Глава двадцать третья

Осень — непростая пора для зайцев. Ведь она окрашена в лисьи цвета.

Когда листья начинают желтеть, рыжеть и краснеть, зайцам частенько приходится вздрагивать, ловя краем глаза цвета своего врага. Через мгновение, конечно, заяц понимает, что ошибся (если ошибся). Трудно жить, когда сердце на каждом шагу уходит в пятки.

А заячья тревога передается и другим, так что все звери начинают дергаться, нервничать, раздражаться по каждому поводу. Случаются и драки.

В этой нервной атмосфере зайцам остается одно утешение — гадание. Как никогда идут в ход вязовые веточки, светящиеся опята, колокольчики, духи предков и все прочее.

Кроме лисьей окраски, осень раздражает зайцев беспорядком. Палые листья и мертвые цветы устилают некогда столь опрятные поля, забивают борозды и канавы, препятствуя свободному течению воды. Зайцы вообще не понимают, зачем деревья сбрасывают свой покров, да еще перед наступлением зимы. Все нормальные создания, наоборот, отращивают к этому времени мех подлиннее и погуще. А деревья предпочитают стоять на морозе голыми! Странные существа!

Кувырок и Большеглазка сидели на окраине луга. Накануне Кувырок видел странный, тревожный сон. Ему явился призрачный заяц. Кувырок полагал, что дело в нервной осенней обстановке. Когда в глазах рябит от золотого и рыжего, цветов опасности, не удивительно, что и он слегка не в себе. Лисы и орлы! Хорошо еще, что эти убийцы не коричневые и не зеленые, иначе бы зайцы круглый год не знали ни минуты покоя!

Ему так и не удалось повидаться с Джитти. Но решение он принял. Он хотел остаться с колонией. Теперь это была его семья.

Большеглазка почему-то была им недовольна. Кувырок приписывал это осенней нервозности.

— Значит, ты окончательно все решил? — спросила Большеглазка в сотый раз.

— Боюсь, что да.

— Что значит «боюсь»! Ведь решаешь-то ты! Догоника просто пользуется твоей порядочностью! Да какая вообще разница, волшебное оно или нет! Ну пожалуйста, не уходи! Останься со мной до весны, а там и решай. Что могут изменить несколько месяцев?

Но раз уж Кувырок что-то решил, отговорить его было сложно — горец есть горец. В горах крепко думают, прежде чем решиться на что-то, но уж когда решение принято, легче скалу расколоть, чем его изменить.

— Какая разница, сейчас идти или потом? Опасность-то меньше не станет. Лучше уж побыстрее отделаться. Вы думаете, что Убоище — сверхъестественное существо, а я в это не верю и хочу доказать, что я прав. Когда мы будем знать о нем больше, мы придумаем что-нибудь, чтобы спастись от него. Пока что я видел только темную тень в небе, но, когда я вернусь, у нас будет точное его описание. Может, это какая-нибудь громадная сова или что-нибудь в этом роде.

— Сова таких размеров? Не смеши меня! Кролики любят рассказывать байки об орлиных совах или совиных орлах, которые якобы охотились на них за морем, но и они говорят, что Убоище в два раза больше. Ну почему ты такой упрямый? Хоть говори тебе, хоть не говори!..

— Ну, может, и не сова, но во всяком случае ничего волшебного в нем нет. Не надо за меня бояться. Такая уж, видно, мне выпала судьба — вечные перемены и приключения. Раньше я жил среди оленей, диких кошек и орлов, а теперь меня окружают русаки, ежи, выдры и убоища. А завтра, может, будет еще кто-нибудь. Ничего со мной не случится!

Большеглазка шмыгнула носом.

— Надо же когда-то остепениться! Пусть теперь кто-нибудь другой рискует!

— Нет, Большеглазка, извини, но пойду я.

Большеглазка обиделась и ушла от него на другой конец луга. Странно она себя вела, и Кувырок отказался от попыток ее понять. Уж на что все русаки чудные, а она чуднее всех. Он пошел попрощаться со Стигандой.

— Удачи твоим начинаниям, друг, и скорой встречи нам обоим! — сказала выдра. — Береги свою пушистую шкурку! Стиганда будет ждать твоего возвращения и первой приветствует и поздравит героя.

— Ну, какого там героя, — скромно возразил Кувырок, — спасибо, Стиганда! До свиданья, Гастинд, — добавил он, увидев высунувшуюся из воды морду, но тот только пробормотал что-то по-куньи и снова скрылся.

Кувырок отправился к Лунной зайчихе. Он намеревался идти на колокольню сегодня и хотел ее предупредить.

Он еще не дошел до края луга, как его догнала Большеглазка. Она была так расстроена — он даже подумал, что с ней что-то случилось, но оказалось, что она просто хочет еще раз с ним поговорить, пока он не ушел. В глазах ее было беспокойство, но говорила она очень сердито.

— До свиданья! Да будь поосторожнее! — сурово сказала она.

— Ну а как же? — удивился Кувырок. — Я буду очень-очень осторожен.

— Ну и ладно! — сказала она еще суровее, резко повернулась и побежала к своей норе.

В сотый раз удивляясь странностям своей капризной соседки, Кувырок покинул их общую территорию. Он понимал, что за ее причудами что-то скрывается, что она что-то пыталась ему сказать, но был не в настроении разгадывать загадки. Все горцы такие — не любят намеков, экивоков и недосказанностей, предпочитают все говорить прямо и открытым текстом.

Найдя достопочтенную матрону в ее резиденции на оголенном Букеровом поле, Кувырок сообщил ей о своем решении. Догоника обрадовалась и кликнула супруга, проживающего рядом, на Поггриновом лугу.

— Горный заяц отправляется на колокольню, чтобы выяснить природу Убоища, — официально возвестила она.

— Превосходно! — воскликнул Солнечный заяц.

И оба они вернулись к кормежке, а Кувырок стоял и не мог понять, надо ли ему сказать еще что-нибудь или можно идти. Солнечно-лунная чета явно потеряла к нему интерес.

— Ну, пока, — произнес он наконец.

Догоника подняла глаза.

— Как, ты еще здесь? — удивилась она. — Я думала, ты давно ушел.

— Так я пойду?

— Иди, иди!

И она снова принялась за траву.

Кувырок отправился в дальний путь к колокольне. Он, естественно, хотел добраться засветло, пока Убоище не вылетело на охоту. Если бы оно завидело зайца на открытом месте, он бы погиб. Поблизости от церкви было много оград, и там он рассчитывал найти укрытие.

Он придерживался обычной заячьей тропы, проходящей через участки многих русаков. Некоторые здоровались с ним, другие не обращали на него внимания — в зависимости от того, чем были заняты. Раз или два пришлось пройти через территории зайцев из других колоний, но за лето весть о чужаке из горной страны, поселившемся на лугу возле речки, успела облететь округу. Чужие зайцы бросали на него любопытные взгляды и отвечали на его приветствия, если он проходил близко от них, но в целом не слишком им интересовались.

Кувырок все время поглядывал по сторонам, опасаясь лис, — тем более что многочисленные кучи рыжеватой опали громоздились на полях и у каменных садовых оград. Время от времени приходилось пересекать человечью тропу, а изредка попадались люди, пешие или на велосипедах. Он их не боялся.

Один раз, правда, он чуть не умер от страха, когда на него с громким лаем кинулась собака, сидящая на цепи за низким заборчиком. Из ее пасти капала слюна. К счастью, собака не могла до него дотянуться, и он поскорее убежал, пока на ее лай не вышли люди с ружьями.

Церковь стояла в стороне от деревни, на возвышении, к которому вела аллея, обсаженная кедрами. Высокие деревья не могли заслонить колокольни, сложенной из больших серых камней. По дороге к аллее Кувырку пришлось пересечь болотистый участок. Там жили молчаливые цапли, которые ловили в высоком тростнике квакающую добычу. Редкие деревья пламенели красными листьями, влажные тропинки шли среди высокой неряшливой травы.

Заросли тростника не позволяли видеть перед собой дальше, чем на прыжок; Кувырок два раза терял направление. Когда он наконец вышел в открытое поле, за которым увидел подъем, ведущий к церкви, было уже поздно. Весь этот день был облачный, мрачный, и сумерки наступили раньше обычного.

Кувырок подумал, не переждать ли вечер в высокой траве на краю болота. Но здесь было опасно из-за лис. Рыжие черти любили эту траву, позволяющую незаметно подкрадываться к многочисленным болотным птицам. И ни одна из них не отказалась бы сцапать зайца вместо зуйка. Нет, на болоте ему не нравилось — в открытом поле он чувствовал себя увереннее.

Приняв решение, он запрыгал по борозде в сторону церкви. Под лапами шуршали опавшие листья. Он ни на минуту не забывал о небе, и его зоркие глаза ловили каждое движение над головой. Мелькнул было ястреб-перепелятник, но быстро скрылся, и заколотившееся заячье сердце успокоилось. Конечно, этот хищник не представлял опасности, но любое быстрое движение в небе действовало Кувырку на нервы.

Примерно на полпути он учуял лису и замер на месте. Лиса, судя по запаху, была справа, так что если бы он двинулся дальше, то оказался бы у нее на виду. Кувырок понимал, что оставаться на месте безопаснее всего, так как лисы не могут долго удерживать внимание на неподвижном объекте. Он знал, что у лис главное чувство — обоняние, и так как сейчас он находился с наветренной стороны, у него были все шансы отсидеться.

Запах лисы делался все сильнее. Кувырок хорошо представил себе, как она движется. Получалось, что она вот-вот должна пересечь борозду, где он сидел, у него за спиной и очень близко.

Заячьи глаза расположены по бокам головы, и обзор у них очень хороший. Кувырку не пришлось поворачивать голову, чтобы увидеть протрусившую сзади лису. Она оказалась совсем молоденькой — видно, родилась этой весной. Ей явно было в новинку охотиться самостоятельно. Неопытная лисичка торопилась к дальней стороне поля.

Когда она скрылась за изгородью, Кувырок решил, что опасность миновала, и задумался, что делать дальше. Надо как можно быстрее выбраться с открытого места и где-то спрятаться. Он поскакал по борозде в сторону церкви.

Вечер уже наступил. Громада колокольни выступала из полумрака, и ее серые, выщербленные от древности камни казались бесчисленными лицами, ждущими приближения ночи. Рядом с церковью лежало небольшое деревенское кладбище, огороженное кроме ряда кустов еще и невысокой каменной стеной. Стену оплетал плющ. Через живую изгородь Кувырок легко мог пробраться, а на стену придется карабкаться, и тут плющ окажется очень кстати.

Кувырок был всего в нескольких прыжках от стены, когда от верхушки колокольни отделилась громадная тень и угрожающе повисла в небе. Убоище! Убийца вышел на охоту. Кувырок прижался к земле, трепеща от ужаса, а чудовище медленно кружило в высоте, и на фоне темных облаков, наносимых порывистым ветром, его очертания казались нечеткими, размытыми.

Кувырок надеялся, что Убоище, давно сожрав всех, кого могло, поблизости от церкви, не станет высматривать здесь добычу. Скорее всего, оно сразу же полетит туда, где дичи больше, где оно привыкло охотиться.

Кувырок ждал. Решив, что времени прошло достаточно, чудовище успело улететь и сейчас парит где-нибудь над лесом или рекой, он уже собрался двигаться дальше, как вдруг снова заметил молодую лисичку. Оказывается, она вернулась по своему следу, поймала запах и сейчас медленно шла против ветра, выслеживая зайца. Кувырка она не видела, но довольно уверенно продвигалась в нужном направлении, обнюхивая все борозды. Дойдя до той, где прошел Кувырок, она остановилась, принюхалась и повернулась, глядя прямо в его сторону. Кувырок лежал ни жив ни мертв. Лиса пошла по борозде. Еще минута, и придется или сниматься с места и бежать, или…

Что же делать? Бежать к церкви? А если он не найдет, где укрыться? Только сейчас он осознал, что даже не представляет себе, как войти в здание. Есть ли там открытая дверь или хотя бы какое-нибудь отверстие, в которое можно пробраться? Как он мог отправиться в путь, не разузнав предварительно таких вещей? Да, разведчик он совершенно неопытный!

Он уже собрался кинуться к стене, как вдруг над ним, угрожающе низко, проплыла какая-то тень. Убоище вернулось! Оно снова кружило над колокольней. «Все! — подумал Кувырок. — Я пропал, оно меня увидело».

Страшная тень пошла на снижение, быстро и бесшумно, и мгновенно стала невидима на фоне серой башни. Но Кувырок успел увидеть распластанные крылья, горящие глаза… Он ждал удара и надеялся только на одно: что смерть будет мгновенной.

Случилось чудо: хищник его не заметил. Черная тень проплыла над ним, едва его не задев.

Кувырок услышал за спиной короткий отчаянный вскрик. Скосив по-заячьи глаза, он увидел, что Убоище, ударив по борозде, поднимается в воздух и какое-то тело извивается у него в когтях. Громадный хищник поднялся в небо и исчез во мраке.

Кувырок проскочил сквозь изгородь, мгновенно перемахнул через увитую плющом стену и с бьющимся сердцем заметался по кладбищу среди крестов и могильных памятников. Его сердце бешено колотилось, и мыслей в голове не было, кроме одной: надо найти укрытие. Ему бросилось в глаза треугольное отверстие в боковой стороне каменной плиты, и он юркнул туда.

