С первых дней в Сеуле мы принялись за работу, чтобы устроить новую жизнь. Приоритет был тот же, что и всегда: найти деньги на еду. Пособие от государства позволило бы нам продержаться не дольше нескольких месяцев в стране, где уровень жизни куда выше, чем в Китае, не говоря уже о Северной Корее.

Цель была намечена. Мама должна устроиться работу, в то время как я вернусь в школу. Наконец-то! Надо было наверстать девять лет отставания, пока еще не слишком поздно. Не могло быть и речи о том, чтобы почивать на лаврах и изображать из себя туристов в Южной Корее!

Очень быстро мать нашла работу няни в семье на полную занятость. Это занятие востребовано в стране, поскольку детских яслей мало и матери, желающие продолжать работать по профессии, вынуждены полагаться на нянь в том, что касается заботы о детях. Итак, мама отправилась жить в семью, чей дом располагался далеко от нас. Она возвращалась домой только один раз в две недели.

Я же в течение года должна была жить одна в большой квартире. Я была приписана к школе, которая большей частью занимает мои дни, поскольку в Южной Корее учатся без остановки до позднего вечера.

Жить одной — новое испытание, закаляющее характер. Я училась справляться с повседневными заботами, находить правильное равновесие в затратах времени. Поначалу я действовала немного нерешительно. Я никогда не готовила и ела вне дома, наподобие многих жительниц Южной Кореи, так как у меня почти не было свободного времени. Вокруг столько заманчивых ресторанов, и рынок хороший! Утром я не завтракала, только выпивала чашку молока. На самом деле, сначала даже не одну чашку… Через несколько недель у меня появились боли в животе, и мне потребовалась уйма времени, чтобы понять: произошло это из-за избыточного употребления молока. Надо сказать, что я никогда в жизни его в таком большом количестве не пила. Какая ирония: пережив голод, я пострадала от избыточного питания!

После печали и одиночества в первое время я быстро обзавелась друзьями благодаря школе. Я была на пять лет старше одноклассников. Поначалу я скрывала свой возраст и не говорила, кто я, поскольку боялась плохого отношения. Но потом понемногу я ответила на вопросы, рассказала свою историю. Я узнавала радости свободной жизни в Сеуле. Здесь трепещет жизнь, забавная, иногда и суровая тоже, но никогда не скучная. И на улице столько искушений! После уроков новые подружки из класса повели меня есть любимое блюдо школьников, топпоки — маленькие рисовые пирожки в красном пряном соусе. Потом мы все вместе ходили петь в караоке. Мне была нужна жизнь в коллективе, солидарность, которая была у нас в Северной Корее и которой мне не хватает; здешнее общество мне иногда кажется эгоистичным.

* * *

Постепенно я находила ориентиры в новом мире. Возможно, это потому, что я молода, мне легче адаптироваться, чем поколению моей матери. Я достаточно быстро привыкла и стала расхваливать Южную Корею сестре, оставшейся в Шанхае. Я мечтала о том, чтобы она приехала к нам.

У нас появилась привычка регулярно общаться по телефону, и мы рассказывали друг другу о своей жизни. Кымсун была счастлива в Китае, но, по правде говоря, не из-за страны. На самом деле, она все еще была влюблена, и ее друг, китайский военный, оказался хорошим парнем.

В середине 2007 года она мне призналась:

— Я беременна… Только маме ничего не говори.

Я держала язык за зубами, но шли месяцы, и Кымсун пришлось объявить большую новость. Она ждала девочку. В конце 2007 года Кымсун вышла замуж за своего китайского друга, чтобы «узаконить» свое положение. Свадьба гражданская, без церемонии. Но Кымсун и так прекрасно устроилась. Она, нелегалка с фальшивыми документами, сумела официально выйти замуж за солдата Национальной освободительной армии! Этому фокусу Кымсун была обязана свекру — тот ее обожал. Фальшивых документов Кымсун хватало для того, чтобы получить мелкую работу, но не для официального замужества. Тогда ее свекор нашел радикальное решение: купил документы и удостоверение личности недавно умершей молодой женщины! В Китае с деньгами все возможно… И вот Кымсун вышла замуж под чужим именем, но с настоящими документами. Я была поражена такой изобретательностью.

