Сурнай Козинский спал так, как приучила его спать служба, глубоко, но чутко, крепко, но без сновидений. Внешне могло показаться, что никакой шум или прикосновение не способны вырвать бойца из лап Морфея, однако стоило руке Палия потрясти его за плечо, как Сурнай сразу же открыл глаза. Это всегда вызывало некий страх у его отделения, когда они будили своего командира после ночного дежурства. Будто он вообще не спал, не нуждаясь в отдыхе, как остальные люди. Ничего, со временем привыкли. Сурнай поднялся, жестом приказал старику будить остальных и достал из своего вещмешка флягу с водой. Оценив количество жидкости внутри, он с явным сожалением закрутил крышку и убрал флягу обратно. Утро началось не лучшим образом.

Новый день угрюмо отряхнулся от остатков ночи и вновь напустил рваные облака на небо, стараясь закрыть его привычной серой пеленой. Воздух, несмотря на мрачные тучи на горизонте, был кристально чист. Он был готов звенеть, подобно стеклу, от своей свежести и прозрачности. Впервые за долгое время горный Хребет не скрывали клубы тумана или мутная стена мороси далеких дождей. Где-то очень далеко возвышались кривые заточенные шпили неизвестных руин. Они были плохо различимы на фоне гор с такого расстояния, но больше информации о них и не требовалось – район их местоположения был запрещен для посещения командованием. Лагерь постепенно просыпался и оживал. Сурнай осмотрел их ночную стоянку. Костер был сложен вполне добротно, без навыков узкоглазого степняка здесь не обошлось. Место тоже выбрали удачно, ветер не мог принести сюда испарения с берегов реки, лагерь стоял на порядочном удалении от склона, ведущего к ее берегам. И все это было сделано без его, Сурная, приказа.

«Сами все. Так еще и меня вытащили. Возможно, они не такие уж и ублюдки, какими их признали. По крайней мере, в этих людях осталось что-то хорошее. Неплохое подспорье для того, чтобы без больших проблем добраться до прохода».

– Прошу прощения, Сурнай. Какие у нас планы по поводу завтрака? – поинтересовался Палий. Он дежурил последним, вопрос питания для него сейчас стоял особенно остро.

– В каждом вещмешке есть один саморазогревающийся сухпаек. На прием пищи десять минут, – сказал Сурнай, обращаясь ко всем троим, – расстояние до пункта назначения составляет от тридцати пяти до сорока километров, зависит от местоположения прохода. На сегодня наша задача – преодолеть половину пути, так что нельзя долго задерживаться. Идти придется долго.

Группа закивала головами, и люди принялись рыться в своих вещах.

Ровесник Сурная, Лем, то и дело рассеянно оглядывался вокруг, рыская взглядом по окрестностям. Похоже, что его мысли были далеко от разогрева походного завтрака. Сурнай направился к нему, но Лемор этого, похоже, даже не заметил.

– Потерял что-то? – спросил лейтенант, подойдя вплотную.

– А…что? Прости, я не расслышал, – опомнился юноша.

– Что высматриваешь, говорю? – Сурнай заглянул собеседнику в глаза.

– Да ничего. Почему ты так решил? – нервно улыбнулся Лемор. – Просто я житель городской, и такая обстановка мне в новинку, вот и все.

– Ну ладно, – с подозрением в голосе ответил Сурнай, – ешь быстрее.

«Наслушался, небось, баек про диких зверей или мутантов всяких, вот и дрожит, как антенна на ветру, – решил про себя Сурнай, – нас в учебке похожим стращали. Лагерь ночью, наверное, во все глаза и уши сторожил. Надо будет объяснить, что нет вокруг на многие километры ничего живого. Трава и та только ближе к Хребту появится».

* * *

– Все, – скомандовал Сурнай, когда все доели, – война идет, нечего рассиживаться, пора в путь.

– Вся жизнь – война, – довольно прокряхтел Палий, поднимаясь на ноги, – а мы все – ее бесславные солдаты.

– Вот вы выдали, товарищ преподаватель, – хохотнул Хасар, – долго репетировали?

– Я, Хасар, этой фразой завершал каждую свою лекцию в университете. Побуждал молодое поколение к некой борьбе с несправедливостью, так сказать. Как по мне, звучит неплохо. А вам не нравится?

– Ну… – протянул узкоглазый, – многовато поэтичности, чтоб ее. А так неплохо.

– Меньше разговоров, больше дела, – прервал беседу Сурнай, – пойдем колонной вдоль железной дороги. Хасар впереди, за ним Палий. Я замыкающий, так что, Лемор, ты пойдешь за Палием.

