Лично для меня самым большим событием 1990 года стало то, что я переехал жить в Америку. Я планировал это целый год, но когда это наконец случилось, все произошло в мгновение ока: только что я был в Лондоне, и вот я уже живу в Западном Голливуде, а под боком у меня Rainbow и бульвар Сансет-Стрип. Rainbow Bar and Grill, если вдруг кто не знает, это старейший рок-н-ролльный бар в Голливуде и мой второй дом – удачно, что он находится всего в двух кварталах от первого!

Но перед этим много всего успело произойти. Я сыграл маленькую роль в еще одном фильме комедийной труппы The Comic Strip, South Atlantic Raiders. В нем пародировалась Фолклендская война, и мне досталась роль какого-то сержанта. Мне надо было произнести всего лишь несколько реплик с кошмарным испанским акцентом, а затем повалиться ничком на вонючий матрас! Кто сказал «амплуа»? Еще меня взяли на роль водителя речного такси в фильме «Железо». Это была сущая тягомотина. Режиссер считал себя творцом в готическом стиле, и все это ужасно доставало. Весь день мы болтались без дела, а еще они сделали ужасную ошибку – слишком рано дали мне виски. Мне была обещана бутылка, но они дали мне ее, как только я пришел на площадку. Поэтому когда дело дошло до моих сцен, я уже был нетрезвый, уставший и на взводе. Мне заплатили заранее, и это хорошо, но сниматься в кино, как я уже говорил, жуткая скука. Гораздо круче было, когда Мик Грин (гитарист одной из моих любимых групп 60-х – 70-х, The Pirates) предложил мне записаться вместе, – конечно же, я согласился. Мы сделали кавер на Blue Suede Shoes, который вышел на каком-то благотворительном сборнике песен Элвиса, выпущенном журналом New Musical Express. Мы назвались Lemmy and the Upsetters. Потом мы выпустили этот кавер на сингле, а на обороте поместили нашу с Миком песню Paradise. Мне было очень приятно поработать с Миком – он один из моих героев. Сегодня об этом не помнят, но в начале 60-х он был такой же легендарной фигурой, как Клэптон и Джефф Бек. Просто Мику не повезло.

И, конечно же, я не мог долго усидеть на одном месте, так что Motörhead скоро снова отправились в тур. На одном из концертов в Англии кто-то из зала плюнул в меня, и большущий сгусток харкотины попал на мою гитару. Я это ненавижу, и я подошел к краю сцены, сказал: «Вот, смотри», собрал этот плевок и размазал его по своим волосам:

– Сегодня вечером я вымою голову, но ты и завтра останешься говнюком!

Публика была в восторге, и об этом даже написали журналисты, но вообще я украл эту реплику у Уинстона Черчилля. На каком-то приеме одна женщина сказала ему:

– Сэр, вы пьяны.

– Да, мадам, – ответил он, – а вы уродина, но я-то к завтрашнему дню протрезвею.

Красота, правда? Кто сказал, что история это скучно?

Я переехал в Америку после тура по Европе. Все это устроил Фил Карсон. Его люди нашли квартиру, и я уехал в начале июня. Остальные члены группы остались в Англии, но то, что я теперь жил на другом континенте, ни на что особо не повлияло. Не сказать, чтобы мы постоянно тусовались вместе – когда вы полгода живете в одном гастрольном автобусе, вы не горите желанием общаться в свободное время. Но именно тогда Вюрзель невзлюбил Америку. Может быть, это была такая ревность – я и правда не знаю. Переезд в Америку не очень сильно изменил мою жизнь, потому что я и так давно уже постоянно приезжал сюда. Только раньше я не знал о масштабах коррупции в правительстве, о том, как глубоко проникла эта гниль, но вообще-то это в любой стране так. И еще люди здесь гораздо более откровенные расисты, чем в Англии, – там-то они более скрытные. Но продукты мне доставляют прямо к двери, и здесь стараются дать клиенту именно то, что он хочет, а не то, что кто-то считает для меня нужным. Единственная проблема, с которой я столкнулся, когда адаптировался к жизни в Америке, это совершенно другое чувство юмора. Понимаете, британцы любят черный юмор, злой юмор – а американцы в такое не врубаются. За две недели я практически разрушил все свои социальные связи. Я отпускал какую-нибудь, на мой взгляд, уморительную шутку, а на меня смотрели с ужасом: «Как вы можете такое говорить!» Они были шокированы, оскорблены и так далее. Боже, совершенно незачем так оскорбляться! Калеки выглядят смешно – извините, моей вины тут нет! Я говорю, что вижу.

Еще людей напрягает моя коллекция предметов, связанных с историей нацизма: когда я переехал сюда, это стало особенно очевидно. Предметы, имеющие отношение ко Второй мировой войне, ходят по рукам, сколько я себя помню: в конце концов, я родился в год окончания этой войны, и все привозили домой кучу разных вещей на память. Из Англии я притащил только один кинжал и две медали, может быть, флажок и железный крест. А как бывает со всяким хобби: чем глубже ты копаешь, тем становится интереснее, если вообще есть куда копать. Поэтому теперь у меня огромная коллекция немецких предметов военного времени: кинжалы, медали, флаги – да чего только нет. Мне нравится, что все это лежит под рукой, потому что это напоминание о произошедшем и о том, что это теперь в прошлом (конечно, нацизм до сих пор существует, но теперь это маргинальное явление). Не понимаю людей, которые считают, что если игнорировать что-нибудь, то оно исчезнет. Это неправда – то, на что ты не обращаешь внимания, только набирает силу. Европа игнорировала Гитлера двадцать лет. Мы могли разбить его в 1936 году: французская армия могла вышвырнуть его из Рейнской области, и на этом Гитлер бы закончился. Его люди потеряли бы власть. Но французы бежали – опять – и развязали ему руки. В результате он убил четверть населения земли! И он не курил, не пил, был вегетарианцем, носил аккуратный костюм, коротко стригся, был такой опрятный человек. В Америке его бы обслужили в любом ресторане – не то что Джесси Оуэнса, героя Олимпиады 1936 года.

Джесси Оуэнс вернулся домой, покрыв себя славой и заслужив восемь медалей: он показал Гитлеру преимущества демократии и многонационального общества, – а его не пустили в ресторан в его собственном родном городе. Что за херня? Вот такие двойные стандарты меня просто бесят. Вы знаете, что в Англии и Америке до сих пор есть клубы, куда не допускают евреев? Америка – страна отрицания. Взять хоть производителей моделей самолетов: они отказываются помещать свастику на модель Messerschmitt 109, но ведь тогда это был официальный символ Германии. Значит ли это, что когда-нибудь в будущем модели Mustang будут выпускать без белых звезд, потому что кто-нибудь на совещании решит, что это символ американского империализма? Рисовать свастики на пластиковых моделях самолетов запрещается, но разве от этого все те убитые евреи станут менее мертвыми? Нет! И давайте даже не начинать разговор о том, что так называемые американцы сделали с настоящими американцами – индейцами. Как вы можете заметить, мне немало приходилось спорить на эти темы. Видимо, люди не любят правду, но я ее люблю; я люблю правду, потому что она всех злит. Если много-много раз продемонстрировать им, что их аргументы ничего не стоят, то, может быть, в одном случае кто-то скажет: «Вот как! Кажется, я ошибался». Я живу ради таких моментов. Это редко бывает, уверяю вас.

