Смешно сказать, но даже под землей я почувствовал, что мы покинули Исинграсс. Как будто что-то изменилось, даже в воздухе.

А если еще не поздно вернуться? Тогда, в Мэфе, я пошел за ойгуром, потому что боялся, что убьют меня и мою семью. Может, Винф солгал мне тогда?

Я помотал головой. Нет, не может быть. Я помнил взгляд Осевого тогда, в той гостинице.

Омо шла впереди, освещая путь белым светом своего гелиала. Как ей удается с ним управляться? Я до сих пор не мог понять, что именно во мне служит толчком к тому, чтобы он появился, если, конечно, исключить сильные эмоции. К тому же, как только Омо стала меня избегать, его свет стал ослабевать. Вот уж не думал, что когда-нибудь это станет меня беспокоить.

— Лемт, если ты не поторопишься, тебя сожрут пещерные крысы. Или кое-что похуже, — сказал Винф.

Он шел передо мной. Ему не надо было оборачиваться, чтобы меня увидеть.

Я подозревал, что он улыбается. Такой тонкой, ехидной улыбкой, какая свойственна только представителям северных народов. Они хитрые, эти ойгуры, никогда не поймешь, что у них на уме, говорил мне отец.

— Старик сказал, — Винф говорил вполголоса, но так, чтобы мы слышали оба, — что ход ведет к реке. До этого примерно полтора дня, но мы задержимся здесь еще ненадолго, до ночи, чтобы разминуться с тенями.

Омо кивнула.

Я впервые задумался, а что это он так ей покровительствует? Причем с самого начала, когда мы только встретились в том ойомейском трактире и по определению знать ее тогда не могли.

Нет, этого не может быть. Со мной что-то не так. Или?

Я еще тогда пожалел ее. Ведь мне ойгур рассказывал, что "сливные порока" уже с десяти лет испорчены примерно так же, как многие проститутки и пьяницы со стажем.

Нет, не может быть. Омо сильно отличалась от тех женщин в ойомейском порту. Хотя ругалась и пила… сначала.

Почему я вообще об этом думаю? Не иначе сошел с ума.

Про клятву он мне, кстати, рассказал, почему он взял ее только с меня. Дескать, мы с ней слишком связаны, и все, что случиться со мной, отразится и на ней. И наоборот.

Ну-ну.

— … может, расскажешь, как здесь оказались теневые стражи? — спросил Винф у нее вполголоса.

Я очнулся ненадолго, но размышления никуда не делись. Засели где-то в глубине сознания, примерно там же, где за мной наблюдали глаза существ, монотонно повторяющих странное слово "нимм". Они, по правде говоря, вот уже дня четыре никуда не исчезали. Раньше я бы спросил у ойгура, что с ними делать, но теперь… где гарантия, что сам Винф не связан с их появлением?

— Папочка послал, откуда еще им здесь взяться, — буркнула Омо. Затем, когда я думал, что на этом разговор окончен, она добавила. — Странно. Я не знала, что они могут выходить за пределы Ойомея. Отец заключил соглашение с правителями соседних государств, что такого не случится. И почему он так долго ждал, чтобы вновь послать их?

— Саван, — сказал Винф, — он действует не только на людей. Не уверен, что даже Степной пес мог бы помочь нам, если бы мы застряли здесь в настоящий Саван.

Мы остановились передохнуть. Я сел поодаль… Мне казалось, так безопасней, хотя опыт говорил об обратном. Винф коротко взглянул на меня — но ничего не сказал.

Стоило мне отвлечься от их разговора, как я понял одну вещь. Теперь голоса в голове стали громче. Гораздо громче.

Это их "ниммниммнимм" сведет меня с ума.

Мне вдруг показалось, что тени здесь какие-то чересчур живые. Они колыхались в такт странному бормотанию чудовищ внутри меня и словно приглашали присоединиться к ним. Нимм.

Следует держаться поближе к Винфу и Омо, чтобы меня не забрали. Я уже приподнялся со своего места, чтобы присоединиться к ним, и тут вдруг понял, что сама по себе эта мысль подозрительна, и, вероятно, мне не принадлежит. Тогда откуда она в моей голове?

О боги.

Я обхватил голову руками.

— Лемт?

Чей это голос?

Я снова сел, так полностью и не поднявшись. Ойгур и девчонка смотрели на меня, но виделись далекими и неважными, словно сквозь туман.

Ниммниммниммниммниммниммниммниммниммниммниммниммнимм…

Почему я не замечал красоты этого… Нет, я не мог больше сказать, что это "бормотание". Это песня. Изначальная, нечеловеческая. Как она могла меня раздражать? Достаточно было прислушаться, чтобы проблемы и тягостные мысли растворились в плавных ритмах — плавных, не монотонных.

Зачем мне Винф, зачем девчонка? Я все могу сделать сам, и в том числе составить картографию материка. Картография. Да я же забыл о ней.

В самом деле, стоило ли цепляться за них?

Там, снаружи, тебя ждет помощь, сказали существа-тени, и чем раньше ты выйдешь из пещер, тем быстрее её получ…

Боль была похожа на треск разрываемой ткани. Я узнал ее сразу, но терпимой она от этого не стала, все равно казалось, что кто-то наматывает мои внутренности на кинжал.

Лемт, все нормально?

Голос ойгура. Он сразу заглушил песню существ. Я, скорчившись на каменном полу пещеры, с сожалением наблюдал внутри себя, как они уходят. Но они вернутся, стоит Винфу отвлечься. Я знал это наверняка.

А сейчас, пока он стоит так близко и внимательно смотрит на меня, надо притвориться, что все хорошо. Я открыл глаза, и, хотя все еще помнил о боли, слабо улыбнулся. Омо сидела чуть поодаль и смотрела на меня взглядом, в котором явственно читалось недоумение… недоверие? Я не поручился бы; за последний месяц именно так она ко мне относилась — с недоверием, как будто я сделал ей что-то плохое. Хотя когда бы успел.

Когда голоса пели в моей голове, меня такие вопросы не волновали.