Внутри было темно. Он немного посидел, давая сердцу время успокоиться. Сердечные удары глухо отдавались в ушах. Круг замкнулся: лисичка попала в когти хищника, охотник превратился в добычу. Игры на лужайке, веселая возня с братьями и сестрами, родительские уроки охотничьей науки — все это кончилось для рыжей зверушки. Сейчас ее терзает и рвет на части железный клюв. Ей тоже доводилось терзать беспомощную добычу, а теперь она сама угодила в когти того, кто сильнее.

Сердце Кувырка постепенно успокаивалось. Сидя внутри холодной могильной плиты, он собирался с силами для следующих шагов. Ему опять повезло, хотя события приняли неожиданный оборот. Следовало обдумать дальнейшее, составить план действий и исключить ненужный риск. Теперь он понимал, что напрасно не остался до ночи на краю болота.

— Зря я поспешил, — вслух упрекнул он себя.

И тут какой-то голос, усиленный эхом, отражающимся от стенок полого каменного куба, произнес в полной темноте:

— Это точно!

 

Глава двадцать четвертая

— Кто это сказал? — воскликнул Кувырок, пытаясь рассмотреть что-нибудь в непроглядном мраке. — Кто тут?

Он ничего не видел, но чувствовал, что на него смотрят чьи-то глаза, более привычные к темноте, чем его собственные. Выбора не было. Выскочить наружу, где летала верная смерть, он не мог — значит, приходилось лицом к лицу встретиться с тем неожиданным, что подкараулило его здесь.

Кто-то приближался, пошмыгивая носом. Кувырок подался назад, приготовясь в случае чего отбиваться задними лапами. Сердце снова заколотилось.

— Имей в виду, лапы у меня сильные. Как дам — не поздоровится! — предупредил он неизвестного.

— Знаю, Кувырок. Это так ты встречаешь старых друзей?

Невидимый собеседник подошел к нему, прижался мордочкой к его щеке. Кувырка охватил порыв радости: он узнал этот запах.

— Торопыжка!

— Я самая!

— Но как же… Где же ты… Когда…

Торопыжка снова ткнулась в него мордочкой.

— Тихо, тихо, не все сразу. Сначала ты расскажи, что было после того, как я ушла с фермы, а потом я все расскажу. Как ты убежал? А в заячьей травле ты участвовал?

Обуреваемый радостью Кувырок все-таки заметил, что Торопыжка не очень жаждет восторженных излияний, и постарался успокоиться.

— Да, меня травили борзыми, но я их перегнал. Эх, Торопыжка, видела бы ты, как я бежал! Просто несравненно! А бедного зайца передо мной — у него еще был такой выговор чудной, — его разорвали на куски!

И Кувырок рассказал свою историю — как он убежал от собак, что случилось после этого. Торопыжка внимательно слушала, изредка перебивая, когда хотела что-то уточнить. Ей требовалось знать все, вплоть до мельчайших подробностей. Особенно заинтересовала ее Большеглазка. Обо всем, что имело к ней отношение, Торопыжка расспрашивала очень настойчиво и дотошно.

— Значит, у тебя общее поле с этой зайчихой?

— И не одно. Поля, кстати, бывают разные. У нас с ней великолепнейшее поле с белой горчицей и превосходный луг. И там еще речка, а в нее ручей впадает. Я подружился с выдрой, у нее там нора.

— Ты, вижу, неплохо устроился, — заметила Торопыжка.

— Да ничего. Мне повезло — я встретил здесь, на равнине, нескольких настоящих друзей. Джитти, ежиху, и других. Правда, Лунная зайчиха и Солнечный заяц немного слишком важничают, но, наверно, им иначе нельзя, они же возглавляют колонию. На них лежит большая ответственность.

— А здесь-то, на кладбище, ты что делаешь?

Он рассказал о своей задаче — обследовать колокольню и выяснить, что за зверь там поселился. Это важное поручение, объяснил он с гордостью, оно только горному зайцу по плечу, потому что русаки боятся высоты.

— А по-моему, они тебя эксплуатируют, — сказала Торопыжка.

— Ничего подобного. Я иду по доброй воле. Я сам захотел!

— Ну и глупо! Это страшилище тебя живьем сожрет. Оно такое громадное! Я тут от него спряталась, но как стемнеет, уйду немедленно. Он меня уже раз чуть не поймал. Не знаю, кто он такой.

Кувырок уже попривык к темноте и видел, как блестят ее глаза.

— Это вроде не орел. Во всяком случае, на наших золотых орлов ничуть не похож. И повадки совсем не такие, и цвет другой. Он какой-то грязно-серый, его в сумерках и разглядеть трудно.

— Знаю, — сказала Торопыжка. — А за мной он гнался в лесу. Он хорошо летает среди деревьев — забрался в самую чащу.

— Вот видишь! — воскликнул Кувырок. — Орлы не могут летать в лесу. У них бы крылья цеплялись за ветки. Это точно не орел.

Торопыжка не была в этом уверена. Она сказала, что нельзя делать выводы, имея так мало информации. У Кувырка не было настроения спорить, ему не терпелось узнать, куда она делась с фермы и что было потом. И Торопыжка начала свою историю.

— Помнишь того человека, который все приходил и пялился на меня? Он еще любил зайцев в горшочке. Ну вот, в ту ночь он пришел, открыл мою клетку и схватил меня за горло. Я и опомниться не успела, как оказалась в мешке. Мне хотелось метаться и рваться, но вместо этого я стала прогрызать дырку. К счастью, путь до его дома был неблизкий. К тому времени, как заскрипела калитка и я поняла, что мы пришли, дырка была уже порядочная. Я рванулась было, но он успел поднять мешок и что-то зарычал прямо мне в лицо.

Меня переполняла ненависть, а его нос был совсем рядом, так что я его укусила! Я вцепилась зубами в его длинный отвислый носище изо всех сил!

— Да неужели! — воскликнул в восхищении Кувырок.

— Знай наших! Впилась изо всех сил. Он заорал и выпустил мешок. Я еще минутку держалась за его нос, потом прыгнула на землю, выскочила из мешка да как пущусь бежать! Мне попалась канава, и я мчалась по ней до изнеможения, а потом свалилась и заснула.

— А потом?

— Потом осмотрелась, походила вокруг, держась поближе к изгородям. Я боялась открытых мест из-за орлов.

— Понимаю! — вставил Кувырок.

— В конце концов я прибилась к заячьей колонии на большой земле, и они мне рассказали, что здесь орлов не бывает и остерегаться надо только лисиц.

— И Убоища.

— Кого-кого?

— Ну этого убийцы-чудовища. От которого мы с тобой сейчас прячемся.

— Нет, речь же о большой земле. Он так далеко от колокольни не залетает. Я его только здесь, на острове, впервые увидела. Я сюда пришла искать тебя. Нашей колонии он не угрожает. Только лисы и горностаи.

— Повезло вам.

— Еще бы! А дело было так: прошла я по перешейку, свернула направо…

— Направо? Вот беда-то! Поверни ты налево, сразу бы меня нашла.

— Я же не знала. Там, справа, большой лес, и я его обходила с востока. А дело было в сумерки. Вдруг я заметила что-то сверху. Я знала, что орлов здесь нет, но инстинктивно бросилась в лес.

— Правильно сделала!

— Я забежала глубоко в чащу. Деревья там растут очень тесно, а внизу густой кустарник. Я была уверена, что, кто бы это ни был, туда он за мной не полетит.

Но я ошиблась. Вдруг я услышала, что он летит среди деревьев. Его крылья взмахивали совершенно бесшумно, но он отталкивался лапами от ветвей, очень ловко, и быстро продвигался вглубь. Я, конечно, безумно испугалась и стала всматриваться сквозь переплетенные ветки, чтобы понять, кто же это преследует меня. Я чуть не умерла на месте, когда его увидела!

Конечно, как следует я его рассмотреть не смогла. Он громадный! Он летел прямо на тонкие ветки, не боялся чащи. Сразу было видно, что он привык к лесу. У него крылья короче, чем у золотого орла, и он так ловко пробирался сквозь ветки. А рассмотреть его трудно — он крапчато-серый, на фоне сплетенных ветвей все сливается.

Честно говоря, я перепугалась как никогда в жизни. И раньше случалось, конечно, кого-то бояться, но все-таки не так. Я уж решила, что все, спасения нет. Про орлов хоть знаешь, что они не полетят туда, где плохо видно, и уж точно не полезут в заросли. А для этого словно не существовало никаких препятствий. Как машина. Если бы человек изобрел машину для ловли зайцев, она бы такая и была. Машины не знают препятствий, им все равно.

— Уж я-то тебя понимаю, — сказал Кувырок, — мы его видим каждый вечер и каждое утро. И как же ты спаслась?

— Спряталась под корнем дуба. Он еще полетал вокруг, но тут совсем стемнело, и он убрался. Это было вчера. А сегодня я встретила одну зайчиху из вашей колонии. Ее зовут Камнепятка. Она сказала, что тебя послали с поручением на колокольню. Я и отправилась недолго думая прямо к церкви. И тут как раз это чудище вылетело из гнезда. Я бросилась сюда.

— Ну вот, — сказал Кувырок, — теперь мы снова вместе!

Торопыжка помолчала. Потом, еще раз ткнувшись в него мордочкой, заговорила снова.

— Я должна кое-что тебе сказать, Кувырок. Когда до нашей колонии дошли слухи о появившемся на острове горном зайце, который научил русаков копать норки и этим спас их от летающего чудовища, я сразу догадалась, что это ты. Я и пошла тебя искать, потому что мне нужно поговорить с тобой напоследок.

Кувырок опешил:

— Как напоследок? О чем?

— Об этом нелегко говорить… Помнишь, когда мы были моложе, ты все удивлялся, что я иногда выхожу из себя без всякой причины?

— Припоминаю.

— Ну вот. А причина была. Я была в тебя влюблена. Я так надеялась, что, когда придет наш первый брачный сезон, ты будешь из-за меня драться, танцевать на снегу и победишь. А ты ничего не хотел понимать. Ты меня совершенно не воспринимал с этой стороны, хотя я тебе чуть не на шею бросалась.

— Что?

— А теперь… Видишь ли, дело в том, что теперь я полюбила другого зайца. Он хороший. Он привел меня в колонию и заботился обо мне. Он говорит, что весной будет драться за меня. Его зовут Чемпион. Ну вот… Я должна была тебе это сказать.

— Ясно.

«Ясно, — думал Кувырок, — как же можно соревноваться с зайцем по имени Чемпион?»

— Так ты меня понимаешь?

Кувырок был очень взволнован.

— Да, да, конечно! Знаешь, я ведь тоже… Я, можно сказать, сильно привязался к одной…

— К этой зайчихе, Большеглазке?

Он был благодарен ей за помощь.

— Да, к ней. К Большеглазке.

Торопыжка вздохнула:

— Что ж, я рада, что ты не особенно страдаешь из-за меня. Правда, ты ведь думал, что я умерла. Ты уже как-то привык к этой мысли, да?

— Ну да, — ответил Кувырок, — в этом все дело. А иначе я бы очень страдал из-за того, что ты выбираешь другого. Я с детства думал, что мы будем вместе, но не всегда в жизни получается так, как мы думали, верно? Ну ничего, у тебя есть твой Чемпион…

— А у тебя твоя Большеглазка.

— Вот именно.

Ему вдруг захотелось переменить тему.

— Так что же нам сейчас делать?

— Я вернусь в свою колонию. Конечно, дождусь сначала полной темноты, чтобы чудище на меня не напало. И тебе советую сделать то же самое. Не знаю, о чем думает ваша Лунная. Послать зайца на такое опасное дело! Интересно, как же ты собираешься к нему подобраться?

Кувырок пожал плечами.

— Я вообще-то думал действовать по обстоятельствам, как выйдет.

— Иди-ка домой, Кувырок!

— Я подумаю.

Они еще поболтали, а когда совсем стемнело, Торопыжка засобиралась домой. Она сказала, что будет передавать ему весточки с каждой оказией, и то же пообещал Кувырок.

Торопыжка подошла к отверстию, осторожно выглянула наружу. Хотя внутри плиты было совершенно темно, Кувырок знал, что она остановилась, оглянулась, в последний раз посмотрела на него долгим взглядом, а потом выскочила и была такова.

Кувырок решил подождать еще немного, прежде чем идти к башне. Ему взгрустнулось. Встреча с Торопыжкой пробудила воспоминания о родных местах, об аромате цветущего вереска, о величественных горах, что стоят так неподвижно и гордо, — крепкоплечие, с могучими изогнутыми спинами. Он вспомнил горные уступы и глубокие расселины, вспомнил нависающие над тропами скалы и покрытые льдом остроконечные вершины, узкие долины, где паслись спокойные олени, и тот каменистый склон, где собирался его клан с наступлением зимы. Сосновые рощи, запах янтарной смолы, стекающей по стволу, и ветерок, разносящий запах хвои… Бурный горный ручей, несущийся вниз по извилистому ложу, которое он сам пробил в горе, и шумно рушащийся в озеро… И озерную гладь, отражающую плывущие облака.

Никогда, никогда он туда не вернется! Торопыжка, видно, тоже отказалась от надежды вернуться домой, раз выбрала местного парня и хочет жить в его колонии.

Торопыжка! Там, в горах, они, наверное, выбрали бы друг друга, жили бы счастливо, воспитали бы несколько выводков зайчат. Взамен этого им выпали приключения, странствия и жизнь в чужой земле, на южных равнинах. Да будет так. Горный заяц готов принять то, что ему суждено. Приключения так приключения!

