В народе молгонов, несущих историю своего существования со времен додемиругийской эры, существовал один обычай. До того как мальчика признавали мужчиной по возрасту, он не имел права жить и кочевать отдельно от отца или его ближайшего родственника. Лишь по достижению совершеннолетия он становился самостоятельным, получал право завести семью и откочевать от родителей, предварительно получив наказ. Отца у Хасара не было, зато был отцовский анда – названный брат, приходящийся молодому кочевнику дядей. Именно он позвал Хасара к себе в юрту накануне его вступления во взрослую жизнь.

Ночь вдали от города никогда не схожа с той, которую привыкли видеть за окном демиругийцы. Иссиня-черная, глубокая и могучая, она властвовала над землей, когда мутное солнце этих мест уходило за горизонт. В ней не было смрада улиц и воя бездомных собак. Не скрипели прогнившие окна старых бетонных городских домов. И, что самое главное, в ней не было липкого страха, заставляющего каждого горожанина обращаться в слух, молясь не услышать тихого тарахтения двигателя «Воронка» или осторожных шагов служителей Надзора за тонкой входной дверью. Молгоны были свободны и оставались верными ей до конца своей жизни. Этот негласный закон передавался от отца к сыну через кровь, едва сердце продолжателя рода начинало биться в материнской утробе. Это и отличало кочевников ото всех остальных людей, населяющих эти места.

* * *

Хасар, как ему и было сказано днем, был у юрты своего дяди, как только тьма свалилась с небес на землю и духи света ушли на заслуженный отдых. Молгоны издревле селились в юртах, круглых временных домах из звериных шкур и войлока, потому, что так было удобнее выживать в степи, которая служила домом для кочевников. Однако сейчас жилища его народа мало напоминали дома предков. Теперь это были скорее большие палатки из плотного брезента со складным «скелетом» из металла и дерева, однако, из уважения к традициям рода молгоны называли свои жилища так, как завещали им далекие предки. Хасар откинул полог и вошел внутрь, оставив промозглую ночь за спиной.

* * *

– Племянник мой, ты знаешь обычай, – начал дядя Хасара, когда он сел напротив него, – завтра ты станешь взрослым и больше не сможешь кочевать со мной.

Хасар молча кивнул, приняв пиалку с горячим бульоном от жены дяди, которую он так ни разу и не назвал своей теткой.

– Я готов. Все обдумав, я решил отправиться в сторону…

– Нет-нет, – замахал сухими ручонками дядя, – не говори. Мы встретимся только тогда, когда это будет угодно небесам. Перед тем как ты уйдешь, я хочу дать тебе три урока. К сожалению, Уда-Багатур, мой анда и твой отец, не дожил до этого дня, поэтому мой долг дать тебе наставления.

Хасар чуть подался вперед, к крепко сложенному очагу, чтобы уловить каждое слово. Сейчас он услышит их в первый раз, второй будет лишь тогда, когда уже его сын должен будет откочевать. Эти слова нужно будет пронести с собой через всю жизнь.

– Итак, урок первый, Хасар. О нем ты должен помнить всегда, когда видишь или слышишь что-либо. Его ты можешь применить ко всему. Если тебе скажут сунуть руку в пламя костра, вспомни его, и ты не обожжешься. Так вот, всегда ставь все под сомнение. Даже мои слова ты можешь не принять, и это будет правильно. Ведь в тебе не будет слепой веры без принятия и понимания. Сомневайся в каждом. Я не знал за всю жизнь ни единого человека, который был прав абсолютно во всем. В конечном счете правда бывает у каждого своя.

– Ставить все под сомнение, – едва слышно прошептал Хасар, чтобы слова глубже засели в его памяти.

– Второй урок. Когда боги создали человека и дали ему во владение землю, они перестали вмешиваться в его жизнь. Они поступили правильно, ведь человек не кукла, чтобы дергать за нитки, привязанные к его рукам. Они дали нам возможность выбирать. И молгоны последовали примеру богов. Из него и сформировалось еще одно правило. Выбирай сам и дай остальным сделать выбор. Лучше всю жизнь нести бремя своей ошибки, чем довериться чужому мнению. Никогда не лезь к другим с советами и не моли о помощи. Жизнь – это испытание, полное перепутий. И каждый должен пройти ее своими ногами.

– Выбирай сам и дай остальным сделать выбор, – фраза прочно засела в памяти молодого молгона.

– И, наконец, урок третий и самый важный. Он короток и прост, как все самое мудрое в этом мире. Будь свободным. Не оглядывайся на то, что принято людьми вокруг. Даже нашими традициями ты можешь пренебречь, если тебе этого захочется. Помнишь агитационные плакаты, которые мы видели на городском рынке, когда покупали припасы? На них не написано ничего плохого. Там было что-то про «Радуйся жизни», «Хорошо трудись» и вроде «Чтобы хворь не сломила – мой руки с хозяйственным мылом». И таких по городу – тысячи. И люди смотрят на них каждый день, делают то, что там написано, а чувствуют себя почему-то от этого скверно. Для человека нет ничего хуже, чем осознать, что вся его жизнь – лишь следование лозунгам с плакатов и радио. Потому наш народ и кочует с древних времен. Ты можешь позволить себе выбрать свободу, а вот они – нет. Они хотят ее, жаждут, как истощенная лошадь жаждет отдыха, но и боятся, как огня. Поэтому будь свободным и помни: «Дерево держится корнями за землю, а человек – только за свой род».

– Быть свободным, – заложенная в его молгонской крови фраза заиграла смыслом и красками.

– Живи без страха, Хасар. Летай высоко и гордо. Не цепляйся за общество тех, кто живет и кормит своих поработителей. Как сказал твой далекий предок, «Стаей летают беспомощные утки. Орел же всегда один». Будь орлом, Хасар.

Наутро, проснувшись в своей юрте и выйдя наружу, Хасар обнаружил, что остался совсем один. С первой зарей стоянка его дяди опустела, оставив лишь юрту его племянника да вытоптанную траву. Так началась взрослая жизнь молодого молгона.

* * *

Утро встретила Лема сквозняком, принесшим с улицы душистый запах горячего чая. Подпольщик осмотрел юрту, в которой устроил их на ночь шаман, и, не найдя в ней никого, поспешно вышел наружу. Было еще довольно рано, солнце не успело набрать свою силу и только начинало робко прорываться сквозь тенистые заросли к остывшей за ночь земле. Поселение полуросликов, оказавшееся гораздо больше, чем показалось Лему вчера ночью, кипело жизнью. Полог каждой из маленьких юрт, значительно меньших, чем жилище шамана, был откинут и закреплен сверху. Около каждого круглого домика на ощупь суетились его жители. В основном они явно собирались в путь, по крайней мере, мужчины.