Ночью — если, конечно, это была ночь, в пещере толком не разберешь — я проснулся с четким осознанием того, что оставаться здесь больше нельзя. Желание уйти куда-нибудь подальше — от Винфа, Омо, всего — сделалось невыносимым.

И я поднялся и пошел. Переступил через Омо, захватил сумку и пошел в темноту. Гелиал мне не удавалось зажечь, поэтому я выставил вперед руки и пригнулся.

Я понимал, что поступаю правильно, но сердце все равно колотилось как сумасшедшее. Казалось, оно стучит даже громче моих шагов.

Да, как я и думал. Сначала тихо, как журчание лесного ручья, затем все громче и громче, голоса внутри меня запели "ниммниммнимм…". Мне больше не нужны было всматриваться в темноту. Песня сама вела к выходу. Достаточно было позволить ей звучать.

Ход стал чуть уже.

Час или два или три прошли незаметно. Пора выходить, подумал я, и голоса прекрасных существ со мной согласились.

Вот и дверца.

Я приподнял ее: вместе с холодным ветром в пещеру ворвался свет зимнего солнца. Он на время ослепил меня.

Дверь грохнулась на место.

Ведомый песней существ, я сделал шаг вперед, затем еще один. Казалось, звуки в моей голове заполняли все пространство вокруг. Я почти видел, как существа приближаются ко мне, и, когда мои глаза привыкли к окружающему свету, понял, что не ошибался.

Зачем я убегал от теневых стражей? Мелодия "нимм" была каким-то образом связана с ними. Чем ближе становились тени, тем громче и властней звучала музыка. Песня растворяла то, чем был я всю мою жизнь, превращала самую суть моего естества во что-то, что могло быть основой нового — и лучшего — мира.

Голова закружилась. Я упал на колени.

Тени оказались совсем близко. В каждой вдруг появились щели, до крайности смахивающие на рот; зубами были клочья темного тумана. Сквозь них я мог видеть горизонт.

"Пой вместе с нами".

Я не мог сопротивляться, да и не хотел. На этот раз песня возникла где-то глубоко внутри меня. Там, в этом месте, никогда не было разума, ни даже подсознания, одна чистая сила, из которой однажды появился человек, названный моим именем.

Я не успел шевельнуть губами, когда зажегся мой гелиал, впервые за долгое время. И на этот раз он пел вместо меня, черно-красным светом. Мое тело задрожало в такт, рты-щели теней раскрылись, и сквозь них я увидел Степь, по которой что-то быстро двигалось в нашу сторону.

Какая разница… кто это… что это… я видел рассвет нового мира. Еще чуть-чуть, и человека по имени Лемт Рене не станет, и, осознав это, я испытал дикое, почти злое ликование.

И столь же дикий гнев, когда я понял, что что-то возвращает мне человеческий облик. Мне не хотелось принимать какую бы то ни было форму, потому что с тенями, не осознавая себя, было неожиданно хорошо и уютно. Это недоумение — как, почему снова здесь? — оказалось в сто тысяч раз мучительней, чем боль, которую когда-либо причинял мне Винф.

Ну конечно. Кто еще мог меня вернуть. Конечно, ойгур.

Я открыл глаза и понял, что ошибся.

— Теперь ты такой же, как твой тоскующий друг, — сказал Степной пес. — Полумертвый. И когда я исчезну, постарайся не выходить на ту сторону.

— И что будет? — ответ, впрочем, меня не сильно интересовал.

— Иначе они снова придут, и на этот раз — из тебя, Лемт. И тогда мне придется забрать тебя к себе.

Пес некоторое время смотрел на меня, размышляя о чем-то. Вокруг нас была все та же заснеженная Степь, но тут и там зияли черные дыры. Они — тени — оставили такие же там, на другой стороне, куда мне теперь заказан ход.

— Вы похожи, — прервал молчание Степной пес. — Даже больше, чем я думал сначала. Только он смог справиться с теми, кто хотел забрать его, а ты не хочешь и пытаться.

— Почему это, — я даже не потрудился придать своему голосу хотя бы видимость возмущения. — Я борюсь…

Степной пес покачал головой.

— Я вижу, когда лгут, Лемт. — Он в первый раз назвал меня по имени. — Тебе будет сложнее, чем ему. Намного.

Я пожал плечами.

— Сейчас сюда придут твои друзья…

Как же, друзья.

— …береги их. Если кто-то и может тебе помочь, то только они.

Он исчез, не оставив даже следов на снегу.

Мой гелиал все еще горел, все тем же черно-красным светом. Я поднес к нему руку, и он стрельнул в нее маленькой молнией, не больно, так, словно погладил.

— Тебе лучше придумать объяснение, что ты здесь делаешь, — услышал я голос ойгура. Холода в нем было больше, чем снега вокруг. — И откуда здесь все эти… ямы.

Я поднял голову. Я понял, что до этого мне не приходилось видеть Винфа в ярости. Омо только что вылезла из туннеля и, увидев меня с моим гелиалом, застыла на месте. Я также понял, что до этого не видел ее по-настоящему испуганной. Мне очень не понравилось, что она смотрела на меня так. Как будто я был каким-то чудовищем. Она даже попятилась к двери.

— Да так, прогуляться решил, — сказал я.

Крайне необдуманные слова с моей стороны.

Внутренности снова скрутило, как бывало, когда ойгур хотел наказать меня.

"Ты хоть понимаешь, как ты напугал бедную девочку?", прокричал он в моей голове.

— Да понимаю, — прохрипел я, скрючившись на снегу.

Винф подошел и присел рядом со мной, внимательно разглядывая мое лицо. Я постарался отползти от него подальше, но он остановил меня.

"Что с тобой?", спросил Винф.

Каждое слово вызывало приступ боли — я съежился еще больше и смог только послать ему презрительный взгляд.

Сколько можно надо мной издеваться, хватит уже!

Гелиал полыхнул.

Моя боль и гнев исчезли, вместе с красным светом, и наступила тишина.

Я, наконец, открыл глаза. Винф упал, едва не провалившись в одну из ям.

