На улицах Демиругии завывал промозглый ветер, кидая в лица многочисленным прохожим снег вперемешку с дождем. На мостовых было непривычно людно для воскресного утра, всюду сновали люди, закутавшиеся в теплые шинели. Значительная часть прохожих, воровато оглядываясь, сжимала в руках мятые желтые листовки, размалеванные черными лозунгами. На тротуары кто-то выкатил металлические бочки и развел в них костры, чтобы любой желающий мог отогреться, не покидая улицы, и обсудить происходящее с первым встречным. Постепенно людей становилось так много, что толпа даже порой выливалась на автомобильные дороги. Людскую массу гневно разгоняли обратно «Черные Воронки», появившиеся из ниоткуда. Они черными пираньями рассекали по городу, периодически разворачивались поперек дорог и блокировали проход и проезд. Тех, кто шел по своим делам в явно нетрезвом виде, подхватывали прыткие фигуры людей Надзора и усаживали в металлические чрева черных грузовиков. Однако никто не кричал, не призывал к чему-либо, и вообще, жители вели себя совершенно спокойно, лишь немного будто удивляясь, по какой такой неизвестной и ужасно интригующей причине тротуары оказались запружены народом. Все это лишь сбивало с толку экипажи «Воронков», отчего они злобно рыскали голодным взглядом по потоку прохожих да и ловили пару пьянчуг, вовсе этим не удовлетворенные.

Практически в самом центре города за происходящим следили двое приятелей через окна теплого питейного заведения. В баре было немноголюдно, обычно посетители начинали появляться здесь тогда, когда настенный хронометр отмерял своими полукругами половину шестого вечера. И эти двое тоже не начали бы выпивать с утра, но на это нашлась очень веская причина: накануне у одного из них на десятом году жизни скончался любимый кот. Единогласно было принято решение оплакивать ничем такой участи не заслужившего в полной печали. Местом же для горя стал ближайший бар, в котором приятели задумали просидеть целый день до вечера, чтобы в полной мере помянуть бедное животное. Хочется отметить, что они, эти двое, ни в коем случае не были друзьями, в Демиругии вредно заводить друзей, зато они работали у соседних станков и обедали за одним столиком в заводской столовой. А этого вполне достаточно для хорошей компании и нахождения общих тем для разговора. Не успел хозяин ушедшего в другой мир рассказать до конца историю, как он героически спас своего кота еще котенком из зубов своры дворняг, как собеседник хлопнул его своей сухой ладонью по мощному плечу и воскликнул:

– Клавдий, ты только посмотри, что творится на улице!

Клавдий поднял на своего приятеля полные вселенской тоски глаза и хмуро ответил:

– Ты что, даже меня не слушал? Да у меня Васька умер.

– Извини, я искренне ему соболезную. То есть тебе. То есть и ему, конечно, но… – тут он совсем запутался в том, что хотел ответить, и вновь попытался привлечь внимание товарища. – Да посмотри же ты в окно!

Наконец, Клавдий недовольно проследил взглядом направление, которое ему указали, и обнаружил, что широкая улица, уходящая к центральной площади и бывшая пустой во время их прихода, сейчас заполнена людьми. Когда он осмотрел всю эту необъятную толпу людей, почему-то замерших на месте, то увидел несколько черных грузовиков, перегородивших путь жителям. Фигуры служителей Надзора в черных плащах неподвижно замерли у машин, сжимая в руках гладкоствольные винтовки. Прохожие в первых рядах, стоящие довольно близко к фигурам в плащах, взмахивали руками и что-то кричали, слов через стекло было не разобрать. Толпа гудела все громче, отдельных выкриков не было слышно, и ищейки Надзора тщетно пытались выловить предполагаемых зачинщиков чего-то предполагаемо незаконного. Вдруг в толпе возникло едва заметное движение, и люди слегка расступились. Перерезая улицу, не обращая внимания на происходящее вокруг, прямо на черные грузовики Надзора деловито катила коляску женщина весьма преклонных лет. Она старалась держаться прямо и независимо, что не очень свойственно людям ее возраста, но годы все равно сквозили через гордость, и женщина чуть горбилась и немного потешно семенила сухонькими ногами. Скорее всего, в коляске мирно посапывал внук, которому непременно нужно было попасть за пределы новообразовавшегося кордона.

Фигура в плаще вскинула руку в предупредительном знаке, призывая подчиниться и сменить траекторию движения. Но если внуку нужно где-то оказаться, долг любой уважающей себя бабушки во что бы то ни стало доставить его туда, даже если придется идти напролом. Поэтому все предупреждения старая женщина благополучно проигнорировала и вплотную приблизилась к служителю Надзора. Звуков стекло бара практически не пропускало, поэтому происходящее снаружи было похоже на немое кино. Быстрым и точным движением служитель приподнял свою винтовку и наотмашь ударил женщину по голове. Она неуклюже и немного запоздало вскинула руки и повалилась на мостовую. В толпе воцарилась ватная тишина.

– Товарищ, подай мне, пожалуйста, своего лучшего виски, – сказал Клавдий, обращаясь к бармену.

– Нет-нет, не стакан, а непочатую бутылку. Да, и тряпку свою, будь добр. Здесь хватит за бутылку, – он высыпал на стойку целую гору грязных купюр, – панихида по Ваське подождет.

– Клавдий, но это же наша вчерашняя получка! – ужаснулся его приятель, – зачем тебе столько непомерно дорогого виски? Тебе же есть будет нечего, и столоваться в моей квартире тебе моя жена…

– Не буду я у тебя столоваться, приятель, – ответил Клавдий, скрутил пробку с бутылки и принялся заталкивать в ее горлышко засаленную тряпку, – ты, кстати, куришь еще?

– Да, а почему спрашиваешь?

– Будь так любезен, одолжи зажигалку, – широкоплечий рабочий несколько раз перевернул бутылку, и теперь с тряпки по каплям стекал дорогой виски.

Приятель Клавдия изучающе посмотрел на него, бросил взгляд в окно и все понял.

– Ты тоже из этих, которые нашему профсоюзу листовки впихивали? Ну и зачем лезешь на рожон?

Клавдий взял из руки товарища зажигалку и ответил:

– Да чего мне еще делать-то? Кот и тот подох. Дети не знаю где, жены и не было никогда.