При свете дня стало заметно, что все жители этого поселения не просто невысоки, но еще и довольно болезненны. Тела их были худы и покрыты воспаленными волдырями и струпьями, бледные, словно обескровленные, лица скрывались под сальными волосами, стрижкой которых они себя не обременяли. Их одежды заслуживали отдельного внимания. Если на первый взгляд определить материал, из которого они сшиты, было трудно, то после рассказа Дакуна-Тенгри о Последней Войне все становилось на свои места. В контурах плащей угадывались покрытые грязью и сажей, но со все еще узнаваемым рисунком детские простыни, коих в детских садах всегда с избытком. Примитивная обувь раньше была крепко сбитыми сапогами с толстой подошвой, теперь же, кроме этой самой подошвы, ничего и не осталось. К ноге все это крепилось волосяными веревками.

«Поэтому они и не стригутся, – догадался Лем, – чтобы материал для самого необходимого элемента выживания – веревок, был всегда с собой».

* * *

Оглядевшись вокруг, Лем обнаружил вечно замерзших Хасара и Палия, сидящих около небольшого костра вместе с шаманом. На огне булькал котелок, распространяющий тот самый вкусный чайный запах.

– Куда все собираются? – спросил подпольщик, усаживаясь рядом.

– Мужи племени Кант, – ответил Дакун-Тенгри, – проводит день в поисках еды, воды и полезных вещей Богов.

– А в вашем племени не принято курить? – спросил вдруг Лем, вспомнив о своей вредной привычке, которой сейчас так не хватало.

– Сожалею. Я не знаю такого слова, почтенный, – ответил шаман.

– Жаль, – вздохнул Лем, – эх, сигарету бы сейчас, да в затяг…

– Вы, Лемор, этим себя убиваете. Будете в моем возрасте ежеминутно хвататься за сердце, – вмешался Палий, до того лишь увлеченно разглядывающий котелок, подозрительно напоминающий солдатскую каску.

– Да бросьте, Палий, – хмыкнул Хасар. – В нашей стране, а тем более за ее пределами, настолько невелик шанс на счастливую старость, что каждый имеет полное право убивать себя каким угодно способом. Если несколько сигарет в день могут помочь жить, не свихнувшись, то почему бы и нет?

– Возможно, вы правы, Хасар, – задумчиво протянул археолог. – Возможно, вы правы чересчур во многом.

* * *

Как и любым добропорядочным гостям, Лему, Хасару и Палию было пора собираться, чтобы направиться дальше вперед. Они поблагодарили Дакуна-Тенгри за ночлег и утренний чай и показали любознательному шаману, как работают найденные им довоенные спички, чем несказанно его обрадовали. За теплый прием Палий, полночи проболтавший с шаманом, подарил ему ненужный теперь противогаз. Сдержанному, но по-детски наивному восторгу от устрашающей резиновой маски не было предела.

– Куда вы направитесь? – с благоговением спросил Дакун-Тенгри, прижимая драгоценный подарок к груди.

– Вперед. Возможно, на материк, – ответил Хасар, принявший на себя нелегкую роль навигатора. – Разберемся.

– Мне было сказано Голосом, что если я встречу Богов и они будут дружелюбны к моему племени, сказать им сначала отправиться к его обители. Этот Голос живет со времен Последней Войны и разговаривает из всех нас только с шаманами.

– И кому же этот голос принадлежит, Дакун-Тенгри? – в глазах археолога вспыхнул неподдельный интерес.

– Вы поймете больше, если сами отправитесь туда.

– Ну что же, думаю, что не будет лишним разнообразить нашу экскурсию по Республике, – усмехнулся кочевник. – Терять все равно нечего. Куда топать, шаман?

– Если встать так, чтобы Хребет был точно по левое плечо, а материк по правое, идти прямо. По пути будет три оврага как ориентир. Увидите огромное поле, смело идите к нему. Там и заметите Его Обитель.

– В таком случае не вижу поводов тянуть, – сказал Хасар, подхватил изрядно похудевший вещмешок, перекинул через плечо ремень автомата и направился на северо-запад.

Когда Палий уже собирался последовать за остальными, шаман схватил его за руку и доверительно прошептал:

– Племя Кант будет очень счастливо, если Боги вернутся к ним. Я буду молиться об этом всю ночь, следующий день и ночь после него.

– Как знать, – неопределенно ответил археолог, похлопал низкого аборигена по плечу и поспешил за Хасаром и Лемором.

* * *

Солнце – жаркий титан, безраздельно повелевающий небом, степенно выбирался из ночной берлоги. Неспешно он расправлял спину, оглядывая окрестности, чинно начал свое шествие по утреннему небу, как и подобает правителю – медленно и гордо. Под живительными лучами радостно развернулись листья деревьев и заголосили птицы, спавшие в их раскидистых кронах. Озолотилась дымка, стелящаяся по сочной траве млечной простыней. Сама местность словно глубоко вздохнула, просыпаясь и разминая затекшие за ночь мышцы. Вновь забурлила скрытая от глаз и недосягаемая для слуха энергия самой Жизни. Растеклась вместе с солнечным теплом по каждому сантиметру пространства, разгоняя остатки ночного оцепенения.

Сквозь лес, струясь сквозь деревья, вместе со свежим ветром поплыл звук. Лем был готов поклясться, что слышит его едва уловимый гул биения сердца Природы. Вскоре он проник во все клетки каждого живого организма, встречающегося на своем пути. Молодой подпольщик почувствовал, как душа его воспарила, соединяясь с общим порывом, радуясь солнцу и ветру. Он почувствовал вдруг, как растет, непрерывно и упрямо, каждое растение вокруг. Как оно тянется к небу своими неокрепшими ростками, и Лему тоже захотелось изо всех сил тянуться к солнцу, не думая ни о чем. Захотелось прокладывать себе путь через осколки ушедшего в небытие мира, чтобы возродить его и сделать еще лучше, чем когда-либо.

Восхищенно оглядевшись, Лем понял самую простую истину, на которой и держится общее существование.

«А ведь пройдет совсем немного времени по меркам истории, и на наших почерневших костях вырастет новый мир, полный удивительной красоты. Не в этом ли заключается вечная жизнь?»

Наверное, этот вопрос – один из самых правильных, что может задать себе человек. Он приводит к пониманию, что ты сам важен как часть общего организма, и не должно человеку разрушать. Лишь созидание может быть нашим путем, чтобы не кануть в лету вместе с местом, ставшим для нас домом.

К сожалению, далеко не каждый готов принять это. Прозрение, как водится среди людей, приходит слишком поздно.

* * *

Постепенно деревья обмельчали и перешли в густой подлесок, а потом и он закончился, уступив место ровному полю, о котором рассказал шаман племени Кант. Лем вышел на открытое место и улыбнулся. Столь прекрасно было это место, что, казалось, никаким печалям здесь не ужиться. Безграничное лето несло по полю терпкий запах полыни, малознакомый жителю города, но оттого и приятный. И не было слаще запаха для Лема, чем ароматы некошеного поля, подхваченные ласковым и по-детски задорным ветром. Высокие колосящиеся стебли травы доставали Лему до пояса. Летний ветер гнал по травяному морю воздушные волны, отчего над полем плыл тихий успокаивающий шелест, словно шепот Природы, едва слышно говорящей тебе на ухо нечто приятное.

