ГЛАВА 31
— Так, говоришь, твоя подруга — лисица редкой красоты? — спросила О-ха, когда А-кам закончил свою историю.
Пока он рассказывал, мать не сводила с него глаз. Похоже, думала она, А-кам, хоть и остался без хвоста, сумел устроить свою жизнь. Да, этот сын стал для нее настоящим утешением!
— Ну, конечно, она не красивее, чем ты… или Миц, — промямлил А-кам, не желавший грешить ни против истины, ни против вежливости.
— Зачем ты все испортил! — возмутилась Миц. — Запомни, сразу всем не угодишь! Только я представила себе красавицу лисицу в бархатистой шубке, на которой играют солнечные лучи… лисицу с гордо посаженной головкой и глубокими темными глазами, лисицу, перед которой устыдилась бы охотничья луна, как ты…
— Да, да, моя О-солло в точности такая! — возбужденно перебил А-кам.
— А раз такая, не разрушай этот чудесный образ. Я всегда буду гордиться, что мой брат спас удивительную красавицу из лап смерти.
— Насколько я понял, А-кам, ты говорил, что не можешь применить к жизни уроки своей матери, — перевел разговор на более важную тему Камио.
А-кам взглянул на отца с нескрываемой обидой:
— Вовсе нет, Камио. Я говорил, что поначалу боялся — вдруг у нас не все получится. Но оказалось, мы прекрасно приспособились к жизни в лесу. Конечно, скоро задует Завывай и настанет трудная пора. Только теперь я точно знаю — мы не пропадем. Мы уже столькому научились. Честно говоря, что касается охоты, мне далеко до моих лисиц. С О-фолл вообще невозможно тягаться. А все же и я кое-чего стою. Да, О-фолл, скорее всего расстанется с нами. Один лис, живущий поблизости, явно к ней неравнодушен.
— Вот, я как раз хотел закинуть об этом словечко, — вставил Камио. — Ну, о твоих двух женах. По моему разумению, это совершенно ни к чему. Спору нет, вы можете жить вместе, если вам так нравится. Но надо решать, кем вы все приходитесь друг другу.
— Ах, Камио, да не будь ты занудой! — недовольно воскликнула Миц. — А-кам сам знает, что к чему. В конце концов, он твой сын.
— У меня и мысли не было заводить двух жен, — возразил А-кам. — Да и О-фолл на меня вовсе не претендует. Она осталась с нами, потому что ей некуда было податься. Но не волнуйтесь, скоро все устроится.
— А мы и не волнуемся за тебя, — заявила О-ха. — Мы тобой гордимся.
А-кам смущенно потупился. Потом он взглянул на Миц:
— Миц, сестренка! Что это на тебе за дурацкий ошейник? Откуда он? Ты в нем похожа на собаку!
— Спасибо, А-кам, ты очень любезен. Всегда скажешь что-нибудь приятное. О, я тут такое пережила! Приключение не хуже твоего. Только у меня все вышло по-другому. Представляешь, меня тоже поймал человек и на машине отвез к себе домой. Там я подружилась с необыкновенной собакой, сенбернаром по имени Бетси. Это добрая собака, честное слово! Еще я познакомилась с выдрой, Стигандом, — чудак, но тоже добрый. Он меня успокоил, объяснил, что мне нечего бояться человека, который меня поймал. А потом на меня надели ошейник. Теперь, куда бы я ни пошла, тот человек может меня выследить.
— И ты говоришь об этом так спокойно! — У А-кама от изумления глаза на лоб полезли.
— А с чего мне поднимать вой? Этот человек никогда не причинит мне зла. Наоборот, один раз он уже спас меня. Знаешь, когда пес-убийца мчится за тобой по пятам, вовсе не так плохо, если Бетси с хозяином тебя выследят и придут на помощь.
— Да, Сейбр! Я краем уха слышал какие-то жуткие разговоры, когда проходил через живопырку. И, по совести говоря, прибавил ходу. Хватит с этого мерзавца моего хвоста, совать голову ему в пасть я не намерен. Неужели он теперь так и будет нагонять страх на весь город?
— Уверен, его скоро поймают, — ответил Камио. — Чтобы не сдохнуть с голоду, этому псу придется рыться в мусорных бачках. А он ведь не лиса, не способен ничего сделать украдкой, обязательно расшумится на всю улицу. У него привычка орать, чтобы в окнах стекла дрожали. Да и видно этого верзилу издалека. Не сомневаюсь, ему недолго осталось разгуливать на свободе.
— Надеюсь, — заметил А-кам. — А то я буду за-вас переживать. Мне ведь скоро надо возвращаться назад, к О-солло. Доберусь до железной дороги, а потом вдоль нее — почти до самой норы. Вы обязательно должны меня навестить, все трое.
Родители и Миц закивали головами, хотя все прекрасно знали, что этого никогда не случится. Пути их разойдутся навсегда. А-кам поступил в соответствии с лисьей традицией, вернувшись в родной дом и сообщив родителям, что у него все в порядке — есть и нора, и подруга. Но лисы не люди, у них не принято ходить друг к другу в гости. Вполне возможно, когда-нибудь родители еще встретятся с сыном — в жизни нет ничего невозможного. Но не в лисьих обычаях во имя родительских чувств оставлять свои владения и пускаться в рискованное путешествие. А-кам теперь отрезанный ломоть. Он взрослый лис, у него своя жизнь. И вскоре ему придется заботиться о собственных детенышах.
Все четверо еще долго беседовали, обмениваясь новостями, как вдруг на свалке поднялся переполох — сразу несколько человек зашлись лаем. Люди явно были чем-то недовольны или встревожены. А потом до лисьих ушей донесся шум погони — тяжелое дыхание крупного зверя и топот бегущих ног.
И снова целый залп человеческого лая.
О-ха первая уловила запах врага.
— Сейбр! — прошептала она. — Он здесь, на свалке!
Молодые лисы инстинктивно забились в дальний угол машины и затихли. Камио ощерился и оскалил зубы.
Вскоре они уловили другой, пугающий звук — громадный пес продирался сквозь узкий проход к их жилищу. У самого края свалки коридор был несколько шире, но в центре резко сужался, груды хлама обступали нору-машину почти вплотную.
— Чую, вы здесь! — оглушительно ревел Сейбр. — Одна лиса, две, три, четыре! Вот это удача! Я чую вас всех! Наконец я доберусь до вас! Наконец!
При звуках этого леденящего кровь голоса сердце О-ха мучительно сжалось, а в животе возникла сосущая пустота. Она так устала, устала вечно спасаться от этого проклятого пса, который, как видно, никогда не оставит в покое ее и ее родных. Конечно, лисица боялась. Но ненависть к чудовищному зверю, неотступно преследующему О-ха и ее семью, заглушала страх. Если бы только она могла помериться с Сейбром силой! О, она без колебаний рискнула бы жизнью, будь у нее хоть малейшая надежда расправиться с врагом.
Железный хлам летел в разные стороны под мощным напором Сейбра. Пес явно решил добраться до лис во что бы то ни стало, прежде чем люди положат конец его свободе. Он на ходу разворачивал кучи, и грохот железа сопровождал его на всем пути. Грохот этот приближался.
Где-то посредине прохода пес остановился. Шум на мгновение стих. Потом до лис вновь донеся раскатистый рев риджбека:
— Эй, лисица! Я чую твой запах! Теперь тебе конец! И всем твоим тоже! Никакие сенбернары вам не помогут, будь они хоть трижды суки! И люди, чокнутые любители лис, не прибегут вас спасать! Скоро, скоро я сожму челюстями ваши черепа, один за другим. Они захрустят, как яблоки. И мозги ваши брызнут по всей свалке.
Лисы не обменялись друг с другом ни словом. Бежать было некуда, путь к отступлению отрезан. Родители преградили своими телами вход в машину.
О-ха словно оцепенела. Она чувствовала, что дети ее обезумели от ужаса, и старалась хотя бы внешне сохранять спокойствие. Камио отчаянно скребся. Но взгляд его остекленевших глаз ничего не выражал — ни страха, ни смятения. Спасибо А-О, она может положиться на своего мужа. Великий А-О, промелькнуло у нее в голове, за что мне такое наказание? Почему это чудовище не дает нам спокойно жить? Неужели все мы найдем смерть в его окровавленной пасти? И так уже вся живопырка залита кровью его жертв.
Сейбр, ни на минуту не умолкая, рыча, сыпля проклятиями, протискивал свое огромное тело между кучами железного лома. Все вокруг пришло в движение — казалось, начинается землетрясение. Кухонные плиты, проржавевшие кровати, пустые масляные баки дребезжали, лязгали, звенели и скрипели. Невероятной силе Сейбра можно было подивиться, но лисам сейчас было не до того. Враг подошел к ним почти вплотную, их ненадежное убежище вовсю тряслось и качалось.
