего добывает хлеб насущный, строит дома и города, в ремеслах и искусствах стремится к совершенству - в подражание Богу, великому мастеру, сотворившему мир, человека и все живое, это благолепие и красоту. Ведь человек, изганный из Эдема, мог избрать участь животного, потакая своей чувственной природе, и немало есть таких среди людей, но он избрал духовный путь развития и может стать подобным ангелам и даже богам, ибо этот путь не между добром и злом, что детям ясно, а выше - путь высшей правды и красоты.

Бог слушал Люцифера, широко открыв глаза от удивления.

- Но это и есть тот путь, ради которого я сотворил человека, - заговорил он с умилением. - В Эдеме, пребывая в полном неведении, как дети, чего он мог достичь? Научиться разве что славословить, как ангелы, наскучившие мне... до чертиков. Много наговорено на тебя, братец мой. Но если ты в чем и был виноват передо мной, Богом, и перед людьми, я охотно прощаю тебя.

Архангелы возмущенно задвигались.

- Что за жизнь - если не добро или зло? - воскликнул архангел Рафаил, выступая вперед.

- Величайшая сущность жизни не добро или зло, а красота! - Люцифер отступил было и снова выступил вперед.

- Да он - язычник! - заявил с важным видом архангел Михаил.

- Он еретик! - рассмеялся архангел Гавриил.

- На костер его! В преисподнюю! - вскричали все три архангела, теряя от возмущения свой благочинный вид. - Мы с ним, наконец, покончим!

- Довольно! - возвысил голос Господь Бог, нахмурив брови. - Люцифер, как и вы, ангелы, бессмертен. Он, как и вы, как и мир, сотворенный мной, - часть меня, часть моей божественной сущности. В борьбе смертные гибнут, вы - нет. Но в увлечении борьбой, пускаяясь на всевозможные хитрости и не брезгуя клеветой, вы претерпеваете неприметные для вас самих изменения, превращаясь в то, с чем боретесь, на кого клевещете. Я давно заметил, как веет от вас духом возмущенья и растленья, равно и от этих бездельников монахов, иерархов церкви и монархов на Земле.

- Ах, мы уже превратились в ваших глазах в того самого беса, который стоит перед вами! - возмутился архангел Гавриил. - А он - в кого превратился? В ангела?

- Он и есть ангел и первейший из вас, - вздохнул Всевышний. - Хоть он пал, его сущность - первосвет - в нем осталась. Вот он носится с ним и творит новый мир, более совершенный, чем тот, что пригрезился мне некогда.

- О, Всеблагой! Значит, он превратился в бога? Не ему ли собираетесь уступить престол?

- С чего бы? - изумился Господь Бог.

- Вы устали. Вам скучно. Вы больше спите, сидя на троне, - негромко проговорил архангел Гавриил.

- Легко ли вечность проводить, - зевнул Бог, готовый, кажется, заснуть вновь на часок. - Я стар. Меня тянет иной раз уйти.

- Уйти? Куда? - спросил Люцифер, так как Бог обращался именно к нему. - Куда?!

- А куда глаза глядят. В мир, который я сотворил, - отвечал Бог.

- Такова участь великих мастеров.

- Ну, значит, и моя. Хорошо. После. Вступайте.

- Он заснул на часок, - насмешливо проговорил архангел Рафаил.

- А на Земле протекут столетья? - забеспокоился Люцифер.

- Хорошо, на часок. А если надолго? Можно умереть от скуки, - приуныл архангел Гавриил.

- Ты-то можешь поразвлечься, посланник Бога, - усмехнулся не без зависти архангел Михаил.

- Как?

- С богородицей. Ведь им уж нет числа.

- Клевета!

- Нет дыма без огня, - архангел Михаил поглядел на задремавшего Бога. - Боже, он не дышит.

- Пусть заснул бы навеки, - промолвил архангел Рафаил.

Его товарищи вскинулись, знаками напоминая о присутствии постороннего.

- После, после! - замахали они все вместе на Люцифера, готовые сбросить если не в преисподнюю, то, по крайней мере, на Землю, где его почитают как князя мира сего. Мол, царствуй там, а здесь - мы.

Престол сокрылся, поднимаясь кверху, в то время, как Люцифер словно слетел сверху вниз.

- Что они задумали? Как свергают венценосцев на Земле, то и царя небесного могут скинуть! - раздались встревоженные и даже возмущенные голоса вместо аплодисментов.

- Басни! Не бывать такому злодейству. Ваша светлость! Комедианты эти - величайшие богохульники! - поднялся на ноги кардинал Содерини.

- Кто бы они ни были, пусть доиграют, - сказал герцог. - Да это же театр.

- Что сейчас будет? - спросила Бьянка, взволнованная, по простоте своей вполне веря в реальность происходящего на сцене.

- Надо полагать, интермедия, - подал голос придворный Николло Ландино, весьма гордый тем, что герцог доволен всей этой затеей.

4

На сцене теперь море синело до горизонта и виднелась на склоне горы часть амфитеатра. Все вокруг благоухало и цвело. Откуда ни возьмись, выбежали мальчики, изображая Хор.

- Было время, - объявили они с видом воспоминания, - когда боги принимали участие не только в жизни смертных, но и в представлениях. Как самые настоящие актеры.

- И что же? - вопрошали они у самих себя.

- А вот что! Как-то Аполлон, играя свою роль на представлении трагедии Еврипида «Орест», повстречал богиню любви и красоты, тоже охотно сходившую на подмостки, прием, как известно, получивший название «бог на машине».

В это время откуда-то сверху спустились молодой мужчина и молодая женщина, весьма пригожие, едва одетые, явно изображая бога света и богиню любви.

На этот раз раздались аплодисменты, все весело переглядывались, не зная даже хорошенько, чему радуются. Лишь кардинал Содерини, люди которого следили за подозрительными комедиантами, возмущенно вскочил на ноги и кинулся вглубь сцены и тут же вернулся.

- Они сбежали, ваша светлость!

- Не может быть, - возразил герцог, не видя и Бьянки.

- Теперь они мои!

- Кардинал, вероятно, хочет, чтобы духи Ада поступили к нему на службу, - сказала Бьянка, выходя из-за кулис.

- А ты где была? - герцог мгновенно вспыхнул гневом.

Кардинал метнул взгляд на молодую женщину и на герцога, подозревая некий умысел против него, то есть церкви.

- А! - изобразил он испуг и страшную догадку. - Ведьма! Ваша светлость, налицо заговор. Если не против вашей особы, то священной особы и власти наместника Петра.

- В погоню! - вскричал герцог.

- Ваша светлость, поскакали за беглецами тотчас. Далеко не уйдут, - доложили ему.

- Еще как уйдут, - сказала Бьянка. - Для них нет преград ни во времени, ни в пространстве.

- Ведьма! - снова возвысил голос кардинал.

- Страшное обвинение, милая, - герцог подошел к Бьянке.

- О, мой повелитель! Я верна тебе и люблю тебя! - она обняла его, а он вонзил кинжал ей в спину.

В поднявшейся суматохе упала свеча, и театр загорелся, мгновенно охваченный пламенем как будто со всех сторон.

Они мчались на конях по каменистой дороге, ведущей все выше к горам, а за ними неслись всадники - около двух десятков, разделяясь на две, а то на три группы, разбираясь в местности, конечно же, куда лучше них.

- Сдается мне, - вскричал Аристей, - нас загоняют в ловушку. Впереди, очевидно, нет дороги либо моста через ущелье.

- Похоже на то, - отвечал Леонард.

Каменистая тропа оборвалась, и перед ними открылось горное озеро, справа и слева - ущелья, где не видно ни дорог, ни мостов. Всадники замелькали за кустами. Солнце село, и быстро темнело. Аристей предложил спешиться в надежде на надвигающуюся ночь, что скроет их в ущелье. Но Леонарду показалось это уж слишком унизительным. Прекрасная Бьянка пусть услышит о нем иную весть.

- Аристей! Пришпорьте коня во всю мочь! - велел он. - Если сорвемся в пропасть, так уж быть, укроемся. Но я-то думаю, с нас довольно. Летим!

- Бог мой! - взмолился Аристей, испытывая одновременно и ужас, и восторг.

На глазах озадаченных всадников, уже обступивших их на высокой кромке, они бросились во весь опор вперед и взлетели над озером, будто у них выросли крылья, а лошади выпали вниз в бесконечном прыжке, пока не разбились о скалы.

1

Царское Село. Дом графини Муравьевой Анастасии Михайловны в небольшом саду неподалеку от Екатерининского парка. Графиня, Эста. Входят Диана и Легасов, возвращаясь с приема у государя императора в Большом Екатерининском дворце.

Легасов устало:

- Столпотворенье, шествие по кругу - прием ли это? Раут? Я не знаю. Роскошно, но величия былого, мне кажется, уже в помине нет.

Диана, откашлявшись:

- В короне и со скипетром царя живого видела я первый раз и, верно, уж последний, без величья, простого смертного, как я и вы. И жаль чего-то до тоски и грусти.