Омо стояла надо мной. Я обратил внимание, как напряжены ее пальцы, как будто они только что были обожжены или парализованы.

Она посмотрела на меня почти с ненавистью, затем отодвинулась.

— Ты не представляешь, какую тяжесть я ношу в себе. Тебе не следует ломаться. Ни при каких обстоятельствах, — сказала Омо. — Иначе… иначе я…

Она замолчала. Я пожал плечами, осторожно — тело все еще боялось боли.

— Что бы ты там не задумала, меня это не пугает, — сказал я.

Еще бы, после всего, что случилось.

Омо явно не ожидала такого ответа. Несколько мгновений она рассматривала меня, словно пытаясь понять, шутил я, или нет. Затем ее лицо помрачнело. Отвернувшись, она присела рядом с ойгуром, который все еще не подавал признаков жизни. По крайней мере, я не мог увидеть, дышит он или нет.

— Зачем ты его ударил? — донесся до меня ее голос.

— Лучше спроси, за что бы я его не ударил, — пробормотал я, поднимаясь. Ноги не держали, поэтому пришлось сесть обратно.

— Что ты там говоришь?

— А что с ним?

— Обморок, что-что.

Все-таки пришлось подойти. Она держала ойгура за руку и думала о чем-то. А может, считала пульс.

— Вообще-то я сам не понял, как это вышло.

— Я знаю, — сказала Омо.

— Зачем спрашивала тогда?

Она пожала плечами.

— У меня также было, — проговорила она с усталым видом. — Только тогда попало моему папе… отцу. После этого меня выкинули из дворца, но при этом не позволили уехать из города.

— По его поручению?

Она кивнула.

— Даже странно, как быстро может человек поменяться в своем отношении. Этот удар — как и мой тогда — не смертелен и не оставляет последствий, — сказала Омо. — Мой отец об этом знал, и все равно… поступил так, как он поступил.

Она потрепала Винфа по щеке, тот сморщил нос. Несколько неожиданная гримаса для его обычно малоподвижного лица.

— Давай подвинем его, — предложила Омо. — Эти ямы не внушают мне доверия.

Она взялась за ноги, я обхватил его за плечи. Когда мы подняли ойгура, он очнулся и посмотрел на меня. Было в этом взгляде нечто такое, отчего я почувствовал себя виноватым.

— Ну? — я не выдержал.

Он помолчал, подбирая слова.

— Ты уверен, что сам сможешь справиться?

Я отвел глаза.

— Да, — сказал я.

Нечто опасное следовало за мной по пятам. Как бы мне не хотелось снова услышать песню нимм, расслабляться было нельзя. Пес снова помешал бы мне, да и Винф постоянно находился рядом.

Кажется, мне удалось задеть ойгура, потому что в один прекрасный день — точнее, ночь, потому что Луна стояла высоко и садиться пока не собиралась — он обратился ко мне со странным предложением.

— Я вижу, — начал он, — тебя тяготит наше путешествие.

Ну, скажем так, я старался этого не проявлять, но оно как-то само вырывалось. На привалах я садился подальше, и вообще старался держаться в стороне.

С Омо было как-то непонятно. Иногда я перехватывал ее взгляд, в котором было что-то похожее на сожаление.

Хотя были, в общем-то, проблемы и посерьезней. Например — способность Винфа пытать меня. Я все же сказал ему об этом.

— Сдается мне, в этом виновата смесь взаимодействий, — пробормотал он про себя.

Я пожал плечами.

— Сам подумай, сначала я связал тебя клятвой, затем выяснилось, что ты Атмагар, затем — что у тебя способности шамана. А затем я пытался поговорить с тобой без слов.

Мне не совсем было понятно, к чему он клонит. Да и спать хотелось — все-таки ночь наступила давно, и Луна светила как в последний раз. Я очень утомился за день, больше от мыслей, нежели от физической нагрузки.

— Что ты скажешь насчет того, чтобы я освободил тебя от клятвы? Возможно, ты тогда перестанешь падать на землю всякий раз, когда я пытаюсь мысленно с тобой поговорить.

Я не сразу понял, что он имеет в виду, а когда все-таки осознал — моя сонливость исчезла. С какой стати? Ведь когда он совершал тот обряд в пещере, недалеко от границы с Ойомеем, не было сомнений в том, что нарушение клятвы грозит ему разглашением тайны, а мне — смертью. С чего это вдруг он решил облегчить мне жизнь?

Я подумал, что, возможно, чего-то не понимаю. Что совсем запутался.

— Ну, давай, — сказал я, хотя сомнение никуда не делось.

Винф приподнялся со своего места.

— Стой. Мне вдруг пришла в голову одна мысль. Точнее, вопрос, — я не знал, как сформулировать. Такое ощущение, будто в мой разум запустили рой пчел. Сосредоточиться было трудно.

Да что со мной такое? Таким больным я себя никогда не чувствовал.

Винф выжидающе смотрел на меня. В его глазах плясали четыре огонька — два от костра, два от луны.

— Зачем тебе это? — спросил я.

Он пожал плечами и отвел взгляд.

— Мне показалось, что-то пошло не так, когда я пытался поговорить с тобой мысленно.

— Я не услышал ответа.

Он зло взглянул на меня. Омо, которая снова копошилась в земле — и как ей только не надоедает? — цыкнула про себя. По крайней мере, ей так казалось, что про себя. Я-то все прекрасно услышал.

— Ты согласен или нет? — спросил Винф.

Я пожал плечами.

— Да.

Мной владело равнодушие. В самом деле, какая разница, с клятвой или без.

— Ладно, — сказал Винф, поднимаясь. — Только будет больно, имей в виду. Обряд требует жертву. Повернись.

Жертву? Какую?..

Он оттянул воротник моей куртки и положил ладонь на затылок. Я вспомнил, что именно там был горящий треугольник, когда Винф взял с меня клятву полуострова Ойгир. Тогда шею саднило еще неделю. Что ж, если будет так же больно, ничего страшного. Бывало и похуже.