— Я уже чувствую во рту вкус вашей крови! — надсаживался запыхавшийся пес. — О, какой сладкий вкус! Я близко, я совсем рядом. Ноздри мои чуют запах крови — она вкуснее, чем кровь олененка. Лисья кровь. Наконец я вдоволь напьюсь лисьей крови. Высосу мозги из треснувших черепов. Вы будете корчиться и извиваться. А я…
Лисы, замершие у входа, уже видели Сейбра. Близость вожделенной добычи привела его в такое неистовство, что он зацепился своим толстым кожаным ошейником за какую-то зазубренную железяку и не заметил этого. Железо разрезало ошейник и процарапало глубокую ссадину на шее пса. По правой лапе Сейбра заструилась кровь. Но он, казалось, не ощущал боли.
Лисы могли разглядеть его оскаленную морду, глаза, горящие злобным торжеством. Безумные глаза. Он разжал челюсти, распахнув красную пасть, зияющую, как бездна. На губах его клочьями висела пена. Жилы на шее вздулись и напряглись, как канаты. Дюйм за дюймом он неотвратимо приближался к беззащитным лисам.
— Чую-запах-смерти! — ревел он. — Пьянящий-запах-смерти.
Ноздри его свирепо раздувались, налитые кровью глаза превратились в щели.
Всего несколько футов отделяли кровожадного зверя от жилища лис. Родители не двигались с места, а в дальнем углу машины насмерть перепуганные брат и сестра судорожно пытались протиснуться в крошечную лазейку, в которой застрял бы и котенок.
Где-то далеко, за кучами хлама, раздавался людской лай. Люди блуждали по свалке в поисках Сейбра. Скорее всего они и не догадывались о смертельной опасности, нависшей над лисьим семейством.
Еще немного, и Сейбр окажется нос к носу с О-ха и Камио.
Мощный толчок сотряс одну из груд, и с вершины ее слетел моток колючей проволоки. Размотавшись в воздухе, проволока опутала пса, который готовился к последнему прыжку. Мгновение спустя он забился, как в ловушке. Проволока не давала ему двинуть лапами, колючки раздирали его шкуру. Голову и шею стянули две петли, которые при каждом движении пса затягивались все туже.
Отчаянный вопль вырвался из пасти риджбека:
— Проклятье! Сейчас я…
Сделав невероятное усилие, он ринулся вперед и обрушил целый ворох заржавленного железа. Огромный металлический холм закачался и с оглушительным грохотом рухнул. Зазубренные, перекореженные обломки покатились вниз, цепляясь друг за друга, словно камни во время горного обвала. Эмалированный таз загремел по пружинам старой кровати. Дырявое ведро огрело Сейбра по голове. Около самой машины в железных завалах возникла брешь, сквозь которую безмятежно голубело небо. Все вокруг по-прежнему валилось, кружилось, вертелось. Казалось, мир лишился опоры и началось светопреставление.
— Сейчас я…
Новый коридор посреди железных гор все ширился. Лисы друг за другом бросились в спасительный пролом. На свалке было полно людей, но двуногие существа с трудом удерживались на шатких металлических холмах и не представляли для беглецов опасности.
Благополучно преодолев все препятствия, лисы выбрались со свалки. В ушах у них стоял глухой, задыхающийся голос пса:
— Сейчас я доберусь до вас…
Оказавшись на улице, они увидели человека с белым мехом на морде. Он держал в руках маленькую коробочку, из которой торчал железный прут. Заметив беглецов, он приветливо помахал им и что-то ободряюще пролаял. Один из жителей усадьбы тоже увидел лисье семейство и хотел броситься в погоню, но хозяин Бетси преградил ему путь, дав лисам возможность скрыться.
На окраине города все четверо остановились и перевели дух.
— Уф! — выдохнула О-ха. — Кажется, на этот раз пронесло. Теперь можем спать спокойно — до тех пор, пока он снова не вырвется на волю. До чего он мне надоел, этот Сейбр, сил нет! Неужели мы никогда от него не избавимся?
В последнее время О-ха мучили тревожные предчувствия. Она все чаще видела сны, в которых ее преследовал невидимый, неумолимый враг. Сны эти становились все более отчетливыми и осязаемыми. Да, то были кошмарные видения, полные схваток и погонь, куда более страшных, чем те, что ей довелось пережить в действительности. Сны словно предупреждали ее — беги и никогда не оглядывайся назад. И особенно пугали лисицу черные преграды, вырастающие на ее пути.
— Ну что ж, — произнес А-кам. — Мне пора в путь.
Они попрощались по всем правилам лисьего этикета, стараясь не выказывать своих чувств. Но хотя О-ха и не подавала виду, в душе ее бушевала настоящая буря. При мысли, что она никогда больше не увидит сына, все у нее внутри сжималось от тоски. Ей казалось, у нее вырывают кусок живой плоти. Камио сохранял непроницаемое, чуточку суровое выражение, но О-ха знала — это дается ему нелегко.
Но вот А-кам скрылся из виду. Камио, обернувшись к жене и дочери, сказал, что сейчас им необходимо подыскать себе временную нору. А скоро они устроят себе настоящее жилье, у насыпи.
— Если вы оба не возражаете, я пока не буду искать себе отдельную нору, — заявила Миц. — Лучше я останусь с вами. Ясно, я уже выросла и вполне могу жить самостоятельно. Но мне пока не хочется заводить собственных детенышей. Стоит поселиться одной, лисы наверняка начнут набиваться мне в мужья. Ну а если завелся муж, без детенышей не обойтись, хочешь ты того или нет. Я прекрасно понимаю, что творится с лисицей, когда приходит пора любви, хотя сама ничего подобного не испытывала. Какие бы зароки ты себе ни давала прежде, что-то внутри поворачивается и ты уже сама не своя…
— Да, Миц, ты, пожалуй, права, — откликнулась О-ха. — Когда приходит пора любви, телесные желания одерживают верх над рассудком.
— Так я и думала, — воскликнула Миц. — Пусть мои телесные желания немного подождут. Самый надежный способ устоять против чар какого-нибудь лиса — вообще не подпускать его к себе. Муж и детеныши от меня не уйдут. Пора любви наступает каждый год. Скажи, О-ха, а на что это похоже?
— Что?
— Ну, спаривание. Что ты испытывала, когда занималась этим с Камио? Или с тем твоим первым, А-хо?
— По-моему, нам с тобой не годится обсуждать Камио. А что касается А-хо, если хочешь, могу о нем рассказать. Он был прекрасный лис. Внешне мало похож на твоего отца — помельче, и мех посветлее. Но в характерах у них много общего. Оба добрые, самоуверенные, и оба выдумщики. Мы с А-хо встретились почти детенышами. Вместе взрослели, вместе познавали мир, совсем как теперь А-кам — то бишь А-салла — со своей О-солло…
— Ты о другом, — перебила Миц. — Я хочу понять, что чувствует лисица, когда у нее есть муж.
— Именно об этом я тебе и рассказываю. Видно, у тебя какие-то превратные представления о семейной жизни. Пойми, когда лис и лисица живут вдвоем, спаривание, как ты выражаешься, для них вовсе не самое главное. Надо, чтобы вас с первого взгляда потянуло друг к другу. Потом, когда души ваши сольются… Нет, что-то я заговорилась. В общем, это невозможно объяснить. Погоди, скоро сама узнаешь.
Миц кивнула:
— Судя по твоим словам, лисице не так просто найти лиса, который действительно ей подходит.
— Еще бы. Тут нужно долго присматриваться.
— Но А-кам нашел О-солло, и, похоже, они живут душа в душу.
— Им повезло.
— По-моему, почти все лисы не слишком привередливы, когда выбирают подругу или друга. Лишь бы кто-нибудь был рядом, а кто — не так важно. В самом деле, нельзя же искать всю жизнь.
Да, нынче большинство лисиц не отличается разборчивостью, с этим О-ха не могла не согласиться. Она надеялась, что дочь ее хорошенько подумает, прежде чем выбрать себе лиса, поселиться с ним в одной норе и завести детенышей. Впрочем, Миц не из тех, кто очертя голову ринется за первым встречным. Наоборот, она заявила, что останется с родителями по крайней мере до следующей осени. «Почему же на душе у меня так тревожно? — недоумевала О-ха. — Это все пустое. Мне не о чем тревожиться», — убеждала себя лисица.
Запасай со дня на день собирался улететь прочь. Близилась пора, когда Завывай сковывает землю своим ледяным дыханием. Некоторые звери, к примеру ежи, уже впадали в зимнюю спячку. Это состояние чревато многими опасностями. Во время зимней спячки животное совершенно беззащитно, работа организма замедлена, кровь стынет в жилах, сердце едва трепыхается в груди. Спячка — это почти что смерть, тот, кто испытал ее, побывал на самом краю жизни и видел, что там, по ту сторону. Камио часто говорил: хочешь узнать, что такое смерть, спроси у ежа.
Большинство растений, сбросив листву, тоже впадало в зимнее оцепенение, и лишь немногие смельчаки, вроде пастушьей сумки, крестовника и песчаника, собирались вступить в отчаянную схватку с холодом и снегом. Лягушки зарылись в тину поглубже. Зимой они дремлют и при этом дышат особым способом, довольствуясь кислородом, который содержится в воде, под коркой льда. Совы точили клювы и когти и, подобно большинству хищников, готовились к трудной поре.
