Глава первая

Стояло бледное весеннее утро. Влажный туман льнул к вереску, суля мелким зверькам защиту от зоркого взгляда хищных птиц. В тени еще лежали пласты слежавшегося снега, и в узких ложбинах было холодно. Кувырок, вздрогнув, проснулся в уютной норке и поежился. Ему не хотелось выходить наружу. Он наморщил нос и принюхался. Пахло мокрым вереском.

— Ладно! — сказал он, подбадривая себя. — Лежи не лежи, а вставать-то надо!

Но не пошевелился. Снаружи доносились голоса его соседей и сородичей, голубых зайцев, кормящихся горным клевером. Наконец голод пересилил лень, и Кувырок одним прыжком выскочил из норы и потянулся на свежем воздухе. Оглянувшись по сторонам, он понял, что опять проснулся одним из последних. Его это не смущало — еды ведь на всех хватает, какая разница, кто раньше встал?

Рыжий олешек, двухлетка с небольшими рожками, щипал поблизости траву. Время от времени он поднимал голову и озирался, словно припоминая что-то. Ему можно было не бояться орлов и диких кошек, и видел он гораздо дальше, чем Кувырок. Зато он был желанной добычей для охотников, которые не стали бы тратить заряд на мелкого горного зайца.

Кувырок принялся за свой любимый клевер. Трава была влажная, и он быстро промочил шкурку. Время от времени он отрывался от еды и отряхивался. Мелкие брызги летели на соседей, а те в свою очередь обдавали брызгами его.

Горные зайцы — общительные создания, и Кувырок, кормясь, держался рядом с Торопыжкой. Время от времени они обменивались несколькими словами, а потом снова набивали рты сочной травой.

— Я сегодня жука-щелкуна в еловой хвое видела. Это к счастью, — сказала Торопыжка.

— У тебя все к счастью. С каких пор увидеть щелкуна — хорошая примета?

— Не просто увидеть, а в хвое.

Кувырок подумал и решил, что это пустяки. Торопыжка была неисправимой оптимисткой.

Он поднял голову и энергично почесал задней лапой за ухом.

Кажется, все-таки денек будет славный! Легкие облачка, плывущие в небе, не предвещали плохой погоды. Вокруг волновалось море цветущего вереска, лиловые волны плескались у рассыпанных там и тут валунов, а у подножия скал ярко цвела камнеломка, окаймляя серый камень своими белыми, желтыми и пурпурными цветами. Пониже, в узкой долине, на фоне зелени выделялись густо-коричневые торфяные холмики, окружающие горное озерцо, словно обессиленные тела больших зверей, выброшенные водой на берег. Шумный ручей, разбухший от недавнего паводка, мчался вниз по каменистому склону.

Над низкорослыми елями кружил ястреб. Кого-то он там высмотрел, какую-то мелкую зверюшку — должно быть, мышку. Вот он камнем рухнул, ударился в торф и снова поднялся, держа в когтях обмякшее тельце. Он пролетел над самой головой Кувырка. В воздухе его встретила подруга, и хищник отдал ей добычу — ястребиха на лету перевернулась, подняла лапы и схватила зверька.

— Видали? — спросил Кувырок неизвестно у кого. Вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа.

Кувырок снова почесался.

Рыжий олешек, нежадно пощипывая траву, подошёл ближе к зайцам. Внезапно его голова резко взметнулась, по телу пробежала дрожь. Кое-кто из зайцев тоже что-то почуял в воздухе. Через мгновение все живое на склоне неподвижно замерло. Торопыжка застыла за спиной у Кувырка, как голубой камень, туман клубился у самой ее мордочки. Только куропатка, копошащаяся в зарослях осоки, казалось, ничего не заметила.

У Кувырка заколотилось сердце — пока не в панике, но в полной готовности качать кровь еще быстрее, если понадобится.

Некоторое время все было тихо и неподвижно. Постепенно тревога отступила. Зайцы первыми вернулись к кормежке — насторожив уши и сохраняя готовность к немедленному бегству. Куропатка что-то бормотала про себя, не разделяя чужого страха, но сознавая его. Олень не успокаивался дольше всех. Его глаза были распахнуты, тело напряжено. Над головой у него весело вилась бабочка, словно смеясь над его страхом. Но вот и олень, успокоившись, снова взялся за траву.

И тут грянул гром. Кувырок от неожиданности подпрыгнул на высоту своего роста.

Грудь оленя мгновенно обагрилась кровью. Он неуверенно шагнул вперед, простонал — негромко, отчаянно и безнадежно, и Кувырка охватил ужас. Задняя нога у оленя подломилась, он осел на землю, но с усилием поднялся. Тут у него подвернулась другая нога. Глаза расширились от боли. Ему удалось встать еще раз, он сделал несколько спотыкающихся шагов — и наконец окончательно рухнул мордой в вереск. Несколько клочьев тумана поднялось и рассеялось в воздухе.

Все живые существа на склоне разом пришли в движение. Зайцы сломя голову бросились врассыпную, только белые хвостики засверкали. На бегу зайцы подсвистывали и скрипели зубами. Каждый хотел поскорее попасть в свою нору, но бежали они куда глаза глядят, загораживая друг другу дорогу. Нашлось несколько хитрецов, которые спрятались в первые попавшиеся норы. Наконец все добрались домой, и законные хозяева выгнали пришельцев.

Кувырок перескочил через Торопыжку, скользнул, как на лыжах, мимо другого зайца и опрометью кинулся по дуге через вереск. Он нашел свою нору, зажатую между двух больших камней. Говоря по правде, это была просто щель, открытая с обоих концов, и там еле-еле хватало места укрыться. Он сжался изо всех сил, пытаясь стать поменьше. Как только его сердце, переполненное страхом, не разорвалось!

В воздухе стоял отвратительный запах теплой крови и еще какой-то, густой и страшный. Прижатые к голове уши Кувырка насторожились — через вереск грубо ломились люди. Они переговаривались между собой резкими торжествующими голосами.

В нору вполз жук-щелкун, но Кувырок не обратил на него внимания. Он внимательно слушал, пытаясь понять по звукам, издаваемым людьми, останутся ли они здесь или уйдут дальше. Олешек был мертв. Кувырок понимал это, но не знал, удовольствуются ли люди одной смертью.

Жук скоро уполз.

Все обитатели горной долины были согласны в одном — тем, кто живет за ее крутыми скалистыми стенами, завидовать не приходится. Этот живописный уголок, поросший вереском, горечавкой, альпийским маком и пурпурной камнеломкой, был их родным домом, единственным близким сердцу местом. Выше всех жили ржанки. На всех остальных они глядели свысока, но свою долину считали пупом земли. Куропатки твердо знали, что созданы для жизни в этих местах, ведь даже окраска их перьев повторяла цвета здешних камней. Горностаи и дикие кошки тоже были довольны — дичи хватало. Зайцы предпочли бы, конечно, долину без хищников, но при условии, что в остальном она будет точь-в-точь такой же, как эта, знакомая и любимая до последнего ручейка, каменистого выступа, валуна, чахлой сосны, до последней тесной норки.

Никто не знал, конечно, что думает о долине, отражающейся в его золотых глазах, самый страшный ее обитатель — горный орел. С этим царственным хищником, ежедневно облетающим долину, нагоняя на всех ужас своей скользящей тенью, можно было пообщаться только во время его трапезы — но те, кому довелось разделить его общество в эти минуты, уже ничего никому не могли рассказать. Остальные звери могли только догадываться, что и орел, до тех пор пока его клюв остается могучим, а страшные когти острыми, не станет спорить с теми, кто восхищается его домом.

В какую бы сторону ни посмотрел Кувырок, его взгляд упирался в поднимающиеся к облакам горы. Зайцы в основном интересуются тем, что поближе, но Кувырок считал, что не мешает время от времени поглядывать на небо, чтобы не прозевать подлетающего орла. Большинство зайцев считало это тщетной предосторожностью и лишней трепкой нервов. Популярная пословица утверждала: орла, который тебя схватит, ты не увидишь.

Торопыжка сказала однажды: «Все-таки мы, зайцы, — глупый народ. Очень уж мы любим покрасоваться».

Кувырок согласился с этим. Он и сам был такой. Ему все равно было, чем привлечь к себе внимание — какой-нибудь шутовской выходкой или умом и сноровкой. Иногда его переполняла уверенность в своих силах, и он не боялся орла — а в иные дни шарахался от осы. Случались вечера, когда он являл собой воплощенную рассудительность, и утра, когда его одолевали легкомыслие и озорство. Кувырок был похож на других зайцев — все противоречия мирно уживались в его душе, а что кто о нем подумает, ничуть его не волновало.

И все же Кувырок был разумнее многих других зайцев — он, по крайней мере, сознавал свои слабости, хотя и не делал ничего, чтобы от них избавиться.

 

Глава вторая

Кувырок принадлежал к одному из последних пометов прошлогоднего брачного сезона. К моменту смерти оленя ему было около года. Его отцом был Порыв — искусный танцор на снегу, покоривший сердце Летучей. Она принесла ему три помета, так что братьев и сестер у Кувырка хватало, и это не считая многочисленных двоюродных и троюродных, с которыми он и делил свою горную родину.

Жизнь зайчонка полна опасностей — хищник за каждым камнем, за каждым облачком. Но раз уж Кувырок выжил в первые месяцы и научился кое-каким приемам, он мог надеяться пожить еще.

Здесь, в горах, человек — не самый страшный из заячьих врагов. Во-первых, горы — последний бастион дикой природы, и людей тут не так много. Во-вторых, живущие в вереске зайцы не портят человеку посевов, не трогают кур и уток и, следовательно, не считаются вредителями. Конечно, зайцу всегда грозит погибнуть от шального выстрела охотника-одиночки, но по крайней мере люди не истребляют их планомерно. Гораздо опаснее для зайцев горностай — ночной убийца с беспощадными маленькими глазами. Он подкрадывается к норам и таскает зайчат. А еще есть орлы, лисы, попадаются дикие кошки…

Кувырок вырос на горном склоне, поблизости от норы, в которой появился на свет. Его статус среди сородичей пока не установился, поскольку он еще ни с кем не успел подраться. В клане Косогорцев, к которому он принадлежал, как и в других окрестных кланах, не существовало твердой иерархии. Большую часть года зайцам ни к чему ранги и позиции — они ни от кого сообща не обороняются, ни на кого не нападают и в правительстве не нуждаются. Конечно, в брачный сезон, или, как они говорят, во время танцев на снегу, дело обстоит иначе. Зайцы спорят из-за зайчих, и им поневоле приходится драться и устанавливать иерархию. А с концом брачного сезона порядок снова рушится.

Конечно, среди зайцев встречаются грубияны и забияки. Какой-нибудь крутой молодчик может толкнуть, лягнуть или укусить другого зайца, чтобы согнать его с места, если сам хочет там попастись. Но им не приходит в голову объединиться и захватить власть. Они пользуются своей силой только для личных целей, а не потому, что хотят власти. Да и кому нужна власть? Все, что она приносит тем, кто ее добился, — например, оленьим правителям, — это тяжкое бремя ответственности и сердечная боль, когда дела оборачиваются плохо.

В любом случае зайчихи крупнее зайцев, и если парень начинал слишком мнить о себе, всегда находилась тетка, которая быстро приводила его в чувство. Горные зайчихи тоже не хотели брать на себя руководство кланом. В брачный сезон они слишком заняты своей личной жизнью, а в другое время им неинтересно командовать другими. Ходили слухи, что на равнинах, у русаков, распоряжаются зайчихи-правительницы, но голубым горным зайцам это было ни к чему.

Был в клане Косогорцев один крутой заяц, от которого все старались держаться подальше. Ему шел третий год, звали его Ушан. Говорили, что он может стереть в порошок любой камень, если захочет. Это был крупный, красивый парень. Два года он неизменно побеждал в танцах на снегу и пользовался любовью многих зайчих. К счастью для Кувырка, Ушан ему симпатизировал и нередко, пробегая мимо, останавливался, чтобы дать совет.

— Что бы кто ни говорил, — учил юнца Ушан, — а лучшая защита — слиться с землей. С воздуха ли опасность или с земли — замри. И только в самом крайнем случае беги. Некоторые хвастаются, что бегают быстрее кошки или что орла могут запутать, — не верь, они и сами знают, что это чушь. Берегись хвастунов — многих достойных зайцев погубила их болтовня. И запомни одну очень важную вещь. Это я сам открыл. Не всегда от хищника убегает тот, кто быстрее всех бегает.

— Почему? — спросил Кувырок.

— Потому. Бывают случаи, когда бежать надо так, чтобы сбить с толку преследователя. А для этого развивать большую скорость вовсе не обязательно.

Но Кувырок не понимал. Как это, ведь всегда бежишь так быстро, как только можешь, разве нет?

— Не понимаю!

Он честно пытался понять, о чем толкует Ушан, но никак не мог.

— Ну, это не так просто объяснить. Раз на раз не приходится. Главное, ты мои слова запомни. Бывают случаи, когда и не спрячешься, и просто бежать бесполезно.

Кувырок считал своего старшего друга величайшим зайцем всех времен. Беда только, что покровительство Ушана принесло ему зависть и недоброжелательство других парней, так что в целом от этой дружбы ему было больше вреда, чем пользы. Кувырок понимал, что если с Ушаном что-нибудь случится, ему, наверное, придется уходить и прибиваться к другому клану.

С Торопыжкой они были неразлучными друзьями с самого рождения. Они были почти ровесники — Торопыжка самую малость постарше, так как родилась в начале прошлого брачного сезона. Они всегда кормились поблизости друг от друга, переговариваясь за едой, и норки их располагались по соседству. Во время зимних собраний они держались рядом, сплетничая о зайцах из чужих кланов. Они были как брат и сестра.

Однажды вечером, когда они сидели рядышком на крутом склоне, лениво пощипывая травку, к ним подошел Быстроног. Ему было два года. Еще зайчонком он повредил себе заднюю ногу, свалившись со скалы, но бегал быстро, хоть и неровно. Он был крепким и широкоплечим, а в танцах на снегу занял в прошлом сезоне второе место, уступив только Ушану. Он был большим забиякой, любил подраться, и его побаивались.

Остановившись перед подростками и не обращая внимания на Кувырка, он сбил лапой цветок горечавки и, жуя, нагло уставился на Торопыжку.

Наконец доел цветок, сглотнул и дернул головой.

— Я буду танцевать на снегу для тебя, — сказал он.

И, не дожидаясь ответа, повернулся и поскакал по склону вниз, к зарослям вереска.

Кувырок обиделся за подружку.

— Что он себе позволяет! — возмутился он. — Наглость какая! Хоть бы разрешения сначала спросил!

Торопыжка задумчиво пожевала травинку.

— Ну, не знаю… — протянула она.

Кувырок уставился на нее, изумленный.

— Ты что! По-твоему, он не возмутительно себя ведет? Торопыжка подняла голову и с вызовом поглядела на приятеля.

— А что тут возмутительного? Он красивый парень, сильный. Что нога сломана, так это же не от рождения. И меня хочет выбрать. Нет, я довольна.

Кувырок не знал, что и подумать. Конечно, Торопыжка должна была оскорбиться. Такая наглость! Разве так положено поступать? Парень сначала должен показать себя в драке — причем в этот сезон, прошлые заслуги не в счет, — а потом уж выбирать зайчиху!

— Нет, это все-таки безобразие! — Кувырок гневно поскрипел зубами — теперь он сердился не только на Быстронога, но и на Торопыжку.

— А ты, случайно, ему не завидуешь? — спросила Торопыжка.

— Завидую? Чему бы это? Старый, хромой заяц… Еще чего, завидую!

— Я хочу сказать, ревнуешь! Ведь он меня хочет выбрать, а не кого-нибудь. Не воображай, что если мы с тобой все время вместе, то я обязательно выберу тебя! Это, конечно, не исключено, потому что мы всегда дружили, но…

— Я про это даже и не думал, — гордо перебил Кувырок. — Ты меня как зайчиха и не интересуешь вовсе. Ты хороший товарищ, с тобой интересно. Мне с тобой интереснее, чем с другими, но ни на секунду, — Кувырок изо всех сил хотел отвести подозрение в низких помыслах, — ни на секунду я не думал тебя выбрать…

Теперь заскрипела зубами Торопыжка. А Кувырок и не понял, на что она обиделась. Он считал, что ведет себя безукоризненно, не навязывает себя ей, соблюдает приличия. Почему она рассердилась на него? Почему не на этого наглеца Быстронога? Почему она оправдывает его отвратительную наглость? Невозможно понять!

— Значит, ты мною не восхищаешься? — спросила Торопыжка.

— Ну почему, восхищаюсь. Я восхищаюсь тобой как зайцем, а какого ты пола, мне не важно. Ты прекрасный, интересный заяц…

Он не договорил. Торопыжка лягнула его в бок, он кубарем полетел с невысокой скалы и глухо шлепнулся на мягкую землю.

Что это на нее нашло?

Когда он вскарабкался наверх, Торопыжки уже не было.

Кувырок опечалился и снова принялся рвать травку. Потом залюбовался на горы, залитые кровью умирающего солнца. По небу пролетела стая — так высоко, что не разобрать было, что это за птицы. Они скользнули по пурпурным горным вершинам и скрылись за ломаной линией горизонта.

Почему я не птица, подумал Кувырок. Хорошо бы улететь отсюда, от этого Быстронога, от Торопыжки. Должны же быть на свете места, где заяц может говорить что думает и никто не накидывается на него за это. Был бы я птицей, летал бы где нравится, разговаривал с кем захочу, а станет скучно — снова взлетал бы в облака и переносился в другие места, где клевер такой же сочный и ромашка не хуже. Тем временем подкралась темнота и окутала горы. Густые тени превратились в зловещие пропасти, а знакомые скалы и деревья — в подкрадывающихся врагов. Наконец бледная луна, которая до того робко ползла по краю неба, украдкой воруя время у солнца, осмелилась засиять поярче. Солнце покинуло небосвод, и луна могла светить, не опасаясь сравнений с могучим братом.

Кувырок задремал. Это был чуткий, неглубокий сон. Откуда ни возьмись, пониже по склону появился призрачный заяц. Он бегал между скал зигзагами, как бегают равнинные русаки, еле заметный на фоне чернеющего вереска. Даже не бегал, скорее скользил по камням и траве. Кувырок пожалел, что некстати размечтался. Ведь он на самом деле вовсе и не хотел этого! Он не знал, что призрачный заяц так близко. А вдруг тот все слышал и исполнит его желания?

Призрачный заяц остановился перед крутым пригорком, приподнялся на задние лапы, словно озираясь, и исчез в глубокой тени.

Кувырок не слишком удивился увиденному. У каждого живого зайца есть призрачный заяц-покровитель. Правда, призрачных зайцев гораздо меньше, чем живых, так что у многих зайцев покровитель общий. Но это не имеет значения. Ведь призрачные зайцы — не простые звери, а сверхъестественные, они могут находиться в разных местах одновременно и, следовательно, заботиться о каждом из своих подопечных по отдельности.