Кромка леса с одной стороны упиралась в Хребет, величественно спящий в солнечных лучах, а с другой – резко обрывалась. Очевидно, там был овраг или низина с резким перепадом высот. К горному массиву жалась, словно пытаясь слиться с древним камнем, серая бетонная коробка рукотворной постройки. Без всяких сомнений, именно ее и имел в виду тот слепой полурослик Дакун-Тенгри, называя Обителью какого-то там Голоса.

– Ну, – нарушил ставшую уже столь привычной за время всего путешествия тишину Хасар, – вперед и, как говорится, с песней. Можно про себя, я не против.

Он вновь первым шагнул вперед, водя безразличным взглядом по колосистому полю, словно не замечая его великолепия. Палия и Хасара совершенно не трогало столь резкое изменение демиругийской промозглой поздней осени на раннее кантийское лето. Они будто по привычке, не доверяя ощущениям, продолжали кутаться в куртки, отказываясь признать все то, что их окружало. Даже чумазый Юшка, то и дело показывающийся на виду и ободряюще подмигивающий Лему, так и остался за пеленой их неверия в происходящее. Занятно, как прагматичность и самоуверенность взрослого человека, которыми он с превеликим удовольствием давит в себе детскую романтику, мешают ему воспринимать новый мир с присущей одним лишь детям доверчивостью. Порой, отказываясь от ребячества, как от проявлений слабости, мы теряем если не многое, то что-то, несомненно, очень важное, не так ли?

* * *

Легкий ветер, буквально только что гонявший духоту по залитому солнцем полю, стих, уступив место полному штилю. Преющая трава вмиг заполнила ставший ленивым воздух сладковатым терпким запахом полевого букета. Лем вытянул руку ладонью вниз, мягкие колосья приятно щекотали его своими пушистыми краями, осыпаясь дождем из семян при прикосновении. Эти ласковые поглаживания были столь знакомы и близки сердцу подпольщика, что душа его на момент сжалась, вновь вспомнив о тяжелом бремени разлуки с любимым человеком. Вечно непослушные, пушащиеся во все мыслимые и немыслимые стороны волосы Азимки всегда забавляли Лема. Иногда он натирал об одежду пластиковую расческу, чтобы наэлектризовать ее поверхность, а затем украдкой водил над головой занятой чем-то любимой. Естественно, когда та замечала пришедшие в полнейший беспорядок волосы, она начинала сердиться. В сапфировых глазах зажигалась детская обида, которая бывает на, казалось бы, незначимые вещи, брови потешно собирались в домик на переносице, а губы надувались. Ни дать ни взять девочка, которой не купили любимое мороженое. Лему всегда было чуточку стыдно за свою безобидную шалость в эти моменты. Но как же это потешно и бесконечно мило выглядело со стороны!

Вспомнив один из таких незначительных эпизодов, из которых и складывается искреннее счастье, Лем улыбнулся. Внутри снова поселилась уверенность в том, что все тревоги и страхи, имевшие непозволительную смелость терзать его, не имеют никакого основания. Азимка не могла не спастись. Сейчас эта простая истина стала прозрачной, как колодезная вода. Озлобленные, но и настолько же глупые шакалы Надзора, оборотни в черных блестящих плащах, попросту не способны перехитрить Контору и схватить человека, находящегося под ее защитой. Старая Демиругия, еще не зная того, уже бьется в конвульсиях, ведь в ее организме уже растворилась капсула с самым смертельным из ядов – народной свободой. Молодой подпольщик подумал, что ему осталось лишь вернуться назад. И хоть нет больше его квартиры, в этом он был уверен, Контора не бросит их с Азимкой, борцов за свободную Демиругию, на произвол Судьбы. Нужно лишь найти путь домой, что не такая уж и проблема. Ведь, как все знают, если человека ждут, он всегда возвращается.

* * *

Поначалу казалось, что до серого наследия старой Республики Кант, так называемой Обители, рукой подать. Но не тут-то было. В светлый день любое расстояние отчего-то кажется меньше. Потому вместо ожидаемых двадцати минут наручный хронометр отмерил вдвое больше, прежде чем они достигли забетонированного пятака, на который выходили герметично запертые двери. Обитель оказалась трехэтажным зданием, словно распластавшимся по земле. Оно вцепилось железобетонными сваями в почву и исподлобья сверлило окрестности взглядом своих забранных в толстую решетку окон из армированного стекла. Над аркой входа, укрывающей сверху двери без единого выступа, висел динамик и видеокамера, защищенная прозрачным колпаком.

– Ну и что прикажете делать дальше?! – воскликнул Хасар, обойдя вокруг здания. – Может, отбить такт ногами или что-то типа того?

– Сомневаюсь, что Дакун-Тенгри солгал нам, – задумчиво ответил Палий на вполне риторический вопрос.

– Да бросьте, товарищ археолог, неужели вы думаете, что слепой полурослик не выдумал все это? Он мог наесться всяких ядовитых корней, приползти сюда и услышать то, что ему хотелось. А мы, как полные идиоты, тащились сюда полдня. Только время теряем, пошли отсюда.

– Подождите, Хасар. Не исключено, что здесь установлена программа идентификации голосовых команд. Он ведь называл нечто, живущее здесь, Голосом. Так что я могу быть прав.

– Ну да, конечно, – не разделяя оптимизма седого археолога, кисло ответил Хасар. – И чтобы нас впустили, нужно всего-то поздороваться. Ну что же. Кхм. Приветствую!

Абсолютную тишину не нарушил не один посторонний звук.

– Что и требовалось до…

Вдруг камера в прозрачном колпаке повернулась в сторону путников, и на ней замигал красный светодиод. Из хриплого динамика раздался громкий мужской голос:

– <<ВНИМАНИЕ. ИДЕНТИФИЦИРУЙТЕ СЕБЯ. НАЗОВИТЕ ПАРОЛЬ>>.

Хасар расхохотался. «И почему я не удивлен?» – повторил он несколько раз, давясь смехом.

– Тут надо подумать, – флегматично пожал плечами Палий и уселся на бетон, приложив пальцы к седым вискам.

По общемировым законам, если есть дверь, куда нужно войти, то есть и привратник, который не захочет тебя в нее впустить.

– Вероятность того, что сюда пришли бы именно мы, почти нулевая, – задумчиво сказал Лем.

– И что с того? – спросил Хасар.

– А то, что либо до нужной фразы можно догадаться кому угодно, либо попасть сюда может только ограниченный круг лиц. Например, высший офицерский состав бывшей Республики.

– В таком случае надеяться нам не на что, – хмыкнул кочевник.

