Так и было, Он являл себя, и звал с собою, и мы шли за Ним, отбросив разом все — лодки и сети, отцов и матерей, маленьких младших братьев и собственных детей, налоговую службу, и царский трон, и жреческий сан. Он забирал нас навсегда — мы ушли с Ним, призванные лично Иисусом ученики, и никто из нас не вернулся жить на прежнее место земного пространства, с которого ушел за Учителем — каким бы оно ни было милым и сердечно любым для каждого из нас. У всякого, кто не раз приходил жить на этот шарик с вечным двигателем, под названием Земля, в каждой штуке его жизни был такой кусок пространства, оставленный им безвозвратно с тем лишь, чтобы до самой очередной смерти сходить с ума от боли и тоски, вспоминая ничем особенным не выдающийся бедный клочок земли на боку планеты Земля.

Что каждый призванный Им ученик оставил на этом клочке — какое сокровище, какой схрон личных духовных драгоценностей, какую задушенную и зарытую в землю любовь? Петр (он же и Симон), его брат Андрей (мой далекий пращур), также и другие братья, Заведеевы, — Иаков и Иоанн, были вмиг оторваны от своих прежних куцых жизней первым апостольским призывом 30 года I века и сразу же стали безсмертными волонтерами до конца дней человечества, когда все же остановился вечный двигатель Земли.

Учитель и ученики — кому пришлось легче в поисках райских радостей? Ибо был послан Спаситель (Кем?) на крутящуюся вокруг собственной оси и вкруг Солнца по годовой орбите шар-машину на вечном двигателе для того, чтобы показать, как проехать нам, всем скопом, всей общечеловеческой куадрильей, камарильей, эскадрильей, армадой, громадой, командой, корпорацией, корпоративной вечеринкой, великосветской тусовкой, бал-маскарадом, гей-парадом, парадом пожарных команд, всемирной историей — к тому месту в мировом пространстве, где раздавали райские радости.

Ибо для того и был отправлен Посланец из системы Ла в систему Гравитации (где Посла мгновенно прибили гвоздями к столбу с перекладиной и высоко вознесли к небесам) — чтобы энергию Ла мы могли увидеть не только в глазах слепо любящих нас матерей, но и в государственных устройствах. И вот любящие нас матери, все до одной, уже умерли, и после Всеобщего Успения Матерей уже больше не понадобились никакие государственные устройства. Ведь самого Устройства Мира не стало для людей, ибо оно им оказалось вовсе не нужным, мы обошлись безо всякого всеобщего устройства, ибо перпетуум-мобиле Солнечной системы продолжал кувыркаться, крутиться, лететь вперед, а не назад, и спасать никого не понадобилось. Вечнодвижущейся Машине, вечноживущей к тому же, — ни к чему оказался такой балласт, как невероятно размножившийся мицелий человечества, и оно было смыто со сцены земного шара всего двумя всплесками всемирного потопа. И вот, уже после того, как случился второй потоп и все было кончено, я и узнал о великом, величайшем одиночестве Учителя, растерявшего всех своих учеников. Они были возле него, рядом с ним во все дни крутящейся, как юла, Земли — вплоть до Второго Пришествия всемирного потопа — ВПВП. А ведь вместо него было обещано ВП — Второе Пришествие Христа, — и в ожидании оного ученики Иисуса протомились, из поколения в поколение, из тысячелетия в тысячелетие, вплоть до самого ВПВП. Потом и они исчезли.

Петр был рядом с Ним до второго всемирного потопа, и Андрей, и братья Заведеевы, Иаков и Иоанн, и Матфей был, не любивший Петра, и Павел-Савл был, также не любивший Петра. Было вокруг Него несметное число народившегося уже после апостольского рекрутства 33 года I века учеников, — и я среди них, потомок Андрея Первозванного. Однако я был не среди всех приглашенных на христианский пир человечества — нет, я был среди заявленных самим Учителем. И если первоапостольский состав оказался весьма властолюбив и самолюбив, и Петр с Павлом даже расплевались и разошлись в разные стороны, не сгибая свои гордые жесткие выи, и после них многие другие земные наместники Христа отодвигали Его на второй план после себя.

Да, начиная с Петра, которого он первым, вместе с Андреем, рекрутировал в свое небесное воинство, и который первым же в продолжение страстной ночи отрекся от Учителя — трижды за холодную ночь весеннего месяца нисана! — Учитель постепенно разуверялся в своих учениках!

