За стеклами пробегал сельский пейзаж. Мама молча сидела в такси, настроение у нее было скверное. Денег у нас ни гроша, но мы сказали водителю, что заплатим, когда приедем. По мере того, как пейзаж становился узнаваемым, мама казалась все более напряженной. Мы сошли с ума? Через несколько минут мы вернемся к человеку, которого ненавидим. Мы бросались в пасть волку, но выбора не было.

Кымсун возражала против опасного возвращения. По правде говоря, мать сомневалась, это я ее убедила, желая снова увидеть братишку любой ценой. Я так скучала по нему, он даже мне снился. Я беспокоилась о будущем, ведь он остался в руках бессовестного мужлана!

И правда, из нас троих я была ближе всех для брата. Пока мама и Кымсун работали в полях на ферме, я, как слишком слабая для тяжелой крестьянской работы, опекала ребенка и заботилась о нем. Я любила младшего брата; приближалось мрачное будущее, но я утешалась тем, что скоро увижу малыша.

* * *

Надо сказать, что мы не знали, куда идти. После нашего случайного побега в Чхонджине мы несколько недель провели в бегах. Силы оказались на исходе. Освободившись, мы снова тайком отправились прямо на север, к китайской границе. У нас по-прежнему была одна лишь мысль, только одна: бежать из родной страны навсегда. В Северной Корее была такая нищета, что наша скромная китайская одежда стоила маленькое состояние. Мы продали вещи и на эти деньги три дня кормились. Потом мы опять начали упорно, с энергией отчаяния осаждать границу.

Ощупью мы нашли брод на реке Туманган, такой уже знакомой. Но в этот раз удача от нас отвернулась.

Когда мы готовились перейти через реку, появился патруль. Нас отвели в барак пограничного поста на первый допрос; потом, на следующий день, перевели на военную базу поблизости. Допрос тяжелый.

— Ты направлялась в Китай? — бросает солдат.

— Нет, я пришла к реке по своим делам, это все.

Я лгу: он мне ни секунды не верит.

— Деньги у тебя есть? Откуда ты? — настаивает человек в форме.

Я не отвечала. Я уже привыкла к допросам и хорошо держалась. Допрос был жесткий, но солдат оставался вежливым, а это важно.

Приговор вынесен: мы будем интернированы в трудовой лагерь, где уже побывали несколько недель назад, после первого ареста. Все сначала!

Новый удар привел нас в отчаяние. Когда пришло время покидать базу, мама и Кымсун, плача, упали на землю и отказались двигаться с места.

Я немного растерялась, так как чувствовала, что они пытаются пробудить у офицера жалость, и не думала, что в этом можно преуспеть.

Однако сработало! Человек в форме испытывал сострадание, но чувствовалось, что он не знал, как с нами поступить. Наконец, после долгих колебаний, он дал нам понять, что мы можем идти. Видя, какие мы тощие, в нищенской одежде, военный, должно быть, решил, что у нас никогда не хватит сил, чтобы добраться до Китая. Тут он ошибся…

В тот же вечер мы снова испытывали судьбу на Тумангане. И снова посреди ночи нас настиг патруль. Потеряв голову, я бежала со всех ног и спряталась в соседнем свинарнике. Полиция меня нашла. Сценарий повторился: ночь на пограничном пункте, назавтра перевозка на военную базу, где мы опять столкнулись с тем же офицером. Он не питал никаких иллюзий и даже не пытался нас допрашивать. Он протянул нам две конфеты и позволил сбежать, посоветовав быть как можно осторожнее.

Конечно, этот человек доказал свое сострадание. В самом деле, со времени нашего первого побега, четыре года назад, число желающих спастись бегством возросло. Из-за этого правительство усилило патрулирование границы, но военные не знают, что делать со всеми этими жалкими арестантами.

В 23 часа той же самой ночи мы шли по холодной воде Тумангана. И в этот раз ни один патруль не потревожил тьму. Мы пересекли реку без затруднений и через несколько минут снова оказались в Китае. Мы немедленно углубились в поля, стараясь как можно дальше отойти от границы. Но по первым контактам с местным населением я поняла, что атмосфера сильно изменилась со времени нашего первого похода. Тогда крестьяне предлагали нам еду, давали советы. Теперь появилась опаска, мы находили двери закрытыми. Дело в том, что беглецов из Северной Кореи все больше, они лишены средств к существованию и воруют на фермах, что раздражает жителей приграничных областей.

