Этой беспокойной ночью Лему вновь снился тревожный сон. Он был одним из тех, которые испаряются через несколько минут после пробуждения, словно утренняя дымка в летний день, но оставляют ощущение незащищенности и ожидания далекой и неминуемой беды. Во сне Лем уменьшился до совсем крошечных размеров. Он брел по темному сырому тоннелю, который то сужался, давя тоннами металла стен, то расширялся настолько, что от одной стены не было видно противоположной. Лем шел и дрожал, будто бы от холода, как тогда, на плацу. Но в глубине души он знал, что это страх тонкими пальцами, толщиной с вязальную спицу, щекочет его. Животный ужас липким облаком витал вокруг малого человечка в тоннеле, потому что он боялся крыс. Лем брел в темноте, опираясь на стену. Периодически он что есть мочи вжимался в нее всем своим исхудавшим в тюрьме телом, слыша шорохи и топот маленьких лапок. Подпольщик прижимался к металлу спиной и таращился в темноту, до боли напрягая слух. Крысы были огромные и мерзкие, с длинными грязными хвостами, и они ищут Лема и найдут, если он не будет стоять без движения. Крыс не было видно, но Лем чувствовал, что они рядом, повсюду в этих бесконечных коридорах и тоннелях, жаждут схватить его, маленького человека, своими мерзкими когтями. Впиться острыми, как бритва, зубами в ноги и тащить, тащить в свои бесконечные норы на корм отвратительным детенышам.

Лем шагал и вжимался в стены, снова шагал и замирал, сердце его колотилось так сильно, что, казалось, могло своими ударами сломать ему грудную клетку. Стараясь быть как можно тише, революционер почти бесшумно крался вперед, потому что был уверен – в этом тоннеле есть только один выход. И куда бы он ни вел, нужно его найти, чтобы не остаться с этими огромными крысами наедине. Они все бегали вокруг, не показываясь на глаза. Грохотали своими огромными когтистыми лапищами, не издавая ни звука.

Вдруг Лем увидел впереди свою тень. Она была очень длинной и превратила его в настоящего гиганта, который бы мог разбросать всех крыс по их норам и гнездищам. Только тень не появляется в кромешной тьме. Лем резко обернулся и увидел свет далеко-далеко позади себя. Свет висел очень высоко и двигался на маленького человека. И тут Лем услышал стук колес и бросил взгляд под ноги. Под его подошвами откуда-то появились рельсы.

«Это значит», – мелькнула догадка у Лема.

Это значит, что нечто, похожее на огромную вагонетку, едет прямо на него и не собирается останавливаться. В панике Лем пошарил взглядом вокруг и не нашел места, где можно было бы спрятаться и пропустить ее мимо себя. Лечь на рельсы и пропустить ее над собой? Не вариант. К стене тоже не прижмешься. Положение Лема явно ухудшалось. Его тень становилась все короче, а рельсы дрожали ощутимее. Подпольщик крутился на месте, пытаясь придумать, куда же ему деться, как вдруг сзади донесся громогласный гудок. Он был настолько громкий, что в тело Лема будто впились тысячи иголок, а в глазах помутилось.

Решение возникло мгновенно. Лем бросился бежать вперед по тоннелю.

Он бежал, спотыкаясь о шпалы, перепрыгивая их и опять спотыкаясь. Лем неожиданно стал очень неуклюжим, ноги и руки словно превратились в вату, и движения его стали медлительными и несуразными. Легкие нестерпимо жгло, в глазах замигали черные круги, как сзади раздался второй оглушительный гудок ревуна и на этот раз гораздо ближе первого.

Лем припустил, но ноги все сильнее наливались свинцом. Жуткая паника, незабываемое ощущение ужаса, когда преследователь настигает, а убежать просто нет сил, случается только во сне. Только никто не задумывается об этом, пока спит.

Весь тоннель уже был залит ярким светом, и скрип колес, почти наезжающих на пятки, больно резал уши Лема. А он все бежал, с яростным остервенением выбрасывая вперед непослушные ноги. Когда он уже почти физически, спиной ощутил близость огромной вагонетки, Лем выхватил взглядом из серой стены зияющий чернотой провал и без раздумий кинулся туда. Прямо из-под тяжелых колес, головой во тьму.

В последний момент, избежав участи раздавленной поездом тоннельной крысы, Лем кубарем покатился вниз по практически отвесной шахте, судорожно пытаясь за что-нибудь ухватиться. Едва он сориентировался, как вертикальная шахта оборвалась, и подпольщик выпал из черного проема в какое-то помещение. Несмотря на то что он должен был сильно приложиться копчиком, боли не последовало. Лем этого, правда, не заметил. Он мгновенно позабыл все злоключения в крысином тоннеле и, пораженный, оглядел место, в котором благополучно приземлился.

Маленький человек попал в огромный заводской цех, потолок которого терялся наверху в алом мареве. Все вокруг было окрашено в оттенки красного. Жар механизмов сушил кожу, от него щипало в глазах. Отовсюду слышались шипение, постукивания, удары и прочие наборы звуков работающих механизмов. Недоставало лишь раскаленной лавы внизу и двух мужчин, дерущихся цветными дубинками.

Насколько хватало глаз, по всей площади необъятного цеха тянулись длинные конвейеры, на которых стояли люди. Бесконечная очередь под громкие и визгливые выкрики из динамиков, укрепленных тут и там, медленно ползла по сборочному цеху. Откуда-то издали тянулась вереница разных людей. Они были одеты в красивые одежды, разговаривали друг с другом и смеялись, будто просто стоят в очереди за холодным лимонадом в прозрачном граненом стакане. И тут они замечали, куда попали. Изумление сменялось тревогой, она перерастала в страх, а после того, как человек смотрел поверх голов впереди стоящих, в животный ужас. Каждый пытался спрыгнуть или развернуться и побежать назад по движущейся ленте, но обнаруживал себя надежно закрепленным стальными запорами. Голос в динамиках бесновался и кричал, кричал что-то, срываясь на крик, но Лем никак не мог разобрать слов.

Тем временем человек подъезжал к большой металлической клешне-манипулятору, расположенной наверху. Она аккуратно открывала голову несчастного, словно сундук, и без лишних движений вытаскивала мусор изнутри и вкладывала вместо него толстый фолиант с гербом Демиругии и огромную катушку с магнитной лентой. Конвейер двигался дальше. Следующая зловещая клешня закрывала голову человека уродливой армейской каской, словно крышкой, и отправляла его дальше. Так, этап за этапом, с конвейера сходил вооруженный человек в военной форме и с безумными глазами. Его дикий взгляд был полон истинной ненависти. Встраиваясь в колонну таких же, как он, человек орал что-то невразумительное, подозрительно похожее на выкрики голоса в динамиках. Колонна орала, хрипела, роняя хлопья пены, и маршировала на выход.

Вдруг кто-то из безумцев, еще несколько минут назад болтавший с соседом о литературе в начале конвейера, заметил Лема. Его и без того красные глаза налились бурой кровью, и он что-то закричал, тыча пальцем в потерявшего дар речи от страха подпольщика. Наконец, Лем различил слова, которые кричал голос. Они врезались и ввинчивались в мозг, словно сверло. «Без дисциплины жизнь невозможна!»

* * *

– Подъем, рецидивисты! – резкий голос мгновенно вырвал спящих заключенных из сна, – пять минут на сборы и на выход, – с этими словами человек, встречавший их прошлой ночью, захлопнул дверь.

Лем убрал слипшиеся волосы с глаз и вдохнул полной грудью. Этой ночью ему снилось что-то непонятное и тревожное. Сам сон уже ушел, не оставив и следа в памяти, но чувство непонятного страха продолжило колыхаться в его душе. Молодой подпольщик провел по подбородку и неожиданно для себя понял, что не брился уже целую вечность.

