Что загрустила, Полечка? Опять с Родионом поссорилась? Рядом живя, друг дружке мешаешь, — и лишь когда расстояние отодвинет, начинаешь понимать, что теснота не только отдаляет, но и сближает, особенно когда кровью одного рода повязаны. Потому как для человека важнее рода ничего нет: род его через века ведет и прошлое с будущим соединяет. И того, кто забыл об этом, судьба сильно наказывает.

Я помню, каким тяжким было для меня лето 1954 года. Мама Лиза уезжала в Ашхабад: навсегда уезжала. Продала дом, скотину, имущество и повезла деньги Лиде — она в Ашхабаде в министерстве работала и замуж выходить собиралась.

Мне из имущества мама Лиза кусок ситца на платье выделила и Славику, папе твоему — ему пять лет исполнилось, — матросский костюмчик купила. Я и слова поперек не сказала: помогла чемоданы на симферопольский поезд отвезти, — Славика пришлось заботам квартирной хозяйки, Ольги Ивановны, поручить, — поцеловала на прощанье, — и вернулась в Карасувбазар с такой холодной душой, словно ее из проруби вынули. Я понимала, почему мама Лиза так относится: замуж я не по ее воле вышла, потому и свадьбы не было, только в ЗАГСе расписались. Муж мой, Володя, был сыном председателя райисполкома, много обещал, когда в жены брал, — а оказался пьющим, никчемным человеком и, когда Славик родился, продал тайком пуховую перину, что мама Лиза в приданое дала, и подался на Север счастье искать. А отец его, Павел Яковлевич, — он большую власть имел, в районе даже одно село — Павловка — его именем названо, — объяснил, когда за помощью пришла, что он нашего брака не хотел, к тому же в Гайворон на повышение переводится, и некогда ему обо мне и внуке думать. На том и расстались.

Зато с квартирной хозяйкой повезло. У Ольги Ивановны — женщины пожилой, с умным, приятным лицом, — дети устроились в Киеве, и она, живя одна, много времени Славику уделяла: он даже «бабушкой» ее называл. Дом Ольги Ивановны стоял в саду, в глубине двора, а мне она выделила во времянке комнату, окном на улицу выглядывавшую. Славик из этого окна любил прохожих рассматривать.

Работала я кассиром в банке, — куда еще с моими восемью классами проситься?! На еду хватало, в остальном экономила, тем более алименты не получала: никак не мог исполнительный лист Володю отыскать. Из подружек у меня Клара Мищенко и Маша Прохоренко остались — они тоже в банке работали.

Еще одну подружку, татарочку Айше, в мае сорок четвертого в Узбекистан угнали. Пришла к ней утром: во дворе скотина ревет, пес на цепи лает, вещи по комнатам разбросаны, — а двери настежь и никого из хозяев. Как я плакала тогда: мама Лиза позже пришла, живность покормила и меня увела. А в дом Айше переселенцы из Курска вселились.

Славик тихим ребенком рос. Из игрушек у него были только глиняный свисток в виде птички и тряпичная кукла Матрешка, моим отцом когда-то пошитая: для меня дороже этих игрушек ничего не было. И Славику они полюбились: посадит их в разных концах кровати и водит друг другу в гости. А еще нравилось ему из пластилина человечков лепить и в экспедиции с ними отправляться. Хороший был мальчик, не плакса.

Я стиркой и уборкой обычно в субботу, придя с работы, занималась, а в воскресенье, взяв сына за руку, бродила с ним в окрестностях Карасувбазара, рассказывая, какие древние здешние места и как много народов когда-то здесь обитало. Славик слушал, вопросы задавал и уговаривал долину Идолов посетить, хотя и объясняла ему, что место злое: в нем давным-давно тавры своим богам человеческие жертвы приносили, и сила их заклятий, на крови основанная, до сих пор там живет.

Погода в то лето была добрая, позволяла и фруктам, и овощам хорошо расти.