Кувырок однажды уже видел во сне своего призрачного зайца, когда был трехнедельным зайчонком. Он любил об этом вспоминать. Призрачные зайцы иногда являлись живым во сне как предзнаменование — но чего, удачи или гибели, становилось понятно только задним числом, когда предсказанное событие совершалось. Могло быть и так, что явление и вовсе ничего не предвещало.

Да, толкование снов — задача не из легких, а все потому, что, к сожалению, призрачные зайцы народ ненадежный. Может быть, они являются только потому, что болтовня мертвецов им надоедает и они тоскуют по живым. И потом, они хоть и призрачные, а все же зайцы и, как все зайцы, любят пошутить. Даже если они всего лишь невесомые клочья тумана, плывущего над вереском, это еще не значит, что они насквозь серьезны и лишены чувства юмора.

Кувырок знал из рассказов старших, что призрачные зайцы — не просто духи обычных зайцев. Большинству из них не меньше двух тысяч зим. Это души священных, удостоенных бессмертия зайцев, которым некогда поклонялись люди. Они так давно странствуют по земле — да к тому же связаны и с Другим миром, — что нет на свете того, чего бы они не знали. Они бегали по льду новорожденных глетчеров под завывание древних метелей, между пальцами у них застряли смерзшиеся комья снега стародавних зим — снега, на котором они танцевали в незапамятные времена.

Знакомы призрачным покровителям и ужасы Ифурина — страшного места искушений, которое зайцы должны миновать в своем коротком, но трудном посмертном путешествии в Другой мир. Путь идет через густые заросли, где пролегает много разных следов и тропок. Там водятся опасные зайцевидные привидения, что, выглядывая из колючих кустов эрики, манят присоединиться к их веселым забавам. Мертвые зайцы не должны сходить с тропы, не должны верить искусителям — это мертвые горностаи и ласки в заячьем обличье. Они уводят заблудших в место, которое называется Всегда-Здесь — рай хищников, — и души несчастных зайцев навеки обречены служить пищей извечным врагам.

Призрачные зайцы знают, что живые живут недолго. Они помнят эти горы с тех времен, когда люди впервые вышли из глубин земных, из пещер, на дневной свет и стали охотиться на зайцев ради их мяса и шкурок.

Но для кроликов люди еще опаснее. Ведь кролики не так проворны, как зайцы, и их легче выгнать из нор. Среди зайцев бытует поверье, что кролики появились на свет в результате неудачной человеческой попытки создать подобие зайца. Ведь у кроликов нет даже меха на подошвах! Когда люди вознамерились самостоятельно повторить чудо природы — зайца с сильным гибким телом и могучими задними ногами, — их постигла жалкая неудача. Пусть уж кролики живут на свете, раз родились, говорят зайцы, но пусть знают свое место.

Когда призрачный заяц, посетивший сон Кувырка, исчез, сам Кувырок внезапно проснулся и увидел, что вокруг темно. Он пробрался к себе в норку и стал думать, что значит его сон и значит ли он что-нибудь вообще.

 

Глава третья

Был вечер. Зайцы собрались на холме. Легкий дымок курился над далекой человеческой хижиной, истончающейся спиралью поднимался кверху, к розоватым перистым облачкам, словно коготь, пытающийся оцарапать небо. Снег вокруг каменных груд стал из серебряного нежно-розовым, таким теплым на вид. Внизу сияло, как опрокинутая луна, безмятежное озеро. Говорливый ручей спешил вниз, обтачивая на бегу поверхность самородных гранатов, попадающихся на его узком ложе.

Это лучшее время суток, наименее опасное. При слабом освещении орлы не летают, а бояться диких кошек и лис еще рано — они предпочитают полную темноту. В это время зайцы слушают сказителей. Все вокруг кажется ненастоящим, примерещившимся отдыхающим глазам. Это время покоя и мира, когда сон и действительность проникают друг в друга и кажется, что, если долго смотреть на ветку или цветок, они истают, растворятся в дымке, исчезнут.

— Когда мир был моложе на много зим, — начал сказитель, — жил на земле могучий заяц, великий Громоног. Тело его было мощным и гибким, уши высились, как строевые сосны, задние ноги били оземь, как два бурных потока. И появилось в те же времена еще одно создание. Звали его Ветер.

В те дни Ветер имел облик — хотя мы сейчас и не знаем, каков он был на вид, — и считался он быстрейшим созданием на всей земле. Увидев великого Громонога, Ветер послал ему вызов. Он прокричал своим завывающим голосом, который мы все так хорошо знаем, что вызывает зайца на состязание в беге и что победит его наверняка.

А Громоног в те дни собирался создать зайцев по своему подобию и населить ими землю. Но Ветер не давал ему покоя, выл и стонал во всех ложбинах и ущельях, называл его трусом (Кувырок и остальные при этих словах вздрогнули) и бессильным неудачником. И наконец Громоног согласился состязаться в беге с Ветром.

Ветер заявил, что они будут бежать по большому кругу вокруг земли, начиная с островка, который большинство из нас, зайцев, хорошо знает. Громоног согласился, но с условием, что не будет ни старта, ни финиша: пусть соревнующиеся бегут до полного изнеможения. Тогда это будет состязание не только в скорости, но и в выносливости.

Ветер согласился и немедленно побежал. Он обежал землю три раза, а Громоног за это время только-только успел пересечь остров. Ветер мчался так быстро, что кожа слетела у него со спины, но, когда он пробегал мимо Громонога, великий заяц прокричал ему: «А быстрее не можешь? Я как раз разогрелся, но дело, кажется, не стоит усилий. Если я помчусь во всю прыть, уж очень жалок ты будешь».

Ветер гневно вскрикнул при этих словах и помчался еще быстрее. Он так бежал, что леса стелились по земле, в морях вздымались волны высотой с гору, в пустынях бушевали песчаные бури. А плоть Ветра от этой безмерной скорости стала отваливаться большими кусками, которые пожирали бегущие за ним вслед псы и кошки.

— Слабовато, слабовато! — сказал Громоног Ветру, когда тот проносился мимо него в седьмой раз. — Дело-то куда проще, чем я думал. Если это все, на что ты способен, то мне, пожалуй, и разгоняться не стоит. А то уж очень я тебя унижу.

Ветер страшно завыл при этих словах и помчался еще быстрее, разбрасывая по всему миру свои кости. Они тонули в морях, погружались в топи, вмерзали в ледяные глыбы. Когда Ветер совсем лишился тела, когда его дух утратил оболочку, он стал распадаться на ураганы и циклоны, тайфуны и торнадо, которые разметались по всем направлениям. Многие из них разделились дальше, на малые ветерки и легкие бризы, вплоть до самых слабых сквознячков, что вползают в наши норы, когда мы спим.

Великий же Громоног, сосчитав, сколько раз Ветер обогнул землю, не торопясь сделал ровно на один круг больше — и заявил о своей победе. Ветер, конечно, разгневался, но теперь он не имел ни вида, ни облика, и только его отдельные части метались в разные стороны, валя все, что попадалось на пути, пока их энергия не истощилась.

Так одолел Громоног своего величайшего соперника. По сей день Ветер не вернул себе физической формы, по-прежнему он разбросан по лицу земли.

Как и все остальные зайцы, Кувырок слышал эту легенду не в первый раз и, гордясь великим предком, под монотонный распев сказителя припоминал события минувшего дня.

Поначалу это был обычный весенний день.

Кувырок проснулся затемно и выскочил из тесной норки покормиться клевером, пока роса еще свежа на цветах. Торопыжка, которой он давно простил ее странную снисходительность к наглому Быстроногу, вскоре присоединилась к нему, и они принялись пощипывать травку, неторопливо выбирая листки посочнее.

Торопыжка не желала спать в норе-пещерке, говоря, что это слишком по-кроличьи, и предпочитала ложиться между двух камней, подставив спину ночному ветерку. Она не раз говорила Кувырку, что любит, когда звезды роняют росу ей на голову и будят ее до рассвета.

Постепенно вокруг них появились и другие серые фигурки. Все молча и усердно жевали. Никто никому не мешал, никто не ссорился из-за лучших пучков травы. Участок не был поделен на территории, и все же никто не зарился на чужую пищу. Зайцы тихонько передвигались, не задевая друг друга, среди высокой травы — для них она была высока, как кустарник для человека, — а их зоркие карие глаза усердно смотрели по сторонам.

Показались и другие звери и птицы. Прошуршала по склону куропатка. У ручья мелькнул горностай, но, к счастью, ушел по ветру, прочь от клана. Сварливая и злобная малютка-землеройка, ничуть не боясь громадных по сравнению с ней зайцев, металась среди них, что-то ворча себе под нос, и непрестанно таскала червей из земли, нападала на жуков, жевала гусениц, пауков и мокриц, такая надоедливая и шумная, что все звери, большие и маленькие, старались держаться от нее подальше. Если кто-то задевал землеройку, она разражалась отборной бранью, которой, кроме других землероек, к счастью, никто не понимал, и, оскалив острые зубки, злобно набрасывалась на обидчика.

Зайцы говаривали, что, будь землеройки покрупнее, звери сумели бы с их помощью прогнать с лица земли самого человека.

Кувырок вспомнил приснившегося призрачного зайца и мысленно пожал плечами. Никаким событием, ни хорошим ни плохим, день не ознаменовался. Вот и доверяй после этого снам! Что толку их видеть, если неизвестно, имеют ли они какой-нибудь смысл. Зайцы постоянно рассказывают друг другу свои сны, придавая им важность, которой они не заслуживают, потому что никогда не сбываются.

Ушан, скачущий на собрание старейшин клана, на минутку остановился рядом. Он был такой большой, сильный, уверенный! Кувырку не терпелось стать таким же сильным, всеми уважаемым. Тогда и Торопыжка будет с ним считаться.

— Видел утром золотых орлов? — спросил Ушан.

Кувырок ответил, что не видел.

— Ну так вот, берегись, поглядывай. Сегодня воздух прозрачный, словно вода в ручье. В небе ни облачка. Хищники будут летать гораздо выше, чем обычно, и при этом хорошо видеть добычу. Ты не только на край неба гляди, а и вверх, где солнце не в глаза, да замечай, не видно ли их.

— Ладно, Ушан. Спасибо, Ушан!

Большой заяц ушел. Они продолжали кормиться. Вдруг Торопыжка передразнила его:

— Слушаюсь, Ушан, спасибо, Ушан.

— Что это значит? — осведомился Кувырок, взглянув на подружку. — Что ты хочешь сказать?

Торопыжка невинно поглядела на него:

— Ничего такого, Кувырок.

— А почему ты повторяешь мои слова? Да еще таким противным голосом?

— Разве у меня был противный голос?

— Да, противный.

— Ну извини! А сейчас у меня какой голос? Нравится тебе?

Кувырок воздержался от ответа. Временами Торопыжка бывала невыносима. Были минуты, когда он так любил ее, что сердце разрывалось. А она могла вдруг так его обидеть! Вот и сейчас — на что она намекает? На то, что он подлиза и льстец и заискивает перед сильными зайцами? Неужели не понятно, что Ушан его друг? Нет, зайчихам бесполезно объяснять такие вещи, они не способны это понять. Он снова принялся за траву, вымещая на ней раздражение.

Мало-помалу с высоких скал спустилась серебристая дымка рассвета, осторожно отодвигая тьму в расселины, за края гор, за черту мира. Там, в мрачных пропастях земли, тьма пробудет весь день.

Взошло солнце — неяркое, слабое. Вдруг издали, из-за холмов, где лежало скопление человеческих жилищ, донесся странный воющий звук, и зайцы как по команде перестали есть и подняли головы. Мгновение тревоги — и они снова вернулись к еде. Должно быть, какой-то человек прикоснулся к волынке. Люди не могут без шума. Вечно у них что-то стучит, гремит, звенит и воет. Они цепляют на себя разноцветную одежду, ходят по округе, крича и топая ногами, пугают кроликов и уток, заставляя одних выбегать из укрытий, а других вспархивать с горных речек. Зайцы давно перестали искать смысл в человеческих поступках.

Кормежка продолжалась большую часть утра с перерывами для игры. Торопыжка с Кувырком весело прыгали по камням, что вызвало воркотню пожилых солидных зайчих, считающих такое поведение легкомысленным. А парочка только смеялась.

— Что за скучные тетки! — сказала Торопыжка. — Забыли, что такое молодость.

Пока они играли, утро нахмурилось, над вершинами гор собрались темные тучи. Густой туман поднялся из зарослей вереска, заползая в расщелины, стелясь по земле. На скалах заблестели холодные капли, словно пот выздоравливающего от лихорадки. Горные растения сжали свои цветы в маленькие кулачки.

В полдень пошел дождь — тяжелый колючий ливень. Заячьи шкурки промокли насквозь. Зайцы, дрожа, забились в норы и стали ждать, когда пройдет дневная тьма, а дождь шумел сердито и грозно. В полумраке, ничего не видя дальше своего носа, зайцы переговаривались, стараясь перекричать шум. Каждому голоса сородичей несли отраду и утешение.

Когда ливень прекратился, зайцы вылезли из укрытий — мокрые, они казались совсем маленькими — и стали энергично отряхиваться. Каждый из них затаил обиду на небо за то, что его промочило. Да только с небом не посчитаешься! Насекомым и другим мелким созданиям пришлось еще хуже, некоторые даже погибли: вот бессильно, как клочок мокрой кисеи, повисло на травинке тельце захлебнувшейся бабочки, вот мертвый паучок, оторванный от паутины и прибитый к земле, вот трупик смытого из гнезда птенца.

Зайцы вернулись к кормежке, хотя тучи не рассеялись и продолжали угрожать земле. Возможно, из-за них никто вовремя не заметил орла. Темная птица обрушилась с темного неба, еще дышащего дождем, — зайцам можно простить недостаток бдительности.

Рядом с отряхивающимся Кувырком выскочил из норы зайчонок, зовя мать.

— Не отходи от своих камней, — посоветовал Кувырок, — а то твоя мама рассердится.

Зайчонок оказался грубияном. Он огрызнулся: дескать, не лезь, старикашка, не в свое дело.

— Ну как знаешь! — Кувырок пожал плечами. — Тебе же добра желал.

Зайчонок запрыгал дальше, не обращая на него внимания.

Тут-то и случилось это: налетевший ураган, хлопанье громадных крыльев. Сердце Кувырка на мгновение остановилось. Исполинская тень пронеслась по земле — тень смерти. На долю секунды небо заслонил живой крест с семифутовым размахом крыльев, раздался резкий крик торжества, и когти вцепились в добычу. Вспыхнул, как мрачное пламя, взгляд темно-багровых, твердых, как гранаты, глаз — и зайчонка не стало.

Когда Кувырок поднял глаза, зайчонок был не больше точки в орлиных когтях. Он, без сомнения, уже умер от шока, он был уже не заяц, а просто кусок мяса, который хищники разорвут в своем гнезде на головокружительно высокой вершине. Громадные крылья медленно поднимались и опускались, золотая птица уносилась в сказочные, необозримые небесные выси. Хищные птицы не рождаются, как земные создания. Там, высоко в облаках, живут люди-демоны, создающие пернато-когтистых убийц из осколков грома и молнии.

Только два-три зайца видели, что произошло. Большинство охорашивалось или кормилось, ничего не заметив. Мать зайчонка невозмутимо рвала траву, повернувшись спиной к своей норе. Кувырок еще не оправился от оцепенения, когда она, видимо, что-то почувствовав, стала звать сына, сперва с недоумением, потом тревожно.

— Его нет, — наконец объяснил ей один из тех, кто видел, что случилось. — Его унесли…

Мать забегала кругами, не понимая, а может быть, не веря тому, что ей сказали. Кувырок отошел подальше. Он был напуган и оглушен. Смерть промчалась рядом, едва не задев его крылом. Знакомый и привычный мир обернулся новым, пугающим, гибельным своим ликом.

Внезапная смерть всегда ходила рядом, но тем, кто, увидев ее лицом к лицу, остался в живых, нелегко оправиться от потрясения.

Торопыжка подошла к Кувырку.

— Что с тобой? Что случилось?

— Орел! — проговорил Кувырок. Его охватил странный, нерассуждающий гнев — не на Торопыжку и даже не на себя, а на то, что показалось ему жестокой бессмыслицей жизни. — Можно высматривать его целый день, ставить часовых, все время помнить о нем — и ничего! Но стоит на какую-то минутку расслабиться, забыть о нем, и вот он, откуда ни возьмись!..

Торопыжка хорошо понимала Кувырка. Она была рада, что орел унес не его. Зайчонка, конечно, жаль, но молодые и неопытные всегда гибнут в первую очередь. Даже здесь, где людей мало, малыши то и дело погибали.

К середине дня происшествие ушло в прошлое, почти забылось. Даже мать успокоилась и занялась оставшимися детьми. Печаль от потери у зайцев длится недолго, и только призрачные зайцы ведут счет живым и погибшим. Они живут на грани двух миров и призваны поддерживать и сохранять природное равновесие. После смерти зайцев их души превращаются в цветы — душа горного зайца делается пурпурной камнеломкой, душа зайца полевого — колокольчиком. Камнеломка растет скоплениями, колокольчики — поодиночке. Призрачные зайцы обязаны вести счет приходящим и уходящим и следить, чтобы каждому достался посмертный приют, чтобы ни одной душе не пришлось скитаться потерянной и одинокой по горам и равнинам Другого мира.

Больше никаких происшествий в этот день не случилось. С гор спустился густой туман, укрыв зайцев от жадных глаз, а с наступлением вечера очертания гор снова выплыли в попрозрачневшем воздухе и легкий ветерок повеял внезапной свежестью.

Закончив историю, сказитель помолчал немного, чтобы все прониклись должным благоговением, а потом поднялся и ушел. Это был сигнал зайцам расходиться по норам для короткого отдыха перед ночной кормежкой.

Кувырок проснулся затемно. Вчерашнее нападение орла уже казалось молодому зайцу событием из далекого прошлого. Он задумал спуститься в долину. В небе стояла полная луна, и в ее серебристом свете очертания скал казались мягкими, а тени — прозрачными. Легкая дымка окутывала горный склон, и мир казался манящим, волшебным, зовущим отважных молодых зайцев постигать свои тайны; Кувырка охватило страстное желание узнать, что лежит за пределами склона, где жили косогорцы. Он не сказал никому, что уходит, боялся, что отговорят, — у зайцев считалось глупым безрассудством удаляться от места обитания клана. Во время кормежки он стал понемногу отходить все дальше и дальше от Торопыжки и других, пока не оказался рядом с узким извилистым водостоком, ведущим вниз. К любопытству Кувырка примешивалась изрядная доля страха, временами доходящего почти до паники. И все же какая-то неодолимая сила толкала его вперед.