«Ничего, скоро и побреют, и налысо постригут, – подумал Лем с отрешенным безразличием, – так у них вроде бы заведено. Вон все солдаты какие гладкие бегают».

Одевшись, Лем оглянулся на своих товарищей по заключению, с которыми он не перекинулся ни словом со вчерашней ночи. Бывший учитель Палий поправлял на себе синюю штормовую куртку. Лем даже немного удивился, настолько не вязался образ попавшего под горячую руку правительства невиновного учителя с хмурым и собранным человеком в простой, но прочной одежде на каждый день. Мало кто одевается подобным образом. Хоть в Демиругии все основные товары были в дефиците, считалось дурным тоном одеваться так, как «все». В каждой семье женщины ночами сидели с иглами над одеждой, перекраивая ее во что-то чуть менее стандартное.

Поэтому почти военная одежда учителя обращала на себя некоторое внимание. Хасар ожидаемо облачился в нечто похожее. Впечатление, которое сложилось у подпольщика о нем еще там, в «Воронке», никуда не делось. Грубая ткань куртки была неопределенного темного цвета. Поверх нее потомственный кочевник накинул жилетку того же фасона с огромным количеством карманов всех форм и размеров. В отличие от остальных, Хасар имел при себе еще и плоский вещмешок оливкового цвета.

У Лема же остался только плащ да легкие ботинки, не годящиеся для погоды на улице. Его любимую шляпу, видимо, потеряли при аресте.

«Жаль, конечно, – подумал Лем, – редкая была».

Дверь в комнату вновь распахнулась от мощного толчка, и вчерашний провожатый вошел внутрь. Без лишних слов он жестом приказал всем выходить.

– Сейчас у вас будет десять минут на все водные процедуры. Начальству вы, завшивевшие, грязными не нужны, – отчеканил военный, запирая дверь в место их ночлега, – слева в конце коридора подмоетесь, справа – выход. Жду вас на улице и советую быть пунктуальными.

Недобро ухмыльнувшись, вояка развернулся в сторону выхода.

– Ну, банный день так банный день, молодые люди, – весело разбавил мрачную атмосферу Палий, – вперед и с песней.

* * *

Выйдя на улицу, Лем про себя отметил, что впервые за очень долгое время не вздрагивает от холода, он, наконец, был одет по погоде. По крайней мере, почти. Эти десять минут явно пошли на пользу всем троим. Лем провел рукой по непривычно гладкому подбородку, в последний раз он брился еще до задержания. Приятная свежесть бодрила и придавала небольшую уверенность, болезненный страх перед неизбежным улетучился в водосток вместе с пылью и грязью. Хасар вновь стянул длинные волосы, оказавшиеся чернее вороньего крыла, в хвост.

«Только вот Палий, каким был, таким и остался, – отметил про себя подпольщик, – годы не уходят под струями горячего душа».

– Так все, вся шайка в сборе, – сказал очевидное военный, для пущего эффекта заглянув каждому в глаза, – теперь молча идите за мной, вас уже ждут.

– А роты сопровождающих не будет? – буркнул себе под нос Хасар.

– Я сказал молча, – рыкнул вояка, каким-то образом услышавший саркастичную реплику.

Потомственный кочевник лишь пожал плечами, нахмурился еще сильнее и первым пошел за сопровождающим.

Впервые за долгое время погода перестала нагнетать и без того невеселую атмосферу своими серыми тучами. С неба светило яркое солнце, всеми силами пытающееся раскрасить эту израненную землю яркими красками. И хоть ветер все так же нес с собой неприятные запахи гниющего древнего леса, других в Демиругии попросту не было, а распластанная по высушенной земле военная база не хотела отпускать своих пленников, в душе робко росла надежда на то, что самым неожиданным способом все непременно образуется. Лукавое солнце игриво заглядывало в глаза, приглашая присоединиться к радостному празднику, одному из последних в эту осень. У Лема возникло ощущение, что все вокруг – это неправда, что все это не с ним. Это страшная история, которую с каждым днем вспоминаешь все туманнее. А вот ясное небо, лучистое солнце и теперь уже не такой уж и сухой воздух – вот они по-настоящему. И сейчас можно будет доделать уроки, схватить на бегу осеннее пальто, съехать вниз по перилам и помчаться на пустырь гонять мяч со школьными друзьями.

Резкий оклик вырвал Лема из радужных фантазий, и он поспешил за остальными.

Когда все четверо вновь проходили мимо плаца, на нем уже вовсю шла строевая подготовка военнослужащих. Их провожатый остановился и указал на площадь.

– Посмотрите, может, отгонит ненужные мысли и… в общем, мы пришли рановато, так что наслаждайтесь моментом.

Огромное бетонное поле кишело солдатами, выполняющими разные упражнения. Мимо заключенных бодро промаршировал строй бритоголовых в одинаковой пятнистой форме. Чеканя шаг, они будто сливались воедино всем отделением. Движения резкие, отточенные и выверенные до миллиметра. Единый организм, будто механизм хронометра – холодный, точный, идеальный.

Солдат, идущий впереди построения, скомандовал: – Отделение, песню запевай!

И десять глоток мощным, единовременным рыком начали.

Зычные голоса хлестко горланили лающие слова песни, пробирая до дрожи. Лем с ужасом вслушивался в слова и смотрел в лица солдат, в стеклянных глазах которых застыла слепая вера.

* * *

– Кажется, им ничего не стоит убить за Демиругию? – вполголоса спросил Лем.

– Немного не так, Лем, – Хасар встал вполоборота к подпольщику и продолжил. – У нас за Родину не убивают. У нас за нее умирают. Равномерно, штабелями и с улыбкой на счастливых лицах. Ну, посмотри сам, разве они не счастливы?

На озверевших лицах трудно было различить отдельные эмоции. Скорее, это была смесь ослепляющей ярости, безрассудной решимости и животной преданности. Искаженные в приступе патриотизма гримасами злости солдаты скандировали агрессивные строки песни, и слова ее, в такт тяжелому стуку солдатских сапог, отбивали методичный ритм. Они отскакивали от холодного бетонного плаца в ясное небо, чтобы добраться до слуха врагов и напугать подлых предателей, называющих себя Республикой Кант. Не укрыться, не спастись никаким вооружением. Все доводы падут прахом перед непобедимой армией Демиругии, которая победным маршем пройдет через столицу Республики. Прошло одно отделение, за ним второе и третье, а за ними еще и еще. Солдаты шли нескончаемой зеленой пятнистой колонной, и из груди у них вырывалась одна и та же песня. Непонятно было лишь то, чего им хотелось больше – убить за свое Отечество или все-таки умереть.

– Что это за песня? – обратился Лем к их военному-проводнику.

– Гимн Вооруженных сил Демиругии, конечно же. Думал, гражданским его тоже преподают.

– Не слышал о таком.

– Ну что же, от преступника трудно ожидать чего-то другого, – презрительно скривился провожатый.

Лем промолчал, решив никак не отвечать заносчивому вояке. Он был не в том положении, лучше не провоцировать этих жертв военной пропаганды. Кто знает, на что еще распространяются их искусственные патриотические чувства.

– Все, довольно, – военный сверился с наручным хронометром, – теперь нам точно пора.