А-сак так и не вернулся, и родителям пришлось смириться с неизвестностью. Скорее всего белый лис нашел себе подругу и поселился вместе с ней, предположил Камио. О-ха согласилась, заметив, что теперь развелось множество молодых лисиц с причудами, и среди них наверняка найдется та, что сочтет за счастье соединиться с будущим пророком.
Камио и О-ха вместе с Миц вырыли себе удобную нору в железнодорожной насыпи. Ветка, подходившая вплотную к городу, все еще строилась, и поначалу вокруг жилища лис сновали люди. Однако рабочие были слишком заняты и не беспокоили лис, к тому же, подобно строителям в живопырке, они относились к животным дружелюбно и, казалось, радовались, когда им доводилось увидеть дикого зверя. Миц нашла себе друзей среди лисьего молодняка, живущего поблизости от дороги, и Камио утверждал, что дочь вскоре распрощается с родителями. Миц отрицала это, но все было ясно и без слов.
Наконец грянул мороз, и все вокруг стало твердым и хрустящим. Пни, покрытые ледяными узорами, превратились в подобие надгробных памятников. Ветки ежевики, заледенев, стали похожи на колючую проволоку и цеплялись за шубу проходивших мимо зверей. По ночам мир подергивался ледяной коркой, она становилась все толще и крепче, и отыскать воду теперь было нелегко.
Город все разрастался, там появлялись новые дома и рестораны, а рядом с ними — мусорные бачки, набитые аппетитными отбросами. Лисы и ястребы наедались до отвала; когда им надоедали объедки, они лакомились крысами и мышами, которые всегда во множестве водятся вокруг человеческого жилья. Люди не обращали на своих соседей ни малейшего внимания и вряд ли догадывались о их существовании — крысы и мыши были невидимы для людей, но не для лис и ястребов. Люди вообще не отличаются наблюдательностью, и лишь немногие из них замечали хищников, вышедших на охоту за мелкой живностью.
У насыпи О-ха нравилось куда больше, чем на свалке. Тут у нее была настоящая нора, вырытая в земле, а не странное жилище, мало подходящее для диких зверей. В душе О-ха всегда оставалась лесной жительницей — Камио в шутку дразнил ее деревенщиной. Она по-прежнему недолюбливала город и не доверяла ему. Жизнь в отдушке стала для нее своеобразным компромиссом. Железная дорога была не городом и не лесом, не живопыркой и не своим, а чем-то средним. Черви, водившиеся в уличных водосточных желобах, казались О-ха безвкусными — она предпочитала выкапывать их из земли. Эти, земляные, были куда сочнее и нежнее. Слизняки и улитки, которых лисица находила на листьях, тоже не шли ни в какое сравнение с теми, что ползали по стенам домов.
О-ха боялась, что, когда по новой ветке пойдут поезда, ей не будет покоя от грохота. Камио успокаивал ее, утверждая, что привыкнуть к шуму и вибрации — сущий пустяк. Но лисица догадывалась, что он судит не столько по собственному опыту, сколько по рассказам. Что до О-ха, она не слишком полагалась на чужие слова. Камио, напротив, доверял им всецело и частенько передавал услышанное с таким видом, будто своими глазами видел все, о чем говорил.
Как-то О-ха краем уха услышала обрывки разговора Камио с другим лисом. «Был тут в городе, лазил в канализационные трубы. Ну до чего широкие, красота», — сообщил чужак. Позднее О-ха слыхала, как Камио точно теми же словами рассказывает о новых трубах Миц. Лисица решила вывести мужа на чистую воду.
— Что ты кормишь ее байками? — возмутилась она. — Ты же сам не видел этих труб! Даже близко к ним не подходил.
Но Камио нимало не смутился.
— Пойми, — заявил он, — всякий раз объяснять, что кто-то, как бишь его, когда-то рассказал мне, сославшись на кого-то, как бишь его, — это слишком долго и занудно. К чему попусту трепать языком — проще повторить то, что ты слышал.
— Да ведь так поступают только завзятые вруны! — не сдавалась О-ха.
— Неужели? — невозмутимо осведомился Камио.
Камио по-прежнему был ей дороже всех других лисов на свете. Они нередко препирались, но без всякой злобы и раздражения. Эти полушутливые стычки ничуть не ослабляли их привязанности друг к другу.
О-ха нравилось сидеть у входа в нору, скрывшись в высоких травах, и любоваться сверкающими стальными полосами, убегающими вдаль. Они неодолимо притягивали ее взгляд. Чистота этих прямых, строгих линий завораживала лисицу. В природе редко встретишь подобное совершенство, с восхищением думала она. От путей так и веяло холодом, спокойствием и уверенностью — свойства эти, по убеждению О-ха, были неотделимы от образа идеальной лисы. Да, размышляла она, хорошо бы создать лисью душу по образу и подобию этих стальных полос. Если бы перенять у рельсов их блеск, неуязвимость, их невероятную выносливость, надежность и стойкость. Она полагала, что настоящей лисе должен быть присущ аскетизм и умеренность в желаниях. Жизнь у железной дороги была ей так по сердцу оттого, что здесь не было никаких излишеств и ненужной дребедени. О-ха знала, что душа ее впечатлительна и ранима, и мечтала обрести неколебимость и твердость. В ее представлении твердость духа не отделима от презрения к телесным удобствам. Камио частенько повторял, что О-ха — самое мягкое и нежное создание, хотя и не любит мягких подстилок. Его подтрунивание всерьез огорчало О-ха. Она питала уверенность, унаследованную, возможно, от предков, что излишняя чувствительность служит лисе не к чести.
В середине зимы безымянные ветры, темные и неистовые, нагнали на небо свинцовые тучи. Пустоши и живопырка тонули в полумраке. Наступила пора любви, но, как назло, именно в эти дни сильнейший снегопад застал Камио на другом конце города. Лис, несмотря на снежную бурю, устремился домой, но, пока он сражался с пургой и сугробами, прошло трое суток. Когда Камио наконец явился, у О-ха пропало всякое желание. Лисица, разумеется, негодовала на мужа, которого не оказалось рядом в нужное время. Когда она наконец поняла, что виноват не он, а разбушевавшаяся природа, и согласилась подпустить его к себе, было уже поздно. Так что детенышей будущей весной не предвиделось. Миц не преминула заявить, что это к лучшему. По ее мнению, О-ха вовсе не стоило каждый год плодить лисят.
Рабочие закончили копошиться на путях, и по рельсам прогремел первый поезд. Сначала О-ха решила, что никогда не привыкнет к шуму, но выяснилось, что поезда с каждым днем грохочут все тише. Вскоре лисице удавалось уловить стук колес, лишь когда она нарочно прислушивалась.
По ночам, лежа в норе бок о бок с Камио, она нередко поднимала голову к лазу и провожала глазами поезда, цепочки ярких огней. Как бы ей хотелось знать, что думают лисьи духи, вышедшие из глубин Первобытной Тьмы, о нынешних временах, когда люди передвигаются с одного края земли на другой в железных коробках с окнами. О-ха полагала, что лисьи духи всецело преданы древним традициям и не скоро привыкают к новшествам. Впрочем, пришло ей на ум, они ведь помнят, какой была земля в юности. Тогда люди не знали ни поездов, ни машин, ни ружей. Обнаженные, они мчались по лесам и полям, убивая зверей камнями и палками. Лисьи духи видели на своем долгом веку немало перемен, и, пожалуй, им предстоит увидеть и не такое. Без сомнения, они станут свидетелями конца света.
Лисья мифология гласит, что настанет день, когда воды рек и озер выйдут из берегов и вновь превратятся в А-О, великого лиса-лисицу. А-О в тысячу раз больше самого крупного из своих потомков. Суровый взгляд его так пронзителен, что никто из смертных не в силах взглянуть ему прямо в глаза. А-О проглотит солнце, луну и землю. И тогда духи всех умерших лис обретут вечную жизнь, став частью А-О.
ГЛАВА 32
Завывай неистовствовал, промораживая мир до сердцевины. Свинцовое небо надвинулось на землю. Свет, проникающий из-за туч, был так тускл, что даже на открытых местах контуры предметов расплывались. Звуки и запахи таяли среди снегов, тонули в серой мгле. Деревья превратились в заледенелые изваяния, звери на ходу примерзали к земле, и глаза их мгновенно стекленели.
В эту зиму обитателям живопырки пришлось туго — несколько дней подряд не прекращались снегопады, и жизнь в городе замерла. Люди старались не покидать своих домов; многие рестораны закрылись, мусорные бачки около их дверей опустели. Лисы, привыкшие полагаться на эти бачки как на основной источник пропитания, очутились в бедственном положении. Голод вошел в их норы и поселился там надолго. О-ха, Камио и Миц отощали и ослабели. Животы у всех троих прилипли к позвоночнику, а мутные глаза глубоко запали. Пытаясь хоть ненадолго заглушить сосущий голод, они ели снег, не говоря уже обо всем отдаленно напоминающем съестное. Камио как-то набил живот весьма подозрительными отбросами и захворал. Чуть живой, он лежал у входа в нору, а снаружи Завывай вонзался в оцепеневший мир своими острыми зубами.