Эста с беспокойством:

- Диана!

- Что? Не о себе я плачу. Ну, как у Чехова в «Вишневом саде», в нас что-то исчезает из былого, как юность и отрада утра дней.

Легасов завздыхал вовсе:

- Что неблагополучие в имперьи достигло крайних уж пределов, ясно. С явлением Антихриста воочью. И век жестокий обнажает пасть, ввергая нас всех в новую войну.

Анастасия Михайловна, переглянувшись с Эстой:

- Ах, Тимофей Иванович, да полно! Эрота знаем мы и Люцифера мы видели; они не так и страшны, скорей чудесны - силой волшебства.

- Ну, что Эрот, что Люцифер - все черти! Я верую; я православный; грех не мил мне, стыд во мне еще сидит.

Диана встряхивает капельки дождя с локон, поводя головой.

Графиня смеется:

- Да православная и я и что же? Эрота не боюсь, пускай он демон, как говорят.

Диана, припоминая:

- Несчастен он и мил. На острове, возникшем, как мираж, предстала жизнь в Элладе из столетий, давно минувших; жаль, всего на миг.

Легасов с сарказмом:

- Да фокусы новейших шарлатанов. На синема похоже, как не чудо?

Эста с тревогой:

- Что если остров погрузился в море, как Атлантида?

Диана с улыбкой удивления:

- Остров ввысь вознесся. Но, унесясь в неведомые дали, что если там остались безвозвратно?

Легасов с хохотом:

- А если угодили прямо в ад? Оттуда в самом деле нет возврата.

Эста уверенно:

- Эрот в Аид, а Люцифер-то в Ад? Но тут проблем для них не существует.

Диана, впадая в грусть:

- Проблемы здесь - поймают, как смутьянов, засадят в Петропавловскую крепость.

Легасов радостно:

- Да, да, креста же с ангелом на шпиле не перейти им, сгинут в заточеньи.

Диана с укором:

- Как лучшие сыны России, да? Ты шутишь не со зла, но вряд ли кстати.

- Я вовсе не шучу; сужу по вере.

- Да, что с тобою? Бес вселился, что ли?

Небо проглядывает в разрывах дождевых облаков; занимается заря.

Эста потягивается:

- Мы будем спать иль нет?

Диана качает головой:

- Да мне пора. Еще я не собралась. Завтра еду.

Графиня справляется:

- Куда?

- Поближе к милому пределу.

Эста с готовностью:

- В Москву и в Савино и я б охотно уехала с тобой, Диана.

Диана со слабой улыбкой:

- Нет, придется разминуться нам, Психея… Хотя страшусь я за тебя, но Мойры неумолимы. Жизнь прошла, как сон прекрасный и ужасный, - что ж еще?

Да лучше не бывает, как ни взглянешь, а все конец один. В том есть ли смысл?

Прощаются. Диана и Легасов уезжают. Графиня уходит к себе. Эста в беспокойстве поднимается по мраморной лестнице, затем по круговой до башни с окнами вокруг, откуда видны окрестности и Петербург вдали, преображенные высотой обозрения, словно даль во времени, сиюминутная и вечная, то сияющая на солнце по весне, то погруженная в грозовые тучи непогоды или войн, то снова тишь да гладь, божья благодать лугов, лесов и рек.

Эста просматривает окрестность:

- Как в детстве все, предвечный мир вокруг, как явь и сон, со сменой декораций, мишурной моды, словно маскарад…

За оградой, где начинаются луга и перелески и просияло утреннее солнце, двигается кавалькада из пяти или семи всадников и всадниц в блестящих одеждах, как с картин Брюллова.

- Как это я все вижу? Или дух Психеи там витает? - Пошатывается, теряя сознание.

2

Диана открыла глаза и некоторое время видела совсем не то, что должна видеть, лежа в постели в московском доме мужа. Или она неприметно снова впала в дрему, в негу, столь удивительное уже для нее ощущение счастья и здоровья юности. Перед ее глазами, точно в сию минуту, распахнулись высокие белые двери, и вот она входит в большую гостиную с зеркалами в простенках между окнами, свет падает на клавиши рояля, на ее новое нарядное платье, в котором, может быть, впервые выглядит, как взрослая барышня.

Она в доме дядюшки в Москве, и эта гостиная, знакомая до мелочей, как макет декорации, - синоним ее детства, давней поры, словно забытой ею нарочно. Она останавливается у рояля с хорошим чувством. Ей приятно и весело при мысли, что она взрослая, что вот она, Диана Мурина, вступает в жизнь, и нет в ней страха и сомнений. Вообще как-то вдруг, не успела она повзрослеть, уже невеста! И сборы в деревню в ту весну не напоминали прежние, счастливейшее продолжение всех занятий и увеселений зимы. Ей ясно представлялось, что она уже никогда не возвратится сюда, и заранее грустно, хотя и повзрослеть хочется и выйти замуж.

В деревню в ту весну с переездом сильно запоздали и приехали в Савино, как никогда поздно, в конце июня. Уже выгорала на солнце сирень и готовился к цветенью жасмин. Весна промчалась для Дианы в тот миг, когда она хотела еще раз - на прощанье - оглянуться... Венчанье в деревенской церкви и свадебное путешествие, в котором Тимофея Ивановича принимали за ее отца, что их весьма забавляло и, как ни странно, сближало. Было во всем этом что-то стыдное, хотя узаконенное браком.

По возвращении в Москву поселились в старинном особняке, недавно купленном Легасовым. Он всю мебель, всю обстановку оставил, как было. В большой гостиной на первом этаже висели, занимая много места, портреты прежних хозяев, писанные крепостными художниками, и именно последнее обстоятельство отдалось странно в сердце Дианы, ведь «барство дикое» казалось чем-то уже далеким, но малейшее напоминание вдруг приближало то время, исторически совсем близкое.

Это была старинная помещичья усадьба, вошедшая в черту города, захиревшая и приобретенная нуворишем. Все в этом доме, начиная с фасада и сада, с просторным вестибюлем, с широкой мраморной лестницей, с росписью потолков и карнизов, имитирующими лепку, с особенно ценной мебелью из карельской березы в комнатах, в которых они поселились, - все говорило об ином укладе жизни давно ушедшей эпохи.

Вместе с тем все это было так ново для Дианы, что она осваивалась у себя - в спальне, в маленькой гостиной и в кабинете, носившем название музыкального салона, - с детской радостью и страхом, будто она уже не она, а Татьяна Ларина в замужестве, или Наташа Ростова.

Нет, нет, это она, Диана, уже сама в замужестве, когда только и успела? И как же ей жить теперь, когда у нее и муж, и такая роскошь вокруг, и они богаты? Татьяна Ларина, заняв одно из первых мест в высшем петербургском свете, все жила мечтами о деревенской тишине, то есть осталась проста и ясна душой. А Наташа Ростова - о, словно автор посмеялся над своею любимой героиней! Выйдя замуж, рожая детей, она сделалась «самкой», и это естественный, стало быть, лучший удел для женщины, по идее художника, которому нельзя не верить? Но как это все-таки обидно: самка! А еще прислуга зовет тебя барыней.

Видения полусна исчезли, да не совсем, потому что Диана различила белые, в инее, окна, освещенные солнцем. Она с живостью поднялась, собираясь на репетицию.

Одеваясь, она запела и рассмеялась в ответ на изумление горничной, заглянувшей в дверь. Затем она громко прочла стихотворение, с которым обыкновенно выступала на благотворительных концертах. Голос ее прерывался от волнения, и она чуть не расплакалась. Однако, услышав шаги мужа, Диана взяла себя в руки и выпрямилась. Вошел полнеющий мужчина, ухоженный, сияющий глазами и свежестью кожи лица и вообще всей фигуры, и поцеловал жену, тоже с веселым изумлением.

«Неужели я была так больна, - подумала Диана, взглядывая на себя в зеркале, - что уже то состояние бодрости и живости, свойственные мне, так необычно для них?»

- Я вижу, ты себя прекрасно чувствуешь. Очень, очень рад! - говорил с каким-то сожалением в голосе Тимофей Иванович. - И все-таки с театром, как хочешь, надо повременить.

- Повременить? А чего ждать? - горячо возразила Диана, отходя от него в сторону и быстро взглядывая на мужа с упреком. - Сегодня я здорова. А завтра... могу умереть! - неожиданно заключила она и испуганно посмотрела перед собой.

- Вот видишь! - поднимая руку, как показывают на ребенка, в чем-то провинившегося и несущего нелепицу, проговорил Тимофей Иванович.

- А что видишь? - возмутилась Диана совершенно по-детски.

- Здоровый человек не думает и не говорит о смерти.

Диана встряхнула головой, не желая принимать близко к сердцу всю жестокость его слов.

- Не о смерти я думаю, - сказала она, - а жить я хочу.