Но вернемся к нашим делам, то есть к мерзким делишкам музыкальной индустрии. Одна из главных причин моего переезда в Лос-Анджелес – желание быть поближе к нашему лейблу. В Лондоне мы встречались с Джерри Гринбергом, главой WTG Records, и он проявил большой интерес к нам и обещал всячески нас поддерживать. Но я сразу решил: мне надо быть на месте. Если Motörhead подписаны на американский лейбл, я не могу сидеть в Англии, потому что это никогда раньше не работало. К тому же тогда с нами впервые заключили контракт на запись нового альбома – до тех пор американцы просто издавали у себя альбомы, которые мы уже сделали для английских лейблов. Так что мне было важно самому приглядывать за нашими делами.

С самого начала я понял, что моя настороженность небезосновательна. Когда я приехал, меня первым делом пригласили на бранч в офисе лейбла – бранч! Что это, нахрен, такое – бранч? Они что, не знают, как пишется слово «ланч»? У них проблема с буквой «л»? И знаете, из чего состоял этот супер-важный приветственный бранч? Нам просто доставили китайскую еду в судках из фольги: «Лемми, хочешь еще кисло-сладкой свинины? Здорово, что ты с нами, старик! Motörhead всегда были одной из моих любимых групп!» Ха! Никто из них в жизни не слышал ни одной нашей песни, разве что они быстренько ознакомились с нашим материалом на неделе перед встречей. Это такое дерьмо, и все совершенно очевидно, а они еще думали, что я не вижу их насквозь. Там почти все были старожилы музыкальной индустрии, которых недавно запихнули на новый лейбл. Ни одного свежего, энергичного, увлеченного лица.

При всем при этом я хочу сказать, что с Джерри Гринбергом было хорошо иметь дело, как и с его ассистентом Лесли Холли. Благодаря Лесли нам разрешалось использовать телефон в офисе лейбла, чтобы договариваться о концертах и искать нового менеджера. Сами мы никогда бы не смогли себе позволить все эти телефонные звонки за океан, так что это реально спасало наши задницы. Мы не понимали одного: они наебывали и нас, и самого Джерри Гринберга! Теперь я думаю, что Sony использовала WTG Records для списания налогов, потому что все эти гребаные менеджеры, казалось, делали все возможное, чтобы этот лейбл – и, значит, все, что Motörhead делали для лейбла, – приносил одни убытки. Впрочем, давайте смотреть правде в глаза: когда это рекорд-лейблом не управляла кучка придурков? Как эта история с большими коробками для компакт-дисков, которая как раз разворачивалась, когда мы были на Sony. Вокруг этих коробок шли нешуточные битвы – это была одна из самых неудобных упаковок в истории человечества, и некоторые сотрудники Sony теряли работу из-за того, что длинные коробки вышли из употребления! Одно это показывает, что с музыкальной индустрией что-то не в порядке. Да ну их к черту – можете считать меня старомодным, но я все равно всегда предпочитал компакт-дискам винил.

Но довольно о тупости лейблов (и о китайских бранчах) – мой переезд в Лос-Анджелес не остался незамеченным. Когда мы заключили контракт с WTG и я приехал сюда жить, о нас все заговорили. Моя фотография появилась на обложке журнала Bay Area Music, и меня приглашали на вечеринки. Это было здорово – снова на время оказаться в центре внимания. И мы вскоре оправдали весь этот хайп (пусть и кратковременный), сделав один из лучших альбомов в нашей карьере.

Но не успели мы даже засесть в студии, как у нас вышла еще одна пластинка, причем вопреки нашему желанию. Наш бывший менеджер, Дуг Смит, выпустил ту самую запись концерта в честь десятилетия группы. Еще тогда же, в 1986 году, мы сказали Дугласу, что видео будет достаточно и мы не хотим выпускать аудио-версию, и с тех пор он держал эти пленки у себя. Но как только мы ушли от него, он поступил с ними, как хотел. Конечно, это была чистая попытка срубить бабла. Мы попытались дать ему по рукам, добившись судебного запрета, и это на некоторое время его притормозило. Но в конце концов мы махнули рукой; дальнейшая борьба требовала слишком много усилий. К тому же, как я сказал, мы работали над новой пластинкой, так что нам и без того было чем заняться.

Но мы же Motörhead, так что дело просто не могло пройти совсем гладко. Нашей первой проблемой был Эд Стейсиум, которого мы изначально выбрали продюсером альбома. Мы успели записать с ним четыре песни, прежде чем решили, что ему придется уйти из проекта. Понимаете, он переступил черту. Мы слушали микс песни Going to Brazil, и я говорю: «Сделай-ка вот эти четыре дорожки погромче». Он так и сделал, и мы услышали какие-то гребаные клаве и тамбурины – видимо, после очередной сессии он пошел в студию один и дописал в песню всю эту херню. Он совершенно точно сделал это в наше отсутствие! Это был очень странный поступок, и мы его уволили. Вместо него мы наняли Пита Солли, и он отлично сделал свою работу.

Некоторые песни на 1916, например, Love Me Forever и 1916, сильно отличаются от всего, что мы делали прежде, но мы не старались меняться нарочно; это получилось само собой. Большой переменой стал мой переезд в Штаты, и дальше мы просто работали в этих новых условиях. Но на 1916 много и таких песен, каких от нас ожидали наши фэны, – только, конечно, еще лучше, чем они ожидали. Например, I’m So Bad – громкая рок-н-ролльная песня с бессмысленным текстом, Motörhead в чистом виде. Странно другое: какая-то журналистка из Melody Maker написала, что текст этой песни – сексистский! Не знаю, с чего она это взяла.

вот скажите мне, как в этом можно усмотреть угнетение женщин?

Затем имеется песня Going to Brazil, в которой я даю волю своей фанатичной любви к Чаку Берри. Ramones, самая быстрая (и короткая) песня на альбоме, изначально была довольно медленной. Потом я сказал: «Давайте сыграем ее побыстрее», и получились настоящие Ramones – так все и вышло. И хотя Angel City посвящена жизни в Лос-Анджелесе, я написал текст до того, как переехал.

это недалеко от истины!

это одна из таких песен, которые я сочинял и катался по полу от смеха. Я сидел один в комнате и ржал как конь. Еще мы добавили в эту песню саксофон – это было что-то новенькое.

Но некоторые другие песни сильно всех удивили (спешу добавить: в хорошем смысле). В Nightmare/The Dreamtime и 1916 главную роль в аранжировке играют клавиши, что было очень необычно для Motörhead, да и для любой тяжелой группы в 1990 году. Более того, в 1916 есть виолончель, а гитар нет совсем. Сначала я написал текст, а потом уже музыку. Речь идет о битве на Сомме в ходе Первой мировой войны, но меня часто спрашивают, не имел ли я в виду Пасхальное восстание в Ирландии, которое тоже случилось в 1916 году. (Ирландцы постоянно поют про 1916 год, резню у дублинского почтамта и так далее.) Но на самом деле я был в Англии, смотрел по телевизору передачу о Первой мировой войне, и когда речь зашла о битве на Сомме, у меня мозги вскипели. Еще до полудня были убиты девятнадцать тысяч англичан, целое поколение выкосили за три часа – только подумайте об этом! Просто ужас – в трех-четырех городах на севере Ланкашира и на юге Йоркшира целое поколение мужчин было уничтожено без следа. И в этих городах до сих пор заметны последствия – их население так с тех пор толком и не восстановилось. Например, Аккрингтон в Ланкашире – от него практически ничего не осталось. В этой передаче продюсеры привели пять ветеранов на поле битвы. Один из них, ему было лет девяносто, сказал:

– Нам велели идти, а не бежать, и мы пошли через поле, и все ребята вокруг меня легли на землю. Я подумал, что, наверное, сзади прозвучал какой-то приказ, который я не расслышал. А потом я понял, что все они мертвы.

