С Hawkwind я познакомился через Дикмика. Он играл у них на «инструменте», который представлял собой маленькую коробочку с двумя кнопками и лежал на раскладном столике. Он назывался ринг-модулятор, но, по сути, был генератором звука, который мог издавать тоны за пределами диапазона слуха человека – и снизу, и сверху. Издаешь высокий звук, и люди теряют равновесие, падают и блюют; издаешь низкий звук, и можно обосраться. Этим приборчиком можно было вызывать эпилептические припадки. Дикмик умел со сцены вычислять в зале людей, на которых эта штука должна была подействовать. На сцене с Hawkwind я подходил к нему и спрашивал:

– Есть сегодня кто-нибудь?

Он говорил:

– Ага, вон тот парень. Смотри.

Он крутил ручку – хруммммм, – и того парня начинало плющить. Удивительные вещи можно делать звуком. Но конечно, мы никогда точно не знали, что именно на них так действовало – генератор звука или кислота, которой мы перед концертом сдобрили все закуски. Но я опять забегаю вперед.

В общем, именно Дикмик привел меня в Hawkwind. Он рыскал по всему Лондону в поисках спидов и, разумеется, в конце концов нашел меня. В сквоте на Глостер-роуд, где я жил, была одна девушка, они общались, и она сказала:

– О, со мной живет чувак, который жрет таблетки.

Он зашел в гости, и оказалось, что мы оба интересуемся тем, как долго можно заставить свое тело прыгать и скакать без остановки. Мы ушли в загул на три недели, спали в общей сложности часа два. Он вообще-то собирался в Индию, чтобы выведать там какие-то суфийские тайны или еще какую-то мистическую херню в этом роде. Но добрался только до Глостер-роуд, которая все равно была ему не по пути, и бросил эту затею. Зато он нашел меня, а это его устраивало, потому что он был единственным человеком в Hawkwind, который жрал спиды, – остальные были по кислоте, – и ему был нужен единомышленник.

Я уже видел Hawkwind живьем, хотя и не в самом начале карьеры, когда они еще назывались Group X. Вся публика как будто была в эпилептическом припадке – шестьсот человек, и все двигаются абсолютно одинаково. Я помню свои мысли: мне надо самому играть в этой группе, потому что смотреть на них я не могу! Я хотел стать их гитаристом. Их главный гитарист, Хью Ллойд-Лэнгтон, как раз ушел из группы – он просто исчез. Они играли на фестивале на острове Уайт. То есть, строго говоря, они не играли на самом фестивале, они играли снаружи – как вам такая альтернативная музыка? Так вот, они сидели у костра, и Хью закинулся кислотой – доз, наверное, восемь. «Пойду пройдусь», сказал он парням, ушел за холмик, и потом лет пять его никто не видел! Вот как обстояли дела в Hawkwind – расслабленно, очень расслабленно. Через несколько лет Хью объявился в группе под названием Widowmaker (не путать с проектом Ди Шнайдера в 90-е, о нем мы поговорим позже).

В общем, я надеялся стать их гитаристом, но меня взяли на бас. Собственно, я играю на басу с того дня, как попал в Hawkwind. Дело было в августе 71-го. У них был оупен-эйр на площади Повис у Ноттинг-Хилл-Гейт, и их басист Дейв Андерсон не пришел на концерт. Но он сделал глупость – оставил свой бас в их фургоне, что развязывает руки конкурентам. Это все равно что буквально пригласить кого-нибудь прийти и занять твое место в группе, и я так и поступил. Видимо, Дейву не нравилось играть на бесплатных фестивалях, как в тот вечер. Он хотел получать деньги за каждый концерт без исключения, а группа любила играть на всяких благотворительных шоу. Помню, как мы однажды играли в поддержку «Сток-Ньювингтонской восьмерки», кто бы они ни были. Их посадили в тюрьму за какую-то гребаную херню, а мы решили, что это несправедливо, потому что мы были неформалы, и из-за свиней всюду царит несправедливость – в общем, вся эта херня, о которой тогда любили болтать. Так что мы часто играли благотворительные концерты, но нас все время обманывали. У организаторов таких концертов всюду был свой карман. Сплошное жульничество были все эти акции. И сейчас так. Но опять же, я отвлекся.

В общем, Hawkwind оказались на Повис-сквер без басиста, и они бегали и лихорадочно искали кого-нибудь, кто играл бы на басу. Дикмик, увидев шанс заполучить в группу товарища по спидам, ткнул в меня пальцем и сказал: «Вот он играет». «Сволочь!» – прошипел я: я ведь в жизни не играл на бас-гитаре! Ник Тернер, который играл у них на саксофоне и пел, подошел и сказал мне важным тоном: «Тональность ми, сыграй что-нибудь. Песня называется You Shouldn’t Do That» – и отвалил. Снабдил меня, так сказать, всей нужной информацией, да? В результате они все равно начали с другой песни. Но все, видимо, неплохо прошло, потому что я задержался в группе на четыре года. За все это время они ни разу не сказали мне официально, что я принят. Дел Деттмар (он играл на синтезаторе) продал мне бас-гитару Hopf, которую купил с аукциона в аэропорту Хитроу за 27 фунтов или около того. Я до сих пор с ним не расплатился.