* * *

В этот ясный день Сурнай стоял перед дверью командного пункта за пять минут до назначенного времени. Наконец-то невыносимое ожидание подходит к концу, скоро его познакомят с гражданскими, с которыми он должен будет приступить к выполнению задания. Эти два дня, прошедшие после памятного разговора с неизвестным лейтенанту полковником, жизнь в воинской части текла по своему обычному распорядку. Он также гонял до седьмого пота свое отделение, не щадил себя на тренировках и горланил гимн ВС Демиругии наравне с остальными, но все-таки глубоко в душе порой накатывало необъяснимое волнение, когда голова была абсолютно свободна. Такое выпадало на ночь, и неожиданно для себя Сурнай отметил, что ему стало сложно уснуть. Воина, который не боялся выступить против сильнейших противников на ринге и поле боя, одолевал страх перед тем, что его ждет. Ох, если бы Устав имел какой-нибудь пункт, описывающий алгоритм действий на такой случай. Но спасительный свод правил был бессилен против туманной судьбы лейтенанта, который хоть и был верен Родине до зубного скрежета, но оказался перед ней виноват.

Язвительное солнце буравило своим пронзительным взглядом землю, отыгрываясь напоследок. Скоро понемногу начнет вступать в свои права зима с ее темными днями, и светило будто бы решило вылить как можно больше своей ослепляющей злобы на неподвижного лейтенанта, недовольно щурящегося и прикрывающего то один глаз, то другой. Рваные порывы ветра стегали по плотному камуфляжу, пытаясь пробраться через ткань военной формы, но не тут то было. Уж на что, а на армию Демиругия денег не жалела, форма сидела хорошо и защищала от всех неприятных внешних раздражителей. Была в меру легкой, не мокла в воде и позволяла телу бойца дышать. Она не спасала лишь от мерзкого солнца, мерцающего в небе мутным нарывом.

Решив, что подождал он достаточно, Сурнай трижды постучал в дверь костяшками пальцев и вошел внутрь.

Встретил его снисходительный взгляд знакомого по прошлой встрече майора, перебирающего в очередной раз папки на столе.

«Опять личные дела, – подумал Сурнай и ясно осознал, что не майор это на самом деле, а ищейка Надзора в армейских погонах, – контрразведчик этот майор, никак иначе, то-то у него взгляд такой холодный и…острый, что ли».

– Товарищ майор, лейтенант Козинский по вашему приказанию прибыл, – браво гаркнул Сурнай, выпучив глаза в полнейшем повиновении начальству.

– Вольно, Козинский. Умеешь приходить вовремя, я смотрю. Хвалю, – майор вперил испытывающий взгляд в Сурная, но взгляд его был направлен чуть наверх, как и положено по Уставу.

Не придраться.

– Только ты больно не расслабляйся, твоя пунктуальность тебе ничем не поможет, – он многозначительно постучал пальцами по папке с бесцветной фотографией Сурная в углу, – и я сказал «вольно».

Майор тяжело поднялся, сцепил руки за спиной и медленно подошел к лейтенанту. Остановившись на расстоянии в локоть, он, словно изучая, оглядел Сурная с ног до головы и неопределенно хмыкнул.

– Сейчас приведут троих гражданских, и я еще раз обрисую положение дел. Естественно, перед рецидивистами-зеками я не буду углубляться в подробности, всего им знать не положено. Твое дело – смотреть и слушать, рта не раскрывать. Так что если вдруг у тебя еще остались какие-либо вопросы, задай сейчас.

– Разрешите, товарищ майор, а почему только трое? Меня информировали насчет четверых заключенных.

– Правильно, Козинский. Но начальство передало радиограмму, что троих тебе будет достаточно. Еще вопросы?

– Никак нет, товарищ майор.

Немного помолчав, майор вновь задал вопрос.

– Скажи, Козинский, у тебя в отделении всяких бредней по поводу религиозных легенд не рассказывают? Слухи, может, обрывки фраз.

– Никак нет, – сухо ответил Сурнай. Ему тотчас представились двое бездельников в казарме и их разговор про какой-то там культ Серафимов.

– Это хорошо, что нет, – неприятно улыбнулся майор, обнажив верхний ряд желтых зубов, – если и услышишь подобное, не слушай. Эта несвязная ересь смущает разум, который выращен и воспитан в дисциплине. Не слушай, Козинский, это все полоумный бред сумасшедшего, который подхватили скучающие на службе солдаты. А еще лучше, сразу докладывай начальству.

– Так точно, товарищ майор, – Сурнай внутренне сжался под взглядом старшего по званию. Тот будто рентгеновскими лучами пытался насквозь просветить лейтенанта и выведать что-нибудь полезное. «Неприятный человек, взгляд еще хуже, кровь в жилах стынет», – отстраненно подумал Сурнай.

Вдруг входная дверь скрипнула, и майор повернулся к вошедшим, кинув сквозь зубы лейтенанту тихое: «Смирно».

Первым показался военный с широкой улыбкой на лице.

– Денек-то, товарищ майор! А вы здесь торчите, – он выпалил это чересчур громко для небольшого помещения и, поняв это, чуть смутился и добавил, – забирай своих зеков.

– Благодарю, – холодно и без всякого энтузиазма ответил майор.

Вошедший смешался, отвел глаза, обернулся и недовольным голосом прикрикнул:

– В шеренгу вдоль стены и без разговоров.

В кабинет вошло еще трое, как и предупредил майор.

«Да уж, ну и троица, – подумал Сурнай, – клоунада».

Из всех заключенных лишь один выглядел примерно ровесником Сурная, он был одет в несуразный светло-серый плащ, телом был жутко худ и вообще имел вид довольно болезненный. Что их там в тюрьмах совсем не кормят? Второй оказался значительно старше лейтенанта, можно даже сказать, в преклонных годах, о чем свидетельствовали бросающаяся в глаза седина и почти старческая сутулость. И лишь последний заключенный, казалось, абсолютно не интересовался происходящим вокруг. Если первые двое явно волновались, с тревогой рыскали взглядом по кабинету, то третий стоял с маской полнейшего безразличия на лице. Из тонких глаз-щелок он будто видел все сразу и ничего одновременно. Но больше всего удивило Сурная то, что его внешность была ему не знакома. Смуглая кожа, черные, как крыло ворона, длинные волосы, узкие глаза и особая стать, которая чувствовалась на подсознательном уровне. Внезапная догадка сначала показалась невозможной, но в то же время расставила все по своим местам. Он же кантиец! Так вот какие они, предатели и самозванцы. Сурнай почувствовал, как в груди уже начинает закипать ненависть к этому человеку, кулаки его сжались, а сердце яростно застучало в приступе праведного гнева. «Я убью его, только прикажи. Только намекни, и я брошусь на него, перегрызу глотку, не оставлю живого места на его сволочной туше. Только укажи мне, товарищ майор! Я кровью заставлю харкаться врагов», – Сурнай скосил налившиеся кровью глаза на майора, но тот, как ни в чем не бывало, с холодным спокойствием, заложив руки за спину, рассказывал преступникам детали боевой задачи, которые им было положено знать. Строки гимна сами всплывали в памяти бойца, ему становилось все труднее стоять по стойке «смирно», когда в такой близости находится враг.

– Оставив лирику, арестанты, повторю, после выезда за границу территории нашей страны вы переходите в полное подчинение лейтенанта Козинского, – майор закончил объяснение и обернулся на Сурная, – кажется, у вас возник вопрос, лейтенант?

– Так точно, товарищ майор, – Сурнай еле сдерживал внутреннюю ярость, его голос хрипел, в груди клокотало бешенство, – почему среди группы гражданских предатель из Республики Кант?

– Справедливые опасения, – насмешливо ответил майор, – но в данной ситуации безосновательные, арестант Хасар является потомственным демиругийцем. И тем печальнее, что он стал преступником-рецидивистом.

На Сурная будто вылили ушат ледяной воды. Вся ненависть разом ушла, трясущиеся кулаки разжались, и лейтенанту стало очень стыдно за свой неуправляемый приступ.

Дурак, дурак, правильно, что меня наказали. Глуп и слеп. Был бы один, влепил бы самому себе пощечину.

