Утро четвертого июля. Просыпаюсь за несколько минут до того как врубят яркий холодный свет и начнет истерить по громкоговорящей связи девочка-Маккена.

Вчера перед ужином откинулся Макс. Тюрьмочка у нас частная, каждая порция на счету. Ни разу не видел, чтобы кому-то дали добавки. Поэтому и нагнать на волю стараются перед едой — на голодный желудок.

Макс со мной прощаться не стал. В последнее время мы почти не общались. Раньше я заваривал кофе раз в день, крепко по русскому чифирному рецепту, чтоб для рывка. Угощал Макса и полчаса за это выносил ему мозг, делясь жизненным опытом. Мне не хватало бесед с сыном.

Макс пил кофе, слушал мой поток и кивал. Я ловил себя на мысли, что наверное уже созрел, чтобы стать учителем. Только не тут — в школе для негров, и не в дорогой московской гимназии. Скорее как Служкин — географ, что глобус пропил. Наверное мы все доходим до уровня, когда вдруг постигаем, что готовы делиться опытом и наставлять подрастающее поколение. Что-то инстинктивное в этом есть. На гравюре Дюрера «Меланхолия» есть три этапа взросления и совершенствования души: от ремесленника, который создает материальные блага, до нищего художника — на втором уровне, который уже презрел материальное и деньги и спешит творить нематериальное, тонкое, и, наконец — выход в бесконечность — превращение в ангела, духа, слияние с Вечностью и Творцом.

* * *

Несколько дней назад подслушал разговор Джона Кошки с Максом. Я позвал его кофе пить и промывать мозги. Макс резался с Кошкой в пику и тихо, с сожалением сказал:

— Пойду! Бесплатный кофе как никак, хоть и с прицепом мозгоебства.

Сказал он это подделывая мой акцент. У всех старых зыков в тюрьме обостряется слух. Он и не думал, что я услышу. А я услышал.

Обидно было, что он это именно Кошке сказал — человеку, которого я презирал открыто и откровенно. С тех пор перестал звать Макса на кофе. Кофе самый дорогой и ценный продукт в тюремном онлайн-магазине.

Кофе, ручки и бумага, карточку — звонить жене это все что я покупаю. Магазин явно цифровой, только вместо мышки и монитора у нас телефон — сперва заходишь прозвоном на сайт, потом по номерам кодов наполняешь набором циферей тележку.

Кофе и бумага — все что мне надо. В отличии от американов, я могу прожить в тюрьме без пирожных «твинкис». А Макс пусть под санкциями сидит и кошкин кофе теперь лакает. Раз такой американистый. Даст ему пендос кофе бесплатно — держи карман шире.

Макс моментально потерял интерес к моим душеспасительным проповедям. У него еще одна беда — телка, что он снял в центре реабилитации наркоманов, отлучила его от возможности бесплатно ей названивать. Это ему — бесплатно, а ей видимо частная тюрьмочка выкатила счет-убийцу. Или она снова подсела на порошки — свою первую любовь. Вариантов не много. Сердце Макса разбито. Ему бы радоваться надо, а он страдает.

Ушел Макс вчера вместе с немцем. Зачем их держали на Мейфлауэре столько? Где-то кто-то кому-то платил по двести колов в сутки за каждого, вот зачем. Чеченцы с их примитивными ямами мало модернизированными со времен Льва Николаевича Толстого просто дети по сравнению с гринго. Отдавая тюрьму — один из столпов государственности в частные руки ты узакониваешь репрессии и рабство.

В прошлом году на четвертое мы с семьей поехали в Кедровку. Там почти диснейленд, а от дома всего пятьдесят миль. Вышла новая модель камеры гоупро и цены на старую упали до смехотворности. Купил сыну устаревшую модель.

Легко быть волшебником пока дети не вросли. Сын чуть не убился, снимая трюки на велосипеде. Пришлось ехать в парк, чтобы был материал для съемок. Дочка еще ни разу в жизни не бывала в Кедровке. Чем старше становишься, тем радостнее делать счастливыми других.

Выдал сыну десятку на карманные расходы, хотел научить, как пользоваться деньгами. Можно подумать — я сам умею. И как последний свин выносил сыну мозг, когда он пытался деньги потратить. Если меня теперь отправят — каким он меня запомнит?