После трех дней блужданий мы снова оказались без гроша и с пустыми животами. И вот тут мысль отправиться на ферму к маминому «мужу», по крайней мере временно, показалась крайним средством. Перспектива снова увидеть этого жуткого человека вызывала у нас отвращение, но тогда это была единственная возможность выжить. После колебаний и сомнений мы сели в деревенское такси.

И через несколько часов мы ехали по главной улице деревни, из которой уехали меньше двух месяцев назад. Через стекло я видела знакомые дома, потом такси стало взбираться по склону к ферме. Меня разрывали противоречивые чувства.

С одной стороны, я боялась снова оказаться перед тем человеком и семьей, презирающей нас. Но с другой стороны, мое сердце очень сильно билось при мысли о том, что я снова увижу братика. В каком он будет состоянии? Я опасалась худшего…

Когда мы наконец достигли площадки перед фермой, мои китайские «кузены», племянник и племянница крестьянина, первые заметили машину. Они кричали от радости, заметив нас сквозь стекла. С виду они были рады снова видеть товарищей по играм, Кымсун и меня! Это согревало сердце.

Встревоженный детскими криками, тот человек появился на пороге дома. Увидев нас, он остолбенел, а потом на его лице появилась широкая улыбка. У меня сложилось впечатление, что он не думал увидеть нас когда-нибудь. Хоть однажды он выразил свою радость. Мы договорились, что заплатим за поездку 80 юаней, но он отдал водителю 100! Я подумала, что ему нас не хватало, что он был искренне счастлив. Но я не питала иллюзий. Для крестьянина наше возвращение — новая победа. Он получил три пары рабочих рук, да и всегда лучше для одинокого мужчины иметь рядом женщину.

Эти размышления недолго меня занимали. Единственное, что было важно для меня — пойти и обнять обожаемого младшего брата. Я нашла его на ферме. И, какое облегчение, он отлично выглядел! Я заплакала, увидев его. У брата округлились щеки и живот, он выглядел здоровым и сытым. Кожа у него загорела; мы, корейцы, этого не любим, поскольку считаем белизну признаком красоты. Но это было не серьезно, поскольку мальчик улыбался.

Мы вернулись в дом, но невозможно жить по-прежнему, словно ничего не случилось. Мы стали догадываться: надо безусловно изменить стратегию выживания в Китае. Конечно, причиной нашего ареста стал донос. Полиция нас знала с тех пор и могла устроить новую облаву, если выяснится, что мы вернулись. Ферма для нас теперь небезопасна. Но куда идти?

Моя сестра Кымсун, верная своему решительному характеру, сделала первый шаг. Она захотела уехать в город. Я по натуре осторожнее, и к тому же младше, мне не грозили те же опасности, что Кымсун. Ее решение, в сущности, отражало лишь простую склонность к городской жизни: ей только исполнилось 18 лет, и она открывала для себя трудности взрослой жизни. В деревне считалось, что она достигла обычного возраста для замужества. Очень быстро соседи приняли во внимание ее положение и задались целью найти ей мужа. Они хотели заставить ее встречаться с женихами. Они устраивали для Кымсун свидания, «blind dates», как говорят теперь в Сеуле. Поначалу Кымсун отказывалась. Но, по настоянию друзей и соседей, она, в конце концов, согласилась пойти на одно такое свидание.

Мужчина ей совсем не понравился, и, самое главное, у нее не было тогда ни малейшего намерения выходить замуж. 18 лет, она слишком молода! Кымсун хотела сначала устроить свою жизнь.

Итак, чтобы избежать давления в деревне, она стала на полную занятость работать няней в Сукхин-Джине, деревне на расстоянии часа пути от фермы. Для Кымсун началась новая независимая жизнь. Она зарабатывала собственные деньги. Иногда по выходным она приезжала на ферму и привозила маленькие подарки, сигареты для семьи… Потом она отправилась на работу в другой маленький город, Енгиль. Там она стала официант кой в ресторане. Хозяин пользовался ее незаконным положением. Но все же в городе опасности меньше, чем в деревне, так как проще смешаться с местным населением. И, главное, было предусмотрительно разделиться теперь, когда мы с Кымсун становились взрослыми. По крайней мере, в случае полицейской облавы не схватят нас всех.

Что до меня, то на полгода я вернулась к жизни на ферме, продолжала заниматься братом и хозяйством. Но я тоже понемногу начинала зарабатывать деньги.