Кувырок стал думать о том, что ему предстоит в ближайшие часы.

 

Глава двадцать пятая

Когда тьма легла на землю, Кувырок осторожно вылез из полой плиты и осмотрелся. В слабом свете звезд вздымалась к небу каменная колокольня — самое высокое сооружение на острове. Это была древняя постройка, ее вершина венчалась зубчатым ограждением с бойницами. Казалось, башня держит ночь на своих плечах, и, если бы не она, темнота рухнула бы на землю, расплющив церковь вместе с холмом.

Луна, к счастью, только народилась, ее бледный серпик был тоньше апельсиновой корочки.

Кувырок подошел к подножию башни. Здесь было сыро, чернели замшелые камни. Молчаливые фигуры с могильных памятников — херувимы и серафимы, ангелы с распростертыми крыльями — внимательно следили за зайцем. Сверху на него пялились горгульи — драконьи головы на концах водосточных желобов. Их пасти были удивленно раскрыты.

От камней веяло тысячелетним покоем. Когда-то в эти края приплыли на длинных кораблях чужеземные воины. Их развевающиеся светлые волосы и безумные глаза вселяли ужас в местных земледельцев. Большеглазка рассказывала Кувырку предания, передающиеся у зайцев от поколения к поколению, о воинах с железом в руках, с железом в крови, с железом в душах. Эти люди прошли по равнинам, никого не щадя, — убивали, грабили, поджигали и волокли женщин на свои беспалубные ладьи с квадратными парусами.

Тогда и построили эту церковь приземистую, с толстыми прочными стенами, способными выдержать нападение заморских разбойников. Громадные камни для постройки доставили по воде с севера и скрепили местным цементом. Когда-то серый, живой, дышащий камень за многие столетия почернел, уплотнился, умер. Эти стены видели, как вытаскивают из уединенных лачуг визжащих ведьм и колдунов, как их предают огню или швыряют в реку. Так же расправлялись с четвероногими сообщниками чародеев — котами, козлами, кроликами и зайцами. Помнили черные камни и другое: случалось, церковные пастыри сами сходили с истинного пути и неведомо для себя служили темным силам, которым призваны были противостоять. Но прежние бури улеглись, и сейчас церковь посещали только ради службы или тихой молитвы. Много столетий со времен тех, кто привез в эти края заячьих родственников, нога завоевателя не ступала на церковный порог. Толстые стены не укрывали больше ни золота, ни прочих мирских ценностей — только духовные сокровища.

Двигаясь в темноте вдоль стены, Кувырок обогнул колокольню и очутился перед деревянным порталом. Как и следовало ожидать, большие резные двери были плотно притворены. Внутри, однако, горел свет, а это значило, что либо там кто-то есть, либо кто-то должен прийти. Кувырок запасся терпением и притаился у дверей.

Ждать пришлось долго. Наконец послышалось шарканье шагов по гравию, и кто-то вошел в кладбищенские ворота. На поясе человека в такт шагам бренчали ключи. Кувырок затаил дыхание. К железному кольцу на двери протянулась рука, повернула его. Тяжелая дверь со скрипом отворилась. Вслед за человеком, держась у самых его ног, Кувырок бесшумно скользнул внутрь и оказался на холодном каменном полу церкви.

Чтобы увидеть зайца, человеку пришлось бы обернуться и наклониться, но он, естественно, не стал этого делать — с какой стати? Кувырок шмыгнул под скамью. Загасив все свечи, человек вышел и запер за собой дверь. Кувырок слышал, как со скрежетом поворачивается ключ в замке, как замок щелкает, как вынимается ключ.

Долгие сырые зимы, сотни протекших зим оставили на стенах слабый запах плесени. Пахло древностью, словно воздух внутри церкви сохранился со времен постройки, словно все, что находилось внутри, принадлежало прошлым столетиям и не имело ничего общего с современным миром, лежащим снаружи, по ту сторону церковных стен.

Кувырок вышел в проход между деревянными скамьями. Это дерево давно забыло, что некогда было плотью живых существ — деревьев, — оно пропиталось запахом святости, утратило возраст, оно блестело, отполированное телами сидящих, и казалось, что его блеск идет изнутри. В тусклом свете, проникающем через цветные стекла витражей, Кувырок рассмотрел на полу медную плиту с рельефной человеческой фигурой. У человека была чешуя, как у рыбы, и странная остроконечная голова. В одной руке он держал меч, в другой щит. Ступив волосатыми пятками на плиту, Кувырок удивился, какая она холодная.

В церкви было много необычного и чудесного, но больше всего Кувырка поразил столб с перекладиной — на стене, над алтарем, покрытым бело-золотой тканью. Постепенно умному зайцу открылось назначение этого предмета. Это был столб-виселица, такой же, как тот, на который человек с трактора вешал кротов и грачей. Только на этом столбе висел, раскинув руки, человек. Кто-то прибил его руки и ноги к столбу большими гвоздями. В неярком звездном свете трудно было рассмотреть лицо, но Кувырку показалось, что он различает на нем муку и одновременно покой.

Заяц долго-долго смотрел на казненного. Что заставило людей схватить такого же, как они, человека и повесить на столбе? Там, в поле, животных вешали, чтобы отпугнуть остальных, заставить их понять, что поле — владение человека и туда не следует соваться. Трупы должны были напоминать зверям, что человек — царь мироздания. Может быть, этого человека тоже повесили в назидание остальным? На чье поле он зашел, чьим посевам угрожал? Кто были они, убийцы, гвоздями приколотившие его к столбу, чтобы утвердить свое господство в мире?

Кувырок так глубоко задумался, что у него голова пошла кругом. Наконец он оторвался от загадочного зрелища и стал обходить помещение, пока не нашел лестницу, ведущую на колокольню.

Он решил не подниматься до наступления дня — ведь в темноте все равно ничего не разглядишь. Лучше повременить до зари, а когда Убоище отправится на охоту, подняться по лестнице и в каком-нибудь укромном уголке ждать его возвращения.

В церкви, конечно, не было никакой еды, и Кувырок остался на всю ночь наедине со своим голодом. К утру он был еле жив, но заставил себя думать только о предстоящем деле.

Когда первые лучи солнца пронзили цветные стекла и разбросали яркие пятна по всему полу, Кувырок начал долгий подъем по винтовой лестнице. Прыгать со ступеньки на ступеньку было нелегко — хорошо, что в бойницы проникало немного света.

— Я тут один из всех зайцев на такое способен, — говорил он себе. — Я единственный не боюсь высоты. Кроме Торопыжки, конечно.

Он подбадривал себя, чтобы заглушить голод и страх, чтобы не думать раньше времени о том, что может ждать его наверху.

Прыгнув на последнюю ступеньку, он уперся в препятствие. До него не сразу дошло, что путь преграждает закрытая дверь. Он понимал, что надо попасть в помещение на вершине башни, лежащее за этой дверью. Что же делать? Неужели весь долгий путь он проделал напрасно и какой-то плоский кусок дерева обратит в ничто все усилия?

Он обнюхал дверь, зубами проверил дерево на прочность. Оказалось, что в одном месте край двери плотно прилегает к полу, и из-за этого сырость просочилась в старые буковые дощечки и размягчила их.

Кувырок начал грызть подгнившее крошащееся дерево. Грызть пришлось долго. Наконец образовалась дыра, достаточно крупная, чтобы попробовать протиснуться. Выплевывая изо рта изжеванные щепки, Кувырок полез в дыру. Надо торопиться — Убоище вот-вот могло вернуться. Хорош он будет, если застрянет! Чудище мгновенно сорвет с него, беспомощного, шкуру.

Наконец он протиснулся.

Внутри никого не было. У двери стоял мешок, наполненный костями. Какой-то человек собрал разбросанные кости и сложил в мешок, видимо, чтобы потом вынести. Было и другое свидетельство того, что в логове Убоища побывали люди: с большого колокола свисала новая веревка.

Заяц забился в самый темный угол у двери и стал ждать возвращения Убоища. Теперь, когда он был у цели, его страх как-то съежился, сжался в точку. И хотя сердце колотилось, а ноги порывались убежать подальше, он твердо решил держаться до конца.

Снаружи делалось все светлее. Внизу, в церкви, кто-то ходил. Хлопнула дверь.

А это что за звук? Взмахи крыльев.

Когда Убоище нападало, его полет был неслышен — оно скользило по воздуху, распластав крылья.

Но сейчас оно хлопало крыльями — властно, уверенно. Вот гигантская тень загородила окно.

Сразу стало темно.

С глухим ударом оно опустилось на подоконник, сложило крылья, зашаркало лапами по камню. Потом пересело на балку, поддерживающую колокол.

Это была птица — большая птица с хохлом на голове.

Кувырок съежился в углу, прижался изо всех сил к стене. Он словно в капкан попал — судорога страха сжала тело. Но заяц помнил, зачем тут находится. Он смотрел на Убоище во все глаза.

Хищник ел. Он раздирал на части чье-то тело — уже не разобрать было чье. Он держал в когтях ком кровавого мяса, рвал его громадным горбатым клювом.

Он был крапчато-серый, с гребнем на голове, с широкими черными полосами на хвосте. Когти и клюв напоминали орлиные, но сам он не был похож ни на одного орла, виденного Кувырком. Он был гораздо больше золотых орлов, что кружили над горными склонами, и никакого золота не было у него в окраске — он словно соткан был из теней. Страшные глаза — холодные и твердые, как драгоценные камни. Поистине чудовище, громадное и сильное. При необходимости оно могло бы убить человека.

Покончив с едой, отбросив в сторону кости и клочья шкуры, Убоище подозрительно огляделось.

У Кувырка остановилось сердце.

Птица почувствовала что-то неладное. Сначала она злобно клюнула новую веревку, идущую вниз от колокола. Потом спрыгнула на пол и стала медленно обходить комнату. Время от времени она останавливалась, склоняла голову набок, как бы прислушиваясь. Она шла не к зайцу, а в противоположную сторону. Вот она задержалась в темном дальнем углу. Кувырок слышал, как она бьет клювом во что-то твердое.

Что делать? Броситься бежать, надеясь, что он успеет протиснуться в дыру раньше, чем Убоище доберется до двери? Какой-то шанс на спасение был, но такая попытка требовала отчаянной храбрости.

Прежде чем Кувырок успел пошевелиться, громадная птица вернулась к окну и уселась на подоконнике, вертя головой. Она загородила своим большим телом оконный проем, и в комнате сразу потемнело.

Кувырок стал осторожно продвигаться между стеной и мешком с костями в сторону двери. Места было мало, мешок каждую минуту грозил опрокинуться.

Убоище сердито щелкнуло клювом. Кувырок испуганно вздрогнул. Железный клюв щелкнул еще несколько раз, а Кувырку казалось, будто щелкает в мозгу у чудовища, пытающегося понять, что же в его логове не в порядке.

Убоищу не сиделось на месте. Оно снова перебралось на балку, на этот раз повернувшись к окну. Кувырку сразу стало легче оттого, что враг смотрит в другую сторону.

Внизу, в церкви, ходили и говорили. Раздались звуки музыки — кто-то заиграл на органе. Кувырок сообразил, что сегодня седьмой день — день, в который люди не работают на полях, а идут в церковь. Скоро они начнут петь.

Чудовище как-то странно простонало — вернее, проскрежетало.

Кувырок снова замер.

Убоище негромко пело в лад органу, — как человек, только без слов. Оно ритмично покачивалось, издавая глухие утробные звуки.

Теперь или никогда, подумал Кувырок. Сейчас, когда чудище поглощено музыкой, можно незаметно подкрасться к двери и выскочить в дыру. Он сделал несколько осторожных шагов.

И тут музыка умолкла.

Кувырок сделал попытку вернуться в угол и задел мешок.

Мешок упал.

Кости с черепами разлетелись по всей комнате. Убоище изумленно уставилось на зайца. Оно издало гневный скрежет, вскочило на подоконник и собралось для броска.

Но в это мгновение настал конец света.

БО-О-ОМ!!! БУ-У-М!!!

Оглушающий, ослепляющий звук наполнил пространство колокольни, вторгся в мозг Кувырка, выгнал оттуда все мысли. Башня сотрясалась от оглушительного звона. Кувырку казалось, что голова вот-вот слетит у него с плеч. Звук придавил его к полу, навалился ужасной тяжестью, грозя расплющить.

Большой колокол грянул снова.

БУ-У-УМ!

Убоище вылетело в окно.

Кувырок вернулся к жизни. Он мгновенно подбежал к двери, протиснулся в дыру и начал спускаться по винтовой лестнице. Он продвигался медленно — спуск по ступенькам дается зайцам гораздо труднее подъема. Страшный звон продолжал сотрясать колокольню, но Кувырку было уже все равно. Он хотел только одного — добраться до земли и бежать к своим любимым плоским полям.

Примерно на середине спуска, сделав очередной виток, он влетел прямо в руки человеку. Для того эта встреча была столь же неожиданной, но он все-таки успел машинально схватить зайца за уши. Кувырок, отчаянно дергая лапами, повис в воздухе.

Человек заглянул ему в глаза и восторженно захохотал.

 

Глава двадцать шестая

Когда зазвонил колокол, Буббе показалось, что у него в голове что-то взорвалось. Он бросился прочь не раздумывая, как бросился бы от охотников с ружьями. Он вылетел из окна, думая только о том, чтобы избавиться от ужасного звука. Речь шла о сохранении рассудка, и Бубба мгновенно забыл о зайце и прочих пустяках. Башня перестала быть его гнездом — она стала вместилищем ужасного человеческого орудия с голосом, вселяющим ужас даже в него, кто сам был ужасен.