Англичане тогда убили больше англичан, чем немцы. Гинденбург, который позже стал президентом Германии, сказал: «Они были львами под предводительством ослов». И я написал песню об этом. Но к этой песне у меня двоякое отношение. Мне написал один парень, он рассказал, что включил запись своему деду, который воевал там, и пока песня играла, старик плакал не переставая. Для меня как для автора это очень лестно, но я не уверен, что мне нравится получать творческое удовлетворение от того, что я так сильно кого-то расстроил. Но это потрясающе – протянуть руку в прошлое и так сильно тронуть чьи-то чувства.

Мы были довольны тем, как получилась запись 1916. С оформлением дела обстояли не так хорошо, потому что люди с лейбла запустили туда свои грязные лапы. В таких случаях можно почти не сомневаться в том, что все получится отвратительно. Bronze Records сделали то же самое с Overkill. Тогда мы все собрались в комнате для совещаний, столы оттуда вынесли, и там стоял мольберт, освещенный лампами на потолке. Они сняли с мольберта ткань – торжественное открытие, – и мы увидели блок двигателя мотоцикла, а на нем обнаженный женский торс. Женщина была покрыта красной краской, а фон был синий. Это был полный отстой. И чувак с лейбла говорит:

– Вот! Что думаете?

Я взял эту херню в руки и говорю:

– Вот это вот – лучшее, на что вы способны?

И вышвырнул ее в окно. Думаю, он догадался, что я не в восторге! И если посмотреть на обложку Overkill, вы не найдете там ни двигателя, ни голой женщины – там один из классических рисунков Джо Петаньо. В общем, с 1916 у нас возникла та же проблема. Нам показали пять набросков, и все были чудовищны. Мы отослали их обратно, невзирая на стоны, жалобы и истерики художественного отдела лейбла – можно было подумать, что мы имеем дело с младшеклассниками! В результате Sony поручила оформление кому-то другому, что нас вполне устраивало. Но несмотря на все наши усилия, они сумели облажаться: на обложке 1916 можно найти все европейские флаги, кроме французского. А заглавная песня как раз посвящена битве, которая произошла во Франции! Что тут будешь делать? Все-таки, по-моему, это одна из наших лучших обложек, и вообще это один из наших лучших альбомов.

1916 вышел только в начале 1991 года, но первый сингл, One to Sing the Blues, вышел на пару недель раньше, а именно в мой день рождения (отличная песня, на самом деле – может быть, мы ее сейчас снова начнем играть на концертах). В феврале началось обычное – мы отправились в тур и несколько раз появились на телевидении и радио. Прямо в начале нашего тура по Великобритании умерла мать Фила Тейлора. У нее был рак, и мы отправили его домой повидаться с ней. Он смог провести с ней несколько последних дней. Мы все любили мамашу Тейлор, и ее смерть стала большим ударом для Фила. Не знаю, поэтому ли он вскоре забил на музыку – скорее всего, нет, – но это точно не пошло ему на пользу.

В британском туре на разогреве у нас играли The Almighty и американская девичья группа Cycle Sluts from Hell, они потом поехали с нами и в Европу. Cycle Sluts – это было нечто! Они были по сути шуточной группой, со стебными текстами. Думаю, они играли смеха ради и чтобы поездить по миру. Приятные были девушки, мне с ними нравилось. Весь европейский тур я страшно сох по одной из них, но она мне так и не досталась. Типичная история.

В этом туре была пара сложных моментов. Пока мы ездили по Британии, я подхватил желудочный грипп, и нам пришлось перенести четыре концерта. Мне было очень плохо, я четыре дня сидел в гостинице и просто блевал. Я неудержимо извергал из себя всю эту херню. Скажем, едем мы в фургоне, и со мной все в порядке, а в следующую минуту я уже свешиваюсь из окна: «Остановите фургон!» (Все эти вирусы в будущем станут только сильнее, каждые пять лет появляется новая разновидность, которой никто не ожидал, и однажды один такой вирус выкосит половину населения планеты.)

Вторая проблема была связана со смертельным вирусом другого рода, известным также как наш рекорд-лейбл. Они отправили с нами на гастроли операторов, и в Германии те за пять дней сняли видео Everything Louder Than Everything Else, а потом выставили нам счет в 9000 долларов! Конечно, мы им так и не заплатили, а через пару лет наш контракт расторгли, так что им пришлось утереться – не повезло вам, ребята, попробуйте-ка что-нибудь другое! Опять же, списание налогов, так?

Песни с 1916 принимали очень хорошо. Сбоку на сцене мы поставили клавиши. Одно время Фил Кэмпбелл играл на них в песне Angel City, но с ним стало невозможно разговаривать, и вскоре пришлось это прекратить. А то бы у нас остались одни дудки, без гитар. Филу надо было родиться осьминогом, чтобы это работало, – он та еще амфибия, но точно не осьминог! Некоторое время на клавишах играл наш гитарный техник Джейми, а потом мы от них совсем отказались. Мы никогда не играли на концертах 1916; это слишком неверное дело – для нее нужна тишина, а с нашей публикой тишины не будет. В Англии нас принимали со смешанными чувствами, но это не было связано с музыкой: некоторые английские фанаты были рассержены тем, что я переехал в Штаты. Типа я им изменил или что-то в этом роде. Половина группы – Вюрзель и Фил Кэмпбелл – все еще жила в Британии, так что они не могли ненавидеть нас от всей души, но и любить всем сердцем они нас тоже не могли. (Фил Тейлор тоже переехал в Америку одновременно со мной, но ему в паспорт поставили какую-то неправильную визу и его отправили обратно! Очередной моторхедовский проеб.) Они не знали, как к нам относиться. Главная сложность была в том, что на наши концерты раскупали не все билеты, и в результате все английские промоутеры, кроме лондонских, потом пять лет не ставили нам концертов. Англия оказалась единственной страной в Европе – даже в мире! – где промоутеры не рисковали гарантировать нам гонорар. А мы никак не могли позволить себе вкладывать собственные деньги – нам бы пришлось заплатить сто тысяч фунтов, чтобы поехать в тур по своей собственной стране! У меня и в помине не было таких денег, а будь они у меня, я бы потратил их на что-нибудь другое. В следующий раз мы отправились в тур по Англии в 1997 году, и меня немало позабавило, что везде билеты были распроданы без остатка.

В мае, перед тем как отправиться в Японию, мы выступили в шоу Дэвида Леттермена. Мы пошли туда вдвоем с Филом Кэмпбеллом; Вюрзель не хотел в этом участвовать, а где был Фил Тейлор, я не помню. Но они все равно звали только двоих человек, потому что мы должны были играть с их штатной группой. Но мы не стали играть песню с нового альбома – мы сыграли Let It Rock Чака Берри. И мы так и не встретились с Дэвидом Леттерменом; к тому же он перепутал название нашего альбома. Он назвал его Motörhead! Зато мы пообщались с Полом Шеффером, лидером их группы – отличный парень. В целом вся эта история с шоу Леттермена получилась так себе. И они замучили меня своими придирками из-за сигарет:

– Простите, но здесь нельзя курить.

– Почему?

– А то затуманятся объективы у камер.

Такая, знаете, идиотская отговорка номер 1869, да?