Как я уже говорил, в Hawkwind дела шли очень расслабленно. Состав менялся каждые несколько месяцев; люди приходили и уходили. Ты никогда точно не знал, кто сейчас играет в группе, – по крайней мере, ты никогда точно не знал, кто придет играть сегодня. Однажды нас было девять человек, а спустя несколько недель – всего пять, а потом шесть, потом семь, потом снова пять. На какую фотографию ни посмотри, в группе всегда играли разные люди. Это было очень странно. Дейв Брок, певец и гитарист, основал группу в июле 69-го, и за все эти годы он остался единственным постоянным участником. Hawkwind – его группа, так же как Motörhead – моя. Без него Hawkwind бы не было. Но даже он иногда пропадал. Он иногда превращался в, как мы это называли, дитя природы – бродил по полям с посохом, из одежды – только набедренная повязка, и с ним тогда никак нельзя было связаться. В такие дни не имело смысла говорить ему: «Дейв, у нас сегодня концерт», потому что он опять ушел, опять превратился в дитя природы, да?

Дейв не только был ядром Hawkwind, но и писал почти все песни. Но он никогда не писал вместе с другими музыкантами. В Motörhead я хотя бы указываю остальных парней соавторами, но Дейв был самодостаточен. Я многому от него научился в плане творческого видения и упорства – я о них уже имел кое-какое представление, но его пример укрепил мою уверенность. Он научил мне полагаться на свое собственное мнение. У него, конечно, были свои причуды, например, фантазии о шлепках. Завидев на улице школьниц, он высовывался из машины и орал: «Шлеп! Шлеп! Шлеп! Эй, девчонки, шлеп-шлеп!» Когда у него был трип, он каждый раз был уверен, что откусил себе язык. Разумеется, этого никогда не было, но в заднем кармане у него лежала красная бандана, которой он имел обыкновение вытирать губы. А потом он смотрит, а бандана-то красная – а-а-а-а-а! – и пошло-поехало! Однажды в Грантчестере мы смеха ради подтвердили ему его опасения, и мне пришлось сорок пять минут его успокаивать (у меня у самого в тот момент был трип, так что успокаивать у меня получалось так себе!). Еще Дейв все время хотел наебать налоговую службу. Однажды он подробно рассказывал нам: «Я тут купил себе новый дом. Списал его за счет старого дома и купил эту ферму, так что они меня и пальцем не тронут». А потом оказалось, что пока в Лондоне он нам это втирал, по его дому в Девоне ходили судебные исполнители и выносили оттуда всю мебель. Черт-те что.

Вторым человеком в Hawkwind в те дни был Ник Тернер, потому что он, по сути, был фронтменом. Он тоже был в группе с самого начала, и он был таким высокоморальным, самодовольным мудаком – такими только Девы бывают. Ник был старше всех в Hawkwind, даже старше Дейва, и его поведение, наверное, этим и объясняется. Например, он в чем-то бывал очень старомоден, а с другой стороны, очень хотел показать, каким он может быть диким и неукротимым. Это, наверное, был такой пост-хипповский кризис среднего возраста. Он часто делал какие-то раздражающие вещи, например, играл на своем саксе (еще и с квакушкой) прямо поверх вокала. Каждому новому звукорежиссеру мы с Дейвом говорили: «Давай голос погромче – а саксофон нахер».

Помню, однажды Дейв не пришел на концерт где-то на севере Лондона, и мы позвонили ему в Девон. Его жена, от которой обычно слова нельзя было добиться, ответила:

– Ох, я не знаю, где он. Он закинулся мескалином и пошел гулять. Это было утром, с тех пор я его не видела.

Тогда Ник позвал играть на гитаре парня по имени Твинк (он потом основал Pink Fairies). У нас под рукой была гитара, на которой имелись только две целые струны, но Твинку и этого было много, потому что он вообще-то барабанщик. Вот вам пример замечательных деловых решений Ника. Он же впоследствии был одним из тех, кто уволил меня из группы, – что о нем еще сказать.

Впрочем, иногда Ник доставлял нам кучу веселья. Однажды он подходит к микрофону, а в руке у него подключенный саксофон, – и исчезает в облаке синих искр! Настоящая канонада. Мы все ржем: «Ага, Ник, классно!» В конце концов он отлетел в усилители, и они все обрушились ему на голову, чему я лично был ужасно рад. В другой раз мы играли на открытой сцене, перед которой шел такой ров. Мы играем, дождь льет как из ведра: все эти хиппи сидят, прикрываясь пластиковыми пакетами, насквозь промокшие, покупают гамбургеры по 15 фунтов – в общем, все, за что мы любим фестивали. Часть сцены была под таким круглым навесом, но впереди на метр с лишним она была ничем не защищена и вся в воде. Мы с Дейвом стояли как раз там, и тут слева на сцену выходит Ник в костюме лягушки – черные ковбойские сапоги, зеленые рейтузы, зеленое трико и голова лягушки из резины. В руках у него саксофон, и он выделывает ногами антраша – он был знатным танцором, наш Никки. И вот он прыгает по сцене, и я говорю Дейву:

– Хорошо бы уже кто-нибудь столкнул эту гребаную лягушку в пруд…

И ровно в этот момент он соскальзывает по мокрой сцене прямо в воду! Я даже играть перестал – так я хохотал. А потом Стейша, наша танцовщица, подходит к краю и пытается помочь ему вылезти – и сама летит к нему в ров! Я аж на колени опустился, я ничего не мог делать от смеха.

В другой раз у нас был концерт в Филадельфии или где-то в этом роде, и Ник показывал свой трюк с ароматическими палочками: он поджигал ароматические палочки, набирал в рот жидкости для зажигалок, а потом гас свет, и он выплевывал эту жидкость на палочки – ПУУМ! – получался такой огненный шар. В тот вечер он переборщил с этой жидкостью. ПУУМ! – и он поджег себе руку: в полной темноте – окруженный пламенем черный силуэт руки и крики: О! О! О! Мы отвезли его в больницу, вся рука была в ожогах, похожих на сосиски. Но он все равно сыграл в тот вечер, что говорит о его силе духа – отдам ему должное. Он любил хлестать вино и нажирался в стельку, и однажды в Швейцарии он подошел к краю сцены и прислонился к порталам, и вся эта конструкция рухнула прямо на него. Из-под завала торчала только рука с саксофоном. Бедный Никки – все время с ним что-нибудь происходило.