Несколько мгновений ничего не происходило, разве что чувствовал холод, где кожа была открыта, и тепло ладони ойгура — весьма жесткой, надо сказать.

Затем контуры невидимого треугольника стали наполняться огнем. Прямо как в тот раз, еще немного — и будет ожог. Но, против ожиданий, от ладони Винфа почти сразу повеяло прохладой, как будто по контурам провели кусочком льда. Еще через секунду он отнял руки.

— И это все? — спросил я.

Оглянулся: ойгур стоял позади меня на коленях, и держался за голову, как будто боялся, что она может укатиться. Я услышал шорох. Это девчонка метнулась к Винфу.

— Эм, Винф?

Он помотал головой.

— Ну вот, — сказал он, — восемнадцати лет жизни как не бывало. Тебе же восемнадцать, Лемт?

Я кивнул, не совсем понимая, к чему клонит ойгур.

— За клятву требовалась жизнь. Твоя жизнь, Лемт. А поскольку я освобождаю тебя от нее, я же и расплачиваюсь.

Если бы в песчаный замок кинули камнем, эффект был бы сходный. В счетный раз за этот день я задал себе вопрос, а зачем он это делает? Поведение ойгура не укладывалось в рамки. Вообще ни в какие. Если, конечно, он не сумасшедший.

Он встал и побрел к своей постели. Омо поддерживала его за локоть, как будто Винф был глубоким стариком.

— Все, спим, — сказал он, и, похоже, сразу заснул.

Омо накрыла его одеялом.

— Я не могу понять почему, но мне это не нравится, — сказала она шепотом, — это далеко не все. Зачем он снял с тебя клятву?

Весна пришла и в Степь. Проявлялось это в том, что мы чаще проваливались под снег — наст был уже не таким крепким. Да и в воздухе появилось что-то особенное. Оно словно разгоняло ту подозрительность, которая напала на меня в Исинграссе.

Для меня было удивительным, что запах весны одинаков и в Мэфе и в Степи, хотя, казалось бы, такое расстояние. Я даже и представить себе не мог, как отсюда добраться до дома.

— Ты знаешь, — сказала Омо, — я смотрела на тебя через обсидиан.

Винф шел впереди, так далеко, что казалось, будто он стремился убежать от нас.

— И что?

— Все, что мне говорили про тебя Старик и Анкем — правда. Меня, до сих пор удивляет, почему ты мне нравишься. Я должна тебя ненавидеть.

— Что они тебе наплели?

Она ускорила шаг. Я остановил ее.

Как только мы перестали идти, сразу стал слышен шум ветра. Только где-то вдали скрипел снег под ногами ойгура.

— Отпусти меня, — я увидел, что на лицо Омо снова наползает маска отчуждения. Та самая, которая так надоела мне за последний месяц.

Я как-то сразу забыл про песню нимм и вопросы, что мучили меня чуть ли не с самого начала путешествия. Что-то подсказывало мне, что снова вызвать ее на откровенность будет непросто. Если не невозможно.

Я убрал руку и постарался говорить чуть спокойней.

— Омо, расскажешь мне, что случилось тогда в Исинграссе?

Она помотала головой.

— Не могу.

— Если не скажешь, я не смогу помочь.

Вместо ответа она пошла вперед.

Боги, где мне взять столько терпения?

— Ну что ж, тогда будь что будет, — сказал я.

Я устал думать, что и как и почему. Будь что будет.

Парадоксальным образом возле реки было суше, чем в самой степи. Наверное, связано это было с тем, что в определенный момент ее берега стали подниматься. Сначала я думал, что так сложилось с течением времени, Однако когда мы подошли поближе, то увидели остатки кирпичной кладки. Кому-то в древние времена потребовалось огородить реку. Знать бы, зачем.

Я вдруг вспомнил о своих записях. Я не вел их, начиная с болот Мин-Мин, хотя когда-то поклялся себе, что сделаю все возможное, чтобы собрать материал для карты материка.

Интересно, можно ли чувствовать стыд перед бумажками.

Мы поднялись наверх. В некоторых местах сквозь кирпич и щебень проросли деревья. Корни у них были куда больше, чем крона.

Ветер здесь дул куда сильнее, чем внизу, хотя высота холма едва ли достигала трех метров. С другой стороны пролегала Аруни — снег на ее поверхности уже приобрел бледно-голубой оттенок, какой бывает за несколько дней до начала ледохода. Я бы не рискнул прогуляться по нему.

— Еще три часа ходу, и там будет мост, — сказал Винф. — Затем пару дней по дороге, и мы на месте.

— Где именно? — спросила Омо.

После нашего с ней последнего разговора она еще больше побледнела — посерела — хотя кто ее знает, с таким же лицом она однажды мучилась желудком, когда съела что-то не то в Исинграссе. Лучше не спрашивать.

— Возле Поющей пустыни живут отшельники. Нам туда.

Он, хмурясь, сидел на корточках возле небольшой кучки дров. Огонь никак не хотел загораться, а если все-таки удавалось его зажечь, он тут же гас.

В конце концов, дрова все-таки занялись. Мы сгрудились вокруг костра, спасаясь от сырости.

Я на секунду почувствовал себя так, как будто не было вовсе этого проклятого Исинграсса, Старика, Дома ожидания и Анкема. Как будто все как прежде.

А утром я проснулся один. Понял это еще до того, как открыл глаза — просто было что-то особенное в звуках ветра. Что-то звенящее.

Костер потух, оставив после себя черное пятно и запах мокрой золы. Вещи Омо лежали на своих местах, постель она убрала. Ее сумка с камнями была открыта; несколько самоцветов лежали на земле, чуть припорошенные снегом. По непонятной причине именно это обеспокоило меня. Она никогда так не обращалась со своими сокровищами.

Винф исчез, как будто его никогда и не было. Ни вещей, и даже вмятины на снегу в том месте, где он сегодня — сегодня? — спал. Не говоря уже об отпечатках ног.