Вот таким мелочным человечишкой и запомнит. Высшие силы доверяют нам детские души на временное хранение. Эти души вовсе не принадлежат нам — это высокое доверие. Нельзя забывать об этом ни на секунду.

— Headcount, gentlemen! Standing! Full uniform! Male and female officers will do a walk through!

Маккена заверещала как на чьем-то хую. Я не особый любитель правил, но просчет в тюрьме это сакральный ритуал. Даже во время бунта в советской колонии усиленного режима, похожей на эту игрушечную тюрьму как Марс на Землю, мы и то давали ментам нас пересчитать — дважды в день — не давая повода ввести войска или ОМОН.

А тут некоторым свежепойманным нигерам кажется суперкрутым оставаться в постельке и злить нервную девчонку Маккену. Все равно заставит подняться — просто дольше придется слушать ее визг всем остальным.

Я наблюдаю психологическую битву новичков с Маккеной и мне противны обе стороны конфликта.

«Отрицала тряпичная. Раз уж поперли против течения — жмите до конца, до полика, разве же можно дать ментам испытать чувство победы? Они же всем потом на голову с ногами заберутся».

Теперь торжествующая Маккена не только исполнена чувства глубокого садистского удовлетворения, шалава еще и телевизор не включит, и телефон, и федеральную газетенку Фёлькишер Беобахтер принести забудет. Не видать сегодня Мо и другим новостизависимым развалинам свежих портретов Трампа и Путина. Печалька.

Когда герои робко попросили включить ящик — уже после завтрака, Маккена сказала: «Только после уборки, джентльмены» Типа — хер вам, полосатенькие.

Уборка в бараке по рядам. Каждый ряд шконок отмечен буквами латинского алфавита A-В-C-D-E-F. Сегодня на очереди ряд А — первый у стенки, где электророзетки. Там в основном гринго томятся: Джон Кошка, Рэнди Спрингер, Брайан и Стив. Из грязных эмигрантишек только иранец Мо Кошнаби. Мо в полной жопе — недавно из его ряда поближе к Исе переехал тайландец Ту Трэй Тэ, и из людей он остался один. Свиньям-гринго убираться не подобает — зачем тогда нам столько мигрантов?

Я пару раз помогал Кошнаби убираться — за 35 лет в штатиках, он позабыл, что швабра главный инструмент натурализации эмигрантов в мериканской Швамбрании.

Обычно Мо отдает мне свой продукт номер 69 — молоко от завтрака. Я сегодня хотел его сохранить и попробовать заквасить — йогурта тут не выдают, а тут что-то захотелось чегось кисломолочного.

А Мо вдруг именно сегодня решил проявить благотворительность — отдал молоко, моё молоко, кстати, гондурасу Билли. У гондураса длинное сложное имя, как у испанского гранда — поэтому все зовут его просто «Билли».

Билли грозит попасть под правило «страйк три». Третий страйк это когда вы незаконно пресекаете границу и палитесь на этом три раз подряд. Вас ловят, депортируют, а вы снова упорно возвращаетесь. На третий раз могут сшить уголовное дело и впаять пару лет.

Билли давно не стригся и похож на льва из Нарнии. Честно говоря я не читал и не смотрел про Нарнию — это Джону Кошке Билли видится львом. У меня Билли ассоциируется с человеком с бульвара Капуцинов: «Билли, заряжай!» или «Где мой бифштекс?» не смотря на пагубное пристрастие к нарушению южных американских рубежей, Билли ни черта не понимает по-английски.

Билли упитан до чрезвычайности, чревоугодие его хобби. Сегодня он чиркнул по мягкому сердцу Мо. Подошел к нему во время завтрака, ткнул обрубком в пакетик мое молока и сказал: «Лече». Мо отдал пакетик ему. Билли официально чокнутый. Он бывал на флауэре задолго до меня и Исы.

Однажды, если верить корабельной легенде, Билли принимал душ и вдруг начал истерически орать и звать на помощь. Пришли менты и зэк-пуэрторикан — в качестве толмача. Билли сказал, будто ему кажется все остальные галерные гребцы Мейфлауэра это скрытые агенты АЙС и ему очень страшно. Билли увезли в тот же день — но не в Нарнию, а на федеральный Остров Проклятых, где несколько месяцев держали на лекарствах типа тех, что дают старику Анкл Бенсу.