Нашим барабанщиком в то время был Терри Оллис – мы звали его Борис или Бореалис. Он выступал голым. Выходил на сцену в трусах своей дражайшей половины (больше на нем ничего не было), но к середине первой песни снимал и их. Он был взрывным барабанщиком, настоящий динамит, только хер постоянно мешался – он болтался, ничем не стесненный, и в конце концов он обязательно попадал по нему палочкой: ой! – и в музыке тогда случалась непредвиденная пауза. Но все равно он был отличным музыкантом, да и человек замечательный. Он работал на свалке, которой заправлял его отец, на окраине Уэстлендс, и он приходил на репетиции и концерты в сумасшедших тряпках, которые там находил. Он мог прийти в немецкой военной форме, а мог завернуться в старушечью шаль. Потом он увлекся барбитуратами, и это его сгубило. Его последний концерт с нами был в университете Глазго в январе 72-го. По дороге туда он выпал из фургона. Мы остановились на светофоре, а он решил, что мы уже приехали, открыл дверь и вывалился на улицу. Все его вещи разлетелись по асфальту. Мы не заметили, что он вышел, и спокойно поехали дальше. В конце концов мы разыскали его и как-то смогли доставить на концерт. Перед нами, помнится, играли Nazareth, когда они закончили, мы расставили свой аппарат, а он вышел на сцену и все время сидел, сложив палочки на малый барабан. Ни одной ноты не сыграл. Было очевидно, что пришло ему время сваливать. Жалко, на самом деле. Его сменил Саймон Кинг, которого я знал по Opal Butterfly. Он тоже был среди тех, кто потом уволил меня из Hawkwind, а ведь это я привел его в группу!

Еще у нас был парень по имени Боб Калверт из Южной Африки, он был нашим штатным поэтом. Иногда он участвовал в концертах, а иногда нет. На сцене он читал свои стихи или тексты писателя-фантаста Майкла Муркока, таким образом усиливая нашу таинственную, космическую, эпическую атмосферу. Но у Боба бывали странные идеи. Например, он хотел повесить себе на шею пишущую машинку на гитарном ремне и во время концерта печатать что-нибудь и бросать листы в публику.

– Это не сработает, Боб, – говорил я ему, – это ни за что не будет так круто, как ты думаешь.

Но он мне не верил. К счастью, он все равно так никогда и не попробовал осуществить этот замысел. Зато как-то раз мы играли на стадионе Уэмбли, и он вышел на сцену в ведьминской шляпе и длинной черной мантии, а в руках он нес трубу и меч. И прямо посреди второй песни он набросился на меня с мечом! Я ору: «Пошел на хер!» и херачу его по башке бас-гитарой: «Отъебись!» Это был самый большой концерт, который нам приходилось играть в жизни, а он нападает на меня с мечом – что-то здесь не так, как думаете?

Боб был очень талантливый, но, пока работал с нами, натурально спятил. Он начал принимать много валиума, был все время на взводе, говорил слишком быстро и слишком много. Потом он отправился в буддийский ретрит где-то в гребаном Девоне, что ли. Мужик, который был там главным, – новообретенный гуру Боба – был, конечно, последний шарлатан. Хиппари сидели кружком у его ног и глядели с обожанием на этот источник мудрости. А по-моему, он был просто мудак. Боб воспринял это неадекватно: «Ты не веришь в него, да? Ты не понимаешь, какой он великий человек!», и так далее. В конце концов пришлось его слегка стукнуть: он игрался с куском проволоки и хлестнул меня этой проволокой по лицу, и я дал сдачи. Он поднялся с пола обновленным человеком. Но его психика трещала по швам – однажды он был так плох, что мы усадили его в такси и отправили в сумасшедший дом в сопровождении его подружки. По дороге он заломил таксисту руку, и тому пришлось нажать кнопку под приборной панелью, чтобы кто-нибудь пришел и дал ему по башке. Боб был совершенно не в себе. Мы были вынуждены постоянно посылать его в разные психбольницы, они держали его взаперти дня три-четыре, а потом отправляли обратно. Он переживал очень трудное время, но нам с ним было еще труднее! Он уже умер – сердечный приступ, он был совсем не стар. У него был талант, но он не был таким гением, как теперь выдумывают. Разумеется, после смерти все становятся гениальнее – процентов на 58. Твои пластинки лучше продаются, и ты становишься великим человеком: «Блин, какая жалость, что мы не купили ни одной его пластинки, пока он был жив, но все же…» Уверен, мне светит то же самое: «А вот Motörhead? Шикарная ведь группа. Жаль, мы не успели услышать их живьем…»

Но Боб мне нравился. Я играл на его сольном альбоме, Captain Lockheed and the Starfighters, мы записали его в начале 74-го. Альбом назван в честь этих никудышных самолетов Lockheed F-104 Starfighter, которые американцы сбыли немцам. В Германии тогда ходила шутка: хочешь купить Starfighter? купи кусок земли и подожди – потому что эти самолеты постоянно падали, всю Европу усеяли. Captain Lockheed – хороший альбом. Его продюсировал Брайан Ино, и музыкантов на нем много: тот же Ино, а еще Дейв и Ник, Саймон Кинг, Твинк, Адриан Вагнер и другие. Надо мне раздобыть экземплярчик.

