Дни нашей слабости подошли к концу: Гренада

Игра в гольф на выходных должна была облегчить страдания президента Рональда Рейгана осенью 1983 года. Его решение отправить морпехов США на гражданскую войну в Ливане вызвало гнев практически по всему миру. Как и череда разжигавших конфликты военных маневров, которые Штаты проводили в Центральной Америке. В середине октября странная цепочка событий на крошечном карибском острове Гренада вдруг тоже привлекла внимание США.

В пятницу, двадцать первого октября, Рейган оставил все эти заботы позади – по крайней мере попытался – и вылетел на президентском самолете в город Огаста, штат Джорджия. Рейгана сопровождали несколько помощников и друзей, среди которых был Госсекретарь Джордж Шульц и советник президента по вопросам национальной безопасности Роберт Макфарлейн. Они надеялись отдохнуть от работы и тревог среди аккуратных полей Национального гольф-клуба Огасты. Увы, их ждали худшие выходные в президентской карьере Рейгана.

Перед отбытием из Вашингтона Рейган ввел директиву о национальной безопасности США, которая позволяла военным командирам начать подготовку к возможным действиям в Гренаде. В местном медицинском колледже обучалось несколько сотен американских студентов, и чиновники беспокоились, что может понадобиться эвакуация. Директива включала приказ о том, что оперативное соединение ВМФ, которое направлялось к Ливану, должно сменить курс на Гренаду. Пресс-секретарь флота заверил репортеров, что военные корабли собираются участвовать лишь в возможной эвакуации. «Никакой высадки не будет», – сказал он.

Рейган с товарищами провел вечер пятницы в величественном Доме Эйзенхауэра, известном памятнике архитектуры Огасты. Пока они расслаблялись, вашингтонские чиновники почувствовали в Гренадском кризисе одновременно опасность и выгоду. Правительство острова, поддерживающее Кубу, которую ненавидели США, только что свергли, а его лидера застрелили. Группировка, пришедшая к власти, объявила старый режим недостаточно активным и поклялась принести на маленький остров чистый марксизм-ленинизм.

Создавалось впечатление, что радикалы попытаются пленить американских студентов-медиков или каким-то образом им навредить. Потенциальная опасность заставила чиновников в Вашингтоне тут же забеспокоиться. Была и другая причина для столь активных действий. Советники Рейгана моментально поняли, что этот кризис дает США неожиданный шанс на стратегически важную победу в рамках «холодной войны». Американцы отчаянно жаждали подобной победы. Многие пали духом спустя десять лет после того, как опозорились перед лицом всего мира: проиграли во Вьетнаме и пережили долгую и мучительную ситуацию с заложниками в руках иранцев. Американцы проголосовали за Рейгана в 1980 году потому, что он обещал восстановить устойчивое положение Штатов. Гренада предоставила ему эту возможность.

Чтобы полноценно вторгнуться в Гренаду, а не просто эвакуировать студентов-соотечественников, Штатам нужно было оправдать свои действия с точки зрения закона. Вашингтонские чиновники решили следующее: лидеры других карибских стран должны призвать американцев вторгнуться на территорию Гренады. В пятницу, пока Рейган летел в Огасту, заместитель помощника Госсекретаря Чарльз Гиллеспи, главный специалист правительства по Карибскому бассейну, вылетел в Барбадос, где проводили экстренное собрание шесть премьер-министров этого региона. Гиллеспи и Милан Буш, посол США на южных Карибских островах, помогли собранию прийти к необходимому заключению.

В тот вечер премьер-министры не подписали никаких документов. Публично они заявили лишь о решении наложить на Гренаду санкции. Однако при личной встрече премьер-министры сообщили американцам хорошие новости: они согласны запросить США об интервенции. Гиллеспи мгновенно уведомил Вашингтон.

Телефон Госсекретаря Шульца зазвонил без пятнадцати три ночи в субботу. Услышав, что дипломаты успешно договорились о военной поддержке со стороны карибских лидеров, Шульц разбудил Макфарлейна. В предрассветные часы они обзвонили других чиновников. Затем наконец разбудили Рейгана.

В четверть шестого одетый в халат и тапочки президент выслушал доклад. Ему сообщили, что шесть карибских лидеров согласились обратиться к США с просьбой вторгнуться в Гренаду и что интервенция – лучший способ обеспечить безопасность американцев, проживающих на острове. Президент принял два решения. Во-первых, он приказал вице-президенту Джорджу Бушу созвать Комитет по чрезвычайным обстоятельствам, который поспешно учредили для работы с Гренадским кризисом. Во-вторых, Рейган подчеркнул, что все действия должны быть строго засекречены, а он сам, Шульц и Макфарлейн останутся в Огасте играть в гольф, словно ничего необычного не происходит.

На следующий день кое-что необычное все же произошло и выбило из колеи Рейгана и его помощников. В полдень безработный слесарь пробил решетчатые ворота клуба своим «Доджем» и вломился в магазин товаров для гольфа. Затем он извлек пистолет тридцать восьмого калибра, выстрелил в пол и взял пятерых заложников, включая двух помощников Рейгана. Злоумышленник угрожал их убить, если президент не выйдет с ним на связь. Лихорадочно посовещавшись, агенты Секретной службы согласились выполнить требование. Они нашли Рейгана у шестнадцатой лунки, объяснили ситуацию и вручили радиотелефон. «Это президент, – начал Рейган. – Я так понимаю, вы хотите со мной поговорить».

Ответа не последовало. Рейган повторил фразу, но взволнованный мужчина на другом конце провода не мог сказать ни слова. Агенты спецслужбы наконец решили как можно скорее увезти президента с поля для гольфа. Они посадили его в лимузин, который тут же сорвался с места в сопровождении автомобиля с откидным верхом, где сидели остальные агенты, вооруженные пистолетами-пулеметами «Узи». Вскоре прибывшая в гольф-клуб мать злоумышленника убедила сына сдаться.

Опасность Рейгану не угрожала, однако напряженная ситуация продлилась около двух часов и изрядно всех потрясла. У президента появился отличный предлог, чтобы улететь в Вашингтон. Рейган предпочел остаться и, когда страсти улеглись, вернулся на поле, по-прежнему одетый в желтый свитер. «Хочу поиграть в гольф, – сообщил Рейган товарищам. – Хочу закончить выходные на мажорной ноте».

Рейган поиграл еще, но, как только он вернулся в Дом Эйзенхауэра, ему пришлось вернуться к стремительно развивающемуся Гренадскому кризису. Вице-президент Буш позвонил с отчетом: Комитет по чрезвычайным обстоятельствам одобрил операцию, которая не только защитит американских граждан, но вдобавок восстановит демократию и покончит с кубинским влиянием. Он говорил о полномасштабной интервенции и свержении гренадского правительства. Не колеблясь и не задавая вопросов, Рейган дал согласие.

«Если мы начнем действовать, – сказал он Бушу, – то надо сделать все возможное».

Субботним вечером, когда Рейган уединился в комнате, что когда-то была спальней президента Эйзенхауэра, он всецело надеялся выспаться. Не удалось. В два часа двадцать семь минут президента разбудил Макфарлейн, который принес ужасное донесение: террорист-смертник взорвал штаб морской пехоты в США в Бейруте. Это было одно из самых кровавых нападений на военные позиции Штатов и тяжелейшая трагедия в истории корпуса морской пехоты.

Ошеломленный президент понимал, что должен немедленно вернуться в Вашингтон. Встречавшие Рейгана были поражены, каким неожиданно разбитым он казался. Рейгану было семьдесят два, однако он всегда выглядел энергичным. На следующий день в сообщении на страницах «New York Times» говорилось, что он был похож на «осажденного».

«Очевидно, что прошедшие семьдесят два часа сказались на президенте. Изможденный и безучастный, даже старый, впервые за все время на посту президента, он шагнул из вертолета на траву Южной лужайки Белого дома и потянулся за зонтом – шел проливной дождь. Было восемь тридцать утра. Шесть часов назад президента разбудили с первыми известиями о жертвах в штабе морских пехотинцев».

Когда президент заговорил с репортерами, он взял за руку жену, словно искал поддержки. На лице первой леди отражались тревога и боль, причем не только из-за взрыва в Ливане, но и из-за субботнего происшествия в Национальном гольф-клубе Огасты. Сегодня мистер Рейган признал, с какой болью он обзванивал семьи погибших, чтобы рассказать о трагедии. «Не могу представить ничего хуже моей работы и звонков, которые я был вынужден сделать», – произнес он дрожащим от эмоций голосом.

Именно в таком состоянии президент Рейган с головой окунулся в срочные совещания с командой советников по вопросам национальной безопасности. Взрыв в Ливане нанес еще один тяжелый удар Штатам. Многие американцы загорелись желанием постоять за себя и продемонстрировать свою мощь.

Рейган уже одобрил вторжение на Гренаду, однако окончательный приказ пока не отдал. Еще оставалась возможность передумать, провести лишь эвакуацию американских граждан. На этом настаивали премьер-министры Гайаны, Белиза и Багамских Островов. Советники поинтересовались у Рейгана, изменил ли он свое мнение по поводу операции на Гренаде из-за ситуации в Бейруте. Он ответил, что напротив, это лишь укрепило его решимость. «Если вчера это было верное решение, – сказал Рейган, – то оно верно и сегодня».

Гренада – выступающий кончик подводного вулкана, который расположен в ста милях севернее южноамериканского побережья. Это островок всего лишь десять миль в ширину и двадцать одну в длину, примерно одного размера с островом Мартас-Винъярд. Население Гренады едва ли насчитывает сто тысяч человек. Очаровательные городки, например Виктория и Гранд-Рой, выходят к морю сквозь рощи гуавы, кешью и мандаринов, где живут обезьяны, древесные лягушки и летучие мыши. В столице, Сент-Джорджес, яркие колониальные домики смотрят на лазурную гавань. Местные любят говорить, что живут «южнее рая, севернее печалей».

В 1843 году британский торговец привез на Гренаду мускатный орех. Растение так хорошо прижилось, что по сей день остров выращивает и продает треть всего мускатного ореха в мире. Гренада экспортирует корицу, имбирь, гвоздику, ямайский и черный перец, а также куркуму. Такое количество специй как раз подходит по духу стране, чье население стремится к лирике и известно своим колоритом и страстью.

Более столетия Гренада была спокойной британской колонией, однако в начале 1951 года ее парализовала всеобщая забастовка. Главный организатор забастовки, Эрик Гейри, радовал толпы едкими нападками на мулатов среди аристократии, а когда британцы провели выборы в местный парламент для самоуправления страны, Гейри создал политическую партию и привел ее к победе. Он правил Гренадой почти четверть века, добился ее независимости (однако страна осталась частью Британского Содружества Наций), а также стал одной из самых странных личностей в истории британского колониализма.

Гейри фальсифицировал выборы, запугивал прессу, крал государственные деньги и натравливал на критиков тайную полицию под названием «Банда мангустов». Он также был сектантом, мистиком, розенкрейцером и самопровозглашенным мастером обеа – африканского колдовского культа, относящегося к вуду. Годами Гейри пытался убедить ООН исследовать НЛО, Бермудский треугольник и прочие «странные и необъяснимые сверхъестественные феномены, что продолжают удивлять и пугать людей».

Однако, пока Гейри старел и все больше увязал в своем потустороннем мире, вокруг него крепло новое поколение. В Тринидаде и Тобаго возникло военизированное движение за власть черных, которое вскоре распространилось по всем странам Карибского бассейна. Ямайские избиратели привели к власти социалиста Майкла Мэнли. В университетах США и Британии студенты из Гренады присоединялись к движениям против южноафриканской расовой сегрегации и американских действий во Вьетнаме. Некоторые вдохновлялись «политикой идентичности» и жесткой критикой империализма, которую слышали от радикалов подобных Малкольму Иксу, чья мать была из Гренады. Другие принимали точку зрения Че Гевары: левые партии должны захватить власть силой, а не починяться общепринятым политическим нормам.

В семидесятых годах в Сент-Джорджесе собралась группа прогрессивных молодых людей. Они создали движение «Нью-Джуэл» и начали проводить кампанию против Гейри. Некоторые из них недавно вернулись из Лондона, например, высокий бородатый Морис Бишоп, выпускник правового факультета, и Бернард Корд, экономист радикальных взглядов, который написал влиятельную статью под названием «Как в британской образовательной системе принижают детей из Вест-Индии». Гейри называл их «безответственными мятежниками, политическими неудачниками, понаехавшими из-за границы… возбужденными и потными, орущими „Власть народу!“».

Несколько лидеров «Нью-Джуэл» получили места в парламенте. Среди них был и Бишоп, чья харизма быстро сделала его излюбленным представителем партии. Бишоп считал работу парламента неудовлетворительной, и был прав. Парламент собирался редко. Когда же это случалось, то первым делом все пытались друг друга перекричать, а затем голосовали в пользу решений Гейри. Окончательно разочаровавшись, лидеры «Нью-Джуэл» взяли уверенный курс на политику левого толка. Корд и его не менее воинственно настроенная жена Филлис толкали партию к ленинизму.

Эта смесь – очевидная невозможность демократических перемен и растущий радикализм «Нью-Джуэл» – привела Гренаду к новой эпохе. Одиннадцатого марта 1979 года Гейри вылетел в Нью-Йорк, чтобы обсудить «космические феномены» с Генеральным секретарем ООН Куртом Вальдхаймом.

Бишоп и другие лидеры партии «Нью-Джуэл» верили – либо лишь утверждали так, – что перед отбытием Гейри отдал «Банде мангустов» приказ всех их убить. Они решили нанести удар первыми. Следующим утром «Радио Гренады» разбудило островитян шокирующей сводкой:

«Сегодня в четыре часа пятнадцать минут Народная революционная армия захватила военные казармы около Тру-Блу. Казармы сожжены дотла. После получасового сражения армия Гейри потерпела сокрушительное поражение и сдалась. Ни один революционер в ходе боя не пострадал».

Диктор преувеличивал, так как на самом деле последние защитники казарм сдались лишь через двенадцать часов. Впрочем, мятежники захватили радиостанцию и могли самостоятельно решать, что правда, а что нет. Их было меньше шестидесяти человек, но они сумели захватить солдат врасплох и к концу дня победили. В первом официальном заявлении, которое Бишоп зачитал на переименованном «Радио Новой Гренады», мятежники обещали, что в полной мере восстановят для народа «все демократические свободы, включая свободу выборов, вероисповедания и политических взглядов».

Гейри громко возразил из Нью-Йорка, однако товарищей у него осталось немного. Британцы, несмотря на недовольство из-за первого в их истории переворота в бывшей карибской колонии, не встали на его защиту. Большинство гренадцев были в восторге. Многие обожали Бишопа, который стал премьер-министром страны и полюбил называть себя «народным лидером». Он мог бы легко привести «Нью-Джуэл» к победе на свободных выборах и таким образом узаконить свою власть. Однако марксистские принципы новых руководителей запрещали рассматривать столь дикие действия как проведение демократических выборов.

Небольшая группа членов партии «Нью-Джуэл» – на момент переворота 1979-го в ней состояло всего сорок пять человек, а в дальнейшем их количество не превышало восьмидесяти – были настроены идеалистически. Придя к власти, они начали строить дороги, открыли новую школу и несколько бесплатных клиник, стали развивать сельское хозяйство и рыбную промышленность, а также снизили уровень безработицы. Они устранили парламент и конституцию, заставили замолчать оппозиционную прессу и составили особый список потенциальных врагов. Краеугольным камнем их идеологии, как Бишоп подчеркнул в речи 1982 года перед членами партии, стала вера в то, что они – руководство ленинского типа, которому надлежит править посредством указов.

«Только подумайте, товарищи, как в нашей стране создаются законы. Они создаются, когда Кабинет министров приходит к единому мнению, а я подписываю документ от имени Кабинета. А остальным жителям страны приходится – хотят они этого или нет – подчиняться. Или задумайтесь, как наш народ попадает под стражу. Мне стоит обсудить это с партийным комитетом по национальной безопасности или другим высшим партийным органом и подписать приказ. Как только я его подпишу – хотят они этого или нет, – им конец».

Бишоп и его товарищи раз за разом заявляли, что за малейшими проявлениями критики в их стране стоит ЦРУ. Это было не так, однако из-за американских вторжений в карибские и центрально-американские страны многие легко в это поверили. Спустя несколько месяцев после прихода к власти партии «Нью-Джуэл» неизвестные поджигатели уничтожили два офиса государственной туристической компании. Позже произошло еще несколько таинственных поджогов, взрывов и убийств. Профсоюзы взбунтовались. Двадцать шесть известных местных жителей подписали смелую петицию с требованием большей свободы. Ситуация с туризмом ухудшилась, так как туристические агенты США перестали рекомендовать Гренаду клиентам. Некоторые закупщики тропических фруктов и специй начали искать других поставщиков. Клирики во время проповедей жестко высказывались против ограничений свобод священнослужителей. Все, в том числе лидеры «Нью-Джуэл», кто знал об американских кампаниях по дестабилизации экономики стран, увидели в происходящем знакомую схему. Бишоп обвинил американцев:

«Мы помним историю американского империализма. Мы помним дни, когда миром правили канонерки, когда в чужой стране можно было высадить морскую пехоту. Гватемала в 1954-м, Доминиканская Республика в 1965-м и десятки других примеров. Мы помним оккупацию и аннексию земель других народов, особенно в нашем регионе, в Латинской Америке и Карибском бассейне. Мы помним убийство Сандино, патриота Никарагуа; Альенде, героя Чили, и прочих мучеников нашего края, которые умерли от лап империализма… Сестры и братья, дестабилизация – вот имя новейшего способа контроля, использования чужих жизней и природных ресурсов страны посредством запугивания и насилия… Этот способ уже использовали против стран Карибского бассейна и третьего мира в шестидесятых, против Ямайки и Гайаны в семидесятых. Теперь, как и предсказывалось, та же судьба постигла Гавану».

Лидеры «Нью-Джуэл» объявили себя частью антиамериканского союза, в который входила Куба под руководством Кастро, Сандинистский режим в Никарагуа и прочие мятежники того региона, кто выступал против, как говорил Бишоп, «злобных тварей империализма». Они резко увеличили размеры армии Гренады и отправили офицеров на Кубу для обучения. Оттуда, в свою очередь, прибыли сотни строительных рабочих – некоторые из них прошли подготовку в ополчении – для постройки аэропорта в Поинт-Салинес (на несколько миль южнее Сент-Джорджес), который по плану должен был принимать авиалайнеры, полные туристов. Или, как неоднократно подчеркивали в Вашингтоне, – военные самолеты. Лидеры «Нью-Джуэл» подписали три военных соглашения с СССР, который бесплатно предоставил Гренаде вооружение на миллионы долларов. Они завязали дружбу с Восточной Германией, Ливией, Северной Кореей и практически всеми странами, что относились к США враждебно.

Гренаду переполняли звуки музыки, ритмы, стихи. В начале восьмидесятых группы, исполняющие регги и калипсо, пополнили свой репертуар массой мелодий, восхваляющих революцию и порицающих империализм. На поэтических вечерах под открытым небом публика восхищенно ахала, слушая такие стихи, как «Последний ковбой», которые зачитывал сам автор, Крис «Коджо» Дериггз, министр здравоохранения в правительстве «Нью-Джуэл»:

По мере того как накалялось противостояние между Гренадой и США, зрел и другой конфликт, не менее ожесточенный и приправленный едва скрытой агрессией – в самих рядах партии «Нью-Джуэл». Еще до переворота 1979 года Морис Бишоп соперничал со своим заместителем Бернардом Кордом. Как только партия оказалась у власти, их сторонники и они сами часами, а порой и сутками проводили заседания, посвященные самокритике, на которых спорили, кто же следует «правому оппортунизму», а кто не способен идти по верному пути марксизма-ленинизма-сталинизма.

Корд и его фракция настаивали, что Бишоп слишком религиозен, придерживается слишком умеренных взглядов и готовится отклониться от истинного марксизма. Они осуждали его призывы о тактических союзах с частными предпринимателями и настойчивые убеждения, что Гренада «не может сразу же построить социализм». Летом и осенью 1983 года эта вражда начала полностью поглощать партию «Нью-Джуэл». Фракция Корда потихоньку вымотала Бишопа и других членов партии, разделяющих умеренные взгляды. Эта фракция стремилась установить новую систему правления, при которой реальную власть будет удерживать Корд, а Бишоп останется номинальным главой. Бишоп не желал соглашаться, однако чаша весов склонилась не в его пользу, когда генерал Хадсон Остин, командующий армией, встал на сторону Корда. Тринадцатого октября, укрепившись, фракция Корда голосованием поместила Бишопа под домашний арест.

Этот резкий ход потряс Гренаду. Люди собирались на площадях на добровольные митинги в поддержку Бишопа. Многие магазины оставались закрыты. Пять министров подали в отставку. Фидель Кастро, с которым Бишоп несколько дней назад встречался в Гаване, прислал возмущенную ноту протеста. Корд и его группа быстро оказались в меньшинстве.

Шесть дней домашнего ареста сломили Бишопа. Он не мог спать, курил одну за другой сигареты и отказывался от еды из-за страха быть отравленным. Однако снаружи в поддержку Бишопа выступали его вернейшие сторонники. Утром девятнадцатого октября Юнисон Уайтмен, один из лидеров партии «Нью-Джуэл», который только что подал в отставку с поста министра иностранных дел, обращался к митингующим на Рыночной площади Сент-Джорджеса, как вдруг люди начали скандировать «Мы хотим Мориса!». Толпа двинулась к дому Бишопа. Верные Корду солдаты пытались удержать свои позиции у ворот. Их командир, двадцатичетырехлетний боевик, именовавший себя имамом Абдуллой, дал в воздух несколько очередей из пулемета. Демонстранты быстро отступили, а затем вновь ринулись вперед.

«Стреляйте! – кричали они солдатам. – Убивайте!»

Солдаты стрелять не решились, и спустя несколько минут сторонники Бишопа попали в дом. Они обнаружили Бишопа привязанным к кровати, в шортах и бледно-зеленой футболке, а к соседней кровати была привязана его спутница, министр образования Жаклин Крефт. Сторонники быстро их освободили.

Дом Корда находился неподалеку. Если бы Бишоп мыслил более трезво, он направился бы туда со своими людьми и захватил мятежную группировку. Однако ослабевший от потрясения и лишений Бишоп, которому вдобавок, возможно, не хватало «железной дисциплины» истинного ленинца, решил иначе. Он привел своих сторонников в Форт-Руперт, величественную крепость восемнадцатого века, что возвышалась над гаванью, – это место служило военными казармами. Ликующий народ прибыл туда к одиннадцати. Люди размахивали плакатами и скандировали: «У нас есть лидер! К черту Корда!»

Уайтмен крикнул солдатам внутри казарм, что толпа пришла с миром и собирается войти. Солдаты оказались не готовы открыть огонь по такому количеству людей, тем более что во главе их стоял Бишоп. Форт-Руперт сдался без боя.

Народ окружил Бишопа, на которого тут же посыпались вопросы, предложения, требования и предупреждения. Бишоп принял несколько решений, в том числе назначил нового главнокомандующего армией вместо генерала Остина, однако ему приходилось делать перерывы, чтобы выпить воды и сориентироваться. Пока Бишоп с трудом раздавал поручения, Корд с товарищами, пораженные, что их не арестовали на месте, планировали контрудар.

Вскоре после полудня двое офицеров забили тревогу в Форт-Фредерике, военной базе на окраине Сент-Джорджеса. Солдаты быстро собрались на плацу. Один из офицеров сообщил им, что контрреволюционеры захватили Форт-Руперт.

«Вы готовы сражаться за родину?» – вопросил он.

«Так точно!» – раздалось в ответ.

«Кто-то умрет, чтобы другие смогли жить!» – прокричал офицер, как раз когда прибыл Корд в сопровождении жены и сторонников.

Офицеры сообщили, что Бишоп задумал вернуть былую власть. Некоторые боялись, что это может стоить им жизни, и спешно удалились на незапланированное совещание Центрального комитета. По его окончании ближайший помощник Корда, Леон Корнуолл, созвал отряды.

«Морис Бишоп распространил злостные слухи, и поэтому контрреволюционеры и крупные предприниматели подарили ему свободу, – заявил он. – Мы должны уничтожить эти элементы. – Затем, вскинув кулаки в воздух, он прокричал: – Приказ ЦК!»

«Есть! – вторили ему солдаты. – Так точно!»

Через несколько мгновений три советских бронетранспортера, с двумя пулеметами каждый, понеслись к Форт-Руперту. Дорога заняла всего лишь десять минут. Прибыв на место, солдаты обнаружили бесцельно шатающуюся вокруг старого форта толпу и, не мешкая, заняли боевые позиции. По команде солдаты открыли огонь. Десятки тел разлетелись на куски. Выжившие в панике бежали.

«Господи! Боже! Они стреляют по людям!» – воскликнул Бишоп, обращаясь к товарищам.

Когда огонь прекратился, солдаты ровным маршем прошли по окровавленной земле и приказали Бишопу и его сторонникам, среди которых были Жаклин Крефт и Юнисон Уайтмен, спуститься во внутренний двор форта и сдаться. Те так и поступили. Всех восьмерых выстроили вдоль стены.

Имам Абдулла с парой своих людей поспешил к Корду за последними приказаниями. Одиннадцать членов Центрального комитета, ожидавшие в доме Корда, были недовольны. Они-то надеялись, что Бишоп с товарищами погибнут в некоем подобии сражения… Быстро посовещавшись, члены ЦК пришли к решению, и через несколько минут Абдулла вернулся в Форт-Руперт.

«Товарищи, обернитесь! – обратился он к восьмерым пленникам. Когда они послушались, он взмахнул листом бумаги и заявил: – Это приказ ЦК о вашей казни путем расстрела. Приказ не мой, а Центрального комитета».

Раздался лишь один возглас:

«Стойте! Подождите! Я беременна!» – охнула Жаклин Крефт.

«Готовсь! – крикнул Абдулла. – Один, два, три, огонь!»

Три пулеметчика открыли огонь и не останавливались, даже когда все жертвы оказались на земле. Когда стрельба прекратилась, останки бывших лидеров страны уже разметало по двору. Солдат выстрелил белым осветительным патроном – подал знак, что дело сделано.

Известия об этих страшных событиях почти мгновенно достигли Вашингтона. Однако нашлись те, кого подобные новости обрадовали. Чиновники, которые ждали повода для интервенции, наконец его получили.

Менее чем через сутки, в восемь часов утра двадцатого октября, собралась группа по планированию кризисных ситуаций, чьей задачей было отслеживать мировые горячие точки. Ее председатель, адмирал Джон Поиндекстер, представил множество военных решений. Поддавшись влиянию его помощника, подполковника Оливера Норта, и Константина Менгеса, бывшего офицера ЦРУ и советника по вопросам национальной безопасности, группа решила пойти радикальным путем: вторгнуться на Гренаду и свергнуть ее правительство. Рекомендацию передали вышестоящему органу – Комитету по чрезвычайным обстоятельствам.

В полдень Госдепартамент получил письмо Тома Адамса, премьер-министра Барбадоса, с настоятельной просьбой выслать отряды и свергнуть новый гренадский режим. Таким образом, американский план получил основу. Незадолго до пяти часов Комитет по чрезвычайным обстоятельствам провел заседание под руководством вице-президента Буша. Члены комитета были поражены тем, что, несмотря на враждебные отношения между Гренадой и США на протяжении последних трех лет, а также невзирая на потенциальное основание в виде необходимости защиты сотен американских студентов и туристов, на острове не было ни одного агента ЦРУ. Никто ничего не знал о нынешнем состоянии военных сил Гренады, ни у кого даже не было местных карт. Последние аэроснимки делали пять месяцев назад. Сотрудники ЦРУ в Барбадосе бесконечно расспрашивали британских коллег о самых элементарных вещах: «Кто стоит во главе армии?», «Кто в правительстве поддерживает Корда?» и так далее.

Буш и другие члены комитета поддержали идею вторжения на Гренаду и отправили директиву президенту Рейгану, который подписал ее на следующий день, прежде чем сесть на самолет в Огасту. Командир оперативного соединения ВМС, которое направлялось к Ливану, капитан Карл Ири получил срочное сообщение с приказом повернуть на юг, к Гренаде, и приготовиться к бою.

По иронии судьбы, флагман капитана Ири назывался «Гуам», как другой остров, практически столь же малых размеров, на который тоже напали Штаты. Несколькими днями ранее «Гуам» и еще четыре судна из оперативного соединения вошли в гавань Морхед-Сити, Северная Каролина, чтобы принять на борт 22-ю амфибийно-десантную дивизию. Ее костяком являлась десантная группа из восьмисот двадцати двух солдат, располагающая пулеметами, противотанковыми орудиями, гранатометами, пятьюдесятью двумя джипами, а также десантными и транспортными вертолетами.