Билли вернулся в барак веселый и спокойный. Теперь вопрос о его депортации будет решать медицинский консилиум, а не судья Браун. Уголовное судилище ему теперь тоже не грозит — дешевле его выдворить, чем платить за таблетки несколько лет. Билли сыт и доволен. Билли хорошо. Сегодня еще вон и молоко мое прихватил, симулянт херов.

Мо Кошнаби пыхтит со шваброй, обливаясь конским потом. Несчастный перс халтурно прошелся только по трети барака, а волосы на спине уже дыбом. Мо часто оглядывается на меня, я уже помогал ему пару раз демонстрируя четкую слаженность движений профессионального дворника. Но сегодня меня охватил тюремный дух мелкой бюргерской мстительности:

«Отдал Билли молоко, сволочь чичиковская — пускай тебе гондурас теперь помогает».

И потом опять же — сегодня праздник — День Рождения Америки. Остальные гребцы мейфлауэра, особенно те, которые выбывали из книги живых, если не работал телевизор, сидели как истуканы и тоже не спешили помочь почти загнанному Мо. На полдороги Кошнаби сдулся совсем:

— Не могу! Не могу больше. Все здоровье в этих застенках оставлю. Мне нельзя часто делать это движение — Мо показал как водят по полу шваброй — с позвоночником беда совсем!

Телевизор Маккена не включала до обеда. А через два дня в элитный ряд А добавили гватемальца. Малец был похож на верховного вождя ирокезов — Джеронимо. Ирокез быстро решил проблемы с уборкой.

* * *

Позвонил домой — поздравить своих с праздником. Жена сказала, что абогад прожужал уши о необходимости внести за меня выкуп.

— Ага — ему заплатить за не совсем пока очевидные для меня услуги и еще выкуп выложить ментам. С каких таких сбережений? Может продадим одну почку сына? Ладно, ладно — позвоню сейчас этому Христопидису, прощупаю почву. Пойдете смотреть салют? Дочка боится салюта?

При упоминании о дочке внутри перевернулся мир и я поспешил окончить сеанс коммуникации. Набрал лоера. Сука, еще минуты на него тратить.

— Если ты в тюрьме все усложниться с получением документов. Кроме того судья, если может подумать что ты никому тут в Америке и не нужен. Вот!

Вот. Сегодня я стою пять тысяч. За Джона Диллинджера давали двести штук, а за Беби Фэйс Джоржа — пятьдесят. Кстати, «беби фейс» в американских тюрьмах означает не «похожий на дитя», а гладко выбритый — если в уголовном отсеке американской тюрьмы сбривать и усы и бороду — будут называть «беби фэйс» — полупидор.

Адвокат меня не убедил и я грубо вешаю трубку.

— Я твой понимай! О как я твой понимай!

Иса наблюдал за мной и теперь видите ли — понимает.

— Слушай, Са, ты что с выкупом планируешь делать?

— Йе! Ты сам учил — выкупа не нада. Турма — хорош. Канфорт — турьма. Все бисиплятный. Еда бисиплятный. Морожен — бисиплятный. ТиВи — бисиплятный, прачькя — бисиплятный, туалет-бумагя — тож бисиплятный. Выкупа не нада.

— А судья Браун тебе намекает на выкуп?

— Псё врем намекает. Псё врем говорит Иса — нашёль пай саузен долер, Иса? Деньга инет — Иса. Жина псе деньга сичёт — снималь. Двадцать семь саузен долер. Индиана ушёль он. Псе дочькя забрал, деньга снимал — ушёль. Одын Иса осталься.

Иса добавил пару трудно воспроизводимых слов на бирманском и заплакал. С одной стороны было жаль его — взрослый мужик рыдает как ребенок. С другой — взрослые мужики так одеялами не обматываются — смешно же.

— Ну-ну, не растекайся по паркету, Иса! Нельзя течь в тюрьме — утонешь. Ты слишком много домой звонишь — вот твоя беда. Это и взрослым не всегда под силу. Про волю все время думаешь — зря ты это, Иса. Так не сидят. Читать не умеешь, ящик почти не смотришь, на собрание паразитов мозга не ходишь, в бараке убираться тебе западло. Я ж тебе говорил уже не раз — чтоб и минуты свободной не было. В шахматы играй, в карты, рисуй ангелов. Бумаги дать тебе? А вот же у тебя повесток в суд куча — на обороте рисуй. Надо же зверо-роботы — знают что ты в тюрьме, что суд не дадут менты пропустить — все равно повестки шлют. Чтоб почта не простаивала. Экономика у них блин.