Взвалив на плечи вещмешки со снаряжением и мобильными радиомаяками внутри, группа выдвинулась в путь, оставив на месте своей стоянки лишь рыхлую землю. В армии Демиругии приучают маскировать места ночлега в поле, поэтому мусор и следы костра Сурнай слегка прикопал.

Настроившись на дорогу и взяв ритм ходьбы, молодой военный задал его для всей группы, и вереница людей двинулась вперед сосредоточенным шагом, держась чуть правее прямой, как стрела, узкоколейки. Ветер нес в лица путников свежий прохладный воздух, земля пружинила все меньше, становясь привычной для ходьбы, а небо хоть и играло тенями туч над горами, но не решалось расщедриться дождем. Пока все шло по намеченному плану, поэтому Сурнай сделал пометку на снимке, заменяющем карту, и убрал его в заплечный мешок. Тело лейтенанта, натренированное годами военной службы, перешло в режим автономной работы, освободив мысли. Дыхание, шаг, размах рук и темп – все выверено и отточено, голова чиста и свободна от контроля над действиями, ставшими рефлексами. Местность вокруг не могла похвастать сильным разнообразием, разве что сквозь больную коросту на почве кое-где проросли редкие стебли полевых трав. Но даже они были сухими и серыми, засыпающими перед скорыми зимними холодами. Полное безлюдье сводило потенциальную опасность на «нет», поэтому лейтенант позволил себе внутренне расслабиться.

Как это обычно бывает, в освобожденную голову начали лезть мысли, которыми Сурнай не был доволен. Стоит только отвлечься от важных вещей, перестать думать, как командир отряда, и сразу появляется время для ненужных, лишних и оттого даже опасных рассуждений. Однако больше лейтенант ничем занять свою голову не мог, маршрут продуман, разговаривать во время марша есть бесполезная трата кислорода, а вспоминать в очередной раз Устав рано, еще во время завтрака он про себя прочитал добрую половину положений. Поэтому приходилось идти и заниматься едва ли не постыдным делом – размышлять.

Сурнаю вдруг вспомнилась их первая остановка посреди болот в гуще непроглядного тумана. В память врезалась обугленная мать, закрывающая телом своего ребенка. С детства Сурнай точно знал – любой кантиец, ровно как и пособник или агент Республики, должен быть уничтожен без всякого сожаления. Это была нерушимая аксиома, не нуждающаяся в оспорении, она лежала в основе военного воспитания, ее в той или иной мере использовало каждое положение Устава. Врагу не дается ни единого шанса быть взятым в плен или остаться в живых иным образом. Гнусные предатели Канта в полной мере заслуживают всей совокупной ненависти от каждого демиругийца. Но неужели мать с ребенком должны испытать на себе то же самое? В чем они виновны перед остальными? И все-таки они бежали из Демиругии, а это есть предательство Родины, и за это человека приравнивают к кантийцу, ведь бежать из Демиругии можно только в Кант, это и дураку понятно. «В мире не существует ничего, кроме оплота цивилизации, то есть нашей Великой Родины, и подлого государства экстремистов – Республики Кант, – противопоставил своим мыслям исторические факты Сурнай, – если они бежали, то только в объятья врага». А вдруг они просто не знали, что делать, и в приступе паники не поняли, что совершают? Одно дело залить напалмом вражеский ДЗОТ и наслаждаться криками сгорающих заживо врагов, так похожими на музыку, которую включают ежедневно на радио. Но совершенно другое – хладнокровно сжечь почти дотла женщину, спасающую свое чадо. Не оставив ни единого шанса на выживание. Насколько война стала ближе к концу этим поступком орудийного наводчика? Или наоборот, такое лишь отдалило сладкую Победу?

«Плевать, – оборвал себя Сурнай, – в топку чувства, они созданы не для солдата Демиругии, душе не место в теле бойца. Природа по ошибке поместила в нас эту бесполезную слабость. Сила каждого солдата состоит как раз в том, чтобы искоренить этот сорняк безволия и рабства, вырвать с корнями из сердца. В нем не должно оставаться места сочувствию. Сердце – это орган, созданный для перегонки крови, чтобы солдат мог жить и сражаться, а не для того, чтобы плодить слабость. Так говорил генерал, и у меня нет причин не доверять ему». Раз война требует жесткого подчинения, значит, нельзя не только поступать, но и думать иначе.

«Во всяком случае, может, мне известно далеко не все, и эта женщина наверняка была шпионкой. Военный Комиссариат отдал приказ на ее уничтожение, значит, все было сделано правильно. Командиры никогда не ошибаются. Они написали Устав и сами следуют ему, а значит, ошибки в их действиях и мыслях – невозможная несуразица. Бред сумасшедшего».

– Сурнай, – окликнул через плечо лейтенанта Лемор.

– Да?