В один из тоскливых дней О-ха решила наведаться на ферму на окраине живопырки. Лисица надеялась, что ей удастся добыть что-нибудь, — вдруг фермеры забудут запереть курятник или сарай, где хранятся овощи. Лисы были измождены до крайности, и О-ха понимала: ей будет нелегко проделать долгий путь до фермы. Камио не мог подняться, и лисице предстояло в одиночку сразиться со снежной бурей. Пурга мела такая, что люди безвылазно сидели по домам, выходя лишь за тем, чтобы пополнить запасы съестного. Объедки с улиц исчезли бесследно.
Камио, узнав о рискованной затее О-ха, приподнял голову с одра болезни и попытался отговорить подругу:
— Погоди. Не стоит рисковать. Может, скоро снегопад прекратится.
— А может, и нет. — О-ха не привыкла отступать от своих намерений. — Что говорить попусту. Другого выхода нет. Если мы как следует не поедим, скоро все трое протянем лапы.
— Тяжелые настали времена, — только и мог пробормотать в ответ лис.
— Миц за тобой присмотрит, — сказала О-ха. — Сейчас я послала ее наверх — принести тебе сосульку полизать. Тебе нужно побольше пить. Хорошо бы, конечно, травки поесть, да разве теперь, под снегом, что-нибудь отыщешь. Вот если снег начнет таять…
— Со мной все будет в порядке. Не волнуйся, — перебил Камио.
Но вид лиса отнюдь не подтверждал его слова. Бока его ходили ходуном, ребра выпирали, словно металлические обручи, мех поредел и свалялся. Последнее время О-ха остерегалась дотрагиваться до Камио даже носом — кости лиса так туго натягивали кожу, что, казалось, при малейшем прикосновении она может порваться.
Вошла Миц с сосулькой в зубах. Она опустила свою добычу перед Камио и сама повалилась рядом. Лисичка так устала, что с трудом держала голову.
— Вот, — сказала она, тяжело переводя дух. — Отличная сосулька. Как раз то, что надо. На свету так и искрится. Через нее смотреть можно. Ты куда это собралась, О-ха?
О-ха была уже у самого лаза и бормотала ритуальные заклинания.
— Да так, пойду пройдусь. Попробую добыть что-нибудь. А ты оставайся с Камио. Я ненадолго.
Пусть лучше Миц думает, что мать вышла покрутиться поблизости, решила О-ха, и торопливой рысцой пустилась прочь от норы. Если лисичка узнает, что О-ха собралась на ферму, того и гляди, увяжется за ней в этот опасный поход.
С невероятными усилиями О-ха пробиралась сквозь сугробы, то и дело проваливаясь в них по самую шею. Снег забивался ей в рот и уши. Лисица быстро выбилась из сил. Но она считала, что может позволить себе отдохнуть не раньше, чем доберется до того места, где городские улицы круто забирают вверх, к парку Трех Ветров.
Снег зарядил уже давно. Несколько дней назад в воздухе закружились мягкие, пушистые хлопья, они покрывали землю и похрустывали под лапами. В воздухе не ощущалось ни дуновения, и звуки утратили свою остроту. Звери, выглядывавшие из своих нор, понимали, что это не к добру — скоро грянет пурга. На день мир словно замер, белый, недвижный. А потом непогода разыгралась не на шутку. Вот уже три дня подряд рассвирепевший Завывай посыпал землю жесткой снежной крупой. Злобный зимний ветер никак не мог успокоиться и швырял в глаза О-ха целые пригоршни мельчайших колючих ледышек.
У лисицы подкашивались лапы, но она заставляла себя идти. Она уже не пыталась огибать сугробы и решительно проделывала себе путь в глубоком снегу. О-ха ощущала беспрестанную ноющую боль в пустом желудке. Она знала — то же самое сейчас испытывают Камио и Миц. Но, несмотря на усталость, голова у О-ха была до странности легкой, как будто бы и не принадлежала ей. Надо отвлечься от мыслей о голоде и холоде, твердила себе лисица, от них становится еще тяжелее.
Лучше думать о дочери. Миц! В конце концов О-ха сдалась и стала звать своенравную лисичку просто Миц, опустив начальное «О». Но как быть, когда дочь наконец найдет себе пару? Встретит подходящего лиса, сообщит, как ее зовут, а он вообразит… впрочем, почему он должен вообразить невесть что? Как бы то ни было, Миц теперь взрослая лисица. И мать ей, понятно, не указ. Хорошо, хоть она избавилась от своего ошейника. Миц так отощала, что просто-напросто выскользнула из него. «Нет худа без добра», — вздохнула О-ха. Этого ошейника было вполне достаточно, чтобы отпугнуть от дочери всех возможных претендентов в мужья.
Забудь о голоде, забудь о слабости, твердила себе О-ха, думай о другом. Но из глубин ее сознания все время выплывало одно и то же видение — лиса, безжизненно распростертая на снегу. Промерзшее насквозь, окоченевшее тело. Вышла на поиски пищи, но последние силы быстро оставили ее, она упала и уже не смогла подняться. Что ж, чему быть, того не миновать, подумала О-ха, такая смерть ничуть не хуже любой другой. Она прожила хорошую жизнь, — конечно, на ее долю выпало немало печали, но кому удается прожить столько зим и лет и не познать печали?
Лисица вошла в узкий проход между сугробами и, не сворачивая, добралась до самого подножия холма Трех Ветров. Молодец, подбадривала она себя, осталась сущая ерунда. Кое-где на улицах виднелись люди, но О-ха это нимало не встревожило. Даже если люди настроены враждебно, им приходится полагаться лишь на зрение, а в такую пургу дальше собственного носа ничего не разглядишь.
Лисица двинулась вверх по обледеневшей мостовой. Лапы ее скользили по гладкой корке, в которую превратили снег колеса машин. Пару раз желудок О-ха болезненно дернулся, словно кто-то привязал к нему веревку и резко потянул. Но она не обращала внимания на боль и продолжала упорно карабкаться. Метель все усиливалась, Завывай грозился сбросить лисицу с холма, словно тряпку. Справа на О-ха налетел целый шквал снежной крупы, так что ей пришлось зажмурить глаза. Возможно, в воздухе носились какие-то запахи, но она ничего не ощущала. Все звуки терялись в завываниях вьюги. Непогода делала лисицу совершенно беззащитной.
Дойдя до ворот парка, О-ха в полном изнеможении опустилась на землю. Она чувствовала: уголек, который еще теплится у нее внутри, готов погаснуть. Как бы ей хотелось опустить голову на лапы, уснуть и больше не проснуться. О, сон так манит. Но она должна помнить о тех двоих, что ждут ее в норе. Возможно, их еще не тянет в Дальний Лес? О-ха заставила себя подняться и продолжить путь. Ферма рядом, ферма совсем близко, твердила она себе.
Лисица вошла в парк. Здесь, среди деревьев, идти было намного легче. Заросли защищали ее от ветра и злобных порывов пурги. Несколько раз О-ха встречались люди — они выгуливали собак или прохаживались парами. Чтобы избежать столкновения с ними, лисица держалась ближе к краю парка и избегала широких аллей. Она миновала маленькую ложбинку у подножия дерева. Нора Гара. Много воды утекло с тех пор, как она последний раз виделась со старым барсуком, но сейчас не время отправляться в гости. О-ха прибавила шагу. Даже здесь, в лесистой части парка, снег налипал ей на задние лапы, мешая идти.
Летом, когда вновь прилетит Ласкай, она обязательно навестит Гара, пообещала себе лисица. Всенепременно навестит.
Впереди О-ха заметила небольшое углубление, припорошенное снегом. В ту же секунду ноздрей лисицы достиг запах горностая. Она разворошила снег и ткнула зверька носом. Горностай не двигался, белый на белом снегу, — он проиграл схватку с холодом и голодом. Наверное, он вышел на охоту, но поймать кролика ему не посчастливилось: те предпочитают умирать в собственных норах — в тепле, среди сородичей. Лисица впилась в горностая зубами. Хотя зверек был совсем мал, поев, она ощутила прилив бодрости. Теперь она не сомневалась, что доберется до фермы. Правда, она чувствовала себя виноватой перед Камио и Миц. Но на троих горностая все равно не хватило бы. А ей еще предстоит дорога назад.
Когда О-ха покончила с горностаем, вьюга внезапно стихла, и небо начало проясняться. Это произошло так неожиданно, что два человека в тяжелых шкурах, которые, понурив головы, выгуливали собак, высунулись из меховых воротников и уставились на небеса. О-ха тоже изумилась — только что небо было сплошь покрыто тучами и вдруг засияло голубизной. Будто кто-то отдернул серую завесу.
Несколько секунд спустя вышло солнце. Темные тени деревьев разрезали снег, который сразу заблестел и заискрился.
Как это ей знакомо, пронеслось в голове у О-ха, черные полосы на белом снегу.
Казалось, тени образуют на снегу причудливый узор, и пока О-ха разглядывала его, в голове у нее звучала мелодия. Сколько раз она все это видела. Мир, запорошенный снегом, ясный день, солнце, деревья, и черные тени, словно преграды… и еще что-то — зловещее, страшное… оно мчится за ней, то в тени, то в лучах света, оно все ближе и ближе… Внезапно лисицей овладел ужас, который она так часто ощущала во время ночных кошмаров. Мелодия звучала все громче и отчетливее. И вдруг лисица поняла, что это за страшное пятно. Как она сразу не догадалась, ведь она чуть не каждую ночь видит его в тревожных снах… да, оно настигает ее наяву, как во сне. И наяву, как во сне, ей некуда скрыться.