«Гуам» уже приближался к Гренаде, когда капитан Ири получил второе сообщение, на этот раз с распоряжением отправить вертолет на остров Антигуа и забрать пятерых человек, которым приказано присоединиться к оперативной группе. Капитан Ири предположил, что это будет пятерка дипломатов из Госдепартамента, однако люди, шагнувшие на борт «Гуама» в десять часов тем же вечером, были одеты в военную форму. И они рассказали совершенно неожиданные новости.

Президент Рейган, доложили эти координаторы, приказал морской пехоте вторгнуться на Гренаду и свергнуть ее правительство. Во главе атаки должны стоять силы «Гуама». Руководить операцией будет вице-адмирал Джозеф Меткаф, командущий Вторым флотом. Он приказывает начать высадку до рассвета во вторник.

В субботу вновь прошло собрание Комитета по чрезвычайным обстоятельствам. Президент Рейган, участвовавший в собрании по телефонной связи из Огасты, кратко одобрил вторжение. В семь вечера воскресенья, после катастрофического взрыва в Ливане и долгих совещаний в Белом доме, президент подписал более подробный «чистовик» директивы. Рядом с подписью он оставил лишь одно слово: «Вперед».

Позже тем же вечером генерал Джон Весси, председатель комитета начальников штабов, посвятил Рейгана и других старших офицеров в детали плана по вторжению. Затем он вернулся в Пентагон и отправил командирам на борту «Гуама» последние приказы. Их задание, под кодовым названием «Операция „Вспышка ярости“», заключалось в следующем: «защитить и вывезти американских, а также определенных иностранных граждан из Гренады, нейтрализовать гренадские силы, стабилизировать ситуацию в стране и… помочь восстановить демократическое правительство на острове».

Пока «Гуам» и его оперативное соединение направлялись к Гренаде, американские дипломаты искали способ выставить вторжение в законном свете. Они не могли работать с основной региональной организацией, Карибским сообществом, так как несколько стран-членов поддерживали идею мирного решения кризиса. Вместо этого американцы обратились к более слабой группе, Организации Восточно-Карибских государств. Она собралась в Барбадосе вечером пятницы и, под руководством двух американских дипломатов, тайно приняла столь необходимое Штатам обращение по поводу интервенции.

Подобное обращение с точки зрения закона было неоднозначным: политика организации требовала от голосующих единодушия в таких решениях, а представители Гренады на собрании отсутствовали. Впрочем, американцы получили ценное оправдание своим действиям.

Как только чиновники из Госдепартамента узнали о готовности восточнокарибских премьер-министров запросить об интервенции, они составили письмо для подписи. В нем премьер-министры должны были обратиться к Штатам с призывом «принять меры для коллективной обороны, а также сохранения мира и безопасности перед лицом внешней агрессии». Премьер-министры, как было договорено, подписали письмо днем воскресенья. Госдепартамент подготовил еще одно похожее письмо для генерал-губернатора Гренады сэра Пола Скуна, который являлся официальным представителем королевы Елизаветы Второй и единственным общепризнанным обладателем власти на острове.

Оба письма должны были подкрепить законность вторжения, однако как раз законность администрацию Штатов волновала в меньшей степени. Каждое заявление Белого дома подчеркивало сложность положения американских студентов. А вот сами студенты отказывались играть роль измученных заложников. По результатам опроса, который провел их декан, девяносто процентов высказались, что не желают покидать Гренаду. Несколько студентов, кто дозвонился домой или пообщался с новостными организациями, сообщили, что чувствуют себя в полной безопасности. Старшие офицеры гренадской армии, в том числе генерал Остин собственной персоной, посетили студгородок в Тру-Блу под Сент-Джорджесом и заверили, что это место находится под охраной.

Если бы Штаты действительно волновала безопасность студентов, эвакуации было бы достаточно. Морская пехота за считаные часы вывезла бы с острова всех американцев. Однако главной целью операции «Вспышка ярости» было отнюдь не спасение своих граждан. Истинной целью, по словам майора Марка Эдкина, британского офицера, дислоцировавшегося в то время в Барбадосе, было «страстное желание президента и его советников улучшить престиж США, особенно в самой стране и среди вооруженных сил, где после Вьетнама крайне понизился боевой дух».

«В связи с казнью Бишопа США получили возможность резко действовать в Карибском бассейне… Штаты нуждались в успехе, в предмете для гордости… Несмотря на многочисленные заявления, что „Вспышку ярости“ начинают ради безопасности граждан США, это был лишь один из предлогов, чтобы воспользоваться невиданным шансом остановить распространение коммунизма у своих границ…»

Решение вторгнуться в Гренаду было принято ради того, чтобы не упустить мимолетную стратегическую возможность, которая к тому же – так как победа казалась неизбежной – поднимет боевой дух США.

Ни Рейган, ни другие американские чиновники не сообщили британцам, которые считали себя покровителями всех стран Содружества, о принятом решении. В понедельник премьер-министр Маргарет Тэтчер созвала правительство для обсуждения кризиса в Гренаде, а затем отправила в Вашингтон телеграмму со списком причин, по которым Британия выступала против военных действий на острове. Тэтчер понятия не имела, что Рейган уже отдал приказ.

По мере приближения «Гуама» радио «Свободная Гренада» яростно призывало всех граждан на защиту страны. Отозвались немногие. Мало кто хотел защищать группировку убийц, особенно против морской пехоты США.

Вечером понедельника на борту «Гуама» сотни морпехов готовились штурмовать берега Гренады. Пока американцы проверяли оружие и снаряжение, капитан Ири объявил следующее: он отменил показ фильма, который собирались демонстрировать в кубрике. Вместо этого он подготовил другую ленту – «Пески Иводжимы» с Джоном Уэйном в главной роли. По его мнению, этот фильм должен был настроить бойцов на нужный лад.

Четыре отряда «Морских котиков» – водолазов, обученных внедрению, маскировке и разведке, – высадились на берег Гренады ночью понедельника. Два отряда получили задание проверить состояние аэродрома Поинт-Салинес, а также близлежащих пляжей. Третий – взорвать передатчик радио «Свободная Гренада». Четвертый должен был обеспечить безопасность сэра Пола Скуна, генерал-губернатора, и доставить его в обозначенное место, чтобы тот подписал письмо-обращение по поводу интервенции. Первые два отряда, с более срочным заданием, скользнули в бушующий прибой и ухитрились выйти на берег незамеченными. Они быстро обнаружили, что камни и коралловые рифы препятствуют высадке морского десанта на ближайшие пляжи. Плохие новости передали на «Гуам» по радиосвязи, используя шифровку.

Командиры тут же поняли: необходимо менять планы. Вместо высадки на пляжах первая волна американцев спустится с вертолетов. Большинство солдат услышали известия во время просмотра «Песков Иводжимы». Во вторник, в три часа пятнадцать минут, вскоре после окончания фильма, с палубы «Гуама» поднялся двадцать один вертолет. Легковооруженные и подвижные рейнджеры вылетели с военного аэродрома Хантер на борту двенадцати самолетов.

На рассвете самолеты приблизились к Поинт-Салинесу. Однако они не могли пойти на посадку – защитники Гренады заблокировали взлетно-посадочную полосу валунами и строительной техникой. Когда ведущий самолет опустился на высоту в пятьсот футов, рейнджерам пришлось прыгать. Стоило первым солдатам покинуть самолет, как его корпус попал в луч прожектора.

«В нас стреляют!» – прокричал один из членов экипажа.

Вокруг самолета разрывались снаряды, проделывая бреши в обшивке. Осколки попали в грузовой отсек. Офицеры быстро приняли тяжелое, однако верное решение – прекратить высадку. Эскадрилья скрылась из виду.

К тому времени успели спрыгнуть сорок рейнджеров, в смятении наблюдавших с земли, как самолеты улетели прочь и оставили их в одиночестве. Несколько минут спустя они выдохнули с облегчением: в небе появился штурмовик и атаковал огневые позиции аэродрома. Слаборазвитая противовоздушная оборона Гренады не могла сравниться с этой великолепной машиной, на борту которой находились два шестиствольных пулемета и две пушки калибра 20 мм, производящие около семнадцати тысяч выстрелов в минуту. Штурмовик открыл мощнейший огонь и быстро утихомирил защитников Гренады.

После этого было принято решение, что высадку можно продолжать. Вскоре после шести утра колонна из военно-транспортных самолетов типа «Локхид С-130 Геркулес» вновь приблизилась к острову. Каждый солдат на борту имел при себе оружие и снаряжение весом в сто фунтов.

«Рейнджеры, крепитесь!» – крикнул командир, и отряды один за одним принялись прыгать навстречу карибскому рассвету.

Несмотря на зенитный огонь, практически все рейнджеры благополучно приземлились на покрытую щебнем взлетно-посадочную полосу. Некоторые отправились на поиски вражеских позиций, чтобы их уничтожить. Другие расчищали полосу, оттаскивали мотки колючей проволоки и кубинские бульдозеры. Первый самолет приземлился в семь часов сорок минут. Из него выгрузились не только солдаты, но и джипы, мотоциклы, артиллерийские установки и прочие приспособления для захвата небольшого острова.

Одним из главных заданий рейнджеров было обеспечить безопасность студгородка около Тру-Блу. На месте солдаты обнаружили сто тридцать восемь взволнованных молодых людей. Несколько отрядов осталось их охранять, невзирая на то что никакой угрозы видно не было.

Американцы узнали о вторжении из утренних новостей. Около девяти часов президент Рейган встретился с журналистами в Белом доме. Президент сообщил, что операция «Вспышка ярости» проходит успешно и что у Штатов «не было иного выбора, кроме как действовать решительно и жестко», дабы спасти Гренаду и близлежащие страны от «безжалостной банды левацких подонков». Позже в тот же день Госсекретарь Шульц объяснил принятое решение более подробно:

«Решение президента вызвано двумя основными причинами. Во-первых, он обеспокоен благополучием американских граждан, приживающих на Гренаде… Во-вторых, президент получил срочное сообщение от близлежащих стран – Организации Восточно-Карибских государств, – которые… пришли к выводу, что некие события могут серьезно затронуть безопасность и мир в регионе. К ним присоединились Ямайка и Барбадос, и все эти страны обратились к США за помощью для восстановления мира и стабильности».

Весь вторник над Сент-Джорджесом летали бомбардировщики и штурмовики. Они атаковали кубинские казармы, противовоздушные позиции на длинном гребне вулкана, что смотрит на город, и прочие цели, которые враги могли использовать в качестве защиты. Учитывая слабую информированность солдат – некоторые отряды использовали копии туристических карт, – неудивительно, что один из ударов закончился трагедией. Пилот открыл прямой огонь по гренадской психиатрической лечебнице. Погибло более дюжины пациентов. Еще несколько десятков пациентов, куда более ошалелые, чем обычно, пытались убраться прочь от пылающих руин. Они целыми днями бродили по улицам, охваченным войной, и этим придавали и без того комичной операции некий сюрреалистический оттенок.

К полудню зенитный огонь прекратился. Немногочисленные гренадцы и кубинцы, которые еще хотели бороться, сбежали в глубь страны. Резкие взрывы сменились гулом транспортных самолетов.

Диверсионной отряд, чьей целью был радиопередатчик, легко справился с заданием. Однако те, кому поручили вытащить из-под домашнего ареста сэра Пола Скуна, попали в передрягу. Дом они обнаружили быстро – Скун оставил на газоне знак «Добро пожаловать, морпехи США!» – но вывести Скуна не успели: гренадские солдаты открыли огонь по зданию. Теперь и самим спасателям понадобилось спасение.

В среду рано утром адмирал Меткаф отправил двести пятьдесят морпехов, чтобы прорвать эту осаду. Они с легкостью справились с задачей, и к полудню сэр Пол уже попивал чай на борту «Гуама». Тем же днем его перевезли в Поинт-Салинес. Там Скуна ожидал бригадный генерал Редьярд Льюис, командующий силами обороны Барбадоса, а также новыми миротворческими силами Карибского бассейна. Льюис достал из портфеля письмо, которое подготовил Госдепартамент. В письме говорилось, что Гренада находится в «опасном положении», что необходима внешняя помощь, чтобы «поспособствовать скорейшему восстановлению мира и спокойствия, а также демократической власти». Сэр Пол с радостью оставил свою подпись. Письмо датировалось двумя днями ранее – двадцать четвертым октября.

Пока сэр Пол выполнял свой дипломатический долг в Поинт-Салинесе, 82-я воздушно-десантная дивизия носилась в небе над Южной Гренадой. Солдаты еще сталкивались с небольшими очагами сопротивления, в том числе в Сент-Джорджесе, однако ничто не могло сравниться с их превосходством в количестве бойцов и оружия. Во многих местах местные жители встречали солдат аплодисментами и подносили прохладительные напитки.

«Происходило что-то страшное, – сообщил американскому корреспонденту один человек. – Уверен, нас как раз вовремя выдернули из самого ада».

На остров высадилось около шести тысяч солдат США, как минимум в два раза больше необходимого для операции. Пребывание их длилось недолго. Первыми остров покинули морпехи – они продолжили путь на Ливан. Вскоре последовали и рейнджеры. Спустя восемь дней после вторжения американское присутствие на Гренаде сократилось до трех тысяч солдат. К концу года на острове осталось лишь несколько рот военной полиции.

Некоторые члены Конгресса поспешили на Гренаду, чтобы присоединиться к победе. «Многие люди по всему миру считают, что теперь мы куда более твердо и надежно стоим на ногах, чем раньше», – заявил член палаты представителей от Вайоминга Дик Чейни. Другие же открыто осуждали интервенцию. Например, сенатор от Нью-Йорка Дэниэл Патрик Мойнихэн сомневался, что «демократию можно восстановить штыками». Многие зарубежные правительства также выступили против. Генеральная ассамблея ООН подавляющим большинством голосов утвердила резолюцию, в которой «глубоко сожалеет о вопиющем нарушении международного права».

Президент Рейган, по своему обыкновению, пропустил критику мимо ушей. Когда ему задали вопрос о том, как он отреагировал, что большинство стран – членов ООН проголосовало в пользу резолюции, президент ответил: «Сотня стран и раньше не соглашалась со всем, с чем мы связаны, и это ничуть не помешало мне спокойно завтракать». Рейган понимал, что он подарил американцам как стратегическую, так и психологическую победу, и мог этим гордиться.

Несколько недель спустя Рейган выступил перед Обществом Медали Почета Конгресса в Нью-Йорке. Помощники сообщили репортерам, что президент лично написал свою проникновенную речь. Рейган в общих чертах поведал о том, чему вторжение на Гренаду, в его понимании, должно научить американцев и весь мир.

«Дни нашей слабости подошли к концу! – заявил он. – Наши военные силы вновь на высоте!»

 

Ты никчемный: Панама

Изуродованный и обезглавленный труп в брезентовом мешке для пересылки почты запустил длинную цепочку событий, которая заставила Штаты вторгнуться в Панаму и свергнуть ее лидера. Останки принадлежали панамскому патриоту, который исчез осенью 1985-го. Его голову так и не обнаружили.

Убийство Уго Спадафоры, одного из самых ярких деятелей современной панамской истории, потрясло страну, где такие преступления были редкостью. Еще сильнее людей потрясли результаты вскрытия: оказалось, что Спадафору жестоко пытали на протяжении многих часов, а его голову медленно отделяли от тела еще при жизни. Однако США не спешили вмешиваться, этого для них было недостаточно. В середине восьмидесятых американские лидеры, включая президента Рональда Рейгана, горячо поддерживали военные режимы в Гватемале и Сальвадоре, где солдаты совершали аналогичные преступления каждый день. Убийство Спадафоры стало важнейшим моментом в истории Панамы отнюдь не из-за жестокости. Оно послужило знаком, что местное правительство перестало действовать разумно. Штаты закрывали глаза на подобное среди многих союзников, однако здесь на кону стоял Панамский канал.

Генерал Мануэль Антонио Норьега, главнокомандующий силами обороны Панамы, имел все основания считать себя выше законов. В самой стране он правил практически как ему было угодно. За границей он имел множество друзей. Он одновременно сотрудничал с крупнейшими наркоторговцами Колумбии – и с Управлением по борьбе с наркотиками США; с Сандинистской армией Никарагуа – и с партизанами, сражающимися против нее; с ЦРУ – и со службой разведки Кубы. Богатство, о котором незаконнорожденный ребенок из трущоб Панама-сити не смел и мечтать, вполне удовлетворяло его немаленькие аппетиты, а влиятельные друзья по всему миру подарили Норьеге ощущение неуязвимости.

Норьега вырос на улицах и, несмотря на тщательно подготовленные прыжки с парашютом и экспедиции с аквалангом, так и не стал настоящим героем. Он был низкорослым и коренастым, робким и слабым. Из-за усыпанного оспинами лица за спиной его прозвали cara depifia – лицо-ананас. Норьега, способный на ужасную жестокость, мог разрыдаться, едва понимал, что ему грозит опасность. Он пошел в армию, так как думал, что это единственный шанс выбиться в люди. Начало его карьеры отмечено совершенными им изнасилованиями и прочими зверствами. Он дважды посещал курсы Школы Америк в Зоне Панамского канала. На первых курсах – по боевым действиям в джунглях – Норьега показал отвратительные результаты. Однако во второй раз, на курсах по контрразведке, его ждала удача: инструктор дал ему отличную оценку. Норьега обрел дело всей жизни.

Пока Норьега выбирался из бедного района Тарраплен, Уго Спадафора, будучи на шесть лет младше, отметил совершеннолетие в процветающем прибрежном городке Читре, в сотне миль на юго-западе. Спадафора жил совершенно иначе, чем человек, который позже станет его заклятым врагом. Отец Уго, иммигрировавший из Италии, был свободным от национальных предрассудков интеллигентом и владельцем мебельной фабрики; он стал настолько популярен, что его избрали мэром Читре. Семья отправила Уго в Болонью для изучения медицины. Там он связался с левацкой группой, которая внимательно следила за антиколониальными революциями в Африке. Проникнувшись их целью, молодой человек решил предложить медицинскую помощь мятежникам в Португальской Гвинее, ныне – Гвинее-Бисау. Он провел год в гвинейских джунглях и настолько впечатлил мятежников, что после обретения независимости в 1974 году они назвали в честь него одну из улиц столицы. Вернувшись в Панаму, Уго написал книгу под названием «Опыт и размышления партизана-медика». К тому времени, как ему исполнилось тридцать, многие панамцы знали о его деяниях и считали Уго героем.

В 1968 году панамские военные офицеры провели бескровный переворот и захватили власть. Уго Спадафора примкнул к подпольной организации, желавшей свергнуть новый режим. Вскоре его арестовали. В других латиноамериканских странах Уго бросили бы гнить в тюрьме или заставили «исчезнуть», однако новый правитель Панамы, генерал Омар Торрихос, не был типичным диктатором. Его сложно назвать и образцом демократической добродетели, но он намеревался отнять власть у закрепившейся элиты и покончить со всеобщей бедностью. Спустя две недели после ареста Спадафоры Торрихос пригласил его к себе для долгой беседы о революции, социальной реформе и бремени власти. Затем Торрихос сделал Спадафоре следующее предложение: вместо тюрьмы он отправится в отдаленные джунгли провинции Дарьен и откроет медицинскую клинику. Спадафора тут же согласился и ревностно взялся за дело. Позже Торрихос назначил его начальником медицинской службы Колона, беднейшей провинции страны, а затем повысил до заместителя министра здравоохранения. Спадафора получил разрешение Торрихоса для создания партизанского отряда, чтобы сражаться бок о бок с сандинистами, которые подняли мятеж против династии диктаторов Сомосы в Никарагуа.

Лишь настолько многогранный человек, как Торрихос, мог способствовать карьере и Спадафоры, и Норьеги. Они представляли собой две стороны его личности и режима. Как Спадафора, Торрихос был идеалистом, презиравшим идеи и правых, и левых, а также везде искал способы улучшить жизнь простого народа. В то же время он был профессиональным военным, который захватил власть путем переворота, и такие головорезы, как Норьега, помогали ему удержаться наверху. В 1970 году Торрихос назначил Норьегу на важнейший из государственных постов – главы G-2, управления военной разведкой.

Спадафора был полной противоположностью Норьеги – высокий, светлокожий, способный отчетливо выражать свои мысли, невероятно красивый и чрезвычайно самоуверенный. В годы, когда Норьега постепенно опускался до криминала, который станет его визитной карточкой, Спадафора проникся к нему отвращением. В 1981 году он предоставил Торрихосу гору доказательств.

«Омар, будь осторожен с Норьегой, – предупредил Спадафора. – Ты под его контролем. Он связан с наркотиками. Он занимается незаконной торговлей оружием. Норьега собирается тебя убить».

Торрихос попросил Спадафору повторить обвинения при Норьеге. Тот, со свойственным ему бесстрашием, так и поступил. Он обвинил Норьегу не только в контрабанде оружия и кокаина, но и в создании доходной организации, чьи работники шпионили за богатыми панамцами. Таким образом Норьега узнавал их тайны и затем шантажировал.

«Норьега был поражен, – писал позже Фредерик Кемп, репортер „Wall Street Journal“. – Никто еще не смел так открыто его обвинять. Все понимали, что Спадафора только что вогнал последний гвоздь в гроб – Норьеги или свой собственный».

Полгода спустя, тридцатого июня 1981 года, Торрихос погиб в авиакатастрофе. Трагедию признали несчастным случаем, однако не один панамец подозревал, что дело нечисто. В любом случае сила, что не позволяла Норьеге и Спадафоре вцепиться друг другу в глотки, исчезла. Их вражда усилилась. Она выплеснулась на публику, когда Спадафора сообщил журналистам, что располагает доказательствами преступлений Норьеги. Он намеревался вскоре предоставить их общественности, чтобы панамцы узнали правду об этом «псевдокомандире, который достиг своего положения путем измены и оппортунизма».

Норьега сохранял спокойствие.

«Уго в любой день может умереть, – сказал он их общему другу. – Например, рыбной костью подавится».

Растущего конфликта удалось избежать, хотя бы временно, когда внимание Спадафоры вновь обратилось к Никарагуа. Он разочаровался в Сандинистском режиме, за который сражался, и потратил несколько лет, чтобы собрать силы и помочь его свергнуть. Однако, так как он отказался сотрудничать с ЦРУ, что руководило антисандинистской армией, известной как «контрас», его отрезали от важнейших ресурсов и данных разведки. Наконец он обратился к делам родины, в особенности – к Норьеге. Невзирая на советы друзей и родных, он решил вернуться открыто.

Спадафора проснулся рано утром тринадцатого сентября 1985 года в своем доме в Сан-Хосе, столице Коста-Рики. Он занялся йогой, позавтракал и взял такси до панамской границы. Один из друзей предложил встретить его там и отвезти в Панама-сити, однако Спадафора предпочел автобус, опасаясь, что люди Норьеги могут подстроить автокатастрофу, если он поедет на машине.

Первая остановка автобуса была в Консепьоне, небольшом запыленном городке. В автобус вошел офицер вооруженных сил Панамы. Он нашел Спадафору и снял с полки его сумку.

«Пройдемте», – сказал офицер.

Спадафора поднялся, по пути на выход показав водителю свои документы.

«Теперь вы знаете, кто я, – произнес он. – Доктор Уго Спадафора. Меня задержал представитель вооруженных сил».

Водитель потребовал оплатить проезд – один доллар двадцать центов – и пронаблюдал, как офицер и Спадафора пересекли городскую площадь. К ним присоединился еще один офицер. Они прошли три квартала до местного военного поста и исчезли за воротами.

На следующий день коста-риканский фермер, живший неподалеку от панамской границы, собирал разбежавшихся куриц и случайно заметил торчащие из грязного пруда ноги. Фермер приблизился и увидел тело в мешке, обозначенном как собственность Почтовой службы США. Прибывшая полиция обнаружила, что у тела нет головы. На следующий день погибшего опознали как Уго Спадафору. На теле виднелись следы пыток, желудок был заполнен кровью, которой Спадафора наглотался, пока его голову постепенно отделяли от туловища.

«Они казнили Спадафору!» – кричал заголовок оппозиционной газеты «La Prensa». Далее в ней содержалось заявление отца жертвы, уважаемого человека, которое заложило основу для конфликта, что будет зреть еще четыре года, прежде чем вспыхнет мировой кризис.

«Жуткое убийство доктора Уго Спадафоры спланировал и хладнокровно привел в действие глава G-2 полковник Хулио Янг, выполнявший приказы главнокомандующего вооруженными силами генерала Мануэля Норьеги. Мы располагаем доподлинными доказательствами данных фактов».

Еще со времен испанского колониального правления Панаму ценили как краткий низколежащий путь между Атлантическим и Тихим океанами. В девятнадцатом веке чиновники Вашингтона мечтали о морском пути через Центрально-Американский перешеек. Их решение построить канал через Панаму, вместо Никарагуа, заставило провести бескровный переворот, который привел к созданию Республики Панама. Канал, открытый в 1914 году, дал Штатам власть над окрестными территориями. Он также поспособствовал росту патриотических настроений, неотвратимо принявших антиамериканский характер. Спустя много лет на этой почве стали происходить вспышки конфликтов.

Самая кровавая случилась в 1964 году, когда несколько сотен панамских студентов прошли к каналу с флагом и баннером, на котором значилось: «В Зоне канала правит Панама!» Завязались стычки, и панамский флаг оказался порван. Это спровоцировало еще три дня бунтов, в ходе которых были убиты двадцать два панамца и четверо американских солдат. Сотни были ранены. Также был нанесен убыток собственности в два миллиона долларов США.

Восстание 1964 года послужило началом нового вида панамского патриотизма. Он сосредоточился на конкретной цели: вернуть Зону и сам канал, важнейший ресурс страны, под власть Панамы. В рамках этого движения бедное цветное большинство страны надеялось вырвать родину из рук проамериканских олигархов, rabiblancos – «белохвостых». Военный переворот 1968-го, в результате которого власть захватил Торрихос, стал триумфом этого движения.

«Я не хочу войти в историю, – заявил Торрихос в одной из первых речей после переворота. – Я хочу войти в Зону канала».

Заняв пост президента США в январе 1977-го, Джимми Картер совершил мужественный и прозорливый поступок: он запустил серию совещаний по поводу будущего Панамского канала. Позже в том же году американские и панамские дипломаты пришли к согласию и заключили два договора, которые в корне изменили длительные взаимоотношения между этими двумя государствами. США согласились полностью покинуть Зону канала к 2000 году и передать контроль над каналом Панаме. Взамен Панама гарантировала «полный нейтралитет» канала. Хотя договоры стали причиной многих споров, обе страны их подписали.

Таким образом, Панама вполне могла прийти к стабильности. Все осложнилось после смерти Торрихоса в 1981 году. Его преемники разделяли плохо скрываемое презрение к традиционной демократии, но не стремление к социальной справедливости. К 1983 году самый продажный из них, генерал Норьега, стал командиром Национальной гвардии (которую стал называть Вооруженными силами Панамы) и главой государства. Первым его власть оспорил Уго Спадафора – и поплатился за свою дерзость жизнью.

Во время убийства Спадафоры Норьега находился в дерматологической клинике Женевы. Он проходил лечение в надежде поправить изрытое оспинами лицо. Там он принял срочный звонок от майора Луиса Кордобы, главы подразделения, которое захватило Спадафору. Очевидно, никто из собеседников не осознавал, что телефонную линию прослушивают американские разведчики.

«Бешеный пес у нас», – сообщил своему командиру майор Кордоба.

«И как поступают с бешеными псами?» – поинтересовался в ответ Норьега.

Именно этих слов ждали солдаты, чтобы начать долгую ночь пыток, которая окончилась обезглавливанием Спадафоры.

Годом ранее Норьега сфальсифицировал выборы, благодаря чему президентом Панамы стал ничем не примечательный экономист Николас Ардито Барлетта. Теперь Норьега потребовал, чтобы президент публично объявил о его непричастности к убийству. Барлетта отказался, и уже двадцать седьмого сентября, спустя две недели после смерти Спадафоры, Норьега вынудил его подать в отставку. Барлетта покинул правительство, но сделал пророческое предупреждение. «Послушай меня, – сказал он Норьеге. – Придет день, когда ты пожалеешь о том, что творишь сейчас. Попомни мои слова».

Норьега собрал необычайно разнообразных и влиятельных друзей. Среди них были диктаторы, партизаны, контрабандисты и высокопоставленные американские чиновники.