– Как не было? А как же…

– А вот так, пришло однажды письмо на казенный компьютер. Приказали помнить, что не было. Что один, как перст, детей поднимал.

Он подошел к двери и нерешительно взялся за ручку.

– И потом, ты глянь, бабку, может, убили, а они все стоят. Смотрят друг на друга и стоят, потому что сосед тоже стоит и смотрит. Хоть один вскинется, они подхватят. А никто не решится, так и побегут обратно по домам. Так что давай, допивай без меня. В понедельник на смену не выйду.

С этими словами Клавдий резко распахнул дверь и вытолкнул себя на улицу. В полной тишине народ стоял и колебался, и в этой тишине особенно резко слышался надрывный плач ребенка в оставленной на мостовой детской коляске.

Клавдий протиснулся поближе, вскарабкался на крыльцо какого-то подъезда и примерился. Он прикинул, до ближнего грузовика метров двадцать, не больше. Служители Надзора подозрительно косились на рабочего, забравшегося на подъезд. «Ничего, шакалики, сейчас у вас и без меня проблем хватит». Клавдий повернулся спиной к грузовикам, достал из большого кармана куртки виски с мокрой тряпкой в горлышке и чиркнул бензиновой зажигалкой. «Жаль, зажигалка хорошая, не найдет он ее здесь потом».

Резко развернувшись, Клавдий коротким замахом запустил бутылку вперед. Под пристальным взглядом удивленной толпы она, ловко кувыркаясь в воздухе, пролетела над головами охраны и попала точно в лобовое стекло черного грузовика. Жадное пламя тут же вспыхнуло, побежав по пролившейся огненной жидкости, и мгновенно расплескалось по капоту.

– ЦЕЛЬСЯ! ПЛИ! – дурным голосом завизжал человек в черном плаще, судорожно тыча в широкоплечую фигуру на подъезде.

Серией хлопков винтовки плюнули свинцом в пытающегося спрыгнуть вниз Клавдия. Он дернулся вперед и с булькающим хрипом рухнул в толпу вниз головой.

– Долой Войну Тысячелетия! – заорали где-то позади.

– Долой войну! – подхватили несколько человек.

– ДОЛОЙ ТВАРЕЙ! – дико взревела толпа и сорвалась с места.

Хлопнула еще одна серия выстрелов, но она потонула в реве взбешенного народа. Масса человеческих тел, словно молот, ударила в грузовики Надзора. Истошный нечеловеческий вопль ужаса потонул в ярости толпы. Кто-то взобрался в кабины грузовиков и попытался отогнать их, освободив проход. Машины рывками разъезжались, давя колесами людей. Некоторые машины переворачивали, вытаскивали из них бедных водителей и безжалостно избивали, приняв за пособников Надзора. Но часть грузовиков влилась в поток бежавших к центральной площади людей. В кабинах водители подали газу и, нещадно сигналя, погнали машины через толпу, невзирая на вопли и крики задавленных. На их руках были повязаны черные ленты с желтыми крестами – опознавательный знак революционной Конторы.

* * *

В то время когда двое заводских рабочих заказывали свои первые пинты пива в баре, на другом конце города помощник Генерального секретаря Демиругии стоял в пространном кабинете своего начальника и записывал в небольшой блокнот с переплетом из кожи ручной работы указания. Список получался немалый, и перьевая ручка помощника перескочила на вторую страницу, отражая каждый сказанный Секретарем пункт.

– Так, голубчик, надеюсь, ты все записал. Это важно, совершенно точно, – низкий голос Генерального Секретаря сопровождался оглушительным сопением человека, страдающего от ожирения, но тем не менее любящего вкусно отобедать.

– Все зафиксировано максимально подробно, товарищ Генеральный Секретарь, – помощник уважительно опустил голову и слегка прикрыл глаза, он готов был принять новые указания.

– Может, у тебя вопросы какие-то есть, голубчик? – рассеянно спросил Секретарь. Он определенно хотел сказать о чем-то другом, но в последний момент мысль ускользнула из уже немолодой памяти.

– Если позволите, товарищ Генеральный Секретарь, на улицах что-то много народа. И, возможно, среди них могут гулять «не те» настроения, – помощник внутренне сжался, ведь Генсек не любил говорить о таких вещах по выходным дням, – не будет особых указаний?

– Знаю-знаю, мне доложили. Однако я не разделяю ваши опасения, совершенно точно. Людям иногда свойственно побродить по улицам. А уж за их поведением пусть следит Надзор. И контрразведка. Не зря ведь Берий Маркович со своими кротами копает под всех и каждого, а? – рот на заплывшем жиром лице вытянулся в улыбку.

– Конечно, не зря! – с жаром ответил помощник. Упаси черт не согласиться с ним. – В вызове Главы ННО нет необходимости?

– Нет, нет, – замахал руками Генеральный Секретарь, – уж, пожалуй, сами разберутся, совершенно точно. – У меня все-таки выходной.

– Понял, товарищ Генеральный Секретарь, прикажете подать обед? – помощник захлопнул свой блокнот, закрыл перьевую ручку и положил ее в нагрудный карман своего клетчатого пиджака.

– Пора, давно пора, – Генеральный Секретарь хлопнул в ладоши, улыбнулся и довольно потер руки, – прикажи подавать.

Помощник вышел за дверь большого кабинета и сделал знак прислуге. Несколько девиц в отутюженных синих фартуках засуетились, накрывая маленький передвижной столик, чтобы вкатить на нем обед Генсека в его кабинет. Мужчина в клетчатом пиджаке незаметно подмигнул одной из девушек. В ответ он увидел лишь полный решимости взгляд на белом, словно простыня, лице. Помощник направился к своему маленькому кабинету, в котором помещался лишь стол для работы с документами да два неудобных стула для посетителей, которых у помощника не было уже лет, этак, пять или шесть. Ступая по мягкому ковру в коридоре, он на ходу достал перьевую ручку, бережно открыл ее, раскрыл блокнот со списком заданий на сегодня и аккуратно, стараясь не испачкать остальные страницы, перечеркнул все написанное. На губах его появилась улыбка. «Всегда мечтал так сделать». Зайдя в свой маленький кабинет, помощник положил блокнот в ящик стола, схватил первый попавшийся документ без подписи и нагнулся к своему стулу. Пошарив под ним рукой, он нащупал кусок липкой ленты, оторвал его и соскоблил с ключа, который ей был прикреплен. Затем он сделал очень виноватое и спешащее выражение лица и легкой трусцой выбежал из кабинета, направившись обратно.