И, наконец, когда все кончилось, Он остался один. Где-то в ночи гукал в лесу филин. Иисус не ведал ночных страхов, ибо после казни своей он больше не был человеком, Он и на самом деле стал Богом, то есть Всем. И только теперь, Когда Он стал Всем, единственной душою Вселенной, он познал истинное Одиночество. Когда-то далеко, будучи тридцатилетним пророком из Назарета, Иисус часто бывал один, оставленный учениками и своим народом, который еще накануне днем рыдал и вопиял, бегом следуя за Ним, умирая от любви к Нему. Да, три самых его близких ученика уснули в траве, хотя Он просил их бодрствовать вместе с Ним. Он боялся тяжкой смерти, что пришла к Нему на следующий день… Он просил их не спать, не оставлять его в томлении духа, и молился своему Богу о чаше, которую бы Он пронес мимо Него… Он молился, и от тяжести этой молитвы кровь выступила на лице вместо пота… А они, самые близкие ученики, уснули в траве сладким сном молодости. Все трое были еще молодые мужчины, и среди них Андрей, мой далекий пращур. Одиночество Иисуса было бездонным.

Но когда Он растерял всех своих учеников, его одиночество стало еще более страшным, чем даже после исчезновения всех пределов человеческих под чудовищной толщей океанических вод.

Ибо над всеми параллельными мирами Учитель — это не Бог, не Вершитель Мира, нет. Учитель — это Посланник из одного мира в другой, это миссионер творящего духа среди дикарей вулканической магмы, это пилигрим световых дорог через многие тонкие миры. И если от него разбежались от страха или потонули во время ВПВП все ученики — что, что должен был почувствовать Учитель — Посланник, Миссионер, Пилигрим? С какою душой вернулся бы он назад, туда, откуда был послан Тем, Кто был Его колоссальным Суперучителем?

Иисусу домой возврата не было, ибо тот неконтактный тонкий мир, пронизанный лучами энергии Ла, — откуда изшел Иисус в наш тяжелый Гравитационный, бушующий Пятой Энергией мир, — имел только один направляющий вектор. Принимающего же обратно, всепрощающего вектора, амнистирующего в родительском лоне милосердия, не было в том неконтактном мире, откуда Иисус был направлен в наш. Ибо взгляд этой любви, брошенный в нашу сторону, если нами и улавливался, то вовсе не переходил в наш мир людей как уверенная часть человеческой натуры. Нет, она, эта натура, хотела обходиться без взгляда любви, без энергетики Ла, — поэтому и запутала людей с поисками райских радостей, потому и распяла Иисуса на кресте. Называлась эта человеческая натура, не желающая любящего взгляда Ла, — Хайло Бруто.

Когда же это было — то пространство-время до ВПВП! Человек выглядел, как мне представлялось тогда, чуть-чуть растерянным в том пространстве-времени, ибо он не знал, куда его несет на себе эта неуправляемая машина земного шара. Круглая, как бомба, машина на вечном двигателе. И все люди тогда искали, осознанно или неосознанно, райских радостей вне пределов Эдема, откуда Адама выгнали за шалости с Евой и за воровство яблок у бога Саваофа.

Ностальгия! Она жива была во всех параллельных мирах, ибо мы перебирались из одного в другой, каждый раз забывая почти все из прежнего, пройденного пилигримом световых дорог, — отсюда и острая боль на сердце, боль вдруг пробужденных воспоминаний, которая на земном миру и называлась ностальгией! Христова боль воспоминаний была столь же масштабной, как вселенная звезд, ибо Он остался один, без своих учеников, — кишащий же мириад звезд рядом не мог заменить Ему малых, слабых, сирых человеческих его учеников.

После того как толща воды, свыше 8 километров высотой, накрыла земные пределы, и времени больше не стало, — все ученики и все их потомки разлетелись во все стороны мироздания, перейдя в лучистое состояние при грохоте Армагеддона, что примчался в виде огненного цунами как раз накануне ВПВП. (Все, как и предвещали Иоанн Богослов и Константин Циолковский.) Учителю некого стало учить, пастырю некого стало пасти, сторожу нечего сторожить, ловцу душ некого ловить — во спасение — на краю смертной пропасти. Ибо смерти не стало, и время остановилось, и загадочные слова, начертанные прямо в небе огненными буквами, постепенно угасли. Нашему христианскому Спасителю — как и буддийскому, как и магометанскому — после того, как времени не стало, а весь блистательный сонм земного человечества разлетелся по другим мирам в виде лучистой энергии света, — Иисусу стало невыносимо в состоянии —

1 × 1 = 1

ОДИНОЧЕСТВО математически никак не менялось.