Надо сказать, что Кымсун повезло, что семья мужа оказалась такой великодушной. Родители мужа ее очень любят, обращаются с ней как с принцессой и балуют внучку. Кымсун с радостью переехала к ним, в окрестности Ханчжоу, недалеко от Шанхая, пока муж оставался в казармах. Она даже не занималась ни приготовлением еды, ни уборкой, рассказывала Кымсун по телефону. Редко такое бывает! Трудно мне теперь было уговорить ее приехать к нам в Сеул.

В январе 2008-го исполнился год с тех пор, как мы обосновались в Южной Корее. Мама сумела отложить кое-какие средства, и наступили школьные каникулы. Решено: мы отправляемся в Китай навестить мою старшую сестру и отпраздновать рождение ее дочери. Это возможно: мы теперь гражданки Южной Кореи! Мы ничем не рисковали. Втайне у нас было намерение уговорить Кымсун уехать в Сеул с нами.

Мы добрались до Шанхая на самолете, а потом поехали в Ханчжоу. Встреча после разлуки великолепна! Вот только у Кымсун не было никакого желания ехать в Южную Корею, настолько ей хорошо в семье мужа. Кроме того, у нее есть маленькая очаровательная дочка. Мы вернулись в Сеул одни.

Тем не менее, постепенно, от одного телефонного звонка к другому, нам удается заронить сомнение. Мне так не хватает Кымсун, что я нахожу все новые аргументы, желая убедить ее.

— Однажды твою уловку с подложными документами могут раскрыть, и ты подвергнешься большому риску. Тебе стоило бы приехать сюда, получить южнокорейское гражданство, заработать денег, а потом ты можешь вернуться в Китай без всяких опасений.

Южная Корея действительно намного лучше развита, чем Китай, и тот, кто готов много работать, может заработать здесь куда больше денег.

Шли недели, и, в конце концов, Кымсун позволила себя уговорить. Она согласилась приехать к нам хотя бы на время. Какая радость!

Но перед сестрой, как и перед нами до этого, вставала проблема выезда из страны. Конечно, у Кымсун были «настоящие» фальшивые документы, но не было паспорта, необходимого для выезда из страны. Если бы она попробовала получить паспорт, власти ее разоблачили бы. Единственное решение — организовать ее нелегальный переезд. Так мы и поступили.

Я быстро нашла телефонный номер проводников, которые вызывали у нас такую тревогу в 2006 году. Они и теперь отвечали так же неприветливо. Но теперь мы относились к ним с уважением, они сдержали слово и заслужили доверие.

Желая преодолеть неуверенность Кымсун, мы пообещали ей сокращенный VIP-вариант, без перехода через Монголию. С тех пор, как мы поселились в Сеуле, мы выяснили, что удобнее организовать проход перебежчика из Северной Кореи в Южную, не пользуясь дорогой через пустыню. Проводники могли снабдить беглеца фальшивым южнокорейским паспортом, который позволял вылететь из китайского аэропорта в Южную Корею. Приземлившись в аэропорту Инчхон, достаточно было сдаться властям, — и дело сделано. Нет нужды рисковать жизнью у заграждений «зеленой линии» или в пустыне Гоби. Все возможно, если есть деньги!

Проводники установили плату: десять миллионов вон (примерно семь тысяч евро) — в три с лишним раза выше суммы, уплаченной нами за переход через Монголию. Мама просила о скидке для дочери, напоминала, что мы «хорошие клиенты». Она хорошо торговалась, и в результате получила отличную скидку. Мы должны были заплатить всего семь с половиной миллионов вон.

В мае 2008 года Кымсун с фальшивым паспортом в кармане выехала из Китая в Южную Корею. Она временно оставила в Китае мужа и маленькую дочь, которую доверила родителям мужа. И вновь ее муж и его семья проявили щедрость и великодушие. Они поняли ее выбор и доверились ей. Они знали, что Кымсун вернется, когда заработает денег и получит южнокорейский паспорт. Эта семья в самом деле поразила меня, и я думаю, что моей сестре с ними очень повезло.

Но переезд Кымсун находился под вопросом до последней минуты. Проводник обещал ей билет на самолет, но в последний момент маршрут по таинственной причине изменился. В конце концов, она села на корабль, который за несколько часов пересек Желтое море, и Кымсун сошла на берег в Южной Корее; там, в точности следуя инструкциям, она сдалась сотрудникам таможенной службы как перебежчица.