С Бобом мы отрывались по полной. На пару с Вивом Стэншеллом, вокалистом Bonzo Dog Doo-Dah Band, они устраивали такое! Однажды мы с Бобом и Ником ехали пожрать. По дороге мы подобрали Стэншелла – он стоял на тротуаре рядом с проезжей частью. У него был портфель, синий костюм в крупную черную клетку, и у него была бритая голова – так было заведено в его новой группе The Sean Head Band. На нем была шляпа-хомбург, и он жевал валиум. Мы пошли в греческий ресторан, и Вив с Калвертом принялись швырять на пол тарелки – одну за другой, и при этом кричали друг на друга через весь стол, ведя какую-то запутанную интеллектуальную дискуссию. Господи, это продолжалось несколько часов. Потом мы отправились к Стэншеллу – он жил поблизости от нашего дома.

– Не заходите в дверь – там черепахи, – сказал нам Вив.

У него была куча аквариумов с черепашками, между которыми оставались узенькие проходы, и, конечно, они постоянно падали, и черепашки разбредались по дому. Поэтому, чтобы попасть в дом, мы должны были обойти крыльцо и забраться в прихожую через окно. Мы забрались в дом, как было сказано, и Боб наступил на черепаху, и они с Вивом снова принялись орать друг на друга. Потом мы поднялись наверх, а там с потолка свисали протезы, стояли какие-то роботы и высокие стопки бесценных пластинок на 78 оборотов – Джелли Ролл Мортон и так далее, – в которые Боб немедленно врезался, и пластинки полетели на пол, что-то разбилось. Часа через три я решил, что пора домой. Но как раз когда я собрался уходить, кто-то из них решил, что ему прямо сейчас совершенно необходимо принять ванну, а второй притащил в ванную стул, чтобы они и дальше могли орать друг на друга! Я думал, что с меня на сегодня хватит, но не тут-то было! Я отрубился и спал без задних ног, но в 7:30 утра меня разбудили вопли Стэншелла, стоявшего под моим окном:

– Ты убил моих черепашек!

– Ах ты долбоеб! – заорал я в ответ, – это Боб сделал! – и захлопнул окно.

Сейчас Стэншелла тоже уже нет в живых – он умер в начале 95-го года.

Помимо музыкантов и Боба в Hawkwind были танцовщики. Дольше всех проработала Стейша – все то время, что я был в группе; вскоре после моего увольнения она ушла из Hawkwind и вышла замуж. Ростом она была под метр девяносто (это без обуви), обхват в сиськах – метр тридцать. Впечатляющее зрелище. Она работала переплетчицей в Девоне, а впервые увидев Hawkwind, тотчас скинула с себя всю одежду, измазала себя краской с ног до головы и каталась по сцене, пока они играли. Так она с ними и осталась. Среди нашей публики у нее было много поклонников-мужчин. У нас танцевали и другие девушки – у одной из них, по имени Рене, были необычайно гибкие суставы. Она была миниатюрной блондинкой и выглядела очень привлекательно, пока – оп-ля! – не принималась за свою акробатику: все конечности у нее гнулись не в ту сторону. А еще у нас был Тони – он был профессиональным танцовщиком и владел искусством пантомимы.

Иногда в наших концертах и записях принимал участие Майкл Муркок – его голос есть на альбоме Warrior on the Edge of Time. Но чаще Боб просто читал то, что он написал. Он был очень важной фигурой для Hawkwind – само название группы появилось благодаря книгам о Дориане Хокмуне. Он был крутой мужик. Мы иногда ходили к нему домой пожрать задарма, а на двери у него висели такие записки: «Если вы позвонили и я не открыл дверь, не звоните второй раз, а то я выйду и убью вас. Это значит – нет, это значит – меня нет дома, это значит – я не хочу вас видеть. Все пошли на хер. Я пишу. Оставьте меня, блядь, в покое». Просто класс.

Все наше оборудование покрыл психоделическими узорами парень по имени Барни Бабблс – теперь тоже покойник. Он писал флюоресцентной краской, а мы светили на эти узоры ультрафиолетовым светом. Он же нарисовал обложки для сингла Silver Machine и альбома Doremi Fasol Latido. Талантливый парень, сделал для нас много глючных картинок.

Обложки альбомов в начале 70-х были гораздо лучше, чем теперь, – тогда делали более интересный и сложный дизайн. Если вам попадется первое издание Space Ritual, вы поймете, что я имею в виду. Конверт раскладывается, а внутри полно картинок, фотографий, стихов. Это стоит тех денег, которые вы платите. Отличный пример классной упаковки и осмысленного творческого высказывания. На компакт-дисках все мельче, а на лейблах теперь работают жалкие и мерзкие скупердяи, которые пять лишних центов не потратят, чтобы сделать оформление получше. А помните, когда CD только появились, они были в таких длинных коробках? Что это вообще была за херня? Сам диск занимал только полкоробки, и ее еще хрен откроешь, чтобы диск вытащить. Приходилось лезть туда ножом, коробка трескалась, всюду царапины. И на то, чтобы убедить ребят с лейблов отказаться от этих длинных коробок, ушли годы. Я помню, как они сопротивлялись, – Motörhead тогда были на Sony. Люди увольнялись из-за этих длинных коробок! Сияющая глупость, да?