Мой Учитель — совсем Един — оказался за гранью земного мира и, остановившись на месте, оглянулся окрест. И с этого места он отправился обратно, навстречу прошлому и жизни, которая кончилась на Земле, но не могла закончиться в Нем, ибо Он был Богом живых, а не мертвых. И вот на этом обратном своем пути навстречу прошлому Он и встретил меня, и позвал с Собою, и я послушно отправился за Ним — вперед к тому прошлому, что было уже пройдено человеками в поисках радостей рая, и мое имя было Анатолий Андреевич — то есть потомок Андрея Первозванного.

На первых же шагах по этой дороге вспять Иисус и поведал мне о Своей неизмеримой, как и одна вселенная, космической Единице Одиночества — ЕО. Повстречавшись с этой единицей лицом к лицу, мой Учитель не захотел остаться навечно с нею, хотя это означало бы спокойное бытие божественного существа наедине с самим собою — безо всякой ответственности за что-нибудь другое, нежели сама ЕО:

1 × 1 = 1

Мы пошли не широкими дорогами, а самыми узкими, и оттого, что двигались мы навстречу отошедшей жизни, на узкой нашей дорожке встречались нам уже умершие, которые обрели свои могилы до ВПВП. Иисусу приходилось воскрешать их, если нам хотелось поговорить с людьми. Первым нашим собеседником оказался некто Герхард Бунт, умерший в возрасте 67 лет и похороненный на кладбище маленького немецкого городка L, что на Рейне.

— Кто были твои родители и чем ты занимался в жизни? — спросил я, ибо по надписи на табличке могилы узнал, что в нашей общей жизни на земле я прожил лет на двадцать больше его — точнее, на двадцать два года, — то есть я в жизни был старше и потому мог обращаться к нему на «ты».

— Мой отец был окулист, он держал магазин очков. После него дело перешло ко мне, и я прожил, в общем-то, спокойную жизнь, за что всегда благодарил того, кого с малых лет своих до самой его смерти, а затем и моей собственной смерти, называл main lieber Fater. Я думал, уходя из этой жизни (сердечная недостаточность, обычная профессиональная болезнь окулистов), что мой Fater остался доволен тем, как я распорядился своей долей его наследства. Отца звали Готлибом.

— Ну об этом мы спросим его самого, когда встретим, — сказал Иисус, смело переходя in futurum, ибо мы двигались в пространстве времени в обратном направлении — и все уже стало прошлым, а когда-то было будущим.

— И что же, был ли ты доволен, как твой сын распорядился с наследством, которое ты оставлял ему? — спрашивал Иисус Готлиба Бунта, чья могила, кстати, находилась недалеко на том же кладбище.

— Знал бы я при жизни, что Герхард окажется такой скупердяй и трус, я ни за что не оставил бы дело в его пользу: 60 % на 40 %, а поделил бы ровно между ним и Гертрудой, 50 % на 50 %. Она, по крайней мере, не боялась жизни, и даже замуж вышла за француза, парижанина, и уехала с ним в Париж.

— Чем же вы были недовольны в лице сына Герхарда и почему вы назвали его трусом, герр Бунт? — с огромным интересом расспрашивал Иисус старого немецкого бюргера, и я понял, насколько дорого и радостно Господу моему Его Второе Пришествие к людям, которых Он всегда любил — и до, и после своего Первого Пришествия к ним.

— Герхард должен был почувствовать, что пришло время уходить от бифокальных линз, ибо людям как раз не стало хватать того времени, тех долей секунд, которые требовались для того, чтобы убрать скачок резкости изображения в бифокальных очках. Эти 0,5–0,2 секунды, за которые оба глаза справятся с фокусом и совместят изображение при переводе взгляда с близкого расстояния на средние дистанции, оказались для людей новой эпохи очень дороги, и Герхард должен был это понять и вложить деньги в модернизацию производства и переход к сложным многофокусным линзам. Герхард пожадничал и профукал прибыль на развитие совсем для других целей. А между тем французы перешли на изготовление линз Intervista и завоевали весь европейский рынок, проникли даже в Россию…

— Мы тоже пойдем в Россию! — смело использовал Futurum Иисус, когда призвал идти в прошлое. — Там за сто лет до светопреставления происходили странные, загадочные, необъяснимые явления. Надо бы посмотреть.

— Я как раз там жил в эти Последние Времена, Господи, и смогу рассказать о многом, чего даже Ты не знал, прости меня, Иисусе, Боже мой… Но лучше будет, если Ты станешь спрашивать, а я отвечать Тебе, если смогу, — стал я тоже применять глаголы in Futurum, в будущем времени. Ибо все Время на земле уже прошло, и обо всем происшедшем можно было говорить как о будущем, уже осуществленном.