ЦРУ завербовало Норьегу еще юным кадетом в Перуанской военной академии. Его заработок все рос, пока он продвигался вверх по карьерной лестнице. Когда Норьега достиг поста главы военной разведки, его зарплата составляла сто десять тысяч долларов в год. Он стал одним из ценнейших «объектов» ЦРУ в Латинской Америке и даже встретился с главой ЦРУ, Джорджем Бушем, в Вашингтоне в 1976 году.

В начале восьмидесятых Норьега стал партнером наркокартеля в Медельине, Колумбия, и предоставил ему свободный доступ к секретным аэродромам Панамы. Оттуда в США попадало огромное количество кокаина. За подобные услуги картель выплачивал Норьеге около ста тысяч долларов за вылет. Однако Норьега, что характерно, в то же время являлся главным осведомителем Управления по борьбе с наркотиками. Он выдавал Управлению ценную информацию, благодаря которой под арест попадали сотни представителей картелей-соперников, а тонны кокаина оказывались изъяты. Старшие чиновники США давали Норьеге хвалебные рекомендации.

В тот же период Норьега особенно внушил к себе доверие администрации Рейгана: он согласился помочь никарагуанским «контрас». Публично он сыпал дежурными фразами о необходимости восстановить мир, о сотрудничестве стран Центральной Америки, но тайно оказывал необходимую поддержку «контрас». Он принимал их лидеров в Панаме, разрешил Штатам обучать бойцов на секретных панамских базах и закрывал глаза на то, что американцы начали использовать авиабазу «Говард» в Зоне Панамского канала, с которой отправляли оружие на собственные базы вдоль границы Никарагуа с Гондурасом.

После того как Норьега сместил президента Барлетту, американский посол в Панаме Эверетт Бриггс решил усилить влияние США. Этому воспротивился его начальник, заместитель Госсекретаря Эллиот Абрамс, яростный сторонник «контрас». Два месяца спустя Норьега отправился в Вашингтон на встречу с главой ЦРУ, Уильямом Кейси, желая узнать из первых уст, что же о нем думают Штаты. Кейси был одним из создателей проекта «контрас», и вместо того, чтобы отчитать Норьегу или потребовать иного отношения, он повел себя крайне дружелюбно.

«Он позволил Норьеге сорваться с крючка, – позже сообщил комиссии конгресса старший чиновник Госдепартамента Френсис Макнил. – Он отчитал Норьегу лишь за то, что тот позволил кубинцам использовать Панаму, чтобы избежать торгового эмбарго, но ни словом не упомянул наркотики или, если я правильно помню, демократию».

В конце 1985 года только что назначенный советник по вопросам национальной безопасности адмирал Джон Поиндекстер прибыл в Панаму для встречи с Норьегой. Хотя, согласно некоторым отчетам, он вел себя строже, чем Кейси, впечатлить принимающую сторону ему не удалось. Администрация Рейгана настолько помешалась на свержении сандинистов, что была готова поддерживать даже таких негодяев, как Норьега, пока они помогали «контрас».

Когда панамские оппозиционеры это осознали, они принялись искать иные способы воздействия на американскую политику. Уинстон Спадафора, брат убитого диссидента, вылетел в Вашингтон и сумел убедить Джесси Хелмса, сенатора от Северной Каролины и председателя подкомитета сената по делам Западного полушария, провести слушания по Панаме весной 1986-го. За неделю до первого слушания Абрамс вызвал Хелмса и потребовал его отменить, аргументируя тем, что «Норьега действительно полезен» и «не представляет собой такую уж большую проблему».

«Панамцы обещали помочь нам с „контрас“, – говорил Абрамс. – Слушания их отпугнут, и они откажутся помогать».

Хелмс все же провел слушания. Поразительных открытий не произошло, однако они привлекли внимание к необычайной терпимости администрации к Норьеге. Пару месяцев спустя «New York Times» напечатали передовицу репортера Сеймура Херша под заголовком «Панамский правитель торгует наркотиками и оружием?». На следующий день на страницах «Washington Post» появилась еще более жесткая статья в соавторстве с другим широко известным и уважаемым репортером – Бобом Вудвордом. Она пополняла список преступлений Норьеги и подробно описывала его длительные взаимоотношения с ЦРУ.

Вашингтон постепенно отворачивался от Норьеги. Глава Отдела по борьбе с наркотиками Джек Лон начал тайное расследование роли Норьеги в наркоторговле и отказал его стороннику, полковнику Оливеру Норту из Совета национальной безопасности, когда тот потребовал прекратить «копать». Затем двое сенаторов с противоположными политическими взглядами, Хелмс и Джон Керри, представили поправку к Акту о деятельности разведки 1986 года, которая обязывала ЦРУ расследовать участие Норьеги в контрабанде наркотиков и оружия, отмывании денег и убийстве Спадафоры. Кейси пришел в ярость.

«Вы что, не понимаете? – возмущался он в телефонном разговоре с Хелмсом. – Вы ломаете нашу стратегию! Вам известно не все, что Норьега делает для США».

Однако поправка все равно была принята, пусть и возымела лишь символический эффект, так как отчет ЦРУ о деятельности Норьеги оказался нейтральным и не позволял сделать окончательный вывод.

В начале 1987-го el man, как его называли из-за инициалов (Manuel Antonio Noriega), чувствовал себя в полной безопасности. Он регулярно встречался с американскими военными командирами и новым послом США Артуром Дэвисом. Уверенный, что перехитрил врагов в Вашингтоне, Норьега решил выступить против своего самого могущественного противника в Панаме – полковника Роберто Диаса Эрреры, заместителя командующего военными силами страны.

Взаимоотношения между этими двумя офицерами накалялись в течение нескольких лет. Оба желали занять место во главе страны после Торрихоса и после его смерти заключили договор: Норьега будет править государством до 1987 года, а затем подаст в отставку в пользу Эрреры. С приближением даты передачи власти становилось ясно, что Норьега отступать не намерен. Это заставило Эрреру окунуться в странное предприятие, которое перенесло его из мира политики в царство оккультизма и сверхъестественного.

Жители Панамы, в которой смешались многие расы и культуры, включая африканские, карибские и южноамериканские, массово интересуются спиритизмом. Многие панамцы верят в ведьм, проклятия, путешествия во времени и астральные проекции. Мало кто счел странным, что Норьега советовался со спиритологами и чувствовал себя спокойно лишь в окружении амулетов и оберегов. Однако никто даже не мог представить, что эта сторона панамской жизни сыграет решающую роль в его свержении.

Оказавшись под давлением со стороны Норьеги, Эррера связался с пожилой ведуньей, чьим гуру был святой индиец Саи Баба. Она рассказала Эррере, что Саи Баба обладал способностью «исцелять больных, создавать из ничего всяческие предметы, видеть прошлое, настоящее и будущее каждого человека, а также принимать любой человеческий и нечеловеческий облик». Эррера был впечатлен и провел множество часов за книгой Саи Бабы.

«Чтобы добыть жемчуг, необходимо глубоко нырнуть», – говорилось в ней.

Эррера задумался, что значат для него это и прочие изречения. Поведение полковника стало странным. Офицеры докладывали, что он бродит по коридорам штаба вооруженных сил с вытянутыми вперед руками – собирает энергию. Эррера перестал употреблять алкоголь, встречаться с любовницами, начал питаться натуральными продуктами и сбросил более тридцати фунтов веса. Использовав государственный счет, он привез в Панаму множество оккультистов.

«Твой враг – Норьега, – сказал ему один. – Он злой, он сделает все возможное, чтобы тебя уничтожить. Страшная война, о которой мы говорили, теперь мне понятна. Это война между тобой и ним. Она скоро начнется».

«Страшная война» разразилась в июне 1987-го, когда Норьега убрал Эрреру из армии, предложив дипломатический пост в Японии, от чего тот отказался, объявив, что останется во главе вооруженных сил еще на пять лет. Через несколько дней Эррера пустил в ход свое единственное оружие: он начал раскрывать тайны Норьеги.

В череде показательных интервью с репортерами панамских газет и телевизионных каналов Эррера подтвердил многие из самых серьезных обвинений против своего бывшего товарища. Он заявил, что Норьега сфальсифицировал выборы 1984 года, благодаря которым президентом стал Барлетта, тесно сотрудничал с Медельинским наркокартелем и приказал убить Уго Спадафора. Еще никто из столь близких к Норьеге людей не восставал против него с подобным рвением.

Разъяренный Норьега объявил этот удар «государственной изменой» и «политическим убийством, так как он исходит из самых недр правительства». Однако это никак не умерило поддержку Эрреры, которая вспыхнула в течение нескольких часов после эфира. Сторонники, включая священников и монахинь, толпились с журналистами в его гостиной и высыпали на лужайку перед домом. Пришел Уинстон Спадафора. Пришел и отец Хавьер Вильянуэва, католический священник, который считался самым открытым критиком Норьеги. Несмотря на толпу, Эррера безмятежно сидел на молитвенном коврике. Возле него стоял золотистый диск с изображением лотоса, окруженного знаками крупнейших религий мира.

«Я преступник, – сознался Эррера. – И за свои злодеяния готов отправиться в тюрьму, однако считаю, что Норьега должен последовать за мной».

Мощные обвинения запустили многодневный протест против Норьеги. На улицы Панама-сити высыпали тысячи людей. В ответ Норьега отправил солдат, вооруженных гранатами со слезоточивым газом.

Двадцать шестого июня, несмотря на возражения администрации Рейгана, сенат США вынес резолюцию, призывающую Норьегу уйти в отставку, пока идет расследование выдвинутых против него обвинений. Сенатор Керри, ставший председателем подкомитета по вопросам наркотиков и терроризма, ускорил следствие по делу Норьеги, которым занимался уже больше года. Даже после того, как уличные протесты утихли, а Эррера скрылся из виду (он сделал заявление, в котором опроверг обвинения, и бежал из страны), в Вашингтоне движение против Норьеги продолжало набирать силы. Наиболее влиятельные сторонники Норьеги в администрации Рейгана, Эллиот Абрамс и Оливер Норт, утратили власть из-за участия в скандале Иран-контрас, тайном проекте по сбыту оружия Ирану и использовании вырученных средств для поддержки контрас. Затем, в начале 1988-го, два больших жюри из Флориды выдвинули обвинения против Норьеги и дюжины иных лиц, включая Пабло Эскобара, главу Медельинского наркокартеля, в связи с заговором о поставках тонн кокаина в США.

Эти обвинения были не единственной причиной того, что Штаты постепенно отвернулись от Норьеги. Он одобрил план мирного урегулирования для Центральной Америки – названный в честь Контадоры, панамского острова, чьи лидеры и начали его осуществление, – против которого яростно выступала администрация Рейгана. Вашингтонские друзья Норьеги стали искать способ отстранить его от власти. В течение 1988 года они предложили Норьеге несколько пробных вариантов. В какой-то момент Белый дом даже публично заявил о том, что добьется отмены обвинений, если он добровольно уйдет в отставку. Норьега почти согласился… и в последний момент передумал. Подобное упрямство казалось истинным сумасшествием, учитывая, какие силы объединялись против Норьеги.

Почему бы Норьеге просто-напросто не уйти в отставку и не насладиться своим многомиллионным состоянием? Панамцы постоянно задавались этим вопросом. Однако Норьега не мог уйти с поста: Медельинский картель сразу же от него избавился бы. Находясь у власти, Норьега был им полезен. Утратив положение, он становился опасен – слишком много знал. Таким образом, Норьега мог сохранить жизнь, лишь оставаясь у власти.

Президенты Панамы для Норьеги не имели никакого значения. Он вынуждал их подчиняться любым его приказам и смещал с поста в случае неповиновения. Когда на выборах в мае 1989 года победил оппозиционер Гильермо Эндара, Норьега попросту проигнорировал результаты голосования: президентом стал его кандидат.

Многие годы Норьега, казалось, с такой же легкостью манипулировал президентами США. Джимми Картер лишил его пособия ЦРУ, однако препятствовал попыткам обвинить Норьегу в контрабанде наркотиков и оружия. Рональд Рейган закрывал глаза на его преступления, лишь бы Норьега поддерживал контрас. Когда в январе 1989 года президентом стал Джордж Буш, бывший глава ЦРУ, знавший все о деятельности Норьеги, тот не без оснований решил, что в Белом доме появился его очередной друг.

Буш, однако, пришел к власти в заведомо невыгодном положении: его считали слабым и нерешительным. Вдобавок он имел сложности с так называемым «фактором трусости». В мае, после того как Норьега нарушил волю панамских избирателей и поставил во главе государства своего президента, Буш объявил о намерении отправить тысячу восемьсот солдат на американские базы в Панаме в качестве предупреждения Норьеге. На вопрос репортера о том, что должны, по мнению президента, делать панамцы, Буш ответил: «Все, что в их силах, дабы сместить мистера Норьегу».

В течение лета 1989-го американские и панамские солдаты испытывали друг друга на прочность: задерживали на блокпостах, арестовывали и иногда превышали полномочия. Среди новоприбывших солдат была группа морпехов, известных как «жесткие заряды». Очевидно, группировка специализировалась на разжигании конфликтов. Вооруженные силы Панамы, впрочем, были настроены не менее агрессивно. К осени в американском списке пострадавших от рук панамских солдат числились мужчины и женщины с ушибами, сломанными пальцами и выбитыми зубами. Из-за отказа ответить силой на подобное обращение некоторые солдаты посчитали, что Южное командование Вооруженных сил США стоит назвать не Юж-ком, а Трус-ком.

В августе по рекомендации министра обороны Дика Чейни президент Буш назначил нового командующего Юж-кома. Знакомым с Генштабом США сразу же стало ясно: последуют крутые меры. Новый командующий, генерал Макс Турман, не знал ни слова по-испански и с готовностью признавал, что не знает ничего и о самой Латинской Америке. Однако сосредоточенный, напряженный взгляд за линзами огромных очков был столь впечатляющим, что другие офицеры прозвали Турмана «Безумный Макс», или «Максатолла». Прежде чем Турман принял командование, председатель Объединенного кабинета начальников штабов адмирал Уильям Кроу сообщил ему, что вскоре начнется война: «Мы планируем наступление. Ваша задача – привести все в боевую готовность, устранить препятствия и ждать приказа».

Турман вступил в должность в субботу тридцатого сентября 1989 года. В своей речи на торжественной церемонии, которую посетил и Норьега, Турман объявил, что США «не призна́ют режим, который удерживает власть силовым путем и лишает панамцев их законного права на свободу». Однако следующим же вечером он упустил возможность свергнуть диктатора.

Майор Мойсес Гирольди сообщил Турману, что намерен устроить переворот. Гирольди командовал подразделением из двухсот человек, которое контролировало военный штаб в Панама-сити и служило внутренней линией обороны Норьеги. Теперь он был готов выступить против своего главнокомандующего. Все, что он попросил у американцев, – заблокировать дороги к столице Панамы на севере, чтобы элитные бойцы из «Мачос-дель-Монте» не сумели прийти Норьеге на помощь.

Генерал Турман не заинтересовался. Его отправили в эту страну, чтобы он возглавил американскую военную операцию против Норьеги, а «панамское решение» его не устраивало. Да, таким образом можно было избавиться от Норьеги, однако американцы желали большего: устранить вооруженные силы Панамы. Даже без Норьеги, военные скорее всего вновь прибрали бы власть к рукам и вряд ли бы подчинились требованиям Штатов.

«Было необходимо устранить не только мистера Норьегу, но и все элементы его поддержки – уничтожить ВСП», – сказал Турман впоследствии.

В два часа ночи понедельника Турман позвонил генералу Колину Пауэллу, который недавно сменил Кроу на посту председателя Объединенного кабинета начальников штабов. Турман с легкостью убедил Пауэлла, что заговорщикам лучше не помогать. Пауэлл, в свою очередь, повлиял на ответ Белого дома: американцы дороги не заблокируют.

Гирольди не считал свой переворот частью американской операции, поэтому и не подумал его отменить, когда узнал об отказе. Его соратники напали на Норьегу, когда тот приехал в штаб утром вторника. Спустя сорок минут в результате нескольких перестрелок они захватили диктатора.

«Кое-кто желал застрелить его на месте, – позже писал репортер. – Все наблюдали, как Норьега разрыдался и начал молить о пощаде. Некоторые мятежники над ним издевались, выкрикивая, что наркоторговец заслуживает смерти».

Гирольди решил передать Норьегу американцам. Он отправил несколько адъютантов в Форт-Клэйтон с предложением генералу Марку Сиснеросу, заместителю генерала Турмана. Сиснерос заставил их прождать полчаса и затем, переговорив с Турманом по телефону, сообщил, что примет Норьегу лишь при определенных условиях. В это время «Мачос-дель-Монте» уже мчались на помощь диктатору по тем самым дорогам, которые американцы отказались заблокировать. К тому времени Норьега уже взял себя в руки. К нему даже вернулось былое бахвальство: он призывал Гирольди осмелиться его убить и презрительно в него плюнул, когда тот отказался.

«Мачос-дель-Монте» и прочие верные Норьеге подразделения начали штурмовать штаб сразу после полудня. Через час они его захватили. Лидеры мятежников предстали перед Норьегой уже в совершенно ином виде. Гирольди рыдал и умолял точно так же, как сам Норьега несколько часов назад. Диктатора это не впечатлило.

«Я устал от этих ублюдков», – заявил он своим спасителям.

Чтоб подчеркнуть сказанное, он достал пистолет и выстрелил одному из мятежников в лицо. Затем он приказал убить Гирольди – но медленно. Вскрытие показало, что до самой казни люди Норьеги отстрелили Гирольди локти и коленные чашечки, сломали ногу и ребро, а также проломили череп.

«В смерти мужа я виню американцев, – с горечью говорила вдова Гирольди, сбежавшая в Майами. – Чтобы переворот свершился, им было достаточно лишь показать свою мощь и вооружение».

Произошедшее вызвало в Вашингтоне шквал критики. Сенатор Хелмс назвал президента Буша, генерала Турмана и остальную администрацию «шайкой неумелых копов». Военный аналитик Гарри Саммерс написал в своей колонке, печатавшейся во многих газетах, что Совет национальной безопасности США находится в «состоянии хаоса». Самый тяжкий удар нанес член палаты представителей Дэйв Маккерди, заявив, что неспособность Буша действовать решительно привела к возвращению «фактора трусости».

В течение нескольких недель после неудачного переворота в Панама-сити царила напряженная атмосфера. Однако это ничуть не удержало четырех следующих зову тестостерона морпехов от поездки в отель «Марриотт» субботним вечером шестнадцатого декабря. Морпехи принадлежали к «жестким зарядам», и перспектива повстречать местных солдат не могла помешать им отдохнуть в баре отеля, куда часто приходили развязные белокожие женщины. В этот вечер, к сожалению американцев, бар почти пустовал. Обратно в Зону Панамского канала морпехи поехали коротким путем, который привел их в пригород с переплетением мощеных улочек и тупиков. Хуже того, американцы оказались в квартале от местного штаба. Их видавший виды «Шевроле» тут же привлек внимание толпы. Одетые в черные футболки солдаты с нечесаными бородами – именно таким видом славились «Мачос-дель-Монте» – тут же окружили автомобиль. Взмахами автоматов американцам приказали выйти из машины.

«Черт, это гребаные мачос!» – выругался морпех.

«Щас будут стрелять! – крикнул водитель. – Поехали отсюда!»

Он вдавил в пол педаль газа, и автомобиль с грохотом пронесся через ограждения. Солдаты стреляли ему вслед, пока он не скрылся в темноте. Офицер разведки, лейтенант Роберт Паз, был ранен. Водитель повернул к военной больнице «Горгас», однако слишком долго искал к ней дорогу. Когда морпехи наконец добрались, докторам уже не удалось спасти лейтенанта.

В тот же вечер проходила ежегодная рождественская вечеринка в Форт-Амадоре. Дети как раз выводили рождественскую песню «Feliz Navidad», когда посланец передал генералу Сиснеросу известия о стрельбе. Тот дождался окончания песни и объявил о случившемся, но не упомянул о смерти жертвы. Затем он приказал всем офицерам срочно вернуться на посты, а их женам посоветовал поспешить домой и запереть двери.

«Это было только начало, – вспоминала супруга одного офицера. – С шестнадцатого числа мы почти перестали видеть наших мужей».

К тому времени, как скончался лейтенант Паз, Турман с офицерами спланировал операцию под названием «Голубая ложка» – полномасштабное вторжение в Панаму. Пентагон одобрил план. Президент Буш был твердо уверен, что операция необходима. Требовалась искра, происшествие, которое можно выдать за последнюю каплю в чаше американского терпения. И ею стало убийство Паза.

Следующим утром Буш посетил церковную службу на военной базе в Арлингтоне, штат Вирджиния. Репортеры выкрикивали вопросы по поводу действий США в отношении Панамы. Буш не отвечал. После службы президента отвезли в Белый дом на поздний завтрак. По его окончании Буш отвел вице-президента Дэна Куэйла в сторону и сообщил, что намерен безотлагательно ударить по Норьеге. Затем он собрал старших советников в Овальном кабинете.

Генерал Пауэлл представил всем план «Голубая ложка»: массированное вторжение двадцати пяти тысяч солдат, половина которых выступит из Зоны Панамского канала, а другая – с баз, расположенных на территории Штатов. Солдаты ударят одновременно по двадцати семи целям, уничтожат Вооруженные силы Панамы, захватят Норьегу и проследят, чтобы в стране быстро восстановилась гражданская власть. Буш поинтересовался, возможно ли провести более мелкую операцию, нацеленную исключительно против Норьеги. По мнению Пауэлла, подобный вариант был исключен: Норьега быстро перемещался, и американские коммандос, скорее всего, не сумели бы его обнаружить.

«Этот человек так просто не отступится, – вздохнул Буш, когда Пауэлл ответил на его вопросы. – Обстановка только ухудшится. Что ж, приступим к делу».

Пауэлл вернулся в Пентагон к четырем часам. Первый звонок он сделал генералу Турману.

«Президент приказал сообщить, что с нас хватит, – сказал он. – Начинайте „Голубую ложку“».

«Вас понял, сэр».

«День „Д“ – двадцатое декабря, – продолжил Пауэлл. – Время „Ч“ – час ночи».

«Есть, сэр, – ответил Турман. – Приказ понял».

В понедельник и вторник в Пентагоне и на шести военных базах от Калифорнии до Северной Каролины развернулась бурная деятельность. Сформировывались отряды рейнджеров, «Морские котики» готовились к боям, а ВВС мобилизовали двести восемьдесят пять самолетов для транспортировки бойцов и вооружения в Панаму. На последнем предварительном совещании в Пентагоне генерал Джеймс Линдси, глава Командования специальных операций, выразил неожиданные сомнения. Ему не понравилось название операции. Что же будут чувствовать ветераны годы спустя, спросил он товарищей, когда им придется рассказывать о своих подвигах во время «Голубой ложки»? Такое название скорее подходило джазовой песне или далекому приграничному городку.

Годами названия для операций генерировал компьютер в Пентагоне. Он выдал «Голубую ложку» после почти дюжины иных названий для операций в Панаме, включая «Сложный лабиринт», «Танцор Нимрод», «Пурпурный шторм», «Песчаная блоха», «Молитвенник», «Золотой фазан», «Трещина один», «Старший политик» и «Острый камень». На этот раз командующие отвергли предложение машины и постановили, что вторжение в Панаму теперь будет именоваться «Операция „Правое дело“».

Вечером вторника, девятнадцатого декабря, у Норьеги, который потягивал виски с парой других офицеров в комендатуре Колона, зазвонил телефон. Норьега включил громкую связь. Из Панама-сити звонил штабной офицер.

«Мой генерал, все разведданные указывают на начало крупномасштабных боевых действий со стороны гринго сегодня вечером», – доложил он.

Норьега потребовал подробностей. Несмотря на все случившееся, он никогда не верил всерьез, что американцы попытаются свергнуть его силой. Окончив телефонный разговор, он налил себе еще виски и приказал секретарю «сделать несколько звонков, выяснить обстановку». А затем пробудился его безошибочный инстинкт выживания. Норьега вызвал шофера и покинул комендатуру.

Военные силы Панамы насчитывали тринадцать тысяч солдат, однако большинство составляли полицейские, таможенники и тюремные надзиратели. Лишь примерно три с половиной тысячи были обучены и вооружены для боевых действий. Они даже не надеялись выстоять против сокрушительной армии, которая обрушилась на них в предрассветные часы двадцатого декабря.

Более трех тысяч рейнджеров спустились на парашютах на аэропорты, военные базы и прочие цели в Панаме, – произошла крупнейшая выброска десанта со времен Второй мировой войны. В большинстве мест защитники Панамы сдавались или же попросту сбега́ли. Продолжавших сопротивление быстро подавили разрушительным огнем штурмовиков.

Главной целью захватчиков был Генштаб. Вскоре после начала операции к нему уже спешили колонны танков и бронеавтомобилей. За ними по пятам следовала пехота. Американцы прорывались сквозь баррикады и поливали пулями и снарядами шаткие деревянные постройки вокруг, многие из которых тут же загорались. Их обитатели в ужасе выбегали на улицы и тоже попадали под огонь. Родители тянули визжащих детей прочь сквозь клубы дыма. Рейнджеры попали к тлеющим руинам Генштаба лишь к шести утра.

Пока вокруг Генштаба бушевал бой, а другие подразделения захватывали объекты по всей стране, небольшие отряды американских коммандос, которым достались особые поручения, пробирались по улицам Панама-сити. Один отряд обнаружил и уничтожил личный самолет Норьеги. Другой напал на тюрьму и освободил американцев, арестованных за сотрудничество с ЦРУ.

Третий отряд коммандос получил задание найти Гильермо Эндару, который победил на президентских выборах того года, но так и не пришел к власти. Предполагалось доставить его в Зону Панамского канала вместе с двумя остальными кандидатами в президенты и привести их к присяге в качестве нового правительства. Однако американские командиры решили поступить менее рискованно. Девятнадцатого декабря они попросту пригласили всех троих на ужин на авиабазу «Говард». Американский дипломат сообщил прибывшим гостям, что вторжение неизбежно и что Штаты желают передать управление страной в их руки. Все трое были ошеломлены.

«Меня как обухом по голове ударило», – говорил позже Эндара.

Через несколько часов их перевезли на другую базу в Зоне Панамского канала – Форт-Клейтон. Около двух часов ночи, когда столица Панамы уже пылала, они принесли присягу. Форт-Клейтон оставался штабом нового правительства в течение последующих тридцати часов. Лишь одержав победу, американцы позволили новым лидерам страны вернуться на панамскую территорию.

В семь утра президент Буш выступил в Вашингтоне с обращением к народу. Он сообщил, что приказал вторгнуться в Панаму «только после того, как пришел к выводу, что иные варианты исчерпаны, а жизни американских граждан подвергались смертельной опасности». К моменту речи президента американские войска уже закрепились на всех важных объектах. Однако был один неудобный факт, который не позволил президенту заявить о победе: Норьега скрылся.

Несколько отрядов коммандос получили задание его схватить, но никто так и не смог раздобыть своевременную информацию о его местонахождении. Американцы предлагали награду в миллион долларов любому, кто выдаст Норьегу. Несмотря на это, многочисленные подруги и военные товарищи остались ему верны. Американцам не удавалось его обнаружить. Внимание всего мира сосредоточилось на этой партии в «кошки-мышки» с высокими ставками.

Норьега ухитрялся ускользать от преследователей на протяжении нескольких дней, но вскоре он осознал, что не сумеет прятаться бесконечно. Воскресным утром, как раз в канун Рождества, окопавшийся в маленькой квартире на окраине Панама-сити, мрачный Норьега решил позвонить монсеньору Хосе Себастьяну Лабоа, папскому нунцию в столице Панамы. Лабоа славился неприкрытой критикой Норьеги и военных сил, однако считался мудрым дипломатом, который желал, чтобы конфликт окончился без дальнейшего кровопролития. Священник согласился предоставить Норьеге убежище в нунциатуре, как называлось посольство Ватикана.

Вместо себя Лабоа отправил за сверженным диктатором отца Вильянуэву, ярого оппозиционера, который на каждой мессе молился за душу Уго Спадафоры. Вильянуэва прибыл в установленное место, на парковку ресторанчика сети «Dairy Queen», в четырехдверном «Ленд Крузере» с затемненными окнами. Никто не появился. Наконец, из припаркованного неподалеку фургона вышел Норьега в футболке, голубых шортах и с бейсболкой на голове. Когда он скользнул на заднее сиденье «Ленд Крузера», Вильянуэва обернулся и посмотрел на человека, против которого так громко и яростно выступал.

«Ты знаешь, кто я?» – спросил он.

«Да, к сожалению», – кратко ответил Норьега.

