Очень часто люди говорят об интуиции. Рассуждают о шестом чувстве; о том, что многим позволяет избежать опасности. Некоторые опаздывают на рейс, которому суждено потерпеть авиакатастрофу; иные задерживаются на очереди в магазине, и не попадают на автобус, который сталкивается с грузовиком. Кто—то просто предчувствует нехорошее событие и осторожничает. Ну, а мне с интуицией не повезло…

Фотографии на мониторе были красочными, сочными и яркими. Купола, покрытые позолотой и разноцветной глазурью; красные кирпичи и брусчатка; огромная звезда на здании Кремля – другой мир. Мир, который остался в прошлом.

– А это где? – спросил Джексон, разглядывая изображения, которые я наконец-то решилась ему показать.

Я бросила взгляд на снимок и улыбнулась массивному железному фонарю с белыми плафонами.

– Это Арбат. Представляешь, протяжённость этой улицы больше километра.

Джексон вместо ответа тихо присвистнул.

– А есть ещё Новый Арбат – улица построена в девяностых, сплошь из высоток. Вообще, Москва – очень странная. Я раньше думала, что Таллинн сочетает в себе все эпохи – ну, ты знаешь – старый город, советские строения и прочее. А оказалось, что у нас даже толики нет от времени, – я вздохнула, – Не знаю, как объяснить.

– Я вижу, – пробормотал Джексон, перещёлкивая снимки, – Красиво. Красивый город, – повторился он, откинувшись на спинку моего стула.

То, что не предназначалось для его и вообще для чьих—либо ещё глаз, я спрятала в отдельную папку и спрятала её под паролем. Он ещё раз полистал фотографии, а потом закрыл ноутбук и посмотрел на меня, запрокинув голову.

– Как твоё настроение? – осторожно начал он, перекрещивая руки на затылке.

– Ничего, уже лучше. Спасибо, что спросил, – я пожала плечами и пригладила волосы рукой.

Свежеподстриженные, уложенные, они были такими мягкими на ощупь. Приятно скользили между пальцев. И плевать, что длина теперь стала намного короче – по плечи.

Вяло улыбнувшись, я шагнула к холодильнику; и грустно вздохнула, взглянув на его содержимое.

– Надо в магазин идти, Джей—Джей.

– Ммм, я не пойду, – пробормотал он, – Твоя очередь.

– Ладно, – захлопнув дверцу, я развернулась и зашагала в свою комнату, – Накидай мне список продуктов.

Стянув с полки джинсы и футболку, я переоделась и выглянула в окно. Погода была мрачная, солнце похоже забыло о существовании Эстонии напрочь с того момента, как я вернулась домой. Поджав губы, я схватила с вешалки тонкую ветровку на случай дождя и засунула мобильник в карман.

Уже стоя в коридоре, я пробежалась глазами по листку бумаги, на которым неровным почерком было выведено около десятка наименований.

– А нафига нам артишоки? – вырвалось у меня.

– Пиццу сделаю.

– Как я их найду?

– В замороженных овощах, или в консервах. Можно маринованные взять, – Джексон улыбнулся и завалился на диван

– Ладно.

Хлопнув дверью, я спустилась вниз и вышла на улицу. Подул прохладный ветер, поэтому я застегнула куртку и зашагала по пыльному тротуару в направлении ближайшего торгового центра.

Прохаживаясь между рядами с яркими коробками, банками и этикетками я наконец—то нашла заветные непонятные зеленоватые штуки, плавающие в уксусном маринаде. Поставив банку в корзину, я толкнула её перед собой и побрела в молочный отдел, взять молоко и какой—то козий сыр, название которого я так и не научилась выговаривать. В магазине уже минут пятнадцать громко визжала пожарная сигнализация; но, казалось, никому нет до этого дела. Да и в принципе – эвакуацию никто не объявлял, мало ли какой там глюк. Дымом вроде не пахнет.

Моя корзина наполнилась продуктами по списку и, естественно, всяческой ерундой, мимо которой я не смогла пройти: шоколадным печеньем, новым сортом кофе, зефиром и двухкилограммовой пачкой замороженных пельменей (на всякий случай). Подойдя к кассе, я поморщилась от громкого противного писка, стоящего в зале и ещё раз бросила беглый взгляд на работников и покупателей. Никто, казалось, не реагировал.