Лисица быстро глянула туда, откуда доносился знакомый запах. В конце аллеи виднелись два силуэта — человек в толстой шкуре и собака. Огромная собака, шерсть которой в лучах солнца казалась кроваво-красной. Массивная фигура дышала свирепостью и силой.
О-ха попыталась задержать взгляд на этих двоих, но все поплыло у нее перед глазами. И все же последние сомнения исчезли. Тем более, этот запах она узнала бы из тысячи. Опять их пути пересеклись. Ее и Сейбра.
Заметили ли ее пес и хозяин? Лисица затаилась, опустив голову на лапы. Сердце ее выскакивало из груди. Она знала — ее рыжая шуба ярким пятном пламенеет на снегу.
Пока что ветер относил ее запах прочь от врагов. Но О-ха знала: человеческое зрение намного острее собачьего, и если только хозяин Сейбра не близорук, он ее разглядит. Может, он и не станет специально натравливать на нее своего пса, но тот наверняка сам почувствует — хозяин заметил вдали что-то любопытное. И когда он поймет, что это, его никто не остановит.
Ветер изменил направление. Он еще не окончательно выдал О-ха, но все же, кружась между деревьями, мог донести до пса ее запах.
«Завывай, предатель, и ты против меня», — с укором подумала лисица.
Она вновь бросила взгляд на человека и собаку. Пес резко вскинул голову — макушка его почти достигала груди хозяина. Потом Сейбр завертелся, озираясь вокруг. Наконец взгляд его уперся в точку.
— Лиса!
Хотя снег приглушал все звуки, крик этот прозвучал для О-ха как гром.
Значит, Сейбр заметил ее? А вдруг не ее, а кого-то другого. Вдруг поблизости прячется еще одна лиса? Лучше ей замереть, не двигаться. Надо выждать — вдруг пронесет.
Сейбр натянул поводок. Человек, недовольно рявкнув, попытался удержать пса. Но тот, не обращая на вопли хозяина ни малейшего внимания, потащил его к опушке. Враг двигался прямиком к О-ха. Нет, не пронесло.
Лисица выскочила из укрытия и пустилась наутек, по брюхо проваливаясь в снег. Пес, моментально узнав в ней свою вечно ускользающую жертву, тоже перешел на бег. Человек не устоял на ногах и повалился в снег, но Сейбр несколько футов проволок своего хозяина по сугробам, даже не обернувшись. Наконец человек выпустил поводок и, широко раскрыв рот, зашелся хриплым, злобным лаем. Шапка слетела с его головы, ветер подхватил ее и понес по полю.
О-ха понимала: ситуация отчаянная. Конечно, она боялась, но того леденящего ужаса, что сковывал ее во сне, не было и в помине. Ей не привыкать уходить от погони, и нынешняя — лишь одна из многих. Лисица скачками пустилась по снегу, перепрыгивая через сугробы, как через барьеры. Но снег налипал ей на лапы, и вытягивать их из сугробов становилось все труднее. Она чувствовала: преследователь нагоняет ее. Здоровенному, длиннолапому Сейбру сугробы не помеха. Силы их слишком неравны, к тому же, в отличие от лисицы, псу не пришлось голодать.
Добежав до дороги, О-ха понеслась во всю прыть, скользя по обледенелому асфальту. Сзади ее нагнал автомобиль — он двигался медленно, окруженный клубами выхлопных газов. В узком проходе между двумя снежными стенами двоим было не разойтись. Лисица не собиралась уступать дорогу. К счастью, в последний момент водитель разглядел ее, нажал на тормоз и резко свернул, так что машина зарылась носом в сугроб.
На бегу О-ха бросила взгляд назад — пес неотвратимо настигал ее.
По обычаю охотничьих собак, он начал выкрикивать угрозы и оскорбления:
— Эй, облезлая тварь! Сейчас я переломаю все твои кости, все до единой! Высосу из них мозг и выплюну тебе в морду. Долго ты коптила небо! Пора тебе узнать, как остры мои зубы. Скоро, скоро череп твой захрустит в моей пасти. И весь снег вокруг покраснеет от твоей крови.
Из-за угла показался человек, почти детеныш, он шел против ветра, согнувшись в три погибели. Сейбр сшиб его с ног, и человек вылетел на проезжую часть, проехал несколько футов по скользкому асфальту и ударился плечом о поребрик. Оторопев от неожиданности, он даже не залаял.
У Сейбра тоже разъехались лапы, но он быстро приноровился к обледенелой мостовой и продолжил погоню. То, что по его милости пострадал человек, пса ничуть не волновало.
Городские улицы кончились, через поле шла дорога на ферму. О-ха бросилась по ней, сама не зная почему. Инстинкт говорил ей: так надо. И еще инстинкт говорил ей: смертельная схватка близка.
Скорее всего Сейбр схватит ее прежде, чем она добежит до ворот фермы. Он уже наступал ей на пятки — она ощущала его горячее дыхание, слышала свирепое лязганье зубов, готовых перекусить ей горло.
Лисица метнулась в сторону, но потеряла равновесие и перекувыркнулась через голову. Пес налетел на нее. Еще мгновение, и страшные челюсти вопьются в ее беззащитный живот. Лисица замерла в предчувствии жуткой боли.
— Гааа! — Челюсти пса были на волосок от жертвы, но вдруг голова его как-то странно дернулась, и он полетел вверх тормашками, словно его подстрелили на бегу. Взмахнув в воздухе лапами, Сейбр неуклюже рухнул на бок.
О-ха, не теряя ни секунды, вскочила и помчалась прочь. Неужели в ее врага стреляли? Но почему тогда она не слышала выстрела?
Нет, выстрела не было. Оглядевшись, она увидела, что пес уже поднялся, жив и здоров. Его подвел поводок — развеваясь по ветру, он зацепился за придорожный столб и обмотался вокруг него несколько раз. Пес изо всех сил натягивал поводок, пытаясь его порвать. Но кожаный ремешок остался цел, зато подгнивший столб затрещал и подломился у основания. Несколько ярдов Сейбр волочил его за собой, пока поводок не распутался.
Теперь О-ха отделяло от преследователя около двадцати ярдов, но она понимала — это незначительное преимущество не дает ей никаких шансов. Снег вокруг фермы был расчищен, и это облегчило ей бег. Впрочем, Сейбру тоже.
— Ишь обрадовалась! — вопил он. — Зря! Зря! Настал твой смертный час. На этот раз не уйдешь. Никто меня не остановит. Сейчас я тебя прикончу. Смерть! Смерть! Единственная расплата за оскорбление!
По длинному подъездному пути лисица устремилась к дому фермера. Дыхание у нее перехватывало, в глазах темнело. С разбегу она врезалась в стайку воробьев, которые прыгали на дороге, — обезумев от ужаса, они брызнули врассыпную. Сейбр опять был у нее на хвосте. Через несколько мгновений он ее настигнет. Пес тоже запыхался, из пасти его вырывались клубы пара. Его запах, проникая в ноздри лисицы, душил ее. Огромные лапы оглушительно топотали по утрамбованному снегу — ближе, еще ближе, совсем близко.
Лисица проскользнула между стеной дома и амбаром. Вдруг ей повезет в полях, пришло ей на ум. Если они вспаханы для весенних посадок и оставлены под паром, псу будет труднее преследовать ее среди промерзших борозд. О, если бы встретить дерево! Но вокруг только живые изгороди.
Сейбр почти настиг ее и защелкал зубами, едва не хватая ее за лапы. Лисица на бегу обернулась и оскалилась. Не более секунды отделяло ее от смерти. Еще один ярд… Еще один прыжок…
Вдруг что-то мелькнуло между нею и врагом, и Сейбр вновь тяжело повалился и растянулся на снегу. Он споткнулся о туго натянутую цепь. Кровь брызнула из глубокой ссадины на передней лапе. На конце цепи сидел Хваткий, старый охотник, гроза лис. Он что-то прокричал О-ха и набросился на громадного риджбека.
Но отважный пес не мог тягаться силой со здоровенным Сейбром. Риджбек, несмотря на усталость, мигом вскочил. Битва была недолгой. О-ха успела отбежать всего на несколько ярдов, когда Хваткий отлетел в сторону. Старый гончий пес ударился об угол своей будки и недвижно замер на снегу. Одна его лапа неестественно вывернулась.
— Гнусный изменник! — рявкнул Сейбр.
В мгновение ока он почти догнал лисицу. Теперь Сейбр прихрамывал, но это, казалось, ничуть не замедляло его бега.
— Трепещи, лисье отродье! — ревел он. — Сейчас я вопьюсь тебе в горло. Я чувствую вкус твоей крови. О, сладостный вкус…
О-ха обежала вокруг амбара, надеясь увидеть во дворе невысокий сарай и вспрыгнуть на крышу. Но ничего подходящего не попадалось. Все хозяйственные постройки были слишком высоки. Тогда О-ха скользнула в открытую дверь амбара и заметалась между машинами. Она рассчитывала, что Сейбр бросится за ней вслед и, может быть, на ее счастье, напорется на какую-нибудь острую железяку. Но пес предусмотрительно остался у дверей. Он знал: другого выхода здесь нет, и, пока лисица в амбаре, он может передохнуть и отдышаться.