По дороге они оба молчали. Вскоре прибыв в нунциатуру, Норьега выразил желание попросить политическое убежище в Испании. Лабоа позвонил испанскому послу, но тот сообщил, что просьба нецелесообразна, ведь Испания заключила с США договор об экстрадиции. Норьега предложил Мексику, однако с мексиканским послом связаться не удалось.

Монсеньор Лабоа пообещал Норьеге никому его не выдавать. Теперь его задачей было убедить беглеца, что лучший выход – сдаться. Позже Лабоа говорил, что никогда не сомневался: рано или поздно Норьега согласится.

«Он из тех, кто без оружия в руках становится легкоуправляемым», – размышлял мудрый нунций.

Однако американцы не были столь терпеливо настроены. Как только они узнали, что Норьега в нунциатуре, они взяли ее в кольцо. Затем, в день Рождества, у ее ворот появился сам генерал Турман. Сорок минут он безуспешно пытался уговорить Лабоа выдать своего гостя. Через двадцать четыре часа бессмысленного ожидания наиболее расстроенные американские офицеры стали вспоминать кардинала Йожефа Миндсенти, который в 1956 году получил политическое убежище в посольстве США в Будапеште и оставался там на протяжении пятнадцати лет.

Действуя согласно рекомендациям специалистов по ведению психологической войны, Турман скомандовал колонне бронемашин как можно теснее окружить нунциатуру, даже заехать на примыкающие тротуары и раз за разом запускать двигатели. Затем, ближе к вечеру, он приказал солдатам выжечь близлежащую рощицу и сделать площадку для посадки вертолета.

Наконец, Турман перешел к самой невероятной части операции «Правое дело»: вокруг нунциатуры установили огромные колонки, которые должны были без перерыва проигрывать рок-музыку на оглушительной громкости. Названия песен, которые выбрали советники, содержали послание для Норьеги, например, «Я боролся с законом, и закон победил», «Ты никчемный» и «Некуда бежать».

Американцы надеялись, что подобная тактика заставит Норьегу выскочить из нунциатуры с мольбами о пощаде. Однако это привело лишь к тому, что Лабоа объявил о приостановке переговоров до тех пор, пока шум не прекратится. Дело сдвинулось с мертвой точки через несколько дней, когда американцы перешли на более дипломатичные средства. Они отогнали бронемашины, отключили колонки и отозвали большинство солдат. Второго января в Панаму прибыл заместитель Госсекретаря Лоуренс Иглбергер. В тот же день Лабоа начал убеждать Норьегу подумать о том, чтобы сдаться. Лабоа отдернул штору, и Норьега увидел снаружи разъяренную толпу, скандирующую «Убийца!» и «Казнить!». В какой-то момент священник даже намекнул, что стоит вспомнить о судьбе итальянского диктатора Бенито Муссолини, которого в 1945-м поймали при попытке бегства, а затем казнили и повесили за ноги на всеобщее обозрение.

Третьего января, после одиннадцати дней пребывания в нунциатуре, Норьега наконец осознал, как пелось в одной из песен, что ему некуда бежать. Перед тем как сдаться, он попросил позволить ему поприсутствовать на католической мессе. Отец Вильянуэва был возмущен.

«Разве Господь любит этого человека?» – недоверчиво спросил он у Лабоа.

«Безусловно», – ответил тот.

Лабоа лично отслужил мессу тем вечером. После нее Норьега отправился в свою комнату и надел тщательно выглаженную форму, которую прислала одна из его любовниц. Почти в девять часов он подошел к двери нунциатуры. Не успел он ее распахнуть, как с ним заговорил Вильянуэва. Впервые с той встречи на парковке.

«Я буду за тебя молиться каждый день», – сказал он.

«Спасибо», – отозвался Норьега.

И побежденный диктатор покинул здание. Как только он сошел с земли посольства, на него набросились американские солдаты. Они скрутили ему руки за спиной и погрузили его в вертолет. К рассвету следующего дня Норьега уже сидел в камере регионального исправительного центра.

 

По их глазам будут ползать мухи: Афганистан

Двадцати афганским бойцам, которые днем двадцать первого октября 2001 года вернулись с территории Пакистана на родину, предстояло пройти бесчисленные мили по непреступным горам. Лишь девятнадцать сумели это сделать. Их командиру требовался джип или мул. Более десяти лет назад, во время партизанской вылазки, он наступил на советскую мину. Взрыв отбросил его на землю. Падая, он увидел, как мимо лица мелькнул некий предмет – его правая ступня. С того самого момента Абдул Хак продолжал сражаться уже инвалидом.

Небольшая группка мятежников под командованием Хака на вид вряд ли могла влиять на судьбы стран мира. Однако менее шести недель назад террористы, которыми руководили из Афганистана, нанесли серию ударов по США. Поэтому понятия о возможном и невозможном смешались. Штаты начали бомбить Афганистан в надежде уничтожить правящую партию – Талибан. Хак считал, что это неправильный способ построить новый, демократический Афганистан. Он возвращался домой, чтобы предложить соотечественникам иной путь.

После множества встреч с афганцами всех мастей в своем штабе в пакистанском приграничном городе Пешавар Хак решил, что сможет свергнуть Талибан, нанеся комбинацию военных и политических ударов. Он даже был уверен, что сумеет переманить важнейших командиров Талибана на свою сторону. Во время визита в Рим он получил благословение изгнанного афганского короля, Захир-шаха, который разделял его желание дать их многострадальному народу многонациональное гражданское правительство.

Несмотря на перспективы, задача стояла чрезвычайно опасная. Хак переходил на территорию страны, где правят безжалостные фанатики, с провозглашенным намерением свергнуть их режим. Имея при себе лишь легкое вооружение, Хак и его люди должны были добраться до безопасного места, прежде чем их обнаружит Талибан.

Хак выступил, толком не подготовившись. Он считал, что движение Талибан, которое большинство афганцев глубоко презирали и которое вдруг стало символом мирового терроризма, находится на грани краха. Хак хотел освободить страну из хватки Талибана путем наименьшего насилия в надежде ослабить власть военных диктаторов и зарубежных правительств при новом режиме. Однако седьмого октября на Афганистан посыпались американские снаряды. Хак поспешил: он боялся, что, если зарубежные бомбардировки лишат талибов власти, страна погрузится в хаос. Он хотел быстро пробраться в Афганистан и собрать такие силы, чтобы не только сразиться с Талибаном, но и перехватить бразды правления, когда тот падет.

На первый взгляд подобную операцию американцы должны были со всем рвением поддержать. Хак считался храбрейшим и известнейшим афганским командиром. В отличие от большинства других он был мудрым, светским и ориентированным на Запад. Маргарет Тэтчер принимала его на Даунинг-стрит, а Рональд Рейган произнес в его честь тост во время приема в Белом доме, подняв бокал и пообещав: «Абдул Хак, мы с вами». И все же Хак был еще и патриотом своей родины. Он мечтал, что, когда Талибан падет, в его стране воцарится власть, не подверженная никакому внешнему влиянию.

«От вас, американцев, мы хотим лишь дружбы, – сказал он однажды в интервью. – Мы не можем отдавать вам честь. Мы не можем быть вашими марионетками. Если вы хотите именно этого, то для нас нет разницы между вами и советской стороной».

Подобные заявления сделали Хака изгоем в глазах влиятельных американцев. ЦРУ крайне скромно поддержало его во время восстания против советских оккупантов в восьмидесятых. И, так как он не сотрудничал со Штатами впоследствии, ему не собирались помогать в борьбе против талибов. Но Хак все равно решил снова вступить в войну.

Лидеры Талибана считали Хака достаточно сильным врагом. В 1999 году они подослали отряд убийц в его дом в Пешаваре, однако те успели застрелить только жену Хака и одиннадцатилетнего сына. Поэтому, когда той осенней ночью Хак пересекал афганскую границу, он намеревался наказать Талибан за содеянное не только с государством, но и с его семьей.

Пешавар столетиями был бурлящим центром интриг и шпионажа. В этом городе так опасно, что человека могут запросто выкрасть прямо на улице, и он исчезнет без следа. И одновременно в нем так безопасно, что менялы спокойно дремлют над грудами наличности. Торговцы на лабиринтообразном базаре продают горы львиных шкур, павлиньих перьев, сочных дынь и, как они сами говорят, лучший в мире героин. Шпионы повсюду. В Пешаваре трудно сохранить что-либо в тайне.

Особенно это касалось Абдула Хака. Талибан не сумел его убить, однако поддерживал тесные отношения с пакистанской службой разведки, которой Хак был не нужен. Обе группировки следили за каждым его шагом, прослушивали телефонные разговоры и постоянно стремились путем взяток проникнуть в его ближайшее окружение.

Учитывая крайнюю разговорчивость Хака, талибам и пакистанцам, наверное, было необязательно так пристально за ним наблюдать. Вскоре после того, как он пересек афганскую границу, в журнале «Wall Street Journal» появилась статья о его цели:

«Ключевой антиталибский командир перешел южную границу Афганистана с отрядом из примерно ста человек. Их цель – попытаться открыть первый пуштунский фронт против правящего режима… Мистер Хак планирует начать военное наступление в течение нескольких дней… Один из наиболее уважаемых командиров того периода [войны против СССР], мистер Хак не получал поддержки Центрального разведывательного управления, направленной на помощь антиталибским движениям… [Он] среди тех оппозиционных лидеров, кто критиковал авиаудары со стороны США. В то время как в ходе шестнадцатидневной бомбардировки были уничтожены военные объекты и техника Талибана, некоторые оппозиционные лидеры заявляют, что это постепенно ухудшает отношение афганцев к Штатам».

В субботу двадцатого октября, за день до выступления, Хак встретился с пешаварскими агентами ЦРУ. Он сообщил, что надеется запустить волну дезертирства и военных восстаний, которые уничтожат власть Талибана с минимальным количеством жертв. Агенты не заинтересовались, как происходило всегда, когда у Хака появлялись новые замыслы. Все, что они предложили ему в качестве помощи, – несколько спутниковых телефонов. Хак отказался по двум причинам. Во-первых, он уже располагал достаточным количеством телефонов благодаря любезности Джеймса и Джозефа Ритчи, богатых американских братьев, которые выросли в Афганистане и поддерживали цели Хака. Во-вторых, он подозревал, что ЦРУ намерено использовать чипы определения глобального месторасположения, чтобы следить за его перемещениями и, скорее всего, передавать информацию врагам.

Проскользнув на территорию Афганистана через горы у Хайберского прохода, Хак начал связываться с сельскими старостами и прочими людьми, которые, по его мнению, могли помочь в борьбе против Талибана. В итоге к нему присоединилось несколько человек, включая влиятельного талибского лидера из местности возле Джелалабада.

Прежде чем Хак успел приступить к последним приготовлениям для перехода этого лидера на сторону мятежников, он получил известия: из Джелалабада для его захвата отправлен отряд талибов, и они приближаются. Хак попытался отступить обратно в сторону Пакистана, однако все пути оказались перекрыты. Спустя шесть дней после начала операции Хак очутился в смертельной опасности.

Оставалась лишь одна надежда: возле места, что стало ловушкой, находились две вертолетные площадки, которые десять лет назад построили для нужд СССР. Хак позвонил Джейми Ритчи, своему американскому другу и спонсору, который нервно ожидал новостей в Пешаваре. Новости были крайне плохими.

«Ты можешь мне как-то помочь?» – спросил Хак.

Ритчи тут же передал сигнал SOS своему брату в США, а тот, в свою очередь, позвонил Роберту Макфарлейну, одному из американских спонсоров Хака. Макфарлейн, имея массу связей в Вашингтоне, которые он установил, будучи советником президента Рейгана по вопросам национальной безопасности, вошел в контакт с агентами ЦРУ в Лэнгли, а также с главным военным советником в Совете национальной безопасности генералом Уэйном Даунингом. Он передал им точные координаты Хака и взмолился о его спасении.

Пока Макфарлейн ожидал ответа, Хак находился на другом конце света, в Афганистане, окруженный врагами и утренней прохладой. Его судьба оказалась в руках ЦРУ, которое должно было стать его ближайшим соратником, однако на протяжении почти двадцати лет постоянно отклоняло его просьбы о помощи. Вряд ли сейчас ему вдруг улыбнулась бы удача.

Столетиями название «Афганистан» вызывало в сознании образы отдаленности и изолированности. Это труднодоступная местность в глубине Азии, отрезанная от мира высокими горными хребтами, и в ней царят скорее племенные традиции, чем закон. Враждебность страны по отношению к чужакам вошла в легенды. Классический пример: судьба британской колонны из шестнадцати тысяч солдат и гражданских служащих, которую вынудили бежать из Кабула в 1842 году; к британскому гарнизону в Джелалабаде, в девяноста милях оттуда, добрался лишь один человек.

На протяжении девятнадцатого века за власть над Афганистаном боролись Британия и Россия. Их вражда с высокими ставками стала известна как «Большая игра». Подобные конфликты обычно возникают, когда бедная страна располагает ресурсами, которыми жаждут завладеть богатые страны. В Афганистане нет нефти, нет минеральных богатств и мало плодородной земли, зато есть одно преимущество, которое испокон веков манило чужестранцев: выгодное расположение. Через него проходят пути в Индию, Иран, Центральную Азию и Китай, и веками государства стремились установить контроль над столь стратегически важным местом.

Во время обеих мировых войн Афганистан оставался традиционно независимым и хранил нейтралитет. В послевоенные годы он успешно держался в стороне от «холодной войны». Молодые офицеры, свергнувшие в 1973 году монархию, принимали помощь и от соседнего СССР, и от далеких США. Они удерживали власть в своих руках до 1979-го – затем их свергла левацкая коалиция.

Новый режим оказался не в состоянии закрепиться у власти. Частично потому, что он стремился ввести обширную социальную реформу, а частично из-за союза с СССР, который многие афганцы считали империалистическим и антимусульманским государством. В Герате, центре одноименной провинции, протест против включения женщин в программу по ликвидации безграмотности перерос в полномасштабное восстание. Боевики выискивали и рубили на куски советских мужчин, женщин и детей, с ликованием маршировали по улицам, подняв изуродованные тела на пиках. Правительство с помощью СССР вернуло город под контроль после беспощадной бомбардировки, в ходе которой погибло двадцать тысяч человек.

Потрясения произошли как раз в период, когда регион все еще восстанавливался после Исламской революции в Иране, которая радикально изменила стратегическую карту Ближнего Востока и Центральной Азии. Американцы считали революцию огромной геополитической неудачей и опасались, что СССР этим воспользуется: например, Афганистан станет плацдармом для рывка в сторону нефти Персидского залива. У советской стороны эта революция возродила давний страх, что мусульмане в провинциях Центральной Азии обратятся к фундаментализму и, руководствуясь его принципами, поднимут сепаратистское восстание. Хуже того, именно в то время советское положение в Афганистане серьезно ухудшилось под давлением исламских мятежников. На срочном собрании Политбюро семнадцатого марта 1979 года Юрий Андропов, председатель КГБ, который позже станет главой страны, побуждал своих товарищей занять жесткую позицию. «Ни при каких обстоятельствах не потерять Афганистан», – говорил он им.

США также наблюдали за разворачивающимся кризисом. Восстания против просоветских режимов вспыхивали отнюдь не каждый день. И когда это произошло в Афганистане, аналитики ЦРУ предположили, что Управление должно тайно оказать мятежникам помощь. Чем дольше будет продолжаться мятеж, рассуждали они, тем больше это ослабит СССР, которому придется выделять больше ресурсов.

Когда Андропов обращался к Политбюро в Москве, в ЦРУ стали разрабатывать первый план помощи афганским партизанам. Так началась операция, которая станет крупнейшей и самой дорогостоящей в истории ЦРУ. Некоторые считают ее блестящим успехом, другие полагают, что в свете последовавших событий победа США обернулась катастрофой.

Существует аксиома, что для успешной борьбы с мощной армией партизанскому движению необходима база за пределами страны. Взглянув на карту Центральной Азии, можно сразу понять, что Пакистан, чья граница с Афганистаном растянулась на более чем тысячу миль, стал для афганских мятежников местом убежища. Поэтому, чтобы отправить тайную помощь мятежникам, ЦРУ должно было заключить сделку с Пакистаном.

Американские лидеры действовали по привычной схеме, которая послужила началом «эры переворотов». Сперва они намечали цель, в данном случае – обескровить СССР в Афганистане. Страстно желая победить, они никогда не рассматривали последствия своих действий в перспективе. «Мы только оправились от жуткой трагедии Вьетнамской войны, и она пошатнула нашу уверенность, – объяснил позже Чак Коган, офицер ЦРУ, служивший на Ближнем Востоке в восьмидесятых. – Многие погрязли в унынии, так как считали, что Советский Союз продвигается вперед, а мы вынуждены занимать оборонительную позицию. И вдруг появилась возможность развернуть ситуацию на сто восемьдесят градусов».

Впервые американцы должны были задуматься о результатах своего вмешательства в этот конфликт, когда им пришлось иметь дело с Пакистаном. Два года назад жизнь демократического Пакистана круто изменилась: генерал Зия-уль-Хак захватил власть вследствие военного переворота. Зия-уль-Хак рьяно преследовал две цели: создание атомной бомбы и введение того, что он назвал «истинным исламским порядком» в государстве. Затем, как раз когда американцы рассуждали, сделать ли его своим партнером, он повесил свергнутого премьер-министра Зульфикара Али Бхутто. Таким образом, самый необходимый для афганского проекта человек являлся военным диктатором, который приказал казнить своего предшественника, который поощрял реакционный ислам и который руководил всемирной сетью агентов, стремящихся купить запрещенные ядерные вещества и технологии.

Любые сомнения американцев по поводу Зия-уль-Хака оказались ничем по сравнению с их непреклонным решением усугубить конфликт в Афганистане. Они связались с Зия-уль-Хаком и поинтересовались, не согласится ли он превратить свою страну в плацдарм для восстания. Зия-уль-Хак не отказал, однако выдвинул необычные условия. ЦРУ, по его словам, не должно передавать оружие прямо в руки афганских мятежников, но отправлять все вооружение пакистанской Межведомственной разведке. Далее, американцы не должны ступать на территорию Афганистана или контактировать с партизанскими командирами. Межведомственная разведка будет передавать деньги и оружие от ЦРУ определенным командирам по собственному усмотрению. ЦРУ согласилось и передало Пакистану управление афганским мятежом.

«В ЦРУ прекрасно знали свою роль, – сказал в интервью после войны генерал Хамид Гуль, служивший главой МВР во время пика Афганской кампании. – Они знали, что операциями руководим мы. Мы были ответственны за все произошедшее, а они предоставляли материально-техническое обеспечение. Им даже было запрещено приезжать на наши племенные территории, не говоря уже о самом Афганистане – вплоть до того, что они не могли беседовать с афганскими лидерами без присутствия моих людей из МВР».

Когда ЦРУ и Зия-уль-Хак заключили сделку в середине 1979-го, Афганистан уже погрузился в хаос. К осени власть захватил коммунист по имени Хазифулла Амин, который когда-то обучался в Колумбийском университете. Он прохладно относился к СССР, и, как только он начал встречаться в Кабуле с американскими дипломатами, лидеры Советского Союза забеспокоились. Двадцать шестого ноября Политбюро тайно решило отправить в Кабул солдат, уничтожить Амина и установить более дружественный режим.

В канун Рождества тысячи советских солдат прошли маршем в Афганистан по понтонным мостам через реку Амударья. Другие приземлились в аэропорту Кабула. Танки прибыли утром. Десантный отряд КГБ взял штурмом дворец, убил Амина и передал власть новому диктатору. Теперь Афганистаном правил не просто просоветский человек – государство оказалось под советской оккупацией.

Вашингтонские стратеги тут же увидели возможные последствия. Ранее американцы поддерживали восстание, лишь косвенно направленное против СССР. Теперь они получили возможность втянуть Советский Союз напрямую. Советник по национальной безопасности при президенте Джимми Картере Збигнев Бжезинский за два дня написал меморандум под названием «Размышления о советском вторжении в Афганистан».

«Афганистан должен продолжать сопротивление. То есть мятежники должны получать больше денег, больше оружия и консультаций. Чтобы вышеперечисленное стало возможным, нам надлежит убедить Пакистан помогать повстанцам. Придется пересмотреть нашу политику в отношении Пакистана, дать им больше гарантий, военной помощи. А также нам, увы, придется принять следующее решение: наша политика обеспечения безопасности касательно Пакистана больше не сможет основываться на нашей же политике нераспространения ядерного оружия…

Наша конечная цель – отступление советских войск из Афганистана. Если же этого достичь не удастся, мы должны как можно сильнее истощить ресурсы СССР».

Картер одобрил предложенную стратегию, как и Рональд Рейган, сменивший его в 1981 году. Вскоре после инаугурации Рейган заключил сделку с Пакистаном, согласно которой США получали стратегического союзника и закрывали глаза на грехи генерала Зия-уль-Хака. В Пакистан полилась американская помощь – более шести миллиардов долларов в течение восьмидесятых. Как и помощь для афганских повстанцев, моджахедов, которая постепенно возросла с тридцати миллионов долларов в 1981 году до двухсот миллионов в 1984-м. Практически каждый цент, как и оружие, доставляли первым делом МВР, которая уже распределяла их между избранными командирами.

Межведомственная разведка поступала достаточно разумно, передавая американскую помощь лишь тем полководцам, которые зависели от Пакистана. Особое внимание она уделяла тем, кто разделял приверженность Зия-уль-Хака к фундаменталистскому исламу. Пока американцы радостно наблюдали, МВР отправляла сотни миллионов их долларов таким обскурантистам, как Гульбеддин Хекматияр, безжалостный и амбициозный командир, который заработал целое состояние на наркоторговле, мечтал обратить Афганистан в полностью исламское государство и любил заводить своих последователей, громогласно скандируя «Смерть Америке!».

Однако среди афганских командиров был и противник Хекматияра, ставший примером как современных, так и патриотических ценностей. Абдул Хак, выходец из выдающейся пуштунской семьи, уже в двадцатилетнем возрасте попал в тюрьму за организацию партизанских атак, направленных против властей. Семья подкупом вызволила его из-за решетки, но после прихода СССР в 1979-м он снова отправился на войну, теперь уже более масштабную. Хак добился невероятных успехов, включая уничтожение крупного советского склада вооружения в Кабуле и, вскоре после этого, колонны из двухсот единиц техники. Тем не менее его просьбы выделить часть американских щедрот оставались без ответа. И Межведомственная разведка, и Штаты считали его слишком независимым. МВР вдобавок считала его чересчур мирским и прозападным.

В 1985 году, разочарованный отказом МВР в поддержке, Хак отправился прямиком в Вашингтон. Он взбудоражил многих влиятельных американцев, среди которых оказался Роберт Макфарлейн, советник Рейгана по национальной безопасности; он назвал Хака «невероятным» и «страшно впечатляющим». Вернувшись в Пакистан, Хак обнаружил, что его визит в Вашингтон ничего не изменил. Генерал Зия-уль-Хак отказывался его принимать. А Милт Бирден, глава отделения ЦРУ, приехавший в Исламабад в 1986-м, вовсе высмеял его как хвастуна и назвал «голливудским командиром».

Остальные придерживались иного мнения. Ахмед Рашид, выдающийся журналист и знаток истории современных афганских войн, считал Хака «очень харизматичным лидером», который «выстроил эффективную сеть людей из разных сословий». Даже чрезвычайный и полномочный посол Госдепартамента к афганским моджахедам Питер Томсен считал, что США совершают глупость, поддерживая ярого фундаменталиста Хекматияра и отвергая его соперника, который располагал «колоссальной поддержкой не только в своей сфере влияния, но и в Афганистане».

«Главным утверждением было следующее: Хекматияр считался лучшим бойцом и организатором. Конечно, ему симпатизировала пакистанская МВР, и он получал большую часть оружия, однако его ненавидело большинство афганцев… ЦРУ прекратило поставлять оружие Абдуле Хаку уже полностью. Тайно они распространяли слухи, что он искусственно создал свой образ, что он „голливудский командир“ и не пользуется поддержкой в самой стране».

В начале восьмидесятых Рейган и несколько его ближайших советников пришли к выводу, что с достаточным количеством денег и вооружения афганские партизаны смогут победить Советскую армию и превратить свою страну во «Вьетнам для русских». Чтобы оплатить такую кампанию, они обратились к необычному партнеру – Саудовской Аравии. Саудовцы уже давно были тесно связаны с Пакистаном. Они отправляли Зия-уль-Хаку огромные денежные суммы для открытия религиозных школ, предназначенных как для нищих пакистанцев, так и для афганских беженцев. Чтобы в подобных школах преподавали исключительно ваххабитский ислам и чтобы ученики не подвергались влиянию таких вредоносных предметов, как история или физика, саудовцы отправляли в Пакистан сотни мулл, чтецов Корана и вероучителей.

Саудовская Аравия была тесно связана и с США, так как являлась важным поставщиком нефти. В 1984 году президент Рейган воспользовался этими дружественными связями и попросил саудовскую королевскую семью о помощи в Афганистане. Саудовцы мгновенно поняли, что таким образом смогут укрепить положение своего пакистанского друга Зия-уль-Хака, поддержать афганские группировки, зависимые от Пакистана и его фундаменталистской кампании, и в то же время втереться в доверие к Вашингтону. Они договорились поставлять такую же, доллар в доллар, помощь афганцам.

Данное соглашение в сочетании с решимостью Рейгана вливать огромные суммы в партизанскую кампанию привело к самой масштабной и дорогостоящей операции, за которую когда-либо брались разведслужбы.

В 1986 году ЦРУ отправило афганским партизанам четыреста семьдесят миллионов долларов, а в 1987-м – шестьсот тридцать. Саудовская Аравия вложила столько же. В течение этого периода непокорный приграничный регион Пакистана и Афганистана породил жестокие войска, которые изменят картину мира так, как никто еще не мог себе представить.

Несмотря на огромный масштаб проекта, в глаза бросается иной, более необычный его аспект. США отправляли афганским партизанам колоссальные суммы, однако Штаты не решали и даже не пытались решать, кому достанутся их щедрые подарки. Они переложили эту задачу на плечи Пакистана, цели которого кардинально отличались от целей Вашингтона. Пакистанцы поддерживали семь афганских группировок, в разной степени приверженных фундаментализму и выступающих против Запада. Они также систематически работали над уничтожением остальных – левацких, мирских или патриотических – группировок.

«Господи, – предупреждал американцев некий мирянин-афганец, – вы финансируете своих же убийц!»

По мере того как ситуация в Афганистане накалялась, мировое внимание постепенно начало обращаться к растущей угрозе международного терроризма. Террористы захватили пассажирский самолет в Бейруте и убили водолаза ВМФ США, которого обнаружили на борту. Несколько месяцев спустя палестинцы захватили круизное судно «Акилле Лауро» и убили пожилого американского еврея. Вооруженные люди напали на зоны регистрации авиакомпании «El Al» в аэропортах Вены и Рима – погибло девятнадцать человек. В Ливане террористы похитили главу местного отдела ЦРУ и запытали его до смерти. Другие террористы взяли в плен полдюжины американцев и долгое время их удерживали.

Все эти события, подробно освещенные в США, могли привести американских лидеров к мысли – а где же истоки антиамериканского терроризма, откуда он пошел? Если бы американцы всерьез задумались об этом, они, вероятно, поняли бы, что обучать и снаряжать группировки фундаменталистов – не самая лучшая идея. Однако немногие в Вашингтоне догадывались, что, пока Штаты оправляются от первых волн ближневосточного терроризма, они собственными руками создают бойцов, которые позже запустят волну куда более ужасную.

Одним из самых судьбоносных решений МВР при создании афганской мятежной армии было нанимать боевиков из других мусульманских стран. Среди добровольцев встречалось множество радикалов, которые считали джихад против советского оккупанта священным поступком. В лагерях, построенных на деньги ЦРУ в Пакистане, их обучали современным методам саботажа, засады и нападения, а также использованию оружия.

Среди тех, кто наживался при подобных обстоятельствах, был саудовский миллионер Усама бен Ладен. Бен Ладен приехал в Афганистан в начале восьмидесятых, в возрасте около двадцати пяти лет, и несколько месяцев прослужил в повстанческой армии. Затем он сумел добиться у МВР более ответственного задания. Теперь он принимал зарубежных боевиков, которые прибывали в Афганистан, и распределял их по тренировочным лагерям. Лучшего поста для того, кто жаждет быть знакомым с джихадистами по всему миру, не придумать. «Эти заинтересованные молодые люди стянулись из не менее чем двадцати восьми мусульманских стран, – говорил после войны генерал Гуль, глава МВР. – Считая пакистанцев, которые также участвовали в боевых действиях, в Афганистан отправилось не менее пятидесяти тысяч молодых людей».