В общем, в Hawkwind было на что посмотреть. Мы не были сопливой хипповской группой, мир-любовь и прочая херня – мы были кромешным ночным кошмаром! Хотя у нас на концертах было много ослепительно-ярких цветных огней, сама группа была в основном в темноте. Над нами внушительное световое шоу: восемнадцать экранов, а на них – кипящая нефть, кадры военных действий и всяких политических событий, безумные лозунги, анимация. Оглушающе ревет музыка, извиваются танцовщики, Дикмик выворачивает слушателей наизнанку своим аудио-генератором. Неслабое переживание, особенно если учесть, что большинство наших фанатов были упороты кислотой… не говоря уже обо всех музыкантах в группе. Включая, разумеется, меня и Дикмика: то, что мы с ним были единственными амфетаминщиками в Hawkwind, никоим образом не мешало нам баловаться всем, что подворачивалось под руку! Ходит легенда, будто однажды я был такой угашенный, что на сцене меня пришлось прислонить к усилителю, иначе я не держался на ногах. Что угашенный – чистая правда, но я помню этот концерт, и нет, меня не нужно было подпирать усилителем.

Это был концерт в Roundhouse в 1972 году, на котором мы записали Silver Machine и You Shouldn’t Do That. Это большой зал. Раньше там было депо с гигантским поворотным кругом для поездов. Рок-н-ролльщики его арендовали и превратили в концертный зал – убрали поворотный круг, поставили в одном конце сцену. Но кое-где валялись детали от паровоза, еще что-то. Превосходное было место, но теперь там выступают театральные труппы, вы понимаете, о чем я: японские акробаты и прочая херня. Должно быть, очень интересно с культурной точки зрения, но… вернемся к моему рассказу.

Мы с Дикмиком уже три дня не спали и тоннами жрали декседрин. Потом начали параноить и приняли транков (мандракс), но это нас так успокоило, что стало неинтересно, поэтому мы закинулись кислотой и сверху еще добавили мескалина, чтобы было покрасочней. Потом нам стало как-то неуютно, и мы приняли еще по паре мандракса… а потом еще спидов, потому что опять слишком успокоились. После этого мы отправились в Roundhouse. Дикмик вел машину, и его очень интересовала обочина, так что он все время подъезжал к ней – посмотреть. Наконец мы доехали и поднялись в гримерку, а там дым коромыслом, потому что все сидят и дуют. Мы посидели, а потом кто-то притащил кокаин и мы немножко угостились, а потом принесли «черных бомбардировщиков» (в Штатах они называются «черные красотки» – стимуляторы), и каждый съел по восемь штук. Да, и еще немного кислоты. Когда пришло время идти на сцену, мы с Дикмиком были совершенно одеревеневшие!

– Твою мать, Мик, – говорю я, – я не могу пошевелиться. А ты?

– И я не могу, – отвечает он. – Классно, да?

– Да, но нам сейчас играть.

– Нам помогут, – заверил он.

Наши роуди зацепили нас каблуками за край сцены и привели нас в вертикальное положение, на меня повесили бас.

– Так, окей, – говорю я. – В какой стороне публика, чувак?

– Вон там.

– Далеко?

– Десять ярдов.

Я шагнул вперед:

– 1–2-3–4-5, ага. Поехали.

И это был один из лучших концертов, которые мы записали. Взаимодействие между мной и Броком было фантастическое. Но публику я так и не увидел! С этой записи мы взяли наш единственный хит – Silver Machine, второе место в чартах, между прочим! На сингле вокал – мой, хотя на концерте пел Боб. Боб в тот вечер был не в форме и звучал ужасно, так что потом все по очереди пытались записать вокал овердабом, но хорошо получилось только у меня. Это почти единственный случай, когда я пел основной вокал в Hawkwind, – еще были The Watcher на Doremi Fasol Latido, Lost Johnny на Hall of the Mountain Grill и Motörhead – би-сайд сингла Kings of Speed, который потом попал на переиздание Warrior on the Edge of Time. Но я часто пел партии бэк-вокала.

Работа с Hawkwind – это было волшебное время. Мы ездили жрать кислоту в одно огромное заброшенное поместье. Через обширный разросшийся сад шли узкие тропинки, вокруг сгоревшего дома были разбросаны декоративные пруды и туннели. Безумное местечко. Мы приезжали туда всей группой плюс десяток девчонок и пара каких-нибудь приятелей, перелезали через стену, упарывались и бродили по парку – то и дело видишь под деревом кого-нибудь, кто свернулся узлом и что-то бормочет. Это было великолепное время – лето 71-го: я его не помню, но никогда не забуду!

Вы, возможно, интересуетесь, как я выжил с учетом всех тех наркотиков, которые я потреблял в то время. Один раз я умирал – по крайней мере, в группе решили, что это так. Но это было не так. Все началось с того, что мы в своем фургоне возвращались с концерта домой. За рулем был чувак по имени Джон-Сортир – а вот он, раз уж мы об этом заговорили, отбросил коньки два года спустя. Он завозил всех по очереди, и я оставался последним. Мы были заняты тем, что делили между собой сотню синих (смесь спидов с седативами). У меня на коленях лежал мешочек, и я как раз отдал ему его пятьдесят таблеток, и у меня оставалось пятьдесят. И тут прямо перед нами тормозит полицейская машина, и в ней полно копов. Вовремя, нечего сказать.

– Так, Лемми, – говорит Джон, – сейчас нас заметут.

Не поспоришь. Но я не собирался с этим мириться. «В жопу все», говорю я и пихаю в рот все свои таблетки – и Джон делает то же самое. И вот мы сидим, жуем пятьдесят синих одним куском. Такая гадость, скажу я вам! И запить их нельзя, потому что у дверей стоят копы.

– Выходите из фургона.

– Хорошо, офицер, – говорим мы – с трудом, потому что нам мешает полупрожеванная каша во рту.