– Возможно, это экзистенциальный вопрос, – вмешался Палий. – Если это так, то ответ стоит поискать в царице всех наук – философии.

– Слишком уж сложно и неконкретно, – отмахнулся Хасар, – да и вообще, хрень полнейшая, эта ваша философия!

– Это еще почему, потрудитесь объясниться?!

– Да потому, что стоит именитому писаке или еще кому-то из этой братии выдать какой-нибудь бред с томным выражением лица, как все сразу называют это великой мудростью.

– Абсолютно не согласен. Мало того что вы ограничиваете философию лишь высказываниями духовных и литературных деятелей, так еще и порочите их гений.

– Ну, смотрите. Сделаем так, вы называете любой предмет или занятие, а я делаю из этого умную цитату.

– Что за глупость… Ну ладно… Пусть будет… эм-м… авторучка!

– Ха! – широко улыбнулся кочевник. – Легко! Хватайте эту самую авторучку и записывайте. Мы похожи на авторучки – в стремлении оставить за собой след на страницах истории теряем душевные чернила.

– Тогда не знаю… Чемодан!

– Еще проще. Палий, я думал, вы изловчитесь посильнее. Человек, в сущности, похож на чемодан. Всю жизнь он складывает в себя опыт, подобно багажу, а когда заполняется доверху, отправляется в мир, в котором он никогда еще не был, уповая лишь на то, что накопленный багаж поможет ему в пути.

– Чересчур утрированно, да и понятие философии вы отчего-то ограничиваете высказываниями, но в чем-то я с вами согласен. Многие и вправду наделяют глубинным смыслом те слова, которые не были призваны нести его читателю…

– Именно! – воскликнул Хасар. – Наконец вы меня поняли.

– Во всяком случае, если бы о нашем путешествии кто-нибудь написал книгу, эти фразы непременно бы там появились.

– Книга? О заключенных? Сомневаюсь, что в Демиругии издадут подобное.

– Время покажет.

* * *

Лем с интересом разглядывал постройку, полностью отстранившись от бесполезной демагогии Палия и Хасара. Ему бы и не было дела до всех этих разговоров, если бы не желание поскорее понять, каким образом можно вернуться обратно в Демиругию. Перспектива провести время на территории лежащей в руинах Республики вовсе не прельщала подпольщика, поэтому он волей-неволей тоже начал раздумывать над фразой, которая способна пропустить его внутрь. «Вероятно, я смогу найти там карты местности или, скажем, подземный проход под горами, кто знает», – подумал Лем.

Довольно непросто произвести на свет пароль, который не можешь знать, от двери, за которой находится черт знает что. Но, может быть, ответ болтается на поверхности и не стоит мудрить? Ведь никто и не предполагает, что решение такой головоломки простое. Что если…

Лем приблизился ко входу под заинтересованным взглядом Хасара, лежащего на траве неподалеку.

– Приветствую, – он повторил первоначальное приветствие, как бы комично оно не звучало по отношению к стальной гермодвери с хриплым динамиком.

– <<<<ВНИМАНИЕ. ИДЕНТИФИЦИРУЙТЕ СЕБЯ. НАЗОВИТЕ ПАРОЛЬ>> – фраза повторилась без изменений.

– Демиругия.

Секунд пять ничего не происходило. Черный окуляр камеры наблюдения не шевелился, лишь зловеще сверлил красной точкой раздражителей своего спокойствия.

Динамик кашлянул, скрипнул и проговорил, беспрестанно дребезжа:

– << В ДОСТУПЕ ОТКАЗАНО. НЕВЕРНЫЙ ПАРОЛЬ. ПОВТОРИТЕ ПОПЫТКУ ИДЕНТИФИКАЦИИ>>.

– Республика Кант.

– << В ДОСТУПЕ ОТКАЗАНО. НЕВЕРНЫЙ ПАРОЛЬ. ПОВТОРИТЕ ПОПЫТКУ ИДЕНТИФИКАЦИИ>>.

– Да не мучайте вы ни себя, ни автоматику, – вскричал Палий, выходя из себя, – если из-за ваших странностей, Лемор, мы не попадем внутрь, это будет на вашей совести! Думайте, прежде чем пытаться угадать. И желательно не игнорировать наше присутствие, а для начала уведомлять нас о своем варианте.

Порыв седеющего археолога Лем пропустил мимо ушей и вновь задумался. Бубнеж товарищей по приговору – далеко не самое важное, над чем сейчас стоило поразмыслить. Для чего это место? Вот настоящий вопрос, ответ на который, скорее всего, и откроет дверь.

Так… Распластавшееся по земле строение явно довоенной эпохи. Следы давно истлевшей маскировочной сети, отпечатавшейся на бетоне стен из-за солнца. Столбики и диски антенн, оккупировавшие крышу. Прочная дверь, добротно защищенная от проникновения извне. Лем подошел ближе и увидел несколько царапин по краям двери и практически стертую копоть на сводах входной арки.

Ага! Не мы первые, кто пытается проникнуть сюда. Наверняка дверь пытались открыть при помощи взрывчатки, судя по выщербленным стенам. Но кто и с какой целью?

Вдруг Лему пришла мысль, которую стоило проверить.

– Хасар! – позвал он кочевника, явно намеревающегося разводить костер.

– Чего тебе? Я занят, если ты не заметил.

Подпольщик не обратил внимания на язвительный тон кочевника.

– Напомни, что там говорил слепой шаман про историю Канта?

– Опуская подробности про железных птиц, подвижные горы и прочий бестиарий, кантийцы перебили друг друга в гражданской войне. Только ума не приложу, что из этого может быть нам полезным.

– Смотри, сюда явно кто-то пытался попасть. И отнюдь не с помощью кодовых фраз.

Хасар подошел к двери и тоже принялся рассматривать следы.

– Похоже, внутри что-то важное, – усмехнулся кочевник, – только что это дает?

– Это следы от взрывчатки, Хасар. Ее не могли изготовить в уничтоженной стране. Значит, дверь пытались взять штурмом во время войны. И для чего же, догадайся?

– Вооружение! – воскликнул Хасар. – Это склад оружия!

– Если честно, думаю все гораздо интереснее. Если в Канте никого нет уже несколько десятилетий, а наши беспилотники так и продолжает кто-то сбивать, значит, все системы обороны были заблаговременно автоматизированы. Логично предположить, что и системы нападения оборудованы тем же способом. Настоящий молот войны.

– А Обитель, судя по всему, место, из которого этот молоток управляется, – закончил его мысль кочевник. – Что же, в таком случае было бы вдвойне интереснее попасть внутрь. А насчет пароля у тебя есть догадки?

– Это банально, но да. Что сказал этот голос после приветствия?

– Внимание, назовите себя и пароль. Что с того-то?

– То есть он спрашивает, кто мы такие.

– Получается, что так.

– Ответ на такой вопрос нам уже называли, не припоминаешь, Хасар?