– Я не провоцирую, просто любопытно. А если на твоем месте, ну, под дрезиной, оказался кто-нибудь из нас, ты бы помог так же, как мы помогли тебе?

Сурнай услышал ту интонацию в вопросе, которую Лем постарался тщательно скрыть в ворохе из сбитого дыхания, громкого голоса и небрежного тона. В нем была надежда, которая бы оправдалась всего лишь одним ответом. Ответом, который Сурнай знал, но ответить им не мог.

– Нет, – коротко ответил лейтенант, чтобы не сбить дыхание.

– Понятно, – сник Лемор и отвернулся.

Поняв, что нужно все-таки объясниться, внести ясность в свои мотивы, Сурнай сказал:

– Я строго подчиняюсь Уставу, и содействие осужденным за предательство в нем запрещено.

– А если действовать не по Уставу? – спросил Лемор.

– Знаешь, Лемор, вы хоть и арестанты, но я допускаю мысль, что как люди… В любом случае мои действия и поступки всегда четко регламентированы Уставом. Это закон, – отрезал лейтенант.

– В этом и есть проблема таких, как ты, Сурнай, – Лемор вновь шел вполоборота.

– У меня нет проблем, в отличие от тебя, – язвительно ответил лейтенант.

– Это намек на то, что я сидевший? Так сейчас это не имеет никакого значения, ты точно так же рискуешь шкурой, не пойми ради чего. А что насчет проблем, так они есть. И заключаются они как раз в слепом повиновении приказам и этому твоему Уставу.

Сурнай молчал и слушал. Не то, чтобы ему было интересно, что сейчас скажет его собеседник, но ввязываться в глупый спор ему хотелось еще меньше.

– Вас в армии превращают в безвольных слепых марионеток, готовых сделать все, что будет приказано. Всунули вам этот Устав, написали там, что правильно, а что нет. Что нужно делать, а чего делать категорически нельзя. Ограничили вас, повесили, как лошадям, на глаза шоры, показали цель и пустили галопом. А вы и рады, – похоже, его серьезно задело безразличие Сурная.

– А ты лучше всех знаешь, что правильно? – спокойно спросил лейтенант, не глядя на собеседника.

– Уж получше вас. Я, между прочим, член Конторы, организации, которая сейчас борется против тех, кто вас оболванил. То, что они внушают вам, неправильно. Мы хотим сделать Демиругию свободной и справедливой.

– А с чего ты решил, что у тебя этих шор нет и твои убеждения правильны?

– Потому что это понятно любому здравомыслящему человеку. Нельзя цепляться за пропаганду как за руководство к жизни. Это навязанное мнение, нужно думать критически.

– Люди, которых я считаю здравомыслящими, считают, что Устав дает возможность жить правильно, – пожал плечами Сурнай.

– Ты меня вряд ли поймешь, – вздохнул Лемор, – мы по разные стороны баррикад.

– Я вижу это иначе, – рассудил лейтенант, – ты говоришь, что твои взгляды правильны, а мои нет, так?

– Да, вам запудрили мозги, чтобы вы лучше подчинялись командам.

– Но почему ты считаешь, что твои убеждения на самом деле верны? Ведь я могу сказать обратное с теми же доводами.

– То, что у тебя в голове, тебе продиктовал Военный Комиссариат, в котором одни подлецы и нахлебники.

– А тебе, как я понял, диктовала Контора, в которой одни предатели и изменники, так?

– Нет, Сурнай. За мной стоит правда, – воинственно сказал подпольщик.

– А правда, Лем, у каждого своя, – усмехнулся лейтенант, – ты точно такая же марионетка, как и я. Твои друзья также рано или поздно сложат жизни за идеи какой-то Конторы. Только я сложу ее за Родину и без капли сомнения, ведь так сказал Устав. У солдата можно отнять все, но Устав всегда будет с ним. И солдат всегда будет знать, правильно он поступает или нет. А на что ты опираешься, откуда берешь уверенность? За кого готов погибнуть? За кучку подлецов, которые хотят захватить власть? Когда ты будешь лежать и умирать, раненный пулей в попытке сделать революцию, ничто в голове не скажет: «Ты погиб за правое дело». И последней твоей мыслью будет осознание того, что все это было зря. И это самое страшное.

– Зато я погибну свободным.

– Свобода человеку в радость только тогда, когда хотя бы во что-то в этом мире можно верить без оглядки, – на лбу Сурная выступил пот.

– Так тебе в Уставе написали? – угрюмо спросил Лемор.

– Это причина, по которой я полностью отдал себя службе. А в Уставе сказано, что наша свобода – в дисциплине, – закончил Сурнай и принялся делать глубокие вдохи, восстанавливая дыхание, сбитое разговором.