К японскому туру мы снова поменяли менеджера. Филу Карсону предложили работу в Victor Records, и я не могу осуждать его за то, что он согласился. Мы стали работать с Шэрон Осборн, женой Оззи, но это продолжалось только несколько недель. Я давно уже зазывал ее работать с нами, потому что знал, что она отличный менеджер, но оказалось, что нам она не подходит. Ничего хорошего из этого не получилось. Японский тур это показал со всей очевидностью. Мы хотели ехать с нашим тур-менеджером, потому что он знал нас вдоль и поперек, но она настояла на том, чтобы с нами поехал ее человек, парень по имени Алан Перман (он уже умер, и нет, это не мы его убили – хотя я бы не отказался). Алан испортил наши отношения с Шэрон. Он заявил, что мы устроили погром в отеле, и еще много чего наговорил, но мы этого не делали! Вообще ничего такого не было. Просто он отдал все наличные деньги Филу Кэмпбеллу – идиотский поступок. Сразу видно, какой он тур-менеджер. А потом он попытался прикрыть свою задницу, утверждая, что ему пришлось платить за ущерб, который мы причинили отелю. Мы не делали ничего из того, что он про нас рассказал. Мы не ангелы, но это как раз был один из тех случаев, когда нас действительно было не в чем упрекнуть! (И я хотел бы, чтобы остальные 3426 таких случаев тоже не были забыты!) Черт-те что, ложь от начала до конца. А потом, вернувшись в Америку, он бросил всю команду в отеле Hyatt в Лос-Анджелесе, раздобыл номер нашего обычного тур-менеджера Гоббса, всучил ему 300 долларов и был таков. Что делать Гоббсу с 300 долларов и шестью чуваками в «Хаятте»? И группе тоже еще не успели заплатить.

Это была настоящая проблема, но, к несчастью, Шэрон поверила россказням Алана и решила, что проблема в нас! Когда мы вернулись в Штаты, это было дело решенное. Нас уже заочно осудили и вынесли нам приговор. Шэрон отказалась от нас за три дня до начала нашего американского тура, и все из-за Алана – он же был ее человек, и она не могла не занять его сторону. Эта зараза перекинулась на Sony, и они бегали в панике: «Ох, мы вас больше никогда не сможем отправить в Японию!» Они верили кому угодно, даже мудаку-менеджеру, но не нам. Господи Иисусе. Мы даже попросили одного сотрудника Sony в Японии позвонить им и рассказать, как все было на самом деле, но они все равно не верили. Позже кто-то из Японии приехал на наш концерт в зале Irvin Meadows и рассказал чувакам с лейбла, какие мы крутые, но и это не прокатило! Вот какое к нам было доверие. Про нас принято думать – в основном незаслуженно, – что мы говно и ведем себя непрофессионально. Зачем мне вообще громить гостиничный номер на этом этапе моей карьеры? Мне разумнее было бы разгромить свою собственную квартиру – это дешевле!

Ну ладно, между фиаско в Японии и американским туром – который прошел получше, хотя у нас и не было менеджера, – мы во второй и, вероятно, последний раз съездили в тур по Австралии. Это была полная катастрофа. Однажды я ушел со сцены и прервал концерт, потому что, опять же, какие-то ребята плевались в меня. Я не люблю, когда в меня плюют (да и кто такое любит? Даже панк-группам в 70-е это не нравилось!). Можете назвать меня старомодным, но я с этим мириться не намерен. Я сказал им, как всегда говорю в таких случаях: «Если вы будете и дальше это делать, я уйду со сцены и не вернусь. Так что если вы увидите, что кто-то делает это, дайте ему по мозгам, потому что из-за него концерта не будет». Обычно это работает, но на Золотом побережье не сработало. Очень жаль – я не люблю уходить со сцены, но я не потерплю, чтобы в меня плевали! Кстати, вот вам пример того, почему я не собираюсь с этим мириться: один такой гондон плюнул в Джо Страммера из The Clash и попал ему прямо в рот! Меня не только тошнит от одной этой мысли, мальчики и девочки, нет – вы только послушайте – Страммер заразился гепатитом! Мило, да? Нет уж, спасибо!

Теперь перейдем к блистательному туру «Операция “Рок-н-ролл”», организованному Sony. В нем участвовали пять тяжелых групп с разных лейблов, принадлежавших Sony. Там были Элис Купер, Judas Priest, мы, Metal Church и Dangerous Toys. Парни из Metal Church и Dangerous Toys были отличной компанией – мы практически не видели ни Элиса (он обычно сидел в своем гастрольном автобусе и смотрел японские сплэттеры), ни кого-либо из Judas Priest, но я все время где-нибудь встречал музыкантов из остальных групп. Обычно в стрип-клубах. В каждом городе, куда мы приезжали, мы шли в стрип-клуб, а там они. Теперь я единственный член группы, который ходит развлекаться: остальные стали ответственными гражданами (хотя про Фила Кэмпбелла этого не скажешь).

В общем, лейбл отправил нас всех блистать в лучах тщательно спланированной славы. Поначалу нам приходилось нелегко, потому что мы были без менеджера, но Гоббс пришел нам на выручку. И еще Лесли Холли с WTG – я буду по гроб жизни благодарен им обоим. Еще нам помогали роуди других групп – они побыстрее доедали свой обед и выходили работать на наших сетах, причем бесплатно! Это было ужасно мило с их стороны. Почти на каждом шоу в этом туре мы затмевали всех остальных, и вам не обязательно верить мне на слово. Найдите любую рецензию, и вот вам доказательство. Например, в LA Times написали, что мы «острая горчица в пресном сэндвиче шума» – сказано странновато, по-моему, но приятно! В газетах и журналах были наши фотографии, а Элиса и Judas Priest не было. Зато в некоторые вечера, когда надо было сократить программу, угадайте – кому не везло? Если вы дочитали до этого места, догадаться будет несложно. Справедливости ради, мы стоили дороже, чем две группы в конце списка, и Metal Church тоже иногда снимали с концертов. Dangerous Toys играли всегда, потому что в то время Sony с ними носились как с писаной торбой. У их вокалиста были красные волосы, и он пел фальцетом, прямо как Эксл Роуз, так что их мотивы можно понять. В результате мы пропустили шесть-семь концертов. Когда нас вычеркнули из списка в Северной Каролине, мы вместе с Metal Church прямиком отправились в Южную Каролину и сыграли свой собственный концерт. Проблема была в том, что за наши интересы некому было бороться, у нас же не было менеджера. Если бы у нас тогда был менеджер, с которым мы работаем сейчас, поверьте, мы в этом туре играли бы каждый вечер!

К сожалению, мы пропустили последние четыре шоу тура, причем, как ни удивительно, Sony тут были ни при чем! В Бостоне за сценой у меня произошел несчастный случай, и я переломал себе ребра. Я буквально лез на одну девицу, стоя на краю сцены: она очень интересовалась мной, а я очень интересовался ей. «Хочешь еще выпить?» – спросил я, она сказала: «Ага». Я потянулся за стаканом и упал прямо на свой стафф, сломал два ребра. Через неделю я уже был в порядке, но этого как раз хватило, чтобы пропустить финальные даты тура.

В туре «Операция “Рок-н-ролл”» мы в конце концов нашли себе нового менеджера, Дуга Бэнкера. Он раньше работал с Тедом Ньюджентом, а еще разработал какую-то систему игры в казино, из-за которой его перестали пускать в Лас-Вегас. В общем, на одном из концертов он подошел к нам пообщаться, и мы решили работать с ним. Поначалу он произвел хорошее впечатление, но потом наши отношения стали разваливаться. Думаю, отчасти это связано с тем, что он жил в Детройте, а нам был нужен кто-нибудь, кто всегда был бы под рукой, а не на расстоянии полконтинента. К тому же он продолжал время от времени работать с Тедом Ньюджентом. Я толком не понимаю, что случилось. Но в итоге получалось, что он просто недостаточно вкладывался в нас, а с Motörhead надо либо целиком и полностью, либо никак. Если ты не готов посвятить всего себя этой группе, лучше даже и не начинать: для нас это серьезная борьба, и нам нужен человек, который сражается все время. Думаю, Дуг Бэнкер этого не понимал, а еще он не ожидал, что придется иметь дело с таким количеством дерьма – с нашим лейблом, с обвинениями во всякой херне, к которой мы не имели никакого отношения, и так далее. Признаю, что работать с нами чертовски трудно! Но нам с Дугом потребовалось несколько месяцев, чтобы понять: нашим рабочим отношениям не суждено продлиться долго.

