Как приехал я в столицу, Так с вокзала тачку взял: Захотелось порезвиться — Дома ж этого нельзя! Дернул бабу в «Метрополе», Где жрет только зарубеж, Заказал кебабу с лёлей, Говорю: «Знай наших, ешь!» Заказал кило орешков, Подвигаю — мол, грызи! Тута к столику неспешно Гнёт подвыпивший грузин. Мной накормленной блондинке, Под влияньем черных ген, Предложил сплясать лезгинку Диких гор абориген. Я, конечно, полон злобы, Несмотря на буржуёв, Дал по морде «гамарджобе» За скорбление моё. Тут блюстители прибегли, Руки начали крутить, Ну, пришлось их, словно кегли В кегельбане, запустить. Никакой тебе культуры — Рогом прут из-за портьер! А в моей кандидатуре Весу больше, чем центнер. Драка — это ж моё хобби! Покосил их, как овёс. Побросал я их у «бобик» И в милицию повёз. Приезжаю я в участок — Мне майор и говорит: «Нынче родятся не часто На Руси богатыри. Нам такие геркулесы Позарез сейчас нужны: Будешь ты в тяжелом весе Выступать за честь страны!» Я девять дней тренировался, Правила измором взял, Но один пункт не давался: Что ниже пояса — нельзя! На десятый — тренер Боннэр Мне боржомчика налил: «Будешь драться в Лиссабоне Ты с Мухаммедом Али!». Мы под вечер прилетели, Заезжаем в «Гранд-отель» — Там уже нас ждут бабели И двуспальная постель! Ранним утром я газету С переводчицей листал: Все пророчат Мухаммеду Очень быструю победу — И готовят пьедестал. В ихнем местном «Колизее» Собралася вся деньга: На Мухаммеда глазели, На меня же — ни фига! Объявили пикировку — Мохаммед разинул рот… Ну, — я думаю, — шалёвка, Во, на публику даёт! В первом раунде я сдуру Прямо на него пошёл — Он мою кандидатуру Сразу уложил на пол. Думал — вдарю для порядка! Но тут совесть будто снег: Ведь у нас была «разрядка», Ну, а главное — он негр! Я читал у них в газете, Где ни плюнь — апартеид, И расист там каждый третий, Как у нас — антисемит! Он наносит мне удары, Находяся весь в ражу… Проявляю солидарность И нырками ухожу. Но — достал меня он свингом… Слышу — главный рефери, Наклонившися над рингом, Объявляет: «Ван, ту, фри!..» Перед зрителем неловко, Вот ей богу, счас сорвусь! Но тут вспомнил, как стыковку С «Аполлоном» вел «Союз». Нет, Кубасов и Леонов Мой не переплюнут нерв: Хрен с им, с этим «Аполлоном»! Что возьмешь с него? Он — негр! Ведь, когда убили Кинга, Я же сам протестовал! Встал я, вышел в центр ринга И Мухаммеда обнял. Если с близка приглядеться — Он похожий на пуму. Видно, доставалось в детстве На плантациях ему. …Вот четырнадцатый раунд. Вижу — гнётся черный хлыст, Норовит послать в нокаут, А кричал, что пацифист! Он же, курва, во Вьетнаме Отказался воевать! А на ринге хулиганит, Как не вспомнить его мать?! …Но — достал меня растяпа: Правой — в печень, левой — в дых. И опять упал я на пол, Ну, а зал уже затих. Вижу, он смеётся в профиль, Думает, что всё ажур! Тут я вспомнил: наш картофель Грыз их колорадский жук! То ж они арабских братьев Превратили в партизан! И душа сказала: «Хватит!» И ещё — «Но пасаран!». Я вскочил, поправил пояс — Хватит шуточки шутить, Вывел я свой бронепоезд Из запасного пути. И ударил, что есть силы, — Так, что хрустнула рука, — За Вьетнам, за Хиросиму И за ихнего жука! Он пол-Африки объездил, Проповедуя бойкот, — Я ему по морде врезал, Чтоб закрыл свои черный рот! Он согнулся, как сосиска, Носом пыльный пол буря… Отливали его виской, Только думаю, что зря! Я стоял на пьедестале, Дикой гордостью томим, Слушал, как они играли Наш советский новый гимн! …Ты, начальник, хоть и смейся, Но я правду рассказал, Почему на цельный месяц На работу опоздал!