Лем что-то задумчиво хмыкнул и отвернулся, сосредоточившись на дороге.

* * *

В то время как трое арестантов во главе с военным пересекали нейтральные территории, в Демиругии, на подземных уровнях здания правительства, кипела работа. Лабиринт из бетонных коробок бесконечных кабинетов и коридоров, их соединяющих, находился в движении. Со стороны могло показаться, что снующие, как муравьи, люди пребывали в панике и носились от одной двери к другой без всякого смысла, но кто так подумал, ни разу понятия не имеет о работе этих мест. На самом деле, каждый шел по определенному делу, и, если присмотреться, во всей этой суетливости напряженной беготни была некая упорядоченность и четкая структура.

Все подземные этажи огромного здания делились на два крыла. Если свернуть на выходе из комнаты со множеством лифтов налево, то попадешь в те самые легендарные «застенки» Надзора Над Общественностью, о которых частенько перешептываются люди по ночам, выпучив от страха глаза. Им и невдомек, что путь в эти «застенки» пролегает через самые обычные кабинеты с обыкновенными служащими. Если же повернуть направо, то перед глазами предстанет точно такая же вереница скучных рабочих мест, в которых, однако, обитает уже совершенно другая структура охраны порядка и стабильности страны. Называется он «Комитет внутренней безопасности и разведки» или по-простому контрразведка. Рядовой обыватель Демиругии зачастую проживает целую жизнь, но так и не узнает о том, что эти две структуры существуют раздельно и цели у них, в общем-то, разные. Вопреки распространенному мнению, правительство Демиругии делило угрозу от внешних агентов и от своих внутренних подпольных бунтарей.

Впервые за долгое время глава контрразведки Берий Маркович стоял в своем кабинете, возвышающемся над остальными офисами, и наблюдал настолько оживленное состояние своего Комитета и Надзора одновременно. Последний раз такое волнение поднималось только лет пятнадцать назад, когда один из генералов Вооруженных сил учинил инцидент, ныне не существующий ни на одном информационном носителе. Имея в подчинении значительную часть ракетных войск, он начал требовать какую-то крамольную ересь от правительства, угрожая тяжелым вооружением. Ох и лихо пришлось тогда повозиться! Но ничего, убрали бунтаря, а за руководство этой операцией Берий Маркович закрепил за собой звание полковника Вооруженных сил и получил пост главы Комитета, на котором находится и сегодня.

«И вот опять, – с раздражением подумал полковник, – чем они только в Надзоре занимаются? Это ведь надо было. Не что-то там, пропустили начало массовых беспорядков! Революция чуть не произошла, а они только зашевелились. У ступеней главного входа до сих пор сгоревший броневик не убрали».

– Что у нас там, снаружи? – спросил полковник своего заместителя, который заполнял бесконечные документы за своим столом в углу кабинета.

– Та-ак…э-э… обстановка стабильная, оппозиция успела захватить оружейный склад и часть радиостанций. Но из правительственного района силам Надзора удалось оттеснить противника в жилые кварталы. Также мы сумели взять под контроль большую часть продуктовых складов, так что теперь у них нет особых преимуществ. Радио и телепропаганда продолжается, население либо неохотно присоединяется к восставшим, либо зачастую боится принимать участие в конфликте.

– Хорошо, – недовольно ответил полковник. Не было в этом ничего хорошего. Мало того что восстание не задавили в зародыше, хотя для этого и существует чертов Надзор, так еще и подавить его который день не могут. – А что там с армией?

– Войска уже стягиваются в центр страны, но довольно медленно. Несколько городов оказались полностью захвачены, и солдатам приходится с боем прорываться через них. По актуальным данным, на сторону восставших перешло всего два мелких командира с незначительным количеством бойцов. На границах все спокойно, активности противника не выявлено, ваша специальная группа также готова выполнить приказ.

– Ну, хоть где-то все стабильно, – фыркнул полковник. – Кстати, помнишь, я водил на дознание одного подпольщика?

– Свирягина-то? Помню. То еще зрелище тогда устроили.

– Так вот, его девчонку где содержат?

– Да туда же пока поселили, в Психкарцер Надзора. Понемногу тащат из нее информацию, упрямая оказалась, да вот только знает много, приходится возиться.

– Распорядись, чтобы около нее усилили охрану, мне доложили о двух попытках выкрасть ее. Похоже, она имеет некое значение для восставших. Потеряем ее – потеряем важный рычаг влияния.

– Понял, сделаем, товарищ полковник.

– И да, проследи лично, чтобы это были наши спецы. В способностях оперов Надзора я теперь сильно сомневаюсь.

Заместитель главы Комитета потянулся к телефону внутренней связи.

