Наш дом стоял в нескольких километрах от поселения номер 47:80, и окна моей комнаты выходили прямо на океан и обсерваторию. Ходили слухи, что башня когда-то принадлежала нашей семье, однако вот уже несколько поколений туда никто не ходил. Никто, кроме меня.

Первый раз я там побывал в восемь лет. Одно-единственное окно здания было почти завалено мусором. Я расчистил его и залез внутрь.

Помню, как меня это поразило. Крыша обсерватории давным-давно провалилась, и внутрь лился столб солнечного света.

Я не знал, из какого металла был сделан телескоп, но его не коснулась ржавчина. Окуляр и объектив были так чисты, словно их протирали каждый день. Рычаги телескопа окутывала паутина, однако в мой следующий визит она куда-то исчезла.

В тот раз я просидел там почти до рассвета, наблюдая, как медленно движутся звезды. Очень замерз, но уходить не хотелось.

Странное это было место. В каждый следующий раз обсерватория выглядела лучше, чем раньше. Мусор исчезал, дыры в стенах и крыше латались — словно кто-то неведомый приходил сюда и приводил все в порядок. Механизм рядом с дверью восстановился. Как выяснилось, он открывал крышу и часть стены, ту, что была направлена к морю. Теперь я рассматривал не только небо, но и горизонт, и линию берега.

Не знаю, что мне хотелось там найти. Но явно не пустоши за пределами нашей страны, как это было нарисовано в отцовском атласе.

И однажды я действительно увидел в морском тумане нечто необычное. Огонек на северном берегу. Он менял цвет, с таким странным ритмом, что невозможно было принять это за случайность.

Явление повторилось на следующую ночь, и на следующую. Скоро мне захотелось сделать что-нибудь в ответ, и посмотреть, что из этого выйдет. Но была одна загвоздка.

Детям в нашем доме нельзя было пользоваться спичками. Категорически. В свои четыре года я как-то раз чуть не спалил свою комнату, и с тех пор спички хранились под кроватью родителей, в сундуке, который был привинчен к полу и страшно скрипел при любой попытке его открыть.

И это не говоря уже о том, что горели они только одним цветом, в то время как огоньки на северном берегу полыхали самыми невероятными оттенками.

Пришлось сделать вид, что меня внезапно увлекла химия. Под этим предлогом я несколько недель просидел в отцовской библиотеке, пытаясь отыскать то, что помогло бы мне послать свой сигнал.

Там хранились в основном научные труды, посвященные оптике, физике и химии. Кроме того, был еще сундук с ненужными книгами. Отец давно бы их выбросил, но мать не давала этого сделать.

Скоро я пришел к выводу, что нельзя было сделать это средствами химической науки. В моем возрасте ребенок, возящийся с реактивами, неизбежно вызвал бы подозрения.

Однако был другой способ. И, чтобы им воспользоваться, мне следовало стать куда как более скрытным, чем когда-либо.

Путь мне подсказала книга, которая хранилась в том самом "ненужном" сундуке.

Отец поддерживал в библиотеке идеальный порядок, и каждый том мало того что стоял в строго определенном месте и имел собственную закладку, так еще и ремонтировался при малейшем намеке на повреждение. Это касалось и книг в сундуке, всех — кроме той самой.

Она лежала на самом дне, в углу. У нее не было обложки, а первая треть страниц вообще отсутствовала. На полях кто-то нарисовал дразнящие рожицы. Я никогда не видел книг в таком плохом состоянии, и первым моим побуждением было показать ее отцу.

Однако затем мне попалось на глаза слово "заклинание".

Я пролистал книгу.

С одной стороны, это явно был учебник, и неплохой, с теоретическим изложением материала, схемами и таблицами, с практическими заданиями… Но после каждой главы довольно внушительный объем занимали легенды, мифы и сказки. Совершенно замечательные, надо сказать — часть я знал, например, о Драконьем острове где-то далеко-далеко в Западном океане, и о Бездонной Глотке — водовороте, который находился, кстати, не так далеко от полуострова Ойгир. Однако несколько легенд мне никогда не встречались. В них говорилось о древних временах, когда еще не существовало ни Поющей пустыни (о которой в атласах, кстати, были только смутные упоминания), ни Осеморя в центре континента… А еще была история о затмениях, о том, что раньше люди во время них сходили с ума, а то и умирали — если не успевали зажечь огонь. К сожалению, в этой легенде были вырваны страницы, и конец ее я не узнал. Но думаю, люди как-то справились с этим.