Весь слабый пол видал в гробу я — Он, вродь, пришибленный какой! Моя невеста просит буер, Как будто буер есть покой! Ей говорю: «Матильда, будя! Где я в селе его найду?!» Нет: «Подавай мне, Паша, буер, Чтоб в ем кататься на пруду!» Её ревную и к столбу я, А тут наш местный педиатр Ей рассказал про этот буер И подарил ей пеньюар! Ну, педиатру дал по лбу я — Теперь он лечится в Гагре… А Машка мне сказала: «Буер Чтоб был готовый в декабре!» Негодованием обуян, Метался я, как ягуар, А по ночам мне снился буер, А в нем — Матильдин пеньюар… Но не в обиде на судьбу я — Она меня не подвела: За то, что я построил буер, Мне Маша сына родила! Под ним струя светлей лазури, Над ним луч солнца золотой! Он вырастет и сядет в буер, Как будто буер есть покой…

Я эти моды страх, как не люблю, Их буржуазия родит в своём Париже. Другое дело, скажем, по рублю… Но речь сейчас пойдёт о водных лыжах. Страна наша горит одним огнем, Уже я на себе успехи вижу. Мы наше счастье у станков куём, А кое-кто — куёт на водных лыжах. Вон Запад загнивает на корню, В газетах пишут, что ему не выжить. За это нашу прессу я ценю. Но кое-кто гниёт на водных лыжах. Подъем наш мощен, яростен и крут, Холеру одолели мы и грыжу. И мы идем, куда нас всех ведут, А кое-кто идет на водных лыжах. Сейчас, когда китайцы рвутся в бой, Нам следует сплотиться всем поближе: Не хочешь пить — не надо, хрен с тобой! Но ты не рушь наш блок на водных лыжах. Ты на меня здоровьем не дыши И под рубаху спрячь свой пуп бесстыжий, А то я одного уже отшил — Он сесть не мог, не то что стать на лыжи! Моя жена — не Джин Лоллобриджит, Но я, как говорится, не обижен… А вдруг она, лахудра, порешит Фактуру обнажить на водных лыжах?! Недопустим кошмарный этот жест. Во что он населенью обойдётся?! Едва она предстанет в неглиже — У нас контакт с дельфинами прервется! У нас есть недостатки кое-где, Мы их бичуем как и бичевали, Но если все на лыжах по воде, — Не докуём мы то, чего ковали. Твой голый вид мне — по сердцу пилой! И, как певец народного престижа, Я говорю: «Всех с водных лыж — долой! Куда мы так придём — на водных лыжах?!»

Товарищи! Мне больно и мучительно Вас отрывать в законный выходной, Тем более, что завтра День учителя И праздник Конституции родной… Поля страны уже почти что убраны, Идет в Ираке с курдами война… А эта сука — наша Элла Губерман Вчера опять свалилася с бревна! Ее тренировали и кормили мы, Как айсберги стояли за спиной, И, несмотря на чуждую фамилию, Мы все ей доверяли, как родной. Народ три года жил Олимпиадою, На это дело потратил до хрена — И ничего! Пока никто не падает! А вот она — свалилася с бревна! Во мне сейчас одно бытует мнение, — Что налицо у нас коварство и обман: В упаднических этих настроениях Давно подозревалась Губерман! Сводя с Отчизной свои счеты давние, Пошла на преступление она. Ну, нету никакого оправдания Тем, кто так подло падает с бревна! Товарищи! Давно уже не дети мы. А здесь крамольный варится бульон: У нас есть достоверные свидетели, Чье она носит на себе белье… Пора поставить все вопросы ребрами — Ведь это ж наша общая вина: Вот потому, что мы такие добрые, — У нас кто хочет падает с бревна. Она вот тут оправдываясь мелочно, В патриотизм наш бросила крючок — Что, мол, она невинная, как девочка, А на бревне попался ей сучок! Она клевещет на советских плотников И ищет, очевидно, дурачков: Мы ж то бревно таскали на субботниках И что-то в ем не видели сучков! Должны мы заявить сейчас, товарищи, — И в этом нас поддержит вся страна, — Что в данной пятилетки год решающий Никто у нас не упадет с бревна! Тем, кто в наш сад еще бросает камешки, поставим отрезвляющий компресс! И не позволим всяким Губерманишкам Оклеветать родной наш русский лес!