На улицах июль в пыли купался, цветами пахло, детвора из речки Карасевки не вылезала, накупаться не могла. Хорошо было! А мне жить не хочется. После отъезда мамы Лизы прошло десять дней, но я так и не привыкла к мысли, что осталась без домашнего очага и близкого человека. Любила я маму Лизу, очень любила, — только она мне другим отвечала. Если б не сын, не знаю, что с собой сделала.

В то воскресенье, когда началась эта история, я оставила сына у Ольги Ивановны и отправилась на кладбище могилы отца и Оли посетить. Путь был неблизкий — кладбище за городом располагалось, — но в молодости длинных дорог нет. Открываю кладбищенскую калитку, нахожу могилы своих родных и застываю от изумления: могила отца от сорняков очищена, ограда белой краской выкрашена и букет незабудок на могильном холмике лежит. Потрогала краску: свежая, утром использовалась. Постояла, удивляясь, положила на отцовскую могилу сорванные в поле ромашки и к Олиной могиле подошла. Я была здесь месяц назад, и с тех пор никто к могиле не подходил. Вырвала траву, напоила водой посаженную возле Олечкиного изголовья березку, посидела на скамеечке, мамой Лизой когда-то сделанной, и домой отправилась. И все гадала, кто мог об отцовской могиле позаботиться. Ни родных, ни друзей — никого у отца не осталось, это я точно знала.

Подхожу к дому: и вдруг ощущение появилось, что на меня смотрят.

Оглядываюсь — никого. А взгляд чувствую: недобрый, пристальный. Захожу в калитку: Ольга Ивановна растревоженной наседкой спешит, Славика за руку держит. «Представляешь — рассказывает, — какая-то девушка приходила, на квартиру просилась. Повела ее вторую половину времянки показывать, а она неожиданно в вашу комнату заходит и берет твою расческу и Славин рисунок. Я говорю: «Положите обратно», — а она засмеялась злым смехом, повернулась и ушла. Я до сих пор в себя прийти не могу: сумасшедшая она, что ли?»

Успокоила я Ольгу Ивановну, забрала сыночка, повесила ему на шею крестик, что от мамы остался, и обедом занялась. А сама дрожу от страха: понимаю, для чего расческу и рисунок украли. Кто-то через них собирается беду на нас направить, а у меня из оберегов только крестик, и неизвестно, поможет он или нет: зло легче, чем добро, делать, — оно проще по замыслу и любой примитивной натуре доступно.

Ночью снились страшные, причудливые сны — я бежала куда-то и никак не могла добежать, — встала такой разбитой, словно и не ложилась. Отвела Славика в детский сад, сижу в банке, ошибку за ошибкой делаю, — даже главный бухгалтер забеспокоилась, говорит: «Иди к врачу, ты вся больная», — а я знаю, что это не болезнь: колдует кто-то, недугами на части меня раздирает. Пытаюсь помолиться, — а рот словно ниточками зашили.

Так шесть дней продолжалось, — я и без того худая была, а тут как щепка высохла. И не могу понять, кому моя жизнь мешает. Славик начал по ночам плакать, говорит, что его пугают. Совсем измучилась, пока не наступила суббота, едва не оказавшаяся для меня последней. Банк в три часа работу заканчивал; вышла я с подружками на улицу и чувствую: что-то меня в сторону уводит.

Пытаюсь противиться — а ноги сами переставляются. Крикнула: «Маша, Клава, заберите Славика из детсада и у себя оставьте, я вечером приду». Они заволновались, не понимают, что творится, а я успокаиваю: «Потом объясню», — надеясь, что оно будет, это «потом».