– Пойду проверю, как обстоят дела у наших аналитиков. Что-то долго они работают.

– Предупредить их отдел? – спросил заместитель.

– Не стоит, – коротко ответил полковник и вышел из кабинета.

Глава Комитета внутренней безопасности устало размял шею, обвел взглядом кипящий внизу котел из штабистов и спустился по лестнице. Завидев характерный черный камуфляжный костюм, который полковник не снимал даже в офисе, сотрудники Комитета расступались, сдержанно здоровались и вновь устремлялись по коридорам. Восстание – ситуация, требующая напряженной работы не только полевых оперативников, но также и целой армии бюрократов всех чинов и мастей. В Комитете преобладал как раз такой тип сотрудников, потому что основная работа контрразведки – анализ собранной информации и дальнейшее планирование, а только потом слежка и операции «в поле».

Расположение отделов как Комитета, так и Надзора зависело от уровня секретности. В самых нижних этажах находились штабы аналитиков и силовиков, личной гвардии полковника. К ним вели собственные лифты, и эти этажи единственные имели прямое сообщение с аналогичными этажами крыла Надзора. Оценив количество людей, Берий Маркович покачал головой и принялся пробираться к лифтам, на лестницах сейчас царила давка.

«Если мои орлята уже составили план зачистки города от противника, а Надзор до сих пор не добился успехов в его выполнении, подам рапорт Генсеку о некомпетентности руководства ННО. Заодно предложу на их место пару своих. Есть двое штабистов на минус третьем, которые рвутся наладить работу силовиков Надзора, – полковник улыбнулся своим мыслям, – давно пора сдуть пыль с шахматной доски и переставить фигуры. А чем революция не повод?»

Когда Берий Маркович уже чуть ли не с боем прорвался через толпу своих подчиненных, динамики, закрепленные под самым потолком, одновременно ожили. Они зашуршали, прокашлялись и дали три громких тревожных гудка, заставив остановиться каждого человека. Все застыли в ожидании дальнейших указаний.

«Внимание, опасность проникновения посторонних. Во избежание неудобств, помещение будет изолировано. Продолжайте работу!» – бесстрастный женский голос повторил еще раз, и по коридорам пронеслось эхо: «Продолжайте работу». И масса людей, как ни в чем не бывало, вновь зашумела, зашелестела бумагами и затрезвонила телефонами внутренней связи с другими этажами. Их дело – работать, а не волноваться об обстановке снаружи.

Берий Маркович потянулся к ремню, но вспомнил, что кобура с табельным пистолетом осталась в ящике его стола в кабинете. Он посмотрел на лестницу, ведущую к кабинету и двери в лифтовую комнату. У них уже появились двое его бойцов, чтобы закрыть помещение. Полковник понял, что не успеет добежать обратно, и, наплевав на правила, ускорил шаг, мгновенно приняв решение.

– Стой! – крикнул он двум парням у дверей. – Я пойду с вами.

Увидев своего начальника и командира, они вытянулись по стойке «смирно».

– Товарищ полковник, приказано изолировать помещение и не выпускать личный состав.

– Знаю, но здесь я отдаю приказы, если вы забыли, бойцы. И я не собираюсь прятаться за этими дверьми. А теперь пропустите меня и закройте эти двери за моей спиной да поплотнее.

Двое переглянулись и отошли в сторону, пропуская полковника. По лестнице уже бежали вверх бойцы в тяжелых сапогах с короткоствольными автоматами наперевес.

– Обстановка? – крикнул полковник первому, кто появился в лестничном пролете.

– Восставшие прорвались в здание, товарищ полковник, – не растерялся перед начальством боец. – Пытаются пробиться к заключенным Надзора.

– Черт, бесхребетные инвалиды, – выругался полковник, – распустить этот Надзор нужно. Значит так, проникновение было через главный вход?

– Так точно, они перебили оцепление.

– Отошлите нескольких бойцов вниз, пусть усилят охрану заключенных через коридоры прямого сообщения, – командир отряда сделал знак троим крайним бойцам, и они побежали вниз, – сейчас я принимаю командование на себя. Выдвигаемся к поверхности, отрежем силы нападающих от улицы, возьмем под контроль первый этаж здания и займем оборону. Они не должны вывести отсюда ни одного нашего заключенного, ясно?

– Так точно, товарищ полковник! – командир отряда отдал честь и протянул пистолет с виноватым видом, – большего дать не могу, все в арсенале на минус шестом.

– Сойдет, – ответил полковник, взвесив в руке оружие. – Вперед!

Вокруг полковника тут же выросли четыре широкоплечих бойца, готовые прикрыть его от любой опасности. Отряд продолжил подъем, но уже гораздо осторожнее.