Кувырок спустился по углублению водостока в долину, поросшую буйной зеленью. Там паслись овцы, и мелкие камешки вылетали у них из-под ног. Эти большие спокойные существа никогда не докучали зайцам, и Кувырок ничуть их не боялся. Из каменной хижины вышел человек и принялся орошать ближайший куст. Он тоже был не опасен — всего лишь пастух, который выпил на ночь и не дотерпел до утра. Он был совсем сонный и, сделав свое дело, ушел пошатываясь в дом, не заметив зайца.

Кувырок, передвигаясь теперь осторожнее, продолжал спускаться к озеру у подножия горы. Солнечные лучи, отражаясь от водной глади, не раз слепили глаза зайцам, пасущимся на склоне.

Ему пришлось пройти мимо ельника — темного, страшного. Деревья застыли ровными мрачными рядами, а между ними, на усыпанной хвоей земле, ничего не росло. И днем и ночью там стояла мертвая, тяжелая тишина, наполненная мраком и запахом плесени. Кувырок порадовался, что можно обойти это безжизненное место стороной. Совсем иначе выглядели скопления низкорослых и корявых шотландских сосен. Откуда ни возьмись появилась лиса с добычей в зубах — кого она несла, было не разобрать. Кувырок замер на месте. К счастью — и он мысленно поблагодарил за это своего призрачного зайца, — лиса подошла с подветренной стороны. Она протрусила мимо, то ли не заметив его, то ли пренебрегая им. Скоро она поравнялась со скалами и скрылась.

Кувырок продолжал пробираться к озеру. Вот он вышел на дорогу, идущую вдоль берега. Он отдохнул на краю этой темной полосы, пожевал травинку — у нее был неприятный вкус и запах маслянистой жидкости, плавающей иногда на поверхности луж в торфяных болотах. Внезапно вспыхнул яркий свет и помчался на него, слепя глаза, но в последнюю минуту свернул в сторону с оглушительным ревом.

У Кувырка заколотилось было сердце, но скоро успокоилось. Это всего лишь машина — передвижная железная коробка, внутри которой сидят люди. Кувырок часто слышал о машинах и иногда видел с высоты, как они ползают, словно жуки, вокруг озера. Вблизи оказалось, что они громадные и глаза у них светятся очень уж ярко, но Кувырок знал, что машины никогда не покидают черной полосы и на траве ему ничто не грозит.

«Ну и чудище!» — подумал он. Будь машины — особенно грузовики — попроворнее, они бы могли ловить золотых орлов и есть их заживо. Но нет, они не живые — они из того же материала с резким холодным запахом, из которого люди делают свои ружья, проволочные изгороди и капканы. Зайцев все металлическое пугало.

Наконец стало рассветать. Через просветы в горах полился свет, рассеяв серебристую дымку. Но Кувырок не торопился домой. В долине так интересно! Другие машины проезжали мимо, и он начал привыкать к ним. Он видел сову, сидящую на металлических нитях, протянутых над дорогой. Она сидела неподвижно, глядя в недостижимую даль, думая непонятные, недоступные зайцам думы.

Подошел человек с собакой, и Кувырок затаился среди камней, пока колли обнюхивала обочину дороги. Ее нюх был испорчен смрадом, который оставляли за собой машины, и она не замечала даже сильных запахов, не говоря уже о тонких оттенках, в которых в один миг разобралась бы лиса. Скоро эти двое ушли своей дорогой, и Кувырок отправился дальше.

Но время шло, ему стало одиноко, потянуло домой, к сородичам, и он запрыгал назад тем же путем, по которому спускался. Он решил, что в долине не так уж опасно, не намного опаснее, чем дома, наверху.

Торопыжка спросила, где он пропадал.

— Да так, ходил поглядеть на белый свет, — ответил он небрежно.

Она удивленно посмотрела на него.

— Ты уходил от клана? Ты что, с ума спятил?

Кувырок понимал, что она права, и потому обиделся.

Конечно, для годовалого зайца он вел себя безрассудно и глупо. Он хотел бы передать ей то властное чувство, что погнало его в путь, но не стал и пытаться — знал, что Торопыжка только сморщит недоуменно нос. Он втянул голову в плечи и коротко ответил:

— Да нет.

— Да нет! — повторила она тем противным голосом, который у нее появлялся, когда она чего-то не понимала и передразнивала его. — Да нет!

Торопыжка потрясла головой и сорвала листик клевера. Скоро Кувырок снова почувствовал на себе ее взгляд и вопросительно поднял глаза.

— Что?

— Я просто подумала, — сказала она, — а какой он? Далекий мир, какой он?

— Как тебе сказать… — ответил он. — Ничего особенного.

 

Глава четвертая

И вот настало утро, переломившее его жизнь.

Косогорцы по обыкновению кормились перед рассветом, как кормились другие кланы в окрестных горах и долинах. Если кто-то и чуял в воздухе опасность, то приписывал ее лисам. Диких кошек давно не видели, а для орлов было еще слишком темно.

Серый рассвет неохотно вскарабкался на небо. На склонах все было тихо. Вершины скрывались в низких облаках.

Внезапно выше по косогору раздались ужасные звуки. Зайцы никогда такого не слышали — сотня горностаев, тысяча ласок не могли бы произвести такого шума. Пронзительный свист, вопли, грохот железа… Зайцы окаменели. Разнесся запах людей и собак.

Зайцы не пытались бежать. Они застыли в неподвижности, которая столько раз спасала им жизнь, и только сердца бешено колотились о ребра. Глаза у них округлились от ужаса перед непонятной напастью, задние ноги напряглись могучими пружинами, готовые пуститься в бег.

Шум все приближался. Вот из тумана вышли длинной цепью люди. Некоторых тащили собаки на поводках. В руках у людей были палки, которыми они колотили по вереску. Некоторые несли в руках какие-то металлические диски и били в них. Густой туман вершин уже не смягчал резкого гудения рожков. Пронзительные звуки вонзались зайцам в уши, острыми иглами протыкая барабанные перепонки.

Человеческие фигуры приближались — черные, зловещие, словно они явились из какого-то мрачного подземного провала. Что происходит? Чем заслужили зайцы это ужасное нападение? Что им делать?

Какой-то заяц не выдержал и побежал, за ним другой, потом еще один. Вот уже по всему склону мчались убегающие зайцы. Они не понимали, что происходит, но сразу решили, что люди явились сюда ради них, и не собирались дожидаться, пока это выяснится наверняка.

Вытаращив глаза, с отчаянно бьющимся сердцем, Кувырок широкой дугой мчался по склону, подальше от страшного шума. Паника заволокла его рассудок. Он не думал, куда и почему бежит, он просто бежал, а камни, кусты, пучки травы мчались ему навстречу. Зайцы, как всегда, когда их охватывает страх, свистели, и это усиливало шум и общее замешательство. Серые тела метались во все стороны.

Дважды Кувырок спотыкался и катился кубарем, но вскакивал и мчался дальше не теряя ни секунды. Ноги вынесли его к ручью, он вмиг перемахнул через него и кинулся к скале. В последний момент что-то заставило его резко свернуть в сторону — возможно, раздавшийся сверху заячий крик. Кувырок обежал скалу и ринулся вниз.

Попав в углубление водостока, сужающееся книзу естественной воронкой, Кувырок решил, что опасность почти миновала. Люди остались далеко, гораздо выше по склону, и двигались они очень медленно. Водосток был достаточно глубок, и стены укрывали Кувырка, пока он бежал по дну. Люди не могли его видеть, собаки его не преследовали. Снизу доносился запах озерной воды. Кувырок решил добраться до озера, зная, что по берегам растет высокая трава, в которой можно укрыться.

И вдруг он налетел на какую-то невидимую преграду. Что-то спружинило, толкнуло его, обвилось вокруг лап. Было больно. Что-то держало его, и чем больше он бился и рвался, тем больше запутывался. Наконец он понял, что попался в сеть, из которой не выберешься. Там были и другие зайцы. Он слышал поблизости знакомый свист и скрип Торопыжкиных зубов. Время от времени сеть дергалась — это в нее попадалась еще одна жертва.

Шло время. И вот грубые пальцы схватили Кувырка за уши. Такая грубость возмутила его, но сильнее возмущения был страх. Никогда в жизни никто еще, даже другой заяц, не удерживал его силой. Ощущение было ужасное. Последняя надежда вмиг покинула его. Он понял, что погиб.

Держа Кувырка одной рукой за уши, человек другой рукой освободил его от сети, распутал веревки, застрявшие между пальцев, между сжавшихся задних ног. Кувырок повис над землей, как подвешенная гиря, беспомощно дергая ногами. Человеческое дыхание пахло палеными листьями и полупереваренной пищей, отвратительно смердела одежда, и чуть получше, но тоже неприятно пахла кожа. Человек поднял зайца и внимательно оглядел своими блестящими глазами, словно тот был совсем прозрачный и открыт взору весь, со всеми своими тайными мыслями.

Человек издал вопль, его зубы застучали во рту, лицо искривилось. Звук был ужасный, зрелище отвратительное, и Кувырок жалобно запищал. Человек явно собирался сожрать его заживо. Открылась ужасная пасть с пузырящейся слюной, и зловонное дыхание ударило Кувырку в ноздри. Он понял, что сейчас ему откусят голову и проглотят ее, а тело будет жалко дергаться в последней судороге. Заяц обезумел от ужаса.

Но тут же почувствовал, что падает. Его больше не держали. Он упал на что-то твердое. Открыв глаза, Кувырок увидел стены и потолок. Он немедленно зацарапался, заметался по всем углам, пытаясь выбраться. Это не удалось, хотя передней стенки тюрьма не имела. И все же что-то отбрасывало его, когда он бросался вперед. Наконец он рассмотрел, что спереди клетка затянута прочной металлической сеткой. Он был в западне.

Кувырок забился в угол, сжался пушистым комочком. Со страху он напачкал на пол. На полу его темницы лежало сено, и он попробовал спрятать в нем голову, чтобы укрыться от ужасного взгляда тюремщика. Скоро человек отошел в сторону, видимо, чтобы заняться другими пойманными зайцами.

Потом клетку подняли и понесли вниз по склону холма. На дороге их ждали большие машины. Клетки погрузили в кузов, закрыли его заднюю стенку, и внезапно наступила ночь — ни вечера, ни сумерек, просто сразу упала непроглядная темнота, какой они никогда не знали в горах. Темнота наполнилась шумом и грохотом, клетка затряслась, и Кувырок понял, что они куда-то едут. Он вцепился когтями в деревянный пол клетки. Казалось, что вот-вот он сорвется и вечно будет падать в какой-то бездонный колодец.

Других зайцев он видеть в темноте не мог, но чуял их и слышал. Зайцы явно были из его клана.

— Кто здесь? — прошептал он. — Я Кувырок.

— Ушан.

— Быстроног.

— Торопыжка.

Другие тоже назвали себя.

— Что с нами происходит? — спросил Кувырок. — Ушан, ты все на свете знаешь. Что происходит?

— Не знаю. Правда, не знаю. — Ушан говорил спокойно, но Кувырок расслышал в его голосе отчаяние и страх.

Если уж сам великий Ушан боится, то что говорить об остальных! И только одна зайчиха по имени Попрыгунья сохранила ясность мысли и способность рассуждать.

— Наверное, нас увозят, чтобы убить и съесть, — сказала она. — Если бы они убили нас сразу, на горе, наши трупы быстро испортились бы. Они хотят сохранить нас свежими.

— А чем плохо гнилое мясо? — спросил Кувырок. — Ястребы с удовольствием его едят.

— Некоторых плотоядных тошнит от гнилого мяса, — был ответ.

Торопыжка спросила у Попрыгуньи:

— Неужели тебе не страшно? Говоришь, что нас убьют, а сама не боишься?

— Это будет не сейчас. А когда случится, смерть будет быстрой. В горы мы не вернемся, это точно. Уж лучше умереть, чем доживать свою жизнь в клетке. Нет, я немного боюсь. Хотя чего бояться? Удар по голове — и ты просыпаешься цветком.

— Ты так думаешь? — спросил Кувырок.

— Уверена, — ответила Попрыгунья.

Зайцы затихли, охваченные унынием и безнадежностью, готовые к самому худшему. Но в конце концов, самым худшим была всего лишь смерть. Кувырку очень хотелось, чтобы машина остановилась. От дыма, качки, запаха бензина кружилась и болела голова.

Наконец рев двигателя и качка прекратились, хотя, судя по всему, люди оставались поблизости. Пахло железом, доносились резкие звуки человеческой речи и другие, неизвестные. Ночь, внезапно окутавшая зайцев, продолжалась. С тех пор как они спали последний раз, прошла целая вечность, а сейчас если кто и смог задремать, то ненадолго, тревожно, часто просыпаясь.

Наступил день — так же внезапно, как до того упала ночь, — и зайцам дали попить и поесть. Еда была несвежая, но съедобная. Вода противно пахла и на вкус была плохая, с примесями каких-то минералов. Ушан сказал, что, наверное, она отравлена. Они все-таки немножко попили — всех мучила жажда, но потом долго лежали, ежеминутно ожидая мучительной смерти.

На этот раз день продолжался долго. Безутешные и угрюмые, они томились в своих клетках и почти не разговаривали. Одна зайчиха забарабанила было по стенке, и то же сделали остальные, но сразу раздались тяжелые удары в железную стену кузова и громкий человеческий рев, так что пришлось прекратить невинное заячье развлечение. К концу дня в клетках стало дурно пахнуть — мочой, пометом, сырым деревом и мокрым сеном. Зайцы не привыкли к духоте и никак не могли уснуть. Запах капустных кочерыжек тоже их раздражал — так хотелось снова вдохнуть аромат свежей росистой травы! Ушан снова попытался разломать свою клетку и выбраться. Бесполезно!

Так прошла еще одна ночь и один день, а потом клетки вытащили из задней стенки металлического ящика и поставили в другой — из длинной череды ящиков-кузовов на металлических рельсах. Когда закрыли двери, снова пришла темнота, но не такая глубокая, как раньше. На этот раз движение в неизвестность сопровождалось ритмичным, навевающим сон перестуком.

Потом клетки начали исчезать. С каждой остановкой их становилось все меньше. Сначала исчезла одна, потом другая, потом две или три сразу. Наконец Торопыжка и Кувырок остались вдвоем. Они давно поняли, что Попрыгунья была права.

И вот их клетки выгрузили из вагона, поставили на бетонную площадку, и они — последние, как они считали, несъеденные зайцы — приготовились встретить смерть от руки голодных людей. Когда поезд, привезший их сюда, отдалился и исчез, они заметили, что блестящие железные рельсы, по которым их привезли, уходят в обе стороны до бесконечности.

Вокруг тянулась плоская унылая местность. Ни единого холмика, не говоря уже о горах — однообразие и скука! Везде стояли строения — не отдельные дома, как в горах, но громадные скопления домов, простирающиеся безобразными рядами во все стороны. Бензин, дым и гарь отравляли воздух. Зайцы дышали с трудом, их мутило. Было ужасно шумно — металл стучал о металл, резина терлась о камень.

Мимо них ходили и бегали человеческие ноги, обернутые блестящими кусками кожи. Раз или два человеческое лицо заглядывало в клетку, и тогда по обе стороны проволочной сетки обнажались зубы. Впрочем, когда люди раскрывали пасть, показывая клыки, Кувырок не чуял запаха гнева, наоборот, ощущалось что-то вроде веселья. Похоже, зайцы забавляли их, как зайчонка забавляет упавшая веточка или корешок.

Наконец клетки поместили на тележку и покатили. Оба зайца к этому времени смирились со своей судьбой и почти не разговаривали. Они ждали смерти, спокойно и отрешенно.

Их снова везли на машине. Там, куда их привезли, пахло не бензином и металлом, а гниющей травой и пленными животными. Они поняли, что попали на ферму — они видели такие в горах. Они распознали звуки и запахи домашних зверей: коров, лошадей, кур, кроликов, уток и… о ужас, собак. Здесь была грязь, что все-таки лучше бетона, трава — словом, здесь пахло знакомо. Если уж умирать, сказал Кувырок Торопыжке, то лучше здесь, чем где-то среди бензинно-бетонного смрада.

Клетки внесли в большой сарай и поставили одна на другую. В сарае уже были пленные животные. Подошла собака, посмотрела и зевнула — зайцы ее, похоже, не заинтересовали. Даже куры ходили мимо этой собаки без всякого страха. В горах людей сопровождали не такие псы — те приходили в исступление, учуяв любого вольного зверя, особенно зайца или кролика. А эта псина так привыкла к курам, кроликам, уткам и прочей живности, что не обращала на них ни малейшего внимания.

Все животные и птицы на ферме были какие-то вялые, сонные. Каждый из них знал, что кормежка состоится в положенное время, что о пропитании можно не заботиться. Уверенность в завтрашнем дне сделала их апатичными. Эти робкие домашние создания, прирученные много поколений назад, превратились в бледные тени своих диких предков.

Осмотревшись в сарае, Кувырок и Торопыжка заметили сидящего в клетке белого кролика. Ручной зверек не спешил с ними заговаривать, и Кувырок взял инициативу на себя.

— Эй, ты! Давно ты здесь?

Кролик оторвался от морковки, которую жевал, и посмотрел на Кувырка светло-карими глазами.

— Вы это мне?

— Кому же еще? — ответил удивленный Кувырок.

— Во-первых, у меня есть имя. Меня зовут Снежок. И вообще, разговаривайте повежливее. Я здесь уже два года, а значит, я тут главный, а не вы.

В разговор вмешалась Торопыжка.

— Подумаешь, главный! В такой же клетке сидишь!

— Меня иногда выпускают побегать во дворе. Мне доверяют, я не убегу, а вам, диким, доверять не будут.

— А кот к тебе не пристает? Или собака? — спросил Кувырок.

Снежок пошмыгал носом.

— Котов здесь два. Большой рыжий парень, его зовут Пушок, и Чернушка, кошечка. Они иногда надоедают, но я их живо в чувство привожу. А собака, Жулик, совсем не мешает. Он просто глупый колли.

Кувырок был поражен.

— Ты знаешь имена этих хищников?

Кролик довольно высокомерно объяснил, что у домашних животных в ходу общий язык, фермодворский, на котором они и общаются. Некоторые, как, например, он сам, сохранили в памяти родной язык просто из самоуважения, но другие — коровы, например, — живут в неволе так долго, что кроме фермодворского никакого и не знают.

— Они теперь не такие, как были. Они домашние коровы, совсем отдельный вид. Не знаю, остались ли на свете дикие коровы.

— А с нами что будет? Нас так и будут здесь держать для забавы, как тебя?

— Нет. Рано или поздно вас заберут.

— Куда? — спросил Кувырок, но кролик отвечать не захотел.