* * *

– Товарищ Генеральный Секретарь, – вид у помощника был крайне жалостливый и запыхавшийся, – срочно требуется подпись, прошу простить.

– Нет, ну вы меня решили доконать сегодня, совершенно точно, – недовольно проворчал Секретарь, уже заправивший белую салфетку за воротник, – проходи, только быстро.

Помощник юркнул в кабинет и прикрыл за собой дверь. Он быстро подошел к столу и осторожно положил на край документ. Была у Генерального Секретаря одна особенность, причуда или, если можно так сказать, пристрастие. Несмотря на то что за здоровьем он особо не следил, на обед, прежде всех блюд, он обязательно выпивал стакан свежего кефира. Не имело значения, какой важности дело предстоит решить, если трапеза прервана, стакан кефира должен был быть обязательно выпит, ведь это полезно для пищеварения, совершенно точно.

– Обожди, – Генеральный Секретарь медленными глотками опустошил стакан с кисломолочным содержимым до самого дна, вытер толстые губы салфеткой и взял в руки ручку, – где?

– Вот тут, – рассеянно ответил помощник и ткнул куда-то наугад, пристально смотря на Генсека.

– Все иди, не раздражай меня, а то больше моей милости не жди, совершенно точно.

– Да, конечно, – помощник развернулся и направился к двери, положив руку в боковой карман.

– Эй, голубчик, – окликнул его Генеральный Секретарь, – ты документ-то не забрал. Или уже не нужен?

– Да вот решил его вам оставить, товарищ жирный свин, – помощник обернулся назад и натянуто улыбнулся.

– Что ты себе позво… – Генеральный Секретарь было вскочил в порыве праведного гнева, как вдруг схватился за горло и рухнул обратно в кресло. Лицо быстро посинело, глаза закатились, а мясистый язык извивался, подобно дождевому червю. Он попытался порвать руками ворот рубашки, застучал по ковру ногами и, наконец, перевернулся вместе с креслом, продолжая слабо дергаться без единого звука.

– Долой Войну Тысячелетия, – тихо и себе под нос сказал помощник.

Он вышел из кабинета, плотно прикрыл дверь и вытащил из бокового кармана припасенный ключ. Убедившись, что дверь надежно заперта на замок, он вышел в коридор, сказав как можно спокойнее девушке-секретарю, что Генсек намерен побыть один, и приказал не впускать посетителей. Помощник почти бегом дошел до гардероба, сгреб в охапку пальто, накинул его на ходу и распрощался с охранником. Лишь когда он оказался за воротами, помощник Генерального Секретаря вытащил из кармана черную повязку с желтым крестом, закрепил ее на руке и бросился бежать туда, где народные массы возмущенно оттесняли Надзор, который до конца не понимал, что происходит. В Демиругии разгоралось яркое пламя революции.

* * *

Упругая, словно резина, земля топорщилась во все стороны россыпями уродливых нарывов, над которыми клубился желтоватый пар. Внутри них будто варился бульон из химических отходов, так и оставшихся здесь после боевых действий, которые завершились неизвестное количество лет назад. Нарывы срастались в целые гроздья, сочившиеся чем-то едким и ядовитым ближе к узкой речонке с пологими берегами. Узкоколейка спускалась по склону к гравийной насыпи, непонятным образом сохранившейся, поэтому продвижению группы Сурная здесь ничего помешать не могло. Затем она пересекала реку и взбегала обратно вверх по склону противоположного берега. Сомнения вызывал лишь деревянный мост, некогда сделанный на совесть, однако его опоры прогрызли воды реки, теряющейся в тумане в обоих направлениях. Любой сильный шквал ветра рано или поздно повалил бы его в хищную реку, но специфический климат этих мест не предусматривал быстрых передвижений воздушных масс, так что переправа продолжала опасно нависать над рекой, ожидая неизбежного конца после первой же серьезной нагрузки. Дерево было темно-серого цвета, будто покрытое неестественным налетом, рельсовая дорога на нем резко, будто повинуясь кисти художника, пожелтела и начала осыпаться трухой под действием ржавчины. На другом конце моста стояли покосившиеся хлипкие ворота, созданные, очевидно, чтобы служить непреодолимым препятствием. Но таковым они чуть более, чем полностью, не являлись.

– Осмелюсь предположить из своих весьма скудных познаний в химии, что в воде этой речушки высокая концентрация веществ с ярко выраженными кислотными и окислительными свойствами, – пробубнил Палий через мембрану переговорного устройства респиратора.

– Препод прав, – пожал плечами Хасар, стоящий на носу дрезины впереди остальных, – дадим нагрузку на те столбы, – он ткнул пальцем в опоры, погруженные в воду, играющую маслянистыми бликами, – и сложится наша надежда пополам. Нужен брод.

Кочевник беззаботно уселся на металлическую лавку и непринужденно зашуршал газетной упаковкой, извлекая очередную горсть дешевых желатиновых бобов. Он напустил на себя вид специалиста, с полной уверенностью выполнившего свою работу и теперь нуждающегося в заслуженном отдыхе.

– Нужен, – откликнулся Лем, развернувший на коленях большой топографический снимок, – но его нет, как, впрочем, и других сохранившихся переправ. Повезло, что эта еще стоит.

– Если это везение, то я черт из табакерки, – ответил кочевник.

– Бесполезно болтать и попусту тратить время, – повысил голос Сурнай, – хронометр показывает вечер, а в темноте переправляться опасно.

– Через эту реку и так, и этак опасно переправляться, – повел бровью Хасар, – так что лучше заночуем здесь, а наутро что-нибудь придумаем.

– Не пойдет, – мотнул головой солдат, – нельзя спать в местности с такой концентрацией ядовитых веществ в воздухе. План прост – я дерну до упора рычаг газа, спрыгну, и нужно будет всем вместе вручную разогнать дрезину. Инерция от нашего толчка вкупе с большим весом дрезины будет достаточно большой, чтобы быстро проскочить опасный участок и выбить те ворота, – Сурнай оглядел свою группу, Лем и Палий внимательно смотрели на него, а Хасар все изучал взглядом реку и гроздья зловонных нарывов, опоясывающих ее берега.