После тура «Операция “Рок-н-ролл”» наши перспективы были весьма неплохи – это было что-то новенькое, у Motörhead уже десять лет не было хороших перспектив! У нас были отличные рецензии, новый менеджер, отношения с которым еще не успели зайти в тупик, а 1916 номинировали на «Грэмми». Честно говоря, я очень удивился, услышав об этом. (Если бы я знал, каким разочарованием окажется церемония, я, наверное, послал бы все нахер, и на том бы дело и кончилось!) Наконец, после того как я проработал больше четверти века в музыкальном бизнесе, мое финансовое положение заметно улучшилось. В немалой части я обязан этим альбому Оззи Осборна No More Tears. Эта пластинка разошлась тиражом в несколько миллионов экземпляров, а я написал тексты к четырем песням на ней (с тех пор я написал еще несколько текстов для Оззи, и два из них пригодились для альбома Ozzmosis). Это была чуть ли не самая легкая работа в моей жизни – Шэрон позвонила мне и сказала:

– Я дам тебе X долларов, если ты напишешь несколько песен для Оззи.

А я ответил:

– Хорошо – есть ручка?

Я написал шесть или семь текстов, и он взял четыре из них – Desire, I Don’t Want to Change the World, Hellraiser и Mama I’m Coming Home. Написав эти четыре песни для Оззи, я заработал больше, чем за пятнадцать лет с Motörhead, – полный бред! Хочу упомянуть, что я и сейчас принимаю заказы на сочинение песен, если кто-то заинтересуется. Расценки разумные – хватит закладной на вашего первенца!

В начале 1992 года мы уже работали над песнями для следующего альбома Motörhead, который позже вышел под названием March ör Die. Тогда же было вручение «Грэмми». Со мной на церемонию пошли Дуг Бэнкер и его жена. Жена сидела между нами, но когда начали объявлять кандидатов в категории «Лучшее исполнение в стиле метал», он живо поменялся с ней местами, чтобы в случае чего попасть в объектив вместе со мной. Это было очень смешно! Победила тогда, конечно, Metallica – они продали что-то около четырех миллионов экземпляров своего альбома, а у нас набралось всего тридцать тысяч, так что мы им были не конкуренты. Но получить признание было приятно. Нам от музыкального бизнеса полагается гребаная медаль – хотя бы за долгую службу. А мы от Sony получили одну только головную боль (я еще не все вам рассказал, так что держитесь крепче за свои корсеты!). Из наших альбомов 1916 был лучше всего принят мейнстримной критикой – отличную рецензию на него напечатал Rolling Stone, а в Entertainment Weekly ему поставили оценку A+ (кстати говоря, женщина, которая помогла мне написать эту книгу, была автором рецензии в Entertainment Weekly – но это было задолго до нашего знакомства!). В этом смысле альбом стал успешным. И гастроли, продолжавшиеся многие месяцы, тоже оказались успешными – наша публика оторвала задницу от дивана, наша команда оторвала задницу от дивана, промоутеры оторвали задницу от дивана, наши менеджеры оторвали задницу от дивана (а может, оторвались от наших задниц!). Единственное, чего мы не смогли, это заставить оторвать свою задницу от дивана сотрудников нашего лейбла! Мы думали, что, может быть, это получится с March ör Die… Ха! Опять не угадали!

Были и другие проблемы, ставшие болезненно очевидными, пока мы готовились записывать March ör Die. Самой большой проблемой был Фил Тейлор – когда он вернулся в группу в 1987 году, поначалу все шло хорошо, но постепенно испортилось. Мы долго пытались убедить сами себя, что Фил в порядке, но он был не в порядке. В 84-м он ушел, потому что боготворил Thin Lizzy и думал, что играть с Роббо будет для него в музыкальном смысле полезнее всего. Он начал свысока смотреть на то, что делали Motörhead. И конечно, когда он вернулся, Motörhead были, в общем, такими же, как когда он уходил – разве что лучше. И вот, когда он вернулся, его игре чего-то не хватало. Eat the Rich сыграна так себе – в том, что касается барабанов. Барабаны на Rock ‘n’ Roll, особенно по сравнению с Orgasmatron, звучат слабо. Он начинал играть песню в одном темпе, а заканчивал в другом. Это было тяжело, потому что на сцене мы не знали, чего ждать. А обсудить с ним ничего было нельзя, потому что он выходил из себя. Однажды Фил Кэмпбелл сказал ему: «Ты сегодня играл как мудак», а тот взорвался, словно гребаная атомная бомба – хотя, конечно, когда Фил Тейлор взрывается как атомная бомба, навредить он может только самому себе. Вне сцены он тоже становился все менее адекватным. Однажды он пытался вылезти из отеля Park Sunset через зеркало в ванной, приняв его за окно. Он позвонил мне в номер и сказал: «Пора идти на саундчек, а я не могу выйти у себя из номера!» – а на часах при этом пять утра! Он позвонил очень вовремя – я как раз собирался забраться на одну женщину. Как легко себе представить, я был очень зол. Но я сказал своей девице: «Подожди меня и не забудь, на чем мы остановились», и спустился на его этаж. Дверь действительно заклинило, а пока мы оба пытались открыть ее силой – я снаружи, он изнутри, – у меня за спиной появились ребята из полиции Лос-Анджелеса, вооруженные огромными пушками. На мне были только трусы и кимоно, но коп поставил меня лицом к стенке и обыскал как полагается – с инструкцией не поспоришь! Потом он начал задавать мне вопросы типа:

– Этот человек в номере опасен?

– О да, да, – ответил я. – Он представляет страшную опасность, прежде всего – для самого себя. На вашем месте я бы не беспокоился.

Затем коп поинтересовался:

– У него есть какое-нибудь оружие?

– В его руках все может быть оружием – мебель, стены. Все что угодно.

Копы тоже не смогли открыть дверь, так что они влезли к Филу в номер через окно и выломали замок долотом. А Фил сидит там весь в порезах и синяках, потому что он пытался выбраться через зеркало в ванной. И как он только не заметил, что с той стороны навстречу ему лезет кто-то чрезвычайно на него похожий? Мог бы и посторониться, да?

Подобная херня происходила очень часто. Может быть, мы бы и закрыли глаза на такие инциденты, но то, что он уже не мог держать ритм, было чересчур. Под конец он стал совсем плох – на записи 1916 ему пришлось играть Goin’ to Brazil под метроном! Потом мы договорились, что они с Вюрзелем и Филом Кэмпбеллом соберутся в Лондоне, чтобы отрепетировать материал для March ör Die (я в это время был в Лос-Анджелесе и, напрягая все силы, дописывал недостающие тексты песен), и это была полная катастрофа. Они играли полчаса, после чего Фил Кэмпбелл смотрит на Фила Тейлора и говорит:

– Ты не знаешь ни одной гребаной песни, да?

– Не знаю, – подтвердил тот.

– Как так получилось? Мы с Вюрзелем разучивали их дома – почему ты их не знаешь?

– У меня на Рождество Walkman сломался.