Взлетевшего Буббу заметили несколько прихожан, стоящих на гравиевой дорожке. Потом его заслонили деревья. Он попался на глаза людям второй раз на этой неделе — когда на башню приходили и ему пришлось вылететь днем, его увидели могильщики. Пора было убираться отсюда, искать новое, безопасное пристанище. В этой башне жить больше нельзя — в любой момент металлическое существо может заполнить ему голову ужасным звоном. К тому же люди видели его, узнали, где он живет. Они могут устроить ему ловушку.

— Прощай, Башня.

— Прощай, Бубба. Желаю тебе поскорее найти приют и убежище от врагов.

Описав в небе круг, Бубба прямиком полетел к перешейку, соединяющему остров с большой землей. Дальше к югу он знал на берегу одно место, куда уже летал с острова. Внизу мелькали поля, потом показалась зеленая вода, потом снова земля. Летел он долго, но наконец добрался, куда хотел. Мать, бывало, брал его сюда. Здесь тоже стояла башня. Та, которую он покинул, была в сечении квадратной, а эта круглой.

Это была полуразрушенная оборонительная башня. Она стояла на невысокой скале, нависающей над морем, и Буббе нравилось, что она удалена от земли. Правда, эта башня пониже, чем та, церковная, зато люди бывают здесь редко или вообще никогда — с земли трудно подобраться, с востока лежит океан, с запада тянутся болота. В соответствии с оборонительным назначением башни вход в нее был затруднен — единственная дверь располагалась на тройной высоте человеческого роста, практически посередине. Главная опасность грозила от рыбаков и натуралистов, наблюдающих за птицами, — эти, невзирая на неудобства и опасности, пробирались куда угодно. Но поскольку Бубба не собирался отказываться от внушенной матерью привычки вылетать только в сумерках, он мог надеяться, что его не заметят.

На болоте водились птицы, что сулило внести некоторое разнообразие в его кроличье-заячий рацион, — утки, цапли, чайки, чернозобики и многие другие. Он предпочитал небольших жирных зверьков, но на худой конец мог прокормиться и птицами. Приближалась зима, а с ней в изобилии появятся крупные, упитанные гуси — налетят с севера перезимовать и подкормиться на болотах. Они будут прибывать тысячами, не ожидая найти здесь хищника размера и силы Буббы — он сможет подстерегать их в облаках и хватать на лету. А когда придет весна, можно летать подальше от берега за ягнятами и телятами. Опасно — зато он посчитается с людьми.

Бубба твердо решил выследить и убить мелкого зайца. Было что-то очень странное в этом существе. Оно явилось неизвестно откуда и научило его любимую пищу прятаться. Оно привыкло смотреть в небо, оно вовремя заметило Буббу и укрылось в кроличьей норе. Оно, наконец, явилось к нему домой по каким-то своим загадочным причинам. Не замышляло ли оно сразиться с Буббой, отомстить за нанесенный сородичам урон?

Такую наглость нельзя оставлять без наказания. Бубба считал, что заяц виновен и в том, что ему, Буббе, пришлось покинуть свой дом, — именно он стал причиной того ужасного звука, от которого мозг Буббы сжался внутри черепа в агонии. Звук повторялся, он бил по голове снова и снова, башня сотрясалась от фундамента до вершины, и мертвецы, лежащие под землей в узких ящиках, должно быть, пробудились от векового сна и забились головами о крышки гробов, пытаясь подняться.

Ясно одно: заяц этот не простой. Бубба вернулся в воспоминаниях к тому полузабытому времени, когда он только родился, к влажному лесу, из которого его забрал мать. Там, в девственном лесу, охотились дикари, владеющие луками, духовыми трубками с ядовитыми шипами — и колдовством. Может быть, эти дикие охотники преследуют его. Может быть, враги Буббы послали волшебного зайца, чтобы убить его. Да, в хитрости им не откажешь — будь это крупный кот или свирепая гигантская собака, Бубба сразу насторожился бы. А враги послали всего-навсего зайца, который был даже мельче остальных. На самом деле он, конечно, несравненно сильнее всех себе подобных. Бубба понял, что для победы над зайцем понадобятся вся его хитрость и осторожность.

Бубба раскинул крылья и позволил попутному ветру донести себя до башни. Он немного посидел на каменном выступе, потом через пролом в стене влетел во внутреннее помещение. Там царила приятная, успокоительная темнота. Бубба собрал какие-то тряпки и ветки, валяющиеся на полу, соорудил себе примитивное гнездо и устроился на нем отдохнуть в ожидании вечера.

— Здравствуй, новая башня. Я буду здесь жить.

— Добро пожаловать, Бубба.

Бубба задремал. Во сне ожили туманные образы наследственной памяти, коренящиеся в далеком прошлом, в жизни многих поколений его предков. Предки жили в зеленом сумраке леса, строили гнезда в ветвях исполинских деревьев и почти никогда не вылетали в открытое небо, как приходилось делать Буббе. Их жизнь проходила под лесным пологом, где среди влажной листвы неумолчно жужжали бесчисленные насекомые. Всюду кишела жизнь — и на земле, и в воздухе, и на деревьях. Из подземных источников текли реки с черной водой. Временами они широко разливались и затопляли обширные пространства.

Предки Буббы царили в лесу, властвовали над мириадами зверей и птиц, названий большинства которых Бубба не знал. Предки питались какими-то похожими на людей волосатыми тварями, скачущими с ветки на ветку. Одни были очень юркими, другие медлительными. Водились там и странные птицы с яркими перьями, хохолками и длинными твердыми клювами — этих птиц предки тоже ели. В памяти Буббы остался запах влажного бессолнечного мира — здесь всегда было жарко, и дожди низвергались с неба подобно водопадам, с грохотом колотя по восковым листьям. В лесу жили змеи толщиной с человеческое туловище, в реках водились страшные создания с громадной зубастой пастью.

Мать забрал Буббу из этого мира малым, еще не оперившимся птенцом и улетел с ним на железной птице. Бубба смутно припоминал, что его везли в ящике, а здесь, на новом месте, мать выпустил его и накормил накрошенными бараньими почками и печенкой.

Когда Бубба просыпался от этих снов, ему всегда бывало не по себе. Не потому, что хотелось вернуться в диковинный зеленый мир, — дело было не в том, где он находится, причина беспокойства лежала глубже. Он не был счастлив наедине с собой. Но он и не грустил. У него был приют, пищи хватало, небо принадлежало ему одному. Иногда он залетал в какой-нибудь местный лесок и там, в зеленом полумраке между ветвей, пытался наяву воскресить свои воспоминания.

Когда настал вечер, Бубба покинул башню и облетел новую территорию. Прежняя, на острове, осталась довольно далеко, но Бубба мог бы иногда летать туда в сумерках, если охота не займет много времени. Он решил, что зимой, когда будет темнеть очень быстро, главной его пищей станут гуси, хотя, конечно, в серые, полутемные дни, когда трудно будет рассмотреть его на фоне серого неба, никто не помешает ему прихватить иной раз зайца или кролика — просто чтобы напомнить этим тварям о себе. А с наступлением лета он будет вылетать чаще — может, иногда случится и заночевать в лесу. Как ни хороши болота, на них не водятся кролики и зайцы, его любимая еда.

— Скажи, новая башня, могуч ли Бубба?

— Бубба — повелитель равнин.

— Да, я повелитель. Так должно быть. Мать гордился бы мной.

— Мать тобой гордится, Бубба.

 

Глава двадцать седьмая

Прошло семь дней, а Кувырок все не возвращался, и зайцы собрались на Букеровом поле у подножия своего тотема, чья единственная протянутая ветвь прочерчивала небо, как белая молния. Собираться на сходки в середине осени было не в заячьих обычаях — колония воссоединялась только к концу зимы, и те, кто не знал, в чем дело, недоуменно расспрашивали сородичей, а те, кто слышал о героическом предприятии Кувырка, еле успевали отвечать на вопросы.

На сходку явилось даже несколько кроликов — они, конечно, держались в сторонке. Среди них уже распространились рассказы о жизни Кувырка в кроличьей норе на большой земле. История отважного зайца-путешественника, попав в репертуар сказителей, украсилась живописными подробностями, и кролики хотели продолжения. Они чувствовали, что Кувырок принадлежит всем зайцеобразным, что его путешествия и приключения, мужество и отвага поднимают национальное самосознание и заставляют гордиться своим родом. Кувырок освободился из человеческого плена, перегнал борзых, прижился на равнинах и завоевал сердца зайцев и кроликов.

Тот факт, что все это случалось проделывать и другим зайцам как в прошлом, так и в настоящем, нисколько не принижал его заслуг в главах поклонников. Некоторым избранникам судьбы, одаренным мужеством и особым обаянием, суждено обрести ореол величия и надолго остаться в народной памяти. В жизни народа случаются исторические моменты, когда он отчаянно нуждается в героях, и все высматривают подходящих кандидатов, на которых можно возложить это бремя.

Кувырок не был одним из тех харизматических вождей, чье пылкое красноречие и пламенный взор неотразимо действуют на толпу. Он был трезв, рассудителен, умерен во всем, не слишком возвышался над остальными — на него можно было равняться, как на старшего брата, отца-защитника, надежного друга. Его отличала не пылкая и безумная отвага, но скромная и основательная храбрость. Он изобрел заячьи норы, спасающие от Убоища. Ему неизбежно предстояло превратиться в культовую фигуру, в легенду, в почитаемый образ идеального вождя, простого и доброго, у которого всегда найдется и мудрый совет для Лунной зайчихи, и ласковое слово для каждого зайчонка. Естественно, что такой герой бросил вызов чудовищу и пошел на гибель из чувства долга.

Народный герой должен быть понятен и близок, чтобы каждый мог представить себя на его месте. В то же время он должен явиться издалека. В своих родных горах Кувырок мог бы победить сто крылатых чудовищ и все-таки считаться не героем и вождем, а просто везунчиком. Его бы забыли уже в следующем поколении. Мелочная зависть и ревность тех, кто помнил его детство, помешала бы возвеличить его деяния. Трудно принимать всерьез зайца, которого помнишь малышом, спотыкающимся о собственные уши.

Здесь, на плоской земле, Кувырок привлекал к себе всеобщее внимание как чужак и пришелец, но в то же время не вызывал неприязни, будучи своим, близким. Никто не видел его первых неверных шагов под материнским присмотром, никто не смог бы вспомнить, как он, бывало, удирал в страхе от впервые увиденного червяка. Он явился сюда в расцвете мужества, мудрости, знаний. Никто не мог припомнить ему былых проступков, никакое пятно не марало его репутацию. Он побывал узником совести — его держали в клетке только за то, что он заяц. Если он поднимется в ранг великих, что вполне вероятно, — особенно если он претерпел мученическую кончину от когтей Убоища, — все будут говорить, что время, проведенное за решеткой, время глубоких раздумий и бесед с Высшим Существом, сформировало его характер. Историю его детства в горах сочинят заново, юность украсят какими-нибудь предварительными подвигами, а те, кто решится их отрицать, заслужат ярлык завистников и клеветников.

У Кувырка были все данные превратиться в национального героя.

Лунная зайчиха открыла собрание.

— Те из вас, кто живет поближе, — начала она, — возможно, слышали, что горного зайца Кувырка нет с нами уже несколько дней. Вы могли также заметить, что Убоище не прилетало в течение последней недели. Совпадение этих двух фактов не случайно.

Ровно неделю назад Кувырок обратился ко мне и изложил свой замысел — он задумал отправиться в поход и выяснить природу Убоища, чтобы мы знали, кто нас истребляет. Это было благородное и отважное решение. Сразу после нашей беседы горец отправился в путь.

К сожалению, он не вернулся, и нам приходится предполагать худшее. Но и Убоище перестало появляться в небе вечером и перед рассветом, и тут уж следует предположить лучшее. Похоже на то, что произошла битва, в которой чудовище потерпело поражение, но и заяц получил столь тяжкие раны, что не смог вернуться.

Зайцы, не зная, радоваться концу чудища или оплакивать гибель героя, издали нечто среднее между скорбным стоном и криком «ура!».

— Убийца больше не летает в нашем небе, — продолжала Догоника, — зато мы потеряли друга. Кувырок, храбрейший из зайцев, пожертвовал ради нас жизнью, и мы должны оплакать его и почтить его память. Помните, как он убегал от преследования? Он описывал при этом такую странную широкую дугу. Я предлагаю каждое лето, в конце брачного сезона, перед тем как разойтись по своим участкам, устраивать гонки его имени. Каждый из состязающихся должен будет описать такую же дугу. Это станет данью памяти героического зайца, отдавшего жизнь ради нашего блага.

И Догоника слегка склонила голову.

Через несколько мгновений она выпрямилась и добавила:

— Вот это я и хотела вам сказать. Можете возвращаться на свои поля, жизнь на которых теперь безопасна благодаря руководству выбранной вами предводительницы и ее верного горного зайца.

Закончив речь, Догоника присела у подножия тотема, глядя на расходящихся зайцев. Неожиданно к ней прыгнула Большеглазка и обвинила во лжи. Молодая зайчиха от гнева с трудом могла говорить.

— Вовсе не он это придумал! Он не хотел идти! Это ты его заставила!

Догоника нимало не смутилась.

— Но, Большеглазка, разве не лучше, чтобы он вошел в историю как самый самоотверженный заяц всех времен? Почему я должна приписывать себе часть заслуг, когда можно всю честь отдать Кувырку?