– Главное – запрыгнуть на дрезину тогда, когда я крикну. Не раньше, иначе можем не набрать достаточную скорость, и не позже, вернуться за опоздавшим уже не получится. Все ясно?

– Да, – глухо и вразнобой ответили Лем и Палий.

– Я спросил: все ясно, Хасар?

– Да ясно, не глухой, – ответил он неохотно и со смаком добавил, – солдатик.

– В таком случае закрепите на борту вещмешки либо нацепите их на спину, чтобы не мешались. Скажете, как будете готовы.

– Чего же тут готовиться, – Палий бодро спрыгнул на пружинящую под подошвами землю, критично осмотрел свою темно-синюю полувоенную куртку, поправил мешок за плечами и нерешительно взялся за поручень мотодрезины, – так толкаем или нет?

За ним молча спрыгнули Лем с Хасаром и без лишних слов взялись за выступы позади их транспорта. Бывший лейтенант Сурнай плавно перевел рычаг скорости в крайнее положение и поспешил присоединиться к остальным. По своему обыкновению, мотодрезина сначала сипло кашлянула сизым дымом прямо в маски своих пассажиров и только после этого дернулась вперед и поползла, медленно набирая скорость.

Сурнай что есть силы вжался в металл дрезины, толкая ее. Ноги в тяжелых сапогах переступали все быстрее. Мышцы напряглись, легкие начали быстро сокращаться. С каждым вдохом противогаз плотно прилипает к лицу. Через фильтр поступает ничтожно малое количество воздуха, хочется еще и еще. Хочется сорвать дрянную маску и вдохнуть полной грудью, вдохнуть и впрячься в дрезину в полную силу. Но нельзя, какая-то часть сознания, не занятая распределением драгоценной энергии, напоминает, что отравлен воздух, что не вдохнешь ты, Сурнай Козинский, чистого воздуха. Каждый шаг быстрее, каждый рывок и толчок все резче. Махина впереди поддается. Рядом шумно дышат три глотки, его группа. У седого посинели губы, узкоглазый прет, как бык, не сдается, Лем глаза зажмурил, щека ходуном ходит, но толкает. Толкает, черт возьми.

– Сильнее, склон, – крикнул Сурнай и сдобрил парой «ласковых».

Чадящее гарью старое корыто разогналось и тяжело перевалило за склон.

Дрезина рванула вниз, и Сурнай мгновенно перешел на бег, не прекращая толкать ее впереди себя. Шпалы дикой каруселью неслись под ногами. Мимо пролетали ядовитые нарывы и клубы горячего отравленного пара. «Еще, еще немного, три секунды, полный вдох, секунда, пора!», – бился и, наконец, сработал внутренний таймер Сурная, и он заорал, выплевывая последний воздух из легких:

– На борт! – он сам ухватился за верхний поручень, резко подтянулся, перевалился, свалившись на пол, и тут же вскочил подать руку другим. Как раз вовремя, Сурнай еле успел схватить сухую ладонь Палия, который начинал отставать, и забросил его на мчащуюся во весь опор прямо к реке мотодрезину. Лем и Хасар повалились на пол почти одновременно.

Шаткая громада деревянного моста неслась навстречу почти неуправляемому древнему болиду. Корпус мотало из стороны в сторону, а страшная вибрация не давала нормально ухватиться за поручни.

– На нос, быстро, – громко скомандовал Сурнай, – за мостом прыгайте, я зажму тормоз и за вами. Иначе она не остановится и сойдет с рельс на подъеме.

Хасар быстро кивнул, осторожно перелез вперед и помог Лему с Палием последовать за собой. Спуск кончился, и дрезина, немного дернувшись, стремительно выскочила на мост.

«Только бы выдержал».

– Пригнитесь и будьте готовы прыгнуть. Сразу после того, как пробьем ворота, – крикнул вперед Сурнай, не отрывая взгляда от середины моста, к которому неслась на порядочной скорости неуклюжая мотодрезина.

Противогаз прилип к мокрому от пота лицу, сердце бешено стучало в такт колесам, а ладонь намертво вцепилась в рычаг аварийного торможения.

Мост дрогнул и затрясся, но звука лопнувших опор не последовало. Дрезина уверенно, словно товарный состав древности, продавила крошащиеся рельсы своей огромной массой. Переправа дернулась и, вздрагивая гнилым телом, осела где-то позади. Она дала сильный крен вбок, но дрезина была уже почти на противоположном берегу и всем своим импульсом, словно молот в наковальню, ударила корпусом в ворота.

Лязгнула цепь с навесным замком и лопнула, брызнув во все стороны ржавыми звеньями. Створки вырвало из петель и бросило вперед. Трое молниеносно прыгнули на пределе возможностей, и Сурнай налег всем телом на рычаг сброса скорости.

Он поставил ногу на край борта и рванул на себя рычаг торможения. Но не успел он довести его до крайнего положения, как увидел, что на несколько метров вперед рельсы убраны.

Сурнай дернулся было за борт, но его толкнуло обратно.

Вдруг весь мир перевернулся.

Земля завертелась, раздался раздирающий звук рвущегося металла.

Мигающий фонарь на носу на мгновение вынырнул из круговерти металлического месива и яростно ударил Сурная в лицо. Руки его разжались, тело мигом обмякло, и мир для него погрузился во влажную тьму.