Я часто ходила в лес за грибами и лекарственными травами, которые продавала потом в деревне приезжавшим из города скупщикам. Эти травы используются в традиционной китайской медицине и часто очень дорого стоят. Иногда я ходила с приятелями на реку, ловить рыбу на продажу. Научиться этому было очень весело и интересно. Я так и не ходила в школу, но все равно узнала множество вещей. Надо держать себя в руках, если хочешь выжить. В Китае, имея решительность и деловой ум, можно выйти из трудного положения и заработать денег.

Через шесть месяцев после отъезда, зимой 2002 года, Кымсун предложила мне присоединиться к ней. Она нашла мне мелкую работу в булочной, в Вон Чине, городе неподалеку от того, где она сама жила. Мне было 16 лет, я немного боялась впервые оставить маму и броситься в неизвестность, но я должна была сама встать на ноги. Итак, я тоже уехала.

Я узнала тяжелые законы работы в коммерческом предприятии. Я спала не более пяти часов в сутки в маленькой спальне на четвертом этаже, над пекарней. С самого раннего утра я участвовала в приготовлении пирогов. Пекарня открывалась в 8 часов, я работала с 5 часов утра каждый день, со всей командой. Моя основная обязанность заключалась в том, чтобы разбивать яйца и отделять белки от желтков. И присматривать за приготовлением теста. После закрытия надо было чистить цех до позднего вечера. В этом цеху я не видела солнечного света и ослабела от недостатка сна. Несколько раз я падала от усталости у стола, забывала пироги в печи, и они сгорали. Потом я стала ставить будильник на стол, чтобы проснуться до того, как пироги будут готовы, и избежать катастрофы.

Мне было нелегко, тем более что я оказалась далеко от мамы, но я старалась. И я ела много пирогов! Я вдруг поправилась, стала пышкой. Мой вес достиг 53 килограммов! Это для меня рекорд, я ведь когда-то могла умереть от голода! Но мне не нравилось, я не чувствовала себя красивой, мне было неуютно в собственном теле. Мы, кореянки, полагаем, что красивая женщина должна быть стройной.

В пекарне никто не знал, что я нелегальная иммигрантка из Северной Кореи.

Я растворилась среди работников благодаря тому, что тогда уже достаточно хорошо владела китайским языком. Хозяин, возможно, в чем-то сомневался, но не говорил ничего и каждый месяц без задержки платил мне наличными. Он не спрашивал у меня документы. За первый месяц я заработала 300 юаней (около 25 евро). Скромный заработок, но у меня наконец появилась настоящая работа. Я тогда была так горда! Потом, в следующие месяцы, у меня появилось право на повышение в 50 юаней. К концу полугодия мне платили 600 юаней в месяц (примерно 50 евро). Только хозяин каждый месяц вычитал из зарплаты 50 юаней, которые, как он утверждал, хранил для нас и которые он обещал отдать только через год. Он не хотел, чтобы работники, выучившись у него, перешли к конкурентам, как это часто случается в Китае.

Тем временем моя мать жила на ферме в постоянном страхе перед арестом. Она часто ночевала на крыше или в горах из страха перед доносом. Отношения с «приемной семьей» снова ожесточились, пошли ссоры. «Муж» подозревал, что моя мать хочет сбежать и забрать ребенка, по этому все время следил за ней. Когда я приезжала на ферму навестить маму, «отчим» запрещал нам спать в одной с ним комнате. Но моя мать все равно цеплялась за жизнь на ферме, она хотела остаться рядом с маленьким сыном, несмотря на обиды и страх перед арестом.

Постепенно, с течением месяцев, я освоилась в булочной. Но в начале лета 2003 года новая превратность нарушила течение маленькой жизни, которую я пыталась построить. Однажды меня попросили подойти к стойке: мне звонили по телефону. Я сразу встревожилась…

На другом конце провода мама. Она была не на ферме и звонила мне из другой деревни.

— Я не выдержала, я сбежала с фермы. Я не могу больше так жить, — сказала она мне чуть виновато.

Ей пришлось оставить маленького сына. Она не могла больше выносить полицейские облавы: их в последние несколько месяцев становилось все больше. Каждый раз ей приходилось бежать со всех ног в холмы. Она проводила ночи в одиночестве, прячась на крыше, где ее пожирали насекомые! Мама объясняла мне, что ее спина вся покраснела от укусов насекомых. Итак, однажды она сбежала, ничего никому не сказав. Она шла, шла, потом села на автобус. С тех пор она работала на ферме как прислуга и делала всю работу по дому. Она готовила, участвовала в полевых работах. Ей не платили, но в обмен крестьянская семья дала ей крышу над головой; обращались с ней куда лучше, чем в доме китайского «мужа».