Сопротивляться колдовской силе перестала: бесполезно, да и выяснить пора, кто и куда ведет. Дошла до юго-западной окраины Карасувбазара, направилась по тропинке вдоль леса и понимаю, что к Тайганскому водохранилищу меня выводят. Место нехорошее: в тридцатые годы Тайган — так потом его назвали, — на древнем татарском кладбище, используя надгробные плиты, политзаключенные строили, и много их тут погибло. Я здесь не купалась и Славика сюда не водила: все казалось, что вода мертвечиной пахнет.

На плотине детвора брызгалась, — хочу туда повернуть, а меня, где коряг и водоворотов полно, направляют. И вдруг все мои горести волной на меня нахлынули, и такое чувство охватило, словно, куда стремилась, попала. Захожу в воду: она теплая-теплая. «Наконец-то — рассуждаю, — беды мои исчезнут. Никому я не нужна, кроме сына, — но и ему такую маму нельзя иметь, чтобы тень неудачливости на него не упала». Вода все глубже, до рта доходит, — и тут тело помимо сознания взбунтовалось, но поздно, — я под водой. Начинаю барахтаться, выныриваю, слышу крик: «Девушка, девушка!», а я уже воды наглоталась. Круги в глазах зеленые, дно ближе, ближе, и беспамятство наступает.

Очнулась я вниз головой и вверх ногами: один мужчина меня держит, а другой из моих легких воду выдавливает. Чувствую: дышать могу, прошу:

— Опустите меня на землю.

Мужчины обрадовались, поспешили просьбу исполнить. Говорят:

— Мы боялись, что не откачаем. Кто вас так обидел, что в воду полезли?

Хорошо, рядом рыбачили, успели вытащить.

— Простите, — отвечаю. — Не буду ничего рассказывать. Врать не хочу, а правде вы не поверите.

Мужчины переглянулись, плечами пожали.

— Как пожелаете, девушка, — старший возрастом говорит. — Все в жизни случается.

Поблагодарила, попрощалась и отправилась сына у подружек забирать. А на сердце тяжесть: понимаю, что кто-то моей тоской воспользовался, чтобы наверняка погубить. И если ничего не предприму, то на кладбище окажусь.

Сына нашла у Маши: он с ее дочкой Галей кубиками играл. Объяснила, что по срочному делу бегала, что-то о мокрой одежде придумала и со Славиком домой отправилась. Переоделась, села на кровать и так горько стало, что заплакала.

Сынок мне в коленки уткнулся и тоже расплакался: в слезах до вечера и просидели.

Приготовила на керогазе ужин, уложила Славика спать и обдумываю, как врагу противостоять. Колдовать я не училась, хотя и знала, что это любому доступно: энергия мысли у всех есть, управлять ею трудно. Но и те, кто своей энергией научились пользоваться, применяют ее в обычных житейских делах, — на другое сил не хватает. Настоящие волшебники природу используют, из нее могущество черпают.

Слово — сущность предмета, и, чтобы власть над собой ослабить, хотелось имя врага узнать. Перебрала прошлое: не наносила я обид, вынуждающих чародейку против меня нанимать. Или за грехи родителей мстят?

Ночь прошла спокойно; утром попросила Ольгу Ивановну с сыном посидеть и отправилась по местам, с семьей связанных, бродить. Возле развалин дома, где Олечка погибла, постояла, цветы на ее и отцовскую могилу отнесла, в свой бывший дом, попросив у новых хозяев разрешения, зашла. Прижалась лицом к акации, которую когда-то сажала, начала вспоминать детство: родителей, брата, сестричек. Слез не было: пришло ощущение, что в этом мире не одна, они тоже со мной — живые и мертвые. «Все будет хорошо, мамочка, — прошептала, мысленно обращаясь к маме Лизе. — Ты никогда не сдавалась, — и я не сдамся. Когда Элина у нас отца увела, тебе не сладко пришлось, но ты победила».

И тут словно толкнуло: Элина. Неужели она вернулась? Тогда мне несдобровать. Но что за девушка приходила к Ольге Ивановне?