* * *

После прыжка с неуправляемой дрезины, разогнанной до сверхъестественной для нее скорости, Лем упал на плечо и слегка ушиб его. Несущественная мелочь, ведь прыгать пришлось и Палию, а в его-то годы такая акробатика может дорого обойтись. Лем лежал на животе, подобрав под себя руки и уткнувшись лбом в землю. На ощупь она имела сходство с канцелярским ластиком, покрытым толстым слоем высохшего мыла. Поверхность пружинила при сильном нажатии и была покрыта маслянистой пленкой, все это немного смягчило падение. Лем стянул с себя вещмешок, перевернулся на спину и посмотрел по сторонам. Слева от него, чуть ближе к реке, сидел на земле Палий и потирал запястья. Грудь его устало вздымалась и с сиплым свистом опускалась, седому преподавателю еле пришлись по силам кульбиты, которые затеял Сурнай. Подпольщик чуть приподнялся на локтях и оглядел переправу, по которой сокрушительным тараном пролетел их сухопутный дредноут. Деревянный мост покосился, задние его опоры лопнули, и теперь между концом моста и берегом зиял разрыв, над которым одиноко торчали вырванные вместе с креплениями рельсы. Часть железной дороги, которая была плотно покрыта ржавчиной, буквально рассыпалась в пыль, оставив на месте себя лишь металлические огрызки и полусгнившие шпалы с густым серым налетом. От середины моста к разрушенным воротам тянулась глубокая трещина, расходящаяся паутиной трещин поменьше. Пройдет еще немного времени, и переправа полностью упадет в ядовитую реку и растворится в ней без следа.

«Ну ладно хоть мы проскочили, – с облегчением мысленно произнес Лем, – и, несмотря на то что не все прошло гладко, все остались живы».

Подпольщик снова лег на землю и запрокинул голову в небо. Он инстинктивно провел тыльной стороной ладони по земле, но тут же одернул руку и положил ее себе на грудь. Гладкая маслянистая почва не имела ни единой травинки. Она была совершенно гладкой, даже адаптирующаяся практически к любым условиям внешней среды плесень не основала здесь своих биологических колоний.

Белесая пелена облаков затянула небо, и сейчас она постепенно серела – приближался вечер. Пора было подниматься и уходить от опасных вод, ведь ресурс дыхательных фильтров сильно ограничен, и когда они перестанут очищать вдыхаемый воздух, лучше находиться как можно дальше от тех испарений из смердящих кратеров-нарывов с едким бульоном внутри.

– Эй, Лемор! – глухой окрик заставил подпольщика обернуться вправо. – Бегом ко мне, подсобишь.

Хасар пыхтел около перевернутой мотодрезины, пытаясь не то сдвинуть ее, не то перевернуть и поставить обратно на колеса. Только сейчас Лем заметил, что произошло после того, как они спрыгнули с нее на землю. Тяжелая махина соскочила с путей, которые неожиданно прерывались сразу за воротами буквально на пять-шесть метров. Этого хватило, чтобы дрезина потеряла управление и со всей своей огромной инерцией перевернулась, пропахав почву металлическим корпусом. Небольшой холм, в котором завершился путь древнего агрегата, оказался наполовину срыт, комья влажной земли разлетелись на несколько метров вокруг. К нему вели сначала четыре глубоких колеи, образовавшиеся, видимо, в момент, когда дрезину сильно занесло, а затем две небольшие по глубине и очень короткие, здесь транспорт начал переворачиваться, о чем свидетельствует полоса вспученной земли. Стало понятно, что даже если им удастся поставить этот мастодонт обратно на железную дорогу, что вызывает огромные сомнения, то количество поломок все равно будет слишком велико для продолжения движения – из трещины в топливном баке вытекала солярка.

Лем поднялся, ощупывая плечо, осмотрелся по сторонам и побрел к Хасару. Палий сидел все на том же месте и без энтузиазма рылся в своем вещмешке, Хасар пробовал толкнуть дрезину с разных сторон, одного лишь Сурная не было видно.

– Хасар, слушай, а где…

– Здесь наш тюремщик, – грубо оборвал его Хасар, – и если ты будешь плестись, то вскоре мы можем остаться без него.

Лем ускорил шаг и приблизился к перевернутой дрезине. Сурнай лежал на земле без сознания, прижимая к груди автомат. Его ноги были зажаты под корпусом мотодрезины боковыми поручнями, спрыгнуть вовремя он, судя по всему, не успел.

– Я проверил, он дышит, – сказал кочевник, – противогаз бы снять, да нельзя, задохнется. Не знаю, вытаскивать его или нет.

– В смысле не знаешь? – возмутился Лем, – он как минимум наш билет обратно домой.

– Не смеши меня, Лем, никто тебе этот билет не подарит. В лучшем случае его задача – перестрелять нас на пункте назначения. Иначе зачем ему автомат? Да и дома у меня как такового нет.

– Конечно же, он ему, чтобы убить свою группу, – саркастично ответил подпольщик, – Хасар, ты даже в то, что мы переберемся через реку живыми, не верил, вечно от тебя одна чернуха.

– Ну, насчет жизнеспособности Козинского, – Хасар произнес фамилию медленно, читая ее с нашивки на военной форме Сурная, – я бы не был так уверен. А так бы оставили его здесь и попробовали вернуться сами, чем не идея? А может, вообще, двинем в этот Кант, лично меня в Демиругии никакие якоря не держат.

– Мне нужно вернуться, и никак иначе, – отрезал Лем, – и если я сделаю это незаконно, то и смысла в этом не будет.

– А, так у тебя там кто-то остался, – догадался кочевник, – ну тогда понятно. Как бы то ни было, я не уверен, выживет ли наш солдатик, даже если мы его оттуда вытащим, не факт, что он не откинется.

– Молодые люди, чем бесполезно спорить, лучше приступать к делу, – Палий устало подошел к дрезине и облокотился на нее, тяжело вздохнув.

– Ну так как, вытаскиваем или оставляем? – Хасар посмотрел сначала на Лема, затем на Палия.

– У нас есть задание, точно как и у этого военного, и я не вижу причины подставлять его и обрекать на гибель от удушья, ведь, по сути, мы нужны ему как раз для помощи. Мы не знаем, по каким причинам он здесь и что заставляет его идти дальше, поэтому я считаю, что будет справедливо помочь нашему проводнику, – сказал свое веское слово седой преподаватель.

– Что же, как скажете, – флегматично пожал плечами потомок кочевых племен, – тогда хватай его петлю на спине, Лем. Да, она под ним, поищи, ее пришивают как раз для того, чтобы вытаскивать бойцов из-под завалов. Нашел?

– Да.

– На счет три я толкну дрезину, там будет место для его ног, и ты его вытащишь.

– А может, грунт подкопаем?

– Только верхний слой почвы мягкий, – ответил Хасар, – я проверил, дальше сплошной камень, так что только так. Готов?

– Давай.