Повстанческие силы, учитывая колоссальные ресурсы, медленно и неизбежно крепли. В конце концов они достигли такого масштаба, что могли серьезно противостоять Советской армии. В 1986 году новый советский лидер Михаил Горбачев обратился к Политбюро со словами, что эта война стала «кровоточащей раной». В конце того же года он объявил, что восемь тысяч советских солдат возвращаются на родину. Сделав все возможное, чтобы у власти остался коммунистический лидер Мохаммад Наджибулла, Горбачев вывел войска. Пятнадцатого февраля 1989 года последние советские формирования пересекли реку Амударья.

Для Советского Союза эта война обернулась полной катастрофой. По собственным подсчетам, СССР потерял сто миллионов долларов и пятнадцать тысяч солдат, не говоря уже о неисчислимом уроне его международному авторитету и стратегической мощи. Через несколько лет Советский Союз рухнул. Поражение в Афганистане сыграло свою роль в приближении его краха.

Афганцы понесли еще большие утраты. Да, они освободились от оккупации, однако такой ужасающей ценой, что ее сложно представить. В течение восьмидесятых годов погиб один миллион афганцев. Три миллиона остались калеками. Пять миллионов укрылось в лагерях для беженцев в соседних странах. Еще ни одна афганская война не оставила след, столь разрушительный физически и духовно.

Генерал Зия-уль-Хак разбился в авиакатастрофе в 1988 году, так и не дожив до победы. Однако к окончанию войны Пакистан сосредоточил в своих руках огромную мощь. Он стал партнером США, царетворцем Центральной Азии и, по существу, прибрал к себе Афганистан. А самое главное – Пакистан получил бесценное десятилетие на развитие ядерной программы без оглядки на Штаты.

Никто так не ликовал из-за советского поражения, как американцы. Афганистан в этой войне не имел для них никакого значения, они видели лишь борьбу с СССР. Одержав в ней победу, американцы достигли своей вершины, практически невообразимой цели. Милт Бирден отправил в Лэнгли телеграмму из двух слов, что стали квинтэссенцией гордости, которую он и другие американцы испытали от своего триумфа.

«МЫ ПОБЕДИЛИ», – говорилось в ней.

Вашингтон гудел от поздравлений. Однако вскоре американские лидеры утратили интерес к Афганистану, невзирая на предупреждения тех, кто отлично знал это государство. Президент Наджибулла публично предупреждал: если Штаты оставят Афганистан без внимания, он «превратится в центр терроризма». Абдул Хак предсказывал, что страна станет «учебным полигоном и складом вооружения для зарубежных террористов и в то же время крупнейшим в мире полем опийного мака». Питер Томсен, посол Госдепартамента, писал в отчетах Вашингтону, что, если бы не столь религиозные командиры, вроде Хака и таджикского лидера Ахмада Шах Масуда, остались без поддержки, их уничтожили бы фундаменталисты. Однако никто не воспринял эти аргументы всерьез, особенно после 1991 года, когда Штаты сосредоточились на войне в Персидском заливе с иракским диктатором Саддамом Хусейном.

«Волновало ли нас будущее провинции Нангархар? – размышлял Милт Бирден годя спустя. – Наверное, нет. И знаете, что оказалось? Нас ничто не волновало».

Афганские военачальники, победившие СССР, теперь обратили свое внимание на правительство Наджибуллы. И все же тот рассчитывал на мощную поддержку Москвы, а его враги погрязли в междоусобицах.

Наджибулла давал им отпор на протяжении трех лет, однако с крахом Советского Союза он оказался в тупике. Двадцать пятого апреля 1992 года, по соглашению при посредничестве ООН, Наджибулла подал в отставку. Военачальники сформировали новое правительство, но оно быстро погрязло в стычках, что переросли в конце концов в гражданскую войну. Худшим ее итогом стало разрушение Кабула зимой 1992/93 года, после долгих месяцев бомбардировок по приказу Хекматияра, который оставался излюбленным военачальником пакистанцев.

В ходе гражданской войны пакистанцам пришлось неохотно признать, что им никогда не удастся поставить Хекматияра во главе Афганистана. Поэтому они решили создать новую силу, с лучшими шансами на победу. Пакистанцы наняли радикалов из числа афганских беженцев, проходивших обучение в религиозных школах, создали военные подразделения, обучили и вооружили их лидеров. Так как каждый из новобранцев был талибом, то есть религиозным учеником, движение получило название «Талибан». К тому времени, как они начали захват территории Афганистана, Талибан насчитывал двадцать тысяч вооруженных боевиков и впечатляющее количество орудий. Саудовское правительство предоставляло движению миллионы долларов, а в случае необходимости Пакистан набирал новых добровольцев из религиозных школ, построенных на деньги саудовцев.

Талибан также многим обязан Штатам. Некоторые боевики изучили искусство войны в восьмидесятых в лагерях, оплаченных ЦРУ. Многие другие стали радикалами благодаря профундаменталистскому климату, который ЦРУ поддерживало в тот период. После советского поражения они либо ушли на гражданскую войну, либо удалились к аскетичной жизни в стенах религиозных школ Пакистана. Когда через несколько лет талибы превратились в фундаменталистское ополчение, они были в неменьшем долгу перед американцами, чем перед пакистанцами.

Помощь Пакистана и США вполне могла привести Талибан к власти, однако у движения появился еще один влиятельный покровитель. В начале 1996 года в Афганистан вернулся Усама бен Ладен, проживший несколько лет в Судане. С собой он привез террористическую организацию «Аль-Каида». Бен Ладен посчитал Талибан движением, полностью соответствующим его взглядам, и предоставил ему три миллиона долларов для финального рывка к победе. Двадцать седьмого сентября 1997 года, при поддержке четырех влиятельных друзей – Саудовской Аравии, Пакистана, США и бен Ладена – армия Талибана с триумфом вошла в Кабул. Один отряд взял штурмом комплекс ООН, где проживал президент Наджибулла с тех пор, как его свергли четыре года назад. Схваченного Наджибуллу кастрировали и повесили. Тело его осталось на всеобщем обозрении.

Сразу же после захвата столицы боевики Талибана разбушевались так, как обычным армиям и не снилось. Они считали все зрительные образы кощунственными, поэтому разбивали телевизоры и камеры, срывали со стен фотографии. Чтобы не позволить людям слушать музыку, которую они тоже считали злом, талибы уничтожали радиооборудование и стереоаппаратуру. Талибы запретили алкоголь и табак, танцы и даже запуск воздушных змеев. Хуже того, они отняли у женщин все мыслимые права: им запрещалось работать или учиться вне дома, а на людях они должны были носить паранджу столь закрытую, каких еще не видывал современный мир.

Талибан также позволил бен Ладену организовать на территории Афганистана лагеря, где боевики со всего мира обучались тактике террористических действий. Образовался идеальный союз. Мулла Мухаммед Омар, лидер Талибана, желал установить в стране исключительно исламскую власть. Бен Ладен разделял его амбиции, но уже касательно всего мусульманского мира. Оба яростно ненавидели Запад. Вскоре они вдвоем стали править Афганистаном и превратили его в крупнейший в мире источник терроризма.

Несмотря на все это, США поддерживали с Талибаном хорошие отношения. По словам Мартина Эванса, старшего британского дипломата, состоявшего на службе в том регионе, американские чиновники «не просто молчали, они снисходительно относились к социальному и юридическому беспределу, который с самого начала стал визиткой карточкой правления Талибана». Причина этого была очевидна. Американская нефтяная компания «Unocal» хотела построить газопровод стоимостью два миллиарда долларов от богатых полей Туркменистана до цветущего Пакистана и, возможно, Индии. Газопровод предполагалось пустить через Афганистан, поэтому компания жаждала видеть в Кабуле правительство – любое правительство, – способное усмирить страну.

Самым известным американцем из выступающих за дружеские отношения с Талибаном была Робин Рейфел, помощник Госсекретаря в администрации Клинтона. Ее интерес был откровенно коммерческим. Во время визита в Кабул в 1996 году она сказала, что надеется «оказать содействие деловым интересам США», и предупредила, что если Штаты не станут сотрудничать с Талибаном по вопросу газопровода, «экономические возможности в этой стране будут упущены». Американский журналист Стив Колл, автор авторитетной книги о современных Афганских войнах, писал, что Рейфел была заинтересована главным образом в «корпоративных переговорах».

«Ввиду отсутствия альтернатив, Госдепартамент последовал намерениям „Unocal“, – писал Колл. – Уровень американской терпимости к Талибану был открыто и неразрывно связан с финансовыми целями нефтяной компании».

К тому времени, как Талибан захватил власть, Афганистан уже двадцать лет раздирала внутренняя война. Многие афганцы принимали талибов, несмотря на беспредел, в надежде, что те хоть как-то восстановят в стране мир и спокойствие. Талибы так и поступили. Однако спокойствие это отдавало кладбищенской тишиной, и его поддерживали отрезанием конечностей, поркой и публичными казнями. Невзирая на это, афганцы думали, что Талибан сумеет обеспечить им лучшее будущее.

Феминистки в США и по всему миру устраивали протесты из-за талибского отношения к женщинам, но их злости не хватало, чтобы вопрос об Афганистане вновь появился среди мировых политических задач. Это сделал самый известный гость страны: Усама бен Ладен. Седьмого августа 1998 года отряды террористов под его руководством взорвали американские посольства в Кении и Танзании. Жертвами атаки стало около двухсот человек. Две недели спустя президент Клинтон отдал приказ о бомбежке лагеря в Афганистане, где якобы проживал бен Ладен. По лагерю ударили более шестидесяти «Томагавков». Однако среди двух дюжин погибших боевиков лидера террористов не оказалось.

К тому времени несколько армий моджахедов, которые так долго раздирали Афганистан на куски, переформировались и начали нападать на Талибан. Страну вновь втянули в гражданскую войну, и случилось это по вине тех же военачальников, которые выделились в восьмидесятых: Хекматияр, Масуд, узбекский лидер Абдул-Рашид Дустум и Исмаил-Хан из западного города Герат. Все они использовали оружие, которое десять лет назад прислало ЦРУ для борьбы с Советским Союзом.

Абдул Хак занимал пост министра безопасности в моджахедском правительстве, которое неудачно пыталось править страной после отставки Наджибуллы. Действующая власть быстро стала ему отвратительна, и Хак оставил должность. Глубоко разочарованный происходящим в Афганистане, он решил уехать. Он мирно прожил шесть лет в Дубае, управляя компанией по импорту-экспорту, а летом 2001-го, заметно поплотнев, с сединой в бороде, вернулся. Он увидел, что Талибан идет к краху, и хотел помочь установить новую власть.

План Хака состоял в следующем: вновь собрать армию пуштунов и объединить ее с Северным альянсом Масуда. Репутация того была сомнительной, однако Масуд точно так же отрицал фундаментализм и располагал искренней поддержкой народа. Его союз с Хаком был многообещающим, и новые власти об этом знали. В начале сентября два боевика «Аль-Каиды» прибыли в штаб Масуда под видом журналистов. После нескольких дней ожидания их наконец привели к лидеру мятежников. Видеокамера, которую они принесли с собой, на самом деле была бомбой. И как только Масуд сел, они ее взорвали. Через пятнадцать минут истекающий кровью Масуд умер.

Два дня спустя произошло самое кровавое нападение, свершившееся на американской земле со времен Гражданской войны: террористы «Аль-Каиды» врезались на угнанных самолетах в здания Пентагона и Центра международной торговли в Нью-Йорке. Погибло около трех тысяч человек. В ответ президент Джордж Буш-младший устремил внимание на Афганистан. «Мы узнаем, кто это сделал, и они за это поплатятся», – сказал он вице-президенту Дику Чейни через час после террористических атак одиннадцатого сентября. Позже он сообщил президенту Мексики Винсенте Фоксу, что отныне все враги Америки «разыскиваются живыми или мертвыми». Остальные представители администрации Буша вторили его вызывающей позиции в еще более красочных выражениях.

«Мы их достанем, – пообещал Бушу Кофер Блэк, глава контртеррористического центра ЦРУ, два дня спустя. – А когда мы с ними покончим, по их глазам будут ползать мухи».

Судьбоносные просчеты пяти президентов заложили основу не только для одиннадцатого сентября, но и для возникновения Всемирной сети терроризма. Джимми Картер запустил секретный проект ЦРУ в Афганистане. В восьмидесятых Рональд Рейган потратил миллионы долларов на вооружение и обучение антизападных фанатиков, которые сражались с СССР. Джордж Буш-старший разъярил мусульманских радикалов еще сильнее, устроив постоянные американские базы в Саудовской Аравии, где находятся священнейшие исламские города. Билл Клинтон не сумел оценить угрозу, оставленную предшественниками, и во время его президентского срока партизаны, которых десять лет назад обучали и вооружали Штаты, окончательно перевоплотились в террористов. Джордж Буш-младший игнорировал неоднократные предупреждения о неизбежных атаках, включая меморандум его собственных советников по вопросам разведки за пять недель до событий одиннадцатого сентября. Меморандум назывался: «Бен Ладен намерен нанести удар по территории США». Именно Бушу-младшему было суждено узреть результат слепоты как собственной, так и своих предшественников.

Буш пришел к власти, интересуясь внешним миром куда меньше, чем любой из современных американских президентов. Он практически не выезжал за пределы США, а также не читал и не придавал особого значения всемирной истории. Когда во время предвыборной кампании журналист задал вопрос по поводу его мнения о Талибане, Буш ответил непонимающим взглядом.

«Из-за угнетения женщин, – подсказал журналист. – В Афганистане».

«О, а мне показалось, вы сказали о какой-то „банде“, – отозвался Буш. – Талибан из Афганистана!.. Конечно! Угнетатели!»

Субботним утром пятнадцатого сентября 2001 года Буш и его главные советники встретились для заседания в Кэмп-Дэвиде, загородной резиденции президента США в штате Мэриленд. На утренней сессии министр обороны Дональд Рамсфелд и его заместитель Пол Вольфовиц доказывали, что нападение на Афганистан – слишком слабый ответ на террористические атаки и что США должны сосредоточить внимание на Ираке. Остальные были не согласны. Во время обеденного перерыва, по словам репортера «Washington Post» Боба Вудворда, Буш «предупредил собравшихся, что уже наслушался об Ираке». Он хотел первым делом сосредоточиться на Афганистане.

Как американцы собирались воевать в Афганистане и чего добиться, оставалось загадкой. Сперва Буш требовал, чтобы Талибан лишь выдал своего лидера, муллу Омара, и разорвал связи с «Аль-Каидой». Этот же вариант со всем рвением поддерживал президент Пакистана, генерал Первез Мушарраф. Пакистан создал и взрастил Талибан и потому не желал его терять. Мушарраф побуждал талибских лидеров сдать бен Ладена американцам или хотя бы изгнать его из Афганистана. Когда те отказались, Мушарраф прекратил поддержку Талибана и дал Штатам разрешение начать бомбардировки Афганистана с пакистанских авиабаз.

«Политический курс выстраивается в соответствии с обстановкой, – сказал он, когда ему задали вопрос о произошедшем. – Обстановка изменилась – изменился и наш курс».

К середине сентября Буш решил свергнуть Талибан при помощи американской военной мощи. Однако отправлять туда существенный контингент он не желал. Вместо этого он выбрал двойную стратегию: США будут вести воздушную войну, а для наземных сражений они наймут Северный альянс.

Афганские военачальники печально известны своей готовностью переметнуться в лагерь врага. Часто говорят, что их нельзя купить – можно только нанять. ЦРУ теперь желали так поступить с Северным альянсом. Двадцатого сентября из Вашингтона выдвинулся отряд из десяти офицеров ЦРУ с тремя миллионами долларов наличными. Незадолго до этого Кофер Блэк вызвал главу отряда к себе в кабинет и сообщил, что, помимо доставки наличности командующим альянса, появилось еще одно задание.

«Доставьте бен Ладена, – сказал Блэк. – Найдите его. Хочу положить его голову в коробку».

«Вы серьезно?» – недоверчиво переспросил агент.

«Абсолютно, – ответил Блэк. – Хочу отрубить ему голову и преподнести президенту».

Офицеры ЦРУ спокойно приземлились на взлетно-посадочной полосе Северного альянса севернее Кабула. Затем их привезли в гостевой дом в близлежащей деревне. На первой встрече с партизанскими командующими они выложили на стол полмиллиона долларов. Партизаны были впечатлены и поинтересовались, нет ли там еще. У ЦРУ было куда больше. На протяжении двух следующих месяцев ЦРУ доставило командирам Северного альянса десять миллионов долларов, а затем еще шестьдесят – прочим военачальникам.

Американские стратеги силились найти цели для авиаударов в стране, которая лежала в руинах после долгих военных лет. Вдобавок американцы медлили: они боялись отправлять самолеты в воздушное пространство Афганистана, пока не распределили по местам спасательные команды для сбитых экипажей. Наконец, в воскресенье седьмого октября Буш обратился к американцам с сообщением о начале операции «Несокрушимая свобода»:

«По моему приказу армия США начала наносить авиаудары по террористическим лагерям „Аль-Каиды“ и военным объектам Талибана. Эти тщательно спланированные действия направлены на прекращение использования Афганистана как операционной базы террористов и уничтожение военного потенциала Талибана.

Более двух недель назад я поставил Талибану четкие и ясные условия: закрыть террористические лагеря, выдать лидеров сети „Аль-Каида“ и освободить всех зарубежных граждан, которых несправедливо удерживают в их стране. Ни одно требование не было выполнено. Теперь Талибан заплатит».

Война и террористические атаки, которые ее вызвали, вероятнее всего, не произошли бы, если бы США не вооружили и не обучили десятки тысяч исламских радикалов в восьмидесятых годах, а затем среагировали бы, когда эти радикалы начали перевоплощаться в террористов. Буш, однако, подобными тонкостями не интересовался. «Я не вдаюсь в частности», – однажды заявил он и через несколько недель представил американцам эту войну как некую высшую миссию в тех же выражениях, какие использовали его предшественники, объясняя вторжения в страны от Филиппин до Панамы. Буш говорил, что Штаты ведут «важнейшую борьбу между добром и злом», что они борются за продвижение «Богом данных ценностей» и «защиту свободы и всего доброго и справедливого в мире». Враги Америки, как он неоднократно повторял, «ненавидят нас за наши свободы», «ненавидят нас потому, что мы любим свободу» и «ненавидят нас потому, что мы хороши».

Авиаудары по Афганистану начались во время телевизионной речи Буша. Первый заход стер с лица земли элементарную противовоздушную оборону Талибана и примитивные военные базы, однако большего эффекта не возымел. Многие постройки, попавшие под удар, были оставлены несколько дней или даже недель назад. В то же время Северный альянс и другие боевики, которых американцы якобы купили, сражаться не желали. На собрании Совета национальной безопасности заместитель Госсекретаря Ричард Армитидж уже который день выслушивал одни и те же вопросы: «Что мы бомбим?», «Что будет после бомбардировки?», «Это операция ЦРУ или Пентагона?» – и наконец не выдержал. «Все, что я слышу – это эф-ю-би-эй-ар», – сказал он товарищам. Многие из них пробыли в военной среде достаточно долго и узнали аббревиатуру FUBAR – «Fucked Up Beyond All Recognition», мягко говоря, «идиотизм за гранью понимания».

Абдул Хак в смятении наблюдал за военной кампанией со своей базы в Пешаваре. Он опасался, что, действуя через военачальников, Штаты дают им слишком большую власть, и те продолжат господствовать в Афганистане после окончания очередных боевых действий. Жаждущий восстановить гражданское правительство, Хак вновь пересек границу и вернулся на родину.

Пока талибские боевики приближались к крошечному отряду Хака, его американские друзья лихорадочно пытались его спасти. ЦРУ могло отправить за ним вертолет или атаковать талибов посредством дронов… ЦРУ не сделало ничего. К середине утра Хак оказался в руках талибов. Его посадили в джип и повезли в сторону Кабула. Не успев далеко отъехать, талибы увидели мчащийся к ним черный «Ленд Крузер». Он мигал фарами, чтобы джип остановился. Внутри «Ленд Крузера» сидел талибский министр внутренних дел мулла Абдул Разак.

«Ему нельзя в Кабул, – сказал Разак, выслушав план боевиков. – Мы должны его уничтожить. Он должен быть казнен».

Разак приказал джипу следовать за «Ленд Крузером». Колонна из двух машин съехала с трассы и остановилась у каменистого поля. Хаку приказали выйти из автомобиля.

«Это воля Бога, и я ее принимаю, – сказал он. – Я пришел сюда, чтобы восстановить Афганистан, а не разрушить его».

Таковы были последние слова Хака. Как только он замолчал, боевик подошел сзади и выстрелил ему в затылок. Остальные опустошили в тело убитого магазины своих винтовок. Человек, который мог стать величайшей надеждой Афганистана на мир, погиб в возрасте сорока трех лет.

Талибские лидеры имели основания для достаточно оптимистичного настроя. Они выдержали первую волну американских бомб, а двое из числа их самых опасных врагов, Масуд и Хак, были мертвы. Американские дикторы новостей ворчали, что Буш разработал «провальный план» из «полумер», которые приведут страну к «очередной тупиковой ситуации на другом конце мира». Давление на президента все росло – он должен отправить наземные войска. Госсекретарь Пауэлл советовал этого не делать.

«Я бы исключил вариант, при котором США придется преследовать афганцев на земле, которая принадлежала им на протяжении пяти тысячелетий», – говорил он военным стратегам.

К концу октября план Буша начал себя оправдывать. Взятки от ЦРУ переманивали некоторых военачальников, поддерживавших Талибан, на американскую сторону и побуждали других нападать на позиции талибов. Силы Абдула-Рашида Дустума при поддержке американских советников заняли ключевой северный город Мазари-Шариф. Вскоре после этого Исмаил-Хан восстановил контроль над Гератом, договорившись о переходе на его сторону шести тысяч талибов. Недели подготовки и боевых действий предоставили бен Ладену достаточно времени, чтобы уйти от преследования в сеть пещер и туннелей – укрепленных и оборудованных на деньги ЦРУ в восьмидесятых, – которые лежали под местностью с пересеченным рельефом, что назвалась Тора-Бора. Американцы, не желая лишних потерь, не стали преследовать бен Ладена. Вместо этого они обратились к своим афганским партнерам с просьбой его выследить. Те не приложили практически никаких усилий. Бен Ладена так и не поймали.

Тринадцатого ноября талибские командиры решили, что больше не могут удерживать Кабул, и отступили со своими людьми в безопасные места. На место талибов в город хлынули партизаны Северного альянса. Их приняли с радостным исступлением. Люди вытаскивали спрятанные граммофоны и слушали музыку впервые за долгие годы. Счастливые женщины носились по улицам без паранджи.

В большинстве войн захват вражеской столицы считается решающим событием. Однако мулла Омар предпочитал оставаться в Кандагаре, основном городе своего родного региона. Седьмого декабря Кандагар пал под натиском обширной коалиции пуштунских боевиков. Именно эта дата, через восемьдесят дней после террористических атак на США, стала днем американской победы.

Была ли это в самом деле победа – вопрос спорный. Американцы свергли режим, который предоставлял «Аль-Каиде» защищенный лагерь, но отказом отправить в Афганистан более нескольких сотен подразделений они позволили лидерам террористов избежать наказания за одиннадцатое сентября.

Затем американцы сразу же обратили свое внимание на Ирак.

 

Молниеносный бросок: Ирак

Среди величайших завоевателей были те, кто сперва в нерешительности задерживался у Багдада, прежде чем на него напасть. Однако никто еще не стягивал к этому древнему городу столь ошеломляющие силы, как сделали США весной 2003 года. У американских командиров был простой план: они окружат Багдад танками, чтобы защитники города не сбежали, и отправят в город подразделения для захвата дворцов, военных баз и других важнейших объектов диктатуры Саддама Хусейна.

На посту в одиннадцати милях на юг от Багдада полковник Дэвид Перкинс, командир мотопехотной бригады, отчаянно жаждал избежать опасной кампании, включающей в себя боевые действия в крупном городе. Шестого апреля он предложил товарищам иной выход: полковник намеревался совершить дерзкий «молниеносный бросок» – пробиться к центру Багдада со своими людьми, которых было меньше тысячи. Они захватят пятимиллионный город, обещал Перкинс, за один день.

«Молниеносный бросок» обычно представляет собой быстрый, смелый и разрушительный прорыв на вражескую территорию и возвращении обратно. Люди полковника Перкинса уже провели один такой «бросок» днем ранее – колонна танков и бронетранспортеров под огнем пробилась к аэропорту Багдада, уничтожив несколько сотен защитников города, и к закату вернулась в безопасное место. Через несколько часов после этого рейда министр информации Ирака Мухаммед Саид ас-Сахаф провел громкую пресс-конференцию, во время которой отрицал, что американцы сумели достигнуть аэропорта. Перкинс воспринял это как оскорбление и вызов. Он убедил старших по званию отправить его на очередной «молниеносный бросок», теперь куда более нахальный. На этот раз Перкинс собирался прорваться к центру города и закрепиться там. «При соответствующих условиях я смогу продержаться ночь, – доказывал он. – Если продержусь ночь, то останусь там навсегда. Если смогу закрепиться в стенах города, война будет закончена».

Перкинс и его офицеры решили сделать своей целью не что иное, как дворцовый комплекс, откуда Саддам Хусейн правил Ираком. Этот комплекс располагался на полностью закрытой от населения территории размером две квадратные мили в изгибе реки Тигр. Самое роскошное здание, Республиканский дворец, украшали четыре бюста Саддама Хусейна, каждый высотой тринадцать футов. В других зданиях расположилась военная и политическая элита Хусейна. За стенами комплекса лежали и другие соблазнительные цели – например, парадный плац, Министерство информации и штаб правящей партии – Баас.

Единственной дорогой от штаба Перкинса к центру Багдада было Шоссе 8, по которому его люди добрались и до аэропорта. Перкинс знал, что вдоль дороги затаились защитники города, готовые встретить колонну дождем из гранат и яростным огнем из винтовок. Впрочем, американцы уже увидели, что защитники неорганизованны и незнакомы с простейшими тактиками ведения боя. Также они были слишком слабо вооружены, чтобы противостоять танкам, бронетранспортерам и боевым машинам «Брэдли».

Чтобы удержать позиции в центре города, Перкинс планировал захватить это шоссе. Больше всего защитников укрепилось вокруг трех главных развязок. Перкинс понимал, что именно они – ключ к успеху «молниеносного рывка». Он и его офицеры обвели эти цели на карте и каждой дали имя. Они могли назвать их «Один», «Два», «Три» или «Красный», «Желтый», «Синий». Однако офицеры выбрали три имени, близких каждому американцу: «Кёрли», «Ларри» и «Мо».

Офицерам, собравшимся во временном штабе Перкинса накануне дерзкого прорыва, постоянно твердили, что Багдад возьмут 82-я и 101-я воздушно-десантные дивизии, а их роль будет заключаться в поддержке. Перкинс говорил нечто совершенно иное: они сами станут ударной силой.

«Мы создали условия для падения иракского режима, – сказал Перкинс своим офицерам. – Говорят, чтобы победить в этой войне, нужно пять дивизий, но теперь нет никаких сомнений, что завтра мы сможем сделать это самостоятельно».

Перкинс, сорокачетырехлетний выпускник Военной академии США из города Кин, штат Нью-Гэмпшир, разработал план, согласно которому две колонны танков помчатся в Багдад, стреляя, но не вступая в бой с противником. Следом двинется мотопехотная бригада, оставляя на каждой из трех целей по боевой группе. Как только Кёрли, Ларри и Мо окажутся в руках американцев, в город помчатся грузовики с топливом и боеприпасами для взявших дворцовый комплекс солдат.

«Черт, мы ворвемся прямо в гребаный Багдад! – услышав приказ Перкинса, подумал капитан Филип Уолфорд, чьей задачей было захватить комплекс. – Вы сумасшедший? Вы соображаете?»

Тем же вечером Уолфорд собрал командиров своего подразделения вне стен штаба. Он развернул карту Багдада на капоте своего «Хамви» и в свете нескольких фонариков объяснил командирам задачи. Если Уолфорда терзали сомнения, он ничем себя не выдал. Он лишь произнес классическую речь накануне битвы:

«Мы отправляемся к самому сердцу режима Саддама; мы его захватим и удержим. Если они выпустят в нас одну очередь, мы ответим тысячей. Если они убьют одного из наших, мы убъем их всех… и заставим их пожалеть о том дне, когда они вступили в иракскую армию. Поговорите с солдатами. Пусть ребята знают, чего мы от них ждем. Завтра в бой».