Тимофей Иванович остановился в дверях и обернулся. На ее глазах показались слезы. Ведь считалось, что болезнь захвачена в самом начале, леченье пошло на пользу. Что же настаивать на том, что она больна? Нет, он хочет, чтобы она оставила театр. Сказать прямо не может. На улице - Диана подошла к окну с морозными узорами - сияло солнце по ночному свежему снегу. Пора!

Светлый зимний день словно уже клонился к закату, деревья, дома в инее под синим, уже темно-синим небом розовели и золотились, и особая тишина живого, словно грядущего дня объяла город в его узких переулках с редкими прохожими. И вдруг, словно лед на реке тронулся и уходит, увлекая и тебя, всю жизнь вокруг, какое-то стремительное движение подхватило Диану и понесло в сторону, хотя ее коляска с виду мирно поворачивала на Тверскую.

- Студентов бьют! - прокричал злорадный грубый голос. - Так их! Сами напросились! Получай!

Все было, как во сне. Толпу молодых людей в тужурках и шинелях теснили городовые и казаки, добиваясь, бог весть чего. Свист нагаек прорезывал чистый морозный воздух. Били всех подряд. А тех, кто, несмотря ни на что, выражал протест, вытаскивали из общей массы с остервенением, чтобы разделаться потом - уже по закону.

- Постой! - вскричала Диана кучеру, но тут же раздался окрик офицера на лошади, который, верно, следил за порядком в стане или в тылу нападающих: «Про-ез-жай! Бе-ри пра-во!» На мгновение его глаза вскинулись на Диану, узнали, и офицер отдал ей честь, очевидно, машинально, потому что тут же отвернулся. Устыдился все-таки.

Кучер словно ошалел, хлестал и хлестал лошадей, и они понеслись, как от погони. Диана, не помня себя, плакала в голос, - кучер и погнал лошадей. Слегка опомнившись, она сдержала рыдания и спросила:

- Тит, да куда ты едешь?

- Домой, домой, куда нам еще ехать, - отвечал Тит, суетясь. - Но! Но!

- Ну, скорее... домой, - сдалась Диана, испытывая одно-единственное желание: упасть в постель, в тепло, в покой, чего уже никогда не будет.

В доме поднялась суматоха. А она притихла, изнемогая от слабости, не в силах уже плакать, говорить, думать. Страшно было подумать и о происшествии, и о том, что последует за этим: аресты, высылки, поломанные молодые жизни... А еще она не доехала до театра - дурное предзнаменование. Врачи заговорили о перемене климата. И ее как будто выслали, хорошо, в Италию, в благословленный край, а скольких забили до смерти, повесили по приговору суда, сослали в Сибирь.

Диана наконец поднялась и заторопилась с отъездом в Савино, где она не была, казалось, целую вечность. Лошади неслись проселочной дорогой от станции. Уже близко! Диана, приподнявшись, глядела вперед, где должна открыться светлая даль над рекой. Она смотрела на кроны желтеющих берез и осин, успевших возмужать и обрести стать за время ее жизни.

«Милый край!» - говорили ее глаза, то и дело наполнявшиеся слезами. Солнце ярко горит и воздух тепел и полон запахами зрелости и увяданья. Как кратка человеческая жизнь! И вдруг словно бы со всех сторон заблестела река.

Лошади подъехали к дому шагом. На следующий день Диана не поднялась. Она стала задыхаться. Приезжал из Москвы доктор. Уже не один день Диана сидела поперек кровати, облокотясь о стену, при настежь открытых окнах. Ей не хватало воздуха, она хотела видеть даль над Окой.

Затем потянулись бессонные ночи. Диана ожидала весточки от Аристея. Где он? Что с ним? Она никому не позволяла сидеть у нее.

- А теперь идите гулять. Как там хорошо! - говорила она, взглядывая в открытые окна.

Да, там всегда было хорошо. Плоты ли плывут, покажется ли лодка или пароход с гудками проедет, все казалось, что это плывет и плывет куда-то сказочно-чудесная жизнь, и не поймешь, то ли это греза беззаботной юности, то ли извечное очарование лета и реки.

По совету доктора, ей подали бокал с шампанским.

- Уже? - сказала Диана. - Хорошо. Теперь я наконец усну.

Она уснула в яркий осенний полдень. Желтеющие леса и поля светились тишайшим миром и покоем. Она все это видела откуда-то сверху, не ощущая своего тела, словно одни глаза у нее остались. Наступал светлый, очень светлый, как бывает после дождей и непогоды, вечер, в небе тихо плыли белые облака, остатки «последней тучи рассеянной бури», дали просматривались вокруг так отчетливо, что видны были главы церквей не только городка на том берегу, но и нескольких деревень за полями и лесами. Кладбище занимало склон, спускающийся к реке, и макушку холма, проросшую молодыми березками и прорезанную проселочной дорогой и тропинками. Ее могила с белой мраморной плитой вся усыпана цветами и обставлена венками.

Она долго бродила вокруг и могилы, и кладбища, как уже после заката солнца вышла на луг, столь памятный, откуда над рекой, невидимой, но ощутимой, как некий провал и граница, просияло празеленью и лазурью небо, с легчайшими облаками, исчезающими, как и сказать иначе, в просвете бытия, куда унеслась, вероятно, ее душа, и она выглядывала оттуда, словно стоя на сцене.

Или это всего лишь набросок Аристея? И вдруг она сошла на землю и обнаружила себя на петергофской даче, по всему, в тот вечер, когда Аристей и Леонард разыграли на берегу моря явление Люцифера…

«Что же это? - подумала Диана, невольно прячась от гостей. - Моя жизнь продолжается с какого-то момента вновь? Или это видения моей души? Видения сна?»

У Тимофея Ивановича голова отяжелела - то на лбу у него выросли рога, что, впрочем, его не смутило нисколько, потому что и гости носились, кто с конской головой, кто с хвостом русалки, в общем, кто во что горазд. Сказка! Сон!

Или они затеяли пикник в белую ночь где-то на лугу у озера в глухом лесу? Да еще нарядились во всякие костюмы, чтобы повеселиться всласть? Бывало и такое. Но самые интересные события имели место, очевидно, где-то за лесом, куда то и дело пролетали по воздуху голые женщины.

- Что же такое происходит, хотел бы я знать? - недоумевала конская голова со знакомыми интонациями в голосе.

- Уж ясно, милый мой, что, - пропела русалка. - Ха-ха-ха!

И тут же прохаживалась нимфа, разумеется, обнаженная, с венком из первоцвета, а вокруг него скакал сатир, - что-то до боли знакомая парочка, подумала Диана. При высоком росте, стройная и тонкая в любой одежде, Эста в обнаженности своей являла неожиданную, чистейшей воды женственность, когда продолговатое туловище нежнейших очертаний подпирало легкую талию и изящный бюст, - рисунок художника был точен, будто она ему позировала нагой. Нимфа, еще не обретшая человеческую душу, чтобы явиться Психеей?

- Шабаш ведьм? В самом деле? Поскачем и мы туда! - предложила бычья голова.

- Вперед! Вперед! - вскинулась конская голова.

И в самом деле поскакали по лесам и болотам.

1

Вдоль рек, по опушкам леса всюду цвела черемуха, расцветали на глазах яблони и вишни.

Длинной вереницей спускалось с горы шествие из козлоногих сатиров и пленительных нимф, из вакханок и тех, кто сопровождал их, подчас известнейших лиц всех времен и народов, из богинь и богов. Оно растекалось по паркам и садам Петергофа, Гатчины и Царского Села, что наблюдал откуда-то сверху Аристей, словно пролетая в поднебесье.

С наступлением дня не все участники мистерии исчезли, а застыли в их статуях и бюстах по садам и в интерьерах дворцов.

Диана, последовав за Психеей, вошла в дом графини Анастасии Михайловны в Царском Селе, чтобы отдышаться, ведь и душе-невидимке необходим приют.

Было уже утро. Выглядывая в окно из библиотеки в сад, она в стекле увидела свое отражение и отпрянула от неожиданности, при этом чья-то тень промелькнула на полу; и тут она ясно ощутила себя, а не одни глаза, свое тело, свое дыхание, живую жизнь в себе, как при пробуждении от сна.

Она застыла, боясь шелохнуться, как статуя. Эста вошла и всплеснула руками.

- Диана! Это не сон! - Эста забегала около нее.

- Ты меня видишь?

- Вижу! Как и себя. Как это утро. У Аристея есть даймон. Он вернул тебя к жизни.

- А где он?

- Думаю, он скоро явится, если проявляет заботу о нас, пребывая даже в странствиях.

- Хорошо. Предупреди графиню. Устрой меня где-нибудь. Я не спала целую вечность.

- На пресловутом шабаше ведьм произошло не только воскресение богов, но и смертных.

- Это был шабаш ведьм? - Диана упала в кресло в счастливом изнеможении, как после спектакля.

- Уж конечно, не пресловутый шабаш ведьм, а мистерия с воскресением Диониса, - отвечала Эста.

- Мне кажется, я там видела Аристея. Он пролетал над Вороньей горой, как ангел, весь из света.

- Как Люцифер! - рассмеялась Эста. - Он-то и сотворил чудо.