– Что вы там делали на переднем сиденье? – спрашивает меня один из копов. – Я видел ваши руки, вы что-то делали, когда мы вас остановили.

– Ничего не делал, – упорствую я, а изо рта у меня течет синяя слюна.

Но они каким-то образом не обратили на это внимания и отпустили нас. Джон довез меня до дома в Финчли, где я жил с остальными нашими. По-видимому, я заснул, и мой метаболизм рекордно замедлился. Можно было подумать, что я перестал дышать, хотя это было не так. Но я лежал с открытыми глазами, и Стейша чуть не обосралась от страха. Она кричала: «Он умер! Он умер!» Потом она привела Дейва, который встал надо мной и тоже завопил: «Он мертв!»

А я в это время лежал и думал – они что, рехнулись? Разве не видно, что я тут пытаюсь поспать? Я хотел сказать им, чтобы они заткнулись, но у меня никак не получалось произнести ни слова. В конце концов они поняли, что я жив, а вскоре я снова пришел в норму.

Если не считать пару таких опасных случаев, я, надо признать, замечательно проводил время. И все остальные тоже. Надо понимать, что в то время все это было абсолютно в порядке вещей. Теперь все иначе – все следят за здоровьем, соблюдают политкорректность, осуждают наркотики и так далее. Но во времена Hawkwind наркотики были нашим общим знаменателем. Это был единственный способ отличить своих. Мы всегда играли упоротые в хлам. И, как я уже говорил, так мы сыграли некоторые из своих лучших концертов. Были еще легендарные концерты, когда мы добавляли кислоту в закуски и напитки для публики. На самом деле такое было, наверное, всего раза два – один раз, как помню, в Roundhouse. Все равно почти все наши фэны приходили уже под кайфом, так что какая разница. Это было невинное время, мы еще не знали, что некоторые от кислоты тронутся умом, а другие станут колоться и умрут от эмболии. Немногих психов быстро забирали. В общем, мы ничего об этом не знали. Мы всего лишь хотели хлеба и зрелищ.

Из-за нашего повального увлечения наркотиками мы постоянно рисковали нарваться на копов. Но, как показывает моя история с Джоном-Сортиром, они были туповаты. Вот вам еще пример глупости полицейских. Копы часто отирались вокруг клубов. Однажды я выходил из Speakeasy вместе с чуваком по имени Грэм, он работал у Джимми Пейджа, а позже стал тур-менеджером Motörhead. У меня с собой было полграмма спидов, и мы направлялись к его тачке, когда два копа, стоявшие в дверях дома напротив клуба, пошли за нами.

– Давай-ка быстро, – говорю я и спешно разворачиваю пакетик. Только я успел его открыть, как коп протягивает руку мне через плечо и закрывает мою ладонь – и то, что в ней лежит!

– Что это у тебя, сынок? – спрашивает он.

– Это… просто бумажка.

– Так, посмотрим.

Я разжимаю кулак, и он берет бумажку. Его черную форму засыпает белый порошок – как будто ребенка напудрили тальком! А он переворачивает бумажку и говорит:

– На ней ничего не написано.

– Вот сука! – говорю я. – Она так и не записала мне свой номер!

– Ага, – кивает он. – Покажи-ка мне, что у тебя в карманах.

А он весь обсыпан порошком – и его напарник тоже ничего не заметил! Он обыскал нас обоих, но у нас ничего не было, и они ушли. Как дети малые, право слово.

Но нас все время пытались замести. Копы околачивались у дома, буквально ждали тебя за порогом. В результате мы прекрасно научились ныкать свою контрабанду; Ник прятал ее прямо в саксофоне. А полицейские, работавшие под прикрытием, никогда толком не могли одеться как хиппи. Стоит такой чувак в пиджаке Неру и с большим зеленым медальоном и думает, что он в теме. А потом смотришь на его ноги, а он в пластиковых сандалиях. Иногда бывало очень стремно, но нас это никогда не останавливало.

Первым альбомом, который я сделал с Hawkwind, был их третий диск – Doremi Fasol Latido. И потом еще три других полных альбома: двойной концертник Space Ritual, Hall of the Mountain Grill и Warrior on the Edge of Time. Многие из лучших работ группы были сделаны как раз в то время, когда я играл с ними. В студии было неважно, кто продюсер, – записью все равно рулил Дейв. Но никто мне не помогал, когда я записывал The Watcher, потому что эту песню сочинил я, а не Дейв. Такой у него был характер. Где-то между Space Ritual и Hall… мы сделали двойной альбом Greasy Truckers Party – запись сборного концерта. Его устроили в Лондоне, в Roundhouse, 13 февраля 1972 года. Одна из сторон называется Power Cut («Отключение электричества»), и она совершенно пустая, потому что тем вечером шахтеры на три часа отключили электричество во всей Англии – так они боролись с правительством. Все сидели в темноте, курили траву, а потом электричество включили снова, и концерт продолжился.

Примерно тогда же группу покинул Дикмик. Его достала борьба за лидерство, которой в группе не было конца. Он ушел и стал жить с одной моей хорошей подругой, которая теперь живет с Саймоном Кингом – в Лондоне, кажется, все всех перетрахали, это прямо инцест какой-то. Но пока Дикмик жил с ней, он стал приторговывать марихуаной и делал это довольно долго, а потом его загребли. Он отсидел полгода или год, а потом стал прилипалой и ночевал у друзей, которые пускали его поспать на диване. Два года он кантовался у меня, пока я его наконец не выгнал. Очень жаль – Мик был человеком острого ума, но из тюрьмы он вышел совершенно раздавленным и так потом и не оправился. Думаю, тюремная жизнь просто подкосила его под корень. На свободу он вышел совсем другим – в тюрьме из хищника превращаются в жертву, и смотреть на это ужасно.