Очередь медленно сдвигалась, я начала выкладывать свои покупки, когда мобильник у меня в кармане завибрировал. Бросив пакет с рисом на ленту, я сняла трубку.

– Да, Марин. Привет.

– Кира, у нас серьёзная проблема, – строго сказала редактор.

– В чём дело? – я немного напряглась, но продолжила выкладывать продукты, не обращая внимания на громкий звук сигнализации.

– Почему ты не сообщила, что близко знакома с Филатовым?

Внутри у меня что—то неприятно заворочалось, и я сглотнула. Открыв рот, я не смогла выдавить из себя ни слова.

– Кира, нам прислали фотографии. Ваши фотографии, твои фотографии. Твоя история – это правда? – продолжала Марина напрядённым голосом, – Ты понимаешь, что это значит?

– Марин, я…

– Кира, ты подставила меня. Я за тебя отвечаю, а ты так меня подставила, – она замолчала, а в моих ушах смешались звуки моей пульсирующей в висках крови и противного дребезжащего звука.

Выключите её кто—нибудь, в конце концов…

– Марина, я всё могу объяснить, – вяло начала я, вытаскивая из корзины последний товар и укладывая его дрожащей рукой на ленту.

– Не нужно, Кира. Сверху пришёл приказ расторгнуть с тобой контракт, – в трубке повисла гробовая тишина, и я с силой сжала её, чтобы не выронить, – Ты должна вернуть аванс и оплатить неустойку. По договору это…

Я не услышала остаток фразы, потому что в этот момент надо мной что—то хрустнуло. Подняв голову, я ничего не увидела; и тут раздался новый звук. Только на этот раз громче и похожий на грохот.

А потом на соседнюю кассу рухнуло что—то большое и тяжёлое…

Глаза засыпало пылью, и я начала хрипло кашлять, упав на четвереньки между застывшей с товарами лентой и морозильником с мороженым. Рядом со мной закричали пронзительным голосом, и я обернулась; но ничего не рассмотрела сквозь слой пыли, витающей в воздухе. Недалеко лежал огромный кусок бетонного перекрытия, и я судорожно начала ползти вперёд, когда всё здание, словно ожившее, начало снова грохотать.

Людские крики становились всё громче, кто—то сбил меня с ног и пробежал прямо по мне. «Наверное, к выходу» – мелькнула мысль, когда за резким треском и хлопком наступила темнота.

Я чувствовала сильное жжение в глазах, и давление сверху, когда вокруг повисла гробовая тишина, нарушаемая только короткими ударами обрушившейся крыши. Эта тишина была осязаемой, я чувствовала её…

А затем раздался вой. Не крик, нет. Вой человеческих голосов, похожий на вой подбитого зверя.

Вой.

И я взвыла вместе с ними.

 

***

Больно дышать… Каждый вдох даётся с трудом и с такой адской болью, что проще вообще не делать глотков воздуха. Из горла вырывались короткие свистящие хрипы, и тихий стон с каждой попыткой наполнить лёгкие воздухом.

Какое—то время назад рядом со мной постанывала женщина. Сейчас она лежала тихо, и я больше не слышала её голоса. Но я слышала ее последние вздохи – поначалу протяжные, хриплые, они становились все короче и тише.

Сколько прошло времени? Где спасатели? Почему нас никто не вытаскивает?

Больно, как же больно…

В носу стоял омерзительный запах, такой едкий и разъедающий слизистую, как кислота. Смесь еды, алкоголя, чистящих средств, железа, пыли… Мяса.

Крови. Моей крови, она текла тонкими струйками по рукам и пропитала одежду.

Глаза просто невозможно открыть, их словно разъедает бетонной пылью – мелкой, тяжёлой; она осела на веках и царапает их, как наждачная бумага.

Больно…

Вдох—выдох. Вдох—выдох. Вдох, и дыхание спирает от острой боли в груди.

Я слышу свои собственные хрипы, когда я пытаюсь выдохнуть, вытолкнуть ядовитый, смердящий воздух. Слышу, как стучат куски крыши, которая продолжает падать.

Выдох…

Больно.

Почему нас не спасают? Почему не вытаскивают?

Больно!