Я была удивлена ее звонком и не могла не думать о младшем брате, который остался один, в руках грубого отца. Но я жалела мать и понимала ее решение.

Последствия ее побега не заставили себя ждать. Через несколько дней после маминого телефонного звонка хозяин пекарни пришел за мной в цех.

— К тебе пришли. Отчим тебя ищет, он у прилавка.

Я остолбенела. Пытаясь сохранить хладнокровие, я попросила хозяина сказать тому человеку, что меня сегодня нет в пекарне. Хозяин согласился, не задавая вопросов.

Но через три или четыре дня крестьянин вернулся. Он, конечно, хотел любыми средствами отыскать след моей матери. Я снова скрылась, но поняла, что «отчим» больше не даст мне расслабиться и готов на все, чтобы привести меня к покорности. Я злилась. Наконец, совсем одна, я решилась: я не могла больше здесь оставаться, требовалось сменить место. Не вдаваясь в подробности, я сообщила о своем уходе хозяину. Я работала в пекарне меньше года, так что не имела права получить удержанные в счет моего обучения 50 юаней за каждый месяц. Что делать, выбора у меня нет. К счастью, хозяин разрешил мне ночевать в пекарне, пока я не найду другого решения.

Время действовать наступило, поскольку фермер незамедлительно принялся за старое. В конце сентября я получила безумный звонок от сестры Кымсун. Она мне объяснила, что «отчим» насильно держал ее в заложниках, пока она не сбежала ночью. 21 сентября, в день рождения мамы, Кымсун бросилась волку в пасть, сама того не зная. Она все еще работала официанткой в Енгиле, но из-за отсутствия телефона не знала о бегстве нашей матери. Кымсун решила сделать маме сюрприз и приехать отмечать ее день рождения на ферму. Когда Кымсун приехала, тот человек немедленно увидел возможность ее шантажировать или найти след моей матери и незаконно лишил сестру свободы. Она должна была ждать ночи, чтобы убежать.

Моя сестра была шокирована, она больше не хотела возвращаться на работу в Енгиль. Цель была как можно быстрее удалиться от проклятого крестьянина, покинуть эту местность и приграничный район, кишащий полицией, разыскивающей беглецов из Северной Кореи.

— Поедем в Далянь, это большой город, у нас будет больше возможностей найти работу и меньше риска ареста, — уверяла Кымсун.

Я возобновила контакт с мамой, и мы убедили ее отправиться вместе с нами на юг, в Далянь. Это крупнейший мегаполис поблизости, нас там ждут перемены вселенского масштаба. Я надеюсь, что к лучшему.

В конце сентября, наконец, мы все трое встретились в Енгиле и сели на автобус в Далянь, где живет шесть миллионов человек. Мы никого там не знаем.

Приехав, мы два дня провели в маленькой и убогой гостинице у вокзала. Потом мы нашли центр приема безработных, где нас приютили и вскоре поставили на учет для поиска работы.

За четыре месяца я сменила несколько мелких работ: раздача листовок, ведение хозяйства, кухня. Кымсун получила работу официантки в корейском ресторане. Маму наняла пожилая пара, лежачие больные. Старый господин прикован к постели, о нем постоянно надо было заботиться, мыть его и помогать справлять нужду. Но это постоянная работа на полный рабочий день. Все это позволило нам сделать кое-какие сбережения. В начале 2004 года я заработала три тысячи юаней (примерно 250 евро). Мы чувствовали, что у нас хорошая работа, появилась некоторая уверенность. Мы могли снова начать думать о будущем.

Мысли Кымсун были ясны, как всегда, и она мыслила широко. Она предложила отправиться теперь в Шанхай, экономическую столицу страны. Кымсун скучала в своем ресторане и думала, что в Даляне у нее нет перспектив. Она амбициозна и хотела попытать счастья в огромном, быстро развивающемся мегаполисе.

И уж если Кымсун вбила себе что-то в голову, невозможно заставить ее изменить мнение… Моя мать не готова была оставить Далянь. Тогда Кымсун, будучи не робкого десятка, решила ехать одна. Я оставалась с мамой, так как не чувствовала себя готовой к подобному шагу. Я дала сестре 180 юаней — помогла ей деньгами на путешествие, и мы отправили ее в Шанхай одну. Возможно, позже мы к ней присоединимся.