Большеглазка подозрительно посмотрела на нее.

— Так ты что, ради его памяти так сказала?

— Конечно! Другой причины нет! — Догоника держалась уверенно и твердо.

Большеглазке тоже не приходила в голову другая причина. Она была расстроена, взволнована и отчаянно скучала по Кувырку, с которым провела целый сезон. Несколько месяцев — большой срок для зайцев, и Большеглазка уже строила планы будущей семейной жизни. Конечно, Кувырок был ужасно недогадлив, когда дело шло о чувствах, которые питает к нему девушка, но с наступлением брачного сезона все наладилось бы само собой. Теперь с мечтами приходилось распрощаться. Большеглазка еще с прошлого сезона знала, что нравится Сильноногу и что он будет танцевать на снегу для нее. Но ей нужен только Кувырок… А где Кувырок? Он пропал, и ее горе десятикратно усугублялось тем, что она даже не попрощалась с ним как следует. Она рассердилась на то, что он простодушно позволил Догонике отправить себя в это гибельное путешествие, и в результате он так и не узнал, как Большеглазка к нему относится. Она позволила своему волнению и гневу испортить последние драгоценные минуты, проведенные вместе, и теперь казнила себя за это.

— Как невыносимо, просто по-человечески жестока жизнь! — грустно воскликнула она.

— Верно, — согласилась Лунная зайчиха. — Но что поделаешь, жить-то надо!

И тут Большеглазка вспомнила, что, говоря о Кувырке, Догоника все-таки не преминула подчеркнуть собственные заслуги. Охваченная гневом, она резко повернулась и ушла.

По дороге на свой луг печальная Большеглазка встретила ежиху, с которой была шапочно знакома. Большинство животных в этих местах знало Джитти, и многие ее избегали, побаиваясь ее неукротимого нрава. Но сегодня ежиха была настроена мирно и остановилась поболтать.

— Зачем вы собирались? — спросила она. — Никогда не видела заячьей сходки в это время года.

— Мы говорили об одном зайце. Это горный заяц, который поселился с нами после прошлого брачного сезона.

От волнения Большеглазка говорила с трудом.

— Ты про Кувырка, что ли? — удивилась Джитти.

— А ты разве его знала?

— Конечно, знала — то есть знаю! Почему ты говоришь о нем в прошедшем времени? Он что, умер?

— Кажется, да.

И Большеглазка рассказала ежихе об опасном поручении, о походе Кувырка на колокольню, о том, что Убоище перестало прилетать. Она не хотела выдавать своих чувств, старалась говорить спокойно и равнодушно произносить имя Кувырка, словно для нее он был всего лишь одним из многих парней, а не единственным.

Когда она замолчала, Джитти сказала:

— Вижу, ты его очень любишь.

Большеглазка смутилась:

— Да нет, с чего ты взяла?

— Это слышно в каждом твоем слове! Я думала, что вам, зайцам, не положено выбирать друг друга до весны. Кажется, весной ваши парни обязаны драться? Или что-то в этом роде, столь же варварское. По-моему, это ужасно глупо. Но разве не правда, что вам полагается ждать до тех пор?

— В общем, да, по старинным обычаям. Только в наше время не все определяется дракой. Большинство пар заранее решает, кто с кем хочет быть. В самом деле, какой смысл идти с парнем, если ты его терпеть не можешь, верно?

— По-моему, верно, но кто я такая, чтобы вас учить? У вас своя культура, свои обычаи. Конечно, другим видам они могут казаться чудными.

— Ну вот, и во время танцев на снегу парни заводятся и начинают драться — друг с другом и с нами иногда тоже, но мы стараемся сдерживаться, потому что мы сильнее и можем их покалечить. Если два парня — а бывает, и больше — хотят одну зайчиху, а ей более или менее все равно, с кем идти, тогда им, естественно, приходится решать дело дракой…

— Очень естественно! — саркастически вставила Джитти.

— …Но если соперников нет, или зайчиха твердо знает, кого она хочет, тогда дерутся просто так, для удовольствия.

— Ну, а если ты знаешь, кого хочешь, а другой парень все-таки решает всерьез за тебя драться?

Большеглазка пожала плечами:

— Тогда делать нечего, драться придется, но я никак не буду поощрять соперника Кувырка, а без поощрения зайчихи выиграть драку очень трудно. Так, во всяком случае, у нас считается.

— А что если все-таки победит другой парень? Кувырок-то ведь мелковат по сравнению с другими. Вдруг соперник его побьет?

— Пусть только попробует побить! Я ему башку снесу! — проворчала Большеглазка.

Джитти насмешливо поджала губы.

— Понятно! Вот, значит, что у вас называется поощрением. Так-то, конечно, Кувырок может победить.

— Да только пустые это разговоры! — вздохнула Большеглазка. — Кувырка не вернуть!

— С чего ты взяла?

— Что? Что разговоры пустые?

— Нет! С чего ты взяла, что его нет в живых?

Под строгим взглядом ежихи Большеглазка смутилась:

— Но всё ведь об этом говорит, разве нет?

Джитти фыркнула:

— Что всё? И что это «всё» говорит? Мы знаем только одно: Кувырок до сих пор не вернулся. Ну и что? Если он погиб, где его тело? Или хотя бы клок шкурки? Я бы на твоем месте погодила вычеркивать его из списка поклонников. Этот горный заяц имеет привычку неожиданно объявляться, как раз когда думаешь, что с ним все кончено. Другого такого упорного зайца ты в жизни не встретишь. Мне просто стыдно за тебя… Как, говоришь, тебя зовут? Ах, Большеглазка? Так вот, Большеглазка, раз уж ты влюбилась в эту голубую шкурку, набитую упрямством, так по крайней мере имей немножко веры.

— Но ведь Убоище…

— Если хищник не появлялся в последние дни, из этого никак не следует, что оба погибли в жаркой схватке. Как ты это себе представляешь? Ты серьезно думаешь, что Кувырок полез в драку с гигантской птицей или летучей мышью или кто оно там такое? С чудищем, в десять раз больше себя, с когтями и громадным клювом? Возможно, он и храбрый заяц, но не круглый же он дурак, в конце-то концов! Кувырок убежал бы от Убоища, как и всякое существо с каплей разума в голове!

В груди Большеглазки вспыхнула и затеплилась надежда, которой она не смела верить. Эта ежиха, кажется, очень хорошо знает Кувырка — даже лучше, чем она сама. Вдруг Джитти права?

— Но если он не погиб, где же он?

— Что ты глупости спрашиваешь! Почем я знаю? Во-первых, не исключено, что он и в самом деле погиб, хотя я не поставила бы на это ни одной своей иголки. Скорее всего, где-то затаился, а чудище ходит вокруг и точит на него когти. Говорю тебе, я знаю этого парня — такие, как он, обычно выживают. Там, где он жил раньше, водились золотые орлы — не один орел, а, может, полдюжины. Они летали у него над головой каждый день. А еще там шастали какие-то дикие кошки! И лис при этом никто не отменял. Да если здесь есть хоть один заяц, который может плюнуть чудищу в самую рожу и уцелеть, то это только он, Кувырок.

Ладно! Приятно было с тобой поболтать, но мне надо искать место для зимовки. Скоро похолодает, мне придется заснуть, и надо выбрать укромное место, где не шляются ни лисы, ни барсуки, проклятие их черным душам, житья от них нет… Так что пока, зайчиха! Главное, сохраняй голову на плечах. Все имеет две стороны — получше и похуже. Пока у тебя нет точных данных, не надо ждать худшего. Может быть и так и эдак. Ладно, хватит болтать, будь здорова!

И ежиха поспешила прочь, а Большеглазка осталась со смятением в душе.

 

Глава двадцать восьмая

У зверей и птиц есть поговорка, которая, скорее всего, идет от уток и гусей: если действительно некий Творец создал этот мир, а потом опочил от трудов, то для отдыха Он, конечно, выбрал эстуарий — устье большой реки, впадающей в океан.

Место встречи двух водных миров, пресного и соленого, — это край, где царит безмятежный покой. Главный нарушитель покоя — человек, но в эстуарий, как и на горные вершины, ему не так легко пробраться. Обычно здесь слишком мелко, чтобы могла пройти лодка, слишком топко, чтобы идти пешком, и вообще человеку нечего делать среди болот, затопляемых то пресной, то соленой водой. Человек бродит по краю таких мест, а сердце эстуария остается незапятнанным его присутствием. Здесь, где река смешивается с морем, в мириадах видов и форм расцветает жизнь.

Вода здесь располагается слоями — внизу слой соленой воды, повыше — слой пресной, более легкой, а между ними промежуточный, слегка солоноватый. Слои перемещаются и меняют концентрацию соли в зависимости от приливов и отливов. Каждому из трех типов воды соответствует свой тип растительности, птиц, насекомых и рыб. Те, кто предпочитает пресную воду, располагаются выше по течению, любители солененького — ближе к морю, а те, кто придерживается умеренных вкусов, — посередине. К ним относятся креветки, крабы, кефаль, бычки, колюшка и многие другие создания.

На заболоченной земле у самого края воды растут камыши и высокие травы. Плодородная пампа вокруг эстуария привлекает фермеров, но не годится для застройки, слишком она зыбкая, — это буферная зона, разделяющая мир человека и царство животных.

В отличие от Кувырка, Торопыжка полностью оценила прелести эстуария и его сходство с родными краями. Кувырок видел в этих краях только окультуренную землю, где пейзаж формировался рукой человека, — в полную противоположность дикой первозданности горных склонов, где присутствие человека угадывалось только по изредка встречающимся пирамидальным нагромождениям камней. Торопыжке нравились покой и безмятежность болот, тихая, полная тайны жизнь подводных течений и глубоких топей. Отлив обнажал простирающуюся до горизонта путаницу многочисленных речных рукавов и глубоких протоков.

Здесь и небо было шире, его купол вздымался полусферой, а закаты горели фантастическими красками. Воздух был свеж и чист, совсем как в горах, — с той разницей, что здесь попадались карманы болотного газа. Горные склоны, уютно, словно домашние стены, ограничивающие мир, давали зайцам чувство защищенности — здесь этого не было, зато заяц, от природы обладающий почти полным круговым обзором, мог видеть все вокруг до самого горизонта, а это тоже вселяет уверенность. Зайцы любят видеть не только то, что перед глазами, но и то, что за спиной, и ценят открытые местности. Торопыжка чувствовала себя здесь легко и свободно.

Временами, правда, она испытывала беспокойство: от плоской земли исходила какая-то жуть, что-то темное и страшное, хотя и не угрожающее ей. Эта земля помнила пришельцев-захватчиков — они являлись время от времени из-за моря, пытались осесть здесь, но вырождались, погибали, туманы высасывали из них жизнь, призраки убивали волю. Пришельцы хотели завоевать землю, а земля завоевывала их самих, и они либо уходили, либо, постепенно разрушаясь духом и телом, истаивали и растворялись в тенях. Только в глубине болотных топей оставались следы их пребывания — обломки корабельных досок, ржавое железное оружие, полуистлевшие кости.

То, что враждебно людям, благосклонно к животным.

Заячья колония, к которой прибилась Торопыжка, держалась у края болота, где веером расходились несколько ручейков. Здешние зайцы были не так цивилизованны, как те, что приютили Кувырка, — неухоженные шкурки, грубоватые манеры. Они ели травы, которые Догоника объявила бы несъедобными, и пили из болотных луж, от которых Стремглав отвернулся бы, сморщив нос.

Удача одного частенько оборачивается несчастьем другого. Убоище не беспокоило больше колонию Догоники, зато попала под удар колония, где жила Торопыжка. Убоище набросилось на жителей болот с яростью, повергшей их в панику. Здешние зайцы еще не научились рыть норы.

Вернувшись с кладбища после встречи с Кувырком, Торопыжка рассказала обо всем своему будущему парню, Чемпиону. Этот крупный, красивый русак рассердился на Торопыжку за то, что она ушла, ничего не сказав, — а кроме того, она заметила, что каждое упоминание о старом друге вызывает у него ревность.

— Я пошла повидаться с ним отчасти для того, чтобы проститься со своей прежней жизнью, — объяснила она Чемпиону. — Теперь, когда это сделано, мы можем больше не вспоминать о прошлом, разве что сам захочешь. Уверяю тебя, мне здесь очень нравится, ничуть не меньше, чем в горах. Я смирилась с переменами в своей жизни. Ты не можешь поставить мне в вину, что я ходила проститься со старым другом, которого долго считала погибшим.

— Надо было предупредить! — твердил Чемпион. — Я беспокоился. Надо было сказать, куда идешь.

Торопыжке пришлось просить прощения и заверять, что такое больше не повторится.

Потом до нее дошла весть, что Кувырок не вернулся. Говорили, что у них с Убоищем произошла битва. У нее упало сердце. Она решила сходить на колокольню и разузнать, что случилось на самом деле. На сей раз она поделилась замыслом с Чемпионом, и он категорически запретил ей идти.

— Я обещала предупреждать тебя, когда ухожу, а слушаться не обещала, — упрямо заявила она. — Ты не имеешь права командовать. Я буду ходить, куда мне хочется.

Чемпион огорчился. Он понимал, что Торопыжка права. Он никогда не посмел бы разговаривать так с какой-нибудь из местных зайчих, а если бы попробовал, получил бы в ухо. Но Торопыжка была такая маленькая, нежная, она пробуждала в нем желание опекать ее и защищать. Он уже подумывал извиниться, но тут в жизни колонии начались драматические события.