Хасар и Палий резко толкнули и приподняли тяжелый корпус перевернутой дрезины, и Лем изо всех сил потянул придавленного бойца на себя. Несмотря на вселенские законы подлости, тело подалось неожиданно легко, и Сурная удалось оттащить от его ловушки. Палий согнулся над лейтенантом, снял с него обувь, закатал штанины и осторожно ощупал его ноги.

– Переломов вроде нет, мотодрезина его только заблокировала. Повезло, могла и ноги переломать, как спички.

– Хорошо. Так, Лем, бери мой вещмешок. Палий, берите вещи раненого. Поднимайтесь вверх по склону, отойдем немного и устроимся на ночлег, – Хасар снял свою поклажу и протянул ее подпольщику. – Начинайте разжигать огонь, в каком-то из рюкзаков я видел несколько деревянных брусков и химический источник тепла. Я понесу Сурная. Все, шевелитесь, уже вечер.

* * *

Маленький костер потрескивал кубиками-поленьями. Они были не так удобны для разведения огня, но зато помещались в рюкзаки в больших количествах. Довольно быстро небо из серых окрасилось в темные тона, солнце будто резко упало за горный Хребет, возвышающийся на горизонте. Языки пламени лениво танцевали на поленьях, разгоняя сгущающийся со всех сторон ночной мрак. Темнота обступила пятно теплого света со всех сторон, не смея приблизиться. Легкий ветер пробовал застать путников врасплох своими легкими морозными порывами. Но люди сидели вокруг огня, и никакой холод им был не страшен в эту спокойную минуту. Завороженно смотрел на огонь кочевник, скрестив ноги под собой. Когда он поправлял дрова, в чернильную пустоту взмывали снопы оранжевых искр. Яркие огоньки взлетали в холодный воздух и летели вперед, не оглядываясь назад. Их жизнь длилась всего пару секунд, но они проживали ее горячо и ярко, умирая мгновенно. В мире могла одна эпоха вытеснять другую, народы могли зарождаться и исчезать в бескрайних степях без следа, а огонь оставался. Он прильнул к человеку, когда тот впервые увидел результат удара молнии в дерево, подчинился и продолжил жить рядом, сопровождая саму историю человечества, держа ее за руку.

Дальние предки Хасара не имели дома, они всю жизнь скитались по враждебным степям в поисках пристанища. Весь день они боролись, зубами вырывая у несправедливого мира жизнь, а ночью они разжигали костры, собирались вокруг них и просто молчали. Никто не произносил ни слова, потому что слишком тяжела была ноша дум каждого для того, чтобы излить ее в словах. Поэтому целый вечер люди сидели, погрузившись в свои мысли, наблюдая за огнем так же, как наблюдают за этим миром духи, которых они почитали.

В руке Хасар держал льняную веревку с вплетенными в нее маленькими камнями. Он медленно перебирал их между пальцами, и взгляд его узких глаз был тяжел. Пальцы с загрубевшей кожей вили веревку, не останавливаясь ни на секунду. Воздух поздней демиругийской осени холодил его спину, но жаркое пламя отгоняло его своим обжигающим теплом. Напротив кочевника лежал на разложенной плащ-палатке человек в военной форме с повязкой на голове. Он хрипло дышал и периодически начинал сдавленно стонать, но старик, сидящий у его изголовья ловко менял ему повязку, смачивал ее водой из фляги, и раненый вновь успокаивался. Чуть в отдалении на голой земле лежал юноша в плаще и смотрел на ночное небо. Непонятно, что творилось в его голове. Вспоминал ли он ту, ради которой поставил на кон все, что имел, или пытался предугадать, чем может встретить его завтрашний день. Трудно догадаться, о чем конкретно может думать юноша, смотрящий на звезды. Где-то далеко наверху разбушевался ветер и разорвал вечернюю пелену облаков. Теперь небо, усыпанное звездами, приковало к себе взгляд, мысли, а может, и часть души молодого революционера.

Ни одна птица, ни одно насекомое не нарушало тишины. Лишь трещал костер, и хрипло дышал Сурнай.

– Огонь, он отражает нашу суть, – Хасар будто просто вслух продолжал размышлять, ни к кому не обращаясь. Взгляд его по-прежнему был устремлен одновременно и в костер, и в никуда.

– Он оберегает нас от холода и, как следствие, гибели, – голос его был по обыкновению тих и хрипл.

– Мы извлекли его из камня, чтобы принести домой и защитить родных. Но потом мы стали умнее. Даже не так, скорее, подлее и хитрее. Мы осознали, что огнем можно причинять боль, а если причиняешь боль, значит, имеешь власть. И эта мысль взорвала нам сознание, все стали наперебой пытаться сделать свой огонь опаснее и сильнее. И так со всем, что мы когда-либо создавали, – кочевник говорил это ровно, не выделяя отдельных интонаций.

Он, словно истукан, застыл в одном положении, лишь его губы едва заметно шевелились, и вилась веревка с камушками в пальцах.

– Вот и получается, что огонь отражает двойственность человеческой природы. Мы творим во благо, а используем это во вред.

– А как же искусство? – спросил Палий.

– Я был бы только рад, если бы искусство представляло для каждого большую ценность, чем размер его зарплаты и лимитированного пайка в столовой. Тогда бы мир не стал, – он неопределенно обвел рукой пространство вокруг себя, – таким. Хотел бы я посмотреть, как здесь было раньше. Может, когда-то люди были другими или хотя бы пытались измениться.

– Тогда бы они вряд ли оставили этот мир нам в таком состоянии.

– Считаете, что когда-то он был иным?

– Я в этом совершенно уверен, хоть это и противоречит официальным данным.

– Ну что же, вы человек с образованием, вам виднее, – ухмыльнулся кочевник.

– Хасар, вы слышали об одной очень красивой религиозной легенде? – сменил тему Палий.

– Смотря какой.

– Как мне известно, в ней фигурировали некие Серафимы, крылатые воины, победившие демонов.

– Слышал. Я много чего узнаю от случайных знакомых.

– Так в чем ее суть? Мне так и не довелось с ней ознакомиться.