— Нет-нет, не мое дело вам рассказывать. Я-то, понятно, знаю, мне собака говорила, а она везде ходит с хозяином. Но, думаю, вам заранее знать ни к чему. Вы перепугаетесь, а я терпеть не могу перепуганных зайцев.

Ничего он не знает, подумал Кувырок, пугает только да цену себе набивает. Сидит всю жизнь в клетке — уже, наверное, умом тронулся. Подумаешь, погулять его выпускают! Что по двору ходить, что в клетке сидеть — одинаковая тоска!

Всю ночь он вспоминал свои приключения и удивлялся, что еще жив. Он скучал по родным горам и долине, по запаху вереска и жужжанию пчел, по каплям дождя на траве, по оленям, что пасутся на склонах, цепляя туман рогами, по острым вершинам, окутанным облаками, шумным ручьям и спокойным озерам со сладкой прозрачной водой, по бурным серебряным водопадам, даже по диким кошкам и орлам. Да, он скучал по своим врагам! Они, по крайней мере, не похожи на этих, покорных судьбе, тусклоглазых! Здешние животные влачат унылое существование, дожидаясь всю жизнь единственного волнующего момента — смерти.

— Я соскучился по горам, — тихонько сказал он Торопыжке. Их клетки стояли в два этажа, ее внизу, его сверху. — Ужасно соскучился.

— Я тоже, — грустно ответила она.

Им оставалось только сочувствовать друг другу. Похоже, Попрыгунья была права — родных гор им больше не видеть. Даже если бы удалось бежать, как найти дорогу домой? Рассказывают много историй о собаках и кошках, которые издалека добирались на старое место, если их увозили. Но эти животные привыкли много ходить, а зайцы никогда далеко не отходили от дома.

Ночью на ферме было тихо, только коровы шуршали в хлеву, да свиньи иногда всхрапывали. Собака время от времени просыпалась и обходила двор, звякая цепью. Могла бы и не обходить — все было спокойно. Перед рассветом запел петух, и свиньи начали повизгивать и беспокойно вертеться. Когда серый свет заглянул в окно сарая, зайцы услышали, что по двору, громыхая ведрами, затопали люди.

Потом свиньи разорались над своими корытами, непристойно понося друг друга. Торопыжка и Кувырок сначала даже испугались. Снежок сказал, что свиньи всегда так себя ведут за кормежкой.

— Свиньи — они и есть свиньи, — сказал он. — Всегда отнимают друг у друга куски.

Коров увели пастись на луг. Трактор затарахтел и съехал со двора. Собака лаяла на всех, кто ходил мимо, коты ловили мышей в амбаре, куры бегали от петуха, который не давал им прохода, — было шумно, и зайцы сидели насторожась, готовые к бегству. Потом звуки чужой жизни перестали их пугать, зайцы слегка освоились и с интересом вслушивались во все происходящее, пока не надоело.

 

Глава пятая

Дни, проведенные на ферме, не прошли для Кувырка даром. Он столько узнал о людях и их окружении, сколько не узнал бы, живя в горах, и за тысячу лет. Недели через две он начал подумывать, что, пожалуй, знает теперь побольше призрачного зайца, скакавшего за королевой-воительницей в те далекие легендарные дни, когда зайцы были божествами и люди им поклонялись. Он поделился своими мыслями с Торопыжкой, которая отругала его за кощунство.

По вечерам являлся человек, приносил еду и воду и раздавал зверям, что-то лопоча. В примитивных звуках, которые он издавал, не было ни малейшего смысла. Как большинство диких животных, Кувырок был уверен, что люди общаются жестами. Стоны и кашель, которые они производят, заведомо бессмысленны. С другой стороны, люди постоянно размахивают руками, показывают ладони, шмыгают носами, сморкаются, пожимают плечами, хмурят брови, скалят зубы и вертятся всем телом, и вот эти-то движения — наверняка сигналы, передающие информацию, а бормотание и стоны просто их сопровождают. Кувырок полагал, что люди издают эти звуки непроизвольно и по большей части их не сознают. По утрам, на рассвете, люди собирались во дворе. Иногда дверь сарая стояла нараспашку, и зайцам было видно, как люди выпускают пар изо рта, хлопают ручищами по бокам, неуклюже топают ногами — это, похоже, был ритуальный танец. А потом они начинали возиться с разными машинами да таскать ведра. Они играли с непонятными железками целый день, шумели, гремели, готовили корм животным.

Еще они по утрам отнимали молоко у коров, ни одна из которых все равно не кормила теленка, забирали яйца у неоплодотворенных кур, но, что самое странное, не пили молока, не ели яиц, да и не смогли бы ни съесть ни выпить, — так много было и того и другого. Они сливали молоко в большие фляги, складывали яйца в ящики, а потом приходили другие люди и все забирали.

Одно было ясно — все на ферме сыты, обо всех помнят и заботятся. Снежка за два года не съели. Правда, он рассказывал, что поросята, куры и другие животные время от времени исчезают. Есть еще овцы, сказал Снежок, но они на лугу. Кувырок знал, кто такие овцы. Он видел их в горах, где они свободно паслись. То есть свободны они были, пока за ними не являлся пастух и не собирал их, а они как дуры шли за ним, чтобы лишиться шубы либо головы.

Большую часть времени зайцы помирали со скуки. Они понимали, что над ними висит какая-то угроза (Снежок по-прежнему отказывался объяснить какая), но страх со временем притупляется, особенно когда неизвестно, чего, собственно, надо бояться.

— Ты когда-нибудь пытался убежать? — спросила Торопыжка у Снежка.

Толстяк-кролик ответил, что не только пытался, но и убегал не раз.

— Я каждую весну убегаю ненадолго, — сказал он. — Весной так сладко пахнет, не поймешь даже чем, и тянет куда-то. А куда — не знаю, так и не понял. Но все-таки на свободе немножко подышу. А насовсем мне свобода ни к чему. Зачем она? Пришлось бы пропитание самому искать, и вообще…

Зайцы пришли к выводу, что Снежок — безнадежный случай. Он родился в неволе, как его родители и прародители, привык жить на всем готовом и для вольной жизни уже не годился.

Жил еще на ферме небольшой человечек, который часто приходил в сарай, доставал Снежка из клетки и брал на руки. Руки нежно гладили белый мех, а рот издавал звуки вроде голубиного воркования. Кувырок и Торопыжка вздрагивали от одной мысли, что их могут взять в руки, и, когда детеныш человека подходил к их клеткам, они забивались в угол, и, когда он делал резкие движения, свойственные человеку, они начинали метаться и скрести стенки, пытаясь выбраться из клеток.

— Он просто хочет вас погладить, — успокаивал Снежок.

— Не желаю! — резко отвечал Кувырок. — Пусть только пальцем тронет — укушу.

Снежок печально покачал головой.

— Ну и что толку? Вот подружился бы с ним, он бы заревел, когда за тобой придут, и тебя бы оставили. Мальчишка тут самый главный, главнее взрослых. Кого он любит, тем хорошо живется. А с котом рыжим они большие друзья, так что смотри, досадишь ему — он возьмет, клетку откроет, кота впустит и сарай запрет. Понимаешь?

— Рискну, — ворчал Кувырок, но все же не решался укусить палец, который мальчишка постоянно совал сквозь сетку, — на всякий случай, а вдруг про кота все правда. Ни ему, ни Торопыжке не хотелось связываться с котом, чей грозный взгляд и так все чаще обращался к ним.

Рыжик заходил в сарай и, неподвижно уставясь, разглядывал новичков, а Снежок вовсю болтал на фермодворском. Но кот, хотя явно слушал, ни разу еще не соизволил ответить кролику. Потом зеленоглазое чудище с рваным ухом и глубоким шрамом на носу смаргивало и неторопливо удалялось. Кот смотрел на зайцев злобно, тут ошибки быть не могло. Его взгляд произвел на Кувырка неизгладимое впечатление.

Но опасны были не только мальчик и кот. Каждый вечер приходил еще один человек и смотрел на Торопыжку, которая была крупнее и мясистее Кувырка. В выражении его глаз нельзя было ошибиться — так хищник глядит на свою будущую еду.

— Чего он хочет? — шепотом спросила Торопыжка у Снежка, когда человек явился в очередной раз. — Почему он так на меня смотрит?

— Думает, рискнуть ли украсть тебя или не стоит. Он батрак. Его любимая еда — заяц в горшочке. Вот он и хочет схватить тебя, свернуть тебе шею, снести к себе и повесить на заднем дворе. Если оставить дверь клетки открытой, может, хозяин решит, что ты убежала.

— Заяц в горшочке? — тоненьким голоском переспросила Торопыжка, не сводя глаз с лица человека, с его подбородка, заросшего седыми волосами, с тусклых глаз. Зубы у него были все в коричневых пятнах из-за привычки вдыхать дым, а десны не прикрывали корней. Нет хуже участи, думала Торопыжка, чем если тебя разорвут эти зубы.

— Заяц в горшочке — это когда тебя убьют, подвесят, пока мясо не протухнет, а потом засунут в горшок, а горшок поставят в кастрюлю. У вас, зайцев, слишком жесткое мясо, чтобы вас сразу жарить или варить. Потому и ждут, чтобы мясо помягчело.

Человек поднял руку — отпереть клетку?

Торопыжка вскочила и заколотила по стенке задними лапами, подняв ужасный шум. Человек, закусив губу, оглянулся на дверь сарая. Потом его рука опустилась, и он поспешил прочь.

— Обошлось, — сказал Кувырок. — Неужели он правда хотел это сделать?

— Можешь не сомневаться, — заверил Снежок, — он еще вернется.

— А про зайца в горшочке? Ты-то откуда все это знаешь? Ты же не можешь разговаривать с людьми.

Снежок устало вздохнул:

— Собака рассказывала. Она наблюдательна, и глаза у нее зоркие. Она видела, как поступают люди с мертвыми зайцами. Их вешают на гвоздь у задней двери, пока не протухнут, потом кладут в горшок, а горшок опускают в кипящую воду.

— Какая мерзость! — с негодованием воскликнул Кувырок.

— А это кому как. У людей одно мнение, у зайцев или кроликов другое, — невозмутимо ответил Снежок.

Через два дня после этого разговора Кувырок, вздрогнув, проснулся глубокой ночью. Ему показалось, что какая-то тень скользнула в полосе лунного света, проникающего через щели в стенах сарая. Будь это дома, он подумал бы, что летящая сова заслонила на мгновение луну или рыба плеснула на озерной глади. Но он был не в родных горах, а в неволе у человека. Он сразу насторожился, обвел глазами сарай, но ничего не заметил. Только шептались пауки, засевшие в углах своих паутин, да шуршали среди горшков и ящиков мыши. Наконец он решился позвать Торопыжку. Ответа не было. Тут уж он по-настоящему испугался и закричал, разбудив глубоко спящего Снежка.

— Что с Торопыжкой? Почему она молчит? Можешь заглянуть к ней в клетку? Может, она заболела?

— Зайчихи нет, — объявил Снежок со своего конца сарая.

— Как это нет! — закричал Кувырок. — А где же она? Куда она могла деться?

— Я не видел, но, по-моему, ее забрали. Клетка открыта, внутри никого.

— Мы бы услышали. Я бы точно услышал! Она убежала, вот что! Ей удалось выбраться!

Белая шкурка Снежка слабо посвечивала в переменчивом лунном свете, словно ее осыпала серебряная пыль. Его глаза светились красным в сияющей дымке лунного света, который золотистыми полосами лежал на его мордочке.

— Вор был хитрый-хитрый и действовал осторожно. Он мог открыть клетку и свернуть ей шею одной рукой, она и не поняла бы, что происходит. Наверное, она даже не проснулась. Можешь ее забыть. Да поблагодари звезды, что сам ты такой тощий и жесткий.

Забыть Торопыжку? Как будто ее можно забыть! Нет, это немыслимо, никакой вор не мог подкрасться в ночной тиши и убить Торопыжку, да так, что никто не проснулся. Невозможно поверить!

— Ты просто не понимаешь, что говоришь! — сказал он Снежку.

Снежок похлопал висящими ушами.

— Думаешь, ты никогда ее не забудешь? Забудешь, поверь! Многие тут при мне появлялись и исчезали. Я знаю, что при этом чувствуешь. Скоро ты начнешь бояться за собственную шкуру, и печаль твоя рассеется, как рассеиваются призраки с пением петуха.

Но Кувырок отказывался этому верить.

Если раньше он был просто несчастен, то теперь его охватило полное отчаяние. Словно пропасть разверзлась у него в груди, и сердце кануло туда безвозвратно. Он остался один на свете. Снежок по-прежнему отказывался рассказать, что ждет пойманных зайцев. Придется встречать предстоящие испытания одному, без Торопыжки. Пока она была рядом, все опасности казались не такими страшными. Уж пусть бы вор пришел и забрал его тоже!

Остаток дня он пролежал в молчании, придавленный печалью, а Снежок болтал вовсю — о себе самом и о разных пустяках, которые только ручных белых кроликов и могли интересовать. От его болтовни другой заяц сошел бы с ума, но Кувырок настолько погрузился в себя, что не слышал и не замечал глупого кролика. Беспросветный мрак одиночества и безнадежности объял его душу. Всего несколько суток — а он успел потерять все, что было ему дорого с первых дней жизни. Он лишился любимого дома в горах, родных и друзей. Лишился надежды на союз с любимой подружкой. Не осталось даже мечты о чудесном побеге, о волшебном избавлении, о том, что жизнь начнется заново. Все это ушло с Торопыжкой.

Любителя зайцев в горшочке Кувырок видел еще только один раз. Тот вошел в сарай, повернулся к клеткам. На носу у него была белая с розовым повязка. Он посмотрел на Кувырка, вздрогнул и ушел.

— Что это у него на носу? — спросил Кувырок у кролика.

— Видимо, рана, — ответил Снежок. Когда они ранят себя, то повязываются такой липкой тряпочкой.

— Вот оно что, — ответил Кувырок, хотя ничего не понял. — Странная привычка!

Ночи и дни сменяли друг друга, а на ферме все шло по-старому. Кувырок лениво думал, что люди, наверное, забыли, зачем привезли его сюда. А может быть, человеческий детеныш попросил, чтобы его оставили в живых. Кто знает? Понять людей невозможно.

С каждым днем боль от утраты Торопыжки ощущалась заново. Не с кем было поговорить о вереске, о горных озерах, о ручьях и свежем ветре, о высоких соснах. Из сарая Кувырок видел пруд с утками, которые барахтались и играли в грязной воде. Этот пруд был ему вместо озера; водопроводный кран у дома все время подтекал, так что возник мутноватый ручеек, огибающий курятник, — взамен говорливого горного ручья. Неподалеку был фруктовый сад, сливы как раз начинали цвести, а подальше стояли, соприкасаясь стволами, дуб и вяз, выросшие в постоянной борьбе за воздух и воду. Кувырок представлял себе, как сражаются их корни, сцепившись под землей. Эти деревья заменяли ему сосны.

А вот гор не было. Ни малейшего пригорка на плоской, ровной земле, ни холмика, ни тем более возвышенности. Без гор не могло быть и горных узких долин, а без них не звучала в душе музыка, не одухотворена была эта земля. Неужели кто-то, находящийся в здравом уме, мог привязаться к ней, к этой плоской земле, к болотам, поросшим чахлой ольхой и осиной, к заросшим тиной прудам? Унылые, безрадостные места — у кого могло здесь запеть сердце, воспарить душа?

В один погожий день, когда двери были нараспашку, Кувырок рассмотрел машину, которая сновала туда-сюда по полю с регулярностью и точностью, которых он раньше не видел. Машина оставляла за собой длинные прямые борозды.

— Что это там? — спросил он у Снежка. — Что за машина?

— Неужели раньше не видел? Я думал, что там у вас, в этих твоих пресловутых горах, тоже есть фермы. Это тот самый трактор, что ревет по утрам. Он таскает за собой разные другие машины — плуги, бороны. Он нужен, чтобы сеять зерна, убирать колосья, чтобы было чем кормить белых кроликов. Понял?

Дело в том, что на горных фермах держали овец и выращивали овощи на небольших огородах. Такому трактору было бы там не развернуться. Но Кувырку трактор понравился больше всех машин, которые он видел, — он так деловито пыхтел, пробираясь по жирной шоколадной земле.

Интересно, что за трактором по пятам шли птицы — по большей части чайки, а также вороны, грачи и изредка голуби. Трактор, кажется, притягивал их к себе.

И вот наконец настал день, когда хозяин фермы вошел в сарай и решительно направился к клетке Кувырка. Клетку подняли, вынесли на свежий воздух, а там поместили в кузов машины и повезли. Этой фермы Кувырку больше не суждено было увидеть. А Снежок, поглощенный морковкой, даже головы не поднял, когда клетку забирали. Белый кролик видел слишком много пленников, которых уводили на казнь, и не мог позволить себе ни сострадания, ни даже простого сожаления. Такова жизнь, считал он. К тому же лично его это не касалось.

Кувырка снова, как когда-то, замутило от быстрого движения, и он зарылся в солому. Он боялся. Как и предсказывал Снежок, печаль рассеялась, уступив место леденящему ужасу. Пробудившийся инстинкт самосохранения не давал печалиться по далекой родине и утерянной подружке. Надо было готовиться к бегству, ведь в конце пути его явно ждало что-то ужасное. Уж если болтливый и эгоистичный кролик отказывался об этом говорить, значит, зайцу предстояло нечто поистине жуткое.

Ехали долго. Наконец машина остановилась, клетку вынесли и поставили на землю в ряду других таких же клеток. Здесь стоял сильный запах человека. Поблизости раздавались многочисленные голоса. Слышался и собачий лай. Кувырок не сразу нашел в себе силы пошевелиться. Некоторое время он только смотрел широко раскрытыми глазами в чистое поле перед клеткой. Потом попробовал броситься с разбегу на проволочную сетку, но больно ушибся и второй раз пробовать не стал. Посидев еще, он чуть-чуть успокоился, перестал прислушиваться к людям и собакам и обратил внимание на более близкие звуки.

В соседней клетке кто-то шмыгал носом.

— Кто там? — спросил Кувырок. — Это заяц?

Ему ответил голос, говорящий со странным акцентом, но, без сомнения, принадлежащий зайцу:

— Заяц я, да. Ты откуда и кто?

— Я голубой горный заяц, меня зовут Кувырок.

— А я русак. Полевой я, бурый. Звать Пройдоха. Паршивые места здесь, верно?

— Вот именно! Ужас до чего паршивые. Ты не знаешь, зачем нас сюда привезли? Стрелять будут или что?

Русак фыркнул:

— Стрелять? Как бы не так! Нет, парень, мы тут для заячьих гонок. Открывают клетки, одну за другой, и выпускают нас. А когда мы отбежим прыжков на восемьдесят, спускают собак. Борзых! И если собаки тебя догонят, Кувырок, то разорвут на куски.