Когда американская колонна двинулась из импровизированного лагеря, туманный рассвет только забрезжил. Колонна состояла из девятисот семидесяти солдат в шестидесяти танках, двадцати восьми «Брэдли» и нескольких бронетранспортерах. По мере движения артиллерия открывала огонь по преградам впереди, рассчитывая выстрелы так, чтобы колонна добралась до цели через десять минут. Когда танкисты услышали взрывы у Кёрли, первой развязки на их пути, они поняли, что многие ее защитники только что погибли.

Обороняющиеся войска, состоявшие из зарубежных боевиков и преданных Хусейну иракцев, сражались с храбростью на грани фанатизма. У них не было шлемов, бронежилетов и почти не было оружия мощнее винтовок и гранатометов. Их знания в военно-полевом деле были настолько элементарными, что они, казалось, даже не понимали, как рассчитать траекторию выстрелов из их немногочисленных минометов и артиллерийских установок. Защитникам города предстояло сразиться с врагом, который полагался на грозные технологии и огневую мощь. Они никак не могли остановить подобного противника.

К середине утра, как он и планировал, полковник Перкинс пробился к центру Багдада. Его люди уничтожили десятки автомобилей, начиненных взрывчаткой, и убили сотни иракских солдат. Уже в стенах дворцового комплекса Перкинс дал небольшое интервью американской прессе, надеясь доказать всем, что он и в самом деле находится в сердце Багдада. Два офицера, оба выпускники университета Джорджии, триумфально подняли флаг баскетбольной команды «Джорджия Бульдогс» и прокричали ее слоган.

Однако ликования вскоре были омрачены. Сперва пришел доклад, что штаб попал под огонь и в результате погибли несколько солдат и два европейских журналиста. Затем Перкинс по очереди получил известия от своих командиров в Кёрли, Ларри и Мо. Каждый отбивал волну за волной и умолял о подкреплении и артиллерийской поддержке.

Раздумывая, должен ли он оставаться на позиции или же стоит отступить, Перкинс услышал радиосообщение самого ненавистного иракца – министра информации ас-Сахафа. «Неверные сотнями идут на самоубийство у ворот Багдада», – заявил ас-Сахаф. Этих слов Перкинсу было достаточно. «Остаемся», – скомандовал он офицерам.

К середине дня, несмотря на по-прежнему интенсивные бои на развязках, шоссе признали достаточно безопасным для транспорта снабжения. Практически весь путь колонна прошла под огнем, потеряв пять грузовиков у Кёрли, где защитники города устроили засаду. Впрочем, к вечеру люди Перкинса уже разгружали драгоценное топливо и боеприпасы. Американцы еще не захватили Багдад, однако они уверенно удерживали позиции и обеспечили себе безопасный маршрут.

Этот «молниеносный бросок» стоил жизни пятерым американским солдатам. Операция была великолепно продумана. Над ней работали лучшие тактики, а в действие ее привели храбрые, отлично организованные бойцы, используя столь сложное оборудование, которое и не снилось их противнику. Как и весь план ведения этой войны, операция служила исключительно военным целям. Ни Перкинс, ни любой другой американский офицер в Ираке – или в Вашингтоне – не задумывался, как США поступят с этой страной после ее завоевания. По словам Дэвида Зукчино, репортера «Los Angeles Times», который находился с солдатами, те считали, что захват Багдада станет их «обратным билетом на родину».

«Как только Багдад падет, война закончится. Их миссия будет выполнена. Разговоров о послевоенном восстановлении экономики и формировании государственности практически не велось. Подразделение не получало распоряжений насчет дальнейших действий после окончания боев, не было никаких приказов о том, что делать с Багдадом, когда он окажется в руках американцев».

Участники «молниеносного броска» были далеко не единственными, кто считал, что Иракская война окончится захватом Багдада и свержением Саддама Хусейна. Спустя едва ли неделю после успешного прорыва главнокомандующий операцией «Иракская свобода» генерал Томми Фрэнкс, ликуя, сошел с борта самолета «C-130» в аэропорту Багдада и вскинул вверх кулак. На первой встрече со старшими офицерами он приказал им начать подготовку к выводу войск. Генерал сообщил, что первые подразделения выдвинутся в течение шестидесяти дней и к сентябрю из ста сорока тысяч американского контингента в стране должно остаться лишь тридцать тысяч.

В конце совещания генерал Фрэнкс сказал офицерам, что у него есть сюрприз. Адъютант включил телевизионный экран, на котором появился президент Буш и поздравил военных. После его речи они, закурив сигары, позировали для фотографий в честь победы. Никто даже не подозревал, что война только начинается.

Историю Иракской войны можно было и, наверное, всегда можно будет охарактеризовать одним вопросом: зачем? Касательно своих мотивов президент Буш и горстка советников, которые развязали эту войну, делали массу противоречивых заявлений, менявшихся на протяжении всего конфликта. У каждого были свои мотивы, явные и тайные. Однако факт остается фактом: спорность этих мотивов делает Иракскую войну уникальной в истории Америки. Это единственный конфликт, в котором американцы сражались, действительно не зная зачем. Вопрос Ирака был главным на повестке дня Белого дома с тех самых пор, как Буш-младший пришел к власти в январе 2001-го. Через десять дней после инаугурации, на собрании Совета национальной безопасности, президент Буш, вице-президент Дик Чейни и другие старшие чиновники заинтересовались крупным снимком с камеры воздушного наблюдения, который продемонстрировал глава ЦРУ Джордж Тенет. На снимке было изображено здание в Ираке, которое, по словам Тенета, могло быть «заводом, где производят химические или биологические материалы для военного применения». Два дня спустя на другом собрании, когда Госсекретарь Колин Пауэлл представлял тактику «адресных санкций», его перебил министр обороны, Дональд Рамсфелд, главный соперник Пауэлла.

«Санкции – это хорошо, – сказал Рамсфелд, – но сейчас мы должны думать о том, как добраться до Саддама. Только представьте, как будет выглядеть эта страна с правительством, поддерживающим интересы США».

Так произошли первые стычки в Иракской войне. Стало ясно, что ключевые члены новой администрации изначально твердо намерены воевать, и с первых дней они искали оправдание своим целям.

«Никто не обсуждал это сложное предложение подробно, – позже вспоминал министр финансов Пол О’Нил. – С самого начала мы собирали доказательства против Саддама, искали способ его уничтожить и сделать из Ирака новое государство. И считали, что если нам удастся задуманное, то это все изменит. Мы сосредоточились на поиске способа достижения цели. Таков был общий тон. Президент говорил: „Хорошо. А теперь найдите способ этого достичь“».

Администрация Буша настолько сосредоточилась на иракском вопросе, что он вытеснил все остальные, даже самые важные задачи внешней политики, стоявшие перед новым правительством. Буквально через несколько дней после инаугурации Буша его главный специалист по борьбе с терроризмом Ричард Кларк написал срочный меморандум советнику по национальной безопасности Кондолизе Райс с просьбой провести инструктаж министров и других чиновников по угрозе со стороны террористической сети «Аль-Каида». Райс назначила инструктаж лишь через три месяца и пригласила скорее второстепенных чиновников, чем представителей Кабинета министров. Кларк заявил, что они обязаны вывести вопрос «Аль-Каиды» на первое место, «так как она и только она представляет непосредственную и серьезную угрозу США».

«Ну, есть и другие, не менее серьезные, – ответил заместитель министра обороны Пол Вольфовиц. – Иракский терроризм, например».

Кларк удивился и сказал Вольфовицу, что ни о каких террористических актах со стороны Ирака по отношению США ничего не известно. Затем он обратился за поддержкой к заместителю главы ЦРУ Джону Маклафлину.

«У нас нет свидетельств угрозы со стороны действующих иракских террористов по отношению к Штатам», – подтвердил Маклафлин.

«Вы переоцениваете бен Ладена, – настаивал Вольфовиц. – Он не мог совершить такой теракт [взрыв заминированного грузовика], как в 1993-м в Нью-Йорке, без государства-спонсора. Если ФБР и ЦРУ не сумели найти связь, это не значит, что они не связаны».

Сие помешательство уходит корнями в восьмидесятые, когда Ирак погряз в жуткой восьмилетней войне с Ираном. Боевики, яростно настроенные против США, захватили власть в Иране, и президент Рейган жаждал сделать все возможное для их поражения. Таким образом он начал всячески поддерживать Саддама Хусейна. Рейган отправил к Хусейну Дональда Рамсфелда, специального посла на Ближнем Востоке, чтобы узнать, какая необходима помощь. Вскоре американские разведслужбы стали предоставлять Хусейну отчеты о передвижениях иранских военных, что помогло ему избежать позорного поражения.

В течение семи лет Штаты продали Хусейну оружия на двести миллионов долларов и парк вертолетов, изначально предназначенный для применения в гражданских целях. Вашингтон также выделил ему пять миллиардов долларов в качестве сельскохозяйственных кредитов и заем размером в шестьсот восемьдесят четыре миллиона долларов для строительства нефтепровода в Иорданию, которым занялась калифорнийская корпорация «Bechtel».

Доверие между США и Ираком дало трещину, когда Саддам начал получать оружие от СССР. Однако еще двадцать пятого июля 1990 года, когда Джордж Буш-старший сменил Рейгана на посту президента, между государствами по-прежнему сохранялись дружественные отношения. В тот день Саддам вызвал к себе американского посла в Багдаде Эйприл Гласпи для так называемой «всесторонней политической беседы».

«Президент дал мне четкие указания улучшить отношения с Ираком», – сообщила ему Гласпи.

Саддам разразился речью, которая постепенно затронула тему его пограничного конфликта с соседним Кувейтом. Ирак десятилетиями считал его частью своей земли. Саддам перечислил целый список предполагаемых оскорблений, что Кувейт нанес Ираку, начиная от территориальных посягательств и заканчивая давним обвинением, что Кувейт «отравляет даже молоко, которое пьют наши дети».

«Наше терпение на исходе, – сказал Хусейн послу Гласпи. – Если мы не сумеем найти решение, Ирак, естественно, не захочет погибать».

Таким образом Хусейн прозрачно намекнул на то, что собирается напасть на Кувейт. Американцы не возражали против нападения на Иран почти десять лет тому назад, и теперь Хусейн хотел убедиться, что они вновь закроют глаза на его намерения. Гласпи ответила именно так, как ему было нужно.

«У нас нет мнения по вопросам таких внутренних арабских конфликтов, как ваши пограничные разногласия с Кувейтом», – сказала она Саддаму.

Восемь дней спустя Хусейн с легкостью захватил Кувейт и провозгласил его девятнадцатой провинцией Ирака. Однако, к изумлению Хусейна, президент Буш был возмущен. Кувейт являлся главным поставщиком нефти в США, и Буш поклялся, что иракская оккупация долго не продлится. Следующие пять месяцев он методично собирал коалицию из тридцати четырех стран, разделяющих его решимость.

Шестнадцатого января 1991 года коалиция под руководством США начала бомбардировки Ирака и иракских позиций в Кувейте. Далее последовала и наземная атака, в результате которой иракская армия не только бежала из Кувейта, но и оказалась загнана почти к самому Багдаду. Были те, кто побуждал Буша взять столицу и свергнуть Саддама, однако президент благоразумно отказался.

Вторгнувшись в Кувейт, очевидно, под ложным впечатлением, что США одобряют подобное мероприятие, Саддам превратился в изгоя в глазах Штатов. Между ним и американцами завязалась вражда, которая продлилась все следующее десятилетие. Несмотря на экономические санкции и разгромленную армию, Саддам приказал солдатам при любой возможности стрелять по американским самолетам-шпионам. Ни один самолет не был сбит, однако американцы ответили бомбардировкой всех ракетных позиций Ирака, которые они смогли обнаружить. В 1993 году, после обнародования отчетов о попытках Саддама устроить убийство бывшего президента Буша, американцы накрыли бомбами сам Багдад. Они повторили бомбардировку пять лет спустя, когда Саддам изгнал из страны специалистов из Специальной комиссии ООН.

Саддам пережил все атаки. Некоторые влиятельные американцы, особенно те, кто занимал важные посты в бывших республиканских администрациях, считали его жизнестойкость невыносимой. В глубине души они понимали, что Саддам их превзошел, и они страстно возжелали его уничтожить. Когда сын Буша стал президентом в 2001-м, кое-кто из этих людей вновь пришел к власти. Чейни, министр обороны при Буше-старшем, стал вице-президентом младшего. Вольфовиц, бывший старший чиновник Министерства обороны, стал вторым по старшинству членом новой администрации. Рамсфелд, который был министром обороны при президенте Джеральде Форде в семидесятых, вновь занял этот пост в 2001-м. Все эти господа вернулись к власти с твердым намерением закончить начатое в Ираке.

Новый президент лично заразил Белый дом решимостью. Он называл Саддама «парнем, который хотел убить моего отца», и когда ему предложили вторгнуться в Ирак после терактов одиннадцатого сентября 2001 года, Буш тут же увидел способ отомстить, завершить дело отца и восстановить честь семьи.

Ричард Кларк считал эту мысль преступно безответственной.

«После теракта „Аль-Каиды“, – говорил он Госсекретарю Пауэллу, – бомбить в ответ Ирак равносильно вторжению в Мексику после нападения японцев на Перл-Харбор».

Через несколько дней после теракта 11 сентября Буш, в одиночестве ожидавший в Ситуационной комнате Белого дома, вызвал к себе Кларка. Кларк позже вспоминал, что, когда он и два его помощника вошли, президент закрыл дверь и отдал им необычный приказ.

«Знаю, что у вас и так много работы, – сказал Буш, – но я хочу, чтобы вы как можно скорее всё перепроверили, всё. Вдруг это сделал Саддам. Вдруг он как-то связан?»

«Господин президент, – изумился Кларк, – теракт совершила „Аль-Каида“»!

«Знаю, знаю, но проверьте, замешан ли Саддам, – настаивал Буш. – Просто проверьте. Я хочу знать все мелочи».

«Конечно, проверим. Однако мы уже несколько раз проверяли спонсоров „Аль-Каиды“ и не обнаружили ни одной ниточки к Ираку».

«Проверьте Ирак, – вновь приказал Буш, – Саддама».

В течение следующих месяцев Буш и его помощники взяли политический курс, отражавший их помешательство. Вместо того чтобы использовать всю свою мощь и сокрушить террористическую организацию, ответственную за страшные удары по США, они направили усилия против диктатора, который пусть и славился жестокостью, но никогда не нападал и не угрожал напасть на Штаты.

«Пока что мы не тронем Ирак, – сказал Буш Кондолизе Райс через четыре дня после 11 сентября, – но в конце концов вернемся к этому вопросу».

Позже Буш оправдает свой курс на Ирак предположением, что Саддам создает химическое, биологическое и ядерное оружие, которое вскоре станет смертельной угрозой всему миру. Иногда его заявления состояли из мешанины любых страшных слов, что приходили ему в голову, например, когда он объявил, что Саддам вскоре развернет кампанию с использованием «ужасных ядов, и болезней, и газов, и атомных орудий». В заранее подготовленных речах Буш выражался более ясно, как в интервью британской телевизионной сети в середине 2002-го.

«Произойдет страшное, – говорил он, – если мы позволим такой стране, как Ирак, где правит Саддам Хусейн, создать орудия массового поражения, а затем объединиться с террористическими организациями, чтобы шантажировать весь мир».

С подобным заявлением не спорил никто. Мир не может бездействовать, если жестокий диктатор создает и продает такое оружие террористам, – это не просто безответственно, это чистой воды самоубийство. Любая страна, начавшая войну на опережение против оного диктатора, действовала бы в рамках самозащиты. Однако Саддам не был таким диктатором. От его армии, после восьмилетней войны с Ираном и десятилетия санкций, осталась лишь пустая оболочка с вооружением настолько старым, что самое место ему было в музеях. Саддам также был мирским патриотом, который всю жизнь подавлял, а в большинстве случаев убивал фундаменталистов, поддерживавших группировки вроде «Аль-Каиды». Стареющий и ограниченный, он представлял угрозу разве что для своего народа.

Никто из приближенных к президенту Бушу не представил план, позволяющий избежать войны с Ираком. Райс освоила искусство говорить президенту то, что он желает услышать. При чиновниках из Пентагона Пауэлл назвал иракский проект безумием, но в беседах с Бушем вел себя куда осторожнее и говорил лишь, что вторжение не будет «столь легким, каким его сейчас планируют». Частное лицо, генерал Брент Скоукрофт, служивший советником по вопросам национальной безопасности при отце Буша, сделал предупреждение. Оно появилось на страницах «Wall Street Journal» под заголовком «Не нападайте на Саддама».

«Доказательств, связывающих Саддама с террористическими организациями, и уж тем более с событиями одиннадцатого сентября, практически нет. Цели Саддама имеют мало общего с задачами террористов, которые нам угрожают, и у Саддама мало причин для сотрудничества с ними. Вряд ли он станет рисковать своими вложениями в создание оружия массового поражения и уж тем более своей страной настолько, что передаст это оружие террористам, которые будут использовать его для своих целей, в то время как все ниточки приведут обратно к Багдаду…

Самое главное: любая кампания против Ирака, неважно с какой целью, затратами и риском, на неопределенный период отвлечет наше внимание от борьбы с терроризмом. Хуже того, мир практически единогласно выступает против нападения на Ирак… Если мы закроем на это глаза, с нами перестанут сотрудничать в рамках сопротивления терроризму. И, вне всякого сомнения, мы просто не сможем победить в этой войне без активной международной помощи, особенно в сфере разведки».

Последующие события подтвердили правоту Скоукрофта. Как он и предсказывал, война против Саддама обернулась бесценным подарком исламским радикалам вроде бен Ладена. Почему же администрация Буша так настойчиво продвигала иракский проект, невзирая на предупреждения, что это подорвет безопасность Штатов?

Буш и его старшие советники могли действительно верить, что Ирак обладает или создает оружие массового поражения. Однако они могли прийти к подобному выводу только в ходе крайне политизированного процесса, в котором, как доложил глава МИ-6, посетив Вашингтон летом 2002-го, «разведданные и факты подгонялись под необходимый политический курс». Вольфовиц позже признал, что администрация решила использовать данный аргумент, «так как это была единственная причина, с которой согласились все». Причин было множество. Каждый, кто поддерживал военную политику, предлагал по две-три собственных. Все вместе они действительно подтолкнули США к войне.

Несмотря на настойчивые заявления Рамсфелда, что Иракская война «не имеет ничего общего с нефтью, абсолютно ничего общего», великие державы часто вторгались на Ближний Восток, когда что-то угрожало их запасам нефти. США поглощают нефть взахлеб, активнее, чем любая другая страна. Президент Буш, выросший среди нефтяных магнатов Хьюстона и сам приложивший руку к нефтепромышленности, свято верил, что американская безопасность зависит от доступа к ближневосточной нефти. Так считал и вице-президент Чейни, который, как и Буш, однажды этой промышленностью занимался. Так как Иран пребывал в руках врага, а правительства других стран Персидского залива выходили из-под контроля, именно богатые запасы нефти Ирака, составляющие десять процентов от мирового запаса, обеспечили бы Штатам стабильный приток нефти.

Американские корпорации намеревались извлечь из этой войны и ее последствий огромную выгоду. Больше всех нажилась компания «Halliburton», во главе которой когда-то стоял Чейни. Компания получила миллиарды долларов по контрактам, заключенным на неконкурентной основе, начиная от перестройки нефтеперерабатывающих заводов Ирака и заканчивая строительством тюрем для военнопленных. Также огромную прибыль получили два других исполина, тесно связанных с республиканской партией – «Bechtel» и «Carlyle Group».

Свою долю выгоды извлекли и американские компании, производящие боевые самолеты, снаряды и прочие орудия, особенно тройка крупнейших: «Boeing», «Lockheed Martin» и «McDonnell-Douglas», которые только за 2002 год получили сорок один миллиард долларов на контрактах с Пентагоном. Эти корпорации вложили приличные суммы в предвыборные кампании Буша, и он предоставил их руководству ключевые посты в Пентагоне и других учреждениях. В сознании этих людей корпоративные интересы неотделимо смешались с государственными.

Чиновники из Пентагона рассматривали Ирак в качестве полигона для испытания теорий, что помогут Штатам выигрывать войны. Самым рьяным был Дональд Рамсфелд. Он презирал так называемую «Доктрину Пауэлла» (в честь генерала Пауэлла). Согласно этой доктрине, США не должны вступать в войну без такого количества войск, которое подавит любого врага и справится с любыми трудностями, что могут возникнуть после победы. Рамсфелд придерживался противоположной теории: американцы могут выигрывать войны с меньшим количеством солдат и бо́льшим – технологий. Поэтому он настаивал, чтобы в Ирак отправился относительно ограниченный контингент. Также он публично отчитал генерала Эрика Шинсеки за слова о том, что для стабилизации Ирака после свержения Саддама понадобится куда больше войск.

В последние годы США получили возможность использовать территорию крупного ближневосточного государства для переброски войск в регион. Четверть столетия эту роль выполнял Иран, но Запад потерял его в ходе Исламской революции 1979-го. Затем США избрали своим местным «доверенным лицом» Саудовскую Аравию, однако к концу двадцатого века многие в Вашингтоне стали беспокоиться о долгосрочной стабильности этой страны. Они решили, что идеальной заменой станет проамериканский Ирак.

Существовало мнение, что вторжение в Ирак поможет защите королевской семьи Саудовской Аравии. Местные, и не только радикалы, особенно бен Ладен, возмущались присутствием американского военного контингента на территории королевства. Американские войска использовали Саудовскую Аравию в качестве военной базы еще со времен войны в Персидском заливе 1991 года. Это приводило многих мусульман в ярость, так как армия неверных оскверняла землю, где был рожден ислам. Вольфовиц осознавал, что американское присутствие стало «источником необычайных сложностей для дружественного правительства», но полагал, что войска невозможно безопасно вывести, пока США не закрепились в другом месте на Ближнем Востоке. Вольфовиц назвал это «почти неприметной, но важнейшей» причиной свергнуть Саддама и установить в Ираке проамериканский режим.

Многие ключевые фигуры в администрации Буша были ярыми сторонниками Израиля, в частности Ариэля Шарона и других бескомпромиссных политиков. Стабильности на Ближнем Востоке, заявляли они, можно достичь, лишь сокрушив врагов Израиля. Хусейна они считали одним из самых опасных врагов, поэтому с готовностью одобрили бы любой план, в результате которого он утрачивал власть.

Буш и его помощники также считали Иракскую войну способом продемонстрировать миру, насколько возросла мощь США. Быстрая и сокрушительная победа в Ираке, рассуждали они, послужит впечатляющим предупреждением любому реальному или потенциальному врагу.

Последний аргумент в пользу войны стал основным после того, как американские наблюдатели обнаружили, что у Хусейна не было оружия массового поражения. Буш называл это «глубоким желанием распространить свободу по всему миру». Несмотря на то – или как раз потому – что о мировой истории, и особенно об исламских и ближневосточных странах, он знал мало, Буш убедил себя в истинности ряда утверждений. Он постоянно заявлял, что западная форма демократии, основанная на свободе воли, выраженной в политических партиях и выборах, идеальна для всех мировых сообществ; что на США лежит задача распространить эту систему; что ее можно ввести в Ираке после американского вторжения. Оттуда, надеялся Буш, она распространится по всему Ближнему Востоку, и регион превратится в мирное и процветающее место.

Все эти мотивы в сумме привели администрацию Буша к войне с Ираком. В их основе лежало сильнейшее желание отомстить, одержать окончательную победу над врагом, который дразнил США – и семью Буша – более десяти лет. Таким образом, существует одновременно множество ответов на вопрос, почему же США вступили в войну, – и ни одного. Когда этот вопрос задали Ричарду Хаасу, который возглавлял отдел политического планирования Госдепартамента в период подготовки к войне и вполне мог знать правду, тот искренне ответил: «Я умру, так и не узнав. Не могу ответить. Я не могу объяснить стратегическое помешательство на иракском вопросе и почему он получил первостепенную важность. Я просто не в состоянии объяснить, почему так много людей решило, что это столь необходимо».

В течение 2002 года вокруг войны постепенно росла шумиха. Двадцать девятого января в своем ежегодном обращении к конгрессу президент Буш назвал Ирак, наряду с Ираном и Северной Кореей, частью «оси зла», которая представляла собой «смертельную и растущую опасность» США и остальному миру. Президент назвал иракский режим одним из опаснейших на земле и заявил, что он совершенствует или же ищет способы совершенствовать ядерное, биологическое и химическое оружие. «Я не стану бездействовать перед лицом приближающейся опасности». Полгода спустя Буш сообщил выпускникам Военной академии США, что их страна втянута в «битву между добром и злом», и предупредил, что, «если мы будем ждать, пока угроза станет полностью явной, мы упустим время».

Твердое намерение Буша свергнуть Саддама глубоко обеспокоила многих граждан США и других стран. Группа мировых лидеров, сомневавшихся в его красочных обвинениях по поводу вооружения Ирака, предложила другой подход: Совет Безопасности ООН издаст резолюцию с требованием, чтобы Саддам повторно принял экспертов, которые пребывали в Ираке с 1991 по 1998 год. Если Хусейн выполнит требование, полагали они, эксперты сумеют определить, каким оружием располагает Ирак. Однако это предложение угрожало военному проекту, поэтому Чейни отказался.

«Возвращение экспертов совершенно не означает его [Саддама] согласие с резолюциями ООН, – сказал Чейни в августе во время выступления перед организацией Ветеранов зарубежных войн США. – Напротив, здесь таится огромная опасность: мир может получить ложную надежду, что Саддам неким образом „вспомнил о своем месте“… Проще говоря, нет никаких сомнений, что Саддам Хусейн владеет оружием массового поражения».

Неделю спустя, на собрании Совета национальной безопасности, генерал Томми Фрэнкс представил свой план ведения войны. В конце он повернулся к Бушу и произнес то, чего практически никто из собравшихся слышать не хотел: «Господин президент, мы уже десять лет ищем ракеты „Шквал“ и другое оружие массового поражения, но так ничего и не обнаружили». Буш пропустил замечание мимо ушей, словно Фрэнкс ничего и не говорил. Через несколько дней на собрании в Белом доме Буш сообщил конгрессменам, что считает Саддама Хусейна куда большей угрозой, чем «Аль-Каида».

«Борьба с терроризмом продолжается как должно, – сказал он. – Мы отлавливаем членов „Аль-Каиды“ одного за другим. Куда большая угроза, однако, Саддам Хусейн и его оружие массового поражения».

Полвека назад Джон Фостер Даллес признал, что не обнаружил однозначных доказательств, что правительством Гватемалы руководят из Кремля, однако заявил о намерении свергнуть это правительство все равно, руководствуясь «нашим глубоким убеждением, что подобная связь обязана существовать». Буш действовал по тому же принципу. Он любил называть себя «игроком с чутьем» и гордился остротой своего чутья. Именно оно подтверждало, как он сообщил в конце сентября, что «иракский режим обладает биологическим и химическим оружием». Любые доказательства обратного он отвергал.

«Вряд ли хоть у кого-то была возможность донести до него мысль, что нападение на Ирак ослабит защиту США и усилит радикально-исламистское террористическое движение, – писал Ричард Кларк после ухода из администрации. – И, уж конечно, он не услышал бы подобных слов от узкого круга доверенных советников».

Осенью 2002-го сенат и палата представителей США со значительным перевесом проголосовали в пользу того, чтобы наделить президента Буша полномочиями для введения войск в Ирак, если он сочтет подобные меры необходимыми. Вскоре после этого Совет национальной безопасности США единогласно одобрил резолюцию, согласно которой Саддам Хусейн должен позволить экспертам ООН вернуться в Ирак и предоставить им доступ к любому объекту. Многие в Вашингтоне растерялись, когда Хусейн быстро дал согласие, настаивая, что Иран – «страна, свободная от оружия массового поражения». Двадцать пятого ноября комиссии прибыли в Багдад для возобновления работы.

В течение следующих месяцев главный эксперт ООН по оружию Ганс Бликс и генеральный директор Международного агентства по атомной энергии Мохаммед ель-Барадеи обнародовали череду относительно положительных отчетов. В них говорилось, что Хусейн не сотрудничает в полном объеме, однако эксперты теперь могли работать более свободно, чем когда-либо ранее. Седьмого декабря Ирак предоставил внушительный отчет длиной более одиннадцати тысяч страниц в подтверждение, что в стране нет запрещенного оружия. «Этот документ – ничто, это пустышка, насмешка, – заявил Буш в разговоре с одним из зарубежных союзников в Иракской войне, премьер-министром Испании Хосе Марией Аснаром, который прибыл через несколько дней. – В какой-то момент мы решим, что с нас хватит, и уничтожим его».