— Тебе конец, шельма! Да, рыжая бестия, немало ты мне досаждала! Теперь за все заплатишь сполна!
О-ха забилась за трактор и припала к полу.
— Это ты досаждал мне! — выпалила она, тяжело переводя дух. — Вечно не давал покоя. Погубил моих первых детенышей. Изувечил моего лисенка.
— Это какого же?
— Такого! Ты откусил ему хвост.
— Помню, помню. Только, лисья сука, ты не все знаешь. Я еще не так тебе удружил. Прикончил твоего ублюдка — белого кретина.
— А-сак! — Сердце у нее болезненно сжалось.
— Сломал ему шею. Перекусил, как прут.
— Ты… ты лжешь! Если бы мой сын погиб, ко мне явился бы лисий дух!
— Про ваших поганых духов я не знаю и знать не хочу. А выродка твоего распотрошил на славу, можешь не сомневаться. Он, видно, был какой-то малохольный. Или белены объелся. Налетел на меня, визжит: «Тебя-то мне и надо!» Сейчас, мол, с тобой расправлюсь. Это он мне, мне! Сбрендил, это точно! У меня до сих пор на шее шрам от его зубенок. Лопотал какую-то чушь. Он, мол, служит божеству, ему дарован высокий удел — уничтожать зло. Видно, свихнулся со страху.
Теперь О-ха не сомневалась — Сейбр говорит правду.
— Ты убил моего сына, а сейчас хочешь убить меня!
Вместо ответа Сейбр двинулся к ней. Лисица выждала, пока он очутился около самого трактора, и выскочила с другой стороны. Но пес успел схватить ее за ухо.
О-ха забилась, задергалась, завертелась. Задними лапами она яростно колотила врага по голове, пытаясь выцарапать глаза. Когти ее прочертили на морде пса глубокие царапины. Она понимала: стоит ей на долю секунды прекратить свои неистовые прыжки — и зубы риджбека сожмут уже не ухо ее, а голову. Сейбр слов на ветер не бросает — череп ее мгновенно хрустнет в беспощадной пасти. Кровь, струящаяся из уха лисицы, смешивалась с кровью пса.
Вдруг она почувствовала, что свободна, — ухо ее осталось в зубах риджбека. О-ха метнулась к дверям. Силы ее с каждым мгновением убывали. А пес едва не наступал ей на хвост, хотя с разодранной морды и прокушенной лапы ручьями текла кровь. Сейбру все было нипочем.
Через двор О-ха кинулась к пруду. Если бы добежать до железной дороги, уж она бы устроила так, чтобы колеса поезда размазали Сейбра по рельсам. Она сама знала — этот отчаянный план неисполним, но больше ничего не могла придумать. Без сомнения, свирепый риджбек настигнет ее задолго до того, как она окажется у железной дороги. Несмотря на полученные раны, он полон энергии, а у нее уже подкашиваются лапы.
Силы покидали О-ха, развязка близилась. На дороге, разбитой в грязь гусеницами тракторов и подернутой ледяной коркой, риджбек пару раз поскользнулся, но эти пустяшные помехи почти не задержали его. Пес не сомневался — на этот раз победа останется за ним. Лисица то и дело спотыкалась, из раны на месте откушенного уха хлестала кровь.
Добежав до пруда, она дрожащей, неверной походкой заковыляла по льду. Багровый туман застилал ей глаза, она знала — это надвигается смерть. Странное спокойствие сковало ее измученное тело. Вдруг исчез одуряющий страх и сосущая боль в животе. Сердце ее билось теперь размеренно и медленно. О-ха сожалела лишь, что подвела Камио. Если она не принесет ему поесть, он недолго протянет. Все-таки Сейбру удалось выполнить свою угрозу — разом покончить с ними обоими.
Лисица брела по льду, чувствуя, что движется еле-еле, точно крыса, наевшаяся отравы. Сейбр настигал ее, упоенный торжеством мести.
Сейчас все будет кончено.
— Наконец-то… — заорал риджбек.
И тут О-ха услышала треск — это проломился лед.
Лисица инстинктивно повернулась — и не увидела своего врага. Громадный пес исчез в полынье, темная вода сомкнулась над ним. Несколько мгновений на поверхности воды расходились лишь круги, потом из полыньи вынырнула огромная голова. Пес пытался зацепиться лапами за зазубренные края. Но напрасно когти его скребли по льду. Хрупкий лед отламывался, кусок за куском. Пес не сдавался, отчаянно молотя по воде лапами. Окоченевшие мускулы Сейбра наверняка сводила судорога, но голова его оставалась над водой. Он вновь зацепился лапами за острый край. Глаза его горели злобной решимостью.
О-ха наконец пришла в себя: Сейбр приближался. Его лапы уже проделали темную дорожку в заледенелой поверхности пруда. Лисица бросилась прочь, но движения ее были неуверенными, и когти скользили по льду. Несколько раз она упала. Сердце ее почти разрывалось. Стоило лисице встать, как лапы ее расползались вновь. И все же, одержимая желанием спастись, она заставляла себя бежать.
— Проклятая тварь! — ревел ей вслед пес. Морда его исказилась от напряжения.
Хрясь-хрясь-хрясь — хрустел и обламывался лед под тяжестью могучих лап. Сейбр не сводил с лисицы остекленевших глаз. Пасть его распахнулась, зубастые челюсти готовились сомкнуться на шее жертвы. Скорее всего кровь уже застыла у него в жилах. И все же костистая голова приближалась к лисице, медленно, но неотвратимо. Лапы риджбека без устали колотили по льду.
Что до лисицы, она никак не могла совладать со своими лапами. Они отказывались служить, дрожали и подкашивались.
Сейбр совсем близко. Его дыхание вновь обожгло ее.
— Попалась!
Она ощутила, как зубы пса впились в ее заднюю лапу. Однако силы Сейбра тоже были на исходе. Лисица обернулась, чтобы смело встретить злорадный оскал смерти, торжествующий взгляд врага. Но голова Сейбра исчезла под водой. И все же он не выпускал лапу О-ха, твердо решив погибнуть вместе со своей заклятой соперницей.
Ледяная вода обожгла О-ха. Отчаяние придало лисице сил.
— Нет! — закричала она. И, извернувшись, вырвалась из сомкнутых намертво челюстей.
В зубах Сейбра остался клок ее меха. Но под воду пес ушел один.
Лисица, задыхаясь, повалилась на край полыньи. Сейбр вынырнул еще раз и успел бросить на нее прощальный взгляд, исполненный ненависти.
Обессиленная, О-ха долго лежала на льду, боясь поверить в случившееся. Ей казалось, что исчадие Тьмы непременно появится вновь и набросится на нее. Поэтому О-ха не позволяла себе расслабляться, и сердце ее по-прежнему бешено колотилось. Как только над водой покажется огромная голова, О-ха бросится наутек.
Но Сейбр больше не появился.
Наконец, собравшись с духом, лисица осторожно приблизилась к кромке льда. В темной воде подо льдом безжизненно покачивалось громадное тело. Глаза пса, мертвые глаза, по-прежнему были устремлены на О-ха. Но ненависть в них погасла. Потом тело перевернулось, мелькнула желтая грива, и риджбек исчез навсегда.
Лисица побрела на двор фермы, к амбару, где лежал Хваткий. Завидев ее, он приподнял голову.
— Сейбр мертв, — сообщила О-ха.
Хваткий зашелся кашлем.
— Похоже, я составлю ему компанию.
— Спасибо тебе, Хваткий.
— А как он умер? Неужели ты перегрызла ему горло?
— Я? Нет, где мне. Он провалился под лед и утонул.
Хваткий опять закашлялся.
— Поделом ему. Надутый болван. А ты, лисица, лучше шла бы отсюда подобру-поздорову.
— Но ты ранен.
Снег под Хватким покраснел от крови.
— Пустяки. Сейчас из дому выбегут люди. Бросятся ко мне на помощь. Отвезут к ветеринару и…
Но О-ха видела — рана смертельна.
— Прощай, Хваткий. Когда-то мы были врагами…
— Мы и сейчас враги, — выдохнул он. — Я просто отплатил тебе долг. А теперь убирайся прочь, рыжая чертовка, не то…
— Бедный Хваткий, старый гордый пес. Не стыдись того, что подружился с дикими зверями. В ненависти мало проку. И сделанного не воротишь. Поверь, нет беды в том, что вражда между тобой и мной, лисицей, исчезла. Я всегда буду помнить, что обязана тебе жизнью.
— В одном ты права, — пробормотал Хваткий. — Я старый пес, очень старый. Это моя семнадцатая зима. Шутка ли! И я устал. Хочу одного — закрыть глаза и спокойно умереть.
Несколько мгновений спустя желание пса исполнилось. Глаза его закрылись, и жизнь оставила старое тело.