Классное оправдание, да? А ведь праздники давно прошли, уже несколько недель назад! Ситуация была хреновая, а к марту, когда мы играли на концерте памяти Рэнди Роудса в Irvine Meadows, все стало еще хуже. Тогда мы уже знали, что придется его уволить; мы начали записывать новый альбом, и ничего не получалось. Но, хотя уволить его было необходимо, я всегда буду жалеть о том, как я это сделал: я уволил его по телефону, и это было неправильно. Мне не следовало так поступать, но я просто был не готов наблюдать еще один его припадок. За последние два года мы три раза предупреждали его, что ему нужно собраться, и Фил уже давно играл в группе и должен был понимать, что косячит. Но его это, похоже, не волновало, и в конце концов ему пришлось уйти. Почти во всех песнях на March ör Die на барабанах играет Томми Олдридж, только на Ain’t No Nice Guy играет Фил, а на Hellraiser – наш новый барабанщик Микки Ди.

С Микки я был знаком уже много лет. Во времена Брайана Робертсона Motörhead ездили в тур с Mercyful Fate, а Микки (он швед) был их барабанщиком. Собственно, однажды я уже звал его в группу – тогда к нам присоединился Пит Гилл, – но он как раз начинал играть с Dokken и был занят. На этот раз я поймал его в баре Rainbow – он тогда жил в Лос-Анджелесе, – и он был свободен. Так что мы пригласили его на репетицию и поиграли вместе. Первая песня, которую сделал с нами Микки, была Hellraiser, и он сразу сыграл прекрасно. Было сразу ясно, что такой состав сработает. Мы записали с ним два трека – Hellraiser и Hell on Earth (это одна из невозможно прекрасных «потерянных» песен Motörhead), а затем сразу отправились в тур с Оззи. Для Микки это было что-то вроде испытания огнем, он чуть не обосрался от страха, но играл великолепно. Было смешно: остальные члены группы сомневались насчет него. У Микки огромная копна светлых волос, он красавец и знает об этом. Так что в его адрес было отпущено много колкостей и острот про «глэм-роковых сопляков». Но Микки потребовался всего один концерт, чтобы заткнуть им рот. Вот так – после этого все шутки прекратились. Все говорили: «Господи Боже», а я смеялся и отвечал: «Да? А не вы ли, ребята, еще час назад шутили про сопляков и глэм-рок?» Должен сказать, что Микки лучший барабанщик, с которым мне когда-либо приходилось играть (с другой стороны, хочу добавить, что Фил Тейлор в свое время тоже был великолепен).

Кроме того, что Микки прекрасный барабанщик и обладатель роскошной блондинистой шевелюры, он еще и яркая личность, просто чудо что такое. Самомнение у него еще больше моего, а это кое-что да значит! Но он способен посмотреть на себя с юмором, поэтому все в порядке: если бы он не был способен смотреть на себя с юмором, он был бы попросту невыносим. Он такой искрометный персонаж, что я хохочу до колик. Он всегда знает, что делает: например, стебется над стайкой девушек, а потом ловит мой взгляд, и мы просто ржем. Но иногда у него появляется ложное чувство безопасности. Однажды во Франции мы каким-то образом оказались в борделе на кораблике – там было много таких плавучих борделей. Мы с Микки, Филом Кэмпбеллом и несколькими роуди пошли туда, потому что больше пойти было, в общем, некуда – мы думали, это стрип-клуб, но оказалось, что это публичный дом: во Франции это одно и то же. Там подавали только шампанское, и я ничего не пил, но остальные пили. И в конце нашего визита нам принесли счет на какую-то астрономическую сумму – типа 200 000 этих гребаных франков! Микки натурально метал громы и молнии, он орал: «Я, блядь, не буду им платить!» – с сильным шведским акцентом, который проявляется у него, когда он выходит из себя. Они сразу позвали копов, а французские копы ненавидят англичан еще больше, чем своих соотечественников. Появляется полицейский спецназ CRS, чуваки вооружены до зубов, а Микки орет на них: «Почему вы здесь? Это же гребаный бардак! Вы, блядь, участвуете в этой подставе! Сраные лягушатники!» – и так далее. Один из копов держит его на мушке, а Микки рвет рубашку на груди и вопит: «Давай! Пристрели меня!» А мы его уговариваем: «Остановись, приятель, он тебя правда пристрелит. Он хочет тебя пристрелить». В конце концов нам удалось вытащить его наружу. Он вломил ногой по полицейской машине, а копы стоят прямо у него за спиной, но ему все это в конце концов сошло с рук – наверное, они не захотели связываться с таким психом. И шампанское, наверное, было не очень хорошее – обычно после четырех стаканов Микки уже не стоит на ногах.

Вообще у нас нет никаких проблем с Микки. Он действительно часть группы – не как Брайан Робертсон, который строил из себя приглашенную звезду, – и он хочет во всем принимать участие, что очень хорошо. Правда, иногда в гастрольном автобусе он врубает музыку на полную мощность прямо среди ночи, когда все спят. Мы с Филом обычно выбираем себе места подальше от передней площадки! Но это очень маленькая цена за то, что мы получаем, имея в группе Микки.

Ну ладно, нужно вернуться назад и рассказать о записи March ör Die, потому что помимо смены барабанщика в то время еще много чего происходило. Скажем, в Лос-Анджелесе произошли беспорядки после вынесения вердикта по делу Родни Кинга. Мы были в студии Music Grinder в восточной части Голливуда – прямо на Голливудском бульваре – и записывали Hellraiser, что было очень уместно. Я как раз записал партию вокала, а в комнате отдыха стоял телевизор, по которому показывали горящий дом. Я выглянул в окно и увидел этот самый дом с другой стороны! Это было на той же улице! Повсюду что-то горит, люди носятся туда-сюда – полный хаос. Микки тоже был в студии, и он кричал: «Моя машина! Тут стоит моя машина!», а сотрудник студии вошел к нам и сказал: «Сегодня, парни, нам придется закончить пораньше». Как видите, мы были не очень озабочены историческим значением этих событий. Мы отправились домой – оказалось, что на четыре дня ввели комендантский час – и ехали словно по зоне боевых действий. Как я услышал позже, протестующие дошли до «Беверли-центра», но не до самого Беверли-Хиллз, куда, если хотите узнать мое мнение, было бы логично идти, если тебя угнетают. Ну, вы понимаете, «смерть аристократам» и так далее. Но нет – они дрались друг с другом, что, по-моему, очень глупо. Негры нападали на корейцев; что это за херня вообще? Плевать, что корейцы всем хамят у себя в лавочках, – вас же никто не заставляет ходить в эти лавочки, правда? Делай свои дела где-нибудь в другом месте! А потом они начали сжигать собственные магазины; умно придумали, да? В довершение всего, это все снимали репортеры и полицейские со своих вертолетов, а эти бунтари приветливо махали в объективы и говорили что-то типа: «Привет! Я вот тут ищу какие-нибудь вещички!» Я хочу сказать, ведь первое правило мародера – чтобы тебя за этим не застукали, так? Эти люди больше хотели попасть в телевизор, чем быть свободными. Долбаные идиоты – им всем место за решеткой, вот что я думаю!

Еще у нас появился новый менеджер, Тодд Сингермен. Вот это имело историческое значение для Motörhead. Не помню, как нас с ним познакомили, но однажды Тодд просто появился у меня дома. Он отказывался уходить, пока я не позволю ему стать нашим менеджером. Я даже не знаю, почему он прицепился именно к Motörhead – раньше он о нас никогда не слышал.

– Я хочу быть вашим менеджером, – сказал он мне, а я ответил:

– Но у тебя нет никакого опыта.

– Не беспокойтесь, – говорит он, – я раньше работал у одного конгрессмена.

Парень был реально одержимым! Я не шучу – он приходил каждый долбаный день, звонил в дверь:

– Привет, это Тодд!

– Ох, блядь!