Добравшись до верхнего лестничного пролета, солдаты заняли огневые позиции и замерли в ожидании приказа.

Стараясь не шуметь, полковник крадучись подошел к двери, ведущей в большой зал с главным входом в здание, и аккуратно приоткрыл ее. Сразу за ней было толстое ограждение из цельного мрамора, за ним, метрах в шести, спинами к полковнику стояли трое с черными повязками на предплечьях. Двое дежурили у общей лестницы, ведущей как на верхние, так и на нижние этажи. О пути, которым воспользовались бойцы Комитета, подпольщики попросту не знали. Еще двое охраняли главный вход, выглядывая наружу. Никто не смотрел в сторону их двери. Обернувшись, полковник знаком попросил две гранаты. С выражением полного непонимания на лице командир отряда протянул ему два увесистых цилиндра. Но полковника уже абсолютно не заботило выражение чьего-то там лица.

«Зря вы сюда пришли», – злорадно подумал Берий Маркович. Он резко выдернул кольцо, рванул на себя дверь, швырнул гранату в центр зала и захлопнул дверь. За ней раздался громкий вскрик, и в следующую секунду оглушительный взрыв ударил по барабанным перепонкам. Полковник вновь дернул дверь, метнул следующую гранату, уже не выдергивая кольцо, и сразу же крикнул: «Пошли!»

Распахнув дверь мощным пинком, ощетинившаяся стволами группа ворвалась в зал и сразу же рассредоточилась по укрытиям. На полу, посреди зала, лежал человек и держался за бок, жалобно скуля, остальные восставшие успели занять оборонительные позиции.

– Двое – вход на одиннадцать, еще двое – лестница на два часа, – крикнул командир отряда, высунувшись из-за укрытия. Бойцы заняли позиции за ограждением и несколькими колоннами рядом, просматривая открытое пространство через прицелы автоматов.

Слева от полковника кто-то крикнул, и боец у колонны открыл огонь. Несколько стволов отряда поочередно присоединились к нему, им сразу же ответили с противоположной стороны зала, и пространство тут же наполнилось грохотом и сизым дымом пороха. Полковник знаком приказал телохранителям присоединиться к товарищам, и сам высунулся из-за укрытия, держа наготове тяжелый пистолет. Свинец высекал крошку из стен, в воздух поднялось огромное облако пыли и мраморной крошки. Грохот автоматов, не переставая, бил по ушам, заставляя командира отдавать приказы все громче. Полковник перевел взгляд на засевших на противоположной стороне зала подпольщиков. Стало ясно, что они долго не удержат своих позиций, слишком сильно сказывались высокие навыки бойцов Комитета. Восставшие же, наоборот, чуть ли не впервые держали в руках оружие, но стоит отдать должное, отстреливались они отчаянно. Один из них, воспользовавшись паузой, когда бойцам понадобилась перезарядка, выскочил и схватил гранату, лежащую на открытом месте. Ту самую, которую полковник бросил в помещение, не выдернув кольцо, чтобы дать группе время войти без сопротивления.

«И чем ты думаешь?» – пронеслось в голове полковника в тот момент, когда он уже спустил курок. Парень выронил смертоносный цилиндр и удивленно посмотрел на разорванное запястье. Только успела гримаса ужаса появиться на его лице, как сразу две автоматные очереди прошили его живот насквозь. Не успевший толком ничего понять подпольщик замертво рухнул неподалеку от своего раненного осколком товарища.

В следующую секунду полковника резко дернули назад за укрытие, и в месте, на котором он был секунду назад, пол брызнул бетонными осколками. Один из телохранителей высунулся и открыл огонь, поливая свинцом колонны на противоположной стороне зала. Вдруг он дернулся и резко осел, укрываясь от противника. На военной форме, в районе живота, красовалось два аккуратных отверстия.

– Прям на вдохе, попали, – просипел боец, – ничего, увязли в бронежилете.

– Вести бой можешь? – спросил полковник, собираясь одолжить у выбывшего из строя бойца автомат.

– Да, – удивил Берия Марковича телохранитель, – только вы не высовывайтесь особо, без брони-то.

Боец отсоединил магазин, проверил боеприпасы, вставил его обратно и привстал на колено, на этот раз намного аккуратнее. В следующий момент он уже увидел цель, и замолчавший было автомат загрохотал, присоединяясь к общей канонаде.

Полковник оглядел поле боя. Его отряд начинал подавлять противника, бойцы сопротивления отступали к лестнице. Двое заняли позиции снаружи здания, у самого входа, но им не давали стрелять прицельно, ведя огонь на подавление – в отличие от подпольщиков, у вояк Комитета было вдоволь боеприпасов. Несколько автоматов замолкли, напавшие на здание правительства понесли потери и отступили на лестницу, чтобы не попасть в сужающееся кольцо. Двое на улице отступили к развороченному броневику, который стоял сгоревший на ступенях еще с первого дня восстания. Телохранители полковника умчались на помощь своим, заняв позиции у окна первого этажа, чтобы вновь прижать врага к укрытию и не дать ему высунуться из-за сгоревшей машины.