Сердце Кувырка заколотилось о ребра, и ком застрял в горле, грозя задушить. Травля борзыми! Что за чудовищная забава! И как только люди додумываются до таких ужасов!

— А возможно, — спросил он, — перегнать собак?

— Можно. Я сам один раз перегнал. Но трудно. Мыслете хорошо пишешь?

— Что-что? Не понимаю!

— Ну, зигзаг на бегу у тебя хороший?

— Не знаю… Мы у себя в горах так не бегаем.

Кувырок услышал, что его сосед с шумом втянул в себя воздух.

— Тогда срочно учись. По прямой эти собаки быстрее оленя. Если все время менять направление, их еще можно запутать. Удачи тебе!

— Тебе тоже, — прошептал Кувырок.

И начался кошмар.

 

Глава шестая

Клетки стояли ровным рядом, лицом к полю, так что Кувырок хорошо все видел.

Поле было ровное, торфяное. Трава слишком коротка — зайцу в такой не укрыться. С двух сторон тянулись деревянные заборы, образуя широкий проход, ведущий к живой изгороди в дальнем конце поля. Люди в сапогах и шляпах, некоторые с палками, стояли, разбившись на небольшие группы, и издавали свои бессмысленные звуки. Собак Кувырку сначала не было видно, их держали за клетками.

Потом собак стали прогуливать. Впервые в жизни Кувырок увидел борзых. У них были узкие головы, драконьи шеи, поджарые тела обтекаемой, рыбьей формы, длинные и быстрые ноги. Их хвосты напоминали крысиные, а глаза смотрели холодно и безжалостно. Кувырок оценил надменный аристократизм этих созданий, почуял наследственную жестокость, поощряемую в них двуногими хозяевами. Она чувствовалась в походке, в движениях, в выражении морды. От них пахло свирепостью. Кувырок сжался в комок на полу клетки.

Главным здесь был человек, сидящий на лошади. Он сердито глядел на всех, издавая резкие, лающие звуки. Вообще, люди на лошадях всегда главнее, чем пешие. Даже сами лошади не понимают, почему это так.

Одни зайцы в ужасе барабанили задними лапами по стенкам клеток, другие окаменели и лежали, сжавшись в комок. Волна ужаса проходила от клетки к клетке.

Некоторые зайцы восклицали сдавленными голосами:

— Кто-нибудь уже прошел через это? Ответьте! Кто-нибудь прошел через это? Что мне делать? Ответьте, пожалуйста!

— Мои ноги! У меня ноги не двигаются! Как же я побегу, если ноги не двигаются?

— Где моя зайчиха? Нас вместе поймали. Пушинка, ты здесь? Где ты, Пушинка? Пушинка!

— Оставьте меня в покое! Ничего я не хочу, только оставьте меня в покое!

— Я домой хочу! Как я сюда попал? За что? Что я сделал?

Напряжение было невероятное. Им предстояло бежать, спасая жизнь, а все слабые и неспособные к быстрому бегу должны были погибнуть в зубах чудовищ. Кувырок не барабанил, но дрожал всем телом. Ему хотелось одного: чтобы все поскорее кончилось. Теперь он радовался, что Торопыжки здесь нет, что ей не довелось увидеть его смертельный страх. Пожалуй, из них двоих ей посчастливилось больше. Она погибла мгновенно, ей не пришлось дрожать, предчувствуя гибель в острых собачьих зубах.

Клетка Кувырка была четвертой в ряду, и он с ужасом смотрел, как первого зайца перенесли вместе с клеткой на несколько шагов вперед. Даже если бы он этого не видел, он почувствовал бы, что что-то сейчас произойдет, — собаки начали возбужденно переговариваться на своем языке. У них отстегнули поводки. Хозяева придерживали их за ошейники, а они рвались из рук. Каждая хотела первой ринуться в погоню. Несмотря ни на что, Кувырок не мог не восхищаться изяществом их поджарых тел, созданных, казалось, не для бега по земле, а для полета.

Клетку открыли.

В ней была зайчиха. Она вылетела как пуля, только ветер засвистал, и немедленно пустилась выделывать зигзаги по полю.

Сначала было странно тихо. Молчали собаки, ни звука не издавали люди. Зайцы тоже молчали. Все глаза были прикованы к зайчихе, которая мчалась, выписывая зигзаги, к дальней стороне поля. Наверху, в спокойном небе, медленно плыла птичья стая, не замечая драматических событий внизу.

Когда зайчиха отбежала прыжков на сто, отпустили борзых. Разразился ад.

Разом заревели, залаяли, завизжали изо всей силы люди. Борзых было двенадцать, и они бежали невероятно быстро, молча, поглощенные погоней. Они, как видно, соревновались, обгоняя и даже подталкивая друг друга. С замиранием сердца Кувырок неотрывно глядел на мчащуюся зайчиху. Иногда ее заносило, и она проскальзывала по промерзшему, твердому торфу. «Беги! — думал он. — Не оборачивайся!» Зайчиха бежала довольно уверенно и быстро приближалась к живой изгороди на противоположном конце поля.

Ей оставалось не больше десяти прыжков до канавы, идущей вдоль изгороди, когда на нее налетела первая борзая. Зайчиха метнулась влево от лязгнувших челюстей. Собака свернула за ней, а с другой стороны уже подбегала вторая, тесня зайчиху к первой. Зайчиха мгновенно прыгнула, перевернулась в воздухе, пронеслась над самым носом первой собаки и приземлилась у изгороди. Не теряя ни секунды она кинулась в колючий боярышник. Ее длинное мускулистое тело взметнулось в воздух — с соприкасающимися передними лапами, с вытянутыми задними. Прыжок был медленный, грациозный, словно зайчиха, зная, что ее жизнь висит на волоске, хотела уйти с достоинством.

Зайцы, затаив дыхание, не сводили с нее глаз. Каким-то чудом она нашла просвет в густом кустарнике и оказалась на другой стороне. Столпившиеся у края канавы собаки метались и громко, вразнобой лаяли — надо полагать, кричали зайчихе, что непременно поймали бы ее, если бы не случайность.

Приготовили второго зайца.

Ему тоже удалось уйти за изгородь. В груди Кувырка затеплилась надежда. Наверное, подумал он, форы, которую дают зайцам, как раз достаточно, чтобы здоровый заяц успел уйти. Возможно, людей не очень волнует, поймают ли собаки зайца, хотя сами собаки, естественно, относятся к этому иначе.

Кувырок еще не видел тут ни одного горного зайца, только русаков. Он был первым зайцем своего вида, которому предстояло бежать в этот день. Он знал, что не так быстр, как русаки, и это, конечно, сильно его беспокоило. Приходилось полагаться только на хитрость, но ужас изгладил у него из головы все хитрости, какие он только знал. В голове было пусто. Необходимо успокоиться, взять себя в руки, сосредоточиться.

Настал черед его соседа, который когда-то уже прошел через это испытание.

С первой же секунды, как только клетку раскрыли и Пройдоха кинулся бежать, Кувырок понял, что дела у соседа плохи. Выписывая зигзаги, Пройдоха сворачивал под слишком острым углом. Он потерял слишком много сил еще до того, как выпустили собак. Когда борзые бросились догонять зайца, Кувырок по целенаправленности их бега понял: они твердо знают, что на сей раз добыча не уйдет.

Они бежали кучно, и ветер обтекал их изящные тела. На этот раз они не толкались, не соревновались между собой. Они стремительно мчались к добыче.

Пройдоха еще мог бы спастись, но…

В последний момент, когда собаки неслись прямиком на него, а ему оставалось каких-то шесть прыжков, он потерял голову и спетлил, повернув назад в поле, вместо того чтобы броситься к изгороди.

«Не туда! — мысленно закричал Кувырок. — В другую сторону!»

Участь Пройдохи была решена. Он отчаянно метался среди собак. Кувырок слышал злобное лязганье собачьих челюстей. Щелк! Щелк! Взмах хвоста — и Пройдоха кубарем покатился в сторону. Одна из собак схватила его за спину и высоко взметнула в воздух. Заячий вопль, напоминающий отчаянный крик человеческого младенца, пронзил воздух. Кувырок и другие зайцы, обезумев от ужаса, забегали по клеткам, барабаня, кусая проволоку, царапая пол в тщетных попытках выбраться.

Пройдоха приземлился посреди собачьей стаи и исчез, все еще крича, в мешанине жадных пастей. Борзые терзали умирающего зайца, отрывали клочья шкуры и мяса, забавлялись, как игрушкой, куском ноги или ухом.

Есть одно правило, предписанное всем хищникам, будь то дикие кошки, орлы или люди. Оно гласит: Настоящий охотник убивает по необходимости, а не ради удовольствия. Это правило нигде не записано, ему не учат на словах, но всем охотникам оно известно от рождения, и они интуитивно знают, что должны его соблюдать. И тот, кто озабочен состоянием своей души и чистотой духа, не станет убивать живое существо ради забавы. На свете много людей, соблюдающих этот закон, но ни одного из них не оказалось здесь, на поле, где погиб Пройдоха.

Заячьи крики умолкли, но собаки никак не могли успокоиться. Переполненные кровожадным торжеством, они возбужденно перекрикивались на своем языке, бегали и скакали, не даваясь хозяевам, пытающимся взять их на поводок. Далеко не сразу людям удалось успокоить тех, кого они натравили на несчастного зайца, и навести среди них порядок.

Теперь борзые держались не так, как поначалу. Жажда убийства охватила их. Им не терпелось увидеть следующего зайца. Они попробовали крови, и им захотелось еще.

Настала очередь Кувырка.

К этому времени Кувырок установил кое-какие закономерности в поведении людей и собак. Когда возбуждение от предыдущей гонки утихало, люди словно бы начинали о чем-то спорить. Они сходились и расходились, много шумели, сильно жестикулировали. Потом главный человек издавал резкий лающий звук, и все замолкали. Притихшие, внимательные собаки нетерпеливо напрягались. Воцарялась полная тишина, все замирало, и тут-то и открывали клетку. Большинство зайцев, знающих только два способа реагировать на опасность: замереть или бежать, считало, что в этот напряженный момент им следует выскакивать и мчаться изо всех сил, насколько хватает дыхания… А вот Кувырок, хотя сам он этого не понимал, был исключительный заяц. Он был способен предвидеть события и составлять план действий.

Если замереть, когда откроют клетку, люди, конечно, поднимут шум, станут тыкать палками, пока заяц не побежит. Следовательно, понял Кувырок, выбора действительно нет, бежать надо. Он заметил также, что до сих пор ни один заяц, даже опытный Пройдоха, не попробовал спетлить сразу же, выскочив из клетки, и бежать назад. Из этого можно было заключить, что там есть какой-то барьер, препятствие, которое мешает бежать в ту сторону и оставляет зайцу только один путь — через поле к изгороди.

И все-таки, понял Кувырок, неиспользованные возможности имеются. Напуганные зайцы автоматически делали то, чему были обучены с детства: бежали как можно быстрее, пытаясь сбить преследователей с толку непредвиденными зигзагами или прыжками. Покажи врагу спину и беги! Когда преследователь один, а зайцев много, в этом есть смысл — мелькание белых хвостиков может сбить его с толку.

Кувырку вспомнились слова Ушана — те, которых он не понял, когда тот его учил. Теперь он понимал, что пытался втолковать ему старший друг. Не всегда от хищника убегает тот, кто быстрее всех бегает.

Вот наконец затихли люди. Собаки натянули поводки. Воцарилось напряженное ожидание.

Вот он, решающий момент.

Сердце Кувырка билось изо всех сил.

Дверца клетки распахнулась.

Он выбежал в поле, без паники и спешки, на малой скорости. Ведь собак не отпустят, пока он не отойдет на определенное расстояние! Это правило соблюдалось неизменно. Каждому выпущенному зайцу дозволялось отбежать на расстояние, равное сотне прыжков, и только тогда спускали собак. Кувырок рискнул предположить, что если он поскачет неторопливо, закусывая по дороге ромашками, ему все равно дадут эти сто прыжков.

Вскоре он понял, что угадал верно. Он слышал собачьи крики и человеческий лай, а сам продвигался в угол поля — значительно медленнее, чем мог бы. Таким образом он, почти не утомляясь на старте, берег силы для последнего рывка.

Расстояние до спасительной изгороди казалось бесконечным. Кувырок постарался овладеть собой, обуздать свой страх, чтобы не рвануться раньше времени. Он даже заметил голубя, безмятежно летящего над головой, — так странно, подвергаясь смертельной опасности, видеть совсем рядом свободное и беспечное существо!

Там, в начале поля, за спиной, собачьи крики внезапно смолкли, и Кувырок понял, что гонка началась. Он немедленно перешел на полную скорость. Будь он полевым зайцем, он, наверное, сразу начал бы зигзаг, увеличивая тем самым расстояние, которое должен пробежать. Но он был житель гор, голубой заяц, и привык бегать без зигзагов. Он несся по красивой размашистой дуге. Это было не кратчайшее расстояние между двумя точками, но все-таки увеличивало пробег для собак и было много короче, чем петляющий бег.

Кувырку казалось, что расстояние до изгороди сокращается очень медленно, но на самом деле с мгновения, когда он перешел на полную скорость, до того, как он достиг изгороди, прошло всего несколько секунд. Большинство собак сильно отставало, хотя одна быстро нагоняла. Но, к его ужасу, в изгороди не оказалось просвета, куда можно бы было нырнуть.

Он пустился вдоль изгороди, по берегу канавы, отчаянно высматривая просвет. Русак, живущий в полях, знает изгороди как свои четыре лапы и сразу заметил бы в этой слабые места, но Кувырок их не видел.

Собаки закричали, поняв, что добыча еще не потеряна, хотя и озадачила их своим странным бегом. Они воспряли духом, напрягли усталые мускулы для нового броска. Каждой хотелось первой вонзить зубы в этого мелкого зайчишку, который задал им больше всего хлопот.

Передняя собака была уже на расстоянии прыжка. Кувырок спиной чувствовал ее горячее зловонное дыхание, ее готовность к убийству. Он понял, что пасть, из которой капает слюна, вот-вот его схватит. Деваться было некуда. Щелкнули челюсти. Кувырок отчаянно рванулся, оставив в собачьих зубах клок шерсти. Наперерез подбегали еще две собаки. Еще мгновение…

И тут случилось чудо. На откосе канавы Кувырок увидел нечто круглое и темное. Он сразу понял, что это. Нора! Русак, непривычный к норам, никогда не забирающийся под землю, пробежал бы мимо — и погиб. Кувырок же всю жизнь прожил в норах, хотя и не в таких глубоких, как эта. Он бросился туда.

Это был отнорок кроличьего подземного лабиринта. Кувырок проскочил мимо подземной каморки, напугав крольчиху с выводком, и вылетел из главного входа. Оглянувшись, он понял, что находится по ту сторону изгороди. Собаки скребли землю вокруг отнорка, наводя ужас на кроличье семейство в подземных галереях.

У Кувырка все еще отчаянно билось сердце, а лапы сами несли его дальше. Он пересек поле, потом другое, еще одно и наконец рухнул, обессиленный, на холодную землю. Отдышавшись, заяц стал осматриваться.

Свободен! Он перехитрил их всех, несмотря на все их коварство, на длинные обтекаемые тела, узкие головы и длинные ноги. Обошел целую свору борзых! Да, это победа! Кувырок пожалел, что никто из сородичей его сейчас не видит. Авось хоть призрачный заяц из Другого мира все видел.

Кувырок жадно глотал холодный, кусающийся воздух. Ноги все еще дрожали, мускулы подергивались. Он постарался сориентироваться в этой чужой земле, где туманы клубятся над равнинами, где небо стоит громадным куполом и круглится линия горизонта. Вдали неподвижно высились деревья, но их было слишком мало, чтобы скрыть от зрения простор равнины вплоть до места, где небо сходилось с землей. Дневной свет здесь был мутнее, чем в горах, — не мягче, но желтее, грязнее, словно вода в болотной луже по сравнению с водой горного ручья. Загадочная земля — может быть, и не злая, но чудились здесь какие-то темные тайны, власть каких-то древних законов. Кувырку показалось, что он шагнул вспять, в глубокую древность. Нелегко ему будет привыкнуть к этим местам, понять, чего можно от них ждать.

Его окружали разгороженные поля. По краям их располагались пруды со стоячей водой. Были здесь и нераспаханные участки, поросшие густым диким кустарником. Кто мог тут жить? Одинокие, обезумевшие, подозревающие всех и каждого существа, отшельники с испуганными, недоверчивыми глазами.

Земля была совершенно плоской! Распаханные поля, канавы, изгороди… Лишь кое-где в углу поля возвышалось одинокое дерево. Изгороди были прямые, подстриженные, пересекались под прямым углом. Скучные, однообразные, открытые места!

И совершенно негде укрыться от орлов.

 

Глава седьмая

Больше всего Кувырка беспокоила мысль об орлах. Здесь не было ни гор, ни оврагов, ни высокой травы, ни холмиков и камней — никакого укрытия. Хотя изгороди мешали глядеть на большое расстояние, он достаточно прошел по этой чужой земле, чтобы понять, что все поля очень похожи. На них росли в основном молодые побеги пшеницы, рапса, других злаков и кормовых трав. Некоторые поля были распаханы, но на них ничего не росло. Изредка попадались пастбища.

Широкое небо пугало своей необъятностью. С этих необозримых пространств в любую минуту мог молнией обрушиться орел. Не то что дома, где стены-горы так уютно ограничивали мир!

Кувырок не встретил пока ни одного зайца. Он стал склоняться к мысли, что они все или погибли, или покинули эти опасные места. Потом подумал, что, вероятно, местные зайцы разбежались, почуяв поблизости борзых, и вернутся позже. Он решил сохранять спокойствие и не забывать поглядывать в широкое небо.

Время от времени сердце у него начинало сильно биться, когда по земле проплывала тень, и снова возвращалось к обычному ритму, когда, подняв взгляд, он видел кружащую, словно ястреб, сороку или голубя, играющего в воздушных течениях. Однажды медленно кружащаяся тень показалась ему знакомой, и он совсем уверился, что, подняв голову, увидит высматривающего добычу орла, но это оказалась всего лишь цапля, облетающая небольшой пруд.

Нет худа без добра! Если ему негде укрыться, то и диким кошкам, любящим подкрадываться из-за камней и пригорков, негде затаиться, и лисам негде устроить засаду. Значит, он мог передвигаться, не опасаясь хотя бы кошек и лис.

Заморив червячка сочными зелеными побегами пшеницы, заяц отправился осматривать места, куда занесла его судьба. Он понимал, что только чудо может вернуть его в родные горы, а он и так чудом выжил и на новые чудеса не рассчитывал. Кувырок был по характеру стоиком и быстро пришел к выводу, что надо смириться со своим положением и жить дальше.