В газете вашей я читала факты, Что, мол, вопрос с мужчинами решён. Мне — двадцать пять, а замужем не пахнет, Хоть запахи я чую хорошо. Вот у моей подруги, скажем, — насморк, Но есть уже маститы и свекровь… А я считаю: каждая гимнастка У нас имеет право на любовь! Семь лучших лет я отдала отчизне — Сигала со скакалкой и мячом. А в результате — нет интима в жизни, Хоть он у прочих женщин бьёт ключом! Вы там поймите: это не нападки, А нужная и здравая мысля: Ведь как-то ж устраняют недостатки Во многих отстающих отраслях! Вот в сфере быта и озелененья Бесхозности не сыщешь ни фига… Пора, чтобы и в женском населенье Распределяли поровну блага! В конце концов, ведь есть прокуратура, Общественность, больницы, профсоюз! Что ж мне, в сберкассу сдать свою фигуру И, хоть там никакой, а всё же — бюст?! Куда же наши органы поделись, Когда гражданка спит и жаждет нег?! Ведь защищали вы Анжелу Дэвис! А я ж — своя, а не какой-то негр! Вот вы ж добились запрещенья гонки, Войны холодной снизили угар, — А для родной трёхкратной чемпионки Не можете подкинуть экземпляр?! Поймите, это ж мне не для потехи, Не для каких-то цирковых арен! Вы, говорят, одной Эдите Пьехе Ансамбль «Дружба» выдали в гарем… Пусть просьба моя выглядит убого, Но в городок наш русский под Москвой Пришлите мне, редакция, любого! Пусть он там будет плохонький, но — свой!

Не пойму, ребята, не пойму, Перед кем роняем мы престиж? Как же так, на родине Муму Нету корифеев горных лыж?! И ликуют, видя наш застой, Буржуазные лишенцы и лишенки… Где же горнолыжный наш Толстой?! Где слаломные наши Евтушенки?! Вот смотрю я телик, матерясь: Снова наши дуют. Анекдот! А Суворов в Альпах — русский князь! — Ездил на заду, как патриот! А теперь жидки и немчура Перед нами снеги колупают… Где же скоростные Блюхера?! Где утоп слаломный наш Чапаев?! Плохо проверяют матерьял, Коль на лыжах портят борозду. — Тот не русский, — Гоголь повторял, — Кто не любит быструю езду. Русский дух враги загнали в щель, Водят как детей нас вокруг пальца… Где же горнолыжный наш Кощей?! Кто побил нам слаломные яйца?! Станиславский дока был из док — «Я не верю!» — рыкал, как в бреду, В смысле, чтоб умел любой ездок Перевоплощаться на ходу. Ну, а наших гнут, как каучук, Все таланты, пиявки, отсосали… Где же скоростной наш Бондарчук?! Где же горнолыжный наш Сусанин?! Надо срочно что-то предпринять, Тронуть государственный запас: Сахарова можно променять На специалистов горных трасс. Но бунтарский дух, гляжу, закис. Мало вас мы, фрайеров, давили!.. Где ж Лаврентии Палыч — слаломист?! Где застрял наш горный Джугашвили?..