— Так чего же я мог не знать в Последние Времена, когда ты жил, мой ученик? И почему ты говорил, и не раз, что это я сам был явлен тебе и призвал тебя идти со мною, как первоапостольных моих, Андрея и его брата Петра?

— Потому и говорил — и не одному Тебе, — что так оно и было, Господи. Ведь Ты первому из людей явился моему духовному пращуру Андрею. И моего земного отца тоже звали Андреем, а отца его — Александром, а между мною и Александром ничего разделяющего не было, и поэтому Ты призвал и меня к себе, вслед за Андреем Первозванным. И я так же, как мой пращур, оставил все и пошел за Тобою, Господи. И я знал, как знали все твои первоапостольные, что их будут гнать, и преследовать, и мучить, и убивать только за то, что они любили Тебя и хотели нести к людям факелы Ла — свет Твоего учения.

— Тебя тоже мучили, убивали?

— Нет, Господи. Ты надежно спрятал меня. Сказано было ведь: Бог прячет тех, кого любит. А Ты любил меня — и прятал потому, что любил молчаливого, скромного Андрея Первозванного, своего первого апостола, моего пращура. Он не стал в Церкви Христианской, возведенной по всему земному миру, ни иерархом, ни тетрархом, ни патриархом, ни папой, — никаких благостей не вкусил Андрей от земного богатства, власти и славы Церкви христианской. Но Ты любил его, и поэтому Ты надежно спрятал его от тщеты и суеты людской в самых потаенных складках христианской истории. Андрей ушел от других апостолов, хлопотливо и самолюбиво строивших свои церкви после ухода Иисуса, — удалился на самый край Ойкумены и стал проповедовать Слово Христово скифам в их бескрайней Прикаспийской степи.

Итак, я могу рассказать о тех временах, которые были названы Последними Временами, в которых половина человеческого мира, считавшего себя христианским, совсем забыла, кто был Ты и зачем приходил к нам на Землю.

То же самое было и в самом большом северном куске материковой Евразии, который до ВПВП назывался Россией. Туда уехала дочь немецкого окулиста Готлиба Бунта, Гертруда, выйдя замуж за француза Андре Метелица, русского происхождения, — с ударением на последнем слоге «ца». Андре Метелица, представитель фирмы Essilor, открыл в Москве магазин по продаже очков с особенным, необычным совмещением фокусов в линзах. С ними клиент и освобождался от 0,5–0,2-секундного помутнения изображения, чем грешили обычные очки с бифокальными линзами. И почти за тысячу лет ношения очков у очкариков, большинство из которых были людьми умственного труда, генетически накопилась усталость в глазах, видевших мир вокруг себя то четким, то размывчатым, — ненадежным. Это чувство ненадежности могло обратиться в чувство безнадежности.

Андрей Первозванный об Иисусе услышал раньше своего брата Симона (Петра) — и первым увидел Его, и подошел к Нему на улице города, и пошел за Ним, и даже был у Него дома, и просидел там до десятого часа. Лишь на другой день отправился Андрей на берег моря, к лодке, где брат Симон (Петр) был уже приуготовлен рассказом Андрея, а потому и первым кинулся вслед за Учителем, опережая первозванного брата своего — на всю остальную часть истории человечества. Но Андрею это было все равно, как не было это все равно Петру (Симону, названному Иисусом еще и Кифой), — Андрей через скифские степи прошел на Русь, затем бродил по Балканам, рассказывая болгарам о своем Учителе, дошел до греческого города Патры, где его схватили и распяли на Х-образном косом кресте.

Андреевичи всех остальных времен оказывались, несмотря на свое первозванное избранничество, всегда на втором месте, позади дву… нет — трехсмысленных потомков Петра — Симона — Кифы. И московский француз-окулист Андре Метелица (ударение ставь на последнем слоге), первым открывший в Москве магазин с линзами Intervista, сглупа и от генетической русской доверчивости лицензировал его на имя своей жены, Гертруды Бунт, которая потом сошлась с московским художником Петром Сталкиным и увела к нему от русского француза 70 % его дела.

В дни Последних Времен, которые уже давно скрылись под толщею ВПВП — глубина восемь тысяч метров, — Иисус ходил по промерзлым улицам центра Москвы, расхаживал по Тверским-Ямским туда и сюда, затем по Тверской выходил к Охотному Ряду и далее к Большому Каменному мосту, зябким взором окидывал красные башни Кремля, похожие на остроконечное лезвие копья, которым прокололи ему грудь под ребром, чтобы воздух вырвался оттуда, — и Он не мог больше вздохнуть и умер, тяжело провиснув на кресте.