Кувырок нашел поле, угол которого затенял могучий дуб, и вырыл норку между корней. Раза два в этот день он замечал мелькнувшего вдали русака, но пока еще не был готов завязывать отношения с дальними родственниками. Он подумал, что, может быть, это один из тех, кто уцелел от травли, и что они могут объединиться, делясь друг с другом знаниями. Полевой заяц лучше знает, как спасаться от местных орлов.

Пробежавший вдали русак напомнил Кувырку о Пройдохе и ужасных собаках, разорвавших его на куски. Ужасное зрелище! Кувырку случалось видеть зайцев, подстреленных из ружья, пойманных орлом или схваченных дикой кошкой. Но никогда еще не видел он зайца с оторванными лапами, с отделенной от туловища головой!

А ведь Пройдоха был такой большой! Большинство русаков на целую голову длиннее, чем голубые зайцы, и уши у них больше. Они намного крепче, мускулистее. Страшно подумать, что осталось бы от Кувырка, попади он в зубы этим чудовищным борзым.

На ночь он расположился в своей новой норе, защищенный сверху толстым корнем. Ночью заяц не замерз, хотя дул холодный ветер. Небо сперва было звездное, потом заволоклось облаками.

Кувырок слышал ночью лисье тявканье, но не испугался — лиса была далеко.

Часть ночи на дубе сидела сова. Она, видно, уже успела удачно поохотиться, потому что возле норы упал комок меха с костями — это сова отрыгнула несъедобные остатки какого-то мелкого зверька. Время от времени сова издавала резкие звуки: квик-квик-квик. Потом она снялась и улетела, видимо, в поисках полевок и сонь, которых много шуршало в траве у канавы. Да и не стала бы сова, даже голодная, нападать на взрослого зайца. Просто на всякий случай следовало остерегаться любых хищников. Кто знает, не связаны ли совы и орлы договором, не указывают ли они друг другу на подходящую еду? Никому из плотоядных нельзя доверять. Землеройка, например, готова отдать собственных детенышей за вкусного червяка или слизня.

Пришел рассвет, и небо пожелтело. Появилось много морских птиц — берег явно был недалеко. Устричники и зуйки летали небольшими стайками, мгновенно поворачивали, повинуясь неслышной команде. Летали тут, конечно, и чайки, но эти птицы забираются на много миль в глубь берега, а в море, наоборот, появляются редко. Они скорее прибрежные и полевые птицы, их привлекает распаханная и засеянная земля. Орлов видно не было. Кувырок вылез из норы и принялся щипать травку — от края канавы до поля с молодым ячменем. Он нашел сочную кору и — чудо из чудес! — восхитительную ромашку.

Подкрепившись немного, Кувырок заметил вчерашнего зайца — тот кормился в поле, подбираясь все ближе. Кувырок мысленно отметил, где тот находится, и решил попозже подойти и поговорить с ним.

Но не успел. Он обгрызал кору с молодой ветки, как вдруг в бок ему обрушился сильный удар. Кувырок скатился в канаву с ледяной водой. Вскочив на ноги, он увидел, что сверху на него глядит большая бурая зайчиха.

— За что? — воскликнул он.

— Это мое поле! — резко ответила та. — Ты кем себя воображаешь? Кто ты такой? Недоросток какой-то, коротышка с крохотными ушками. Держись подальше от моей территории, парень, а то будет тебе плохо.

Кувырок обиделся.

— Территории? О чем это ты толкуешь?

Большая зайчиха смотрела очень сердито.

— Не придуривайся, отлично понимаешь о чем. Это мое поле. Хочешь тут кормиться — обязан спросить разрешения. А я не разрешаю, понятно?

— Все поле? Неужели оно все твое?

Зайчиха нетерпеливо тряхнула головой.

— Да откуда ты взялся, чужак? Разговариваешь чудно. Нет, можешь не говорить, мне не интересно, — презрительно сказала она. — Слушай, ты, как видно, правил здешних не знаешь. Мы тут держимся за свою землю. На чужую территорию забирается только тот, кто драки ищет. Послушай доброго совета. Ты мелкий, даже для парня. Будешь кормиться на чужой земле — приготовься к хорошей трепке.

Кувырок вылез из канавы и попятился от зайчихи. Она была широкоплечая, с сильными задними лапами, очень крепкая. А зубами скрипела так, что сразу становилось ясно: она не шутит. Кувырок понимал, что в драке с ней у него нет шансов. Оставалось одно — с достоинством удалиться, по возможности не теряя лица.

Он гордо сказал:

— Я не имел намерения нарушать какие-то правила. Меня травили борзыми, я от них спасся и просто пробираюсь через эти места…

— Я это сразу поняла, — презрительно ответила она. — Думаешь, ты первый заяц, идущий через мою землю? Да они тут все время шляются. Регулярно собираются, всегда в одном месте, и только грязь на поле наносят. Мне до смерти надоели беженцы, ворующие мой корм. Убирайся!

— Неужели у тебя нет милосердия? — спросил Кувырок.

— Еще чего! Да прояви я каплю милосердия, вы бы в момент сожрали все мои припасы. Мне это не по средствам.

Кувырок, уже отойдя, повернулся и спросил:

— Послушай, ты же тут не одна из своего клана? А где остальные? Орлы их, что ли, перетаскали?

Зайчиха нетерпеливо откинула комок земли задней лапой.

— Какие орлы? Какой клан? Убирайся-ка подальше со своей белибердой, пока я окончательно не вышла из себя.

Эта встреча не улучшила самочувствия Кувырка. Если уж зайцы гонят его и угрожают оттрепать, то чего ждать от других зверей? Он привык жить бок о бок с собратьями, делить места кормежки, действовать сообща. А эта зайчиха живет как отшельница, сама по себе, не желает видеть других зайцев на своем поле, злится от одной мысли, что кто-то у нее травки поест. Странные обычаи в этой земле!

Кувырок перебрался через изгородь. Дальше лежало пастбище. Пройдя его наполовину, он заметил еще одного зайца. Тот застыл столбиком у коровьей лепешки и глядел враждебно. Кувырок понял, что с одной охраняемой территории попал на другую. Если так пойдет дальше, он может путешествовать до бесконечности, а пристанища себе так и не найдет.

Кувырок шел дальше. В воздухе все сильнее пахло солью. Показалась дорога. Заяц решил ее не пересекать, а немножко пройти по полю вдоль нее. Он шел на запад. По пути ему попались два человека. Один шел по дороге пешком, другой ехал на велосипеде. Кувырка присутствие людей не беспокоило, лишь бы у них не было ружей и собак. От невооруженного человека он запросто убежит. Люди это тоже знали. Несмотря на свой недавний опыт, Кувырок по-прежнему считал, что люди — в основном неопасные животные.

К удивлению Кувырка, земля становилась все менее плоской, появились подъемы и спуски. Изгороди куда-то пропали, а те немногие, которые еще попадались, были какие-то неухоженные — просто ряды гнущихся к земле колючих кустов, почти поваленных ветром.

Почва тоже изменилась. Теперь вокруг расстилался песок, из которого торчали пучки тростника. Местами росли колючие кусты с мелкими ярко-желтыми цветочками. Заяц слегка повеселел — здесь дышалось вольнее, чем на поле.

Наконец Кувырок вышел к песчаным дюнам, поросшим тростником. Вскарабкавшись на вершину дюны, он увидел водное пространство — и у него дух захватило от этой беспредельной шири. Вода явно простиралась до самого края земли, а оттуда, наверное, низвергалась исполинским водопадом. Поверхность воды испещряли пенные буруны, и вся она непрестанно волновалась. Прибой гудел и рокотал, а пасть океана неустанно кусала песок и гальку, заглатывая постукивающие друг о друга камешки.

Кувырок никогда раньше не видел океана, хотя слышал о нем немало. Один клан общался с другим по всей горной стране, все делились знаниями с соседями. И в заячьих преданиях немало говорилось о море, а кролики даже хвастались, что пересекли его тысячу зим назад, на пути из далекой страны.

Да, зрелище внушительное! Кувырок весь дрожал, от кончиков ушей до хвоста. Вода страшила его — такая широкая и пустая. Даже поля плоской страны пугали его пустотой и однообразием, а им до океана было далеко. Там взгляд мог остановиться хотя бы на изгородях, а в море не было ничего, кроме воды. Оно, видно, все время пыталось построить изгороди из воды, но они рушились или убегали и рассыпались мелкими брызгами.

Тупоносая лодка пробиралась по воде, ныряя и поднимаясь, оставляя за собой в воздухе почти горизонтальный черный дымовой след, словно пытаясь провести линию на поверхности океана. Лодка на вид была крепкой, прочной, способной выдержать натиск бурных вод. Она раздвигала волны и прокладывала между ними путь.

Насмотревшись вволю на зеленую громаду воды, Кувырок стал пробираться по дюнам. Забравшись на вершину одной, он уже хотел спуститься, но внезапно застыл на месте. Внизу, у подножия песчаного хребта, стояла лиса. Она смотрела на зайца, а он на нее — на ее коричневые глаза, острые белые зубы, чуткий нос. Впервые в жизни он столкнулся лицом к лицу с лисой, хотя издали видел их не раз. Он не в силах был пошевелиться.

Из лисьих челюстей свисало обмякшее тело чайки, с распустившимися крыльями, со сломанным хвостом. На песке валялись перья. Ясно было, что лиса уже убила несколько птиц, а эту поймала только что. Она выронила мертвую птицу из пасти, но не сделала ни шага.

В мире животных не принято, чтобы хищник и жертва разговаривали друг с другом. Во-первых, общение затрудняется несхожестью языков: у лис и прочих хищников в речи преобладают низкие, негромкие, мягкие звуки, тогда как в языках травоядных чаще встречаются звуки резко-певучие, с подчеркнутым ритмом. Культурная пропасть между охотником и дичью не способствует светским беседам — даже в моменты, когда речь не идет о пожирании одного собеседника другим. Все существование хищника держится на искусстве охоты, выслеживании и убийстве, в то время как жизнь травоядного зависит от свежей растительности и умения на один прыжок опередить охотника. А самое главное — моральный кодекс плотоядных запрещает разговаривать с добычей. Это считается неэтичным, хотя пойманный часто пытается уговорить или разжалобить поймавшего, когда остальные способы защиты не помогли. Мало кто способен с чистой совестью убить и сожрать существо, с которым только что разговаривал.

Поэтому ни Кувырок, ни лиса не пытались что-то сказать. Но звери отлично понимают друг друга и без слов, и Кувырку скоро стало ясно, что лиса сыта и не склонна гнаться за ним. Подойди он поближе, она, скорее всего, не удержалась бы от искушения схватить его, но, как и многие хищники, лисы довольно ленивы и не любят работать без крайней нужды.

Ее глаза сказали: «А ну-ка, убирайся отсюда поскорее». Кувырок так и сделал. Он метнулся по песчаному гребню, повернул назад и запрыгал вдоль линии прилива.

Над берегом резвились крачки, закладывая крутые виражи, кувыркаясь в воздухе и резко пикируя вниз, так что крылья чертили по воде. Летали тут и неизбежные чайки — разных видов, но все сварливые, с тяжелым взглядом, с разбойничьим нравом. Они постоянно переругивались между собой. Хуже всех были большие, крупнее Кувырка, чайки с черными спинами. Они готовы были напасть на все, что шевелится, если оно съедобно. Когда они не грабили гнезда живущих на скалах птиц, то выхватывали рыбу друг у друга из пасти.

Две такие разбойницы в сопровождении чайки другого вида, поменьше, накинулись на скачущего Кувырка, выкрикивая хриплые ругательства. Нападали они не всерьез, им просто хотелось позабавиться, подразнить пушистого чужака, но зайцы, как известно, излишней храбростью не отличаются, и Кувырку стало не по себе.

Укрыться от них было негде, и Кувырок во всю прыть побежал по гладкому мокрому песку. Спасибо, хоть чернозобики пугливо шарахались от него — все не так обидно. Отбежав подальше, Кувырок снова увидел дорогу. Она выходила на узкий рукотворный перешеек и вела к большому плоскому острову. Кувырок видел на острове поля и немногочисленные строения; больших скоплений человеческих обиталищ там не было. Но дул сильный ветер, волны с двух сторон перекатывались через дорогу, и Кувырок не решился выйти на перешеек. Его бы просто смыло в воду.

Он снова повернул прочь от берега и вскоре добрался до рощицы. Под деревьями густо рос кустарник, и Кувырок, пробравшись в зеленый ежевично-вересковый сумрак, принялся есть грибы. Заросли охватили его, укрыли, сжали в объятиях.

Вообще-то его сородичи недолюбливают влажную густоту зарослей, с запахом грибов и гниющих листьев, с зелеными лианами и губчатым мхом. Там витают страхи и темные мысли, там собираются на совет горностаи и за каждым стволом может раздаться щелканье голодных челюстей. Густая, полная тайны тишина нарушается только мышиным шепотом и стрекотаньем насекомых.

Кувырку казалось, что тысяча глаз следит за каждым его шагом. Пестрый дятел демонстративно перестал долбить ствол и уставился на чужака, расположившегося под его деревом.

В самом центре рощицы Кувырок обнаружил кроличью нору. День близился к концу, и зайцу необходимо было найти прибежище на ночь. Он решил войти главным ходом и попросить приюта. Пустят ли его кролики — другой вопрос, но он твердо решил попытаться. Все лучше, чем еще одна ночь под открытым небом.

Он осторожно полез в нору.

 

Глава восьмая

В норе было темно. Кувырок подождал, пока глаза привыкнут, и стал продвигаться, медленно и осторожно, чтобы не испугать обитателей. Проходы были узковаты для зайца, он дышал с трудом и боялся застрять. Преодолевая страх замкнутого пространства, он двигался по темному проходу, стараясь сохранять спокойствие. Если бы он поддался панике и стал карабкаться назад, тут-то он бы и мог действительно застрять. Не хватало воздуха, земля давила на грудь. Раз или два он останавливался, жалея, что оказался здесь, но через какое-то время справлялся со страхом и двигался дальше.

Поначалу он надеялся, что нора окажется необитаемой, но скоро по запаху стало ясно, что здесь живут. Потом он расслышал писк маленьких крольчат и ласковые, тихие голоса матерей. Добравшись до первой каморки, он заглянул туда. Было, конечно, абсолютно темно, но его мозг формировал зрительные образы по показаниям остальных чувств — главным образом по запахам.

В каморке сидела крольчиха, и она была встревожена.

Кажется, она собиралась звать на помощь. Кувырок поспешил заговорить:

— Не бойтесь, я не враг. Мне нужен приют на ночь-другую, а потом я…

Крольчиха отчаянно завизжала.

Через несколько секунд в туннеле столпилось несколько кроликов, в основном парней. Их глаза в темноте светились красным. Все были настроены воинственно.

— Я ее не трогал, — сказал им Кувырок.

Один парень скакнул вперед. Он был поменьше Кувырка, но крепок и мускулист, а главное, он был в своем праве, на своей территории, и это явно придавало ему храбрости. Кувырку пришлось несколько раз напомнить себе, что он заяц, что зайцы сильнее, быстрее кроликов и опаснее в драке.

— Что тебе надо? — спросил кролик. — Это наша нора. Иди в поле или в свою нору. Нам тут не нужны чужаки.

— У меня сейчас нет норы, — ответил Кувырок. — Мне нужен приют на ночь.

Кролик презрительно фыркнул.

— Не мели чушь. Все, что тебе нужно, это ямка в земле. Вы ведь это называете норой.

Он прыгнул еще на один шаг вперед, и Кувырок в раздражении заскрипел зубами. Да, люди могли выгнать его из дома и завезти на край света, это понятно. Собаки могли гнать его по полю — никуда не денешься! Лиса в дюнах может взглядом приказать ему убираться вон — и приходится повиноваться, другого выхода нет. В конце концов, даже зайцы, ревниво охраняющие свою территорию, могут его прогнать. Но чтобы кролики указывали ему, что делать, а чего не делать! Нет, это уж слишком! Он снова заскрипел зубами.

— А что это ты на меня зубами скрипишь? — возмутился кролик. — Это мой дом, а не твой!

— Слушай, — сказал Кувырок, — хочешь подраться — пожалуйста! Могу со всеми сразу. Может, вы и выдерете у меня несколько клочков из шкуры, но мне надоело, что меня все гонят. Уж с вами-то я справлюсь! Ушей кое-кто точно лишится! Но вообще-то драться не обязательно. Мне нужно только место поспать. Не знаю, что ты там говоришь насчет ямки в земле. Я не русак, я голубой горный заяц. Я привык прятаться среди камней или в коротких туннелях. В открытом поле я нервничаю. Там негде укрыться от хищников, понимаешь?

Кролик воинственно взъерошил шерстку. И все же он слегка засомневался. Повернувшись, он заглянул в глаза стоящей за ним крольчихи, но ее взгляд сказал: нечего на меня смотреть, я его сюда не приглашала.

— Ты тут главный? — спросил Кувырок.

— Я самый крупный парень в норе, — ответил кролик, — значит, я и решаю, как и что. Ты про это спрашивал?

— Примерно. Так что, если ты скажешь, что мне можно остаться, другие не будут возражать?

— Да хоть бы и возражали! Что это изменит?

Кувырок кивнул.

— Ну, тогда решай. Обещаю никого не беспокоить. Может, у вас есть пустой отнорок? А я заплачу за постой, не думай. Принесу завтра какой-нибудь еды.

Кролик все еще колебался.

— Непривычно это как-то, — сказал он.

— Знаю. Тем более я буду вам обязан. Я сейчас за любую помощь спасибо скажу. Меня люди увезли с родины, травили борзыми. Счастье отвернулось от меня. В ваши края такие, как я, редко попадают. Так что это действительно особый случай.

Кролик решился.

— Ну ладно, оставайся. Ты же не лиса какая-нибудь. Меня зовут Эрб.

— А меня — Кувырок.

— Странное имя.

— И у тебя странное! — Кувырок снова ощетинился.

— Ну-ну, не заводись, — примирительно сказал Эрб. — Я тебя обидеть не хотел. Просто я никогда такого имени не слышал, даже у зайцев. Но конечно, раз ты не здешний…

Другие кролики все еще жались в проходе, молча слушая разговор своего вожака с пришельцем. Теперь, когда решено было, что заяц останется и драки не будет, они могли расслабиться и спокойно ждать, что будет дальше. Кролики ужасно волнуются по любому поводу, даже самому незначительному и пустому. Выбравшись из норы через северный выход, они тут же начинают жалеть, что не воспользовались южным, а откушав какой-нибудь травки, терзаться сомнениями, не полезнее ли для желудка другая. Многие из них хранят в норе специальные камешки, чтобы вертеть их в лапах для успокоения нервов.

— Не здешний, верно, — ответил Кувырок. — А твое имя откуда происходит?