Как и мы, Кымсун была задержана и исчезла. Ее допрашивали сотрудники службы контрразведки. Почти через месяц она объявилась, ее допросы прошли удачно. И после допроса она избежала трех скучных месяцев интернирования в Ханавоне! По правде говоря, тогда центр был забит — число перебежчиков возросло. Больше 2800 северокорейских беженцев, как и мы, проделавших долгий и опасный путь, стучались в двери Южной Кореи в 2008 году. Кымсун освободили от обучения, потому что у нее уже были родственники в стране, а Ханавон оказался переполненным.

Кымсун приехала к нам жить, и мы встретились, словно впервые. Так хорошо чувствовать себя семьей и поддерживать друг друга! Кымсун адаптировалась к новой жизни быстро, как всегда, но полностью сохранила независимый образ мыслей. И ее сердце осталось в Китае, с мужем и семьей. Она постоянно общается с ними. Каждый день она общается с супругом через Интернет. Эта пара неразлучна, словно пальцы одной руки.

Мне кажется, что в особенности у ее мужа такой вид, словно он по-настоящему влюблен. Кымсун иногда изображает далекую принцессу, неожиданно прерывает связь под предлогом, что слишком занята. Но я знаю: под личиной сильной женщины, в глубине души, она страдает от того, что ее муж далеко. Она скрывает боль, обуздывает ее. Однажды я подобрала с пола пустую бутылку соджу, корейского алкогольного напитка. Должно быть, у Кымсун случился приступ тоски. Но она слишком сдержанна, чтобы говорить об этом.

К счастью, два раза в год Кымсун на месяц уезжает в Китай, к семье, где ее принимают с распростертыми объятиями. Когда у мужа истечет срок контрактной службы в армии, Кымсун навсегда вернется в его страну. В ожидании этого дня родители ее мужа радуются, занимаясь воспитанием внучки.

* * *

Что касается меня, то я тем временем шла своей дорогой в Сеуле. В 22 года я наконец закончила школьный курс обучения и сделала окончательный выбор: во что бы то ни стало продолжать учебу, чтобы поступить в университет, а не вязнуть в мелких подработках. Я долго сомневалась, так как учеба иногда казалась мне скучной, трудной и неблагодарной. В Китае я научилась самостоятельно справляться с трудностями, зарабатывать на жизнь, учиться в процессе работы наравне со взрослыми работниками старше меня. А в Сеуле я вернулась в школу и оказалась самой старшей в классе, среди зеленых подростков, которые часто были подкованы куда лучше меня. Это было тяжело для моей гордости, и мне надо было по-настоящему стараться, чтобы нагнать отставание.

В итоге чаша весов склонилась в пользу университета. Я отдавала себе отчет в том, что если хочу однажды получить хорошую работу в Южной Корее, высшее образование потребуется безусловно. Здесь такой уровень конкуренции в обществе, что образование — это основа!

Только для меня это было непросто. В Южной Корее многие родители начинают готовить своих отпрысков к поступлению в лучшие университеты едва ли не с детского сада. С самого раннего возраста детям нанимают частных учителей английского языка. Позднее ученики подросткового возраста после школы посещают частные курсы, зубрят до позднего вечера. Поскольку я девять лет пропускала школу, с самого начала меня ждали серьезные трудности.

К счастью, католический университет Соган, один из самых престижных в стране, предлагал льготные условия поступления для студентов северокорейского происхождения вроде меня. В противоположность южнокорейским учащимся, при поступлении мы не сдавали экзамен, а проходили простое собеседование. И мы освобождены от платы за обучение. Это большая удача, и я решила не упускать шанс. В университете Соган десятка четыре студентов из Северной Кореи. Без этой программы для таких студентов, как я, в этой стране было бы почти невозможно сделать хорошую карьеру. Я должна поблагодарить тех, кто создал этот вид поддержки.

Мое вступительное собеседование в университете Соган прошло удачно, и, чтобы использовать все шансы, я записалась на «Китайскую литературу и цивилизацию». Нужно пользоваться своими сильными сторонами, чтобы уравновесить недостатки! Ведь благодаря жизни в Китае я хорошо говорю по-китайски, что мне сильно помогает в учебе. Это большая удача, поскольку в других предметах все не так блестяще. Но я упрямо стараюсь!

Добиться успеха — мой долг, поскольку на меня надеются члены моей семьи, работающие в супермаркете. Мама и Кымсун в самом деле нашли работу в кафетерии супермаркета «Хоумплейс» неподалеку от новой квартиры, где мы живем все вместе. Мама и сестра спят в большой комнате, гостиной, и оставляют комнату в моем распоряжении, чтобы я могла учиться допоздна и лучше отдыхала ночью. И я не смогла навсегда утратить интерес к школе и учебе!