Чтобы подкрепить сказанное примером, я снова позвонил жене.

— А чего еще тебе этот вымогатель древнегреческий поёт?

— Он нашел две фирмы ростовщиков. Одни сразу три штуки хотят, чтоб тебя выпустили, а другие только штуку и документы на дом — в залог. Потом каждый месяц по пятьсот им платить надо пока шесть штук — штука им — не выплатим.

Я вдруг задумался — какая мелочь отделяет меня от детей и подобия свободы. Может достаточно уже изображать великого писателя собирающего материал для грандиозной книги и поехать домой? Разве хоть одна книга сравниться с дочкой и сыном?

— Слушай, этот вариант с тысячей неплох вроде, а? Может попробуем?

— Да я тоже думаю. Две зарплаты сложу вот тебе и тысяча. За дом не буду платить — к концу следующей недели выйдешь.

— Спасибо! Выйду чего-нибудь соображу. Давай! Сэкономим телефонные минуты — чтоб ты больше на меня в тюрьме не тратила.

Я повесил трубку окрыленный. Чудесно знать, что скоро соскочишь. С другой стороны время теперь совсем остановиться. Теперь мне самому рецепт выданный Исе понадобиться — домотать недельку.

Неожиданно дверь в барак раскрылась и в барак ввалилось тридцать гринго из уголовного отсека Д. Это общий режим — гринго как и полагается — в зеленую полоску. Мексиканцев не было с неделю — наверное дали им передышку на праздник и в бараке появилось немало свободных шконок.

Граждане США вели себя грубо, нагло и громко, как и полагается оккупантам. Многие в бараке еще спали, но незваным гостям, похоже, было плевать. Они стали осматриваться, открывать и закрывать душ сливать воду в туалете. Самый громкий из них часто приговаривал: «Вау! Вот оказывается как живут богачи!»

Наши стали просыпаться — многие не в духе. Запахло грозой. Я зарегистрировал потенциальную возможность организации массовых беспорядков.

Среди оккупантов на Мейфлауэр прибыл Люк Полито — знаменитый католик-пердун. Полито поведал, что утром из их отсека освободилось двое сокамерников. За ночь до освобождения, они сломали шариковую ручку, вымазали пастой ладони и облапали ими всю хату. То ли на память, то ли чтоб поскорее вернуться обратно. Скорее — чтобы вернуться — потому как менты теперь решили перекрасить весь блок, а счет за ремонт выставить художественным долбоебам.

Полито сильно изменился с последнего раза, что я его видел. Он поправился, стал регулярно бриться, в глазах появилась жизнь — полная противоположность полуопущенного пердуна, что я встречал когда-то у католиков и кастратов.

— В пятницу ухожу! Домой! В пятницу — Полито твердил это раз за разом будто стараясь убедить себя самого.

Таким образом Полито выступил в роли миротворца и не сообщил мне, о том что гринго тут всего на пару дней — я бы принялся организованно создавать ментам неудобства — чтобы знали, как неудобно сделали нам. Чего им стоило объявить: «В связи с покраской мы временно помещаем к вам этих грызунов. Простите за неудобство». Но ментам было похрен. А вот если рассказать без того обозленным эмигрантам, что визу Эйч номер какой-то там можно получить в бою с гринго? Веселая будет смена у ментов?

Пендосам не обрадовался даже ксенофоб Кошка. «Они свиздили туалетную бумагу у меня и Рэнди» — пожаловался он. Я удивился их ловкости — не успели зайти уже орудуют по уголовной.

Вдруг перед глазами возникла туалетная кабинка — где Кошка обычно читает по ночам свои суррогаты. Унитаз после него покрыт слоями бумаги — ему так мягче сидеть. «Скорее всего ты и свиздил бумагу, дешевка. Пока Рэнди на свиданке».

Полито проявлял чудеса международной дипломатии. Он ходил от мигранта к мигранту и крепко жал всем руку:

— В пятницу ухожу, мужики, в пятницу!

Он это даже тайваньцу объявил — человеку который не знал и слова по-английски и, говорят, жил прямо в подсобке китайского буфета, которые в США принадлежат Триадам.