Лучше всего в Hawkwind было для меня то, что мы часто играли за границей, а я давно никуда не ездил. Первый такой концерт был в парижском зале Olympia. С нами играла немецкая группа Amon Düül II. Уже в то время у них было индустриальное звучание, и они были очень знамениты на континенте. На этом концерте произошли беспорядки – на самом деле это просто детишки бузили, но полицейский спецназ CRS повел себя как гребаное гестапо. Еще я помню, что мы играли в Италии, – клуб назывался The Lem Club, будто в мою честь, и Дейв был ужасно недоволен!

В Америку я впервые попал в 1973 году, после выхода Space Ritual. Мне там сразу понравилось – полный восторг от начала и до конца! Для англичанина это было настоящее Эльдорадо. Надо понимать, каким унылым и ужасным местом была тогда Англия для молодого человека – хуже, чем даже сейчас! А потом ты попадаешь в Техас – в него вся Англия поместится три с половиной раза! По Техасу можно ехать два дня – и ты все еще в Техасе. И какой невероятно чистый воздух где-нибудь в Аризоне или в Колорадо. Впервые приехав в Боулдер, я выглянул в окно и увидел горную гряду. Казалось, она нависает прямо над отелем, но на самом деле она была в пятидесяти милях оттуда! Мы никогда ничего подобного не видели, и так было в Америке с каждой европейской группой.

Наш первый тур начался с концерта в Tower Theater в Филадельфии, а потом мы поехали на север, в Нью-Йорк, где сыграли в Планетарии Хейдена – как раз в то время мимо Земли пролетала комета Когоутека, а у всех нас на уме был один космос. Комета пролетела мимо, как и полагается, но невооруженным глазом ее было не видно – пшик и все. Но мы устроили в планетарии вечеринку, посмотрели передачу про Когоутека и все такое. Это была гигантская вечеринка, там я познакомился с Элисом Купером, Стиви Уандер тоже пришел. Посреди вестибюля лежал огромный кусок лунной породы, и телохранитель подвел Стиви к нему, положил его руку на камень – «Это лунная порода, Стиви» – и отвел его в сторону. Во время шоу я огляделся по сторонам и снова увидел Стиви Уандера, а его телохранитель в это время говорил: «Она сейчас пролетает перед нами, Стиви, слева направо». И у кого тут не все дома, у меня или у них?

Путешествуя по Америке, мы постоянно ели кислоту. В Кливленде перед концертом три разные компании хиппарей тайком подсунули нам «ангельскую пыль», а мы и не заметили. Вот сколько кислоты мы жрали!

Потом ты приезжаешь в Лос-Анджелес, и тебе кажется, что ты умер и попал в рай. Все дело в пальмах. Помню, как наш самолет делал круги, снижаясь над лос-анджелесским аэропортом, и я посмотрел вниз: у каждого дома синий бассейн, а пальмы просто огромные. Мы ехали по засаженному пальмами Голливудскому бульвару, и я думал: «Вау, этот город – просто отпад». И действительно, в то время для молодых англичан это было волшебное место. Конечно, когда я поселился там много лет спустя, я уже знал, что это место не настолько чудесное, – по крайней мере, умом я это знал. Но то первое чувство восхищения никогда до конца не уходит.

Между прочим, именно в Лос-Анджелесе я написал свою последнюю песню для Hawkwind – Motorhead. Мы остановились в отеле Hyatt на бульваре Сансет, который Led Zeppelin прославили своими буйствами. Одновременно с нами там жили Electric Light Orchestra, и их гитарист Рой Вуд одолжил мне гитару Ovation. И в 7:30 утра я стоял на балконе «Хаятта» и самозабвенно орал песню во все горло. Шум и гам, который я производил, кажется, немного беспокоил копов. То и дело перед отелем останавливалась полицейская машина, из нее вылезал коп и смотрел на меня. Но потом они неизменно качали головой и уезжали. Может быть, они думали, что им просто почудилось. Кстати, в первой версии Motorhead, которую записали Hawkwind, есть соло на скрипке. Если вы думаете, что скрипка – инструмент для слюнтяев и девчонок, значит, вы никогда не слышали Саймона Хауса. Он играл как сумасшедший, и его соло в этой песне – просто мясо! Саймон много чего хорошего сделал. В конце концов он ушел в группу Дэвида Боуи.

Вместе с Hawkwind я съездил в четыре тура по Америке. Саймон Хаус присоединился как раз перед вторым туром – на скрипке и синтезаторе. Позже он заменил Дела Деттмара, но поначалу они были в составе одновременно. Прямо в середине тура Дел ушел из группы и уехал жить в Канаду. Собственными руками – буквально – построил там хижину. А ведь он был совсем не крупным пареньком. Он сделал это для своей беременной жены, которая в то время оставалась в Англии. Семь месяцев спустя, когда хижина была готова, она с ребенком приплыла к нему на корабле – а ребенок оказался наполовину пакистанцем. Неприятный сюрприз, да? Он был поражен до глубины души. Вряд ли он тут же посадил ее на обратный рейс, но что-то такое я слышал. Отстойная ситуация.

Дела Hawkwind испортились, когда власть в группе захватила империя барабанщиков. Это началось в июле 74-го – к нам присоединился Алан Пауэлл. Саймон Кинг что-то повредил себе, играя в американский футбол, и Алан заменил его в нашем туре по Норвегии. Когда Саймон через несколько недель вернулся, Алану так у нас понравилось, что он не хотел уходить, к тому же они были друзья. Так что теперь в группе играли они оба. По моему мнению, это и был конец Hawkwind – эти двое вместе прикончили группу.