Когда я занимаюсь вечером, утром мне зачастую больше хочется остаться в постели, чем отправляться на занятия. К счастью, учителя помогли мне заполнить пробелы и сохранить присутствие духа. Я особенно думаю о господине Но Джехуне, учителе английского языка, который приходил в школу очень рано утром, чтобы дать мне дополнительный урок. Он всегда ободрял меня. Многие люди в Южной Корее протягивали мне руку помощи в последние годы. Я хочу поблагодарить их от всего сердца.

Есть и равнодушные люди, которые всегда держат меня на расстоянии из страха перед северянами, врагами — не следует забывать, что официально две Кореи с 1950 года и по сей день находятся в состоянии войны. Есть и те, кому не нравится, что перебежчики получают материальную помощь от государства. Однако у меня южнокорейский паспорт, у меня есть право голосовать, я здесь такая же гражданка, как и остальные. Но некоторые люди, старые и молодые, не считают меня равной. Они обращаются со мной так же, как с иммигрантами из Юго-Восточной Азии, из Камбоджи или с Филиппин — представителями презираемых ими «бедных» народов.

Когда мы дискутируем в университете, студенты объясняют, что они против объединения Кореи, поскольку не хотят, чтобы их налоги тратили на выплаты «бедным» жителям Северной Кореи. Чтение газет тоже меня шокировало, так как они часто не видят разницы между тоталитарным режимом Ким Ир Сена и северокорейским народом, который, между тем, является первой жертвой этого режима. Южная Корея, «земля обетованная», не всегда рай, но она приняла нас, и мы всегда будем признательны ей за это. Лишь корней нам не хватает, и иногда мы поддаемся ностальгии. Это не неблагодарность, это нормально.

Когда нас охватывает сплин, мы все трое — мама, Кымсун и я — вечером собираемся в нашей квартире, садимся в кружок и выключаем свет. В таинственной темноте мы рассказываем истории о прошлом и хором поем северокорейские песни до самой ночи; они звучат, как тихий плач. Но речи быть не может о том, чтобы жалеть о режиме Ким Чен Ира!

Меня поддерживают и многочисленные друзья из Северной Кореи, такие же беглецы, как я. Можно начать с моего друга, который бежал из трудового лагеря. Когда мы встретились в Сеуле, он был журналистом-стажером «Донга-Илбо», крупного ежедневного издания. Он брал у меня интервью для статьи о студентах-беженцах из Северной Кореи. И вот так двое корейцев с севера влюбились друг в друга по ту сторону железного занавеса.

Мой возлюбленный всеми силами ненавидит сталинистский режим, продолжающий существовать в Северной Корее. Рядом с ним развилось и мое политическое сознание, я поняла всю глубину ужаса диктатуры. Мой друг считает, однако, что я еще недостаточно критично отношусь к этому режиму. Мой друг захвачен политической борьбой, он сражается за то, чтобы разрушить систему, в то в время как большинство перебежчиков в Южной Корее опускают руки и предпочитают концентрироваться на собственных усилиях и обосноваться в южнокорейском обществе. Я понимаю увлеченность моего друга, но меня воодушевляет иное.

Больше, чем свержения диктатуры, я хотела бы, чтобы мой забытый всеми народ в Северной Корее обрел голос.

Вместе с другими северными корейцами я состою в походном клубе, меня это морально поддерживает. Иногда по выходным мы взбираемся на крутые горы в окрестностях Сеула. В клубе люди помогают друг другу и развлекаются, что мне приятно. В течение года я также посещаю протестантскую церковь, где служит священник из Северной Кореи. Моя вера не слишком крепка, но, по крайней мере, у меня есть чувство, что я — часть большой семьи.

Мне иногда не хватает этого в стране, где экономика развивается так динамично, но где каждый идет своей дорогой, не обращая внимания на других. Это сильнее меня, и хотя я успешно освоилась в Южной Корее, есть вещи, в которых я по-прежнему отличаюсь и чувствую себя ближе к соотечественникам из Северной Кореи. Вечная ностальгия эмигрантов нисколько не умаляет благодарности по отношению к приютившей их стране…

* * *

Сейчас мне 25 лет, и у меня есть планы. Я могу мечтать о вещах, о существовании которых даже не подозревала в прежней жизни. Я открываю мир, в прошлом году я даже побывала в России. Я отправилась в Сибирь благодаря выигрышу нашей команды в дискуссионном клубе. Мы были лучшими на конкурсе, и первым призом было недельное путешествие в Россию.