Большинство советников Буша, понимая, что он собирается свергнуть Хусейна, приняли эту идею и побуждали его к действиям. Среди самых воодушевленных был Джордж Тенет, глава ЦРУ. Его аналитики обнаружили зацепки, предполагающие, что Саддам, возможно, скрывает запрещенное оружие, однако твердых доказательств по-прежнему не было. Когда девятнадцатого декабря Буш спросил Тенета, насколько тот уверен в существовании иракского оружия массового поражения, глава ЦРУ отбросил присущую великим шпионским кураторам аналитическую точность и сказал ровно то, что хотел услышать президент: «Верняк, – заверил его Тенет. – Не беспокойтесь».

Услышав это, Буш решил, что Госсекретарь Пауэлл наконец должен обратиться к Совбезу с доказательствами против Саддама и потребовать резолюцию, позволяющую начать в его отношении боевые действия. Пятого февраля 2003 года Пауэлл произнес речь. Тенет сидел у него за спиной. Пауэлл сообщил делегатам, что не может раскрыть «все данные, которыми мы располагаем», однако продолжил утверждать, что Хусейн обладает страшным оружием и пустит его в ход «когда и где ему заблагорассудится». Для убедительности Тенет включал записи перехваченных телефонных разговоров, в которых можно было смутно расслышать нечто похожее на доказательства, демонстрировал аэрофотоснимки предполагаемых оружейных заводов и даже показал пузырек белого порошка – мол, в будущих терактах Саддам может использовать споры сибирской язвы.

Пауэлл и другие вашингтонские чиновники считали эту речь грандиозным успехом, однако она не впечатлила остальной мир. Президент Франции Жак Ширак вскоре позвонил Бушу и сообщил, что его государство проголосует против резолюции, так как «война не неизбежна» и существуют «другие способы» разобраться с Саддамом. Президенты еще двух стран, Винсенте Фокс из Мексики и Лагос из Чили, также уведомили Буша, что проголосуют против.

Буш неделями настаивал, чтобы Совбез проголосовал за резолюцию. Наконец осознав, что ничего не выйдет, он оставил эту затею. Конечно, он предпочел бы свергнуть Саддама с согласия ООН, однако уже давно бесповоротно решил добиться своего, неважно, кто что скажет или сделает.

Ширак ошибался, когда говорил, что война не неизбежна. Она стала неизбежной, как только Буш так решил больше года назад.

«Десятилетия обмана и жесткости подошли к концу, – объявил президент в телевизионной речи семнадцатого марта. – Саддам Хусейн и его сыновья должны покинуть Ирак в течение сорока восьми часов. Отказ выполнить наше требование повлечет за собой военный конфликт, который мы начнем по собственному усмотрению».

США сосредоточили сто тридцать тысяч солдат в Кувейте и еще десятки тысяч поблизости. Британия, единственное влиятельное государство, поддержавшее операцию «Иракская свобода», отправила двадцать пять тысяч. Также присутствовали символические контингенты от Польши и Австралии. Эти объединенные войска не превышали и половины тех сил, которые Штаты направили против Саддама десять лет назад, во время войны в Персидском заливе.

По плану генерала Фрэнкса война должна была начаться с короткой, но интенсивной бомбардировки, направленной на уничтожение как можно большего количества иракских солдат. Затем следовало наземное вторжение. Американцы собирались напасть с северного направления и выйти на Багдад, который находился в трехстах милях, в то время как британцы повернут на восток и захватят портовый город Басра. Другие американские подразделения должны были вторгнуться из Турции, однако местный парламент, предвидя настроения общественности, не дал разрешения.

В полдень девятнадцатого марта передовые отряды США вторглись на территорию Ирака. Предполагалось, что основные силы последуют через два дня, но план вдруг изменился, когда агент ЦРУ, неделями работавший в Ираке, отправил в Лэнгли срочные, невероятные новости. Агент сообщил, что некий крайне надежный иранский источник определил координаты фермы неподалеку от Багдада, где должен провести эту ночь Саддам со своими ненавистными многим сыновьями. Как только Тенет и Рамсфелд получили этот доклад, они понеслись в Белый дом и сообщили Бушу о возможности обезглавить иракский режим одним ударом. Президент одобрил их план – ударить по ферме, как только на нее прибудет Саддам. Его транспорт прибыл незадолго до рассвета, как и предсказывал источник. Вскоре после этого ферму и все вокруг разнесли американские снаряды. Через несколько часов пришли нерадостные известия: ни Саддама, ни его сыновей нет среди убитых. Либо их не было на ферме, либо им удалось ускользнуть. Единственным важным человеком среди погибших оказался тот самый иракский источник.

Тем же вечером, отужинав с женой куриным пирогом, Буш выступил по телевидению с сообщением о начале вторжения коалиции в Ирак. Произошло это на сутки раньше запланированного. Буш заявлял, что бомбы сбрасывают по «намеченным объектам военного значения» и что эти удары представляют собой «первые стадии широкой и мощной кампании». Саддам выступил с ответом, в котором бросил вызов «преступному младшему Бушу».

«Вперед, хватайте мечи! – призвал он своих граждан. – Да здравствует Ирак!»

На призыв Хусейна откликнулись немногие. Солдаты тысячами срывали с себя военную форму и скрывались в сельской местности, пока американские колонны продвигались на север. В нескольких городах произошли стычки, однако для большинства солдат США дорога на Багдад была спокойной. Некоторые подразделения двигались со скоростью сорок миль в час – настолько быстро, что у машин-амфибий разрывались гусеницы.

Учитывая периодические стычки и потери со стороны войска вторжения, путь на Багдад нельзя назвать «легкой прогулкой», выражением, которое часто использовали в новостных, и не только, сообщениях. Однако оккупационные силы не столкнулись ни с длительным сопротивлением на земле, ни с химическими или биологическими атаками. Не было и авианалетов. Многие солдаты опасались, что все это будет в Багдаде, но из-за грандиозного успеха «молниеносного броска» седьмого апреля ничего подобного не произошло. В тот же день Саддам Хусейн бежал из страны, и его режим рухнул. Тридцатидевятилетний иракец по имени Кифа, работавший в Министерстве информации, рыдал от счастья и сжимал руку американского репортера, пытаясь осознать, что кровавого тирана больше нет.

«Ущипните меня, – умолял он, – ущипните! Скажите, что это все на самом деле. Скажите, что кошмару и правда конец».

Конец действительно настал. Генерал Фрэнкс начал планировать вывод американских войск, а президент Буш наслаждался быстрым и сокрушительным триумфом. Первого мая, спустя сорок три дня после начала войны, он сошел с борта истребителя и шагнул на палубу авианосца «Авраам Линкольн», стоящего на якоре в нескольких милях от калифорнийского побережья. Одетый в летный комбинезон, Буш прошел по палубе словно гордый завоеватель. Затем в речи к сотням солдат, моряков и летчиков он объявил, что «масштабные боевые действия» в Ираке окончены. Он говорил, что война эта была «благим делом» и «огромным шагом вперед в сфере нравственности», и даже сравнил ее с битвами за Нормандию и Иводзиму. За спиной Буша висел огромный баннер с двумя словами, передающими всю суть его речи: «Задание выполнено».

Буш часто заявлял, что эта война касается не только Ирака, но и гораздо большего. Так и было, однако не в том смысле, который вкладывал президент. Эта война выросла из историй трех далеких друг от друга стран, вместе задавших направление коллективному духу администрации Буша.

Первым был Иран. Когда воинствующие священнослужители захватили власть в ходе Исламской революции 1979 года, они изменили мир настолько, как даже сами не могли предвидеть. Их революция стала одной из причин советского вторжения в Афганистан и создала условия для роста и процветания «Аль-Каиды». Она привела американских лидеров к поиску нового союзника и марионетки на мусульманском Ближнем Востоке, и этот поиск привел их к Ираку. Она также заставила Саддама Хусейна поверить, что он наконец может осуществить давнюю мечту и захватить территории Ирана и позже Кувейта. Он так и не сумел этого добиться, однако решение Америки поддержать его во время войны с Ираном стало началом мучительных отношений между Вашингтоном и Багдадом, которые завершились американским вторжением 2003 года.

Далее – Вьетнам, еще один болезненный опыт США, что косвенно привел к Иракской войне. Во Вьетнаме, как и в Иране, Штаты пережили глубочайшее унижение, от которого так и не оправились. Буш и многие из его окружения верили, что четверть века спустя американцы по-прежнему страдают от «вьетнамского синдрома» – нежелания использовать военные силы за рубежом и неотступающего чувства, что США утратили влияние на мировые события. Чиновники считали Ирак местом, где они смогут одержать быструю и сокрушительную победу, которая навсегда развеет эти сомнения.

Третьим местом, чья история странным образом повлияла на ход событий в Ираке, был родной штат Буша, Техас. Первые белые поселенцы Техаса наводили порядок под дулами ружей и, с одобрения Вашингтона, восстали против Мексики, чтобы взять власть в свои руки. Во всех школах Техаса детям рассказывают о храбрости повстанцев перед подавляющим численным превосходством врага. Техасцы еще сильнее, чем остальные американцы, впитали чувство, что хорошие парни с оружием способны навести порядок там, где царит хаос. С этим глубоким убеждением, а также типично американской верой, что, если постараться, можно достичь чего угодно, Буш начал вторжение, которое казалось успешным лишь очень короткое время. Баннер «Задание выполнено», висевший за его спиной, пока он выступал на борту «Авраама Линкольна», вскоре стал похожим на жестокую шутку.

 

Катастрофический успех: дубина демократии

Вечером девятнадцатого марта 2003 года, незадолго до объявления, что США вот-вот начнут долгожданное вторжение в Ирак, президент Буш-младший сидел за антикварным столом в Белом доме и репетировал речь. В ней он затрагивал все необходимые моменты, включая заявление, что цель операции – «обезоружить Ирак, освободить его народ и защитить мир от смертельной опасности». Некоторые позже заметят, что эта речь нарушила давнюю американскую традицию дипломатии и превратила Штаты в высокомерную державу, которая присвоила себе право решать, какому правительству жить, а какому нет. Человек, взиравший на Буша с огромного портрета маслом за его спиной, как никто, понял бы ее неправильность.

Буш репетировал речь за тем самым столом, за которым он объявил о вторжении в Афганистан семнадцать месяцев назад. Буш любил этот зал, отчасти как раз благодаря впечатляющей картине, что сразу бросалась в глаза посетителям. На ней изображен первый великий американский приверженец политики госпереворотов, президент Уильям Маккинли, который наблюдает за подписанием документа, превратившего Кубу в протекторат, а Пуэрто-Рико – в колонию.

Эта мрачная картина – «Подписание протокола мира между США и Испанией 12 августа 1898 года» кисти французского художника Теобальда Чартрана – дала название Залу договора. «Протокол мира», однако, был не соглашением между равными странами, а признанием поражения, которое США навязали Испании после ее разгрома на Кубе. Что еще важнее, данный факт подтверждал, что теперь Штаты вправе свергать зарубежные правительства.

Неудивительно, что Буш использовал именно это помещение для подготовки вторжения в Ирак. Маккинли и он, вместе, как бы символизировали неизменность американского политического курса в течение долгого столетия госпереворотов. Решение Буша вторгнуться в Ирак стало очередным звеном этой цепи, истинным отражением тех сил и убеждений, что подвигли Маккинли и большинство президентов, так же сидевших в его тени под историческим полотном Чартрана.

И Маккинли, и Буш пришли к власти в периоды, когда американцев захлестывали волны патриотических чувств и религиозного пыла, а корпорации жадно искали зарубежные рынки сбыта и источники сырья. Во время предвыборных кампаний и Маккинли, и Буш клялись использовать американскую военную мощь с крайней осторожностью. Заняв президентский пост, они оправдывали свержение зарубежных правительств неоднократными заявлениями, что Штаты не ищут личной выгоды, а действуют исключительно «ради блага человечества», как выразился Маккинли, или – по словам Буша – «чтобы сделать мир более спокойным и более свободным».

Ни одного из них не тревожило, что он ничего не знает о странах, где готовит переворот. Маккинли признавал, что лишь смутно представляет, где на карте находятся Филиппины. Буш оправдывал свою уверенность в успехе иракской операции фразой: «Я полагаюсь на свое чутье». И Маккинли, и Буш были глубоко религиозными людьми, убежденными, что человечество втянуто в бесконечную борьбу добра со злом. Оба верили, что их направляет Господь и, таким образом, им не нужно размышлять о сложных вопросах различия культур и самосознания перед тем, как отдать приказ о свержении зарубежного режима.

Параллели между вторжением Маккинли на Филиппины и вторжением Буша в Ирак поражают. Оба президента стремились добиться экономической выгоды и политического превосходства. Обоих вела вперед глубочайшая вера, что на плечах США лежит священный долг распространить их форму управления на далекие страны. Ни один не сомневался, что народы тех стран примут американцев как освободителей. Ни один не ожидал долгой войны. В начале двадцать первого века, спустя сто лет после захвата Филиппин и несколько лет после интервенции в Ирак, эти две страны считались наиболее опасными и нестабильными во всей Азии.

Четыре грубых вмешательства, которые произошли между 1983-м и 2003 годом, были реакцией на конкретные вызовы, и в то же время они выражали глубинные порывы, что сформировали у американцев коллективный взгляд на мир и их роль в нем. Результаты этих интервенций, поучительные сами по себе, ярче всего предстают в контексте столетия американских операций по свержению зарубежных правительств. В их корне лежит убеждение, что американцы имеют право и даже обязаны свергать режимы, которые сами считают опасными, – и это самое старое, самое жизнестойкое из убеждений, характеризующих Соединенные Штаты Америки.

Практически каждая операция США по свержению зарубежного правительства оставила после себя горький осадок из смеси боли и злости. Некоторые привели к убийству невинных. Другие обратили целые страны, даже целые регионы мира в клокочущие очаги ненависти к Америке. Из четырнадцати стран, где США устроили переворот, Гренада стала одной из немногих, где жители были и остались искренне благодарны за вмешательство.

С точки зрения истории многое в операции «Вспышка ярости», включая высокопарное кодовое название, кажется едва ли не смехотворным. В мировых войнах редко встречалось подобное неравенство сил. И тем не менее это важный эпизод, особенно в отношении общей картины мира восьмидесятых годов.

Рональд Рейган занял пост президента США в 1981 году, когда страны Карибского бассейна охватила волна левацкой воинственности. Одни марксистские революционеры захватили власть в Никарагуа, другие сражались в Сальвадоре и Гватемале; самопровозглашенные антиимпериалисты были избраны главами правительств Ямайки, Гайаны и Суринама. Далекие, но куда более пугающие радикалы Ирана и прочих стран Ближнего Востока повергали США в ужас. В те самые выходные дни, когда Рейган отдал приказ о вторжении на Гренаду, исламские боевики нанесли Штатам страшный удар по казармам в Бейруте. Все это тяжело сказывалось на стране, которая пыталась оправиться от поражения во Вьетнаме.

Если бы Рейган и его помощники хотели найти мирное решение, они бы его нашли. Однако это не принесло бы им желанную победу. Американский триумф на Гренаде был прежде всего символическим. Он показал миру, что цикличность истории все же не обернулась против США, как смели утверждать некоторые. Победа на Гренаде также подарила Рейгану образ лидера, способного сокрушить врагов Америки – особенно тех, кто слаб.

Через четырнадцать месяцев после вторжения гренадцы проголосовали на первых для многих из них свободных выборах. Своим премьер-министром они с огромным перевесом избрали Герберта Блейза, старого политика, которого открыто поддерживали США. Блейз был мирным и вежливым, но в то же время рассудительным, честным и – что самое главное – проамериканским. Именно такие качества гренадцы жаждали видеть в своем главе после долгих лет беспорядков.

Новый режим не сумел избежать неприятной обязанности наказать организаторов «кровавой среды» в преддверии вторжения. После многих отсрочек восемнадцать подозреваемых все же предстали перед судом. Четырнадцать приговорили к повешению. Среди них были Бернард и Филлис Корд, Хадсон Остин, Леон Корнуолл и имам Абдулла, который в суде проходил под настоящим именем Каллистус Бернард. Трое других получили длительные тюремные сроки, а последний был признан невиновным. Позже смертные приговоры смягчили до пожизненного заключения.

Во время судебного разбирательства ответчики возмутили многих гренадцев нежеланием признавать законность суда и отказом брать на себя ответственность за учиненное массовое убийство. Намек на раскаяние мелькнул лишь спустя годы за решеткой, в открытом письме 1996 года ко «всем бывшим заключенным Народно-революционного правительства».

«Мы верим и признаем, что на тех из нас, кто стоял во главе Революции, лежит вина за ваши страдания, и мы обязаны полностью взять на себя эту ответственность. Таким образом, наименьшее, что мы способны сделать, – это выразить наши глубочайшие сожаления, а также предложить вам наши искренние и безоговорочные извинения…

Мы смертельно боялись внутренней оппозиции, так как в малейших проявлениях инакомыслия видели руку правительства США. Эти настроения охватили практически всех граждан. В обществе, где кругом видятся враги, гражданские права и права человека, к сожалению, значили мало в отношении тех, кто противостоял нам или даже выражал несогласие. В то время мы просто не были достаточно зрелы и мудры, чтобы понять следующее: инакомыслящие действовали не по приказу правительства США, агентов ЦРУ или непатриотичных гренадцев, а исходя из беспокойства об отсутствии в стране принципа взаимозависимости и взаимоограничения законодательной, исполнительной и судебной власти. А также потому, что они имели право на свободу слова и участие в политической жизни государства…

Мы исключаем любые будущие попытки вмешательства в политику с нашей стороны. Когда государственные лидеры терпят такой катастрофический крах, как мы, они должны уйти с политической арены и оставить в стороне все свои политические амбиции».

Через три года после обнародования письма одна из осужденных убийц, Филлис Корд, вышла на свободу по состоянию здоровья. Остальные продолжали отбывать заключение в тюрьме Ричмонд-Хилл. В 2004 году Восточнокарибский апелляционный суд оставил их приговоры без изменений. Премьер-министр Кит Митчелл заявил, что большинство гренадцев «вздохнули с огромным облегчением», так как еще «не готовы к освобождению этих личностей из-под стражи».

Было ли Штатам необходимо вторжение в Гренаду? Если бы основная причина заключалась в спасении американских студентов, как утверждал президент Рейган, то, скорее всего, нет. Студентов можно было попросту эвакуировать, и гренадские власти с радостью бы с ними распрощались. Даже второе оправдание Рейгана – желание изгнать кубинцев и восстановить демократию – двояко, так как во время беспорядков из-за «кровавой среды» можно было достигнуть этих целей мирным путем.

Однако существуют два контраргумента тем, кто осуждает вторжение в Гренаду. Во-первых, лидеры движения «Нью-Джуэл», способные хладнокровно убить своих давних товарищей, маловероятно, но все же могли обезуметь настолько, чтобы напасть и на американских граждан. Во-вторых, к 1983 году США погрязли в десятилетии поражений и унижений, от Сайгона до Тегерана и Манагуа. Многие американцы жаждали изменить ситуацию и проголосовали за Рональда Рейгана, который поклялся вернуть США величие. Американцы хотели победить. Когда марксистские фанатики предоставили Рейгану такую возможность, он не медлил.

Гренада – крошечная страна с населением, которое целиком поместится на стадионе Роуз-Боул. После вторжения 1983 года ценой нескольких истребителей типа «Спектр» – стоимость одного составляет сто тридцать два миллиона долларов – США могли превратить Гренаду в цветущий карибский сад, образец демократии и благоденствия. Таким образом Штаты смогли бы продемонстрировать, что хоть иногда они заботятся о странах, где совершают перевороты.

Американцы уже больше столетия остаются верны старой схеме: провести операцию и уйти. В Гренаде Штаты получили шанс проявить себя с лучшей стороны, причем чрезвычайно малой ценой. Однако они традиционно упустили эту возможность. Да, размер американской помощи Гренаде увеличился, но его едва хватило на устранение ущерба, который нанесли солдаты США. В скором времени Штаты вновь стали обращаться с Гренадой, как с прочими крошечными восточнокарибскими государствами. То есть Гренада перестала для них существовать.

Когда в девяностые годы поток американской помощи существенно уменьшился, Гренада нашла иные, сомнительные способы зарабатывать деньги. Одно время она продавала свои паспорта иностранным гражданам, позволяя им, при желании, использовать вымышленное имя. Французские службы финансового надзора включили Гренаду в список стран, оказывающих услуги по отмыванию денег.

Многие страны, куда вторглись американцы, обладают большой территорией и сложной культурой. Американцы могли попытаться направить Филиппины или Иран к стабильности и свободе, однако никакие старания чужаков не помогут изменить нравы стран такого масштаба. В Гренаде все обстояло иначе. Триумф операции «Вспышка ярости» подарил американцам уникальную возможность, которая значительно повлияла бы на их доброе имя и мировое признание. Американцы же, учитывая их достаточно узкий взгляд на мир, предпочли ничего не делать.

После интервенции США и свержения генерала Мануэля Норьеги столицу Панамы охватила анархия. Американцев этот полностью предсказуемый результат застал врасплох. Лишь спустя несколько дней они осознали, что, уничтожив силы, которые обеспечивали в стране порядок, США взяли на себя обязанность их заменить, пока не сформируется новый соответствующий орган. Осознание пришло слишком поздно.

Вдоль главных бульваров Панама-сити тянутся бутики и магазины, где продается все, что угодно, – от телевизоров и стереоаппаратуры до бриллиантов и «Ягуаров». Туда слетаются покупатели со всей Латинской Америки и стран Карибского бассейна, они тратят деньги и соревнуются с местными богачами – кто же ухватит самую дорогую добычу. Через день после вторжения США бедные панамцы наконец тоже дорвались.

К середине утра двадцать первого декабря 1989 года центральные улицы торгового района были забиты людьми, которые толкали и тянули новенькие кухонные плиты, холодильники и стиральные машины. Кто-то грузил в тележки мороженое мясо, бутылки с алкоголем, предметы мебели и все остальное, что попадалось на глаза. Через почти тридцать шесть часов известные торговые центры Панама-сити оказались пустыми. То же самое творилось и в Колоне, активнейшем свободном порту Западного полушария. Толпы мародеров ломали грузовые контейнеры и выносили все, что могли. По предварительным подсчетам, в те часы украли продукции на сумму более двух миллиардов долларов. Воровской разгул остановила бы малейшая демонстрация силы, однако американские солдаты и не пошевелились.

Еще одной трагедией, случившейся во время интервенции, был пожар: во время перестрелки вспыхнули деревянные постройки вокруг Генштаба вооруженных сил. Как и в пригороде, где американские солдаты выискивали снайперов и прочие остатки панамской армии. Тяжелое вооружение воспламенило десятки кварталов. Тысячи людей остались без крыши над головой. Никто из американских офицеров не задумался ни о мародерстве, ни о том, что Панама-сити так легко сгорит.

Встречались мародеры, которые, унося ворованные сокровища, выкрикивали: «Вива Буш!» Однако не только они благодарили США за вторжение. Многие панамцы, отчаявшиеся из-за невозможности избавиться от Норьеги, вздохнули с облегчением, когда в их стране высадились американские солдаты. В нескольких местах солдат приветствовали аплодисментами.

Американские потери в ходе операции «Правое дело» были легкими – всего двадцать три убитых (девять из них – от огня по своим) и триста сорок семь раненых. Число жертв среди панамцев остается неизвестным. Согласно подсчетам Юж-кома, погибло триста четырнадцать солдат и двести два гражданских. Некоторые американцы и многие панамцы полагают, что на самом деле жертв было в два раза больше.

Норьега, которого доставили в Майами для суда, стал не просто военнопленным, но военным трофеем. Имели ли США право похищать его и судить – вопрос спорный. Улики против Норьеги казались слабыми и косвенными. Однако прокуроры вдруг представили неожиданного свидетеля – Карлоса Ледера, узника федеральной тюрьмы, ранее игравшего ключевую роль в работе Медельинского наркокартеля. Ледер знал обо всех преступлениях Норьеги, и его показания сочли неопровержимыми. Девятого апреля 1992 года свергнутого панамского лидера осудили по восьми обвинениям, связанным с наркотиками. Норьега получил сорок лет тюрьмы.

Новый панамский президент, Гильермо Эндара, в одной из первых речей на посту заявил, что отныне двадцатого декабря панамцы будут праздновать годовщину своего освобождения. Однако спустя месяц многие изменили мнение по поводу американского вторжения. Некоторые были возмущены тем, какую поддержку Норьеге оказывало ЦРУ. Другие – поражены видом бездомных семей и выжженных дотла кварталов. По мере приближения первой годовщины двадцатое декабря предложили сделать «днем траура». Президент Эндара, чутко воспринимавший настроения народа, однако пребывающий в долгу перед США, нашел компромисс: он объявил «день памяти».

Эндара с самого начала попал в невыгодное положение: он пришел к власти при помощи зарубежного правительства и принес присягу на зарубежной военной базе. Он сумел бы смыть это клеймо позора, но он не был ни умелым политиком, ни умелым управленцем. К концу президентского срока в 1994-м Эндара утратил всю популярность. Следующие президенты, Эрнесто Перес Балладарес и Мирейя Москосо, оказались не лучше.

Предвыборная кампания 2004 года обернулась более интересной, чем все предыдущие со времен вторжения, – в основном благодаря кандидату со знакомым именем. Им оказался Мартин Торрихос, сын генерала, который управлял страной с 1968 по 1981 год и о котором многие панамцы до сих пор вспоминали с любовью. Победа Торрихоса-младшего стала последним звеном долгой цепи, а не только результатом хорошего отношения народа к его отцу. Когда Мартину Торрихосу было пятнадцать, он попросил у отца разрешение присоединиться к бригаде, которую Уго Спадафора набирал для партизанской войны в Никарагуа. Отец дал согласие. Его сын не принимал участия в боях, однако проникся к Спадафоре глубоким восхищением и сохранил о нем теплую память. Когда Торрихос пришел к власти, он восстановил не только наследие отца, но и его романтического героя, чье убийство девятнадцать лет назад задало курс панамской истории.

После терактов 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке и Вашингтоне стало ясно: президент Джордж Буш-младший прикажет свергнуть талибский режим в Афганистане. Талибан не только предоставил убежище Усаме бен Ладену и его товарищам, где те планировали новые теракты, но и практически дал им власть над страной. Отказавшись выдать бен Ладена Штатам, Талибан решил свою судьбу.

Решение действовать против Талибана далось легко. Куда сложнее было определить курс этих действий. Варианта было два, и оба в перспективе опасные. Буш выбрал менее пугающий. Он не стал отправлять в Афганистан военный контингент. Лидеры террористов ускользнули, а большая часть страны попала в руки наркобаронов и военачальников-фундаменталистов. Зато это уберегло американских солдат и позволило Штатам не ввязываться в формирование афганской государственности.

Другой вариант заключался в следующем: начать полномасштабное вторжение в Афганистан и держать там большой контингент хотя бы несколько лет. Тогда, наверное, удалось бы схватить бен Ладена и его помощников, а также, вероятно, направить государство к стабильности. Ведущий американский эксперт по Афганистану, Ларри Гудсон из Военного колледжа армии США, пришел к выводу, что пусть этот вариант требовал «ответственности, от глубины которой поистине захватывало дух», современная афганская история подтверждает, что «капля профилактики в виде госстроительства заменяет фунт лекарства в виде военных операций».

«Еще осенью 2001-го стало ясно: чтобы уничтожить Талибан и одновременно нанести урон „Аль-Каиде“, чтобы стабилизировать Афганистан и создать благоприятную среду в регионе, понадобятся, вероятно, две полные дивизии США и наземных союзных войск. Необходимо провести быструю и масштабную реконструкцию (начиная со строительства дорог), ограничить попытки соседних стран вмешиваться в местную политику и, возможно, временно передать власть в руки американской военной администрации. Несмотря на ужас после событий одиннадцатого сентября, высшему руководству США, которое яро выступает против подобных мер, – не говоря уже о высшем военном руководстве, что скептически относится к миротворческим миссиям и стремится избежать потерь, – тяжело утверждать подобные стратегии. Поэтому были испробованы иные подходы, которые привели к серьезным проблемам, и их уже не удастся решить корректировкой авиаударов или иными полумерами».