А О-ха отправилась в поле. Там она нашла несколько гнилых репок. Набила желудок, взяла одну репку в зубы и пустилась в долгий путь к дому. Вернувшись, она узнала, что, когда погода разгулялась, Миц тоже выходила на промысел. Лисичка дошла до ближайшего дома, увидала, что кухонная дверь открыта, скользнула внутрь и стащила увесистый кусок бекона. Миц была мастерицей на подобные проделки. Тут мать не могла с ней тягаться. Лисичке ведь довелось побывать в человечьем жилье, и она знала, что там к чему, и ухитрялась подавить страх перед людьми.
Камио выглядел лучше. Он явно пошел на поправку.
— Репка? — пробормотал он, увидев добычу О-ха. — Что ж, неплохо. Надеюсь, все обошлось без приключений?
— Да какие там приключения, — ответила она, устраиваясь рядом и прижимаясь к его теплому пушистому боку. — Мир бел и недвижен. Нигде ни души.
— О-ха! Что с твоим ухом? — в ужасе воскликнула Миц.
Камио повернулся и приподнял голову.
— А, это? — равнодушно проронила О-ха. — Пустяки. Небольшая стычка с горностаем.
— Да что за горностай такой? Как он мог откусить…
— Хватит об этом, Миц. Тише. Камио нездоров.
Миц послушно замолчала.
Снежные бури больше не вернулись, самые суровые зимние дни остались позади. Вскоре Оттепляй согрел землю своим нежным дыханием. Этой весной О-ха не ожидала потомства, у нее не было повода для тревог и переживаний, и на досуге она спокойно наблюдала, как все вокруг оживает с приходом тепла. То было приятное зрелище.
ГЛАВА 33
Рана О-ха быстро затянулась. Лисица уже достигла столь почтенного возраста, что другие лисы не дерзнули наградить ее каким-нибудь насмешливым прозвищем вроде «одноухой». Прислушиваясь, она склоняла голову набок, и Камио, тоже совершенно оправившийся после своей болезни, утверждал, что без уха О-ха стала еще красивее.
Тяжелая зима не прошла даром для обоих супругов. И О-ха, и Камио замечали теперь, что силы их уже не те. То, что раньше давалось легко, требовало теперь напряжения. Оба понимали, что это первые предвестники старости. Но они оставались прекрасными охотниками, так что у них не было повода сокрушаться и сетовать. Однако пора расцвета осталась позади. Никто уже не считал их молодой парой. Правда, с возрастом они обрели опыт и знали теперь все уловки и хитрости, как идущие из глубины веков, так и вновь изобретенные.
Когда Камио стало известно, что Сейбр нашел свою смерть, он ничего не сказал О-ха. Лис понимал: О-ха хочет забыть гигантского пса, как забывают кошмарный сон. Супруги часто вспоминали о прошлом, вновь переживали минувшие радости. Оживлять же забытые страхи было не к чему. В жизни и так хватало тревожного и страшного, хотя Сейбр и отправился в Никуда.
Зимы и весны сменяли друг друга, город разрастался. О-ха и Камио еще два раза заводили детенышей. Некоторые из лисят благополучно выросли, другие погибли. У тех, что достигли зрелости, появились свои детеныши, они тоже вырастали и покидали родителей. О-ха и Камио радовались, что род их не прекратится.
Сами они по-прежнему жили у насыпи, время от времени меняя норы. Пора любви уже не наступала для них, но между ними царило нерушимое согласие. К тому же у них оставались воспоминания.
Миц поселилась поблизости, и порой они встречались с дочерью. У Миц тоже были свои детеныши. Правда, О-ха и Камио никогда не видели своих внуков, но распознавали их по меткам. Потомки их росли городскими лисами и обладали навыками жизни среди улиц, дворов и машин. Та мудрость, что О-ха унаследовала от предков, была бесполезна для молодых — древние источники и звериные тропы исчезли навсегда. Земля изменилась до неузнаваемости, ее покрывала теперь одна сплошная живопырка. Молодые лисы не сомневались, что весь свой век проведут в живопырке, и в головах своих они хранили карты улиц и площадей, а не лесов и лугов. Со времен юности О-ха мир не стал лучше или хуже, он стал совсем другим. Перемены не слишком восхищали старую лисицу, и нередко она с грустью вспоминала о густых лесах и высоких травах, в которых она лисенком ловила бабочек.
А-салла время от времени посылал родителям весточку о себе. «Нет ли у этого лиса особых примет?» — обычно спрашивали они у того, кто принес им новости от сына. Получив ответ: «Да, у него нет хвоста», оба убеждались в том, что шалопут действительно виделся с А-саллой.
В мире вновь стояла зима. Завывай сковал улицы ледяной коркой и засыпал снегом. О-ха вдруг вспомнилось, как она впервые увидела снег. Тогда еще жив был А-хо. Она проделала ритуал, сопутствующий выходу из норы, и, высунув нос наружу, неожиданно почувствовала, как его коснулось что-то холодное и мягкое. Испугавшись, она отдернула нос и обнаружила на нем крошечных белых паучков. Они моментально превратились в капли воды. Тут ей пришли на ум рассказы матери о белизне, что зимой покрывает землю. О-ха набралась смелости и высунулась из норы. Ей открылось изумительное зрелище. Блестящий пушистый мех устилал все вокруг. Знакомые тропы исчезли под этой упавшей с небес шкурой гигантского альбиноса. Решившись наконец вступить на эту холодную шкуру, лисица переставляла лапы с осторожностью и опаской.
Теперь ее снегом не удивишь. Увидев, что выпал снег, она только досадует, что он скрыл ханыр и людские объедки.
— Там, где ты жил раньше, выпадал снег? — спросила О-ха у Камио, готовясь покинуть нору.
Наверху прогрохотал поезд, и жилище их задрожало. Но О-ха так привыкла к огромным стальным змеям-поездам, что, пожалуй, заскучала бы без них. В постоянстве, с которым поезда проносились мимо них по рельсам, было что-то успокоительное и надежное. Шум их словно говорил, что в мире все в порядке и движется своим чередом.
— Снег? — откликнулся Камио. — Что-то не припомню. Да и неудивительно, с тех пор столько воды утекло. Мне кажется, все это было не со мной — та далекая страна, зоопарк. Моя жизнь началась после встречи с тобой.
Возможно, он немного прилгнул, желая сказать ей приятное. В таком случае он достиг цели. О-ха знала, Камио предан ей всей душой: с тех пор как они вместе, он даже не взглянул ни на одну другую лисицу. Но когда-то он делил нору с другой подругой, так же как она с А-хо. Что ж, что было, то быльем поросло. Но то, что он отказывался от своего прошлого, не желая сравнивать О-ха ни с кем, лишний раз говорило о его деликатности и такте.
— Я скоро вернусь, — пообещала О-ха.
Она чувствовала себя как-то странно. Вдруг накатила усталость. Но О-ха ощущала неодолимое желание отправиться в парк Трех Ветров, узнать, жив ли еще Гар. Хорошо бы повидаться с Гаром прежде… прежде, чем кто-то из них… Но хватит об этом. У нее немного ломит кости, это естественно в ее возрасте. Надо размять лапы, и все пройдет.
— Я, пожалуй, дойду до холма, — сказала она. — Захотелось посмотреть на деревья.
— Иди, конечно. А я еще малость полежу. Что-то лапа разболелась.
Несколько лет назад Камио угодил лапой в узкую трубу и, пытаясь освободиться, вывихнул кость. Потом кость встала на место, но, как видно, он порвал связки и с тех пор немного прихрамывал.
О-ха проделала ритуал, перебралась через насыпь, подлезла под изгородь и двинулась к городу. В воздухе кружились снежинки. Завывай опять проморозил землю насквозь, так что она заледенела под толстым снежным покровом. Люди в такой мороз предпочитали сидеть по домам, и улицы были пусты. Собака, трусившая по другой стороне, скользнула по лисице безучастным взглядом. Городские собаки давно уже перестали обращать на лис внимание, только особо рьяные, вроде сеттеров или боксеров, изредка пускались за лисами в погоню. Разумеется, этим городским увальням нечего было и тягаться с О-ха. К тому же живопырка изобиловала укромными местами, где можно было спрятаться, стенами и изгородями, через которые лисица с легкостью перепрыгивала, оставив позади беспомощно мечущихся преследователей. Несколько раз собакам удалось догнать О-ха, но лисица умела за себя постоять. Псы, рискнувшие схватиться с ней, отступали с позором, поплатившись разорванными ушами и оцарапанными носами. К счастью, времена всадников и свор гончих канули в прошлое.
О-ха шла по улице, как обычно держась поближе к красным кирпичным стенам домов. На небе проглянуло солнце, сосульки, свисающие с карнизов, сверкали и блестели.
Внезапно, к изумлению О-ха, сосульки зазвенели.
О-ха остановилась и прислушалась. Да, звон исходил теперь и из водосточных желобов. Он все усиливался, пока весь город не наполнился музыкой. Казалось, Завывай прикасается к сосулькам своими прозрачными пальцами, извлекая из каждой неповторимый звук. Что же это, недоумевала О-ха.
Потом так же внезапно музыка смолкла.