– Давай уже, не тяни. Кто мы, по-твоему?

Лем улыбнулся, отошел немного назад и четко проговорил, глядя прямо в камеру:

– МЫ БОГИ.

* * *

Лязгнули стальными костями и натуженно загудели постаревшие механизмы, перемалывая наросшую ржавчину и пыль. Тяжелые бронеплиты входной двери дрогнули и со скрипом втянулись в стены Обители. Камера, удивленно моргнув красной точкой, оглядела путников с ног до головы и повернулась обратно, подчиняясь заданной программе. Уже знакомый безжизненный голос продребезжал:

– <<ДОСТУП РАЗРЕШЕН. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЕДИНЫЙ КОМАНДНЫЙ ЦЕНТР РЕСПУБЛИКИ КАНТ>>.

За дверью оказался широкий коридор, упирающийся в дверь, точную копию входной. Под потолком горели мертвенным светом лампы, забранные в решетки. «Очевидно, чтобы лампочки не выкрутили», – заметил про себя Лем, пытаясь приободриться. Но по спине предательски пробежала неконтролируемая дрожь, постепенно спускающаяся в колени. Слишком свежи еще были воспоминания о «теплом» приеме Надзора.

– Как вам это удалось? – подбежал запыхавшийся Палий. – Хотя, впрочем, не важно. Скорее же внутрь! Надеюсь, мне не одному не терпится посетить это загадочное место.

– Я, конечно, уже не так уверен, – ответил Хасар, – но мы вроде как не очень похожи на людей, которым есть, что терять. К тому же там явно теплее, чем снаружи. Идем.

* * *

Лем обернулся на залитое ласковым солнцем поле, медленно вдохнул свежий ветер, принесший издалека аромат леса, и впервые за долгое время искренне улыбнулся. Какие бы мерзкие воспоминания не вытаскивал наружу вид этого «Командного Центра», нужно идти внутрь. Потому что он чувствовал, что там есть нечто важное. Нечто, что сделает возможным его скорое возвращение домой. Сжав задеревеневшие от волнения пальцы, Лем зашагал вслед за Палием и Хасаром.

Вторая дверь раскрылась гораздо мягче. До нее злоумышленникам из прошлого так и не удалось добраться. Едва Лем, бредущий последним, пересек ее, как стальные пластины закрылись за его спиной. Широко расступившиеся стены представили вошедшим огромную комнату с высоким потолком, покоящимся на массивных прямоугольных колоннах. Около каждой из них образовался небольшой угол. Поэтому помещение представляло не окружность, как могло показаться вначале, а скорее многогранник. Блеклый свет, лихорадочно скользящий вниз по заросшим зеленоватой плесенью стенам, освещал монструозное нагромождение экранов, окружающих тяжелое кресло в центре помещения. Над спинкой был едва виден чей-то темный затылок.

– Кхм… Прошу прощения, что отвлекаю Вас от работы… – начал Палий, тоже заметивший хозяина этого места. – Мы лишь путники из Демиругии… – сказал он и осекся.

Кто знает, как этот человек относится к демиругийцам. Ведь, судя по роду деятельности, сбитые беспилотники и сожженные на подступах к горам танки – это его рук дело. В ответ незнакомец даже не соизволил пошевелиться.

– Не знаю, как у вас, – сказал Хасар так, что слова его унеслись гулким эхом к сводам потолка, – а у нас принято приветствовать своих гостей.

Он быстрым шагом пересек расстояние, разделяющее его с незнакомцем, одновременно заведя руку за спину. Рывком выдернув из-за пояса невесть откуда взявшийся пистолет, кочевник щелкнул предохранителем, с размаху пнул кресло и отпрыгнул в сторону, приготовясь выстрелить.

– Однако… – протянул Палий.

– Ух ты. Ну… хоть не укусит, – обратился к археологу Хасар.

* * *

За огромным столом с кучей мониторов, показывающих изображения с камер, командные строки и схемы неизвестных строений, в глубоком кресле с намеком на былую роскошь чинно восседал утративший былую красоту скелет, обтянутый сухой кожей. Местами еще сохранились волосы, свисающие на истлевший пиджак. Пальцы его рук были намертво сцеплены в замок, как бы забавно это не звучало. От крепких когда-то башмаков остались лишь подошвы с каблуками, подпирающими костлявые ноги. На груди болтался заплесневевший бейдж.

– Огер…Оре…Оператор ЕКЦ, – различил Палий, – имени не рассмотреть. Может, оно и к лучшему.

– Вот до чего доводит работа в офисе, – пожал плечами Хасар, – я всегда это знал. Смотрю, вас не сильно угнетает вид нашего нового знакомого?

– Мне кажется, вы не совсем верно представляете себе то, с чем имеют дело археологи, – Палий укоризненно взглянул на Хасара.

– И то верно, – хохотнул кочевник, – вы не так просты, как казалось в самом начале. Ну, что же, раз многоуважаемый Оператор нам помочь не в силах, тогда, может, его компьютер на это еще способен. Вы как с техникой, товарищ археолог? Я в этом ни черта не разбираюсь. Что за шарик около кучи кнопок, на кой он нужен?

– Посмотрим, – пробубнил себе под нос Палий, пролезший к клавиатуре, стараясь не касаться мертвеца позади себя. – Это, если вам интересно, трекбол. Аналог компьютерной мыши. Хм… ага… Та-а-ак… А здесь похожее устройство системы. Угу… Какая-то папка, да еще и весит прилично. Что же это может… Ого! Ничего себе! Это исторический архив! Похоже, что Оператор вел своеобразную летопись событий.

– В общих чертах нам и так все известно, – не разделяя энтузиазма археолога, ответил кочевник.

– Эти данные имеют исключительную ценность. Подождите… Здесь не только описание событий Последней Войны. Несколько документов явно содержат информацию о Древней Истории нашего мира. Сейчас открою…

– Ну долго вы еще? Лично мне здесь не сильно нравится. Воздух затхлый.

– Поразительно!.. – вскричал Палий. – Невероятно! Неужели это правда? Значит, мои догадки… Нет, это же противоречит всему, чему меня… Это перевернет представление о мире… Хасар, данные с этого компьютера могут просто уничтожить авторитет Партии! Если верить написанному, в истории, которую нам преподают, не просто много лжи, она с самого начала и до конца выдумана и не имеет ничего общего с реальностью!

– Тише-тише, а то вы даже его, вон, разбудите, – Хасар усмехнулся и кивнул на скелет. – Давайте-ка я кое-что быстро проверю и отдам эту железку вам на растерзание. Идет?