- Как поверить? Может быть, это всего лишь видения моей блуждающей души, - засыпая в кресле, прошептала Диана.

Задергивая жалюзи, Эста увидела внизу в саду Леонарда и выбежала к нему.

- О, Психея! - Леонард не помня себя заключил девушку в объятия, и она осыпала его поцелуями. Впервые после всех недоразумений, превращений и разлуки они встретились лицом к лицу, сами по себе, какие есть, какими стали, казалось, спустя столетия.

- Эрот! - рассмеялась Эста сквозь слезы. - Наконец-то! Где ты, милый мой, был?

- Все хорошо?

- Да. Все хорошо, что хорошо кончается.

- Мне кажется, все только начинается, как новый день, - Леонард поднял руку на свежую синеву небес, с белыми кучевыми облаками, которые отражались чисто и ясно в водах пруда, как стая лебедей.

Эста рассмеялась и, наклоняясь над водой, взглянула на себя, как в зеркале. Леонард тоже поглядел в серебряное зеркало вод, а затем глаза их встретились - здесь и там, в бездонной глубине времен, куда они проваливались и всплывали вновь. Чтобы их снова не затянуло, они, взявшись за руки, вышли на дорожку.

- Что хорошо кончается, то длится вечно, - продолжал Леонард носиться с мыслью, высказанной Эстой. - Первообразы в нас и воссоздаются через нас. Так творится вечность, и мы причастны к ней. Вот почему и поныне здесь все дышит для нас атмосферой юности поэта и древнего мира. Здесь наша мифическая родина.

- Хорошо сказано, - подал голос Аристей, показываясь из-за деревьев за поворотом аллеи.

Эста вскинулась и обняла художника с благодарностью, а глаза ее наполнились слезами.

- Что с вами, Эста? Диана? - Аристей тотчас все понял, и радость возвращения сменилась болью, неожиданно глубокой и сильной, всеобъемлющей.

Ведь на шабаше ведьм промелькнула и Диана, и он решил, что она умерла за время его странствий, впервые воззвал к даймону, и тот отозвался: над городом заблистал Золотой парусник, и коснулись его поднятых рук пучки света, коими он стал, как кистью, воспроизводить тени, смутные и отчетливые, прежде всего, разумеется, ту, что вызвал в его представлении образ Дианы - не из его «Фантазий в духе Ватто», а из сцены в Эдеме.

- Нет, нет! - повела рукой Эста, заметив печаль, охватившую художника. - С Дианой произошло нечто удивительное, как, впрочем, со всеми нами, Аристей, я думаю, благодаря вам. Ваши вещи в доме графини. Идемте!

- В доме графини? Почему?

- В мире произошло много чего, пока вы странствовали. Всеевропейская война, революция в России.

- Революция? - Леонард загорелся. - И она победила?

- В России в муках рождается новый мир.

2

Графиня Анастасия Михайловна пригласила Аристея и Леонарда на обед, сразу извинившись, что по нынешним временам роскошного стола не обещает.

- Все же мы должны непременно отметить ваше возвращение из странствий, - улыбнулась графиня. - Это настоящий праздник.

У ворот остановилась коляска с Легасовым.

- Мамочки! Эти господа здесь! - растерянно возмутился Тимофей Иванович, не столь могучий, как прежде, а осунувшийся несколько к старости либо от пережитых невзгод. - Маги! Чародеи! Пакостники!

Он достал из коляски корзину со съестными припасами. Хозяйка встречала гостя у парадного входа, а со стороны сада в дом вошли Аристей и Леонард. Дианы не видать.

- Тимофей Иванович, вы одни? - полушепотом справилась Анастасия Михайловна.

- Да, - тоже полушепотом отвечал Легасов. - Она ведь не может появляться со мной в обществе.

Тимофей Иванович, отдав корзину прислуге, приосанился, в светлом дачном костюме, порядком измятом, уже без выпирающей из него энергии, то есть явный старик, смирившийся с возрастом и даже находящий в нем новую форму самоутверждения.

- Ну-с, господа, откуда вы? Позвольте полюбопытствовать, не из преисподней? Простите, или вам ближе слово товарищ? - громко, словно храбрясь, расхохотался Легасов.

- Прекрасное слово товарищ, не правда ли? - примирительно произнесла Анастасия Михайловна. - А то фи - господа. А человеком называют слугу.

Вверху на лестничной площадке вестибюля показалась Эста, со сна особенно по-детски невинная и прекрасная, как никогда.

- О, Психея! - прошептал, по своему обыкновению, Леонард.

Все рассмеялись и собрались с переменившимся настроением за празднично сервированным столом. В окна заглядывало синее небо с белыми, быстро наплывающими облаками. Сияли фарфоровые тарелки и вазы. Невольно думали о Диане, но говорить о ней остерегались, ведь столь необычно ее возвращение к жизни.

Легасов заговорил о сборах за границу, звал графиню с Эстой с собой, видимо, в мыслях именно о Диане. Эста улыбнулась и промолчала. В ее голове мелькал куда более насущный вопрос: что же случилось с нею? Что имело место? Всего лишь грезы, сновидения? Откуда взялись Леонард и Аристей? Она ничего не ела, невидяще глядя перед собой.

- Эста! Эста! - невольно рассмеялись вокруг.

- Послушайте! - она встряхнула головой. - Я вам поведаю о сошествии Психеи в аид по приказанию Афродиты. Не из сказки Апулея эпизод. Ведь, мнится мне, я сама там была.

- Эста! - забеспокоилась Анастасия Михайловна.

- Не бойтесь. Мне просто необходимо всплыть. Ведь я все там частью души. Надо вам сказать, в подземном царстве мертвых три сферы: собственно аид, где мрачно и глухо и где Сизиф катит камень на гору, а есть Елисейские поля, это огород Персефоны, и Элизиум...

- Остров блаженных? - вспомнилось Тимофею Ивановичу.

- Да. Только то театр, где души героев и бессмертных разыгрывают эпизоды из их деяний, я думаю, не столько для собственного развлечения и тамошней публики, не только ради катарсиса, что, конечно, для них бесконечно важно, но и для человеческого бытия вообще, в череде веков, как бьют подземные ключи чистейшей воды, собираясь в реки и моря, дающие жизнь всему живому от растений до человека.

- Что же выходит, Элизиум не мир теней, а идей? - с заинтересованным вниманием рассудил Леонард. - Формосозидающих сущностей или моделей?

- Я попала в Элизиум в тот момент, когда после решения достославного спора о золотом яблоке Парисом, а он из пастуха оказался царским сыном, смутная тоска стеснила ему грудь и все гнала его на берег моря, которое неодолимой далью разделяло его от спартанской царицы, прекраснейшей из смертных женщин, кого и обещала в жены ему Афродита, не смущаясь тем, что Елена - замужняя женщина и недавно она родила дочь, а ее муж Менелай после смерти царя Тиндарея, став царем Спарты, и вовсе возгордился женой, почитая себя счастливейшим из смертных. Но счастье и горе, выпадающие на долю человека, будь он царь, уже расписаны на свитках его судьбы.

- Вот именно, - пробормотал Тимофей Иванович, взглядывая строго и вместе с тем испуганно на Аристея.

- И тут Афродита, купаясь в море, принялась строить корабль, и помогали ей все - и нереиды, и дриады, и боги, и люди, все, кто желал угодить богине или боясь уязвить ее равнодушием к ее предприятиям. Впрочем, многие и не ведали, с какой целью заложен корабль, и боги, сам Зевс посмеивались над Афродитой.

- С кораблем - ясно, - с легким нетерпением произнесла графиня. - Эста, тебе не помешает поесть.

- А там зрители с большим вниманием следили, как сооружается корабль общими усилиями. В самом деле, это было великолепное зрелище. Жаль, мне его не воспроизвести, - замолкла Эста.

- А не было там речи о похищении изображения Елены? - спросил Аристей, с удовольствием потягивая вино после долгожданного обеда. - Ведь существует довольно странная версия, будто бы Парис увез с собой не саму Елену, а ее образ, воссозданный столь искусно, как живой. Что же касается Елены, она якобы укрылась в Египте, где Менелай нашел ее уже на обратном пути после падения Трои.

- Ну, знаете ли, это слишком сложно, - возразила Анастасия Михайловна. - Философская загадка.

- В ней есть смысл, - сказал Аристей. - Парис похитил образ прекрасной Елены, идею самой красоты, что куда чувствительнее для народов, ценивших столь безусловно красоту, чем бегство жены. Ведь речь шла о нарушении миропорядка и прежде всего в эстетическом смысле, о красоте, что составляет самую сущность бытия. Недаром ахейские племена собрались войной против Трои.

- Да, - сказала Эста, с улыбкой всматриваясь в даль, ощущая себя там, в ней. - Похищение образа Елены имело место. Ведь одно дело - слава о красоте заморской царицы, о чем вести дошли до Трои, а молодому царевичу, выросшему в горах, нужно что-то осязаемое, зримое.