В Карачоль я добралась на попутной машине. Нашла бывший дом Элины: жившие в нем люди подтвердили, что неделю назад их посетила двадцатилетняя девушка, родившаяся, по ее словам, в этом доме. Обошла соседей: девушка назвалась Светланой, дочерью Элины, — мать погибла в войну, Светлана выросла в детском доме, приехала навестить родные места.

В Карасувбазар я возвращалась пешком, через поле. Я жалела Элину и пыталась понять причину, заставлявшую сводную сестру желать моей гибели.

Солнце продвигалось к вечеру, когда я вышла на свою улицу. Светлану я узнала сразу: она стояла, наклонив голову, исподлобья меня рассматривая. Я шла прямо на нее, думая о том, что в чертах лица этой худенькой, одетой в ситцевое платье девушки есть что-то, напоминающее отца.

— Светлана! — остановившись в трех шагах, позвала я.

Девушка вздрогнула и, вцепившись в меня глазами, с яростью крикнула:

«Ненавижу!»

Тело ее напряглось; я почувствовала, как накатывается на меня, пытаясь сжечь, палящая волна энергии. Соединив руки так, чтобы большой палец правой руки лег в середину левой ладони, я расслабилась и, окутав себя мыслями о белых облаках и голубом небе, почувствовала, как скользят мимо, не находя точек соприкосновения с моим сознанием, языки пламени. Лицо колдуньи исказила судорога: читая нараспев непонятные слова, она бросила в меня чем-то, оказавшимся каменным градом. Не меняя позы, я уплотнила облака, представив, как застревают в них камни, а потом развеяла град порывом ветра.

Светлана замерла, недоуменно глядя на меня; потом вдруг расплакалась и, повернувшись, побежала вверх по улице.

— Светлана, погоди! Давай поговорим! — закричала я. Но Светлана не остановилась.

Зайдя в дом, я поблагодарила Ольгу Ивановну за заботу о Славике и занялась ужином. Усталость отсутствовала; я не понимала, откуда взялось у меня умение противостоять колдунье, и старалась в это не вникать.

Прошло несколько дней. Светлана не показывалась; я пыталась узнать, где она квартирует, но ничего не выяснила: возможно, не добившись цели, Светлана уехала. Головные боли прекратились; я чувствовала прилив сил и желание жить.

И лишь мысль омрачала, что человек родственной крови врагом оказался. Всем пренебречь можно, кроме обязанностей перед родом — это мама Лиза в меня крепко вбила.

О Светлане решила забыть, — и напрасно: поняла это в следующую субботу, когда после работы пришла в детский сад за сыном и услышала от воспитательницы, что час назад по моей записке Славика забрала черноволосая девушка.

Я оцепенела от ужаса, потом, спохватившись, сказала: «Ах, да, извините, забыла», и пошла прочь. В милицию обращаться нельзя, — война шла между мной и Светланой. Вряд ли в планы Светланы входило причинение вреда Славику: его использовали как приманку, чтобы заставить меня что-то сделать или куда-то прийти. Убедилась в этом, увидев бегущую навстречу Машу Прохоренко.

— Хорошо, что тебя отыскала! Позвонила какая-то нахалка, — задыхаясь, сообщила Маша. — Требует, чтобы ты шла в долину Идолов. И угрожает, представляешь!?

— Спасибо, Маша! — поблагодарила подругу. — Иди домой, я во всем разберусь.

Свернув в переулок, поспешила в долину Идолов. Предстоял поединок: но почему в этом месте? Или Светлана сумела разбудить и привлечь на свою сторону таврских богов?

Перейдя по мостику Карасевку, я прошла лугом мимо сливового сада и по тропинке, огибающей заросли терновника, углубилась в малохоженную местность, утыканную соснами и камнями. Когда-то меня водил сюда Гриша: брат любил историю и часто рассказывал о таврских племенах, чьих набегов боялся Херсонес, и богах, среди которых выделялась грозная Дева.