— Это старинное фамильное имя, — сказал кролик, — его привезли мои предки из-за моря.

Кувырок кивнул, сказав: «A-а!», но, видимо, выражение морды его выдало.

— Не веришь! — вздохнул Эрб. — Значит, ты веришь в эту чушь, будто нас люди создали. Так вот, заяц, позволь сказать тебе кое-что, пока ты тут не нарвался на неприятности. Люди способны создавать только машины. Машины иногда кажутся живыми, но они не живые. Трактор, например, шумит и едет, но на самом деле это люди заставляют его двигаться. Сам он передвигаться не может.

— Откуда ты знаешь?

— Из наблюдений, вот откуда! Ты когда-нибудь видел, чтобы трактор ехал без человека внутри? А как только человек выходит, трактор всегда останавливается.

— Но он иногда продолжает дышать, — возразил Кувырок.

— Да, продолжает, я согласен. Он иногда продолжает дышать. Но люди, когда хотят, выключают его дыхание. Понимаешь? Люди управляют вещами, которые создали. А разве они управляют кроликами? Если бы управляли, разве им нужно бы было охотиться на нас с собаками или хорьками? Они бы просто выключали нас, а потом подбирали и совали в свои сумки. Понял теперь? Надо быть понаблюдательнее.

Кувырок слегка растерялся от такого множества новых мыслей. Не исключено, что он действительно слегка заблуждался насчет кроликов. Возможно, человек создал только самых первых кроликов, а потом они сбежали, расплодились и стали жить сами по себе. Он, конечно, не сказал этого вслух. Зачем обижать Эрба, который явно считал себя нормальным полноценным животным? Видно, кролики так долго жили на воле, что успели придумать себе долгую и славную историю, которая якобы началась за морем, в другой стране.

— Ладно, тебе лучше знать, откуда вы взялись, — сказал Кувырок. — Не будем больше спорить.

— Но ты все-таки сомневаешься?

— Немножко.

Эрб слегка смягчился.

— Ничего, поживешь с нами, может, убедишься полностью. А пока что пошли, посмотришь свою комнату. Она справа, в восточной части норы. За мной! — Он повернулся, прикрикнув на родичей: — Эй вы, с дороги! Никогда, что ли, горных зайцев не видали?

— Никогда, — честно ответила одна крольчиха, но юркнула в боковую галерею и пропустила их.

— Дерзит еще, — пожаловался Эрб, — совсем крольчихи от рук отбились. А у вас, зайцев, так бывает?

Кувырок держался поближе к провожатому, чтобы удобнее было разговаривать.

— Да нет, — ответил он. — Знаешь, у нас зайчихи крупнее парней, так что скорее уж это мы иногда от рук отбиваемся.

— Да что ты? — удивился Эрб. — Не знал. Но впрочем, я к зайцам никогда особо не присматривался. Зайчихи крупнее парней! Ну и ну! Нет, у нас такое не пройдет! Чтобы крольчихи парнями командовали — не бывать такому!

— Ну, мы тоже их не очень-то слушаемся. У нас никто не командует. Но я не стал бы разговаривать с какой-нибудь нашей теткой так, как ты с этой крольчихой. Она бы мне голову снесла.

Они помолчали, размышляя о глубине национальных различий. Эрб заметил, что вот так можно жить совсем рядом с другим существом и совершенно его не знать.

Наконец они добрались до пустой каморки. Кувырку ударил в ноздри сильный запах плесени.

— Чем это пахнет? — спросил он хозяина.

— Ах, это? Ничего не поделаешь, придется потерпеть. Потому никто из нас тут и не живет. Это все из-за барсуков! Они живут вон там. — И Эрб показал на отходящий из комнаты туннель. Он был гораздо шире кроличьих подземных проходов.

Кувырку стало не по себе.

— Барсуки? Они ведь довольно крупные звери, верно?

— Верно, — честно ответил Эрб. — Крупные и всеядные. Они черно-белые и довольно злобные. Как кого из них ни встретишь, обязательно он из-за чего-то злится. Паршивый у них характер, у барсуков этих. Теперь слушай. — Кролик перешел к делу. — Галерея, конечно, не лучшая в норе, зато никто тебя тут не потревожит. Запасной выход рядом, так что и ты никому не помешаешь — приходи и уходи, когда хочешь. Ну как тебе?

— Да это-то хорошо, а вот барсуки…

— Барсукам ты тоже не помешаешь.

— Я не об этом! Они-то меня не тронут?

— Они? А с какой стати им тебя трогать?

— Они же хищники.

— Не хищники, а всеядные. Большая разница. Они едят все, что растет и что шевелится. Ежевику, червей, мышей, яблоки — все, что хочешь.

— А зайцев, например, или кроликов не едят?

— Если живут с ними в одной норе, то нет. Только они говорят не «нора», а «логово». На «нору» они обижаются. Так что, если кого из них встретишь в темноте, не вздумай ляпнуть «нора». Только «логово»!

— Я не собираюсь в темноте с барсуками встречаться, — заверил Кувырок. — И при свете тоже. Слушай, а как они узнают, что я из этой норы? Они могут меня принять за чужака. От меня же пахнет совсем не так. Я заяц!

Эрб кивнул.

— Верно, я и не подумал. Надо их предупредить насчет тебя. А то еще вломятся сюда да слопают тебя сонного, ты и «фантом-пат» не успеешь сказать. Извини, это по-древнекроличьи значит «лапы-призраки». Мы так иногда зайцев называем. Потому что у вас подошвы волосатые и из-за этого на снегу или грязи смазанный след, верно? О чем я говорил-то?

Кувырок понял: это ему за намек, что кроликов создали люди.

— Ты хотел предупредить барсуков. Чтобы они на меня не напали.

— Верно! Давай сразу и предупредим. Лучше не откладывать, от греха подальше. Ох, и ругани же будет, когда я их позову! Не любят они, когда их тревожат, весь их тяжелый характер сразу сказывается. Так что приготовься.

Кролик закричал в широкий ход:

— Тута зай! — и тихо объяснил Кувырку: — Я сказал, что здесь теперь будет жить заяц.

В конце туннеля что-то зашуршало, и грубый голос рявкнул:

— Чи то? Крый пасеть!

Эрб пожал плечами.

— Просит не шуметь, — перевел он.

— Может, правда замолчим? — нервно предложил Кувырок. Этот грозный гортанный голос ему не понравился.

Эрб отрицательно покачал головой и снова крикнул:

— Шуме те, тута зай!

Что-то заворчало, задвигалось. Из туннеля высунулся большой нос. При виде страшной морды с громадными блестящими глазами Кувырок задрожал. Никогда в жизни ему не случалось оказаться возле такого чудовища.

Барсук сердито посмотрел на Кувырка. Потом разинул пасть и зевнул, показав набор острейших зубов. Кувырок задрожал еще сильнее. Но чудовище, зевнув, убралось откуда пришло, и из глубины тоннеля донеслось:

— Тишь, зай.

— Что он сказал? — опасливо осведомился Кувырок.

— Да вроде все в порядке. Я не совсем понял, не то «мир тебе, заяц», не то «сиди тихо, заяц».

— Наверно, второе, — сказал Кувырок.

— Может быть. Ну ладно, я пойду. Если что, зови меня. Будут приставать — прикрикни на них, пристыди, напомни, что ты тоже тут живешь. Они поймут, что ты прав. Но вряд ли они к тебе полезут. А ты совсем не говоришь по-куньи?

— По-какому?

— Куний — это язык барсуков, куниц, выдр и много кого еще. Они все одного семейства, хотя с виду и не подумаешь, что барсук одного семейства с выдрой, правда? Но это так.

— Нет, не говорю, — буркнул Кувырок.

Кувырок с трудом мог представить себе, как он прикрикнет на чудовище, которое видел в туннеле. Решив вести себя тихо-тихо, он стал укладываться спать.

Барсуки, как выяснилось, сами своему совету не следовали и всю ночь перекрикивались резкими голосами. Кувырку их язык казался демонским. Нет, он не хотел бы ему научиться. Никакой уважающий себя заяц не стал бы говорить на таком языке.

 

Глава девятая

Оказалось, что кролики, как и зайцы, предпочитают кормиться по ночам, а днем отдыхать. Правда, подобно горным сородичам Кувырка, они не вели строго ночной образ жизни, а жили как хотели, режима не соблюдали. Но все же главная трапеза обычно приходилась у них на предрассветные часы. Выйдя из норы, они первым делом садились, сгорбившись, в траве и начинали волноваться: какая-то будет сегодня погода?

Отволновавшись из-за погоды, они начинали бояться теней.

Победив страх перед тенями, перед облаками, перед беззвездным небом, они принимались беспокоиться, что слишком надолго отлучились из норы. Им начинали мерещиться разные ужасы — не залезла ли в нору лиса или ласка, не пожирает ли детенышей.

Надо было это проверить и перепроверить, чтобы успокоиться.

И наконец их охватывал страх, что они не успеют наесться, и они нервно накидывались на зеленую травку.

Кувырок вышел покормиться вместе со всеми. Оказалось, что рвать траву в окружении жующих пушистых фигурок очень приятно — это напоминает родные места. Хотя, конечно, тут не было гор. Его до сих пор иногда охватывала ужасная тоска по родине, и он неподвижно лежал, горестно вспоминая родные горы. Не раз он давал себе клятву к ним вернуться, хотя в глубине души знал, что это невозможно. Горы были слишком далеко.

Но в роще ему все же больше нравилось, чем в открытом поле. Правда, если в поле его пугала небесная ширь, здесь, наоборот, было слишком тесно, и временами его охватывало удушье с приливом страха — казалось, что какие-то сильные руки стиснули горло.

Особенно острым было это чувство в норе, в спертом воздухе подземелья, где, как ни поворачивайся, нос упирался в земляную стену, а сверху и снизу тоже была земля, словно тисками охватившая голову. Кувырку снова и снова снилось, что он застревает в норе и кролики бросают его.

Поэтому в лесу он все норовил выскочить на полянку. Кролик по имени Арбр остерег его:

— Не забывай про ласок и горностаев! Не говоря уже о лисах. Под деревьями безопаснее.

Ерунда, подумал Кувырок, под деревьями-то как раз и не заметишь, что к тебе кто-то подкрадывается. Он шарахался от каждой тени, а кролики смотрели на него с насмешкой. Некоторые юнцы нарочно шмыгали за деревьями, притворяясь, что ищут там грибы. Как и ожидалось, Кувырок подпрыгивал, а они извинялись: «Ой, заяц, извини, мы не хотели тебя пугать», хотя именно этого они и добивались.

Понятно, ласки его, взрослого зайца, не слишком пугали, а вот лисы — другое дело. Лисы бегают так же быстро, как зайцы, особенно среди деревьев.

Когда солнечные лучи пробивались сквозь листву и озаряли лес, кролики возвращались под землю, в темную нору. В течение дня некоторые выходили снова. В любое время суток находились страдающие бессонницей и желающие перекусить.

Кувырок отправлялся в нору вместе со всеми. Поначалу кролики над ним подсмеивались, но потом стали относиться к нему лучше и считать членом семьи.

Арбр спросил:

— Ну как тебе спится рядом с барсуками? Трудно заснуть?

— Не то слово, — признался Кувырок. — Так и жду, что кто-нибудь из них перегрызет мне горло. А в ненастье, когда охота плохая, они на вас не нападают?

— Никогда о таком не слышал. Барсуки без еды не останутся. Я видел, как они в поле брюкву ели, они непривередливые. Из чужой норы, конечно, кролика схватят, если докопаются. Ужас, да? Как представишь себе… Знаешь, по-моему, нам здорово повезло, что они живут с нами в одной норе. Из-за них другие барсуки не полезут — и лисы тоже! Они иногда живут вместе с лисами, но чужую лису в нору ни за что не впустят. А с разъяренным барсуком шутки плохи.

— С ними и с неразъяренными шутки плохи, — сказал Кувырок. — Послушать, как они между собой разговаривают, так кажется, что вот-вот кинутся друг на друга. А уж язык у них…

Арбр кивнул:

— Язык у них древний. Куний. Не похож на заячий. Понимаешь, наш язык с древних времен очень изменился. Чем он мне и нравится — гибкий язык! Он образовался из двух языков: куньего и кошачьего, с примесью вороньих корней. Не спрашивай, что у нас общего с кошками и воронами. Видно, когда-то наши тропки пересеклись. Может быть, давно, в незапамятные времена, все звери говорили на одном языке. Во всяком случае мы как бы берем чужие слова, усваиваем их и выращиваем новые из старых корней. А барсуки, ласки, выдры и прочие куньи борются за чистоту языка. То есть так они сами говорят, а я, например, не понимаю, что такое чистый язык. Но, думаю, мы все когда-то говорили так, как они сейчас.

— Их язык звучит очень резко, — сказал Кувырок. — Пронзительно. Можно подумать, что у них у всех горло болит. Или что они все время ругаются.

— Да, вот такие они. Старомодные, вспыльчивые и резкие. А мы все же сохранили остатки языка, на котором говорили наши праотцы. Ну, ты знаешь, — когда они жили в центре громадного континента, где зимы очень холодные, а летом жарко и много дождей.

— Так ведь и здесь так же.

— Нет, — возразил Арбр, — совсем не так. Я говорю о настоящем холоде — шесть месяцев льда и снега, а потом наоборот. И люди там не такие. Поменьше, черноволосые. И много их очень. Целое море людей.

— И что случилось? Они вас выгнали?

— Да нет. Там мы жили сначала. Но ты ведь знаешь, как мы плодимся. Нас стало слишком много. И вот целые орды кроликов ринулись на запад. Мы где-то оседали, но потом нас опять делалось слишком много, и кому-то приходилось двигаться дальше. А кроме того, все время подваливали новые из глубин континента. Наконец мы достигли берега и поселились там. Оттуда-то и наши имена, из этой прибрежной страны.

— А потом вы переплыли сюда?

Арбр с досадой щелкнул языком.

— Вижу, ты все еще не веришь! Нет, не переплыли! Такого расстояния нам не проплыть, и ты это прекрасно знаешь! Нас привезли с собой люди, которые завоевали эту землю. Их, как и нас, стало слишком много на старом месте. Они тоже нуждались в новых землях. Так мы и попали сюда около тысячи зим назад. Это наша история! Вы не можете отнять у нас прошлое только потому, что жили здесь раньше нас. Не получится!

К беседующим присоединились Эрб и крольчиха по имена Фрамбуаза. Она смотрела на зайца довольно враждебно.

— Не трать зря силы, ему ничего не объяснишь! — сказала она. — Сам видишь, как он закоснел в предрассудках. Я всегда говорила, что зайцы темные, ограниченные существа и доводы разума на них не действуют.

— Подождите, подождите! — запротестовал Кувырок. — Я ведь никогда раньше не разговаривал с кроликами. Я вполне готов отбросить предрассудки. Просто я так воспитан, что смотрю на вещи иначе, чем вы.

— Ты воспитан, — сказала Фрамбуаза, — на злобной лжи, выдуманной для оправдания другой лжи — что зайцы якобы во всем превосходят кроликов.

— А мы зато не болеем глазной водянкой, — возразил Кувырок, задетый ее нападками.

— Если ты имеешь в виду миксоматоз, — презрительно ответила Фрамбуаза, — то так и говори. Этой болезнью специально заразили нас люди, потому что они нас боятся.

— Ты это точно знаешь?

Эрб вмешался, стараясь успокоить спорящих:

— Нет, Кувырок, не точно, но мы имеем все основания считать, что миксоматоз занес к нам человек — возможно, намеренно. Раньше мы и слыхом не слыхали о такой болезни, она появилась внезапно и протекает очень тяжело. Косит нас, словно серп пшеницу. Как может болезнь появиться внезапно и неизвестно откуда? А все наша старая беда, ты знаешь, — добавил он со вздохом, — слишком быстро мы плодимся.

— Я слышала, — добавила Фрамбуаза уже более спокойно, — что есть животные — грызуны, что ли, — которые плодятся еще быстрее нас. Уж эти грызуны!.. Они никогда не пытались мигрировать, как мы. Когда их делается слишком много и еды начинает недоставать, они под конец просто бросаются в море. Тысячами!

Кувырок подумал, что это похоже на сказку, но вслух ничего не сказал, боясь, что едва наладившиеся мирные отношения с крольчихой снова испортятся. Из-за стенки доносилась перебранка барсуков. Ему не хотелось в одиночестве слушать эти голоса.

Он спросил, обращаясь к Эрбу:

— А почему люди вас отпустили, когда привезли сюда?

— Они нас не отпускали. Просто многие из нас убежали, снова стали дикими и расплодились на воле. Мы никогда не были по-настоящему ручными, такими, как те, что сидят у людей в клетках. — Кувырок вспомнил Снежка и понимающе кивнул. — Если бы они убежали, то одичали бы, но такими, как мы, все равно бы не стали. А мы настоящие, дикие, вольные звери, которых привезли сюда с континента.

— Ясно, — сказал Кувырок. — Значит, тысячу зим назад кое-кто из вас убежал и начал плодиться на воле.

Эрб возвел глаза кверху.

— Я мог бы тебе такое порассказать — у тебя бы глаза на лоб полезли!.. Какие у нас были приключения, как мы странствовали. Сколько воли проявили, смелости, силы духа! Сколько раз нам приходилось искать новые места обитания, когда кто-то разрушал наши норы или там становилось слишком опасно! И некоторые подвиги были совершены совсем недавно. Чего стоит хотя бы кроличья одиссея под предводительством знаменитого Нуазетье! А сопровождал его и давал советы великий пророк Сенкьем.

— Великий пророк?

— У нас было много пророков. Когда живешь, как мы, под землей, не просто близко к земле, но в самом ее чреве… У некоторых кроликов от земных излучений появляются сверхъестественные способности. Вот Сенкьем и был такой. У него случались видения и вещие сны, а он их рассказывал в своей норе. Все его сны сбывались.

Рассказ произвел глубокое впечатление на Кувырка.

— А здесь, в этой норе, у вас есть пророки?

— У нас есть Сетьем.

Фрамбуаза шаркнула по земле ногой. Арбр отвел глаза. Кувырку показалось, что рассказчик смущен.

— И у этого Сетьема бывают видения?

— Один раз он видел фею, порхающую в лунном свете. Даже несколько фей.

— Что за феи?

— Они маленькие, вроде людей, но с крылышками. Напоминают шмелей, только нежные такие. Они волшебные создания.

— И что, ваш пророк, увидев их, предсказал какое-нибудь ужасное несчастье, грозящее норе?

Эрб опустил глаза в землю.

— Да нет, не то чтобы… Оказалось, он просто наелся голубых поганок. Но, может, от него еще будет какой-нибудь прок. Если одно мистическое переживание оказалось ложным, это ведь еще не значит, что у него совсем нет способностей, верно?

Эрбу, кажется, хотелось, чтобы Кувырок подбодрил его и развеял сомнения, что тот охотно и сделал.