И вот всякий раз, как Парис заглядывался на прекрасную троянку, рядом с нею возникал образ другой женщины изумительной красоты и прелести, о чем позаботилась несомненно Афродита, и он спешил уединиться - в садах ли царского дворца, в лесах ли на склонах гор, точно его манила природа, идиллия пастушеской жизни.

Прекрасная иноземка очаровательно улыбалась и как будто разговаривала с ним. Афродита действовала наверняка, - рассмеялась с удовлетворением Эста, - превышая свои полномочия. Парис полюбил Елену, ее воздушный образ, еще до встречи с нею. Первая пастушеская любовь, еще до истории Дафниса и Хлои? Первая платоническая любовь - до Платона! Афродита Урания преуспела сверх всякого ожидания. Но слово было дано. Не любовь, а жену обещала доставить Парису богиня любви, возможно, в полном соответствии с патриархальными временами.

- А что было бы, если бы Парису Афродита обещала любовь Елены? - сказал Леонард.

- Этого не могло быть, - снисходительно отреагировала Анастасия Михайловна. - Всему свое время.

- А все-таки, если всего лишь предположить? - Тимофей Иванович вставил, уже весь красный от вина.

- Это значит перенести Париса во времена Данте и Петрарки, - усмехнулась Анастасия Михайловна.

- Вышел бы Шекспир, - заметил Аристей.

- Прекрасный ответ, - Эста искоса, из-под ресниц, поглядела на Леонарда. - А случилось то, чего более уже не было никогда. Не о любви шла речь, тем более не о супружеских изменах, как в оперетке во французском вкусе. Сейчас я подумала, - с изумлением произнесла юная девушка, словно играя роль премудрой Диотимы у Сократа, - Афродита не обмолвилась. Ведь заспорили между собою богини не о любви, а о красоте, и Афродита, - как легко ей было обещать любовь, как Афине воинскую славу, Гере власть, - думала и говорила о красоте, что воплощало золотое яблоко из садов Гесперид. Богиня имела в виду другую свою ипостась, столь же настоенную на Эросе, как и любовь, а именно красоту. Ведь Эрос не просто любовь, духовная или телесная, а любовь к прекрасному, стремление к совершенному. И здесь все - и строй души человека, и строй мироздания. Но, иное дело, насколько все это понимал Парис, он-то меньше всего был философом...

- Ему и понимать не надо было, - расхохотался Тимофей Иванович, и все невольно рассмеялись.

- А все же, - Эста желала быть справедливой, - недаром греки дали Парису и другое имя, в высшей степени, на их взгляд, благородное, - Александр. Нет, Парис знал, кого обещала ему в жены Афродита, то есть ему в собственность, в дар, как царство, власть или славу. Саму Красоту.

Эста воспроизвела несколько эпизодов из сказки о золотом яблоке, разыгранных на сцене Элизиума, до начала Троянской войны, и вздохнула:

- О, то, вероятно, великолепное, хотя и ужасное зрелище! Но меня там уже не было, то есть, я хочу сказать, Психеи.

- Троянская война описана весьма подробно у Гомера, - сказал Тимофей Иванович.

- В Гомере все и дело, - рассудил Леонард. - Мир был восстановлен не силой оружия, лишь разрушившей до основания Трою, а вещей силой песнопений, что нашло реальное воплощение в классической древности.

- Золотое яблоко принесло свои плоды? - с удовлетворением отметила Анастасия Михайловна.

Эста, продолжая сидеть за столом, подняла голову и огляделась, словно наконец вполне пришла в себя. Все превесело рассмеялись.

- Эста совершила куда более удивительное путешествие, чем мы, - признал Аристей. - Вся классическая древность предстала перед нами.

Эста и Леонард, переглянувшись, вскочили на ноги и вышли в сад. Графиня, извинившись, ушла к себе отдохнуть, Тимофея Ивановича тоже клонило в сон, Аристей поднялся на башню, куда перевезли его вещи именно стараниями Дианы.

3

Аристей, оказавшись среди своих вещей в башне с окнами во все стороны света, - в ней, впрочем, как на чердаке, хранилась старая мебель, - испытал странное чувство, словно он жил здесь прежде и, наконец, дома после стольких событий во времени и в пространстве, когда впору поверить, что он в самом деле обрел бессмертие. В том и смысл странствий, очевидно, когда жизнь твоя смыкается с жизнью народов и стран.

- Прекрасно! - воскликнул он, усаживаясь за свой собственный столик со множеством ящиков и ящичек. Папки с акварелями и рисунками, коллекция драгоценных камней, бумаги - все его богатство здесь.

В первом же ящичке он нашел записную книжку с брелком, утерянные, как считал, за время странствий. Даймон тотчас засветился и ожил, как джинн, проведший вечность в запечатанном сосуде.

- С возвращением, принц! - и даймон потянулся, как со сна.

- Ты спал?

- Здесь я, может статься, и дремал, - улыбнулся он. - Но и в дреме интеллект, память, фантазия пребывают в трудах, если мозг захвачен творчеством, не так ли?

- А как же я странствовал без тебя? - усомнился Аристей не без важности, как молодость вольно или невольно проявляет самонадеянность перед старостью, так Леонард нередко держал себя с ним, Аристеем.

- С тобой же находился бес, - отвечал даймон. - Убедившись в том, что он вполне подходящий для тебя спутник, я и оставил вас, чтобы заняться более неотложными делами здесь, в текущем столетии, чреватом всевозможными катаклизмами, чем носиться с вами в веках, где ничего нельзя менять, кроме, как в мелочах, чтобы не породить хаос в уже протекшем времени.

- Мой юный друг, разыгрывая из себя Эрота и Люцифера, в самом деле превратился в демона? - невольно рассмеялся Аристей.

- Ты забываешь о том, мой друг, - не без смущения заметил даймон, - я воссоздал его, когда он был ранен смертельно на дуэли. Да и раньше спасал, когда он порывался летать и падал. К сожалению, как с принцессой, не совсем обретшей себя, и юноша воспроизведен, боюсь, не в лучшем виде.

- Как это понимать? - заинтересовался Аристей.

- Как я полагаю, мы имеем дело с двойником, идентичным с оригиналом в натуральном смысле, но без осознания своего Я, как у принцессы, как своего высшего человеческого Я - у твоего юного друга. Ведь запечатлеть образ человека, его личность не дано натуралисту, каковым я выступаю, это дело художника, твоя прерогатива и призвание.

- Что ж, Леонард не совсем человек?

- Он не совсем в себе, как, впрочем, человек часто бывает, но зато обладает силами природы, каковые иной раз проявляют безумцы. Леонард как бы безумен. С тобой он помнит себя, а один, еще неизвестно, что может выкинуть. Легок на помине, - прошептал даймон и затих.

Раздался стук в дверь, гулко отдавшийся по всей башне. Аристей вздрогнул, словно испугался явления Сатаны.

- Да! - Аристей рассмеялся над собой.

Вошел Леонард. Он уезжал в Петербург, чтобы увидеться с матерью. Не застав ее в городе, он возвратился в Царское Село и встретил Эсту неподалеку от дома графини. Он в старой студенческой тужурке, с видом вечного студента, а она - в нарядном платье с кружевами, сияющая зрелостью молодой женственности. Он покачал головой и глухо проронил:

- Можно подумать, вы успели выйти замуж.

Она явно была озабочена чем-то и не отреагировала никак на его шутливое замечание или даже упрек.

- Я не могу привести вас с собой, не предупредив графиню, - сказала Эста, что, впрочем, Леонарда вполне устраивало, и они заглянули в Екатерининский парк.

- А где Аристей?

- Не знаю. У него много дел. Разом включился в работу по организации музеев во дворцах Царского Села и Павловска, - рассмеялась Эста с изумлением.

- Эста, мне надо ехать в Москву, может, в Савино, где моя мама, говорят, живет теперь. Лучше всего, если мы поедем вместе, - добавил он неожиданно.

- Как! - она усмехнулась, испытывая скорее досаду, чем радость. Если трезво рассудить, как же он предлагает ей ехать с ним, это, очевидно, предложение выйти за него замуж, если он по-прежнему гол как сокол, всемогущий Эрот и Люцифер?

После вспышки непонимания и даже недовольства они заговорили в ином тоне.

- Разве княгиня с мужем не уехали за границу? - сказала Эста. - Многие покидают Россию.

- А графиня? - быстро взглянул на девушку Леонард.

- Она больна. Уже поэтому я не могу пока думать о себе. Мне пора. Сколь о многом мне хотелось переговорить с вами. Но я, надеюсь, мы еще встретимся? - Эста робко заглядывала ему в глаза, желая удостовериться в чем-то. При всей пылкости его устремлений к ней он всегда исчезал, пропадал где-то, бросив ее на произвол судьбы. Ей стало бесконечно грустно при мысли, может быть, они расстаются навсегда. Вся их юность, как волшебная сказка, осталась в прошлом.

- Я вернусь, - сказал он. - Куда я денусь?