Солнце падало за горизонт, когда показалась долина Идолов. Меня, в который раз, поразила неподвижность этого места: даже воздух словно застыл, опасаясь потревожить тень минувшего. Я никогда не видела здесь живность: птицы — и те облетали долину стороной.

Идолы были вытесаны в скале, нависающей над долиной. Вероятно, раньше их было больше, но остались два: мужчина-Воин, выставивший перед собой щит, и главная таврская богиня Дева, опирающаяся руками на меч. У подножья лежал каменный алтарь, на котором в незапамятные времена приносились в жертву пленные и рабы.

Держа Славика за шиворот, Светлана стояла на противоположной стороне долины, рядом с идолами.

— Мама! — увидев меня, рванулся Славик.

Сдержав его усилия, Светлана нагнулась, что-то шепнула сыну на ухо — и он попятился. Я побежала к ним, пересекая долину; поравнявшись с алтарем, увидела, как Светлана вычерчивает рукой, обращенной ко мне, причудливый знак, и почувствовала, что не могу сдвинуться с места. Колдунья, отпустив ворот Славиной рубашки, вынула из сумочки флакон с зеленоватой жидкостью, открыла его и, произнося заклятье, плеснула зельем на контур Воина.

В долине потемнело, словно ее накрыли одеялом, потом вновь стало светло, и я с ужасом увидела, как оживают частично стертые веками черты каменного лица.

Зашевелились губы, открылись глаза, и воздух сотрясся от рокота: «Зачем разбудила меня, смертная?»

— Прими жертвой женскую жизнь, могучий Бог! — выкрикнула колдунья.

— Женщина… в ней мало силы, — недовольно проворчал Воин. — Дай в придачу ребенка!

— Нет!

Воин удивлен был не меньше, чем я.

— Почему? — спросил он.

— Я мщу тем, кто, отняв у меня отца, привел его к гибели — только им!

Мальчик должен жить.

— Так думаешь ты, а не я, — зло усмехнулся идол. — Сюда, щенок!

Рванулась я к сыну, бредущему к алтарю, — и заплакала, поняв, что и полшага не могу сделать.

— Много я слез видел, много! — довольным голосом произнес Воин. — Не так полезны, как кровь, но развлекают.

Светлана начала лихорадочно рыться в сумочке; заметив это, Воин расхохотался:

— Собираешься противиться? Нож разрешаю взять: когда пленникам горло перережешь, старайся, чтобы кровь на алтаре осталась, — тогда живой отпущу.

Побледнела Светлана. Вижу: пытается знак сотворить, — а руки вниз опускаются и нож из сумочки вытаскивают. Закричала она, меня по имени называя: ощутив исчезновение пут, побежала я к Славику, — и будто ледяной волной накрыло, в сосульку превращая.

— Хотите не только казни, но и мучений?! — прогремел Воин. — Идите все к алтарю!

— Вот и пришел последний час, — думаю, к алтарю приближаясь. — Что ж вы, предки мои и Хранители, отдали меня и сына варварскому идолу?! И ты, Дева, почему молчишь: ты не только грозной была, но и справедливой!

И тут словно молния в долину упала: засверкали глаза пробудившейся богини.

— Что происходит? — спросила Дева.

— Помоги нам, богиня, — взмолилась я. — Без вины погибаем!

— Вина всегда есть — вмешался Воин. — Даже в том, что ты по чужой земле ходишь!

— Помолчи! — осадила его Дева. — Эта земля давно не наша.

Бросив взгляд на Славика, Дева перевела его на Светлану, потом на меня, — и точно клинком душу раскроила.

— Понятно, — проговорила богиня. И, обращаясь к Светлане, спросила:

— За какую провинность ты ребенка и женщину своего рода привела на погибель?

— Я не хотела смерти ребенка, — негодующе произнесла Светлана. — По вине ее матери меня лишили отца и дома, а когда моя мать погибла, я, оказавшись в детдоме, поклялась отомстить за свое сиротство.