А дело то выпало как раз на четверг — вечером явились католики. Дива Сю была хороша и Полито забросал ее комплиментами.

— В пятницу ухожу — завтра. После утреннего просчета, Бог даст! — хвастался Полито. Католики пообещали приехать и подбросить Люка на автобусную станцию в пяти милях от тюрьмы. Полито был совершенно счастлив. Его торжествующий голос на молитве звучал громче всех.

Вернулись в барак. Полито сделал несколько нервных судорожных кругов. И сел читать газетенку. Невозможно сосредоточиться за день до освобождения — мне это хорошо знакомо. Я глянул в газетку и искренне удивился — все что читал Полито были страницы с объявлениями о похоронах. На воле Полито работал могильщиком при успешном погребальном бюро.

Уже перед самым вечерним просчетом — в пересменку, явились ночные менты и сказали:

— Полито! На тебя есть ордер от полиции Кливленда. Завтра, когда кончится твой срок здесь — мы передадим тебя в другой округ.

Весь Мейфлауэр — включая технически глухонемого тайваньца — глянули на Полито. Кто с жалостью, кто со злорадством, кто — с полным безразличием. У Люка Полито тряслись руки. Чтобы их унять, он крепко обхватил голову и снова сел читать объявления о похоронах. Из всех моих знакомых — Люк единственный кто читает эти страницы.

Вот так паскудненько развивалось четвертое июля. Оставалась надежда на какое-нибудь подобие праздничного ужина. Люди по всей стране сейчас жарили шашлыки, отбивные и ребрышки и над Америцей стоял аппетитно-терпкий запах барбекю. Понятно, ребрышек ждать глупо — но хоть что-то. В Успехской джамахирии на день независимости готовят плов с мощами президента Каримова и раздают по всем тюрьмам, лагерям и пересылкам.

А тут черта с два — дали по паре размороженных бурито, в крошащейся от времени пергаментной шкурке. Шкурки буритов были настолько белыми, что на них хотелось написать сатанинские стихи.

— Ну что дождался праздничного ужина? — Джон Кошка не мог не плюнуть в душу — Это мексиканский индепенданс какой-то получается! Слишком уж много тут вашего брата набралось — поэтому наверное!

— Ваша брата неудомка-гринго тоже хватает. Вот веришь, Джон, если бы я у себя дома сидел — как вы — то точно не за такой порожняк, как большинство из вас, лохов, понял, да? Лоу риск блять — одно слово. Чмыри. Вождение в нетрезвом, наркоши-первоходы — отбросы, которым внушили что они лучшие в мире. Только одна от вас польза — по английски можно с вами поговорить — иной раз. И то кроме как мазафака и нигга ничего не услышишь.

Неожиданно возникла мысль отметить четвертое стендапом. Были кое-какие наброски, н реально оценить могли только натуральные носители языка. Поставлю-ка опыт на грингах. Если хотя бы половина будет ржать над шутками — проект получит должное финансирование и развитие. Если нет — не стоит тратить время и бумагу.

Кроме самого текста — хотелось провести ряд попутных экспериментов. Например, если в аудитории есть пара хохотунчиков, которые станут гоготать после каждой строчки — это должно стимулировать остальное стадо. В местной библиотеке я не нашел ни Керуака, ни Буковски или Френзена. Зато был Майн Кампф — Адольфа Шикльгрубера.

Ну что вам сказать о креативе молодого фюрера? Не Пелевин, конечно, но пассажи об ораторском мастерстве весьма примечательны.

Рейхсканцлер считал, что толпа слушателей в определенный момент выступления становится одним неделимым целым, что облегчает манипулирование для выступающего.

«Как молодая скромная немецкая девушка, любящая достойный комплимент». Интересны наблюдения Гитлера о природе так называемого «прайм тайма». Лидер арийской нации пишет, что выступал с одной и той же речью в разное время суток, разные времена года и погодные условия перед приблизительно одинаковой по составу аудиторией и всякий раз ответная реакция была разной по уровню интенсивности. Если речь выпадает на правильное время и накладывается на правильный настрой — с толпой можно выделывать чудеса.