Июльским утром у реки Собрались наши мужики — Сыграть партейку в городки И принять дозу, Но тут глядим — пылится шлях, И прет на личных «Жигулях» Наш председатель, некто Лях, И сразу — в позу. Он здесь чужак, полячишко дотошный, Перед начальством мечет он икру, Ему плевать на спорт наш городошный — Простую нашу русскую игру. Кричит: «Вы, сукины сыны, Здесь протираете штаны! Мы ж государству сдать должны Излишки мигом! А вам на это наплевать, А чтоб за хлеб повоевать — Так это фигу!» В душе мы с ним, конечно, согласились: В разгар страды — грех на душу берём… Но если б мы с утра не похмелились — Ходить бы ему, гаду, с фонарём! Наш сторож Гриша Пиночет, Философ и авторитет (За что и получил впослед Такое имя), Взял власть за тощие грудки И задышал ему в очки: «Усвой, католик, — городки Для нас святыня, Не порть нам, дядя, шарм и панораму, Не раздражай нас скудостью ума: Мы выполним аграрную программу И хлеб сдадим державе в закрома.» А зоотехник Михаил Ему сто семьдесят налил, И сам до дна опорожнил Свою поллитру: «Чтоб урожаи как след сберечь, Прошу, — грит, — Вас не пренебречь — Давай хлебнем за Вашу Речь За Посполиту. Ты нам родня и враг татарам крымским, Своё ещё мы скажем на полях, А что поляк теперь стал Папой Римским Так и Бжезинский тоже ведь поляк.» Тут председатель осерчал Так, что стакан не замечал, Ногами топал и кричал, Мол, — ух ты, ах ты! Меня Михей толкает в бок: — Гляди, как бьётся, голубок! Видать и впрямь, не дай нам Бог Связаться с шляхтой! У них там в Гданьске нынче забастовки За сахар и за новый профсоюз, Так что, братки, без третьей поллитровки Решить я это дело не берусь. Поляк заныл: «Колхоз, народ…!» — Нас на сознательность берёт, А сам не курит и не пьёт, И спорт не любит… Ну, так и лезет на рожон, Не может он понять, пижон: Мы ж городками бережём Колхозный рубль! Мы в городки куём своё здоровье, И нервы наши, как всегда, крепки. А вот у них там смута с малокровьем, — Поскольку Польше чужды городки. Тут я взял слово и сказал: «Братва, пора кончать базар, Не тратьте попусту накал И пыл, однако. Мы всё же ценим их страну, — Ведь помогали нам в войну Четыре их танкиста, ну, И их собака. Ты, председатель, погоди, не кисни, Нам трудности и смуты — пустяки. Ведь оттого и танки наши быстры, Что весь народ играет в городки! Сейчас партейку мы родим И выйдем в поле, как один, На поруганье не дадим — Мы ж солидарны… Кто врёт, что подвиги редки, — Готовь для сахара кульки, Мы перейдём на буряки И скипидары. Ответим дружно картеровской своре: У дядь из НАТО руки коротки! И вскоре все в Варшавском Договоре Как пить дать, заиграют в городки!

О Моне Лизе зная понаслышке, С чужих и даже неприличных слов, С младых ногтей любили мы, мальчишки, Одну простую девушку с веслом. Она стояла в сквере у вокзала, С высокой грудью, с чёлкой на пробор, И ни зимой, ни летом не слезала, Блюдя собой отечественный спорт. О ней вздыхать имелись все причины: Ведь в подростковый возраст ключевой По ней мы анатомию учили И точно знали, где у них чего. Волненья наши ширились и крепли, Ночами снился гипсовый корсет… Мы поняли тогда: важнее гребли У нашего народа дела нет! О, вкус познанья — горький вкус лимона. Что в скверик нас заброшенный несло? Мы грезили судьбой Пигмалиона По отношенью к девушке с веслом. Футболочка её в полосках алых И трусики оттенка «мумиё» Отождествляли наши идеалы… И жизнь свою мы строили — с неё. Прошли года. Мы выросли, окрепли. Был каждый сыт, обучен и обут. Все занялись теперь народной греблей: У нас теперь все, как один — гребут! Пусть западный политик пыл умерит — Народ наш их замашки не простит: Вот ведь никто на свете не умеет Прекрасней нас смеяться и грести! Мы любим жить. И мы живём красиво! Когда капитализм пойдёт на слом, Мы на его могиле, словно символ. Поставим нашу девушку с веслом!

Значит, вот как дело было: Наша славная кобыла До безумья полюбила Привозного жеребца. Был, признаться, парень странный Жеребец принцессы Анны, Длинногривый и буланый — Видно, в дядю, иль в отца. А в тот год принцессе Анне Нет, чтобы купаться в ванне — Вздумалось в соревнованьи Соискать конкурный приз… У буржуев как ведётся? Если уж ему неймётся — То хоть в стельку расшибётся, Только б выполнить каприз! Вот на радость той кобыле К нам британцы прикатили И с собою прихватили Иноходца-жеребца. Как она на нем скакала!.. Нашим было места мало. Я уж думал — всё пропало, Лам-ца-дрица гоп-ца-ца! Но моя кобыла Нила Суть мгновенно оценила И в конюшне соблазнила Иностранца. Пару раз… И когда пришли их грумы, Он уже про приз не думал, Лишь стоял, соломку хрумал И косил усталый глаз. Те кричали, пили виски, Восклицали по-английски: — Мол, на привязи не висни! — Да какой с него был толк! Анна нашу власть чернила, Ну, а я хлебал чернила. И без слов здесь ясно было: Нила выполнила долг! На другой день их газеты, Клевеща про всё про это, Поместили три портрета — Нилы, мой и жеребца… Ну, а наши балагуры Взяли все призы в конкуре! И катились слёзы-дуры С августейшего лица. Так вот, детки мои милы: Рядовая, бля, кобыла, А здоровье не щадила, Чтоб достался нашим приз! Пусть враги кричат с досады. С малых лет, с яслей, с детсада У кобыл учиться надо Проявлять патриотизм!