За свою жизнь я повидал множество пафосных барабанщиков, но эта парочка всех переплюнула. Установки Саймона и Алана располагались в середине сцены, их окружала гигантская дуга всякой перкуссии, которую мы никогда не использовали. Там была наковальня, колокола (оркестровые и обычные висячие) и еще куча херни, по которой можно было стучать. Потрясающее зрелище – оно внушало трепет, так, чтобы ты точно знал свое место! На меня это, конечно, не действовало. Я этим пидорасам не давал спуску. Я стоял рядом и подгонял их: «Быстрее, гады! Это слишком медленно! Давай-давай!» Это, вероятно, их бесило, зато группа хоть нормально играла. Но не только мои непростые отношения с империей барабанщиков злили всех вокруг. С точки зрения остальных я просто слишком рвался вперед. Что касается выступлений на сцене, я за свое время в Hawkwind избавился от какой бы то ни было стеснительности. Я постоянно торчал у края сцены и выпендривался, а так как я не был главным в группе, это считали наглостью. Еще я начал писать песни, что, наверное, тоже всех раздражало. Ну и, конечно, вещества. Понимаете, я остался единственным потребителем скорости в группе. Дикмик уже года два как ушел, и я составлял меньшинство из одного человека. Я был плохим парнем… Им я и остаюсь. В результате, когда меня замели при пересечении канадской границы за хранение кокаина, они воспользовались этой возможностью и уволили меня.

Дебильнее всего (но также и удачнее всего) то, что никакого кокаина у меня не было. Это случилось в мае 75-го. Мы только что отыграли в Детройте и рано утром отправились в Торонто. На концерте одна девица дала мне таблеток, и еще у меня было около грамма сульфата амфетамина. Судя по всему, из Детройта в Торонто можно попасть либо по мосту, либо через туннель. Штука вот в чем: чтобы к тебе не прикопались, надо ехать по мосту, но мы об этом как-то не подумали. Мы поехали через туннель, и нас разбудил пограничный контроль. Было раннее утро, я не соображал, поэтому запихнул свой незаконный груз в штаны. Плохая идея – они обыскали нас и нашли мою нычку. Они взяли амфетамина сульфат и сунули немножко в специальную пробирку – ее встряхивают, и если получается определенный цвет, то ты попал. Но спиды и кокаин дают одинаковый цвет. Ну и вот, цвет получился какой надо – в смысле, какой надо копам.

– Это кокаин, приятель, тебя посадят.

– Сомневаюсь, – сказал я. Но эти ублюдки задержали меня, а вся группа уехала в Торонто.

А я застрял с канадскими полицейскими. Они даже не позаботились предъявить мне обвинение в хранении таблеток, но по моему делу состоялось слушание, и меня заключили под стражу. Как вы легко можете себе представить, мое положение было не особенно приятным. Мне раньше приходилось несколько раз ночевать в участке, но я никогда не попадал в настоящую, серьезную тюрьму. Я был в дезинфекционной комнате, ждал, когда меня польют спреем от вшей, и тут у меня за спиной раздается этот восхитительный голос: «За вас внесен залог». Как я выяснил позже, мои коллеги по группе вытащили меня из тюрьмы только потому, что чувак, который должен был меня заменить, не успевал приехать в Канаду вовремя. Иначе бы они меня так и оставили там гнить. Впрочем, гнить в тюрьме мне так и так не грозило: при мне был амфетамин, а не кокаин, поэтому иск отклонили – ложное обвинение. А предъявить мне новое обвинение за то же самое вещество они не имели права. Так что я был свободен и чист.

Товарищи по группе купили мне билет, и я прилетел в Торонто. Они как раз закончили настройку звука, когда я объявился. Мы сыграли, сорвали бурю аплодисментов, а в четыре утра мне объявили, что я уволен. Как видите, я просто принимал не те наркотики. Если бы меня поймали с кислотой, они бы все прыгали вокруг меня. Думаю, даже если бы я употреблял героин, это было бы для них лучше. Вся эта хипповская субкультура, если разобраться, проникнута двуличием. Они все время твердили: «Спиды это яд – да, мэн, это плохая наркота», и так далее (и заметьте – все мои знакомые, кто так говорил, либо уже умерли, либо в полной жопе из-за героина). Что тут скажешь – спиды, по крайней мере, помогают тебе функционировать. Зря, что ли, их столько лет прописывали домохозяйкам?

Меня вышвырнули из Hawkwind очень невовремя. Когда это произошло, они были на пороге настоящего успеха в Америке – они повели себя как гребаные придурки. Но они упустили свой шанс не из-за того, что уволили меня, а из-за того чувака, который пришел на мое место, – не говоря уже о том, что и уволили-то меня совершенно несправедливо. После меня басистом в Hawkwind стал Пол Рудольф. Вообще-то он был превосходным гитаристом, играл до того в группе Pink Fairies, но басистом он был очень, очень посредственным – прямо как я, только наоборот. И с ним группа полетела в тартарары – это был кромешный пиздец. Они попытались продолжать работать, поехали этим составом в Огайо, сыграли еще концерта четыре, а потом отменили оставшуюся часть тура. Дейв, благослови его Бог, даже хотел снова взять меня в группу, но барабанная империя наложила вето. В общем, два барабанщика и басист захватили власть, и группа двинулась совершенно не туда. Они сделали еще пару – ну, не то чтобы совсем плохих – альбомов. По музыке там все отлично, но в целом совершенно бессмысленно. Это музыка без яиц. Когда я ушел из Hawkwind, я забрал cojones с собой.