Ошеломленная лисица замерла в ярком пятне света, который лился из окна магазина. Если бы земля вдруг накренилась и все полетело бы кувырком, О-ха не смогла бы удивиться больше. Как ни странно, собака, спешившая по своим делам, даже не замедлила шага. Несомненно, она ничего не слышала. Скорее всего это чудесное явление доступно только лисам, решила О-ха. Или вообще лишь ей одной.
Ястреб-пустельга, сидевший на крыше дома, вдруг ринулся вниз, едва не коснувшись земли перед носом О-ха. Потом он резко взмыл в небеса и растаял в солнечных лучах.
О-ха пересекла пустынную площадь, мощенную булыжником. Стая голубей, шумно хлопая крыльями, поднялась в воздух.
Странно, подумала О-ха, почему нигде не видно людей?
Усталость, которую она ощущала еще утром, возрастала с каждой секундой, лапы О-ха подгибались, отяжелевшие веки слипались. Она чувствовала теперь боль, тупую, ноющую боль, одновременно эта боль была здесь, у нее в груди, и где-то далеко. Лисица пыталась определить, что это за боль, откуда она, но мысли ее мешались. Она догадывалась: боль эта неспроста. О, если бы понять, что она означает.
Воробьи, щебетавшие на тротуаре, внезапно исчезли. О-ха, обеспокоенная столь необычным явлением, огляделась по сторонам. В воздухе воробьев тоже не было. Все звуки вдруг стихли. Даже Завывай смолк. Мертвая неподвижность сковала все вокруг. Безмолвие резало уши О-ха. Улица перед ней вдруг раздвинулась, стала просторнее и шире, по обеим сторонам тянулись ряды обледеневших деревьев и высоких домов. Казалось, дальний конец улицы уходит в небеса, исчезая в серых тучах. Тело О-ха пронзил жуткий холод.
Лисица растянулась на снегу. Он сразу же стал под ней таять. Непостижимым образом оттепель, начавшись под ее животом, охватила всю землю. Вскоре город освободился от снега, и сразу О-ха почувствовала, что боль исчезла и холод тоже. Наступило лето, однако лисица не видела причин вставать.
Она ждала, спокойно и терпеливо.
Она ждала, но время исчезло. Мгновения теперь не сменялись, а накладывались одно на другое. И невозможно было определить, как долго длилось ожидание О-ха.
Пока она лежала, окруженная чудесным теплом, улицы вдруг растаяли, подобно снегу. Капля за каплей дома превратились в ничто. На месте бетона и асфальта зазеленела трава. Вокруг зашумели густые рощи терновника. Воздух наполнился сладким благоуханием.
Перед О-ха раскинулась бескрайняя долина. Никогда раньше она не бывала здесь, и все же это место казалось ей родным и знакомым. Вдали она заметила какое-то движение. Из зарослей папоротника появилась лиса с сияющим белым нимбом вокруг головы. Она неспешно направилась прямо к О-ха.
Приблизившись, лисий дух приказал О-ха встать и следовать за ним через долину.
— Что случилось? — спросила лисица. — Кто-то умер? Камио? Ты отведешь меня к нему, чтобы я призвала духов к его телу?
— Нет. Я не тот дух, что отводит живых к телам мертвых. Я провожаю мертвых в Дальний Лес. — Помолчав, он добавил: — Твой муж жив. Нашел твое тело в снегу. И проделал над ним все, что необходимо проделывать над мертвыми.
— О, — выдохнула она, поняв наконец, что произошло. — Он справил надо мной прощальные обряды?
— Да.
Вслед за духом О-ха двинулась по равнине. Вот она вступила в обитель мертвых, пронеслось у нее в голове. Сейчас она воочию увидит, каков он, Дальний Лес.
— Скажи, — осведомилась О-ха, взглянув в непроницаемые глаза своего провожатого, — а если бы никто из живых не нашел моего тела, ты бы не явился за мной?
— Тебе пришлось бы прождать несколько дольше, только и всего. Я отправился бы на поиски в бесконечные пространства между жизнью и смертью. Но в конце концов я непременно встретил бы тебя.
О-ха была поражена.
— Так, значит, все наши ритуалы и обряды на самом деле не имеют смысла? — разочарованно спросила она.
— Почему же? — возразил дух. — Они исполнены смысла для тех, кто их совершает.
— О да, — согласилась она. — Они всегда служили мне поддержкой и утешением.
Они вступили под своды Леса Трех Ветров. Все здесь было как прежде, старые звуки и запахи ожили, тропы, родники и источники заняли свои прежние места. А в дальнем конце долины, сияя в лучах солнца, виднелось сооружение из полых древесных стволов. То было настоящее чудо. Стволы разной длины и толщины образовали стену, не уступавшую в ширине долине. В каждом стволе зияло несколько дупел, все разного размера, и из этих отверстий беспрестанно вылетали ветры, могучие и слабые, холодные и теплые. Стена гудела, словно гигантская волынка.
— Обитель ветров, — пояснил лисий дух.
— О, так это Запределье, — обрадовалась О-ха. — И совсем рядом с моим родным лесом! Странно, почему же я не видела его раньше?
— Потому, что ты не хотела его видеть.
В этот момент из-за деревьев показался Гар и поспешил ей навстречу. Лисица испустила радостный крик:
— О, Гар! Я как раз хотела повидаться с тобой, а ты здесь!
— Да, я здесь, я здесь, я здесь, — пробурчал барсук.
— Но почему? — недоуменно спросила О-ха. — Почему ты среди лис?
— Я здесь, но одновременно я повсюду, — объяснил барсук. — Точно так же, как и ты. Душа не может оставаться на одном месте. О нет. Душа вездесуща. Ты скоро сама поймешь это. Но сейчас мы здесь, ты и я. И другие тоже…
Другие вышли из лесу, чтобы приветствовать О-ха, и между ними был тот, кого она так надеялась встретить.
Проделав над телом О-ха все необходимые ритуалы, убитый горем Камио вернулся в свою нору. Раньше он скептически относился к идее бессмертия души, но теперь, после того как он собственными глазами видел существо со сверкающим нимбом вокруг головы, приходилось изменить свое мнение. Но главное, Камио не мог примириться с мыслью, что никогда больше не увидит О-ха, а если душа умирает вместе с телом, вечная разлука неизбежна. Запах О-ха по-прежнему стоял в ноздрях у Камио, и лис знал — запах этот не исчезнет до конца его дней. Они с О-ха так много пережили вместе. Бессчетно зим и лет минуло с тех пор, как они повстречались. Неужели смерть одним касанием способна стереть то, что было между ними? Пусть недвижная плоть О-ха окоченела, он верит — душа ее жива и ждет встречи с ним.
Да, но где? Неужели в обители душ, которую О-ха называла Дальний Лес? Если это так, О-ха уже соединилась там с А-хо, своим покойным мужем. Наверное, ему следует ревновать, подумал Камио. Но при мысли, что в пристанище мертвых О-ха не одинока, он испытывал лишь радость. Доведись ему самому встретиться с А-хо, они скорее всего понравились бы друг другу. Это здесь, на земле, без ревности не обойтись, но там, где душа избавляется от бренной плоти, в подобных чувствах нет нужды.
В тот же день, позднее, Камио пустился вдоль по насыпи, к дочери. Он не стал заходить в нору, чтобы домочадцы Миц не вообразили, что он претендует на их владения. Остановившись у входа, Камио окликнул дочь.
Миц высунулась из норы.
— Камио? — удивилась она. — Что случилось?
— Я думаю, тебе следует знать — твоя мать умерла.
Некоторое время Миц молчала, потупившись.
— Возвращайся быстрее домой, Камио, — произнесла она наконец. — Не стой на снегу. День сегодня морозный.
— Я не заметил, — сказал Камио. — Должно быть, ты права.
Он повернулся, чтобы уйти, когда Миц окликнула его:
— Отец!
Камио вздрогнул. Лисы обычно обращаются к родителям по имени, и Миц звала его так с тех пор, как была совсем крошкой.
— Да?
— Знай, ты не одинок. Я разделяю твою печаль. Мне будет не хватать О-ха. Но она ушла туда, где ей хорошо.
— Надеюсь, — откликнулся Камио. — Я все время твержу себе об этом.
Он поспешил расстаться с дочерью. Она слишком походила на мать, и ему больно было глядеть на нее. Чем же он будет теперь заполнять бесконечные пустые дни, думал он, двигаясь вдоль насыпи по направлению к дому. Он поднял взор к белому зимнему небу, но не нашел ответа среди растрепанных облаков.
Добравшись до норы — их с О-ха норы, — он с удивлением увидел, какая она большая и пустая. Когда О-ха была жива, стоило одному шевельнуться, и он касался другого. Теперь каждый звук эхом разносился в гулкой тишине. Ему необходимо оставить эту нору и подыскать себе новую, решил Камио. Поменьше, чтобы хватало места лишь для него одного и для воспоминаний.
Миц сказала, что разделяет его печаль. И все же она ошибалась. Его печаль не мог разделить никто. Конечно, Миц горевала о матери, однако и без О-ха жизнь будет идти для нее своим чередом.
Но для Камио со смертью О-ха время остановилось.