- Я верю вам, - улыбнулась Эста. - Только весь вопрос, откуда и когда? Может быть, меня здесь уже не будет.

- Я вернусь туда, где вы. Всегда так было.

- По сказке! А разве она не кончилась вместе со всей прежней жизнью, вместе со старой Россией?

- Она перешла в вечность, а с нею и мы.

- Все это прекрасно. Как катарсис. Графиня вас поняла бы. Деньги на дорогу есть? - ее неожиданный вопрос рассмешил их обоих.

Они вышли из Екатерининского парка, пустынного, словно вне времени, и Леонард проводил девушку до дома, у которого он смущенно затоптался. Не увидевшись с Аристеем, он не мог уехать, и тут Эста, взглядывая на башню, предположила, что там явно кто-то есть.

- Кажется, Аристей там, - и они вошли в дом.

Смущенно распрощавшись, Леонард устремился наверх, а Эста побежала к себе, расплакавшись с мукой и со смехом в глазах, словно и горесть, связанная с Эротом, веселит ей душу.

Леонард сказал Аристею то же, что и Эсте, мол, собрался в Москву и, может быть, в Савино, где, по слухам, его мама. Аристею, однако, показалось странно, что же Леонард вспомнил о матери, когда здесь Эста, предмет всех его устремлений, и вообще все вокруг кипит и бурлит.

- А Эста? - спросил Аристей с осторожностью.

- Старая графиня держит ее при себе, когда ей давно пора оставить сей мир, - в досаде проговорил Леонард.

- Каковы твои планы?

- С концом истории, я думаю, и Люцифер повержен. Сбывается пророчество Михаила Врубеля. И через отрицание отрицания я из Эрота наконец обретаю себя как поэта. Я поведаю о всех превращениях, какие претерпел, в жанре мировой драмы. Время подходящее, всякая цензура, прежде всего церковная, отпала. Мне нужна слава и самая полная.

- И ради нее ты оставляешь Эсту?

- Я гол как сокол. Я все пребываю в безвестности. Мне это надоело.

- Понимаю.

- Князь покинул Россию. Я думаю, мама отправится к нему.

- И ты с нею, чтобы князь усыновил тебя?

Леонард смутился.

- Эта мысль почему-то занимает меня, - признался юноша.

- Князь мира сего, - шепотом произнес даймон, засветившись на миг, словно луч закатного солнца упал на брелок.

Аристей счел необходимым рассказать обо всем, что он узнал от даймона.

- Как! Я - двойник? - насторожился Леонард. - Что это значит? Я потерял себя и представляю всего лишь копию из света, и потому могу летать?

- Да, - невольно рассмеялся Аристей, - ты предстал, друг мой, настоящим демоном. И как демон, претерпевая изменения от Эрота до ночного козла...

- ... служил вам, как Фаусту Мефистофель? - Леонард нахмурился. - В таком случае, что же я буду иметь?

- Ты возжаждал славы?

- Да, Аристей.

- А власти?

- Слава и есть власть.

- Ты возжаждал явиться властителем дум?

- Да, Аристей, именно так!

- Весь вопрос: как Байрон или как Наполеон?

- Как поэт или... Сатана?

- Как я понимаю, двойник неустойчив и постоянно претерпевает изменения, - Аристей решил всерьез разобраться, в чем тут дело, соответственно, какова судьба Леонарда в его двойничестве.

- И однажды я могу исчезнуть, как шаровая молния, случайно залетевшая в мир людей? - вопрошал Леонард с испугом и даже с возмущением, как человек ропщет на Бога за свою смертность, что делает его одиноким, хотя все люди смертны, в чем нет же утешения.

- Хорошо - без следа. А если с громадными опустошениями? - задумался Аристей.

- Хорошо - без следа?! - возмутился молодой человек, возжаждавший славы. - Для кого - хорошо? Не для меня, - покачал он головой и отступил к окнам. - О, теперь я знаю, что мне делать. Я хочу славы беспримерной. Я хочу упиться властью, какой не обладали ни Александр Македонский, ни Наполеон!

- Старо, мой друг, - вздохнул Аристей.

- А вам ее не нужно?

- Если она приведет к очередному витку страданий человечество, нет, - вскочил на ноги Аристей.

- Что же ново в этом мире? Все было, было, - заломил руки Леонард, впадая в полное отчаяние.

- Мы ныне наблюдаем рождение нового мира, - напомнил Аристей.

- Как в эпоху Возрождения в Европе, когда насилие, разврат, чистоган породили нынешний мир, увы, очень далекий от совершенства. Само человечество выбирает очередной виток страданий.

- Да, все как бы повторяется на новых уровнях спирали развития, скажут философы.

- Что мне спираль, если я могу исчезнуть в любой миг, несовершенная копия несовершенной природы человека? Зачем меня спасли? А, понимаю, в спутники вам! Кто же вы, Аристей? - Леонард словно впервые увидел художника в новом свете. - Демоны Востока и Запада служат вам. Какие цели вы преследуете, я никак не пойму? Или вся слава, вся власть вам, а мне роль вечного подмастерья? Да лучше я разобьюсь до смерти! - с этим возгласом юношеского отчаяния Леонард распахнул створки окна и исчез в наступающих сумерках.

Он унесся выше облаков и летел в потоках света, видя сверху местность, как при полетах в детстве, и тут открылась излучина реки неподалеку от деревни Савино. Свет, в котором он пребывал, ослепительно засверкал, и он понял, что сгорает весь, при этом стремительно падает, как звезда падучая.

- Он погиб?

- Не-ет, спасен, теперь воистину спасен, - отвечал с изумлением даймон. - Образ юноши, каким ты его помнишь во всей его живой целостности, воссоздан.

- Но откуда свет?

- Это Золотой парусник испускает снопы света, каковые играют роль спасательных кругов.

- Хорошо. Я могу взойти на Золотой парусник? - справился Аристей, принимавший его раньше всего лишь за игрушку даймона, сколок с корабля на кончике золотого шпиля Адмиралтейства.

- Это необходимо, - даже весьма удивился даймон.

- А он настоящий?

- Более, чем настоящий. Разумеется, для плавания в воздушном океане. И в безвоздушном - тоже.

- Он сооружен для восхождения в страну света? - догадался Аристей, наконец, сознавая свои цели и задачи, над осуществлением которых даймон, похоже, неутомимо трудился.

Даймон весь просиял.

1

У графини в ее спальне Эста застала горничную, повара с его семейством, конюха, дворецкого, ее людей, с которыми она прощалась в присутствии священника. Кутаясь в шаль, она сидела в кресле, хотя уже не могла сама ни встать, ни одеться. И все же лежать в постели ей казалось утомительней, а главное, скучно.

Вообще приближение смерти она ощущала, как нарастающую скуку, в постели - до тоски. После гибели племянника в войну, офицера царской армии, близких родных у нее не осталось. Впрочем, наследники отыщутся, говорила она, если ее дом и имение в Калужской губернии не станут народным достоянием. Все это ее уже мало заботило.

Единственное, что она еще хотела сделать, это отблагодарить людей, которые всю жизнь служили ее семье и ей, ныне уравненные с нею в правах как граждане республики. Никогда она не принижала их, не были они ее рабами, и все же она испытывала вину перед ними. Она просила прощения у всех и каждого за то неравенство, которое существовало между ними, не ею выдуманное, а люди, кажется, не совсем понимали ее, просили у нее прощения чисто по-христиански за все прегрешения перед доброй барыней.

Было и трогательно, и тягостно, что все чувствовали, и графиня, вздохнув, поспешила всех отпустить. Позже ушел и священник. Заглядывал вечером врач, а Эста заботилась о графине, как сестра милосердия. Ведь в годы войны она посещала курсы сестер и даже работала в госпитале.

Уже в ночь, когда остались одни, Анастасия Михайловна спросила с легкой усмешкой:

- Ты не привела его?

- Привела и спрятала в своей комнате, - пошутила Эста с намеком на «Пиковую даму» Пушкина.

- И он войдет сюда с пистолетом выведать у меня тайну трех карт? - оживилась графиня, тотчас подхватив шутку девушки, ее бедной воспитанницы.

- О, нет, - покачала головой Эста со слабой улыбкой. - Если бы его прельщали злато и власть, вероятно, он все это имел бы, представ, как его именуют, князем мира сего.

- Или Наполеоном? Ротшильдом?

- Но в князьях-то ходят другие, а он поэт. И все свои прегрешенья против человечества валят на него.

- А ныне не он торжествует? - усмехнулась старая женщина.

- И правда! То-то мы все бедны, как он, - невольно рассмеялась Эста.

Но Анастасия Михайловна продолжала всерьез:

- Говорят о молодом боге, пришедшем обновить мир. Не помню, откуда эта фраза... Но разве это не о нем, Эста?

- О, графиня! Может быть, вы правы. Что князь мира сего? Лишь образ зла, что творят сами люди, самые корыстные, самые честолюбивые из них. А поэт... Разве не Гомер сотворил Элладу, что и поныне сияет нам в исчезающих веках?

- Где он?