– Да, извините. От такого трудно сдержать эмоции. Положите руку на трекбол и ведите курсор. Так, а теперь открывайте поиск и просто впишите ключевое слово, относящееся к событию, о котором вы хотите узнать…

* * *

Лем обошел помещение по кругу, разглядывая стены на предмет прохода куда-либо. К сожалению, ни на что, кроме влажной плесени, его взгляд так и не наткнулся. Слабая надежда на секретный путь сообщения Кант-Демиругия улетела в тартарары. Мгновенно выкарабкавшаяся из душевных закутков тоска едва не накинулась на подпольщика, увлекая в пекло разгорающегося отчаяния. Однако, обойдя рабочее место покойного Оператора, Лем увидел второе кресло, на его счастье оказавшееся пустым. Он сел за стол, провел рукой по толстому слою влажной пыли и тут же вытер ладонь о полы плаща. Здесь не было большого количества мониторов, которые заинтересовали Палия и Хасара. Большую часть стола занимала приборная панель с кучей небольших отверстий. Каждое из них было пронумеровано и снабжено металлической табличкой, на которой значились некие словосочетания. Повертев головой, Лем заметил знакомый вьющийся провод со штекером на одном конце и с телефонной трубкой на другом.

«Ручной коммутатор! – вдруг понял подпольщик. – Очень старой модели. Такой вроде бы пылился на складе в Управлении. Наверняка до сих пор там хранится черт знает для чего».

Он принялся скрупулезно разбирать потускневшие таблички. С большим трудом можно было различить большинство из них. Однако на них значились непонятные аббревиатуры, утратившие как свой смысл, так и актуальность. Скорее всего, никого из конечных абонентов, к которым ведут эти провода, уже нет в живых.

Вдруг Лем, уже вновь начавший сомневаться в пользе своей находки, встрепенулся. Не веря тому, что это правда, он послюнявил палец и хорошенько потер одну из табличек, частично возвращая ее былой блеск. На ней было выгравировано «УКС ДМРГ». Проведя языком по засохшим губам, подпольщик еще раз всмотрелся в буквы. Точно! Ошибки быть не могло. Даже годы не испортили очертания аббревиатуры Управления Коммуникацией и Связью Демиругии.

– С ума сойти, – прошептал Лем, – прямой канал связи с нами. Вот так запросто. А что если?..

Непослушными пальцами он судорожно взял штекер, воткнул его в нужный вход и прижал телефонную трубку к уху.

Тишина… Ни единого гудка…

Лем чертыхнулся и, протянув руку, щелкнул тумблером включения. Вслед за этим послышались долгожданные гудки. Отдаленные и немного фонящие, но вполне различимые, если закрыть второе ухо рукой.

– Управ…ие Коммуникац… Связью… – прорвался сквозь треск голос молодой девушки.

– Работник 5261–1, – громко представился Лем, стараясь перекричать шум в аппарате, – выделите мне спецлинию. Соедините с абонентом 171.

– …

– Алло! Вы меня слышите вообще??? Девушка!

Сквозь треск послышалось неразборчивое бормотание, не складывающееся во что-либо определенное.

– С абонентом сто семьдесят один! – Лем вскочил с кресла и изо всех сил прижал динамик к уху. – Один семь один. Запрашивает сотрудник Управления!

– …шу я вас, 5261–1. У нас тут ситуация нестабильная, сами понимаете. В базе нет абонента с номером 171, мне очень жаль.

«Очень жаль? – облегченно улыбнулся Лем. – Вот вздор! Это значит, что она выбралась. Да, точно! Это Контора стерла ее из базы данных. А я и не знал, что такое возможно».

– Спасибо! Камень с души сняли.

– Вы не поняли, отсутствие абонента означа… – голос телефонистки утонул в хрипящем море помех.

Лем щелкнул тумблером, вытащил провод из коммутатора и положил трубку на место. Теперь осталось лишь найти дорогу домой.

* * *

В ящике стола, помимо разношерстной документации, планов помещения и красной папки с каким-то приказом, ожидаемо нашлась карта местности. Она была сложена пополам и завернута в несколько полиэтиленовых пакетов. Поэтому, когда Лем развернул ее, она не рассыпалась в труху. Лишь местами края были в разводах, словно отсырели когда-то. И все-таки ничего критичного. Разобравшись с незнакомыми условными обозначениями, подпольщик нашел горный Хребет, обозначение места, в котором находился, и, что самое важное, кроме ныне заваленных туннелей, объездной мост, огибающий горы сбоку. Он располагался в полутора километрах, если идти по левую руку от горной гряды. Судя по карте, выстроен он был над мелководьем… океана. Того самого, воды которого были мертвы, если верить тому, что рассказывают в демиругийских школах.

«Вот и все. Можно отправляться обратно. Пора заканчивать с этим безумным путешествием».

* * *

Воспользовавшись тем, что Хасар и Палий отвлеклись на информацию на мониторе, Лем взял лежащий на краю стола пистолет, подхватил карту и медленно направился к выходу.

– Постой! – крикнул седой археолог. – Куда это ты собрался?

– Мне пора, – угрюмо бросил через плечо подпольщик. – Я возвращаюсь. Один.

– Дурак, ты же замерзнешь в одиночку, без припасов и топлива для костра.

– Хватит уже издеваться надо мной! – вскипел Лем. – Как я, черт возьми, замерзну в такую жару? Вы оба либо сошли с ума, либо невесть для чего разыгрываете меня!

– Лем, опусти пистолет, – вмешался кочевник.

* * *

Подпольщик сам не заметил, как поднял ствол в направлении бывших товарищей.

– Точно! Пистолет! Он мой. Я избавился от него – выбросил в аномалию, как сказал Юшка. Потрудись объяснить, Хасар, как он оказался у тебя? – руки молодого революционера дрожали.

– Тише, Лем. Успокойся. Юшка какой-то, аномалии… Ничего не понимаю. Я нашел пистолет в снегу, подумал, что ты обронил его. А потом просто не было повода вернуть.

– Да какой еще снег?! – взвизгнул Лем. – Прекратите! Ладно вы игнорировали нашего проводника, без которого нам пришел бы конец при переходе через горы, но лето снаружи… Я не понимаю… Плевать. Я ухожу, издевайтесь друг над другом, если вас так это забавляет!

Палий и Хасар лишь недоуменно переглянулись. Кочевник молча пожал плечами и скрестил руки на груди.

Все это время он понемногу пятился назад, пока не уперся спиной в дверь, ведущую в коридор. Едва она открылась, Лем развернулся и быстрым шагом дошел до выхода. Сразу после того как стальные плиты разъехались в стороны, впуская в помещение свежий летний воздух, подпольщик бросился бежать сломя голову.

* * *

Тяжелые ботинки вязли в густой траве, а знойный воздух обжигал легкие, но подпольщик не останавливался. Редкие кусты цеплялись своими лиственными шапками за полы плаща, а солнце слепило глаза, отчего наворачивались непрошенные слезы. Когда Лем миновал поле и лес встретил его прохладой и свежестью, бежать стало значительно проще.

«Азимка, – лишь одна мысль пульсировала в голове подпольщика, растворенная в кровяных потоках, – подожди еще немного. Я бегу».