Помимо глубочайшего отвращения к процессу формирования государственности и желания избежать лишних потерь, президент Буш и его советники имели два других важных основания для отказа от длительного пребывания в Афганистане. Подобный проект невозможно воплотить без широкой международной поддержки, возможно, направленной через ООН. В таком случае Штатам пришлось бы разделить влияние и власть с европейцами и прочими союзниками, чего администрация Буша вынести не могла. Главная же причина, по которой Буш отказался от столь амбициозного проекта, была проста: внимание президента сосредоточилось на ином вопросе. Буш понимал, насколько важно стабилизировать Афганистан, и с радостью захватил бы в плен бен Ладена с приспешниками, однако весь его пыл поглотило помешательство на Ираке и Саддаме Хусейне. Если США вступили бы в совместную операцию по стабилизации Афганистана, то им потребовалось бы столько же усилий, сколько они потратили на погружение этого государства в хаос во время советской оккупации в восьмидесятых – миллиарды долларов и шесть лет. Во время такой кампании Штаты не смогли бы вести второй вооруженный конфликт. Бушу пришлось бы оставить план по вторжению в Ирак, чего он делать не хотел.

Век операций по свержению зарубежных правительств свидетельствует, что Штаты совершенно не способны управлять другими странами. Американцы так и не развили ни империалистическое чутье, ни способность обращать внимание на «детали», которые позволили испанцам, британцам, французам и другим захватывать земли и успешно управлять ими на протяжении десятилетий или даже столетий. Штатам следовало сделать Афганистан исключением по двум причинам. Во-первых, крах этого государства произошел вследствие разрушительной войны при поддержке США в восьмидесятых. Можно утверждать, что именно на Штатах лежал нравственный долг восстановить то, что они же и помогли разрушить. Помимо нравственности, был еще безотлагательный практический вопрос: как не позволить Афганистану вновь стать ведущим производителем героина и рассадником терроризма? Администрация Буша отмела этот вопрос в сторону и занялась вопросом Ирака.

Спустя считаные недели после падения талибского режима, в конце 2001-го, в Бонне собралась группа афганских лидеров. Они согласились признать Хамида Карзая, англоговорящего пуштуна, которого выбрала Америка, в качестве главы шестимесячного переходного правительства. По истечении срока более широкое собрание афганских лидеров – в последний момент расширенное усилиями США, чтобы обеспечить необходимый результат, – вновь поддержало кандидатуру Карзая. Позже, на выборах с удивительной явкой – семьдесят процентов лиц, имеющих право голосовать, – Карзай обошел семнадцать других кандидатов.

В помощь Карзаю американцы назначили посла, Залмая Халилзада, который работал на компанию «Unocal», когда те безуспешно пытались вести переговоры с Талибаном по поводу газопровода. Он и Карзай вместе управляли страной, однако их благих намерений и тяжкого труда было недостаточно: Вашингтон выделял им слишком мало ресурсов. К тому времени, как Халилзад стал послом в Ираке в 2005 году, Афганистан испытывал те же страшные трудности, что и в начале его работы там.

Зарубежные страны, особенно США, оказались невероятно скупы в отношении Афганистана. Они отправляли туда меньше помощи и миротворцев на душу населения, чем в Боснию, Косово, Восточный Тимор или Руанду, – еще четыре страны, что восстанавливались после войн. Это приведет к тому, что Афганистан останется в руинах; военачальники продолжат контролировать большую часть страны; остатки Талибана вновь окрепнут и соберутся в воинское соединение; бен Ладен и другие лидеры террористов будут по-прежнему свободно действовать, а наркоторговля постепенно превратится в основной элемент экономики государства. В 2002 году Афганистан произвел три тысячи двести тонн героина, в 2003-м – три тысячи шестьсот тонн, а в 2004-м – четыре тысячи двести тонн, то есть восемьдесят семь процентов всего произведенного в мире героина.

Медленное рождение демократии в Афганистане, начатое выборами Карзая и позже – государственного парламента, стало позитивным шагом. Буш отпраздновал это достижение. Однако в сравнении с нерешенными проблемами в таких областях, как обеспечение безопасности и наркоконтроль, оно существенно теряет значимость. Перспектива вернуть все земли страны под управление демократического режима оставалась такой же далекой, в то время как сама страна с ужасающей скоростью превращалась в центр наркотерроризма.

Американское вторжение в Афганистан закончилось как нельзя лучше: пал режим, который позволял антизападным террористам свободно обучаться необходимым тактикам и планировать их применение. Был и другой результат. Бойцы, которых США наняли для операции, захватили в плен тысячи афганцев и граждан других стран, а затем передали почти всех под стражу американцам. Среди пленных встречались влиятельные представители Талибана и «Аль-Каиды». Большинство были простыми «пехотинцами», остальные же оказались невинными людьми – их схватили либо по ошибке, либо по доносу на почве личной неприязни. Пленников держали в огромной тюрьме, построенной американцами на территории своей базы в Баграме, недалеко от Кабула. Многих подвергали усиленным допросам. Такие допросы включали в себя куда более жестокое обращение с пленными, чем американцы позволяли себе со времен войны с Филиппинами. Сотни пленных перевозили на кораблях в тюрьму, которую американцы возвели при базе Гуантанамо, на Кубе. Такое расположение выбрано не случайно: там к пленникам можно было применять любое давление, незаконное на земле самих Штатов. Президент Буш и его старшие помощники настаивали, что усиленные методы допроса, применяемые в Гуантанамо, в свете террористических угроз в сторону США считаются приемлемыми. Для миллионов людей по всему миру эти методы стали символом американского наплевательства на международные стандарты прав человека. Последовавшая волна антиамериканизма с легкостью перевесила ценность любых разведданных, добытых благодаря подобной жестокости.

На будущее Афганистана по большей части повлияет судьбоносное решение президента Буша – он предпочтет вторгнуться в Ирак, вместо того чтобы восстановить разрушенный Афганистан. С ничтожно малой помощью от США и других государств, которые привели его к катастрофе, Афганистан так и не восстановился, его агония продолжилась. Годы спустя он продолжал оставаться одним из самых опасных и нестабильных мест в мире.

Американскую оккупацию Ирака можно назвать настолько же неудачной, насколько само вторжение – успешным. Проблемы начались уже через несколько часов после краха режима Саддама Хусейна: в Багдаде бушевали мародеры, а прочие преступники и вовсе съехали с катушек. Затем, шесть недель спустя, американцы приказали распустить не только тайную полицию Саддама и элитную Республиканскую гвардию, но и всю армию Ирака. Более трехсот тысяч молодых людей, вооруженных и обученных, остались без работы. И в них кипела злость на оккупанта.

В то же время американцы не создали соответствующую замену силам безопасности. Гражданские чиновники Пентагона, намеренные доказать теорию министра обороны Рамсфелда – войны можно выигрывать с относительно ограниченным контингентом, – отказались направлять достаточно солдат для патрулирования сельских районов, охраны складов оружия и границ Ирака. За несколько месяцев враги оккупационного режима собрали мощнейшую повстанческую армию, с какой США не сталкивались со времени поражения во Вьетнаме. За три недели, с двадцатого марта, когда началось вторжение в Ирак, и до девятого апреля, когда пал режим Саддама, погибло всего сто двадцать два американца. Буш, по всей видимости, полагал, что больше потерь не предвидится. За следующие два года мятежники уничтожили почти две тысячи американцев. Иракцев погибло в несколько раз больше. Конфликт только разгорался.

Отсутствие сильного лидера, который сумел бы собрать воедино эту раздробленную страну, отсутствие согласия по вопросу власти между разнообразными группировками или же передачи власти над страной в гражданские руки привело к вспышке фанатичного братоубийства и жестокости, направленной против американцев.

После свержения Саддама американцев ждало еще одно потрясение: выяснилось, что он говорил правду об отсутствии биологического, химического и ядерного оружия. Американские инспекторы прочесывали Ирак на протяжении десяти месяцев, но так и не обнаружили ни само оружие, ни заводы, где его могли создавать. После окончания поисков Дэвид Кэй, глава комиссии, вернулся в Вашингтон и сообщил сенатской комиссии по делам ВС, что сейчас «важно признать поражение». «Практически все мы ошибались, – признал Кэй, – разумеется, и я тоже».

Как только стало ясно, что утверждение Буша, которым он оправдывал войну – о наличии или создании оружия массового поражения в Ираке, – не имеет никаких оснований, президент переметнулся к другим аргументам. Я начал войну не просто для того, чтобы разоружить Саддама, теперь говорил Буш, но дабы помочь иракцам построить мирное демократическое общество, что, в свою очередь, запустит череду изменений по всему Ближнему Востоку. Буш сумел быстро сменить позицию, однако так и не коснулся другой, более серьезной ошибки, которую допустила его администрация. Потратив миллиарды долларов и массу усилий для свержения Саддама, они так и не продумали план действий на будущее, когда цель будет достигнута.

Буш упорно отрицал, что он или его администрация допустили серьезные стратегические ошибки при планировании этой войны и последовавшей оккупации. Он признал, что не предвидел мятеж, но настаивал, что операция «Иракская свобода» войдет в историю как грандиозный триумф. Критиковать себя он и не думал – разве что когда сокрушался, что военная операция прошла слишком хорошо.

«Если бы нам пришлось ее повторить, – говорил он в интервью спустя шестнадцать месяцев после вторжения, – мы взглянули бы на последствия катастрофического успеха».

Именно таким и был этот успех, если вообще уместно говорить об успехе. Война превратила Ирак в бурлящий котел анархии и магнит для фанатиков со всего мира. Она запустила антиамериканскую волну невиданной прежде силы. Хуже всего, эта война поглотила ресурсы, которые можно было направить против «Аль-Каиды» и других террористических группировок. Иракская война оттянула на себя все усилия и тем самым дала возможность продолжить всемирный джихад – бомбы террористов взрывались в Индонезии, Испании, Британии и других странах.

В ходе военных оккупаций всегда есть место жестокости. Насильственная тактика, которую солдаты применяли в Ираке, с их точки зрения могла казаться оборонительной, однако она разъярила иракцев и многих других по всему миру. Эта ярость достигла пика, когда всплыли фотографии, демонстрирующие кошмарное отношение американских солдат к узникам Абу-Грейб, тюрьмы неподалеку от Багдада. Буш и его защитники принесли извинения, однако настаивали, что это лишь единичные случаи. Подобно генералу Артуру Макартуру, говорившему солдатам на Филиппинах, что им не нужно беспокоиться о «неукоснительном следовании правилам ведения войны», Буш объявил, что Женевская конвенция об обращении с военнопленными Афганистана или Ирака не касается.

Буш и его советники возлагали надежду на развитие демократии в Ираке. Вскоре после свержения Саддама они создали так называемый «правящий совет». Совет назначил Айяда Аллауи, проамериканского политика, который уже много лет не жил в Ираке, премьер-министром – до всеобщих выборов. На выборах, которые прошли тридцатого января 2005 года, Аллауи надеялся стать полноценным премьером. Его партия проиграла другому объединению под руководством Ибрахима аль-Джафари, члена преобладающего в стране шиитского сообщества. Аль-Джафари открыто намеревался создать между Ираком и Ираном тесные партнерские отношения.

Результаты выборов продемонстрировали одно из противоречий, скрытых в американских планах на Ирак. Буш и его советники неоднократно настаивали, что желают подарить иракцам блага полной, насколько это возможно, демократии. Они рассуждали следующим образом: любая страна, чьи жители имеют свободу волеизъявления, рано или поздно станет проамериканской. Реальность оказалась более жестокой. Многие иракцы не просто глубоко ненавидели США за оккупацию, но и желали развить связи с Ираном. Иранские фундаменталисты десятилетиями стремились укрепить свое влияние на Ирак, однако практически им это не удавалось. До тех пор, пока США, их злейший враг, не предоставили такую возможность.

«В Ираке, – торжествовал старший офицер иранской разведки после выборов 2005 года, – пришли к власти те, кого мы поддерживали».

Некоторых серьезных проблем, накрывших Ирак за первые два года американской оккупации, можно было избежать. Если бы Штаты отправили достаточно солдат, если бы они не распустили иракскую армию и если бы они не издали радикальный запрет, согласно которому бывшие члены партии Саддама под названием «Баас» не имели права занимать государственные должности, мятежа можно было избежать. Впрочем, еще один провал стоил им куда большего.

За год до вторжения Госдепартамент запустил амбициозный проект «Будущее Ирака», направленный на поиск способов обеспечить безопасность и начать переход к демократии в стране без Саддама. Экспертные комиссии, включавшие более двухсот иракцев из едва ли не каждой из этнических и политических групп, предоставили тринадцать томов рекомендаций как полностью перестроить государство, от нефтяной индустрии до системы уголовных наказаний. Рекомендации предоставили Пентагону наряду со списком из семидесяти пяти говорящих по-арабски специалистов, готовых отправиться в Ирак, как только Саддам будет свергнут. Министр обороны Рамсфелд просто-напросто не стал никого слушать.

Самым показательным просчетом Буша и его помощников была их уверенность в том, что после вторжения им не придется столкнуться с серьезными проблемами. Предупреждавших об обратном они назвали жалкими скептиками. Их слепое упрямство превратило решительную победу в кровавый тупик, который, спустя два года после «окончания основных боевых действий», стоил США сотен миллионов долларов и жизней одного-двух солдат каждый день.

«От разведки ни разу не поступило сообщения, где бы говорилось, что зреет мятеж, зреет, зреет, готовьтесь, – позже сказал генерал Томми Фрэнкс. – Такого не было. Не видел я таких данных. Их не поступало».

Американские лидеры могли бы задуматься о судьбе британцев, что пытались покорить Ирак после Первой мировой войны. В 1920 году иракцы подняли восстание против колониального режима. Британия отправила солдат, вскоре попавших в водоворот страшной жестокости. Оккупация, которая, по их расчетам, должна была продлиться несколько месяцев, затянулась на тридцать пять лет. Покинув Ирак в 1955-м, британцы оставили после себя бессильную политическую систему. Именно она в результате породила Саддама Хусейна.

«Произошедшее в Ираке, – писал в 2004 году британский историк Ниалл Фергюсон, – настолько напоминает события 1920-го, что случившемуся удивится лишь полный исторический профан».

В американском менталитете нет черты более постоянной и яркой, чем вера в то, что США – глубоко добродетельная страна. Американцы считают себя, по словам Герберта Мелвилла, «особым, избранным народом, Израилем нашего времени». В стране, слишком юной, чтобы смотреть на мир сквозь призму исторических триумфов, настоящих или выдуманных, и слишком разномастной, чтобы сплотиться вокруг одной религии или расы, эта вера стала сущностью американского самосознания, она связала американцев и определила их отношение к миру. Они не первые, кто считал себя любимцем высших сил, но в современном мире они единственные, кто считает навязывание своей политической и экономической систем богоугодным делом.

Это мнение уходит корнями к глубокому убеждению, что американская форма правления, основанная на капитализме и свободном политическом выборе, является, как заявил президент Буш, «правильной для каждого человека в каждом сообществе». Это мнение основывается на вере в то, что западная демократия естественна для всех стран и все ее поддержат, как только США сметут искусственные преграды, возведенные инакомыслящими. Как следствие, подобный подход отрицает то, что на менталитет влияют культура и традиции, что национальное сознание меняется лишь медленно и что даже великие державы не вправе навязывать свои убеждения силой.

Ранние лидеры США это мнение не разделяли. Джордж Вашингтон писал, что для стран, как и для людей, «решающим принципом» является личная заинтересованность и что ни одному государству, особенно США, не стоит «доверять больше, чем того требует интерес». Это вечная истина. Когда США поступают так, как считают нужным, они действуют, как и другие страны, для защиты собственных интересов. Однако американцы не желают слышать или верить в столь эгоистичные мотивы. Лидеры США много поколений назад осознали, что могут с легкостью заручиться поддержкой населения, если представят нравственные причины для захвата зарубежных территорий: великодушие, самоотверженную доброту и благородное желание освободить угнетенные народы. Блага свободы, которые Маккинли хотел подарить кубинцам, пуэрториканцам и филиппинцам, а Уильям Говард Тафт – Центральной Америке, которые другие президенты якобы распространяли в странах от Ирана до Гренады, не изменились – вторжение Джорджа Буша-младшего, настаивал он, должно было принести их и в Ирак.

«Если очевидные истины о наших началах истинны для нас, – заявил Буш вскоре после иракской операции, – то они истинны для всех».

Американцы поколениями с радостью в это верили, в основном потому, что им нравилось воспринимать себя как людей уникально порядочных и желающих исключительно поделиться благами с другими. Более мудрые защитники политики переворотов способны привести и более весомый аргумент. Они признают, что Штаты главным образом ориентируются на собственные интересы, когда принимают решение свергнуть то или иное правительство. В то же время они настаивают, что это решение хорошее, – то, что является благом для США, является благом и для всех остальных. Они считают американскую власть в свой сущности благотворной, ведь политическая и экономическая системы, которые она стремится насадить в других странах, сделают их богаче, свободнее и счастливее – вследствие чего в мире станет спокойнее.

Уже более столетия американцы верят, что для них должны быть доступны зарубежные рынки и ресурсы. Когда им отказывают, они берут желаемое силой, свергая неугодные правительства. Великие державы поступали так с незапамятных времен. Что отличает американцев от жителей былых империй, так это стремление показать, что они действуют из соображения человеколюбия.

Большую часть эпохи переворотов США практически не пытались ввести демократию в тех странах, чьи правительства они свергли. Президенты Маккинли, Теодор Рузвельт и Тафт заявляли о подобном желании, однако на деле были готовы поддержать любую правящую группировку, неважно, насколько гнусную, пока та подчинялась Штатам. Позже, в Иране, Гватемале и Чили, США еще больше опозорились – они свергли лидеров, избранных демократическим путем, и посадили на их места тиранов. Однако во времена Буша-младшего Штаты стали серьезнее относиться к своим заявлениям о демократии. США попытались, пусть и не всегда чистосердечно, направить Афганистан на путь к новой политической системе. В Ираке они еще более рьяно взялись за дело, выделив несметные ресурсы на самый амбициозный проект по формированию чужой государственности в истории Америки.

Эта перемена произошла частично благодаря тому, что повысились ставки. Когда, например, Гондурас или Никарагуа вследствие переворота попали в руки проамериканских диктаторов, пострадали лишь жители этих стран. В какой-то степени, особенно в сферах бизнеса и торговли, США оказывались в выигрыше. Если бы иракский проект администрации Буша потерпел неудачу, целый мир, и главным образом США, оказался бы под страшной угрозой.

Буш и его советники пылко взялись за иракский проект, так как считали, что его успех – то есть свержение тирании Саддама и возникновение мирного, демократического и проамериканского правительства – сулил Штатам огромную выгоду. Эти деятели смели надеяться, что они не просто получат новый стратегический плацдарм на Ближнем Востоке и надежный источник нефти, но и создадут демократический пример для подражания во всем регионе. Цели были столь соблазнительны, что администрация Буша уже не могла здраво оценить возможность этих целей достигнуть.

Американцы верят – возможно, сильнее всех на земле, – что если достаточно хорошо потрудиться, то можно достичь чего угодно. Это действительно так, когда человеку бросает вызов природа, наука или даже другой человек. Повлиять на давно сформировавшуюся культуру – задача куда более сложная и опасная: неудача может повлечь за собой страшные последствия.

Большинство американских операций по свержению режимов в конечном итоге скорее ослабили, чем укрепили безопасность США. Эти проекты породили поколения боевиков, глубоко и яростно ненавидящих Штаты, расширили границы, которые нужно защищать, увеличили количество врагов и глубже втянули страну в хитросплетение международных отношений. А самое главное, эти операции показали врагам США, что, несмотря на сокрушительную мощь, у американского государства есть и уязвимые места.

Энтузиазм Буша, который заставил его закрыть глаза на потенциальную неудачу в Ираке, можно понять, хотя, вероятно, нельзя простить. Удивительно то, что он не желал задумываться об опасности успешного исхода операции. Начиная с самой зари эпохи переворотов, США приходилось сталкиваться с ситуацией, когда зарубежные правительства принимали демократию, однако не становились проамериканскими. Напротив, они зачастую объявляли себя независимыми и в дальнейшем не пускали зарубежный военный контингент на свою территорию, ограничивали права иностранных корпораций и ставили свои государственные интересы превыше всего. В Ираке истинная демократия могла привести к созданию религиозного государства, пропитанного такой ненавистью к США и Израилю, что Саддаму и не снилась. Такой успешный исход таит в себе не меньше опасности, чем провал.

У каждой страны есть законные интересы, и иногда они противоречат интересам США. Именно поэтому в каждой операции по свержению режима есть важнейший момент, когда американцы должны решить, возвращать ли стране истинный суверенитет. Во многих местах это будет означать появление нового правительства, которое не станет служить, а то и захочет подорвать политические, военные или экономические интересы США. Естественно, соблазн не допустить подобное правительство к власти очень велик. Поэтому во главе многих стран оказывались проамериканские, но непопулярные среди населения лидеры, и подобная политика неизбежно приводила к катастрофе.

Все президенты от Маккинли до Буша обманывали себя, воображая, что население зависимых стран подчинится американскому влиянию. Чаще всего получалось наоборот. Отвращение людей только крепло и зачастую выплескивалось наружу жестокостью, которая втягивала США в очередные интервенции. Каждая из них все больше отторгала людей. В конце концов к антиамериканскому движению, возникшему в странах от Никарагуа до Ирака, присоединились миллионы.

Вера Джорджа Буша-младшего и его сторонников в то, что США имеют право вести войны там, где считают нужным, несмотря на громкие протесты как местных критиков, так зарубежных лидеров, осталась непоколебима. «Если возникает проблема, от нас ожидают ее решения, – объяснил Буш. – Мы пытаемся занять ведущее место в мире». Однако американские лидеры ясно дали понять, что не позволят другим государствам вести себя подобным образом. Эти страны, предупреждали американцы, будут вести войны ради завоеваний или наживы, в то время как сами Штаты, по их заявлениям, никогда себе такого не позволят.

Государства, обладающие достаточной мощью для вторжения в другие страны, редко откажутся от такой возможности. Военные историки со времен Фукидида, который писал о том, как, обретя возможность, страны ощущают скрытое желание править, отмечали, что ни одна страна не приобретала огромную военную мощь, не применяя ее. Вместе с могуществом одновременно растет и жадность, и вскоре государство поддается соблазну попросту взять желаемое. Именно жадность раз за разом гнала великие державы все дальше и готовила почву для их краха.

«Я опасаюсь нашей силы и наших же амбиций, – прозорливо предупреждал британский политик Эдмунд Бёрк, когда его родина была верхушкой огромной империи. – Я опасаюсь того, что нас чересчур боятся. Смешно утверждать, что мы не люди и что мы никогда не поддадимся соблазну возвеличить себя».

Соединенные Штаты Америки стали сверхдержавой в конце девятнадцатого века. Свергая зарубежные правительства, они не делали ничего радикально нового, но следовали давнему закону истории. Раз в мире не было силы, способной их сдержать, Штаты перестали сдерживаться сами.

На решение США взять подобный курс повлияло еще несколько факторов. Например, желание найти способ влиять на глобальные события, не прибегая к уже устаревшему колониализму. Затем возникновение гигантских корпораций, способных оплачивать предвыборные кампании и покупать политиков, чего в таком количестве не происходит нигде, кроме США. Возможно, самым существенным фактором было уникальное сочетание, подарившее американцам мессианское желание бороться со злом во всем мире: убеждения, что военная мощь поможет им изменить другие страны по своему образу и подобию, уверенности, что это принесет пользу всему человечеству, и ярой веры, что США действуют по воле Господа.

В истории есть неизменная схема: расцвет и падение империй и великих держав. Впрочем, некоторые американцы считают свою страну настолько несравнимой с любой из существовавших ранее империй, что извечный ход истории ее не коснется. Эта вера позволила начать амбициозные проекты по свержению правительств зарубежных стран с максимальной уверенностью в успехе и равной уверенностью в том, что неважно, насколько неудачно может пройти кампания, ведь США обладают настолько огромной мощью, что подобный исход их не затронет.

Большую часть двадцатого и на заре двадцать первого века США обладали достаточной силой, чтобы сокрушить любую страну или союз государств на поле боя. Однако история этого периода подтверждает, что военной мощи, даже в сочетании с политическим и экономическим влиянием, недостаточно для подчинения воли народа. Практически в каждом случае государственный переворот заканчивался печально и для страны, где он произошел, и для США.

Существуют – вероятно, так будет всегда – правительства, угрожающие мировому порядку. Мировое сообщество – во главе с США – должно сдерживать и уменьшать подобную опасность. Тупые инструменты операций по свержению режимов здесь отнюдь не помогают. Когда США берут на себя право решать, какое правительство представляет собой угрозу, и затем жестко его уничтожают, в мире скорее нарастает напряжение, чем восстанавливается порядок.

Подобные операции слишком часто представляют собой лишь подмену вдумчивой внешней политики. В большинстве случаев было бы гораздо эффективнее использовать дипломатический или политический подход. Такие подходы более тонкие, сложные, и их плоды заметны не сразу, однако они не погружают целые страны в вооруженные конфликты и не вынуждают миллионы людей ненавидеть США.

Современная история совершенно ясно показывает: когда США имеют дело с деспотическими, агрессивными режимами и чередуют поощрения, угрозы, наказания и награды, эти режимы постепенно становятся менее опасными. Самые очевидные примеры – Китай и бывший Советский Союз, однако тот же подход сработал как нельзя лучше и в странах от Южной Кореи до Южной Африки. Государства, с которыми США говорят лишь на языке насилия, такие, как Иран, Куба и Северная Корея, никогда не выберутся из своего кокона репрессий и антиамериканизма.

Многие страны чудесно преображались благодаря ловким сочетаниям различных мер для создания гражданского общества, укрепления свободного предпринимательства, развития торговли и содействия в поиске дипломатических решений международных проблем. Эти меры требуют терпения, желания идти на компромисс и признания, что у каждого государства есть свои интересы. Лучше всего эти меры действуют в условиях глобального согласия. Так как США не всегда готовы ждать и идти на компромисс, признавать значимость чужих интересов и работать с другими странами на равных условиях, они сгоряча обращаются к более быстрой и убедительной политике переворотов. Ведомые разочарованием, злостью или страхом, они резко наносят удар, призванный немедленно возыметь необходимый эффект, но чаще всего он создает больше проблем, чем решает.

У американцев есть блестящая история успеха, которой они готовы поделиться с миром, и мир, несмотря на растущую ненависть к США, еще жаждет ее услышать. Американские президенты вкладывали миллиарды долларов в вооружение и прочие грубые инструменты политики и в то же время устраняли дипломатические паты, открывали библиотеки и культурные центры по всему миру. Во время «холодной войны» миллионы людей узнавали об американских идеалах как раз из этой плотной информационной сети, и многие стали искренне восхищаться Штатами. Как только «холодная война» закончилась, американцы решили, что им больше не надо никому рассказывать о своем образе жизни. Они совершили две огромные ошибки. Во-первых, они решили, что с падением коммунизма весь мир согласился, будто американская политическая модель является для всех лучшей. Во-вторых, они вообразили, что подавляющая военная мощь позволит им сокрушить любую страну, мыслящую иначе.

Если бы мировыми событиями можно было управлять путем свержения зарубежных правительств, у США не было бы равных. Они устроили гораздо больше переворотов, чем любая другая современная страна. Однако события, происходившие в результате этих операций, ясно показывают, что американцы не знают, что делать со странами, избавившись от их лидеров. США легко поддаются соблазну устроить переворот или вторгнуться на чужую территорию, но быстро отворачиваются, как только пострадавшие государства погружаются в хаос и страдания.

В ходе истории главная причина, почему одни страны вторгаются в другие или стремятся свергнуть их правительства, так и не изменилась. По той же причине дети дерутся на школьных дворах – сильный хочет то, что есть у слабого. Большинство операций по смене режима попадают в более широкую категорию войн за ресурсы. Когда США вторгаются в заграничное государство, чтобы обеспечить себе стратегическое преимущество, свергнуть репрессивное, по их мнению, правительство или навязать политическую или религиозную систему, они также действуют, исходя из своих коммерческих интересов. Рынки сбыта и доступ к природным благам настолько же важны для США, как и для любой великой державы на любом этапе ее истории.

США превратились в сверхдержаву быстрее, чем того добилась какая-либо иная страна или империя. Преисполненные восторгом и самоуверенностью, свойственным юности, Штаты поверили в собственные неограниченные возможности. Многие американцы пришли к выводу, что раз они так успешно создали государство, то они не просто могут делиться секретом успеха с другими, но в этом состоит их высшее, Богом данное предназначение. Следуя этому зову, а также уверенности в том, что они имеют право на огромную часть природных благ мира, американцы начали свергать зарубежные правительства. Большинство этих смелых предприятий принесло им и тем странам, чью историю они пытались переписать, гораздо больше боли, чем свободы.