* * *

На самом деле, моя мать не хотела уезжать далеко, поскольку надеялась увидеть сына. Приближался китайский Новый год, и она мечтала вернуться на ферму и неожиданно навестить мальчика. Работая в Даляне, мы скопили кое-какие деньги: больше трех тысяч юаней. Для нас это много. Успех придавал нам смелости, и мы решили отпраздновать Новый год «по-семейному». Сумасшедшая идея, возможно, но я так хотела увидеть братика! С деньгами мы могли купить съестного и даже частично поправить дом, думала мама. Для меня все сводилось к тому, чтобы провести в деревне несколько дней и побаловать младшего брата.

Эта благородная идея оказалась одной из самых крупных ошибок моей матери за все время наших долгих странствий. Сердце говорит быстрее ума. Слишком быстро.

За два дня до китайского Нового года мы неожиданно приехали на ферму: сделали сюрприз. Мы откровенно говорили перед собравшейся семьей, что мы заработали денег и приехали отметить Новый год. Мы были искренни: несмотря на ссоры и драмы, эта ферма — единственная семья в Китае, с которой мы хоть как-то связаны. И самое главное, ведь есть ребенок, соединивший нас навсегда.

Но именно младшего брата я не вижу в главной комнате, где собралось семейство. Он, конечно, в дальней комнате…

Крестьянин удивился, увидев нас, не знал, что сказать: кажется, он терялся между гневом и облегчением. Он, однако, нас не выгнал. Но все испортил человек рядом с ним — его самый младший брат, преступник, которого мы на ферме видели редко. Этот мелкий хулиган часто имел дело с полицией из-за краж. И вот он немедленно увидел возможность поживиться. Он взял руководство на себя и дал нам понять, что мы не увидим ребенка, если не отдадим сначала деньги. Несносный шантаж.

Мы спустились с небес на землю. Мы пришли с добрыми намерениями, желая разделить хороший момент, подтвердить примирение! Но уступать мы не собирались. В первый вечер мы старались сохранить спокойствие, надеялись, что атмосфера улучшится со временем. Мы спали в большой комнате. На следующее утро мама вернулась к разговору и прямо спросила у «мужа» о причине шантажа. Крестьянин вяло защищался. И когда он, кажется, был готов уступить, возник его младший брат и проявил непреклонность.

Время шло, мой братик все не показывался, мы начали сердиться. Мы чувствовали себя преданными…

И гнев прорвался. Мы кричали, моя мать решила, что это слишком. Лучше немедленно уйти. Тем хуже для ребенка! Внезапно мать поднялась и потащила меня к входной двери. На улице уже стемнело. Мы шли по площадке в полной темноте и не оборачивались. Тут нас догнал «дядя» и попытался преградить нам путь. В это время крестьянин схватил наши рюкзаки, оставшиеся в комнате. Они хотели наших денег, это все, что их интересует! Мы отбивались, и у нас получилось скрыться в темноте. Крестьянин не преследовал нас. Он вообразил, что получил наши сбережения, захватив сумки, и думал, что мы за ними вернемся. Он не знал, что мама спрятала деньги на животе, за поясом. Возвращаться назад мы не собирались.

Словно шальные, мы бежали по маленькой дорожке, которая спускалась к деревне. Дорога была скользкая от заледеневшего снега. Стоял январь, было ужасно холодно, а на полях лежало толстое белое покрывало. Тем хуже, нельзя было терять ни минуты. За нами бросятся в погоню, как только поймут, что рюкзаки наши пусты. Надо было сойти с дороги, запутать следы. И вот мы пошли через поле в чернильной тьме. Снег доходил мне до колен, и я все равно бежала, задыхаясь. Я так быстро ушла из дома, что не было времени надеть обувь. На ногах у меня домашние носки. Но колебаться и раздумывать нечего. Надо, чтобы между нами и этой проклятой фермой расстояние стало как можно больше. Мы быстро шли до самого рассвета.

Вот так мы отметили китайский Новый год в 2004-м. Какой кошмар! В тот момент я еще не знала, что в последний раз посетила ферму.

Ранним утром, после безумной пробежки через заснеженные поля, мы наконец нашли остановку автобуса на шоссе. Мы уехали и нашли убежище в городке, где я раньше работала в пекарне. Там я купила обувь и теплую одежду. Мы остановились в грязной гостинице (пять юаней за ночь — меньше одного евро), чтобы собраться с силами.

Это был худший Новый год в моей жизни.