Вдох…

Больно!!!

Помогите, кто—нибудь…

 

***

– Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставльшагося раба Твоего, брата нашего Максима, и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная…

– Избави его вечныя муки и огня геенскаго, и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящым Тя: аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя в Троице славимаго, верова, и Единицу в Троице и Троицу во Единстве, православно даже до последняго своего издыхания исповеда.

– Темже милостив тому буди, и веру, яже в Тя вместо дел вмени, и со святыми Твоими яко Щедр упокой: несть бо человека, иже поживёт и не согрешит. Но Ты Един еси кроме всякаго греха, и правда Твоя, правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

Где—то в дальних закоулках моего мозга каркает ворона, и её карканье разноситься эхом по моему телу, вызывая ещё большую дрожь…

– Ну здравствуй, Максюша, – тихо сказала я.

– Здравствуй, Кира, – ответил тот, мягко улыбнувшись, – Вот и свиделись.

– Да, – грустно протянуло моё подсознание вялым голосом.

– Я скучал по тебе. Я так ждал тебя здесь. Здесь холодно и темно.

– А как же свет?

– Он есть, но я не могу до него дойти. Я иду, иду… – судорожный вздох, – И не дохожу, он исчезает. Помоги мне дойти до света.

– Я не могу, Макс…

– Помоги, Кира. Я не справлюсь.

– Макс, меня ждёт Джексон, – мысленно упираясь, я вглядывалась в непроглядную темноту, когда ощутила прикосновение к своей голове.

– Кира, мне страшно здесь, – прошептал Макс, – Одиноко и страшно. Не оставляй меня.

– Я не могу, мне нужно…

– Здесь девушка! – ворвался в мой подсознательный диалог чей—то голос, – Сюда!

– Кира, не слушай их. Пойдём со мной. Ты нужна мне.

– Нет…

– Пожалуйста, пойдём со мной. Так надо.

– Нет… – я пыталась открыть рот, чтобы—что—то сказать, но у меня не получалось.

– Тело зажато балкой. Сейчас пульс попробую прощупать, – над головой кто—то продолжал говорить, а потом чьи—то пальцы прикоснулись к моей шее.

Больно…

– Кира, дай мне руку, – Перед моими глазами появился Макс.

Он был почти таким же, каким я его запомнила, только без порезов на руках и с привычными розовыми щеками.

– Пошли, – настаивал он, пытаясь поймать моё запястье, – Нужно идти.

– Ни хрена не чувствую, – прохрипел кто—то сверху, – Эй, ты живая?

– Что тут у тебя? – тяжёлые шаги, и ещё один мужской голос.

– Вроде тёплая, но пульса не чувствую. Давай вытаскивать.

– Кира…

– Больно.

– Кира, боли больше не будет. Возьми мою руку.

Из груди вырывается свист, переходящий в стон, когда тяжесть с моей груди исчезает. Глаза, наполненные ядовитой крошкой, слезятся, когда я пытаюсь приоткрыть их.

– Живая, – хрипят надо мной, – Тащи на раз, два…

Я кричу, когда меня подхватывают под спину и резко дёргают вперёд. Боль становится невыносимой, она окрашивает всю серость вокруг в кровавые оттенки. Лёгкие будто плавятся, словно я вдыхаю не воздух, а огненный пар.

Рядом снова грохочет, и я затихаю, в ужасе от этого звука. «Неужели опять что—то рушится?» – судорожно думаю я.

«Макс? Макс, где ты?»

«Макс, забери меня. Мне так больно.»

«Макс!»

Он не отвечает, вместо этого боль проникает в каждую клеточку моего тела. Горит всё – грудь, руки, лицо и голова; горю изнутри, не в силах больше терпеть эту пытку.

– Макс, – хриплю я, в надежде, что он ответит, возьмёт меня за руку и мы вместе пойдём к свету.

– Фёдор я, – произносит чужой голос над головой, – Держись девочка, ещё чуть—чуть осталось. Ещё немного… Вон, скорая, сейчас… Сейчас…

Его слова тихим эхом проносятся в моей голове, когда я проваливаюсь в темноту.

Чуть—чуть…

Ещё немного…

Вон, скорая.

Сейчас…

Сейчас…

Ещё немного…