Беспокойство нарастало. Еще вчера я бы обрадовался тому, что меня оставили в покое — я откуда-то знал, что они ушли не просто так, — но то, что Винф снял с меня клятву, запутывало окончательно. Так не должно было быть. Зачем он тогда говорил, куда надо идти? Может, он хотел, чтобы мы встретились возле Поющей пустыни?

Я закрыл глаза, надеясь снова уснуть, но сон не шел. Перевернулся на другой бок. Первым, на что упал мой взгляд, был обсидиан. Он лежал совсем рядом с моей постелью.

Омо никогда не расставалась со своими камнями, снова промелькнула мысль. И не разбрасывала их.

Края у осколка были острыми, порезаться проще простого. Что именно Омо видела через него? Мне ни разу в голову не пришла мысль попросить посмотреть.

Я подобрал его.

Сначала небо. Через обсидиановое стекло оно виделось насыщенно-синим, почти черным, горизонт слегка расплывался. Река оставалась такой же, только где-то ближе к горизонту мигала яркая точка. То, что я увидел потом, заставило меня вскочить — холм, на котором мы ночевали, оказался ничем иным, как общей могилой для нескольких десятков людей. Души, которых пас Степной Пес, частично происходили отсюда.

В остальном Степь напоминала ту, которую я увидел, когда мы с Омо заблудились в темноте. Те же псы и те же души, обычно невидимые.

Я порезался. Обсидиан упал в снег, вслед за ним — несколько капель крови. Мое беспокойство тревожило меня больше, чем боль в руке. Стало ясно, что сидеть спокойно я не смогу, тело требовало движения. Хоть какого-нибудь, желательно — не бессмысленного.

Взять вещи? Не взять? Подобрать обсидиан? Оставить его?

Омо, где ты, чтоб тебя… Винф не пропадет, в этом я был уверен, а вот где девчонка?

Нет. Девчонка бы тоже справилась. Но беспокойство, тем не менее, не исчезало. И что хуже всего, добавилось ощущение, что время на исходе. Я почти услышал, как кто-то произнес это, голосом, в котором было больше льда и металла, чем где бы то ни было на Агатхе.

Какой-то отголосок звука. Я прислушался, и сердце мое упало.

То, что я вначале принял за ее ответ, оказалось песней нимм. Внутри меня была пустота.

Но как же, я не перестал быть Атмагаром, Поющим сердцем, только оттого, что однажды чуть не поддался на их голоса. Ведь так?

Ты и так Поющий, сказали они. Просто ты не впускаешь нашу песню в себя, хотя давно следовало бы. Только послушай… Ниммниммнимм…

Я снова порезался об обсидиан. Странно. Я упустил момент, когда подобрал его. Факт оставался фактом — он оказался в моем кармане.

И тут, пока снова не запели голоса внутри меня, засветился мой гелиал.

Шар пылал с такой интенсивностью, что это мешало видеть окружающее. Я чуть прикрыл глаза, стараясь вновь не провалиться туда, где притаились чудовища, хотя должен заметить, искушение вновь поддаться их песне было почти непреодолимым.

С шаром происходило что-то странное. Хотя ойгур и говорил о нас с Омо, что мы Поющие сердцем, я редко слышал, чтобы мой гелиал издавал связные звуки. Да и "сердцем" я его никогда не считал. Я происходил из страны, где наука была в таком почете, что никому бы и в голову не пришло бы считать мышцу средоточием души. Не говоря уже о том, что само понятие "душа" было достаточно спорным.

Но в этот раз гелиал заговорил. Не словами, нет. Прислушавшись, я вдруг осознал, что эти звуки — точное отражение моих чувств на этот момент.

Где Омо?

На горизонте что-то вспыхнуло, отозвавшись. Гелиал стал расти, все больше и больше, и, в конце концов, я оказался внутри него. Изнутри он выглядел так, как будто какой-то безумный художник пытался нарисовать хаос, причем не красками, а светом. Я на мгновение почувствовал себя так, словно попал в калейдоскоп.

Гелиал сжался. Стало нечем дышать, я подумал, что сейчас задохнусь, но в ту же секунду все прошло.

Раз. И снова сжатие. Гелиал пульсировал. Затем он лопнул, как мыльный пузырь. Я выпал из него, ударившись обо что-то твердое. Лед. Синеющий, готовый треснуть.

Я лежал посреди замерзшей Аруни. Рядом со мной была полынья. Она, очевидно, появилась здесь недавно — края все острые, а вода, что выплеснулась вокруг, не успела замерзнуть. Что-то плавало в полынье. Похожее на водоросли, но белое.

Я присмотрелся. В глубине что-то слабо светилось. Таким притягательным, мягким, угасающим светом. В другое время я ни за что бы не сунулся в прорубь… Но это было сильнее меня.

Водоросли, против ожидания, оказались совсем не склизкими. Я потянул: тяжелые, как будто не в воде плавают, а закопаны в землю.

То, что показалось над поверхностью воды, едва не заставило меня выпустить водор… волосы.

Омо, что ты с собой сделала?

Ступор прошел почти сразу. Гелиал мерцал, и я чувствовал, что жизнь в ней не угасла. Оставалось время. По крайней мере, я на это надеялся.

Лед подо мной предательски трещал. Либо я вытащу ее сейчас — и мы оба провалимся, либо она замерзнет насмерть. Надо было что-то решать, и чем быстрее, тем лучше.

Лёд. Я вспомнил, как во время Савана чуть не замерз насмерть только потому, что не смог создать вокруг себя кокон. Больше мне не приходилось работать со снегом, но сейчас другого выхода не было.

Я ухватился за ее волосы, хотя вода начала заливать лед подо мной. Он сразу стал полупрозрачным — не самое приятное зрелище и не самое приятное ощущение, надо заметить. На воротник куртки намерзли льдинки от дыхания. Я смотрел, как они сверкают, и кое-что понял.

Чтобы изменить воду, нужно совсем немного. Особенно в таком месте и в такое время года. Чуть-чуть сдвинуть ее, даже не совсем ее, а то, из чего она состоит — странно, мне никогда раньше в голову не приходило, что вода может быть неоднородной — перенести образ льда на воду. Да, как-то так.