— Ты не там искала причину, — гневно сказала Дева. — Ты предала свой род, обрекая на гибель его представителей. И властью, дарованной мне землей и небом, я приговариваю тебя к смерти.

Светлана встрепенулась, вызывающе взглянула на богиню — и поникла головой. Я посмотрела на нее, свою несостоявшуюся младшую сестричку, и поняла, что не смирюсь с приговором богини.

— Она виновна, — обратилась я к Деве, — Но передо мной, а не перед Вами.

Прошу тебя: пощади ее!

— Почему?! — взор Девы сверлил мою душу. Воин, о котором все забыли, стушевался и замолк, — казалось, он боится Девы не меньше нас.

— Она — человек моего рода. И я не смогу жить спокойно, зная, что при мне и отчасти из-за меня погиб мой родственник.

— Что ж, это я понимаю, — задумчиво проговорила Дева. — Но приговор произнесен: ты можешь выкупить ее жизнь, только пожертвовав чем-то в своей судьбе.

— Чем?

— Посмотрим, что предложит Колодец смерти.

Взор Девы слился с моим: увиденное в ее глазах было настолько страшно, что у меня заболело сердце и затуманилось сознание.

— Ты осознала пророчество? — спросила богиня.

— Да, — прошептала я.

— Ты согласна?

Я бросила взгляд на стоявшую неподалеку Светлану, на приникшего ко мне сына, — и вздохнула:.

— Согласна!

— Да будет так! — Дева повела зрачками и темнота окутала долину. Что-то загрохотало, послышался стук катящихся камней.

— Бежим! — закричала я и, подхватив Славика на руки, помчалась к неясно видневшемуся в темноте выходу из долины. Рядом мелькнул силуэт: Светлана последовала моему примеру.

Добежав до конца долины, мы остановились. Темнота исчезла; спустившаяся сверху каменная лавина полностью засыпала таврское святилище.

— Прощай! — тихо произнесла Светлана, поворачивая в сторону. — Я была не права.

— Подожди! — остановила ее. — Как умерла Элина?

— Мы прятали у себя в подвале евреев: кто-то выдал, — помолчав, вымолвила Светлана. — Когда пришли фашисты, мать всю силу потратила на меня: чтобы невидимой сделать и от смерти спасти. А сама погибла.

— Это была отважная женщина: мир ее праху! — перекрестившись, сказала я.

— Спасибо! — кивнув мне, Светлана нырнула в кусты и исчезла: больше я с ней не встречалась.

Домой пришли поздно вечером. Покормила Славика, уложила спать и долго сидела на крыльце с Ольгой Ивановной, ведя разговор ни о чем.

Утром выяснилось, что Славика нужно лечить от испуга. Полгода водила по врачам, покупала разные лекарства, но до конца не вылечила: ты слышала, Полечка, как твой папа иногда заикается, — это с той поры осталось.

Маме Лизе я о Светлане не писала: у нее своих забот хватало. Жизнь длинная: чего в ней только не бывает.

Много лет с тех времен прошло, но знаешь, Полечка: по ночам, когда годы стучатся в окно, напоминая о возрасте, я думаю о тех, с кем шла по жизни, и плачу, сознавая, что никогда их не увижу. Отпраздновав сорокалетие, погибла сбитая пьяным водителем Рая Мищенко, умерла от сердечной болезни Маша Прохоренко, в далеком Ашхабаде похоронена моя мудрая и жестокая мама Лиза, на могиле которой я так и не побывала. Пропала в необъятном мире сестра Светлана. Мое поколение исчезает, освобождая место для следующих. Я чужая для них, — как и они для меня. Но, ожидая неизбежное, я содрогаюсь, вспоминая пророчество Девы, предрекшую мне смерть в сумасшедшем доме, среди чужих людей, забытую сыном и внуками.