– Все, теперь получите необходимое снаряжение и приступите к выполнению задания, – буднично объявил майор, сел за стол и вновь придвинул к себе бумаги. Он мельком глянул на военного, который привел арестантов, перевел взгляд на документы и негромко добавил.

– В арсенале подготовлены вещи, табельное оружие и транспорт. Выполнять.

Боец в пятнистой форме кивнул и скомандовал:

– На улицу, шагом марш.

Арестанты вразнобой повернулись и вышли из кабинета. Закрывая за собой дверь, Сурнай взглянул на майора, но тот уже был погружен в работу.

* * *

Слоистая серая пелена потянулась своими цепкими и до неприязни липучими сырыми лапками к чистому утреннему небу и яркому солнцу. Налившись мутными тучами, она заволокла небесный покров, принеся с собой промозглый ветер со стороны городов, в которых постоянно шли дожди. Словно сама погода желала скорого растления человека. Обильно поливая влагой свежие споры черной плесени, она расщепляла личность, действуя изнутри там, где не могла снаружи, как та самая плесень грызла фундаменты бетонных зданий, неторопливо, но верно.

В засаленном брезентовом кунге армейского грузовика все надрывно дребезжало при каждом повороте. Воздух внутри был пропитан горькой дорожной пылью, смешанной с удушливым сигаретным дымом. Он был настолько неприятен, что даже вознамерившийся было попросить сигарету Лемор с отвращением выбросил эту мысль из головы. Когда покалеченная машина сбавляла ход, в кунг просачивался еще и тошнотворный запах дешевого автомобильного топлива.

Подпольщик вновь оказался в дороге, словно судьбе его надоело придумывать новые повороты, и она кидала его из одной тюрьмы в другую, из одного грузовика в следующий. И все дальше от мест, которые Лем мог назвать относительно родными. И уж тем дальше от места, в направлении которого бесследно сослали его родителей. Живы они или давно стали очередным кирпичом в основу счастливого государства Демиругия без единого улыбающегося человека? Когда жизнь твоя висит без всякой опоры, ее кружат и вертят, как захотят, а ты даже толком не можешь разглядеть, кто, в голову лезут воспоминания. Или, на худой конец, просто размышления о тех, с кем ты был близок. Родителей Лем не видел уже много лет. Лица их постепенно стирались в памяти, оставляя место неясным образам, наполненным больше чувствами, нежели чертами лиц и характеров.

Этот день очень похож на тот, когда меня выгнали из нашей квартиры и строго-настрого наказали знать, что родителей у меня никогда не было. Накануне я все ждал, пока они вернутся с работы, да так и уснул у окна. А затем меня хотели затолкать в какой-то автобус с детьми и ребятами моего возраста. Все они были разные: оборванные и хорошо одетые, грязные и умытые, но без исключения у каждого был испуганный взгляд с полным непониманием всего происходящего. Да, к ним мне тогда не захотелось. Помнится, укусил кого-то, рванулся. А потом меня за шкирку оттащили от растерявшихся взрослых с короткими дубинками, и мы побежали. Спас меня незнакомый мальчуган. И откуда в нем тогда столько силы взялось… В тот вечер он привел меня в неприметный подвал, в котором было много народу. Со следующего дня я стал работать на Контору.

Подобно трескучей киноленте неслись воспоминания мимо внутреннего взгляда молодого, но опытного революционера. Он посмотрел на свои ботинки. Добротные сапоги с высоким берцем непривычно крепко держали стопу и надежно ограждали своего хозяина от перспективы замочить ноги. Стройные ряды металлических скоб были туго перемотаны грубыми шнурками на совесть. Удивительно, – отметил вдруг Лем, – а ведь и Азимка была в таких же при первой нашей встрече.

Очередное воспоминание, мимолетная ассоциация с увиденным, словно пороховая бомба, взорвалась ревущей бурей тревог и переживаний. Но Лем уже научился с этим бороться. Он просто приказал себе не думать, заблокировал все мысли об Азимке, запер в стальной клетке и повесил сверху тяжелый навесной замок. «Как в деревнях на амбарах», – представил подпольщик. Представил, запер воображаемым ключом, и сразу стало легче.

Тряхнув головой, Лем отбросил от себя мрачные мысли и дернул полог брезентового кунга. Выглянув наружу, он поразился. Насколько хватало глаз, почти от самой военной базы тянулась черная, спекшаяся в стекловидную массу земля без единого живого дерева. И ведь это в лесной зоне. Деревья, конечно, были. Когда-то давно. То, что от них осталось, теперь торчало обугленными жердями, напоминающими руины древнего частокола.

Лем сунул голову обратно и наткнулся на вопросительный взгляд Хасара, сидящего напротив. Без лишних слов подпольщик кивнул ему на полог кунга и вновь высунулся на улицу. Кочевник последовал его примеру, огляделся и понимающе осклабился. Он, видимо, ничуть не был удивлен и вообще, знал все на свете.

– Почему вокруг ничего живого? – громко спросил Лем, перекрикивая вой двигателя.

– Человеческая жестокость, – хрипло ответил Хасар, – если быть точнее, напалм.

Он опять криво улыбнулся, осмотрелся вокруг, закашлялся от скрипящей на зубах пыли и сплюнул на черную землю, несущуюся мимо.

– Когда Демиругия была еще молода, в ней появилось много недовольных. Решив, что столь радикальных активистов укротить им не удастся, власти приказали изловить всех, окрестить их предателями и агентами, пятой колонной, Республики Кант. Речь шла об изгнании за пределы государства, граница тогда располагалась за лесом, то есть намного дальше, чем сейчас. Люди ушли, поверив, что их не тронут, – Хасар замолчал.

– А что дальше-то? – нетерпеливо поторопил Лем.

– А дальше, Лем, был отрезок истории, которого официально не существует. Когда две тысячи беженцев встали лагерем на ночь в этой области, в небо поднялись бомбардировщики Демиругии. И выжгли здесь все до самой земли и даже дальше, – кочевник задумчиво смотрел туда, откуда началось их утреннее путешествие. – А затем границу передвинули сюда, к еще дымящимся останкам, и объявили, что пограничные войска героически отбили тайную ночную атаку кантийцев и обратили их в бегство.

Это было слишком страшно, чтобы оказаться правдой. Каким бы не был плохим человек, отдающий приказы и решающий этим судьбы других людей, на такое бессмысленное зверство он не способен. «Хасар – пессимист, наслушавшийся бредней ворчащих стариков, вечно недовольных всегда и всем. А возможно, он специально это выдумал. Его уничтожили, как гражданина, в своих глазах он имеет право на такие выдумки». Так подумал Лем, переварил неправдоподобную историю и беспечно залез обратно за полог брезентового кунга дребезжащего грузовика. Он не заметил запорошенного черной пылью старого черепа в отдалении от дороги. Когда вокруг мрачное настоящее и унылое будущее, ужасное прошлое перестает волновать, сразу становится как-то не до него.

* * *

Внутри грузовика нещадно трясло, и приходилось хвататься за что ни попадя, чтобы хоть как-то удержаться на поворотах. Водитель будто специально рыскал из стороны в сторону, чтобы не дать заскучать своим пассажирам. При этом он, не переставая, смолил дешевые сигареты, так что вонь в кузове стояла та еще. Хасар в очередной раз судорожно схватился за борт, пытаясь одной рукой не выронить тяжелый автомат. Лишь арестанты, кажется, чувствовали себя прекрасно. Старик молча вытаращил глаза в пустоту, подозрительный узкоглазый Хасар, его имя Сурнай запомнил отчетливо, и Лемор, кажется, о чем-то болтали, перегнувшись через борт машины. Все они тоже высоко подлетали на своих местах, но не было заметно, что хотя бы одного из них это обстоятельство сильно напрягало.