Садясь в самолет, я так волновалась! Я впервые ехала в путешествие для отдыха и удовольствия. И мы гордились выигрышем! Всего несколько лет назад, прозябая в нищете в Чхонджине, как я могла бы подумать о таком?

Однако в России меня ждал сюрприз… Однажды в центре Владивостока мы встретили рабочих с верфи. Наш местный гид нам объяснил, что они из Северной Кореи; правительство прислало их за границу работать и доставлять стране иностранную валюту. У меня загорелись глаза. Гид объяснил, что пока рабочие трудятся здесь, их жены и дети остаются заложниками в Северной Корее, чтобы эти люди не бежали, как мы, из основанного Ким Ир Сеном «социалистического рая».

Тут у меня сжалось сердце. Я чувствовала естественное влечение к тем людям. Я горела желанием поговорить с ними. Но, без сомнения, это было бы неосторожно. Что, если неподалеку есть северокорейские чиновники? У меня в голове мелькали картины перенесенных на границе допросов после ареста в Китае. Речи не могло быть о том, чтобы пойти на риск. Я с печалью ушла от несчастных соотечественников.

* * *

В Сеуле я сумела построить свой мир, я чувствовала себя свободно. У меня есть любимое место неподалеку от дома — небольшое кафе «Доктор Робин». Я часто устраиваюсь там со своим белым ноутбуком, чтобы поучиться или помечтать. Мне там хорошо. Я люблю тихие места и терпеть не могу шум.

Жизнь в Южной Корее сделала мне еще один бесценный подарок: чувство, что если я верю во что-то, я могу этого достичь. Эта надежда не имеет цены. Моя первая цель — получить университетский диплом, а потом учиться в магистратуре. Я не знаю пока, в какой именно. Но перед поступлением я хочу взять годичный отпуск, чтобы подумать, улучшить английский язык и, может быть, по ехать в путешествие, посмотреть мир. Еще я стараюсь накопить денег, чтобы поехать учиться в Соединенные Штаты. Это была бы необыкновенная удача. Я скрещиваю пальцы.

Позднее я хотела бы работать в профессии, которая позволила бы мне дать надежду другим. Я подумываю о том, чтобы стать детским психологом. Находясь в Китае, я видела так много детей, оставшихся без матерей, столько предоставленных самим себе мальчиков и девочек, что я осознала, как важен период детства в становлении личности. Может быть, это потому, что меня лишили части моего собственного детства. Может быть, еще потому, что я думаю о младшем брате, чья судьба непрестанно беспокоит меня…

Ему сейчас 11 лет, и прошлым летом мы все трое ездили в Китай, навестить его во время каникул. Я не раз говорила ему, что отныне, с южнокорейскими паспортами, мы ничем не рискуем.

* * *

Мы по телефону договорились о встрече в Янцзи, городе на севере, где сильная корейская община. Мы пообещали крестьянину и его сыну путешествие по югу Китая, чтобы показать им их страну. Все за наш счет.

После ночи на корабле в Желтом море и долгого путешествия на поезде мы подошли к назначенному месту встречи у дверей огромного торгового центра. У меня отчаянно билось сердце. Я вот-вот увижу младшего брата! Я рассталась с ним восемь лет назад. Узнает ли он меня? В воздухе витали опасения, особенно за маму. Впервые после бегства в Шанхай мы снова встретимся с человеком, который иногда причинял нам столько страданий.

На тротуарах в центре города сновали толпы народа, и я сомневалась, сможем ли мы узнать отца и сына… Без сомнения, они сильно изменились… На самом деле, заметить их не составило никакого труда. Мужчину и мальчика перед дверью легко было отличить: среди всех этих горожан они выглядели как нищие в жалкой и засаленной одежде. Это причинило мне боль, сразу стало жаль их. Наши взгляды встретились, и мы стали проталкиваться через толпу. Встреча прошла хорошо. Крестьянин улыбался и с виду был искренне счастлив нас видеть, что оказалось приятным сюрпризом. Он постарел, волосы у него побелели, а кожа стала еще смуглее, чем прежде.