В один сумрачный вечер появилось Убоище и унесло зайца с поля, примыкающего к болоту.

Наутро оно прилетело снова и унесло второго зайца.

Предводители колонии, Морская зайчиха и Небесный заяц, призвали Торопыжку к ответу. Они заявили, что во всем виновата она. Она — или ее приятель, что одно и то же, потому что оба голубые горные зайцы, — заставила чудище уйти с острова и переселиться в круглую башню.

— Неправда! — воскликнула Торопыжка. — Как мог Кувырок заставить Убоище переселиться?

— Откуда я знаю? — ответила Морская зайчиха. — Это ты нам расскажи.

— Просто смешно! Неужели ты серьезно говоришь? Не может заяц выгнать из дому громадное летающее чудище!

— Может, и так, — сказала Морская, — но твой Кувырок мог каким-то образом спровоцировать людей, чтобы они выгнали Убоище из колокольни. Вот оно и переселилось в круглую башню. Все равно ответственность лежит на горном зайце. Зачем он пустился в такую глупую авантюру?

Торопыжка рассердилась:

— Но ведь ему приказала идти Лунная зайчиха!

— Не знаю, не знаю, — сказала Морская, — я слышала, что он вызвался добровольно.

Торопыжка как могла пыталась защитить Кувырка, объяснить, что он не способен на такую подлость — избавить от опасности свою колонию ценой несчастья другой. Если Убоище поселилось в круглой башне — значит, оно само так захотело, а Кувырок здесь ни при чем. Бессмысленно думать, утверждала она, что заяц способен заставить такое чудовище переселиться против воли.

Защищаясь, она искала глазами Чемпиона, надеясь, что он ее поддержит. Его, однако, не было видно. Похоже, он не желал вмешиваться в спор и возражать старшим. Но неожиданно за нее вступился другой парень, Водохлеб, заяц с довольно сомнительной репутацией. Его часто видели на болоте, где он пробирался с кочки на кочку. Водохлеб воскликнул, что один заяц не может отвечать за действия другого, пусть они сто раз земляки, родственники или даже однопометники.

— Если мой брат в чем-то провинится, это ведь не значит, что я буду за него отвечать! — дерзко заявил он Морской зайчихе. — Так же, как и я не стану тебя винить, если Небесный украдет у меня еду. Винить эту зайчиху в том, что кто-то из колонии, в которой она когда-то жила, косвенно виновен в том, что чудовище перебралось поближе к нам, несправедливо, нечестно и просто глупо!

К сожалению, Водохлеб авторитетом в колонии не пользовался. Он нарушал все правила и не уважал старших, за что не раз подвергался осуждению. Вообще-то зайцы не слишком склонны к коллективизму, но многие считали, что Водохлеб слишком уж отъявленный индивидуалист. Общее мнение сводилось к тому, что день, в который этот заяц покинет колонию, чем он не раз грозился, будет удачным для всех днем. Водохлеб любил ставить уважаемых членов колонии в смешное положение, был чрезмерно развязен и слишком склонен к шуткам, когда ситуация требовала серьезности.

— Говори что хочешь! — сказал Небесный заяц. — Для нас твое мнение не обязательно.

Морская зайчиха решила предостеречь Торопыжку:

— Не воображай, что этот бунтарь защищает тебя потому, что его хоть на волос беспокоит, что с тобой будет. Он просто развлекается. Если хочешь знать, он не раз говорил, что ты слишком задираешь нос и это доведет тебя до беды.

Торопыжка посмотрела на Водохлеба, ожидая, что он станет это отрицать. Но тот только лениво наклонил набок голову и сказал:

— Она действительно зазнайка, но это еще не значит, что она должна отвечать за чужие поступки. Беда твоя, Морская, в том, что ты слишком прямолинейно мыслишь. Тебе бы немножко гибкости! Тогда бы ты поняла, что валишь в одну кучу совсем разные вещи, а после радуешься, какая ты умная. Я все сказал, а если ты не понимаешь, значит, никогда не поймешь.

С этими словами он ушел, и Торопыжка опять осталась без поддержки.

Морская зайчиха не унималась. Она снова и снова твердила, что в последних смертях виноват Кувырок. Убоище покинуло колокольню сразу после того, как Кувырок туда явился, и это никак не может быть простым совпадением. Торопыжкин земляк навлек на колонию несчастье, так что теперь она обязана поправить дело.

Первым делом Торопыжка стала учить русаков копать норы. Некоторые приверженцы традиций категорически отказались учиться «кроличьим штучкам», но переменили мнение после того, как Убоище наутро унесло еще одного зайца. Водохлеб, назло старшим, утверждал, что рыть норки очень приятно и интересно.

— Давно бы их выкопать! Сейчас было бы всем тепло и сухо. Слушай, Торопыжка, а еще какие-нибудь горные хитрости можешь показать?

Но Торопыжка сердилась на то, что он назвал ее зазнайкой, и не желала с ним разговаривать.

Появился Чемпион и объяснил, что бегал на свое поле проверить, все ли там в порядке. Парочка встретилась у старого дуба. Торопыжка слегка досадовала на парня, который обещал весной драться за нее.

— Пока тебя не было, — с упреком сказала она, — меня тут в чем только не обвинили!

— Правда? Жалко, что я не знал!

Из канавы кто-то передразнил его тонким голосом:

— Ой, правда? Ой, как жалко, что я не знал!

— Кто это? — крикнул Чемпион. — А ну, покажись!

Из канавы выскочил Водохлеб. Он был весь в грязи, к меху пристали листья и веточки, словно он все утро валялся по канавам.

— Как прикажешь это понимать? — грозно вопросил Чемпион.

— О чем это ты? — зевая, осведомился Водохлеб.

— Почему ты подслушиваешь?

— И не думал, — ответил тот, — я в этой канаве оказался по чистой случайности. Если вы хотите ссориться при свидетелях — дело ваше, но не можете же вы требовать, чтобы все заткнули себе уши и забились в угол.

— Мы и не думали ссориться! — негодующе воскликнула Торопыжка.

— Ну и зря! Этот парень бросил тебя, когда ты в нем нуждалась, побоялся, как бы Морская не поставила ему в вину, что он с тобой дружит. Я бы на твоем месте задал ему как следует.

— Мы в твоих советах не нуждаемся, — сказал Чемпион, — так что можешь не тратить сил и помолчать.

— А мне своих сил не жалко. Это ты у нас очень уж их бережешь.

По сравнению с плечистым Чемпионом Водохлеб казался слабым и тщедушным.

— Если ты немедленно не уберешься отсюда, — прорычал Чемпион, — придется тебя укусить.

— Ой как страшно! — протянул Водохлеб, почесывая ухо задней лапой. — Ладно, я пойду, но имей в виду, голубая шкурка, если я тебе понадоблюсь — только позови. И поосторожнее с этим парнем. Он хорош, когда все хорошо, а чуть что не так — глядь, а его и след простыл.

Водохлеб пробрался сквозь изгородь и поскакал через пастбище к ручью. Торопыжка смотрела ему вслед со странной смесью возмущения и благодарности. Ей, конечно, понравилось, что он заступился за нее перед Морской зайчихой, но он не имел никакого права делать такие скоропалительные выводы из того, что Чемпион ходил проведать свое поле. Она поверила объяснениям своего друга. Скорее всего, он действительно не знал, что ей пришлось пережить без него. Чемпион был красавец заяц, быстрый и ловкий, и, в отличие от Водохлеба, пользовался в колонии всеобщим уважением. Сама Морская зайчиха не раз обращалась к нему за советом.

А Водохлеба все считали грубияном и нахалом. Вернее, почти все — исключением были две-три зайчихи, которые сами пользовались сомнительной репутацией. Никто из старейшин не подумал бы спрашивать его совета. Правда, он часто предлагал его сам, без всяких просьб.

— Мне жаль, что так вышло, Чемпион, — сказала Торопыжка.

Чемпион смотрел на удаляющийся хвостик Водохлеба.

— Мне тоже. Когда-нибудь придется малость проучить этого парня. Слишком уж он наглый — это вредно для здоровья. Как ни откроет рот, обязательно вылетит какая-нибудь дерзость.

— Но он все-таки заступился за меня, когда тебя не было.

Чемпион повернулся и посмотрел на нее сверху вниз:

— Интересно, с чего бы это ему за тебя заступаться?

— Морская сказала, что он так развлекается.

Чемпион кивнул:

— Похоже, так и есть. Водохлеба не заботят интересы колонии, и вообще ничьи. Он думает только о себе.

Торопыжка не сомневалась, что Чемпион прав, однако что-то в поведении Водохлеба заставило ее задуматься — неужели, когда он дерзит старшим или задирает таких уважаемых зайцев, как Чемпион, им движет только эгоизм? За его грубостью ощущались искренность и честность. Он явно не любил, когда кто-то из зайцев важничает, и считал, что с зазнаек полезно сбивать спесь.

Нет, она не станет обращаться к нему за помощью. Ведь у нее есть Чемпион! Но все-таки что ей делать? Морская и Небесный хотят, чтобы она что-то придумала для спасения от Убоища. Она показала русакам, как рыть норы, но это не обещало полной безопасности.

И что же все-таки стало с бедным Кувырком?

Тяжело приходится им обоим!

 

Глава двадцать девятая

Дождавшись темноты, Торопыжка отправилась на остров, в церковь, надеясь разузнать что-нибудь о судьбе старого друга. Ночь была беспокойная. С моря дул резкий ветер, шевелил кусты. Услышав какой-то жалобный скрипучий визг, Торопыжка замерла и прижалась к земле, не понимая, что это за звук. Оказалось, большая ветка трется о ствол дерева. Со вздохом облегчения Торопыжка отправилась дальше.

В полной темноте, пронизываемой ветром, она выбралась с распаханной земли и вышла на дорогу, ведущую к перешейку. Время от времени по дороге проезжали машины, пугая зайчиху вспышками фар. Ради безопасности она держалась поближе к кювету. Один раз Торопыжка наткнулась на горностая, но без труда от него убежала. Горностай не способен догнать зайца. Этот грациозный убийца старается подкрасться к зайцу, когда тот дремлет, что редко удается. Торопыжка слышала, как оставшийся позади хищник ругается себе под нос.

Волны негромко плескались о каменное ограждение перешейка — хотя ветер был сильный, он дул с моря и гнал воду к берегу. Шум воды не пугал Торопыжку, в нем было даже что-то утешительное, и зайчиха остановилась на полпути полюбоваться игрой световых бликов на морской поверхности — темно-зеленая вода сверкала, как грани огромного самоцвета.

Попав на остров, Торопыжка прямиком побежала на холм, к церкви. Серая громада колокольни нависала над темнеющими купами деревьев, под сенью их густой вечнозеленой листвы лежали влажные, замшелые могильные плиты. С тех пор как Убоище покинуло свое гнездо на вершине колокольни, животные стали снова наведываться на кладбище ради сочных грибов, в изобилии растущих среди могильной травы.

Было темно, ветер шуршал по камням, стонал в пастях горгулий, заставлял опавшие листья плясать на могилах, раскачивал верхушки хмурых кладбищенских кипарисов. Торопыжка заглянула в полую плиту, где встретилась с Кувырком несколько дней назад. Там никого не было. Зайчиха выбралась наружу и подняла глаза к колокольне. Сейчас, когда чудище покинуло башню, она казалась безжизненной, нестрашной, не столь таинственной — просто старой. Изгнанные Убоищем мыши, летучие и нелетучие, без сомнения, рано или поздно вернутся в свой старый дом — если и не те самые, что некогда жили здесь, то их потомки.

Торопыжка поняла, что здесь ничего не узнает. Она отправилась дальше через поля, решив встретиться с предводительницей местной колонии. Горной зайчихе не доводилось встречаться с Догоникой, но по отзывам она составила о ней мнение, и не слишком благоприятное.

Догоника жевала брюкву на поле, примыкающем к Букерову, и ее мех колыхался на ветру, как поверхность озера. Увидев приближающуюся Торопыжку, она вздрогнула, выпрямилась и воскликнула: «Кувырок!»

— Нет, я не Кувырок. Меня зовут Торопыжка. Я тоже с гор. Мы с Кувырком из одного клана. А ты здешняя Морская зайчиха?

Догоника не сразу поняла ее. Потом поправила:

— Я Лунная. Ты что, пришла сюда с гор?

— Нет, не прямо с гор. То есть пришла, но раньше. Сейчас объясню. Понимаешь, нас с Кувырком вместе поймали, но я убежала еще до того, как люди устроили травлю. Я живу в колонии у болота, на большой земле…

— Ах, с этими… — протянула Догоника.

— Ну да, — подтвердила Торопыжка, взъерошив мех, — но мне удалось поговорить с Кувырком перед тем, как он поднялся на колокольню. Он, как я понимаю, не вернулся.

Лунная зайчиха вздохнула:

— Боюсь, он ушел в Другой мир.

— У тебя есть доказательства, что он погиб?

Догоника покачала головой:

— Доказательств нет. Но клянусь красным сараем, мы искали его повсюду. Его нигде нет. Одно из двух: или его тело лежит внутри колокольни рядом с трупом Убоища…

— Убоище живехонько, — перебила Торопыжка. — Оно перебралось в круглую башню у болота.

Догоника поморгала глазами.

— В таком случае, — сказала она, — Кувырок определенно умер. Чудище его съело. У болота, говоришь?

— Оно нападает на нашу колонию каждое утро и каждый вечер.