Но он всюду возил меня на машине, водил на вечеринки и так далее – показывал, значит, какая от него большая польза. В конце концов он меня взял измором. Сотрудничество с Дугом Бэнкером у нас не заладилось, и я знал, что нам нужен кто-то другой, так что сказал своим парням: «Послушайте, нам нужен новый менеджер», и они сразу навострили уши, потому что вот уже некоторое время доставали меня просьбами избавиться от Дуга Бэнкера. Я и говорю: «У меня есть на примете один парень, Тодд Сингермен. Думаю, он бы нам подошел». Вюрзель отнесся к нему подозрительно – после Дуга Смита он уже никому не доверял. Жизнь может сделать такое с человеком, сами знаете. Но Тодд пришел, уболтал нас, и мы его взяли. Он в поте лица добывал эту работу, а теперь, когда он ее получил, ему приходится потеть еще больше! Каждый раз, когда он жалуется на завал в работе, я просто говорю ему: «Слушай, старик, ты сам вызвался делать эту работу. Ничего не попишешь!» И он все делает наилучшим образом. Тодд настоящий боец, а как раз такой человек нам и нужен. И он упрям как бык – это я о нем узнал первым делом!

На фоне всех этих событий (а дальше – больше!) мы и записали March ör Die. Мы снова позвали Пита Солли, но, как часто случается с нашими продюсерами, во второй раз он не так хорошо справился, как в первый. Кажется, камнем преткновения стал заглавный трек: он сделал свою версию March ör Die и настаивал на ней. Я хотел кое-что в ней поменять, а он совсем мне не помогал. Он просто сидел, положив ноги на стул, и оставил всю работу звукорежиссеру. Я решил, что это какое-то дерьмецо. Вот почему March ör Die не получилась. А она должна была получиться: это был шикарный трек, и у меня на пленке хранится пара дублей, которые гораздо лучше, чем версия на альбоме. Остальные песни вполне хороши, например, Stand и You Better Run. Лейбл просил нас записать кавер на какую-нибудь классическую рок-песню, и, кажется, Фил Кэмпбелл предложил сыграть Cat Scratch Fever Теда Ньюджента. Откровенно говоря, наша версия нравится мне больше, чем версия Ньюджента – у него она звучит тоненько, на мой вкус. Наша запись уделывает его собственную версию одной левой – но нашу, конечно, никто не помнит. В целом, по-моему, March ör Die – недооцененный альбом. Вы, наверное, подумаете, что я собираюсь обвинить в этом наш лейбл, и не ошибетесь.

Пока мы делали этот альбом, лейбл WTG умирал. Каждый раз, когда мы заходили к ним в офис, там было все меньше и меньше людей, а к моменту выпуска альбома там остались только Джерри Гринберг и Лесли Холли. Но про то, как к нам относились в материнской компании, Sony, все стало понятно по истории сингла с March ör Die, I Ain’t No Nice Guy. Он был обречен на успех: во-первых, это была отличная песня, и так как это баллада, у нее был серьезный потенциал на радио. Во-вторых, я пригласил Оззи спеть ее вместе со мной. Он вообще хотел забрать эту песню себе, но я ее не отдавал (наверное, надо было разрешить – так ее услышало бы больше людей), так что я привел его в студию, и он дописал свой вокал. Наконец, Слэш из Guns N’ Roses записал в ней гитарное соло; он однажды зашел к нам на студию, опрокинул несколько стаканчиков и записал пару дорожек гитары. Кстати, Слэша я очень люблю. У Guns N’ Roses плохая репутация, но он очень милый, очень настоящий парень. Так вот, у нас была отличная песня, записанная при участии двух популярнейших музыкантов в тяжелом роке. Джерри с лейбла WTG знал, что это отличная песня. Она никак не могла провалиться – разве что если бы наш лейбл принялся нарочно ее саботировать. Но именно это и произошло. Это был худший кошмар любой рок-группы.

Вообще-то I Ain’t No Nice Guy стала хитом на радио, но мы это сделали сами, без какой-либо помощи со стороны Sony или их отдела маркетинга в Epic. Мы попросили их отправить эту песню на радиостанции формата AOR (альбомный рок), но они этого не сделали. Они заявили: «Мы обращались на радиостанции, но они не хотят ее ставить». Мы знали, что это наглая ложь, потому что наши менеджеры сумели поставить песню в эфир; один парень из нашей команды, Роб Джонс, и еще один чувак, которого мы наняли, обзвонили все нужные радиостанции. С двух телефонов за два месяца мы связались с 82 станциями формата AOR. И на всех этих радиостанциях нам ответили, что Sony не присылали им эту песню: эти люди понятия не имели, что она вообще существует, пока мы им не рассказали! I Ain’t No Nice Guy заняла 10-е место в радио-чартах, а Sony не сделали ни одного телефонного звонка – только представьте себе, что могло бы получиться, если бы они приложили хоть малейшее усилие для ее продвижения! Но нет: в действительности они попытались запретить ставить ее в эфире. Кто-то из сотрудников лейбла, отвечавших за связи с радио, позвонил на одну станцию в Канзас-Сити и сказал:

– Я слышал, вы ставите в эфире I Ain’t No Nice Guy. Не надо этого делать. Мы вам эту песню не давали.

Вот гондон! У них на руках хит, а они пытаются его потопить! Наш менеджер Тодд позвонил этому придурку и устроил ему форменный разнос:

– Я полтора года лизал твой зад, чтобы заставить тебя выполнять твою же работу, – сказал он этому мудаку. – Я свою работу сделал, а единственный человек, который не сделал свою работу, это ты! Если эта песня не вернется в эфир сегодня к 10:30 вечера, у меня есть родственники в Южном Централе – они позаботятся о том, чтобы ты больше никому не присылал отказов!

Конечно, час спустя песня снова была в эфире, но печально, что они вынуждают людей опускаться до такого уровня. Они не оставляют тебе выхода: если ты с ними мил и дружелюбен, они считают тебя слабаком и оттаптываются на тебе; если ты ведешь себя как говнюк, ты, по крайней мере, разговариваешь с ними на понятном им языке, но, скорее всего, тебя выгонят, что с нами затем и случилось. Но, похоже, быть говнюком это единственный способ получить хоть какую-то реакцию от этих чертовых клерков.

Так как лейбл никак не помог нам попасть на радио (это еще мягко говоря!), вы не удивитесь, когда я сообщу вам, что они мешали нам попасть на MTV. У нас была песня, занявшая 10-е место в чартах рок-радиостанций, и нам было нужно всего штук пятнадцать на съемки клипа, но они не пожелали их давать. Мы наскребли 8000 долларов из собственного кармана и сами сделали видео – а Оззи и Слэш поступили настолько великодушно, что согласились появиться в нем. Видео получилось немного скомканное, но вполне неплохое. Только вот MTV не сразу смогли его показать, потому что у Sony ушло три недели на то, чтобы подписать разрешение!

Поговорим еще об одной штуке, которую мы сделали сами и в которой Sony нам никак не помогли: мы выступили в Tonight Show и стали первой в истории тяжелой группой, которая появилась в этой передаче. Опять-таки, мы попали туда благодаря связям нашего менеджера и нанятой нами самостоятельно пиарщицы, Аннетт Минольфо. Конечно, в день съемок лейбл отправил на телестудию пару своих клерков, чтобы они за нами приглядывали, но это не могло скрыть тот факт, что они ничего не сделали, чтобы помочь нам попасть в эту программу. Они-то вообще говорили нам, что это невозможно устроить!

Мне очень понравилось выступать в Tonight Show. Ведущий Джей Лено был настоящим джентльменом, не то что Дэвид Леттермен, с которым мы даже не познакомились, когда снимались у него. Джей пришел к нам в гримерку за два часа до съемки и спросил: «У вас есть все, что вам нужно?» Его никто не заставлял это делать. Во время репетиции телевизионщики носились туда-сюда и, как обычно, паниковали по какому-нибудь дурацкому поводу:

– Нельзя играть так громко! Камеры будут дрожать!