Стоя на плечах Адольфа я, для начала, выбрал правильную точку для выступления — туалет и душевые были отдельным помещением внутри барака — двери в этот своеобразный отсек не было — это тюрьма. Тут если не камеры за вами следят, то сокамерники. Если встать в проём с душевыми и толчками позади меня — отсек будет работать как естественный усилитель звука. Так мой голос достигнет самых отдаленных уголков барака без особого напряжения глотки.

Далее я подманил прибабахнтого Билли, дал ему печенья и усадил в первый ряд. Я неуверен чокнутый ли Билли на самом деле или просто блестяще освоил школу Станиславского. Смеятся он начал задолго до того, как я начал выступать. Рядом я посадил несчастного Полито — в надежде его позабавить.

Материальчик был о злосчастном адвокате, который все время проигрывает процессы, хотя вроде и не тупой. Лоер рассказывает о проваленных делах и тут же начинает подбирать новых клиентов из толпы, чтобы подать иск на Шардонскую тюрьму. Тема позволяла ударить мечом сатиры по судебной и полицейской системе в штате Огайо, который быстро превращался в Успехистан. Это тема близка каждому в тюрьме.

Теперь нужно было привлечь большинство к началу речи:

— Друзья мои! Я хочу вам сообщить, что запланировал на сегодня каминг-аут!

Это рисковый способ в мужской тюрьме. Большинство бросилось вперед со свистом и презрительным шуточками, но я полностью завладел их вниманием:

— Да нет же! Вы неправильо поняли! Я не пидор. Я еще хуже — я ваш новый бесплатный адвокат!

Всё. Есть результат. Теперь в бой — без остановки.

Столы и столики в бараке — они как раз между душевыми и шконками — быстро заполнились зрителями. Билли работал как саундтрек в дешевом телешоу — смеялся после каждой фразы. С каждым разом хор смеющихся увеличивался. Стэндап пошел «на ура». Ржал даже Люк Полито, которого утром должны были арестовать — сразу по освобождению.

Под самый занавес, когда взрывы хохота стали слышны по всей тюряге, сержант Бэтчелор — гигантская белая горилла-лесбиянка, с наколками от запястий до по-борцовски мятых ушей включала громковорящую и приказала немедленно разойтись — бо отбой.

Я не мог не закончить стэндапа. Недорассказаный анекдот хуже чем незаконченный секс. В толпе у меня уже были поклонники. Самый громкий гринго, тот самый который матерно восхищался бараком по прибытии — Роланд Кук властно сказал:

— Сидите спокойно, пацаны. Хер им в рыло. Всех не перевешают.

— С нами крестная сила — объявил Полито, как Хома Брут.

Я продолжал. Уровень веселья благодаря адреналиновому вмешательству Бэтчелор удалось вывести в точку кипения.

Когда я закончил грянул шквал аплодисментов — моя первая в жизни овация. Я вспомнил, что идея стендапа в тюрьме возникла от общения с писателем Илюхой и я посвятил овацию ему. Посмертно.

От стеснения я сбежал со сцены на свой шконарь, а отказывающаяся разойтись аудитория цитировала вслух понравившиеся отрывки и продолжала ржать, хотя интенсивность раскатов упала. Тут в барак как раз и ворвалось четверо робокопов. Они стали разгонять моих зрителей. В отличии от робких, культурных в массе иммигрантов, гринго со своей полицией особо не церемонятся — им еще в школе рассказывали о свободе и конституции. В адрес ментов полетели десятки «фак ю» и пластиковые кружки.

Я был на седьмом небе — эксперимент удался. Пара лозунгов после разогрева и пара ребят вроде Кука — и можно смоделировать вполне себе нормальный бунт. Радовали слух отзывы слушателей. Они прочили мне будущее Жоржа Карлина. Но я им не верил. Одно дело развлекать благодушно настроенных людей в уютной дружелюбной тюрьме, другое дело — в мире жестокого чистогана на воле — где все готовы друг другу глотку перервать за бабло.

Неожиданно барак стих. Я разул очи — вырываясь из нирваны.

— Я знаю это твоих рук дело — надо мной возвышалась склочная гестаповка Бэтчелор. — Ты у меня сегодня вылетишь из этой синекуры мексиканской. Слышишь?

Я знал что весь барак ждет моей реакции — так уж устроена тюрьма, как яхту назовешь — так она и поплывет.

— Куда вылечу? На волю? Или в тюрьму меня посадишь?

— Узнаешь. Все узнаешь, сукин ты сын