В общем, книга перекочевала ко мне в комнату. Вряд ли бы отец обрадовался, если бы застал меня за ее чтением. Магия в нашем государстве не то что была под запретом, но ее использование осуждалось. Потому что к ней прибегали только слабаки, не способные решить свои проблемы иным способом.

Итак, у меня появился секрет, о котором никто на свете — и особенно взрослые — не знал. И это было чудесно. Каждый вечер я ждал, когда в доме установится тишина, и тогда лез под кровать, где в ящике с игрушками, обернутая в обложку из-под учебника по физике, лежала книга. Читал я ее при свете Луны, а когда было облачно, шел в обсерваторию — с недавних пор там появилось хоть и тусклое, но освещение.

Мне повезло — нужное заклинание нашлось почти сразу. Все выглядело довольно просто — надо было подключиться к внешнему источнику силы и сформировать из него то, что требовалось, сначала в голове, а затем, после своеобразного ментального щелчка — вовне. Однако у меня не выходило. Похоже, в отсутствующей части книги было что-то важное. Например, что такое этот источник, и как делать "щелчок".

В попытках понять это я еще раз перерыл отцовскую библиотеку и перечитал книгу вдоль и поперек. В отчаянии я даже просмотрел все ее страницы на свет, несколько раз — знал, что иногда так можно обнаружить скрытое письмо, и только спустя неделю обнаружил что-то похожее ближе к концу книги. Напротив текста кто-то продавил в бумаге точечный рисунок, до того мелкий и бесцветный, что заметить его можно было только случайно.

Рисунок изображал самый обыкновенный щелчок пальцами, только почему-то рука была заключена в схематичную голову. Когда я понял, что это значит, то некоторое время не мог поверить.

— Так просто? Просто… представить?

В коридоре скрипнула половица, затем еще раз.

Я соскочил с подоконника и задернул шторы, оставив книгу за ними.

— Что представить? — в комнату вошел дед.

Я молчал. Он прошел мимо меня и заглянул за шторы. Книга лежала раскрытой на странице с рисунком.

— Дедушка… не говорите ничего им, — попросил я.

Он пролистал ее.

— Тебе действительно это интересно?

Я кивнул.

Дед посмотрел на меня долгим, проницательным взглядом. В лунном свете его глаза казались почти прозрачными.

— Есть кое-что, что мне хотелось бы сделать, — наконец, сказал я.

— Молчи, — дед захлопнул книгу и протянул мне. — И не делай этого дома, — сказал он, — это может быть смертельно опасно. Ты ведь ходишь в обсерваторию?

Я онемел. Он и это знает… откуда?

Дед хлопнул меня по плечу и вышел.

— Будь осторожен, — послышался его тихий голос.

После разговора с дедом во мне словно что-то сдвинулось. В одну прекрасную ночь я так задумался, что не заметил, как на кончиках моих пальцев заплясал едва заметный огонек. Когда понял, что произошло, то от испуга чуть не поджег обсерваторию. Похоже, дед был прав. Это оказалось опасным. И эмоции усиливали действие заклинания.

В тот раз я заметил кое-что еще странное. В какой-то момент передо мной на уровне груди появился шар, который переливался разными цветами и издавал тонкий, похожий на комариный, писк. Но стоило мне моргнуть, как он исчез.

Я снова перечитал книгу, но не нашел упоминаний о подобном. В конце концов, решил, что мне это приснилось.

Мой далекий друг с северного берега — про себя я назвал его другом — все так же посылал световые сигналы.

Мне не терпелось ему ответить.

Надо было видеть, с каким трепетом я шел в обсерваторию на следующую ночь. У меня было чувство, что я долго-долго готовил подарок близкому человеку, и вот, наконец, могу его вручить. Примет он его, или нет?

Я раскрыл стену обсерватории. Внизу, казалось, очень далеко, бушевал океан.

Дело пошло гораздо труднее, чем в прошлый раз, но после двух часов усилий мне удалось зажечь огонек, маленький, но такой яркий, что осветилась вся обсерватория и часть утеса.

На северном берегу было темно. Спит он, что ли?