Младший брат едва обратил на меня внимание, он вел себя как наглый и грубый мальчишка. Я вскоре была шокирована его дурными манерами и невежеством. В ресторане он вел себя как избалованный и дурно воспитанный ребенок, капризничал. Я пыталась поговорить с ним, но единственная вещь, которая интересовала его — игра с моим айфоном. Я тут же решила пойти купить им новую одежду, чтобы у них был пристойный вид. Все же мама каждый месяц посылала крестьянину семь тысяч вон (70 евро) для сына. В Южной Корее это небольшие деньги, но для китайской деревни сумма не маленькая. Увы, по всей видимости, крестьянин приберегал деньги для себя. Иногда мы присылали почтой одежду для мальчика. Когда мы спросили крестьянина, что он сделал с этими подарками, он с улыбкой признался, что продал их. Я испытала отвращение.

Потом мы отправились в туристическую поездку в Шанхай. Мы хотели доставить им удовольствие, но чем дальше, тем сильнее поднимался во мне гнев. Моя мать оплатила все путешествие из собственных денег, заработанных тяжким трудом, тогда как мой младший брат и этот мужлан, его отец, вели себя как обыкновенные вымогатели. В Шанхае мы пошли в парк аттракционов, даже побывали в 3D кино театре (билеты стоили целое состояние), — мой брат требовал все больше и больше. И отец ему позволял!

Я говорила себе, что не может так продолжаться, нельзя оставить ребенка в таком состоянии, в руках грубого крестьянина. Я любой ценой хотела увезти мальчика в Южную Корею.

Посреди путешествия у нас с мамой случилась ссора по этому поводу. Она не соглашалась и считала, что не надо форсировать события. На самом деле, мама всегда неуютно чувствовала себя с нежеланным сыном. Она совсем немного говорит по-китайски, поэтому ей тяжело с ним общаться, что дополнительно усложняет их отношения.

Кроме того, моя мать — реалистка и знает, как трудно будет привезти Чанг Цзяна в Южную Корею. Поначалу, когда мы приехали в Сеул и снова связались с крестьянином по телефону, он сказал, что позволит сыну приехать к нам. Теперь он отвечает уклончиво: «Когда-нибудь…» — говорит он и не уточняет, когда именно. Он боится потерять единственного сына. Без сомнения, он опасается и того, что как только ребенок приедет к нам, из Кореи перестанут поступать деньги.

Моя мать также знала, что приезд сына окажется тяжелым финансовым бременем. Мой младший брат, будучи китайцем, не может быть признан южнокорейскими властями как перебежчик. Маме нужно было бы сначала заплатить огромную сумму проводникам за перевозку ребенка, а потом ей нужно было бы усыновить его — единственная юридическая уловка, которая позволила бы ему остаться. И, конечно, он не имеет права ни на какую помощь от государства, которая обычно положена беженцам из Северной Кореи.

В довершение всего, представлялось крайне проблематичной адаптация маленького китайского крестьянина, ни слова не знающего по-корейски, в сеульском обществе с крайне высокой конкуренцией. Особенно трудно со школьным обучением, — продолжала мама. Но я все же сохраняла надежду, я возражала, что надо это сделать ради его будущего. Она не слушала меня, но я была готова посвятить себя помощи брату, чтобы он нагнал отставание в школе и на учился себя вести. Этот ребенок беспокоил меня.

Во время путешествия я пыталась поговорить с ним. Если это единственное средство, я должна уговорить его поехать в Южную Корею по собственному желанию. Иначе его отец мог бы нас обвинить в «похищении ребенка» и преследовать в юридическом порядке.

Но найти момент и спокойно поговорить об этом деликатном предмете было сложно, так как отец мальчика подозревал что-то. Он понимал, что нечто затевается, и все путешествие следовал по пятам за сыном. Он запретил нам жить в одной с ним комнате. В тех редких случаях, когда я находила возможность поговорить с братом наедине, тот надувал губы и менял тему разговора. У меня сложилось впечатление, что отец уже сильно отругал его. Единственное, о чем брат просил меня, — о новых подарках: купить ему то и это, все больше и больше.

К концу каникул я должна была признать себя побежденной. Я вернулась в Южную Корею с тяжелым сердцем. Когда я вновь увижу брата? Каким он будет? Но я отказываюсь терять мужество. Может быть, он изменится, когда подрастет. Может быть, он отдалится от отца… Раз в месяц я звоню ему из Сеула. Ради этого свидания на расстоянии он добирается в телефонный центр в деревне неподалеку от фермы. Я стараюсь поддерживать связь, я хочу сохранить надежду на то, что помогу ему построить его будущее любой ценой. Я дала себе слово.