– Ну что же, в ней говорится, что однажды нашу землю окутал мрак и отовсюду стали появляться ужасные существа, поглощающие жизнь. Много храбрых воинов сложили головы, чтобы остановить демонов, но уничтожить их не смогли. И тогда люди, которых осталось не так много после тысяч битв, выбрали лучших и храбрейших из всех героев и единой молитвой обратили их в крылатых созданий, отбросивших мрак и вернувших свет на землю. Эти воины и были Серафимами. С молитвой, конечно, перебор, да и демонами назвали явно кого-то другого, но, думаю, что вряд ли эта сказка образовалась на пустом месте.

– Вы так считаете? История знает достаточное количество случаев, когда люди сочиняли легенды, подобные этой, чтобы у них была надежда и уверенность в себе и окружающих.

– Возможно. Но я нахожусь в таком же неведении настоящей картины, как и вы, Палий. Так что предпочту надеяться на то, что в истории о Серафимах есть зерно истины. Я бы не стал убеждать людей, которые в это верят, в неправильности их взглядов. У человека можно отобрать все – пищу, кров, друзей, Родину, но одно останется с ним навсегда. Это вера. И она поможет ему встать обратно, даже если он на мгновение склонил колени перед судьбой.

– В этом я с вами согласен, Хасар, однако вот, что насчет убеждений. Ведь человек может прожить всю жизнь в неведении, ослепленный религией, и никогда… – на этих словах Сурнай громко застонал и дернул рукой. Он начал приходить в себя.

Палий начал суетиться вокруг раненого, Хасар отошел и сел чуть поодаль в полумраке спиной к костру, решив не мешать старику. Он вновь долго сидел неподвижно, лишь слабо покачиваясь вперед и назад. За это время Сурнай успел полностью прийти в себя, сделать два глотка воды и проверить состояние своего автомата.

Когда оклемавшийся боец поднялся, отказавшись от помощи, и принялся расхаживать вокруг огня, слегка прихрамывая на одну ногу, Хасар вернулся к огню. Сурнай, удостоверившись в том, что все в сборе, остановился, глянул на свой наручный хронометр и заговорил:

– Я не ждал, что вы вытащите меня, если честно. Но вы оказались на проверку хорошими людьми, спасибо. Без вас бы мой путь уже завершился, – он стоял прямо, широко расставив ноги и заложив руки за спину. По-прежнему босиком и с закатанными штанами.

– Я сейчас расплачусь, как это трогательно. Не думал, что бойцы вооруженных сил вообще имеют такие слова в лексиконе, – поддел военного Хасар. Он несколько секунд следил, как меняется выражение лица Сурная, а затем, ухмыльнувшись, добавил: – Их вот благодари, – он показал на Палия и Лема, – первыми бросились тебя спасать. Как же мы теперь, говорят, без нашего надзирателя? – Хасар широко улыбнулся, обнажив желтоватую улыбку.

– Так или иначе. Сейчас – отбой, дежурим по очереди всю ночь. Когда кончается смена, будите сменщика и ложитесь. Я первый, Хасар за мной, потом Лемор, Палий будет крайним. Все, по койкам.

Маленький лагерь арестантов пришел в движение, приготавливаясь ко сну. Расположившись как можно ближе к огню, люди, наконец, расслабились, впервые за этот долгий день.

«И от кого нам нести эти дежурства. Голая степь, жизни здесь никакой», – пронеслась мысль в голове Лема на огромной скорости, не задержавшись там надолго. Через секунду подпольщик уже глубоко спал. Вновь воцарилась тишина, лишь размеренно дышали трое спящих и трещал костер, отгоняя от людей едкий холод и первобытный мрак.

* * *

Чья-то большая ладонь схватила Лема за плечо и сильно тряхнула. Молодой подпольщик вздрогнул и проснулся. Вокруг стояла беспросветная темень, даже огонь в костре почти потух. Лишь угли по-прежнему дышали жаром, но их тепла уже перестало хватать для обогрева лагеря. Изо рта Лема вырывались облачка пара при дыхании; вдохнув свежий воздух полной грудью, он полностью проснулся и понял, что пришла его очередь вставать на ночной пост. Хасар заглянул подпольщику в лицо, чтобы удостовериться, что тот действительно собирается встать, хлопнул его по плечу и пошел укладываться ближе к догорающему костру.

Лем щелкнул костяшками на кулаках, протер глаза, встал и немного походил, разминая затекшие после сна ноги. Он поднял свой кожаный плащ и завернулся в него, спасаясь от неприятного холода. Лем попытался различить хоть что-то из глубины черной ночи, однако безрезультатно.

«Надо было спросить, чем Хасар занимался, чтобы не уснуть», – запоздало подумал подпольщик.

Чтобы не стоять столбом, глупо таращась в центр абсолютного Ничто, он подошел к костру и кинул в него еще один деревянный брусок. Понемногу огонь перекинулся на дерево, и стало гораздо светлее и теплее. Взгляд Лема, от скуки изучающий спящих товарищей и раскрытые рюкзаки, зацепился за большой лист белой бумаги, порядком засаленный и потрепанный по краям. Молодой революционер выудил его из вещмешка, который, насколько он помнил, принадлежит Сурнаю, и принялся изучать его под неровным светом от огня. Тени отплясывали безумные танцы на и без того мутном и нечетком топографическом снимке. Как сказали в воинской части, эту фотографию сделал беспилотный аппарат и едва успел передать изображение на большую землю, через минуту его сожгли системы ПВО Республики Кант, расположенные по всему Хребту. На сером снимке было различимо белесое пятно, на котором чернела надпись «Болота», сделанная химическим карандашом. Пятно занимало всю высоту листа по левому краю, его опоясывала кривая линия реки, и на всей ее длине было две перемычки с противоположным берегом. Обе перемычки были обведены в круги, однако один из них был зачеркнут, вторую же переправу они благополучно утопили в химических отходах несколько часов назад.

Лем порылся в том же вещмешке и нащупал химический карандаш. Он лизнул его и поставил на втором кружке жирный крест. «Противоположный берег закрыт по техническим причинам. Просьба подождать пару столетий, когда вода в реке станет чистой». Лем ухмыльнулся про себя, представив такую табличку у реки. После обозначения реки на снимке тянулась однообразная степь. Узкоколейка безнадежно уходила в сторону, на которой красовался значок радиоактивного заражения. То есть им бы в любом случае большую часть пути пришлось преодолевать пешком.