«Привыкли, наверное, – зло подумал Сурнай, – небось, по тюрьмам их возили, как скотов, вот и плевать им сейчас». Самого его уже порядком укачало, и в глазах плыли темные круги. Ни о каком составлении плана действия лейтенант и подумать не мог.

Будем импровизировать…

– Ччерт! – Сурнай громко чертыхнулся вслух, приложившись затылком о металл, – когда уже эта колымага остановится!?

И вдруг раздался резкий лязг, заскрипели несмазанные тормоза, и «колымага» встала на месте, будто только и ждала, когда ее об этом, наконец, попросят. Громко хлопнула расхлябанная дверь, водитель спрыгнул на землю, обогнул транспорт и откинул полог кунга, впуская внутрь относительно свежий воздух.

– Приехали, – водитель сощурил один глаз, делая затяг, – вылазьте, – щелчком он отправил догорающий окурок подальше.

– Вылезайте, – тихо исправил Палий, но его никто не услышал. По крайней мере, не подали виду.

Сурнай тяжело отдышался, очутившись ногами на твердой почве.

– А что, получше этого корыта с гайками ничего найти не смогли? – раздраженно спросил лейтенант.

– Во что посадили, в том, стало быть, баранку и кручу, – насмешливо ответил водитель, чиркая спичкой.

«Еще смеется, шакал. Ничего, пока еще можно. Пока что я не заслужил прощения у Родины. Но я вернусь и стану героем. Меня повысят в звании, и посмотрим, как ты тогда подерзишь мне. И хотя бы одно несоблюдение Устава с твоей стороны, ты пожалеешь, что не умер от рака легких до моего возвращения».

Все сегодня готово было привести Сурная в бешенство. Сначала этот промах с тем, что Хасар оказался не кантийцем, изматывающая тряска в дороге, а теперь и водитель, снисходительно улыбающийся и беспрестанно курящий.

Сурнай не мог вынести его наглой рожи и отвернулся. Грузовик, сипло хрипящий на холостых оборотах, остановился на крутом косогоре в метрах пяти от склона. Черная земля резко спускалась вниз и переходила в равнину, над которой висел то ли туман, то ли испарения болот, безобразными гнойниками разбросанных повсюду. Совсем вдалеке угадывались контуры горных вершин, непреодолимо далеких и ничуть не манящих к себе. Корявые вершины издалека были больше похожи на прутья тюремного заграждения, сдерживающего самого подлого преступника – Республику Кант. По каменистой земле петляла старая узкоколейка, берущая начало внизу, в шатком, прогнившем насквозь гараже.

– Маски могут и понадобиться, – водитель принялся раздавать противогазы, – сменные фильтры в мешках. Черт знает, какие там у болот газы-то.

В отличие от всей группы, Сурнаю он вручил военный противогаз. Хоть он и был очень старой модели, но, по крайней мере, защищал всю голову и имел сменные фильтры. Остальные получили бескоробочные полумаски.

– Так, там внизу в гараже мотодрезина. Она вроде как на ходу, так что держите канистру солярки, проедете, сколько сможете. С управлением, надеюсь, справитесь, товарищ Козинский? – водитель грузовика с наглой улыбкой посмотрел в упор на лейтенанта.

– Справимся, – буркнул Сурнай, принимая канистру. «Придет день, и я вернусь, юморист».

– Ну все, спуск по тропе, – он кивнул немного правее, – удачи желать не буду.

– Перебьемся, стажер, – весело ответил ему из-за спины лейтенанта Хасар, подхватывая тяжелый вещмешок.

Водитель скрипнул зубами, но промолчал, а Сурнай украдкой улыбнулся – арестант, а как лихо на место поставил. Во дает!

Лемор и Палий молча взвалили на себя мешки со снаряжением и, не произнося ни слова, начали спускаться к подножью косогора по узкой крутой тропе. Хасар принялся насвистывать что-то очень напоминающее гимн вооруженных сил Демиругии и пошел следом. Сурнай закинул автомат за плечо, подхватил канистру, в которой солярки было едва ли половина, и начал спуск вслед за остальными, не удостоив взглядом тяжело сопящего водителя.

* * *

Мотодрезина оказалась и вправду рабочей. Видимо, за ней следили, так как выглядела она вполне сносно. На ней еще даже остались следы хорошей машинной смазки. Зачем кому-то следить за транспортом, который может передвигаться лишь по этой узкоколейке, непонятно, ведь впереди лишь пояс отчуждения, нейтральные территории, не имеющие чего-то мало-мальски ценного. Сделана она была очень давно, зато на совесть и определенно с расчетом на будущие поколения. Возможно, эта старушка помнила даже начало Войны между Демиругией и Республикой Кант. Но это не точно.

Сурнай задумчиво посмотрел на противогаз, прикинул и прицепил его на ремень. Пока что воздух был относительно чист.

– Так, сейчас залью топлива, а вы ее выкатите, – сказал Сурнай Лемору и Хасару, выжидательно смотрящим на него. Те дружно кивнули, и лейтенант занялся кормлением голодного бензобака мотодрезины.

Когда последние приготовления были закончены и Сурнай обернулся на все еще стоящего наверху водителя грузовика, вдали, со стороны военной части что-то тяжело ухнуло. Затем еще, только гораздо громче. Вся группа разом присела в недоумении. В следующую секунду ветер принес с собой отчаянный вопль сирены тревоги крайней степени опасности. Сурнай инстинктивно рванул с плеча автомат, но крик сверху опередил его.

– Руки, лейтенант! Убери свои руки от автомата, – голос водителя почти сорвался на визг. Сухо щелкнул затвор его оружия. – Только попытайтесь бежать обратно, сволочи!

«Ну все, лучше умри от рака легких. Не жить тебе под моим командованием», – пообещал себе Сурнай и медленно перевесил автомат за спину.

– К дрезине и проваливайте!

Спиной, мелкими шагами, оглядываясь, четверо забрались на мотодрезину. Сурнай резко дернул на себя трос механического стартера, древний движок чихнул, отрывисто закашлялся и затарахтел. Сурнай толкнул рычаг, старая махина дернулась и начала движение, медленно разгоняясь. Навстречу надвигался туман. Сурнай поискал глазами и нашел на приборной панели тумблер со значком лампочки под ним. Когда он повернул его, внутри мотодрезины что-то громко хлопнуло, и мутную взвесь впереди разрезал мощный луч света. Теперь появилась уверенность, что все пройдет нормально. Древний агрегат движется, дорогу впереди себя освещает, запасы провизии полны, и четкая цель никуда не делась. Пролом в горном Хребте – и долгожданное повышение. Только одно тревожило еще Сурная, в части бы не включили сразу всех сирен боевой тревоги без надобности. Лейтенант обернулся назад, на склон, и нахмурился, грузовика и его ехидного водителя там уже не было.

* * *

Было в этой мотодрезине что-то от старых сельских тракторов. Она тоже верой и правдой служит на благо, изо всех сил стараясь сделать свою работу хорошо. Не известно, кем она была использована раньше, но сейчас она весело громыхала по старым рельсам, не давая глухой тишине воцариться среди своих невольных пассажиров. Лем сидел на металлическом обломке, бывшем ранее подобием скамьи, и гадал, что произошло там, у косогора. Он пытался забыть об этом, уж очень не хотелось задавать вопросов этому Козинскому. Он был какой-то озлобленный, на любые разговоры стрелял мрачным взглядом и вообще, держался особняком. Поэтому особых разговоров не клеилось, и все ехали молча, задумавшись о своем. «Да, в конце концов, не молчать же всю дорогу до гор», – подумал Лем и решил для начала спросить седого преподавателя.