Я закрыл глаза, сосредоточился. Представил, как вода становится твердой, почувствовал запах льда. От него веяло свежестью и смертью. Странно, хотя на моей родине часто были суровые зимы, я никогда особенно не задумывался о том, как пахнет снег.

Полынья затягивалась, лед стал крепче. Из последних сил, ухватив Омо за шею, я вытянул ее на твердую поверхность. Весила она чуть ли не вдвое больше обычного. Из одежды вылилось приличное количество воды.

Я сам успел вмерзнуть в лед, и освободиться смог не сразу.

Ее гелиал все еще горел, хотя и гораздо слабее, чем под водой. После секундной паники — вдруг не успел, вдруг уже поздно — я взял себя в руки. Если ты вырос возле океана, то не знать, что делать, когда человек тонет, просто преступно. За свою жизнь я видел десяток утоплений, в том числе и намеренных. Наша обсерватория на утесе привлекала не только любопытных.

Ее кожа была почти такой же синей, как мокрый лед. Отец говорил мне, что это значит. Скорей всего в ней столько воды, что смысла спасать уже нет, но свет ее гелиала внушал мне надежду. Да и вода была холодной — вполне возможно, что она протянет чуть дольше, чем если бы это случилось летом.

Я перекинул ее через колено, не жалея сил, стукнул по спине несколько раз. Она издала какой-то странный звук, что-то среднее между кашлем и бульканьем, а затем из нее вылилась вода. И как столько может в человеке помещаться?

Я оттащил ее поближе к берегу и перевернул на спину. Омо не дышала, хотя цвет лица у нее стал получше. Если мне не кажется, конечно.

Ну что ж, выхода нет. Я приник к ее губам. Вдох-выдох. Ну же, дыши, Омо!

Гелиал гас. Лучше бы этого светящегося шара никогда не было, без него спокойней.

— Омо, вернись, — сказал я и вдруг понял, что это не совсем мой голос. Точнее, не тот, которым я обычно говорю.

Мой гелиал зажегся.

— Вернись, — повторил я. Гелиал вдруг выпустил несколько сияющих лепестков. Я вдруг понял, как же мне будет одиноко, если Омо не станет. Чувство, странным образом близкое к ужасу. Тогда для меня останутся только голоса внутри моей головы, потому что я никогда уже не смогу сочинить свою песню.

Какой же идиот! Сам сделал себя несчастным, хотя и поводов-то особенных не было. А теперь вот… Омо, и я не могу ничего сделать, чтобы ей помочь.

Гребанное бессилие.

Как я не пытался заставить ее дышать, ничего не помогало.

Ее гелиал — светящаяся точка, почти как звезда — вдруг прикоснулся к моему. Цветок вздрогнул, я почувствовал с ее стороны что-то такое робкое и стеснительное… Что-то вроде виноватого "прощай".

Но она здесь. Все еще здесь.

Цветок полыхнул. Его лепестки заколыхались, обнимая ее тело. Я наблюдал, как он выпускает все новые и новые лучи света, так, что скоро Омо скрылась под ними полностью.

И что-то изменилось.

Мой гелиал запел по-настоящему, впервые в жизни. Звук вмещал в себя все — горизонт, затянутый серыми облаками, блеклую Степь, седые стволы редких деревьев, которые, подобно рукам, тянулись к небу, и лед, весь в иссиня-черных трещинах и полыньях.

Омо, вернись. Я хочу услышать твою песню. Моя прекрасна, но ее недостаточно…

Надежда почти покинула меня. Я жадно всматривался в лицо Омо, надеясь уловить дыхание, или хотя бы мимолетное движение век.

Вдруг что-то схватило мою ладонь и сильно сжало ее. Я на секунду оторвался от созерцания: девушка вцепилась в меня с такой силой, какую трудно было подозревать в том, кто не вернулся к жизни.

Когда я снова перевел взгляд на ее лицо, она сделала первый вдох.

Я отнес ее на нашу стоянку, борясь с подступающей сонливостью. Пусть она и ожила, зато я готов был превратиться в ледяную статую, и мое нарастающее безразличие к окружающему только подтверждало это. Огонь, мне — нам — нужен огонь.

Винф так и не появился. Я не удивился. Было что-то окончательное в том, что он исчез.

Костер зажегся сразу, как только я посмотрел на очаг. Хм, мне никогда не удавалось это сделать с первой попытки. Казалось, будто запевший гелиал каким-то образом помог мне с магическими способностями.

Я переодел Омо и переоделся сам, стуча зубами от холода. Несмотря на то, что ветер дул весенний, теплоты в нем было ни на йоту. Вода в проруби и то казалась теплее.

Зачем она это сделала? Омо была последним человеком, в котором я мог бы подозревать склонность к самоубийству. Она никогда не жаловалась, несмотря на все передряги, в которые мы время от времени попадали. Уж скорее я пошел бы топиться.

Впрочем, что мне известно о том, что творилось в этой седой от рождения голове?

А потом, сумеречным утром, я проснулся от ее взгляда. Пристального, немигающего. Она водила веткой по пеплу костра.

— Зачем ты?… — спросила она.

— Зачем ты, — эхом отозвался я. — Дура.

Омо пожала плечами.

— Ты бы поступил так же, — угрюмо проговорила она. — Если бы был на моем месте. И видел то, что видела я.

Мое терпение лопнуло. С самого Исинграсса она вела себя так, как будто я в чем-то смертельно ее обидел. Хотя видят боги, это не так. Во всяком случае, такого намерения у меня точно не было.

Я пересел к ней. Она отодвинулась — видно было, что только слабость помешала ей уйти.

— Рассказывай. Я устал догадываться. И не хочу, чтобы это повторилось, — я махнул рукой в сторону полыньи, из которой не так давно вытащил Омо.

— Это ничего не изм…

— Рассказывай.

Не знаю, что было в моем тоне, но на этот раз она не стала сопротивляться.