Оказавшись на Якиманке, чудной набережной, остановился и оглянулся назад. Москва, которая давно уже не существовала, предстала глазам Иисуса во всем своем отчаянном и скорбном великолепии. Шли в сторону Балчуга от Болотной набережной человек сто-двести бледнолицых московских красавиц, с первого взгляда вроде бы худосочных без свежего воздуха, обтянутых блеклой кожей и безмясых, — но, приглядевшись, прости меня, Господи, можно было убедиться, что все у них в порядке, все при них — и тугие икры ног, и налитые губы, и остекленевшие от столичного высокомерия, чудесно наведенные глаза.

Сотни, тысячи, сотни тысяч московских красавиц — княгинь, княжон, боярынь и боярышень, купчих и купеческих дочек на выданье и — помилуй меня, Иисусе! — швеек, мещаночек, пролетарочек в красных косынках, курсисток, студенточек, гимназисточек, подчеркнуто грудастых под своими фартучками и пелеринами, спортсменок в обтягивающих их мощные фигуры костюмах, голоногих могучих гребчих на длинных лодках по Москве-реке, фабричных девчонок из кондитерской фабрики «Красный Октябрь», молоденьких булочниц из пекарни, что в полуподвале дома № 12 в Лаврушинском переулке, а также полных надежд на прекрасное будущее молоденьких киргизок-иммигранток, узкоглазых, белолицых, моющих витрины в огромном супермаркете. И спешивших на работу продавщиц универмага в громадном, знаменитом сером Доме на набережной. И всех этих испускающих от очей своих свет необъяснимого обаяния прекрасных женщин московских улиц, кафе, офисов, банков, кинотеатров, скромных пошивочных мастерских и шикарных ателье. Женщин-медичек, женщин-юристов, женщин-полицейских, женщин — менеджеров ресторанов, официанток, поварих, барменш, диспетчеров таксопарков, диспетчеров аэропортов, стюардесс, девушек-контролерш на таможенной проверке, дежурных на посадке пассажиров в самолеты — и прочая, прочая, и еще, и еще — всех этих неимоверно чарующих прелестниц Московского архипелага видел Иисус божественными своими очами задолго до Своего Второго Пришествия, которое совпало с ВПВП, вторым пришествием всемирного потопа, после чего времени больше не стало. Но мы уже перешли в лучистое состояние, и время нам было ни к чему.

Наш родственник Андре Метелица не знал ничего о нашем визите, когда мы зашли в магазин «Очкарик» на одной из Тверских-Ямских, и потому не вышел навстречу нам. Мы с Учителем вошли в просторный светлый салон магазина и, остановившись посреди него, стали озираться. Навстречу явился не Андре Метелица, хозяин магазина — 30 %, а вышла к конторке его хозяйка, Гертруда Бунт, 70 %, весьма свежая, ухоженная блондинка, и окинула нас долгим, внимательным, нейтральным, профессиональным взглядом.

— Что вас интересует, господа? — спрашивала она, остановившись перед нами и ничего не зная о том, что все Время уже закончилось, ВПВП уже произошло и, стало быть, весь замысел Вершителя Мира вполне осуществился. Какой? Мы так и не узнали, но эксперимент, произведенный над нами, очевидно, удался, об этом можно было судить по тому, как легко и спокойно восприняло наше сердце исчезновение всякого Времени и откровение того, что смерти больше нет.

Нет так нет! Это воспринялось нами так просто! Только теперь мы поняли, что напрасно беспокоились всю свою историческую бытность о том, как быстро летит время и скоро надо умирать! А у тех, кто носил очки во дни Последних Времен, добавилось еще и глухое беспокойство и досада оттого, что в очках с бифокальными линзами всегда ощущался скачок резкости изображения при переводе взгляда с близкого расстояния на среднее. Мир на 0,5–0,2 секунды представал в расплывчатом состоянии бесфокусного хаоса. И все очкарики мира подспудно, едко скорбели о потере секунд жизни, в продолжение которых она виделась хаосом размытых цветных пятен, лишенных всякого смысла и всякой связи. И от этого очкарики всех стран тихо, незаметно сходили с ума, тем самым и впрямь сокращая дистанции своих жизней на земле. Вот об этих обстоятельствах человеческого бытия накануне своего Второго Пришествия наверняка не знал Господь мой.

А ненавидевший Его и всех Его учеников и последователей в человечестве Хайло Бруто сам собою исчах после того, как случилось ВПВП, и последние люди, летевшие на планете Земля, вспорхнули и покинули ее, мгновенно перейдя в лучистое состояние.