– Палий, – осторожно начал подпольщик, стараясь не смотреть на военного, – как вы думаете, что там случилось? Это ведь взрывы, и они явно были незапланированными, судя по сиренам в части!

– Опять теракты вашей Конторы, Лемор, – неожиданно раздраженным голосом ответил Палий.

Лем замолчал, отвернулся и бросил хмурый взгляд туда, где осталась воинская часть. О том, что он работает на Контору, он Палию не рассказывал.

Беспрестанно скрепя своим старческим телом, дрезина упрямо тащилась по чудом сохранившейся узкоколейке. Слева и справа от нее черная земля постепенно переходила в солончак. Тут и там на поверхности, словно иней, выступали кристаллы соли, жадно впитывающие терпкий туман. Все звуки вязли в воздухе, как в мягкой вате. Мигающий фонарь на носу дрезины силился разрезать туман, пробиться через его душную завесу дальше вперед своим мощным лучом, но тоже слабел в этой плотной взвеси. Отчего-то эта дрезина вызывала смутное беспокойство у Лема, и он периодически украдкой смотрел по сторонам, все ли в порядке. Правда, никаких вещественных подтверждений его беспокойству пока что не было.

– Черт бы побрал эту войну, – тихо начал кочевник. – Мирное население производит оружие, которым военные будут убивать сначала друг друга, а потом такое же мирное население. Там, за Хребтом такие же люди, которых, возможно, точно так же отправляют на разведку из тюрем прямиком в горы. Бессмысленный бред, – сказал Хасар, ни к кому не обращаясь.

– Возможно, но мы можем лишь предполагать, – флегматично пожал плечами Палий, нервно сколупывая краску с поручней мотодрезины.

– Бред говоришь? – реакция Сурная не заставила себя долго ждать. – Говоришь, что там такие же люди? – он подался вперед, глаза его сверкали злобой, – послушай же, что я тебе скажу, арестант. Кантийцы – предатели! – рыкнул бритый боец в пятнистой форме. – Они ответят за все, что сделали. Они умрут, и лишь их смерть, всех до единого, воинов, их женщин и малых детей, искупит вину за те преступления, которые они совершили против нас. Демиругия готова была их простить, но они этого не пожелали. Так пусть же захлебнутся кровью в жалких попытках остановить наши танки и славную пехоту!

– Хорошо, – начал закипать Хасар, – даже если вы победите, что дальше? Куда направятся тысячи солдат на этих бронированных сараях? Вы так жаждите победы, но ведь даже понятия не имеете, что будете с ней делать. Это пока вы дружны в едином порыве. Но после победы враг исчезнет, и вам некуда будет девать вашу ненависть. Куда вы ее направите?

– Военный комиссариат укажет…

– Вот именно! – Хасар разошелся ни на шутку, жилы на его шее вздулись, как у разъяренного быка, – он УКАЖЕТ. И укажет он на собственных граждан. Продолжит пихать в ваши пустые, до патриотического звона головы очередную сказку о предателях Родины. И вы поверите. Поверите и пойдете убивать людей, неугодных правительству, даже если это будут ваши друзья и соседи. Да этот твой Комиссариат может заставить вас по голым камням стрелять. Лишь бы был враг, тратились боеприпасы и заводы из года в год, из поколения в поколение создавали оружие. Лишь бы народ жил в страхе и лишениях. Лишь бы лозунг «Все для Победы» никогда не утратил своей актуальности, – кочевник перевел дух и посмотрел на Сурная. Вояка сидел, нахмурившись, и явно пытался ответить на эту тираду парой-тройкой фраз из своего треклятого Устава.

– И я даже не удивлюсь, если за этими горами окажется одно большое кладбище. Или, вообще, такие же болванчики в военной форме, героически поливающие огнем Хребет, – кочевник откинулся спиной на поручни дрезины и устало прикрыл глаза.

* * *

Тишину вновь нарушил Хасар, тяжело вздохнувший и деловито зашуршавший не то пакетом, не то бумагой в своем вещмешке. Немного порывшись в его недрах, он извлек оттуда газетный сверток, аккуратно приоткрыл его и, зачерпнув горсть чего-то, принялся методично жевать. Лем, с интересом наблюдавший за этими махинациями, вопросительно посмотрел на Хасара, но, когда тот раскрыл большую ладонь, неодобрительно фыркнул.

– Желатиновые бобы, – скривился Лем, – как ты ешь эту дрянь?

Эти бобы были, возможно, единственным продуктом, который никогда не переводится на полках магазинов в эпоху дефицита. Сделаны они из съедобного желатина, намешанного неизвестно с чем. Это была подачка от государства своему народу. На вкус водянисты и оставляют мерзкую горечь на языке, однако стоят сущие копейки и могут помочь продержаться в голодное время. Обычно их покупают на всякий случай, запасаясь впрок, а потом скармливают домашним животным и мелкому скоту, который живет в деревнях и селах. Даже многие лекарственные микстуры глотать приятнее, чем питаться противными бобами. Хасар же, судя по всему, жевал их с явным удовольствием и решительно не замечал ничего такого.

– У каждого свои привычки, – неприветливо ответил кочевник, – кто-то, вон, с автоматом своим обнимается, – он ухмыльнулся.

– А кто-то, я смотрю, по разным тюрьмам путешествует. Кочевник-рецидивист, – не остался в долгу бритоголовый лейтенант.

Лем не удержался и хохотнул. Палий широко заулыбался, бросая взгляды то на военного, то на Хасара. То, что Хасар действительно потомственный кочевник, лейтенанту не известно.

Хасар аж крякнул от неожиданности. Он поднял взгляд на лейтенанта, сидящего у рычагов управления. Пару секунд они смотрели друг другу прямо в глаза. И тут Хасар сам неожиданно разразился отрывистым гоготом. Его раскатистый смех перекрыл скрип дрезины, и Лем тоже засмеялся в полный голос.

– Ну ты и выдал, солдатик, – еле выдавил из себя сквозь смех кочевник.

Сурнай непонимающе улыбнулся, он точно не знал, почему его не особо шутливая реплика так рассмешила этих людей. Но напряжение, которого в воздухе было даже больше, чем густого тумана, разом спало. Четверо в дрезине, шумно катящей по разбитой узкоколейке, не стали друзьями, нет. Они даже не перестали быть людьми с разных сторон баррикад. Их взгляды и убеждения не сблизились, придя к неизбежному компромиссу. Но все же глухая стена почти не скрытой вражды лопнула и посыпалась в пропасть прошлого под ударами общего смеха, который рушит все преграды не хуже искренних слез.

* * *

Изредка петляющая между зловонных болотных луж, густо обсыпанных по краям солью, узкоколейка странным образом никак не пострадала от внешних условий. Нет, конечно, идеально новой ее назвать было нельзя даже с натяжкой, но сами рельсы не несли на себе следов повреждений. Если бы не это, топать бы группе Сурная пешком, а ведь на такой почве даже привала не организуешь. Но по счастливой случайности сквозь безнадежный хаос бодро бежала по путям громоздкая туша старой мотодрезины со своими первыми за много-много лет пассажирами.

– Сурнай, глянь за борт.

Молодой лейтенант (пока еще) обернулся на окликнувшего. Лемор сначала было съежился под его взглядом, но тут же опомнился, распрямился и продолжил:

– Лужи закончились, земля твердеет.

Сурнай положил руку на рычаг регулировки скорости мотодрезины и перегнулся через борт. Похоже, озера слизи, что наполняли воздух едким сероводородом, остались позади. Он плавно, насколько это было возможно, потянул рычаг на себя, и дрезина рывками стала замедляться, теряя скорость.

– Мы вроде бы преодолели болота. Надо удостовериться, – пояснил Сурнай остальным, – и всем приказ облегчиться.