— Старик сказал мне, что я когда-нибудь верну им родину. Те земли, которые должны были им принадлежать с самого начала. По крайней мере, они верят в это, — Омо поморщилась, — хотя как они себе это представляют? Исинграсс так далеко от Ойомея, да и мне свергнуть собственного отца…

Она замолкла, покраснела и опустила голову, спрятав лицо за волосами.

— Что-то еще?

Она помотала головой.

— …убьешь его, — пробормотала Омо.

— Что? Кто убьет?

— Ты. Старик сказал, что у нас с тобой будет сын. И что ты попытаешься убить его, если я не помогу им вернуть свою землю.

Минуту я ошеломленно смотрел на нее. В голове роились сотни вопросов, один глупее другого, но из-за такой толкотни ни один я так и не озвучил.

— И я вижу, что все к тому идет, — продолжила Омо. — Если судить по тому, что происходит, — она помолчала. Если кого-то из нас не будет, ничего и не случится. Вот я и решила. Просто… мера предосторожности…

Да, я ее понимал. Уничтожить саму возможность неизбежного. Но…

— Омо, это же дурость какая-то. Мы с тобой — давай говорить прямо — даже и не спали ни разу. Вместе. С чего они взяли?

Омо вздрогнула. Мы посмотрели друг другу в глаза, и как-то сразу поняли, что самое худшее уже случилось.

Нам этого хотелось, и отрицать это было бессмысленно.

Омо отвернулась.

— Вот видишь.

Я помолчал.

— Понимаешь, с самого начала мне говорили, кто я такой. То примерный сын, то Атмагар, то шаман, то… еще кто-нибудь. И я всему верил. Дело не в том, что это не правда — в конце концов, многое подтверждалось, а в том, как… насколько без сопротивления принимал я эти слова.

Омо слушала внимательно, но, судя по всему, не понимала, к чему я клоню.

— Ты не знала ни Старика, ни Анкема достаточно, но почему-то…

— … приняла их слова на веру?

Я кивнул. Омо пожала плечами.

— Это звучало слишком убедительно. Все, что происходило после того, как мы вышли из Исинграсса, было предсказано, — она поежилась. — Я боюсь, Лемт. Чтобы мы ни делали, это не имеет смысла.

Она была права, в чем-то. Я не спрашивал о своем будущем у птицы Анкем только потому, что боялся прийти к такому же выводу.

Но было что-то еще, что не давало мне покоя.

Я вспомнил, как выглядел мой гелиал, когда я вытащил Омо с того света. Как гигантский цветок.

— Омо, ты умеешь петь?

— Что?

— Песни. Петь умеешь?

Она неуверенно кивнула.

— Только слух у меня так себе.

— Я не про то. Твой гелиал, он поет?

Она помотала головой.

— Так, издает какие-то звуки, но не связанные.

— Мы должны петь. В конце концов, не зря же Атмагаров называют "Поющими сердцем". Ты никогда об этом не задумывалась?

— Какое это имеет отно…?

— Мы должны петь, — упрямо повторил я.

Что-то подсказывало мне, что только в том, чтобы действительно стать "поющими", есть спасение. Иначе я просто не знаю, на что надеяться.

— А еще — давай выйдем из Степи, — сказал я. — Винф говорил, там где-то есть мост.

Лед на реке истончался и трескался все больше. Уже сегодня на него нельзя был ступить без опаски, не говоря уже о том, чтобы перейти реку. Если ледоход начнется раньше, то он вполне может его разрушить, и тогда придется перебираться вплавь.

Я собрал вещи. Стоило мне схватить сумку, как руку резануло глухой болью. Камень все еще лежал в моем кармане.

— Омо, у меня твой обсидиан.

— Забирай. Он мне больше не нужен, — отозвалась она. — И вообще, мне не нужны камни. Оставь их здесь.

Она отвернулась. Я с некоторым сомнением взялся за мешочек. Как-то не верилось, что Омо так легко расстанется с ним.

— Высыпь, — сказала Омо, не поворачивая головы. — И возьми письмо. Это от Винфа.

"Нельзя было вовлекать в это дело других. Анкем говорил — что дойдет до конца только один, независимо от того, сколько помощников у него будет. Возможно, к началу осени я вернусь к отшельникам; оставьте мне письмо".

У меня возникло ощущение, что кого-то обманули: то ли я сам себя, то ли ойгур зря поверил птице, то ли…

Вот так, значит. Зачем Анкем сказал мне, что не стоит доверять ойгуру? Если бы Винф действительно хотел сделать меня своим рабом, он не стал бы снимать клятву. Что за дурость на меня нашла?

Омо не могла идти. Она порывалась тащить вещи, но ее качало даже от самого маленького ветерка.

— Оставь, — я забрал ее сумку и несколько баулов — больше даже при желании взять было невозможно, и повернулся к ней спиной. — Садись.

Она помолчала, затем я почувствовал, как ее руки обвились вокруг меня.

Странно, оказалось, она легче, чем все то, что на себя навесил.

Снег уже не скрипел — хлюпал. Мои штаны отяжелели от воды и грязи — казалось, я таскаю на ногах гири. Хотелось сесть и не двигаться, но что-то подгоняло меня вперед. Я даже знал, что именно.

Лед на реке. Ко второй половине дня он стал ломаться с таким грохотом, что нам пришлось отойти от русла.

Я почти бежал, насколько это было возможным, со всеми этими сумками и Омо на спине.

— Ты знаешь, — сказала Омо, — мне бы хотелось, чтобы все то, что я знаю, оказалось неправдой. Однако мне сложно… не верить в это.

Ее руки стиснули меня крепче.

— Почему ты мне это говоришь?

— Что-то здесь не сходится.

Она и не подозревала, насколько точно выразила мои мысли. Надо мной вроде бы витал дух фатализма, но я почему-то продолжал надеяться на то, что все окончится если не лучше, то хотя бы по-другому, чем предсказано.

Пошел град, затем дождь, холодный как лед. Тысячи маленьких гвоздей вонзались в кожу; я порадовался, что все, кроме лица, у меня закрыто, иначе бы вымерз в первые три минуты. Вдалеке, из-за серого марева, я увидел очертания чего-то массивного.