Я несколько раз поменял цвет огонька. Мне не ответили. Разочарованный — неужели все было зря? — я свернул действие заклинания и тогда — только тогда! — на северном берегу появился сигнал. Правда, был он не в том же месте, что и всегда, а немного ближе к обсерватории. Похоже, мой далекий друг все это время шел в южном направлении, и потому не зажигал огонь.

С того раза мы с ним обменивались сигналами почти каждую ночь. Похоже, он действительно шел ко мне, и я с нетерпением и с некоторым — нельзя не признать — страхом — ждал, что будет дальше. Вдруг он мне не понравится? Вдруг этот человек замышляет что-то плохое? Тогда получается, что я сам навлек беду на своих близких…

Впрочем, мое любопытство было сильнее страха.

А затем он пропал. Просто однажды не ответил. Я продолжал посылать сигналы еще четыре дня, пока в мою голову не закралось подозрение. Вдруг с ним случилось плохое, с моим далеким другом, и теперь что-то — или кто-то — знает, где я нахожусь? Такой вариант мне даже в голову не приходил… раньше.

Я спешно закрыл стену обсерватории, выключил свет и собрался уже уходить, когда дверь распахнулась. На пороге кто-то стоял. Я успел подумать: "слишком поздно", прежде чем увидел жуткие кошачьи глаза на человеческом лице и мгновенную вспышку маленького солнца, которое появилось передо мной.

Все десять лет спустя я пытался вспомнить, что же произошло в ту ночь, однако в памяти образовался провал. Книга исчезла, от обсерватории осталось лишь несколько камней, а родители когда пропускали мои вопросы мимо ушей, а когда и просто злились. Так или иначе, но ответа у них добиться было нельзя.

С течением времени я и сам начал думать — может, мне приснилось? Не было никакой обсерватории, магических огоньков, неведомого друга на северном побережье? В конце концов, иногда у детей чересчур богатое воображение.

Правда, дед, незадолго до его смерти, как-то обмолвился, что видел там световые сигналы. Но я не стал проверять его слова. Встречаться с Осевым снова? Да никогда в жизни.

Как бы то ни было, мне пора было задуматься о будущем. Я решил поступить в Центральный университет, чтобы, как мой отец и брат, заняться изучением науки об оптике.

В день отъезда мне обрили голову, в знак вступления во взрослую жизнь. C этого момента человек должен был сам нести ответственность за свои решения и поступки, но на самом деле многие молодые люди еще два-три года находились под крылышком у родителей. Этот вариант никогда мной не рассматривался — более того, я ждал, ждал с нетерпением того момента, когда смогу делать все, что придет мне в голову. Дома постоянно приходилось оглядываться на родителей.

Мне иногда казалось, что единственными взрослыми людьми в доме были я и мой дед. С тех пор, как он застал меня читающим книгу, он особо не разговаривал со мной, но очень выразительно шевелил бровями и заступался за меня, когда отец и мать перегибали палку.

Впрочем, чем ближе был день моего отъезда, тем тише становилась мать, а отец все чаще уединялся в своем кабинете, якобы для работы над очередным научным трудом.

Провожать меня он так и не вышел, но я откуда-то знал, что он украдкой наблюдает за мной и матерью, из окна своего кабинета.

Лысый, закутанный в шарф и нагруженный домашними сладостями, я отправился в Центральный город, или Центр, как его сокращенно называли, к брату Сенметту, который разрешил мне пожить у него некоторое время.

Ветер с океана неприятно холодил голову и пробирался под плащ: стояла осень, и через несколько дней должен был повалить снег.

Я похлопал гнедую по шее, и она перешла на мелкую рысь.

Меня разбудил какой-то шум.

Первым делом я подумал, что сейчас, должно быть, около трех часов ночи. Окно было единственной четко различимой вещью в комнате. Ртутно блестели на полу осколки стекла.

Вместе с ночным ветром в разбитое окно ворвались чьи-то крики.

Я встал с постели. Стекло хрустнуло у меня под ногами.

В самом темном углу комнаты виднелись чьи-то ботинки, и на их носы — весьма потрепанные, надо сказать — падала тусклая полоска света из-под двери.

Я пригляделся. В темноте кто-то шевельнулся, ботинки убрались из поля зрения. Очертания фигуры почти сливались со стеной.

Это был мужчина. Он тяжело дышал, чуть наклонившись вперед и хватая ртом воздух. Затем наши взгляды встретились, и незнакомец понял, что я его заметил.