Замедлившись окончательно, дрезина затряслась с громким скрипом, затряслась и, наконец, застыла, продолжая тарахтеть сиплым двигателем.

– На выход, – скомандовал Сурнай и первым перемахнул через борт. При приземлении земля странно прогнулась. Несильно, похоже на то, когда наступаешь на огромную шину от тракторного колеса, вроде поверхность твердая, а вроде и нет. Лейтенант опустился на одно колено, расчистил немного места от соли и потрогал землю рукой.

«Занятно, как резиновая», – подумал он.

Сурнай выпрямился, на всякий случай перевесил автомат на грудь, положил на него руки и огляделся. Из густой пелены туман превратился в рваные хлопья. Теперь фара дрезины уверенно разрезала его, освещая пути на добрую дюжину метров. Лемор и старик Палий решили последовать приказу и отошли в противоположную от Сурная сторону, Хасар прошел мимо лейтенанта и, сунув руки в карманы, пошел в неизвестном направлении.

– Эй, ты куда? – Сурнай окликнул удаляющегося арестанта. – Стой, это приказ, – фигура Хасара почти растворилась в тумане, и лейтенант, выругавшись, легкой трусцой побежал за ним.

Сурнай быстро догнал Хасара, тот остановился и молча смотрел себе под ноги.

– Что все это значит, страх потерял? – Сурнай передернул затвор автомата и направил его в спину Хасара, – медленно повернись и руки покажи, а то стреляю.

– Смотри не поранься, – Хасар сделал шаг в бок и посмотрел на лейтенанта, – полюбуйся.

Сурнай посмотрел в сторону, куда указывал рецидивист, и не поверил своим глазам. В небольшом углублении, похожем на старую воронку от снаряда с осыпавшимися краями, лежали в неестественных позах две черные фигуры. Сурнай опустил оружие, щелкнул предохранителем и подошел ближе. Одна фигура пыталась закрыть фигурку поменьше. Обе они были полностью высушенные и сморщенные, всю влагу их тел впитала в себя соль. На голых черепах, обтянутых черной коростой, не осталось волос, обрывки одежды давно истлели и превратились в труху, но по пропорциям было видно, что когда-то здесь, на дне воронки, вжимаясь в грязь, мать пыталась заслонить своим телом ребенка.

– Эти тоже предатели? – хрипло спросил Хасар.

Он резко повернулся и стремительно зашагал обратно к узкоколейке, Сурнай, ошарашенный, побрел следом.

* * *

Лемор и Палий возвращались обратно по пружинящей под ногами земле. Седой преподаватель рассуждал насчет того, почему на поверхности почвы образуется столько кристаллов соли и как это влияет на местный климат. Лем слушал его вполуха, потому что думал совсем о другом. Он гадал, что случилось утром, за считаные минуты до их отбытия. Взрывы, вой сирен, внезапная истерика их водителя – все это наталкивало на одну мысль, которую молодой подпольщик боялся даже сформулировать. Но сердце его чувствовало, что здесь не обошлось без Конторы.

Рассуждения преподавателя становились все более абстрактными, он уже перешел на климат всего полуострова, и Лем решил разом покончить со всеми недомолвками. Он остановился и спросил прямо:

– Палий, скажите честно, как вы узнали, что я работаю на Контору?

– А вы рубите с плеча, молодой человек, – Палий с удивлением посмотрел на своего собеседника. – Невежливо обрывать человека на полуслове.

– Обстановка что-то не располагает к светским беседам, – Лем вознамерился добиться правды и не собирался отступать.

– Ну, хм, что же, в таком случае мой рассказ не ограничится скупым ответом.

– Ничего, думаю, время у нас еще есть.

– Хорошо. Хотя и, как говорил мой школьный учитель, абсолютно честными бывают только математики, а я всего лишь историк, я все же постараюсь. Когда-то в моей груди горел огонь жажды справедливости, как и у вас. Я видел все, что происходило вокруг, и вознамерился изменить это. Так я начал аккуратно выходить на таких же активистов, недовольных властью. Мне приходилось делать это чрезвычайно скрытно, ведь в мои планы не входило с треском вылететь из университета, все-таки история была мне ближе всего остального. Спустя время мне удалось узнать о тайной революционной организации, которая занималась подрывной деятельностью прямо под носом у Надзора, и это привело меня в дикий восторг. Вот они, буревестники революции, не боящиеся делать хорошее дело в стране плохих людей. Ох уж этот юношеский максимализм. Позвольте, я присяду, – Палий с кряхтением опустился на землю, немного поерзал и продолжил. – Однако как я ни пытался к ним попасть, у меня ничего не выходило, там нужна была личная встреча, а рисковать я пока не мог. И однажды случилась совсем странная вещь. На меня вышла совершенно другая организация подпольщиков с емким названием «Контора». Я с радостью согласился стать их информатором, ведь меня так манила идея революционных перемен! С тех пор началась моя работа в подполье. Я окончил университет, начал в нем же преподавать и получил доступ ко всем историческим архивам. О, я был ценным человеком. К моему мнению прислушивалась управленческая верхушка Конторы. По моему наставлению был разработан проект подпольной типографии, в которой вы, Лемор, и работали.

– То есть вы до сих пор состоите в Конторе? – с уважением спросил Лем. – И за все эти годы продолжали работать в университете?

– Не совсем. Как я уже сказал, я получил доступ ко многим историческим архивам. И один раз я тайно проник в ту часть архивов, что находятся под грифом «Совершенно секретно», Конторе понадобились какие-то сведения, уже и не вспомнить. Так вот, пока я искал нужную информацию, я наткнулся на старые исторические документы, которые я просто не смог пролистать, не прочитав. То, что было там написано, открыло мне глаза. Оказывается, существующая партия Демиругии далеко не первая в истории нашего государства. С небольшой периодичностью в Демиругии зарождаются тайные подпольные движения. Всеми правдами и неправдами они скрываются от органов правопорядка, раньше это была Жандармерия, до этого – Комитет внутренней сохранности порядка, сейчас – Надзор. Рано или поздно, люди, уставшие от тяжелой жизни, массово и почти открыто начинают поддерживать эти подпольные организации. И вспыхивает пожар революции. А после того как какая-либо из организаций совершает переворот, она объявляет членов остальных организаций врагами нового режима и безжалостно истребляет их. И когда единственными оставшимися в живых революционерами становятся те, кто захватил власть, они погружают страну обратно в пучину репрессий. И над Демиругией вновь воцаряется старый режим. Всю историю до революции, как и сам факт государственного переворота, приказывается забыть, и нарушение этого приказа жестко карается. Проходит несколько лет, и все приходит в окончательное равновесие – Демиругия вновь едина и сплочена перед лицом коварной Республики Кант, нынешняя партия правила с начала основания государства, а подпольных организаций в стране не существует. Это косвенно доказывает то, почему не ведется активной пропаганды среди населения, ведь после переворота придется вновь засекречивать все данные о прошлой истории государства. Вот поэтому-то, Лемор, я и покинул ряды подпольщиков Конторы много лет назад.

– И что, все это прямо вот так было расписано в каком-то там документе? – с сомнением спросил Лем.

– Отнюдь. Там была приведена хронология последних ста пятидесяти лет со всеми изменениями в государственном устройстве. Голые факты, точные даты и заштрихованные черными маркерами фамилии. Целостную картину я выстроил только после, изучая исторические источники как современные, так и весьма старые. Я несколько раз все перепроверил, моя теория подтверждается фактами и не имеет изъянов. К моему глубокому сожалению.

– Не понимаю, тогда почему же вас арестовали только сейчас?

– За вольную трактовку учебной программы, – усмехнулся Палий, – после того как я узнал правду, я решил попробовать изменить что-то в тех людях, которые станут меня слушать. Я начал ненавязчиво внушать ценность свободы личности своим студентам, стал учить их мыслить критически, трезво, в отрыве от наставлений пропаганды, – седой историк закашлялся, прочищая горло.