- Он уехал в Москву, чтобы увидеться с матерью. Звал меня с собой.

- А ты? - вся покачнулась старуха.

- Я не была готова. Хотя все эти годы кого же я ждала, если не его? - задумываясь, произнесла Эста.

- Нет, уж скажи прямо, ты не решилась оставить меня одну, - графиня растрогалась и, сделав несколько безуспешных как будто глотательных движений, верно, уже не имея сил разрыдаться, лишь прослезилась и закрыла глаза.

Была уже ночь. Горела лишь одна свеча, вместо пяти, на канделябре из золоченной бронзы, к которому, может быть, прикасался рукой Пушкин или его жена красавица Натали.

Эста вышла из спальни, заслышав чьи-то шаги, чтобы дать графине вздремнуть. То был Аристей со свечой.

- Где графиня? - шепотом спросил он.

- Заснула. А что?

- Говорят, она ходит по дому, как привидение. Все до смерти перепугались.

И тут в самом деле показалась из другой комнаты Анастасия Михайловна. Она вступала медленно, слегка вытянув руки вперед. Глаза ее закрыты.

Эста приоткрыла дверь в спальню, где в кресле она же сидела в усыпленной позе, как вдруг, открыв глаза и приподнимая голову, вскрикнула: «Ох!» - в изумлении и откинулась назад.

А та, что вышла из соседней комнаты, покачнулась, открыла глаза и рассмеялась со словами: «Я жива?» Аристей подскочил к ней и увел обратно, чтобы не видеть ей мертвого тела старухи в спальне.

В ночной тишине, как нарочно, раздавались гудки паровозов - близко и далеко, может быть, с вокзалов города. И уже занималась заря нового дня.

2

Радость возвращения на родину и в свой век после странствий не была бы для Аристея столь полной, если бы не победа революции. Те надежды, упования, с чем он вступал в жизнь, да и все его поколение, словно предчувствие Данте, когда он сказал: «Начинается новая жизнь...», осуществились, как бывает редко в истории и в судьбах людей.

Пусть многие тотчас разочаровались и заголосили о гибели России, Аристей с головой окунулся в стихию не разрушения, а новых жизнестроительных идей и начинаний, только в той области, в которой продолжал, как выяснилось, свои опыты даймон. И эта жизнь, скудная из-за величайшей разрухи, яркая по новизне ожиданий, как бывает лишь при рождении нового мира, всецело захватила его.

Среди всех этих дел, весьма многосложных, он невольно взял на себя заботы об Эсте и о графине. Он впервые сам воссоздал образ человека накануне его смерти, возможно, поспешил в связи с явлением двойника, ибо графиня обрела себя вновь в весьма преклонном возрасте, будто поправилась после болезни. А тело ее пришлось предать земле тайно и также устроить поминки, на которые приехал Легасов - в последний раз перед отъездом за границу. Со слов Эсты, он был посвящен в вокресение его жены, но явно остерегался заговаривать на эту тему, и у Аристея не повернулся язык спросить, где Диана.

Графиня со столь чудесным воскресением тем более не находила себе места в России и намеревалась уехать, но одна не решалась, и Эста была вынуждена посвятить Тимофея Ивановича и в тайну графини. Легасов уже не знал, что думать и что делать, полагая, что сходит с ума. И куда, к черту, ехать?

Однажды он расхаживал по дому на Английской набережной, собираясь его покинуть со дня на день; мысли о самоубийстве у него не было, но и жить уже не имело смысла, отъезд за границу ничего не решал, это, как впасть окончательно в безумие. Вдруг кто-то прошел в его кабинет, он поспешно вернулся к себе и увидел женщину у окна.

- Диана?

- Не бойся, я не привидение, - невольно рассмеялась она.

- Ты не уехала?

- Это не так просто. Где Эста? Как Анастасия Михайловна?

- С нею тоже чудеса.

- Едем к ним!

Так, нежданно-негаданно вернулась Диана в Царское Село, не прячась уже ни от кого. Перед Аристеем она предстала в совершенно новом свете, будто жена его после долгой разлуки. Он поспешил увести ее в сад, за деревья. Хотя она явно сопротивлялась и не желала с ним говорить.

- Послушай! Милая! Позволь наконец мне обнять тебя, - и он так сильно прижал ее к себе, что Диана чуть не задохлась. Волнение охватило и ее до головокружения. И все же она не отвечала на его страстные поцелуи, отводила губы и высвободилась сердито.

- Оставь меня. Откуда снова взялся? - молодая женщина оглянулась назад, за деревьями их вполне могли видеть.

- О, о том у нас будет время переговорить! Не уезжай! - он полагал, Диана с Легасовым и с графиней собралась за границу. - Начинается новая жизнь. То, о чем мы лишь смутно грезили, вступая в жизнь, осуществилось. Такое бывает очень редко.

- Но по мне-то именно старая жизнь была больше по сердцу, - с грустью улыбнулась Диана.

- И старый муж?

- Да. И старый любовник. А нынче, я не понимаю, чего ты хочешь? Вы оба стары.

- А ты молода. Вот и скажи: «Здравствуй, новая жизнь!» Будь свободной.

- Я была и есть свободна.

- А муж?

- Он мне теперь скорее, как отец.

- Иосиф? Прекрасно! То, что было в старой жизни прелюбодеянием, грехопадением, обернулось великой любовью, восхождением к красоте и к бессмертию.

- Звучит заманчиво, ничего не скажешь. Вы все еще не наигрались в эту философию платонической любви?

- Здесь не игра, милая моя, - возразил Аристей, целуя Диану, которую тоже уже тянуло целоваться, несмотря на спор. - Это сущность самой жизни. Не уезжай!

- Да откуда ты знаешь, может быть, и ты оставишь Россию. Художники, писатели тоже уезжают.

- Боже правый! Что вы делаете? Одни воюют с народом, другие бегут. Разве не революцией жила Россия последние сто лет?

- Хорошо. Что со мной?

- Спасена! - подал голос даймон.

- Спасена? - переспросила Диана, с изумлением оглядываясь вокруг.

- Воссоздана из света.

- Но что это значит? - Диана испуганно замолкла и вышла на открытое место. - Мы не должны уединяться, особенно на виду у моего мужа. Знай, я не оставлю его. Я не цыганка.

- Уедешь?

- Невозможно иначе.

- Вот и станешь цыганкой.

- Как ни грустно, похоже, что так.

- Хуже. Это похоже на изгнанничество Елены.

- Невозможно иначе, потому что нельзя жить на земле, где ты похоронена. В Савино, под белым мрамором.

Тимофей Иванович поднялся в библиотеку и невольно выглядывал в окно в сад, куда Аристей увел Диану. Он понимал, что им надо как-то объясниться. О романе его жены с художником донесла ему служанка. Он не поверил и уволил служанку. Но жена его незадолго до смерти призналась сама во всем. В тревожные времена, когда все в мире рушится, такие вещи воспринимаешь иначе. Вместо обычных тревог и печалей наполнились их сердца трагическими озарениями, что лишь усилилось со смертью Дианы и ее воскресением.

Отъезд за границу собственно ничего не решал. Тимофей Иванович понимал это лучше, чем его молодая жена. Но надо же что-то делать, когда все вокруг летит в тартарары. Неожиданное возвращение художника из неких странствий еще больше запутало все мысли и намерения Тимофея Ивановича. Что же? Жену у него таки-таки уведут? Тимофей Иванович вдруг почувствовал острую боль, разрывающую ему грудь, чему даже обрадовался до восхищения. «Вот и славно!»- подумал он.

Тимофей Иванович стоял у окна, опершись одной рукой о раму, а другая была раскрыта ладонью у сердца. У него был столь странный вид, что, завидев его, Диана опрометью бросилась к нему. Аристей последовал за нею, решая про себя, имеет ли смысл воссоздавать старость.

- Воссоздается личность в том возрасте, в каком она достигает совершенства, - промолвил даймон. - Иосиф спасен так же, как и Мария.

- Мария? - смутился Аристей. - Они оба вне смерти?

- И да, и нет. Возвращение к жизни настолько необычно, помимо всевозможных обстоятельств, что все вольно или невольно собираются вместе, ну, скажем, как члены кружка друзей искусства и природы, заседания которого проходят здесь в библиотеке регулярно. Поскольку большинству из них и жить-то негде и не на что, все они находят пристанище на Золотом паруснике, на котором однажды можно вознестись до замка в горах.

- И посетить страну света?

- Необходимо продумать наши цели и задачи, - заметил даймон и скромно склонил голову, принимая обычную для него позу.

3

В библиотеке Аристей застал Тимофея Ивановича в добром здравии, даже более подвижного и веселого, чем обычно. Здесь была и Эста, это она собрала кружок друзей искусства и природы по типу Флорентийской Платоновской академии.

Наступал тихий, ослепительно сияющий вечер, когда Эста сверху в окно увидела Леонарда, расхаживающего в саду. В библиотеке уже собиралась публика. Далеко не сразу она вышла к нему, да и то, чтобы пригласить его полуофициальным тоном на заседание кружка друзей искусства и природы.