Он шарахнулся от меня, дернул ручку двери… метнулся под кровать — но там все было занято моими вещами. После нескольких бесплодных попыток спрятаться мужчина вернулся на свое место, в угол. Он приложил палец к губам, а потом сложил руки в умоляющем жесте, дескать, не выдавай меня.

Я выглянул наружу. Ночь была прохладной — с океана дул холодный ветер Первоснежного месяца, и оставалось совсем немного времени до зимы. Надо было спешить.

Вдруг на окно упала какая-то тень, и меня весьма нелюбезно взяли за ворот. Я так и не понял, откуда взялся тот, кто схватил меня. Впрочем, вопрос почти сразу отпал, за ненадобностью. На меня смотрел самый настоящий Осевой, с кошачьими глазами.

Я мысленно присвистнул. Погоня за моим ночным гостем оказалась куда серьезней, чем мне представлялось.

О них много рассказывал отец. Он говорил, что Осевые — это элита государства, что туда берут только тех, кто учился и… охотился лучше всех. Дед на это обычно только фыркал. Он считал, что хуже проклятия, чем стать Осевым на службе у Центуриона, нет вообще ничего, но объяснить, почему так, вечно отказывался.

Все это пронеслось в моей голове и пропало, прежде чем Осевой вцепился в меня по-настоящему. Я почти увидел, как из его глаз выползают маленькие руки-змеи и проникают в мою голову, шарят там, просматривают закоулки моей памяти…

— Не ври мне… Лемт из семьи Рене, — он вдруг запнулся и всмотрелся в меня так, что стало больно удерживать взгляд, — странность какая.

Он встряхнул меня несколько раз, и я почти потерял сознание. Ноги вдруг сделались ватными.

Осевой улыбнулся.

— Все пройдет хорошо, — сказал он, а в голове я услышал "а где он где он где же он". — Не закрывай их.

Голос у него был как сухая бумага.

В ответ я только скрипнул зубами.

Он хмыкнул и отпустил меня. Я упал. Несколько осколков вонзились мне в ладони, но во мне было недостаточно сил, чтобы обеспокоиться этим.

— Там никого нет, — крикнул кому-то Осевой. — Только студиозус один. Убежал, похоже.

Я вяло удивился. У меня было смутное ощущение, что эта ситуация уже повторялась в моей жизни. Это я уже потом вспомнил, где мне встречались эти кошачьи глаза.

Затем были крики пробегавшего мимо отряда, любопытные лица в разбитом окне… и тишина.

Надо мной поплыло белое пятно, которое вскоре заполнило все пространство.

— Эй-эй, человек, как тебя там. Не спи-и-и…

Просыпаться от боли, даже если ты помнишь, откуда она взялась — это не совсем то, о чем мне мечталось вчерашним вечером. Постонав для порядка, я, наконец, очнулся окончательно и, не без некоторого страха, заглянул под одеяло.

Меня забинтовали. Более того, нога тоже перебинтовали, хотя я не помнил, поранил ее или нет. Как и момент лечения.

Окно так и осталось разбитым. Осколки лежали в небольшой луже — ночью прошел дождь. Теперь в комнате мало того, что было сыро, так еще и стоял собачий холод. Судя по освещению, это была вторая половина дня. Вторая половина! Я же опоздаю на учебу!

Кое-как скатившись с кровати, я отыскал свои ботинки и одежду. Если б знал, что так повернется, лег бы, не раздеваясь. Надеюсь, мою кобылу покормили, иначе мне придется самому запихивать в нее сено.

Я полез под кровать, за вещами.

Ночной гость оставил мне подарок.

Между баулами стоял горшок с цветком. Не видел таких растений раньше: целиком прозрачных, с черными прожилками, с лепестками, похожими на крыло какой-нибудь гигантской мухи. Я бы никогда не стал его трогать, но было одно "но". С самого детства мне нравилось возиться с растениями, и чем экзотичней они выглядели, тем лучше. Это было единственным моим увлечением, которое никогда не вызывало возражений у родителей. Хотя, не сказать, что у меня в комнате росли такие уж безобидные экземпляры.

Повертев горшок, я увидел надпись, сделанную печатными буквами: "Паучья лилия". У бутона оказался удивительно приятный запах сладких пряностей.

Мне почему-то и в голову не пришло, что вчерашний визит Осевого и цветок под моей кроватью связаны намного теснее, чем я мог себе представить.