Берий Маркович поставил пистолет на предохранитель и выпрямился в полный рост. Без автоматического оружия он мало чем мог помочь группе, так что в этом случае самый главный выбор – не мешать. Его бойцы дело знают и вполне справятся с уничтожением противника без его участия. Стоило проверить и добить раненых подпольщиков, они все равно не могли знать ценных сведений, так что и жизнь их не стоила ничего.

Полковник оставил свое укрытие и собрался подойти к стонущему в центре зала человеку. Но вдруг сзади раздался вопль. Полковник резко присел и рывком развернулся на источник звука. Он успел лишь выбросить кулак вперед, и на него тут же налетел человек с черной повязкой. Над головой полковника пронесся лом, его противник скорчился, налетев на удар печенью. Полковник мигом вскочил и ударил нападавшего правой рукой в ухо. Но парень увернулся и вновь бросился в атаку, занося руку с ломом для удара. Вновь уйдя с траектории удара, полковник поднырнул под руку с хуком правой, но кулак задел лишь край подбородка, и инерция руки опять ушла в никуда. Однако этого хватило, чтобы нападавший на секунду потерял ориентацию в пространстве. Воспользовавшись этой задержкой, полковник ударил левым боковым, переместив вес корпуса на правую ногу. И, зарядив тем самым правую руку, выкинул ее вперед в прямом ударе с доворотом бедра, придавая кулаку максимальный импульс. Хрустнула переносица, голова нападавшего дернулась назад, и он навзничь грохнулся на мраморный пол.

Берий Маркович постоял над поверженным врагом, пытаясь отдышаться. Его организму было уже не так легко вести бой с быстрым противником, как раньше. И хоть он держал тело в отличной для своего возраста физической форме, этот поединок дался полковнику нелегко. Он поднял пистолет, который выскользнул у него из руки во время боя, направил на лежащего парня и нажал на спусковой крючок. Затем он чертыхнулся, снял пистолет с предохранителя и выстрелил четыре раза в грудь напавшему на него со спины.

Из-за угла, откуда выскочил застреленный подпольщик, на дрожащих ногах вышел еще один молодой парень. Он поднял руки и держал их ладонями вперед.

– Я-я-я-я сдаюсь, – заикаясь, проговорил он, обращаясь к Берию Марковичу, – я вообще н-н-не с ними, они застав-в-вили. У меня м-мать в жилом районе, я все расскажу. Знаю, где лежит оружие, могу к вам вступить, помочь в…

Не дослушав до конца, полковник с каменным лицом поднял пистолет и выстрелил парню в лицо. Затем подошел ближе и выстрелил еще два раза в грудь, потому что в первый раз пуля попала в скулу.

Грохоча сапогами, к Берию Марковичу подбежали телохранители.

– Вы ранены?

– За меня не беспокойтесь, таких сопляков я еще положить в состоянии. Не слышу звуков боя, что у вас там?

– На улице противник уничтожен, установлено наблюдение за округой со второго этажа, двое наших поднялись выше, – в голосе и взгляде телохранителя сквозило уважение. Полковник привык к такому взгляду за долгое время службы, но с каждым годом неподдельное уважение от молодых вызывало все большую внутреннюю гордость. Гордость за то, что ничто, даже время не может сломить его волю, и он держит «планку».

– А что на лестнице?

– Те нацепили противогазы, поставили дым и отступили к своим. Осталось ждать, пока их всех вытеснят обратно сюда.

– Этажи все изолированы? Они не смогут укрыться на каком-нибудь из них?

– Это к командиру, вот он, кстати, идет, – телохранитель кивнул в сторону.

Командир боевой группы подошел к полковнику, прихрамывая на левую ногу, и доложил:

– Товарищ полковник, противник оттеснен на нижние этажи. Все без исключения этажи изолированы, так что теперь только ждем их здесь, других путей у них нет.

– Раненые?

– Добиты, – мстительно сверкнув глазами, ответил командир.

– Я про наших, – полковник оставался холоден и непроницаем.

– Двое получили ранения, но ничего серьезного, они боеспособны.

– Понял. Ну что же, ждать так ждать, принимай командование на себя и расставляй бойцов по огневым позициям.

Командир группы козырнул полковнику и ушел обратно к бойцам отдавать приказ.