Всякий раз после разлуки им приходилось с осторожностью обращаться друг с другом, как бы заново привыкать и узнавать. Хотя он вызывал доверие и улыбку у всех при первом соприкосновении, он словно не желал подпадать под ласку и сторонился, и Эста невольно держалась с ним также. Его появление возбудило всеобщий интерес и любопытство, что, конечно, весьма смутило Леонарда. Посыпались вопросы, от самых серьезных до курьезных.

- Правда ли, что вы тот самый Эрот, который объявился однажды прямо на студенческом балу-маскараде в Петербурге?

- И, что же, признайтесь, это была шутка, розыгрыш или нечто сугубо мистическое?

- Мифологическое! - кто-то уже и отвечал за него.

- А зачем вам понадобилось еще выдавать себя за Люцифера?

- Кто же вы на самом деле?

Эста с улыбкой предоставила ему слово. Леонард оказался в большом затруднении. Поведать историю его приключений - легко сказать, тем более теперь, с зарождением у него замысла мировой драмы. Тут вошел Аристей, и Леонард сразу попал в колею их раздумий и странствий. Кстати прозвучал вопрос, собственно, на ту же тему, какая занимала всех.

- Позвольте узнать, какая связь, на ваш взгляд, существует между двумя, казалось бы, столь разными образами античной и библейской мифологии, Эротом и Люцифером? - спросил с глубокомысленным вниманием маститый поэт и мыслитель.

- Да нет между ними никакой связи! - поспешил высказаться некто, кажется, из новоявленных богоискателей. - Как нет ничего общего между древнегреческой мифологией и религией Христа. Там басня, а здесь вера.

- Греческая мифология тоже была религией, художественной религией греков, - возразил тут же другой. - Она лишилась сакральности, благодаря развитию искусств. Но ведь и христианство, благодаря развитию наук, лишилось в громадной степени своей сакральности и всеобщности как мировоззрение.

- Общее несомненно есть, - подхватил третий. - Мифы, сказания, жития имеют одну и ту же природу, в конце концов, одни и те же сюжеты и образы, пусть под разными именами.

- Прекрасно! - вскинул голову Леонард. - Необходимо лишь заметить, что античное миросозерцание эстетично по своей природе, а христианское - морально. В этом плане они как будто антиподы (исторически уж точно, поскольку христианство выступило отрицанием язычества с его многобожием), но в сфере человеческого познания и бытия эстетическое и моральное, если не впадать в односторонности, выступают изначально в единстве, что мы и находим у греков. Но рефлексия, впервые проявившаяся столь удивительно у Сократа, с обращением человека внутрь себя вместо изучения природы и искусства, нарушила это единство и всеобщность мировоззрения греков.

С осознанием человека своего Я, отличного от всеобщего, воплощенного в полисе, Афинское государство распадается на атомы и рушится под воздействием внешних сил. Такова судьба Сократа, с которым напрямую связана трагедия Греции, - Леонард взглянул на Эсту. - То, что постигло Грецию в золотой век ее культуры, повторилось впоследствии в распаде Римской империи. И здесь моральная рефлексия сыграла свою двусмысленную, разрушительную роль, подтачивая изнутри как личность, так и государство. Но рефлексия - это ведь и наука - вновь открыла античность, что обогатило и христианство, пока античная традиция не дала себя знать столь дивно и продуктивно в эпоху Возрождения в Европе.

- Все это не новость, - нетерпеливо пробормотал некто.

- А в России, - продолжал Леонард, кивнув головой, - благодаря реформам Петра Великого, у нас возникают те же самые явления. Словом, то, что мы воспринимаем как трагедию России с точки зрения моралистов, будь то славянофилы или западники, или нынешние наши богоискатели и православные мыслители, если взглянуть с эстетической точки зрения, то есть всеобъемлющей, предстанет как Ренессанс.

- Что-о? Как! Ренессанс в России?! - раздались возгласы недоумения и восторга.

- Люцифер, сойдя на Землю, вне всякого сомнения, именно так и заявил бы, - проговорил маститый поэт с лукавой улыбкой.

- Романтизм? Утопия! - раздались возгласы.

- Именно религия - это всегда утопия, моральная, мистическая, с перенесением осуществления обещаний в потусторонний мир, что весьма удобно, поскольку оттуда не возвращаются, - рассмеялся Леонард. - Но эстетизм античный или ренессансный, если и утопичен, то именно в моральном, мистическом плане, поскольку обещает бессмертие души, воздаяние в мире ином, но реален, ибо находит воплощение в величайших достижениях искусств и наук. Афины, Рим, Петербург - не утопия, а чудесная реальность в вечности. Это и есть третья ступень в нашем восхождении к красоте, когда Эрот через отрицание своего инобытия - Люцифера - вочеловечивается.

Здесь конец истории. Человечеству предстоит перейти в сферу искусства, с возвращением к природе, на новой ступени развития цивилизации и культуры. Но это дело будущего, ибо пока торжествует моральная рефлексия от религий, от идеологий с их противоборством и самоотрицанием, разрушительными для личности, человеческого сообщества, для искусств и наук.

Здесь в самом деле наблюдаются закатные явления. Мы свидетели величайшего социального катаклизма, в эпицентре которого находится Россия, как некогда Греция, Рим и Европа в эпоху Возрождения.

Аристей поднялся.

- Не знаю, как вы, - сказал он, - кажется, наш поэт прав: Ренессанс в России - не просто идея, а реальность, не осознанная нами до сих пор из-за увлечения моральным творчеством самого разнообразного толка, что, кстати, тоже весьма характерно для эпохи Возрождения. Здесь предстоит многое продумать, - и он взглянул в сторону Леонарда, который решил наконец всецело посвятить себя поэзии и философии, чем собственно увлечен Эрот, если верить Платону.

В окна заглядывала чудная белая ночь. Обсуждение можно перенести в сад, а еще лучше - в парк, закрывающийся на ночь и довольно-таки рано, но куда легко проникнуть через известную им всем калитку.

Аристей и предполагал отправиться на прогулку со всей компанией, с посещением островка на озере, где давно замечали золотое сияние, как отражения в воде корпуса корабля. Там приводнился Золотой парусник, куда Аристей перенес свои вещи. Когда он вступил на пустынный островок с небольшой рощей крупных деревьев, вдруг показался свет, и он вошел в него, как в открытые двери. По-настоящему, он влетел в свет, в котором все те же вода, деревья, небо, дворцы Екатерининского парка исходят удивительным сиянием, исполнены тишины, обвеяны вечностью, как пейзажи на картинах старых мастеров, как у Рафаэля, к примеру, за спиной мадонны возникает целая долина реки, сиюминутная и вечная.

- Это что - изображение или реальность? - спросил Аристей.

- Разве изображение не реальность? - изумился даймон.

- Или это как декорации на сцене?

- Вся земная жизнь разве не декорации на сцене, которые постоянно обновляются с появлением на свет все новых актеров, то бишь зверей, птиц, людей? - проворчал даймон, недовольный недоверием к его созданию - и кого же? Аристея! Недаром никто не захотел последовать за ним, даже Леонард.

Диана собралась с мужем за границу, ведь никто не знал о смерти Легасова, а у него есть вилла в Бадене и вклады в швейцарских банках; она звала с собой и Эсту с графиней, да и Леонарду лучше присоединиться к ним. Аристей был вынужден согласиться с планами Дианы, поскольку еще не ведал о возможностях Золотого парусника, с посещением страны света, чем лучше ему заняться одному, разумеется, вместе с даймоном, - здесь неведомое. Сойти же на Землю он всегда сможет и найти тех, кто дорог его сердцу.

В парке все разбрелись кто куда, лишь Диана с графиней и Тимофей Иванович подошли к пустынному островку вместе с Аристеем, который вдруг, с внезапно нахлынувшим волнением, проговорил:

- Ну-с, друзья мои, прощайте! Не поминайте лихом.

- Куда вы? - графиня огляделась - даже лодок у этого островка не было никогда.

- Там сияние какое-то в воде, - заметила Диана, - золотое.

- Это борт Золотого парусника, - улыбнулся Аристей. - Я вознесусь на нем до замка в Гималаях, откуда на заре я наблюдал страну света. Посетить ее - моя задача.

Тут показались Леонард и Эста, взволнованные, счастливые.

- Аристей! Как же я? - Леонард не сразу понял, что происходит, но Эста удержала его за руку.

- Он вернется, он не оставит нас, - Эста знала о планах Аристея, который, переходя по воде, вступил на остров и, словно открыл дверь в ярко освещенное помещение, засветился и исчез в золотом сиянии уносившихся ввысь лучей, снопов света, исчезающих в синеве небес, как звезды на заре. И вдруг вспышка света озарила небо.

- Он сгорел? - воскликнула Диана.

- Это восход солнца, - рассмеялась Эста. - Начинается новая жизнь!

Это было мало кем на Земле испытанное чувство тех, кто обрел, если верить Аристею, бессмертие.