— Ну и ладно! Ушло, по крайней мере, отсюда — уже хорошо! Мы-то думали, что Кувырок погиб, убив чудовище в смертельной схватке. Оказывается, он его прогнал. Тоже неплохо! Так уж и быть, пусть он и дальше считается героем.

Торопыжка не верила своим ушам. С трудом сдерживаясь, она мудро решила промолчать — все-таки чужая колония.

— Так значит, вы не знаете, что на самом деле произошло?

— Понятия не имеем. Предполагаем, что Кувырок выполнил свой долг, был пойман и съеден. Зайцы умирают каждый день — печальный факт, а что делать? Кувырок был нашим другом, мы его оплакиваем, но жизнь продолжается.

И Лунная зайчиха снова набила рот брюквой.

Торопыжка подошла к ней поближе:

— Послушай, а если он спасся, куда он мог пойти? Есть тут кто-нибудь, кто мог его приютить? Может, он ранен и где-нибудь отлеживается? Мы должны рассмотреть все возможности.

— С какой стати? — Догоника явно считала, что она ничего никому не должна.

— Я хотела сказать — я должна.

Догоника смягчилась и соизволила еще на минутку оторваться от еды и направить усилия своего могучего мозга на решение проблемы.

— Я вижу две возможности, — сказала она наконец. — Во-первых, есть тут одна ежиха по имени Джитти, с которой он очень дружен. Я тебе расскажу, где ее можно найти. Во-вторых, когда он еще только убежал от борзых, он жил вместе с кроликами, в их подземельях. Это было в лесу на большой земле. Когда он вырыл у нас норку, мы решили, что он подцепил эту привычку у кроликов. Не знаю точно, где они живут — где-то недалеко от перешейка. Думаю, ты их найдешь без труда. Теперь слушай, где живет ежиха. Только ты с ней поосторожнее, характер у нее скверный.

Торопыжка молча выслушала объяснения, вежливо поблагодарила и ушла с поля, думая, что все Лунные и Морские зайчихи похожи друг на друга. Во всяком случае, те две, которых она знает, одинаково эгоистичны, бестактны и самодовольны. Может быть, таков неизбежный результат занятий политикой и до того, как они взвалили на себя бремя власти, обе были вполне приличными зайчихами? А может быть, наоборот — только обладая определенным набором качеств, можно стремиться к высоким постам? Но природа власти не слишком интересовала Торопыжку, и скоро она выбросила эти мысли из головы.

Следуя указаниям Догоники, она скоро нашла ежихину нору, но самой Джитти там не было. Над пустым гнездом нависало большое дерево, и его ветви угрожающе скрипели. Обнюхав хорошенько гнездо, Торопыжка пришла к выводу, что оно давно пустует. Ежиха, видимо, его покинула.

— Что же, — сказала себе Торопыжка, — надо искать кроликов.

Она снова миновала церковь, прошла по перешейку и стала искать лес. В темноте ей попалась зайчиха из чужой колонии.

— Где-то тут должна быть кроличья нора, — сказала Торопыжка. — Не знаешь, где она?

Зайчиха остановилась, жуя капусту.

— Кроличья? А ты что, крольчиха разве? Что-то непохожа! Вернее, похожа, но не очень.

— Я не крольчиха! Я голубая горная зайчиха. Я ищу своего друга. Его зовут Кувырок, он одно время жил тут с кроликами.

— Ах, Кувырок! Он же, говорят, умер.

— Может, и так. Но я хочу узнать точно.

— Я слышала, они с Убоищем прикончили друг друга в сражении.

Торопыжка не собиралась снова обсуждать эту тему. Она повторила свой вопрос.

— Через два поля отсюда к северу будет лесок. Там есть кроличья нора. Предводителя зовут Эрб. Говорят, Кувырок и вправду одно время жил с ними — я считаю, ему это чести не делает. У этих человечьих выкормышей хорошему не научишься! Лично я к их норе и не подойду! Им разве можно доверять? А уж вруны-то! Я бы не советовала к ним ходить, как бы тебе это не повредило. Я-то, понятно, у них в норе сроду не бывала, но говорят, у них такое творится! Они там черной магией занимаются — собственных детенышей приносят в жертву, я слышала. Никчемные лодыри, все до одного! Так говорила моя мамочка — мне что же, родной матери не верить? И воры они, даже друг у друга воруют. Да их и за животных-то нельзя считать, низшая форма жизни, больше ничего. Разве люди что путное создадут?

Торопыжка давно ушла, а зайчиха все продолжала трещать — жуткие создания кролики, от них надо держаться подальше, она слышала, что…

Торопыжка добралась до леса. Ветер выл и свистел, вершины деревьев ударялись друг о друга, словно сражаясь. Здесь было очень темно, пахло лисами, барсуками, плесенью, гниющими листьями, грибами. Было страшно — Торопыжке понадобилась вся сила воли, чтобы не выскочить назад в поле. Пришлось напомнить себе, что она привыкла жить среди скал и камней. Что если представить себе, подумала она, что деревья — это большие, высокие камни? Может быть, тогда сердце перестанет так стучать?

Она пробиралась в густой чаще, нюхая воздух: не пахнет ли кроликами? Скоро она набрела на кроличью тропу со свежим пометом, а по ней дошла до входа в нору. Торопыжка уже собиралась войти туда, как вдруг большая тень отделилась от ближайшего куста и метнулась к другому отверстию в земле. Барсучий запах ударил Торопыжке в ноздри. Она остановилась, ожидая, пока зверь пройдет. Торопыжка не очень боялась — знала, что всегда обгонит барсука, но не собиралась лезть в нору, пока рядом ходит хищник. Она неподвижно стояла под дубом, зная, что запах кроликов так силен, что барсук ее не учует. Зверь что-то бормотал себе под нос на странном древнем языке — барсуки, упрямые, консервативные существа, не желали менять его ни на какие новые наречия.

Она ждала, а барсук все ворчал, к чему-то принюхивался и морщил свой резиновый нос. И тут Торопыжка поняла, что он собирается влезть в другой вход той самой норы, у которой она стоит. Она отпрянула и притаилась за кустом. Большой зверь полез внутрь. Перед ней явно было барсучье логово. Судя по запаху, внутри были и другие барсуки. Что же это все значит? Она постаралась припомнить, что рассказывал Кувырок о жизни с кроликами. Упоминал ли он барсуков? Не говорил ли, что они жили рядом или нападали на нору? Она посмотрела на отверстие в земле, куда влез барсук, — для кролика оно было слишком широко.

Барсучье логово? Но тогда почему так сильно пахнет кроликами? Торопыжка не знала, на что решиться. Конечно, идти в нору нельзя — там, скорее всего, полно барсуков, а эти звери не погнушаются сцапать зайчиху, которая сама лезет в лапы.

Торопыжка стояла в нерешительности и тут увидела кролика — он вприпрыжку выбежал из зарослей и скользнул в одно из отверстий, ведущих в барсучье логово — или это все-таки кроличья нора? Может быть, барсук полез туда, чтобы убить кроликов? Может быть, их надо предупредить?

— А что это ты тут делаешь? — раздался чей-то голос у нее за спиной.

Торопыжка вздрогнула и быстро повернулась. На нее с подозрением глядела крупная крольчиха.

— Шпионишь? — спросила крольчиха.

— Нет, нет! — воскликнула Торопыжка. — Я не шпионю. Я ищу нору, где предводитель Эрб. Я туда попала?

— А зачем ты засела в кустах?

— Я не засела! Я просто спряталась. Только что в нору залез громадный барсук. Надо предупредить клан… колонию… семью!

— Барсук? Барсуки живут с нами в одной норе. Зато к нам сюда не лезут лисы и горностаи! А, я теперь понимаю, что ты подумала. Нет, нас барсуки не трогают. Они могут схватить кролика из чужой норы, но не из той, где живут сами.

— И как вы только можете жить рядом с врагом?

— Слушай, — сказала крольчиха нетерпеливо, — не жили бы они с нами, жили бы где-нибудь еще. Какая разница?

Торопыжка не нашла, что на это ответить.

— А зачем ты к нам явилась? — спросила крольчиха.

— Ах, да! Меня зовут Торопыжка, я голубая зайчиха родом с северных гор. Говорят, с вами одно время жил мой друг Кувырок.

Крольчиха мгновенно отбросила подозрительность и стала очень дружелюбной:

— Входи, входи скорее, не стой на ветру! Ну и ночка выдалась! Надо ходить осторожно, в любую минуту может обломиться какая-нибудь ветка и дать по голове. Меня зовут Фрамбуаза. Я очень хорошо знала Кувырка. Мы дружили — как говорится, не разлей водой. Пошли, пошли, такой ветер!..

Фрамбуаза первая вошла в нору. Недолго поколебавшись — у нее все еще стоял перед глазами громадный барсук, — Торопыжка полезла за ней.

— Как это понимать — не разлей водой? — спросила она. Они спустились глубоко, Торопыжке казалось, что она в ловушке. Душно пахнущая земля навалилась на грудь, каждый вдох давался с трудом. — Вы были больше, чем друзья?

Она шла по узкому проходу следом за Фрамбуазой, так что хвостик крольчихи маячил у нее перед самыми глазами. Хвостик дернулся, и до нее донесся сдавленный голос крольчихи:

— Не понимаю, о чем ты. Мы с Кувырком много беседовали. Он разговаривал со мной чаще, чем с остальными кроликами. Ты про это спрашивала? Он мне нравился, потому что не был предубежден против нас. Понимаешь? Он ко всему подходил с открытой душой.

— Вот как!

Торопыжка боролась с ужасным ощущением, что туннель все сужается и сужается и в любой момент она может застрять. Интересно, если она и впрямь застрянет, кролики сразу вытащат ее наружу? Или замешкаются, и она задохнется? Земля заглатывала ее, как пасть какого-то громадного зверя. Ей казалось, что громадный язык лижет ей спину. Стены прохода были гладкие, вытертые телами многочисленных кроликов, но Торопыжка не привыкла, чтобы что-то прикасалось к ее шкурке, стены казались ей грубыми, шершавыми. Она не знала, долго ли сможет сдерживать страх.

— Далеко еще? — с трудом проговорила она, глотая воздух.

Не успела она это сказать, как туннель расширился, перешел в галерею. Торопыжка вздохнула свободнее, страх немного отпустил. Она подумала, что назад идти будет легче — она хоть будет знать, что двигается к свежему воздуху. Было совсем темно, но оказалось, что она представляет себе окружающее с помощью других чувств — примерно как в горах в безлунные ночи.

Воздух здесь был спертый, сильно пахло землей. Над головой, как большая серая змея, тянулся толстый корень, из земляных стен выдавались округлые глыбы кварца с прослойками мела. Можно было подумать, что их нарочно воткнули в землю для красоты. Но они были слишком велики, кролики не смогли бы ими ворочать, они просто лежали в земле с незапамятных времен и обнажились, когда копали нору.

Жуткое очарование подземного мира охватило Торопыжку. Здесь все дышало древними воспоминаниями, которые, словно запахи, пробуждали в мозгу какие-то туманные образы, сцены таинственной родовой памяти, мелькающие за гранью узнавания. Эти образы, подобные мгновенным снам, которые невозможно вспомнить при пробуждении, обступили Торопыжку, и она подумала, что, возможно, и зайцы когда-то глубоко зарывались в землю, спасаясь от свирепых доисторических чудовищ. Она чуяла запах погребенных в земле железных и медных предметов и старых костей. Прямо над ее головой в земной толще проходила проложенная невесть когда гать — березовые ветви сгнили и почернели. В земле покоились громадные тяжелые камни, похожие на валуны горной страны. Многое скрывалось в земле.

Торопыжка находилась в брюхе исполинского зверя.

 

Глава тридцатая

Задумавшись, Торопыжка не сразу услышала, что Фрамбуаза обращается к ней:

— Так значит, вы с Кувырком друзья? И родом из одних мест? И ты проделала такой долгий путь, чтобы найти его?

Торопыжка рассказала Фрамбуазе все — как их поймали и привезли сюда, чтобы устроить травлю, как ей удалось убежать, как она прибилась к заячьей колонии на краю болота.

— Ах, эти? Я их знаю! — вставила Фрамбуаза.

— Теперь, — продолжала Торопыжка, — я пытаюсь выяснить, что произошло с Кувырком. Может быть, Убоище прикончило его. А вдруг он только ранен и лежит где-то, ожидая помощи? Я пришла к вам посоветоваться — вдруг вы придумаете что-нибудь.

Из туннеля вышел крупный кролик.

Торопыжка учуяла его еще до того, как он заговорил. Он спросил:

— Кто это здесь? Не узнаю запаха.

Голос у него был властный, но в то же время дружелюбный.

— Эрб, у нас гостья. Старая приятельница Кувырка, тоже родом с гор, про которые он нам все уши прожужжал.

— Привет! — сказал Эрб. — Так ты его ищешь? Я слышал, что он пропал.

— Да, я как раз советовалась с Фрамбуазой. Может быть, вы сообразите, где его искать.

— К сожалению, он сюда не приходил, — ответил Эрб. — Никто из нас не видел его с тех пор, как он ушел из норы, хотя слухи до нас доходили. Новости среди кроликов распространяются быстро, нас тут много. Я хотел бы помочь — мы все очень полюбили Кувырка, — но ничего не могу посоветовать.

Разочарованная Торопыжка поблагодарила кролика.

— На вас была вся надежда. Не знаю, что теперь делать. Наверное, надо смириться с тем, что его нет, и жить дальше.