Оно напоминало скелет давно умершего животного. В детстве мне часто рассказывали о кладбище драконов далеко в океане (Винф, наверное, знает… знал о нем, если, конечно, это не миф). Я представлял его как бесконечную равнину с седеющими костями, где движется только туман. Только здесь был еще и грохот ломающегося льда.

— А он красивый. Мост, — сказала Омо. Судя по голосу, она успела заснуть у меня на спине, и проснулась только потому, что мы подошли к реке почти вплотную. В гуле ледохода спать было невозможно.

Не зря мост напомнил мне скелет.

Его построили из белого дерева, с инкрустацией из кости, причем, судя по размеру кусочков, животное могло с легкостью слопать караван случайных путников.

Тот, кто украшал этот мост, был мастером своего дела. Преобладали растительные и животные мотивы — на одной из досок была даже рось, хотя после Мэфа мне они больше не встречались. На другой сражались чудовища, странным образом похожие на драконов — так, как их изображали в книгах.

Он был красив даже сейчас, когда чуть ли не половина опор и досок сгнила, а большая часть украшений куда-то исчезла. То ли Аруни была виновата, то Саван, то ли те самые случайные путники, но держался мост чудом… и оставшимися костяными пластинами.

Когда я ступил на первую доску — одну из немногих сохранившихся, то она прогнулась под ногой, даже без скрипа. Из нее, как из кочки, проступила вода.

Все остальные были не в лучшем состоянии.

— Может, мне слезть? — Омо слегка поерзала на своем месте.

Я не был уверен, что она сможет держаться на ногах. Несколько раз ее хватка ослабевала, и тогда приходилось поддерживать ее руками.

По-хорошему, не стоило переносить все вместе: и Омо и вещи. Но я боялся оставить ее в одиночестве.

— Держись крепко, — сказал я и переступил на следующую перекладину. Два материала — кость и дерево — чередовались, и это, честно говоря, было для меня облегчением. То, что осталось от досок, не внушало доверия.

Большая часть перил сгнила, оставив после себя только опорные столбы. Вокруг раздавался грохот ломающегося льда — Аруни избавлялась от зимнего панциря.

Мало-помалу туман скрыл берег, и нас отрезало от мира. Теперь существовали только мои ноги, шум реки и полусгнивший мост.

Я очень надеялся, что он короткий. Потому что не прошло и трех минут — а продвигались мы медленно — как навалилась усталость. Очень не вовремя.

Плечи саднило. Я чуть-чуть передвинул Омо — небольшое, но все-таки облегчение.

— Устал? — спросила она.

Я помотал головой, дескать, не беспокойся.

— Ты знаешь, — прошептала Омо, — я, наверное, дура.

Ее слова глохли в шуме реки.

— Говори громче, Омо.

— За всеми этими пророчествами я совершенно забыла о себе, — она помолчала, отыскивая слова и пытаясь сформулировать мысль, — как будто то, чем мне говорили быть, совершенно заменило меня саму.

Я мотнул головой и ступил на следующую доску. На ней был вырезан цветок, смутно знакомый, хотя мне казалось, что не видел его никогда в жизни. Рядом, на том же рисунке, паук плел паутину.

Точно.

Паучья лилия. Винф.

Я вспомнил.

Когда-то я собирался стать ученым в Центральном университете Мэфа, только потому, что так мне сказал отец. Когда-то я был беглецом, а затем Атмагаром, а затем учеником шамана, только потому, что так сказал мне ойгур.

Теперь ни Винфа, ни родителей рядом… и что от меня осталось? Только непонятная сила и голоса внутри меня, которых — ну надо когда-нибудь в этом признаться? — я боялся.

Вдруг я почувствовал, как исчезла опора под ногами. Костяная пластина оказалась непрочной, и она треснула прямо под ногами.

Вещи посыпались вниз, Омо успела уцепиться за что-то сверху и теперь пыталась удержать меня ногами.

— Лемт, я… не могу… Что ты?..

Я выкинул сумку с посудой в пропасть. Если раскачаться, то может, я дотянусь…

— Держись!

— Лемт!

Я зацепился за опорный столб сбоку. Он тоже был гнилой — дерево крошилось под пальцами, но его толщина позволяла надеяться, что он не переломиться в следующие три минуты.

— Омо, вылезай. Я не упаду.

Она посмотрела на меня — я скорее это почувствовал, чем увидел, и в следующую секунду тяжесть с моих плеч ушла. Омо выползла на ближайшую костяную пластину. Будь она треснута, это было б даже не смешно.

Хех, "не упаду". Последнее время я стал слишком часто говорить вещи, в которых не был уверен.

Мост предательски раскачивался и дрожал, где-то внизу с грохотом ломались льдины. Я представил себе этот водоворот с ледяными булыжниками и понял, что не хочу там оказаться. Ни при каких обстоятельствах.

Еще несколько сумок сорвались вниз. Я подтянулся и все-таки вылез наверх.

Половины вещей как не бывало. Стало легче, но теперь Омо и не думала снова забираться ко мне на спину.

Она поползла вперед. Так у нас было больше шансов добраться до того конца моста. Как-никак, распределение веса, да и как можно упасть, когда ты уже лежишь?

Но все же… я беспокоился.

— Лемт, ты идешь? Берег уже скоро!

Забавно, я сначала почувствовал запах земли, и только потом ее увидел.

— У нас в Ойомее считалось, что когда река освобождается ото льда, она не желает, чтобы ее видели посторонние. И потому одевается в туман, — крикнула Омо сквозь грохот.

Винф говорил мне, что граница Степи проходит по водоразделу Аруни. Странное было чувство, когда мы все-таки оказались на берегу.

Кажется, я провел в этом месте времени больше, чем длилась моя жизнь, и поэтому страшно устал. Хотелось остаться на месте и никуда не двигаться.

— Пойдем, — сказал я, больше самому себе, нежели моей спутнице.

Я тяжело поднялся с земли — она и вправду как будто притягивала к себе, и, взяв Омо за руку, повел ее за собой.