Есть у нас причины для тревоги, И весьма весомые, увы. Здесь пробел у тренеров у многих: Развивают конькобежцам ноги Вместо, извините, головы. Вот возьмите случай в Амстердаме: Во втором забеге на пятьсот Фаворит наш, беспартийный Дамин Строил глазки зарубежной даме — И не смог вписаться в поворот. А потом в отеле «Юбер Аллес» С ней режим нарушил. Поутру, Когда в номер мы к нему ворвались, Руки там чужие оказались, А точнее, ноги — ЦРУ. Этот жест, сомнительный и гадкий, Слабой головы побочный плод. Мы ж его проверили до пятки: Вроде, биография в порядке, И отец, хоть русский, но — не пьёт. Это ж происк мира сволочного: На коньках нас удушить хотят! Мы к ним — с Хельсинкской программой новой, А они — занюхали Корчного И растлили нам Большой Театр! Мы уже имели горький опыт, Корень зла нам нужно зрить ясней: Помню, кое-кто в ладони хлопал, Когда жмот и циник Протопопов Для отвода глаз плясал Масснэ. В мире слишком неспокойно стало. Рейган вынул ядерный кулак. Значит, бдеть нам надо неустанно, Сделав вывод из Афганистана… Да и в Польше нужен свой Бабрак! Нет, всё-таки нам истина дороже: Многое не ладится на льду. Но должны сказать мы с вами всё же, что на коньках стоим мы в пять раз тверже, Чем в девятьсот тринадцатом году. Но ещё победа неизбежна. Мы же ведь их били под Москвой! И в ответ на выпад зарубежный Мы повысим нашу конькобежность, Занявшись вплотную головой!

Я, может быть, сейчас скажу немного длинно: Всему виною — прыжки с трамплина. А дело в том, что год назад какой-то гангстер В горах построил трамплин гигантский. Я с малых лет, как к левитановым полотнам, Припал душою к суперполётам. Во сне летал и наяву я постоянно — Ну, как Янковский у Балаяна В тот роковой для меня день в Бакуриани Уже я думал — рекорд в кармане. Внизу стоит толпа и смотрит, рты разинув — Сплошные кепки. А в них — грузины. Судья толкнул меня вперёд и охнул слабо. Сам стал зелёный, как флаг ислама. Когда я прыгнул, под лопатку ткнулось дуло. А сзади голос: «Вертай к Стамбулу!» Я говорю: «Да у меня ж не «ИЛ, а лыжи! Нас над границей собьют свои же!» А он в ответ: «Да ты любому дашь здесь фору! Жить хочешь, дядя — вертай к Босфору!» …И как ракетчики не сбили нас обоих?… Спасибо, мама, что я не «Боинг»! Так пролетел я километров тыщу триста — Причем, под дулом у террориста. Видать, с напарником моим общались черти, Но только вижу — внизу мечети. Он соскочил, а я застрял в лимонных ветках, На что и била их контрразведка. Но я не выдал, не сболтнул, не брякнул всуе, За что и как мы тут голосуем. Я ЦРУшникам твердил в припадке бурном: «Хочу обратно, к родимым урнам! Хочу в свой край полей, лесов и дисциплины. Там мой народ и там мои трамплины!» Потом меня — всё это помню я до дрожи — Постигла участь их молодёжи. Конечно, кое-кто и там живёт шикарно, Но я трудился, как папа Карло. Так и погиб бы на чужбине я, как Овод, Когда б не дальний наш газопровод. К нему добрался я, поллитру хряпнул с горя И — полз по трубам до Уренгоя. Ну что ж, пошли валить стволы, кончай собранье! Спасибо, братцы, всем за вниманье.