Фрамбуаза смотрела на нее с сочувствием.

— Вы были парой? — спросила она.

— Нет. Просто друзья — хорошие, любящие друзья. Мы вместе выросли. Он напоминал мне прежнюю жизнь, горы. Мне очень будет недоставать его, хотя за последние месяцы мы виделись всего один раз. Но он был близко, под рукой, я всегда могла к нему прийти, если бы понадобилось.

— Боюсь, что надо признать горькую правду, — согласился Эрб. — Зайцы и кролики погибают каждый день. Что делать? Так уж природа распорядилась. Хищникам ведь тоже надо жить, а они нуждаются в мясе.

— Но мы не обязаны любить их за это! — заметила Фрамбуаза.

— Не обязаны. Но мы можем смириться.

Торопыжка решила уходить. Помочь кролики ничем не могли, а оставаться в душной норе было тяжело. Она удивилась, как Кувырок умудрился не сойти с ума под землей, в этой духоте. А ведь он прожил здесь довольно долго. Она сказала об этом кроликам.

— Да он не здесь жил, — объяснил Эрб. — Это у нас самая глубокая галерея. А его мы поместили рядом с барсуками, поближе к поверхности, туда к нему даже немного света проникало.

— С барсуками? — воскликнула пораженная Торопыжка.

— Вот и он в первый раз поразился. А мы к ним привыкли. Они, правда, жаловались на Кувырка — шумный, дескать, очень. Он, думаю, немножко от нас заразился неугомонностью. Но все-таки они его считали неплохим парнем — для зайца, конечно. А не жаловаться барсуки не могут, такой уж у них нрав.

Торопыжка представила себе, как жил Кувырок бок о бок с барсуками, и у нее мурашки поползли по спине. Она поблагодарила Фрамбуазу и Эрба за гостеприимство и полезла вверх. Подниматься было легче, но все же, добравшись до поверхности, она вздохнула с облегчением.

Ветер по-прежнему раскачивал ветви деревьев. Небо на востоке посветлело. Торопыжке пришло в голову, что, возможно, разумнее было бы остаться в лесу, пока не рассветет, но в чаще ей было не по себе, здесь стоял такой непроглядный мрак… К тому же она знала, что Убоище залетает и в чащу. Для безопасности следовало бы укрыться в норе. Но об этом и думать нечего. Под землю она больше не полезет!

Лучше всего выбраться на открытое место, а там притаиться где-нибудь до наступления дня.

На краю леса она увидела знакомого. Это был Водохлеб. Он ждал ее.

Вид у него был, как всегда, неряшливый, но все равно Торопыжка была рада его видеть. Заметив, что она на него смотрит, Водохлеб неловко переступил с лапы на лапу.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Торопыжка.

— Тебя жду. Увидел на перешейке и пошел следом.

— Для чего это?

Водохлеб пожал плечами:

— Думал, может, помощь нужна.

— Я сама могу о себе позаботиться!

— Знаю. Но вдвоем-то легче, правда? И потом, мне надо кое-что тебе сказать. Когда начнутся танцы на снегу, я буду за тебя драться. Я так решил. — Он воинственно выпятил челюсть. — Ну, что ты на это скажешь?

— Прямо не знаю, что и сказать… По-моему, зря ты это затеял, Водохлеб. Ты же знаешь, что я обещала Чемпиону…

— Знаю. Но все равно я хочу с ним драться, если ты не возражаешь.

Она задумалась:

— Я не могу взять обратно свое обещание. Раз уж я решила, пусть так и будет. Было бы нехорошо с моей стороны поощрять тебя, ты это и сам понимаешь.

— Нет, не понимаю! — резко ответил он. — Ты слишком все усложняешь. Обещания даются, чтобы их нарушать, — особенно когда имеешь дело с таким голубчиком, как Чемпион. Он-то бросит тебя не задумываясь, если найдет нужным.

Торопыжка пожала плечами:

— Не знаю, с чего ты это взял. По-моему, ты к нему несправедлив. Он, правда, слишком озабочен тем, что о нем подумают, но нельзя же это ставить ему в вину. Такая уж у вас колония — ничего никому не прощают. Я Чемпиона понимаю. По-моему, он в глубине души очень добрый.

— Ну, не обижайся, я на это только фыркнуть могу. Не забывай, что я его знаю дольше, чем ты.

— Вы же соперники! Естественно, что ты в нем только плохое видишь.

— Ладно, может, хватит о нем? Нашли тоже тему для разговора. Ты теперь знаешь, чего я хочу. Если ты не особенно против, я попытаюсь. Может, конечно, и проиграю, скорее всего даже, но упустить такой случай не могу. А то буду жалеть до конца жизни. Другие зайчихи мне не нужны, мне с ними скучно. Какие-то они… никакие.

— И к ним ты несправедлив.

— Знаешь, что мне в тебе не нравится? Ты обо всех хорошо думаешь. Интересно, если Убоище стащит у тебя зайчонка, ты и для него найдешь доброе слово?

Вспомнив об Убоище, Торопыжка взглянула на тускло-серое небо.

— Давай-ка поторапливаться, — предложила она.

Зайцы побежали к канаве. Какое-то время они могли бежать под ее прикрытием, потом шел открытый участок, а через два поля стояла покосившаяся каменная стена сухой кладки. Там можно притаиться, пока солнце не поднимется. Углубления в стене, там, где выпали камни, были хорошим, надежным укрытием.

Водохлеб и Торопыжка поскакали по склону канавы. Здесь проходила тропа горностаев, так что была опасность, спасаясь от Убоища, напороться на другого хищника. Торопыжка прикинула — они находились на самой границе охотничьего участка Убоища. Но полагаться на это нельзя — чудище вполне могло отклониться от обычного маршрута, оно было существом непредсказуемым.

Канава вывела их на луг, поросший короткой травой, где совсем недавно паслись коровы. Зайцы бросились через луг изо всех сил, торопясь к каменной стене. Добежав до нее, они могли считать, что опасность миновала.

Водохлеб отставал от Торопыжки прыжка на три. Вдруг она увидела на земле тень, быстро набегающую с востока. Зайчихе не надо было поднимать голову, чтобы понять: тень принадлежит громадной птице — удивительной птице с огромным туловищем, веерообразным хвостом и относительно небольшим размахом крыльев. Убоище было крупнее и сильнее золотого орла, а его полет отличался большей маневренностью. Зайцы попали в отчаянное положение. В первую очередь опасность грозила отставшему Водохлебу.

Речь шла о спасении жизни, а помочь парню она ничем не могла, и Торопыжка устремилась вперед. Адреналин, выброшенный в кровь, придал ей сил, и она мчалась быстро как никогда. Водохлеб остался где-то позади, на открытом месте, а она почти добежала до стены. Мимолетно пожалев о бедном парне, она уже ныряла в укрытие…

И тут на нее обрушился удар.

У нее пресеклось дыхание. Железные когти сорвали ее с торфа и взметнули в небо — только ветер засвистел в ушах. В одно мгновение земля превратилась в лоскутное одеяло, провалилась далеко вниз — словно Торопыжка оказалась на вершине высочайшей горы, там, на севере. Ее тело, парализованное ужасом, окаменело. Ветер пел над плоской землей. Торопыжка видела океан и путаницу стремящихся к нему речных рукавов и протоков, поля и изгороди. Когти чудовища вонзились ей в бока, причиняя нестерпимую боль, но ужас, переполняющий сердце и голову, был мучительнее всякой боли.

Преодолевая судорогу страха, она попыталась бороться, вырываться, надеясь, что чудище выронит ее и она умрет легкой смертью. Но могучие когти держали крепко — только какая-нибудь из человеческих машин могла бы ослабить их хватку.

Это было выше заячьих сил.

 

Глава тридцать первая

Бубба был доволен собой. Заяц, который причинил ему столько неприятностей, наконец попался в когти. Он, оказывается, перебрался с острова на большую землю, чтобы и болотных зайцев обучить спасаться от него, Буббы, роя норы в земле. Но теперь волшебный заяц был в его власти. Теперь-то он с ним посчитается. Заяц был непростой, и значит, смерть его ждет тоже непростая. Только тех, кто угодил Буббе, он в виде милости сразу разрывал на части и съедал. А эта тварь умудрилась рассердить его по-настоящему. Надо было еще придумать для нее смерть помучительнее.

Бубба влетел в помещение своей круглой башни и бросил добычу на пол. Парализованный ужасом заяц лежал без движения на пыльном и грязном полу среди костей. Костей было уже порядочно, хотя, конечно, до того количества, что пришлось оставить в квадратной башне, было далеко. Валяющаяся на полу тварь таращилась на кости неподвижными глазами, словно ждала от них спасения. Спасения не будет. Для тех, кто попался Буббе в когти, надежды нет.

— Башня, что мне сделать с этим странным зайцем?

— Отдай его мне, Бубба. У тебя хватает еды. Позволь мне замучить его до смерти.

— Ты хочешь замучить его голодом?

— Да. Оставь его здесь, в моем каменном брюхе. Он не убежит. Для тех, кто не умеет летать, есть только дверь — но тогда он упадет с такой высоты, что сломает шею. Он будет метаться и искать выход, которого нет.

Бубба тщательно обдумал этот совет. Единственный выход располагался на середине высоты башни, а вся она была раз в шесть-семь выше человеческого роста. Уйти через отверстие в потолке заяц не мог — летать он не умел. Зайцы боятся высоты. Бубба знал это точно — все они визжали, когда он поднимал их в небо, и зубы их стучали от страха.

Бубба напомнил себе, что раньше считал этого зайца волшебным. Действительно, зверек умудрился вскарабкаться по ступенькам на вершину той, квадратной, башни, но это было не так уж трудно. А здесь никаких ступенек нет. Будь заяц действительно могучим колдуном, он бы исчез или убил Буббу, не дожидаясь, пока попадет к нему в когти.

Бубба пришел к выводу, что заяц не умеет творить чудеса, а просто обладает даром предвидения. Он мог изобретать для других зайцев приемы защиты, мог заметить Буббу в небе, но на волшебные чары не способен и сейчас вызволить себя из беды не может. Приятное открытие!

Заяц пошевелился в пыли. Бубба клюнул его в спину — несильно, чтобы не покалечить. Заяц снова застыл в ужасе.

Эта тварь, наверное, ждет, что ее сейчас съедят. Не дождется!

Бубба подлетел к отверстию в потолке и, стоя на разломе стены, посмотрел вниз. Заяц корчился на полу, пытаясь заползти в тень. Очень хорошо! Пусть ползает. Пусть ищет выход. Выхода нет.

Бубба расправил крылья и поплыл в воздушном потоке. Оглядевшись, он не заметил в окрестностях башни ничего интересного. Зато вдали виднелась большая птичья стая. С севера летели гуси. Недурно! Млекопитающие вкуснее, но и птицы чего-то стоят. Бубба не решился схватить гуся на лету, он не привык так охотиться. Когда они сядут — другое дело.

Он кружил в небе и смотрел, как гусиная стая ищет место для приземления. Гуси явно устали после долгого пути. Бубба знал, что птицы зимой перелетают туда, где потеплее, — очень глупый, по его мнению, обычай. Чем плох холод? Очень уж они нежные, эти птицы. Он, Бубба, родился в жарком климате — у него сохранились смутные воспоминания еще из тех времен, когда он сидел в яйце, о горячем, влажном, застоявшемся воздухе. Он родился в земле, где все живые твари днем еле двигаются, обессиленные духотой под зеленым пологом леса.

Но здесь Бубба привык к зимнему холоду и презирал неженок, которые, спасаясь от снега и льда, улетают на юг.

Гуси приземлились. Они вытягивали шеи и шлепали по влажной земле эстуария своими безобразными перепончатыми лапами. Бубба выбрал большого, жирного, явно обессиленного долгим перелетом через море гуся. Гусь не ждал с неба опасности, поскольку до сих пор не встречался с летающими хищниками, опасными для такой крупной птицы.

Бубба тяжело упал ему на спину. Гусь недолго бился и гоготал — Бубба утихомирил его в несколько мгновений. Стая с криком разлетелась, отчаянно хлопая усталыми крыльями. Снявшись с земли, они снова сбились в треугольник и полетели искать для отдыха другое место, где не будет ужасных неведомых убийц, нападающих ниоткуда.

Было уже совсем светло, но Бубба решил съесть добычу на месте. Гусь оказался слишком тяжелым, чтобы тащить его на башню. Поесть можно и здесь, а на башню отнести остатки.

Бубба яростно рвал мясо, разбрасывал перья, ошметки, брызгал кровью. Люди и животные решат, что гуся сгубила лиса.

Утолив голод, Бубба схватил в когти бесформенный ком мяса и снова взмыл в воздух. Он направился к башне. Долетев, швырнул в отверстие остатки гуся, а сам сел на стену и заглянул внутрь.

На мгновение у него сжалось сердце — ему показалось, что заяц все-таки умудрился убежать. Но нет, вот он, тесно прижался к стене, старается слиться с тенью. Бубба полюбовался пленником, потом прыгнул в комнату, царапая твердыми когтями кирпичи, немного поиграл с тем, что осталось от гуся, отдирая узкие полоски мяса и медленно их заглатывая.

Заяц смотрел на него из темного угла.

Бубба делал вид, что не обращает внимания на узника, а сам упивался его страданиями. Приятно было сознавать, что заяц в ужасе и этот ужас будет усиливаться в ожидании мучительной голодной смерти.

Мало-помалу Бубба заснул.