Берий Маркович достал из нагрудного кармана портсигар, вынул толстую сигарету, чиркнул бензиновой зажигалкой и закурил. «Главное сейчас – не прошляпить девчонку. Она не только ценный информатор, ей еще можно будет надавить на Свирягина, если все пойдет не по плану».

* * *

Лем уже с большим трудом переставлял ноги по земле. Они будто налились свинцом и с каждым шагом норовили врасти в почву, пустить корни и остаться на месте на продолжительное время. Но Сурнай, идущий позади, все подгонял, и приходилось толкать непослушное тело вперед. Плечи неистово саднили от неудобных лямок вещмешка, а ступням было неимоверно жарко в сапогах, которые выдали Лему в воинской части взамен его легким ботинкам. Легким давно перестало хватать кислорода, а сердце бесновалось в грудной клетке, замучившись гнать кровь по истощенному организму. Каждая клетка тела Лема буквально кричала о передышке, а лучше о полноценном отдыхе, в котором было бы очень неплохо перекусить и в скорейшем порядке принять горизонтальное положение.

Палий поначалу жаловался и просил участить остановки, но Сурнай не обратил внимания на его мольбы, и старику пришлось топать молча, сипя натруженными легкими. Справедливости ради стоит отметить, что на привале большую часть вещей его вещмешка распределили по остальным рюкзакам, чтобы не замедлять темпа передвижения. С одной стороны, Лем устал проклинать военного за своей спиной за то, что они шли без остановок слишком долго, ели слишком мало, а пили и того меньше. Однако, с другой стороны, подпольщик видел, насколько бодро исчезают запасы провизии на редких привалах, поэтому перспектива идти дольше и спокойнее, но без еды вовсе абсолютно не прельщала. Так что Лем в очередной раз стискивал зубы, сжимал сухие губы и упрямо шел вперед. Один лишь Хасар не проронил ни слова за весь день с момента выхода. Ему словно была чужда усталость, его пружинящая походка не превратилась в поползновения умирающего зверя, как у Лема, а осталась неизменной. Кочевник не принял участия ни в одном разговоре, экономично расходуя силы, поэтому он держал темп, который был задан ранним утром. Во время остановок он стабильно делал два глотка воды из фляги на поясе, ложился на спину и громко и глубоко дышал, восстанавливая силы.

Группе пришлось оставить узкоколейку, которая резко ушла влево, к руинам вдалеке. Сурнай объяснил, что те каменные скелеты предельно заражены, и приближаться к ним нет никакого смысла. Да и последний неразрушенный проход через Хребет располагался правее. Поэтому без лишних разговоров группа сменила траекторию движения и взяла вправо. Это случилось, когда солнце было еще в зените и наполняло воздух влажной духотой, от которой быстро терялись силы. Но сейчас небесное светило почти закатилось за остроконечные горные вершины, которые стали значительно ближе и больше, нежели днем ранее. Промозглый ветер проснулся, поднял голову от дневного сна, глянул на календарь и, увидев, что на нем поздняя осень, в спешке кинулся раздувать тепло, скопившееся на равнине нейтральных территорий.

Вечер вступил в свои права, разлив по небесной палитре рыжие краски. Воздух приобрел некую плотность и налился серыми оттенками там, где лучи красного солнца заслоняли горы. Их тень росла, все удлиняясь, наполняя пространство на равнине терпким сумраком. Ставший хорошо различимым скелет древнего, что сам мир, города расплылся в тенях и подернулся дымкой. Нужно было срочно искать место для ночной стоянки. Впереди белели бетонные обломки и развалины какого-то одинокого склада. В траве, которой стало гораздо больше в сравнении с берегами ядовитой реки, начали попадаться камни искусственного происхождения, а порой и большие бетонные блоки, куски не то колонн, не то некогда разрушенных толстых стен. Их покрывали огромные пятна пушистой плесени, весело переливающейся разнообразными цветами.

– Группа, – впервые за долгое время заговорил Сурнай, – заночуем в том ангаре.

Уставшие путники приободрились и чуть ускорили шаг, предвкушая долгожданный отдых. Даже хладнокровный кочевник зашагал быстрее, поддавшись общему настрою.

* * *

Холодно и пусто было в старом, обглоданном жадным временем ангаре. Голые стены с полным безразличием взирали на путников, устроившихся на ночлег прямо на бетонном полу. В эту ночь они не смогли позволить себе разжечь огонь, ведь поблизости не было деревьев, которые могли бы сойти за топливо для костра. Поэтому они плотно перекусили, почти израсходовав свои запасы провизии и назначив график ночного дежурства, провалились в сон, завернувшись в спальные мешки.

В этих стенах давно не было человека. Настолько давно, что течение времени унесло воспоминания об этом странном существе. Он казался совершенно чуждым месту, которое сам создал многие годы назад.