Я сказал:

– Как же снимают крушение поезда?

Полная чушь. Эти гребаные камеры ни от чего не дрожат! То же самое говорили на Би-Би-Си двадцать лет назад, и тогда это тоже была чушь! Но само шоу было отличное. После первой песни я должен был отдать пять баксов Брэнфорду Марсалису, который тогда работал бэндлидером в штатном ансамбле Tonight Show. Однажды, когда он еще только начинал работать у Джея, Тодд познакомил нас в одном клубе в Голливуде. Я сказал Брэнфорду:

– Нужно нам выступить в вашем шоу.

– Хорошо, – сказал он; ха!

– Спорим на пять баксов, что этого не будет.

– Окей, – сказал он. И мы все-таки попали на это шоу!

Среди гостей был этот паренек, Нил Патрик Харрис, который играл в сериале «Доктор Дуги Хаузер», и характерная актриса Эди Макклерг – отличная тетка. Я с удовольствием поболтал с Джеем и перекинулся парой шуток с Эди, мы сыграли две песни, и вообще это получилось хорошее шоу – а Sony тут благодарить не за что!

За пару недель до выступления в Tonight Show мы сыграли три концерта на западном побережье в совместном стадионном туре Metallica и Guns N’ Roses. Я сам толком не знаю, как мы там оказались; наверное, это заслуга парней из Metallica. Это единственная группа, которая когда-либо признавала наше влияние. Эти три стадионных концерта прошли удачно, особенно последние два из них. Нам предоставили все порталы, и с нами обращались уважительно, а так и должно быть.

Раз речь зашла об уважении, почему бы не вернуться к нашим неприятным отношениям с Sony, которые нас совершенно не уважали. Собственно, мое предположение, что лейбл WTG использовался для списания налогов Sony, основано исключительно на том, как Sony относились к нам. Кажется, они не делали ничего, чтобы нам помочь, и делали все возможное, чтобы наши альбомы продавались хуже, особенно March ör Die. Когда этот альбом вышел, а на лейбле остались работать только Джерри и его ассистент, мы знали, что дни WTG сочтены, но мы предполагали, что Sony подпишут нас на какой-нибудь другой из своих лейблов, например, на Epic – мы работали с их отделом маркетинга. Обычно происходит именно так, и с учетом нашей номинации на «Грэмми» и отличных рецензий на 1916 – и, кстати, на March ör Die – это было бы вполне естественно. Но нет, они отказались от нас, и, если говорить начистоту, я думаю, что этим они оказали нам услугу. Эти недоразвитые клерки в Sony все как на подбор – тупые, невежественные мудаки и гребаные элитисты. И я говорю так не потому, что зелен виноград: я так думал задолго до того, как они нас вышвырнули! У них нет ни малейшего представления о музыке. Они продают миллионы пластинок, но что тут сложного, если они владеют правами на каталоги Майкла Джексона и Мэрайи Кэри? Поверьте мне, Мэрайе Кэри было бы только лучше без Томми Моттолы! А это ведь именно Моттола даже не посмотрел в мою сторону на своей собственной гребаной вечеринке в честь вручения «Грэмми». Пошел он на хер, и остальные все тоже. Это сборище самых бессмысленных мудаков, которых я видел в своей жизни. О да.

Мы в качестве хедлайнеров сыграли несколько концертов в Аргентине и Бразилии, а потом – прежде чем перестроиться и заняться поисками нового лейбла – приняли участие в конференции CMJ в Нью-Йорке. CMJ это университетская газета про музыкальный бизнес, и они проводят ежегодные конференции. Такие тусовки устраивают разные организации, и я довольно много на них бывал. Это странная херня: там обычно собираются невысокого ранга представители индустрии, которые хлопают друг друга по спине и тратят в баре деньги, выделенные им на расходы, но там бывает также много молодых людей, практически тех же самых фэнов, которые только начинают свою карьеру в музыкальном бизнесе (бедняги!). И конечно, у представителей музыкальных корпораций имеются артисты, которых они там водят напоказ. Я бывал на таких конференциях, но меня никто не водил напоказ – никто попросту не осмеливался это делать! Мы с Вюрзелем однажды были среди спикеров – это такая ерунда! Там никогда не говорят ничего осмысленного и важного. В тот раз какая-то девица-металлистка, называвшая себя Грейт Кэт, впустую тратила время всех присутствующих – она все тараторила и тараторила о том, какая она великолепная! А Вюрзель тем временем под прикрытием скатерти мочился в бутылку. Но я тепло вспоминаю конференцию того года, потому что мы с Вюрзелем столкнулись на ней с человеком, которым я восхищаюсь, – гитаристом Лесли Уэстом.

Лесли Уэст чудесный человек, совершеннейший маньяк с дикими, безумными глазами. Я представил ему Вюрзеля, и Лесли многозначительно посмотрел на него и говорит:

– Скажите мне, это имя известно вашей маме или вы получили его позже?

Вюрзель, которому от безумного взгляда Лесли было не по себе, ответил:

– П-позже, в школе.

– Скажите мне, Вюрзель, скажите мне правду: вы употребляете наркотики?

– Д-да, употребляю.

– Пожалуйте вот сюда.

Они скрылись в туалете и вместе закрылись в одной кабинке, что было нелегко сделать, учитывая габариты Лесли. Уэст сыпанул кокаина себе на ботинок и говорит:

– Я не хочу, чтобы у вас, Вюрзель, сложилось неверное мнение обо мне, но вам сейчас придется опуститься на колени!

И Вюрзелю пришлось опуститься на колени и вынюхать этот кокаин с его ботинка!

К конференции Лесли Уэст отнесся без снисхождения.

– Я не могу здесь дольше находиться, Лемми, – сказал он мне. – Тут одни неотесанные болваны.

– Я знаю! – сказал я. – Я и сам пытаюсь отсюда свалить.

– В общем, я ухожу, – сказал он. – Мне ужасно неприятно оставлять тебя здесь одного, Лемми, но я пошел.

И он сел в свою машину и уехал. Я не могу его винить. Ни один из лейблов, на которых он издавался, так ничего для него и не сделал. Вот вам человек, который должен был быть суперзвездой, но уже много лет «фабрика хитов» не обращает на него внимания.

Как бы то ни было, к концу года мы снова остались без лейбла, но это, на мой взгляд, даже к лучшему. Я слышал слишком много вранья от боссов Sony и в конце концов не выдержал и спросил одного из их сотрудников:

– Почему вы нам не сказали все как есть?

Вот его ответ, дословно:

– Этот бизнес так не работает.

Вы только представьте себе человека, который говорит такое! Как можно быть таким гнусным подлецом? Таких людей нужно подвешивать за яйца к горящей жерди. Но, проведя почти тридцать лет в музыкальном бизнесе, я должен был это понять. Я всегда говорил, что хороший бизнес это воровство, – в бизнесе, если у тебя удачно прошел день, ты украл чьи-то деньги. Для этих людей музыка товар, и только: что музыка, что консервы. Большинство людей, продвигающих рок-группы, даже не слышали группы, которые они продвигают. Они знают только название, которое подвернулось им случайно. В музыку больше никто, похоже, не верит. Индустрия все время растет, но они убивают музыку. Во всяком случае, они пытаются, но я им не дам, покуда жив. Пошли они в жопу, вот что. Это подлые, тупые, самодовольные, никому не нужные ублюдки – именно так, никому не нужные, потому что меня люди будут помнить, а всех этих клерков забудут. Пошли они в жопу. Что это за люди, кто такие? Работали в Sony? Ха! Это уж точно не повод для гордости!