— Конечно, конечно! Я уверен, что ваш пророк очень сверхъестественный! Ему просто еще случая не представилось показать себя. Но такой день обязательно придет.

— Вот и я то же самое говорю, — сказал Арбр, и оба кролика торжественно кивнули головами.

Кувырку показалось, что им очень хочется верить в этого пророка. Они, наверное, считают, что без пророка и нора не нора. Почему бы не поддержать их веру? Они были добры к нему. Ему ли, заблудившемуся зайцу из горной страны, судить этого Сетьема? А вдруг тот однажды увидит сочащиеся кровью небеса и тьму, окутавшую землю?

Этой ночью, во время кормежки, Эрб движением головы показал ему пророка. Кувырок некоторое время пристально всматривался в щупленького кролика, пытаясь разглядеть в нем что-то особенное, но ничего не заметил. Кролик как кролик, разве что слегка недокормленный. Не удивительно, что он наелся поганок, — судя по виду, он редко ел досыта.

Прошло несколько спокойных дней. Но однажды на рассвете, когда кролики вышли из норы покормиться, на них напал убийца — самый распространенный в этих местах хищник.

Пять кроликов — и среди них, с краю, Кувырок — рвали одуванчики, когда что-то вдруг мелькнуло на краю полянки. Кувырок увидел тень, скользнувшую над корнями бука. И вот перед кроликом, который кормился ближе всех к Кувырку — а это был Арбр, — встал на задние лапы кто-то…

Горностай!

Его тонкое тело как будто слегка колыхалось в серебристых столбах неяркого света, падающего с неба. Арбр застыл неподвижно. Да и все кролики замерли, словно загипнотизированные движениями гибкого, изящного хищника, совершающего перед ними свой страшный неторопливый танец. Кувырок и сам окаменел от страха. Ему хотелось позвать, остеречь, крикнуть Арбру, чтобы бежал, но все звуки застряли у него в горле. Ноги напружинились, готовые пуститься в бег. Кролики в случае опасности глядят в сторону своих нор, но заячий инстинкт подсказывал ему стремиться к открытому месту, где можно бежать.

Горностай словно бы светился каким-то зловещим светом. Его крохотные глазки неподвижно глядели на Арбра, из полуоткрытой красной пасти виднелись белые, острые как иголки зубы.

Казалось, что время остановилось, — полная тишина и неподвижность воцарились вокруг. Насекомые не жужжали, птицы не чирикали, звери затаили дыхание. Залитая янтарным светом поднимающегося солнца поляна застыла, словно время кончилось и наступила вечность. Кувырок не слышал даже биения собственного сердца. Он решил, что настал конец света.

И тут же, словно природа нашла напряжение нестерпимым и захотела стряхнуть чары, в самом центре поляны приземлилась сойка и запрыгала, таская из земли червей. Разлитого по поляне ужаса она не замечала и весело бормотала про себя: «Я, я, ист гут, ист гут. Филь вурм, шмакхафт вурм. Гутен аппетит, фогель, гутен аппетит!» Яркая желто-розовая птица с голубыми полосками на крыльях возилась в мягкой траве, напевала, радовалась вкусным червячкам, желала сама себе приятного аппетита. Ее совершенно не волновала смертельная опасность, грозящая Арбру.

Ни кролики, ни горностай не обратили внимания на эту интермедию. Среди всеобщего оцепенения двигалась только сойка. Она прыгала, полная радости жизни, чуждая трагедии, не видя, что совсем рядом гибнет живое существо.

Горностай перестал раскачиваться, опустился на четыре лапы, выгнул дугой спину и устремился вперед. Удар был, как у змеи, — молниеносный, неуловимый для взгляда. Сойка мгновенно упорхнула.

Арбр, вскрикнув, упал. Крик его был недолог — горностай мгновенно припал к кроличьему горлу. Брызнула кровь, жертва судорожно забилась. Все кончилось.

Крик умирающего разогнал сковавшие его родичей чары, навеянные танцем горностая. Кролики опрометью кинулись прочь.

Только Кувырок остался на месте. Он не мог пошевелиться, не мог оторвать взгляд от убийцы. Этот оживший ночной кошмар полностью парализовал его волю. Горностай снова поднялся на задние лапы, его пристальный взгляд пронизывал столбы нисходящего света. Маленькие глазки светились, как отполированные гранаты. Изо рта у него, с острых зубов, капало красное, стекая по белоснежной грудке. Жажда крови ясно читалась в его взгляде — одной жертвы ему было мало. Кувырок наконец, собрав все силы, бросился бежать, но, вопреки инстинкту, кинулся не к ближайшему лугу, поросшему ноготками, а к норе. Он нашел вход мгновенно, а в следующую секунду уже сидел с бьющимся сердцем в своей каморке. Он оказался прав: деревья, защищая кроликов от орлов, делали их более уязвимыми для незаметно подкрадывающихся горностаев.

Страх распространился по всей норе, словно удушливый болотный газ. Кролики жались в своих отсеках, ожидая самого худшего. Оно и настало. Горностай, не удовлетворившись одной жертвой, направился вслед за Кувырком к норе. Кувырок слышал, как он принюхивается и тычется носом в землю. От запаха хищника голова у зайца шла кругом. А еще тошнотворно пахло кровью.

Звуки, которые послышались затем, невозможно было ни с чем спутать: изящные когтистые лапки осторожно спускались в туннель. Горностай решил наведаться в нору. У Кувырка перехватило дыхание. Он не знал, что делать: бежать или оставаться на месте в надежде, что горностай не доберется до него.

Запах крови, слитый с запахом хищника, делался все сильнее. И вот настал последний ужас: Кувырок увидел красные глаза, глядящие из коридора в его комнату. Горностай медленно поводил головой из стороны в сторону, словно всматриваясь в темноту. Кувырок понимал, что хищник может найти его и в полном мраке, по запаху. Бежать было некуда.

Горностай медленно пошел вперед, не сводя горящего взгляда с заячьего горла. Кувырок забарабанил задними ногами по земляной стене. Шум отдавался по всем проходам. Кролики тоже принялись изо всех сил барабанить.

— Уходи отсюда, уходи! — закричал Кувырок громко и пронзительно. В ответ горностай приподнял верхнюю губу, обнажив клыки. Кувырок уже чувствовал его горячее дыхание, а он все приближался. Кувырок отчаянно заверещал, зацарапался в стену в безнадежной попытке прорыть себе путь отступления.

Внезапно, за какое-нибудь мгновение до убийственного прыжка, из широкого туннеля появился барсук, очевидно привлеченный шумом, очень сердитый. Увидев горностая, он хрипло рявкнул:

— Шедь вне!

Горностай удивленно остановился, повернул голову. Кувырок, прожив несколько дней бок о бок с барсуками, слегка научился понимать по-куньи и сейчас понял, что сказал страшный сосед. Он не сомневался, что и горностай понял: ему велено немедленно убираться из норы.

Горностай попытался что-то возразить, но его слова потонули в потоке отборной барсучьей брани. Изящный хищник бросил последний взгляд на зайца и неохотно ретировался через запасной выход. С барсуком не поспоришь — даже родственники, если они, конечно, не самоубийцы, не решаются ему противоречить.

Да, барсук, без сомнения, спас ему жизнь! Кувырок рассыпался в благодарностях, но барсук проигнорировал его робкий лепет и убрался в глубины своего логовища. Кувырок, обессиленный всем пережитым, остался один.

 

Глава десятая

Уже три дня не переставая лил дождь, нору частично затопило. В душе Кувырка поселились тоска и безнадежность. Уныло пощипывая траву под дождем, он с ужасом думал о возвращении в отсыревшую нору. В земляных коридорах хлюпала под лапами грязь. Все это, вкупе с памятным нападением горностая, привело Кувырка к убеждению, что кроличья жизнь ему не подходит. Да и по характеру он слишком отличался от кроликов — был, например, гораздо беззаботнее. Правда, он начал опасаться, что если надолго задержится в норе, то тоже станет нервозным и нерешительным.

Когда он сообщил Эрбу о своем решении, достойный кролик, успевший по-своему привязаться к гостю, решил сказать ему на прощанье что-нибудь приятное.

— Нам будет не хватать твоих забавных ужимок. Как мы смеялись твоим выходкам! Я и раньше думал, что зайцы чокнутые, а теперь точно это знаю.

— Очень любезно с твоей стороны, — сухо ответил Кувырок. Он знал, что эти южные кролики между собой так же грубы, как и с пришельцами. Дело не в видовой розни — просто кролики от рождения лишены всякого такта. Он тоже мог бы намекнуть, что все кролики — невротики, но, к сожалению, иначе был воспитан. Его учили, что с хозяевами надо быть вежливым.

— Куда же ты пойдешь? И что будешь делать?

— Еще не знаю, Эрб. Наверное, переберусь на тот остров. Вернее, это не остров, раз туда есть ход, но ты меня понимаешь.

Эрб покачал головой.

— Будь поосторожнее. А может, передумаешь? Я слышал, что этим островом владеет громадное летающее существо с хохлом на голове. Серое в крапинку чудище. Огромное страшилище с неслышным полетом, которое камнем рушится в сумерках, вечером и перед рассветом, и выхватывает зайцев из нор.

Кувырок вспомнил золотых орлов. Но это описание не слишком к ним подходило — золотые орлы не охотились в сумерках, а, наоборот, предпочитали дневное освещение. И цвет их никак нельзя было назвать серым. Конечно, какие-то детали кролики могли просто выдумать — Кувырок давно заметил, что они большие фантазеры. Все их истории с каждым повторением обрастали новыми подробностями, украшениями, завитушками, самые простые вещи обретали чудесные свойства, ягоды ежевики превращались в волшебные плоды.

— Что же это за птица? Может быть, из вашей мифологии? А ты, случайно, не ел голубых поганок? Я нездешний, но ничего похожего в небе не видел. Там, откуда я родом…

Эрб, кажется, обиделся.

— Как же, как же, у вас водятся золотые орлы. Ты мне их описывал. Должен сказать, что это создание — уж не знаю, птица оно или крылатое млекопитающее — крупнее и свирепее. И не смотри на меня так. Это не выдумки. Я понимаю, что у нас, кроликов, репутация искусных рассказчиков, но сейчас я тебе дословно повторяю то, что слышал. Тех, кто видел чудище вблизи, в живых, естественно, нет, но кое-кто замечал краем глаза, как мелькал в полутьме его силуэт. Днем оно отсиживается на колокольне и летает только в сумерках. Некоторые говорят, что это летающий барсук, а вместо хвоста у него горностай. А когда он хочет взлететь, из боков вылезают крылья. Большие, как у канюка.

— А может, это сова? Или летучая мышь?

— Говорю тебе, у него туловище громадное, как у барсука! Ты много видел таких сов или летучих мышей, что могут унести зайца или кролика?

Таких сов, с барсучьим туловищем, Кувырок, конечно, не видел. А вдруг на острове действительно живет какое-то небывалое чудовище? Да нет, скорее всего это выдумка, которой кролики пугают детей, чтобы слушались. В любом случае, к чему волноваться заранее? Он же не кролик! Надо принимать мир таким, каков он есть, стараться выжить без лишней суеты — и будь что будет!..

Он попрощался с Эрбом и остальными обитателями норы. К некоторым он даже привязался, особенно к степенной Фрамбуазе. Она напоминала ему пожилых тетушек-зайчих из родного клана. Во всех воспоминаниях о родине смешивались сладость и горечь.

Кролики выразили сожаление, что он уходит. Кувырок понимал, что большинство быстро его забудет. Он для них всего лишь чужак, забредший ненадолго, а их община сложилась много поколений назад. В любом случае он заяц, а заяц, при всем внешнем сходстве, все-таки не кролик.

На прощание ему разрешили выйти главным ходом, что он с гордостью и сделал.

Выйдя из рощи, Кувырок сразу почувствовал себя на несколько фунтов легче. Только сейчас он понял, как тесно и душно было ему в кроличьей норе, как не хватало неба над головой и свежего ветра, шевелящего мех. Он развеселился, словно зайчонок. Хотелось прыгать и кувыркаться. Ему даже пришло в голову, не отправиться ли на север, в сторону родных гор, но, окинув взором бесконечные плоские пространства вокруг, он понял, что такое путешествие ему не по силам. Лучше уж, подумал он, приспособиться к жизни здесь, чем странствовать в поисках родины до конца жизни.

Снова он вышел на морской берег, туда, где искусственный перешеек вел к заманчивому острову. В этих краях, где горы не заслоняли линию горизонта, где мир был открыт до бесконечности со всех сторон, он тосковал по замкнутому, ограниченному пространству. Нет, он не хотел душной кроличьей норы в лесной чаще, ему хотелось места широкого и открытого, но с границами. Никогда он не привыкнет к этой неоглядной равнине. И раз уж тут горы не замыкают пространства, то пусть его ограничит море!

Все время остерегаясь орлов, он подошел к дороге. Сейчас океан был гораздо спокойнее, чем в прошлый раз, волны больше не перекатывались через асфальт, а разбивались о каменистые откосы узкого перешейка.

После нескольких дней дождя небо прояснилось. Птицы летали во множестве. В приливе храбрости Кувырок решился выйти на перешеек и запрыгал по середине дороги, надеясь, что удастся проскочить, не встретив ни людей, ни их машин. Чайки, сидящие на окаймляющих дорогу нагромождениях камней, провожали его взглядами ничего не выражающих глаз. Лишний раз Кувырок убедился, как чужды и неприятны ему эти птицы.

На середине перешейка его с грохотом обогнал тяжелый грузовик. Еще раньше, чем до ушей донесся шум, Кувырок лапами почувствовал вибрацию асфальта и сразу прыгнул с дороги в камни, где и отсиделся, пока машина не проехала. Это казалось разумным поступком, хотя он слегка побаивался, что, живя с кроликами, заразился, сам того не сознавая, их привычками и реакциями.

Когда грузовик прогрохотал мимо, оставив за собой облако синего, зловонного, обжигающего легкие дыма, Кувырок, почихав и покашляв, пошел дальше и благополучно добрался до конца перешейка.

Он свернул с берега, где в расщелинах камней прятались рачки, глядя на него своими глазами на ниточках, где зеленые крабы проворно сновали по камням своей чудной — боком — побежкой. В песчаных углублениях жили моллюски, а пузырьки на заливаемых волнами местах показывали, где прячутся муравьиные львы. Линия прибоя, как изгородь в поле, — пограничная зона, район притяжения. Это место встречи двух исполинов, земли и моря. На стыке двух миров жизнь всегда кипит, бойкие обладатели двойного гражданства снуют туда-сюда, добывая себе пропитание в узкой приграничной полосе.

Отлив обнажил замшелую поверхность прибрежных камней. Там, в сырой тени, жили бледные черви, морские ежи, моллюски. Кувырок походил среди луж, полюбовался креветками, пожевал водоросли — они оказались горькими — и быстро пришел к заключению, что морской берег не место для зайца. Камни, издали казавшиеся столь же гостеприимными, как скалы и валуны его родины, оказались ужасно скользкими. Попытавшись вскарабкаться на один из этих камней, Кувырок поскользнулся, съехал, шлепнулся и отшиб зад.

Покинув берег, он направился в глубь острова и снова оказался на аккуратно разгороженных полях, изрытых параллельными бороздами, с отдельными купами деревьев и дренажными канавами у каждой изгороди.

Снова мир был расчерчен на квадраты стенами шиповника, боярышника, терна и орешника, а под этими естественными барьерами росли пышные травы и цветы, вереск и папоротники. Перелетая от одной дикой розы к другой, временами скрываясь в высоком борщевнике, порхали крапивники и зяблики. Кувырку понравилось здесь больше, чем на берегу.

За то короткое время, что он прожил в плоской стране, Кувырок привык к тому, что именно у изгородей собирается все живое. К ним слетались и сползались жуки, бабочки, муравьи и божьи коровки. Этими насекомыми кормились сварливые землеройки, от которых полевки и лесные мыши шарахались почти с тем же страхом, что от коршунов и соколов. И Кувырок нашел себе приют у изгороди — тут и от орлов можно укрыться, и не скучно, не то что в пустом и почти безжизненном поле. Хотя кролики много раз повторяли, что золотых орлов в этих местах не водится, ему слабо в это верилось. Он вырос в мире, неотъемлемой частью которого были орлы. Чтобы увериться, что в небе над плоскими землями не летают золотые убийцы, ему нужны были более надежные свидетельства, чем заверения кроликов. А кроме того, следовало на всякий случай помнить и о странном летающем звере.

Может быть, это просто местная легенда, сложенная, чтобы поморочить головы пришлецам. Подобные байки рассказывали и в горах, и сами рассказчики не относились к ним серьезно. Вполне возможно, что летающий разбойник — всего лишь плод пылкого воображения. Когда кролики или зайцы бесследно исчезали — попавшись в лисьи зубы или в человеческие силки, — оставшиеся придумывали этому разные фантастические объяснения.

— Видите там, в тумане, далекий остров? Там страшно, там живут безголовые зайцы, что бродят по болотам и до смерти пугают заблудившихся. Помните, как прошлой весной нашли одного зайца — окаменевшего, с выпученными глазами. Что его, по-вашему, напугало? Вот то-то и оно…

Но все же ему, новичку в этих краях, не следовало отмахиваться от странных рассказов, пока не расспросит надежных свидетелей — лучше всего зайцев. Если зайцы на этом острове скажут то же самое, если они тоже остерегаются чудовища, Кувырку придется в него поверить. Но существование крылатого хищника — это одно, а его волшебная суть — другое, и уж это-то, по мнению Кувырка, было полной чушью.

Из своего укрытия в тени изгороди он делал набеги на поля для кормежки. Плодородная ярко-коричневая земля простиралась во все стороны. Одни участки лежали под паром, на других росли злаки. Земля эта была дальше от неба, чем любая другая, виденная им, но ближе к небесам. Такого щедрого суглинка горный заяц и вообразить себе не мог. Там, в горах, земля была сухая, на ней мало что росло, кроме вереска, горного клевера и дикого шалфея. На торфяниках было трав побольше, но такого изобилия вкуснейшей, сочной еды, как на этой плоской земле, Кувырок не видел никогда. Он не знал названий половины растений, но ел досыта и думал, что наконец-то попал в райский сад, о котором всегда мечтал.

Здесь росли кормовые травы, такие же, как вокруг кроличьей рощи: люцерна, эспарцет, тимофеевка, овсяница — фермеры выращивали их, по-видимому, специально для кроликов и зайцев, — а также капуста, гречиха, пастернак, брюква, горох и белая горчица — кое-какие названия Кувырок все-таки узнал от своих друзей, кроликов. Он ел с восторгом, но бдительности не терял и время от времени оглядывался, проверяя, не следит ли за ним враг или друг. Он еще не освоился до конца на этой чужой земле.