Свежий воздух пьянил и кружил голову похлеще любого хмеля. Тело наполнилось силой, словно проснувшейся от вязкой дремоты, сковывавшей ее долгое время. Душа парила далеко впереди и выше медлительной физической оболочки, стремительно рвущаяся вперед, к заветной цели. С каждым шагом земля будто пружинила, помогая бежать подпольщику еще быстрее, еще дальше!

Сердце, мощный и крепкий мотор, гнало кровь на невиданных оборотах, насыщая мышцы живительной влагой. Как скакун, целую зиму запертый в стенах хлева, теперь он рвался показать предел своих возможностей. Это был бой, но желанный и сладостный, ибо само сражение уже казалось неоспоримой победой. Триумфом жизни и радости над трясиной, что зовется обыденностью среди одних и образом жизни среди других. Первозданная плоть кричала и ликовала, вторя возбужденной душе, и радовалась каждому моменту, в который можно было проявить свою природную силу. «Не останавливайся!» – кричало тело, изнемогая от желанной усталости. «Не вздумай медлить!» – подначивала душа, опережая на пару шагов.

Вперед и только вперед. Через боль, что сейчас столь мало значима, через усталость, которой хочется гордиться, и через лес, в конце концов. Вдруг деревья кончились. Столь резко, словно огромный садовник очертил строгую границу своим стальным секатором.

* * *

Вырвавшись из-под переплетений корней деревьев в лесу, земля на десяток метров скрылась под россыпями мелких острых камней, а затем и вовсе рванулась далеко вниз, к ленивым водам безжизненного океана. Дно обрыва терялось под водной гладью, не выражающей ничего, даже малейших порывов, свойственных любому живому существу. Безбрежная масса воды тихо, без сильных всплесков и рокота омывала отвесный скалистый берег последнего полуострова в мире, на котором еще шли войны. Вцепившись в землю и голый камень, цивилизация существ, по праву возомнивших себя не знающими равных в мире, отчаянно ощетинилась во все стороны последним, что у нее осталось. Не искусством и дарами созидания в решительной попытке восстановить то, что сами и обрекли на уничтожение когда-то, не желанием выстроить на пепелищах новый мир, который не повторит ошибок своего предка, а ненавистью и орудиями. Горстка ничтожных дельцов прочно укрепила седло на дряблой спине самой послушной на земле скотины – народа. Однако эти жалкие чванливые деятели лишь олицетворяли то, во что превратился некогда великий Человек, тот самый, что писался с большой буквы, заслужив это право трудом тела и духа. Человек, подобно городской речушке, обмелел, увяз в топком иле и стал человечишкой. Зверьком, который в толпе себе подобных обратился в змея, пожирающего себя с хвоста. Лишь изредка в кипящем круговороте уничтожения друг друга появлялись деревянные сердца, сжигающие себя, чтобы развеять мрак невежества, как огоньки сигарет в опустошенном ночном городе пытаются порвать душную ночь в рваные клочья.

Но такие сердца горели и обращались в опустошенный пепел обесточенных душ. Змей, жадно глотающий собственную плоть, недовольно перемалывал обладателей этих сердец, одиночек, бросающих вызов каждому, кто отважится его принять. Отвага и смелость наполняли их, когда они защищали человечество перед миром, отстаивали своими деяниями честь далеких предков и бросали свои жизни на алтарь с пламенем, разрезающим тьму и цепляющимся за крохи того, чем многие века назад человек мог гордиться. И все же этой смелости не хватало им на то, чтобы задать себе самые важные вопросы. Достойно ли человечество такой яростной, до рези в глазах, защиты? И, самое важное, действительно ли оно в ней столь нуждается?

* * *

Лем не позволял себе задумываться над такими вопросами. Ведь, если начать рассуждать подобным образом, рано или поздно можно прийти к мысли о том, что все деяния, которым он посвятил душу, бессмысленны и никчемны в сравнении с неумолимым течением времени. А от этого, знаете ли, напрочь пропадает всякая мотивация. Если хочешь быть человеком не болтовни, но дела, нужно ставить себе вполне конкретную приземленную цель и идти к ней, карабкаясь по маленьким победам, как по ступеням, в гору своей мечты. Этим молодой подпольщик и занимался, следуя полузабытым, но все еще горящим своим смыслом словам отца. Он много говорил ему в детстве, больше, чем мог понять его маленький несмышленыш, словно предчувствуя, что сказанное сейчас останется одним из немногих жизненных маяков его сына. Когда отца увезли в так называемую командировку на соляных рудниках, лишь слова остались поддерживать огонек в его душе. Поначалу была еще надежда, что он вернется, и все станет как раньше – старые, довоенные книги, бережно спрятанные от Надзора, таинственные фразы, которые нужно было запомнить, несмотря на их туманный смысл, и терпкий запах редких сигарет, на которые отец никогда не жалел сбережений. Только в Демиругии принято по-другому. Вечер, скрипнувший почтовый ящик и короткое письмо от правительственных органов: «Товарищ Свирягин старший стерт из баз данных. Упоминание о его существовании будет расцениваться Надзором над Общественностью как действие, подрывающее авторитет Партии. Лица, распространяющие неверную информацию, будут наказаны в соответствии с законом Демиругии».

В тот вечер и сложилась, подобно мозаике, главная цель Лема – свержение режима, заставляющего народ забывать о тех, кого перемололи безжалостные шестеренки механизма государства. И очередной ступенькой на лестнице его восхождения сейчас стояло возвращение домой. Туда, где ждал, обязательно ждал, скрывшись с глаз шакалов в черных плащах, единственный дорогой ему человек.

«Азимка, – мысленно сказал Лем, повернувшись к горам, за которыми лежала Демиругия, – я скоро вернусь. И мы лишь яростнее продолжим бороться. Мы будем сражаться до тех пор, пока флаги Конторы не взовьются над страной. Любимая, я иду!»

* * *

Лем повернул голову и увидел мост, бывший некогда широкой автомагистралью. Прижавшись к горам, он прочно вонзил свои колонны в серые воды океана, олицетворяя победу людей прошлого над всемогущей стихией. Дорожное полотно, без оглядок на свой почтенный возраст, сохранилось просто идеально. Лишь разметка поистерлась настолько, что едва ли ее можно было разглядеть под слоем пыли.

«Чудо», – подумал Лем, подходя к мосту.

Но за время своего путешествия он уже устал удивляться чудесам. Последний раз обернувшись на ослепительно красивый край Республики Кант, сияющий летним восторгом и искренней радостью, он глубоко вздохнул, пытаясь навсегда отложить в памяти запах лесов и полей. Где-то между деревьев мелькнули Палий и Хасар. «Опять поняли, что мой путь был самым лучшим, – беззлобно усмехнулся Лем, – догонят, если захотят».