Весь правый край снимка занимала черная громада горного Хребта. Неподалеку от него, прямо рядом с тонкой пунктирной линией, обозначающей намеченный Сурнаем маршрут, темнело большое чернильное пятно. Именно чернильное, на часть снимка специально вылили чернила, чтобы скрыть фрагмент фотографии. По контуру виднелись чередующиеся значки радиационного заражения и пресловутые черепа со скрещенными костями. Надпись «Радиоактивный котел» как бы ставила жирную точку в любом порыве любопытства в сторону этого места. Жить хочешь – не суйся!

Последним обозначением на топографическом снимке был большой знак вопроса, занимающий нижнюю четверть Хребта. «Наверное, точное местоположение прохода неизвестно, – догадался Лем. – Логично, ведь в противном случае зачем бы тогда понадобилось нас туда отправлять».

Подпольщик сложил лист вдвое и засунул его вместе с карандашом обратно в рюкзак Козинского.

Он отошел обратно к своему месту, сел и просто стал вслушиваться в глухую ночь. Не прошло и получаса, как Лем задремал в сидячем положении.

* * *

Он стоял на собрании Конторы, периодически вытягивая шею, чтобы найти Азимку. Они договорились накануне, что встретятся на собрании и вместе запишутся на направление «Контрпропаганда и агитация населения». В подвальном помещении были низкие потолки, и при перемещении приходилось пригибаться, чтобы не задеть металлические балки и свисающие с потолка лампочки. Узкие форточки под самым потолком были настежь открыты, однако в помещении все равно было очень душно из-за большого количества людей. Лем изо всех сил протискивался через толпу, отдающую потом, задевал плечами разгоряченных людей, наступал на чьи-то ноги в сапогах, башмаках и туфлях и беспрестанно извинялся. «Простите, я просто ищу одного человека. Извините, мне срочно». Он ловил на себе недовольные взгляды, впитывал спиной едкие словечки и замечания в свой адрес, но шел вперед, раздвигая народ локтями. Все стены были завешаны большими черными полотнищами с желтыми крестами. Нашивки с такими же рисунками виднелись на правых плечах едва ли не каждого второго участника собрания. Со сцены почему-то громко вещал человек в черной одежде, очень похожей на военную. Азимки все не было видно. Лем встал на цыпочки, безрезультатно повертел головой и продолжил идти вперед. Вскоре он просочился почти к самой сцене и взглянул на выступающего. Он тоже уставился на Лема полными удивления глазами. Со сцены на Лема смотрел не кто иной, как командир военных, которого подпольщик видел в воинской части. Его парализовал страх. «Как? Откуда?» – вопросы возникли в его голове мгновенно и тут же сменились решительностью. – «Надо сказать всем, кто он такой!» Лем развернулся к толпе и увидел, как к нему пробивается Азимка. Она растолкала людей и подбежала к нему, ловко перепрыгивая ноги неуклюжих революционеров. Лем поднял глаза и понял, что собрание теперь проходит вовсе не в подвале Конторы, а в армейской казарме. И не революционеры стоят вокруг него, а бритые солдаты с нашивками Вооруженных сил Демиругии.

– Смотрите, он запутался, – крикнул военный со сцены, указывая пальцем на подпольщика.

Толпа разразилась хохотом. Два десятка глоток прерывисто ржали, оглушая Лема своим звериным гоготом.

– Запутался! – орали со всех сторон.

Внезапно ему захотелось стать очень маленьким, съежиться и превратиться в краба-отшельника. Залезть в раковину и спрятаться там от Надзора с его «Воронками», от солдат с их громадными танками и этой ржущей толпы. Таких крабов Лем видел только раз, на картинках в книжке, которые показывал ему отец. Он показывал эти книжки и говорил все запоминать, потому что потом прочесть это уже нигде не удастся. Наверное, из-за таких слов и мыслей его и сослали на радиоактивные соляные рудники, высушившие его тело в считаные годы.

– Нам пора идти, Лем! – Азимка стояла вплотную, и Лем явственно почувствовал аромат ее волос.

– Эй, – позвала она. Подпольщик открыл глаза и улыбнулся. – Эй! – зачем-то еще громче крикнула она ему в лицо. – ЭЙ!

* * *

Лем дернулся и проснулся. Прямо напротив него едва освещаемый отблесками костра, который начал вновь потухать, сидел какой-то человек. Лем открыл рот, набрал в грудь воздуха, собираясь крикнуть остальным, но человек напротив испуганно зажал ему рот рукой и приложил к своим губам указательный палец.

– Я не причиню вреда, я пришел просто погреться, – незнакомец сидел в очень странной позе. Он будто решил встать на четвереньки, но не завершил начатое. При этом одна его рука была постоянно свободна.

– Как тебя зовут-то? – не зная, как поступить, выдавил из себя шепотом Лем.

– Кто-то Юшкой звал. А тебя? – при разговоре ночной гость странно склонял голову то в одну сторону, то в другую. Его лицо было сильно чумазым, лишь два выпученных глаза озорно блестели из-под шапки сальных волос. Косой рот, явно дефективный, при разговоре вообще жил отдельной жизнью, трепыхаясь, как флаг на ветру.

– Лемор. Можно просто Лем.

– Лем, а можно я у тебя уголек возьму? А то мне согреться нечем, – Юшка имел очень странный голос. Он был похож на голос подростка, однако был очень сиплым, как у заболевшего ангиной человека.

– Да…конечно, бери, – оторопел подпольщик, поднялся на ноги и отошел, как бы приглашая пройти.

Юшка не стал вставать на ноги. Он очень смешно, иноходью, подбежал к костру, передвигаясь на двух ногах и одной руке, схватил горячий уголь голой рукой и обернулся.

– Ну, я пошел, Лем. Спасибо, за мной должок, – на этих словах Юшка, продолжая сжимать в руках раскаленный уголь, поплотнее завернулся в рваные серые лохмотья, заменяющие ему одежду, и ускакал обратно в темноту. Лем, перестав вообще адекватно воспринимать происходящее, плюхнулся на свой спальный мешок, вздохнул, почесал затылок и уставился в костер, из которого Юшка только что так легко вытащил красный уголь.

Когда темнота начала расступаться и разрыхляться, готовясь к скорому рассвету, Лем разбудил Палия. Не дожидаясь, пока тот встанет, он завернулся в спальник и отключился.