– Дайте угадаю, кто-то написал на вас донос, – предположил Лем.

– Совершенно точно. Хотя, признаться, я впечатлен, что произошло это только недавно. Это же сколько студентов, в которых я был не уверен, предпочли усвоить мои уроки, а не доносить на меня Надзору. Честно говоря, я вполне заслуженно могу собой гордиться.

– Думаете, вы смогли изменить что-то к лучшему?

– Единственная дорога к эволюции заключается в самосовершенствовании каждого человека изнутри. Пока мы не начнем меняться сами, бесполезно пытаться изменить мир вокруг. Если я смог повлиять хотя бы на пару своих студентов, моя жизнь уже не была прожита зря.

– Я постараюсь запомнить, Палий. По правде говоря, я не знаю, что и думать после вашего рассказа.

– Вы можете поверить мне, молодой человек, но, в сущности, это ничего не изменит. Ведь даже если все это правда, то на этот раз может оказаться иначе.

– Что же, узнаем, когда вернемся, – пожал плечами Лем и направился обратно к рельсовой дороге.

– Я бы сказал, «если» вернемся, – тихо добавил Палий, но подпольщик не услышал этих слов.

* * *

– Живее, – поторопил голос Сурная, едва взгляд Лема различил дрезину на путях.

Военный стоял на мотодрезине, положив руки на автомат, около него, на металлической лавке, лежал большой белый лист, придавленный походной флягой. Хасар сидел в той же позе, в которой его оставили Лем и Палий, лишь лицо его заметно помрачнело, и желатиновые бобы исчезли в недрах его вещмешка. Когда все вскарабкались на древнюю машину, Козинский развернул белый лист и положил перед остальными.

– Это топографический снимок местности, – пояснил он, предупреждая незаданный вопрос, – судя по всему, мы находимся здесь, – он ткнул грязным пальцем в мутное серое пятно с корявой надписью «Болота».

– Так мы эти болота вроде как позади оставили, – сказал Лем, посмотрев на военного в упор, – земля твердая, сам проверил.

– Именно, – согласился Сурнай, – я так думаю, что мы находимся на самом краю этой местности. Дальше будет небольшая река. Единственный путь через нее – вот этот мост, – он показал на тонкую перемычку через обозначение оврага. По имеющимся у меня сведениям, он должен был сохраниться, хотя и в аварийном состоянии.

– А что, пешком дойти совсем не вариант? Убьемся еще, – Лем с сомнением смотрел на тонкую полоску на снимке, – перейдем вброд, да и дело с концом. Зато риска меньше.

– Невозможно, – отреагировал Сурнай, – воды сильно заражены. Фактически там радиоактивных и химических отходов больше, чем воды. Даже парами ее дышать нельзя, контактировать напрямую и подавно. Так что вариант у нас один. Наденем защитные маски и как можно быстрее преодолеем переезд. На конце моста ворота, но они хлипкие, на скорости выбьем бортами.

– Не выдержит нас этот мост, – угрюмо вмешался в разговор Хасар, – строился давно, в таких погодных условиях, – он обвел рукой густой туман вокруг, – сложится при малейшей нагрузке. А уж под весом нас четверых да этой громадины… – он многозначительно замолчал.

– Не сложится, главное – разогнаться. На скорости все получится, – не согласился с ним Сурнай. – Да и вариантов, как я уже сказал, у нас других нет.

– Почему же нет, вернемся назад. Раз там все, как сказал наш уважаемый историк, с нас и спрашивать никто не станет, – Хасар осклабился.

– Вы, преступники, обязаны заслужить прощение у своей Родины, – холодно ответил лейтенант, – и пока задание не будет выполнено, вы его не получите.

– Молодой человек, – внезапно заговорил Палий, – насколько я понял, вас тоже не за примерное поведение послали эти радиомаяки, – он похлопал по своему вещмешку, – к горам нести. Вы ровно в таком же положении, как и мы, посмотрите правде в глаза. И уж точно не вам укорять нас за дела, о которых вы не имеете ни малейшего представления.

Воцарилась недолгая пауза. Солдат явно не знал, как поступать со стариком, который дерзит, ведь Устав хорошо формулировал только одно отношение к старости. Пожилых, детей и женщин надо во что бы то ни стало защитить и уберечь от беспощадных кантийцев. Но седой преподаватель мало того, что не испытывал трепета перед солдатом, так еще и выражал это в форме логичных и ничуть не оскорбительных фраз. Сурнай буравил взглядом Палия, но преподаватель отвернул голову и сделал вид, что всматривается в туман. Лем решил разрядить обстановку.

– Так, ладно, даже если это теоретически возможно, как нам разогнать это корыто до нужной скорости? Мы же все это время тащились на максимальных оборотах.

– Насчет этого не волнуйся, там склон, – ответил Козинский, переведя взгляд на подпольщика, – разгоним вручную вчетвером, заскочим на ходу и добавим газу.

– Ну, допустим, – сказал Хасар, – будь по-вашему. Погода, правда, мерзкая, противно подыхать будет.

– Не подохнешь, – пообещал Сурнай, – надевайте маски.

Он дернул несколько раз трос стартера без всякого результата, потряс топливный бак, дернул еще раз, и выхлопная труба мотодрезины плюнула облаком черного дыма. Двигатель прочистил горло, вздрогнул, просыпаясь, и более-менее спокойно заворчал. Сурнай достал свой противогаз, слитным движением надел его и оглядел остальных. Лем уже сидел в своем громоздком респираторе, закутавшись в плащ, – воздух стал холоднее.

– Простудиться боишься? – глухо спросил Хасар. – Ничего, мертвые, как мне известно, не болеют.

– Да что вы, в самом деле, – вмешался Палий, неуклюже пристраивающий полумаску на своем худом лице, – план Сурная мне кажется вполне осуществимым.

Хасар обернулся на застывшего в ожидании Сурная и, пожав плечами, шумно вздохнул.

– Поехали, авось и пронесет.

Древняя машина со скрипом тронулась по изъеденной ржавчиной узкоколейке. Судя по всему, река и вправду была все ближе. Металл на рельсах все чаще покрывали оранжевые пятна – коррозия шла полным ходом. Хорошо, что обратно группу перевезут уже по воздуху, а то в безопасности второй поездки по хлипким дорогам прошлого уже нельзя быть уверенным. Трухлявые деревянные шпалы проносились под тяжелым днищем дрезины все чаще, а затем и вовсе слились в серую полосу, уносящуюся назад, в стену густого тумана. Тумана, который скрыл от нежеланных взглядов останки навсегда оставшихся в болотах и соляных ямах беженцев и черт знает чего или кого еще. Поистине самое жестокое существо, известное человеку, – это сам человек. Животные при всей своей неразумной природе не способны на такое. Так что же это получается, такими нас делает разум? Дар, который мы получили неизвестно откуда, мы используем во вред себе подобным для достижения личных выгод. Разве мы всегда были такими? Очень хочется ответить, что нет. Что произошли страшные вещи, и надломилась наша высокая мораль, сползли краски с ее некогда идеального лица. Но это не так, человек всегда был и останется таким. Он продолжит ронять злобную пену изо рта при виде врага, подобно обезумевшему зверю, пока не дойдет до конца. Он не перестанет идти вперед лишь по головам других.

Бесполезно свергать власть, которая стоит за такими преступлениями, ведь каждый народ имеет правителей себе под стать. Пока каждый человек не начнет меняться внутри, искренне, от сердца, всем своим существом, до тех пор мир не изменится. Он так и продолжит гаснуть, стиснутый асфальтовой скорлупой человеческого эгоизма.