Ему вдруг вспомнилась его мама. Не лицо и даже не голос, а лишь образ, подернутый дымкой далеких воспоминаний. От ее присутствия тоже становилось тепло и приятно, словно выходило солнце и наступало лето. По телу всегда разливалось тихое умиротворение. Уголки губ Лема поползли вверх, расплываясь в счастливой улыбке. Это было одним из самых ранних и добрых воспоминаний. Одним из тех, которые бережно хранят в самых дальних уголках души и лишь изредка, украдкой достают, чтобы хоть на несколько мгновений впитать в себя те чувства, что в нем содержатся. Мама дала ему прозвище, но сейчас Лем никак не мог его вспомнить. Это было что-то бесконечно уютное и по-детски наивное. Такие прозвища не принято говорить вслух, когда ребенок вырос, но вся семья втайне друг от друга помнит его, ведь оно содержит в себе целое детство, огромный мир, емко выраженный одним словом.

Внутри вдруг всколыхнулось смутное беспокойство, не имеющее формы. С каждой попыткой Лема напрячь память, оно становилось все более конкретным и тоскливым. Лем занес ногу и шагнул на мост. И в тот самый момент, когда стопа почти коснулась асфальта, когда вес тела уже был за чертой каменистого берега, он вспомнил.

«Юшки! – вытолкнула его память. – Она звала меня Юшки!» – подумал Лем.

Теперь все встало на свои места.

* * *

Воздушный замок иллюзий воспаленного сознания революционера лопнул, подобно кожному нарыву, и бесследно растворился в реальном мире. Высокое синее небо вмиг затянулось привычной серой хмарью, поля окропились грязным снегом вперемешку с радиоактивным пеплом, а летнее солнце сузилось до пронзительного красного карлика, едва пробивающегося к холодной земле. Щуплая фигурка Лема рухнула вниз, не найдя опоры на несуществующем мосту. Безжалостная гравитация ударила тело о прибрежные камни, разом переломав хрупкие человеческие кости. Не было угасающего взгляда и затянувшихся прощаний с жизнью. Не появилось старухи с косой, протягивающей руку. Даже не возопили в яростном крике чайки, ужаснувшись случившемуся. Ведь смерть, как всегда, застает врасплох, не имеет чести, не щадит и не дает времени на размышления. Это всегда происходит «слишком». Слишком быстро, слишком резко и слишком жестоко. Но какой бы смерть не была, она навсегда остается точкой в личной истории каждого. Неумолимым знаком препинания, оканчивающим текст, несмотря на множество мыслей, идей и слов, которые могли бы быть еще написаны.

За секунду до того, как волны прибоя сняли изувеченное тело с камней, на бесформенном лице Лема Свирягина блеснула улыбка, а из кармана выпал красный металлический значок в форме звездочки, с тихим всплеском скрывшийся в толще воды.

Когда Хасар и Палий добежали до обрыва, тело уже унесло волнами.

Лишь хлопья снега мягко падали на землю. Наступила зима.

* * *

Палий, судорожно глотая ртом воздух, первым добежал до края обрыва и в изнеможении повалился на снег, силясь отдышаться. Случилась самая ужасная и обыденная вещь для нашего мира – не стало живого человека. Хасар подошел степенно, помог археологу подняться, мельком глянул вниз на незамерзающие мертвые воды, уносящие бесформенный силуэт от берега, и коротко бросил:

– Прыгнул.

– Прыгнул… – горько подтвердил Палий, – зачем?

– Его выбор, – неопределенно ответил Хасар. – А причины… уже не имеют никакого значения.

– Молодой ведь еще… – тихо протянул в ответ на свои мысли седой археолог. – Вел себя так странно. Как будто утонул в своих же иллюзиях.

– Иллюзиях? – усмехнулся кочевник, кутаясь в куртку от морозного ветра. – Все мы в них живем. Просто его была непохожей на наши.

Снег ровно ложился на черствую землю, стыдливо пытаясь скрыть ее рваные раны от глаз… кого? Тех, чьи действия превратили ее в запекшуюся коросту? А стоило ли убирать с их глаз результаты всеобщего малодушия? Возможно, лишь узрев деяния свои, человек может, наконец, остановиться в своем голоде до нетронутой проказой его существования жизни. Хотя, как знать, не со всех путей можно повернуть назад.

* * *

– И что теперь? – разом постаревший Палий перевел мутный взгляд на кочевника, задумчиво смотрящего куда-то вглубь полуострова.

– Возвращайтесь к тому народцу, при правильных наставлениях из них выйдет толк. Попытайтесь изменить их. Станьте тем самым Богом, каким они вас уже нарекли.

– Зачем же? – горько усмехнулся археолог.

– Чтобы их вера в ваши слова и поступки была абсолютной.

– А что… – протянул Палий, – мне нравится… Получается, я вновь стану кем-то вроде преподавателя. А вы тогда будете кем?

– Никем, – отрезал Хасар. – Здесь наши пути разойдутся. Я найду их. Или, по крайней мере, разыщу то, что от них осталось.

– Кого? – удивленно спросил седой археолог.

– Серафимов. Это последний миф, в котором я бы хотел удостовериться.

– Постойте, Хасар, – подскочил к нему Палий, – в том терминале, конечно, были более точные сведения об этих существах, чем в городских религиозных легендах, но… стоит ли это того, чтобы вновь пускаться в рискованное путешествие? Ведь в этом мы лишь чудом остались живы.

– В таком случае мне только и остается, что в это самое чудо верить. В людей, как показала мне жизнь, верить бесполезно. А вам я искренне желаю удачи.

С этими словами Хасар резко повернулся, поправил вещмешок на плече и направился по направлению порывистого ветра. Следы от его тяжелых ботинок отпечатывались на сером снегу, словно точки, которые он ставил в конце предложений, недосказанных за всю свою жизнь.

– Постойте! – крикнул ему вслед Палий. – А что же теперь будет с Демиругией?

Кочевник остановился, помолчал и, повернувшись вполоборота, ответил:

– Она рассыплется в прах еще до того, как эти полурослики смогут туда попасть.

– А вы правда считаете этот рассказ об ангелах правдой?

– Не считаю, Палий. Я верю.

Фигура кочевника торопливо начала удаляться, оставляя цепочку следов, и в один момент навсегда скрылась в усилившемся снегопаде.

* * *

На протяжении всего своего существования человек совершает ошибки. Затем он говорит в порывах философских размышлений, что рано или поздно он вновь повторит их. Спустя время это действительно происходит. Получается, что задумываться над этим нет никакого смысла? Все эти убийства, бомбы и бесконечные войны… Война – это перо, которым человек кропотливо, подобно монаху-летописцу, пишет свою историю, обмакивая его в чернила из собственной крови. Ну и для чего в таком случае человеку дан разум? Единственный ответ, который никто так и не смог опровергнуть, – для осознания собственного бессилия. Ведь, чтобы изменить людей, надо для начала научить их не быть людьми.