Дайте место, братцы, моему стиху — Расскажу вам вкратце всё, как на духу: Смутно помню батю, братьев на печи… Батя мой в штрафбате пулю получил. Я впитал наследство это с молоком: Стать мечтал я с детства пулевым стрелком. В драках, а не в спорах рос я, сорванец. Сладок был мне порох, нежен был свинец. Забывал я в тире хлеба благодать, — Только б мне, задире, вдоволь пострелять! Как краснел обильно, встретившись с бабьём! Был любимым фильмом «Человек с ружьём»… «Кабаны», «олени» рассыпались в дым. Мне б не по мишени, мне бы — по живым! Тренер матерился: «Ах, ядрёна вошь. Ты не там родился, не тогда живешь! Злоба так и шпарит! Давит, как печать… В СМЕРШе б тебе, парень, маятник качать!» Слышал не однажды и о нём самом: Ох, и пострелял же он в тридцать седьмом!.. Шёл, забыв соблазны, к цели прямиком. Стал я экстра-классным пулевым стрелком. Не прощал обиды, но остался цел. Белый свет я видел только сквозь прицел. Титулы, медали, праздников шабаш… Годы замелькали — вышел я в тираж. Заглотну я ужин, плюну в потолок — Никому не нужен пулевой стрелок! С горя взял да запил, словно сыч, надут. В террористы запись наши не ведут… Я сосу ириски, я пасу коров — Ну, а Папа Римский ходит жив-здоров! Ах, Агджа — растяпа, шансы растерял! Где б был нынче Папа, если б я стрелял?! Рейган — канарейка президентом стал… Где б был нынче Рейган, если б я стрелял! Дом мне, что берлога, я ещё не стар. Мне одна дорога — дуть в Афганистан! Одного желаю, к одному стремлюсь: Там я — постреляю! Там я — порезвлюсь! Ну, а коль догонит пуля-западня, — Кто-нибудь схоронит среди гор меня. Почерк торопливый грянет в пару строк: «Здесь лежит счастливый пулевой стрелок».

Стрельба из лука — это, брат, такая штука: И загогулина тебе, и закорюка. И как считает наша славная наука, Нам нету равных в ней от Анд до Бузулука. Считает Запад: мы ленивы и затасканы. Но им известно: в нас бушует кровь татарская. Не зря ж татары триста лет, башибузуки, Россию гнули, как свои большие луки. С тех пор прошло немало дней в кровосмешенье — И нам никак не промахнуться по мишеням. Ведь даже Горький, наш писатель пролетарский, Твердил, что «мать» мы произносим по-татарски. О, это слово, эти гневные три звука Дают нам силы, чтоб вовсю стрелять из лука! Оно поило Русь века своим нектаром, А если так — тогда спасибо всем татарам! К чему я это? А вот ты идешь, затарен, Глаз косишь — а я вижу: свой, татарин. Не иностранец, не какой-нибудь япошка, А наш, родимый, отатаренный немножко. А то, что глаз прикрыт — так это не докука: Так людям просто легче целиться из лука. Узнаем мы друг друга и за Гибралтаром По этой явной принадлежности к татарам. Прошли мы с нею и сквозь войны и мытарства И никогда не отречемся от татарства! Пусть говорят, что между Польшей и Китаем Мы, как Сизифы, экономику катаем… Дадим возможность посмеяться им задаром: Они ж не знают — всё до фени нам, татарам! Учтут пусть, гады: с этой тягой питьевою Гораздо легче нам справляться с тетивою. Пусть катят бочки — мы их выпьем! Прочь интриги! Не хватит стрел — мы пересядем все на МиГи. Мы в этом деле, кому следует, клянёмся: Пусть ставят цели — ну, а мы не промахнемся!

По поликлинике, Лопая финики, Знать, на прием к свояку, — Сам видел, товарищи! — Шел фехтовальщик С дырочкой в правом боку. Я ему в прозе Задал вопросик — Надо же мне, дураку! Теперь на приемы Ходим вдвоем мы С дырочкой в правом боку…

Когда мы пили с милою коньяк, Мне позвонили вдруг из Гетеборга. Я трубку снял и говорю: «Здесь Борман!», А он кричит в ответ: «А там Третьяк!». Он говорит: «Ты дожил до седин, Теперь для космонавтов пишешь песни… А тут такие судьи, что хоть тресни — Одно жулье. Приедь к нам, посуди!». Вот это для мужчин! Я сразу принял вызов И на аэродром помчался прямиком. А милой я сказал: «Ты включишь телевизор, — А там, среди реклам и зарубежных дам, Проносится по льдам Твой Визбор со свистком!» С тех пор я много раз хоккей судил В своей стране и в отдаленных странах, Но вспоминал навязчиво и странно Ту милую, с которой вместе пил. Теперь коньяк другой мужчина пьет — Он не поэт, он не актер, не Визбор, Но смотрит с моей милой телевизор, А я свисток засовываю в рот… Я знаю, жизнь его закончится печально — Когда-нибудь его ошпарят кипятком: Ведь у нее в груди любовь кипит, как чайник, — Там явно нужен я (3 р.), я со своим свистком!